Меня до сих пор трясёт, как вспомню тот день. Как всё началось.

Сын (ему пять лет) рассказал, что у них в группе всё время говорит «плохие» слова один мальчик — назовём его Алёша. Микрорайон у нас маленький, мы его между собой называем «Пеньки»: здесь находился лесообрабатывающий комбинат. Садик когда-то был ведомственным. Сами, будучи маленькими, в него ходили. Все друг друга знаем.

Я навела справки о семье Алёши — такие называют неблагополучными и асоциальными. Мама разнорабочая, папа грузчик, оба выпивают. Живут в коммуналке, соседи тоже не отличаются благонравием. Старшая сестра Алёши уже состоит на учёте в детской комнате милиции.

Я для себя решила: мой сын не для того ходит в садик, чтобы учиться мату. Утром отпустила его в группу, а сама подошла к воспитателю. Рассказала о происшедшем и попросила как-то повлиять на ситуацию, воздействовать на Алёшиных родителей. Сейчас даже в общественных местах взрослых штрафуют за мат — а тут всё-таки детское учреждение. Тем более, об Алёшиной семье идут такие слухи.

Я заметила, что у воспитательницы сделалось какое-то кислое выражение лица: ей явно не по нраву пришлась моя просьба. Она пожала плечами и неопределённо пообещала: «Ну, хорошо. Я передам…»

Знала бы, во что выльется моё обращение. Назавтра я вела сынишку в садик. Наперерез мне с противоположной стороны улицы быстрым, размашистым шагом подошла женщина. Это была Алёшина мама. Видно было, что она вся кипит.

— Ты чего распускаешь сплетни о моём сыне и нашей семье, что мы такие-сякие?! Это ещё неизвестно, какая у тебя самой семья! Попробуй, вякни что-нибудь ещё об Алёше, пожалеешь!

Она грубо тыкала, наступала на нас, теснила к бордюру, сжимала кулаки и, кажется, вот-вот могла ударить. В ней явно взыграла люмпенская гордость. Я сжимала ручонку сына и — каюсь — тоже сорвалась на крик. Перепалка, вернее, ор, длилась минуты три. Слава богу, не дошло до потасовки. Мама Алёши ещё долго выкрикивала угрозы в наши спины. На моего сынулю было жалко смотреть: он весь покраснел и дрожал, опустил головку. Из глаз капали слезинки.

Отведя сына в группу, я немедленно пошла к заведующей. Хотела, чтобы для разговора вызвали воспитательницу, но та принимала детей — ей было некогда.

— Я знаю вашу ситуацию, — сказала заведующая. — Только знаю её в несколько ином свете. Это ваш сын громко матерится, и это могут подтвердить и воспитатель, и нянечки, и дети.

Я сначала онемела.

— Что вы такое говорите?! У нас интеллигентная семья, мы даже на повышенных тонах не разговариваем.

— Не знаю, не знаю…

Честное слово, могу поклясться, что у заведующей было удовлетворённое, более того — довольное выражение лица! Дескать, получила? Поставили тебя на место. Будешь тут права качать…. Интеллигентка. Не хотите ходить в рабоче-крестьянский детский сад? Нанимайте няню или отдавайте в частный садик.

Дома первым делом поговорила с сыном, правда ли это. Бедный мой сынишка снова покраснел, возбудился, на глазёнках появились слёзы.

А дело обстояло так. Хитрый Алёша знал, что если он будет в садике материться громко — его поругают и накажут. Он подходил к моему малышу и шёпотом на ухо говорил: «Ты — … (плохое слово). А ещё ты — … (снова плохое слово)».

Мой сын весь вскидывался от возмущения. Он чувствовал, что слова нехорошие, грязные, хотя и не понимал их смысла (а откуда, мы же не материмся). И пока ещё, в отличие от хитрого Алёши, не знал, что нельзя их громко повторять. Поэтому кричал на всю группу: «Я не… (такой)! И не… (такой)!» Алёша проделывал эти мерзкие вещи и с другими детьми, но там родители молчали в тряпочку.

Утром я зашла в заведующей и рассказала, как всё было на самом деле. У неё было скучающее выражение лица, она вертела ручку и смотрела в окно. Она мне не верила или не хотела верить.

Как мне стало больно! Я поняла, что бьюсь лбом о каменную стену. Написать в управление дошкольного образования? Там сплошь сидят её подруги, такие же дамы предпенсионного и пенсионного возраста. Им лишь бы день прошёл и родители поменьше «возникали». В их возрасте за 50, наверно, одно желание: придти домой, надеть на распухшие варикозные ноги мягкие шлёпанцы и брякнуться на диван — смотреть сериалы.

Я слышала, — продолжает подруга, — что за границей, если воспитательница рожает ребёнка, её сразу — кыш из садика. Потому что ждать от неё справедливого и неравнодушного отношения к чужим детям уже не стоит. Она будет любить только своего ребёнка — таков материнский инстинкт. В природе у животных чужие детёныши — конкуренты твоих детей, и их нужно уничтожать. Мы недалеко ушли от животных.

По себе могу судить: пока не было своих детей — я с удовольствием играла с чужими детьми, мне было интересно и весело. А как родила — абсолютно охладела к чужим детям. Сюсюкала только из вежливости, а на самом деле для меня был и есть один свет в окошке — мой сынуля.

Знакомая, помолчав, спрашивает:

— Ты ведь в газете работаешь? Ты напиши вот что. Что нужно брать в воспитатели молоденьких незамужних девчонок — они будут с ребятками кувыркаться на лужайках, плюхаться в лужах, лазить по деревьям, как ровесницы. А не то, что эти клуши: укутаются и стоят между собой «тыр-тыр-тыр».

— Напишешь?! — она с надеждой смотрит на меня.

Что ей сказать? Что матерится вся страна? Что эстрада без хамоватого непечатного словца — уже и не эстрада? Что отдельные выражения главного дипломата недалеко ушли от словарного запаса урки из подворотни? Что уркаганские словечки, к восторгу населения, проскальзывают в речах главных лиц государства и любовно передаются из уст в уста? Куда до них маленькому мальчику Алёше.