«Слышали о таком случае? Как одна мамочка ночью бежит по городу, ищет припозднившуюся дочу, а навстречу ей парень? Она плачет: «Вы не видели мою девочку, у неё такие глазки голубые-голубые?». А парень подбрасывает в ладони что-то вроде голубых шариков и лениво так спрашивает: «Эти, что ль?»
А слышали ещё, что вот жила-была одна девушка, и у неё были стройные полные, беленькие ножки? И по этой причине она ходила исключительно в коротусенькой мини-юбочке и лакированных туфельках на шпильках. И вот однажды она ушла гулять, и её всё нет и нет, родители прямо извелись.
В полночь раздаётся звонок, мама и папа открывают дверь, а там… Стоят стройные полные, беленькие ножки в лакированных туфельках – сами по себе стоят, без туловища! А к ним – к ножкам – прицеплена записка: «Вот, мама-папа, и я пришла».
А слышали про маньяка, который охотится на женщин в красном? Красный цвет на улицах города вымер, ни одного пламенеющего пятнышка. От дурочек, которые по незнанию или по глупости напяливали на себя платье или плащ пятидесяти оттенков красного, люди шарахались как от самоубийц…
А вот ещё слышали совершенно жуткую историю – пальчики оближешь. В прямом смысле пальчики…
– Довольно, Нина. Закругляйся.
– Ну вот, как всегда в самом интересном месте! Так к чему это всё… Будем знакомы. Я и есть тот самый маньяк: и с глазками, и с ножками, и с красным платьем, и с пальчиками… А вы думали, маньяками бывают одни мужики, что ли?… Да ладно, ладно, шучу. А то вы, хи-хи-хи, вон прямо в лице все переменились».
Нинка победоносно, самодовольно оглядывается на девчонок. Они и вправду кутаются в простыни и пищат: «Ой, ой, ой!».
Одна даже кокетливо умоляет кого-нибудь сопроводить её в туалет, иначе она сию минуту описается прямо в кровати. Идти в темноте в уборную к глухому забору, по коридорчику из густых акациевых кустов – да ни за какие коврижки.
А мэтру не понравилось:
– Плохо, Нина, очень плохо. Примитивно, пошло, грубо. Ни грамма новизны, креатива. Тема абсолютно не раскрыта. Сценки надёрганы из чёрного юмора, из анекдотов. Плагиат в чистом виде. Оценка «тройка», и то с натяжкой, – мэтр возвращает заскучавшей Нинке зачётку.
У нас идёт женский творческий семинар. Это раньше (с ностальгией вздыхает мэтр) писательские мероприятия были делом государственной важности.
Среди молодых дарований проводились зональные конкурсы. Потом собирали на базе какого-нибудь идеологического центра, разбивали на секции. Обсуждали идейность произведений, соотношение концепций с методами соцреализма, соответствие решениям насущных задач современности. Никаких жанровых выкрутасов и модернистской отсебятины: строго завязка, кульминация, развязка.
Кормили в номенклатурной столовке бесплатно винегретом, борщом, котлетами и компотом – от пуза. Перед отъездом заполняли командировочные удостоверения.
Ночью, конечно, тайно наливались в чудовищных объёмах дешёвым портвейном «Три семёрки». Закусывали утащенным из столовки чёрным хлебом, с горчицей и солью.
Гормоны у молодых участников семинара зашкаливали. Влюблялись и совокуплялись (слова «трахаться» тогда ещё не придумали) бешено, самозабвенно, оголтело: попарно и группочками, перекрёстно и по кругу. Сталкивались, вслепую тыкались друг в дружку, разлетались – и снова соединялись хаотично, без разбору, как простейшие под микроскопом.
Всё это – втихаря от руководства. Руководству было не до того: тоже, как будто завтра конец света, лихорадочно пило коньяк и спешно, напропалую трахало всё, что шевелится. Эх, было времечко!
Нынче творчество – расчётливое, меркантильное, прозаическое, скучное, единоличное мероприятие. Скребёте перьями – ну и скребите себе в уголку потихоньку, лишь бы устои не трогали.
Лично я немножко печатаюсь и веду страничку в соцсетях. Для меня моя страничка – это библиотека, в которой заведующий, работник на выдаче и автор книг – одно лицо. «В этом гостыница – я дырэктор». Ваша покорная слуга. Такая, знаете, библиотека одного автора.
Этих библиотек нынче в интернете – сотни тысяч. Некоторые трещат от наплыва читателей. Абонентские картотеки с шестизначными числами. Количество ежедневных посещений зашкаливает за тысячу и более. Читательские формуляры не помещаются в лотках. «Ленинка» завидует (нервно курит в сторонке).
Читатель сметает с полок и без разбору поглощает толстые романы, романы, романы… Жадно дышит, напирает, требует, скандирует: «Ещё! Ещё! Шайбу! Шайбу!»
Топовый автор сбивается с ног, не спит ночами, выдавая на гора очередной том. Устало свешивает тяжёлые как гири, натруженные руки с расплющенными, мозолистыми от клавиш пальцами. Переводит дух, промокает пот – но это сладостный, горделивый пот победителя.
Завидую ли я? Нет. Мы не конкуренты – у нас разный читатель («Ага. Рассказывай. Все неудачники и лузеры так говорят»).
Но, правда, я не пишу фэнтэзи и любовные романы. У меня другой читатель и другая библиотека.
Иногда попадётся случайный, заполошный посетитель, которого привело в заблуждение название книги. Сгоряча разбежится, по ошибке заскочит не в ту дверь.
Дико, затравленно сверкнёт воспалёнными от чтения пудовых фантазийно-любовных фолиантов очами. Лихорадочно перелистает страницы, жестоко обманется в ожиданиях: блин, вот облом!
Где очередной, милый его сердцу отважный Йынжавто, попавший на планету Утеналп, населённую жуткими коварными Имиктуж и прелестными Имынтселерп?! Разумеется, мой проницательный читатель уже догадался, что имена следует читать справа налево.
Заблудившийся в сердцах оставит сердитый коммент, раздражённо швырнёт книжку на пол – и помчится дальше в энергичных поисках своей книги. Той, что туманит мозги, уносит в потусторонние миры, в сладкие грёзы, в дурманящие пары любовного и фантазийного наркотика.
Лишь бы подальше от приземлённой серой обрыдлой действительности. От свинцовой мерзости бытия. От скучного слова «реальность».
От «хрущёвок» и соседей, с которыми ходишь за хлебом в один магазин и держишься за один поручень в маршрутном автобусе. Ведь они-то и есть герои и героини моих рассказов.
Я свою реальную книгу бережно поднимаю с пола, отряхиваю и ставлю обратно на полку. К счастью, заглянувшие на мой библиотечный огонёк хоть раз – как правило, становятся впоследствии моими постоянными и любимыми читателями.
Суперпопулярные топовые виртуальные библиотеки: там 500-1000 посетителей в день. Они огромные, гулкие, проходные как вокзалы, с толкотнёй, со сквозняками, с натоптанными полами, с лужами и хамоватыми жилистыми уборщицами.
Там шум голосов и шелест книжных листов в сотню децибел. Там шквалистый ветер, поднимаемый от одновременно перелистываемых страниц, может сбить с ног.
У меня же маленькая уютная провинциальная библиотечка, занесённая до окошек северными снегами. Это зимой. Летом сошедшая с ума вскипевшая сирень лиловой пеной лезет в окна.
Здесь говорят шёпотом, как полагается в библиотеке. На окне горшки с цветами, гераньками. В аквариуме рыбки плавают, самые простенькие и неприхотливые. Гуппи и барбусы. Печка уютно потрескивает. Библиотекарь (я) зябко кутается в пуховый платок.
Примерно раз в месяц распаковываю ещё тёпленькую новинку, ставлю на полку. С некоторых книжек, чего греха таить, смахиваю недельную (не больше!) пыль. Поливаю цветок, кормлю своих гуппи и барбусов…
Но я здорово отвлеклась. Итак, наш женский писательский состав съехался в живописное местечко на берегу пруда. Здесь ветшает, приходит в запустение пионерский лагерь, которому значительно больше полувека.
Бывшие игровые и гимнастические площадки заросли молодым березняком и ельником. Сочные травы колосятся по грудь. Грибы хоть косой коси.
В ветвях разросшихся деревьев застряло и повисло эхо детских звонких криков и смеха, призывного горна, тугих прыжков мяча…
Имеется пруд, где пионеры – ныне почтенные тётеньки и дяденьки на заслуженном отдыхе – купались и катались на катамаранах. Сейчас он позеленел от ряски и издали похож на обманчивый молодой, нежный, дымчатый луг. В нём тут и там торчат палки рогозов в чёрных бархатных шапочках-скуфейках. В детстве, помню, мы называли их «монашками».
Мы поселились в гнилом, ушедшем в землю по самую крышу корпусе. В коридоре на стене масляной краской нарисованы облупившиеся жизнерадостные, розовощёкие пионер и пионерка, отдающие честь на фоне пламенеющего заката…
Глупостями заниматься некогда, время – деньги. Лагерь гнилой-гнилой, а владелец слупил за аренду деньги – будь здоров.
Вчера быстренько провели мастер-класс по любовному рассказу. Куда от неё денешься, от любви. Позавчера – в темпе обсуждали домашнее задание: приключенческую короткую прозу.
Сегодня нас даже не предупредили об экзамене. Узнали только после ужина (питаться мы ездим в ближайший мотель. Дорого и невкусно, но выбора нет). Тема: психи, маньяки, серийные убийцы. Собрались в девичьей спальне: здесь уютнее, теплее и меньше комаров.
Мэтр попросил дам не смущаться его присутствия в спальне. С глухим смешком проблеял какую-то скабрёзность про дряхлые руки и новенький кошелёк, про беззубый рот и молоденького цыплёнка. А у самого пигментные руки и голос подрагивают. Старый козёл, туда же.
Сдаём экзамен живьём, импровизируя на ходу. А насчёт Нинки мэтр прав. Никогда ей не стать не то, что большим писателем – вообще писателем не стать. Фантазии ноль. Так, на подхвате, литературным негром на эпизоды, не более того.
Забегая вперёд, оговорюсь: я оказалась не права. Кто среди нас добьётся головокружительного, сумасшедшего успеха – так это Нинка.
Её романы ужасов разлетаются миллионными тиражами. Острое лисье личико не сходит с глянцевых обложек и экрана ТВ. По полгода ошивается на тихоокеанских островах, где и строчит свои шедевры, по книжке в неделю.
Телевидение льёт с экранов сериалы по Нинкиным триллерам: внезапные, неудержимые и нескончаемые как понос. Появились из ниоткуда, канули в никуда.
В них всё по правде: особняки, лаковые авто, модельные красотки, скрежещущие зубами свирепые маньяки. Кровь, правда, кетчупная, но от живой не отличишь.
Краски яркие, даже чересчур яркие. Люминесцентные, ядовитые, как напиток из порошка «инвайт». Просто добавь воды – и Нинкин сериал готово.
«Терпеть не могу книги и фильмы про маньяков. Такую чушь про них пишут и показывают. Выставляют озлобленными, мстительными извращенцами, ублюдками.
Даже слово «маньяк» звучит пошло и отталкивающе: как какая-нибудь «старуха Шапокляк». Или «в лужу шмяк». Или «по башке бряк». Буду просто таинственно называть их М.
Никто не догадывается, как раним, артистичен и нежен М. Как он обожает счастливчика, избранника, коему выпало стать объектом его внимания. Я имею в виду настоящего классического М., а не его многочисленных бездарных грубых клонов.
М. трепетно возлагает заложника своей любви на жертвенный алтарь. Задыхаясь от нежности, бархатисто, едва прикасаясь, оглаживает вздрагивающими пальцами тело жертвы. Тянется поцеловать – и останавливает губы в миллиметре от объекта.
Ибо даже легчайшее дуновение может погасить слабенькое, с трудом разожжённое пламя свечи. Стряхнуть пыльцу с хрупкого цветка наслаждения.
Тупая жертва этого не понимает. Она напугана до смерти и упрямо не хочет подыгрывать. Мычит, дёргается, некрасиво обливается потом, слезами и соплями, и всё портит.
Если на минутку отлепить пластырь от слюнявого рта, сразу принимается хныкать и умолять не причинять ей вреда, отпустить, прекратить этот ужас.
Прекратить любовь?! Всё только начинается, всё ещё впереди. У нас много времени, нам никто не помешает, не нужно торопить события. Раньше времени раскупоривать вино и расточительно выпускать дорогой аромат – это не для гурманов. Объект любви нужно уметь вкусить, как дорогую шоколадную конфетку к этому вину.
Как едят простые люди и как ест М.? Другие не глядя хватают, разрушая, разоряя изысканно выложенную в вазе сладкую горку. Неумело и растерянно мнут и тискают конфету в толстых коротких пальцах, грубо сдирая серебряную обёртку. Раскорябав шоколад, скомкав фантик, бросают в мокрые разинутые рты размякшее липкое, бесформенное месиво.
Должно быть, вкус производит на них какое-то впечатление. Они на секунду умолкают, бессмысленно, тупо, недоумённо уставившись в одну точку. Но, так и ничего не поняв, с трудом ворочают вязкими от шоколада чёрными языками. Бесформенный истерзанный комочек тяжело и бездарно проваливается в мешок желудка. Авось всё переварится.
Другое дело М. Своими нервными, длинными хирургическими, музыкальными пальцами он перебирает, разворачивает конфету не сразу, не спеша. Оглаживает её тельце невесомо и любовно.
Расстёгивает, снимает платьице – там, где зацепилось или присохло, аккуратно, ювелирно подпарывает бритвой или ножиком. Ах, из пореза нечаянно выдавилась начинка – сладкая капелька крови… Слизнём её. Ам!
Сворачиваем платьице в квадратик или треугольничек: с ним позабавимся позже. Оно долго сохраняет запах и форму тельца конфетки. Его можно спрятать в тайник, а потом доставать, нюхать, вспоминать, заново переживать самые сокровенные ощущения. Примерять на себя, спать с ним как с живым…
Кладём осыпанный орехами шоколадный шарик на кончик шаловливого, сложенного желобком языка. Прикрыв ресницы, играем, смакуем, бесконечно перекатываем тающую во рту конфету.
Слегка сдавливаем губами, будто целуя, всасываем, выталкиваем, топим в глубокой ложбинке языка…
Глупая жертва не понимает игры и мешает действу. Дёргает тончайшую струну, сбивает с тщательно настроенной в душе драгоценной мелодии. Ей Богу, эти тупость и упрямство могут ангела вывести из терпения.
Пара коротких сильных пощёчин, так чтобы голова мотнулась, и щекотание лезвием быстро утихомиривают жертву.
Но как сладко: причинять боль, испытывая могущество и восторг обладания… Тело полно Тайны: такое глубокое, закрытое и малоизученное, эта вечная Terra Incognita. Проникать, препарировать, исследовать нужно тщательно, вдумчиво, профессионально: по сантиметрику, по клеточке, по трещинке вглубь.
И задыхаться от переполняющих тебя жалости, умиления, вины перед беспомощным существом, зависящим от тебя от макушки до кончиков пальцев.
Это первое мгновение столь остро, пронизывающе, многообещающе… Нежно: нежнее чем собачья мать своего новорождённого щенка, – обнюхать кожу, влажную от испарений страха.
Человеческий страх испускает восхитительные флюиды. Он имеет едва уловимый, щекочущий пряный аромат, который не дано распознать обонятельным рецепторам простых смертных…
Нежно и жадно, зверино втягивать ноздрями запах боязливо трепещущей тёплой плоти. Зализывать языком солоноватые капельки пота и сладчайшие – кровоточащих ранок.
Их, ранки, следует периодически расширять и углублять: лучше кончиком скальпеля – чтобы не пересохли и не покрылись грязными неэстетическими корочками. Покусывать, проникать в них языком, осушать, сосать…
И уговаривать, шептать, целуя: «Я понимаю: тебе очень больно, малышка. Но что поделаешь, терпи. Ведь и я долго страдал, прежде чем нашёл тебя. Ах! Снова больно! Не бойся, глупышка.
Как бокал драгоценного вина, подари свой сложный букет искусному сомелье. Как цветок, доверчиво и кротко подайся, распахнись навстречу острому ножу садовника. Ты поймёшь, что боль – и есть Наслаждение Наслаждений, лучше всякого наслаждения. Не зажимайся… Не зажимайся, я сказал, сука такая!»
– Что ж, Тамара, неплохо, неплохо… Утомительно немного, растянуто, перегружено деталями, слащаво по-женски… Но – вполне себе крепкая «пятёрка».
Та-ак. А чем нас порадует сегодня наша Эвелиночка? Заметим, дамы: несмотря на свою молодость, Эвелина уже публикуется в известных изданиях под псевдонимом «Мисс Эва». Поддержим коллегу, девочки.
Девочки, сморщив носики, кисло, вяло изображают рукоплескания. Эвелина и мисс Эва – это я.
«МарьИванна впервые спала в новом, ещё не обжитом доме. Было жутковато, но она кое-как уснула. Её разбудила бьющая в глаза яркая полоска света. На часах три ночи. Свет пробивался из-за двери в гостиной.
Но МарьИванна точно помнила: она выключала бра в гостиной. Даже, тянясь к выключателю, в темноте задела кресло: до сих пор коленка болит (МарьИванна дотронулась до коленки как до неопровержимого доказательства – и поморщилась).
Там, в гостиной, кто-то крадучись двигался. Половицы и ступеньки лестницы поскрипывали под лёгкими шагами.
Воры?! И телефон, как на грех, остался в гостиной: не позвонишь, не позовёшь на помощь. Но как они попали в дом, если все входные двери изнутри заперты на засовы?
Или начались какие-то мистические явления? Свет сам собой включился… Лестница скрипит… Если выбирать между мистикой и грабителями – лучше первое. ОНО добрее.
В первую минуту МарьИванна закуталась с головой в одеяло как маленькая. Сердце тарахтело швейной машинкой.
После набралась духу, подкралась к окну, выглянула. Высоко, но лучше с подвёрнутой ногой доковылять до соседей, чем ждать грабителей. Или связать две простыни – до земли хватит…
Потом сообразила («Вот балда!»), на цыпочках подбежала к двери спальни, повернула ключ. Подтащила тумбочку. Потом другую. Маловато.
Оглянулась. Судорожно поволокла к двери тяжёлое трюмо, оставляя глубокие царапины в новеньком паркете. Плевать! Вот теперь никто не проникнет в спальню. Так. Довольно оглядела массивное мебельное загромождение. Оглянулась: чем бы ещё укрепить баррикаду?
– О, весьма вам благодарна, МарьИванна. Теперь нам точно никто не помешает, – вкрадчиво, щёкотно, отдувая крашеные морковные прядки с морщинистого уха, шепнул голос из-за спины. О Боже, она сама себя заперла с чужаком!
…– Ну почему, почему вы все так боитесь смерти, – горько упрекала я МарьИванну. Всё уже было кончено, и она, успокоенная, на всё согласная, смирно лежала у моих ног. – Почему шарахаетесь от смерти, придумываете про неё страшилки. Как это глупо, недальновидно с вашей стороны! В страшном сне не представить, что было бы, если бы смерти не стало. Исчезла бы она как явление, смерть, а? – что бы было, МарьИванна?!
Вот представьте, что вы, скажем… Утка. Да, да, утка. И вас отловили и зарезали для какого-нибудь экзотического ресторана – а смерти нет. Вас обмазали глиной и сунули в раскалённые угли. Глина отвалилась вместе с перьями. А смерти нет!
Вас едят, разрывая ваше мясо на волоконца и хрустя хрупкими косточками. А смерти нет!!
Или вы, МарьИванна, живёте во времена инквизиции. Вас коптят над жаровней, кипятят в котлах… Вы зовёте смерть, умоляете придти и забрать вас – но смерти НЕТ!
Или вас заживо пожирает мерзкая болезнь. А СМЕРТИ – НЕТ!!!
Смерть несёт долгожданное упокоение. А я всего лишь скромная слуга смерти… То есть, – спохватываюсь, – не я, конечно. Это, выражаясь Тамаркиными словами, её таинственный М. так бы представился, если бы его попросили написать резюме».
Я умолкаю. Все с ожиданием смотрят на меня. «Всё», – подтверждаю я. Мэтр заметно разочарован. Он сухо говорит, что читатель терпеть не может додумывать за автора концовку.
И потом, откуда взялся этот дурацкий мультяшный, училкин персонаж МарьИванна: с крашеными морковными волосами и морщинистыми ушами? Читательские симпатии бывают на стороне тоненьких хрупких, беспомощных героинь с огромными, налитыми слезами глазами.
В виде исключения руководитель назначает мне переэкзаменовку завтра у пруда. «После занятий, Эвелиночка, когда нам никто не помешает». По-моему, он ко мне не ровно дышит, старый козёл.
Вообще, это его назначенное ночное свидание меня немного напрягает. Кроме теории, семинар предполагает мастер-классы и практические занятия, и даже некие медиумические погружения в сюжетную линию.
За ужином Нинка шёпотом поведала, что в прошлые года не все возвратились из пионерского лагеря с семинара нашего мэтра (тоже, кстати, на букву М.) Якобы он кладёт глаз на самую способную ученицу – и с ней что-нибудь обязательно приключится. («Ой, ой, ой!» – боятся девчонки).
Одна экзальтированная особа полезла на крышу корпуса любоваться звёздами. А крыша возьми и провались: гнилая же, ей больше полувека. Ну и напоролась на железяку от кроватной спинки. Прямо насквозь бедняжку проткнуло, как вертел цыплёнка. (Ещё вариант: утонула в уборной).
Другая любимица мэтра странным образом исчезла по пути домой: тут вообще ищи иголку в стоге сена. Ещё одна якобы свалилась в пруд… Чёрт, неприятно. В пруд.
Мэтра таскали по следователям. А с него и взятки гладки: взрослые люди, обо всём предупреждены. Насчёт гнилых крыш, дырявой уборной и коварного пруда участницы семинара проинструктированы. От энцефалита (клещей), бешенства (лис) и геморрагической лихорадки (мышей) – привиты.
Мэтр жив курилка, вышел сухим из воды и в очередной раз организовал платный семинар.
Если это не страшилки из лагерного фольклора, которые мастерица сочинять Нинка, – меня ждёт одно из двух. Либо руководитель завтра скорбно сообщит девчонкам, что мисс Эва нас покинула. В прямом смысле: срочно укатила по редакционным делам: и свидетели на станции найдутся, как я садилась с чемоданом в поезд.
А лет так через…дцать, когда старый пруд спустят или он сам уйдёт, обнаружится мисс Эва со своим чемоданом. То, что от них обоих осталось.
Либо второе. Я, скрывая на себе под глухим платьем следы жестокой борьбы, разбужу девчонок и сообщу о ЧП. Катаясь со мной в лодке, мэтр потянулся за кувшинкой, дабы подарить цветок юной прелестной даме (мне)… Бульк – только башмаки мелькнули, лодка качнулась и всплыли зелёные пузыри.
И прочту увлекательный отрывок из нового произведения, написанного буквально за одну ночь. И – вуаля! – объявлю занятия оконченными. А как правопреемница, на будущий год сама стану вести творческие семинары.
Я не терплю фальши и пишу только о том, что знаю. Знаю, например, что женщин-маньяков существует небольшой процент, что-то не более 10–12. Это вам любой мозгоправ скажет.
Мне трудно понять мужскую психологию. Я не Тамарка, про которую девчонки шепчутся, что она скрытый трансвестит.
Очень возможно: эта её приторная манерность, капризные протяжные нотки в голосе. Килограммы штукатурки на лице, слишком большая грудь, слишком большие кисти рук, синие от бритья ноги…
Так получилось, наши с Тамаркой койки стоят рядом, у самой двери. Случись что – нас никто не услышит. Только этого не хватало.
Ладно, если она воспылает ко мне любовными чувствами – отшить я всегда сумею. А если это будут чувства несколько иного рода? Уж слишком подозрительно, слишком хорошо знакома она с темой «психи и убийцы». Слишком вдохновенно пела оду своим М.
Практические занятия ещё впереди…