– Сядь удобнее, детка (ничего, что детке 15 лет). Осторожно, чтобы не вывихнуть закостенелые позвонки, распрями вечно ссутуленную за ноутбуком спину. Постепенно отведи взгляд от монитора, по возможности верни осмысленность в кроличье красные, диковатые глаза… Видишь мой палец, которым я медленно вожу перед твоим носом: туда-сюда, туда-сюда?… Чудненько, вот и реакция появилась.
Ты круглосуточно общаешься с такими же вялыми, согбенными и красноглазыми рыцарями Ордена Всемирной Паутины. Но в последнее время начал – вот не подумала бы! – заглядывать в ленту живых новостей. Где всё чаще повторяют: кто насторожённо, кто с неприкрытой радостью, – о возвращении советских времён.
Однажды ты сладко потянулся, как сгорбленный взъерошенный котёнок, и мечтательно сказал: «Как вы с батей здорово жили, оказывается. Бесплатные квартиры, больницы, санатории. Автобус 4 копейки. Рабочий получал почти директорскую зарплату. Всюду висели объявления: «Требуются, требуются…» Всё было натуральное: молоко, мясо, масло, сыр. Всё было по справедливости. Все были равны».
Во многом ты прав, детка, кое в чём заблуждаешься. Ты только спроси, отчего я с твоим батей и почти всё наше окружение – не евреи, не диссиденты – восторженно (с долей опаски, но в целом восторженно) встретили перестройку? Старшее поколение – да, неодобрительно качало головой: «Что-то из этого выйдет…»
Но что-то предгрозовое, тягостное давно зрело в воздухе. Чем-то должно было разродиться: плохо, если бурей, хорошо, если освежающим дождём.
Не врубаешься, или как там на вашем сленге? Ну, тогда ещё сравнение: как будто в комнате, где мы жили, затеяли большой ремонт. Бедлам, перевёрнутая мебель щетинится ножками кверху. Вкусный, щекочущий ноздри запах белил, краски, лака… В окна рвётся весна и свежий ветер перемен… Мы были романтиками, воспитанными на комсомольских песнях. Уже немножко циниками, но всё-таки ещё идеалистами-романтиками.
Мы наивно думали, что маляры и штукатуры только и жаждут отстроить, отделать нашу комнату, как игрушечку. И щедро протянуть её нам: живите, радуйтесь!
Мы не знали, что за ушлыми строителями-шабашниками нужен контроль, глаз да глаз. Иначе не только стройматериалы, а и стены по кирпичикам вынесут. Да откуда нам было знать? 70 лет за нас, как за малое дитё, всё решала КПСС. Контролировать власть – вы с ума сошли?!
Мы были послушными и доверчивыми, как дети. Вся страна была как один большой ребёнок, зачарованно распахнувшая глаза и рот, с готовностью развесившая уши для дымящейся лапши.
Ремонтники были доморощенные, родные, из того же детского сада – только более шустрые и жадные. Эти ребята тут же вырвали дорогие игрушки у нас, ревущих и обиженных. Сунули по дешёвой карамельке: сопите в две дырочки, сосите, пускайте радужные пузыри, только не ревите. Поверьте, такое произойдёт в любом детском саду, оставшемся без воспитателя.
Я тогда работала в библиотеке. На журнал «Огонёк» записывалась огромная очередь. Нам с моей напарницей он, естественно, доставался первым. Я была на голову выше её и бессовестно пользовалась этим. Высоко поднимала нарядный пахучий глянцевый журнал – а она, коротышка, прыгала вокруг: «Нечестно, ты и в прошлый раз первая читала!»
Домашние едва не сбивали с ног у дверей: «Огонёк» принесла?!» – «Принесла. Быстренько по очереди читаем, утром должна вернуть».
Ты говоришь надтреснутым петушиным голоском: «Огонёк» был задуман ЦРУ-шниками». Легко судить спустя 30 лет. Но вот ты ответь: что надо было сделать со страной, чтобы она как обезумевшая, оголодавшая, кинулась глотать, не жуя, антисоветские «огоньковские» разоблачительные статьи?
По теперешним сердюковско-васильевско-хорошавинским временам смешно: следователи Гдлян и Иванов гневно разоблачали завсклада, пустившего налево триста пар импортных сапог. Кто их теперь помнит, этих следователей – а тогда это были национальные герои, Робин Гуды.
Отчего, скажи, население ломанулось в кинотеатры на «Маленькую Веру» и «Интердевочку»? Нужно-то было заваливать рынок товарами и услугами для недоедавшего и обносившегося населения – а нас заваливали лавиной чернушных фильмов и журналов.
«Наши спецслужбы проиграли по полной», – с глубокомысленным видом заявляешь ты, мой юный диванный мудрец.
Жили ли мы под неусыпным оком Большого Брата? Не могу о том сказать. Хотя да, был один случай, которому до сих пор не могу найти объяснение.
Было начало восьмидесятых. Дожидаясь трамвая на остановке, мы с подружкой прятались от проливного дождя в телефонной будке. А чтобы другие желающие позвонить нас оттуда не выгнали, я сняла трубку и начала говорить в пустое, однотонно гудящее пространство. Несла какую-то тарабарщину («Пургу», – сказали бы вы теперь).
– Алло! Приветики! Хи-хи. Как делишки? Хи-хи. Куда-куда? Хорошо-хорошо… Без Мотьки не приходить?
– И без Жмотьки не приходить, – веселилась подружка. – И без Обормотьки. Давай активнее общайся, а то граждане монетками по стеклу стучат.
– Бу-бу-бу. Бы-бы-бы. Ху-ху-ху. Хы-хы-хы, – бормотала я, выдохшись, в трубку. Я не заметила, что гудок давно умолк и стояла зловещая тишина.
Вдруг чёрная мембрана щёлкнула и ожила. Отчётливый, как в метро, с металлическими нотками, женский голос презрительно отчеканил: «Прекратите болтать ерунду. Немедленно покиньте автомат». На том (каком?) конце провода давно слушали мою белиберду, и им надоело.
Я подобрала отвисшую челюсть и сказала подружке: «Там сидит человек. Женщина. Внутри телефона». – «Какая женщина?! Ты же ничей номер не набирала». Я тихо, подавленно повесила трубку, и мы выбрались под дождь.
Вот что это было?! У нас возникло три версии. Что это ремонтная служба АТС, проверяла неисправность. Вторая маловероятная: какие-то умельцы близлежащего дома, ввиду острого дефицита телефонных номеров, нелегально подключились к уличному телефону. Третья: о прослушке. О нём, о котором говорили шёпотом. О КГБ, всевидящем Большом Брате.
Ещё навскидку приведу несколько запомнившихся моментов из советского прошлого, – возвращения которых я, ну вот ни на столечко, не хочу.
С этими ма-аленькими, ничтожными, мелочными внутренними проблемками можно было справиться на раз-два, не подымая шум на весь свет, не прилюдно кликушествуя и бичуя себя, не разрушая при этом страну до основания, а затем…
Про советские очереди за всем и за вся, я уже писала. В том числе за положенными по талону двумя килограммами экологически чистого мяса. При разворачивании оно оказывалось костью, обвёрнутой болоньей.
Как записывались в многолетние очереди за «стенкой». «What is а «stenka»? – Это, сынок, шкаф такой: из залитых клеем прессованных опилок… С перекошенными дверцами, с выпадающими крепёжными болтами. А также существовала запись на книги, сервизы, телевизоры, зимние пальто, на холодильники, мясорубки, легковые автомобили…
С заднего хода магазина всё это можно было получить без очереди, по блату. Блат – это полезные связи, сынок. Нынче он тоже актуален и называется изящно: нетворкинг. Н-да… А население ворчало на кухнях и сохло от зависти. Ну и досохло – достаточно оказалось чиркнуть и поднести «Огонёк».
…Очередь на телефон – отдельная тема. Две моих знакомых журналистки не могли выбить себе в те годы домашние телефоны. Они нужны были им для работы, как воздух. Готовы были писать хвалебные оды в адрес коллектива телефонной станции, дать взятку («Кому, вы только скажите?!»)
Работники АТС надувались чванством и спесью: «Нет свободных номеров». Номера чудесным образом находились для продавцов, зубных врачей, мясников, автослесарей, сантехников, портних, кумушек, сватьюшек, знакомых друзей, друзей знакомых. Как это было противно.
Да чего там. Каких-то 13 лет назад мы буквально на коленках вЫползали, вымолили проведение стационарных телефонов в наш загородный посёлок. Каждый дом заплатил по 10 тысяч (тогда, сынок, это были деньги).
Телефонный дефицит создавался искусственно, с непонятным совковым упорством и тупостью. Хотя почему непонятным: дефицит, отношения «ты мне – я тебе» – это была советская валюта.
Но уже о себе властно заявлял рынок: приехал разгневанный региональный начальник и с треском уволил директора нашей городской АТС.
Номера тут же волшебным образом отыскались. Их даже начали бешено рекламировать, втюхивать почти задаром, а поезд: тю-тю, ушёл. Замаячила эра мобильных телефонов.
Помню оханье и аханье соседки-пенсионерки: она впервые увидела на улице юношу, говорящего в прижатую к уху ладошку. Она решила, что либо он сошёл с ума, либо она сошла с ума. Уходила и всё оглядывалась: не волочится ли за ним провод. Как это: телефон – без провода?!
Ладно телефоны, мебель, бытовая техника, авто… Но почему до перестройки арахиса в наших краях в свободной продаже не было?!
Я его просто обожала, арахис. И чтобы его добыть, покупала глазированные конфеты, вроде «морских камушков». Только те разноцветные и с изюмом, а эти белые, назывались «орешки в сахаре». Я разбалтывала конфеты ложкой в стакане с водой до полного растворения. Приторную мутную воду выплёскивала, потому что гадость была несусветная. И съедала орешки. И снова и снова повторяла процедуру до полного насыщения. Намывала, как золотой песок. Ну не дурдом?
Гречневой кашей можно было полакомиться только в столовых. Повара тащили с работы домой неподъёмные сумки. Население тосковало по гречке и тихо закипало, как чайник на плите. А дырочки со свистком для пара у чайника не было. Запаяна намертво была дырочка.
…Замороженные советские продавщицы за прилавком напоминали спящих царевен, вертикально уложенных в невидимые хрустальные гробы. Каждая тайно ждала своего королевича Елисея. Простые советские граждане и гражданки явно не тянули на королевичей Елисеев. Оскорблённые царевны смотрели сквозь них прозрачным взором, в упор не замечая.
Говоришь, доступная медицина, детка? Ну-ну. Возьмём животрепещущую тему: зубы. Совершенно бесплатно: приезжаешь, вернее, приходишь (автобусы ещё не вышли на маршрут в пять утра) и занимаешь у дверей живую очередь. Мороз не мороз, дождь не дождь. В половину восьмого регистраторша кричит из окошка: выкинули 10 талонов на лечение, 10 на удаление. Это на забитый вестибюль, на сотню человек.
Длиннющий коридор кабинетов, в каждом трудится по три стоматолога, работают в две смены. Кого они лечили?! Всё тех же: кумушек, сватьюшек, полезных продавцов, массажистов, друзей знакомых, знакомых друзей…
Однажды у меня раздулся здоровенный флюс. Тогда я жила в большом городе и отправилась в хозрасчётную поликлинику. Платишь 50 копеек или рубль – и тебя лечат профессора и классные специалисты.
Взмолилась: «Доктор, боль ужасная, вырвите зуб!» – «Зуб тут не при чём, это десна воспалилась. Сделаем надрезик, сюда вставим дренажную ниточку…» К вечеру я была совершенно здорова!
И вот та же история с той же опухшей щекой в моём родном городке. Дежурному хирургу в районной больнице я тщетно объясняю, как меня лечили. Он, раздражённо: «Какой ещё дренаж? Какая ниточка? Если вы больше моего понимаете, сами и беритесь за бормашину». В плевательницу со звоном падает здоровый, фарфорово-беленький зубик.
Сегодня я звоню и записываюсь на удобное для меня время. Молоденькая стоматолог встречает улыбкой: «Снова наш зуб?» Она упрямо возится с ним уже пять лет. Она знает мои зубы лучше меня. Посылает на рентген, прикидывает так и эдак, возится по полтора часа, чинит, пломбирует, наращивает. Одновременно читает лекцию, как за ним ухаживать. «Мы бьёмся за каждый зуб до последнего».
Да, платно, да, импортные материалы безумно дороги. Но это лучше, чем задаром: чик, нет зуба – нет проблем. Я завидую сегодняшним девочкам и мальчикам. У моего поколения рты наполовину пусты. О господи, только бы наши депутаты не запретили, в виде ответных санкций, импортные стоматологические инструменты и пломбировочный материал.
Или вот ещё пример: пока не для твоих ушей, мальчик, зажми их на минутку ладошками.
Мы с мужем хотим ребёнка. У меня задержка полтора месяца, и меня ставят на учёт по беременности. Ни тошноты, ни сосания под ложечкой, ни извращённого аппетита, ни прочих признаков беременности не наблюдалось: только задержка. А через день с кровотечением меня увозят на скорой. Сразу кладут в кресло на скобление . На чистку . Как будто я не женщина, а грязная закопчённая кастрюля или сковородка.
Какое обезболивание полагается кастрюле или сковородке? Всё происходит вживую и напоминает пыточную в гестапо. Кровь, боль, металлический звон холодных пыточных инструментов, жуткие вопли. Я ору, врач с медсестрой орут на меня. Грозят, что вот сейчас бросят всё и уйдут: «Ори себе на здоровье»…
После корчишься окровавленным растерзанным комочком в адских муках сокращения (простите за живодёрские подробности). При выписке я засомневалась и спросила врача: «А если и не было никакой беременности? Если задержка из-за того, что я простыла?» Врач честно ответила: «Вполне возможно. Мы же не видим вас насквозь. А перестраховка не помешает».
В то время в развитых вражеских странах уже пользовались полосками-тестами на беременность. Аппарат ещё был: УЗИ. Мы о таком слышали: боевой автомат, из которого стреляют. Не подозревали, что существует УЗИ в мирных целях: ультразвуковое исследование.
Но это там, за железным занавесом. У нас женщин продолжали пользовать вслепую, методом исключения, методом тыка. А выскоблим-ка на всякий случай, перестрахуемся. Это ничего, что первая беременность, что навсегда можно остаться бездетной…
А вот случай, который сегодня звучит анекдотически. Поехала я по своим творческим делам в областной центр – это почти триста километров от нашего городка. На мне была куртка такая коротенькая финская, брючки из толстого зелёного велюра (мебельного, которым обивают кресла и диваны. Знакомая продавщица для мамы под прилавком попридержала ). Под мышкой везла драгоценную папочку с газетными вырезками.
Отдел пропаганды и агитации находился то ли в облисполкоме, то ли в обкоме партии… Солидное, мрачноватое серое здание из бетона и стекла. На входе пропускная система, в стеклянной клеточке бдит вахтёрша.
И вот она тщательно, как пограничник в международном аэропорту, изучает мой паспорт. Скользит по мне рентгеновским взглядом. («Ух ты! Фейс-контроль и дресс-код уже тогда существовал?» – удивляешься ты).
Неожиданно вахтёрша упирается: «Так. Я вас не пропущу». – «Почему?!» – «В брюках не положено». – «Да я из редакции, мне по важному делу! Триста километров ехала…» – «Не положено».
Ладно бы на мне были добротные солидные неуклюжие драповые штаны, напяленные, чтобы не застудить придатки. Возможно, они бы смягчили женское сердце непреклонной вахтёрши. А то легкомысленные зелёные (!) лоснящиеся брючки, из явно вражеского велюра! Ах, почему я не надела плащ! Сняла бы в туалете несчастные брюки и почапала с голыми ногами в кроссовках мимо вахтёрши…
Звоню с внутреннего телефона в отдел пропаганды и агитации. У меня с ними договорённость о встрече. Заведующий отделом, милейший молодой человек, обещает немедленно спуститься и разобраться.
Он вполголоса умоляюще говорит что-то вахтёрше, оглядываясь на меня, кивая на мою папку под мышкой. Главный областной пропагандист и агитатор ерошит волосы и густо до слёз краснеет, как мальчишка. Вахтёрша отворачивает каменный брюзгливый профиль. До меня доносится: «Не положено. Инструкция… Напишу докладную».
Я вздыхаю, передаю папку. И главный идеолог области, втянув голову в плечи, пристыжено и побито удаляется. Я трясусь на обратном автобусе домой. Я начинаю кое-что понимать.
Что вовсе не высокие чины – власть, а вахтёрша – власть. На самом деле везде и всем заправляют серые кардиналы. ЧтО вахтёрша только что с успехом и продемонстрировала, поставив на место зарвавшегося мальчишку – областного идеолога.
Ты фыркаешь? А мне тогда было не до смеха.
Как раз в эти самые минуты, как пишу, в интернет-новостях бурно обсуждается драма, развернувшаяся на заснеженной трассе Оренбург-Орск. Нет-нет, да проскальзывают реплики: «Рыночная экономика всему виной». «Верните СССР. Там дороги всегда были чищеные ».
Позвольте мне, как очевидице… Не знаю, где там у вас были чищеные. У нас в семидесятые годы дорогу от города до села (2500 жителей) каждый год на долгие месяцы официально закрывали в осенне-весенний сезон. Сейчас это кажется дикостью, а тогда воспринималось нормой. Грязища, колеи величиной с противотанковые рвы – не проедешь.
А зимой… Помню, мы с братом перед Новым годом собрались в родительский дом. Купили билеты за месяц. Я везла драгоценный подарочный новогодний набор.
Двухсотграммовая баночка растворимого порошкового кофе, баночка шпрот, брикетик подсохшего сыра, несколько мятых мелких зелёных мандаринок, паштет, полпалки сырокопчёной… Когда шла по улице, все останавливали, ласково ощупывали взглядами подарок, спрашивали: «Где дают ?»
И вот автобус, празднично и торжественно пахнущий и шуршащий новогодними подарками, трогается, выезжает за город… И вдруг на пятой минуте разворачивается и едет обратно! Шофёр хранит каменное молчание…
Только на вокзале выясняется: местами дороги замело, все рейсы отменяются. Снежные заносы небольшие, но лучше перестраховаться. Почему ночью не почистили? Дураков нашли: ночью работать?! Почему с утра не почистили? С ума сошли: праздники же!
Думаю, случались в то время и обморожения, и смерти от переохлаждений на дорогах. Просто об этом молчали, мы жили в счастливом неведении. Интернета-то не было!
Так, о чём я забыла написать? О такси! При социализме служба такси в нашем маленьком городке отсутствовала как явление. Считалось (кем считалось?), что такси провинциалам ни к чему. Автобусы ходили с семи утра до одиннадцати вечера. В остальное время добропорядочные горожане по улицам не шлындают.
А вот мне приходилось «шлындать» по делам. Иногда я приезжала в родной город на ночном поезде. Перспектива проводить бессонную ночь на жёсткой вокзальной скамейке не радовала.
Почему я не звонила домой и не просила встретить, спросишь ты, наивное дитя? Да ведь я уже говорила, что мобильников тогда не было, а стационарные телефоны простым смертным не ставили.
И я, бесшабашная головушка, в самое глухое время, в третьем часу ночи пулей летела домой. Вдоль остро пахнущих мазутом железнодорожных путей, через тёмный переезд, потом метров семьсот вдоль глухого трёхметрового бетонного забора вокруг пищекомбината. Потом ещё с полкилометра по пустынной дороге спящего микрорайона…
Где-то месяц спустя в траншее у железнодорожного переезда найдут молодую женщину без головы. Она тоже летела с ночной смены на мебельной фабрики…
Но я тогда этого не знала. Помню, стоит душная летняя ночь, я бегу в сарафане в горох, светящемся голубым пятнышком в темноте… Благополучно преодолела рельсы, путь вдоль бетонного забора. И вдруг ночную дорогу освещает свет одиночной фары. По середине пустынной улицы навстречу медленно едет мотоцикл с коляской. Громко и пьяно переговариваются два парня.
Мне это как-то не нравится – и я ныряю в сторону, приседаю за кусты. Голубой сарафан опускается куполом на мокрой от росы траве. Мотоцикл замедляет ход, а потом вовсе останавливается, глохнет. Он стоит совсем рядом, в пяти шагах. Я, как прячущаяся от фашистов Галка Четвертак, готова с воплем: «А-а-а!» – выскочить из кустов и обнаружить себя.
«Куда она делась?… Только что была здесь». – «Слезь, посмотри». – «Давай доедем до того столба. Цыпочка, ты где?» Ох, и неслась же я, подобрав подол, не касаясь земли, не разбирая дороги. В три минуты одолела оставшиеся полкилометра.
Всё. Ночные пробежки как отрезало. Лучше шесть часов до первого утреннего автобуса маяться на вокзале. Нынче этих такси – выбирай не хочу. На привокзальной площади их всегда дежурит целая стайка.
Ты что-то говорил о советских четырёхкопеечных автобусах, мальчик? Это когда пустые маршрутные старенькие «икарусы» дребезжали мимо переполненных остановок по своим таинственным делам? Лобовые стёкла украшали таблички «в парк», «на заправку», «служебный», «заказной».
С районными рейсами дела обстояли ещё хуже. Это сейчас у автовокзалов стоят пассажирские «газели», и вас хватают и уговаривают увезти на край света.
Тогда кассы брались штурмом. Затем везунчики бежали брать штурмом автобус. Незадачливые пассажиры, в основном студенты, уныло разбредались по городу в поисках попуток. Голосовать на мост на выезде из города, к сельхозуправлению, на молокозавод… Знаю случаи, когда студенты проехали… в пустой молочной цистерне! Многие брели пешком по распутице 30–40 километров.
Великая промышленная, сельскохозяйственная, нефтяная, лесная, космическая, военная, культурная и прочая, и прочая держава не могла решить эту пустяковую проблемку!
Кстати, сегодня мы кое-где тихой сапой начинаем вползать в советское прошлое. Управление пассажирским транспортом вновь в руках монополиста. Давно прижаты к ногтю коммерсанты-перевозчики.
Конкуренция тихо умерла, а монополист, как положено монополисту, устанавливает свои правила. Снова ездим битком – но уже не в больших «икарусах», а в крошечных списанных, разбитых, собранных бог знает из какого хлама «пазиках». Только билет стоит уже не 4 копейки, а 20 рублей.
В общем, получился самый противный гибрид: ездим как при социализме, а платим как при капитализме. Что ты и сам наблюдаешь изо дня в день, добираясь в школу и обратно.
В общем, сынок, если ты готов пришивать оторванные в автобусной давке лямки рюкзака и пуговицы к своей курточке, давиться в очередях за бесплатным талончиком на приём к врачу, дрожащими от жадности и драки руками примеривать выкинутые в продажу джинсы – жми вперёд в прошлое.
Ты притих. Ты задумался. Ты спрашиваешь: неужели же я совсем-совсем не жалею о прошлом? Жалею. Своё детство и юность, когда мороженое было слаще и солнышко ярче, и трава зеленее. И страна, не смотря ни на что, была проще, добрее и человечнее. Как большой доверчивый ребёнок.