Открывая дверь моего кабинета, я слышу телефонные звонки. Смахивая по пути со стола книги, тетради и будильник под стеклянным колпаком, я проскакиваю мимо и хватаю трубку телефона, стоящего на книжной полке.

– Профессор Адамс, могу ли я чем-нибудь помочь вам? – Я не обращаю внимания на разлетевшиеся по полу стеклянные и металлические детали. Эти часы уже больше никогда не зазвонят.

– Что там за грохот? – спрашивает Питер, зная, что размеры моего кабинета позволяют мне дотянуться до всех четырех стен, не вставая со стула.

– Я рада, что ты полюбил меня не за грациозность, – говорю я, прежде чем пуститься в объяснения.

– Да, я тоже рад, что я полюбил тебя не за грациозность. Сможем мы встретиться в музее во время ланча? У меня для тебя сюрприз.

– Какой сюрприз?

– Если я скажу, то он перестанет быть сюрпризом.

– Ну и пусть перестанет.

– У меня есть два билета на выставку Хельги.

– На какое время? В час дня у меня последнее занятие. – Я не знаю, зачем говорю ему это. Он выучил мое расписание наизусть.

– В два мы пообедаем. Мухаммед подменит меня. А билеты на три часа.

– Здорово.

– Я подожду тебя у кабинета.

Я едва не отказалась. С одной стороны, мне страшно, что коллеги поймут, что он мой любовник, но с другой стороны, ведь я не обнаглела до такой степени, чтобы встречаться с любовником у себя в кабинете.

– Как там твой Дэвид?

– Не ходил на работу ни вчера, ни сегодня, в общем, он действительно болен.

В понедельник Питер мне не звонил. Можно было предположить, что он рассердился на меня за то, что я не вернулась к нему в воскресенье, но знаю, что Питера не расстраивают подобные вещи. Политика, какая-нибудь глупость, республиканцы – все это может вывести его из себя. Бессердечие и жестокость могут привести его в ярость. Но он способен понять обычные житейские ситуации. Вчера я пару раз пыталась дозвониться до него, но телефон был занят.

– Может, тебе лучше поскорее вернуться домой? – В его голосе звучит лишь искренняя озабоченность.

– И потерять такие билеты? – Он знает, что мне очень хотелось попасть на эту выставку. – Где ты раздобыл их?

– Да есть у меня кой-какие связи, – говорит он.

В этом я не сомневаюсь. Его киоск приобрел в Бостоне бешеную популярность. Три года подряд завоевывая приз за «Лучшую средневосточную кухню» на конкурсе «Бостонский феникс», он привлек к себе клиентов со всего города. И теперь он уже на дружеской ноге с мэром и большинством членов Городского совета, труппой Бостонским балета и множеством местных знаменитостей.

Музей изобразительных искусств находится в трех минутах ходьбы от Фенвея. Заботясь о процветании нашего колледжа, Совет правления построил новое здание, оборудовав там два закусочных заведения. В буфете предлагались легкие фруктовые закуски, сыр и кондитерские изделия.

– Я заказал столик в ресторане, – говорит Питер.

Это заслуживает еще большей благодарности, учитывая, что в кафе тянется длинная очередь. Ресторан находится на втором этаже. При входе висит сегодняшнее меню, где особое внимание уделено форели и устрицам. Последний раз, когда мы ели здесь форель, Питер рассказывал мне, как два года назад бродил летом по Пиренеям, осматривая Катарские твердыни и ночуя в палатках. Он подружился там с одним парнем, и они ловили форель и жарили ее на углях костра.

Я слушала его историю и завидовала… завидовала тому, что он пробовал свежезапеченную форель, завидовала попутчику, который странствовал вместе с Питером по Франции, и огорчалась, что меня там не было. Когда я поведала ему об этом, он обнял меня и сказал:

– Чувства не бывают глупыми. Глупыми могут быть только порождаемые ими поступки.

– Пожалуйста, посадите нас за один из столиков Джона, – попросил Питер встречающую посетителей распорядительницу.

Если смотреть на нее прямо, она кажется совсем лысой оттого, что ее волосы туго стянуты на затылке в пучок. Она усаживает нас за столик рядом со статуей греческой богини, олицетворяющей виноделие. Богиня держит в руках гроздья винограда, и нижняя гроздь нависает прямо над левым ухом Питера.

К нам подходит Джон, которого мы назначили «нашим официантом» (после недавнего шестого посещения этого места).

– Привет, друзья. Рад видеть вас.

– Что хорошенького у вас есть сегодня? – спрашиваю я.

– Устрицы свежие, только что выловленные. Сам пробовал, – говорит Джон.

Последние три раза, когда мы заходили сюда, он высказывал свое мнение обо всем, что мы заказывали. В ожидании заказа Питер вертит в руках вазочку с одинокой гвоздикой. Я кручу бокал с вином. Мы стараемся чем-то занять наши руки, хотя на самом деле нам хочется сплести их вместе. Однако мы хватаемся за эти посторонние стеклянные предметы, ведя себя в общественном месте как вполне приличные прелюбодеи.

Джон приносит заказанные нами блюда. Брокколи с голландским соусом и картофельное пюре с ломтиками ананаса. Все продукты настоящие, не консервированные. При виде еды я испытываю приступ тошноты. Мне едва удается добежать до дамской комнаты. Сполоснув лицо и рот, я чувствую себя лучше.

Питер ждет меня у двери.

– Что случилось? Ты в порядке?

– Меня вырвало. Запах, наверное, не понравился.

Питер просит Джона принести мне чашку мясного бульона. На поверхности плавают кусочки зеленого лука. После нескольких глотков мои руки перестают дрожать. Мы сидим в ресторане почти до трех часов. Питер заказывает колу, надеясь, что переход от соленого к сладкому успокоит мой желудок. Мне уже и правда лучше. Проклятье, не хватало только заразиться гриппом от Дэвида.

При входе в выставочный зал мы берем напрокат магнитофоны. Уверенный голос гида напоминает нам о том, на что стоит обратить внимание. Выставка оправдала мои ожидания. Разглядывая работы Хельги, я вспоминаю, как два года назад я делала доклад в Южной Каролине. Мне надо было чем-то занять свободный час, и я забрела в местный музей на выставку Уиета. Пройдя половину залов, я направилась к выходу. По улицам сновало множество народу, но в музее я оказалась единственным экскурсантом.

Музейный сторож, бодрый старичок лет семидесяти, с короткими седыми бачками, сказал:

– Мадам, вы еще не все посмотрели. Я взглянула на часы.

– Вечно вы, американцы, слишком торопитесь. – Он повел меня обратно в музей. Из-за собственной вежливости я опоздала на лекцию на пять минут. Но меня дождались, поскольку доклад делала именно я.

Время от времени Питер спрашивает, как я себя чувствую. Я говорю ему: «Отлично». Мне все очень нравится, однако я еле передвигаю ноги от усталости.

Около нас останавливается женщина – на вид ей около тридцати – в потрепанных джинсах и футболке с перекинутой через руку длинной норковой шубой. Она напряженно прислушивается к замечаниям прокатного магнитофона. Я замечаю, что Питер смотрит на нее. Меня раздражает ее молодость, и я задумываюсь, перестану ли когда-нибудь ревновать его к более молодым и симпатичным женщинам.

Питер шепчет мне:

– Культурная маскировка, – так он обычно характеризует людей, одевающихся с претензией.

– И какова же маска? – спрашиваю я. Мои губы касаются его уха.

– Презренное богатство. – Значит, он не подумал о ней, как я подумала. Мне сразу полегчало, и я просто молчу в ответ.

За нами идут директор колледжа с женой. Здесь неудобно заводить разговор, и мы обмениваемся поклонами. Между Питером и мной – дружеская дистанция, и я надеюсь, что они не заметили нас раньше.

Пока мы осматривали выставку, начался дождь, придавший мокрым листьям особый запах, отличный от запаха весеннего дождя. Мы как раз подошли к парковке, когда зажглись уличные фонари.

– Тебе надо ехать домой? – спрашивает Питер.

Мне надо, но я не хочу. Грех с Питером лучше, чем безгрешность с Дэвидом. Кроме того, я не в состоянии сейчас вести машину. Мы заезжаем проверить киоск. Мухаммед заверят нас, что все будет в порядке.

Поворачивая ключ в замке, Питер бормочет что-то нечленораздельное. Зайдя в дом, он сразу берет собачий поводок, и тут же звонит телефон.

– Возьми трубку, пожалуйста.

Я обожаю, когда он позволяет мне отвечать на телефонные звонки и забирать его почту. Значит, он не боится, что я нарвусь на какую-нибудь другую его пассию.

Звонит Джуди. Питер с Босси возвращаются, и он начинает готовить чай, а я восседаю на подушке, непринужденно болтая по телефону.

– Ну как, заметила Саша замену Франка Н. Штейна? – спрашиваю я.

– Она заметила, что он похорошел, но сегодня утром она точно узнала, что мы устроили подмену.

– Откуда?

– Даже семилетняя девочка понимает, что самец морской свинки, проживший в одиночестве около года, не может иметь потомство.

– Подожди-ка. – Я прикрыла рукой микрофон. – Ты хоть понимаешь, что вы, умники, купили беременную крысу?

Питер берет трубку, чтобы поддразнить Джуди и поздравляет с ее новым статусом бабушки. Он отказывается приютить у себя одного из отпрысков, но предлагает помочь в выборе кличек.

– Марк заявил в свое оправдание, что антропологи должны разбираться в грызунах лучше, чем художники, – говорит Питер, повесив трубку.

Пока я звоню Дэвиду, Питер уходит за дровами, несмотря на то, что их более чем достаточно в том полированном сундуке, где он держит поленья. Он всегда стремится уйти, когда я разговариваю с моим мужем. Я не знаю, чем это объяснить – отстраненностью, вежливостью или нежеланием признавать мой семейный статус. Всякий раз, задаваясь таким вопросом, я медлю с ответом.

Дэвид говорит:

– Завтра я поеду на работу, и мне, должно быть, придется на этой неделе отправиться в командировку. – Он сообщает мне, что работал за компьютером, но тот постоянно зависал. Его голос звучит раздраженно.

– Где тебя носит? – спрашивает он, но успокаивается, услышав, что я занимаюсь со студентами. – Не задерживайся слишком поздно. Будь внимательнее на дороге. – В трубке слышатся короткие гудки.

Я приезжаю домой к девяти вечера. Завернув на подъездную аллею, вижу, что фасад нашего дома совершенно темный. Я нажимаю на кнопку пульта управления, двери автоматически открываются, и я вхожу в дом, освещенный лунным светом.

Сняв обувь, заглядываю в спальню. Домработница сменила постельное белье и проветрила комнату. Запах болезни выветрился, но в чистой постели никого нет. Сквозь шум воды из душа доносится своеобразная версия «Воспоминаний», которую насвистывает мой муж. Пар понемногу выползает из приоткрытой двери большой ванной комнаты.

Я переодеваюсь в зеленый махровый халат. В спальне стоит шезлонг, и я плюхаюсь в него в ожидании моей очереди. Дэвид выходит. Обернутая вокруг талии банная простыня доходит ему до лодыжек. Вьющееся за ним облако пара придает ему сходство с жутковатым, выплывающим из тумана призраком из фильма ужасов. Капли воды поблескивают на волосах его груди. Он приветствует меня:

– А, ты уже дома. Может, приготовишь мне чашку горячего шоколада? – Он целует меня в голову.

Я говорю, что приготовлю, но после ванны. Проскальзывая в ванную, я обхожу влажные отпечатки на коврике. Чтобы сесть в ванну, надо спуститься на три ступеньки. Обычно я принимаю душ, он находится в отдельной кабинке, но сегодня мне хочется отмокнуть в ванне. В изобилии взбитая мной пена полностью скрывает мое тело, как в рекламном ролике.

Я наслаждаюсь обволакивающим меня теплом и успокаиваюсь. Наконец-то голова моя до прелести пуста. К реальности меня возвращает Дэвид, он трясет меня за плечо, говоря:

– Просыпайся, соня.

Я натягиваю футболку Фенвейского колледжа с надписью «Дыхание весны» и заползаю в замечательно теплую постель, согретую электрической грелкой. Дэвид напоминает мне о горячем шоколаде. Откинув край одеяла, я слезаю с кровати, чтобы приготовить нам по чашке шоколада. Мы пьем его в постели и читаем. Он штудирует «Юридический вестник Новой Англии», а я погружаюсь в последний детектив Линды Барнез.

Поцеловав меня перед сном, он перекатывается на свою половину нашей широченной кровати. Когда мы проводим ночи вместе, мы спим обнявшись. Интересно, спали бы мы обнявшись, если бы проводили вместе каждую ночь, думаю я, засыпая.

* * *

Портьеры в спальне приподняты до восьми футов, но потоки утреннего света проникают сквозь всю стеклянную стену, поднимающуюся до деревянного потолка. Дэвид уже ушел. Зажав рот, я едва добегаю до ванной. Вернувшись в кровать и проспав еще пару часов, я просыпаюсь в прекрасном настроении. Температуры у меня нет, и я собираюсь идти на дневные занятия.

Порой у меня мелькает мысль, что именно я должна платить колледжу за то, что он предоставляет мне возможность преподавать. Я отношусь к занятиям как к своеобразному спектаклю. Студенты заряжаются моей энергией и возвращают ее мне для повторного использования.

Однако колледжу следовало бы платить мне в два раза больше за административную работу, которую я ненавижу настолько же сильно, насколько люблю преподавать.

Фенвей по сути своей самый материнский колледж. Так можно сказать, учитывая, что это сугубо женское учебное заведение, однако шовинизм здесь совершенно ни при чем. Руководство и преподаватели в общем и целом стремятся сделать все необходимое, чтобы предоставить способным молодым женщинам все возможности для хорошего старта в жизни. У нас дорогостоящее обучение, но есть также и солидные местные стипендиальные фонды для студентов, у которых нет средств на обучение. Но не только поэтому мне нравится преподавать в нашем колледже. Вопреки последним скандалам в политической и деловой жизни, я чувствую себя творцом, создающим некий микрокосм в земном мире. Или, возможно, вызывающим к жизни особую материальность старого микромира. И поэтому я испытываю чувство гордости от моей успешной работы.

Многие из наших девушек сталкиваются с серьезными трудностями. Как раз сейчас я наблюдаю за двумя студентками, которые находятся на ранних стадиях анорексии. Их оценки становятся все лучше, а сами они все больше худеют. После Дня благодарения я отправлю их к Джуди в оздоровительный центр.

А состояние другой студентки, Мэри О'Брайен, беспокоит меня еще больше, чем возможная анорексия. Я пригласила ее зайти ко мне в кабинет. Она уже второй год посещает мои занятия. Ей дали стипендию на учебу от благотворительной организации Хилла, как одной из девяти детей, первой в семье, поступившей в колледж. Она съехала с круглой отличницы почти до двоечницы. В ее глазах будто погас свет. И это беспокоит меня больше, чем ее плохая успеваемость.

Пряча пышную грудь за учебниками, Мэри входит в мой кабинет. Раньше она ходила с распущенными волосами, а теперь ее рыжая шевелюра стянута резинкой в хвост на затылке. Она выглядит бледной, хотя люди с таким типом кожи всегда кажутся бледными. В прошлом году она ходила с самоуверенным видом, едва не важничая, а сейчас робко сутулится.

– Вы посылали за мной, профессор Адамс? – Она переминается в дверях с ноги на ногу.

Я показываю ей на свободный стул, который с трудом удалось втиснуть в мой кабинетик.

– У тебя резко снизилась успеваемость. Она не смотрит на меня.

– Я знаю, – говорит она после долгой паузы.

Я молчу, позволяя новой паузе повиснуть между нами, в надежде, что Мэри сама заполнит ее. Отсчитывают секунды мои новые часы, купленные в аптеке за углом.

Мэри смотрит куда угодно, только не на меня. Это довольно трудно в помещении такого размерчика, как мой кабинет. По ее щеке скатывается слеза. Я выискиваю в ящике стола бумажные салфетки, которые всегда держу там на случай подобных разговоров.

– Что случилось? – Я подхожу и кладу руку ей на плечо. Она берет салфетку и теребит ее в пальцах. Она молчит. Я жду. Жду и жду.

– По-моему, я беременна.

Я встаю перед ней, и она утыкается головой мне в живот. Сквозь ее рыдания я разбираю отдельные слова:

– Не смогу сказать… па… он убьет меня… аборт… изнасилование… ужас…

Я поддерживаю ее. Она отстраняется от меня, ее рыжие волосы разлохматились и прилипли к щекам.

– Ты что-то сказала об изнасиловании. Где это случилось?

– В Фенвее.

– Когда?

– Три месяца назад, – всхлипывая, говорит она.

– Ты сообщила об этом охране?

Она отрицательно мотает головой. Я беру ее дрожащие руки в свои. Они холодны, как лед. Убирая волосы с ее лица, я пытаюсь сдержать гнев. Фенвей становится опасным местом. Каждый год нам приходится предостерегать наших девушек. И каждый год мы узнаем по крайней мере о трех изнасилованных студентках. Мэри сама живет в этом районе. Она могла бы быть поосторожнее, но ей не станет легче от моих упреков.

– Почему ты решила, что беременна?

– С тех пор у меня не было менструаций. По утрам меня тошнит. И я все время хочу спать.

– Ты не делала тест?

– Нет, – говорит она.

– Ладно, значит, с этого мы и начнем. Мэри! – Она поднимает глаза. – Ты же не одинока. Колледж сможет помочь тебе. Ты веришь мне? – Она отводит глаза. Я беру ее за подбородок, поворачиваю лицо к себе. Она прячет глаза, но я выразительно откашливаюсь, вынуждая ее посмотреть на меня. – Так ты веришь мне?

– Я не знаю, что и думать.

– Все будет в порядке. – Она почти успокоилась. Я дала ей возможность выплеснуть свои эмоции или хотя бы справиться с волнением. – Я хочу позвонить доктору Сментстки. Ты разрешаешь мне?

Мне становится гораздо легче от того, что я могу поручить ее заботе Джуди, она отлично умеет разрешать девичьи проблемы, гораздо лучше меня. Несмотря на хрупкий внешний вид, Джуди руководит оздоровительным центром железной рукой. Хотя железо прикрыто бархатом. Студентки и служащие обожают ее.

Пока Мэри переодевается в раздевалке, мы проходим в кабинет Джуди. Некоторые доктора развешивают на стенах свои дипломы. А у нее висят фотографии ее детей – своих и питомцев оздоровительного центра. Я коротко ввожу ее в курс дела.

– Бедная девочка. Кроме того, она слишком набожная католичка, чтобы решиться на аборт. – Джуди закуривает сигарету. У нас мало курящих сотрудников. Джуди дымит только на работе и только когда расстроена. Затянувшись «Кэмелом» без фильтра, она собирает с языка крошки табака. – Насколько я понимаю, отец отречется от нее, если узнает, что она беременна, даже не выясняя, что с ней приключилось.

– Ты встречалась с ее родителями? – спрашиваю я.

– Никогда. Но мы с ней много говорили о ее семье в прошлом году, когда она проходила практику в клинике, – говорит она.

Джуди оставляет Мэри в Центре на эту ночь. Девушка не в состоянии идти домой. Она зевает и трет кулаками глаза.

Джуди укрывает ее одеялом.

– Мы позвоним твоим родителям и скажем, что у тебя грипп.

Я на цыпочках выхожу из палаты, слыша, как Джуди говорит, что ее догадки подтвердились.

На следующее утро мы с Джуди созываем Экстренный совет. На его заседаниях обсуждается помощь студентам, попавшим в сложные ситуации. Формально весь педагогический и руководящий персонал колледжа входит в состав этого совета. Но, как правило, на собрании присутствуют старший преподаватель или заведующий отделения, у студентов которого возникли проблемы, и сотрудники, заинтересованные в оказании помощи конкретным учащимся. Это не значит, что у нас все прекрасно. Мы сталкиваемся с общими для всех заведений проблемами: властный нажим, неразумное руководство, обычная глупость. Однако они, кажется, исчезают, если кто-то из наших студенток попадает в беду.

Собрания Экстренного совета проходят в конференц-зале – так называемом Зале Победы.

Входя в эту отделанную дубовыми панелями комнату, ты словно попадаешь в прошлое. С потолка, украшенного изящной лепниной, свисает огромная люстра, она освещает восьмифутовый (около двух с половиной метров) стол, изготовленный в конце девятнадцатого века, во время войны между Испанией и США.

На стенах в золоченых рамах висят портреты бывших директоров колледжа.

В мраморном камине потрескивает огонь. За разведением огня следит вахтер. Я напомнила ему о собрании, встретив его сегодня утром в Пьюк-холле. По оконному стеклу постукивает ветка, словно призывая к порядку.

Джуди приходит после меня с Бобом Айвером, психиатром нашего колледжа. Проплывая как тень, он бросает темную папку на стол. Он одет в свои извечные вельветовые брюки, свитер с высоким воротником и твидовый пиджак.

Заведующая отделением, профессор Уиттиер, планирующая вскоре уйти на заслуженный отдых, быстро раскладывает по столу блокноты и карандаши. В этих блокнотах обычно делают какие-то записи, но их никогда не выносят из этой комнаты.

На самом деле их уничтожают, чтобы сохранить в тайне обсуждаемые дела. Открытое лицо заведующей обрамляет грива серебристых, зачесанных назад волос. Хотелось бы мне выглядеть так же хорошо к шестидесяти четырем годам. Но, должно быть, я выгляжу так в свои тридцать девять.

Возраст пугает меня сейчас больше, чем когда-либо. Питер намного моложе меня. Мэри Тайлер Мур выскочила замуж за молодого парня. И так же, как Джоан Коллинз, дорого заплатила. Но я ведь не суперзвезда, а самая обычная женщина. Я выкидываю Питера из головы, пытаясь сосредоточиться на деле Мэри О'Брайен.

Заведующая Уиттиер спрашивает:

– О ком пойдет речь?

Поскольку Экстренный совет может собираться по самым разным делам колледжа, приглашенные на него люди зачастую оказываются в неведении. Я сообщаю им.

Боб отрывается от чтения своих бумаг. Он засовывает их обратно в папку.

– Мэри? Она ведь у нас числится на хорошем счету.

Джуди наливает кофе из кофеварки в фарфоровую чашку. Оригинальный серебряный чайный сервиз стоит рядом с кофейным агрегатом. В далеком прошлом в этом помещении проводились чаепития. Наши студентки изучают не только теорию вычислительных систем, но и салонные манеры поведения, их готовят к любым жизненным ситуациям. Кофейный запах вызывает у меня приступ тошноты. Странно, обычно мне нравится аромат свежемолотого кофе.

Я вкратце излагаю ситуацию.

– Она была девственницей. Боб говорит:

– Да уж, малоприятное приобщение к сексуальной жизни. – Он бросает взгляд на заведующую Уиттиер, которая выглядит слишком добродетельной, чтобы разбираться в вопросах секса. Он вспыхивает.

Она подмигивает ему.

– Не волнуйтесь, Боб. У меня три дочери. Может, их даже больше, но это моя тайна.

Оживленная болтовня снимает напряжение, обычно царящее на таких собраниях.

– Эта девочка учится на стипендию. Она не может позволить себе аборт. Ей не по карману даже автобусный билет до Вустера, – говорит Джуди.

Заведующая Уиттиер говорит:

– Мы можем задействовать фонд Алтеи. Эти деньги тратятся на студентов лишь в чрезвычайных случаях. Мы покупали на них авиабилеты и оплачивали долги в казино. Фонд назван по имени его основательницы Алтеи Джонс, дочери крайне консервативной британской семьи. Ее арестовали во время демонстрации, участники которой выступали за освобождение трех ирландских террористов. Один из преподавателей, Лаем О'Ши, профессор ирландской литературы, освободил ее из тюрьмы под свое поручительство. Закончив обучение, Алтея создала льготные диетические клиники по всей Англии. Она основала специальный фонд для студентов, попавших в чрезвычайные ситуации или долговую зависимость.

– А что будет с ее стипендией? – спрашиваю я.

– Я улажу дело с попечителями, если она решит взять отпуск на рождение ребенка, – говорит заведующая Уиттиер. Она возглавляет совет попечителей. Ее предложения имеют примерно такой же вес, что и законы Моисея. Может быть, они даже весомее.

Только директор может выиграть у заведующей Уиттиер, да и то после ожесточенной баталии.

Директор Бейкер, вероятно, будет единственным, кто не пожалеет о выходе на пенсию заведующей Уиттиер. Ходят слухи, что он невзлюбил ее со дня своего вступления в должность пять лет назад. Ходят слухи, что его ненависть вызвана тем, что она более компетентна, чем он. Менее всего в Фенвее мне приятно иметь дело с Бейкером.

Собрание длилось меньше пятнадцати минут. Боб Айверс похлопал меня по плечу:

– Я рад, что ты поддержала ее. Не хотелось бы потерять эту студентку. Она очень способная.

На улице стало теплее, несмотря на холодный ветер. Мы с Джуди, накинув пальто, проходим по территории колледжа. И вместе заглядываем в палату к Мэри. Она спит, подложив ладошку под голову. По подушке веером раскинулись ее рыжие волосы. Услышав стук закрывшейся двери, она просыпается и приподнимается с кровати.

– Все в порядке, Мэри, – говорит Джуди. – Мы кое-что придумали, но ты сама решишь, как будет лучше для тебя. – Джуди беседует с Мэри, и я вижу, как исчезает озабоченное выражение с лица студентки. – Итак, выбор остается за тобой, но в любом случае тебе не придется жертвовать своим образованием.

Мы с Джуди по очереди обнимаем ее, заверяя, что поможем ей осуществить любое ее решение.

Выйдя из клиники, я вспоминаю, что пропустила обед, и направляюсь к киоску. Питер впускает меня внутрь.

– Ты выглядишь усталой, – говорит он, взъерошив мне волосы. Он опять принарядился в гороховый костюм, в котором выглядит мягким и пухлым.

– Есть немного. – Я описываю ему события последнего дня, не упоминая имен.

– Бедняжка. – Через пару недель он спросит меня, как дела у той беременной студентки. Еще он спрашивает о моей студентке, которая вступила прошлой весной в общество анонимных алкоголиков. – Давай встретимся за коктейлем сегодня вечером, тогда мы сможем спокойно поболтать.

– Лучше бы мне пойти домой, – сказала я, но взяла салат с двойной порцией брынзы и лаваш, чтобы продержаться до вечера.

Когда я вхожу на кухню, Дэвид режет лук. Я замечаю тонко нарезанное мясо и красиво уложенные овощи. Котелок с выпуклым днищем уже опустошен. В микроволновке готовится рис. Не поднимая глаз, он спрашивает:

– Может, ты соберешь меня в дорогу, пока я заканчиваю с ужином? Я вернусь в канун Дня благодарения. Мне предстоит побывать в Майами, Калифорнии и Атланте. Не забудь положить экипировку для гольфа.

Доставая его плоский чемодан, я бормочу себе под нос, что он мог бы и поздороваться. Возможно, за долгие годы нашей семейной жизни он потерял способность к легкому, необязательному общению. Надо бы высказать ему мое недовольство, но я опять веду себя как тряпка.

За ужином – кстати, он замечательно вкусен – я пытаюсь с Дэвидом поговорить.

– Одна из моих студенток очень похожа на королеву Елизавету I. Сегодня у нас было заседание Экстренного совета…

– Опять одна из твоих богатеньких соплячек набила шишку на лбу? Кстати, как тебе нравится новое исполнение Девятой Бетховена? – Он имеет в виду новый компакт-диск, обеспечивающий музыкальное сопровождение нашего ужина.

– Очень мило. Мэри вовсе не богата.

– Ты чрезмерно печешься о своих студентках. Загляни в календарь на кухне. Я отметил числа обедов, на которые нам надо сходить до Рождества. А также не забудь о нашем рождественском приеме…

– Я предпочла бы не устраивать его в этом году, – говорю я.

– Договорись с фирмой, устраивающей банкеты. Контора оплатит счет. Просто организуй это дело до моего возвращения.

Я подцепляю вилкой кусок жареного мяса, замаринованного по японскому рецепту (териоки), и мечтаю, чтобы собрание Экстренного совета могло взять на себя решение моих проблем.