Ну вот, Анна и добилась своего. Полная и безоговорочная победа с Анниной стороны – как не состоявшейся свекрови. Полная и безоговорочная капитуляция со стороны девочки – которая всего-то робко хотела счастья. Враг повержен и покидает поле боя.

Рада ли Анна? Довольна ли?

Но нет не только грамма ожидаемого злорадства или удовлетворения. Отчаяние, раскаяние и в самой глубине души подленький страх. Как Анна будет – а будет обязательно – отвечать за этот грех. За очередной брошенный камень. За – прямо скажем – необъяснимое своё бабье сытое самодурство?

Ведь как происходит в других, простых семьях, где узнают, что у сына «появилась»? Оживление, доброжелательное, даже где-то игривое любопытство.

«Сынок-то наш вырос. Ну-ка, ну-ка, познакомь нас со своей красавицей. Хватит на скамейках встречаться. Не прячь её от нас, не съедим… Давайте прямо в эту субботу. Пирогов напечём, чайку попьём, распланируем, как дальше жизнь жить»…

Это в традиционных семья: не исковерканных, не издёрганных, не больных сомнениями, терзаниями и духовными поисками. Не наполненных коварными глубинными течениями и камнями.

Никогда Анна не думала, что имеет на сына такое влияние. Бывший муж, главный добытчик в семье, всячески подчёркивал своё превосходство. Может, не мог простить, что у Анны высшее образование и престижная (хотя низкооплачиваемая) работа. А он всего-то закончил училище. Особенно любил «опустить» жену при людях.

В какой-то момент Анна с ужасом заметила, что сын-подросток начал копировать отца. Снисходительность, пренебрежение, подтрунивание, подсмеивание, этакое превосходство в голосе.

С возрастом, правда, будто что-то понял. Заметно смягчился, особенно после дружбы с девочкой. Она приняла на себя удар. Послужила чем-то вроде живого буфера в отношениях «мать-сын». Бедняжка, каково-то ей пришлось с Анниным непростым, нервным, как все утончённые художественные натуры, сыном? И некому в целом свете было девочке пожаловаться, кроме своей мамы.

Мама назвала её при рождении прекрасным именем: Венера. Имя подразумевало роскошь, цветение, дивные формы, соблазнительные изгибы, обещание неземных наслаждений.

Господи, какая там Венера. В чём душа: две косточки и стакан крови. Кофточки и джинсики, небось, из «Детского мира». Анна звала её про себя просто: девочка.

Итак, Анна убедилась, что, несмотря на показушную сыновнюю независимость, она для него «авторитет». Тот редкий случай, когда дневная кукушка перекуковала ночную.

А она, Анна, «куковала» вовсю. Вела тихую, упорную, подтачивающую работу. Капала на мозги неустанно, мягко и заботливо. Мол, сынок, ты сам решай, мой принцип не вмешиваться, но…

И сын недоумённо насторожился. Не может быть, чтобы самый близкий на свете, и неглупый, и искренне и страстно желающий ему счастья человек – мама – заочно невзлюбила его девочку на пустом месте.

Впервые сын нечаянно подслушал Аннины жёсткие, хлёсткие, циничные откровения по телефону с подругой: шло обсуждение его девочки. Он похолодел, был потрясён. У него волосы, по его выражению, встали дыбом. Не ожидал такой враждебности и агрессии в мягкой покладистой матери.

И начал невольно присматриваться к девочке. А если пристально всматриваться – обязательно отыщешь недостатки, которые есть в каждом человеке. Особенно если хочешь их увидеть. Особенно в отчаявшейся девочке, которая четыре года жила на птичьих правах: не мужняя жена, не свободная женщина. Хоть у кого нервы не выдержат.

Наверняка она пыталась неуклюже, неопытно вызвать его ревность – а вот этого ни в коем случае нельзя было делать. Сын болезненно брезглив и щепетилен в вопросах верности. Да ещё гены: папаша ревнив до судорог.

…Только что Анне позвонил сын. Говорил едва слышным, убитым голосом. Сообщил, что объявил своей девушке: всё между ними кончено.

«Мне уйти?» – спросила та. Она топталась в прихожей: только что приехала из деревни от мамы. Привезла баночки с вареньем, картошку-морковку и другие любовно собранные мамой скромные деревенские дары.

…Её кроткая мама, которая тоже побеждена в этой необъявленной неравной борьбе. Говорят: хочешь увидеть свою суженую в старости – посмотри на её мать.

Её мама родила дочку без мужа, растила одна. Радовалась, наверно, что дочери попался славный молодой человек: глубокий, рассудительный. Неустанно работающий над собой, читающий философскую литературу, стремящийся стать лучше. Такая редкость нынче.

Ей в жизни не повезло, так пусть хоть дочка порадуется, поживёт как за каменной стеной. Тихо, застенчиво гордилась перед соседями.

Будущий зять привозил-увозил дочку на машине. Не жалел на неё денег, даже неудобно. Приезжая в гости, по мере сил помогал по хозяйству. Предупредительно открывал перед женщинами дверь, помогал надеть пальто, выхватывал из рук тяжёлые сумки. Ах, как приятно почувствовать себя женщиной хотя бы на склоне дней!

Когда узнала, что её дочку «разлюбили», только поникла головой. Вздохнула и сказала:

– Что делать. Видно, сердцу не прикажешь.

Да за что же ей такое?! Почему как стервоза, недостойная бабёнка – так непременно с мужичком под боком. (Да взять хоть Анну: характер крученый-верченый, далеко не сахар и мёд). А вот таких женщин: милых, кротких, беззащитных, – в упор не замечают.

Попадись на её место халда – воткнула бы руки в бока и завизжала как поросёнок:

– Караул, люди добрые! Поматросил и бросил мою дочку! Подлец! Четыре года мурыжил мою кровиночку! Завёз в чужой город, вволю попользовался – а теперь не хороша ему стала! Женись, подлюга! Она тебе лучшие годы жизни отдала! Не женишься – я тебе устрою сладкую жизнь!»

Девочка пошла в маму – гордая. Ушла, вернее, в слезах убежала, что называется, с одной зубной щёткой. Второпях оставила по мелочи: тапки, горшочки с геранями, варенья-соленья, пакет с картошкой. Какие-то сиротливые полотенчики, кухонные рукавички, потешного медвежонка…

Девочка вместе с сыном ходили по магазинам, вместе вили гнездо. Покупали шторы, посуду, что-то из мебели, люстры. На сыновние деньги – но вместе. Значит, общее.

Ох, сынок, не знаешь ты женщин. Попадись тебе другая – сейчас бы бегал по судам высунув язык. Делил бы всё до последней ложки. Хотя ты не такой, конечно, отдал бы всё.

Свидетели в суде (соседи и твои друзья) уныло кивали бы: да, истица с ответчиком вели совместное хозяйство… Во время сожительства было приобретено следующее имущество…»

Да и ей некогда бегать по судам. Работа – не дай и не приведи Господи, пожирающая время, здоровье и жизнь. Учитель географии в пятых-шестых-седьмых классах. Самый вреднючий, мерзопакостный возраст.

Школа обслуживает окраину, бывшую рабочую слободу – можно сказать, местный Гарлем. В городе его называют РАйон-бич с ударением на первом слоге.

Там что ни вечер: пронзительные завывания милицейских сирен. «Хрущобы» озаряются кроваво-синюшными проблесковыми огнями. Ежевечерняя дискотека «Авария» во всей красе.

Перед первым сентябрём девочка обегала весь город, все школы: штаты всюду набраны. И только в эту школу, на эти классы, на эту мелкую шпану, на дикую дивизию желающих не нашлось. Опытные учителя шарахались и открещивались: свят, свят, свят. На неё, новенькую дурочку, и сбросили, прости господи, отбросы общества.

В классы бандючат, по ходу, требовались вертухаи с винтовками, овчарками, колючей проволокой и вышками по периметру. Но вертухаи дураки, что ли: у них работа по сравнению с учительской не бей лежачего. Жучь трепещущих от ужаса зэков да поплёвывай на кончик начищенного сапога. Курорт с санаторием. Это вам не современная средняя школа в спальном районе.

Анна как подумает, что девочка каждый день один на один выходит к этим… К бешеным малолеткам, отпрыскам алкашей и наркоманов… Тощенькая, прозрачная, бронхитная, вечно покашливающая, пошмыгивающая зябким носиком…

Раньше у неё был какой-никакой тыл: свой дом и свои стены, которые помогают. Почти свои… Свой парень, который выслушает, пожалеет. Тоже почти свой.

Обнимет, поцелует, качнёт головой: «Ищи нормальную, спокойную работу. Всё здоровье в школьном аду потеряешь». Парень, который вот-вот сделает предложение и женится… Может, сделает… Может, женится.

Он-то себе найдёт пару, мужикам у нас испокон веку вольготно. А ей и искать некогда, какие вечеринки, какие женихи. Ноги бы доволочь до дома. Вместо женихов – уроки в кишащем гадёнышами серпентарии, кучи домашки, классное руководство, открытые уроки, планы, проверки ГОРОНО.

Ох, эти крутобёдрые, грудастые, задастые тётеньки из отделов образования! Цель и назначение которых: всячески злостно, изощрённо, с наслаждением гнобить, унижать, издеваться, отвлекать от работы, мешать, совать палки, подставлять ножку, дёргать, терзать, мучить и отравлять жизнь без того забитых, бесправных учителей. Этих бы отъевшихся церберш – да бросить каменными бюстами № 6 на пятые-шестые-седьмые классы. А ну, кто кого сгрызёт?!

Анна, к счастью, не учитель, Бог миловал, но сама из учительской династии. И вот уже третье поколение окружающих учителей спроси: кто враг учителя № 1, кто тормоз всей системы образования? Возденут исхудалые руки и в один голос возопят: он, не к ночи будь помянут, родимый отдел образования, вкупе с завучами-садистами и директрисой!

Ну это так, к слову, накипело…

Сын утешает Анну: что если она и сыграла чёрную роль – то совсем чуть-чуть. И даже хорошо, что всё произошло до брака. До возможного рождения ребёнка.

– Что «всё»? – добивается Анна. – Что вдруг между вами произошло?

Да не вдруг. Постепенно. Сначала он начал поглядывать на других девушек и – о стыд! – тайно желать их. («Глупенький! Все мужчины полигамны. Все воровато посматривают налево, любуются красивыми женскими фигурками – а возвращаются домой к одной, единственной»).

Потом он с ужасом начал чувствовать охлаждение. Что с ним живёт абсолютно чуждый по духу человек.

– Понимаешь, мама: будто рядом живёт, двигается, ест и спит мумия, живой труп!

Сын со своими красочными метафорами – достойный отпрыск своей матери. Анна – типичная русская интеллигентка. Исподтишка наделает пакостей и гадостей, а потом долго и бурно, со смаком рефлексирует на публику.

Заламывает руки, обильно посыпает голову пеплом. Со вкусом, подробно страдает, бичуя себя. «Вот я какая дрянь! Вот я какая сволочь!». Типа, надеется, что ей за содеянное будет выдана индульгенция. Шиш тебе, а не индульгенция, не спасение души.

…Вот она, Анна, держит в руках собственноручно растерзанный ею плод под названием Несбывшаяся Любовь. Он ещё не совсем трупик: шевелится, пульсирует, кровоточит. Но сын, у которого самого в последние дни лицо почернело, сказал, что это уже труп, реанимации не подлежит.

Если в таких муках отмирает чувство – значит, всё-таки это было настоящее, большое чувство? Иначе бы разбежались оба с облегчением. И уж если образовалась ситуация «палач-жертва», то не дай бог оказаться в роли палача.

Анна теперь не может видеть на улице девочек её возраста. Эти жалкие жиденькие курточки, шапки с полудетскими помпонами, с заячьими смешными ушами, дешёвенькие сапожки… Невзрачная девочка с пышным именем Венера. Сердце сжимается и обливается кровью.

Она, Анна, сидит за компьютером, препарирует ситуацию. Распяливает хрупкие, осыпающиеся пыльцой крылышки убитой любви, прикалывает булавками. И плачет над бабочкой, одновременно деловито подкручивая колёсики микроскопа, чтобы ловчее было смотреть.

А что чувствует сейчас девочка?! Возможно ли понять весь ужас её положения? С какими мыслями она ложится? С какими встаёт? Плачет ли ещё, закрываясь в ванной съёмной квартиры и выходя с красными глазами – или потихоньку в ней отболело, перегорело?

В чём её вина? Встретила, полюбила, несмело строила планы, мечтала о семье. И вдруг – наткнулась на необъяснимую, глухую неприязнь, упрямое отторжение со стороны будущей свекрови. И была этой необъяснимой холодностью зажата, скована, заморожена. Тут не то что в мумию превратишься.

За что с ней так?! Она ведь только начала жить, она никому не делала зла. Тянулась к любви, как всё живое на земле, как травинка к солнцу.

Девочка уже была не девочка в общеизвестном смысле, когда встретила сына. Значит, в её жизни уже было предательство, а может, не одно.

Какому-то ласковому кобельку поверила, доверчиво отдалась. А тот, первый, ушлый, поимел своё, оторвал зубами кусочек девичьего тела и души – и переметнулся к другим. К более ухватистым, опытным, клешнятым. С более плодовитым чревом: тут же залетят и, пока пузо на нос не полезло, потащат в загс. Попался, скользкий налим: небось не вывернешься.

А у девочки – снова облом с Анниным сыном. Снова предательство. Да сколько же можно?! Анна запоздало говорит сыну: «Она ведь не делала мне ничего плохого». Расспрашивает:

– Ты полностью исключаешь возможность примирения? Может, всё ещё образуется? Говорят, склеенный горшок два века живёт.

– Мама, тебе доставляет большое удовольствие искусно ковыряться в ране? Как жить, если кончилась любовь?

– Да ведь возвышенная, всепоглощающая любовь скоротечна, всегда уходит.

– А другой мне не надо, – отрезает сын.

А может, Анна всё драматизирует? Сколько вокруг молодых сходится-влюбляется-разбегается. Проверяют свои чувства, живут в так называемом пробном браке…

Есть у Анны умная-разумная родственница, назовём её Умница. Их росло трое детей в семье: Умница и два брата. Она ненамного была старше братишек, но, так получилось, взяла на себя роль строгой матери.

Внешне Умница – сама приветливость, гостеприимство и мягкость. Личико круглое как шанежка, как сияющее солнышко. Не говорит – уютно, умиротворяющее воркует, журчит, льётся ласковым ручейком. Вся расплывается в умильных ямочках, улыбочках, родимых пятнышках, бородавочках-изюминках. Пышная сдобная булочка с изюмом. Это снаружи. А внутри – кремень. Всё у неё расписано по плану.

Младший брат начал внепланово встречаться с прехорошенькой девушкой, влюблённой в него как собачонка. Умница узнала, вспылила, категорически запретила встречи. У неё уже имелась кандидатка в невестки: не какой-нибудь самотёк, вертихвостка «с улицы», а проверенный кадр, отличная коллега и верная подруга.

До работы злая, у начальства на хорошем счету. Домовита, ответственна, контактна, энергична. В связях, порочащих её, не замечена. Характер нордический, стойкий. Немного старше брата, не красавица, суховата и жестковата характером – ну так это хорошо. Мужа в руках будет держать, не даст распуститься. Ей, старшей сестре, видней.

Хорошенькую девушку-собачонку отвадила резко, не цацкаясь. Не стала резать ей хвост по частям. «О моём брате забудь. Будешь лезть – ославлю на весь город». Сыграли с «кандидаткой» свадьбу, живут тридцать лет, родили двух детей, пошли внучата.

Вот только Анна забыла, какой у брата Умницы-Разумницы голос. Когда встречаются в магазине или на улице, он колеблется тенью за широкой жениной раздобревшей спиной. А ведь до замужества была замухрышкой! Говорит громогласно только она, он согласно кивает головой как болванчик и улыбается слабо и смущённо.

А вот с другим братом вышел облом: не уважил сестру. Выскользнул, вывернулся из железобетонных объятий Умницы. Женился по своему выбору – представляете, на якутянке! Из Якутии невесту привёз, где проходил службу.

А ведь у Умницы уже имелась вторая невеста-заготовка, тоже строгая коллега по работе. Тоже надёжный, проверенный товарищ и будущая отличная подруга жизни, примерная мать и жена. И вот на тебе.

Были скандалы и молчанки, и вкрадчивые уговоры, и посулы всяческих кар, и мощные давления иными способами. Но брат тоже оказался – кремень. Только якутянку видит в жёнах – и точка. И кто тебя уполномочил, премудрая сестрица, бесцеремонно копаться в моей жизни?!

На свадьбу Умница сначала не хотела приходить, сказалась больной. Потом любопытство пересилило, всё же пришла и просидела всю свадьбу с каменным, похоронным лицом. И недолюбливала якутскую невестку всю жизнь.

А те тоже прожили, родили детей, внуков. Скоро жемчужная свадьба. В общем, разницы нет, как в той рекламе стирального порошка. А если нет разницы – то зачем платить больше? То бишь, лезть и рушить чужую жизнь?

Это Анна вот к чему: что она мучается, терзается. А у Умницы, которая лихо отшила первую любовь брата, никаких кровавых девочек в глазах не наблюдалось и не наблюдается. Вот что значит стрессоустойчивая, выдержанная женщина нордического типа.

Как она, Анна, жалела сына на первом курсе: все с девушками, а он один! И вот снова остался один. Где уверенность, что следующая избранница будет лучше?

– А следующей, возможно, и не будет.

– Знаешь, сын, как плохо жить одному! Как хорошо, когда рядом живая душа. Ты пока этого не понимаешь, не ценишь.

– Но ведь я её не гнал. Сама ушла. Я ей помогаю деньгами. И, мама… давай не будем, хватит уже… Как невыносимо, больно вспоминать хорошее, что между нами было. Ведь я её любил.

– Да ведь любовь, как праздник, проходит всегда. Даже жёстче: любовь умирает всегда. Чаще с болью, мукой, терзанием. Остаются будни. Быт, ссоры, притирка характеров, привычки.

Но не она ли сама, Анна, практично сравнивала первую любовь с ботинками? Дескать, даже при покупке башмаков приходится столько перемерить, чтобы выбрать удобные, по ноге. Чтобы не жали и не натирали мозолей, чтобы не хлябали на ноге.

Чтобы носить долго и радоваться. Весь рынок, бывает, обойдёшь в поисках качественного товара… Вот сын послушался – и начал обходить рынок башмаков. То есть невест.

Анна пытается познать самоё себя. Она невольно кокетничала и играла, проверяя силу сыновней любви. Кого больше любит: её или девушку? А ведь жизнь – это не игра, а живые, пронизанные кровеносной системой чувства… Она взрезала отношения «сын-девочка», не понимая, что режет по живому. И по сыну режет, и ему тоже больно.

И вот развёрстая рана, кровь капает, и она слышит муки сына на том конце провода. Он говорит очень тихо, сквозь стиснутые зубы, кусает губы, покашливает, когда слёзы близки.

Знакомая рассказывает, как тяжко шёл к семье её собственный сын. Была одна девушка: вроде дружили, вроде собирались подать заявление в загс.

А потом он охладел. Охладел, и всё, и глупо задавать вопрос «почему?» – и искать решение и ответ, как в арифметической задачке. Чувства ведь не математика, не поддаются точным формулам.

Девушка за ним долго «бегала», караулила у дома. Однажды у мусорного бака бросилась ему в ноги, целовала колени и руки. Ползала, умоляла, рыдала, обещала себя убить. Вот прямо сейчас поднимется на 14 этаж и выбросится!

Сын в ужасе вырвал руки и бежал. В своей комнате повалился на тахту, взбивал кулаками подушку и мычал: «Так вот какая она, любовь… Если такая, не хочу любви, не хо-чу! Даром такой любви не надо, сыт по горло!»

А лет через пять знакомую на улице окликнул приветливый голосок. Несостоявшаяся сноха, девушка, которая валялась у мусорки, у сына в ногах.

Уже не девушка – взрослая благополучная, ухоженная женщина. Всё у неё сложилось хорошо: уехала тогда с горя в Петербург. Сейчас хорошая работа, хороший муж. Своя квартира, дети. Улыбаясь просит передать привет – сыну, которому обнимала колени. У сына тоже давно семья…

Не то, что ранка затянулась, зарубцевалась – вообще следа от сумасшедшей любви не осталось. Как с гуся вода.

Так, может, действительно: чего она, Анна, сходит с ума? Девичьи слёзы – роса до утренней зари. Солнышко взойдёт – слёзки обсушит. Но ведь некоторые действительно от несчастной любви с собой кончают, в окна выбрасываются, травятся…

Бедная девочка, стойкий оловянный солдатик! Четыре года терпеливо ждала. Забеременеть и родить ребёнка не получилось: тогда бы всё было проще.

Аннин сын порядочный, сразу бы повёл в ЗАГС. Да и Анна сама бы на этом настояла. Она бы не допустила, чтобы сын начинал жизнь с подлости, с убийства маленькой жизни.

Но не получилось у девочки. И вот она безнадёжно, робко заговорила на тему замужества. И такой удар: жёсткое испуганное «нет». Потому что (считает сын) в брак вступают, когда любят: дышать не могут, когда две трепетные души в едином порыве устремляются в небесную синь и райские кущи, когда двое – как единое целое.

Но вот он пожил и понял, что уже не испытывает этих чувств – тех, что были раньше. Но раньше девушка молчала, боясь спугнуть.

А тут ещё будущая свекровь Анна тихо и упорно вела свою линию: «А хорошо ли ты подумал, сынок? А твоя ли это судьба? Ведь у тебя никого до неё не было, и сравнить-то не с кем. Ботинки ищешь (снова ботинки, будь они прокляты!) – весь рынок обойдёшь, перемеряешь.

А тут не ботинки, а на всю жизнь: чтобы попались прочные, ноские, влагоустойчивые. Не какой-нибудь Венерин башмачок: эфемерный, пугливый, чуть что, тонет в слезах. Красив, а сорвёшь – даже в букет не годится. Тут же увянет, поникнет головкой.

Да… Как говорится, жена не башмак – с ноги не сбросишь. А вдруг встретишь настоящую судьбу, полюбишь – а будет уже поздно?»

… Девочка и в лучшие времена была худенькая, бледная, с огромными синими пятнами под глазами. Глаза у неё на маленьком личике большие и как будто заранее наполнены неизбежным страданием, как у маленькой старушечки. Будто полны непролитыми слезами. Такие глаза пишут на иконах. Иконописное лицо.

– О господи! Прекрати ты уже этот плач Ярославны, – злится подруга. – У тебя началась явная идеализация прошлого.

– …И всегда между мной и новой сыновней избранницей будет стоять обиженная девочка. Её зыбкая тень, – упрямо твердит Анна.

– Ты маразматичка, что ли?! Давай ещё приплети тень отца Гамлета. Из мухи раздуваешь слона.

– И ещё, – мысленно обращается Анна к сыну. – Хочу тебе торжественно обещать, сынок, что никогда больше не буду слушать разных подруг с их сомнительными советами. И не буду бесцеремонно лезть в твою жизнь.

Ты только, сынок, это… Избегай знакомиться с женщинами с ребёнками, ладно?! Упаси тебя бог! Ты будешь вкладываться в этого ребёнка, воспитывать, растить – но навсегда останешься для него чужим человеком. Как волка, (дитё, то есть) ни корми – всегда будет тянуться к родной крови, к родному отцу…

– Ой, – мысленно испуганно прихлопывает Анна рот ладошкой. – Опять меня понесло с советами! Молчу, молчу…