Нина Трудолюбова была классическая красавица.

Классику она знала со школы — Чехов, Толстой, Достоевский. Она была старательной ученицей и никогда не читала по диагонали: обязательно въедливо каждый абзац, каждую строчку и каждое слово. И готова была даже заглянуть за страницу и потрясти: не выпадет ли оттуда затаённый смысл? Но ничего такого не было, за что превозносили классику.

Хотя встречалось любопытное.

Вот у Чехова, пожалуйста: худая дама в плоской юбке. О другой даме: привычка скалиться. Скалила зубы. И сразу отталкивающий образ.

А уж у Толстого! Костлявые плечи Бетси, жёлтое (в смысле, смуглое) лицо графини Ростовой. Знаменитый недостаток маленькой княгини: короткая вздёрнутая верхняя губка, не прикрывающая ротик. Это у Льва. А у Алексея Толстого читаем: «Держалась прямо, как горничная».

Что мы наблюдаем сегодня? Что понятие красоты опорочено, исковеркано и возмутительно перевёрнуто с головы на ноги.

Но когда-нибудь вернутся классические, как у Нины, каноны красоты. И праправнуки не поверят, что женщины в XXI веке безжалостно и добровольно себя уродовали как дикари африканского племени. Кроили заячью губу, задирая её кверху и разрезая посередине. Вводили в неё из шприцев желе, чтобы рот был толстым. Жарились в соляриях до состояния салями. Морили себя голодом, чтобы гордо бряцать костями. Вырезали по паре рёбер с двух сторон.

«Каким нечеловеческим пыткам подвергались женщины в начале третьего тысячелетия! Перед ними меркнут инквизиторские ухищрения и средневековая охота на ведьм! Их коптили дочерна над кострами, разрезали рты до ушей, ломали носы и скулы, кромсали веки», — напишут в трудах археологи, исследуя женские останки.

И все держались прямо, как вымуштрованная прислуга, будто им всем в одно место палку воткнули! И скалили до дёсен (улыбались) отбелёнными лошадиными зубами. А рты считались красивыми — широченные, как у лягушек.

«О господи!» — перекрестились бы классики. То ли дело дамы второй половины XIX века, когда уже отменили корсеты: животики приятно выпуклые, спинки покатые, талии женственно округлые, плечи пухлые, обтекаемые, тюленьи. Ротики маленькие, с вишенку.

Одним словом, вы поняли, что Нина была: бледная, сутуловатая, полная, немножко рыхлая девушка с небольшим ртом, набитым мелкими кривоватыми зубами, которые лучше смотрелись в закрытом виде. То есть Нине не требовалось скалиться во всю пасть.

Классики Ниной были бы вполне довольны.

И не только классики. Бабушка рассказывала: у них в деревне девки перед танцами накручивали-наверчивали по десятку юбок, тряпки разные, чтобы казаться толще. Правда, в первую брачную ночь мужья, развернув своих жён, страшно разочаровывались, натыкаясь на костлявые задницы. А уж дело сделано: расписаны в сельсовете, штамп в паспорте. Излупят с досады, а куда деваться?

Дедушка подмигивал: «Это она про себя рассказывает».

В пятидесятые годы дальновидный дед пошёл в органы записи гражданского состояния и переписал всю семью на фамилию «Трудолюбовы». Чтобы детям и внукам было легче пробиваться в жизни.

Вот Нина Трудолюбова, например, имела диплом финансово-экономического колледжа и служила в банке — чем плохо? И от бабушки и дедушки в наследство получила дом: двухэтажный, добротный, кирпичный. Несмотря на солидный возраст, пока требовал лишь косметического ремонта: подбить-подвинтить, подкрасить-побелить. Нина нанимала проверенных людей через своих клиентов.

Но когда последний ураган сорвал с крыши несколько железных листов, она поняла: надо что-то делать. Как говорила героиня одной пьесы: «Видно, без мужика в этой жизни не проживёшь».

«Без мужика в своём доме не проживёшь», — мысленно поправляла Нина. Но не только меркантильный интерес руководил Ниной. Она ведь была нормальной здоровой женщиной. Слишком подозрительной, ну так ведь это не самые страшные недостатки, верно?

И когда стояла на остановке в ожидании автобуса, строго и оценочно разглядывала проезжающие автомобили. В одном из них вполне мог мчаться претендент на её руку, сердце и на дом. Вернее, на содержание дома.

И неприязненно видела, что почти всегда рядом с водителем место было занято. Маячили-покачивались разномастные женские башки. Башки смотрели на Нину сверху вниз и даже сквозь неё самодовольно и презрительно, сытым взглядом собственниц.

Нина служила в женском коллективе, поголовно замужнем. Что нечестно: как говорится, заарканила мужика — поделись с подругой. Не мужиком — кто ж своим мужиком поделится — а опытом, советом: как его заарканить-то?

Пока что скудные сведения о мужчинах: отрывочные, выхваченные из контекста, абсолютно противоречивые — Нина жадно сцеживала, выуживала, впитывала на корпоративных междусобойчиках, в посиделках в сауне и даже на банкетах в ресторане.

Дамы, и Нина тоже, заявлялись в ресторан в люрексе, блёстках и пайетках, и пускали по всему залу нестерпимые блики. Подвесить каждую под потолок, хорошенько крутануть, как зеркальные шары… Просто цветомузыка и дискотека «Авария».

Поддатые дамы зажигали вовсю. Разнузданно вытворяли на танцполах и языками в курилках такое — мужики бы стыдливо заалелись и боком-боком, пока сами целы, смылись с женского мероприятия.

И из украдкой почерпнутых знаний, кроме отвращения и брезгливости, других ассоциаций у Нины эти грязные извращенцы мужского пола, не вызывали.

Главная особенность мужчины (какой она сделала вывод): от него воняет . Грязными носками, потом, табаком, пивной отрыжкой, убойным просроченным дезодорантом, который жена сама и преподнесла на 23 февраля.

Ещё они мочатся стоя, не поднимая стульчака: брызги до потолка. Ладно, если стены кафельные. А у Нины уютный чистенький туалет, кокетливо увитый искусственным плющом, обитый сверху донизу проолифленной яично-жёлтенькой дощечкой — это как?! Это минимум через год стены впитают аммиачные испарения и сгниют!

А ещё с виду мужчина может быть весь из себя брутальный двухметровый, плотно сбитый, волосатый и многообещающий мачо, а у самого вот такусенький, с мизинчик. Представляете, бабы, какой облом!

Фу-у! Решительно, решительно пора было Нине выходить замуж.

Главбухша устраивала свадьбу для сироты племянницы и позвала девчонок с работы: для численности и чтобы сбросились на хороший подарок. На плазму и двухкамерный морозильник. А на свадьбах, знаете, всегда витает такая аура влюблённости, ностальгической светлой зависти к молодому счастью. А, была не была, однова живём! Именно на чужих бракосочетаниях внезапно образуются пары — и через месяц-другой жди новую свадьбу.

В понедельник главбухша, вся игриво светясь, подмигивая, вызвала Нину в коридор. Шепнула, что со стороны жениха на неё положил глаз один парень. Очень интересовался, кто такая, сколько лет, замужем ли.

Бухша якобы навела справки: недавно после армии, слесарит в автомастерской. Младше Нины — это хорошо. Без образования и меньше зарабатывает — тоже плюс: учёной и богатой жене будет глядеть в рот. Ни кола ни двора, и опять Нине дивиденд: зависимому-то, без жилья, в любой момент укорот можно сделать.

Маленько закладывает за воротник, но тут всё зависит от жены. Важно вектор придать: если выпивает с нужными людьми в нужное время, так это даже на пользу можно обратить. Главное, чтобы руководила умная женщина.

И нечего резину тянуть, семья у него готова хоть завтра смотреть невесту.

— Так у него семья… — отчего-то разочаровалась Нина. — А как же ни кола, ни двора?

— Там семья большущая. Небось, рад-радёшенек вырваться из угла, из холостяцкой коечки за занавеской. Так что, Нинуша, завтра в семь ноль-ноль будь при полном марафете. Повезут тебя на смотрины.

— Как?! Я и парня-то не видела.

— Вот и увидишь заодно. Надо хватать за хвост, пока горячо.

— Может, для начала в кино или кафе-мороженое? — сомневалась Нина.

— Что вы, дети малые, по кинам с мороженым шарохаться?

Главбухша явно была заинтересованное лицо, бешено торопила события.

Нина отпросилась с работы пораньше. Истопила баню: в распаренном виде она всегда хорошела, румянилась. Накрутила феном упругие кудри, щедро сбрызнула лаком. Надела кофточку блестящую, туго обтягивающую, с воланами.

Ровно в семь — за углом, что ли, на часы поглядывали, выжидали — лихо, по-жениховски к дому подкатил и встал как вкопанный маленький пыльный «жигулёнок». Не фонтан, конечно… У Нины лежала на депозите сумма на приличную машину. Но это мы ещё, как говорится, посмотрим на ваше поведение. Заслужите ли.

Из машины выскочил стройный блондин, похожий на одного американского актёра, забыла как зовут. Очень приятный на личико и фигуру, в Нинином вкусе. Сказал комплимент, поцеловал руку.

Но, оказалось, это не жених, а его друг: жених скованно сидел в салоне, двух слов не выдавил, уши пламенели. Курчавый, чёрненький как жук, небольшой.

Снова разочарование, но Нина, как культурная начитанная женщина, не подала вида. Села рядом, чистая после бани, благоухающая польскими духами, в кофточке, пускающей на всю улицу солнечных зайчиков. Жених сразу смущённо полуотвернулся к окошку, как бы и не при деле. Я — не я, и хата не моя.

Пока ехали, блондин поддерживал компанию: сыпал словами, поворачивался, улыбался Нине. На пальце тонкое обручальное кольцо. Какая-то ушлая уже успела хапнуть. Вот всегда так: как Нине, так сразу поплоше, покосноязычнее.

Ехали по частному сектору, среди бревенчатых домиков. У одного, на старую крышу которого прилегла кривая толстая пыльная черёмуха — того гляди проломит, — остановились.

Блондин выскочил, распахнул дверцу перед Ниной. Откланялся и уехал. Так. И машина, выходит, не жениховская…

Сени щелястые, покосившиеся. В избе яркий, режущий глаза электрический свет — это потому, что под потолком голая лампочка. Нина отвыкла от такого: у неё в доме мягкий уютный, рассеянный полусвет. Всюду голубые, розовые, зелёные бра, торшеры.

За порогом гостью встречали пожилые мужчина и женщина. У обоих стёртые какие-то, не запоминающиеся лица. Отец и мать жениха. Женщина испуганно прятала под фартуком руки на животе.

Сразу повели в кухоньку, усадили за стол, покрытый клеёнкой. Стол маленький и не раздвижной: значит, не собираются большой семьёй, не отмечают дружно праздники. Пахло наскоро мытыми полами, старым сырым деревом. Нога Нины сквозь капрон неприятно чувствовала влажные, не просохшие ещё половицы.

Жених куда-то сразу исчез — побежал, наверно, затовариваться для смотрин. К Нине, в качестве дипломата и переговорщика, подсадили белобрысую толстую деваху с грудным ребёнком. Голос низкий, грубый, явно привыкший к крику, к общению на повышенных тонах. Вместе с жениховской матерью, которая, что-то поправляя на пустом столе, тут же прятала руки под фартук, льстиво и робко расспрашивали Нину. Задавали наводящие вопросы о работе, родителях, о доме. Трудно, мол, одной-то справляться?

Осторожно интересовались площадью дома и огорода. 180 квадратов и 15 соток. Переглянулись, приятно поражённые, примолкли, переваривая услышанное.

Всё это время в избе происходило какое-то движение. Прочие домашние: действующие — вернее, бездействующие лица — то входили, то выходили. Украдкой рассматривали Нину, перешёптывались. И бесшумно, на цыпочках, в носках по непривычно чистому полу удалялись, освобождая место для следующей порции любопытных. Постепенно изба наполнялась людьми, шушукались и шуршали углы. Господи, да сколько их тут?!

Дети здесь были какие-то тихие, смущённо и глумливо переталкивающиеся локтями — с намоченными под умывальником волосами, причёсанные, умытые и, видимо, одетые в самое нарядное, что у них было.

Нина из вежливости похвалила их послушание. «Настропалили потому что, — объяснила белобрысая. — А так дай волю — избу разнесут».

Сразу, в подтверждение её слов, из сеней раздался звук смачной оплеухи, детский рёв и негромкий мужской мат.

— Не ругайтесь, не ругайтесь! — заполошной птицей взметнулась женщина в фартуке. Нина так и сидела за столом дура дурой. Никто, кроме белобрысой, не решался присесть рядом. Да и та скоро, перемигнувшись с матерью, поднялась, ушла кормить грудью завозившегося ребёнка.

Нина отвлеклась на секунду, а когда взглянула — на столе уже ниоткуда взялись полдюжины маленьких гранёных стакашков из мутного, словно бы захватанного стекла. И снова неловкая пауза. Нина сидела одна. Все остальные стояли, словно в ожидании чьей-то команды.

— А вот наша Симочка, — пропела мать жениха, выталкивая девочку лет пяти. Нина, как того требовало приличие, подхватила девочку под мышки и усадила на колени. И с ужасом увидела, что у девочки вместо правой ручки — протез.

— Ой, что это у неё?!

Девочка молчала, супилась, теребя ручку. И вдруг оглушительно, басом разревелась и запачкала Нинины руки соплями, и была немедленно удалена с её колен, и отправлена куда-то за спины взрослых.

— А чайник с кипяточком нечаянно на себя опрокинула наша Симочка, — ласково, певуче объяснила женщина. Господи, только этого не хватало. Они и за детьми не смотрят. Асоциальные элементы какие-то. Нина затосковала.

В дальнем углу детский голос отчётливо с обидой сказал: «Чего дерёшься?! Я ведь и сдачу могу дать!» Женщина в фартуке тревожно туда обернулась, замахала руками как крыльями (запрыгали тени на стене):

— Тише, тише! Не ругайтесь хоть при гостье.

Нина поняла, что взвинченность и ссоры здесь привычное, естественное состояние. И сегодняшний торжественный вечер — из ряда вон, исключение из правил. Крикливое семейство изо всех сил сдерживается и соблюдает приличие, чтобы не переругаться.

Вдруг сильно запахло варёным тестом и лавровым листом. Перед Ниной оказалась тарелка с мелкими серыми пельменями. Человек шесть — видимо, самые почётные члены семьи, в том числе отец жениха, неуклюже гремя табуретами, полезли за стол.

Гнутые алюминиевые вилки, как и предполагала Нина, оказались липкими, жирными. Пельмени — невкусными, пресными, из сильно заветренного жёсткого мяса. Но взрослые повеселели, с облегчением враз заговорили, потянулись к Нине чокаться.

Нина для приличия отпила глоток.

— Что же вы, Нина, как по батюшке… Обижаете.

— Это не по-нашенски, Нина…

Нина поняла, что не отвяжутся. Через силу опорожнила мутный стаканчик, который тут же вновь с готовностью оказался полным до краёв.

— Ну да-а, сами пельмени ло-опают, — протянул откуда-то сверху, с печи, обиженный детский голос. — А мы-ы?

— А по уху?!

— Не ругайтесь, не ругайтесь, — всполошилась мать жениха. И заискивающе, умоляюще обернулась к Нине: — Они после, после покушают. На них ведь не напасёшься, на дикую орду. А вы кушайте, кушайте.

У Нины под детскими взглядами с печки кусок в горло не лез. А жених так и не появился. Может, не вытерпел, выше его сил было донести горючее до стола.

Свалился где-нибудь, и его торопливо, чтобы невеста не увидела, спрятали на холостяцкой коечке за занавеской. А может, решил, что с друзьями в гараже пить веселее, а с невестой родня как-нибудь сама без него разберётся.

Нина сидела и думала, что ей давно пора встать и уйти. Проклятая нерешительность мешала. Ясно, что её тут воспринимают как овцу для стрижки, как приложение к богатому приданому, в виде большого дома. Не чают, небось, как спихнуть сыночка, который ни рыба ни мясо, да ещё закладывает. А там, глядишь: дом-то большой — зачастят в гости, будут оставаться ночевать. А там навесят на шею Нине какую-нибудь сопливую калеку Симочку.

Вот так она уныло сидела и накручивала себя, и раздражалась всё больше на своё дурацкое положение, которое не могла прекратить. Ну, спасибо главбухше, удружила.

Сильно зябли ноги на сыром полу. Нина скомандовала себе, как перед прыжком в воду: «Раз, два, три!» И резко, даже слишком резко, встала.

— Вы в туалет? — хлопотливо встрепенулась женщина в фартуке. — Петя проводит. Там в дальнем углу бурьян… Мы пока туда, временно… Никак нужник не соберёмся починить… Темно уж на улице, не упали бы. Может, лучше в ведро в сенцах? Петя вынесет.

Нина забилась крупным телом как рыбина, выбираясь из нагромождения табуретов и плотно, плечо к плечу сидящих тел. Сказала, что сама найдёт всё, что нужно.

Слава богу, на улице из родни никого не было. Все сконцентрировались вокруг стола с пельменями и выпивкой, как ночные бабочки вокруг лампы.

Под фонарём на столбе вытащила телефон: у неё был вбит номер знакомого такси. Оглянулась на белевшую проржавленную табличку с названием переулка, с номером дома. Назвала адрес.

Но ждать было небезопасно: в любую минуту из избы мог кто-нибудь выйти: «Нина, как по батюшке… Обижаете… Ведро в сенцах».

И она, свободно вдохнув всей грудью ночной воздух, с облегчением зашагала по спящей улице — быстро, ещё быстрее, почти побежала навстречу спасительному зелёному огоньку такси.