«Вот и конец всему, — думал Торгрим Ночной Волк. — Это конец всему».

Люди Кевина мак Лугайда спешили ввязаться в битву, они почти бежали, а когда они присоединятся к остальным, ирландцы превзойдут норманнов числом как минимум вдвое. И люди Кевина были полны сил, не утомлены и не покрыты кровью, как люди Торгрима и Оттара.

Торгрим не знал, жив ли еще Оттар, но не мог взглянуть в ту сторону, поскольку сражался в стене щитов и, повернув голову, рисковал сразу же ее лишиться. Он чувствовал, как теряет силы, но чувствовал также, что и его противник слабеет. Его удары стали медленными и неловкими, как и у соседей по строю.

«Пора с этим заканчивать», — подумал он и крикнул:

— Годи!

Крик словно разбудил Годи, который тоже начал уставать. Он взревел, как пробужденный от сна великан, и рубанул противника своей огромной секирой. Лезвие попало в щит, вскинутый, чтобы остановить удар, раздробило его и едва замедлилось, рассекая грудь того, кто его держал.

Торгрим увидел, как расширились глаза ирландца, и прыгнул, но не на противника Годи, уже мертвого, а на стоящего рядом, который теперь, когда исчез щит товарища, стал уязвим. Железный Зуб нашел плоть и вонзился в нее, человек упал, и в стене щитов образовалась пробоина.

И снова Торгрим прыгнул вперед, рубя стоящего слева, а Годи рванулся вправо, Агнарр сокрушил ирландца напротив себя. Они создали брешь, прорыв, возможность. Но было слишком поздно.

Штандарт с вороном находился уже в пятнадцати шагах от них и быстро приближался, люди под ним кричали и били в свои щиты. Торгрим понял, что большинство ирландцев, стоящих в стене щитов, не замечали их приближения и не знали, что помощь уже за их спинами. Но они поняли это теперь и в этом подкреплении увидели собственное спасение, несущееся к ним по залитому водой полю с оружием наголо. А норманны увидели смерть, которая мчалась на них.

— Назад! — закричал Торгрим. — Назад!

Он отступил, и Годи последовал его примеру. Затем Торгрим отступил еще на шаг. Это было сложно, почти невозможно — пятиться, оставаясь в стене щитов. Об отступлении в ней не шло и речи. Стена щитов предназначалась для того, чтобы держаться на месте и крушить врага, пока одна из сторон не сломается и не побежит, или для того, чтобы в ней умереть.

— Назад! Назад! Люди Вик-Ло, назад! — кричал Торгрим.

Его воины упражнялись в этом, они овладели умением отступать, сохраняя единый строй стены щитов. Но делали это нечасто, поскольку отступление с поля боя не входило в планы Торгрима. Однако они подчинились. Они отступили на шаг, потом еще на шаг, сохраняя стену щитов, продолжая сражаться и пятиться.

А затем вокруг них все смешалось.

Это началось, когда люди Кевина добрались до шеренги ирландцев. Издавая отвратительный кельтский боевой клич, они рвались вперед, выставив ярко раскрашенные новенькие щиты, не такие разбитые, изломанные и иссеченные, как те, что держали в руках сражавшиеся на этом поле. Они присоединились к шеренге ирландцев и покатились с ними вперед. Утомленные ирландские воины обрели второе дыхание вместе с этим подкреплением. Вместе они атаковали норманнов в лоб, словно дикая безудержная сила, которая отбросила северян и разорвала их строй, как штормовой ветер рвет паруса.

И как только строй воинов Торгрима начал распадаться, с флангов атаковали конники. Время для этого они выбрали идеально. Северяне пятились под натиском ирландцев, когда всадники вновь врезались в них с обеих сторон, рубя мечами, внося хаос и топча конскими копытами всех, кто пытался организовать оборону.

Походу на Глендалох пришел конец. И Торгрим больше не мог надеяться удержать строй при отступлении. Северяне развернулись и побежали: самая естественная реакция оказалась для них гибельной.

Ирландцы победно взвыли и бросились за ними, рубя всех и каждого, кто спотыкался и отставал, добивая раненых. И все это время всадники атаковали с флангов, кромсая, топча норманнов, заставляя их бежать и сталкиваться друг с другом, нагоняя панику на тех, кто еще держался.

Ничего ужаснее Торгрим еще в жизни не видел и знал, что дальше станет еще хуже. Он звал своих людей, пытался придать отступлению хоть какой-то порядок, хоть как-то организовать оборону, чтобы прикрыть бегущих, но в то же время понимал, что это бесполезно. Рассудок лихорадочно искал и не находил способа, как не допустить окончательного разгрома северян.

«Куда нам бежать?» — думал он.

Мысленно он представил окружающую их местность. Если найти рубеж, который они смогут оборонять, если затем добраться до кораблей, то появится шанс выжить. Но такого рубежа не было, негде было занять оборону, и паническое бегство не поможет им достичь кораблей. Лучшее, на что он мог надеяться, — это направить людей на вершину одного из небольших холмов и сражаться, пока ирландцы их окончательно не перебьют. По крайней мере это будет достойная смерть.

А затем он заметил какое-то движение справа и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть нечто очень странное. Большой фургон, почти дом на колесах, перевалил через холм, на который поднималась дорога. Массивная, ярко раскрашенная повозка, запряженная четверкой перепуганных волов, неслась, как будто ею никто не управлял. Фургон трясся и раскачивался, он выглядел так, словно вот-вот развалится, а животные ревели, мотали головами и мчались вперед.

На козлах фургона сидели двое. Один из них, верзила, держал поводья, хотя Торгрим сомневался, что от них был какой-то прок. А рядом с ним, безошибочно узнаваемый по соломенным волосам и крепко сбитой фигуре, сидел Харальд сын Торгрима. Харальд Крепкая Рука.

Фургон помчался вниз, и Торгрим увидел, как Харальд выхватил поводья из рук здоровяка. Он сильно натянул их в сторону, и быки чуть повернули, не останавливаясь. Затем внезапно на вершине холма показался второй фургон, который двигался точно так же, запряженный четверкой волов — обезумевших от страха, покрытых пеной. Затем появился и третий фургон.

Торгрим не мог отвести от них глаза. Ирландцы все еще преследовали северян, мчались за убегающими воинами, но Торгрим уже понял, что хотел сделать Харальд. Он собирался ворваться на этом фургоне прямо во фланг ирландцам, до сих пор не замечавшим его.

И вот это случилось. Фургоны находились всего в пятидесяти шагах от ирландцев, когда те стали поворачивать к ним головы, указывать на них, кричать, предупреждая друг друга. Шеренга покачнулась и сломалась, когда воины осознали, что сейчас их сметут и раздавят. Некоторые разбежались, некоторые продолжали давить вперед, и тогда фургон Харальда разрезал край их строя и помчался дальше. Торгрим видел, как людей сминают копыта взбесившихся волов, как некоторые взлетают в воздух, а другие бросаются в разные стороны, пытаясь спастись. Первый фургон замедлился, проезжая через строй воинов, но тут второй врезался в их ряды, промчался мимо фургона Харальда и уничтожил то подобие порядка, которое ирландцам удалось сохранить. Он закачался, накренился, встал на два колеса, завис так на мгновение и рухнул на бок. За ним последовал третий.

Торгрим оглянулся через плечо. Северяне остановились и наблюдали, завороженные этим зрелищем, глядя на то, как фургоны косят ряды врагов, словно засохшие травы. Ирландцы были ошеломлены, они, похоже, не понимали, что произошло. Они разбегались кто куда, кто-то замер на месте, не зная, что делать, кто-то кричал и махал руками, пытаясь восстановить строй.

— На них! — крикнул Торгрим. — На них!

Он снова вскинул Железный Зуб и быстрым шагом двинулся в сторону ирландцев. Это было безумие. И он, и его люди были утомлены, изранены, находились на грани гибели, а теперь он собирался вновь вести их в прямую атаку.

— На них! — Он оглянулся через плечо. Его люди следовали за ним, подбадривая себя криками.

Харальд, как ни странно, сумел удержаться на своем сиденье во время этой дикой скачки. Торгрим видел, как он спрыгнул на землю в сорока футах впереди. Затем он обошел фургон и открыл дверь в его торце. Торгрим услышал, как он что-то прокричал, чего не смог разобрать на расстоянии, но внезапно наружу стали выбегать воины Харальда. Двери двух других фургонов распахнулись, выпуская остальных. Они вопили, как безумные, потрясали оружием, а затем атаковали ближайших к ним ирландцев.

Их было немного, не больше двадцати, но их появление стало полной неожиданностью для ирландцев, которым в этот момент и без того хватало сюрпризов.

— На них! — снова крикнул Торгрим и услышал, как нарастает шум за его спиной.

Он и его отряд находились теперь в тридцати футах от того, что осталось от ирландской шеренги. Торгрим видел потрясенных людей, испуганных, оглушенных; они тупо смотрели на врага, который снова собирался их атаковать.

И настал черед ирландцев осознать, что все кончено. Смятение, которое произвели фургоны в их рядах, люди Харальда, присоединившиеся к битве, прочие норманны, развернувшиеся к ним с новой яростью, — все это сломало остатки их решимости. Некоторые повернулись и побежали, за ними последовали другие, и вскоре вся армия, воины которой всего несколько секунд назад уже ощущали вкус победы, пустилась в паническое бегство.

Всадники, возглавлявшие это войско, приказывали своим воинам остановиться и сражаться снова. Но это было так же бессмысленно, как и попытки Торгрима двадцать минут назад сделать то же самое. Ирландские военачальники тоже это поняли. Они осознали, что вскоре останутся на поле одни, поэтому развернули коней и послали их вслед за бегущими.

Норманны достигли того места, где фургоны остановились, а два из них при этом перевернулись. Там они и столпились, и выглядели такими же потрясенными, как ранее ирландцы. Они пытались отдышаться, глядя на врагов, которые только что готовились их зарубить, а теперь мчались прочь, сверкая пятками.

Над полем повисла странная тишина, особенно заметная после того, как тут долго шумели шесть сотен людей, сошедшихся в битве. Торгрим увидел Харальда, неуклюже шагавшего к нему с широкой улыбкой на лице, перепачканном кровью.

Торгрим покачал головой. Он не знал, что сказать, поэтому просто шагнул к своему сыну и обнял его, а Харальд ответил на объятие, хотя и неуверенно. Затем рядом оказались Агнарр, и Берси, и Кьяртен, и Скиди, и все они смогли найти слова для похвалы и благодарности, отчего Харальд пришел в ужасное смущение.

— Они бежали, — сказал Берси, кивая на ирландцев, — но они не разбиты. Это еще не конец.

Тут он был прав, Торгрим и сам это видел. Все это видели. Ирландцы пробежали сломя голову несколько сотен ярдов, пока усталость и осознание того, что норманны за ними не гонятся, не заставили их остановиться. И теперь они формировали строй примерно на середине пути между норманнами и Глендалохом.

— Они не будут снова атаковать, — сказал Торгрим. — Не сегодня.

Он поглядел на солнце. Оставалось еще несколько часов до заката, пусть и казалось, что времени прошло намного больше. И все же он был уверен, что ирландцы сегодня сражаться не будут. Как и его люди.

— Нет, они не нападут, — согласился Скиди. — Но, как сказал Берси, это еще не конец. Они укрепятся там, где стоят, разберутся между собой и снова будут биться на рассвете.

Торгрим кивнул. Ирландцы определенно были готовы продолжить сопротивление. Почему бы и нет? Они сражались за собственную землю и все еще превосходили врага числом в два или три раза. Следовательно, вопрос был в том, станут ли северяне драться с ними или отступят к своим кораблям и уплывут домой. Они знали, что сохранят жизнь, выбрав последнее, но больше не получат ничего, несмотря на все свои потери.

И на этот вопрос Торгрим не мог ответить в одиночку.

— Давайте вернемся назад, на вершину того холма. — Он указал туда, где стены щитов впервые столкнулись в начале схватки. — Подведем туда фургоны Харальда, соорудим из них укрепление. А затем выясним, чего боги от нас ждут.

Все молча радовались тому, что бой закончился, поэтому с готовностью отступили на дальний холм. Те, кто нашел в себе силы, помогли перевернуть фургоны, снова поставить их на колеса, распутать упряжь, освободив волов, четверо из которых погибли, и затем загнать огромные повозки на вершину. На ней фургоны выставили в линию поперек дороги. Это давало весьма сомнительную защиту, но все же было лучше, чем ничего.

Оттар выжил. Он хромал, и на левой руке у него теперь виднелась широкая, пропитанная кровью повязка, его кольчуга была так изодрана, что Торгрим не понимал, почему он ее не снимает. Однако он выжил. И он не произнес ни слова, пока они возвращались обратно на холм, ничуть не мешая своим воинам повторять то, что делали люди Торгрима. Но вскоре Торгрим снова услышал его яростные вопли. И все же Оттар держался на расстоянии, а пока он был далеко, Торгрим не мешал ему беситься и орать.

Из фургонов извлекли все запасы еды и эля. Запасы эти оказались небольшими, но северян тоже осталось немного, так что провизии хватило для того, чтобы слегка приглушить голод, если не утолить его.

Все ели там, где сели или растянулись на мокрой траве, не обращая внимания на легкий дождь. Некоторые перевязывали свои раны или раны товарищей. Торгрим созвал своих капитанов. Сына он позвал тоже. Харальд заслужил место в его совете.

Они нашли в фургонах стулья и скамьи и составили их кругом в отдалении.

— У нас с вами есть два пути, — сказал Торгрим, как только они устроились. — Мы можем остаться и сражаться завтра либо вернуться к кораблям и уплыть, забыв о Глендалохе. Я не вижу никаких других вариантов. Скажите мне, что вы об этом думаете.

Они размышляли над вопросом, но Торгрим подозревал, что для себя они давно все решили, так что думать будут недолго.

— Боги улыбнулись нам, — сказал Скиди, нарушая тишину своим хриплым голосом. — Харальд спас нас, и я буду благодарен ему за это до конца своих дней. — Он кивнул на Харальда, и тот неловко улыбнулся. — Наверняка это боги послали фургоны Харальду и направили волов.

Все закивали, слушая его. Торгрим уже понял, к чему все идет, и остальные наверняка догадались о том же.

— Боги благосклонны к храбрым, — продолжал Скиди. — Остаться здесь и вступить поутру в схватку будет сущим безумием, и именно поэтому боги могут облагодетельствовать нас и завтра. К тому же это удивит ирландцев так, что те наделают в штаны.

Торгрим оглядел каждого из собравшихся, посмотрел каждому в лицо, но эти люди решали за себя сами, и он не мог ничего прочитать по их лицам. Впрочем, он знал, каким будет их ответ.

— Что скажете вы? — спросил Торгрим.

— Я скажу: драться, — произнес Кьяртен.

— Драться, — повторил за ним Скиди.

— Я предпочел бы драться, — начал Берси, — но прежде, чем все мы скажем «да» или «нет», нам нужно узнать ответ Оттара. Если он будет с нами, нам стоит остаться здесь. Но если он собирается уйти, у нас нет надежды, какими бы храбрыми мы ни были. И не будет бесчестья в том, чтобы тоже уйти, раз Оттар не захотел сражаться.

И снова все закивали.

— Тогда я поговорю с Оттаром, — предложил Торгрим.

— Не думаю, что это понадобится, — сказал Скиди и кивнул за предел их круга.

Торгрим взглянул туда и увидел, что Оттар, прихрамывая, приближается к ним со своей обычной мрачной гримасой на лице. Кончики его светлых кос потемнели и затвердели от засохшей крови.

Он подошел, огляделся, и глаза его вспыхнули при виде Кьяртена. Оттар нахмурился сильнее, его брови сошлись над переносицей, а рука двинулась к рукояти меча, но так медленно, что в этом жесте совсем не было угрозы.

— Кьяртен, ублюдок, куча дерьма, почему я не удивлен, что вижу тебя здесь? — прорычал Оттар, но его голосу, как и движению руки, не хватало силы. — Ты все это время прятался от меня, трусливый подонок.

— Я ни от кого не прятался, — сказал Кьяртен, совершенно не готовясь отражать нападение. — Ты был слишком слеп, чтобы меня увидеть.

Оттар смотрел на Кьяртена еще несколько секунд, но ничего больше не сказал. Он повернулся к Торгриму.

— Ну, Ночной Волк? Ты собираешься остаться и сражаться или намерен сбежать, как испуганный щенок?

— Мы как раз размышляли о том же насчет тебя, — сказал Торгрим. — Хотя сегодня твои люди сражаться не очень-то и стремились. Твои трусливые сукины дети удирали, как куры от пса, сорвавшегося с цепи.

— И ты тоже куча дерьма, — сказал Оттар. — Мы сегодня были псами, а вы — курами. Вы и эти вонючие ирландцы. Но мы собираемся драться, и мы собираемся выжать до капли все серебро и золото из этого монастыря и разделить между собой всех их женщин. Заставить этих свиней дорого заплатить за то, что они сегодня сделали. Ты будешь с нами?

Торгрим взглянул на возвышающегося над ним здоровяка. У Оттара на лице виднелось несколько ран, довольно глубоких. Кровь стекала по нему замысловатыми узорами из-за старого кривого шрама на щеке. Оттар стоял горделиво, его слова были оскорбительны, как всегда, но ему не хватало решимости, огонь в нем угас.

Оттар, конечно, столкнулся с той же проблемой, что и Торгрим. Никто из них не мог надеяться на победу, если второй не останется на поле.

— Да, мы останемся и будем драться с этими ублюдками, как и планировали с самого начала, — сказал Торгрим.

— Хорошо, — сказал Оттар. — Как только стемнеет, один из нас должен взять людей и двинуться вон туда. — Он указал на север. — С первыми лучами солнца мы сможем атаковать ирландцев с двух сторон. Они не ждут, что мы разделимся.

Торгрим поглядел туда, куда указывал Оттар, и понял, что тот имеет в виду. Если они незаметно доберутся до того места, то действительно смогут атаковать ирландцев и в лоб, и с левого фланга. Оттар был прав. Ирландцы подобного не ожидали. Это был неплохой план.

Слишком разумный для Оттара. И Торгриму подумалось: «Отчего это Оттар такое предлагает? И почему он внезапно заинтересовался сотрудничеством?»

— Я слышу, как у тебя мозги шуршат, Ночной Щенок, — сказал Оттар. — Ты гадаешь, какую каверзу я готовлю. Так вот тебе ответ: никакую. Я хочу только прикончить этих проклятых ирландцев, забрать их серебро и поиметь их женщин. Так что сам решай, кто из нас пойдет на север, а кто останется здесь. Понял? Никаких уловок. Решай сам.

Торгрим встал. Оттар все еще возвышался над ним, но стоя он мог с ним держаться на равных.

— Хорошо, — сказал он. — Мы пойдем на север. Будем осторожны. На рассвете ты атакуешь, и, как только ирландцы приготовятся биться с тобой, мы нападем на их фланг.

Оттар кивнул, оглядел всех остальных, но ничего не сказал, просто развернулся и, хромая, пошел обратно к своим людям.

— Ему нельзя доверять, — сказал Кьяртен так, словно говорил о погоде.

— Возможно, и нет, — ответил Торгрим. — Но он ввяжется в бой, и, как только тот начнется, у него не будет выбора, только победить или умереть. Если они не вступят в схватку, для нас не будет позора в отступлении, как и сказал Берси. Позор падет на Оттара, но не на нас.

Торгрим произнес последние слова с уверенностью, которой вовсе не ощущал. «Мы собираемся биться с противником, превосходящим нас втрое, на нашего союзника нельзя полагаться, и нам некуда будет отступить, если нас разобьют», — подумал он.

И все же он был уверен, что в его жизни случались ситуации и похуже, пусть даже в этот момент он не мог припомнить, когда именно.