Если бы люди Морриган ранили или убили Торгрима или, паче чаяния, самого Харальда, то Орнольф сын Храфна голыми руками сровнял бы Тару с землей. Но поскольку ни один из них серьезно не пострадал, а на всех остальных Орнольфу было решительно наплевать, то он лишь зашелся рокочущим смехом и вволю поиздевался над обоими, пока они рассказывали ему о своих злоключениях.

— Ха! И это говорит мой храбрый и высокомудрый зятек! Которого победила — кто бы мог подумать? — свинья! — провозгласил он. — Словом, останься она в живых, я еще мог бы назвать это честной борьбой, но, клянусь всеми богами, Морриган оказала вам любезность, убив ее первой!

Торгрим мрачно улыбнулся и сделал большой глоток меда, несколько бочонков которого Орнольф прихватил с собой вместе с элем, пивом и даже некоторыми съестными припасами. Торгрим слишком хорошо знал своего тестя и потому предпочел промолчать. Тот факт, что не он руководил экспедицией, что он предупреждал Арнбьерна, что он лично спас горстку людей от уготованной им участи, — все это не имело для Орнольфа решительно никакого значения. Только не тогда, когда можно было вволю посмеяться и поиздеваться над ним.

Собственно говоря, Торгриму не пришлось выступать в свою защиту, потому что Харальд, будучи слишком молодым и наивным для того, чтобы сообразить, насколько все это бессмысленно, пытаясь опровергнуть все колкости деда, выдвинул массу аргументов, которые тот со смехом отбрасывал, словно обглоданные куриные косточки. Но если кто-либо и должен был спорить с Орнольфом, так только Харальд, поскольку на всем белом свете не нашлось бы никого, к кому старик относился бы с большей симпатией и любовью.

Они выпили еще и вгрызлись зубами в жареного поросенка.

— Осторожнее, Торгрим, смотри, как бы и этот не победил тебя, — заметил Орнольф, когда Ночной Волк взялся за кинжал, чтобы отрезать себе кусок мяса.

Поначалу Харальд сомневался, что его желудок благосклонно отнесется к жареной свинине, но вскоре аппетит молодости превозмог все нездоровые ассоциации и воспоминания, и он принялся за поросенка со всем пылом изголодавшегося молодого человека.

Торгриму же не терпелось задать вполне очевидный вопрос: как Орнольф вообще оказался здесь? Но он понимал, что ответа не получит до тех пор, пока тесть сам не услышит все, что хотел услышать. И только когда повествование об их побеге из-под Тары подошло к концу, Торгрим спросил о том, что интересовало его более всего.

— Как я здесь оказался? Решил спасти ваши жалкие шкуры, вот как, — пояснил Орнольф. — Мне было совершенно ясно, что ваша затея закончится провалом, о чем я говорил тебе еще в Дуб-Линне.

— Так почему же ты не отправился в набег вместе с нами? Ты бы мог с самого начала взять на себя главную роль, а не ждать, пока глупость Арнбьерна ввергнет нас всех в такие неприятности.

— Это был рейд Арнбьерна. Если бы я отплыл вместе с вами, то поставил бы себя в подчиненное положение. Ну вот я и решил, что если появлюсь на сцене немного позже, то сохраню независимость.

— Тогда еще один вопрос, — сказал Торгрим. — Я не мог не заметить, что ты приплыл сюда на корабле. Где ты его взял?

— Как это где? Этот самый корабль принадлежал датчанам, которые пытались похитить вашу ирландскую девчонку. Вспомни, ты со своим приятелем берсерком уничтожил их почти поголовно. Я решил, что теперь корабль считается твоей законной добычей, а поскольку ты — все еще мой хирдман, пусть даже и возгордился непомерно своими успехами, это дает мне право использовать корабль по своему усмотрению.

Торгрим кивнул. Логика в рассуждениях Орнольфа, несомненно, присутствовала, хотя и выглядела спорной и сомнительной. Самому же ему даже в голову не пришло считать корабль датчан своей добычей. Но, если это было действительно так — а то, что на нем приплыл Орнольф, лишь укрепляло его в этом праве, — это означало, что отныне он располагает средством вернуться в Вик, не будучи обязанным кому-либо еще. Мысль эта, в свою очередь, породила целую череду идей и возможностей, которые теперь открывались перед ним.

— Я пришел сюда так скоро, как только позволяли приличия, — продолжал Онольф, прерывая размышления Торгрима, — но, честно говоря, и представить себе не мог, что вы лишитесь всей армии уже через полдня после прибытия!

— Ты недооцениваешь способности Арнбьерна Белозубого творить глупости.

— Все может быть. Но, полагаю, часть проблемы находится вон там. — И он кивнул своей бородищей в сторону Бри- гит, которая скромно сидела на бочонке с элем.

Харальд, извинившись, присоединился к ней. Торгрим и Орнольф видели, как он о чем-то оживленно заговорил с девушкой, а она, в свою очередь, сделала вид, будто внимательно слушает его.

— Харальд, — продолжал Орнольф, — думает той же частью своего тела, что и остальные молодые люди, и это — не голова.

— Тут ты прав, никаких сомнений. Но принцесса, судя по всему, ухитрилась околдовать и Арнбьерна. Это ведь она уговорила его отправиться в набег на Тару, а не Харальд. Видел бы ты его, пока мы шли вдоль побережья. Временами мне казалось, что он изнасилует ее прямо на палубе.

При этих его словах Орнольф громко расхохотался. Отсмеявшись, он повернулся к Торгриму и моментально посерьезнел.

— Ну и что мы теперь будем делать? Считая моих людей, тех, кого вы оставили охранять корабли, и тех, кого ты вывел из-под Тары, у нас наберется около девяноста человек.

— Не думаю, что в Таре найдется больше воинов, а если и найдется, то ненамного, — отозвался Торгрим. — Мы можем устроить им хорошую взбучку, если они выйдут за стены и дадут нам бой.

— Ты думаешь, они выйдут нам навстречу?

— Нет. Зачем им это нужно?

Орнольф согласно кивнул. Действительно, зачем? Морриган наголову разбила всю армию викингов, не потеряв при этом ни одного человека. Так к чему ей рисковать сейчас, выходить за стены крепости и давать бой врагу в чистом поле?

Но что бы ни собирался заявить в ответ Орнольф, его реплику заглушил шум перебранки, разразившейся поблизости. Оба мужчины резко обернулись. Бригит уже вскочила и теперь обращалась к Харальду резким и недовольным тоном, подчеркивая каждое слово взмахом руки. Юноша выглядел растерянным. Отчасти причиной тому была ее ирландская скороговорка, но главным образом его смутила ее неожиданная и бурная вспышка ярости. А еще он выглядел изрядно напуганным.

— Ха! — вскричал Орнольф. — Мальчик совершенно не разбирается в женщинах! Ты только взгляни на него! Она устроила ему хорошенькую головомойку, а он даже не представляет, как себя вести. Неужели он забыл, как часто видел свою стервозную бабку в бешенстве, и то, каким образом я утихомиривал ее, будучи настоящим мужчиной?

— Ты утихомиривал ее также, как белка утихомиривает собаку, улепетывая к ближайшему дереву во всю прыть своих волосатых лап.

— Женщинам нравятся мои волосатые ноги. Завидев их, они падают в обморок, — парировал Орнольф, не сводя при этом глаз с молодой пары.

Харальд встал и съежился, словно побитый пес, а потом вместе с Бригит подошел к тому месту, где сидели Торгрим и Орнольф. Или, точнее говоря, это Бригит решительным шагом подошла к ним, а Харальд покорно поплелся за нею.

— Отец, дедушка, — начал было Харальд. — Бригит хочет задать вопрос…

Торгрим улыбнулся. Он ничего не мог с собой поделать. Бригит, кажется, давно уже перешла ту грань, когда еще можно задавать вопросы. Орнольф, тоже будучи не в силах сдержаться, согнулся пополам от смеха.

— Вопрос? — проревел он. — Да она выглядит так, словно у нее он не один вопрос, а добрая дюжина! Она выглядит так, словно ей загнали шило в задницу!

Торгрим не выдержал и коротко рассмеялся. Харальд смешался и покраснел. Бригит, не понимая смысла слов, но догадываясь, что стала мишенью шуточек Орнольфа, разъярилась окончательно.

— Дедушка, прошу тебя, — взмолился Харальд. — От этого зависит жизнь Бригит! Она хочет знать, что вы собираетесь делать дальше.

— Да, кстати, Орнольф, — подхватил Торгрим, — что ты намерен делать дальше?

— Я? Я пришел сюда, чтобы помочь, чем смогу, а не спасать весь этот чертов сброд Арнбьерна или отвоевывать ей трон. Скажи ей, что она совершила большую ошибку, когда выбрала себе этого идиота Белозубого в качестве мальчика на побегушках.

Харальд, запинаясь и с трудом подбирая слова, перевел ей ответ Орнольфа. Бригит слушала его, скрестив руки на груди и презрительно щурясь. Когда же она ответила, то голос ее прозвучал отрывисто, грубо и куда громче, чем требовалось для того, чтобы Харальд, стоявший от нее в двух шагах, расслышал ее слова. Пару раз юноша переспросил, очевидно, что-то уточняя — так, во всяком случае, показалось Торгриму, — и когда Бригит заговорила вновь, медленно и коротко, рублеными фразами, то в тоне ее прозвучала настоящая угроза.

— Э-э… принцесса Бригит говорит, что Арнбьерн оказался круглым дураком, и… она сказала… по-моему… что она сглупила, позволив ему оставить ее здесь. Она… э-э… требует, чтобы мы вновь выступили к Таре, и на этот раз она… Если я правильно понял, она говорит, что сама… возглавит поход. Да.

При этих его словах всю веселость Орнольфа как рукой сняло. Он встал и медленно обернулся к девушке, и лицо его было чернее тучи.

— Говоришь, она требует? — сказал он. — Так-таки требует? Передай этой маленькой ирландской сучке, что она не вправе требовать ничего, даже самой малости! Мы не нанимались к ней в услужение, и если сочтем нужным, то отплывем тотчас, бросив ее здесь одну на съедение волкам! — Он обращался к Харальду, но смотрел при этом на Бригит, вперив в нее толстый, как сосиска, палец.

Но Бригит ничуть не устрашилась. Она уперла сжатые кулачки в бока, подалась к Орнольфу, так что лица их едва не соприкоснулись, и вновь скороговоркой выдала какую-то тираду по-ирландски. Если слова ее и не были оскорблением или площадной бранью, то прозвучали они, во всяком случае, именно так. Харальд, пытаясь уловить смысл, смешался окончательно и с каждой секундой выглядел все растеряннее.

— Она отдает себе отчет в том, — начал Харальд и на всякий случай встал между ними, — что эти люди — твои и что ты можешь повелевать ими по своему усмотрению…

Тут Торгрим перебил его.

— Я уверен, что она — воплощенное благоразумие, как и твой дед, — сказал он, после чего, ухватив Орнольфа под массивный локоть, чуть ли не силой отвел его в сторонку от взбешенной ирландской принцессы.

— Послушай, Орнольф, — сказал он, когда они отошли достаточно далеко, чтобы их нельзя было подслушать. — Совершенно очевидно, что ни тебя, ни меня, и никого другого, кроме Харальда, не волнует, будет ли маленькая принцесса восседать на троне Тары. Полагаю, в самом скором времени он обнаружит, что она обожает его куда меньше, нежели он думает. — Торгрим решил было рассказать Орнольфу о том, что Бригит носит под сердцем ребенка Харальда, но потом передумал. Это лишь усложнило бы дело. Кроме того, он и сам не до конца в это верил. — Однако же те, кто отплыл с нами, угодили в плен к ирландцам. Некоторые из них — наши соотечественники. И мы должны хотя бы попытаться сделать для них что-либо. Если ты преуспеешь, то они окажутся в долгу перед тобой.

Орнольф нахмурился и ничего не сказал, поэтому Торгрим решил прибегнуть к своему самому вескому аргументу:

— Если Бригит вернет себе трон или мы захватим Тару, пусть даже всего на несколько часов, то добыча нам достанется такая, какой мы еще никогда не видывали в этой всеми богами забытой стране.

При этих его словах Орнольф просветлел, и гнев его угас.

— Разумеется, мы можем воспользоваться маленькой принцессой к своей выгоде, — протянул он, медленно выговаривая слова и явно прикидывая варианты, — и, быть может, даже заставим этого болвана Арнбьерна заплатить нам выкуп. Итак, решено: мы выступаем к Таре и посмотрим, какой ущерб можем ей нанести!

Но энтузиазм Орнольфа, однако, отнюдь не воплотился в немедленные действия. Он уже столько съел и выпил сегодня, что без промедления двинуться к столице маршем они никак не могли. Собственно говоря, по мере того, как день клонился к вечеру, создавалось впечатление, что норманны расположились здесь надолго. На берегу разбили палатки, выкопали новые ямы для костров и прикатили бревна для сидения в разрастающийся лагерь. Над поляной повис дым, к которому примешивались ароматы жареного мяса и крепкой выпивки. Повсюду раздавались смех и лязг оружия, которое складывали в пирамиды, и все это придавало берегу реки вид обживаемого бивуака.

На следующий день пиршество продолжилось. Орнольф созвал к себе вожаков своего с бору по сосенке набранного хирда, чтобы разработать план наступательной кампании. За этим последовали очередные возлияния с обильной закуской, а затем собравшиеся вернулись к составлению планов, и завершилось все громким и немелодичным пением. Наконец полдень плавно перешел в вечер, и если кто и покидал лагерь, то только для того, чтобы облегчиться. Торгрим понял, что Орнольф намеренно тянет с выступлением, отчасти для того, чтобы дать понять Бригит, что викинги подчиняются исключительно ему, а еще, как подозревал Ночной Волк, чтобы позлить ее.

Неизвестно, сработала ли первая часть его плана, но вторая явно осуществилась, и с большим успехом. Весь день она провела в одиночестве, дуясь или срывая раздражение на Харальде, когда тот по глупости пытался утешить ее. Орнольф же наслаждался ситуацией от души, да еще и постарался дать это понять Бригит, старательно изображая человека, который никуда не спешит и в ближайшее время не намерен покидать лагерь.

Следующее утро приветствовало их низко нависшими тучами и пронизывающим холодным ветром, с воем раскачивающим ветви деревьев. Торгрим пробыл в Ирландии достаточно долго, чтобы уразуметь: хорошая погода, радовавшая их своим постоянством последнее время, слишком уж затянулась, и теперь боги вознамерились взять с них двойную плату за незаслуженное удовольствие.

Ночной Волк опустился на колени перед маленьким алтарем, который сложил из речных камешков, водрузив на него потертую статуэтку Тора перед пляшущим огоньком, и попросил у бога защиты для своих людей, в первую очередь для Харальда, а если им суждено умереть, то пусть они погибнут, как подобает настоящим мужчинам. И тут он сообразил, что, обращаясь к Тору, машинально потирает серебряный крестик, который давным-давно подарила ему Морриган.

Он встал. За его спиной оказался Старри Бессмертный. Торгрим не слышал, как он подошел к нему. Берсерк выглядел обеспокоенным. Плохая погода и близость врага, сражение с которым откладывалось, действовали ему на нервы.

— Торгрим? — позвал он. Он трогал расщепленный наконечник стрелы точно так же, как Торгрим только что потирал крестик. — Как, по-твоему, сегодня Орнольф даст команду к выступлению? Такое ожидание ни к чему хорошему не приведет.

— Да, я согласен с тобой, — отозвался Торгрим, хотя его резоны, как он подозревал, существенно отличались от тех, которыми руководствовался Старри.

Берсерк хотел лишь одного — сражаться. А Торгрим хотел еще и победить. И каждая минута, которую они предоставляли своему врагу для того, чтобы послать за помощью, укрепить свою оборону и сотворить неизвестно что со своими пленниками, лишь уменьшала их шансы на победу.

— Я поговорю с Орнольфом, — заверил Торгрим Старри. — Нынче же утром.

Но в конце концов ему не пришлось использовать свое влияние на Орнольфа, дабы убедить того выступить немедленно. Старик отличался изрядной склонностью к показухе, но его чувство времени было безупречным, и он здраво рассудил, что игра слишком уж затянулась. И его беспокоило отнюдь не присутствие Бригит, в чем Торгрим не сомневался. Просто Орнольф не мог не замечать растущего раздражения своих людей, как и того, что они все чаще без нужды обнажали оружие, затачивая его, а потом вновь вкладывали в ножны, их негромкой ругани и разговоров вполголоса. Даже норманны не могли есть и пить до бесконечности. Рано или поздно, но им требовалось иное развлечение.

Утром, на рассвете Орнольф быстрым шагом вышел из шатра. Его массивная туша была обернута ярдами материи, которая заменяла ему тунику, и он застегнул на горле огромную шкуру медведя, которую надевал всегда, собираясь на битву. Он убил медведя собственноручно, еще в молодости — так он. во всяком случае, говорил. Поначалу выходило, что он убил его ножом, но с годами рассказ об этом событии становился все более захватывающим, и медведь погибал то загрызенный им, то задушенный голыми руками.

— Слушайте меня, жалкая свора домохозяек и шлюх. — взревел он, обращаясь к собравшимся. — Будьте готовы выступить уже через час! Мы идем к Таре, чтобы показать этим ирландским ублюдкам, что такое настоящие мужчины! Харальд, иди сюда и застегни пояс своему деду, будь хорошим мальчиком!

Эти слова принесли викингам облегчение, которое ощущалось буквально физически. Воины ели и пили перед маршем и собирали оружие в предвкушении сражения. Выставлять охрану у кораблей они не собирались. Каждый человек был на счету. Да и присматривать за Бригит больше не было нужды, потому что оставить ее здесь тоже не было никакой возможности.

Когда все было готово, они выстроились в некое подобие колонны и зашагали по дороге, которая теперь была уже хорошо знакома Торгриму. Нескольких быстрых на ногу воинов выслали вперед, на случай возможной засады, а остальные неспешно отправились в долгий путь по изрытой колеями пыльной дороге, которая то тянулась по открытой местности, то ныряла в лес.

Они шли так вот уже двадцать минут, когда над ними разверзлись хляби небесные и дождь полил как из ведра. Еще мгновение назад дорога была сухой, во всяком случае, настолько, насколько это вообще возможно в Ирландии, а в следующий миг по ней ручьями текла вода, которую секли струи дождя. Кожаные сапожки вязли в грязи, струи дождя текли за шиворот, а капюшоны и меха моментально промокли, когда люди набросили их на головы в тщетной попытке уберечься от ливня.

Они понуро брели по жидкой грязи сквозь этот всемирный потоп, и вскоре на дороге показались высланные вперед лазутчики, которые доложили, что чуть дальше лес обрывается и с его опушки уже видна крепость.

— Вы видели кого-нибудь? Хоть кого-то? — спросил Тор- грим, выплевывая дождевую воду, попавшую ему в рот.

— Да, и очень многих, — ответил один из лазутчиков.

— Что?

— Мы видели многих, говорю. Под Тарой стоит целая армия. Разве ты не об этом спрашивал? Не о вооруженных людях?

Торгрим не ответил. Да, он сам говорил, что в Таре имеются тяжеловооруженные воины, но он никак не рассчитывал, что лазутчики увидят их. Он готов был биться об заклад, что они пережидают непогоду за стенами, в тепле и уюте своих домов.

— Показывай, — распорядился Торгрим и вместе с Орнольфом и лазутчиком поспешил дальше. Остальные викинги последовали за ними.

Вскоре они подобрались к тому месту, где дорога выходила из леса и тянулась по открытой местности, которая постепенно поднималась, превращаясь в большой пологий холм, где высились стены Тары. Несколько дней назад Торгрим впервые увидел их, стоя рядом с Арнбьерном. Правда, сквозь пелену дождя, под нависшими тучами они выглядели несколько иначе. Он смахнул дождевую влагу с ресниц.

— Вон там! — громко пояснил лазутчик, стараясь перекричать шум ливня, и показал не на стены крепости, а в противоположном направлении, на другую сторону поля.

Там они и обнаружились, как он и предупреждал, шатры и палатки всевозможных размеров. На ветру трепетали флажки и стяги. Со своего места Торгрим видел, как по лагерю бродят люди и лошади.

— Это — армия Морриган? — поинтересовался Орнольф.

— Нет, — ответил Ночной Волк. Армии Морриган совершенно незачем было выходить в открытое поле, когда в их полном распоряжении находилась превосходная крепость.

— А кто же тогда? — не унимался Орнольф.

— Понятия не имею, — ответил Торгрим чистую правду.

Собственно говоря, глядя на лагерь, в котором разместилось множество воинов, он вдруг понял, что знает только одно. Что они с Орнольфом опоздали.