Впервые Серёга узнал женщину в шестнадцать лет, в детдоме. Это была уборщица, тридцатипятилетняя разведённая женщина с ленивым, вальяжным именем Нева. На ней он узнал, какие мягкие и волнистые волосы бывают у женщин, какое податливое атласное тело…

И потом он думал: какое же острое, острое как остриё иглы наслаждение его ждёт, когда любимая девушка боязливо и трепеща, а не опытно и уверенно, отдастся ему… У него во рту пересыхало, когда он об этом думал, засыпая на солдатской шконке.

Права он получил ещё до армии, на гражданке сразу устроился в таксопарк. Ездил на битой «волге», прозванной напарником, лысоватым дядькой, в честь любовницы «танюхой». А Серёга, засыпая на жиденькой койке в съёмной комнатке, продолжал мечтать о встрече с необыкновенной девушкой.

Из окна «танюхи» он видел их, выходящих из сумеречных мрачных, отделанных гранитом зданий консерватории и университета: будто жемчужинки выкатывались из чёрной потухшей пасти спящего дракона.

Спускаясь по старинным выщербленным ступеням, они держались пряменько, изящно и узко, точно ожившие статуэтки. В руках покачивались плоские чемоданчики или футляры со скрипками, соперничающими тонкостью талий со своими ладными хозяйками.

Ни на Серёгу, жадно пялящегося на них из окошка «танюхи», ни на кого-либо из встречных, студентки не смотрели. Они вообще никуда не смотрели: шли, целомудренно опустив мохнатые ресницы и нахмурив строгие стрелочки бровей. Господи, чего бы ни дал Серёга, чтобы его полюбила такая девушка, такая ангел-девушка!

Приходя домой, они, наверно, скидывали свои стеклянно-прозрачные блузки и тесные аскетические юбочки, распускали чистые волосы, надевали мягкие благоухающие пижамки… Гладили какого-нибудь развалившегося на ковре громадного, с телёнка, дога… Пообедав неземной пищей, приготовленной домработницей или мамой-домохозяйкой – непременно выпив, в соответствии с мысленным Серёгиным условием, чашечку кофе, величиной с ноготок, садились к фортепиано…

Именно так и должно быть у оживших фарфоровых статуэток: невозмутимо, ясно и чистенько. Он бы и обращался с такой девушкой, как с хрупким произведением искусства, которое при малейшем соприкосновении с грубой шероховатой жизнью даст трещинку, разобьётся вдребезги, погибнет.

Но Серёга реально оценивал свои возможности. Ангельским созданиям никак не подходил парень в китайском свитере и дешёвых джинсах, который снимал угол и таксовал в машине с именем чужой любовницы. Они проходили мимо, как шла мимо жизнь, а он провожал их взглядом из окна «танюхи» и иногда ударял кулаком по баранке.

Отдуваясь, пассажир плюхнулся на заднее сиденье «танюхи», утирал лоснящиеся губы платком и поглядывал на подъезд. Оттуда вышла женщина в шубе до пят и каракулевой папахе. Задрав голову и придерживая папаху, послала кому-то чмокающие звуки – воздушные поцелуи.

В машине оба враз качнулись, когда Серёга тронул машину. Ему хорошо было видно в зеркало солидно упакованных пассажиров. Не кричаще, не для показухи (сверху, скажем, норка, а под ней застиранный свитерок), а основательно упакованных. Они были богаты уверенным, прочно вошедшим в их быт богатством, которому вовсе не требовалось кричать о себе во всё горло.

В ушах женщины качались прозрачные камни. Она подымала худую руку, чтобы поправить крашеный пук волос, и Серёга слышал головокружительный запах французских духов, и мельком видел длиннющие акриловые ногти – с такими коготками посуду не помоешь. Старая накрашенная ведьма, звякнув тусклым золотым браслетом, вынимала какое-то удивительное портмоне – щёлкал замочек, и раздавалась тихая мелодия.

Муж и жена, похожие на близнецов – хотя она была долговяза и тоща, а он – упитан и мал ростом – сидели, отвернувшись друг от друга. У обоих были замкнутые лица, оба были недовольны собой ли, друг другом ли, всем ли белым светом.

Выходя из гостей, они в прихожей, наверно, разыгрывали благополучную любящую пару. Он предупредительно, с озабоченным лицом надевал на неё шубу и целовал, будто украдкой, в крашеные волосы возле крупного уха с серьгой, в коричневый узелок бородавки под ухом, хотя ненавидел и волосы, и бородавку.

А она с деланной досадой шлёпала его по губам, отлично понимая, что он ненавидит её всю: с ушами, бородавкой и серьгами, и ненавидела взаимно ещё больше.

– Юбилей называется, фу!

Он промычал что-то. Потом она ещё сказала:

– Ключи не оброни, ради бога.

– А когда я ронял?! – раздражённо огрызнулся мужчина.

– С тебя станется.

У «сталинского» дома на улице Ломоносова, у первого подъезда она выскочила и пошла, не оглядываясь, к подъезду. Мужчина оставил крупную купюру, при этом губы у него брезгливо отвисли. Буркнул: «Сдачи не надо». И этим сказал: «А, получайте своё, свиньи».

Серёга добавил деньги к пачке, упиханной в «бардачок». Отъехав на стоянку, приметил парня с девушкой. Они нерешительно поглядывали в его сторону и, склонившись головами, подсчитывали в ладонях мелочь. Они очень долго считали, и Серёга успел соскучиться.

Скучая, поглядывал на первый подъезд «сталинки». Все окна светились, только на третьем этаже были темны. Вероятно, это была квартира супругов. Сейчас там зажжётся свет, опустятся шторы. И муж с женой, оставшись в четырёх стенах, с облегчением скроются каждый в свою скорлупу. Он, наверно, включит телевизор. Она в спальне будет снимать золото и любовно укладывать его в хрустальную ладью.

…Девушка с парнем закончили, наконец, свои подсчёты и подбежали к заждавшейся «танюхе»:

– К «Центральному» кинотеатру!

Серёга с места весело рванул застоявшуюся машину, так что пассажиры от неожиданности упали на сиденье, нечаянно обнялись и рассмеялись. Всю дорогу они шептались и прыскали. Парень пытался целовать девушку. Серёга для них тоже был частью машины, но уже по той причине, что они были поглощены исключительно друг другом.

Когда расплачивались (денег хватило едва-едва), девушка вытащила из складки плюшевого чехла связку ключей:

– А вот кто-то обронил.

– Дайте их сюда. Оставил какой-то рассеянный с улицы Бассейной.

– Ой, как же они без ключей! – беспокоилась девушка.

– Ничего, сдам в стол находок.

Парень с девушкой, взявшись за руки как пара фигуристов на льду, заскользили к нарядному входу. Серёга не завидовал парню. Ничего не скажешь, парень, хороша твоя избранница, но… не то. Видно было, что она из простой семьи, и образование имеет среднее специальное, не выше. Ей далеко было до Серёгиного идеала, как земному грубому цветку – до далёкой холодной звезды. Слишком она была круглолица, румяна во всю щеку, открыта и проста – такую не надо оберегать и кутать от жизненных сквозняков.

Ключи тускло поблёскивали и едва слышно звякали при толчках на переднем сидении. Серёга припомнил сегодняшних пассажиров. Потеряй ключи кто-нибудь из первых, следующий пассажир заметил бы и сказал. Заметили и сказали последние: парень и девушка. А перед ними была неразговорчивые супруги. Муж вертел что-то бренчащее на пальце. Потом жена ему сказала: «Не оброни ключи, с тебя станется».

Теперь он знал, почему так долго не зажигалось окно на третьем этаже. «Танюха» уже ушла, когда, как заяц, выскочил во двор жестоко изруганный, запыхавшийся мужчина в расстёгнутом пальто…

Серёга прирулил к «сталинке» на Ломоносова. Поднялся на третий этаж, долго звонил в восьмую квартиру – здесь, по его расчетам, не зажёгся свет. Никто не открыл пухло обитой, в золотых гвоздиках, двери. Мужчина, куривший на верхней площадке, крикнул:

– Зря звонишь, парень. Они к родственникам уехали ночевать.

Серёга в трамвае возвращался домой. Связка ключей тяжело, приятно оттягивала карман. Теперь можно было рассмотреть их, как следует. Он испытывал странное беспокойство и то прятал ключи в карман, то снова вынимал их…

Ключей было пять, все нанизаны на тонкий жёлтый обруч. Три больших ключа – явно от входной двери, и ещё два миниатюрных ключика – такими открывают пеналы, подзеркальники, шкатулки…

У студенческого городка, у аллеи из берёз и ёлочек голосовала одинокая девичья фигурка. Две пушистые светлые косы, серая шубка, серые глаза. Всё верно: серые. Голубые – наивно, зелёные – вульгарно, карие – слишком просто.

Это была Она. За полгода работы Серёга впервые подвозил такую девушку. Если они и садятся в такси, то исключительно с мамой, в крайнем случае, в стайке подружек.

– В университет, поскорее, – надменно приказала девушка.

Серёга выжал из «танюхи» всё, на что старушка была способна. Такую безумную, с заносами, с визжанием тормозов гонку вряд ли видел когда-нибудь на своем веку город.

Когда «танюха» пронеслась в сантиметрах между шарахнувшимся к обочине заморённым «жигулёнком» и «КРАЗом», негодующе взревевшим и потопившем их в клубах чёрного дыма, девушка сзади жалобно вскрикнула.

У Серёги самого тело сотрясалось от глухих крепких ударов, и лоб был в испарине. Зато появилась возможность обернуться к девушке. Куда подевалась её надменность, она была ошеломлена. Оба сначала улыбнулись, а потом вдруг затряслись от смеха и хохотали долго, расслабленно, до слёз.

– Это я виновата… У нас преподаватель такой вредный. Опоздаешь на минуту – просит закрыть дверь с другой стороны.

Будь это обыкновенная девушка, можно было изумлённо воскликнуть:

– Такую хорошенькую девушку – и за дверь?! Убивать таких преподавателей надо!

Ах, как скучно и пошло было с обыкновенной девушкой! Серёга установил зеркало так, чтоб были хорошо видны серые глаза. Через пять минут «танюха» стояла у университетского корпуса. Ну, вот и всё. Его сероглазая Судьба с пушистыми косами сейчас выйдет и, не оглядываясь, скроется навсегда.

– Меня зовут Сергей, – дрогнувшим голосом сказал он. – Как зовут вас?

– Если вам это необходимо, то – Наташа. До свидания.

И это верно. Такую девушку должны звать именно так: Наташей или Юлей, или Олесей. Оксаной – тоже неплохо. Но Наташа – лучше всех.

– Простите, – с отчаянием заговорил Серёга. – Как я могу найти вас?

Что-то такое было в его голосе, не похожем на обычное приставание. И парень так непохож на однокурсников: под старым свитером угадывались развитые спортивные плечи, красивые большие руки покойно лежали на баранке, точно изваяны из одного куска. Наташа пожала плечиком:

– Завтра в шесть вечера у меня последняя пара.

У него дыхание перехватило. Он сразу ошалел от неслыханной удачи, стал болтливым, развязным. Выскочил из машины и забормотал, загораживая девушке дорогу:

– Наташечка, вы не смотрите на эту консервную банку, – он небрежно пнул «танюхино» колесо. – Мог бы на своей «мазде» таксовать, да жалко, – бог знает, зачем он всё это врал…

Она уже нетерпеливо, досадливо топала сапожком:

– Хорошо, хорошо… Отпустите же мою руку.

И пошла быстро, скрипел снег под крутыми снегуркиными каблучками. Нехотя отворилась на тугих пружинах и захлопнулась высокая чёрная дверь. Жемчужинка вкатилась обратно в пасть алчного дракона.

Серёга бухнулся на сидение. Лицо у него было чернее тучи. Он погиб. Зачем, кто сейчас его заставлял врать про «мазду»? Ведь она и так, в сущности, сказала: да, я согласна встретиться. Окажись под рукой нож, так бы и исполосовал проклятый, бездумно шлёпающий во рту мокрый кусок мяса, именуемый языком.

В десятом часу утра, когда пустеют дома и дворы, Серёга подъехал к дому на Ломоносова. Оставил «танюху» на стоянке у соседнего дома. На скамейке мумией сидела древняя старуха, укутанная в плед.

Вот знакомая дверь в золотых гвоздиках. Ключи были зажаты в кулаке. Остановившись перед дверью, зачем-то понюхал пальцы: они крепко, кисло пахли нагретым железом. В ладонь выплюнул жвачку, залепил подсматривающие соседние «глазки». Выбрал самый большой ключ и тихо поднёс к скважине. Ключ не подошёл, то же он проделал с другими ключами. Ни один их них при этом не звякнул – Серёга подивился своей ловкости. Тут только он обратил внимание на свежую жестяную заплату на двери: замки был сменены!

Как он не сообразил: хозяева, теряя ключи, сразу меняют замок! Оставалось отдать связку – именно с этим он шёл сюда, разве не так? За дверью едва слышно (как в бункере) звонок пропел «калинку».

Тихо. Муж точно на работе – такие пухлые живчики любят проявлять должностное рвение. Но вот послышались шаги. Блеснул жёлтеньким и погас «глазочек». Начали открываться запоры: что-то скрежетало, звякало, звенели и падали цепки. Точно сейф отпирался.

– Что нужно? – из-за цепочки насторожённо смотрело худое, блестящее от крема лицо мегеры.

– Вы меня не помните, – бормотал Серёга в щель между дверью и косяком, потряхивая, как дурак, перед носом женщины ключами. – Вы в такси оставили, – и умоляюще протягивал связку, и всё потряхивал ею.

Она узнала таксиста. Пропихивать увесистую связку в узкую щель было неловко. Мегере пришлось, наконец, скинуть цепочку. В это время за её спиной зазвонил телефон. Она, не успев взять упорно протягиваемые ключи, схватила трубку – ждала звонка.

Серёга украдкой огляделся. Прихожая была очень просторная, на полу лежал толстый пушистый ковер. За дверью ванны била сильная струя воды – на хозяйке был надет купальный халат до пят.

– Только не надо капать мне на мозги, – цедила она в трубку.

Она одна в квартире, решил Серёга. Интуиция его никогда не подводила. Он точно знал, что женщина в квартире одна.

Мегера, разговаривая, совсем отвернулась. Хорошо, что не оглядывалась: не приведи бог, если бы она видела сейчас его лицо. Серёга схватил ее за твёрдую шею, другой рукой обнял сзади худое туловище, так чтобы её локти, как у солдатика, оказались плотно прижатыми к бокам, и поволок в ванную.

Ванна была до краёв полна водой. В запотевшем зеркале вместо своего лица Серёга увидел налившееся тёмной кровью пятно.

Непонятно, откуда в тщедушном теле бралось столько силы. Андрею не только с ним, с самим собой приходилось бороться: с готовым выскочить из рёбер сердцем, с дрожащими и позорно слабеющими руками.

Он надавил на её голову и погрузил в ванну. И не удержал: с такой силой, взболтнув воду, вырвалась голова. Он увидел в зеркале мокрое безумное лицо с хватающим воздухом ртом, но поймал голову и снова окунул. Навалился на её переломленное пополам, взбрыкивающее тело в задравшемся халате, на голые худые ягодицы, и держал до тех пор, пока судороги, сотрясавшие её и его тело, не затихли, и руки перестали бессильно ползать под водой и ощупывать и опираться о дно и стенки ванны.

Серёга поднял обмякшие ноги и перекинул в ванну – вода вскипела, хлынула через край. Халат на её спине вздулся пузырём, по нему гулко застучала струя воды. «Так вот как это бывает, – думал он. – Так вот как это бывает…»

Поживи, посопротивляйся жертва ещё минуту – и под победное гоготание сама утопила бы в ванне Серёгу. Сам убийца был едва жив. В желудке что-то живое корчилось, ворочалось…

– Только этого не хватало, – услышал он как сквозь вату вскрик. Утопленница, отнеся от уха трубку, всматривалась в его лицо. – Да его рвёт! Господи, ковёр! Тата! Нажрутся с утра… Тата же!

Вдруг появилась девушка в пушистом халате. Он ничуть не удивился, узнав Наташу. Напротив, её появление здесь было продолжением естественного хода событий.

– Опохмелиться захотел, вот и припёр с ключами… Тата, отверни ковёр – изгадит. Алкаш! – она куда-то пошла. Под халатом энергично двигались худые ягодицы, за которые он только что заталкивал её в воду.

Когда Наташа, переглянувшись с мегерой, взяла ватку с нашатырём, он со злобой, слабо ударил её по руке, ватка упала на ковёр. Грязно выругался, хотя ни в школе, ни в армии не матерился. Кажется, стало чуть легче.

У подъезда опустился на скамеечке рядом со старухой, чей плед был уже густо припорошён снегом. Рукой копнул шершавый серый наст, вынул пригоршню льдистого снега. Начал прикладывать ко лбу, пока по лицу не потекли ледяные струйки, потом стал жадно кусать его.

Старуха пошевелилась и сказала:

– Кошки гадят на снег. Разве можно исть снег-то?

Машина с именем чужой любовницы преданно ждала его на стоянке.