Свадьба: не разухабистая, в ресторане — а скромная, домашняя. Собрались самые близкие. Она сама так захотела.

В соседней комнате накрыты столы. Ждут только её. А она, Верочка, всё не покидает спальню: всё готовится, мучительно ищет и не может найти что-то очень, очень для неё важное. Досадует на себя, рассеянно выдвигает и задвигает ящички шкафов… Прижимает тонкие пальчики к вискам: не то, ах не то.

Понятливые гости сидят тихо, терпеливо. Столовыми приборами не брякают, переговариваются шёпотом. Подтягиваются опоздавшие — не звонят, а деликатно стучат в дверь.

Верочка вдевает в уши любимые длинные серьги с жемчугом. Но как же так: ведь нельзя невестам надевать серьги!

Всё в невесте должно быть нетронуто, девственно — даже уши чтобы не проткнуты. А если до того были проколоты — целомудренно закрыть дырочки клипсами. Не то не избежать пересудов и шёпотков между гостей. Тем более жемчуг: светлый, как девичья слеза.

Вынимает из коробки ни разу не надёванные, твёрдые как дерево, ужасно неудобные лакированные туфли — жмут пальцы. Странно, что ж она в магазине не примерила? Поправляет венок из слегка увядших белых лилий на голове. Одёргивает невестино, белое как снег, кисейное платье — почему-то мятое. Куда мама-то смотрела? Опускает невесомую, как облачко, фату.

Наконец, выходит и садится, как положено, стыдливо потупив голову, во главе стола. Долго сидит, а стул-то рядом пустой! Жениха-то нет! Гости кушают: кисель, блины, лапша, водка. Пьют не чокаясь, и все женщины в чёрном. Мама опухшая от слёз — все мамы на дочкиных свадьбах плачут…

И тут Верочка понимает: Смерть — её жених! За Смерть её замуж выдают! И просыпается.

— Мама, я умру?!

— Что ты, дочушка, даже мыслей таких не допускай! Всё будет хорошо. Сейчас позову доктора. И сестру: поменяет капельницу.

Верочка у нас занемогла с неделю назад. Апатия, сонливость, слабость — хоть плачь. Возили к знакомому доктору — сказал, обычные девичьи заморочки. Прописал общеукрепляющие, витамины.

Муж тут же сгонял в аптеку. Вообще-то он мне второй муж, Верочке не родной отец. Но привязался, любит всей душой: своих-то у него нет.

А три дня назад Верочке стало хуже. Приключились рвота, диарея, заболело горло как при ангине. Ломало косточки, раскалывалась голова.

Похоже на пищевое отравление. Ничего удивительного: нынче большая редкость найти не то, что качественные — просто безопасные продукты. Про общепит вообще умолчим: ужас, ужас!

Носила бы в судочке домашнее — я всегда приготовлю. Так нет, моду взяли всем девичьим офисом бегать в кафешку напротив. Кофе, пирожки, бутерброды, кулинарные усипусечки.

— Но отравилась только ваша дочь? — безжалостно уточнила следователь. — Другие не пострадали?

Объясню, почему подключилось следствие: врачи заподозрили у Верочки отравление сильнодействующим токсическим веществом.

Вот тоже со следователем «повезло». Не следователь, а недоразумение. Деревенская белобрысая деваха: чурбачок на двух чурках, 90х90х90. Всё-таки работа в мужском коллективе накладывает отпечаток, огрубляет, омужичивает.

Синяя полицейская юбка укорочена по самое простигосподи, до трусиков. Губы вздутые, накачанные гелем — такие сейчас уж и не носят. Ресницы толсто начернёны, как щётки. Да не зубные щётки, а те, которые для башмаков.

Всё с ней понятно. Приехала девка в город, огляделась. Сначала страшно изумилась, потом спохватилась и бросилась нагонять и соответствовать.

Так вот, вместо того чтобы с утра вскинуться и немедля заняться нашим делом, по горячим следам проводить следственные действия — эта красава перед зеркалом тщательно чернила и наращивала растительность на веках. Так и вижу её: от старательности вытягивая губы трубочки, посапывая. Теряла драгоценные минуты.

Хотя нет у меня веры к этим так называемым следственным действиям. Это только в сериалах детективы усердно ползают с прозрачными пакетиками и пинцетами, в поисках ногтя и волосинки. У нас за самими сыщиками глаза да глаз. Как говорится, потом, на всякий случай, проверь серебряные ложки. После ничего не докажешь.

Но то, что сказала белобрысая, быстро отвлекло меня от внутренних издёвочек и переключило на другие мысли, растерянно и лихорадочно, роем завертевшиеся в голове.

— Что? У Верочки в квартире?! Ртуть?!

С этой минуты я мгновенно смирилась с тем, как выглядит следователь. Вернее, мне стало глубоко плевать, как она выглядит.

Я даже почувствовала к следовательнице подобие уважения и симпатии: ведь это она не поленилась отогнуть ковёр, наклониться и обнаружить блеснувшее жидкое серебро между половиц. Она, залезши под софу в своей задравшейся юбке, обычной шариковой ручкой подцепила и выкатила из пыли и паутины несколько неподатливых мягких шариков. И укоризненно посмотрела на напарника, посвистывавшего и игриво покручивавшего на пальце найденный прозрачный Верочкин лифчик.

Когда дочь вселялась в новую квартиру, я прибиралась, но на скорую руку. Махнула тряпкой, бросила на пол большой пушистый ковёр — до генеральной уборки, а там и до большого ремонта. Но точно помню: ничего между половиц не блестело, я бы заметила.

Да, мы торопились с покупкой квартиры и схватили эту старую хрущёвскую двушку: с сильно рассохшимися половицами и отошедшими на полтора сантиметра плинтусами.

Зато дёшево. В центре города тихий зелёный район, можно сказать, кусочек парка. Птицы на рассвете распевают как в лесу, соседки — божьи одуванчики. Для Верочки это важно: она нервная натура, утончённая девочка, вся как натянутая струнка.

Мы с мужем пришли и сели в кабинетике у следователя: таком крошечном, что для дизайна только фаянсового горшка и бачка с рычажком не хватает.

Позвонил токсиколог из лаборатории. Анализ крови показал: действительно, Верочку отравили ртутью!

— Отравили или сама отравилась? — следователь тяжело наморщила лоб под белобрысыми кудельками «мокрой» химии. — Сами же говорите: нервная особа. Знаете, сейчас мода у молодых: захиреть эдак томно и красиво. Или не до конца, чтобы только попугать. Даже группы в соцсетях есть.

Ничего себе красиво: блюя и понося…

— Были ли до этого случая, — спрашивает следователь (её, кстати, Нюся зовут), — у вашей дочки суицидальные мысли? Переживала ли она стрессы и душевные потрясения?

Господи, да вся современная жизнь для человека — сплошной стресс и душевное потрясение. Но я подумала и твёрдо говорю:

— Нет, спросите хоть у офисных подружек. Они всем отделом в Тунис собирались, а инициатором была Верочка. Суетилась больше всех, бегала, хлопотала. Тормошила всех, на уши ставила, обзванивала турагентства.

— Всякое бывает. Бывает, человек, задумавший уход, испытывает болезненный восторг, экстаз, нездоровое возбуждение.

— Вот вы женщина, — говорю (а сама её критическим взглядом меряю и думаю: «Что сомнительно»). — Станет женщина перед самоубийством бегать по магазинам, примерять купальники, и шить сарафаны и платья из лёгкой ситца? Полагая, что всё это будет носиться?

Следователь Нюся пожала толстыми плечами под тугим синим кителем. На прощание протянула визитку с номерами телефонов. Подумала и добавила:

— Запишите и мой «домашний» сотовый. Вообще, он для внутреннего пользования. Я никому не даю, но если что — звоните.

Я благодарно закивала, начала вбивать номер. А муж, после того как я утопила свой телефон в унитазе, не доверяет мобильным. На всякий случай продублировал в бумажном варианте: у него в борсетке вечно заваливаются всякие листочки. Он у меня цеховой изобретатель-рационализатор. Идеи приходят в самый неожиданный момент, всегда под рукой должна быть бумага.

И всё-таки, втайне от меня (я потом узнала), Нюся назначила психиатрическую экспертизу. Которая и показала: Верочка, хоть и нервная особа, но страстно хочет жить. И даже сейчас, с мятым лицом цвета солёного огурца, в полубреду сокрушается, что подружки без неё уехали в Тунис.

— Что же вы, гражданка, не сказали, что дочка ваша на днях всё же перенесла душевное потрясение? — упрямо гнёт своё следователь Нюся на следующей встрече. — Что накануне она рассталась с молодым человеком, с которым планировали свадьбу?

Ой, держите меня за руки — за ноги, тошнёхонько мне! Это, может, для молодого человека было потрясение. А мы с Верочкой разве что ногами не перекрестились, избавившись от такого сокровища.

Ни кола ни двора, из глухой деревни, а амбиций — на хромой козе не объедешь. Это с ним Верочка сначала собиралась вТ унис, потому что в Хорватию и Грецию она его уже свозила — за свой счёт. А он вместо спасибо только ныл и портил всем настроение.

Трусы для бассейна не той конфигурации и расцветки, в овсянке попадаются не очищенные хлопья, кефир не от сегодняшнего числа, на фрукты аллергия, протеиновые коктейли не того производителя…

В номере встанет перед зеркалом и часами вглядывается в своё отражение. Маникюрными ножничками чикает под носом, подрезает-выщипывает невидимые волоски. Или разденется до трусов и любуется своими мышцами. Надувает их, выпячивает, играет, дёргает, перекатывает ими под кожей: смотреть противно.

Втирает автозагар, масла и кремы. Он их навёз полный чемодан и забил ими ванну в гостиничном номере — Верочке негде шампунь приткнуть. Нарцисс, качок хренов.

Если хотите знать, культуризм у мужчин — то же самое, что анорексия у женщин. Только наоборот, вывернуто наизнанку. В смысле, та же психическая болезнь, лечится тяжело и долго.

Там — вялые бледные покровы и торчащие кости, а здесь — натянутая блестящая кожа и подвижные кубики. А суть одна.

— Так, так, — заподозрила Нюся. У неё работа такая — подозревать, ей за это деньги платят. — Значит, расставание для молодого человека было — удар и потрясение? И как он? Буйно реагировал, ревновал, угрожал?

— Точно! — осенило меня. — Вот сволочь, от него всего можно ожидать. Хотя… Все эти качки такие бабы, плаксы и трусы. Чуть что — в слёзы, в визг, в истерику. Капризничают, ножками топают, кулачками разбрасывают. У нашего женишка даже для подлости решимости не хватило бы.

Упрямая Нюся всё-таки отработала озвученную версию. Со стороны несостоявшегося жениха оказалось — железное, стопроцентное алиби. Он уезжал из города на месяц — тому куча свидетелей и железнодорожный плацкартный квиток. А ещё автобусный билет до родной деревни Выпуково. Вот тебе, получай вместо Антальи, Бриони и Санторини.

Пока мы с припозднившейся Нюсей сидели, в кабинете потемнело. Сползлись грозовые тучи, погромыхивало.

Когда вместе вышли из следственного отдела и охранник захлопнул за нами дверь — хлынул ливень, да какой. Толстые ледяные струи воды просто вколачивало в асфальт.

Я кинула взгляд на Нюсины потрескавшиеся босоножки сорок третьего размера: не добежит девка до троллейбуса — раскиснут, развалятся. Пригласила в свой стоявший на парковке «хендай». Везти пришлось к чёрту на кулички, на окраину города: Нюся жила в частном секторе.

Разбрызгивая лужи, она неслась к своей избушке, прижимая к груди папку с делами: не успела, взяла домой поработать. А я семенила рядом и угодливо держала над ней зонтик, как секьюрити над Путиным: чтобы дела не подмочило. Кому они нужны, подмоченные-то дела?

Вбежали под навес, переглянулись, расхохотались. Отряхнулись как кошки, потрясли лапками. Нюся предложила зайти, попить горячего чаю — а мне стало любопытно, как живут нынешние следовательницы.

Ничего, я вам скажу, хорошо живут, зажиточно. Это снаружи халупа — а в прихожей, смотрю, урчит громадный красный морозильник. На журнальном столике ноутбук последней модели. Домашний кинотеатр, софа кожаная натуральная, кресло роскошное, под старину. Хрустальная пятирожковая люстра.

Но не чувствуется хлопотливой женской руки: неуютно, как на вокзале или в цыганском таборе. Громоздятся какие-то не распакованные коробки, по углам кучи тряпок, на одной спит кошка. И на всём лежит толстый слой пыли. Только на заваленном папками журнальном столике, где находится ноутбук, пространство вытерто локтями до блеска.

— Некогда, ни до чего руки не доходят. Накупила барахла, — Нюся небрежно пнула коробку, — а куда мне оно? Семьи нет. Живу одна с кошкой Сонькой. Маму в прошлом году похоронила. Это она мне всё в уши жужжала: «Не жалей, Нюська, на вещи. Деньгам не верь — деньги пшик, дым, бумажки». Привыкла жить при дефиците, две реформы пережила.

Говоря это, Нюся шлёпала большими и крепкими босыми ступнями по пыльному полу, всюду в пыли оставляя «пальчики». За шкафом, постанывая, скинула тесный китель, с наслаждением переоблачилась в старенький халат.

— Это мама меня приучила форму носить. И чтобы ромбик непременно привинчен, — сообщила из-за шкафа, — Ужасно она гордая была, что я на юриста выучилась. «А иначе, говорит, Нюська, как люди будут знать, что ты у меня следовательша? И экономия, говорит: зачем свою одежду трепать? А так, сносишь казённую — новую выдадут».

Действительно, в линялом халате Нюся никак не походила на следователя. В крайнем случае, тянула на банщицу или посудомойку.

С кухонного стола локтём сдвинула сковородку с чем-то скисшим утрешним, а может, вчерашним. Накрыла холостяцкий ужин: хлеб, колбасу, сыр. Щедро порезала всё крупными ломтями.

Поставила на электроплитку кастрюлю с водой, лаврушкой, перцем. Вынула из пустой морозилки пачку магазинных пельменей. Оттуда же на свет появилась запотевшая бутылка беленькой. Нюся с вызовом пристукнула ею по столешнице:

— Вы как хотите, а я пригублю. Не думайте, я не увлекаюсь. Просто устала за эту неделю как пёс. Начальство с утра на планёрке вздрючило: мол, с каждым делом копаюсь как неживая. План запарываю, весь отдел назад тяну.

Я бы тоже не отказалась, но — за рулём. А, лихо встряхнула мокрыми волосами: была не была, тоже расслаблюсь. Сама с Верочкой извелась за эту неделю. Врачи острожный прогноз дают: на поправку идёт наша девочка. Можно и отметить, выпить за её здоровье.

Мужу позвоню — приедет, встретит — золотой человек. И хорошая, очищенная водочка мягко, за милую душу пошла, и колбаса такая оказалась сочная, душистая.

— Это хорошо, когда с супругом уважение и полное взаимопонимание, — важно кивнула Нюся. — Я вот всю жизнь ждала Любовь: чтобы с большой буквы. Чтобы сердце заходилось, страсть бурлила, кипела и захлёстывала. И что? Прождала тридцать лет, живём с кошкой Сонькой старыми девами. Но она хоть стерилизованная.

— Любовь? — я рассмеялась, подцепляя разваренный пельмешек. — Заруби на носу, Нюсенька, Любовь с большой буквы семейной жизни только мешает. А уж если неземные шекспировские страсти — пиши пропало.

Любовь — это не счастье, Нюсенька, — а драма и трагедия в одном флаконе. Наваждение это, сумасшествие, от Дьявола. И в Писании сказано: горе тому, чрез кого любовь в этот мир приходит. Там про грех говорится, ну да один чёрт.

От такой любви нужно открещиваться и бежать, сверкая пятками.

— Вас послушать, так вообще с мужчиной не сходиться?

— Почему. Самый устойчивый, прочный брак (я и Верочке постоянно говорю) — это мирное сосуществование. Симбиоз. Как у крапивы с малиной.

У меня, Нюсенька, с первым мужем гудела-пылала любовь: у-у! А прогорела, что осталось? Холодная горстка золы, чёрное пепелище и выжженная душа. И головёшки сердце насквозь прожгли. Двадцать лет как по краешку обрыва ходила. Спасибо, смертоубийства не случилось. Верочка-то у нас оттого и такая нервная. Не детство у неё выдалось, а сплошной ад!

Я засмотрелась в чёрное, плачущее от дождя окно. В нём как в кривом зеркале отражались искристая люстра, стол, парящая тарелка с пельменями, мы за столом.

— Неет, Нюсенька, семью нужно заводить с холодным умом и спящим сердцем. Мужа выбирать не торопясь, обстоятельно, обдуманно, с расчётом: как бытовую технику. Вот ты утюг или стиральную машину с наскоку, с нахрапу схватишь? Ты же перед этим всю подноготную узнаешь: марку, производителя, гарантийный срок, дизайн. Сколько электричества потребляет. В интернете отзывы соберёшь.

— Что же вы, — уважительно интересуется Нюся, — второго мужа как холодильник или утюг выбирали?

— А вот слушай. Полубатонов — это фамилия такая у мужа — до пятидесяти лет, как красна девушка на выданье, в светёлке просидел. Представь себе, Нюсенька, сохранились ещё такие реликтовые экземпляры. Случайно о нём узнала, он с нашего предприятия.

Я в отделе кадров в личное дело глянула — холостой, анкета чистая. Женат не был, детей и прочих вредных привычек нет. Зарплата хорошая, инженерская. С приданым: машина, две квартиры. Задумалась: не порядок, пропадает ведь мужик. Стала перебирать в уме подходящие кандидатуры для знакомства.

Свести с одинокой родственницей? Так она по натуре одинокий волк, ни себе ни людям. Собака на сене. Другая родственница живёт далеко, свой дом, хозяйство. Привязана накрепко, некогда ей ездить, сватовством-баловством заниматься. Третья — москвичка, у неё полно тараканов в голове. Да и какая дура променяет Москву на провинцию?

Сидела, раскидывала мозгами так и эдак: кто ещё на примете есть? Никого на примете нет, кроме себя любимой. Тяжело вздохнула: мне и отдуваться, деваться некуда.

Хотя да, пришлось через себя переступить. В первый раз увидела: вылитый Квазимодо. Урод, спина перекошена, сутулый до горбатости! Квазимодо хоть харизматичный был, про него роман написали. А этот… Тюфяк с пузеней на восемь месяцев.

И тогда я честно спросила:

— «Неужели мне с ним жить, превозмогая себя, сжав зубы, с отвращением»?

— «А в нашем с тобой возрасте и положении, дорогуша, фыркать не стоит. Это ведь он почему в нетронутости, в первозданности сохранился? Думаешь, сидел: тебя, принцессу, ждал? Как бы не так. Просто окопался как крот, не дышал, затаился, ничем себя не проявлял. С испугом голову в плечи втянул и носа не высовывал.

Только потому его алчные охотницы не обнаружили, не вытащили, не прибрали к рукам и не окольцевали. Даже такого Квазимодо, да.

А русские народные поговорки и пословицы помнишь? С лица воды не пить. Не по хорошу мил — а по милу хорош. Не избывай постылого — избудешь милого».

— Это у вас, стало быть, такой диалог с подружкой происходит? Вы, значит, подружку спрашиваете, а она вам советует? — конкретизирует Нюся.

— Какая подружка!! Это я сама себя спрашиваю и сама себе отвечаю. Правило № 2, Нюсенька: никаких подруг. Ликвидируй их безжалостно, как Людмила Прокофьевна из «Служебного романа». Потому, заруби на носу: какая бы лучшая подружка ни была, но что бы ты ей ни сказала — капут. Знают двое — знает свинья.

Каждое твоё слово будет подхвачено, вывернуто наизнанку, поставлено с ног на голову, выполоскано, извращено и умножено на десять. По себе знаю — такая у нашей сестры проклятая, поперечная Евина, женская суть. Особо если дело касается конкуренции в мужском вопросе.

Вон, великий русский классик Толстой нас раскусил. С усмешкой, хитренько изрёк: «А я о женщинах всю правду перед смертью скажу. Скажу, прыгну в гроб и захлопнусь крышкой: достань меня тогда!»

Так что, милая Нюсенька, лучшая подружка — это кто? Это девичья поду-ушка! Эх ты, следователь — кудрява головушка!

То ли пригорюнившейся Нюсе, то ли зеркально-чёрному, в потёках, окну рассказываю:

— Смех и грех, как вспомню первые-то дни знакомства. Он же до меня, бедный, на купленных пельменях жил. Утром бухнет в кипяток пачку — наглотается горячего сырого теста — и на работу. В обеденный перерыв пряников всухомятку погрызёт. Вечером опять пачку пельменей. Вот и нарастил пузо.

А я-то ему — пирожков с пылу-с жару. Весенней окрошки со сметанкой, с укропчиком, с хренком. Пирожков поел у меня, а окрошку ему с собой в трёхлитровую банку налила.

Так он потом рассказывал: не дотерпел до дома. Как вышел от меня, так сразу открыл крышку, втянул обалденный запах и… Всё стало вокруг голубым и зелёным.

Не обращая внимания на прохожих, начал пить ту окрошку прямо из горлышка. Пил жадно, всхлипывая, проливая мимо, капая на куртку, пил и не мог остановиться. Вытряс гущу под усы в широко раскрытый рот, облизался, пустую банку выбросил в урну.

А придя домой, мой Полубатонов сел и крепко задумался. От гастрономического восторга перешёл к холостяцким подозрениям и страхам. Друзья же предупреждали: «Будь бдителен, эта тебя, как рыбку, на крючок ловит». Испугался и… отключил телефон! На неделю.

Смех и грех, говорю! Но окрошка и мясные пироги победили! Поговорку про сердце мужчины и путь к желудку ещё никто не отменял.

Мы с Нюсей уже уговорили полбутылки. Хозяйка пообещала, чтобы я не зажималась, у неё «ещё есть, первачок, конфискованный. Мягкий как постелюшка».

— Итак, мы с Полубатоновым поженились. То есть он сначала робко заговаривал, чтобы мы так просто жили, не расписываясь. Но я сразу строго заметила, что носить звание сожительницы мне статус не позволяет и всё такое. Только официально, со штампом! Хотя какой там статус: секретарша на предприятии, на носу пенсия.

Да… Вроде смотришь: торчит одинокий пень, как перст: всеми забытый, никому не нужный, трухлявый…

Шалишь! Попробуй его подцепи и сковырни — и-и, батюшки! Кого только из-под него не посыплется. Всякая живность под тем старым пнём пригрелась. Жучки-паучки врассыпную бросятся, насекомые забегают. Целый муравейник я растревожила.

Был мой Полубатонов до нашей встречи удобен всем. Друзьям — устраивать в его холостяцких берлогах мальчишники. Трахаться с любовницами. Скрываться от жён, если надерутся в зюзю. Считай, бесплатный притон посуточно, почасово.

Был удобен начальству: когда план горел, он беспрекословно работал сверхурочно, выходил в праздники и выходные. А тут я: как так, нарушение трудового договора, незаконная переработка.

А сколько начальнички — ключики-чайнички — его золотой головой задаром пользовались! Полубатонов новшество придумает, конвейер или станок усовершенствует — а фамилии его ни в заявке, ни в патенте не упомянуто. Глянь: в изобретателях — директор, в соавторах — заместитель и начальник цеха. Им и соответствующие преференции: почёт, награды, премии, зарубежные поездки.

А Полубатонов только смущённо улыбается: «А и шут с ними, — говорит. — Главное, чтобы идея пользу людям приносила».

Был муж удобен кузенам и кузинам: возить забесплатно в лес за грибами-ягодами. Речной рыбкой всю родню снабжал. Соседям вместо грузового такси работал: мебель на дачу увезти, с дачи — урожай привезти. Он у меня безотказный. Говорю же, золотой человек.

А больше всех был удобен родной младшей сестричке. Родители у них небедные были, все накопления с умом в недвижимость вкладывали. Перед тем как покинуть этот свет, разделили наследство по справедливости. Сыну две небольшие квартирки. А дочери большую пятикомнатную — и вклад на сберкнижке. Потому как дочь одна сына поднимает.

И вот сидел мой муж, щедро помогал деньгами сестричке. Тихо — мирно пас квартиры, которые должны были достаться, разумеется, сестре и любимому племяннику. А тут — здрасте, мордасти! — явилась чужая женщина, в виде законной супруги и возможной наследницы. То есть я.

Господи, что тут началось! Какие психические атаки пришлось выдержать бедняжке Полубатонову! Сначала разбушевавшаяся сестрица, моя золовушка, его грызом грызла по телефону, а потом нагрянула с сыном.

Молодой человек скромно переминался, краснел и урезонивал её — не в маму, видно, пошёл.

А она разыгрывала целый спектакль одного актёра: рыдала, корила брата, эффектно падала в обморок, вскидывалась бежать на реку топиться. Я благоразумно не вмешивалась: заперлась в спальне и берегла нервы.

— И что? — живо, нетерпеливо заёрзала Нюся. — Чем дело разрешилось?

— До сих пор в подвешенном состоянии. Золовка потребовала — и мы одну квартиру продали и ей половину вырученного отдали. На, подавись, только оставь нас в покое, не лезь.

Вроде, успокоилась…

Я полистала фотки в телефоне, чтобы показать Нюсе. Сохранились там несколько снимков с нашей с Полубатоновым свадебной вечеринки.

Тогда ещё была надежда, что наладятся родственные отношения. Позвали её чин чином, но золовка весь вечер дулась. Вон, даже на фото спиной красуется. Любуйтесь, мол, люди, моей тощей задницей. Ещё бы, с такой злобой высохнешь в щепку…

— Главное — погода в доме, — нравоучительно сказала Нюся. — Душа в душу с мужем живёте. Сами говорите: золотой человек.

— Ну, золотой не золотой. В каждом человеке, Нюсенька, есть плюсы и минусы. Вот первый муж: и алкоголик, и злыдень, и гуляка. Жили как кошка с собакой, шерсть клочьями.

Но в хорошие минуты называл нас с дочкой «мои маленькие девочки». Что-то вкусненькое, редкое: допустим, первая клубничка или первый огурчик, лучший кусок со стола — нам подвинет: «Ешьте сами, мне ни к чему». То есть мужицкий, мужской подход.

Полубатонов — тот нет. Цопнет самый сладкий, жирный кусочек — и тащит в норку, чтобы съесть в одиночку. До старости большой ребёнок: седой и толстый. Я для него в роли мамки. Верочку любит, но иногда меня к ней ревнует.

Ну и не без холостяцких чудинок. Я уж говорила: никогда не выбросит листочка или клочка бумаги, если она хотя бы с одной стороны чистая. В банке прихватит талон, бумажный номерок, в магазине — кассовый чек. Аккуратно, любовно разгладит, свернёт и спрячет в борсетку.

Чтобы всё под рукой: записать или черкнуть — я уже говорила, он у меня рационализатор.

При этом автоматически помнит, где, когда, при каких обстоятельствах был прикарманен этот листок. Среди ночи разбуди — отбарабанит. Вот такой феномен. Или бзик? Но ведь безобидный, простительный бзик.

— Молодец какой. Кабы все так — лесных угодий бы сколько сберегли, — одобрила Нюся.

И вот сидим мы в очередной раз со следователем в её кабинетике и по-свойски, по-бабьи кумекаем. Кто мог незаметно проникнуть в Верочкину квартиру? У кого ещё могли быть ключи от квартиры?

У бывшей хозяйки квартиры? Хотя она при покупке передала нам брелок с тремя запасными ключами, но дубликатов-то могла хоть тыщу заказать.

Только зачем ей травить Верочку? Сделка была для неё выгодной, наоборот, она торопилась всё обделать. Бывало, приходим с Полубатоновым в многофункциональный центр — а она уже с талончиками подпрыгивает от нетерпения. Что ж вы копаетесь, говорит.

— Так, так, — встрепенулась Нюся. — Что же она так была заинтересована? Боялась, сделка сорвётся? Подводные камушки?

Я замялась… Был инцидент, к счастью, замятый мировым, полюбовным соглашением. При покупке мы второпях забыли заглянуть в расширенную архивную выписку из домовой книги.

А то бы всплыло, что среди некогда прописанных домочадцев имелось одно лицо. Уголовное малосимпатичное личико с наркотической зависимостью… Тридцатилетняя мадам, которая так редко покидала места не столь отдалённые, что квартирку успели приватизировать с нарушениями… То есть в её отсутствие и без её согласия.

По закону подлости, эта наркоша объявилась накануне сделки, в краткий промежуток между двумя ходками. Ну, мы срочно наскребли для потеряшки энную сумму, а хозяйка повела её к нотариусу.

Мадам хорошо раскумарилась, возлюбила весь белый свет и широкой рукой подписала отказ: мол, не претендует… Наутро её ломало, а она в отместку ломала нам дверь и орала, что продешевила, и что мы поплатимся…

— Ну что ж, — сказала Нюся через неделю. — Наша наркоманка у моего напарника сегодня раскололась. Всё подписала. Дескать, обида взыграла, что мало с нас взяла. На сколько же, мол, доз больше она могла вмазаться? И что ключи стырила, а ртуть достала у одного ширика. Оформили явку с повинной. У этого моего напарника стопроцентная раскрываемость…

— Что же вы, Нюсенька, — говорю, — не довольны, что дело передано в суд? Вы хорошо поработали, и у нас радость: Верочка поправилась.

А про себя сочувственно думаю: всё-таки не Нюсина эта работа — следователь. Не зря её на работе шпыняют за непрофессионализм. Тормоз, копуша она.

Ей бы консьержкой сидеть, носки вязать. Неделю с наркоманкой билась — нулевой результат. А к сменщику на одну ночку в руки мадам попала — сразу раскололась, как миленькая.

Нюся будто мои мысли услышала. На меня внимательно, своим фирменным тяжёлым взглядом посмотрела.

— Если бы вы моему сменщику на одну ночку в руки попали, — говорит, — то вы бы тоже, ой как во многом раскололись. Например, что в Битцевском лесу на пару с маньяком Пичужчкиным орудовали. Что вместе с полковником Захарченко миллиарды тырили и на шухере стояли. И, до кучи, убийство Кеннеди и потопление Атлантиды — тоже ваших рук дело.

Смерила меня оценивающим взглядом и поправилась:

— Не на ночь — нет. Вас бы и на полчаса хватило — жидковаты.

И продолжала тяжело, со скрипучими нотками артиста Ливанова:

— Что-то здесь не так с наркоманкой. Больно гладко всё получается, без шероховатостей. Я рта не успею открыть — со всем соглашается. Сначала написала, что три дня назад ртуть разлила. А она минимум две недели в квартире испарялась. Тут же с готовностью переписала. Что-то здесь не так.

Вот ещё, выискался Шерлок Холмс в юбке и с силиконовыми губами.

Нюся опросила соседей по лестничной клетке: не заметил ли кто чего необычного. Нашлась востроносенькая пенсионерка, которая со спицами в шейке бедра каталась в коляске по квартире. И дверной глазок для неё был окошком в крошечный живой мир.

Она припомнила: полмесяца назад на площадке у Верочкиной квартиры звенели связками ключей, стучали инструментом.

Подъехала в кресле, жадно приникла к «глазку»: двое в синих спецовках и Верочка рядом. Ну, тогда она откинула цепку, осведомилась: мол, чего да как? Верочка была расстроена и через плечо кинула, что выходила на минутку, а английский замок захлопнулся. Ключи остались внутри.

Соседка посоветовала, что дешевле было вызвать слесаря из ЖЭКа Василия: он больше бутылки не берёт. А Верочка в сердцах ответила, что эти Василии только и могут, что своими дрелями двери раскурочить. А ей надо аккуратненько, чтобы на новый замок не тратиться.

— Странно, — насторожилась Нюся. — Вы мне об этом эпизоде не рассказывали.

— А я сама первый раз слышу. Но здесь ничего нет странного. Верочка, как въехала, сразу поставила условие: она взрослый человек и все проблемы будет решать сама. Дескать, моим активным вмешательством в её жизнь она сыта по горло.

У нас радость: дочку привезли из больницы домой. Здесь уже давно было убрано. Демеркуризаторы поработали, я всё проветрила, пропылесосила, вымыла с марганцовкой. На всякий случай, с лупой обползала все половицы.

Верочка вошла — и сразу стены ожили: крик, шум — это мы с дочкой привычно цапаемся.

Тема для ссор у нас всегда одна: Верочкино питание. Вернее, его полное отсутствие. Разве это еда: салат из пяти зелёных прутиков, йогурт в коробочке и хлебец из отрубей?! Прямо как миллионер Корейко, который ел и подсчитывал калории, белки и углеводы!

— Ведь глянуть страшно: и раньше худышкой была, а сейчас вообще голубая как больничная стенка, ветром шатает. Кушать, кушать надо больше, на пюре и каши напирать! Вон, я наготовила целый холодильник: рассольник, котлеты, голубцы. В духовке мясной пирог доходит.

И кстати, Верочка, почему ты не рассказала, что у тебя захлопывалась дверь? Позвонили бы Полубатонову — он бы за полчаса управился, у него руки из того места растут. И не пришлось бы тратиться на платный вызов МЧС — или какую ты там службу вызывала?

Ссоримся, а на сердце радостно! Раз Верочка кричит на меня своим звонким голосёнком, капризничает и топает ножкой — значит, точно поправилась!

— Мамочка, вечно ты с едой! Какая радость от твоего жаркого и пирога? Глотать и подсчитывать, сколько в себя загрузила жира, сахара и холестерина и прочего яда! («Это молочная телятина — яд?!»). Хватит меня терроризировать своей заботой! Я взрослый, самостоятельный человек!

И, ради Бога, о каком МЧС ты говоришь? У меня и дверь никогда не захлопывалась, и никакого английского замка нет, сама посмотри и убедись! Совсем у тебя, мамочка, на почве суперопеки крыша съехала!

…Эффектная пауза, немая сцена.

— Вот так просто любой домушник может проникнуть в чужую квартиру?! — не поверила я. — Но ведь нужен паспорт, документ на квартиру, свидетельства соседей…

— Кабы так, — сокрушалась Нюся. — Обратите внимание: все подъезды обклеены предложениями помощи по открытию захлопнувшихся дверей. От пяти тысяч тысяч — и умельцы вам хоть сейф вскроют. Главное, этих фирмочек сотни — и они никакой документации не ведут. Чуть запахнет жареным — чпок, схлопываются как пузырьки. Ни фирмы, ни телефона. А чуть копнёшь: крику, вони! «Кошмарите бизнес», «Я не я, и…опа не моя! Это наши конкуренты нам гадят!» — Нюся поморщилась: видимо, вляпывалась в такие истории.

Она уже получила распечатку звонков из местного отделения МЧС. Никаких заявок по поводу захлопнувшейся железной двери с Верочкиного адреса не поступало. А насчёт фирмочек-однодневок Нюся права. Легче найти капельку ртути… то есть, тьфу, иголку в стоге сена.

В маленьком городе, где каждый на виду, где можно раздобыть ртуть? Привезти из другого города, с какого-нибудь химического комбината?

Или купить обычные термометры? Условно говоря, в городе 100 аптек. Приобрести в каждой по три градусника. Это если преступница умная.

Если дура — купит сразу много градусников в одни руки — и неизбежно вызовет подозрение. Нюся обошла несколько аптек — и сразу удача!

В ближайшем аптечном пункте провизор по фамилии Дробышко вспомнила странную дамочку. То ли женщина, то ли девушка неприметной внешности, худенькая.

Та долго мялась, мекала и бекала, и, в конце концов, попросила сорок термометров. Бормотала, что нужно для детских больниц, даже, как путная, попросила товарный чек. Хотя больницы закупают централизованно со склада.

В аптечном пункте в наличии оказалось 37 градусников — их ей и аккуратно упаковали, велели быть осторожнее.

И ещё один подарок судьбы: в торговом зале оказалась камера, зафиксировавшая момент покупки. Правда, качество плохонькое. И девушка-женщина поджималась и почти всё время старалась находиться в согнутом положении. То что-то искала в сумке, то низко наклонялась поправить ботик, то будто увлечённо рассматривала что-то в витрине.

Я за рулём, быстро сгоняла за Верочкиной соседкой. Прокрутили перед ней мутные, расплывчатые картинки. Соседка уверенно воскликнула: «Так вот же она, Верочка и есть!»

И тут же засомневалась:

— Со спины вылитая Верочка, она же у вас худышка. А вот с лица… Так я же не видела тогда её лица! У нас на лестничной площадке с полгода лампочка не горит, это ЖЭК виноват, звоню-звоню без толку…

Нюся велела мне открыть в телефоне свадебные фотки.

— Это у вас свадьба, что ли? — подслеповато щурилась соседка. — И Верочка здесь. Что же она задом на всех снимках повернулась?

Тогда, для очистки совести, Нюся свозила её в отделение. Через зеркало Гезелла показали мадам наркоманку.

— А Верочка чего здесь делает? — удивилась соседка.

Только запутала всех, слепая старая курица и маразматичка.

«Так… Верочке срочно поставить кодовую дверь. Прямо сейчас мастеру и позвоню», — на остановке я листала в телефоне записную книжку.

Из открытой сумки подхватился ветром, выпал и закружился вместе с жёлтыми и красными кленовыми листьями — узкий белый листок. Подняла: Нюсин номер телефона. Рассеянно перевернула — кассовый чек. Из той самой аптеки.

Мелкие полустёртые червячки буковок:

«Информация о покупке…Термометры шт. — 1 х 37… Сумма… Итог… 20. 06. 17… Продажа… Дробышко А. А.».

— Милый, — тут же ласково набрала я Полубатонова. — Помнишь, ты записывал телефон следователя? На обратной стороне чужого аптечного чека. Откуда он у тебя?

Он задумался на секунду и со своей феноменальной памятью тут же выдал: был в гостях у сестрицы, увидел на холодильнике бесхозную, чистую с одной стороны, бумажку — и сердце не выдержало. Стащил — и в карман.

— А что такое, что случилось-то? — встревожено булькал в трубке его голос.

Ничего не случилось. Просто я, балда, носила вещдок в сумке целый месяц.

…Замотанная Нюся, наклонившись вперёд, как в погоне за преступником, неслась по улице: форменная курточка, короткая юбка, капроновые упитанные ножки.

Чуть не врезалась в мой живот.

— И как? — спросила я. — Уважуха, очередное звание и перевод с повышением?

— Ага! — беспечно взмахнула Нюся гуталиновыми ресницами. — Взбучка у начальника, выговор с занесением и лишение премии!

Суд посчитал, что не хватило доказательной базы для вынесения обвинения. Наркоманка на зоне, золовка на воле. Верочкина дверь на кодовом замке.

Дочкин сон оказался в руку, пророческий. Не в смысле смерти, упаси Бог! В смысле свадьбы. На днях заявила, что расписывается — ни с кем иным, как с племянником Полубатонова! С сыном золовки!!

Где, когда они успели снюхаться, глазами стрельнуть, преступными взглядами пересечься? Как свекровь — не состоявшаяся убийца — будет поздравлять невестку и жертву, в одном лице? И какая любовь может быть с сыном отравительницы?

— А у нас не любовь, мамочка! — смеётся Верочка. — У нас симбиоз, как ты и хотела! Как у крапивы с малиной! И свадьбы не будет — мы в круиз по Волге махнём!

… Это что, в крови моих внучат будут гены отравителей?