Знаете, когда приходит старость? Когда на входных дверях прикрепляешь листок-напоминалку, который в панике кричит:

«КОШЕЛЁК! ГАЗ! ТЕЛЕФОН! КЛЮЧ! УТЮГ! БЕЗМОЗГЛАЯ СКЛЕРОТИЧКА!» Последнее не пишется, но подразумевается.

Мама впервые прикрепила на дверь такую напоминалку в 80 лет. Рита – в 46. Налицо ранняя регрессия, если не сказать: явная дегенерация и деградация. Приехала, голубушка.

Когда приходит старость, перестаёт биться звонкое сердечко будильника на прикроватной тумбочке. Стрелка звонка навсегда остановилась на отметке в 6. 50. Стрелка тоже была трудоголиком, неподкупно и неусыпно поднимала Риту на работу, ни разу не подвела. За четверть века вросла в свой штришок, и если её сдвинуть, в этом месте обнаружится глубокая бороздка, въевшийся рубец, 25-летний шрам. Своего рода производственная травма.

Старость приходит, когда в присутственных местах, увидев пенсионное удостоверение, с тобой начинают разговаривать громко, внятно, чётко произнося слова, ласково заглядывают в глаза. То есть ещё вчера ты была нормальный человек, а сегодня – полоумная старуха и глухая тетеря.

Ещё старость приходит, когда твой телефон умирает, и с днём рождения и Новым Годом тебя поздравляют «Яндекс» и «Майл ру», ну ещё пара подружек.

В первую неделю пенсионерства Рита прыгала, как маленькая девочка, сбежавшая с уроков. Такое непривычное восхитительное чувство парящей лёгкости и свободы: когда хочу, тогда встаю, что хочу, то делаю, куда хочу, туда иду. Впрочем, скоро выяснилось, что идти особо некуда и делать особо тоже нечего. Не на курсы же йоги, танцев живота, и не в школу оригами и икебаны, куда звала пара подружек, и где маялись дурью и бесились с жиру такие же крепкие моложавые пенсионерки.

Сейчас Рита обратилась бы к дамам в возрасте: не торопите пенсию, дурашки! Всю жизнь у человека есть Цель. Родился – прямая тебе дорога в ясли. Из яслей в садик. Из садика в школу. Из школы в вуз. Из вуза на работу. С работы на пенсию. С пенсии – …?

То-то и оно. Всегда туда успеем. Чего вам Рита и советует: не то-ро-пи-тесь. Все там будем.

Будь жива мама – была бы маленькая семья. Но мама ушла в одночасье, сильно подведя Риту. Дом продолжал быть туго набит присутствием мамы: её запахом, её вещами, эхом её басовитого голоса.

Откроешь книгу – а оттуда выпадет, вместо закладки, открытка, присланная маме с другого конца страны каким-нибудь учеником-раздолбаем, а нынче большим человеком.

Или на титульном листе – в весёлых, совсем не учительских завитушках, надпись: «Милому Ритёнышу в День её Ангела». Целый шкаф книг, подписанных «Ритатусиками» и «Ритусёнышами», искапанных Ритиными слезами. Мама была очень тонким человеком, но с сюсюкающими прозвищами вкус её явно подводил.

Однажды Рита вытерла слёзы, решительно связала книги в пачки и вызвала такси. На пару с таксистом забили целый багажник и поехали туда, где книги нужнее всего: в местное СИЗО.

Там стукнули в первое попавшееся оконце в кирпичной стене: «Книги нужны?» – «Нужны». Вышли два дюжих хлопца в тюремных робах. Без лишних слов, под присмотром библиотекаря нагрузились связками, как верблюды, скрылись в скрежещущих до мороза по коже, железных лабиринтах. По тому, как парни жадно, только что не облизываясь, поглядывали на книги, Рита поняла: не ошиблась адресом.

А сама осталась томиться в полупустой квартире дальше. Оказалось, время – вполне живое и материальное понятие. Рита ощущала его, времени, вязкую, плотную консистенцию вокруг. Оно сгущалось, уплотнялось, молчаливо выжидало, подступало, обволакивало, сдавливало, душило безглазой безмолвной массой. Сводило с ума.

Будь у Риты муж – совсем другое дело. Но муж объелся груш ещё в первый год супружества. Есть народная примета: если жена повесит сушиться бельё и пойдёт дождь – значит, муж изменяет. Рита постирала паласы и ковры, развесила на верёвке во дворике – и хлынул ливень с градом и девятибалльным ураганом. Вы представляете себе количество и качество измен?…

Муж был неплохой человек, но они с Ритой не совпали. Медлительной Рите нужно было время проснуться от холодноватого девичества. Ожить, расправить чуть мятые листочки, протереть сонные глаза: ах, весна! ах, солнце! А он был нетерпелив, горяч, требователен…

Не ищите ландышей в месяце апреле. Ну да чего там, дело прошлое. Муж скрылся за горизонтом, свински утянув с собой не родившихся Ритиных детей и внуков.

Возможно, Рита нашла бы, от кого родить. Но мужчин (так считали окружающие) пугала её манера одеваться. Даже мама говорила: «Рита, посмотри в зеркало, на кого ты похожа?» А она одевалась, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание, ибо коротенький век ландыша увядал, он сморщивался и желтел.

Трикотажные старомодные платья не скрывали, а выпячивали фигуру «яблоко». Все силы и средства были брошены на яркую крупную бижутерию и аксессуары. Броши в виде великанских насекомых-мутантов, совершенно как будто живых, с их жвалами и хелицерами. Казалось, вот-вот они оживут и, шевеля усиками и скрипя хитином, переползут с Ритиной кофточки на вас. Бр-р! Риту за глаза называли «женщина с тараканами».

После сорока резко поменяла энтомологическую тематику на сентиментальную флористическую. Перешла на совершенно невозможное количество искусственных цветов и цветочков, приколотых, пришпиленных повсюду: от шляпки до подола.

Дешёвые заколки, браслеты, ожерелья в виде постукивающих пластмассой чашелистиков, тычинок и пестиков. Аляповатые цветастые платья. Предпочтение отдавалось розам: от гигантских, похожих на капустные кочаны, до микроскопических, от которых рябило в глазах. Теперь, хихикая за спиной, её называли «женщиной в жутких розочках».

Много они понимали.

Рита разлепляла глаза в девять часов. По привычке взглядывала на будильник, тоже вышедший на заслуженный отдых. Вставала, вяло махала руками-ногами: делала гимнастику. Не умывшись и не почистив зубы (а для кого?), варила кофе. И, послонявшись по квартире, ложилась смотреть телевизор. То есть сначала садилась в кресло, но оказалось, что идеальная поза для смотрения телевизора – лёжа на диване.

Выяснилось: пока Рита 25 лет работала, в телевизоре кипела собственная бурная жизнь. Появились свои любимые и нелюбимые передачи. Потом бурно обсуждали с подружками.

«Давай поженимся» было предсказуемо и оттого скучно. По престарелым женихам сразу угадывалось, кто умный, а кто лопух. Умный выбирал ум и доброту. Лопух – красоту и молодость. Думал не головой, а головкой.

Медицинские передачи иногда напоминали день открытых дверей в дурдоме. Теперь было ясно, почему в районной поликлинике остро не хватает врачей: все они дружненько двинули на телевидение в шоу.

«Модный приговор» тоже не потрафил Рите с подружками. Стилисты халтурили: одевали красотку с фигурой 90 х 60 х 90 в растянутые треники, смывали макияж, стягивали немытые волосы резинкой – и выпускали на подиум. Так любой дурак сможет, Рита обижалась. А вы попробуйте преобразите толстушку или худышку с нестандартной фигурой, например, «яблоко».

Впрочем, секреты женского преображения Рита с подружками быстро вычленили в трёх китов: корректирующее бельё, причёска и прямая походка с улыбкой. Всё. Собственно одежда играла десятую или даже сто десятую роль. Не проведёте, милочки.

А вообще… У Ильфа и Петрова жители города Н. рождались лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и быть погребённым конторой «Милости просим!» Нынче, по замыслу телевизионщиков, люди рождались для того, чтобы:

– сделать ремонт в доме,

– принять участие в кулинарном шоу,

– вылечиться от грибка стопы,

– уйти и не вернуться с экстрасенсами в поисках умерших.

Одна отрада: канал «Старое доброе кино». В тысячный раз смотрела фильмы из детства, из юности. В «Маленькой Вере» переживала больше не из-за перипетий в судьбах героев, а сочувствовала соседям. Каково им было, бедным: с полуночными разборками Негоды, Соколова, Назарова и Зайцевой? С громкой музыкой, ором, суицидальными попытками и кровопролитием…

У Риты за стеной жила такая нескучная семейка. Маленькая Вера местного разлива, её мама и муж Валик. Маленькая Вера была отнюдь не маленькая, а имела очень даже крупную комплекцию. Она служила охранницей на заводе.

Рита подозревала: для приёма в охранники для всех женщин мира существовал свой корпоративный фейс-контроль. Сожжённые пергидролью блондинки, с килограммом туши на ресницах, одетые в юбки по это самое. Прочие соискательницы конкурс не проходили.

Мама Маленькой Веры трудилась санитаркой в интернате для детей-инвалидов. Интернат находился на окраине города, окружённый трёхметровой бетонной стеной. Когда завод развалился и заводскую охрану расформировали, устроила к себе дочку. Туда же паровозиком протащила зятя Валика.

Именно протащила: в интернат для детей-инвалидов можно было устроиться только по крутому блату. Брали людей проверенных, трудились династиями, передавали должности, как самое ценное наследство.

Маленькая Вера и её мама имели педагогическое образование, но идти в нормальную общеобразовательную школу – ещё чего, не дождётесь! С нынешними неуправляемыми школярами реально справиться разве что до зубов вооружённым вертухаям на вышках. То ли дело детки в инвалидных домах: ангелочки, любо-дорого с ними работать.

Валик вернулся из армии с испорченными нервами. Тёща жалела зятя: в части молоденьких солдатиков гнобила этническая группировка. Валик изгонял из памяти негативные воспоминания водкой, матом и агрессией. «Эх, мама, если б вы видели, как нас… Если б знали!»

Маленькая Вера не разделяла материнской жалости и исправляла Валика грубыми физическими методами. От этих методов Ритина стена по ночам тряслась и осыпалась штукатуркой. А если запикивать несущиеся при этом от соседей нецензурные вопли, то получился бы один сплошной большой «пик».

И вот эти люди работали с маленькими ангелами за трёхметровой бетонной стеной и контрольно-пропускным пунктом. В КПП сидел развалившись Валик и играл в танчики. Когда его отвлекали посетители, он нервничал и едва сдерживал ярость. Иногда не сдерживался.

В этот раз он тоже было рванулся, заскрипев зубами. Но узнал тёщу с соседкой тётей Ритой, смягчился и пропустил их на строго засекреченную территорию. Рита шла и замирала от собственного безумства. Дело в том, что она хотела усыновить ребёнка-инвалида. Или хотя бы взять опеку.

Мама Маленькой Веры отговаривала её, что это заведомо проигрышная затея. Что здоровых-то не больно дают, а уродов (она крутила пальцем у виска).

– Пенсию, что ли, хочешь хорошую за калеку получать? – наконец, уважительно осенило её.

Как ей объяснишь, что Рита перестала спать по ночам? Ночь превратилась в маленький персональный ад.

Она ворочалась и думала, что вот она здесь, а дети в это время заперты в бетонном периметре с грубой твёрдой женщиной, драчуньей и матерщинницей Маленькой Верой и с Валиком с испорченными нервами. Рита спасёт хотя бы одного малыша. Хорошо бы, он был похож на Риту.

Директор, ухоженная дама в пышном бархатно-шёлковом розово-голубом, как французский альков, кабинете, смотрела на Риту профессиональным прищуренным глазом, обведённым карандашом Л, ЭТУАЛЬ. Рассматривала волосы, схваченные идиотским ободком в форме веночка, клипсы-розочки в ушах…

И всё-превсё понимала про эту возрастную тётю. Что явных диагнозов у посетительницы, конечно, нет, но что в голове у неё ползают тараканы – это точно. Такие слегка обалделые, как от средства «Машенька», большие тараканы. Тараканы в цветочек.

В коридоре Риту обступили выведенные нянькой, тихие, изолированные от мира, как преступники, дети. «Мама пришла!» – говорили десять пар детских глаз.

В нескольких метрах за бетонной стеной шла мирная жизнь: ни тебе взрывов, ни обстрелов и дымящихся воронок, ни гор трупов. Работали магазины, бегали автобусы, играли дети, невозмутимо ходили, ели и спали взрослые люди.

И это был никакой не триллер и не ужастик с канала ТВ-3. Потому-то от обыденности происходящего стыла кровь в жилах, ледяней, чем от самого страшного триллера и ужастика.

Ничего бы у Риты не получилось, если бы не её старая знакомая из отдела опеки. И даже несмотря на мощное покровительство, Рите пришлось преодолеть бог знает сколько препон.

В кабинетах на Риту, на её покачивающиеся, постукивающие пластмассовые цветы тоже смотрели намётанным женским глазом и тоже делали соответственные выводы. Потому что понятно же, что человек в здравом уме и ясной памяти на такой шаг не пойдёт. Но собранные справки подтверждали, что Рита не состояла, не привлекалась, не участвовала, не разделяла, приводам не подвергалась, сочувствовала и имела благоустроенное жильё с раздельным санузлом и подходящим метражом.

Рита поняла, что если будет выбирать ребёнка по внешним данным, то совершит предательство по отношению к остальным. Она просто зашла в указанную группу, зажмурилась и погладила чей-то вихорок. Открыла глаза.

Перед ней стояла крошечная чёрненькая девочка, абсолютно не похожая на Риту, с блестящими смородиновыми глазками. Она смотрела куда-то немножко мимо Риты косеньким взглядом. Это оказалась слабовидящая девочка Соня. По сопроводительным медицинским документам, она имела кучу побочных диагнозов с труднопроизносимыми названиями: начиная с буквы «А» и заканчивая буквой «Э».

Пара подружек навсегда потеряла Риту как сподвижницу по гимнастике тайцзинюань, по урокам фэн-шуя, по школе духовного усовершенствования или хотя бы в качестве диванного телекритика. Подружки досадовали и пытались открыть ей глаза. Рассказывали реальные ужасы-ужасы.

Вот недавно одна молодая пара удочерила крошку, души в ней не чаяла, особенно папа. Заболеет – ночами с рук не спускал своё сокровище, сопельки ей высасывал. А сокровище чуть на ножки встало… Пьянки-гулянки, ранние беременности, наркотики, кражи. Из дома перестали выпускать – пообещала дом поджечь. И подожгла – хорошо, успели потушить.

До последнего терпели, особенно папа. Решили отказаться от приёмной дочки – журналисты и детские омбудсмены налетели, срамили, срамили, на всю область ославили.

Молодой паре пришлось всё до нитки с себя продать: дом, дачу, машину – лишь бы от сокровища руками-ногами отбиться. Сами с нищенской сумой вырвались и уехали куда-то на край света подальше от срама. Рады – не рады, что хоть живы остались. Вот!

Пара подружек настойчиво внушала подобные мысли – Рита гнала мысли от себя. Они вбивали подозрения в её сознание – она выдёргивала их, как гвозди. Ловила на себе косенький строгий, старчески умный взгляд девочки. Сонечка видела Ритины метания. Рита чувствовала себя нашкодившей девчонкой.

Потом стало не до рефлексий. Некогда. В первые недели Сонечка целыми днями сидела как роботик, там, куда посадят. («Тебя надули! – догадалась пара подружек. – Она слепоглухонемая!») Действительно, девочка не предпринимала ни малейшей попытки не то что встать, а даже поменять позу, пошевелиться. Бессмысленно держала в ручке куклу, потупив глазки в пол. Из открытого ротика тонкой стеклянной нитью стекала слюнка, она её не вытирала.

«Олигофренка! – дула в уши пара подружек. – Мало диагнозов, так ещё и олигофрения».

Только через месяц Сонечка начала оживать, оттаивать. Рита поняла: в казённых заведениях маленькие дети замирают, как бы впадают в анабиоз. Это у них такая защитная реакция, чтобы выжить. В природе детёныши, потерявшие мать, тоже ведь в первое время благоразумно распластываются по земле и не дышат, пытаются слиться с окружающей враждебной средой. Включается инстинкт самосохранения.

Через месяц Сонечка осмелела настолько, что позволила себе заплакать: робко, осторожно, абсолютно беззвучно. Великий ледниковый период отступал. Толщи льда внутри неё начали растапливаться, она оттаивала в прямом смысле – водичкой через глаза, через носик и даже немножко через уши.

Там, где она жила, на плач никогда не обращали внимания. Взрослые тёти в это время оживлённо разговаривали, смеялись, сплетничали, обсуждали свои дела. Детский плач был рабочим фоном, слегка досадным, но за вредность здесь приплачивали.

А природа требовала: «Плачь, ты живая». Даже в природе зверята пищат и скулят, их жалеют и облизывают мамы. А если мамы нет, есть шанс, что на плач придёт и подберёт, и выкормит чужая звериная мама. Ну, или сожрёт и прекратит мучения. Но дети жили не в природе, а в человеческом интернате.

Ещё заметила Рита: Сонечка обожала производимые над ней медицинские манипуляции. Даже самые неприятные и болезненные: укол в попку, смазывание горлышка люголем, закапывание в носик щиплющих капелек, удаление занозки. Только стоически покряхтывала («Мазохистка! Маленькая извращенка!»-ахнула пара подружек).

Но Рита понимала: насколько дети в казённых домах задыхались в вакууме равнодушия, без крошечки, без капельки любви. Когда тёти в белых халатах брали малыша твёрдыми руками и уводили на процедуры, остальные бросали игрушки и смотрели ему вслед зачарованно, с завистью вложив пальчики в рот. Ведь счастливчика чем-то выделили, ему достался скудный знак внимания: пусть даже в виде небрежно и больно сунутого под мышку градусника или торопливого взятия крови из пальчика.

Покупая детский шкаф, Рита думала, что он будет забит детскими вещами. Но половину полок пришлось выделить под толстые папки сколотых товарных чеков и квитанций.

В отделе опеки и попечительства дама-специалист надевала очки и дальнозорко отводила от себя квиток. Подозрительно зачитывала вслух: «Рыба минтай. Она у вас почему-то через день идёт. Рыбу, говорите, любит? Пятилетний ребёнок? В первый раз слышу. Ну-ну». Трескай, мол, дальше, зажрись своим минтаем.

«А что это у вас в один день отбита телятина 3 кг? День рождения справляли, соседских детей приглашали? А это уже нецелевое использование. Эдак вы, мамочки, на детские деньги застолья с дружками будете справлять, а государство плати…»

Красная как рак от стыда Рита писала унизительные объяснительные. Чувствовала себя воровкой, руки тряслись от обиды, уши полыхали.

А Сонечка плохо видела, ударялась о предметы и набивала шишки и синяки (снова медицинские освидетельствования, обещания отобрать ребёнка и даже завести уголовное дело об избиении). Если бы Сонечку держали в манеже с грудниками, как в интернате – синяков бы, разумеется, не было. Но Рита терпеливо учила её ходить с тростью.

– Сонечка, видишь, я закрыла глаза? Я ничего не вижу. Моё первое желание: вытянуть руку и ощупывать предметы на пути, да? Но рука короткая. Но у нас есть палочка-выручалочка, как бы продолжение нашей руки. И мы можем потрогать табурет с острыми углами…

Сонечка с пронзительным криком отталкивала трость, будто её когда-то били ею по бестолковым ручкам. Рита снова и снова терпеливо брала трость. Зажмуривалась, шла, ощупывая предметы, нарочно «спотыкалась», «падала» и «ушибалась».

Разыгрывала целые спектакли, театр одного актёра. Сонечка хохотала, хлопала в ладоши, бросалась помогать «незрячей» маме Рите. Перестали бояться трости!

Всё потихоньку нормализовалось, главное: великое терпение. К Сонечке возвращались нормальные человеческие реакции. Она хохотала, когда смешно. Плакала, когда грустно. Капризничала, когда была не в духе.

Возвращаясь из садика, с порога сбрасывала сапожки и мчалась к коробке с игрушками, помогая себе для скорости локотками, пыхтящими губами. Когда Рита ложилась отдохнуть, ходила на цыпочках и грозила себе пальчиком. Однажды Рита проснулась от ощупывающих её лицо ручек и горячих слёз, дождём падавших на её лицо.

– Мулечка, я подумала, ты больше не проснёшься! Мулечка, миленькая, не оставляй меня!

Рита схватила замурзанный комочек, завернула в плед. Под ладонью, под фланелевой пижамкой, под худенькой грудной клеткой трепыхалось живое сердце.

«Мулечка» – сокращённо от «мамулечка». И сладкий венец маминых мечтаний: «Я сама!» – когда дело касалось непослушных шнурков, пуговиц, посуды, плетения косичек, кукольных постирушек… С характером девка росла.

Звонкое сердечко будильника снова усердно застучало: к восьми нужно увести Сонечку в садик, потом записаться к лечащему врачу.

Звонков на мобильник столько, что Рита, извините за подробность, в туалет с собой вынуждена телефон таскать. Звонят из садика: Рита возглавляет родительский комитет. Из реабилитационного центра: её назначили ответственной за чаепитие и праздник мыльных пузырей. Из общества слепых: поступили новые детские брайлевские и аудиокнижки. Не поможет ли Маргарита Алексеевна подготовить мероприятие для слепых и слабовидящих деток? Вечером – встреча с волонтёрами.

А ещё нужно успеть ответить на многочисленные электронные письма мам и пап деток, имеющих те же диагнозы, что и Сонечка: от буквы «А» до буквы «Э». Самой задать вопросы, посоветоваться… Увы, болезни от «А» до «Э» всего лишь до поры до времени затаились, выжидали момент, чтобы поднять голову и оскалиться…

После садика они идут в библиотеку, Сонечка пританцовывает от нетерпения. Она просто глотает книги. Отдаёт предпочтение не звуковым, а бумажным, пухлым огромным брайлевским фолиантам.

Иногда Рита берёт и испуганно рассматривает мягкие розовые пальчики: как она их до мозолей, до крови не сотрёт, водя по жёстким пупырышкам «слепого» шрифта?!

На полпути Сонечка преисполняется благодарности, обнимает и утыкается в тёплые мамины колени. Гладит цветастую юбку: огромные, похожие на кочаны капусты, розаны по белому полю:

– Мулечка, какие у тебя цветы, ни у кого таких нет! Ты моя самая красивая женщина в мире!

Однажды вечером в прихожей раздался звонок. «Динь-динь!» – пронзительным колокольчиком продублировала Сонечка, чтобы мама в кухне услышала. В дверях стоял симпатичный мужчина, коротко стриженый, примерно Ритиных лет. Кого-то он напоминал, явно публичный человек. В руке мужчина держал книжку, завёрнутую в газету.

– Нет, нет, – заторопилась Рита. У неё не было времени и желания беседовать ни с евангелистами, ни с адвентистами седьмого дня, ни со служителями Церкви Святой Веры и пр.

– Я просто хотел вернуть вам книжку, Рита, – в свою очередь, заволновался мужчина, – и сказать, как она мне помогла в трудные дни.

За спиной мужчины просматривалась большая коробка с тортом. Проповедники с тортами не ходят.

– Откуда вы знаете моё имя? – насторожилась Рита.

Чтобы объяснить, гостю пришлось открыть книгу, а для этого пришлось передать торт хозяйке. На титульном листе открылись родные, родные фиолетовые завитушки: «Пушистому Ритёнышу от мамы».

– Там ещё много других книг было, – рассказывал мужчина за чаем. – Разными смешными хорошими именами вас мама называла: Маргариткой, Ритусёнышем… Вся камера книги взахлёб читала. А я воображал себе уютную комнату: абажур, чай, корзиночку с домашним печеньем. Мама с дочкой сидят…

Так и есть. Мамы нет, но за столом снова сидят, несколько в ином составе, мама с дочкой.

Рита вспомнила: про этого мужчину писали все газеты города, показывали в местных теленовостях: вот его заковывают в наручники, вот он за прутьями клетки, вот его выпускают из заключения. И фамилию вспомнила: Миронов.

В тюрьму Миронов угодил по навету товарища по бизнесу. Через полтора года выяснилось: Миронов не виноват. Выпустили из тюрьмы, не возместив ни моральный (жена с детьми ушла), ни физический (здоровье дало сбой), ни материальный вред (бизнес отжали).

Даже не извинились. Типа, чеши отсюда и скажи спасибо, а то и упечь могли: как два пальца обос… В последнее время государство на самом верхнем уровне базарило по фене, приводя в восторг простых граждан своей человечной простотой.

Единственно: в качестве утешительного приза Миронову разрешили унести с собой списанную, зачитанную до дыр книжку со штампом «СИЗО Љ…» С открыткой-закладкой внутри.

Сонечка с важно насупленным личиком хозяйничала: гремела витыми мельхиоровыми ложечками, тащила сливочник и вазочку с вареньем. Большую бабушкину синюю чашку подвинула гостю, вскинув на него серьёзные глаза:

– Это тебе, папа.