Четыре студенческих общежития – узкие параллелепипеды, поставленные друг против друга на попа – образовывали глубокий каменный колодец. Кусочек асфальта, заключенный между домами, был дном этого колодца. В теплое и сухое время года из распахнутых окон и балконных дверей несся магнитофонный рев. Улица всегда была в курсе, какие из отечественных и зарубежных исполнителей популярны в этом сезоне. На растянутых на балконах веревках хлопало сохнувшее на ветру жалкое импортное студенческое бельишко.

Случай, о котором я пишу, произошел поздней осенью. Морозным вечером на дно каменного колодца вкатила подвода. В ней, лихо помахивая вожжами и тпрукая, стояла конопатая бабка в тулупе. В охапке сена за ее спиной белела крышка алюминиевой фляги. Бабка поднесла ко рту сложенные ковшиком ладони и зычно крикнула: «Молока комууу?»

Эхо понеслось от дома к дому, закрутилось, как бешеное, взметнулось вверх – и исчезло, растаяло в небе. На шум из-за угла выглянула ничейная кошка и неторопливо прошествовала по диагонали двора, отряхивая обожженные снегом лапки. За кошкой тянулась цепочка мелких следышков.

Только один раз скрипнула дверь, выпуская юркую, как мышь, вахтершу с термосом. Торговка зубами стянула рукавицы и наклонила флягу. Белая струйка с тихим звоном упала в узкое горлышко термоса. Смотреть на багровые пальцы, охватившие морозную флягу, было страшно. Старуха пересчитала в красной разбухшей ладони мелочь, утерла кулаком конопатый нос – и застыла, как изваяние.

В это самое время в теплой и уютной 919-й комнатке одного из общежитий находилось четыре человека. Студент по имени Сережа, регулярно получающий повышенную стипендию, готовился к зачету по химии. В то время как вся группа отправлялась на очередной экзамен с немытыми головами, с ладонями, вымазанными в чернилах и с пятаками в туфлях, один Сережа сохранял присутствие духа.

Студент по имени Федя писал письмо далекому стройотрядовскому другу в солнечный Азербайджан.

Обнаженный по пояс студент Курбанов возлежал на кровати, закинув красивые мускулистые руки за голову. К зачету он не готовился, потому что с первого захода ни разу не сдавал ни одного предмета. Поэтому Курбанов готовился сразу к пересдаче, а пересдача по химии была назначена только на восьмое число.

Рядом с Курбановым сидела девушка Наташа, которая пришла сюда из женского крыла в халате, бигуди и тапочках. Она с материнской жалостью ворошила его кудри. Студент Курбанов и девушка Наташа третью неделю были мужем и женой. Ключи от отдельной комнаты комендант обещала выдать после каникул. А пока Наташа каждый вечер приходила в 919-ю, чтобы покормить мужа горячим и взять что-нибудь в постирушку.

Четвертая кровать пустовала. Ее хозяин, студент Ежов который вечер по неизвестным причинам задерживался в институте допоздна.

Курбанов крякнул и повел голыми плечами. Наташа вспомнила о рубашке, расстеленной у нее на коленях для штопки. Она неохотно извлекла пальцы из вьющихся волос мужа и стала рассматривать рубашку на свет, качая головой и шевеля губами.

Федя написал адрес, провел по краю конверта языком и пришлепнул по нему.

– Курбан, – попросил он. – Ты завтра в первую. Отпустишь?

Тот, не глядя, протянул руку за письмом, прочитал адрес и бросил конверт обратно:

– Лопух. Адрес неверно написал.

Наташа воткнула иглу в нагрудный кармашек и тоже внимательно перечитала надпись на конверте.

– Прав Курбанчик, – укоризненно сказала она. – Ты слово «Азербайджан» не так написал. Исправь сейчас же.

Федя почесал ручкой в затылке. Ему было стыдно, что он не знает, как пишется название бывшего союзного государства.

– Сереж, – попросила чуткая Наташа. – Ты у нас умница. Помоги человеку.

Сережа поднял всклокоченную голову от учебника по химии и затравленно оглянулся вокруг, стараясь вникнуть в то, о чем его просят. Наташа сердобольно повторила вопрос. Сережа утомленно прикрыл веки и выдал что-то мало похожее на истину:

– Может, Азейбарждан?

– Нет. Где-то ты буквы перепутал. Совсем мы, ребята, с этим зачетом до ручки дошли.

В комнате возникло оживление. Обитателей 919-й объединило чувство, знакомое людям, разгадывающим один на всех кроссворд. Все бродили глазами в потолке и выкрикивали версии.

– Ай-зей-бар-джан! – скандировал самый безграмотный Федя.

– Айзер-баджан! – стоял на своем Курбанов.

Наташа заткнула уши:

– Ну что вы, в самом деле. Федя, у тебя же атлас есть.

– Я его в четвертую общагу девчонкам отдал. Сейчас к соседям схожу, может, они знают.

– Луку займи две головки, – крикнула вслед Наташа. – Хоть картошки вам нажарю, горемычные.

Через некоторое время в коридоре послышался ужасный грохот. Дверь распахнулась. Но грохот производил не Федя с луковицей, а студент Ежов.

Немного о вошедшем.

Ежов слыл незаурядной личностью на курсе. Во-первых, ему быстро удалось встать на короткую ногу со всеми преподавателями. Группа с замиранием сердец ждала того дня, когда он потреплет по плечу главу института: «Ну что, брат ректор?» Между сессиями студент Ежов вечно что-то изобретал. Хотя ничего пока не получалось, он не унывал, памятуя, что отрицательный результат – результат тоже.

На первом курсе его заинтересовала теория относительности, которую развивал на лекции розовощекий физик. Он рассказывал, что если космический корабль запустить со скоростью света (что практически невозможно), то время в пространстве корабля остановится. А если, пофантазируем, кораблю придать еще большую скорость, то он способен будет приземлиться в прошлом. Развивая разные скорости, можно вернуться, скажем, во времена Киевской Руси и даже – пещерных людей! Ежов был потрясен, изумлен. Он возбужденно ерзал по скамейке и все порывался вскочить и поспорить с физиком.

Весь семестр он пропадал в лаборатории, озабоченно шептался с преподавателем и конструировал нечто таинственное. Это «нечто» однокурсники прозвали машиной времени: в ней Ежов собирался лететь в гости к пещерным людям. В конце семестра Ежов разобрал конструкцию и публично покаялся в грехе самонадеянности, неустанно цитируя Экклезиаста: «Умножая знания, умножаешь скорбь». Но он лучше всех на курсе познал законы физики, и у преподавателя, принимавшего у него экзамен, на розовых щечках играли ямочки от удовольствия.

Другим изобретением Ежова был эликсир молодости. Благодаря ему он стал первым успевающим по химии, и химичка не могла на него нарадоваться. Ежов по выведенной им накануне ночью формуле на кафедре органической химии приготовил состав и хранил жидкость в запаянной колбе под койкой в общежитии.

Итак, дверь распахнулась, и появился Ежов, с грохотом волоча флягу. Вслед вошла бабка в бараньем тулупе. Провести человека без документа мимо ехидной остроглазой вахтерши мог только один человек в общежитии – Ежов. Появившийся в дверях Федя с луковицей ойкнул, попятился, думая, что ошибся комнатой. Но заметил из-за могучей бабкиной спины Наташу и юркнул к своей койке.

Ежов пошуровал в тумбочке и извлек пустую банку, бабка с готовностью ее наполнила. Ежов заплатил и с выжиданием оглядел присутствующих. Наташа заторопилась, тоже нашла какую-то посудинку. Бабка и ее наполнила до краев и взамен получила сторублевку. Когда бумажка исчезла в кармане, Наташа запоздало подумала, что сто рублей – это два комплексных обеда в столовой: для нее и для Курбанова. Федя с Сережей переглянулись, скинулись и приобрели три литра на двоих. Остальное бабка, рокфеллерски махнув рукой, выплеснула в большую кастрюлю из-под супа. Подхватив флягу, она пошла к двери. Тут Наташа спохватилась, бросилась останавливать бабку, заговорила горячо:

– Да что же это, мальчишки? Бабушка нам наверх молочка доставила, а мы… Бабушка, оставайтесь с нами чай пить с молоком!

Сразу на свет Божий извлеклись две закопченные сковороды (вторая доставалась в экстренных случаях). Федя с Сережей мигом начистили с четверть ведра картошки и утащили жарить на кухню. Наташа сбегала в свою комнату и вернулась с коробкой конфет ассорти, которую хранила ко дню рождения Курбанова. На столе сдвинули конспекты, учебники, постелили испорченный ватман, быстренько накрыли на стол. А в центре водрузили кастрюлю с молоком, откуда не возбранялось черпать ложкой.

Бабка подвернула шерстяную сборчатую юбку, не ломаясь и не отнекиваясь, уминала жареную картошку. На Ежова она смотрела с умилением и говорила Наташе:

– Я уж озябла, а покупателей нету… А тут он, касатик. «Айда, грит, бабуся» – и с собой в лифту, и в сей момент раскупили, только на три этажа спустились. Вона, девонька, какой душевный паренек. Приглядись-ко да выйти замуж.

Наташа смущенно улыбалась и глазами просила не сердиться студента Курбанова. Обстановка сложилась такая уютная и располагающая, что Федя вдруг стал тихонечко подталкивать Сережу локтем. Тот и извлек из картонной коробки бутылку безобиднейшего сухого вина. Несмотря на протесты Наташи, разлили: всем на донышки, а бабке полстаканчика.

Стало весело: бабка спела не совсем приличную частушку. Федя все порывался произнести тост, но кроме первой фразы: «Жила-была 919-я», – ничего придумать не смог.

Бабка разомлела и стала похрапывать, Наташа уложила ее на Федину койку. У Ежова тоже слипались глаза, но он превозмог себя и вышел с парнями покурить. Наташа закончила уборку посуды и выглянула к ним.

– Нехорошо получилось, мальчики, – сказала она, посмотрев из окна на дно «колодца». Там грустно стояла мохнатая заиндевевшая кобылка. – Напоили бабку.

Федя почесал в затылке: «Где же я спать буду?» Наташа снова неодобрительно покачала головой и пошла взглянуть на бабку. Она включила в комнате свет и закричала. На Фединой койке крепко спала, обняв подушку пухлыми веснушчатыми руками, рыжая толстая девка в задравшейся сборчатой юбке. Наташа вылетела, как сумасшедшая.

– Где Ежов? Ежов, это ты? Ты натворил, сознавайся?

Курбанов, Сережа и Федя повытаскивали из ртов папироски и уставились на нее. А Наташа волокла Ежова в угол, яростно трясла его и шипела:

– Ты с ума сошел? Что ты наделал своим дурацким эликсиром? Бабка сто лет назад родилась. Что же теперь будет? Ведь ее искать станут.

– Не станут, – оправдывался Ежов. – У нее родных нет, она говорила.

– Куда нам ее девать, ты об этом думал? – чуть не плакала Наташа.

– Я договорюсь – устроим на рабфак в виде эксперимента. Она пять классов закончила, грамотная бабка… То есть не бабка уже. Я с ней позанимаюсь. Вы ее с девчонками в ГУМ сводите, оденете по-человечески.

А на Фединой койке сладко спала веселая толстая девка Фимка и знать не знала, что уже почти зачислена в студентки столичного вуза…

В этом месте Ежов открыл глаза. В комнате находился только студент Сережа, зубривший учебник по химии. Федина койка пустовала.

– Серый, где бабенция? – всполошился Ежов. Сережа смотрел кроличьими глазами, вникая в то, о чем его спрашивали.

– Уехала. Остальные в столовой.

Ежов потемнел лицом, медленно натянул на голову одеяло и окоченел, как труп. Не исключено, что все великие люди именно так переживают провал своих изобретений. Скоро труп зашевелился. Ежов уселся, свесив худые бледные ноги. Лицо его было задумчиво, просветлено и прекрасно.

– Серый! А здорово было бы узнать, что чувствует человек, перенесенный на несколько эпох вперед. Его ощущения, ассоциации и вообще… А, Серый?

Сережа затравленно смотрел из-за учебника.

В эту ночь спали все, кроме Ежова.

Студент Сережа спал и видел, как он сдает зачет по химии.

Студент Федя вздыхал и бурно ворочался во сне: ему вспоминалось, как 1 апреля прошлого года от неизвестного адресата он получил тяжеленную посылку. И вез ее с пересадками в метро и трамвае, и тащил, обливаясь потом, три квартала, и волок до лифта, и водрузил, наконец, в комнате на стол. На столе уже предусмотрительно были разложены кружки, ложки и вилки, и вокруг стола начали собираться молчаливые отощалые обитатели соседних комнат, потому что до двадцатого числа – дня получения стипендии – было еще далеко…

И в благоговейной тишине ящик был вскрыт, но… Вместо ожидаемых копченых тушек, колбас, яблок и печенья они, потрясенные, долго по очереди вынимали: сначала ржавые гантели, потом пустые банки из-под майонеза, потом грязный сапог с пудовым каблуком и пудовым же комком осенней грязи и, наконец, плоские и замасленные, как блины, тапочки, по которым и был опознан автор розыгрыша… Плохо пришлось тогда студенту Ежову.

Наташа спала в женском крыле и во сне вдумчиво и тихо целовала в губы студента Курбанова.

Курбанов спал и не видел ничего.

Бабка спала на печи в своем бревенчатом домике под пахучим лоскутным одеялом и видела себя семидесятилетней давности: как мать лупит ее по чему попало за то, что Фимка в великий пост забралась в погреб и выжрала из горшка сметану. А Фимка воет для виду, размазывая слезы по конопатому лицу. Вообще, бабка в этот день забыла о радикулите и чувствовала себя удивительно молоденькой. Но Ежов не мог знать об этой чудесной метаморфозе.

Он, сгорбившись, заслонив от спящих ребят лампу, писал начало научного труда под мудреным названием «О градации личности, имеющей возможность перемещаться в эпохах, значительно отстоящих от ее собственной». Первые абзацы пестрели орфографическими и стилистическими ошибками, так как до сих пор автор был не в ладах с грамматикой. Но уже сегодня после лекции Ежов заходил на кафедру русского языка и занес в записную книжку дни занятий кружка «Языковедъ», а также имел разговор с доцентом, ведущим курс психологии.

Все еще только предстояло.