Поездка планировалась давно, и всё что-то мешало. Сначала ждали осени — уменьшения клещевой активности. Наш регион занимает в России чуть ли не первое место по клещевому энцефалиту, «мышиной» геморрагической лихорадке, по бешенству животных и прочим милым прелестям… В лес лишний раз не сунешься.

Потом ждали конца осенней распутицы. Потом — когда выпадет снег, чтобы пробраться на снегоходе. Но зима выдалась мягкая, гнилая. Колеи размокли, так что уазик ежесекундно крутило в глине, как волчок. Не хватало ещё застрять и куковать здесь неизвестно сколько.

— Не застрянем, — «успокоил» водитель. — Кувыркнуться в овраг можем — это да.

Вот ещё шутник выискался. Сначала-то мы ехали по асфальту. Встречались — белые буквы на голубом — указатели сёл и деревень. Почему-то были сплошь насквозь продырявлены, как решета.

— Ребятишки балуют, — объяснил водитель. — Надо же им на чём-то свои травматы пристреливать. Вместо мишеней.

А в середине пути образовалась развилка. От неё ехали наобум, как Бог на душу положит. Ехали-ехали, пока не увидели, уже потемневший от времени и дождей, деревянный щит со стихами.

Спешились, как Илья Муромец перед камнем, и прочитали:

Значит, не ошиблись. Едем мы в лесное, но не в Берендеево царство — в поселение Чистые Ключи. В кармане у меня лежит книжечка, подарок новой знакомки Алёны. На голубой обложке — могучий кедр.

«Человечеству грозит экологическая катастрофа, — предупреждает автор книги . — Добыча недр по принципу: после нас хоть потоп, хищническая вырубка лесов, урбанизация.

Ближайшая цель — возрождение российской глубинки через родовые поселения и родовые поместья. Возвращение любви в семью, где муж и жена объединены одной идеей, одним делом. Рождение здоровых детей…»

Больно царапают щёки, вонзаются в глазные яблоки, сухо шуршат ледяные дождинки по пористому снегу. Сквозь белую снежную пелену видно несколько изб. Они не по-деревенски, непривычно далеко отстоят друг от друга.

Первый дом у дороги, Алёнин — просторный, добротный, из могучих бело-розовых брёвен. Посередине — топится большая, ещё не белённая русская печь. Свежая гладкая глина, обсыхая и светлея пятнами прямо на глазах, чуть парит. Брёвна пахнут живым деревом. В мансарде стучат топоры.

— Обустраивать поместье — дело десятилетий. Вот так и жили до нас, растили детей. Дети взрослели, отделялись. Строились рядом, взяв свой гектар земли, — это певуче рассказывает хозяйка дома Алёна, бывший инженер-конструктор военного завода. — Почему гектар? Потому что одной четверти его вполне хватит прокормить семью. А остальные три четверти засаживались лесом.

Наши предки хоронили умерших рядом с жилищем и садили в этом месте дерево. Верили, что при этом души переселяются в новорождённых. И непременно, чтобы присутствовал кедр.

Белок кедрового ореха близок по структуре к человеческому. Богат питательными веществами, протеинами, витаминами. Из ореха делали кедровое молочко, масло, муку.

И в Чистых Ключах растёт кедр, посаженный ещё до революции. Заказали для него кружевную изгородь, повесили табличку. Водим к нему гостей.

Так же напевно, будто убаюкивая, Алёна объясняет:

— Все эти дачи, сады-огороды — это, в сущности, тот же уложенный в плоскости многоэтажный дом. Тесный человеческий улей. И всё равно мы радуемся. Садово-огородные общества — уже первые ласточки, предвестники родовых поселений, поместий в зачаточном состоянии. Люди тянутся к земле! Едят то, что выращено своими руками: оно даже имеет вкус иной.

Сажая семена, полезно подержать их в ладони. Пожелать: «Расти, морковка, вкусная и сладкая, полезная для меня и всей моей семьи». И морковка не подведёт. Растение получает информацию о человеке, сажающем его, считает за «родителя». И, соответственно, вырабатывает полезные, и даже целительные свойства.

У Алёны растёт груша, дававшая плоды каждый год — сколь крупные, столь и до невозможности твёрдые, кислые, вяжущие.

— Я с деревом разговаривала. Просила: «Ты, пожалуйста, будь слаще». Дерево меня слышит: плоды год от года становятся сочнее и вкуснее!

Ну, Алёна, ну волшебница, ну сказочница.

Интересуюсь, как преодолевается бездорожье?

— Меня ничуть не утомляли эти шесть километров от большого тракта, — вспоминает Алёна. — Даже стихи об этом сочинила. И в мороз, и в слякоть ходила с удовольствием — пока… Пока не купила джип-внедорожник.

Муж у Алёны занимает в городе крупную должность. Увлечение жены воспринимает как блажь, игрушку, но денег на жену не жалеет. Хочешь большой дом из лиственницы посреди леса — вот тебе дом. Хочешь машину — вот тебе машина.

…В этом месте была брошенная деревня. Приехали последователи учения Анастасии, осмотрелись: красота. Еловый лес разбавлен и осветлён берёзами. Ключи прозрачные бьют, полно земляники, грибов. Всем понравилось.

— И электричество у нас есть, как видите. То есть его не было: всё до нас украли, спилили, продали в цветмет.

Но районная власть помогла, низкий поклон ей: кинула столбы, протянула провода. А то болтают, что мы зовём вернуться к лучине, сохе и лаптям — к одичанию… Принуждаем продавать городские квартиры. Чушь какая. Жёсткий фанатизм начисто отсутствует: поступай так, как считаешь нужным.

А попозже, чтобы всё же стать ближе к Земле… Имеются же альтернативные, беспроводные источники питания. Можно купить всем миром генератор или ветряк. Жаль, солнце в наших краях редкий гость — а то хорошо бы солнечные батареи… Если получится восстановить пруд — вполне возможно самим соорудить небольшую электростанцию.

Алёна снимает с белой, оструганной полки толстую тетрадь. Это её дневник, в который она записывает, по её смущённому выражению, «разные мысли».

— Вот живи я в городе, ничего подобного в голову бы не пришло. Там же всё бегом, всё в суете. Забудешь, пока вечером доберёшься до письменного стола. Хотите взглянуть последние записи?

— Конечно!

Судя по масляным пятнам на страницах, умные мысли приходят к Алёне не только за письменным столом, а и во время обеда. Но я сама такая: порой левой рукой набираю текст (заметно, что левой?), правой отправляю в рот обед.

Итак.

«Читала внукам нанайскую сказку. Очень символическая и поучительная вещь. Поучительная со знаком минус. Я её на память приведу.

Два нанайских мальчика, Намека и Курбу, играли на амурском льду. Потом разодрались, Намека одолел дружка. Гордо поставил ногу на поверженного Курбу:

— Я победил тебя, поклонись мне. Я самый сильный!

Но тут нечаянно поскользнулся и ударился об лёд. Из носа потекла кровь. Засмеялся Курбу:

— Эге, а лёд-то сильнее тебя. Поклонись льду.

Поклонился мальчик:

— Лёд, лёд, я побил Курбу, ты побил меня. Ты сильнее всех, вот я кланяюсь тебе!

— Нет, — отвечает лёд. — Наступит весна, пригреет солнце и растопит меня. Солнце самое сильное. Поклонись солнцу.

Намека крикнул:

— Солнце, солнце! Я побил Курбу, лёд побил меня, ты топишь лёд. Ты всех сильнее, вот я кланяюсь тебе.

Только собралось ответить солнце — наползла туча и закрыла его. Сразу стало холодно и темно. Намека крикнул:

— Туча, туча! Я побил Курбу, лёд побил меня, солнце топит лёд, ты затмила солнце! Ты сильнее всех, вот я кланяюсь тебе!

В ту же минуту налетел ветер и разорвал тучу в клочья.

— Ветер, ветер! Я побил Курбу, лёд побил меня, солнце топит лёд, туча закрывает солнце! Ты сильнее тучи, сильнее всех! Вот я кланяюсь тебе.

— Ну что ж, — важно сказал ветер. И, в доказательство, начал дуть на гору. Но, сколько он ни пыжился и ни надувал щёки, гора не шелохнулась.

— Э, да не больно ты и силён, — разочаровался Намека. — Гора, гора! Я побил Курбу, лёд побил меня, солнце топит лёд, туча закрывает солнце, ветер рвёт тучу, но не может сдвинуть тебя с места! Ты сильнее ветра, ты сильнее всех! Вот я кланяюсь тебе.

— Ох, — тяжко вздохнула гора. — Недолго осталось мне стоять. Я расколюсь и рассыплюсь в мелкие камни. Дерево, что растёт на моей вершине, пустило глубокие корни. От них трещины ползут по всему моему телу… Дерево сильнее меня.

Не поленился Намека, вскарабкался на гору:

— Дерево, дерево! Я побил Курбу, лёд побил меня, солнце топит лёд, туча закрывает солнце, ветер рвёт тучу, гора разбивает ветер, ты убиваешь гору! Ты сильнее всех, вот я кланяюсь тебе!

Дерево гордо шевельнуло ветвями и молвило:

— Да, я самое сильное! Кланяйся мне!

Рассмеялся мальчик:

— Ну, это ты врёшь!

Взял топор и срубил дерево. И тогда все-все: гора, ветер, туча, солнце, лёд — низко поклонились Намеке. Потому что Человек самый сильный на Земле».

Вот такая сказка, очень вредная. И вот почему я так думаю. Она о противостоянии природы и человека. Помните, Мичурин опрометчиво сказал: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача». Это было время, когда у людей кружилась голова от временных успехов, от кажущегося всемогущества.

В жизни всегда побеждает природа. Человек — пылинка на земной коре.

А в этой эгоистичной сказке наоборот. Чему она учит? Самомнению, самообману и самолюбованию маленького человека. Взял топор — и срубил. И ноу проблем, как говорит мой старший внук. Захотел — повернул реку вспять. Захотел — разогнал тучи, чтобы дождик не портил людям прогулку. Захотел — придумал атомную бомбу и коллайдер…

Очень, очень поучительная сказка: как не надо думать, хотеть и поступать.

«О нефти. Иногда я думаю, что нефть дана нам на беду. Я задумалась об этом, гуляя вокруг поселения. У Чистых Ключей много муравейников, больших, как термитники.

Вы видели пьяных муравьёв? Я нынче летом впервые увидела. Вдруг один за другим начали пустеть муравейники. С виду вроде всё нормально. Но присядешь, всмотришься…

Все забрасывают свои обязанности. Рабочие муравьи не трудятся. Солдаты не убивают врагов, охранники не охраняют входы в жильё, няньки не выхаживают потомство. Хотя сохраняется видимость жизнедеятельности. Все вроде заняты каким-то делом, куда-то ползут, но бессмысленно и вяло. Сталкиваются, падают навзничь, беспомощно шевелят лапками. Будто теряют ориентацию.

А зараза проникла внутрь муравейника. Притаилась в виде ломехуз — жучков-паразитов. Они выделяют наркотический сок. А сами в это время жиреют, беспрепятственно пожирают муравьиных личинок, откладывают свои.

Внешне муравейник сохраняет пристойный вид, он ещё кажется крепким. Но уже подточена его основа. Вся строго отлаженная государственная структура нарушена. Объединяющий всех коллективный разум дал сбой.

У обитателей муравейника одно желание: присосаться к ломехузе, слизнуть с неё свою сладкую вожделенную каплю, одурманиться…

Нефть для нас — та же чудовищная ломехуза, тот же наркотик…»

Алёна закрыла написанное рукой, отобрала тетрадь: «Тут ещё коряво, нужно как следует обдумать, причесать мысли…»

Выходим из дымной избы на свежий воздух. По крутой тропинке спускаемся в ложок к бормочущим ключам — их тут множество.

Алёна рассказывает про широко известный эксперимент с водой, который провели японские учёные.

В одном случае её заговаривали добрыми пожеланиями, молитвами, классической музыкой. В другом — произносили над ней ругательные слова.

Потом замораживали и сравнивали кристаллы. Структура поруганной воды выглядела искажённой, ассиметричной, кривой, точно надломленной. Впрочем, немногим лучше проявляла себя водопроводная вода.

А самые правильные, почти идеальные, классические кристаллы давала вода высокогорных ледников. И ещё — ключевая!

Когда проходили мимо крайней к лесу избы, в окне замаячило женское лицо — и тут же занавеска задёрнулась. Я уже была предупреждена Алёной, чтобы в этот дом не заходить. Там живут трое: муж, жена и новорождённое дитя.

Молодая семья категорически против общения с журналистами. Вообще против разговоров с незнакомыми людьми. Причиной тому драма, случившаяся накануне Нового года.

Женщина эта, почти девочка, прошлой весной понесла первенца. Они с мужем решили: рожать будут только здесь, в Чистых Ключах. Никаких больниц, роддомов, врачей, эпидуральных обезболиваний, снотворных. Ключевские женщины её отговаривали: ни в какую.

Алёне пришлось засесть и проштудировать статьи по акушерству и гинекологии. Беременность протекала на редкость легко, незаметно. Плод развивался нормально. Будущая мама косила траву, мыла полы, носила понемножку воду, дрова.

Рожать начала точно в срок. Когда отошли воды, Алёна и Нина Антоновна были наготове: вёдра с кипятком, чистое проглаженное бельё, медицинские перчатки, маски… Ребёнок был крупный, шёл попкой и застрял.

— Я тогда поседела, — признаётся Алёна. — А у Нины Антоновны подскочило давление, гипертонический криз.

Выехать на машине невозможно: шесть километров бездорожья занесено глубокими снегами. Муж забрался на крышу (здесь все лезут на чердак или крышу, если надо дозвониться по мобильнику. И то, как повезёт). К счастью, связь была.

Местный охотовед примчался на снегоходе, погрузили роженицу и несостоявшуюся акушерку с давлением. А на повороте на большую дорогу уже ждали две скорых: вторая для Нины Антоновны. Всё закончилось благополучно, хотя протяни ещё час-другой — и ребёнок, а может, и мамочка, были бы обречены.

Родильница была измучена, но категорически отказалась от антибиотиков и прививок. Об этом случае узнали пресса, телевидение. Начали атаковать звонками роддом, возмущаться…

Молодая мать подписала все бумаги и, едва младенец окреп, уехала с мужем. Сейчас живут затворниками. Как только объявится незнакомец в Ключах — дверь на крюк, и смотрят сквозь щёлочку в занавеске. Патронажную сестру привозит тот же охотовед на снегоходе. Оба ругаются.

Сейчас в семье ждут второго малыша…

Бойкий бормочущий родник не замерзает даже в лютые морозы. Под старой раскидистой ивой — оледенелый сруб, в котором накапливается вода. Сейчас вместо воды — густая снежная «манная» кашица, шуга. Тут же — доска объявлений, из которых я узнаю о прошедшей святочной неделе.

В этот день понаехало машин, навезли детей и внуков. Писку, визгу! Катались с горки на «ватрушках» и ледянках, брали штурмом снежные крепости, запускали фейерверки.

Потом жгли костёр, чтобы с дымом ушли все напасти, беды и печали. Потом — баня, потом — чаепитие с мёдом, пряниками, пирогами, конфетами.

Сейчас дым вьётся всего из четырёх труб.

— А остальные дома?

— Остальные на замках — до лета.

Что же делали оставшиеся жители, когда не было электричества, когда в четыре часа темнело? Алёна удивилась:

— Мне никогда не было и не бывает скучно наедине с собой. Вот, веду дневник. Много думаю о себе, о людях. Планирую, как обустроить поместье. Постоянно слежу за собой: чтобы думалось только о хорошем, добром. Посылаю светлые мысли родным, всем живущим на Земле… Ну, пойдёмте пить чай к Нине Антоновне. У неё масло, хлеб, мёд — всё своё.

Нина Антоновна — румяная, полненькая, светлая женщина, скребёт лопатой крыльцо. На ней яркий жёлто-голубой комбинезон — что твоя лыжница со швейцарского курорта.

Её изба, в отличие от мечтательницы Алёны, со всех сторон домовито окружена стайками, сараями. Они с мужем — пенсионеры. Держат коз, поросёнка, кур, кроликов, пчёл.

Раз в неделю из города приезжают дети. Помогут по хозяйству, раскидают снег, почистят от навоза стайки, попарятся в бане. Заполнят багажники экологически чистыми продуктами — и уедут.

Раньше, по привычке, сумками возили родителям лекарства. Нина Антоновна с мужем — гипертоники, диабетики, сердечники, ревматики и прочая, и прочая… Потом меньше стали лекарства возить. Потом вовсе перестали! Уединение, покой, чудодейственный чистый воздух, чистое питание исцелили!

— Поезжайте-ка по деревням: все фермы разорены, — сокрушается Нина Антоновна, хлопотливо накрывая на стол. — А городские прилавки ломятся от молочных продуктов — откуда?! Всё пальмовый жир, один пальмовый жир!

Его раньше на мыло пускали. А сейчас — в молочку. Сыр, творог, йогурт, сметана — пальма, сплошная пальма! — волнуется она.

Мягкое домашнее сливочное маслице мы намазываем на домашний же, удивительно вкусный, хрустящий хлеб. Как бисквит, только не сладкий. Масло слегка прогоркло. Зима нынче тёплая, а холодильник забарахлил. Ждут мастера из города.

Масло она сбивает, покачивая миску со снятыми сливками туда-сюда и напевая русские народные песни. Она их записала много на флэшку.

Продолжает о наболевшем:

— Сколько раз я в городских супермаркетах возвращала кислые, осклизлые сосиски. А зелёную ядовитую картошку? А тухлую рыбу?!

Продавцы скривятся и унесут. Думаете, унесут, чтобы выбросить? Как бы не так! Они потом эту тухлятину сбывают в общепит. Или пускают в начинку для пиццы, в салаты разные! У них безотходное производство. Помните про капиталиста, который при трёхстах процентах прибыли пойдёт на любое преступление?! — Нина Антоновна испуганно округляет добрые голубые глаза. — При мне молодая мамочка брала салат. Сынок, годика три, её теребит:

— С колбасой возьми побольше!

Я ей говорю:

— Мамочка, что же вы ребёночка падалью травите?!

Она молча рассовала судки с салатами — и к выходу. Я её догоняю, на ходу пытаюсь объяснить про салаты. А она:

— Женщина, вы что, чокнутая? Отстаньте, а то милицию вызову!

Нина Антоновна задумывается:

— Жалко, жалко деток. Как перевернуть ситуацию, преодолеть нашу пищевую безграмотность? Ума не приложу!

— Ну, хватит портить нашей гостье аппетит, — командует Алёна. Смотрит на часы: — Вы не видели, Паша проснулся? Вроде, занавески раздёрнуты…

Заметьте, времени три часа дня.

— Паша — активный блоггер, — объясняет Алёна. — Сидит на чердаке в наших засыпанных снегом Ключах — а его дневники во всём мире читают. Ночи проводит в сети, днём отсыпается.

Паша оказался долговязым, всклокоченным со сна юношей с длинным, несколько лошадиным лицом. Его избёнка состоит из одной большой пустой комнаты с замёрзшей китайской розой в горшке. На утеплённый чердак (его Паша называет мансардой) ведёт хлипкая лесенка. Потолок зарос пушистым снегом.

— Конденсат, — объясняет Паша. — Ща печурку растопим, будет Ташкент.

— Паша — наш проводничок, занимается благим делом. Ищет по всему свету сподвижников, соратников. Звенит как чистый серебряный колокольчик, не даёт уснуть человеческой совести. Да, Паша?

Алёна, прикрыв глаза, на память читает:

— «Разбудить в людях сознание: жить на земле в гармонии с природой… В то, что создал Господь Бог, вмешиваться нецелесообразно… Остановить беспредел, спасти Землю — это программа-максимум…». Ведь так, Паша?

Сердобольная Нина Антоновна принесла молока и тёплого хлеба: она взяла на себя миссию подкармливать «проводничка». Чувствуется, что Паша проголодался и соскучился без живого общения. Разговаривает с набитым ртом, плюясь крошками, размахивает руками:

— Здесь, в тишине и снегах, особенно остро, контрастно чувствуется нависшее над миром грязное, коричневое облако зла, нарастающее в обществе противостояние…

В эту минуту на улице, на крылечке раздаются мужские голоса. Крепкие кулаки грохочут в дверь:

— Хозяйка!! Принимай работу!

Строители закончили Алёнину мансарду, пришли за дневным расчётом. Обе женщины, осторожненько держась за стены, по шаткой узкой лесенке спускаются к ним. Мы с Пашей остаёмся одни.

Я его хорошо знаю: работал программистом в редакции. Потом уволился. Вот, ушёл в Чистые Ключи постигать истину. Устал от придирок хозяина компьютерного салона, где работал в последнее время. От корысти и мещанства любимой девушки (пилила и требовала квартиру, Турцию, шубу, чтобы как у всех). Ушёл родительских упрёков в тунеядстве. От повесток из военкомата. От внутреннего раздрая, от человеческого непонимания и зла. А от себя уйти не смог.

Помимо «благолепного», параллельно ведёт ещё несколько блогов. Пишет жёлчно, зло, успевает пастись на всевозможных сайтах. Объявил войну гламурной тусовке.

Паша насторожённо, пытливо смотрит на меня. Скажу Алёне или нет? Тогда его вышвырнут из Ключей как нашкодившего котёнка. Понимает: не выдам — и сразу успокаивается.

Я иногда заглядываю на его страничку. Бомонд ошарашен: оказывается, вместо обожания народ его на дух не переносит. В ДТП с раскрученной «звездой», вместо того, чтобы пасть ниц перед небожителем — толпа ржала, чуть ли не тыкала в него окурки. Опасный предвестник…

— Внимание толпы для тусовки — это всё, — развивает мысль Паша. — Это постоянная подпитка, как свежая кровь для вампиров. Иначе — забвение, смерть. Иначе взойдёт солнце, прокукарекает петух. Ночная светская жизнь рассыплется в труху — и все увидят, что её обитатели — ничто. Тлен, гниль, нечисть, нежить.

Гламурная тусовка швыряет в прожорливую топку популярности бешеные деньги. Как упыри, карабкается на обложки журналов, в интернет-новости, во всевозможные шоу — лишь бы доказать, что ещё не труп…

Сейчас принят закон об ответственности за разжигание вражды. В таком случае, — убеждён политически подкованный Паша, — первые провокаторы и кандидаты на скамью подсудимых за разжигание социальной розни — наша тусовка.

Вот на экране поп-певица примеряет туфли. Для туфель специальная комната, величиной с футбольное поле. Что она спела, никто не помнит.

«Звёзды отечественной эстрады шокируют Майами расточительностью…» «Светская львица принимает ванну из шампанского…» «Дочка российского олигарха примеряет колье за миллион евро…»

Кому-то явно выгодно пользоваться непроходимой тупостью тусовки. Играть с огнём, дразнить лязгающую зубами толпу. Давненько революций не бывало, соскучились? — Паша страстно сжимает в руке стеклянную банку с молоком — того гляди, раздавит. Его большая лохматая тень, в свете закопчённой голой электрической лампочки, летучей мышью грозно колеблется на дощатой стене.

— Тусовка, чуя опасность, плотней сплачивает свои ряды. Заключает между собой перемирие, отодвигает распри, междоусобицы и обиды. Это мир пауков в банке.

Паша бешено щёлкает клавишами, листает виртуальный дневник на годы назад.

— Помните, одной певице собирали деньги на лечение от рака? Я тогда ещё новичок в этом деле был, но отметился:

— «50 миллионов рублей за сутки на лечение всенародно любимой артистки! Так и видишь бомжа, трясущейся с похмелья рукой протягивающего мятую десятку. Старушку, которая, смахнув слезу с морщинистой щеки, перечисляет сто рублей с пенсии. Мать-одиночку, отнимающую бутылочку с молоком у грудника: для любимой звезды из „Поющих трусов“…»

— «Ага, так и поверили! — брошенную провокатором Пашей кость немедленно подхватили и вгрызлись подписчики. — Небось, выпотрошили Фонд для больных детишек! Подстава чистой воды».

— «Не та боль, что кричит, а та, что молчит, — горевала следующая гостья. — Молчат умирающие дети в заштатных больничках. Вы там бывали? Там аппарат для измерения давления перемотан пластырем. А штукатурка с потолка падает на головы персонала и больных. Молчание ягнят».

Гость №: «Да кто она такая, эта певичка, что о ней в федеральных новостях сообщают?! Она уже сделала своё чёрное дело: никаким Фондам отныне больше не верю! Ни копейки не перечислю! А её кости будут вентилятором крутиться в могиле!»

— «Типун вам на язык. Не захлебнитесь в бешеной слюне чёрной зависти. За вашу никчёмную жизнёнку точно копейки никто не даст».

— «Поддержка и молитвы простых россиян сделали своё дело. Американские доктора дают любимице публики большие шансы на выздоровление. Чудо свершится!»

— «Ещё бы не чудо. Нищеброды собирают с мира по нитке долларовым миллиардерам».

Koshechka: «Люди, побойтесь Бога! Где ваши доброта и сострадание, любовь и милосердие?».

— «А где ваши любовь и милосердие, когда умирают малыши? Пускай продаёт свои виллы на Майами и лечится!»

— «Не ваше собачье дело — её дом и её деньги! Засуньте… себе в грязную задницу!».

— «Да у нас из наших задниц благоухает ароматнее, чем из ваших ртов».

— «Быдло!»

— «От быдла слышу! Чернь!».

— Ну, дальше голимый мат, — Паша закрывает дневник.

— Паш, и ты возился в этой клоаке?

— Так, поработал на разогреве. Там без меня было жарко.

Будь здесь Нина Антоновна, в отчаянии заломила бы руки:

— Ужас, ужас! Куда мы катимся?! Даже в самые глухие, дикие, варварские времена люди не кощунствовали над таинством Смерти. Не делали на ней деньги…

Легка на помине: окликает меня снизу, стоят с Алёной. Паша выходит меня проводить.

Тишина стоит неправдоподобная. На десятки километров вокруг ни души. Воздух — вдыхаешь всей грудью. Жалеешь, что лёгкие у людей не как горбы у верблюда. Эх, не получится набрать в них чистоключевского кислорода впрок на месяцы вперёд.

Из открытой форточки избы, мимо которой проходим, вырывается облачко пара. Муж Нины Антоновны натопил печь: любит сидеть в тепле. Сквозь не замороженное окно уютно светится голубое пятнышко. Слышно, как переключает каналы:

— Дура, недоженщина!

— Я эту гадину в свою передачу больше не позову!

— Гопники!

— Педерасты!

Топанье, улюлюканье, свист, рёв…

— Фильм из жизни бузящей колонии? — Я кошу под дурочку. Делаю вид, что не понимаю. — Ваш муж любит смотреть про зону?

— Это телевизор. То ли политическая, то ли семейная передача. Непотребство какое. Дождётся он у меня, выброшу ящик, — грозится Нина Аноновна.

Алёна всплёскивает и страстно стискивает руки:

— Ах, как это всё мелко, не великодушно, недостойно! А ведь кто-то нас стравливает! Стоит в сторонке, ручки на груди скрестил и злорадствует. Сколько агрессии, злобы, нетерпимости… Дети рядом вертятся, слышат всё это.

Она рассказывает: летом приезжал шестилетний внук, гуляли в лесу. Тропинку грациозно переползала большая гусеница-шелкопряд.

— Красоты неописуемой! Цвет чернобурки, игольчато-пушистая, как ёжик. На кончике каждой шерстинки-иголочки — золотиночки горят-переливаются огоньками!

И что вы думаете?! Внук, ни слова ни говоря, подскакивает и со всей силы ну топтать Живую эту Красоту, Божью Тварь. Прыгал и давил, давил, давил исступленно до тех пор, пока влажное пятнышко на песке осталось.

Я ему говорю: мол, у этой гусеницы детки, внучата были, вот как ты у меня. Она к ним ползла. За что ты её? А внук всхлипывает, дышит тяжело, меня не слышит. Глаза стеклянные, мёртвые… Предупреждала я: не надо проводить электричество. Зло от него к нам в Чистые Ключи проползло, просочилось!

Наконец, подморозило. Небо из дневного, белёсого и низкого, сразу стало чёрным и бездонным, его усыпали миллиарды звёзд.

Если звёзды и Галактики обладают разумом — как должно быть, смешны и жалки им кажемся мы, с миллиардами напечатанных человеческих бумажек…

В детстве, маленькими девочками, играли в «магазин». Как взрослые, важно «расплачивались» грязными, захватанными детскими ручонками бумажными клочками, с детскими каракулями.

Взрослые — те же дети. Тоже играют в бумажки, тоже малюют на них разное… Только игры у них их жестокие, и бумажки пахнут кровью.

Заколдован невидимкой, придавлен многодневными сырыми, тяжёлыми снегопадами, спит лес.

В хорошо протопленной избе улыбается во сне Алёна. Ей снится, когда в Чистых Ключах будет многолюдно и весело все четыре времени года, а не только летом.

Неспокойно ворочается во сне Нина Антоновна со своими пищевыми фобиями. Лежит разметавшаяся, под жарким пуховым одеялом, освещённая неземным голубым светом. Муж втихаря, чувствуя себя преступником, смотрит запрещённое телевизионное «непотребство».

А Пашу ждёт самая горячая пора. Ошпариться, с головой окунуться в бурлящий многоголосый виртуальный мир. Скрываясь под десятками ников, размножаясь десятками клонов — наскакивать, держать оборону, весело и зло троллить, огрызаться, дразнить, подначивать, заражать, втягивать в упоительное безумие перепалки…

Суета сует и всяческая суета. Псевдослава, псевдоидеалы, псевдосчастье, псевдожизнь… И всё это на фоне величественного, космического безмолвия снегов, неба, вековых деревьев, мерцающих светил, туманных Галактик…

Паша, приплясывая от нетерпения и поминутно оглядываясь, целиком и полностью соглашается со мной: да, да, безобразие, суета, да, псевдожизнь. Торопливо прощается и, прыгая через три ступеньки долговязыми ногами, убегает на чердак…

В уазике меня ждёт славно вздремнувший шофёр. Мы уезжаем из Берендеева царства.