Самый надёжный способ вызвать стойкую неприязнь к гимну – это каждое утро под него просыпаться. Всё Олино поколение, а также папы – мамы, дедушки – бабушки, вставали под «Интернационал». «Бу-ууу-ум! Бум – бум – бум-бум…» По ещё дремлющим мозгам.

Страстное желание спать ещё минимум часиков двадцать. Безжалостно включенная, режущая глаза электрическая лампочка под потолком. Колючее шерстяное форменное платье, от которого вся покрываешься гусиной кожей. Холодно: отопление ещё не включили (уже выключили). Очередь в коммунальный туалет: всяк сюда входящий навечно проваливается в унитаз.

В ванной держится крепкий мятный вкус «Поморина». У Оли изо рта пахнет «Поморином». У всей квартиры изо ртов пахнет «Поморином». Вся страна дышит «Поморином». И всё это под «Интернационал», приглушённо бормочущий из-за каждой двери, оптимистически ревущий из радиоприёмника на общей кухне.

У Серёжика гимн России не будет вызывать таких ассоциаций. Нынче не принято просыпаться под радиоприёмник. Будильники, слава Богу, давно не дефицит.

Оля идёт в ванну. Включает воду, чтобы нагрелась, и всматривается в зеркало. Кто сказал, что от страданий лицо женщины светлеет, утончается, становится одухотворённым и иконописным? О нет! От страданий женское лицо уныло вытягивается, обвисает и приобретает совершенно козье выражение. Оля, как учит женский журнал, несколько раз с силой надувает щеки: «Ф-фух!» По-петушиному вытягивает худую шею, хлопает ладошками под подбородком.

Серёжик, умничка, уже натягивает колготы, шортики. А сам до конца не проснулся, качается с закрытыми глазками. Вялый, пахучий, мяконький, молочный. Удержаться, чтобы не затормошить. Иначе хитрюжка тут же выторгует: «Мамуля, пуговки – ты…»

Оленька работала в районной поликлинике процедурной сестрой. У неё считалась самая лёгкая рука. Только ей с первого раза удавалось находить самые трудные вены, ускользающие от иглы, пугливо прячущиеся в молодой тугой резиновой или старческой жилистой комковатой плоти.

И ещё на полставки подрабатывала на амбулаторном приёме в кабинете «ухо-горло-нос». Пациентами в основном были мужики с гайморитами, отитами и прочими «итами», заработанными зимой на стройке. Они жмурились и балдели от Олиных пальчиков. От производимых ими в простуженных корявых ушах непривычно нежных манипуляций: тёплых ванночек, очищений ватными палочками, омовений и орошений лекарственными струями из шприцов.

Молодая ЛОР-врач не любила свою работу. Её мутило от мужицких заросших носов и ушей и вида использованных ватных палочек. Каждую пятницу она брала в регистратуре тетрадь самозаписи и частично вписывала туда воображаемые адреса и фамилии несуществующих пациентов. Благодаря мёртвым душам время высвобождалось. Она пила кофе и листала журнал «Гламур».

В несколько палат стационара, договорившись с завотделением, докторша запустила шумливые семьи южных беженцев. Беженцы занимались строительным и разными сопутствующими бизнесами, а их жёны торговали на рынке.

Завела на них карты больных. Они, в свою очередь, завели на этаже свои порядки. Сушили на батареях центрального отопления пёстрые национальные платья, готовили на электроплитках остро пахнущие восточными пряностями блюда и держали в страхе остальных лор-больных.

Шёл махровый расцвет перестройки, и такие номера вполне прокатывали. Каждый крутился как умел.

Оля тоже крутилась. Кто-то ради 150 рублей задницу от стула не оторвёт. А для Оли 150 рублей – полкило говядины. Мясной суп на три дня, если экономно. 150 рублей в час стоила услуга сиделки. До или после смены – как выпадет – Оля бегала по своим подопечным.

– Нет, вот гадина, а?! Сколько раз зарекалась не разговаривать с этой вампиршей… – Анжелика бросила трубку. Умывающими движениями провела руками по лицу, с отвращением горстями собирая и сбрасывая отрицательные флюиды. Отодвинула телефон и с опаской смотрела на него, словно на притаившуюся, свернувшуюся клубком змею.

– Осторожненько, игла в вене. – Это Оля. – А что случилось?

Оказывается, звонившая подруга пожаловалась Анжелике на сильную головную боль. Поболтали минут десять – и подружка так радостно: «Ой, спасибо! У меня головная боль прошла, как рукой сняло».

Оля поправила катетер на худой Анжеликиной руке.

– Но это же замечательно… Помогли человеку.

– Ага! А на кого она, головная боль, перешла?! На меня! У, кровососка…

Анжелика верила в энергетический вампиризм. Когда-то она делала утренние пробежки в парке. Если к ней обращались с вопросом, который час или как пройти туда-то, она мысленно воздвигала между собой и собеседником экран. Вполне могло быть, под невинным вопросом маскировались чёрные эманации и желание пробуравить, проникнуть, внедриться сквозь защитную оболочку в её суть. И она с непроницаемым лицом, притворившись глухой, вихрем проносилась мимо провокаторов.

Дальше – больше. Выяснилось, что многие из её хороших знакомых – на самом деле лунные и солнечные вампиры, исподтишка подсасывающие её энергию. И долго ещё знакомые вампиры ломали голову: отчего такая милая гостеприимная Анжелика вдруг перестала приглашать их в гости и ловко закругляла телефонные разговоры.

Анжелика побывала замужем пять раз, похоронив с разными промежутками четырёх мужей. Все они умерли от инфарктов-инсультов, все страдали тромбозом. Крошечный сгусток крови закупоривал важный сосуд в сердце или мозге – и привет.

– Они были вампирами, – не сомневалась Анжелика.

– Но тогда зачахли и умерли бы вы сами, – не понимала Оля. – Четырежды бы зачахли и умерли.

– В том и дело. Я являлась для них идеальным донором: они пили мою кровь. Пили столько, что кровь, само собой, загустевала – отсюда тромбы. Профессиональная болезнь всех вампиров.

Анжелика была хозяйкой сети люксовых салонов красоты. Над ними звёздчато переливалось, вспыхивало, игриво рассыпалось искорками её имя. Стригли и причёсывали здесь не лучше, а может, и хуже, чем в обычных парикмахерских. Но салоны «Анжелика» были самые дорогие в городе. Бизнес-вумэн и первые леди города не могли себе позволить стричься дёшево, поэтому ездили только сюда. Записывались за несколько месяцев вперёд. Горожанки делились на тех, кто стрижётся у «Анжелики» – и на остальных.

Анжелика говорила:

– Полжизни человек работает на своё имя. А потом полжизни имя работает на человека.

У офиса с одноимённым названием она лихо тормозила свою розовую широкую блестящую, как калоша, машину. Выбиралась наружу. Всё на ней было в тон: розовые сапоги-ботфорты до самых филейных частей, розовый свингер, розовая широкополая шляпа, густо-розовый тональный крем на лице.

Выбравшись, направлялась в кабинет офис-менеджера утрясать дела. Утрясала в прямом смысле: так что стены дрожали и стёкла в рамах тоненько позванивали. Затюканная менеджер убегала в туалет и тоненько рыдала, размазывая косметику.

– Это разве люди?! – поражалась Анжелика наедине с собой, пожимая плечами. – Не люди – овцы!

Как-то, было дело, Оленька заскочила в парикмахерскую «Анжелика». Её усадили на потёртый бархатный диванчик, напоили кофе с засохшими дешёвыми мармеладками. Потом пригласили в освободившееся кресло. Две минутки пощёлкали ножницами, прореживая чёлку и затылок. И весело объявили: «Три тысячи семьсот рублей».

Кассирша смотрела светлым немигающим взором, как удав. Оленька в прямом смысле стала терять сознание, всем телом навалилась на кассу. Она не возмутилась, не зарыдала, не закричала, что это грабёж среди бела дня, что ей ребёнка кормить нечем. Она больше всего боялась, что не хватит денег. Покорно полезла в сумку и вытрясла весь аванс. И ушла в полугипнозе. А кассирша смотрела вслед, не мигая, удавьим взглядом.

– Чудо! Нерпичья, пошита «таблеткой». Вот тут хвостики, хвостики… Вуалька усыпана бриллиантовой крошкой… Обалдеть.

Анжелика рассказывала, как пыталась раскрутить мужа (второго) на покупку новой шапки. Салонов с одноимённым названием тогда ещё не было. Была плохонькая парикмахерская на окраине города, пока что приносившая не прибыль, а сплошную головную боль.

– Зачем вам нужна была шапка? Сами рассказывали, что у вас их в гардероб не вмещалось, – не понимала Оля. – Моль разводить?

– Ай, тебе не понять, – отмахивалась Анжелика. – Ну, так вот: хотела мужа перед фактом поставить, чтоб раскошелился. У нас во дворе один ханурик жил, вечно на дозу искал. Я ему сказала: «Сегодня у подъезда подкарауль, когда из машины буду выходить. Сдёрни с моей головы норковую шапку – и делай ноги. Загонишь на барахолке – вот тебе доза, и не одна». Ему хорошо, и мне хорошо, верно? Заявлюсь домой, поставлю мужа перед фактом: шапку украли, нужна новая.

– И что, согласился твой наркоман?

– Согласился. Сначала, конечно, трусил, хныкал: догонят, мол, накостыляют, срок дадут… Стыдись, говорю, вон какая оглобля вымахала. У тебя ноги полтора метра – одним прыжком скроешься от преследования. Да и где ты видел, чтобы люди нынче за вором бегали? Где ты людей увидел? Не люди – овцы. Считай, шапка у тебя в кармане. А мужа я перед фактом поставлю.

– Ну и как, поставили?

– Нет!! Весь план провалился, блин, ты представляешь? То есть сначала всё шло, как договаривались. Он сдёрнул шапку – и дёру. Я – для вида – кричать. А ему какой-то прохожий идиот подножку поставил. Потом ещё два амбала откуда-то навалились. Наряд вызвали. «Женщина, это ваша шапка?…» Замели ханурика. Он на допросе про наш сговор с шапкой чистосердечно рассказал – не поверили, конечно. Всё отделение над ним ржало. Все шапочные дела в микрорайоне на него навесили.

– Вы бы хоть залог за него внесли, – посочувствовала Оля бедолаге.

– Щас. Сам виноват. Не колоться надо было, а физкультурой заниматься. Бегом на короткие расстояния.

По договорённости со знакомым пластическим хирургом, Анжелика вербовала своих клиенток «на пластику». Это была ещё одна статья её дохода.

– Ты не представляешь, скольких женщин не устраивает их внешность. Кому-то хочется убрать лишний жир. У кого-то с возрастом отяжелели коленные чаши, и их требуется подтянуть. Кому-то, ни жить ни быть, надо перенести волосы из-под мышек на лобок – ювелирная работа!

Оля недоверчиво улыбалась. Самой ей не требовались бешеные деньги ни на препараты для похудения, ни на операции по отсасыванию жира. Пускай фигурка не 90-60-90, но параметры около того.

Природа произвела Олю на свет льняной блондинкой. Её волосы ни разу в жизни не знали пыточного жжения перекиси водорода. За такой природный нежный лён многие миллионерши отдали бы часть своих состояний. А ей он достался даром.

Она не нуждалось в дорогостоящих косметических процедурах. Непонятно, как в городском смоге могла сохраниться такая чистая, как свежевыпавший снег, кожа: мгновенно застенчиво заливающаяся алой зорькой. Один явно начитанный пациент, пока Оля перетягивала жгутом его предплечье, пристально всмотрелся в её склонённое лицо и выдал:

– Вас бы в гарем. Цены бы вам не было.

И убедительно рассказал: в гаремах такие белокожие, стыдливо краснеющие невольницы ценились в прямом смысле на вес золота. Олю бы посадили в чашу весов и отсыпали за неё золота столько, сколько она весила.

Оля вспыхнула и строго сказала:

– Не говорите глупости, больной.

…И ногти у неё были чудной формы. Если бы не профессия медика, она бы вырастила их, на зависть Анжеликиным клиенткам, до бесконечности…

Оля сделала укол и помогала держать Анжеликину руку с ваткой согнутой. Другой рукой Анжелика взяла с тумбочки приготовленные деньги. С усмешкой помахивала перед Олиным носом.

– Надо же! Если бы год назад меня спросили, как выглядит тысячная купюра – я б затруднилась ответить. Деньги – это для бедных. Богатые их не видят и в руки не берут.

– Как это?!

– Ну как тебе объяснить… Деньги для богатых – они тихие, невидимые и расторопные, как вышколенные слуги…

Только сейчас Оля почувствовала запах вина. Анжелика была пьяна. Глядя в угол комнаты, мечтательно покачивалась, всматривалась в нечто, видимое одной ею.

– …Деньги для богатых – это плеск тёплого океана. Тугой трепет парусины над яхтой. Трепет и покалывание ноздрей от острых, как золотые игольные ушки, пузырьков шампанского. Шорох вечернего платья… Вам этого не понять. Вы, сгорбившись, близко поднося к глазам, слюнявя пальцы (Анжелика очень похоже передразнила), пересчитываете свои захватанные бумажки. Укладываете их в потрескавшиеся кошельки. Долго копите и страшно потеете, желая и труся что-нибудь на них купить. Рабы денег.

Анжелика вытащила спрятанную бутылку и отпила из горлышка. – Как перед глазами первый день в парикмахерской… Я ученицей пришла работать. Садится ко мне в кресло существо. Ну, я его кромсаю так и эдак. Помню: главное не дрейфить. И, представляешь, вместе с волосами нечаянно обстригла… ухо! Надрезала кончик – как овцам метку делают. Кровь струйкой по шее потекла. Я, будто не замечаю, будто так и надо. Нахально называю тройную цену. Эта овца за ухо держится и… расплачивается! И пошла! К уху носовой платок прижимает, и ни сло-ва!

Оля отобрала бутылку, поставила подальше. Из ванны принесла кувшин и таз, надела резиновые перчатки. Приподняла вялую Анжелику, подмыла, насухо тщательно вытерла в складках. Присыпала тальком, застегнула памперсы, постелила свежую пелёнку. Снова усадила в коляску – Анжелика прикована к ней после аварии, в которую угодил автомобиль, похожий на блестящую розовую калошу.

Спустя месяц муж ушёл к молодой, с сильными толстыми ногами. Салоны «Анжелика» прибрала к рукам и переименовала в свою честь затюканная офис-менеджер. Куда-то потихоньку, одна за другой, отсеялись закадычные подруги…

Анжелика уснула. Оля унесла в кухню и спрятала недопитую бутылку. В прихожей бросила взгляд в зеркало. Привычно заправила льняную прядку за ухо с едва заметным шрамиком. Сложила пополам и ещё раз пополам бумажки в сто и пятьдесят рублей. Полкило говядины. Если экономно, мясной суп на двоих на три дня.

Осторожно – чтобы Анжелика не проснулась – закрыла дверь и застучала каблучками вниз по лестнице – её ждали больные.