Парка или кухлянка, он не помнил точно, как называлась подобная одежда на земле, у него получилась на загляденье, во всяком случае с его точки зрения. Насколько он помнил из книг, она представляла собой этакий колокол, надеваемый через голову. Воздух внутри такой одежды, нагреваемый телом, не имел выхода наружу и потому оставался внутри, а вместе с ним и тепло. Говорят, что чукчи в таких парках даже не носили нижней одежды. Но не смотря на вся простоту этой одежды, он не хотел бы повторить ту эпопею, которая предшествовала готовому изделию.

Когда с грехом пополам через две недели он критическим взглядом оглядел готовые шкуры, то решил, что сойдет, других все равно не было, а ему… пять-шесть месяцев зимы выдержит и уже хорошо. Просто больше того, что сделал, ничего из своей памяти насчет выделки шкур он выжать не мог. Как только он над ними не издевался: и жиром пополам с оленьей печенью мазал, и в растворе золы держал и даже замачивал в своей моче, кажется где-то он о таком читал, разве, что собственным дерьмом не мазал, хотя были и такие порывы, и в конце концов получил то, что счел готовым для шитья. Как только шкуры от такого обращения не облезли, а получились достаточно мягкими и крепкими, во всяком случае он счел их достаточно годными для его задумок. В любом случае фантазия его была истощена до предела и как еще над ними по изгаляться он уже придумать не мог.

Перед тем, как приступить к изготовлению одежды, он сел и хорошо подумал. Запас шкур был не бесконечным и попыток у него было не так уж и много. Портной из него был еще хуже, чем скорняк. Если про выделку шкур он хоть что-то слышал или читал, то про выкройки и шитье имел только самое общее представление. Первый его опыт знакомства с иголкой был в армии, когда им, еще толком не понявшим службу салабонам, но уж очень хотевшим выглядеть бывалыми солдатами, выдали новенькое х/б. И первое, что они сделали, это принялись ушивать свое обмундирование, эти бесформенные, мешковатые мундиры, которые на старослужащих сидели как влитые, и молодежь, сразу после карантина естественно озаботилась своим внешним видом. Первый признак, который и отличал новобранца от старослужащего.

Тогда-то он и узнал единственный шов, не считая операционного, следы которого во время службы оставил на его теле военный хирург, который и пригодился ему всего лишь пару раз в жизни. Этот самый шов был прост и надежен, как советский солдат. И если обходиться без вычурности и изысков заказных моделей, то он мог крепко и без затей сшить два любых куска материи.

Но ведь требовалось не просто ушить уже готовое изделие, ему нужно было создать что-то новое, а это уже спец знания, которые люди получают после профессионального обучения. Кем он только не был за всю свою бурную прошлую жизнь, но вот работа модельера была для него «Терра инкогнито». Все, что он по этому поводу надумал в конце концов вылилось в треногу, связанную из тонких жердин и которую он использовал в качестве манекена. Она была с него ростом, так как он не страдал самомнением и имел непредвзятое мнение о своих габаритах, и на высоте плеч имела небольшую перекладину. Оставалось облечь ее в шубу.

Говорят, что раньше, до революции, о шитье мундиров или костюмов говорили «построил». Так вот, это же слово можно было смело отнести и к мальчишке, ибо он свою кухлянку именно построил. Неизвестно, что так повлияло на мальчишку, может воспетое еще Джеком Лондоном Белое Безмолвие зимнего леса, а может так повлияло затянувшееся одиночество, но «постройка» костюма оказалась увлекательным делом. Он по-всякому развешивал на своем трехногом манекене волчьи шкуры, прикидывая, где и как будут проходить швы, мерял длину предполагаемой парки, рассчитывая какой длины она должна быть, чтобы не запутаться в ней при быстром беге или ходьбе и в то же время, чтобы сохраняла тепло, пришивать к ней капюшон или так обойдется… Проблем ему новая одежда доставила много, но он был этому рад — было чем заняться, кроме тренировок.

Парку он все-таки себе сшил и использовал для этого оленью шкуру, где после всех расчетов и примерок пришлось делать только три разреза и один шов на спине. Пришлось вспомнить и простой и прямой как штык тот самый солдатский шов. А от волчьих шкур взял только хвосты, из которых сшил себе шикарный малахай, во всяком случае так он назвал свой головной убор. Оленьей шкуры хватило на парку с лихвой, еще осталось на рукавицы, а из шкуры с ног, где шерсть была короткой и жесткой, сделал подбой для лыж. В какой-то книге он читал что так делали то ли какие-то народы севера, то ли таежные охотники, но в книге говорилось, что так они лучше стояли и скользили по снегу и не давали откатываться назад, если приходилось бежать в горку. Он убедился, что и художественные книги иногда говорят правду. Этой же шкуры хватило и на торбаса. Опять же он не знал, как они шьются, как выглядят и вообще не помнил про них ничего, кроме названия, но уж если пошла северная тематика и у него была кухлянка, так почему не обозвать получившиеся меховые сапоги торбасами. Во всяком случае воду и снег они держали отлично и ноги не мерзли. Ну а волчьи шкуры пошли ему на постель, благо в каждую из них он мог укутаться с головой.

На первом опробовании новой замечательной обуви его ожидал сюрприз. Когда он, одев обновку, вылез из своей норы на свежий воздух, то первым, кого он увидел недалеко от входа был медведь. Первым его порывом было покрепче ухватиться за древко копья, благо без него он на улицу не выходил, вторым было осознание, что больно этот медведь маловат, да и вообще в чем-то необычен, ну и в-третьих, пусть и не срзу, он узнал свою старую знакомую — росомаху. Она стояла в шагах двадцати от входа в землянку и водила подвижным носом по воздуху.

— Блин! — в сердцах воскликнул мальчишка, когда сердце после паузы опять забилось в груди. — Подруга! Нельзя же так! Я чуть заикой не стал!

Росомаха насмешливо, как показалось мальчишке, фыркнула и уткнувшись мордой в снег вытащила на поверхность здоровенного тетерева. Опять понюхала воздух, вытянув нос в его сторону и видимо убедившись, что не ошиблась адресом, снова фыркнула и не торопясь, как будто скользя поверх недавно выпавшего снега, скрылась между деревьев, оставив птицу.

— Не понял. — озадачился мальчишка. — Это что? Это мне что ли? Ну спасибо, давненько я свежачка не пробовал.

«Свежачка» он не пробовал уже с месяц, с тех пор, как увлекся выделкой шкур и пошивом одежды, так что свежая дичь была ко времени и к месту. Так что вечером у него был тетерев, запеченный в собственном соку. Для таких случаев он специально держал у себя в землянке немного хорошей белой глины, заготовленной еще осенью. Лесной птиц весил, как хороший домашний гусь, поэтому мальчишка, честно отделив половину добытчику, все остальное постарался осилить за ужином, но как ни старался, за один раз у него ничего не получилось. Размер его аппетита явно не соответствовал его возможностям. Великовата оказалась даже половинка птички для детского желудка. Росомаха, кстати, так и не появилась и ему пришлось питаться здоровой и диетической пищей из лесной дичи еще четыре дня.

На пятый день наконец выбрался на охоту. Не то, чтобы он голодал, кладовая была полнехонька, но старался лишний раз не трогать свои запасы. Только изредка он отгребал в сторону кучу снега, которым каждый раз заваливал вход в погреб, чтобы достать грибов или ягод с орехами. На одном мясе может и можно было прожить, но растительная пища тоже нужна. Цинга ему не была нужна ни каком виде. Черт его знает, сколько времени продлится здесь зима и ему придется ждать появления зелени.

Но пока проблем с пропитанием не было. С местным изобилием лесной дичи трудно было остаться голодным. Зайцы и глухари с тетеревами исправно попадались в силки, а в мордушки, которые он, проломив лед поставил на речке, шла рыба. Не то, чтобы очень большая, но ему на ушицу или даже на жареху раз в неделю хватало. Много ли надо десяти-одиннадцатилетнему пацану, пусть он даже круглые сутки тренируется. По сути дела, ему, после того как он справил себе обновку, ему и делать-то больше нечего было, как изредка ходить на охоту да тренироваться.

От нечего делать он занялся рукоделием, изготовлением всяких безделушек из оленьего рога, но обуреваемый опасениями за свою жизнь все, что выходило из его рук имело какое-нибудь прикладное значение. Так сделал себе явару в виде амулета-дракона, украшенного примитивным узором, насколько хватило мастерства и владения ножом. Никто бы и не догадался, глядя на это изделие, что это не украшение, а своеобразное оружие. Ну висит на кожаном ремешке у мальчишки на шее какой-то оберег, ведь это еще надо догадаться, что этой резной костяной палочкой можно ткнуть человека куда-нибудь, например, в глаз, висок или даже просто в мышцу. Вырезал себе несколько костяных наконечников для стрел и даже из одного длинного рогового отростка сделал наконечник для копья.

А потом настал момент, когда оказалось, что делать ну совершенно нечего. Первое время спасали тренировки, когда, окончив одну, он, не зная, чем себя занять, принимался за следующую. Но нельзя заниматься вечно одним и тем же вечно и его мозг, привыкший к большим объемам информации и решению сразу нескольких дел одномоментной, забуксовал. Ему просто нечем было себя занять.

Особенно это стало понятно, когда однажды целых двенадцать дней шел обильный снегопад и крутила свою карусель поднявшаяся метель. Сидеть взаперти почти две недели оказалось еще тем испытанием. Хорошо еще, что у него был уже подобный опыт еще с армии, когда его сажали на губу. По причине того, что он не терпел издевательств над собой ни в какой форме, малейшее принуждение не по уставу выливалось в жестокие драки, его после второго избиения сослуживцев с применением всяких подручных средств типа «сапог армейский, кирзовый», «солдатский табурет» или даже обыкновенного вафельного полотенца, место его было только в «одиночке». Вообще-то в начале он попал в общую камеру, но там он сцепился с дедами из другой части и его, как зачинщика и человека склонного к буйству, пересадили в одиночную камеру. Он потом еще три раза попадал на губу, один раз даже на десять суток, выше которой уже был только дисбат, но видно начальству не хотелось ЧП в части и его попросту законопатили на десять суток и опять же в «одиночку». Провести десять суток в бетонной коробке размером три на два метра оказалось нелегким испытанием. Днем разрешалось ставить на центр камеры табуретку, которую нельзя было сдвигать с места. Можно было сидеть, можно было стоять и ходить вокруг, но нельзя было на нее вставать и спать. Если правило нарушалось, то в окованную железом дверь бухал солдатский сапог и в глазок просовывалось дуло автомата. Совсем уж отмороженным он не был и понимал, когда следовало отступить, да и жить хотелось, а караульные вполне могли и пристрелить его при «попытке к бегству». Им за образцовое несение службы полагался отпуск. Конечно не все «красначи» были такими уж душегубами, но проверять не хотелось. Недаром комендант губы, когда приходил свежий призыв, специально ходил по частям и выбирал себе на службу контингент из самых диких горцев или азиатов и желательно плохо говорящих на русском языке. Так, что и поговорить было не с кем. На ночь табуретка убиралась и вместо нее выдавалось две склоченных вместе доски, так называемый «самолет» и старая шинель, если дело происходило зимой, используя которые ему надлежало спать.

Его нынешнее снежное сидение мало чем отличалось от содержания в той камере. Разве что никто не пинал ногой в дверь подкованным сапогом и спать можно было сколько хочешь, но зато не было вокруг и шумов, говорящих о том, что рядом есть жизнь. Только натужно скрипели деревья принимая на свои плечи давящий груз непрекращающегося снегопада. Через пять дней заточенья он во весь голос орал песни, уже не боясь, что привлечет чье-нибудь внимание. Ему казалось, что во всем мире есть только он и снежное безмолвие за занесенной снегом дверцей. Он перепел все, что помнил и о чем имел только смутные воспоминания, своими словами восполняя давно забытые строки, вслух пересказал несколько книг и лишний раз убедился, что память у него хорошая, но когда сам себе стал рассказывать анекдоты и сам же над ними смеяться, понял, что пора что-то менять.

Он стал чистить снег от входа в землянку до отхожего места, которое определил для себя в десяти метрах от своего жилища. Отходить дальше он не решался, помня всякие слухи о том, как люди замерзали насмерть, потерявшись в двух шагах от жилища и не в силах его найти. В такой снегопад это было бы неудивительно. Правда сама зима была на удивление теплой. Мороз был градусов десять-пятнадцать, но при тихой и снежной погоде совсем не ощущался. Он сам понимал всю бесполезность такой работы, когда очищенную от снега тропку к утру опять заваливало снегом, да так, что и следов н оставалось от его прежних усилий. Но это имело хоть какой-то смысл, и он каждый день упорно выбирался наружи и разбрасывал в стороны снег.

В один из таких выходов к нему в гости опять пришла старая знакомая. Когда он, спустя полчаса тряски дверью, чтобы освободить ее от навалившего снаружи снега, выбрался наконец наружу, запыхавшийся от вполне ожидаемого, но от этого не ставшего милым труда, первым кого он встретил была росомаха. И потом он хоть кому мог поклясться, что ее морда в тот момент выражала ехидство и насмешку. Весь злой от долгого сидения в снежном плену, от окружающего белого безмолвия и сопутствующей этому тоски, он вызверился на первое же живое существо, встретившееся ему, в то же время радуясь, что можно хоть кому-то высказать все, что копилось в нем долгими зимними вечерами.

— Что радуешься, морда ты звериная?! Ты, блин! Где-то гуляешь, а я тут как пень сижу и ни с места! Иди, гуляй дальше… — от какого-то детского чувства обиды ему не хватало слов и он, не зная, что еще сказать от избытка чувств ухватил в охапку снега, сколько смог загрести, и швырнул ее в росомаху. Та одним слитным движением отскочила в сторону и недоуменно и с интересом уставилась на этого странного мелкого двуногого. А странный двуногий разбушевался. В досаде, что не смог в нее попасть, он хватал новые и новые порции пушистого невесомого снега и швырял в нее с невнятными криками. Вреда он причинить никак не мог и ей было непонятны все эти телодвижения, но потом до нее дошло: с ней играют! Она игриво закрутилась вокруг мальчишки, поднимая широкими лапами снежную взвесь, пару раз кувыркнулась, а затем припала к земле, как бы приглашая его нападать. Мальчишка не заставил себя ждать и с воплями бросился на нее. Росомаха не казалась такой уж большой, хотя была крупнее своих земных собратьев, и с первого взгляда показалось, что он быстро с ней справится. Во всяком случае, даже несмотря на свой детский возраст, он был килограмм на пять тяжелее зверя и прошлое дзюдоиста и постоянные тренировки давало ему хоть какое-то преимущество. Это он так думал. Но первое же соприкосновение доказало всю глубину его заблуждений. Из-за некоторой косолапости и пушистого меха она производила впечатление плюшевой игрушки, мягкой и податливой, но под шикарной шубой оказались стальные мускулы и гибкое жилистое тело. Она легко увернулась из его рук и легонько куснула его за плечо. Он бросил ей в морду снега и пока она смешно отфыркивалась все-таки умудрился обхватить ее руками. С таким же успехом он мог обхватить кусок бревна, такое же твердое и неподатливое. Вместе они катались в глубоком снегу, поднимая своей возней облака снежной пыли. Накатила вдруг безудержная веселая храбрость и мальчишка, позабыв, что имеет дело с опасным лесным хищником, чья свирепость у северных народов Земли вызывала мистическое чувство, без всякого страха хватал зверюгу за морду, хвост, за все, что попадало под руку, стараясь оказаться сверху. Потом он и сам не помнил, что орал высоким мальчишеским голосом, но в голосе его был восторг и радость, что наконец он не один в этом сказочном лесу. В какой-то момент его рука оказалась в пасти росомахи, она сжала свои страшные клыки и тут до него вдруг дошло, с кем он затеял эти дурацкие игры. Стоило ей посильнее сжать свои челюсти и от его такой тонкой и хрупкой кисти останется только одно воспоминание. О силе укуса росомахи он и раньше читал, и видел воочию в ее схватке с волками. Страх запоздало коснулся разума, но мальчишка тут же отбросил его прочь.

— Эй! Чего шалишь? А ну отпусти. — он старался говорить спокойно, не показывая страха и у него получалось. Он не стал ворочать кистью руки, попавшей в пасть росомахи, чтобы не провоцировать ее рефлексы, а деловито подсунул в пасть вторую руку и стал раздвигать мощные челюсти. — Ну, ну, не балуй, ишь надумала чего. Зубки-то разожми, вот так…

Видя его реакцию, росомаха сама разжала челюсти и тут же облизала руку, а затем оскалила клыки в веселой ухмылке. Во всяком случае у него сложилось такое впечатление. Он еще полежал в снегу, отдыхая, в то время как зверь наворачивал вокруг его лежащей тушки круги. Видно не наигралась. И вообще она напоминала ему капельку ртути, ни на миг, не оставаясь без движения, но он-то не был лесным зверем и, хотя он считал себя уже достаточно тренированным, но должен был признать, что в сравнении с росомахой был если не на десятых, то на вторых ролях точно. Впрочем, мальчишка не комплексовал по этому поводу, как говорится — каждому свое, росомаха немного развлеклась, а он отошел от обуревавшей его в последнее время тоски. Хоть она и зверь бессловесный, но все-таки — живое существо и он почувствовал, что все его мрачное настроение улетучилось, как будто его и не было. В благодарность он вытащил из землянки кусок мяса и бросил его зверюге, правда не забыв отрезать от него и для себя внушительный шмат примерно на килограмм весом. Кусок был достаточно большим, поэтому хватило на обоих. Еще бы, это был его недельный запас, который он раз в неделю пополнял, залезая в погреб. Каждый день нырять в погреб, перекидывая при этом массу снега, да еще демаскируя свое хранилище, он считал ненужным и даже вредным делом. У него оставался еще небольшой запас мороженного мяса, но потом придется переходить на копченую кабанятину, но хомяк в его душе оказался хищником пострашнее росомахи и потребовал не трогать запасы, а идти на охоту.

На охоту он отправился на следующий день, прямо с утра и хорошо подготовившись. Все-таки он долгое время не выходил в дальние походы. Взял с собой и новые стрелы с наконечниками из оленьих рогов, теперь он мог рассчитывать и на дичь, покрупнее зайцев и глухарей. Увязалась за ним и росомаха, видимо подумав, что это какое-то новое развлечение. Она вообще оказалась довольно игривым существом, всегда готовым покувыркаться в снегу. Ну с такой шубой это было неудивительно. А судя по еще не стершимся белоснежным клыкам, она была довольно молода, что объясняло ее некоторую доверчивость и склонность к легкомыслию в обращении с мальчишкой. Его это больше чем устраивало. Он и так подумывал в дни своего заточения заиметь какую-нибудь живность, на вроде собаки. А чем росомаха хуже?

Большой добычи им не попалось. В начале росомаха спугнула из-под ели крупного зайца, за которым сама же и погналась. Но мальчишка не был в обиде. Пока она, преследуя зайца, скрылась между деревьев, он, пройдя совсем немного и выйдя на небольшую поляну, поднял из сугроба стаю фазанов голов в семь. Ленивые птицы не улетали далеко и пролетев шагов двадцать-тридцать опять плюхались и зарывались в снег. Может так они скрывались от преследования, но такая манера прятаться от опасности была мальчишке на руку. Он просто по хорошо видным следам определял, где нырнул и притаился фазан, подходил шагов на десять, держа лук наготове, и спугивал птицу, швырнув туда палку. Заполошно взлетавшего фазана бил стрелой влет, на это его мастерства уже хватало. Конечно и мазал безбожно, но глупая птица даже не старалась отлететь подальше, а отлетев на небольшое расстояние тут же пряталась в ближайшем сугробе. Неизвестно помогала ли такая тактика при встрече с другими охотниками за фазаньим мясом, но для маленького двуногого хищника она оказалась очень удобной в качестве добычи. Добыл таким образом двух самочек и красавца самца килограмма на три. Посчитав, что этого ему хватит, прицепил добычу к поясу и направился по направлению к землянке. Пока ощипывал и готовил одну тушку появилась довольная и судя по всему сытая росомаха. Все равно кинул ей одну птичку, самую маленькую из имеющихся.

Появление в его жизни росомахи немного скрасили его однообразное существованье. Частенько они совместно охотились, научившись понимать друг друга без слов. Она выгоняла на него дичь, а он из засады поражал ее стрелой или копьем, в зависимости от животного. Один раз они даже умудрились таким образом добыть молодого лося, которого по-братски поделили. Будь он один, то мальчишка даже и не рыпнулся бы при виде высокой туши за полтонны весом. Будучи в той жизни крутым бизнесменом, он пару раз выезжал на охоту на лося, которую устраивали ему деловые партнеры и знал, насколько опасен этот зверь. Взрослый матерый самец может в легкую отбиться от стаи волков, а удар копытом проломить самый крепкий череп. Этот сохатый хоть и был молод, если судить по рогам, но мальчишка не сомневался, что получить от него копытом будет все равно что кувалдой. Но росомаха, ничуть не смущаясь размерами добычи и не испугавшись ни копыт, ни развесистых рогов с метр размахом, закрутила, завертела вокруг опешившего от такой наглости лося карусель, без труда уворачиваясь от страшных в своей смертоносности копыт, а потом в какой-то миг изловчилась и вцепилась сохатому в нос. Тот сразу же замер то ли от боли, то ли от растерянности, не зная, что делать с этим маленьким по сравнению с ним, но таким назойливым животным. Тут уж мальчишка не растерялся. Вначале он подранил сохатого копьем в бок, когда тот ошалевший от бешенного напора росомахи, закрутился на месте, стараясь передними копытами достать врага и поэтому сразу не заметил мальчишку, появившегося из кустов, а затем уже росомаха вцепилась и повисла на груди лося, вгрызаясь в глотку. Тут уже сам богов велел несколько раз добавить копьем в грудь, стараясь достать до сердца. Так вместе и добили бычка. Мальчишка взял себе одну ляжку и шкуру с рогами, все остальное досталось прожорливой росомахе, которая никак не хотела уходить от добычи и осталась жить возле туши. Мальчишка оставил ее со спокойной совестью. Не завидовал он тем, кто попытается отобрать у нее ее добычу, будь это хоть медведь или тигр. Про волков или других хищников помельче он даже не думал. Ее наглость и свирепость недаром вошли в поговорку у северных народов. Во всяком не ему было учить росомаху жизни в тайне, сама знает на что идет. Тем более, что частенько она пропадала на неделю другую, исчезая по каким-то своим делам, а потом как ни в чем не бывала опять появлялась в его жизни, частенько принося с собой какую-нибудь нетяжелую добычу.

Однажды он решил проверить, куда она ходит и пошел за ней. Хорошо еще, что он подготовился к дальней дороге. Росомаха вперевалку размашисто бежала вперед, не обращая внимания на спутника. Мальчишка выдохся где-то на пятом километре и со злостью сплюнув, просто пошел по следу, бросив попытки идти с ней вровень. Он не шел точно по ее следам, когда пару раз пройдя по ясно видимым на целине отпечаткам широких когтистых лап опять вернулся к той же точке, откуда начал путь, а просто шел, сохраняя общее направление. Он злился на это глупое животное, которое накручивало непонятные петли, но при этом упорно шло в каком-то одному ему известном направлении. На третий день до него дошло, что росомаха просто обходила свои владения, как рачительный хозяин, проверяя все ли в порядке на подвластных ей территориях, а это он, глупый городской мальчишка, поперся за зверем на прогулку, в то время, когда росомаха была занята важным для нее делом. Когда до него это дошло, он перестал обижаться на то, что она фактически не обращает на него внимания, а занялся дорогой, стараясь просто выдержать направление.

Не спеша он шагал по зимнему лесу, любуясь невероятно красивыми картинами, которые мороз щедро рассыпал на его пути. Вечерами он не торопясь разжигал очередную нодью и готовил ужин из подстреленной по дороге дичи. Иногда его навещала росомаха и тогда он делился с ней ужином, а иногда она сама притаскивала что-нибудь на зубок. И поужинав, долгими зимними вечерами зверь и человеческий детеныш сидели и, жмурясь от идущего волнами тепла, смотрели на стреляющее искрами весело пляшущее пламя. Так к нему медленно, но верно приходило понимание этого мира, в который он практически пришел с войной, заранее готовым к враждебным действиям и ко всяким неприятностям, а надо было просто принять его таким, какой он есть, со всеми его неприятностями и вот с такими мгновениями счастья. Он сам не замечал, как в нем тихо и мирно умирает тот старый циничный мизантроп, который до этого руководил его жизнью. Зато рождается другой, хоть и отягощенный опытом уже прожитый жизни, но юный, несмотря на всю парадоксальность этого утверждения, обновленный характер живого и любопытного мальчишки.

К концу этого двухнедельного путешествия в землянку вернулся совсем другой человек, по-новому воспринимающий этот мир и себя в этом мире, и он был благодарен за это росомахе, которая даже не подозревала о своей заслуге и все так же деловито шныряла по окрестностям в беспрестанных поисках добычи. Она-то с рождения жила в мире и согласии со всем, что составляло ее жизнь в этих таежных дебрях. Оказывается, надо было просто принимать этот мир таким, какой он есть, а не видеть в нем заранее врага, которого надо непременно победить. Он перестал убиваться по поводу своего положения и только с улыбкой говорил себе, когда несколько дней подряд беспрерывно шел снег или не везло в охоте и наступали полуголодные дни, старую, еще с Земли, поговорку: «Все пройдет, пройдет и это». Это не означало, что он вдруг стал этаким всепрощенцем, скорее он стал философом и все плохое стал воспринимать через призму спокойствия и даже где-то с юмором. Он по-прежнему радовался ясному морозному утру, радовался росомахе в ее очередное посещение после долгого похода и весело кувыркался с ней в снегу и не огорчался, когда силки оказывались пустыми. Просто он принял этот мир и мир принял его.

Так и прошла зима и мальчишка сам не заметил, как постепенно и вроде незаметно подошла весна. Вначале снег стал более плотным и влажным, потом по утрам пропали заморозки, постепенно пропала снежная шуба у деревьев и сугробы стали проседать и по утрам стали покрываться тонкой ледяной корочкой. А потом пропала росомаха. Ушла в очередной обход территории и не вернулась. Обычно она исчезала максимум недели на три, а тут прошло уже дней тридцать, а ее все не было, но он надеялся, что все с ней будет хорошо. Ему было трудно представить, что кто-то или что-то может ее остановить, если она захочет увидеть своего друга. Скорее всего, у нее появились какие-то дела, от которых она не может отказаться. Он не мог даже подумать, что кто-то может встать на пути свирепого и бесстрашного хищника и поэтому не сильно беспокоился. Мало ли дел у лесного зверя, когда вокруг творится такое. А творилось что-то невероятное и захватывающее дух. Лес вдруг очнулся от зимней спячки и как какой-то великан, который просыпаясь от крепкого сна издает различные звуки, так и он вдруг разразился треском лопавшегося льда на речке, звоном многочисленных ручьев, скрипом оттаивающих деревьев и птичьим гомоном. За какие-то две недели тайга вдруг преобразилась. Все вокруг оживало, бегало, пищало и орало. За каких-то десять дней снег растаял без следа впитавшись в землю, жадно поглощавшую животворную влагу и почти сразу ответившую молодой нежной порослью. Деревья казалось гудели от распиравших их стволы соков и тоже со скоростью одевались в светло-зеленые наряды. А тут еще добавили праздника веселые весенние дожди, которые казалось смывали весь негатив голодных зимних месяцев. Приход весны оказался буйным и размашистым.

На это время мальчишка спрятался в землянке, подъедая все свои зимние припасы, перетащив их в свое жилище. Благо, что оставалось в погребке совсем ничего. Единственное, что он сделал по хозяйству, то это углубил освободившийся погреб и сходил на речку. Казавшаяся летом тихая и смирная таежная речка была непохожей сама на себе. Разлившись в раза три шире себя обыкновенной, она превратилась в грозно рычащий поток воды, смешанный с грязью и всяким мусором, скопившимся за долгую зиму. Она несла все то, что до поры до времени было спрятано под снегом и сейчас ворчливо ворочала гнилыми ветками, прошлогодними листьями, изредка попадавшейся падалью и даже небольшими бревнами и валунами. Берега ее были загромождены кусками льда, все-таки по ночам было еще достаточно холодно, в тенистых местах еще встречался снег и лед не спешил таять. Он-то и был нужен мальчишке, который решил не терять удобного случая и соорудить себе ледник. Каждый кусок льда надо было обмыть в проточной воде, на своих санках отвезти к яме, уложить каждый кусок на дно, засыпать все это тонким слоем песка, а потом еще и перекрыть сухими ветками, желательно в несколько слоев. Хорошо еще, что речка обеспечила и бревнышками на любой вкус и размер. Потрудиться пришлось конкретно, надо было успеть пока лед не растаял под лучами солнца, которое с каждым днем становилось все жарче. Ледник получился на славу, а он окончательно засел в свое избушке, пережидая бурное время, выходя только по естественным надобностям и за березовым соком, для сбора которого еще зимой приготовил берестяные фляжки, сшитые еловыми корнями и обмазанные сосновой смолой. Вид у них был откровенно тяп-ляпистый, но влагу держали хорошо, а большего ему и не надо было.

Со временем зима окончательно уступила бурному напору весны, речка вошла в свои берега, а лес оделся в буйно играющую всеми оттенками зеленого листву. Казалось, что все обитатели леса повылазили из своих нор, берлог и логовищ и спешили откормиться на молодых травах Мальчишка тоже не терял времени даром и постоянно выходил в короткие однодневные походы, набирая еще нежные ростки одуванчика, крапивы, мясистой корейской травы, названия которой он не помнил, грибов и прочей растительности. После нескольких месяцев мясной диеты трава шла на «ура» и, пока она не набрала сил и не стала жесткой и несъедобной, надо было поторопиться. И он, не замечая времени, делал заготовки уже на следующий год, так как понял, что как бы он не любил мясо, но даже ему трудно изо дня в день питаться одними шашлыками. Занятый хозяйственными хлопотами, он уже позабыл о всех своих опасениях и страхах. Люди казались ему чем-то далеким и несбыточным, и он как-то уже свыкся с мыслью, что он один и даже стал считать это вполне естественным явлением.

Неизвестно, сколько еще времени пребывал бы в маленьком мирке своего одиночества, если бы цивилизация, образно говоря, сама не постучалась в его двери. Да и цивилизация то была? В тот знаменательный день он пошел проверить свои ловушки. Пройдя километров пять вышел к знакомой речке и пошел вдоль берега, внимательно оглядываясь. Все-таки вода рядом и мало ли кого могло принести на водопой. И тут на узкой песчаной полосе, он увидел четко отпечатавшийся человеческий след. Речка в этом месте сужалась и при желании взрослый человек мог вполне ее перепрыгнуть. На какой-то миг сердце замерло, а потом застучало с удвоенной силой. «Ну вот и люди» — мелькнула мысль. — «Что там подумал Робинзон Крузо, когда после стольких лет одиночества увидел человеческий след? Кажется, он испугался. Вот и мы не будем бросаться на шею первому попавшемуся аборигену». Немного обеспокоенный, огляделся вокруг. Лес вокруг спокойно шумел листвой. Иногда прорывался птичий пересвист, но ничего тревожного не ощущалось.

В этом месте лесная речка, и так-то не очень полноводная, сужалась и являлась естественным местом для того, кто хотел бы перейти речку, не замочив ног. Видно путник перепрыгнул через неширокий водный поток и попал прямо на прибрежный песок. В ямке следа уже скопилась вода, значит неизвестный ходок прошел здесь достаточно давно. Сам след был довольно бесформенным, видно нога была обута во что-то вроде мокасина, и достаточно большим, чтобы понять, что это был взрослый человек. Следующие следы уже скрывались в густой траве. И куда это он шел и откуда? Вот пойдешь по следу и уведет он тебя в какую-нибудь даль несусветную, куда охотник ушел на охоту и будешь как дурак метаться за ним, пока он не пойдет обратно. Или, если шел уже обратно, то приведет к жилищу, но, когда это будет, тоже неизвестно. Да и он не Дерсу Узала и сильно сомневался, что сможет пройти по следу не потеряв его. Конечно жизнь в лесу его многому научила и еще больше заставила вспомнить, например, как подкрадываться к дичи или ставить силки и ловушки, но читать следы как открытую книгу… Все, что мог он из своих знаний уже выжал и не думал, что сможет сделать больше.

Поэтому не стал лишний раз ворошить судьбу, а просто, отойдя в сторону от места переправы, но, чтобы она оставалась на виду, уселся в кустах, чтобы хорошенько все обдумать. Все, что он смог определить по отпечатку следа, это то, что, судя по размерам, прошел взрослый мужчина, если тут конечно не бродят женщины с размером ноги этак сорок пятым. Обут в мягкую обувь без каблуков. На большее его познаний следопыта не хватило. Слишком мало он знал о местной жизни, чтобы делать какие-то выводы. Ну разве, что он еще понял, это то, что человек знал куда шел. След был четкий, уверенный, прямой. Без поворотов, вихляний и остановок, свойственных заблудившемуся. Значит шел домой или в место, которое хорошо знал. И что с этим делать? В последнее время в череде тренировок и повседневных дел он как-то забыл, что в этом мире тоже живут люди и рано или поздно могут ему повстречаться. Он привык, что он один и не задумывался о встрече с себе подобными и даже не представлял, как ему себя вести и что говорить, если подобное случится. Но вот случилось, и он растерялся. Наверно с час сидел в кустах, на всякий случай спрятавшись получше, и раздумывая о том, что делать дальше. Ничего не добившись, кроме мурашек в отсидевших ногах, он в конце концов плюнув на все, решил, что проблемы будет решать по мере их поступления. Тайга большая и встретятся ли они еще раз — это бабушка надвое сказала.

Так и прошел день. Но точило его смутное беспокойство, и как не старался он выкинуть из головы дневное событие, но нет-нет, а вспоминался этот загадочный след. То ли беспокойный характер тому виной, то ли еще что, но даже ночью ему приснился этот бесформенный отпечаток. И этот отпечаток чужой подошвы рос, заполняя собой все пространство и начинал давить на него, невыносимой тяжестью, придавливая к земле и мешая дышать. Проснулся он среди ночи, задыхаясь и весь мокрый от пота. Сердце глухо колотилось в груди, а дыхание было таким тяжелым, словно он пробежал немеряное количество километров. Постепенно отдышался, но сон убежал напрочь. «Это чтож я впечатлительный такой, — подумал он. — Одиночество так влияет что ли? Вроде раньше такого не бывало. Или забыл, что значит быть молодым? Всего лишь след взрослого мужика, и пацан уже в панике — маленький и беззащитный, ну почти беззащитный, пацан. И что же это, если не страх?» Он прислушался к себе. Нет, страха не ощущалось. А то, что принял за страх — было лихорадочное возбуждение. Все-таки он в чужом мире и если с природой он уже вполне сжился, то как его встретит разумное население, ведь рано или поздно, но ему придется с ним встретиться? Насколько оно разумное? Что ему про него было известно? То, что умеют лепить глиняные миски и знают такую вещь, как ткань? Что это дает? Не получится ли так, что, выбежав с радостным криком к братьям по разуму, попадет прямо на праздничный стол в качестве главного блюда? Хотя, это он конечно перегибает палку, но наткнуться на нож вполне возможно. Даже в его родном цивилизованном мире такое вполне реально, а что же говорить про средневековье? Нет, в конце концов он же на самом деле не десятилетний пацан, чтоб кидаться на шею первому встречному гуманоиду, радостно раскрыв объятия. Или все-таки пацан, в всяком случае внешне? Он все еще иногда забывал про свой теперешний вид. А это значит, что он покажется легкой добычей для любого, кто захочет с ним разобраться по местным понятиям. Быть рабом или даже убитым совсем не хотелось. Так что в начале следует узнать, как можно больше, прежде, чем решится на встречу. Но осторожно. Тем более, зная себя, он предчувствовал, что снедающее любопытство просто не даст ему спокойно жить. Его прямо-таки пожирал зуд исследователя и подгонял как можно скорее разобраться с загадочным следом. Промаявшись почти полночи, он решил на следующий день еще раз сходить на место находки. Нет, идти по следу он не собирался, но подежурить некоторое время на месте находки было нужно, а там может еще что-нибудь в голову придет. После такого половинчатого решения так беспокоящего его вопроса, он наконец успокоился и заснул спокойно.

С утра пораньше он снарядился, как в дальний поход. Зимнюю парку он уже давно пересыпал мятой и скрутив в тюк, сложил под нары. Слишком уж жарко стало в ней ходить. Поэтому одел свою одежду из холстины и сверху легкий кожушок из волчьей шкуры. Подвесил к поясу, сплетенному из кожаных ремешков, ножны с остро наточенным ножом, взял с собой лук с пятью стрелами, больше у него не было, да и не нужно было, и прихватил две крепкие палки из чертова дерева сантиметров по семьдесят длиной, которые от постоянных занятий были отполированы его руками до блеска. Не забыл и свои тренировочные метательные ножи или скорее колышки, сделанные из того же чертова дерева. Толку от них он не ждал, но на всякий случай прихватил. Загрузил в сшитую из лосиной шкуры сумку кремень, без которого вообще никогда не выходил из дома, вяленую рыбу и две тушки рябчиков, запеченных накануне на углях. Вместо воды взял березового сока в продолговатом бурдюке, сделанном из шкуры, снятой чулком, с ноги того же лося. Помещалось там литра два, но даже если бы сок и кончился, на этот случай он не переживал. Хорошо изучив окрестности своего жилища, он знал где протекает речка и где бьют таежные ключи. В течение трех-четырех часов он мог дойти до любого из них. Плотно прикрыл дверцу в свою нору, добавочно замаскировав ее папоротником, и решительно отправился в путь.

До знакомого места добирался не торопясь, внимательно вслушиваясь и оглядываясь по сторонам. Поэтому на дорогу ушло немало времени, но он не торопился. В метрах пятидесяти от цели своего пути он остановился и еще раз внимательно огляделся. Тихонько шелестела листва и щебетали лесные пичужки. Обстановка вокруг просто навевала спокойствие и чувство безопасности. Он приглядел пару мест для наблюдения, расположенных в густых кустах лещины и в одном из них организовал себе лежку. Место было хорошо укрыто и даже не понадобилось дополнительной маскировки. Только выщипал немного листочков в кустах в виде узкой и длинной амбразуры, расположенной горизонтально. И только, когда наблюдательный пункт был готов, расположился поудобнее и устроил себе поздний завтрак. Неизвестно сколько придется ждать, и пока все тихо и спокойно, следовало побеспокоиться о собственном желудке. Весь богатый опыт из прошлой жизни говорил ему, что засада — дело такое, долгое и непредсказуемое. Придирчиво оглядел свое сегодняшнее меню. Выбор для человека, меню которого только недавно составляли одни грибы и щавелем с одуванчиками, ну соскучился он за зиму по растительной пище, был богатый — рыба или дичь. После недолгого колебания в жертву утреннему обжорству был принесен один из рябчиков.

Он настроился на долгое ожидание и с беспокойством думал о том, как и где будет добывать пропитание на третий день, когда его сухой паек придет к концу, и при этом как бы не наткнуться на нежелательных посетителей. Но все его страхи оказались беспочвенными, так как уже на следующий день, ближе к полудню, увидел того, кого так сильно ждал и к его изумлению визитеров оказалось гораздо больше одного. Он-то, увидев один след, соответственно ожидал увидеть одного человека, а жизнь преподнесла ему урок, что не стоит делать поспешных выводов только из одного факта.

Он насчитал четырнадцать немытых заросших рож. Толпа особей мужского пола ломилась через лес с таким шумом, что об их прибытии он узнал задолго до того, как увидел первого живого человека в этом мире. Что он мог про них сказать, бомжи они и в Африке бомжи, хорошо хоть, что внешне выглядел как обыкновенные мужики явно неухоженного вида, хотя некоторый налет цивилизации присутствовал. Не негры или, не дай бог, какие-нибудь орки с эльфами, что уже радовало. Легче будет в будущем найти общий язык. Хотя, глядя на них, мальчишка сомневался, что ему вообще захочется иметь с ними какие-нибудь дела. Бородатые грязные рожи. Одеты в такие же как у него холщовые штаны и рубахи разной степени потертости и поношести. Кое-кто накинул на плечи старые вытертые меховые безрукавки без пуговиц. Обувь самая различная, от какого-то подобия лаптей до высоких сапог и у всех головные уборы, похожие на простые колпаки из той же холстины или шапки из кожи. И все были вооружены. Впрочем, назвать все эти дубинки и примитивные копья, которые представляли из себя просто заточенные и обожженные на костре колья, оружием у него не повернулся бы язык. Можно было подумать, что он вообще попал в каменный век, если бы в боевые части дубинок не были вбиты грубые железные штыри, а некоторые из копий не блестели металлическими наконечниками, даже на вид плохо откованными из дрянного железа. Только у двоих из всей банды, а то, что это банда, а не просто толпа любителей погулять по лесу, сомнений у мальчишки не вызывало, имелось что-то наподобие то ли очень больших ножей, то ли коротких, сантиметров по шестьдесят, мечей. Все были подпоясаны кушаками или поясами, за которых были заткнуты простые берестяные ножны, из которых торчали невзрачные деревянные рукоятки ножей, а у троих были заткнуты за пояс топорики наподобие томагавков, но с более широким лезвием. И лишь у одного, здоровенного, заросшего черной бородой по самые глаза, мужика висели на поясе ножны из тисненной кожи и из них торчала рукоять какого-то холодного оружия, сделанная из какой-то кости. То ли кинжал, то ли еще что-то, но явно вещь статусная, подороже, чем у других.

«Видимо, атаман всего этого лесного воинства любителей природы, — подумал он, — а нож, это показатель. Вон и рубаха на нем хоть и из холста, но крашенная в красный цвет.»

Увидев, как подойдя к речке, бородач властно поднял руку, и вся толпа послушно остановилась, мальчишка в этом убедился: «Точно главарь. И кто же такие будете, ребятки? Чьи вы, хлопцы, будете?»

Пока банда, а по-другому у него язык не поворачивался их назвать, располагалась на берегу речки, он, внимательно в них вглядываясь, анализировал свои впечатления. Не соврал горбоносый, судя по внешнему виду и оружию этих вояк, на дворе точно раннее средневековье. Сами мужики — явно непрофессиональные военные, а простые романтики большой дороги. Ни строя, хоть какого-нибудь, ни оружия нормального, ни доспехов достойных. А уж про дисциплину и говорить нечего. Даже учитывая, что попал он куда-то в средние века, то все равно не представлял себе так плохо снаряженную и вооруженную строевую часть. Впрочем, он не считал себя великим знатоком по средним векам, тем более чужого мира, поэтому решил подождать и посмотреть.

Тем временем толпа непонятных мужиков вольготно расположилась на бережке и устроила перекус. Судя по всему, ели жаренное на костре мясо, приготовленное ранее, что-то похожее на хлеб и естественно зелень, начало лета все-таки. Увидев в руках атамана большую, темно-серую с коричневым оттенком ноздреватую ковригу, мальчишка сглотнул слюну. Хлеба в этом мире ему еще пробовать не доводилось. А хотелось. Он еще раз сглотнул набежавшую слюну. Ничего, все еще впереди. Люди в этом мире есть и века, судя по вооружению банды, очень даже «средние». Еще бы язык понять. Слишком далеко от них он расположился, перестраховался, и если до него что-то и доносилось, то только отельные фразы, которые у него никак не получалось идентифицировать. Но он не переживал, все еще впереди. Тем более первый контакт есть. Правда односторонний, но он не собирался кричать о себе на всю тайгу, не зная, чего ожидать от незнакомцев. Тем более, глядя на их разбойничьи рожи.

А «разбойничьи рожи» покончили с обедом и не торопясь, по-прежнему толпой, переправились через не глубокую речку. Ну да, это ему тут по пояс, а этим едва по колено будет, только некоторые сняли сапоги и лапти. Перейдя брод, толпа направилась дальше по своим делам, а он, переждав некоторое время, выбрался из кустов и подошел к месту кратковременной стоянки. Быстрый осмотр стоянки много информации не принес. Видно мужики попались бедноватые и не перегруженные личным имуществом. Нашлось только куча обглоданных костей, которые на какое-то мгновение напрягли его, но нет, подозрения оказались беспочвенными и кости были не человечьи. Еще валялась партия изношенных лаптей. Видно кто-то сменил обувь. Лапти выглядели точно так же, как у его, давно уже сношенные и оставленные в прошлом, только размером побольше. Сам он их давно уже не носил, заменив на примитивные поршни из кое как выделанных заячьих шкурок. Вот и все. Но некоторые его подозрения они все же развеяли. Осталось только выяснить, куда и зачем же все-таки это общество любителей дикой природы направлялись. Зверь на такую большую толпу не нападет, сами они людей судя по всему не боялись, за отсутствием таковых, и поэтому шли без опаски, шумно и не таясь. Даже не выставили охранения. Поэтому ему было не трудно следовать за ними, приняв самые примитивные меры предосторожности, отстав метров на сто. Потерять их он не боялся, следов они оставляли множество, да и шумели так, что ориентироваться можно было только на слух.

Так они и шли до самого вечера. Ближе к вечеру, еще засветло, толпа остановилась на ночлег. Почему он так решил? Так человек пять пошли по дрова, а остальные стали рубить ветки, устраивая лежанки. Увидев, как разжигаются костры, он тоже решил основательно отдохнуть и отошел подальше. Лес уже стал для него, как родной дом, поэтому он не стал искать какое-нибудь хорошо укрытое убежище, а просто выбрал удобное развесистое дерево. Неподалеку нашелся таежный ключ с холодной родниковой водой. От души напился, поужинал остатками рябчиков и заночевал в кроне облюбованного дуба, привычно оборудовав из ветвей что-то вроде гамака.

Встал рано, когда еще робко и несмело защебетали первые утренние птахи. Утро выдалось росистым, что предвещало жаркий солнечный день. Поэтому, после недолгого раздумья, решил не торопиться, да и куда банде деться, всяко не каждому хочется переться по пояс в холодной росе. А найти их по следу — куда как проще. Благо след этот не нашел бы только полностью слепой и глухой, а он этим не страдал. Заблудиться он не боялся. Чувство направления у него было отменным, в чем успел убедиться, когда уходил на охоту или просто на обследование местности. Бывало пропадал вдали от своего жилища по трое-четверо суток, а то и больше и всегда возвращался обратно. Главное — внимательно отслеживать и запоминать приметы окружающей его местности, что у него после первого же месяца практики стало получаться автоматически.

Поэтому протер лицо утренней росой и пошел на охоту. Ничего, что роса еще не ушла и он сразу оказался мокрым по самые плечи. Это только первые пять минут неприятно и холодно, зато потом, словно утренний холодный душ, освежает и бодрит. Тем более рубаха он снял и, скатав в валик, одел на голову, соорудив подобие чалмы. Уже где-то через час ему удалось подстрелить из лука очередного рябчика. Тот подпустил охотника метров на пятнадцать. По-видимому, в этих глухих местах человек хоть и считался опасным хищником, но довольно редким и тем более никто не ожидал лука со стрелами. Поэтому местная дичь подпускала охотника довольно близко, а для мальчишки дистанции выстрела метров в двадцать вполне хватало. Осторожные улетали, едва его завидев, а тупые и глупые, уверенные в своей безопасности, подпускали чуть ли не вплотную. Наскоро ощипав птицу и выпотрошив, опалил остатки пуха на костре, а затем, натерев солью, зажарил на образовавшихся углях. Рябчик оказался из глупых, но вкусным. С найденной тут же черемшой завтрак получился достаточно съедобным и сытным. Конечно, не ресторан, но вполне достойно. При чем порция хоть и оказалась великовата, но он умял ее всю. Что поделаешь, молодой, даже скорее детский, растущий организм и активная жизнь на природе давали такой эффект, что есть ему хотелось всегда. За полчаса покончив с завтраком, он решил, что пора заняться и шайкой. А как еще назвать толпу заросших мужиков самого бандитского вида? Пока не доказано обратного, банда она и есть банда.

Роса уже ушла легким туманом, сменившись духотой, которая к обеду превратится в жаркое марево. Трава подсохла и стала издавать цветочный духмяный аромат, который на какое-то время будет забивать все запахи. Пора идти. Собрав снаряжение и надев рубаху, он легким шагом двинулся в сторону, где по всем его прикидкам находилась банда. Те уже снялись с места и ушли, видно намереваясь с утра по холодку пройти побольше. Так что, он не спеша обследовал покинутую стоянку, не нашел ничего нового и не спеша отправился вслед за ними. В поле видимости бандитов не появлялся. Ему вполне хватало оставшихся следов. Идти было скучно. Мужики были предсказуемы, как расписание движения немецких поездов. Шли и шли себе по прямой. Но внимательности и бдительности он не терял, что и помогло ему подстрелить зайца. Тот, видимо напуганный шумной толпой, затаился, переждал и затем, решив, что опасность удалилась, вылез на белый свет и нарвался на стрелу. Готовить зверушку он не стал. Просто, как носок, содрал шкурку, вытащил потроха, порубил тушку на куски, подсолил и, завернув в лопухи, положил в походную сумку. Как сложится день неизвестно и запас пищи не будет лишним. Затем вернулся к своим «баранам». Грязным и бородатым.

За то время, что он занимался зайцем, банда ушла далеко вперед. Поэтому ему пришлось поднажать, чтобы их догнать. Время близилось к полудню и солнце уже во всю начало припекать. Тут еще всякая таежная гнусь, от комаров до оводов. Одни нападали, когда он скрывался в тенистом сумраке под кронами деревьев, другие во время переходов через залитые солнцем лесные полянки. Как бы там не было, но время шло, и он думал, что вот-вот нагонит банду. Так далеко от своего жилища в эту сторону он еще не отходил. Места были совершенно незнакомыми. Поэтому небольшая речушка, или вернее ручей, оказалась для него приятным сюрпризом. Напиться холодной ключевой водой, что может быть приятнее в жаркий полуденный зной. Напившись, он на минутку присел послушать окружающий его лес. Щебетали птахи, где-то вдалеке стучал дятел, налетающий временами легкий ветерок шевелил кроны деревьев, создавая фон. В такие минуты ему казалось, что он на земле в своем далеком детстве. Если еще закрыть глаза и не видеть иногда попадавшиеся на глаза не привычные, не поземному высокие деревья с листьями-лопухами. Хотя за последнее он привык уже к незнакомому виду некоторый растений. Тем более то там, то здесь торчали вполне себе земные дубы и березы.

Он вслушался, что-то его насторожило. Нет, не показалось. Далекие, едва слышимые крики в той стороне, куда ушли бандиты. Это что же он пропустил, пока занимался добыванием хлеба насущного? Быстренько, легким бесшумным бегом стал перемещаться к месту источника криков. Когда шум уже был ясно различим, судя по громкости оставалось метров сто, он остановился и поискал глазами то, что ему было нужно. Высокое дерево росло неподалеку и взобраться на него совсем не составляло труда. Какому мальчишке не нравится лазить на деревья, а он в настоящее время уже совсем сжился со своим новым телом и вел себя соответственно и испытал настоящее удовольствие от своей ловкости, когда быстро и споро оказался на высоте. Обзор был не очень хорош, но ему повезло, что дерево, на которое он залез, оказалось возле самой то ли просеки, то ли дороги. Поэтому только несколько высоких кустов мешали смотреть вдоль свободного пространства, где в метрах пятидесяти впереди разворачивалась лесная драма. А там пять телег, загруженных под завязку, окружили его давние знакомцы. Дело видимо шло к концу. Разбойники, а по — другому он уже никак их назвать не мог, весело переговариваясь столпились у нагруженных возов. Немногочисленные защитники, человек десять не больше, уже не могли помешать этому, так как лежали мертвыми. То ли не ожидали они такой большой банды, то ли еще что. Да и были они судя по всему простыми мужиками, а никак не воинами и все их оружие составляли такие же подобия копий, как и у нападавших.

Только один еще стоял возле последней задней телеги, но и его дни были уже сочтены, потому что голова его была залита кровью, а правая рука была почти перерублена и висела только благодаря лоскуту недорубленной кожи, а сам он стоял, шатавшись и вряд ли что-то соображая. Вокруг него столпилась небольшая толпа бандитов во главе с атаманом. Главарь что-то спрашивал у раненого, издевательски кривя губы. Из-за расстояния мальчик ничего не мог расслышать, да и если бы и расслышал, то все равно не смог бы понять. Допрашиваемый молчал, только покачивался, смотря на атамана затуманенными от боли глазами, кажется, даже не понимая, чего от него хотят. И вдруг он плюнул прямо в лицо атаману вязкой кровавой слюной. Плевок попал точно в глаз, заставив атамана взреветь от ярости. Вытирая плевок левой рукой и что-то злобно рыча, он суетливо и нервно нащупывал другой рукой клинок на поясе. Блеснуло полоска железа и голова последнего защитника каравана откинулась назад, открывая всем жуткое подобие улыбки на взрезанном горле. Атаман рыча склонился над еще подрагивающим трупом и затем, наступив на него ногой, выпрямился и прокричал что-то гневное, указывая на зарубленного им мужика окровавленным мечом. Толпа одобрительно взревела, потрясая копьями и дубинками.

И тут раздался пронзительный женский крик. Из последней телеги двое разбойников выволокли бешено сопротивляющуюся женщину. Хохоча и ругаясь, они потащили ее к обочине с вполне понятной целью, причем их намерения, не особенно напрягаясь, можно было прочитать на их лицах. Потому, что, бросив ее на землю, один разбойник влепил ей пару тяжелых оплеух, отчего женщина притихла, сел на нее верхом и стал рвать на ней рубаху, а другой, радостно и похабно скалясь, стал развязывать веревочку на своих штанах. Вдруг тот, что играл роль наездника, вскрикнул, выпрямился на своей жертве и так же неестественно прямо повалился набок. Его живот с левой стороны тут же окрасился красным, а женщина, вырвавшись из-под него, рванула к кустам вдоль дороги. На какой-то миг все оцепенели от неожиданности. Но тут опомнился второй насильник и его дубинка, кинутая твердой рукой, настигла свою жертву, попав ей точно в голову. Женщина, даже не вскрикнув, как подкошенная упала. Кровь сразу же залила ей лицо. Разбойник подошел к ней, посмотрел на окровавленное лицо, носком ноги качнул безжизненно послушную голову влево-вправо и затем с чувством выругавшись, вытащил свой нож и не глядя ткнул куда-то в грудь. Женщина даже не шелохнулась. Разбойник, вздохнув, видимо сожалея об упущенных возможностях, еще раз ругнулся, огляделся, подобрал что-то похожее на кинжал, выпавший из руки женщины, и уже не оглядываясь пошел к основной толпе, которая, не смотря на происшедшее, во всю потрошила телеги. Только несколько человек насмешливо бросили пару фраз, на что разбойник только досадливо махнул рукой. Затем подошел к своему товарищу, который лежал на траве, скорчившись и зажав свою рану. Может он стонал, но из-за расстояния мальчишка ничего не слышал. Только увидел, как убийца склонился над ним, видимо разглядывая рану, что-то спросил, а затем махнул рукой. И без слов все было понятно. Больше никто внимания на издыхающего разбойника не обратил, да и подошедший, оставив его доходить самому, поспешил к телегам, которые увлеченно потрошили остальные.

— Блин! И здесь рэкетиры и бандиты. Осталось дождаться только оборотней в погонах и продажного губернатора. И что за существа такие — люди? В рай закинь и там найдут кучу дерьма и в ней жить будут. — покачал головой мальчик.

Чувствовалось, что грабеж для банды — дело привычное. Они быстро и споро перегрузили барахло с возов на выпряженных лошадей, а что не поместилось во вьюки, похватали на руки, подобрали все, что валялось на земле, не погнушались содрать и одежду с мертвецов, не тронув только убитую женщину, незачем мужикам разорванная рубаха и длинная поношенная юбка, и, прихватив труп своего неудачливого товарища, быстро скрылись в придорожных кустах, оставив только пустые телеги и голые окровавленные тела.