Извечный треугольник: он, она и… она. У любовного треугольника все углы острые, тем более, если он образовался в маленьком селе, где всё друг у друга на виду… Классический пример подобных отношений – роман «Любовь земная», по которому снят одноименный фильм. О треугольнике, который я имею в виду, роман не напишут…

– Ты еще не сдохла? – искренно удивился женский голос на другом конце провода. – Живучая… Ничего, недолго осталось.

– Ой, не могу! – веселился тот же телефонный голос на следующий день. – Видела, видела я тебя в обнове. Сама рыжая, и пальто рыжее – умора! Не высовывай нос из дома, не смеши людей, уродина.

На третий день невидимая собеседница откровенно делилась:

– Петя обещал меня кассиром к себе в хозяйство взять. Наконец, хоть одна красивая женщина в вашем колхозе появится. С тобой-то ему давно позорно показываться: сгорбленная, сморщенная, истеричка. Старуха старухой. Отправим тебя в психушку, заживем с Петей в новом доме…

Через слово – отборный мат. Трубка дребезжала – с того раза, когда Петя (муж) запустил аппаратом Алене в голову.

– Я и вправду на грани того, чтобы сойти с ума. Не могу себе найти места, мечусь из угла в угол и плачу, плачу… – Рассказывая, Алена кашляет: ранней весной, спасаясь от мужниных побоев, бежала в тапочках на босу ногу по снегу и отсиживалась, дрожа от холода, в сарае.

Она тенью слоняется по избе – просторной, новой, еще белой, сохраняющей запах душистых свежих бревен. Недавно газ провели, спасибо, Аленина мать с пенсии поднакопила на это дело 20 тысяч. Кто не знает близко эту семью, завидует. Дочь почти взрослая, тринадцать лет. Муж – председатель колхоза. Алена – уважаемый в деревне человек, бессменный председатель сельсовета, теперь вот глава сельского поселения. Оттого и поделиться – поплакаться, кроме городской сестры, некому – стыдно.

Хотя, скрывай не скрывай, в деревне всё на виду, все друг о дружке знают. Передают подробности: Петру пятьдесят лет стукнуло – жена два больших богатых стола накрывала. А про юбилей супруги муж и не вспомнил. Зато день рождения любовницы в городском ресторане справлял – стены дрожали. Жене сережки за триста рублей купил, любовнице – за девять тысяч…

В народе говорят: мужчина – вода, женщина – чаша. В квадратной чаше вода квадратная, в круглой – круглая. Плещется Петр в чужой, фигурной Алениной чаше.

Про горе Алены я знаю от ее младшей сестренки. Она, в отличие от Алены, боевая, бойкая. Бурно обещает расправиться с деверем-изменником.

– Они устроили травлю моей сестры. Поеду в деревню, убью кобеля, пускай меня посадят. Отсижу – выйду, зато Алена перестанет мучиться.

Она уже писала в райцентр по месту работы Петровой любовницы – той самой телефонной террористки. Добилась, что та вынуждена была уволиться и… тут же нашла новое непыльное место, в администрации.

Сестренка не опускает рук. Собирается ехать в министерство сельского хозяйства: «Пускай разберутся с таким горе – председателем. Он на колхозной машине к любовнице в район разъезжает. Деньги на подарки, небось, из колхозной кассы черпает, а хозяйство на ладан дышит».

Это раньше оскорбленные жены бежали в профком-местком-партком, где неверного мужа прижучивали по всем статьям. Сейчас юридически подкованная разлучница, подбоченившись, заявляет:

– Я сама на вас в суд подам. За грубое вмешательство в частную жизнь.

Она вообще, несмотря на телефонный мат, грамотная, образованная дама. Не скажет просто: «Я Петей верчу, как хочу» – а важно: «Я Петей манипулирую…»

– Ален, у тебя агрономическое образование. Тебя с руками оторвут в любом колхозе, помогут с жильем. Дочка почти взрослая, помощница…

Ее сухое, тонкое лицо вспыхивает нервным точечным румянцем.

– Я?! Это я должна срываться из родной деревни, с насиженного гнезда, как беженка?! За какую вину?! Чтобы он торжествовал, со своей бесстыжей ходил по деревне, взявшись под ручку?

Договорить Алене мешают рыдания. А она бы многое сказала: про то, как тяжело, невыносимо в пятьдесят лет начинать жизнь с нуля. Про то, что на новом месте она будет рядовым полунищим агрономом, а сейчас уважаемый человек с солидной, по деревенским меркам, зарплатой.

Там ее ждет дырявая развалюшка либо комнатенка в общежитии с дочкой-подростком на двоих. Здесь – просторный теплый дом, в который вложены деньги, время, силы. Душа вложена. Газ провели…

Но не работа, не газифицированный дом – вернее, не только это – удерживают ее от решительного шага. Когда муж, теплый от чужих женских объятий, возвращается за полночь, Алена стелет постель и… ложится рядом. Значит, любит? Любовь, похожая на отчаяние, на надрыв, на безумие. Любовь, которой принесены в жертву ее здоровье, да, в сущности, вся жизнь в жертву принесена.

Самая большая безвинная жертва – дочь. Они удочерили ее в шесть лет и, как выяснилось, удочерили на муку. С шести лет она оказалась втянутой в недетские отношения, стала заложницей трех взрослых людей, не сумевших разобраться в своих чувствах.

Вечно подавленная, плачущая, сходящая с ума мать. Вечно раздраженный грубый, распускающий руки отец. Деревенские шепотки за спиной, со смешком, с гадкими подробностями – про зазнобу на стороне. Была милым покладистым ребенком – стала подростком, предпочитающим подозрительные компании и улицу домашним стенам.

И все жертвы впустую. Она, Алена, в доме за служанку: стирает, готовит, убирает – а любовь (давняя, проверенная временем, а стало быть, настоящая, истинная) достается другой женщине. Алена протирает зеркало, всматривается в свое отражение. Лучшее зеркало для женщины – мужские глаза. Какой ее видит муж: рано постаревшей, скорбной, давно махнувшей на себя рукой? Не сравнить с разлучницей-щеголихой.

Но счастлива ли «разлучница»? Счастливая женщина не будет выплевывать в телефонную трубку шипящие, пропитанные злобой ругательства. Любимый мужчина в очередной раз поцеловал на прощание – а вернулся-то домой, к постылой. А ей, любовнице – снова оплакивать в холодной постели бабью неустроенность.

Говорят: женщина, как кошка, всегда падает на четыре лапы. Да сколько же можно падать, и не кошка же она, в конце концов! А годы идут, а морщины все грубее и откровеннее режут лицо. Неумолимая старость стоит за спиной. Еще пять, ну десять лет – годы возьмут свое, на нее как на женщину никто ни не взглянет. А Петр с годами остепенится и окончательно осядет возле жены. Недавно лежал в районной больнице – после выписки даже не заглянул, прямиком домой, к постылой жене.

Она вскакивает с постели, решительно вытирает слезы. Гордо вздергивает подбородок, напрягает шею, пудрит перед зеркалом лицо. Нет, нельзя киснуть: дашь чуток послабления – и ситуация мигом выйдет из-под контроля.

Пускай люди считают ее непутевой, агрессивной, хищницей – такая жизнь. Нынче женщине только зубами можно вырвать у судьбы кусок счастья. На десять миллионов больше в России неустроенных баб, чем холостых мужиков.

Чужую беду руками разведу.

Я пытаюсь понять: можно ли размотать этот клубок, туго и безжалостно сплетенный из четырех – одной мужской, двух женских и одной детской – нитей человеческих судеб?

Алена. Она нашла бы силы пережить уход мужа: и работа поддержит, и, известно, дома стены помогают. Но муж не уходит. И, слыша полуночный скрип заснеженного крылечка под его шагами, она каждый раз радостно вскидывается: «Вернулся!» И тут же роняет плечи, как подрезанные крылья: «Снова ад, ад!»

Разлучница. Нужен ли ей Петр без положения и всего, что это положение обеспечивает: без денег, без машины, без добротного жилья? Вспомните: «Будем с Петей в новом доме жить…» Либо это сказано в сердцах, либо ее жизненный девиз, как у красоток, рекламирующих ювелирные изделия: «Любишь – докажи»…

Петр. Считается: у умного мужа жена никогда не узнает об измене. Не хватило ума скрыть связь на стороне, не хватает и решимости разрубить узел, разом прекратив страдания свои собственные и двух близких женщин.

Что его держит? Жена, которую он бьет и в лицо называет постылой? Дочь? Но Алена говорит, что воспитанием дочери занималась практически она одна… Или причина – обыкновенная жадность: нежелание оставить жене и дочке новую избу? Газ недавно провели – живи и радуйся…

Так что же, в центре клубка – газифицированный дом? Или он – единственное и последнее оправдание, чтобы продолжать безвольно цепляться друг за друга и до последнего ничего не менять?

Вопросы зависают в воздухе. Одно ясно: про этот любовный треугольник-клубок никогда не напишут красивый, сильный, трогательно-щемящий роман. И кино про него не снимут.