Пролог

Владелец заводов, пароходов и газет Витольд Андреевич Краснов вышел на помпезно украшенное крыльцо дорогого модного ресторана, чтобы подышать свежим воздухом. Раньше он бы сказал: «перекурить», но увы, вот уже десять лет, как он, после первого инсульта по настоянию врачей, бросил эту пагубную привычку. Поэтому, соблюдая точность в формулировках, вместе с сигаретами он выбросил из своего лексикона и ненужное уже слово. Его вообще раздражало пустое многословье. Если он кому-то задавал вопрос, то требовал четкого ясного ответа по существу, поэтому и вопросы свои старался формулировать так, чтобы ответ на него содержал в себе максимум нужной информации. Подчиненные ласково, но с оглядкой называли его: «наш зануда», «старый зануда», ну или, когда он начинал гонять всех по работе, злясь на тупость их ответов, то обзывали его, естественно только вполголоса и между собой, коротко и по существу — «ВАК», что расшифровывалось отнюдь не как Витольд Андреевич Краснов, а Военно-Аналитический Комплекс. И за военное прошлое, и за то, что к проблемам по работе он относился как к военным операциям, анализируя и взвешивая все малейшие нюансы, могущие помешать нормальному течению дел. Конечно за глаза и он знал об этом. Он много, о чем знал, сидя в центре огромной паутины, которая своими агентурными сетями опутала не только его собственные предприятия, но и весь город и даже заползла в круги, близкие к президенту. Но данное ему прозвище его ничуть не обижало.

Тем более, что собственное имя ему самому не нравилось. Витольд… Имя какое-то непонятное, с претензией то ли на изысканность, то ли на какую-то избранность. Сам-то он был из простой семьи, без больших запросов, так сказать, папа — инженер, мама — домохозяйка. Но дали родители имечко, мода такая в то время была, давать своим детям иностранные многозначительные имена — Родионы, Рудольфы, Эдуарды… вот и живи теперь, мать его, Витольдом. Справедливости ради надо сказать, на родителей он не обижался, «что тебе в имени моем», что посадили, то и выросло и имя здесь не при чем, а то, что он аккуратист в делах, так он и сам к старости считал себя редким педантом. Ну что поделать, жизнь так у него сложилась, что к восьмидесяти годам, пройдя через все перипетии, которые уготовила для него переменчивая судьба, из него и получилась этакий коктейль из таких трудно смешиваемых качеств, как авантюризма и педантизм.

Да и прозвище было скорее данью уважения, которое питали к нему сотрудники, чем источником страха или, тем более, пренебрежения. Всей своей долгой жизнью он заслужил такое к себе отношение. Конечно, не сразу он пришел к такому результату. Были в его жизни и воспоминания, думая о которых оставалось только скрипеть зубами и сожалеть о том, что время нельзя вернуть вспять. Но, как говорится, что нас не убивает, то делает нас сильнее и он, не в силах вернуться назад и исправить совершенное просто старался не допускать таких ситуаций, за которые потом пришлось бы отвечать. И не перед людьми, к восьмидесяти годам он мало стал обращать внимания на мнение окружающих, мог себе позволить, а перед самим собой. И так уж получилось, что жизнь его была посвящена в основном тому, чтобы учиться на своих и чужих ошибках. Так он и вывел свои собственные законы бытия, по которым старался жить сам и выстраивать отношения вокруг себя. И пусть эти законы не всегда согласовывались с общепринятыми, долгая жизнь, полная самых различных перипетий, убедила его в собственной правоте. А выводы ему было из чего делать. Была в его характере какая-то авантюрная жилка, которая с детства бросала его на такие поступки и решения, что кому другому хватило бы на три такие жизни, как у него, а его привычка мелочно и скрупулезно рассчитывать каждый свой шаг давали иногда такие результаты, что другим людям оставалось только удивляться. В свое время он мыл золото и искал женьшень в дальневосточной тайге, работал каменщиком на всесоюзной стройке и художником-модельером в каком-то доме быта. Выковыривал из распухшей от цинги десны шатающиеся зубы в болотах Подмосковья, чему была причиной гнилая привозная вода и непритязательный сухой паек советского солдата, на охране ракетной точки и бегал в стоптанных кирзачах по горам Памира на афгано-советской границе, то догоняя банды душманов, то убегая от них. Помнил и знаменитый четвертый блок и безлюдный, даже без птичьего щебета, молчаливый Рыжий Лес и обреченные фигурки «партизан-ликвидаторов», которые в одном с олдатском «х/б» и лепестках-намордниках таскали радиоактивные обломки. Проще наверно сказать кем и где он не работал, чем перечислять все, к чему он хоть каким-нибудь боком, да был причастен. Он как колобок катился по той бескрайней стране, которая когда-то была Родиной, и по жизни, не очень задумываясь о ее смысле и цели, по пути урывая знания и навыки, которые помогали выжить в его непростой судьбе.

А уж памятные девяностые вообще отпечатались в его памяти сплошными «стрелками», «наездами» и «откатами», когда он только успевал поворачиваться, чтобы увернуться от удара и в то же время самому успеть укусить и желательно побольней, а в идеале насмерть, и постоянной сменой дел и занятий. Очень помогал ему здесь тот небогатый военный опыт, который он получил во время службы. Конечно согбенные серые безликие фигурки на мушке автомата были далеки от крепких накачанных братков в кожаных куртках, но и те, и другие хотели одного — убить его. И тут выяснилось, что не важно, где и с кем воевать, главное — это правильно, в зависимости от обстоятельств, спланировать операцию. У него это получалось хорошо. Тогда вообще для смелых и хватких людей открылись большие возможности и у многих вдруг открывались такие таланты, о которых они и не подозревали.

Он тоже не упустил свой шанс, поначалу сутками штампуя подпольную водку из добытого всеми правдами и неправдами спирта. А реализация сделанного товара… Это вообще была песня. Тогда он сделал свой первый, еще в советских рублях, миллион, который потом сам и сжег в железной бочке после денежной реформы. И летели тогда над огородом недожженные обгорелые синие пятерки, красные червонцы и сиреневые четвертаки.

Но рук он не опустил и продолжал бороться за счастье одного отдельно взятого индивидуума. Еще два раза люди, захватившие власть в родном государстве, пускали в пыль его добытые всеми правдами и неправдами сбережения: при развале странны, когда он, сам того, не ожидая и не желая, вдруг оказался за границей и все его вновь заработанные рубли оказались ни с того ни с сего деньгами совсем другого государства, причем совсем не конвертируемой валютой, и хотя что-то он успел обменять, остальную резанную макулатуру пришлось банально выбросить, и второй раз, когда его уже новая старая родина ввела собственные деньги, а затем быстренько их же и обесценила, в очередной раз оставив народ и его лично на бобах.

Он не обижался. Все последние события давно уже выбили из него ту дурь, вбитую в него с детства, которая заставляла его когда-то ехать «за туманом и за запахом тайги». Он принимал новые правила и играл теми картами, которые были ему сданы. А никто не говорил, что будет легко. Он научился давать и брать взятки, ездил на многочисленные «стрелки», воровал целыми эшелонами у такой же воровитой бывшей партийной элиты, которая быстро перекрасившись и прикрываясь лозунгами о демократии и либерализме, стала новой властью и лихорадочно прибирала к рукам ставшее вдруг бесхозным народное достояние. Они-то даже не воровали, а просто нагло хапали не то, что эшелоны, а целые заводы и фабрики и даже районы и области со всей сопутствующей инфраструктурой. Короче, жизнь у него получилась не всегда праведной, но насыщенной и интересной, потихоньку выбивая из него юношеские идеалы и превращая его в законченного циника.

И вот теперь, когда обстановка в стране после всех пертурбаций более-менее устаканилась, ушли в прошлое рейдерские захваты, «отстрелы» конкурентов и наконец закончился глобальный раздел имущества, когда-то считавшегося государственным, и жизнь пошла более спокойной и предсказуемой к нему пришла та, которая рано или поздно приходит ко всем живущим и которой никак нельзя отказать в визите. Он-то думал, что, не смотря на уже довольно почтенные годы, лицо и руки, покрытые старческими пигментными пятнами, и немного трясущиеся от старости нижнюю челюсть и легкий тремор пальцев, он еще протянет лет пять минимум, но как видно не срослось что-то у всевышнего и пошло в разрез ожиданиям старого олигарха. Смерти он не боялся, частенько ходил совсем рядом и видел ее во всяких видах, просто было немного обидно уйти из жизни, так многого добившись. Хотя с другой стороны, о чем ему было жалеть? Может прожил не так праведно, как хотелось бы, ну так — жизнь такая, зато никого не предавал, всего, что хотел — добился. Вместо дерева посадил целый парк и засеял поля пшеницы, вместо одного дома выстроил пару заводов и с десяток ферм, даже помнится организовал один колхоз, а дети… Были и дети. Так что, если пришла пора сказать этому миру прощай, то кто сказал, что это проигрыш? Это просто уход на долгожданный покой. Что-то в последнее время устал он жить, да и жил-то больше по инерции, в привычке всегда доводить начатое дело до конца.

Боли не было, только закружилась голова, уши как будто забило ватой и тело вдруг стало непослушным и безвольным и куда-то ушли все силы. Еще промелькнула мысль: «Может, инсульт опять? Оклемаюсь еще, выживу…» Но мозг уже понял: «Да, инсульт, но теперь не оклематься, не выжить». У съеденного старостью организма просто уже не оставалось сил бороться. И уже не удивляясь ничему, отделился от своего тела воздушной неощутимой копией и, невидимый для окружающих, завис на высоте метров три над своим же телом. С отстраненным любопытством, понимая, что лично для него уже все кончено и его, как оказалось, ну совершено не волнует происходящее, наблюдал, как вокруг его упавшего тела собиралась толпа, как истошно истерил начальник охраны, вызывая «скорую», как по команде Алеко, старого знакомого еще с времен службы в армии и начальника его службы безопасности, рассыпалась по сторонам охрана, ища несуществующую угрозу. Никто еще не понял, что произошло. А случилось всего лишь то, что как он и думал третьего инсульта его старческий, не раз раненный, изношенный организм просто не пережил. Как ни странно, он совершенно не переживал, ну умер Максим, так и хрен с ним. Единственное, что его немного задевало, это то, что смерть произошла не в бою, не в постели, ну в крайнем случае не в больнице, «после долгой и продолжительной», а вот так на улице. Прямо, как бич какой-нибудь. Жил грешно и умер смешно. Он столько раз ходил рядом с курносой, что давно уже свыкся с мыслью, что все в этом мире смертны и никого не минует сия чаша. И жалеть о чем-то он не собирался, хотя о некоторых поступках в своей жизни, не в силах изменить прошлое, постарался просто забыть и не вспоминать. А так… Долгов нет, дети уже выросли и вполне себе взрослые и самостоятельные, завещание давно лежит у нотариуса. Что еще? Так сразу и не вспомнишь. Да и надо ли ему теперь все это?

Кинув последний безучастный взгляд на распростертое тело и возбужденно гомонящую толпу, он, вопреки силам гравитации, легко и непринужденно полетел туда, куда его притягивала и манила какая-то сила. Тело непроизвольно приняло положение лежа на спине и само собой улеглось в позу покойника, ногами вперед в сторону движения. Руки при этом как и положено сложились на груди.

Мыслей не было, как и болей от многочисленных старческих болячек. Телом овладела небывалая легкость. Полет совсем не ощущался, ни ветерка, ни бьющего в лицо воздуха. Куда, зачем? А не все ли равно теперь. Он даже не заметил, как удаляющаяся где-то внизу панорама земли сменилась серебристо-белым молочным туманом, который, несмотря ни на что, просматривался до самых дальних своих глубин. Он не задумывался, как это такое случилось, может он и смотрел теперь не совсем глазами, но эта мысль, мелькнувшая где-то на периферии сознания, не потревожила апатии, овладевшей всем его существом. Его совершенно не волновало, куда он попал, что за сила и куда влекла его, что такое теперь он сам, ведь он ясно видел свое мертвое тело, оставшееся где-то там, позади, да и что там ждет впереди, что будет с ним дальше — тоже как-то пролетало мимо сознания.

Так он и летел, безразличный ко всему и готовый с покорностью принять все, что уготовила ему судьба. Отдавшись овладевшим его чувствам, он не среагировал сразу, когда мимо него в серебристом тумане промелькнула высокая фигура, непонятным образом висевшая прямо в воздухе и даже, судя по позе, куда-то шагавшая прямо по этой взвеси, окружавшей его. Широкий балахон синего цвета скрывал очертания фигуры, но по профилю промелькнувшего горбоносого лица и некоторых характерных движений силуэта, несмотря на довольно длинные, черные вьющиеся волосы, угадывалось, что этот неизвестный был явно мужчиной. Он отсутствующим взглядом глубоко задумавшегося человека проводил пролетевшего мимо него Виктора и остановился.

— Стой! Стоять! — мысленно закричал внезапно очнувшийся разум, когда человеческая фигурка уже превратилась в еле угадывающуюся точку в серебристом мареве.

Как ни странно, но тело, или то, что раньше было телом Виктора Андреевича, неподвижно застыло в пространстве, послушавшись команды. Почему-то не удивившись, и даже восприняв это как должное, он скомандовал:

— А теперь назад. Потихонечку, помаленьку.

Было немного странно лететь в том же положении, в каком застала его команда, только теперь уже головой вперед и так сказать, лежа на спине, но он не знал, как развернуть себя в пространстве, да и не важно это было сейчас. Главное — это не забывать поглядывать через плечо, чтобы не выпустить из внимания объект. Мужчина никуда не делся и так и стоял, или скорее висел, на месте. Не долетев до цели метров пять, хотя в этом мире клубящегося туманна было непонятно, как определять расстояние и приходилось полагаться только на собственные ощущения, но Витольд Андреевич решил, что пусть будет так, чтобы хоть как-то ориентироваться, он все в таком же лежачем положении остановился напротив незнакомца прямо на уровне его головы.

Незнакомец был наряжен в какой-то бесформенный балахон темно-синего цвета, причудливыми складками окутывавший фигуру незнакомца до самых пяток. Единственное, что можно было с уверенностью сказать, это то, что он был высок и скорее всего худ, чем толст. И хотя широкая одежда и скрывала фигуру, это подтверждалось худощавым бритым лицом, украшенным тонким аристократическим носом с горбинкой и холенными вытянутыми кистями изящных рук. Дополняли картину длинные волнистые волосы темного цвета и большие карие глаза, у которых сейчас был отсутствующий взгляд человека, глубоко погруженного в свои мысли. Но вот его глаза сфокусировались на неожиданном объекте, появившемся перед ним и правая бровь удивленно поползла вверх. Чувствовалась в нем некоторая настороженность по отношению к неожиданному собеседнику. Какое-то время они в молчании внимательно изучали друг друга.

— И…? — не выдержал первым «горбоносый». Причем, он произнес это, не открывая рта. Вопрос сам возник в мозгу непонятно каким образом.

— Х-м. Двадцать один. — тут же сориентировался недавний покойник. Говорил он, привычно открывая рот. Ну вот не телепат он и не чревовещатель.

— Чего «двадцать один»? — в голосе горбоносого явственно читалось недоумение.

— А чего «И»?

— А-а. «И» — в смысле, и что дальше?

— Да ничего. Просто мимо пролетал.

Незнакомец пожевал тонкими губами. Опаска в его глазах не проходила. Вообще-то Витольд Андреевич и сам недолюбливал наглецов, пристающих к прохожим, но ситуация обязывала.

— Ну так и летели бы дальше. — предложил горбоносый после небольшой паузы.

— Ну так я бы и полетел, но хотелось бы узнать куда я попал и куда лететь дальше. — хотя разговор явно не строился, но Витольду Андреевичу была нужна информация и он старался наладить диалог.

— Кто же вы тогда такой, если не знаете простых вещей? Из какого вы Дома и как оказались в высших слоях астрала? — в голосе горбоносого появилась заинтересованность и слово «Дом» он явно произнес с большой буквы. Видно тут оно значило гораздо больше, чем просто жилое строение. — И… Не могли бы принять более…гм, удобное положение для разговора?

— Если бы я знал — как, то, несомненно.

— А вы не знаете? Странно. Какая же у вас ступень?

— …? — Витольд Андреевич сконфужено развел руками. Наверняка незнакомец не имел в виду ступеньки в подъезде, но признаваться в том, что он вообще не понимает, о чем идет речь, не спешил. Как-то надо было выкачать из сложившейся ситуации больше информации.

— Мда. Странно все это. А вы не пробовали просто пожелать?

Витольд Андреевич пожелал и его тут же развернуло по вертикали, но из-за неопытности в таких телодвижениях не рассчитал уровни и носки его туфель оказались у горбатого носа. Незнакомец невозмутимо уставился в глянцевую кожу модной обуви, что еще больше оконфузило бывшего бизнесмена.

— Минуточку… Надеюсь вы понимаете, что это я не специально? Сейчас я…

— О, не стоит беспокоиться. — и собеседник плавно поднялся на один с ним уровень. — Интересно, в каком Доме воспитывают и выпускают в астрал таких неумех? Или вы сбежали из-под надзора воспитателей? Тогда понятно почему вы приняли такой вид.

— Какой это — вид? Чем вам не нравится моя внешность?

— О! Не подумайте чего-нибудь плохого. Понятно, что такому почтенному господину, как вы выглядите, легче уйти из-под опеки Дома.

Витольд Андреевич задумался. Весь его немалый жизненный опыт прямо кричал ему не выкладывать все и сразу первому встречному. С другой стороны, этот опыт он приобрел на земле, а чего он будет стоить здесь? Неизвестно где и неизвестно с кем. Не будет ли хуже, если он, не зная всех местных правил, начнет тут врать и изворачиваться? Не лучше ли сразу во всем признаться? Вины он за собой не чувствовал и даже, если незнакомцу что-то не понравится, так он уже умер и ничего хуже этого Станислав Викторович представить не мог. Так чего ему бояться?

— Вообще-то я не из Дома. Я из ресторана.

— Из ресторана… ресторана… А, если не ошибаюсь — это заведения для приема пищи? И что же вы там делали?

— Так, пищу и принимал. Юбилей у меня был — все-таки восемьдесят лет мне стукнуло. Вот в ресторане и отмечали. Вышел подышать свежим воздухом, тут меня третий инсульт и догнал. И все, умер без вариантов, — затем подумал и зачем-то добавил, — и без покаяния.

— Интересно, интересно. Так вы точно не принадлежите к никакому Дому?

— Говорю же, вышел, упал, потерял сознание, очнулся… очнулся тут. — несколько раздраженно ответил Витольд Андреевич. Его начал выводить из себя этот снобистский тон незнакомца. Как-то отвык он от такого к себе отношения.

— Ну-ну, не волнуйтесь, мой друг. Значит вы простой человек, умерли и вдруг оказались тут. — этот приторно вежливый человек, хотя бизнесмен уже сомневался — человек ли, не спрашивал, он утверждал. — Как интересно. А знаете ли вы, что вас здесь быть не должно?

— Но я тут — и это факт.

— Вот это и странно. Обычно такие, как вы не попадают на уровень астрала. Но как бы мне не было интересно, у меня сейчас должна быть деловая встреча и ваше участие в ней, увы, не предусматривалось. Поэтому есть два варианта дальнейших событий. Первый — вы летите дальше и не могу сказать, чем это кончится. На нижний слой астрала вы уже не попадете, а именно там вы и должны быть, чтобы попасть в ваш потусторонний мир. Скорее всего так и будете летать, пока не попадетесь на глаза к кому-нибудь, кто не будет таким добрым, как я и вас тогда развеют на элементы, то есть умрете и уже по-настоящему и бесповоротно. Хотя, кого-нибудь может и заинтересовать такой феномен, но тогда уж лучше полное развоплощение. Быть подопытным животным — знаете ли не очень приятно. А может и не попадетесь, имеющие высшую ступень редко выходят на верхний слой астрала. Тогда будете так и летать, хе-хе, вечным призраком. Второй же — это отправиться в… э-э-э, некий мир. Могу оказать себе такое развлечение, как-нибудь потом интересно будет поговорить. Все-таки ваш случай довольно уникален. Мир — так себе, насколько я помню, не очень развитый, поскольку там до сих пор дерутся железками, которые называются… мечами, если вы знаете, что это такое.

— Я знаю, что такое мечи. — сухо ответил Витольд Андреевич. Ну вот не нравилось ему такое снисходительное и где-то даже высокомерное выражение лица незнакомца. Отвык он от такого по отношению к себе. — Другого ничего нет?

— Есть, но там вам понравится еще меньше. Соглашайтесь. Там вы будете живы и у вас даже будет настоящее тело.

Почему-то Витольд Андреевич сразу ему поверил. Наверно потому что незнакомец говорил с этакой ленцой, выказывая к судьбе бизнесмена только легкий интерес, если не полное равнодушие. Не может живое существо говорить о том, что не существует или делать пакости с таким безразличным выражением лица.

— Я согласен на средневековый мир, но у меня, если можно, один вопрос? — бизнесмен постарался быть вежливым. Ведь кто его знает этого психа, может он в правду способен на большее, чем тонко издеваться над умершим человеком. — Хотелось бы поточнее узнать про этот мир. Магический он или нет, есть ли там эльфы, гномы, орки, какая там религия…

— Ба, ба, ба… Как много пустых и ненужных слов. И откуда только вы взяли все это?

— Ну я прочитал пару книжек, — смутился Витольд Андреевич.

— Понятно, поверьте, ваш фольклор никакого отношения к действительности не имеет и половину того, что вы сказали, я просто не понял.

— Ну хорошо, надеюсь там живут люди. И могу я хоть какие-нибудь плюшки получить? Все-таки новый мир, новая жизнь… — Витольд Андреевич не был бы тем, кем являлся перед смертью, если бы не постарался выторговать себе хоть какую-нибудь выгоду

— Что такое «плюшки»?

— Ну… — окончательно засмущался бизнесмен, — умения какие-нибудь, знания, силу непомерную, власть, молодость в конце концов.

— Я понял, что такое «плюшки», — кивнул головой незнакомец и призадумался. — Могу сказать насчет религии, что там везде почитают Единого, он же — Всевышний, он же — Отец всего сущего. Насчет всего остального… Будет вам молодость. И все, все на этом. Мне уже некогда…

— Ну хоть оружие какое-нибудь! А то не успею там очутиться, как тут же и грохнут. И молодостью не успею насладиться.

— Ну нельзя быть таким надоедливым. — с досадой поморщился этот непонятный то ли волшебник, то ли еще кто-то. — Будет вам и оружие. А теперь прощайте. Вы и так заняли у меня много времени. Может я как-нибудь и загляну к вам. Чем-то вы меня заинтересовали.

Витольд Андреевич открыл рот, чтобы выпросить еще хоть что-то, но этот редиска, этот нехороший человек сделал непонятный жест рукой и несостоявшийся аналог «Летучего голландца» почувствовал, что он опять куда-то летит, и явно не по своей воле, потому, что как он не кричал себе «стоять!», «лежать!» и даже «прыжок!», он неумолимо двигался в направлении какой-то неизвестной, заданной этим недоделанным «факиром» цели. А тут еще голова закружилась, забирая последние остатки силы и воли, и он, теперь уже бывший владелец пароходов, газет и прочего движимого и недвижимого имущества, почувствовал, как стремительно у него улетает сознание.

 

Глава 1

В лесу было утро. Солнце уже взошло и вовсю заливало своими лучами небольшую полянку. В кустах и деревьях вокруг щебетали какие-то лесные птахи. Один шаловливый луч наткнулся на вихрастую голову человеческого ребенка и с интересом прошелся по густой спутанной и торчащей в разные стороны черноволосой шевелюре. Затем спустился до длинных пушистых ресниц, заставив их задрожать, а потом оказался на тонком прямом носу, отчего нос сморщился, погримасничал и наконец разродился звонким «апчхи-и-и!». На мгновение примолкли птицы, не столько испуганные, сколько удивленные таким непривычным звуком, замолчали кузнечики и даже бабочки, казалось, обеспокоенно заметались над поляной. Мальчишеское тельце зашевелилось, приходя в себя и вдруг рывком село и ошарашенно огляделось вокруг.

Лес. Явно не джунгли Амазонки и не сибирский ельник-кедровник. На Белорусскую пущу похоже, такие же временами и местами непроходимые дебри, но лианы лимонника и дикого виноградника ясно давали понять, что это не она. Не лес, а винегрет какой-то. Похоже больше всего на Дальневосточную тайгу, место, где он провел добрую половину золотого детства. Вон и черемуха стоит на краю поляны, вся в белом уборе. Значит — май месяц. А это что за дерево? Таких он не знал и не помнил. Не всплывали в памяти ни кора с продольными извилинами, ни широко палые листья, ни ствол, обхватов пять шириной. Чем-то похоже на касторку, но толщина… Он поднял руку, чтобы протереть глаза и замер, глядя на ладонь и тотчас забыв про необычное дерево. Рука была не его! Еще не поняв, что произошло, он, не веря тому, что видит, перевел глаза на ноги — ноги были не его!! Руки нервно ощупали костлявые плечи и грудь: вообще все тело было чужое!!! И это тело было детским, ребенка лет десяти. Из горла само вырвалось:

— Твою мать! Мать!! Мать!!! Старый маразматик! И это он назвал молодостью?! Что же он тогда назовет детством? — Мальчишка оттянул на впалом животе штаны: и там тоже было не его. Что-то маленькое и невзрачное. Но слава богу хотя бы мальчик. И это тело какого-то пацана лет восьми-девяти, было одето во что-то непонятное. Невнятного рода штаны непонятного фасона, широкие и коротковатые, длиной чуть ниже колен и с веревочкой вместо пояса и такая же рубаха с короткими, до локтей, рукавами и вырезом для шеи, без воротника и пуговиц. Простой и незатейливый проем для головы. Все сшито из непонятной грубой материи, похожей на мешковину, причем, судя по швам, вручную. На ногах что-то вроде лаптей. Да какое к черту «вроде»? Лапти это и были, лыковые.

Слов не было. Одни жесты. И мальчишка от всей души отдал им должное. Вообще-то Витольд Андреевич никогда не был сторонником нецензурной речи и всегда, даже когда его душили сильные душевные порывы, старался изъясняться по литературному, полагая, что правильно и доходчиво донести до собеседника свои мысли, можно не углубляясь в дебри русской неизящной словесности. А если еще подкрепить свои слова и револьвером… Не то, чтобы он был паинькой, все-таки детство в портовом городе давало достаточно пищи для развития юного пытливого ума и при необходимости он мог загнуть и большой боцманский загиб, но родительское воспитание и с детства возникшая любовь к книгам все-таки сделало из него человека более-менее знакомого с культурой. Но иногда, когда хотелось выразить все, что он думает особенно сильно и с соответствующей экспрессией, он отбрасывал прочь весь налет цивилизации и тогда окружающие могли услышать такие перлы, что малый петровский загиб мог показаться на его фоне детским лепетом. Вот сейчас стоящие вокруг поляны деревья внимали эмоциональной речи мальчишки и с изумлением смотрели на исполняемый им шаманский танец. Он скакал по поляне, тряся косматой головой и высоко задирая голенастые коленки, грозил небу костистыми кулачками и, голосом новорожденного котенка, изрыгая ругательства, от которых казалось даже привяла листва, показывал тому же небу тоненький средний пальчик на правой руке. Однако камлания помогали мало. Все оставалось по-прежнему, только тонкий голос, временами срывающийся на визг все повышал и повышал обертоны. Но вдруг мальчишка остановился и к чему-то прислушался. Открыл рот.

— А-а-а-а, о-о-о-о, у-у-у-у… — и новая порция мата и отборной ругани понеслась к небесам. — Да что же это творится!? Где!? Где мой голос? Бл….! Как жить-то с таким мяуканьем? У-у-у-е… а может это сон? Да, да, это всего лишь сон… Сейчас я проснусь… — мальчишка со всей своей невеликой силы ущипнул себя за костлявую задницу. Нельзя сказать, что эффекта не было. Был, и еще какой. Взвизгнув от неожиданной боли, он подскочил на полметра от земли и еще десять минут сочные ругательства разносились по затерянной среди лесов полянке, но уже без диких скачков и бега. А монотонно, без всякого выражения, с бессмысленным выражением на лице, человека, уже понявшего всю бесполезность и смехотворность устроенного им концерта и смирившегося со случившимся. Постепенно приступ неконтролируемой ярости прошел, и худенький мальчик грустно уселся под уже знакомой черемухой. Подняв лицо к небу, посмотрел на бушующую кипень белых цветков над головой.

— Имею право. — непонятно кому и зачем буркнул в крону дерева. Затем надолго призадумался. Спустя какое-то время, опустил взгляд и огляделся вокруг, как будто заново знакомясь с поляной.

— И что это было? Чего это я разбушевался? Никак детство в заднице заиграло? Ведь хорошо уже, что не девочка и не, кхе-кхе… младенец. Было бы совсем кисло, если бы на полянке сейчас лежал грудничок и своим плачем тревожил вековую глушь. Так и приманил бы кого-нибудь с большими клыками. И не отбиться, и даже не прикрикнуть, таким голоском только маньяков приваживать. А так хоть есть шанс убежать или на крайний случай на дерево забраться. И вообще, лес любит тишину. И маленькие мальчики тоже.

Мальчишка уже спокойно разлегся под деревом на краю поляны, подложив под голову руки, и задумался. Так что же это сейчас с ним было? Нет, конечно понятно — биохимия тела детская, органы зрения, осязания и обоняния еще не испорчены гадостями цивилизации и долгой жизнью и восприятие мира поэтому так живо принимаются, но ему что, так в дальнейшем и предстоит реагировать на любую мелочь? С чего он так разволновался? Понятно, что умереть и возродиться в теле худосочного пацана — это несколько, мягко говоря, непривычно, но ведь он примерно знал, что его ожидает. Конечно нынешнее тело — это не совсем то, что он ожидал, в крайнем случае думал сбросится ему лет пятьдесят из бывших на момент смерти восьмидесяти, и будет в самый раз. Мужчина в самом расцвете лет. А тут такое…

Возраст его категорически не устраивал, а ведь он себя еще со стороны не видел. Вдруг и во внешности что-то не так, но вроде руки-ноги на месте, не калека. Но, если подумать, в конце концов ведь все к лучшему. Из такого послушного и гибкого материала, каким являлось детское тельце, легче вылепить то, что поможет ему выжить в этом мире. Вот только не угробить бы раньше времени то, что ему досталось и главное помнить, что для него лично мозги первичны. В начале стоит подумать, а потом уже рисковать и совать свое юное тельце в различные авантюры. Перед внутренним взором пронеслись случаи из его родного детства, когда он мог погибнуть, а такое в его жизни бывало. Рисковать все равно придется, но не глупо, как например игра в «пятнашки» на крыше их пятиэтажного дома. Тогда только чудо спасло его от свободного падения с высоты, когда он, убегая, споткнулся об натянутый провод и кубарем покатился к краю крыши. Остановился только в шагах трех от бездны. Детство золотое, когда даже не понимаешь, чем могло закончиться очередное приключение. Но сейчас-то… И чего он так распсиховался, он, который даже в самой сложной ситуации всегда сохранял спокойствие и благоразумие? Видно и впрямь детское тело как-то влияет на мозги. Кстати, а мозги его? Он вспомнил уже подзабытых отца и мать, детей, вспомнил многие случаи из своей жизни и уже чисто для контроля произнес вслух:

— Я — Краснов Витольд Андреевич. Мне восемьдесят лет. А в квадрате плюс Б в квадрате равняется А в квадрате плюс удвоенное произведение первого на второе и плюс Б в квадрате. Кажется, где-то так. Но главное, что в средние века, если этот гнилой старикашка не соврал, не каждый знает эту абракадабру. Если вообще кто-то знает. Значит, будем считать, что мозги, во всяком случае, знания, точно на месте. Даже если мозги новые, но все, что в них загружено явно родное. Это утешает и это — главное, а об остальном можно подумать и позднее. Не все сразу, сначала надо оклематься. А это значит — спокойствие. Будем играть теми картами, которые сданы, не в первой. Бывали времена и похуже, когда хотелось только умереть, а тут наоборот — только жить да жить. Мозги на месте и нет сомнения, что он — это он. А тело… Тело еще вырастет и тогда он еще всем покажет и докажет приоритет духа над грубой телесной оболочкой. И надо срочно вспоминать навыки выживания в дикой тайге.

Он еще раз погрозил небу кулачком и, уже с саркастической усмешкой, которая совсем не смотрелась на его детском личике, произнес:

— Попадешься ты мне еще на узкой дорожке, Единый, или как тебя там! — было у Витольда Андреевича подозрение, что встреченный ему в астрале незнакомец и есть этот самый «Отец всего сущего». Хотя, положа руку на сердце, он еще и сам не понял, быть ему благодарным за новую жизнь или же проклясть местного божка за такую услугу. Но сказать что-то надо было. — Жизнь покажет, кто есть ху. Посмотрим, что смогут сделать мозги восьмидесятилетнего мужика пусть даже и в теле ребенка.

Следующие полчаса он посвятил изучению своего нового тела. Как покупатель на рынке выбирает кусок мяса, так и он, вертясь на месте, придирчиво осматривал то, что ему досталось. Даже понюхал себя под мышками. Благо тельце было по детски гибким и позволяло то, что он уже давно позабыл, что можно, например, стоя коснуться лбом коленей или закинуть ногу за голову. И чем больше он изучал свое новое тело, тем больше оно ему нравилось. Не уродливо и не калечно. Худовато конечно, но в пределах нормы. Есть, куда расти дальше. И самое главное — совершенно новенькое. Кожа чистая и незагорелая. Руки без следов какой-либо деятельности, как будто он даже ложки в своей жизни не держал. Даже пятки были розовые и мягкие, без мозолей, как у младенца. Такое ощущение, что он только что родился, причем сразу таким, мальчишкой лет десяти. Или как будто его только что выпустили с фабрики или с завода. И где такое делают? Он представил себе конвейер, на котором рядами лежат новенькие, еще не обмятые жизнью, тела маленьких мальчиков. Усмехнулся. Ничего, дай срок, все узнаем, а пока не до этого. Пока надо просто выжить. Конечно, вначале будет тяжело, но все было в его руках. И он собирался не просто выжить, а еще и хорошо устроиться в этом мире. А тело… Что тело? Главное, чтобы оно росло. Заготовка есть, а уж сделать из нее то, что ему надо… Благо опыт был. Одно-то тело он худо-бедно вырастил и даже прожил в нем восемьдесят лет, что ему стоит повторить процесс? Да еще отбросив в сторону все ошибки, допущенные в прежней жизни?

И уже спокойно улегся на пушистую траву и, глядя снизу-вверх на белоснежно-цветущую черемуху, подумал:

— Информация, анализ, выводы. Информации с гулькин нос. Какой-то мутный тип, по смутным выводам являющийся местным божком по имени Единый, закинул его куда-то, зачем-то, в какие-то средние века, при этом непонятным образом сменив возраст и внешность. Насчет внешности — это точно. Уж себя-то в детстве Витольд Андреевич помнил хорошо, во всяком случае то, что он всегда был блондином, а не брюнетом, а свои нынешние чернявые, свисавшие на глаза патлы он разглядел очень четко. И для чего? Интересно ему, видите ли. Пока мало данных. И что тут анализировать, какие можно сделать выводы? Да собственно, какие выводы могут быть из столь скудных данных? Главное — это получил второй шанс и надо бы прожить его так, как хочешь, а не так, как жизнь повернула. Уж этому его прошлая жизнь за восемьдесят лет научила хорошо. И плевать на то, что здесь, судя по словам этого сранного божка, пока средневековье. Люди — они всегда люди, в каком бы веке они не жили. Ему бы только подрасти и подготовить его нынешнюю тушку к будущим испытаниям, а то нынешнее недоразумение, которое называлось его телом, что-то не внушало ему доверия. Людей искать? А зачем они ему нужны? И главное — кому он в таком виде нужен? Если здесь средневековье, то наверно тут есть рабы, слуги и те, кто их имеют. Начинать новую жизнь в качестве раба категорически не хотелось. Так что ну их, этих людей, куда подальше. В том мире надоели. Устал от людей с их вечными проблемами. В тайге и без них проживет, вспомнит детство золотое. В той жизни он каждое лето уходил со старшими двоюродными братьями в тайгу на поиски женьшеня, пропадая из городской суеты месяца на два. Вспомнить навыки нетрудно, зато отдохнет от круговерти дел, как давно ему мечталось в той жизни. Самое главное, жив, вроде здоров, мозги на месте. Обживется, осмотрится, знаний наберется. Пока где-то так. Кстати, этот недобог какие-то бонусы обещал, что-то там про оружие обещался, но что-то роялей не видно. Надо осмотреть место прибытия.

Тело слушалось идеально, когда он хотел, чтобы оно поступило так или иначе, но приходилось постоянно о нем помнить и контролировать. Видно мозги взрослого человека пока не привыкли к совершенно другим габаритам и не соразмеряли свои желания с детскими возможностями. То он начинал делать слишком широкие шаги, чуть ли, не садясь на шпагат и шипел от боли в промежности, то пригибался под веткой, до которой при его нынешнем росте было еще как минимум полметра. К новому телу еще нужно было привыкать, как к новой одежде. Не было того автоматизма и согласованности в желаниях и действиях, которые были присущи ему раньше. Каждый шаг приходилось контролировать. Но потихоньку приноровился и, стараясь не делать резких движений, стал обходить поляну.

По еще примятой траве нашел точное место, где очнулся. И да, бонус таки был. Валялся в травке, как будто всю жизнь здесь и лежал. Простой нож с деревянной ручкой в потертых кожаных ножнах. Судя по следам ковки на лезвии, еще не стершимся от долгого употребления, самодельный и совсем новенький. Не кухонный. Обух миллиметров шесть-семь и само железо вроде неплохое. Не сталь конечно, но после удара по найденному камню вмятины на лезвии почти не было, что сам Витольд Андреевич тут же и исправил, заправив лезвие о тот же камень. Чем-то похож на узбекский пшак. Только конец не закругленный, а плавно сходящий на острие и сам клинок длиной сантиметров двадцать пять, этакое мачете. Сгодится и хлеб порезать и для самозащиты. Не перочинная ковырялка. А для его нынешнего тщедушного тельца так вообще, как меч. Даже тяжеловат для руки. Вполне такой достойный ножичек. Больше, сколько не рыскал вокруг, вороша траву руками, ничего не нашел.

— Нет, ну не гад ли? — возмутился мальчик. — И это все? Все бонусы? Где автомат Калашникова, ноутбук или хотя бы оружие последнего шанса — граната? Мда, рояли придется строить самому. Сволочь.

После столь краткого резюме по поводу местного распределителя благ и еще получасового брожения по полянке стало ясно, что больше ничего не ожидается. Зато и сам успокоился и пришел в полное согласие с самим собой.

— Ну, что, хоть за это спасибо. И за новую жизнь. Даже в детском теле, ведь детство — это такой недостаток, который со временем пройдет. Главное — его память при нем, а все остальное — дело наживное. Да и тело не какое-нибудь калечное, а вполне даже ничего, — он согнул правую руку и с удовольствием посмотрел на вздувшийся небольшой, но даже на вид твердый, бугорок бицепса. — Я из тебя мужика сделаю. Были бы кости, а уж мяса я обеспечу. Все девки будут наши. И на нашей улице перевернется Камаз с пряниками. Кстати, насчет пряников. Пора бы подумать о еде. — после всех переживаний последнего времени его пробило на голод. — И конкретно подумать, как жить дальше?

Он опять уселся под понравившейся ему цветущей черемухой для очередного сеанса аналитики. Итак, что он имеет и что умеет. Имеет нож и какую никакую одежду, а умеет оказывается довольно много. В последнее время перед смертью у него был легкий склероз. Не то, чтобы он забывал дорогу в туалет, но из памяти ускользали имена, лица, даты и прочая мелочь, которая не мешала жить, хотя иногда и доставляла легкое неудобство. Говорят, перед смертью перед внутренним взором человека пролетает вся его жизнь, а у него получилось наоборот — умер и вспомнил все что когда-то услышал, увидел или сделал. Даже детские воспоминания о тайге никуда не делись. То ли повлияло второе детство, то ли бонус все-таки оказался более обширным, но в памяти всплыло все, что он считал давно забытым и ненужным. Вспомнилось даже то, о чем он и не думал, что знает. Но вспоминания были именно его. То, что видел в жизни, но не придавал этому значения. Мимолетный взгляд на дядьку, который раскладывал силки на зайца, старший двоюродный брат, делающий из проволоки петлю на косулю, старенький, но еще довольно крепкий старичок-нивх, добывающий огонь с помощью огнива, хотя и имел за пазухой жестяную коробочку со спичками, завернутую в целлофан, и многое, многое другое, что казалось давно забытым и ненужным. А сейчас вдруг всплыло в памяти.

— Никак еще один бонус? — сразу заподозрил мальчик. — Или какой-то побочный эффект переноса? Мозги-то совсем молодые, вот и память молодая да крепкая. Обновленное тело выкинуло на свалку даже ту легкую форму забывчивости, которая у него появилась к семидесяти годам. Как бы там не было, стоило это принять как данность. Поэтому, долго не заморачиваясь, просто учел, как должное, что при желании может вспомнить очень многое из того, что казалось давно забытым и выброшенным из памяти за ненадобностью

В той, уже прошлой жизни, он прежде, чем начать какое-нибудь новое дело, всегда любил вначале посидеть, перекурить, обдумать предстоящее, пообтесать, так сказать, углы и заусенцы. Так же и сейчас он крепко задумался о том, что ему предстоит. Этот горбоносый недобог, а какой он бог, если зажилил для него, такого маленького и беззащитного хотя бы автомат, хотя бы старенький револьвер? — обещал ему средневековье. Принять это за факт, который не принадлежит обсуждению. Вот знать бы еще какое здесь средневековье, раннее, когда все против всех с их мечами и копьями, среднее или позднее с уже сложившимися государствами, с примитивными огнестрельными аркебузами и пищалями. Вооружение — это очень важно.

Так же по его оговоркам можно было понять, что население здесь такое же, как и он. То есть не орки, эльфы или прочие фантазийные гномы, а такие же люди со всеми присущими им достоинствами и недостатками. Магии здесь, судя по тем же оговоркам здесь тоже нет. Так что стать великим магом и поражать всех неугодных ему врагов огнем и потопом ему тоже не грозит. И это хорошо. И хорошо то, что ничем от местных он отличаться не будет. Впрочем, пока к людям он не собирался, но подготовиться на всякий случай надо. И если раньше, еще в той жизни, он мог рассчитывать на свою охрану, то сейчас только на свои мозги со знаниями старика и детское тельце.

И первым делом ему нужна крыша. Из опыта всей своей жизни он давно уже вывел, что у каждого человека должно быть место, куда он может прийти, не боясь, что в этом месте его могут обидеть, предать или даже убить. Нора, куда можно заползти зализывать полученные во внешнем злом мире раны, где можно наедине с собой повыть, жалуясь на несправедливость и жестокость судьбы. То самое место, где можно спокойно, никого и ничего не боясь, подсчитать убытки и прибыль. Дом, где можно просто отдохнуть, и переждать тяжелые времена. Чтобы потом опять выйти наружу спокойным и невозмутимым, иронично улыбаясь прямо в оскал внешнего мира.

Значит, первым делом ищем жилье. Второй вопрос — это оружие. Ну вот не верил он в белый и пушистый мир, который если и распахнет для него свои объятия, то только для того, чтобы прижать к себе посильнее до хруста костей, а затем и переломить пополам, с удовлетворение вслушиваясь в сухой треск сломанного позвоночника. Так что крепкий посох с заостренным концом он вырежет прямо сейчас. На первое время сгодится, а там посмотрим. Уже сейчас, навскидку, он примерно представлял себе свой будущий арсенал.

Третий вопрос сам напомнил о себе бурчанием желудка. Ну конечно — еда. Как же без нее, родимой. Вроде перед смертью побывал на банкете, где зря время не терял. Но что-то не чувствовал он сейчас никакой сытости. То ли после смерти времени много прошло, то ли тело, молодое незнакомое, требовало свое. Откуда-то он помнил, что человек может жить без пищи месяц. Была бы вода. А так, за счет запасов жировых накоплений, можно продержаться месяц не месяц, но неделю точно. Он поднял рубаху, посмотрел на свои «жировые накопления», похлопал себя по впалому животу и разочарованно цыкнул сквозь зубы. Тратить было явно нечего. Придется по пути искать что-нибудь съедобное. Для дичи у него пока руки коротки, но ведь сейчас, судя по всему, поздняя весна. Для ягод рановато, но некоторые травы как раз только весной и годятся в пищу.

Он вспомнил, как в своем далеком детстве соседи-корейцы вместе со всей своей детворой по весне уходили в сопки собирать различные травы. Ради того, чтобы погулять по молодой травке, он тоже ходил с ними. Заодно помогал собирать травы и сконфуженно усмехался, когда старенькая, согнутая жизнью пополам старушка, выкидывала почти все собранное им сено и, по-доброму улыбаясь морщинистым лицом цвета старого кирпича, тыкала ему под нос оставшийся пучок, что-то объясняя ему на своем причудливом языке. А потом угощала их семью различными салатами из этих трав, надо сказать довольно вкусными. Из того, что он тогда собирал, ему вспомнились только одуванчик, папоротник, щавель и еще какая-то трава, развесистая, по колено высотой и с толстым сочным стеблем, но с таким заковыристым названием на корейском, что он никак не мог его запомнить. Как она называется на русском он не знал, но зато хорошо запомнил внешний вид и как ее приготовить. Да и грибы уже должны быть. Он не очень хорошо разбирался в съедобных грибах, но зато отлично помнил, как выглядят ядовитые. Так что неделю он продержится. А там, уже после того как он сделает себе приспособления и оружие, придет черед и настоящей еды. Ничего, выжил в том мире, выживет и в этом. А если мир будет против, что тем хуже для него.

Его поход в неизвестное начался с того, что он нашел на окраине поляны молодое деревцо, похожее на ясень. Скорее это можно было назвать побегом, чем полноценным деревом. Прямой ствол без сучков, небольшая крона, кора тонкая и мягкая и само деревце высотой в два его роста. Толщиной с его руку, как раз то, что ему было нужно. Промучился он с этим деревцем примерно с час, потому что, несмотря на молодость, оно было уже довольно твердым и упругим. Был бы он взрослым, ему наверно хватило бы минут пять. Но детские слабенькие ручонки, тяжелый боевой нож, крепкая древесина… Короче к тому моменту, когда у него оказался дрын в полтора метра длиной, он запыхался, как медведь в парной и обновил свои новорожденные ручки, натерев на них водянистые мозоли. И дело доделал только из одного упрямства и из-за привычки всегда доводить начатое до конца. Затем еще час он снимал кору и острил один конец, тот, где раньше был комель. Древесина там была покрепче, но его предыдущими усилиями по рубке дерева была разлохмачена как веник и ему оставалось только обрезать эти лохмотья и придать вид более или менее острого кола. Спустя два часа сплошного мата и четырех лопнувших, уже кровавых мозолей, примитивное копьецо было готово. Тонкий ствол, очищенный от коры, еще сочился соком. Пришлось, чтобы он быстрее высох и не скользил в руке, хорошенько обмазать его землей. Хорошо было бы еще обжечь острый конец на огне, но это он оставил на потом. Огня не было и до него еще надо было дожить. Он критически осмотрел получившееся изделие.

— Да, ничего себе карандашик получился, — но в душе радовался, все-таки — какое никакое оружие. И хотя он понимал, что при его возможностях вряд ли способен отбиться от чего или кого-нибудь серьезного, но само ощущение в руке острой тяжести давало ему чисто психологически чувство уверенности. Затем он выбрал высокое и толстое дерево, судя по форме листьев это был дуб, и полез на него, стараясь взобраться повыше. Дерево оказалось развесистым и удобным для восхождения, а мальчишеское тело ловким и легким. Да и мозги, благодаря более-менее точной работе при изготовлении копья, вполне приноровились к детскому телу. Поэтому забрался он почти до самого верха, откуда можно было осмотреться и выбрать предстоящий путь.

Вокруг, до самого горизонта простиралась тайга: однообразные, не очень высокие, пологие сопки, заросшие разнообразными деревьями, сейчас играющими самыми разными оттенками веселого весеннего цветения. «Зеленое море тайги…» — единственное, что приходило на ум, глядя на это буйство зелени. Ни городов, ни сел с деревнями, ни автострад и вообще никаких проселочных дорог и даже тропинок. Никаких признаков цивилизации, даже самой захудалой, не было видно, здесь ею и не пахло. Как говорилось в мире Витольда Андреевича: «У нас нет дорог, одни направления», так вот, здесь не было даже направлений. Иди, мальчик, куда хочешь и в любую сторону.

Только с одной стороны, вдалеке, в дрожащем мареве была видна какая-то темная масса. Судя по высоте и ширине занимаемой территории, скорее всего это были скалы или горы, не чета окружающим его сопкам. За неимением других видимых ориентиров, туда он и решил двигаться. В таких местах проще было найти какую-никакую пещеру. Хоть какая-то цель. А по пути искать воду, какую-нибудь речку или ручей. Насколько он помнил по родной Земле, в тайге всегда было множество речек, ручьев, а то и просто родников. Он надеялся, что здешняя тайга не сильно отличается от земной. Тем более, что там, где вода, там и жизнь, а значит и дичь.

Итак, цель определена, задачи поставлены. Он спустился вниз и стал собираться в дорогу. Вещей было немного. Поэтому сборы были недолгими. Он только посмотрел на небо, отметил местоположение солнца, судя по нему идти придется на восток и, подтянув штаны, тронулся в путь. Левой рукой он поддерживал на плече свежевыструганный кол, а в правая лежала на рукоятке ножа. На ножнах оказалась петля, за которую он и прицепил оружие к веревочке на штанах с правой стороны. Правда штаны от такой тяжести периодически сползали с худых бедер, но не в руках же нести тяжеленькое железо. Вдруг, что случится, а у него обе руки заняты. Надо, чтоб хоть одна была свободна. Потом, когда найдет подходящий материал, надо будет сделать нормальный пояс для оружия, а пока и так сойдет.

Дорога оказалась не очень веселой, лес он и есть лес. Тем более дикая и непредсказуемая, местами непроходимая, тайга. Шлось легко, но не очень быстро. Приходилось постоянно выбирать путь. Вначале он тестировал свое тело, заставляя его делать то легкие пробежки, то прыгать в высоту и длину. Затем, на попавшейся по пути подходящей ветке, подтянулся пять с половиной раз. Результат его огорчил, но не очень. Он понимал, что тело новое и сидело на нем, если можно так сказать, как мундир на новобранце. При этом он вспомнил свои первые дни в армии, когда их, молодых парней, еще не понявших и толком не прочувствовавших куда они попали, остригли машинками наголо и затем загнали в холодную баню с едва теплой водой. После такой, мягко сказать, помывки озябшим и дрожащим новобранцам выдали новенькое обмундирование, и они оторопело смотрели друг на друга, смеясь и не узнавая недавних соседей по вагону. Необмятое х/б топорщилось в самых неожиданных местах, а пилотки наплывали на уши, расползаясь по лысым головам. Он даже усмехнулся, вспоминая глупые, по-детски пухлые лица сослуживцев с наивно выпученными глазенками. Это уже потом, когда их пожует армейская служба, попробуют на крепость дедовские кулаки и афганские горы, их лица обретут каменную твердость, а в глазах появится опасный прищур и безликая солдатская масса молодых солдат разобьется на индивидуальность отдельных черпаков и дедов.

Как бы там не было с каждым шагом он все больше начинал любить свое новое тело. Ничего, что хилое, зато свое, уже родное, и, что немаловажно, нигде ничего не болит. Не ломит спину, не ноют ноги, и голова не трясется и не кружится. Про тремор рук и боли в печени и говорить нечего. А сердце, его бедное сердце, которое, несмотря на то, что ему пришлось пережить, единственное держалось до самого конца и, несмотря на иногда болезненные уколы, продолжало терпеливо гонять кровь по жилам, хотя он не раз заставлял его заходиться в бешенном ритме. Он уже и позабыл, что такое быть здоровым. И не просто здоровым, а чувствующим саму жизнь, ее радостное биение в каждом жесте и вообще в движении. Он уже и забыл в своем прошлом старческом подобии жизни, что такое острое зрение, быстрая реакция на все, что происходит вокруг, забыл, что такое тонкие нюх и слух.

Шагая по дикому лесу он недоверчиво, с внимательностью городского жителя, с чувством узнавания вспоминания давно подзабытые навыки, вглядывался в окружающую местность, стараясь не пропустить возможную опасность. Но затем, после долгой безопасной ходьбы, внимания стало рассеиваться, глаза машинально выбирали путь полегче, тело само собой стало припоминать давно забытую сноровку таежного жителя, а в голову забрели мысли о предстоящих задачах и проблемах. А проблем было не просто много… В сущности, вся его нынешняя жизнь было одной большой проблемой. Но мозг старого, не раз битого жизнью, человека быстро разобрался со всем насущным, отбросив в сторону все, что, по его мнению, было второстепенным и неважным и оставив только то, что на данный момент считал необходимым для дальнейшего выживания.

Первой его добычей стали два белых гриба. Уж их-то перепутать было ни с чем нельзя. Пришлось останавливаться, найти подходящую березу и нарезать бересты. Тоже умение. Березовая кора облегает ствол как бы слоями и не зная этого можно содрать с дерева всю кору, но при этом погубить дерево, да и еще выбросить процентов девяносто добытого материала. Ему было наплевать на саму березу, но лишние усилия и бесполезная работа не вдохновляла. Сделав неглубокие надрезы, он аккуратно снял верхние сухие слои бересты с нескольких деревьев. После двух неудачных попыток руки наконец вспомнили былые навыки и с третьей попытки у него получилось немного кособокий, но вполне функциональный кузовок. Сплел из тонко нарезанной бересты лямку подлиней и, привязав к ней получившееся изделие, повесил его на плечо. Из оставшегося материала сплел крепкую длинную косичку, которую в два оборота обвязал вокруг пояса и наконец перевесил ножны с ножом на новое место. А то постоянно спадающиеся штаны уже порядком действовали на нервы. На все дела ушло примерно часа два, так что, судя по солнцу, время до заката еще было. Поэтому дальше, сохраняя общее направление, он двигался зигзагами в поисках пищи. Ему повезло найти еще восемь съедобных грибов, а на одной из полянок ему показались знакомыми узкие резные листья, похожие на листья одуванчика. Цветков еще не было, поэтому с точностью определения были сомнения. Пришлось рискнуть и пожевать кончик одного листочка. Знакомая с детства горечь подтвердила, что он был прав. На другой полянке ему попались на глаза другие знакомые листочки, правда они оказались великоваты, но спутать щавель с другим растением он никак не мог, сколько зеленых щей было съедено за всю его долгую жизнь. Легкая кислинка подтвердила его подозрения. Поэтому, набив кузовок грибами и листьями одуванчика и щавеля, принялся искать место для ночлега и уже почти на закате нашел широкий развесистый дуб.

Где-то на высоте метров пяти нашлась и толстая ветвь, заканчивающаяся прочной развилкой. Притянув соседние ветки, до которых смог дотянуться, связал их между собой, получив что-то наподобие гнезда. Не поленился и узлы вязал двойные, а потом еще и с соседних ветвей нарезал и застелил свое гнездо прутьями и листьями. Убежище получилось достаточно крепким, чтобы спокойно выдержать его даже не бараний, а скорее индюшачий вес. Напоследок он еще и привязался лыковым ремешком к ветке. Если вдруг придется падать, то навряд ли его удержит такая страховка, но зато замедлит падение, даст время проснуться и, хотя бы сориентироваться в обстановке. Еще по прежней жизни он помнил: тайга — закон, медведь — хозяин. А в тайге кроме медведей бывают еще и волки, и рыси и черт знает, какие еще зверушки водятся в здешнем зоопарке. Во всяком случае в тайге его детства были даже тигры и леопарды. Узнавать какие еще любители нежного детского мясца, оказавшись в пасти одного из них, не хотелось совершенно. Работа по устройству гнезда вымотала его так, что, улегшись на ночлег, он чувствовал себя совершенно разбитым. Его новенькое тело оказалось совершенно неподготовленным к таким испытаниям. Тут еще и нервишки пошаливают, все-таки — новый мир, как-то оно дальше пойдет? Решив поужинать, достал свои припасы и стал жевать, задумчиво глядя в чужое пока для него ночное небо с неизвестными звездами и ярко светящейся, раза в полтора больше земной, местной луной. Он так и заснул с листиком одуванчика во рту, успев напоследок подумать, что тельце слабовато и с этим что-то надо делать.

Несмотря на все его опасения, ночь прошла спокойно. То ли никто не позарился на такой маленький кусок мяса, или, вернее будет, на такой набор костей, то ли высота его убежища не дала заинтересованным мордам с большими клыками добраться до него, или, скорее всего, обитатели леса пока не знали, что их стало на одного больше, но ночью его ничто и никто не побеспокоил. Еще толком не проснувшись, почувствовал во рту что-то чужеродное и машинально сплюнул. Оказалось — листик одуванчика. Прогоняя последние остатки сна, потер лицо ладонями. Немного поерзал телом, проверяя крепость гнезда, и затем осторожно глянул вниз.

В предрассветных сумерках все выглядело тихим и спокойным. Уже начинали щебетать ранние пташки, и природа выглядела умиротворенной. Тело за ночь немного закоченело от холода, все-таки хоть и поздняя, но весна, не лето, но спасли запасенные с вечера ветки, в которые он во сне и зарылся. Согреться не согрелся, но не промерз до костей. Еще раз основательно вокруг осмотревшись, сбросил вниз дрын. Обмотал вокруг талии отвязанную веревочку и, прихватив все свое немудреное имущество, аккуратно, так как тело спросонок, да еще и с холода слушалось плохо, спустился на землю.

Первым делом оправился под ближайшим деревом, затем снял рубаху и, дрожа от утреннего озноба, стал водить ладонями по тяжелой от утренней росы траве, и затем, бросая капли воды на себя, умылся до пояса. До красна растерся той же рубахой, так, что телу стало жарко и утренний холод, который до этого пробирал до костей, стал казаться приятной прохладой. Затем нашел какое-то растение похожее на лопух, а может это он и был, свернул из него кулек и, закатав штанины, стал собирать утреннюю росу. Аккуратно встряхивая траву, собирал в кулек по одному два глотка, и тут же выпивал. Воды было конечно маловато, но много ли надо столь тщедушному тельцу. Это конечно не шло ни в какое сравнение с утренним кофе, но жажду утолило. Затем были утренние процедуры, тело оказалось не только прожорливым, но и вполне себе функциональным и в другом плане. Так что тренировка-не тренировка, но что-то похожее получилось. Во всяком случае вспотеть удалось. Затем последовал завтрак.

Сидя под дубом и тщательно пережевывая собранные вчера подвяленные листья щавеля с подсохшими грибами, он рассчитывал свои дальнейшие шаги. Первым делом конечно вода, затем огонь и напоследок жилище. Воду и огонь можно объединить, где речка там и камни, а где камни, там и кремень. Он помнил таежные речки и ручьи из своего мира. Весной мутные и рычащие, напитавшиеся талой водой потоки, вырвавшиеся из ставших тесными берегов, несли вырванные с корнем деревья, кости, ветки и прочий лесной мусор и с бурлением ворочали огромные валуны. Зато летом они возвращались в предусмотренные природой русла и несли свои воды хоть и по-прежнему быстро, но плавно и тихо, и только на мелких перекатах миролюбиво и звонко журчали своими прозрачными струями, обтекая те же самые валуны, которые только совсем недавно катали как мячики, но сейчас ставшими неподвластными ослабшему течению. Берега на таких перекатах были просто усыпаны вымытыми за весну из тела земли самыми разными камнями. Так что найти на таком бережку кремни было вполне реально.

По дороге не забывать о еде. Конечно, долго на траве не продержишься, но, насколько он помнил по своему миру, в тайге наткнуться на ключ, родник или речушку не составляло труда. Обычно три-четыре дня, максимум неделя ходьбы и обязательно встречался очередной источник. Когда уходили на большую охоту или на поиски женьшеня, а по времени это могло занять и два месяца, то воду с собой брали литров по пять, только на первое время. И насколько он помнил, ни разу не страдали от жажды. Ну а там, где вода, там уж он найдет, чем поживиться. Не то, чтобы он был великим охотником, но если будет хорошее место, где можно задержаться на время, то всегда можно вспомнить несколько способов, чтобы разжиться дичью. В крайнем случае такие лесные речушки кишели рыбкой и раками. Конечно каковы были по размерам речушки, таковы и ее обитатели, но при его нынешних габаритах ему много и не надо.

Собираться ему было недолго. Единственное, что вытащил из штанов веревочку, которая оказалась сплетенной из какого-то растительного волокна и была довольно крепкой на разрыв и обвязался вместо нее сплетенной им самим косичкой из бересты, которая была гораздо хуже, но на поддержку штанов пойдет. А веревочкой, не пожалев полчаса времени, накрепко привязал нож к посоху наподобие наконечника, а сам посох с помощью еще одной лыковой веревочки закинул за спину. Никаких иллюзий насчет получившегося копья он не испытывал, не с его умениями и силенками, но таким образом нож всегда был готов к бою и отбиться от чего-то неожиданного он сумеет, а готовым надо быть ко всему, а так и оружие наготове, и руки свободны для сбора пищи. А копье, даже такое, оно и есть копье. А чтобы совсем уж руки не были пустыми вырезал себе из крепкого орешника толстый посох. Удобно и при ходьбе и, если что, поможет и при обороне. В крайнем случае хотя бы кинуть в противника, и пока тот будет ловить подарок, достать из-за спины копье. Так и пошел, подождав, когда подсохнет роса, с посохом в правой руке и с лукошком в левой.

Шагалось легко. Если бы еще не мошкара, так и норовившая влететь в рот или в глаза. Впрочем, он терпеливо сносил ее присутствие, вспомнив по прежним временам, что, будучи детьми они совсем не обращали на нее внимания и даже здоровенные таежные комары не доставляли больших хлопот. К ним надо просто привыкнуть. С каждым днем он все больше срастался с окружавшей его природой и со своим новым телом и чувствовал себя все увереннее. И все больше вспоминались таежные навыки, казалось оставшиеся в далеком детстве. Стопы ног сами стали мягко перекатываться с пятки на носок, большими пальцами чуть вовнутрь. Так вес тела равномерно распределялся между пальцами ног, которые сильно влияли на напряжение ног во время ходьбы, и таким манером можно было преодолевать большие расстояния, не чувствуя усталости. Глаза внимательно скользили по окрестностям, замечая малейшие нюансы.

На первый взгляд лес вокруг ничем не отличался от земной дальневосточной тайги. Такое же дикое смешение природных зон, которое причудливо играло самым разнообразным смешением деревьев и других растений. Например, суровый кедровник или сумрачный ельник вдруг сменялся плантациями малинника или лещины, а заросли чертового дерева чередовались веселыми лужайками, окруженными дубами и березами, обвитыми лианами лимонника или дикого винограда. А уж величественный липовый лес с реликтовыми деревьями в несколько обхватов и зарослями папоротника навеяли тоску по походам за женьшенем. Кстати, не забыть бы потом заняться его поисками. Если тут есть липа и папоротник, то должен быть и женьшень, к которому Витольд Андреевич питал истинное уважение. Но встречались иногда и совершенно незнакомые деревья и растения, хотя может он что-то и забыл. Все-таки в детстве он был ни разу не ботаник и не зоолог и цели имел чисто утилитарные — кого бы сожрать и что бы сорвать для той же цели. И если бы тот мужчинка, который закинул сюда Витольда Андреевича не предупредил, что здесь будет совсем другой мир, то он подумал бы, что попал в Приморскую тайгу, до того все было похоже и знакомо.

Путь впереди предстоял неизвестно какой протяженности по длине и по времени, поэтому шагал он, не торопясь, размерено, как на прогулке, без отдыха и перерывов, жуя на ходу все, что попадалось съедобного. Ночевал на деревьях, хотя ничего опасного пока не встречалось. Но, вбитые в прежней жизни привычка всегда быть настороже, и природная паранойя держали его в тонусе и не давали расслабиться. Два раза пришлось делать остановки на день. В первый раз нашел заросли крапивы и полдня дергал еще невысокие кустики. Крапива было молодая и довольно нежная, но уже щипалась. Верхушки отлично пошли на салат, что стало прекрасным дополнением к диете из грибов и одуванчиков, а стебли, обрезав корни и листья, повесил сушиться. Утром, собравшись в путь, навесил подвяленные стебли, связанные в одну длинную бахрому, на пояс. Так и шел дальше в пышной юбке. Стесняться было некого. Да если и встретился бы кто, то ему было глубоко наплевать. Ну дикарь, ну туземец, ну и что? Впрочем, покрасоваться было ни перед кем, никто ему не встретился и вообще следов разумной жизни он так и не приметил. А второй раз наткнулся на березняк. Целая роща молодых стройных, с едва проклюнувшими нежными пахучими листочками, березок. Ну как тут удержаться. И хотя основной сезон уже прошел, но он насверлил кончиком ножа дырочек в белых стволах, понатыкал туда тонких очищенных веточек и подставил под них кулечки из той же бересты, которые накрутил тут же. Того, что натекло ему хватило в первый раз после попадания в этот мир от души напиться вкуснейшим, чуть-чуть отдающим запахом свежей древесины, березовым соком. Или так подействовало на вкус постоянное чувство голода и свежий лесной воздух? Не важно. Целый день он только и делал, что пил сладковатый березовый сок и заедал его свежей крапивой и подберезовиками.

А на десятый день к полудню он наконец вышел к небольшой таежной речке. Вода его обрадовала. Была она чистая, холодная и он, наплевав на все санитарно-гигиенические нормы, от души напился. Роса конечно хорошо, но она всего лишь не давала умереть от жажды, а тут целая речка воды, хватит и напиться, и помыться, да и постираться не мешает. И конечно посмотреться в отражение, как в зеркало. Интересно же, как он сейчас выглядит. Еще немного прошел вдоль русла, идя против течения и продираясь сквозь прибрежные заросли, и наконец вышел на широкий, залитый солнцем, галечный пляж. Здесь и решил остановиться.

Сбросил на землю весь свой невеликий груз и внимательно огляделся вокруг. Пляж простирался полосой метров пять шириной и тянулся метров на тридцать вдоль неширокой речки и сверкал под солнцем ровным слоем хорошо промытых разноцветных камней. С трех сторон он был окружен лесом, а с четвертой упирался в речку, которая здесь загибалась широкой излучиной. С его стороны берег был пологим и мелким. Сама речушка была не очень велика, метров пять в самом широком месте. Основное течение шло по противоположной стороне, где темная, вихрящаяся мелкими бурунчиками и водоворотами, стремнина основательно подрыла глинистый берег и даже добралась до корней деревьев, которые широкой бородой прятали под своей тенью темную воду. Хорошее место для рыбалки. И наличие рыбы он намеревался проверить в самом ближайшем будущем. А то растительная диета ему уже порядком надоела. Она, как и роса, просто не давала умереть с голоду, но никак не добавляла сил и тем более чувства сытости, о чем постоянно ворчал прилипший к позвоночнику желудок. Да и организм, каждодневно подвергающийся пыткам тренировками, явно требовал мяса.

Первым делом нашел тихую спокойную мелкую заводь и с интересом посмотрел на отражение. Вода немного рябила и смазывала черты, но общий облик можно было увидеть довольно ясно. Все, как он и думал. На него из воды любопытными глазенками смотрел худой вихрастый мальчишка лет девяти-десяти. Худое удлиненное лицо с тонким чертами, небольшим прямым носом и еще не оформившимися припухлыми детским губами. Все это венчала шапка из густых, но тонких, чуть вьющихся на длинных концах, черных волос. И самое интересное — это большие глаза с густыми ресницами и со зрачками невероятно синего цвета.

— Мда. Это же надо, какая девичья погибель растет. — покрутил головой мальчишка. — И какой ты теперь Витольд Андреевич? Ты, пацан, теперь — опять Витек.

Ему было до умопомрачения приятно высказать эти слова своему отражению. Своим обликом он остался доволен. Насмотревшись и налюбовавшись на такого красивого себя, наконец решил заняться пропитанием. Кушать хотелось очень-очень и время как раз обеденное и река всем своим видом обещала, что одними грибами сегодняшний обед не обойдется. Нарезать гибких ровных прутьев с дерева, похожего на иву, а может это она и была, во всяком случае очень похожа, только листья покрупнее, было делом пяти минут и уже совсем скоро он сидел на прогретой солнцем гальке с охапкой гибких и длинных прутьев. Сидел и вспоминал, как еще в том детстве дед, старый битый таежник, плел нехитрую снасть, а он очищал от листьев и подтаскивал к нему материал. Сплести вершу — дело вовсе не хитрое, если знаешь, как. Нужно только немного практики. Воткнув по кругу в землю самые длинные и толстые прутья, стал не торопясь оплетать их другими, следя за тем, чтобы они ложились аккуратно и равномерно.

Руки делали работу, а в голове по кругу привычно носились мысли. Была у него такая привычка, пока руки чем-то заняты обдумывать какую-нибудь мысль. И даже, если ничем не был занят, он всегда о чем-то думал. Эта привычка появилась у него еще в детстве, когда он шел в школу, а впоследствии, повзрослев, на работу, когда ехал в машине или в автобусе, или вообще, когда делал какую-нибудь физическую работу, требующую минимум внимания. Даже во сне он частенько просыпался от того, что его мозг обсасывал какую-нибудь идею, попавшуюся ему днем. Особенно эта его способность доставала его в последнее время перед смертью. Ему даже приходилось перед сном выпивать грамм по двести водки, меньше, не смотря на возраст, его не брало. Сон тогда получался крепким и тяжелым, но он хотя бы высыпался.

Единственное, когда его мозг отдыхал, то это при чтении. Поэтому с самого детства, когда в пять лет ему стали известны буквы и он научился слагать из них слова, он читал. Начал с «Колобка» и «Курочки Рябы» и в десять лет дошел до «Войны и мира», что надолго отвратило его от классики. Интернета в годы его детства и юности еще не было, да и слово «компьютер» было неизвестно, поэтому он взахлеб окунулся в мир книги. Читал в туалете, на кухне, не замечая, что ест, в метро, благо в то время это было вполне естественно, сидя ночью на подоконнике под светом луны или с фонариком под одеялом. Читал все подряд, начиная со сказок и кончая медицинским справочником. Ему все было интересно, тем более, что, обладая живым воображением, он частенько представлял все прочитанное наяву, кроме разве что различных болезней.

Но сейчас читать было нечего и в то время, как руки боролись с непослушными прутьями, мысли в его голове привычно бегали по кругу. Двухнедельное путешествие по тайге немного изменили его планы и люди теперь не казались ему такой уж большой неприятностью. Нет, бежать с криком «Люди! Ау! Где же вы?» он не собирался, но если встретятся… Когда встретятся, тогда и подумает, но сразу бездумно выбегать навстречу, распахнув объятья, как и заполошно убегать не будет. Осмотрится, а там жизнь покажет. Он решил, что пока поживет в лесу, не загадывая сроков, подготовит себя насколько сможет физически и как созреет для общения, тогда и выйдет к людям. Где-то они же должны быть. Он не питал иллюзий по их отношению к себе. Скорее наоборот, зная людскую породу, он заранее готовился к возможным неприятностям. Отсюда его мысли плавно перешли к тому, что он помнил о развитии тела и о способах это самое тело защитить. Надо будет привести мысли в порядок и выработать наиболее оптимальную систему своих тренировок. А то пока он удовлетворялся бездумным повторением разминки, оставшейся в памяти со времен, когда он занимался дзюдо. Но ведь теперь ему понадобятся совсем другие навыки. Хотя, конечно, одно другому не помеха.

День, судя по солнцу, уже склонялся к закату, когда векша была готова, а в голове у него к тому времени сложился конкретные, рассчитанные пока на полгода, планы на дальнейшую жизнь, которые он и решил воплощать в жизнь уже со следующего дня. А пока рыбалка. Векша получилась на славу, легкая и крепкая, длиной с метр, немного кривоватая, но это никак не сказывалось на ее эксплуатационных качествах. Еще с часик неспешного труда и из остатков ивового лыка была сплетена уродливая на вид, но вполне функциональная бечевка длиной метров в восемь. Привязав это свое изделие к векше, он критически оглядел получившееся изделие, положил вовнутрь пару крупных камней и несколько стеблей крапивы, и, сняв штаны, зашел в воду, стараясь пройти как можно дальше. Зашел почти по пояс, пока сильное течение не стало сбивать с ног, и широко размахнувшись, забросил векшу на самую быстрину. Напор воды немного протянул векшу, но затем она опустилась на дно, бечевка натянулась и все, теперь осталось только ждать. Выбрался на берег, зафиксировал бечевку колышком, вбитым на берегу, и с наслаждением растянулся на теплой от солнца гальке. Штаны одевать не стал, все равно опять снимать, когда будет вытаскивать векшу, да и поберечь надо — все-таки единственная одежка и когда будет другая, неизвестно. А стесняться некого, да и в его нынешнем возрасте, честно говоря еще и нечего.

Мысли привычно опять понеслись по кругу, рассчитывая дальнейшие шаги. Его многоопытный мозг стал просчитывать варианты дальнейшей жизни, взвешивать все за и против, выбирая наиболее выгодные решения. И тут вдруг, сам себе удивляясь, он подумал:

— А мне это надо? Чего я все что-то рассчитываю, к чему-то примеряюсь, что следует сделать, что не следует? Пацан, бросай эти старческие замашки и просто живи.

Может вселение в детское тело, может что-то другое, но ему совершенно не хотелось продумывать свои дальнейшие шаги. Так-то вроде все нормально, но его вдруг окатывало неожиданной радостью от того, что вокруг стоит хорошая погода, или захотелось захныкать, когда, строгая веточку для векши, получил вдруг занозу. То ли адреналин, то ли эндорфины, черт его знает, как это называется, но тело иногда вело себя совершенно независимо от мозгов. Он понимал, что это детство выкидывает свои шуточки, но от понимания этого не становилось легче. Постоянно хотелось прыгать, куда-то бежать и беспричинно орать. И тренировки, которые он себе назаначил, казалось скучным и ненужным. Ему дана новая жизнь, здоровое тело, развитие которого зависит только от него самого, так что еще нужно? Как говорил один его друг в далекой молодости: «Здоровье есть, остальное все добудем». Так не проще ли просто жить, наслаждаясь каждым мигом вновь вернувшегося детства? Разве не этого он подспудно хотел? И к черту того хитрого расчетливого старикашку, которым он когда-то был. От избытка охвативших его чувств, он не нашел ничего лучшего, как вскочить и проорать в небо давно забывшийся клич, чем-то похожий на крик альпийских горцев: «Ила-ла-лори»! Затем, устыдившись непонятного и неожиданного порыва, опять уселся на бережке. «И чего спрашивается ору. Точно детство в одном месте играет. Лес любит тишину. Расселся тут, понимаешь, а подумать, как рыбу приготовить?» Жрать ее сырой, ну никак не хотелось, хотя помнится, что друзья-корейцы считали ее чуть ли не деликатесом и всегда брали с собой на рыбалку какую-то жуткую смесь из перца, уксуса, жидкой сои и еще каких-то ингредиентов. И первая пойманная рыбка, кое-как очищенная от чешуи и кишков, еще живая и трепещущая, макалась в эту огненную пасту и закуской шла к традиционной первой стопке, выпивавшейся за удачную рыбалку. Живодеры. И вкус поначалу был непривычен, хотя что-то в этом было.

Он опять вскочил и пошел вдоль берега. Как выглядит кремень он примерно знал. Поэтому, выбрав подходящий камешек, он чиркал по нему обухом ножа, стараясь выбить искры. Потом брал следующий и следующий, пока один из камней, величиной с карамельку, не выдал целый сноп ярких искр. Был ли это кремень, или что-то другое для него было неважно. Главное, что этот камушек вполне удовлетворял его запросам. Сухих сучьев было в избытке, труха из сердцевины старого ствола, когда-то принесенного течением и так и застрявшего на отмели, сгодилась вместо трута, и скоро в неглубокой ямке весело заплясал небольшой костерок. Этот огонь, добытый своим трудом, принес настолько глубокие эмоции, что он на какой-то миг застыл, глядя на робкие оранжевые язычки. Если бы не угроза того, что без подкормки огонь потухнет, то он наверно так бы и смотрел на него. Люди, испорченные цивилизацией и могущие в любой момент чиркнуть спичкой или зажигалкой, уже забыли, что значил огонь для наших предков. Подбросил дров в костер, собрал и сложил рядом еще охапку дров и пока было светло решил подыскать место для ночлега.

Подходящее дерево нашлось в шагах пятидесяти от речки. Привычно и ловко взобрался на высоту метров пять, нашел толстый сук с развилкой. Сплести из лыковой веревки и близ растущих веток что-то типа гамака при должной сноровке было делом уже привычным. Хотя ему понадобилось с час времени, но зато ложе получилось вполне удобным и крепким. Забравшись еще выше, он нарвал и забросал получившееся гнезда тонким и мягким ветками. Все, постель готова. Пора посмотреть, что там с уловом.

В той жизни он ставил векшу на ночь, но сейчас было невтерпеж узнать, получилось ли у него да есть хотелось уже не по-детски. Векша не обманула его ожиданий. Конечно кому-нибудь его улов показался бы смехотворным, но для пацана, которым он сейчас был, три рыбки, похожих на форель, то ли ленки, то ли пеструшки, сантиметров по двадцать-двадцать пять каждая, показались огромными рыбинами. Добыча с воплями восторга была со всей осторожностью изъята из ловушки, а векша опять заброшена в речку уже на всю ночь. Тут же на берегу он выпотрошил и почистил рыбу, а затем отнес к костру, где уже нагрелся овальный плоский камень. После грибно-одуванчиковой диеты, запеченные рыбки показались пищей богов. И пусть вместо соли была использована зола и не было ни ложек, ни вилок и есть пришлось руками, но на детском личике была написана настоящая радость вперемешку с сажей от своей первой в этом мире добычи. И пусть в том прежнем мире он охотился на экзотических животных в Африке или ловил тунца в Атлантическом Океане, но это все было развлечением от скуки, которое добавляло лишь капельку адреналина в повседневность. Ибо какой может быть риск, когда в руках самое современное оружие, а рядом всегда маячили телохранители. И сейчас его прямо-таки распирало от гордости, что в таком возрасте и с помощью самых примитивных приспособлений смог обеспечить себе пропитание. Он понимал, что во многом его нынешнее восприятие обусловлено детским телом, которое каким-то образом влияло на настроение, но его умудренный долгой жизнью мозг снисходительно воспринимал детскую непосредственность и даже наслаждался казалось давно позабытыми чувствами. Его желудок, привыкший за неделю с лишним странствий к маленьким порциям и растительной диете, еле справился с вдруг возникшим изобилием и последнюю рыбу он доедал уже с усилием. Как говорится живот полон, а глаза еще голодные. Наевшись, наплевал на все правила санитарии и напился водички прямо из речки. Несмотря на чувство сытости и связанную с этим лень, огородил костер крупными камнями и бросил в него остатки дров. Затем, с чувством выполненного долга, долго и натужно, сопя из-за заметно выпиравшего живота, взобрался на свое спальное дерево. Немного поворочался, зарываясь в ворох веток. Последней мыслью, перед тем как вырубиться, в голове мелькнуло:

— Нет, так жрать нельзя…

 

Глава 2

Утром было зябко и, хотя он расположился на ночлег в отдалении от речки, все-таки близость воды давала о себе знать и свежий влажноватый воздух не оставлял никакого желания лежать и мерзнуть, кутаясь в одни только воспоминания о теплом одеяле. Поэтому, долго не раскачиваясь, стал приводить в жизнь итоги своих вчерашних размышлений. С этого дня на все последующее время его день подчинялся довольно жесткому графику.

Первым делом — бег километров на пять и разминка с упражнениями на растяжку. Пока тело молодое и гибкое, послушное и не закостенело с возрастом следовало это не только поддерживать, а даже развить такие качества по максимуму. Затем завтрак, когда он обычно подъедал приготовленное вчера, потом поход за едой, совмещенный с поисками подходящего жилья, обед и недолгий послеобеденный отдых и после отдыха уже полноценная тренировка с силовыми упражнениями, бросками и ударами. Правда из-за отсутствия спарринг-партнера броски приходилось имитировать, тренируя в основном различные стойки, подходы и захваты. Но зато пригодилось копье, которое, после снятия с него наконечника из ножа, превратилось в короткий шест. Упражнения с шестом он помнил хорошо. Еще в той жизни, благодаря соседям-корейцам, которые были фанатиками какого-то своего семейного вида борьбы и в который помимо руко— и ногомашества входили и тренировки с различными палками, он с детства приобщился к восточным единоборствам, хотя конечно для него это было скорее игрой, чем серьезным изучением этого искусства. Соседи посмеивались над неуклюжими движениями друга своего младшего сына, но не мешали. Большим мастером он так и не стал, так как интересы его не ограничивались только одним видом борьбы, и он не столько учился драться, сколько ему было интересно узнавать что-то новое, но тяга ко всему восточному у него осталась, из-за чего, когда перед ним встал вопрос о выборе спорта он и пошел в секцию дзюдо, а не самбо. Но в память его на всю жизнь остались те давние упражнения и движения. У него вообще была хорошая память.

Он не интересовался, как было в других школах, но в их классе одна половина одноклассников занималась в спортивных секциях, а другая ходила в различные художественно-музыкальные школы. Некоторые, особенно продвинутые, даже умудрялись заниматься и тем и другим. Никуда не ходили только откровенные пофигисты и аутсайдеры, где-то даже туповатые и не способные ни на что полезное. Этакий балласт, на который просто не обращают внимания и который всегда есть в любом обществе. Неизвестно, не стал бы и он такой серой мышкой, если бы отец в его восьмилетие не подозвал к себе, и поставив перед собой, скептически пощупал хрупкие детские плечики, тонкие ручки, поцокал языком и волевым родительским решением указал ему, чтобы завтра же он поступил в какую-нибудь спортивную секцию. Отца он уважал и побаивался. Выбор для восьмилетнего мальчика был не очень богат, он просто не знал о настоящем спорте ничего, кроме того, что отец был фанатом футбола. Боксерская секция в школе, которую вел школьный физрук, почему-то не вызывала в нем энтузиазма, впрочем, как и игровые виды спорта типа баскетбола и волейбола. Но ему повезло, что видно не у него одного бродила в голове идея заняться каким-нибудь видом именно единоборства и на общем собрании мальчишек их дворового сообщества, после долгих и жарких споров, не приведших их к общему решению, решили идти во дворец спорта и там уже определиться со столь важным вопросом. Дружной толпой рванули на трамвае с окраины города, где они жили, в центр, к областному дворцу спорта. Там-то каждый и определился с тем, кому, что пришлось по нраву. Кто-то пошел тягать железо, кого-то увлекла гимнастика, а он пошел на только что открытую секцию дзюдо, которое тогда еще было новинкой, и никто толком не знал, что это такое. Но ему, спасибо друзьям-корейцам, было известно немного больше, чем другим и выбор его был очевиден. Правда, как потом выяснилось, дзюдо мало чем отличалось от спортивного самбо, но большее разнообразие приемов, включая удушающие, и самое главное сама атмосфера восточной экзотики, все эти поклоны, экзотичные термины: «ипон», «хаджиме», «вазари» и прочее, делали его избранным и причастным к чему-то таинственному. Для восьмилетнего мальчишки оказалась очень важна вся эта восточная атрибутика и помогла выдержать самый трудный первый год, когда обычно отсеивается большинство новичков. Это уже потом, когда оказалось, что у него способности, он втянулся в тренировки и у него уже был коричневый пояс, когда до него стал доходить глубинный смысл восточных единоборств. Но в первое время это было экзотикой.

А потом, благодаря появившимся видеомагнитофонам и привезенным тайно через границу полуподпольным фильмам с участием Брюса Ли и прочих восточных мастеров, по стране прокатился бум восточных единоборств и правительство, ничтоже сумняшеся, еще и подогрело интерес, запретив в стране карате, подогнав под это понятие и ушу, и даже йогу. Ведь если запретили, значит что-то в этом есть? И большая часть мужского населения с десяти до тридцати лет бросилась искать запретные знания. Находили какие-то перепечатанные под копирку тексты с невнятными рисунками, покупали полуподпольные брошюрки с громкими заголовками типа «Пять звериных стоек Шаолиня» или «Неотразимый удар мастера с Окинавы» и с фанатизмом в глазах, в довесок к занятиям в секции, изучали всю эту макулатуру под руководством очередного сэнсэя в каком-нибудь подвале, оборудованным под собственные мальчишеские нужды. Они путали ушу с кун-фу, карате с тайским боксом, а Брюс Ли, которого многие даже не видели в лицо, был идолом для подражания и заместителем всевышнего на земле.

И маленького Витю, как он себя позиционировал в мальчишеском обществе, не афишируя свое настоящее имя, не минула чаша сия. Не сразу пришло настоящее понимание того, чем они занимались, но со временем осыпалась вся шелуха таинственности и всемогущества, делись куда-то «гуру» и «сэнсэями», а его самого стали больше интересовать настоящие победы на татами. Больших высот он не достиг, но не потому, что не мог, а потому, что его не интересовали спортивные вершины. Ему был интересен сам процесс, хотя конечно все эти грамоты и доставляли некое удовлетворение, как зримое доказательство его успехов. Самое большое, чего он достиг, это второе место на областных соревнованиях. Но он не печалился, как-то в одночасье его вдруг перестали интересовать даже эти кубки и призы. И как тренер не ругался, как не обрисовывал будущие перспективы чемпионства, его уже тянуло совсем в другие дали.

И вот тут ему повезло встретиться с одним человеком, который вроде бы просто крутил палки. Но как он их крутил! Этот человек и рассказал ему обстоятельно и подробно про боевой шест, про нунчаки и про эскриму. Многое при рассказе осталось за бортом и только слегка упоминалось про другие виды единоборств, как примеры разнообразия, но именно на эти три вида мастер делал упор и именно они запали в душу тогда уже довольно продвинутому в восточных единоборствах подростку, и он увлекся ими всерьез. Его привлекал к себе шест, как универсальное средство для разминки и развития скорости движения, и нунчаки, которые в то время, когда за любую найденную железку могли впаять срок за хранение и применение холодного оружия, оказались вполне универсальным средством защиты, вполне заменявшим собой нож или пику из арматуры. Причем, вполне легальным. Правда потом власти опомнились и нунчаки стали относить к оружию ударно-раздробляющего действия, оказывается было и такое, но к тому времени на носу уже были беспредельные девяностые годы и всем стало не до каких-то двух палочек, соединенных веревочкой или тонкой цепью.

Но особенной его любовью стала эскрима. В фехтовании палками он нашел именно то, что хотел. Он даже выучил английский язык, чтобы из первоисточника узнавать все о понравившемся виде единоборств, так как на русском языке в то время не то, что литературы, многие даже не знали о существовании такого экзотического вида борьбы. В эскриме ему нравилось все, а особенно то, что палки можно было с легкостью заменить холодным оружием или вообще обойтись без него. Особо сильным мастером не стал, но зато в теории был подкован так, что мог читать лекции о возникновении, разновидностях и применении этого вида единоборства. Так что мешает ему стать мастером эскримы здесь и сейчас?

Вот с учетом того, что он, судя по словам горбоносого, попал в средневековье, а не верить его словам пока повода не было, он и постарался выскрести из своей памяти все, что касалось этого вида единоборства. Конечно он давно не занимался и подрастерял навыки, да и тело новое, но теорию-то он помнил хорошо. Оставалось подтянуть тело. Его немного удручало, что у него совершенно отсутствовала мышечная память. Он четко представлял себе все движения, что и как делать в следующий момент, но тело плохо слушалось команд, а движения были совершенно разбалансированными. А откуда ей было взяться, мышечной памяти, если память и знания были от «старого мерзкого старикашки», как он себя иногда иронично называл, а тело от неизвестного мальчишки? Спасибо хоть мальчишка был вполне развитым для своего возраста и не уродом. Но рефлексы следовало нарабатывать.

Так что он начал с азов, из-за дня в день повторяя базовые движения. В первые дни он сильно выматывался и к концу дня чувствовал себя совершенно разбитым. Но результат был. Каждый день, из недели в неделю, от месяца к месяцу его мускулы превращались в твердые и гибкие стальные пружины, пока еще тонкие и не очень видные, но движения и удары становились все более резкими, сильными и отточенными. Будни его превратились в тяжелую добровольную каторгу и праздники не привиделись, но он занимался уперто до фанатизма, помня, что в той жизни бросил заниматься спортом, как только в его жизни все больше времени стали занимать девушки и все те мелочи, из которых и состояла, по его мнению, красивая и успешная жизнь. В этот раз он такой ошибки не допустит. Он четко знал к чему нужно стремиться и знал, что должно в конце получиться и уж в этот раз он не собирался упускать своего шанса, променяв будущее мастерство на мишуру и удовольствия. Он на собственном опыте убедился, как красивая жизнь мешает и входит в противоречие с тренировками и в прошлый раз после недолгих колебаний он сделал свой выбор и спорт был заброшен, а спортзал посещал только для поддержания формы. Да и то — это было лишь способом как можно дольше сохранить фигуру, показать себя в выгодном свете перед понравившейся женщиной и иногда поставить на место зарвавшегося хама. Но сейчас-то это стало в буквальном смысле вопросом жизни и смерти и одним из факторов выживания в этой жизни и в этом мире и на этот раз выбор был сделан без раздумий и понятно в какую сторону.

И в этом ему помогало то, что он многое знал и помнил и если что-то и не умел, то хотя бы ему был известен путь, по которому следует идти. Да, он не стал в том мире мастером, но ведь с интересом изучал и даже сих пор помнил чуть ли не наизусть застрявшую в памяти теорию, мечтая когда-нибудь преобразить все знания в практику. Ну вот кажется и настал тот момент. Дело было только за ним, и он твердо решил, что второго шанса он не упустит.

Как это не странно, но ему нравилась его нынешняя жизнь. Несмотря на всю тяжесть своего нынешнего бытия, когда приходилось есть не то что хочешь, а то, что удавалось добыть, на физические нагрузки, когда приходилось напрягать все свои силы, и не в меру, а на пределе своих совсем небольших возможностей, на неустройство элементарного быта, он отдыхал. Не телом, но душой. Отдыхал от суетности того, прежнего мира, от постоянной ответственности за чужие судьбы и в какой-то мере и жизни, от всего того, что составляло его собственную жизнь. Но хоть душа и блаженствовала с благодарностью впитывая все спокойствие и умиротворение нового мира, тело продолжало трудиться, тяжко и без отдыха.

Поначалу было тяжело без всего того, из чего собственно и состоит привычная ему цивилизация. Но если к отсутствию бытовых удобств, как например туалетная бумага или микроволновка, он быстро привык и принял это как данность, то без таких вещей как книги, интернет или компьютер он страдал искренне и неподдельно. Особенно ему недоставало интернета. Мозг, привыкший к постоянному потреблению свежепоступавшей информации, просто изнывал от безделья. Поэтому он занимал его размышлениями и воспоминаниями, откладывая в уме в сторону то, что могло ему впоследствии пригодиться. Оказалось, что за долгую жизнь он узнал и научился многому, что до поры, до времени как бы спало в его мозгу и теперь он был занят тем, что бережно вытаскивал наружу и раскладывал по полочкам все накопленное. Как крохобор перебирает все свои богатства, надолго останавливаясь над какой-нибудь вещью, вспоминая о том, с каким трудом она ему досталась, так и он кропотливо тянул из глубин своей памяти за хвостик какую-нибудь мысль или знание, на миг мелькнувшую в его мозгу. И эта работа не прекращалась ни на миг, чем бы не было занято в это время тело. Пока голова была занята такой полезной работой, руки тоже не скучали и между делом, он обработал уже хорошо подсохшую крапиву и наплел шнурков и веревочек. На это у него ушло два дня.

А примерно через месяц пребывания у речки он нашел себе убежище. Пока стояла летняя жара, он не думал о том, чтобы искать себе убежище, оставив это дело на потом. Забот хватало и так. Место стоянки, где он остановился в самом начале его полностью устраивало, а место, где он ночевал, даже обозвал своим спальным деревом. Но в тот день он решил поохотиться и испробовать в деле свежеизготовленные силки. Рыба и раки уже надоели до тошноты, хотелось мяса, пусть даже и птичьего, поэтому в этот раз пошел по уже известному маршруту, где недавно видел выводок рябчиков, хотя обычно каждый раз он уходил от места стоянки всегда в разных направлениях. Так он знакомился с местностью, куда угодил и намечал себе ориентиры на будущее. Но сегодня организм, измученный травяно-рыбной диетой возмущенно потребовал мяса, и он пошел у него на поводу. Да и даром он что ли все последнее время плел силки, выуживая из памяти все, что он помнил на эту тему. Теперь настало время испытаний.

С утра пораньше, сразу после утренней разминки, пошел на знакомое место. Огляделся, птиц еще не было. Расставил силки и лег неподалеку под кустом. Можно было и уйти, но очень уж не хотелось ждать и, судя по поведению птиц, семейка была очень беспокойной и скорее рано, чем поздно, должна была явиться на свое пастбище. Так что решил потерпеть и надеялся, что ожидание не продлится долго. Так и оказалось. Не прошло и полчаса, как шум крыльев возвестил, что будущий обед прибыл на место. Сначала семь довольно крупных пташек расселись на ветках дерева, провели небольшое совещание и наконец опустились на землю. Что привлекательного они там нашли, мальчишку не интересовало. Главное, что они, совсем как земные курицы, поклевывая и что-то бормоча на своем птичьем языке, постепенно приближались к ловушке, что в конце концов и привело их к ожидаемому результату и две птицы попали и запутались в петлях из крапивных волокон. Одна из птиц сразу стала кувыркаться и метаться и вследствие этого запуталась хорошо и плотно, но вторая попала в петлю только одной лапкой и теперь раз за разом старалась взлететь, натягивая тонкую бечевку. Остальные птицы, напуганные случившимся, шумно хлопая крыльями сразу поднялись в воздух и беспорядочной стаей ринулись куда-то в чащу. Мальчишка, испугавшись, что добыча может ускользнуть, одним прыжком выскочил из кустов и метнул палку в ту, что зацепилась только одной лапкой и вот-вот могла вырваться из коварной ловушки. Попал в крыло и судя по всему перебил его, но заодно своим ударом высвободил птицу, которая от удара отлетела и все-таки порвала тонкий шнурок. В панике, не в силах взлететь, рябчик шмыгнул в кусты и сразу туда же за ним кинулся и мальчишка. Птице бы затаиться, но для этого надо было скрыться из глаз преследователя, но охотник не давал и шанса и преследовал буквально по пятам. Так они и метались по кустам, постепенно отдаляясь от места первоначальной засады. Бедный рябчик в борьбе за свою жизнь увел юного пожирателя мяса метров на сто и там наконец сдался, получив палкой прямо в голову.

Мальчишка устало уселся рядом с добычей, огляделся и тут-то и увидел чудо природы, усовершенствованное человеческими руками. И как он раньше не замечал этого жилища, проходя буквально в нескольких десятках шагах? Наверно потому, что неведомый строитель воспользовался самой природой и почти ничего не стал менять в том, что устроила она сама по какой-то неведомой прихоти. Гигантский дуб, рухнувший от своей тяжести под воздействием возраста не упал до конца, а наклонившись, оперся на таких же великанов и в таком виде и застыл памятником самому себе. Могучие узловатые корни, вырванные из земли с одной стороны, словно гигантской лапой взрыли почву, и образовали не просто яму, а небольшую пещеру, которую какое-то разумное существо смогло улучшить и приспособить под свое место обитания. Сама природа постаралась и создала основу для укрытия, а неведомый строитель только доложил из дерна стены в нужных местах, оставив узкий лаз, в который даже ему пришлось забираться согнувшись. Основную работу прежний обитатель этой землянки провел внутри, углубив и расширив изнутри саму яму. Со временем природа сама зарастила все раны, расцветив прижившийся дерн лесными цветочками, и скрыла от любопытных глаз дверцу, сколоченную из жердей и покрытую шкурой какого-то зверя, стеной из какого-то кустарника. Чтобы найти эту нору, надо было как мальчишке уткнуться в нее носом и то не было уверенности, что ее так просто увидят.

Кто был этот неведомый житель найденной землянки, пока было неясно, но несомненно он был разумен и скорее всего был человекообразным, так как в небольшой уютной пещерке у дальней от входа стены были поставлены нары из полусгнившей древесины и вполне нормальный столик, в отличии от нар почему-то хорошо сохранившийся, собранный из дубовых обрубков и увенчанный сверху большой плоской каменной пластиной. Вся мебель была сколочена грубо, но крепко, причем без единого железного гвоздя. Все соединения были искусно сделаны на пазах и деревянных колышках. Это лишний раз убедило мальчишку в какой-никакой цивилизованности местных жителей, кто бы они не были. Он надеялся, что горбоносый божок не обманул его и тут действительно хозяйничали люди, а то черт его знает… Мог и подшутить над неопытным попаданцем и вдруг из кустов вылезет какой-нибудь гоблин или орк. Но дальнейший обыск дал кое-какую надежду, что все не так уж и плохо. Больше всего мальчишка обрадовался и убедился в своем мнении, что здесь жили люди, когда в дальнем углу нашел тряпку, которая в разложенном виде весьма напоминала рубаху. Материя, вся в дырах и прорехах, скорее всего была сделана из какого-то растительного волокна, наподобие льна. Размеры были вполне сопоставимы с габаритами взрослого человека. «Ну хоть не каменный век» — хмыкнул мальчишка. Кострище в одном из углов, обложенное камнями, говорило о том, что с огнем тут уже знакомы. Впрочем, было бы странным, если бы аборигены могли делать ткань и не знали, что такое огонь. Просто мальчишке было приятно находить все больше и больше свидетельств цивилизации. А уж когда он нашел рядом с очагом глубокую, грубо сделанную из глины, миску, то радости его не было предела. Чего уж говорить, когда он наткнулся на сучок, на котором висели кожаные штаны и такой же кожушок, задубевшие от времени. Раньше их прикрывала открытая дверь и когда он ее закрыл, чтобы определиться с щелями, то его ждал приятный сюрприз. В его положение это тянуло как минимум на клад. Давно уже следовало подумать о сменной одежде. Ему ужасно хотелось сберечь свой парадно-выходной костюм до встречи с аборигенами. Есть тут цивилизация, есть. А это означало, что у него лично могут быть тут какие-то, пусть пока и туманные, перспективы.

Он еще некоторое время пошуршал по углам этого жилища, но потом бросил это в буквальном смысле грязное дело. Столько слежавшейся от времени пыли нельзя было найти наверно ни в одном другом месте, как под крышей этой землянки. Годами она копилась здесь, не тревожимая ни ветром, ни дождями, ни вообще никакими атмосферными явлениями. Земляная крыша и дверь, сколоченная из тонких стволов и оббитая шкурой, оказались для них удивительно хорошей преградой. Так что быстро покончив с поисками, тем более, что в таком маленьком пространстве и так все было на виду, мальчишка уселся на жалобно заскрипевшие даже под его весом, покрытые толстым слоем пыли, нары.

Надо было обдумать и оценить новые вводные, появившиеся в связи с находкой. Время, проведенное возле речки, давно уже развернуло его мысли о походе к далеким горам в другую сторону. От добра добро не ищут — эта старая житейская мудрость оказалась в данный момент права и сильна, как никогда. И если раньше эта мысль только мелькала в его мозгу, как одна из его нынешних проблем, которую как-то надо решить, то находка жилища сразу отодвинула все это в сторону. Дались ему эти горы. Его первейшая задача — это скорее акклиматизироваться, стать этому миру своим, привести в порядок тело, как он это понимал и для всего этого нужно было время и место. Времени у него было валом, никто не торопил спасать мир или хотя бы спасаться ему самому и чем дольше продлится вокруг него такое спокойствие, тем для него лучше и не надо никого провоцировать на большее. Какой поход? Какие горы? Тем более, что теперь появилось и своя жилплощадь и по нынешним временам надо сказать довольно неплохая. А ее и подмести хотя бы не мешало. И вот как бросать такое счастье? Вода рядом, дичи немеряно, места для тренировок хватает и зачем еще куда-то идти. А горы… Горы никуда от него не денутся. В будущем, а пока лучше подумать о настоящем и насущном.

И конечно на повестке дня первым делом был вопрос переселения. Спать на дереве, честно говоря, надоело и если бы не вопрос о безопасности, то он давно устроил бы себе лежанку где-нибудь в кустах. И даже так он и сделал один раз, когда он после неудачной охоты, он от усталости просто на все плюнул и нарубив веток устроил лежбище в густых трудно проходимых кустах. К утру он проклял все на свете. Нет, на него не польстился какой-нибудь местный хищник, и холод не так уж донимал в теплую летнюю ночь. Ему не дали спать местные мыши-полевки. Наглые и совершенно ничего не боявшиеся, они бегали по нему, как по какому-то местному аттракциону. Как тут заснешь, когда по роже то и дело пробегают маленькие юркие лапки, а одна совершенно безбашенная мышка забралась в штанину и когда он проснулся, она добралась уже до самых… короче до тех самых частей тела, которые так дороги всем мужчинам, если они конечно настоящие мужчины. Испуг, что эта лесная тварюшка может укусить его за одну, пока еще бездействующую, но очень нужную в будущем часть тела, заставил мальчишку вскочить с воплями и проклятиями и скакать по своей лежанке, взбрыкивая и тряся ногами, словно молодой бычок. А что еще делать, если инстинкт самосохранения, или вернее размножения, несмотря на охватившую его панику, не дал его рукам волю, когда хотелось со всего размаху заехать себе между ног, где, тоже в панике, прятался нарушитель спокойствия. Неизвестно сколько времени продолжались эти пляски, но в один из взбрыков мышка удачно попала в одну из штанин и как из пушки вылетела куда-то в кусты. Самое обидное, что в темноте ночи с ними ничего нельзя было сделать и стоило ему замереть в полусне хотя бы на полчаса, как мышиная возня и писк возобновлялись. Так и пришлось ему всю ночь через каждые двадцать-тридцать минут материться и хлопать в ладошки. Повезло, что никто из лесных обитателей не обратил внимания на странные звуки. А может никто просто не хотел связываться с маленьким, но несомненно злым, существом. Конец лета, еды хватает. Но с тех пор мальчишка зарекся спать в лесу, если нет глухого комбинезона с капюшоном и сапог. Короче, ночь тогда получилась незабываемая.

Вторым был вопрос гигиены. В начале спальня, потом едальня. Это был принцип, которому он следовал всю свою прошлую жизнь и не важно, что он строил, а строить в жизни ему пришлось немало, от шалаша до завода, всегда первым делом определял место для уборной. Так было и здесь. Хотя стесняться было некого, но усеивать окрестностями «минами» было не верно в корне. Ведь сам и ходил на охоту каждый раз в разные стороны и вполне мог сам же и подорваться, не запомнишь же каждую кучку, если времени пройдет с неделю или больше. Поэтому с эстетической точки зрения было бы приятнее и для маскировки места обитания полезнее, не разбрасывать «мины» по всему обжитому участку, а выбрать какое-то одно место. И оно у него было, но оказалось довольно далеко от найденного убежища. Пока добежишь… А штаны у него были только одни.

Поэтому ниже по течению речки он нашел еще одно место, там она наиболее близко подходила к месту, где он решил обосноваться. Поток воды здесь по неизвестной лесной прихоти делал неожиданную петлю, входя в глубокое, но узкое, метра полтора шириной, русло и проходя его с шумом и скоростью опять вырывался на ровное место. В этом узкое место он притащил и бросил поперек русла два, найденных в чаще, сухих ствола, намертво скрепив их тем же лыком. Сидеть на бревнах было удобно, а все отходы жизнедеятельности падали прямо в воду и уносились течением. Какой-никакой туалет был готов. Вопрос, чем подтираться, был решен просто. Как говорится на безрыбье и лопух сгодится. Только каждый раз придется рвать свежий, потому что опытным путем уже установил, что подсохший лист никуда не годится. Но пока еще лето — это не проблема, а вот ближе к зиме придется подумать, но до нее еще надо дожить. Мха что ли набрать? А то, что без стен, так даже лучше, стесняться здесь некого, зато никто не подберется незамеченным. Пока лето — этот вопрос был не актуален, а к холодам какие-никакие стены сколотит. Правда с одной стороны все равно далековато от жилища, но не критично, а с другой стороны, тем и лучше, чем меньше следов он оставляет вокруг своего жилища, тем ему спокойнее, а теплый домашний туалет с унитазом и проточной водой у него еще будет в настоящем доме, когда этот самый дом появится.

Так в постоянных тренировках и благоустройстве своего жилища, изредка прерываемых походами за едой, прошло около двух месяцев. С телом он уже вполне освоился, и оно стало для него родным и близким. Благодаря ежедневным тренировкам, оно стало не просто послушным, но ловким и сильным не по возрасту. Как и положено при таежной жизни, оно загрубело и в нужных местах появились мозоли, а постоянные купания и солнечные ванны, принимаемые на галечном пляже, придали ему должную закалку и загар. Еще из вещей, достойных упоминания, он построил, иначе не скажешь, новые нары для спанья. Просто вбил в земляной пол четыре крепких столбика с развилками на конце, положил на них две слеги, а затем уже на них набросал поперек нарезанные по размерам толстые ветви. Все сооружение накрепко связал веревками из крапивы и застелил небольшим слоем камыша. Получилось неказисто, но крепко, что он и испытал в первую же ночь. Еще бы застелить какой-нибудь шкурой, но об этом пока оставалось только мечтать.

А вообще-то в будущем он собирался сделать настоящую кровать, раму с натянутыми полосами шкуры. Только шкуры пока не было, как и оружия с которым эти самые шкуры можно было добыть. Но он не унывал, какие его годы. Вот обживется немного и все у него будет. И, хотя потолок в землянке был высотой всего метра полтора, но для нынешнего его оказался вполне достаточно и место для спанья получилось очень даже уютным. Он остался вполне доволен своим новым жилищем. Сделал на вход более надежную дверь из молоденьких стволов, связанных меж собой все теми же крапивными веревками и оббил ее с двух сторон старой шкурой, которая хоть и заскорузла от времени, но после того, как он размял ее с помощью воды и дубинки, оказалась вполне годной. Убрал кострище в центре землянки и вместо него возле входа, у стенки, соорудил из камней, скрепленных глиной, очаг, на который даже можно было ставить котел или кастрюлю. Правда самого котла не было, но он надеялся что-нибудь придумать. Человек такое существо, что ему не дай, все равно будет мало, вот и ему надоело уже есть всухомятку. Хотелось какого-нибудь супчика или ухи. Дымоход сделал из тех же камней с глиной и проведя его по полу вдоль стены, вывел в специально выдолбленное в дальнем углу отверстие, где дым выходил прямо вдоль ствола упавшего дерева и уходил в крону. Дуб хоть и упал, скорее всего от возраста и под тяжестью своей кроны, но больше половины корней остались в земле и дуб был живехонек и умирать не собирался.

Приходилось думать о том, как он будет обогреваться зимой, а один очаг, даже на такую маленькую землянку, проблемы не решал. Вот дымоход, проведенный внутри жилища, как раз эту задачу и выполнял. Хорошо бы было вообще дымоход провести через весь пол и сделать его теплым, как он видел у тех же корейцев, но трезво оценив свои силы, пришлось признать, что на такое он еще не способен. Не хватало ни знаний, ни материалов. Хорошо еще, что хоть это вдоль стены выстроил, лишний источник тепла не помешает. Неизвестно, какие здесь зимы, но подстраховаться лишним не будет. Лучше пускай потом окажется лишним, чем сидеть в холоде и сожалеть об упущенных возможностях.

Судя по погоде, лето кончалось. На деревьях еще пока незаметно начали желтеть листья, и погода стояла тихая, теплая и какая-то умиротворенная и только летали в воздухе невесомые паутинки. Бабье лето, а значит и оглянуться не успеешь, как накатит сезон дождей, а вслед придет зима. Во всяком случае на Земле было так. Поэтому все свободное от тренировок и добычи пищи время он посвящал своему так удачно найденному жилищу. Два раза протапливал новую печь с дымоходом и замазал все щели, откуда тонкими струйками просачивался дым, не хватало еще угореть как-нибудь ночью. Проверил и стены, но здесь все оказалось в порядке, они плотно и надежно прикрывали его маленький, но такой надежный домик. Уже через два месяца его стараний убранство внутри приобрело довольно обжитый и уютный вид.

Еще он сделал кастрюлю для варки жидкого или скорее — горшок. Кастрюлей эту пародию на изделие гончарного искусства он громко и с большой долей самоиронии назвал сам, хотя меньше всего оно было похоже именно на эту кухонную утварь. Гончарного круга у него не было, изобретать и делать его ради одной посудины было долго и лень, и он посчитал это ненужным. Поэтому, найдя как-то на берегу подходящую глину, замесил ее с песком, наделал из этой смеси колбасок и слепил их по кругу, накладывая одну на другую, тщательно замазывая все щели. Но все оказалось не так просто. Пять раз он укладывал и соединял по кругу колбаски, буквально строя свою кастрюлю, а потом со злостью смотрел, как она оседает под свое тяжестью или просто разваливается при сушке, не дойдя даже до обжига. Но терпение и труд все перетрут. Эту банальную истину он постиг, когда наконец через неделю он, испробовав самые различные пропорции и виды исходных материалов, и лепил уже чисто из упрямства, у него что-то получилось и его изделие не развалилось при построении и не лопнуло при обжиге. А его терпение и трудовой энтузиазм были вознаграждены то ли ведерком, то ли небольшим корытцем уродливого вида. Было оно толстым и тяжелым, так что как он поставил эту «кастрюлю» на печь, так больше и не трогал. Впрочем, свою задачу этот образец его терпения и трудолюбия выполняло на все сто. Вмещало в себя около трех литров жидкости и хорошо держало воду и огонь, а большего ему и не надо было.

Еще одним из полезных достижений за это время он считал создание лука. Конечно только полный дилетант мог бы назвать этим словом то недоразумение, что у него получилось, но оно стреляло и это было, пожалуй, единственным его достоинством. Хотя наверно и это качество с точки зрения какого-нибудь знатока луков было сомнительным. Стреляло оно недалеко и не сильно. Хорошо хоть точности, благодаря упорным тренировкам, удалось добиться более-менее приемлемой.

Из истории создания лука можно было создать эпическую поэму с героическим уклоном. Ну или юмористический рассказ о людском тупоумии. Самым легким оказалось найти и срезать молодой ясень. А затем начались трудности. В целую эпопею вылилось надевание тетивы. Упорное деревце никак не хотело сгибаться. Он уже в который раз проклял свое детское тельце, которому просто элементарно не хватало сил и банального веса, чтобы согнуть упрямую древесину. Намучавшись до дрожи в руках, он уселся под деревом. Мозг привычно стал обсасывать очередную, с первого взгляда примитивную проблему, но решая ее стал громоздить в уме разные варианты ее решения с помощью различных противовесов, рычагов и прочей механизации, все усложняя и усложняя себе задачу. Но посидев с пол часика и поостыв, он рассмеялся. Ну и зачем ему сдался такой здоровенный лук? Он ведь его, когда сделает, даже натянуть не сможет. А ведь он не воевать собрался и не охотиться на крупного зверя. Ему бы птичек посшибать, а на большее он и не замахивался. Подвела его привычка доводить дело до конца, да и все еще забывал иногда, что он на нынешний момент всего лишь малец, маленький слабый пацан лет десяти.

После этого он отложил несостоявшийся лук про запас, еще пригодится, и срубил себе другое деревце, потоньше, благо выбор был богатым. На этот раз лук у него получился за каких-то три часа. Конечно, лук из сырой древесины — это профанация и унижение благородного искусства изготовления лука, но цели у него были довольно приземленные и на них хватало и этой пародии на лук. Как раз для его роста и сил. Конечно назвать это изделие боевым оружием у него язык не повернулся бы, но он гордился тем, что у него получилось хоть что-то стреляющее. Правда стреляло оно недалеко, максимум метров на тридцать, но он надеялся, что этого хватит, чтобы посшибать местных пернатых. Непуганые они тут. Стрелы сделал простые, из тонких прямых стеблей какого-то кустарника, и с тяжелыми наконечниками из какой-то крепкой древесины. Так что теперь к ежедневным тренировкам прибавились и упражнения по стрельбе из лука. И как достойной наградой этому стал первый подбитый им фазан, который сам выскочил из-под ног шагавшего по бездорожью мальчишки и попал под стрелу нерастерявшегося охотника. А на будущее он сделал еще пару заготовок для лука на вырост и подвесил под потолок на просушку.

Кстати, насчет наконечников для стрел. В поисках заготовки для лука он наткнулся на одно дерево, при виде которого, как не тужился, так и не смог вспомнить ни внешнего вида, ни тем более названия. Не было в его памяти знаний о небольшом, с прямым ровным стволом, деревце. Оно не росло рощами, как другие деревья и стояло одно-одиношенько среди дубов, затерявшись среди более могучих стволов. Вначале мальчишка не обратил на него внимания и проходя мимо, просто полоснул по верхушке своим ножом. Дерево было невысоким, толщиной с детскую руку и казалось хрупким и беззащитным. Ствол был гладким и только на самом верху увенчан небольшой купой торчащих в разные стороны веток с длинными резными листьями. Вот эту верхушку он и хотел смахнуть, уж слишком заманчиво и вызывающе она торчала. К его удивлению ствол не срезался, как ожидал мальчишка по своему опыту на других растениях, а спружинил, не поддавшись острой стали, а нож остался вибрировать в тонком стволе, вывернувшись из руки. Мальчишка никак не ожидал такого сопротивления, поэтому и держал свое оружие, как душа на руку положит. В результате нож оказался в дереве, издевательски покачиваясь вместе с верхушкой, а сам мальчишка в удивлении смотрел на пустую руку. Свойства дерева его заинтересовали, и он решил его срубить и утащить в свое логово, чтобы там спокойно и не торопясь обследовать. Но вначале ему пришлось помучиться, вытаскивая лезвие из древесины, которая зажала его как в тисках. Нож он с матом и пыхтением все-таки вытащил, но до него еще не дошло все коварство этого деревца. Окончательно понял, с чем он связался, когда стал рубить неподатливый ствол. Нож был тяжелый и острый, но и он спасовал перед неподатливым материалом. Древесина оказалась мелковолокнистой, вязкой и в то же время упругой. Этакий очень жесткий вариант резины. Она никак не желала расходиться на щепки и под ударами всего лишь отколупывалась мелким крупинками. Мальчишка пробовал и резать, что дало эффект еще ниже рубки, и ковырять, что показало, что нож у него хорош, но это никак не пила. Да и будь у него ножовка, он уже был уверен, что у нее быстрей затупятся зубья, чем удастся перепилить это чертово дерево. Короче, после двух часов мучений деревце все также торжествующе возвышалось с легка покоцанным возле комля стволом, а он, поняв всю бесполезность своих усилий сидел рядом и отдыхал. В конце концов он, чисто из принципа, выкопал это упрямое деревце целиком, что обошлось ему в три часа землекопных работ. Так и тащил это дерево, усталый, но гордый своей победой, по лесу до самого жилища. Вот из веток этого дерева, которое он в сердцах обозвал «чертовым деревом», и получились отличные наконечники для стрел. Правда из-за тяжести обработки приходилось их делать по одному в день и то, если выдавалась свободная минута, но дело того стоило, тем более, что и сама древесина оказалась потяжелее, чем, например, тот же дуб. В другое дерево они конечно не втыкались, но живую плоть и защиту из перьев рвали очень даже исправно, а большего ему пока и не надо было. Сам же ствол, кое-как пообломав и посрезав с него ветки, до лучших времен закинул на крышу своей землянки. Со временем придумает как его обработать или появится подходящий инструмент. Раскидываться таким полезным материалом в его положении он посчитал нецелесообразным.

А еще, для полного комплекта, он стал тренироваться в метании ножей, грубую имитацию которых вырезал из той же тяжелой древесины, выбрав ветки потолще. Для этой цели пришлось сплести грубую циновку из травы. Эту хлипкую преграду его подобия ножей протыкали насквозь, но хотя бы не улетали далеко. Так что теперь в свои походы за едой он выходил вооруженным до зубов, хотя и понимал, что все его вооружение не выдерживает никакой критики, ну разве что кроме ножа. Но так было приятно думать, что он может дать хоть какой-нибудь отпор потенциальному агрессору, хотя и не обольщался на этот счет, и даже посмеивался над собой, представляя, как он будет метать в какого-нибудь местного хищника свои деревянные ножи и тупые стрелы. Зверюга точно умрет, от смеха.

В один из выходов за хлебом насущным ему сказочно повезло. Он нашел соль. Причем не какие-нибудь солончаки, а вполне себе нормальное месторождение столь полезного минерала, причем довольно богатое. В тот день он отдалился от места своего жилья очень далеко, даже пришлось одну ночь провести в лесу, что, впрочем, для него было уже делом привычным. Сюда он пришел по следу косульей тропы, когда искал удобное место для установки ловчих петель. Видно косули и другие копытные приходили в этот распадок полизать соль, где она местами выступала на поверхность. Распадок представлял собой небольшую округлую долину, окруженную со всех сторон сопками, покрытых вековечной тайгой. Судя по всему, в незапамятные времена здесь находилось соленое озеро. Потом оно высохло, засыпалось тонким слоем земли, которой хватило только на то, чтобы вырастить на своей поверхности чахлую траву с редким низкорослым кустарником, но скрывшие по собой тонны высокосортной соли.

В тот день он так и не поставил петли, а расчистив место с краю долины, где соль выступала прямо на поверхность, накопал себе килограмм пять. Копал и радовался, ведь теперь можно было не скрипеть попавшей на зубы золой, которую он использовал как суррогатный заменитель соли, а также коптить и вялить рыбу и делать ее запасы, да и многое что еще, не говоря уже о том, что человеческому организму соль просто необходима.

Окружающий мир потихоньку становился другом, а не фактором постоянно ожидаемой опасности. К нему вернулись все, когда-то утерянные в далеком детстве, навыки лесного бытия. Он сам не заметил, как сжился с этой тайгой, стал ее маленькой частью и на подсознательном уровне даже стал считать окружающую его тайгу своими владениями. Какая цивилизация, какие еще люди? Он и думать про них забыл. К черту всех этих людишек с их дрязгами, сплетнями, хамством богатеев и униженной злобностью бедных, с их хапугами-правителями и народом, ищущим на ком сорвать свою безысходность от нищенской жизни. Только сейчас он стал понимать, как же он устал от той жизни, от ее безыдейности и бескультурья и главное, это от того, что выхода из этого бесконечного торжества простой бытовой агрессии, к которой скатился весь смысл жизни, не было и не предвиделось. Нет, он не осуждал своих близких и не очень людей и тем более весь народ. Он и сам таким был, что скрывать. Он просто устал от бессмысленности такой жизни, ведь даже если ты хапнешь весь мир, то с собой на тот свет не утащишь, и это тупое бесконечное рвачество неизвестно для чего и мучила его больше всего. И сейчас, избавившись от своего мира, а вместе с ним и от проблем, с ним связанными, он отдыхал. Он просто отдыхал душой.

Причем только души это и касалось, потому что физически ему давно уже не приходилось так напрягаться. Основное время конечно же занимали тренировки, которыми он занимался исступленно и даже с некоторым фанатизмом. Он всерьез вознамерился достигнуть всего того, чего из-за своей лени, непонимания ситуации и разгульной жизни упустил в той жизни. Если бы не заботы об обустройстве собственного жилища, о пище и просто необходимой разведке окрестностей, он бы занимался круглые сутки. Идея превратить свое тело в боевую машину захватила его целиком. Здесь сказалось его целеустремленность и если в той жизни она была направлена на заботу о собственном бизнесе, испорчена отношениями с людьми, с которыми сама жизнь заставляла поддерживать контакт и разбрасывалась на необходимость улучшения своих бытовых условий, иначе другие люди, а в особенности конкуренты, не поймут и примут его нежелание заниматься этим за слабость, то сейчас ему ничего не мешало полностью отдаться своей страсти. Если бы еще не перерывы на сон и еду и понимание того, что нельзя сразу так напрягать свое хоть и послушное, но все-таки детское тело.

Но повседневные заботы никуда не делись и как-то утром, после традиционной уже тренировки, он выбрался обежать округу насчет поисков подходящего места для коптильни. А что, соли у него было валом, сырье вон бегает и летает тоже в немалом количестве, а к зиме, как не крути, а готовиться надо. А хорошо прокопченное мясо — это все-таки не сырое, и готовить не надо. Да и, чего греха таить, любил он копченное да с травками… Вон с утра уже и туман легкий был, предвестник долгой дождливой осени. А какая в дождь охота? Тем более без ружья, без собаки, с одним дрянным луком. Нет уж, пока стоит погода, надо плотно заняться продуктовыми заготовками, чтобы потом зимой спокойно сидеть в своей землянке, в тепле и уюте, а не наворачивать по лесу круги, отмораживая себе нос и уши. Кстати надо и об одежде подумать. Рубаха и штаны — не вечные, и так за лето поистрепались. Конечно найденные штаны и жилетка в какой-то мере спасали положение, но именно в какой-то мере. Он их, как и шкуру на двери, отбил колотушкой, размял, но еще надо было их как-то ушить. Все-таки они были рассчитаны на взрослого человека, а он просто не дорос еще до таких размеров. Кроме них еще требовалась рубашка и какая-нибудь верхняя одежда, шуба или полушубок, ведь и зимой он не собирался сидеть безвылазно в землянке. Так что охота — это наше все, причем не на зайцев с белками, а на кого-нибудь покрупнее и желательно травоядного. А то хищники навряд ли согласятся отдать свою выращенную непосильным трудом шубу добровольно. А воевать с ними мальчишка еще не рисковал. И да, придется пару вечеров посидеть и повспоминать все, что он знает о выделке шкур и мехов. Вон и звери уже стали переодеваться и менять свой мех на зимний.

Но это все попозже. Вначале надо построить коптильню, а то придет с добычей, а складывать ее некуда. С этой задачей он и направился после завтрака на небольшую прогулку оглядеться и найти подходящую яму. Повезло ему, что в связи с наступлением осени листва стала желтеть, краснеть и частично опадать, что частично оголило окружающий его пейзаж. Это и позволило ему заметить какое-то небольшое строение. Сначала он подумал, что очередная землянка, но малые размеры убедили его в ошибочности этой мысли. Навряд ли человек, даже такой маленький как он, стал жить в срубе размером метр на два, да еще и вкопанный в землю так, что над землей торчало с полметра. Неудивительно, что раньше он не попадался ему на глаза. Если бы не осень, то может и вообще не заметил бы. Строение представляло из себя прямоугольный деревянный колодец, углубленный в землю метра на два. Сверху он закрывался тяжелой крышкой, сколоченной из тяжелых дубовых стволов без единого гвоздя. Бревна соединялись между собой искусно сделанными пазами и выступами, если бы сам не увидел, то ни что не поверил бы, что такое возможно.

Но самое главное ждало его, когда он с помощью рычага с трудом приподнял крышку и то только на столько, чтобы можно было протиснуть вовнутрь. Внутри лежал хозяин всего того богатства, обладателем которого невольно стал мальчишка. Вернее, не хозяин, а только его труп или даже еще вернее — его мумифицированный скелет, плотно обтянутый пергаментом сухой кожи. В сухом воздухе плотно закрытого пространства этой невольной гробницы он хорошо сохранился, во всяком случае падальщики не растащили кости по всем окрестным кустам. По останкам мальчишка определил, что скелет принадлежал уже довольно старому мужчине. Как он умер, зачем залез в это строение и вообще кто он был по жизни? Единственное, что было ясно без всяких догадок, что человек залез в этот сруб, закрылся крышкой, видно выбив бревно из-под нее, и умер. Может был ранен, может заболел чем-то неизлечимым, а может просто срок подошел, сейчас, глядя на оскаленный в последней ухмылке череп, уже ничего не узнать. Судя по останкам смерть произошла по всему года два-три назад. На уж на это следопытских знаний мальчишки не хватило.

Впрочем, все эти вопросы мальчишку совершенно не волновали. Ну умер человек, пусть земля ему будет пухом. Самое главное, что больше всего интересовало мальчишку — это чисто меркантильные вопросы. И на этот счет покойник оказался щедрым. Кто-то может презрительно фыркнуть при виде таких скудных результатов мародерства, но для бедного одинокого мальчишки, закинутого невесть куда и неизвестно — когда, имущество, оставшееся в наследство, а он уже считал себя наследником покойного, тем более, что во владение недвижимости он невольно уже вошел, оказалось на уровне сокровищ Али Бабы. Излишней брезгливостью он не страдал, поэтому искренне обрадовался хорошей рубахе из полотна, кожаным штанам и такой же куртке с мехом наружу. Одежда кое-где местами уже сопрела, мех на куртке вообще слазил клочьями, но главное она была почти целой и, по сравнению с его расползающейся на глазах рубахой, выглядела шикарно. Но главное богатство ждало его, когда он перевернул легкие высохшие останки для удобства освобождения того от одежд. Все равно трупу уже они были не нужны. Под ним он нашел топор, из плохого железа, уже тронутого ржавчиной, но еще очень даже ничего, ножны с какой-то железкой, похожей то ли на длинный нож, то ли на короткую саблю с легкой кривизной лезвия и односторонней заточкой и кожаный мешочек-кошелек с чем-то тяжелым внутри, который он не стал пока открывать. Будет еще время разобраться с находками в спокойной обстановку, с чувством и толком. А пока следовало прибрать все, что плохо лежит. Еще нашелся лук, но он от времени весь рассохся и пришел в полную негодность. Пришлось его выкинуть, но тетиву мальчишка все же забрал. Свитая из тонких полосок и хорошо смазанная чем-то наподобие жира, она была еще очень даже годной. Кожаная, вполне еще крепкая, сгодится и ему, когда он сподобится на то, чтобы сделать себе более-менее настоящий лук. Сапоги, короткие, без каблуков, похожие на чувяки, были великоваты, но их тоже прибрал. Сгодятся, как пример того, как надо шить местную обувь, да и неизвестно, что в будущем может пригодится. Проснувшееся хомячество не давало просто так взять и выкинуть вполне годную вещь. В углу сруба нашелся короткий меховой тулуп или скорее полушубок. Мех правда весь почти облез, но основа была еще хоть куда. Тоже в хозяйстве пригодится. На шее у покойника висел какой-то амулет, вырезанный из кости, но его он трогать не стал. В хозяйстве он ничем ему помочь не мог, а забирать у умершего личную вещь, которая была чем-то ему так дорога, что он повесил ее на шею, мальчишка посчитал лишним. Короче из сруба он выбирался, нагруженный как ломовая лошадь. Хорошо еще до жилища было не так далеко, хотя все равно пришлось делать два захода. А потом пришлось еще раз наведаться к месту упокоения неизвестного благодетеля и прямо там в срубе выкопать могилу и похоронить того уже капитально. Хорошо еще, что от него мало что осталось и копать слишком глубоко не пришлось. Зачем покойнику понадобился этот сруб осталось тайной, сокрытой временем. Может это была ловушкой для дикого зверя, может склад, а может он специально построил для себя место последнего успокоения. Кто теперь скажет?

Время подгоняло его и торопило, пугая то проливными долгим дождями, то утренними заморозками, а однажды даже тонким прозрачным ледком в луже возле речки. Правда это случилось только один раз, но звоночек прозвенел, зима была на подходе. А так стояли теплые, даже жаркие дни, спокойные и медлительные в своем великолепии осеннего красно-золотого убранства разошедшейся осени. Коптильню он все-таки себе выкопал, только в противоположном от найденного сруба направлении. Ничего хитрого. Сколько он коптилен видел и сделал в той своей жизни. Небольшая яма, метр на метр и в метр глубиной, к ней узкий, длиной метров пять ход, заваленный сверху ветками и присыпанный землей и в начале хода обычная печка, слепленная на скорую руку из камней и глины. Оставалось набить яму дичью и запалить печку, накидав потом туда зеленых веток.

Три дня потратил на то, чтобы разобраться с добычей из сруба. Почистил от ржавчины и наточил на камне из речки найденные топор и непонятное оружие, то ли короткую саблю, то ли кривой меч. Отбил заскорузлые от времени кожаные одежды, где надо кое-как подшил, не на приемы ходить, и хорошенько почистил и смазал их животным жиром, который тщательно собирал от всех животных, которых ему удавалось добыть. Зимой этот жир пригодится еще для светильников.

А затем для него началась настоящая страда. Он ставил петли и ловушки, собирал ягоды и грибы, сушил некоторые известные ему травы, заготавливал бересту и дрова, коптил мясо и рыбу. Даже ел через раз, чтобы успеть до холодов сделать как можно больше. Единственное, что осталось неизменным, это тренировки. Их он наоборот даже ужесточил, применяя найденное настоящее оружие из сруба.

На речке у него стояло уже пять вершей, а на найденных звериных тропах были расставлены не только петли, но и даже выкопаны ямы-ловушки. При его росте и силе он не мог рассчитывать на что-то серьезное, но c появлением в его жизни топора увеличились и его возможности. Так из «чертова дерева» он смог с грехом пополам сделать что-то вроде лопаты, больше похожей на широкий кол. Но худо-бедно свои обязанности по взрыхлению земли она выполняла, действуя скорее, как лом. А грунт он потом вытаскивал корзиной, которых сплел с десяток. Вот с помощью этого полулома-недолопаты и двух истрепавшихся корзин он и умудрился выкопать две ямы метра в полтора глубиной. Конечно копал не где попало, а там, где и грунт помягче и корней поменьше, но все равно на них ушла чуть ли не неделя. Для серьезного зверя это была не ловушка, а так — спортивное упражнение по преодолению препятствий, но для кого-нибудь, типа молодого кабанчика или детеныша лесного оленя, вполне себе непреодолимая преграда. На большее он и сам не рассчитывал. И ведь в одну, хорошо замаскированную ловушку попался-таки молодой кабанчик. О том, что его старания не пропали даром, мальчишка узнал еще издали, когда в очередном походе проверял свои ловушки. Хрюканье и повизгивание семейства кабанов разносилось далеко за пределы поляны, где у него была вырыта яма. Вокруг самой поляны располагалась дубовая роща, сейчас усеянная осенним урожаем желудей. На них он и рассчитывал, копая здесь свою ловушку и оказался прав. Папа свинского семейства, здоровенный кабан-секач в окружении своего гарема свиней озадаченно похрюкивая вертелись вокруг ямы. Они никак не могли понять, зачем туда забрался их молодой сородич и теперь панически визжит, но сам не вылазит. А все было достаточно просто, на дне ямы торчал остро заточенный кол. Мальчишке пришлось срочно, пока на шум не сбежались другие хищники, разводить костер и горящими головнями прогонять свинскую банду прочь.

В другую ловушку тоже кто-то провалился, но кто это был, осталось тайной. На память о себе неизвестный посетитель оставил только развороченную, с осыпавшими краями яму и выдернутый и переломанный, со следами крови, кол. И еще на мягкой земле были следы когтей, при виде которых мальчишка поблагодарил судьбу, что он появился здесь после того, как убрался разозленный гость. Судя по отпечаткам, одного такого коготка хватило бы, чтобы навсегда перечеркнуть юную человеческую жизнь. То ли неизвестный зверь сам испробовал остроту кола, то ли воспользовался жертвой, приготовленную ему неизвестным благодетелем, мальчишка так и не узнал. Очень жить хотелось, а идти по следу неизвестного хищника — это отнюдь не средство ее продлить.

Так потихоньку, незаметно прошла золотая осень. Зелень лесов постепенно сменялась разноцветьем менявших свой окрас кустарников и деревьев. В прозрачном тихом воздухе ясно было видно, как различные оттенки зеленого сменялись на буйство красок, от различных оттенков желтого берез и осин до темно-коричневого колера дубов, перемежаемых сочными мазками ярко-красного клена.

Хотя кое-где еще встречались островки мрачноватого темно-зеленого цвета, но это были рощи кедра или пихты, которым было наплевать на смену времен года. Земля покрылась многоцветным ковров опавших листьев, которые с тихим шелестом шуршали под ногами. Хорошо еще, что, имея лук, можно было не подкрадываться к дичи вплотную. Впрочем, с охотой и так проблем не было. Зверье, озабоченное подготовкой к сезону дождей и последующей зиме, почти не обращало внимания на маленького хитрого хищника, коим стал Ольт. Ну убьет он пару-другую птичек, ну завалит раз в месяц косулю — от природы не убудет. Жить всем надо. А какой ущерб может нанести один мелкое, пусть даже кровожадное и хитроумное, но слабое существо, которые даже не имеют своей шкуры и вынуждены одеваться в чужие? При местном изобилии лесной живности это был даже не вопрос. Тайга щедро питала лесных обитателей от щедрот своих, не размениваясь на мелочи вроде подсчета, кто сколько съел. Правда приходилось учитывать, что, участвуя в местном круговороте жизни, он и сам в любой момент мог стать жертвой. Ну на то и тайга — закон, медведь — хозяин. И коли не уберегся от когтей и клыков, так кто тебе — судья?

 

Глава 3

Когда наступило время дождей, холодных проливных ливней, переходящих порой то ли в мокрый снег, то ли в град, то с натяжкой можно было считать, что к земле он худо-бедно подготовился. Конечно, будь его воля, он бы еще повозился, но местная погода решила, что с него хватит и того, что уже отпустила. Но он не жаловался, его и так удивляло, как много он успел сделать. В бывшей коптильне, которую он на зиму превратил в погреб, укрыв ее мощной крышей из бревен в три наката и засыпанной землей, та еще трудовая эпопея, висели копченные кабаньи окорока, тушки птиц и рыба и стояли корзины, доверху наполненные сушенными ягодами и грибами и даже пара корзин с лесными орехами.

Но особенной его гордостью было около тридцати небольших шкатулок из бересты. В них, аккуратно переложенные мхом, лежали и ждали своего часа корни женьшеня. Он помнил, как в детстве дядька-лесничий вместе с сыновьями уходил в тайгу именно на поиски этого поистине чудотворного корня. Таких поисковиков хватало, от случайных охотников до профессионалов, живущих на этом бизнесе. Надо сказать, что женьшень при советской власти стоил довольно дорого и это было одним из немногих дел, способных принести сразу много денег. Уходили надолго и безвылазно проводили в дебрях месяц-полтора, пока не начинались проливные дожди. Обычно из тайги добытчики приносили с собой пять-восемь корней и это считалось хорошим уловом.

А один раз дядька со своим старшим сыном накопали целых двенадцать желтых бородатых корня и это в их семье стало поводом для праздника. Им повезло найти старую позабытую плантацию, посеянную каким-то «фазаном» и потом видно сгинувшим где-нибудь на таежных тропах от рук хунхузов. Это так он решил по виду корней, мол плантация старая, чуть ли еще не довоенная, а следов посещения нет. Десять корней дядька сдал государству и заработал на этом около двух с половиной тысяч полновесных советских рубля. В семидесятые годы двадцатого столетия это были большие деньги. А два корня он хорошенько промыл и бросил в бутылки с водкой, по корню в бутылку. Потом, приезжая на зимние каникулы в гости, мальчишка видел, как дядька перед каждым обедом выпивал по пятьдесят граммов настоя. Поделился и с детьми, вытащив из бутылки и нарезав корень соломкой, раздал по пригоршне сыновьям и любимому племяннику. Гадость оказалась еще та, воняла водкой и вкус тоже оказался соответственным. А по консистенции… Дерево, оно дерево и есть. Но дети честно и послушно съедали по стебельку в день, старшой сказал жевать, значит надо жевать. Что поделаешь, суровое деревенское воспитание и, хотя сам мальчишка вообще-то был городским, а к дядьке в тайгу приезжал только на каникулы летом, но из чувства солидарности с двоюродными братьями тоже давился этими стружками, расщепляя крепкими молодыми зубами древесные волокна, воняющими спиртом. Пока женьшень не кончился, все дядькины дети ходили малость осоловевшими и дышали на окружающих мощным водочным духом. Неизвестно помогло ли им это в жизни, они все умерли раньше самого Витольда Андреевича, но сам дядька прожил до девяносто двух лет и до самой смерти оставался в ясном уме и твердой памяти. Может и из-за женьшеня.

А потом начались проливные дожди, и он засел в своей землянке. Жизненного пространства у него осталось примерно два квадратных метра. С одной стороны, площадь землянки занимали нары, а с другой, от двери и до самого спального места возвышалась до потолка поленница дров. С третьей стороны был очаг и выложенный вдоль стены дымоход. Не разбежишься.

Пришлось временно забыть про бег и заняться только упражнениями, где не требовалось много места. Зато тренировки занимали почти весь световой день за вычетом времени на еду. Растяжка, упражнения с двумя палками, отработка ударов на обрубке бревна, поставленном в углу, а вместо отдыха хлопоты по хозяйству. Привел в порядок всю имеющуюся одежду. Используя свой бритвенной остроты нож, костяную иглу, выточенную из рога косули, и звериные жилы где подшил, где ушил все, что у него было. Получилось, прямо говоря, неказисто, но зато крепко, а большего ему и не надо было. Чай не на танцы собрался. Приготовив себе одежку на зиму, задумался о прочих зимних прибамбасах. Подумав и решив, что такое изделие, как лыжи ему не осилить, сплел себе пару снегоступов.

Когда неожиданно и как-то вдруг и сразу пришла настоящая зима, он уже готов был встретить ее во всеоружии. Вот вроде только вчера монотонно стучал по крыше непрекращающийся дождь, а утром вышел за дверь и чуть не ослеп от окружающей белизны. Оказалось, что ночью пока он спал, ударили морозы и дождь превратился в снегопад, навалив снегу ему по пояс. Привыкший к полумраку землянки мальчишка щурился, оглядывая окрестности землянки. Покрытый девственно чистым пушистым снегом ландшафт изменился до неузнаваемости. С приходом снегопада куда-то ушел сырой пронзительный холод последних дней и в лесу стоял вполне терпимый сухой морозец, который не расслаблял до состояния раскисшего комка грязи, а наоборот легонько пощипывал за щеки и звал к действию.

Мальчишка и сам чувствовал, что за месяц добровольно-вынужденного заточения в своей землянке немного закис и застоялся. Юное тело прямо требовало широких размашистых движений и хоть какой-нибудь пробежки. В свой первый поход в зимнюю тайгу он собирался долго и основательно. Можно было бы описывать каждую мелочь, во что и как он оделся, но если выражаться покороче, то можно сказать, что он напялил на себя все, что у него было. Да и выбор у него был не богатый. Даже сапоги, которые казалось были ему так велики, что он думал оставить их на вырост и не трогать как минимум лет пять, и те пошли в дело. После того, как он напихал вовнутрь сена и намотал на ноги три слоя портянок, они оказались еще очень даже ничего. Во всяком случае ногам было тепло, а внешняя красота его мало волновала.

После того как он наконец собрался, то его фигура стала мало похожей на вечно голодную и недоедавшего жертву голодомора, и какой-нибудь лесной житель мог и ошибиться, приняв толстый и упитанный колобок, в который он превратился, за довольно лакомый кусочек плоти, но спокойный стальной блеск синих глаз на худощавом, с резким чертами, лице, глядящих из-под опушки безразмерной шапки, которую мальчишка гордо именовал малахаем, остановило бы любого агрессора с мозгами. На охотничью тропу выходила не жертва, а охотник, готовый сразиться за свою добычу с любым конкурентом. Ну во всяком случае он так думал и настраивал себя.

Его решительность подтверждалась тем набором вооружения, который он приготовил для первого выхода в зимний лес. Первым делом конечно же нож, подарок того неизвестного, который отправил его сюда. За время пребывания в этом мире этот нож стал родным и близким и в какой-то мере продолжением руки. Он научился делать с ним такие вещи, которые прежде и не заподозрил бы, что можно сотворить. Вообще ножевой бой он ставил вместе с рукопашкой, считая их неотъемлемой частью друг друга. Новый лук, который он сделал из когда-то приготовленной заготовки. Нельзя сказать, что он стал хорошим мастером по изготовлению луков, но хотя бы понял не в теории, а на практике, что требуется от хорошего оружия. Что-то получилось, что-то он просто не знал и не умел, но лук стал стрелять дальше и точнее. Главное — подготовить хорошие стрелы с наконечниками из «чертова дерева». Вышло, учитывая его умения и знания, как всегда, не так хорошо, как хотелось, но все-таки лучше, чем ожидалось. Для птицы и мелкого зверька, типа зайца или белки на расстоянии метров пятьдесят было вполне убойно, а большего мальчишка от своей поделки и не ожидал. И конечно же как же обойтись в лесу без копья, его основного оружия для самозащиты. Для того, чтобы его сделать ему в свое время пришлось специально найти то место, где он в первый раз нашел первое «чертово дерево». Где нашлось одно, там должно быть и еще. Спорный конечно вывод, но он сработал. И хотя оказавшееся таким редким растение не росло как розы на клумбе, но все-таки его надежды, что оно должно расти более-менее кучно, ведь как-то оно же должно размножаться, оправдались и он таки нашел еще несколько деревьев.

На площади примерно с квадратный километр нашлось целых пять «чертовых деревьев». Из них он выбрал себе по руке только два и наученный горьким опытом, он, даже не пытаясь их срубить, сразу начал окапывать черные прямые стволы. Так же целиком, вместе с корневищем, утащил их в свою берлогу и уже там, не торопясь, в перерывах между тренировками, разделал их на заготовки. Путем многих проб и ошибок он нашел оптимальный способ обхаживания этой сверхтвердой древесины. Камни, самые обыкновенные камни из речки, помогли ему решить эту проблему. Специально подобранными по форме и внутренней консистенции камушками он где надо перетирал, шлифовал и придавал форму своему будущему оружию. Получалось долго и нудно, но колупать эту, похожую на пластик, древесину ножом было ненамного быстрее, а потом все равно приходилось шлифовать. Другого способа он так и не нашел, банально не было инструмента.

Так из одного дерева он решил сделать копье, а другое пошло на пару нунчаков и двух подобий бывшего у него меча, полученному в наследство от прежнего хозяина землянки. Как раз сойдет для тренировок. У того деревца, которое он выбрал для копья, для большей крепости еще и обжег конец. Дерево упорно не хотело гореть и только тлело, но все-таки, потратив целый день, он добился своего. Потом зашлифовал острый конец и тот по твердости мало уступал железу. К этому копью еще бы и силу молодецкую, но чего не было, того не было. Но как говорится, какие наши годы…

Впрочем, с собой он ни деревянного, ни настоящего меча не взял. Взял топор, который заткнул сзади за пояс. Вещь в тайге нужная и даже где-то незаменимая. Встретить людей он не ожидал, а выйти с мечом против того же кабана или еще какой крупной живности с клыками или зубами — это все равно что пойти с зубочисткой. Эффект и естественно результат будет тот же. А топором можно хорошо огреть агрессора, в крайнем случае его можно и кинуть в напавшего и бежать. Самым лучшим способом борьбы с крупным хищником он считал бег, и чем быстрее и дальше, тем лучше, ну или на крайний случай лазание на ближайшее дерево. Тем более, что рук у него было только две, а ему еще тащить силки и петли, которые он намеревался поставить на еще осенью замеченные звериные тропы. Наверняка звери тоже оголодали, прячась от дождей в своих логовах, и тоже вылезут на белый свет подкормиться.

Ловушки он расставил, но не все. Только пару штук силков на птиц, где он еще до сезона дождей заметил пасущихся крупных тетеревов и глухарей, и одну петлю на косулю, где так же видел раньше следы. Хотелось просто проверить, вылезла ли дичь из своих убежищ. На большее не хватило терпения и сил. Короткий по расстоянию и по времени поход быстро расставил все по местам, показав ему всю несуразность и ненужность его нынешнего одеяния. Хотя с неба еще летали и плавно опускались на землю большие пушистые снежинки, вокруг было не просто тепло, было невыносимо жарко в одежках, которые он на себя навертел. Может время холодов еще не настало, но он уже сейчас понял, как не подходит его нынешнее облачение к местному климату. Удобство — критерий истины, эта простая истина дошла до него, когда он в третий раз завалился на бок в глубокий сугроб. Ни развернуться, чтобы упасть на руки, ни убрать с траектории падения свой посох-копье, ни вообще никаких левых движений ему не дала его одежда. Так и завалился с дрыном в руках. Он чувствовал себя колобком, который катится, пока тропинка ровная. Чуть малейшая ямка или бугорок, которых под снегом не углядеть, как тут же следовала авария и что больше всего его бесило — это полная беспомощность в управлении своим телом. А вдруг волки или тигр, следы которого он как-то видел возле речки? Пока развернешься, голодные и жадные до нежного детского тела звери успеют тебя уже сто раз сожрать и переварить.

И эти так называемые снегоступы… Не думал он что они окажутся не просто ненужными, но даже в чем-то и вредными для его передвижения по лесу. Малейшая неровность под снегом и нога его выворачивалась самым неестественным образом, а сам он принимал такие позы, что оставалось только благодарить свои тренировки на гибкость. Или он не умел ходить в снегоступах, или снег был еще слишком мягким. В любом случае, с этим надо было что-то делать. «Лыжи!» — понял он — «Вот что ему надо!» Как их делать он не знал, но на обратном пути срубил подходящую березку. Посидит вечерами, поиграется топориком, глядишь что-нибудь и получится. Хотя бы на этот сезон, а там потом будет день, будет и пища. «И с одеждой что-то делать надо» — подумал он, в очередной раз устало валясь в очередной пушистый сугроб. «Хорошо бы сшить что вроде парки, или как она там называется, которую носят северные народы-оленеводы на Земле.» Да только северных оленей тут он не видел, а местное крупное зверье никак не согласится добровольно поделиться своей шкурой. Он трезво оценивал свои силы и понимал, что завалить лося или взрослого оленя ему не по силам, а про хищников и говорить нечего — самому бы при встрече целым остаться. А шить из шкурок зайцев и белок… Это же сколько их понадобится, да и не чувствовал он в себе таких портняжьих талантов, чтобы скомпоновать куртку из множества самых разных по размеру и качеству шкурок. Так что к себе в землянку он приперся злой, усталый и весь в раздумьях о будущем.

В следующий раз он вышел в лес спустя дней двадцать, если не считать кроткой пробежки на следующий день, чтобы собрать свои ловушки. В силки попался огромный красавец-глухарь, который ни за что не хотел сдаваться живым. Пришлось ткнуть его копьем, а потом прирезать ножом. Мальчишка подержал его вытянутой руке — килограмм на пять потянет. Уже хорошо. В петлю никто не попался. Не очень-то и хотелось… Хотя конечно хотелось и очень, но, когда он представил себе, как вдобавок к глухарю тащил бы на себе тушку пусть и не самого большого оленя, но весом с него самого… Учитывая, что его собственный вес составлял где-то около тридцати килограмм да плюс еще нелегкие кожаные одежды… Нет косули и слава богу, он не муравей, которые, насколько он помнил из школьной программы, могут тащить на себе вес в шесть или семь раз больший. Глухаря бы дотащить и самое главное, сделать себе зарубку на память — нужны санки.

Всю следующую неделю он ел глухаря. Птиц оказался слишком велик, чтобы съесть его за раз, и мальчишка разделал его на куски, благо в погребе мясо могло храниться долго. В своем уродливом кастрюле-горшке он варил супы, тушил с грибами и даже один раз пробовал запечь в глине. Получилось так себе, но это был полезный опыт, а глухарь все равно оказался в желудке, пусть и немного сырым. Но самое главное — свежая дичь дала ему время посидеть в землянке, не отвлекаясь на охоту и он сумел провести это время с пользой.

Он вспомнил давнее увлечение своей молодости. Он творил! Совсем уже профаном в резьбе по дереву он не был. Подростком он вполне профессионально рисовал, чеканил и резал по дереву. Потом, уже после школы, начав свою трудовую деятельность художником-оформителем в художественной мастерской при заводе, углубил свои знания, хотя если честно говорить, то остальная художественная братия, взрослые мужики, прошедшие Крым и рым, скорее научили его пить портвейн бутылками, закусывая его плавленым сырком. Но оставалось время и на работу, во время которой он научился писать различными шрифтами и разными перьями и самое главное — довел свои умения почти до совершенства. Во всяком случае его плакаты, стенды, чеканки из латуни и меди и деревянные маски вызывали восторг у окружающих и немало добавляли к его получке слесаря-ремонтника четвертого разряда.

Сначала он сделал легкие и крепкие санки. На полозья пошли ветки от «чертова дерева», а все остальное он сколотил, выбрав подходящий материал из имевшего запаса дров. На это ушли неделя времени и глухарь, заодно дошла до кондиции и так сухая береза. Но зато он набил руку, вспоминая давно подзабытые навыки. Так что к изготовлению лыж он приступил во всеоружии, в смысле — с топором в руках. Изделие получилось коротким, широким и толстым. Натерев лыжи салом, оставил на теплом дымоходе у стенки. Пусть впитывается, а сам принялся мастерить крепления. Не стал мудрить, а просто проковырял в каждой лыже по две дырочки, куда привязал петельки для ног, а к петлям еще два шнурка, которые уже обвязывались вокруг щиколоток. Временно сойдет, а там посмотрит, хотя он и помнил, что нет ничего более постоянного, чем временное. Честно говоря, на это и надеялся. Еще, в оставшееся время, как смог переделал одежду. Намного лучше не стало, во всяком как он выглядел чучелом, так и осталось, но хотя бы одежда уже не так стесняла движения.

Так что еще через две недели он был к новому походу в лес. Вообще-то, если делать по уму, то следовало еще выждать хотя бы некоторое время, чтобы лыжи, которые он так и держал на дымоходе постоянно смазывая их куском сала, основательно пропитались жиром, но ждать еще было уже невмоготу. Хотелось на волю.

До этого почти неделю плотной густой пеленой валил снегопад с легкой поземкой, который лучше всякого замка запер его в землянке. Выходил только в туалет, который пришлось организовать в шагах пятидесяти от землянки, в надежде, что весной все уйдет в землю вместе с талым снегом. Ну куда в самом деле пойдешь, если уже через десяток шагов твой собственный след заметает так, что остается только чистое и ровное место, как будто и не проходил здесь буквально минуту назад. В такой обстановке потеряться, как нечего делать. Из-за густой взвеси, именуемой снегом, видимость была, мягко говоря, никудышная, можно было пройти в двух шагах от жилища и не заметить его. Вот и сидел взаперти. Хорошо еще запас дров был изрядный, хватило бы на еще одну такую зиму. Погреб был набит копченными тушками дичи и кусками кабанятины и это, не считая грибов и ягод. Так что проблем с пропитанием пока не было.

С одной стороны, тепло, сухо, еда есть, погода такая, что незваных гостей можно не опасаться, казалось живи и наслаждайся. Но оказалось, что вся его любовь к уединению работала пока была возможность бродить по тайге, занимаясь какими-нибудь делами, которых в его маленьком хозяйстве хватало. Стоило ему лишиться этой возможности, как одиночество, а с ней и скука, навалились на него удушающей ватной действительностью. Поэтому, как только снегопад прекратился, он тут же засобирался на пробежку. За все время вынужденного заточения этот снегопад был уже третьим и снег, накладываемый на земля слоями, просел под собственной тяжестью, слежался и уже не был таким рыхлым, как в первый раз. На лыжах он ходил так давно, что уже и не помнил, сколько тогда ему было лет, в памяти осталось только детство, веселый смех и снежный простор, уходящий вдаль. Но оказалось, что это как кататься на велосипеде, если научился, то уже не позабудешь. Вот и с лыжами получилось также, после пары неловких падений тело само вспомнило хорошо подзабытые движения и уже через полчаса мучений мальчишка пока еще неуверенно, но все более приноравливаясь, уже скользил по снежной целине.

По воспоминаниям о далеком детстве, он помнил, что животные не ходят по лесу просто так для своего удовольствия. Будь то травоядные или хищники у каждого был своя территория и свой маршрут. Хлебные места, удобная для ходьбы дорога, места отдыха, все было заложено в память. Иногда можно было отклониться в сторону для охоты или еще чего-нибудь, но в конечном итоге животное всегда возвращалось на свой маршрут. Во всяком случае так было на Земле. Мальчишка не думал, что местные животные очень отличаются в этом от земных животных. Поэтому еще осенью, бродя по тайге отмечал те места, где проходят звериные тропы. Одни, чтобы меньше на них появляться, типа медвежьих или волчьих троп, другие брались им на заметку, как места будущей охоты. Теперь пришла пора проверить его измышления, он шел к месту, где по осени видел следы оленей. Конечно он не собирался охотиться на взрослого матерого оленя, а то ведь неизвестно кто может оказаться жертвой при встрече. Взрослый олень — не такая уж и безобидная жертва, как может показаться. Природа не зря наградила его рогами, а удар острым копытом может по силе поспорить с каким-нибудь Мохаммедом Али. Но где олени там и косули, а это уже добыча вполне ему по силам. Лыжи, вопреки его подозрениям, вели себя вполне сносно, погода после недавнего снегопада была тихой и умиротворенной, видимость прекрасной, а настроение наконец вырвавшегося на свободу мальчишки было радостным в ожидании приключений. И они не заставили себя ждать.

Непонятное повизгивание и рычание мальчишка услышал издалека. Он тут же остановился и взял наизготовку копье. Постоял, прислушиваясь к источнику звуков, стараясь точно определить расстояние и направление. Ему повезло, что вокруг росли густые кусты лещины, сейчас покрытые снеговой шубой. Это позволило ему незаметно подобраться к тому места, откуда исходил непонятный шум. Осторожно выглянув поверх кустов, оглядел открывшуюся взору поляну, изредка поросшую молодыми кустами орешника, и только после этого осмелился выбраться на открытое место, впрочем, далеко не отдаляясь от кустов.

Поляна оказалась ареной, на которой в данный момент решался спор о том, кому будет принадлежать туша только что зарезанного оленя. Сам предмет смертельного спора уже истек кровью из нескольких рваных ран и ему была совершенно безразлично, кто кого победит, в отличии от соперников, у которых обладание уже остывшим телом добычи было в буквальном смысле вопросом жизни и смерти. Одной из конкурирующих сторон оказалась пара взрослых матерых волков. Обычно волки зимой собираются в стаи и почему сейчас их было так мало, это был вопрос, но мальчишку это не волновало. Чужой мир. Мало ли какие законы царят тут. Тем более, что волки тут явно покрупнее земных. А представителя другой враждебной стороны мальчишка вначале принял за медвежонка. Круглые ушки, косолапая, неуклюжая на первый взгляд походка, шикарная мохнатая шуба и небольшие размеры так и толкали на мысль, что какой-то медвежонок, по-видимому по каким-то причинам не залегший в зимнюю спячку и оставшийся без матери, оказался наедине с двумя злыми и матерыми зверьми.

Волки оказались опытными охотниками и разделились, чтобы нападать с двух сторон, тем самым заставляя противника защищаться на оба фланга, рассеивая свое внимание. Они кружили вокруг жертвы и то один, то другой кидались в ложных атаках, поджидая удобный момент для настоящего нападения. Мальчишке даже в какой-то момент стало жалко медвежонка, который хоть и был на вид толстым и упитанным, но был в два раза меньше ростом этих серых лесных разбойников. Итог схватки казалось был предрешен. Этот недомедведь вроде как неуклюже вертелся на месте, разлаписто выкидывая свои короткие конечности, пригибаясь к земле атаковал шагов на пять, отпугивая и стараясь не упускать из виду обоих противников, и вел себя совершенно не по медвежьи.

Мальчишка не долго оставался в своем заблуждении насчет принадлежности этого зверя к семейству медведей. До тех пор, пока один из волков не подскочил к непонятному зверю на опасное, как оказалось, расстояние. И тут вдруг все завертелось с невероятной быстротой. В какой-то момент волк кинулся на жертву, грудью сшиб ту наземь и навис над неуклюжим противником, готовясь вонзить свои клыки в беззащитную тушку. Будь его противником кто-то из собачьего племени на этом схватка и завершилась бы. Казалось, вот сейчас-то он и вцепится в горло медвежонка, но тот большим мохнатым комом вдруг совершил поистине акробатический трюк, стремительно скользнув под нападающего, да еще и перевернувшись в движение всеми четырьмя лапами вверх и оказавшись под волком, нанес ему удар в брюхо. Миг и он, совершив невероятный для, казалось бы, такого толстого тела кувырок, уже опять твердо стоял на всех четырех лапах, а волк, получив ошеломляющий удар, взвизгнул и отпрянул в сторону. Какие повреждения он получил было непонятно, но хоть и поскуливая, несколько раз еще пытался наскочить на эту отчаянную зверушку, но та совершенно не стеснялась ложиться на снег, причем в любом положении, даже на спину, и волка встречали эти ужасные крюки, называемые когтями сантиметров десять длиной, с которыми он уже так неудачно познакомился. Видно эти наскоки сказались на полученных ранах волка, потому что вскоре он улегся на снег тяжело дыша и выпростав из пасти дрожащий от частого дыхания язык. Судя по всему, из схватки он на какое-то время был исключен. Второй волк тут же подскочил, надеясь воспользоваться тем, что внимание зверушки отвлеклось на товарища, но она, по стремительным движениям уже стало понятно, что это далеко не медведь, сама кинулась навстречу врагу. Тот не ожидал атаки. По всем канонам этот маленький засранец должен был бежать, пока судьба дала шанс, выбив из схватки одного из волков, и поэтому серый хищник никак не ожидал встречной атаки. Не ожидал и видно расслабился, и вдруг, сам того не ожидая, встретились с этим живым олицетворением ярости и отчаянной свирепости мордой к морде. С рычанием оба зверя сцепились в яростный клубок. В какой-то момент вся картина боя скрылась в вихре поднявшегося снега, в котором уже было не понять, что там творится, виднелось только непонятное мелькание тел. Понятно было только, что волк, несмотря на свой рост и силу, встретился с достойным противником, ни в чем ему не уступающим, а в стремительности движений и скорости реакции даже и превосходящий. Это длилось всего несколько мгновений и когда опал поднявшийся снег перед мальчишкой предстала картина, которая ясно показала, как это опасно недооценивать противника. Волк стоял, опустив зад с поджатым хвостом и широко расставив передние лапы, чтобы не упасть, а на его голове висел противник, намертво сцепив клыки прямо на пасти противника. Патовая ситуация. Волк не мог укусить и только изредка всхрапывал словно лошадь и под тяжестью противника наклоняя голову к земле, пробовал передними лапами оторвать от себя вцепившиеся животное, но тут же сильная боль заставляла его жалобно взвизгивать и поскуливая опять замирать в неподвижности. Висевший на голове живой груз не спешил разжимать свою хватку, это было понятно — освободившийся волк мог попробовать рассчитаться со своим обидчиком.

Росомаха, а это была она, видно и сама не знала, что же ей делать с такой добычей. Кто такие росомахи, мальчишка знал. Правда в живую видеть не приходилось, но ролики в интернете видел, поэтому и узнал это нахальное и свирепое животное. Вначале по наличию слишком длинного для медведя пушистого хвоста, а потом по мгновенной реакции в драке. Никакой самый продвинутый медведь был не способен на такие прыжки и кувырки, а уж быстрые удары всеми четырьмя когтистыми лапами, да еще из любого положения были скорее присущи кошкам, но никак не косолапому. Правда мальчишка никогда не слыхал, что бывают такие большие росомахи, эта была метра полтора в длину, но мир-то — чужой, черт его знает до каких размеров тут они растут. Вон и волки в холке почти достигают роста мальчишки, а уж весом наверно раза в два тяжелее. Тут даже деревья и плоды больше чем на земле.

Пока он так размышлял о местной природе обстановка на поляне замерла в стазисе. Волк так и стоял, стараясь удержать голову на весу, потому что стоило ему наклонить голову, как росомаха, получив опору на земле, тут же начинала драть когтями его грудь и шею. Пока волка спасала густая зимняя шерсть, хотя кровь из пары ран уже струилась по шерсти все больше и больше. Бесконечно это продолжаться не могло. Но что он мог поделать? Росомаха скорее бы умерла, но не желала отпускать пойманную добычу, хотя и сама была изрядно покусана. Мальчишка, глядя со стороны еще мог бы поспорить, кто кого здесь поймал, но видно для росомахи вопрос был ясен, без сомнения. Вот уж в ком жадность пересиливала все чувство благоразумия, недаром северные охотники называют этого хищника «таежным демоном» и «лесным обжорой».

Третьему участнику лесной битвы вообще было не до них, мальчишке было плохо видно из-за кустов, перекрывающих большую часть боя, но кажется у второго волка было порвано брюхо. Во всяком случае кровь под ним была видна очень ясно. Тут мальчишка и решил вмешаться, уж слишком хороши были зимние шкуры у волков. С этого раненного мальчишка и решил начать, намереваясь поставить точку в этом затянувшемся противостоянии. Он крадучись вышел на поляну, подбираясь к лежащему зверю. Может тот и лежал сейчас раненым, но не хотелось бы рисковать. Черт их знает, на что они способны. Зверюга хоть и услышала его шаги, попробуй подберись бесшумно по скрипящему снегу, но даже не повернуло головы в его сторону, так и лежало, тяжело дыша и положив морду на передние лапы. Да, видно хорошо подрала его росомаха. Подойдя на нужное расстояние, мальчишка изо всех своих сил резко ткнул копьем, стараясь попасть в шею. Многочисленные тренировки не пропали даром и глянцево блестевшее острие пробило волчью шкуру точно в том месте, куда он и метил. Даже не взвизгнув волк молча уткнулся мордой в снег. Мальчишка даже не поверил тому, с какой легкостью он убил такого роскошного зверя. Скорее всего он уже и так был при последнем издыхании. Оставался второй. Вымотанный тяжелой схваткой, волк скосил на него глаза, но бежать от новой напасти, как он скорее всего сделал бы, при всем желании не мог. С таким грузом на морде он даже дышать-то толком не мог, не то, что бежать. Клыки росомахи плотно впились в острую волчью морду. Что самое интересное росомаха даже не посмотрела в сторону нового противника, все ее внимание и вся ее ярость были обращены на того, который в буквальном смысле был под ее лапами.

Мальчишка понял такую ненависть, когда, подойдя поближе, увидел, как по пушистому меху текут струйки крови. Волки тоже оказались отнюдь не безобидными мальчиками для битья. Что они там натворили под богатой, сейчас во многих местах слипшейся от крови, шубой было не разглядеть, но видно раны были серьезным, так как глаза у росомахи уже были поддернуты смертной пленкой и только неукротимая ярость не давала разжаться насмерть сжавшимся клыкам. Видно росомаха считала, что смерть ее не за горами и решила уйти с честью, забрав с собой всех противников. Мальчишка уважительно поцокал языком, такое мужество требовало уважения.

Со вторым волком он расправился с помощью топора. Пользуясь тем, что тот стоял в удобной позе и фактически не мог ни удрать, ни пошевелить толком головой, он зашел волку за спину и, примерившись, со всех своих мальчишеских сил тюкнул зверя обухом топора в затылок. Удар произвел впечатление взрыва. Подстегнутый смертельной опасностью организм волка видимо призвал последние оставшиеся силы и он, разворачиваясь в прыжке против новой опасности, зло рыкнул и мотнул головой, уже не обращая внимания на пронзительную боль, терзавшую его нос. Росомаха, не ожидавшая такой подлости, слетела с морды волка, словно половая тряпка, правда ободрав напоследок все, что можно. А мальчишка, запаниковав, стал наотмашь бить по оскалившейся морде топором. В этот момент были сразу позабыты все тренировки по владению оружием. Он как обычный крестьянин просто и размашисто бил, стараясь делать это как можно быстрее, чтобы не подпустить к себе смерть в волчьем обличье. Разом хлынувший в кровь адреналин придал рукам невероятную силу и мальчишка, с одной стороны сжав зубы в молчаливой кровожадности, и что скрывать — в панике, овладевшей всем его существом, яростно отмахивался от оскаленной пасти, а с другой отстраненно смотрел, как вылетают из пасти выбитые клыки, как из вмятин на черепе лезут белые осколки кости, тут же окрашиваясь красным и как резко заполняются кровью вмятины на черепе, и все бил и бил в эту враз ставшую ненавистной морду. Мальчишка и сам не ожидал от себя такой вспышки свирепости. То ли боязнь за свою только недавно начавшуюся молодую жизнь, то ли и в правду в нем проснулись какие-то древние инстинкты, но он уже без страха смотрел на то кровавое месиво, в которое превратилась голова зверя. Прошли какие-то мгновения, растянувшиеся для мальчишки в череду бестолковых, но яростных ударов топором. Волк стоял, покачиваясь на дрожащих лапах и кажется уже ничего не соображал. Да и трудно было соображать головой, из которой наружу лезли мозги вперемешку с обломками черепа, один глаз, выбитый ударом топора, просто повис на какой-то тонкой нити, а вместо второго была хорошая такая вмятина, заполненная кровавой кашей. Мальчишка решительно подошел к зверю и пнул его ногой, тот послушно и безвольно завалился набок. Достать нож и перерезать волку горло оказалось неожиданно легко. А затем мальчишку настиг откат. Всем телом неожиданно завладела слабость, ноги перестали держать, и мальчишка мягко опустился на землю прямо там, где стоял. Он бездумно смотрел на труп врага, но в голове не было ни одной мысли. Мозг, подвергшийся экстремальной обстановке, отключился на перезагрузку. Продлилось это минут пять, по истечению которых бессмысленно смотрящие в никуда глаза стали принимать осмысленное выражение и в голове наконец тяжело зашевелились мысли. Он встал, несколько раз присел, согнулся и разогнулся, разгоняя кровь и оглядел место побоища. Росомаха лежала окровавленной тряпкой и наверно была при последнем издыхании. Во всяком случае никак не отреагировала на появление нового участника схватки. Он подошел к трупу первого волка. Надо было снимать шкуры, пока тела не закоченели. Перед тем, как приняться за дело оглядел место битвы и усмехнулся: «Это я удачно зашел».

Со шкурами он провозился долго. Практики и знаний у него хватало, не хватало сил. Ворочать тяжелые туши волков, каждый из которых весил в два раза тяжелее его самого, оказалось той еще работенкой. Но настоящие проблемы пришли, когда он, покончив с тушами волков, перешел к оленьей. Триста с лишним килограмм еще теплого мяса встали перед ним неподъемной ношей. Можно было топором нарубить тушу на куски, но шкура… В его положении целая оленья шкура была еще тем бонусом. Пришлось работать частями. Труднее всего было начать. Аккуратно содрать шкуру с одной ноги, затем эту ногу отрубить, снять шкуру с другой ноги и так же ее отрубить, потом с третьей ногой проделать такую же операцию и все это внимательно и медленно, чтобы не повредить драгоценную шубу. Ни одну женщину в своей долгой жизни он не раздевал с таким трепетом и осторожность, с каким сдирал эту чертову шкуру. Единственное, что его утешало, что чем дальше он продвигался, освобождая от покрова тело оленя и оттаскивая в сторону куски, тем быстрее двигалось дело. Оленьи потроха он тоже не выкинул, а завернул в снятую шкуру. Зима еще вся впереди, будет время подумать, что с ними делать. Насколько он помнил по рассказам старых таежников, у оленя мало что пропадает. В хозяйстве все пригодится. Закончил он уже ближе к вечеру. Весь перемазанный в крови, усталый как бегун-марафонец, он присел рядом с грудой оленины.

Он был богат, но как теперь все это богатство сберечь? А ведь еще надо было что-то делать с росомахой. Он бы не отказался от такой шикарной шубы, но проблема была в том, что у шубы был хозяин и он был еще жив. Пока он работал, росомаха не двигаясь наблюдала за ним, настороженно водя взглядом вслед за его передвижениями. Он, честно говоря, боялся к ней подходить. Про свирепость и коварство этого хищника он был наслышан еще на Земле. На что она способна даже в таком состоянии он не знал и узнавать не торопился. Что может произойти с недооценившим противника, он уже видел. Но посмотреть на виновника всего сегодняшнего богатства все-таки требовалось.

Медленно и не делая никаких угрожающих движений он двинулся в сторону лежащего на снегу зверя. Не доходя до него шагов пять, он не знал до каких пределов простирается личное пространство росомахи и не собирался это узнавать на личном опыте, мальчишка присел на корточки и посмотрел прямо в ее глаза. Он знал, что многие дикие звери не любят, когда им смотрят в глаза, но ему надо было кое-что выяснить. Он не считал себя психологом, тем более большим знатоком по зверям, но уж увидеть смертную пленку на глазах умирающего животного и отличить ее от взгляда от не собирающегося умирать зверя он уж как-нибудь сподобился бы. Но его надежды не оправдались, росомаха ответила вполне себе живым взглядом, в котором отчетливо сквозила даже некоторая доля любопытства. Наверно люди здесь были такой же редкой живностью, как и она сама.

— Мы с тобой одной крови, ты и я! — чувствуя себя довольно глупо провозгласил мальчишка. Откуда-то из далекого детства вылезла эта глупая фраза, которая показалась ему подходящей для первого знакомства. Зверь только шевельнул ушами, реагируя на звук, но не отводя от него пристального взгляда. При попытке подойти поближе раздалось тихое ворчание и предупреждающе приподнялась верхняя губа, показывая немаленькие клыки. Что они могли сделать с мальчишкой, он явно мог увидеть на примере волков.

— Все, все. — успокаивающе поднял руки мальчишка и опять присел, чтобы не нервировать зверя. — Я не подхожу. Я даже отойду еще чуток. Вот так. Я тут мимо шел, слышу шум. Думаю — надо посмотреть, что это там происходит. А тут ты резвишься. Надо сказать — знатная добыча, я тут возьму немного? Ты же поделишься? А я тут тоже тебе подкину кой-чего. — Мальчишка поднялся на ноги и не поворачиваясь к росомахе спиной отошел к одной из ободранных туш волка. Валять по снегу влево-вправо, сдирая шкуру — это оказалось совсем не то, чтобы тащить на расстояние. Пришлось достать топор и разрубить тушу пополам. И все равно было тяжело, еще хорошо, что вокруг была зима и затвердевший снег — это все-таки не голая земля. Подтащить половину волчьей туши по снегу к росомахе, при этом стараясь не переступать невидимую черту, оказалось хоть и тяжело, но вполне выполнимо.

— Вот. Это тебе. — и сразу же ушел назад. И уже отойдя от подальше, спустя какое-то время, услышал чавканье и хруст костей, но оборачиваться не стал, своих дел хватало. Близилась ночь и надо было успеть к ней подготовиться. Он не собирался переться на темноту глядя, да еще с такой горой мяса.

Опытный таежник тратит на устройство нодьи часа полтора. У мальчишки ушло примерно два с половиной. Самое тяжело было — это разрубить поваленную сухую сосну на две части, но, когда на тайгу тихо опустились сумерки огонек между двух бревен, уложенных одно на другое, уже во всю разгорался. Еще один костер, но уже простой, горел в метрах пяти от нодьи, а сам мальчишка вместе с добычей расположился между двумя источниками огня. Между ними он уложил лапник и со вздохом облегчения занялся наконец ужином. Адреналиновая встряска по добиванию волков, тяжелая работа на свежем морозном воздухе вкупе с молодым и здоровым телом разожгли у него в желудке такой животный аппетит, что оленью вырезку он просто сожрал полусырой. Облизав запачканные в крови пальцы, прислушался к своему желудку, и кивнув головой кинул на угли еще один кусок. Затем подумал и вырезав из оленьей туши еще один кусок побольше, кинул его рядом с первым. На этот раз он дождался, чтобы мясо хорошо прожарилось и подрумянилось. Большой кусок был убран с углей и остывал в снегу, а свою вторую порцию мальчишка ел с чувством, с толком, с расстановкой, наслаждаясь каждым проглоченным кусочком. Уже с трудом доев, похлопал себя по туго набитому животу. Довольная улыбка расплылась по чумазому лицу. Затем, не откладывая дела в долгий ящик, взял отложенный кусок и пошел к росомахе.

В лесу уже достаточно стемнело, и зверь только угадывался в сумерках темным пятном на белом снеге. Только глаза яркими светлячками сверкали в ночной тьме. Мальчишка отметил, что хищник достаточно оклемался, чтобы передвинуться ближе к полутуше волка, где было оставлено мясо, и даже, судя по виду обглоданной кости, успел неплохо перекусить. Правда, судя по оставленному следу, прополз он всего метров шесть-семь, ближе мальчишка не рискнул подойти, и как полз, так и замер, уронив голову на передние лапы. То ли не было сил лечь на бок, то ли мешали раны. Мальчишка так и не смог разглядеть, где и как ранен зверь. Чтобы там не было, но двигаться он был способен, а значит вполне возможно и выздоровеет. Из темноты на мальчишку зеркальным отсверком блеснули зрачки и он, подходя, заранее помахал рукой с зажатым в ней мясом.

— Это опять — я. Надеюсь, не надоел еще? А то я тут тебе мяска принес жареного. Любишь жареное? Хотя откуда тебе знать, что такое жареная оленина. — он молол, что попало, лишь бы говорить и не умолкать. Пока он говорит, росомаха слушает и пока между ними стоит хоть такая связь, он надеялся, что зверь не будет его трогать. А то черт их знает, этих росомах. Вон, совсем недавно лежала и не двигалась, а тут уже ползает вовсю. А на что она будет способна через час или два, а что будет с ней к утру? Было бы обидно оказаться загрызенным росомахой, имея на руках столько шкур и мяса. И убивать… Как-то опаска берет. Он не знал, на что способна росомаха в своем последнем смертельном усилии и проверять это как-то не хотелось. Да и жалко было этого вояку, не побоявшегося в одиночку выйти на схватку с двумя волками и, чего греха таить, победившего их. Мальчишке фактически оставалось только доделать начатую работу. Как-то несправедливо получалось, если после такой победы это животное вдруг умрет. Хотя, конечно, шуба у росомахи была шикарная.

— На, попробуй. Когда еще попробуешь жареного мяса. — мальчишка кинул кусок прямо под нос зверю. Тот внешне никак не отреагировал, хотя черная пипка носа заходила ходуном. Глаза же внимательно смотрели на это, издающее какие-то непонятные, но явно не угрожающие, дружелюбные звуки, существо, не отводя от него немигающего взгляда. — Может познакомимся? Тебя как зовут? Не хочешь говорить, ну и не надо. Не очень-то и хотелось. А меня… Черт, как же меня теперь зовут? Ну не Витольдом же Андреевичем мне обзываться. — мальчишка задумался. Живое воображение тут же показало ему картинку, как маленький, чумазый Маугли, одетый в лохматые шкуры, из которых спичками торчат ножки и ручки, совершает светский поклон и задрав кверху нос торжественно провозглашает: «Имя мое — Витольд Андреевич Краснов…». — Мда, смешно. Ладно, давай, спокойной ночи и надеюсь волчатины тебе на ночь хватит.

Несмотря на все опасения, ночь прошла спокойно. Может ночное зверье испугало ровное пламя нодьи, может ворчливое рычание росомахи, но никто мальчишку так и не побеспокоил. И он сам, удивительно, но как улегся на лапник спиной к теплу, исходящему от горящей сосны, так и проспал до самого утра, не забывая во сне поворачиваться к огню то одним, то другим боком. Утром проснувшись, умылся снегом и проделал малый разминочный комплекс, который включал в себя только упражнения на гибкость и тренировку с мечом. Существовал еще и большой комплекс, но там уже времени уходило в три раза больше и включали в себя силовые упражнения и тренировки с оружием, с шестом и парой мечей из чертова дерева. Все эти упражнения он разработал сам, сидя долгим вечерами у костра и скрупулезно выкапывая из памяти все, что он смог вспомнить о единоборствах. Все свои воспоминания он аккуратно заносил на бересту специальной заостренной палочкой из чертового дерева. Не все он мог применить сразу, но все равно записывал, рассчитывая когда-нибудь, чем черт не шутит, все выучить и применить. Жизнь впереди, он надеялся, предстояла длинная.

Отрезал от подмерзшей оленьей туши два куска мяса, один, поменьше, слегка отбил обухом топора и посолил, а второй прямо так положил на тлеющие угли нодьи. Пока мясо готовилось пошел проверить, как там себя чувствует сосед. Росомаха была живехонько и судя по туше волка, или вернее по ее остаткам, умирать и не собиралась. Из позы лежащего сфинкса она развернулась в вольготную позу отдыхающей на солнце кошки и только лениво подняла голову при появлении мальчишки. По ее позе и по тому, что от волка остались жалкие ошметки, видно ночью даром времени не теряла, понял — будет жить.

— Привет, это опять — я. Как жилось, как спалось, что снилось…? — мальчишка опять гнал какую-то белиберду, лишь бы не молчать, а сам издали внимательно осматривал тело зверюги. Видно было, что она недаром легла именно на этот бок, так как открытый сейчас всеобщему обозрению другой бок был явно основательно подран. Раны под густой шерстью не было видно, но по тому, как часто и старательно росомаха вылизывает одно подозрительное место, было понятно, что там-то она и есть. Сегодня верхняя губа у росомахи не поднималась в угрожающем оскале, да и угрожающих звуков она не издавала. Мальчишка подозревал, что она просто не воспринимает его за достойного противника. И слава богу, лишь бы не приняла за дичь. Она спокойно смотрела на него, как он описывает круги вокруг нее и наконец усаживается на корточки в шагах шести.

— Надо бы нам познакомиться. Я буду называть тебя Машкой. Хочешь спросить почему Машкой? Ну не делай такую скучающую морду, я же понимаю, что тебе жуть, как интересно. Так я тебе объясняю: Машка — это уменьшительно-ласкательное от росомахи. Росомаха, росомашка, Машка… Логика понятна? Меня можешь называть по-своему, все равно я по-вашему не понимаю, а человеческого имени у меня еще нет. Просто я надеюсь, когда знаком с человеком, то как-то не тянет его съесть. Ты ведь не смотришь на меня, как на кусок мяса? Я худой и не вкусный… — может это получилось случайно, а может росомаха и в самом деле хотела спать, но именно в этот момент она зевнула, показав немалые клыки, и равнодушно отвернулась от мальчишки, всем своим видом показывая, что он ей глубоко безразличен и как пропитание ее совсем не интересен — А я вот решил мясцом побаловаться. Ты как насчет жаренной оленины? Ты подожди чуток, никуда не уходи, я сейчас. — последнее он прибавил уже чисто из желания постебаться. Куда же она уйдет с такой раной, когда видно, что ей даже двинуться тяжело. А желание пошутить было, так чисто психологически было легче перенести то, что вот он, Витольд Андреевич Краснов, бывший уважаемый в определенных кругах человек и такой же бывший крутой бизнесмен теперь где-то в совершенно другом мире в образе худенького мальчишки находится в зимнем лесу, в окружении великанов-деревьев, укутанных снегом, как в шубы, наедине с диким хищником и кормит его чуть ли не с рук. Полнейший сюр. А так пошутишь, посмеешься над положением и над собой, глядишь и легче становится. Все-таки обстановка давила.

Он уже не помнил, где это узнал, но что совместная трапеза сближает, было ему известно. Как это сработает с диким животным — неизвестно, но попробовать было надо. Поэтому к месту лежки росомахи притащил оба куска мяса. Тот, что побольше кинул прямо под нос зверю, а в маленький впился зубами сам, аж урча от удовольствия. Сон на свежем воздухе, утренние занятия, хорошая кампания, что еще нужно для хорошего аппетита? Росомаха видно была согласна, так как не чинясь вгрызлась в хороший кусок весом в килограмм три. Правда тут мальчишка немного смухлевал и если сам ел вырезку из оленьего бедра, то зверю кинул нижнюю часть ноги с копытом. Он не помнил, как называют эту часть туши мясники, но как по мнению его самого — это была голимая кость. Но росомахе нравилось, во всяком случае она грызла эту ногу с таким аппетитом, что только осколки летели. Глядя, как лихо она расправляется с мослом, дробя его своими клыками будто это кусок сахара, мальчишка невольно поежился, не хотел бы он попасть ей на зубок.

Поев, он вытер испачканные жиром руки прямо об свою одежду. Все-таки с попаданием в этот мир он вместе со старым телом избавился и от многих привычек, которые присущи цивилизованному человеку. Мало того, что ему просто физически не было возможности их соблюдать, так еще они и съедали львиную долю того удовольствия, которое он получал при возможности вести себя именно так, наплевав на цивилизацию и на все, что с ней связано. Видно что-то и в правду было в призывах некоторых помешанных на дикой натуре раствориться в лоне природы. Было у него парочка таких знакомых на Земле.

— Ну ты и жрешь. — произнес он то ли с восхищением, то ли с осуждением, глядя на росомаху, которая расправившись со своей порцией, ожидающе глядела на него немигающим взглядом. — Тебя убить легче, чем прокормить.

Немного подумав, притащил к росомахе все, что осталось от волков. Туши промерзли, и он, для облегчения работы, нарубил их как дрова на куски. Так таскать было легче. Навалив перед росомахой кучу мяса, не забыл сказать.

— На, жри, обжора. Приятного аппетита. — он вообще старался почаще с ней говорить, в надежде на то, что его голос хоть как-то приучит дикого зверя к нему. Может это спасет его, когда росомаха сможет двигаться, и она по старой памяти не набросится на него сразу и у него будет шанс убежать куда подальше. Пока же, судя по тому, как она еле двигается, у него еще было время. Поэтому, больше не обращая на нее внимания, занялся своими делами.

Как он не боялся росомаху, но совесть не позволяла ему бросить зверя в таком состоянии. Да и крутилась где-то на задворках мыслишка, что не все еще окончено и росомаха еще вполне возможно и откинет копыта, или вернее — когти. Уж слишком хороша у нее была шуба и оставлять ее неизвестно кому, он был категорически не согласен.

Для начала соорудил еще две нодьи, чтобы не возиться с этим делом потом, подгоняемым подступающей ночью, и натаскал побольше сушняка просто для костра. Днем-то тоже надо огонь поддерживать. Затем рассортировал весь багаж, который собрался увозить с собой. В который раз пожалел о своем малолетстве, будь его воля, то утащил бы все мясо, но сил хватало только на то, что помещалось на санках. При всем желании нагрузить на них больше, чем хотелось никак не получалось, не позволяли размеры. Но дело было даже не в объеме, хотя и приходилось учитывать свернутые пакетами шкуры, а банально в весе, который, как он не пыжился, просто не вытягивал. Пришлось придушить всех хомяков и жаб, поднявших в душе жалобный вой, и ограничиться только тем весом, который он смог стронуть с места. А ведь ему еще и тащить этот груз километров пятнадцать до своей землянки. Он в который раз хвалил себя разумного за то, что ему в голову пришла мысль сделать санки. Завернул в оленью шкуру отобранное мясо, уложил на свое транспортное средство, сверху укутал еще и волчьими шкурами, придавил рогами и плотно увязал. Все, груз к дороге был готов.

Пока возился с нодьями и снаряжением санок подошло время обеда. Привычно отсек кусок оленьей грудинки побольше, чтобы хватило на весь день, и устроил его над углями на некоем подобие вертела, который вертелся на двух рогульках. Срочных дел больше не осталось, времени до приготовления мяса было валом, поэтому занялся тренировками. Часа за три проделал весь большой комплекс с копьем, с двумя мечами и закончил упражнениями с одним мечом. И хотя вместо настоящего оружия использовал свой посох и простые палки, но вымотали они его не хуже, тем более, что кувырканье и метания по глубокому, до колен, снегу тоже не добавили легкости. Так что к тому моменту, когда мясо поспело он был голоден, как те самые волки, которых грызла росомаха. После сытного обеда отнес кости нахлебнице, которая даже не удостоила его взглядом. Видимо уже привыкла к его присутствию. Посидел с ней рядом, поговорил о том и сем, не обращая внимание на полное безразличие с ее стороны, и пошел отдыхать. Все-таки кусок грудинки был великоват для детского желудка. Подбросил в костер сучья потолще и спокойно вырубился, понадеявшись на звериное чутье соседки. Хоть она и двигалась еле-еле, но рычала вполне сносно и уж она-то точно не позволить приблизиться хоть кому незаметно.

Лапник был мягким, от костра пыхало теплом, стража на месте, так что выспаться удалось со всем удовольствием. Проснулся, когда день уже склонился к завершению. Умылся снегом, отчего прошли последние остатки сна. Проверил, как там соседка. Росомаха только повернулась на другой бок, видно рана уже не так ее беспокоила, но с места не сдвинулась. Мяса возле нее еще было достаточно. Делать было нечего, поэтому он опять занялся тренировками. Он и сам заметил, что стал уже фанатиком единоборств с оружием и без, но ничего не мог с собой поделать. Тело уже само требовало физической нагрузки и если не получало ежедневной порции, то он весь последующий день чувствовал какое-то ощущение неудовлетворенности и раздражения. И если в той жизни он только мечтал, что вот если бы, да кабы, то в этой ипостаси, сохранив все теоретические знания и получив бездну времени, он занялся этим с пугающей его самого исступленностью. Но, впрочем, его это не напрягало, все бог не делает — все к лучшему. Он не забывал о том, что он теперь в средневековье и возможность стать рабом никуда не делась. При условии, если он не сможет отстоять свое право на свободу.

Отзанимавшись с немалым удовольствием, которое с недавних пор стал получать от физических упражнений, утерся снегом, не забыв отметить, что пора бы как-нибудь организовать помывку. Полежал, отдыхая, и затем принялся за приготовление ужина, который опять состоял из куска мяса. Честно говоря, жаренная на углях оленина уже стала ему надоедать, хотелось супчика с куском хлеба, но до ближайшего места, где можно было разжиться кастрюлей, надо было прежде добраться до своего жилища. Там-то ждал на печке своего хозяина кривобокий горшок, а хлеб… А хлеб вообще был мечтой пока недостижимой. Так что в подступавшей со всех сторон темноте поужинал очередным куском мяса, отнес росомахе кусок оленины, больше для того, чтобы не забывала о его существованье, так как волчатиной она была завалена еще дня на три, разжег одну нодью и улегся на лапник.

Ночка выдалась ясной и немного морозной и поначалу обстановка вокруг его стоянки казалась мирной и спокойной. Но то, что произошло потом, когда глаза его уже слипались, он понял, что как же хорошо, что он выспался днем, так как ночка выдалась еще та. Не успела вокруг деревьев сгуститься тьма, как между стволов замелькали парные светлячки чьих-то глаз. Их было не то, что много, но где-то штук пять или шесть пар мальчишка насчитал. Зрачки, в которых отражался огонь двух костров, мелькали на высоте с рост взрослой собаки и с невероятной быстротой. Самих зверей он разглядеть не мог, но несомненно это были не мирные вегетарианцы, а ночные хищники-падальщики, может лисы, может какие-нибудь дикие собаки, так хорошо местную фауну он еще не знал, пришедшие на запах крови. Мальчишка, еще удивлялся, что они не заявились вчера. Причем он их даже не услышал и насторожило его тихое, но грозное рычание соседки. Уж кто-кто, а она-то знала местную живность, как облупленную.

Сердце на какой-то миг остановилось, а потом забилось с удвоенной скоростью и силой. Как-то в последнее время он уже позабыл о тех опасениях, которые обуревали его в начале его робинзонады. Расслабился от тихой и спокойной жизни. И сейчас от появления неожиданной опасности растерялся, поочередно хватая то лук со стрелами, то копье, то выдергивая из ножен свой нож-переросток. Паника все нарастала и не известно, чем бы кончились его беспорядочные и бесцельные метания, если бы на открытое место перед нодьей не вышло вживую то самое воплощение его ночных кошмаров и не издало угрожающее рычание. То, что вызывало у мальчишки ужас, пока оно скрывалось в безвестности за ночной пеленой, оказалось самой обыкновенной собакой, причем не самой большой. Он бы назвал это существо шакалом, но, насколько он помнил, в тайге шакалы не водились. Но видимо тут, в этом мире, они, или подобные им, как-то нашли свою нишу и в лесных условиях.

Большеухий, головастый, с непропорционально маленьким, но жилистым и поджарым, телом, поросшим рыжевато-коричневой шерстью, падальщик стоял в мигающем свете огня и рычал, явно неуверенный в своих силах. Он не знал, чего ожидать от этого двуногого существа, поэтому стоял на границе светового круга, отбрасываемого нодьей, и рычал, показывая внушительный набор клыков. Как ни странно, когда мальчишка увидел врага, на него вдруг снизошло спокойствие и на смену растерянности и страху вдруг явилась злость. И вот эта помесь лисы и шакала смеет на него рычать? Видно он мало знакомо с человеком и с огнем в его руках, ну так сейчас самое время для более близкого знакомства. Мальчишка прекратил суетиться и не отрывая глаз от зверя, потянулся к костру. До шакала еще не дошло, или он просто не знал, чем может кончиться для него это движение, поэтому даже с некоторым любопытством, склонив голову набок, как делают некоторые собака, когда им интересно, наблюдало за этой двуногой смешной жертвой. Казалось все вокруг замерло в ожидании чего-то непонятного, а затем вдруг завертелось в быстром круговороте смены событий.

От места, где базировалась росомаха с кучей мяса раздался звук, похожий на тявканье, глухое рычание и затем по небольшой поляне разнесся тоскливый визг, полный боли и неизбывного ужаса. Там пять или шесть собакообразных кружили вокруг неподвижно замершей росомахи и, пока одни отвлекали ее спереди, пара лохматых разбойников подбиралась к ней сзади. Она же, будто их и не замечая, только беззвучно скалила клыки, сама оставаясь неподвижной. Видно рана, нанесенная волками, давала о себе знать, и ей было больно шевелиться, но глаза ее и подвижный нос тщательно отслеживали обстановку. Передние нападающие поняли, что с ней что-то не так и обнаглели, подскакивая к ней короткими рывками и тут же отбегая. Отвлекали, видно было, что они привыкли работать в стае. Для них это было рутиной, и они привычно делали свою работу, не очень-то и стараясь. И вдруг росомаха, которую мальчишка считал до сих пор обездвиженной, вдруг молниеносно ринулась в атаку, причем на тех, которые подкрадывались сзади и никак не ожидали нападения, и в неуловимом движении, в своей излюбленной манере вцепилась в морду самой нахальной шавки, приблизившейся на опасное расстояние и сразу же отпрянула назад. Мельком кинув взгляд в их сторону, мальчишка понял, что как минимум один из напавших на них хищников осталось без глаз, а затем ему самому стало уже не до них. Дикая собака, которая стояла напротив него, видно решила воспользоваться моментом и пока он, как она посчитала был отвлечен инцидентом с росомахой, кинулась на него самого. Но он был начеку, и его рука как раз ухватила толстую головню. Летящий в прыжке на мальчишку пес просто не ожидал, что прямо в его широко оскаленную пасть уткнется ярко горящая головня. Ни отвернуть в сторону, ни остановиться в полете он уже просто не мог, а мальчишка, удерживая из-за всех сил сук с повисшим на нем телом, еще и провернул горящую деревяшку прямо в горле своей жертвы. Наверно еще никогда этот зверь не чувствовал такого быстрого превращения из охотника в дичь. Из-за деревяшки в своем горле, впрочем, сразу потухшей, но еще очень даже дымящейся, он не то, что зарычать, даже заскулить толком не мог. В панике, полу-ослепший от ткнутого прямо в оскаленную пасть огня, с обгоревшей мордой, он, вместе с торчащей между челюстей дымящейся головешкой, вывернулся из слабых рук противника и с безумным хрипом понесся прочь. Мальчишка был уверен, что из-за сильной и неожиданной боли зверь даже не видел куда бежит, так как он тут же с разбега уткнулся в бок своего товарища, который никак не ожидал от него такой подлости и потому вовремя не отскочил в сторону. Тот взвизгнул от неожиданности, заражаясь паникой и тоже кинулся в бега. Тем более что из-за невысокой стены огня выскочил этот, поначалу казавшийся смешным и безобидным, двуногий и с диким свистом стала кидаться в стаю огненными головнями. Они летели, крутясь в воздухе, разбрасывая страшные искры и по-змеиному шипели, когда падали в снег. Пара горящих веток попала по назначению, что не добавила лесной братии бодрости. Оказалось, что попавший в морду или бок огонь — это больно, а если его кусать, то еще больнее.

Вскоре на поляне не осталось ни одной дикой собаки. Росомаха, где стояла, там и завалилась прямо на мягкий снежок. Причем было видно, что она не упала, а именно легла, оберегая свой бок. Мальчишка еще некоторое время поводил злыми глазами по поляне, держа в руках очередную горящую ветку, но противника поблизости не оказалось. Ярость, от которой его прямо-таки распирало, вдруг схлынула и он обессилено опустился на пятую точку, не обращая внимания на то, что росомаха оказалась в шагах трех от него. Впрочем, и она тоже не казалась этим обеспокоенной этим фактом, а старательно вылизывала свой бок.

— Уф, устал как… Я думал — обосрусь от страха. — произнес мальчишка хриплым голосом, обращаясь к ней. — Ох, и соседи тут у тебя.

Росомаха невозмутимо посмотрела на говорящего и, протянув лапу, зацепила кусок мороженной волчатины и, подтянув к себе, начала грызть мороженное мясо. Видно ей было не впервой разбираться со стаей этих таежный гиен. Тут мальчишка, увидев, как внушительные клыки дробят кости, осознал, насколько близко он к ней находится и стараясь не слишком дергаться, стал подниматься.

— Ну ладно, пойду-ка я потихоньку. И это… приятного аппетита. И спокойной ночи. Приятно было поговорить… — говоря всю эту белиберду, он медленно отходил к горящей нодье. Все. Хватит с него этих лесных страстей. Пора возвращаться к дому. Росомаха-то судя по всему уже оклемалась, вон как вскочила, когда ее прижало. И куда только вся ее немощь делась, притворщица. Да и после такого концерта, который он тут устроил, навряд ли в ближайшее время появится еще кто-нибудь, желающий проверить ее на «слабо». А что она отнюдь не вымирающая от ран, а очень даже наоборот, он уже убедился. Вон мясо какими порциями поглощает, больные так не жрут, а что же будет, когда она выздоровеет? Не хотелось бы тут оказаться, когда она войдет в полную силу. Так что прямо с утра надо собираться, хорошо хоть санки с грузом увязаны, не надо будет долго собираться. Наверно от переживаний или интенсивных движений, сдобренных доброй долей нервного напряжения его пробило на голод, а может пример росомахи оказался заразителен, но он со скрипом отрезал очередной большой кусок от замерзшей оленьей грудинки, подсолил и положил его на остатки углей, которые остались от костра. Спалось плохо. Но не от воспоминаний о прошедшей драке, она у него пошла, как проходной эпизод его нынешней жизни, а от того, что маялся желудком от переедания.

Утром потащил к росомахе все остатки мяса, которых было больше, чем он забирал с собой. Зверюга лежала на здоровом боку и только лениво подняла голову, когда он притащил и плюхнул недалеко от нее первый кусок. Мальчишка вообще подозревал, что она лежит не из-за полученных ран, а из-за лени. А что ей? Мяса валом, чуть ли не с доставкой в постель, охрана в его лице присутствует, отчего бы и не насладиться ничегоделаньем, пока есть такие лохи как он? Так мальчишка ворчал, пока не перетаскал все мясо. Последним он перекатил мерзлую голову оленя, естественно без рогов. Такую полезную вещь, как рога, он оставить никак не мог. Усевшись на вышеупомянутую голову передохнуть и вытереть трудовой пот, все-таки для мальчишки перетаскать около ста пятидесяти килограмм мороженного мяса — это труд воистину эпический, он не удержался, что не высказать росомахе на прощанье пару слов.

— Даже не знаю, что тебе и сказать на прощание. Приятно было познакомиться. И это… Ты бы не задевала больше волков… Самой же может дороже обойтись. Хотя кому я говорю. — мальчишка махнул рукой. — Ладно, счастливо оставаться. Пойду я.

По внешнему виду или по тону речи росомаха видно почувствовала, что он подходил не просто перемолвиться парой слов, поэтому не отворачивалась лениво, а внимательно следила как он одевает свои короткие лыжи, впрягается в санки и медленно словно не хотя трогается в путь. Так и проводила пристальным взглядом его маленькую фигурку, как она скрывается между деревьев.

А он торопился, даже утреннюю разминку не стал проводить. Хотел за световой день дойти до своей землянки. И это ему удалось, хотя к заветной дверце он подходил чуть ли не на ощупь. Будь это летом, то добежал бы за полдня, но зимой, да еще с грузом… Сил хватило только разжечь огонь в печи, заложить дверь засовом и обессиленно бухнуться на ложе, даже не сняв верхнюю одежду. Так и заснул, свернувшись калачиком.

За ночь печь раскочегарилась, в землянке стало тепло, а для одетого в шкуры мальчишки, даже жарко. К утру, как не хотелось понежиться в постели, духота достигла высот неимоверных, поэтому пришлось вставать, раздеваться и хоть немного проветрить помещение. А там уже и сон пропал, да и дел надо было провернуть немало. Первым делом конечно — разобраться с вчерашней поклажей, а то, как дошел, так и бросил. Непорядок. Затем утренняя разминка и тренировка, он не забывал, что за дверцей его ждет неизведанный толком мир со своими тревогами и опасностями и он насколько это возможно должен быть к ним готов. Затем завтрак и обед сразу, так как весь день он собирался посвятить делам, не отвлекаясь на еду, поэтому готовил сразу много и надолго. Во всяком случае грибного супчика из доброго куска оленины с корешками и сушеными листьями крапивы должно было хватить и на ужин. Составив распорядок дня на сегодня, взялся за разбор всего того, что притащил с собой.

Мясо оттащил в погребок, лыжи и санки развесил по стенам, их надо было хорошо просушить и смазать жиром, рога подвесил под потолок, потом подумает, что из них можно сделать и только после всего этого приступил к шкурам.

То, что, как очень многое в этом мире он делал что-то впервые, имея очень приблизительные понятия о том, что делает, во многом опираясь на смутные воспоминания и прочитанное из книг, его не смущало. Так было и с обработкой шкур. Честно говоря, скорняк из него был никудышный. Что-то кусками помнил из виденного по интернету, что-то осталось в памяти из золотого детства, а что-то почерпнул из прочитанных книг. Но он и не ставил перед собой задачи стать мастером по выделке шкур, ему не нужна была шикарная волчья доха или шуба, ему нужна было простая и незатейливая зимняя одежда, чтобы спокойно перезимовать. И он думал, что уж как-нибудь обработать две волчьи шкуры, спасибо росомахе, и сшить что-нибудь вроде парки чукчей он сможет. А ведь у него еще была и оленья шкура, но что с ней делать, он пока не придумал, но решил, что будет выделывать и ее. А там что-нибудь и придумается.

Не смотря на вся свою любовь к добротной и удобной одежде, барахольщиком он отнюдь не был. Наверно после его смерти, наследники, забравшись в его одежный шкаф, удивились бедности его гардероба и наверняка заподозрили его в несусветной жадности и скупердяйстве. В этом отношении он перещеголял даже Сталина, по слухам, после смерти которого, у него в гардеробе нашли только шинель, пару военных френчей и две пары сапог с подшитыми валенками, не считая нескольких комплектов нижнего белья. У Витольда Андреевича в шкафу висела только старая потертая на сгибах кожаная куртка, пара старых же джинсов и столько же рубашек и хорошо разношенные кроссовки. Правда нижнего белья он имел больше, целых семь комплектов. Единственный выходной костюм был на нем на момент смерти. А ларчик открывался просто. Олигарх и медиа магнат, он был просто слишком рационален для того, чтобы покупать новую вещь, пока не сношена старая. К одежде он относился чисто утилитарно, было бы что одеть. А в вещах он любил именно удобство, а что может быть удобнее старой, уже давно севшей по фигуре, одежды, а его положение позволяло ему ходить в том, что он считал нужным без боязни быть уличенным в бедности. Ну и не последнюю роль играли привычки далекой молодости, когда жизнь вынуждала экономить на всем, и небогатый тогда еще Витек ходил не в том, что хотелось, а в том, что было. Да и по большому счету ему было глубоко наплевать на все модные и современные течения в сфере одежды. Заслужил.

Все, что он хорошо помнил, это то, что вначале надо снять мездру, а потом подержать в соляном растворе. Дальнейшее он помнил довольно смутно, но решил, что в процессе вспомнится. Время у него было, терпение и старательность тоже имелось, соли было даже в избытке, а одежда, годная именно для зимы, требовалась. Так что он принялся за работу.

 

Глава 4

Парка или кухлянка, он не помнил точно, как называлась подобная одежда на земле, у него получилась на загляденье, во всяком случае с его точки зрения. Насколько он помнил из книг, она представляла собой этакий колокол, надеваемый через голову. Воздух внутри такой одежды, нагреваемый телом, не имел выхода наружу и потому оставался внутри, а вместе с ним и тепло. Говорят, что чукчи в таких парках даже не носили нижней одежды. Но не смотря на вся простоту этой одежды, он не хотел бы повторить ту эпопею, которая предшествовала готовому изделию.

Когда с грехом пополам через две недели он критическим взглядом оглядел готовые шкуры, то решил, что сойдет, других все равно не было, а ему… пять-шесть месяцев зимы выдержит и уже хорошо. Просто больше того, что сделал, ничего из своей памяти насчет выделки шкур он выжать не мог. Как только он над ними не издевался: и жиром пополам с оленьей печенью мазал, и в растворе золы держал и даже замачивал в своей моче, кажется где-то он о таком читал, разве, что собственным дерьмом не мазал, хотя были и такие порывы, и в конце концов получил то, что счел готовым для шитья. Как только шкуры от такого обращения не облезли, а получились достаточно мягкими и крепкими, во всяком случае он счел их достаточно годными для его задумок. В любом случае фантазия его была истощена до предела и как еще над ними по изгаляться он уже придумать не мог.

Перед тем, как приступить к изготовлению одежды, он сел и хорошо подумал. Запас шкур был не бесконечным и попыток у него было не так уж и много. Портной из него был еще хуже, чем скорняк. Если про выделку шкур он хоть что-то слышал или читал, то про выкройки и шитье имел только самое общее представление. Первый его опыт знакомства с иголкой был в армии, когда им, еще толком не понявшим службу салабонам, но уж очень хотевшим выглядеть бывалыми солдатами, выдали новенькое х/б. И первое, что они сделали, это принялись ушивать свое обмундирование, эти бесформенные, мешковатые мундиры, которые на старослужащих сидели как влитые, и молодежь, сразу после карантина естественно озаботилась своим внешним видом. Первый признак, который и отличал новобранца от старослужащего.

Тогда-то он и узнал единственный шов, не считая операционного, следы которого во время службы оставил на его теле военный хирург, который и пригодился ему всего лишь пару раз в жизни. Этот самый шов был прост и надежен, как советский солдат. И если обходиться без вычурности и изысков заказных моделей, то он мог крепко и без затей сшить два любых куска материи.

Но ведь требовалось не просто ушить уже готовое изделие, ему нужно было создать что-то новое, а это уже спец знания, которые люди получают после профессионального обучения. Кем он только не был за всю свою бурную прошлую жизнь, но вот работа модельера была для него «Терра инкогнито». Все, что он по этому поводу надумал в конце концов вылилось в треногу, связанную из тонких жердин и которую он использовал в качестве манекена. Она была с него ростом, так как он не страдал самомнением и имел непредвзятое мнение о своих габаритах, и на высоте плеч имела небольшую перекладину. Оставалось облечь ее в шубу.

Говорят, что раньше, до революции, о шитье мундиров или костюмов говорили «построил». Так вот, это же слово можно было смело отнести и к мальчишке, ибо он свою кухлянку именно построил. Неизвестно, что так повлияло на мальчишку, может воспетое еще Джеком Лондоном Белое Безмолвие зимнего леса, а может так повлияло затянувшееся одиночество, но «постройка» костюма оказалась увлекательным делом. Он по-всякому развешивал на своем трехногом манекене волчьи шкуры, прикидывая, где и как будут проходить швы, мерял длину предполагаемой парки, рассчитывая какой длины она должна быть, чтобы не запутаться в ней при быстром беге или ходьбе и в то же время, чтобы сохраняла тепло, пришивать к ней капюшон или так обойдется… Проблем ему новая одежда доставила много, но он был этому рад — было чем заняться, кроме тренировок.

Парку он все-таки себе сшил и использовал для этого оленью шкуру, где после всех расчетов и примерок пришлось делать только три разреза и один шов на спине. Пришлось вспомнить и простой и прямой как штык тот самый солдатский шов. А от волчьих шкур взял только хвосты, из которых сшил себе шикарный малахай, во всяком случае так он назвал свой головной убор. Оленьей шкуры хватило на парку с лихвой, еще осталось на рукавицы, а из шкуры с ног, где шерсть была короткой и жесткой, сделал подбой для лыж. В какой-то книге он читал что так делали то ли какие-то народы севера, то ли таежные охотники, но в книге говорилось, что так они лучше стояли и скользили по снегу и не давали откатываться назад, если приходилось бежать в горку. Он убедился, что и художественные книги иногда говорят правду. Этой же шкуры хватило и на торбаса. Опять же он не знал, как они шьются, как выглядят и вообще не помнил про них ничего, кроме названия, но уж если пошла северная тематика и у него была кухлянка, так почему не обозвать получившиеся меховые сапоги торбасами. Во всяком случае воду и снег они держали отлично и ноги не мерзли. Ну а волчьи шкуры пошли ему на постель, благо в каждую из них он мог укутаться с головой.

На первом опробовании новой замечательной обуви его ожидал сюрприз. Когда он, одев обновку, вылез из своей норы на свежий воздух, то первым, кого он увидел недалеко от входа был медведь. Первым его порывом было покрепче ухватиться за древко копья, благо без него он на улицу не выходил, вторым было осознание, что больно этот медведь маловат, да и вообще в чем-то необычен, ну и в-третьих, пусть и не срзу, он узнал свою старую знакомую — росомаху. Она стояла в шагах двадцати от входа в землянку и водила подвижным носом по воздуху.

— Блин! — в сердцах воскликнул мальчишка, когда сердце после паузы опять забилось в груди. — Подруга! Нельзя же так! Я чуть заикой не стал!

Росомаха насмешливо, как показалось мальчишке, фыркнула и уткнувшись мордой в снег вытащила на поверхность здоровенного тетерева. Опять понюхала воздух, вытянув нос в его сторону и видимо убедившись, что не ошиблась адресом, снова фыркнула и не торопясь, как будто скользя поверх недавно выпавшего снега, скрылась между деревьев, оставив птицу.

— Не понял. — озадачился мальчишка. — Это что? Это мне что ли? Ну спасибо, давненько я свежачка не пробовал.

«Свежачка» он не пробовал уже с месяц, с тех пор, как увлекся выделкой шкур и пошивом одежды, так что свежая дичь была ко времени и к месту. Так что вечером у него был тетерев, запеченный в собственном соку. Для таких случаев он специально держал у себя в землянке немного хорошей белой глины, заготовленной еще осенью. Лесной птиц весил, как хороший домашний гусь, поэтому мальчишка, честно отделив половину добытчику, все остальное постарался осилить за ужином, но как ни старался, за один раз у него ничего не получилось. Размер его аппетита явно не соответствовал его возможностям. Великовата оказалась даже половинка птички для детского желудка. Росомаха, кстати, так и не появилась и ему пришлось питаться здоровой и диетической пищей из лесной дичи еще четыре дня.

На пятый день наконец выбрался на охоту. Не то, чтобы он голодал, кладовая была полнехонька, но старался лишний раз не трогать свои запасы. Только изредка он отгребал в сторону кучу снега, которым каждый раз заваливал вход в погреб, чтобы достать грибов или ягод с орехами. На одном мясе может и можно было прожить, но растительная пища тоже нужна. Цинга ему не была нужна ни каком виде. Черт его знает, сколько времени продлится здесь зима и ему придется ждать появления зелени.

Но пока проблем с пропитанием не было. С местным изобилием лесной дичи трудно было остаться голодным. Зайцы и глухари с тетеревами исправно попадались в силки, а в мордушки, которые он, проломив лед поставил на речке, шла рыба. Не то, чтобы очень большая, но ему на ушицу или даже на жареху раз в неделю хватало. Много ли надо десяти-одиннадцатилетнему пацану, пусть он даже круглые сутки тренируется. По сути дела, ему, после того как он справил себе обновку, ему и делать-то больше нечего было, как изредка ходить на охоту да тренироваться.

От нечего делать он занялся рукоделием, изготовлением всяких безделушек из оленьего рога, но обуреваемый опасениями за свою жизнь все, что выходило из его рук имело какое-нибудь прикладное значение. Так сделал себе явару в виде амулета-дракона, украшенного примитивным узором, насколько хватило мастерства и владения ножом. Никто бы и не догадался, глядя на это изделие, что это не украшение, а своеобразное оружие. Ну висит на кожаном ремешке у мальчишки на шее какой-то оберег, ведь это еще надо догадаться, что этой резной костяной палочкой можно ткнуть человека куда-нибудь, например, в глаз, висок или даже просто в мышцу. Вырезал себе несколько костяных наконечников для стрел и даже из одного длинного рогового отростка сделал наконечник для копья.

А потом настал момент, когда оказалось, что делать ну совершенно нечего. Первое время спасали тренировки, когда, окончив одну, он, не зная, чем себя занять, принимался за следующую. Но нельзя заниматься вечно одним и тем же вечно и его мозг, привыкший к большим объемам информации и решению сразу нескольких дел одномоментной, забуксовал. Ему просто нечем было себя занять.

Особенно это стало понятно, когда однажды целых двенадцать дней шел обильный снегопад и крутила свою карусель поднявшаяся метель. Сидеть взаперти почти две недели оказалось еще тем испытанием. Хорошо еще, что у него был уже подобный опыт еще с армии, когда его сажали на губу. По причине того, что он не терпел издевательств над собой ни в какой форме, малейшее принуждение не по уставу выливалось в жестокие драки, его после второго избиения сослуживцев с применением всяких подручных средств типа «сапог армейский, кирзовый», «солдатский табурет» или даже обыкновенного вафельного полотенца, место его было только в «одиночке». Вообще-то в начале он попал в общую камеру, но там он сцепился с дедами из другой части и его, как зачинщика и человека склонного к буйству, пересадили в одиночную камеру. Он потом еще три раза попадал на губу, один раз даже на десять суток, выше которой уже был только дисбат, но видно начальству не хотелось ЧП в части и его попросту законопатили на десять суток и опять же в «одиночку». Провести десять суток в бетонной коробке размером три на два метра оказалось нелегким испытанием. Днем разрешалось ставить на центр камеры табуретку, которую нельзя было сдвигать с места. Можно было сидеть, можно было стоять и ходить вокруг, но нельзя было на нее вставать и спать. Если правило нарушалось, то в окованную железом дверь бухал солдатский сапог и в глазок просовывалось дуло автомата. Совсем уж отмороженным он не был и понимал, когда следовало отступить, да и жить хотелось, а караульные вполне могли и пристрелить его при «попытке к бегству». Им за образцовое несение службы полагался отпуск. Конечно не все «красначи» были такими уж душегубами, но проверять не хотелось. Недаром комендант губы, когда приходил свежий призыв, специально ходил по частям и выбирал себе на службу контингент из самых диких горцев или азиатов и желательно плохо говорящих на русском языке. Так, что и поговорить было не с кем. На ночь табуретка убиралась и вместо нее выдавалось две склоченных вместе доски, так называемый «самолет» и старая шинель, если дело происходило зимой, используя которые ему надлежало спать.

Его нынешнее снежное сидение мало чем отличалось от содержания в той камере. Разве что никто не пинал ногой в дверь подкованным сапогом и спать можно было сколько хочешь, но зато не было вокруг и шумов, говорящих о том, что рядом есть жизнь. Только натужно скрипели деревья принимая на свои плечи давящий груз непрекращающегося снегопада. Через пять дней заточенья он во весь голос орал песни, уже не боясь, что привлечет чье-нибудь внимание. Ему казалось, что во всем мире есть только он и снежное безмолвие за занесенной снегом дверцей. Он перепел все, что помнил и о чем имел только смутные воспоминания, своими словами восполняя давно забытые строки, вслух пересказал несколько книг и лишний раз убедился, что память у него хорошая, но когда сам себе стал рассказывать анекдоты и сам же над ними смеяться, понял, что пора что-то менять.

Он стал чистить снег от входа в землянку до отхожего места, которое определил для себя в десяти метрах от своего жилища. Отходить дальше он не решался, помня всякие слухи о том, как люди замерзали насмерть, потерявшись в двух шагах от жилища и не в силах его найти. В такой снегопад это было бы неудивительно. Правда сама зима была на удивление теплой. Мороз был градусов десять-пятнадцать, но при тихой и снежной погоде совсем не ощущался. Он сам понимал всю бесполезность такой работы, когда очищенную от снега тропку к утру опять заваливало снегом, да так, что и следов н оставалось от его прежних усилий. Но это имело хоть какой-то смысл, и он каждый день упорно выбирался наружи и разбрасывал в стороны снег.

В один из таких выходов к нему в гости опять пришла старая знакомая. Когда он, спустя полчаса тряски дверью, чтобы освободить ее от навалившего снаружи снега, выбрался наконец наружу, запыхавшийся от вполне ожидаемого, но от этого не ставшего милым труда, первым кого он встретил была росомаха. И потом он хоть кому мог поклясться, что ее морда в тот момент выражала ехидство и насмешку. Весь злой от долгого сидения в снежном плену, от окружающего белого безмолвия и сопутствующей этому тоски, он вызверился на первое же живое существо, встретившееся ему, в то же время радуясь, что можно хоть кому-то высказать все, что копилось в нем долгими зимними вечерами.

— Что радуешься, морда ты звериная?! Ты, блин! Где-то гуляешь, а я тут как пень сижу и ни с места! Иди, гуляй дальше… — от какого-то детского чувства обиды ему не хватало слов и он, не зная, что еще сказать от избытка чувств ухватил в охапку снега, сколько смог загрести, и швырнул ее в росомаху. Та одним слитным движением отскочила в сторону и недоуменно и с интересом уставилась на этого странного мелкого двуногого. А странный двуногий разбушевался. В досаде, что не смог в нее попасть, он хватал новые и новые порции пушистого невесомого снега и швырял в нее с невнятными криками. Вреда он причинить никак не мог и ей было непонятны все эти телодвижения, но потом до нее дошло: с ней играют! Она игриво закрутилась вокруг мальчишки, поднимая широкими лапами снежную взвесь, пару раз кувыркнулась, а затем припала к земле, как бы приглашая его нападать. Мальчишка не заставил себя ждать и с воплями бросился на нее. Росомаха не казалась такой уж большой, хотя была крупнее своих земных собратьев, и с первого взгляда показалось, что он быстро с ней справится. Во всяком случае, даже несмотря на свой детский возраст, он был килограмм на пять тяжелее зверя и прошлое дзюдоиста и постоянные тренировки давало ему хоть какое-то преимущество. Это он так думал. Но первое же соприкосновение доказало всю глубину его заблуждений. Из-за некоторой косолапости и пушистого меха она производила впечатление плюшевой игрушки, мягкой и податливой, но под шикарной шубой оказались стальные мускулы и гибкое жилистое тело. Она легко увернулась из его рук и легонько куснула его за плечо. Он бросил ей в морду снега и пока она смешно отфыркивалась все-таки умудрился обхватить ее руками. С таким же успехом он мог обхватить кусок бревна, такое же твердое и неподатливое. Вместе они катались в глубоком снегу, поднимая своей возней облака снежной пыли. Накатила вдруг безудержная веселая храбрость и мальчишка, позабыв, что имеет дело с опасным лесным хищником, чья свирепость у северных народов Земли вызывала мистическое чувство, без всякого страха хваталзверюгу за морду, хвост, за все, что попадало под руку, стараясь оказаться сверху. Потом он и сам не помнил, что орал высоким мальчишеским голосом, но в голосе его был восторг и радость, что наконец он не один в этом сказочном лесу. В какой-то момент его рука оказалась в пасти росомахи, она сжала свои страшные клыки и тут до него вдруг дошло, с кем он затеял эти дурацкие игры. Стоило ей посильнее сжать свои челюсти и от его такой тонкой и хрупкой кисти останется только одно воспоминание. О силе укуса росомахи он и раньше читал, и видел воочию в ее схватке с волками. Страх запоздало коснулся разума, но мальчишка тут же отбросил его прочь.

— Эй! Чего шалишь? А ну отпусти. — он старался говорить спокойно, не показывая страха и у него получалось. Он не стал ворочать кистью руки, попавшей в пасть росомахи, чтобы не провоцировать ее рефлексы, а деловито подсунул в пасть вторую руку и стал раздвигать мощные челюсти. — Ну, ну, не балуй, ишь надумала чего. Зубки-то разожми, вот так…

Видя его реакцию, росомаха сама разжала челюсти и тут же облизала руку, а затем оскалила клыки в веселой ухмылке. Во всяком случае у него сложилось такое впечатление. Он еще полежал в снегу, отдыхая, в то время как зверь наворачивал вокруг его лежащей тушки круги. Видно не наигралась. И вообще она напоминала ему капельку ртути, ни на миг, не оставаясь без движения, но он-то не был лесным зверем и, хотя он считал себя уже достаточно тренированным, но должен был признать, что в сравнении с росомахой был если не на десятых, то на вторых ролях точно. Впрочем, мальчишка не комплексовал по этому поводу, как говорится — каждому свое, росомаха немного развлеклась, а он отошел от обуревавшей его в последнее время тоски. Хоть она и зверь бессловесный, но все-таки — живое существо и он почувствовал, что все его мрачное настроение улетучилось, как будто его и не было. В благодарность он вытащил из землянки кусок мяса и бросил его зверюге, правда не забыв отрезать от него и для себя внушительный шмат примерно на килограмм весом. Кусок был достаточно большим, поэтому хватило на обоих. Еще бы, это был его недельный запас, который он раз в неделю пополнял, залезая в погреб. Каждый день нырять в погреб, перекидывая при этом массу снега, да еще демаскируя свое хранилище, он считал ненужным и даже вредным делом. У него оставался еще небольшой запас мороженного мяса, но потом придется переходить на копченую кабанятину, но хомяк в его душе оказался хищником пострашнее росомахи и потребовал не трогать запасы, а идти на охоту.

На охоту он отправился на следующий день, прямо с утра и хорошо подготовившись. Все-таки он долгое время не выходил в дальние походы. Взял с собой и новые стрелы с наконечниками из оленьих рогов, теперь он мог рассчитывать и на дичь, покрупнее зайцев и глухарей. Увязалась за ним и росомаха, видимо подумав, что это какое-то новое развлечение. Она вообще оказалась довольно игривым существом, всегда готовым покувыркаться в снегу. Ну с такой шубой это было неудивительно. А судя по еще не стершимся белоснежным клыкам, она была довольно молода, что объясняло ее некоторую доверчивость и склонность к легкомыслию в обращении с мальчишкой. Его это больше чем устраивало. Он и так подумывал в дни своего заточения заиметь какую-нибудь живность, на вроде собаки. А чем росомаха хуже?

Большой добычи им не попалось. В начале росомаха спугнула из-под ели крупного зайца, за которым сама же и погналась. Но мальчишка не был в обиде. Пока она, преследуя зайца, скрылась между деревьев, он, пройдя совсем немного и выйдя на небольшую поляну, поднял из сугроба стаю фазанов голов в семь. Ленивые птицы не улетали далеко и пролетев шагов двадцать-тридцать опять плюхались и зарывались в снег. Может так они скрывались от преследования, но такая манера прятаться от опасности была мальчишке на руку. Он просто по хорошо видным следам определял, где нырнул и притаился фазан, подходил шагов на десять, держа лук наготове, и спугивал птицу, швырнув туда палку. Заполошно взлетавшего фазана бил стрелой влет, на это его мастерства уже хватало. Конечно и мазал безбожно, но глупая птица даже не старалась отлететь подальше, а отлетев на небольшое расстояние тут же пряталась в ближайшем сугробе. Неизвестно помогала ли такая тактика при встрече с другими охотниками за фазаньим мясом, но для маленького двуногого хищника она оказалась очень удобной в качестве добычи. Добыл таким образом двух самочек и красавца самца килограмма на три. Посчитав, что этого ему хватит, прицепил добычу к поясу и направился по направлению к землянке. Пока ощипывал и готовил одну тушку появилась довольная и судя по всему сытая росомаха. Все равно кинул ей одну птичку, самую маленькую из имеющихся.

Появление в его жизни росомахи немного скрасили его однообразное существованье. Частенько они совместно охотились, научившись понимать друг друга без слов. Она выгоняла на него дичь, а он из засады поражал ее стрелой или копьем, в зависимости от животного. Один раз они даже умудрились таким образом добыть молодого лося, которого по-братски поделили. Будь он один, то мальчишка даже и не рыпнулся бы при виде высокой туши за полтонны весом. Будучи в той жизни крутым бизнесменом, он пару раз выезжал на охоту на лося, которую устраивали ему деловые партнеры и знал, насколько опасен этот зверь. Взрослый матерый самец может в легкую отбиться от стаи волков, а удар копытом проломить самый крепкий череп. Этот сохатый хоть и был молод, если судить по рогам, но мальчишка не сомневался, что получить от него копытом будет все равно что кувалдой. Но росомаха, ничуть не смущаясь размерами добычи и не испугавшись ни копыт, ни развесистых рогов с метр размахом, закрутила, завертела вокруг опешившего от такой наглости лося карусель, без труда уворачиваясь от страшных в своей смертоносности копыт, а потом в какой-то миг изловчилась и вцепилась сохатому в нос. Тот сразу же замер то ли от боли, то ли от растерянности, не зная, что делать с этим маленьким по сравнению с ним, но таким назойливым животным. Тут уж мальчишка не растерялся. Вначале он подранил сохатого копьем в бок, когда тот ошалевший от бешенного напора росомахи, закрутился на месте, стараясь передними копытами достать врага и поэтому сразу не заметил мальчишку, появившегося из кустов, а затем уже росомаха вцепилась и повисла на груди лося, вгрызаясь в глотку. Тут уже сам богов велел несколько раз добавить копьем в грудь, стараясь достать до сердца. Так вместе и добили бычка. Мальчишка взял себе одну ляжку и шкуру с рогами, все остальное досталось прожорливой росомахе, которая никак не хотела уходить от добычи и осталась жить возле туши. Мальчишка оставил ее со спокойной совестью. Не завидовал он тем, кто попытается отобрать у нее ее добычу, будь это хоть медведь или тигр. Про волков или других хищников помельче он даже не думал. Ее наглость и свирепость недаром вошли в поговорку у северных народов. Во всяком не ему было учить росомаху жизни в тайне, сама знает на что идет. Тем более, что частенько она пропадала на неделю другую, исчезая по каким-то своим делам, а потом как ни в чем не бывала опять появлялась в его жизни, частенько принося с собой какую-нибудь нетяжелую добычу.

Однажды он решил проверить, куда она ходит и пошел за ней. Хорошо еще, что он подготовился к дальней дороге. Росомаха вперевалку размашисто бежала вперед, не обращая внимания на спутника. Мальчишка выдохся где-то на пятом километре и со злостью сплюнув, просто пошел по следу, бросив попытки идти с ней вровень. Он не шел точно по ее следам, когда пару раз пройдя по ясно видимым на целине отпечаткам широких когтистых лап опять вернулся к той же точке, откуда начал путь, а просто шел, сохраняя общее направление. Он злился на это глупое животное, которое накручивало непонятные петли, но при этом упорно шло в каком-то одному ему известном направлении. На третий день до него дошло, что росомаха просто обходила свои владения, как рачительный хозяин, проверяя все ли в порядке на подвластных ей территориях, а это он, глупый городской мальчишка, поперся за зверем на прогулку, в то время, когда росомаха была занята важным для нее делом. Когда до него это дошло, он перестал обижаться на то, что она фактически не обращает на него внимания, а занялся дорогой, стараясь просто выдержать направление.

Не спеша он шагал по зимнему лесу, любуясь невероятно красивыми картинами, которые мороз щедро рассыпал на его пути. Вечерами он не торопясь разжигал очередную нодью и готовил ужин из подстреленной по дороге дичи. Иногда его навещала росомаха и тогда он делился с ней ужином, а иногда она сама притаскивала что-нибудь на зубок. И поужинав, долгими зимними вечерами зверь и человеческий детеныш сидели и, жмурясь от идущего волнами тепла, смотрели на стреляющее искрами весело пляшущее пламя. Так к нему медленно, но верно приходило понимание этого мира, в который он практически пришел с войной, заранее готовым к враждебным действиям и ко всяким неприятностям, а надо было просто принять его таким, какой он есть, со всеми его неприятностями и вот с такими мгновениями счастья. Он сам не замечал, как в нем тихо и мирно умирает тот старый циничный мизантроп, который до этого руководил его жизнью. Зато рождается другой, хоть и отягощенный опытом уже прожитый жизни, но юный, несмотря на всю парадоксальность этого утверждения, обновленный характер живого и любопытного мальчишки.

К концу этого двухнедельного путешествия в землянку вернулся совсем другой человек, по-новому воспринимающий этот мир и себя в этом мире, и он был благодарен за это росомахе, которая даже не подозревала о своей заслуге и все так же деловито шныряла по окрестностям в беспрестанных поисках добычи. Она-то с рождения жила в мире и согласии со всем, что составляло ее жизнь в этих таежных дебрях. Оказывается, надо было просто принимать этот мир таким, какой он есть, а не видеть в нем заранее врага, которого надо непременно победить. Он перестал убиваться по поводу своего положения и только с улыбкой говорил себе, когда несколько дней подряд беспрерывно шел снег или не везло в охоте и наступали полуголодные дни, старую, еще с Земли, поговорку: «Все пройдет, пройдет и это». Это не означало, что он вдруг стал этаким всепрощенцем, скорее он стал философом и все плохое стал воспринимать через призму спокойствия и даже где-то с юмором. Он по-прежнему радовался ясному морозному утру, радовался росомахе в ее очередное посещение после долгого похода и весело кувыркался с ней в снегу и не огорчался, когда силки оказывались пустыми. Просто он принял этот мир и мир принял его.

Так и прошла зима и мальчишка сам не заметил, как постепенно и вроде незаметно подошла весна. Вначале снег стал более плотным и влажным, потом по утрам пропали заморозки, постепенно пропала снежная шуба у деревьев и сугробы стали проседать и по утрам стали покрываться тонкой ледяной корочкой. А потом пропала росомаха. Ушла в очередной обход территории и не вернулась. Обычно она исчезала максимум недели на три, а тут прошло уже дней тридцать, а ее все не было, но он надеялся, что все с ней будет хорошо. Ему было трудно представить, что кто-то или что-то может ее остановить, если она захочет увидеть своего друга. Скорее всего, у нее появились какие-то дела, от которых она не может отказаться. Он не мог даже подумать, что кто-то может встать на пути свирепого и бесстрашного хищника и поэтому не сильно беспокоился. Мало ли дел у лесного зверя, когда вокруг творится такое. А творилось что-то невероятное и захватывающее дух. Лес вдруг очнулся от зимней спячки и как какой-то великан, который просыпаясь от крепкого сна издает различные звуки, так и он вдруг разразился треском лопавшегося льда на речке, звоном многочисленных ручьев, скрипом оттаивающих деревьев и птичьим гомоном. За какие-то две недели тайга вдруг преобразилась. Все вокруг оживало, бегало, пищало и орало. За каких-то десять дней снег растаял без следа впитавшись в землю, жадно поглощавшую животворную влагу и почти сразу ответившую молодой нежной порослью. Деревья казалось гудели от распиравших их стволы соков и тоже со скоростью одевались в светло-зеленые наряды. А тут еще добавили праздника веселые весенние дожди, которые казалось смывали весь негатив голодных зимних месяцев. Приход весны оказался буйным и размашистым.

На это время мальчишка спрятался в землянке, подъедая все свои зимние припасы, перетащив их в свое жилище. Благо, что оставалось в погребке совсем ничего. Единственное, что он сделал по хозяйству, то это углубил освободившийся погреб и сходил на речку. Казавшаяся летом тихая и смирная таежная речка была непохожей сама на себе. Разлившись в раза три шире себя обыкновенной, она превратилась в грозно рычащий поток воды, смешанный с грязью и всяким мусором, скопившимся за долгую зиму. Она несла все то, что до поры до времени было спрятано под снегом и сейчас ворчливо ворочала гнилыми ветками, прошлогодними листьями, изредка попадавшейся падалью и даже небольшими бревнами и валунами. Берега ее были загромождены кусками льда, все-таки по ночам было еще достаточно холодно, в тенистых местах еще встречался снег и лед не спешил таять. Он-то и был нужен мальчишке, который решил не терять удобного случая и соорудить себе ледник. Каждый кусок льда надо было обмыть в проточной воде, на своих санках отвезти к яме, уложить каждый кусок на дно, засыпать все это тонким слоем песка, а потом еще и перекрыть сухими ветками, желательно в несколько слоев. Хорошо еще, что речка обеспечила и бревнышками на любой вкус и размер. Потрудиться пришлось конкретно, надо было успеть пока лед не растаял под лучами солнца, которое с каждым днем становилось все жарче. Ледник получился на славу, а он окончательно засел в свое избушке, пережидая бурное время, выходя только по естественным надобностям и за березовым соком, для сбора которого еще зимой приготовил берестяные фляжки, сшитые еловыми корнями и обмазанные сосновой смолой. Вид у них был откровенно тяп-ляпистый, но влагу держали хорошо, а большего ему и не надо было.

Со временем зима окончательно уступила бурному напору весны, речка вошла в свои берега, а лес оделся в буйно играющую всеми оттенками зеленого листву. Казалось, что все обитатели леса повылазили из своих нор, берлог и логовищ и спешили откормиться на молодых травах Мальчишка тоже не терял времени даром и постоянно выходил в короткие однодневные походы, набирая еще нежные ростки одуванчика, крапивы, мясистой корейской травы, названия которой он не помнил, грибов и прочей растительности. После нескольких месяцев мясной диеты трава шла на «ура» и, пока она не набрала сил и не стала жесткой и несъедобной, надо было поторопиться. И он, не замечая времени, делал заготовки уже на следующий год, так как понял, что как бы он не любил мясо, но даже ему трудно изо дня в день питаться одними шашлыками. Занятый хозяйственными хлопотами, он уже позабыл о всех своих опасениях и страхах. Люди казались ему чем-то далеким и несбыточным, и он как-то уже свыкся с мыслью, что он один и даже стал считать это вполне естественным явлением.

Неизвестно, сколько еще времени пребывал бы в маленьком мирке своего одиночества, если бы цивилизация, образно говоря, сама не постучалась в его двери. Да и цивилизация то была? В тот знаменательный день он пошел проверить свои ловушки. Пройдя километров пять вышел к знакомой речке и пошел вдоль берега, внимательно оглядываясь. Все-таки вода рядом и мало ли кого могло принести на водопой. И тут на узкой песчаной полосе, он увидел четко отпечатавшийся человеческий след. Речка в этом месте сужалась и при желании взрослый человек мог вполне ее перепрыгнуть. На какой-то миг сердце замерло, а потом застучало с удвоенной силой. «Ну вот и люди» — мелькнула мысль. — «Что там подумал Робинзон Крузо, когда после стольких лет одиночества увидел человеческий след? Кажется, он испугался. Вот и мы не будем бросаться на шею первому попавшемуся аборигену». Немного обеспокоенный, огляделся вокруг. Лес вокруг спокойно шумел листвой. Иногда прорывался птичий пересвист, но ничего тревожного не ощущалось.

В этом месте лесная речка, и так-то не очень полноводная, сужалась и являлась естественным местом для того, кто хотел бы перейти речку, не замочив ног. Видно путник перепрыгнул через неширокий водный поток и попал прямо на прибрежный песок. В ямке следа уже скопилась вода, значит неизвестный ходок прошел здесь достаточно давно. Сам след был довольно бесформенным, видно нога была обута во что-то вроде мокасина, и достаточно большим, чтобы понять, что это был взрослый человек. Следующие следы уже скрывались в густой траве. И куда это он шел и откуда? Вот пойдешь по следу и уведет он тебя в какую-нибудь даль несусветную, куда охотник ушел на охоту и будешь как дурак метаться за ним, пока он не пойдет обратно. Или, если шел уже обратно, то приведет к жилищу, но, когда это будет, тоже неизвестно. Да и он не Дерсу Узала и сильно сомневался, что сможет пройти по следу не потеряв его. Конечно жизнь в лесу его многому научила и еще больше заставила вспомнить, например, как подкрадываться к дичи или ставить силки и ловушки, но читать следы как открытую книгу… Все, что мог он из своих знаний уже выжал и не думал, что сможет сделать больше.

Поэтому не стал лишний раз ворошить судьбу, а просто, отойдя в сторону от места переправы, но, чтобы она оставалась на виду, уселся в кустах, чтобы хорошенько все обдумать. Все, что он смог определить по отпечатку следа, это то, что, судя по размерам, прошел взрослый мужчина, если тут конечно не бродят женщины с размером ноги этак сорок пятым. Обут в мягкую обувь без каблуков. На большее его познаний следопыта не хватило. Слишком мало он знал о местной жизни, чтобы делать какие-то выводы. Ну разве, что он еще понял, это то, что человек знал куда шел. След был четкий, уверенный, прямой. Без поворотов, вихляний и остановок, свойственных заблудившемуся. Значит шел домой или в место, которое хорошо знал. И что с этим делать? В последнее время в череде тренировок и повседневных дел он как-то забыл, что в этом мире тоже живут люди и рано или поздно могут ему повстречаться. Он привык, что он один и не задумывался о встрече с себе подобными и даже не представлял, как ему себя вести и что говорить, если подобное случится. Но вот случилось, и он растерялся. Наверно с час сидел в кустах, на всякий случай спрятавшись получше, и раздумывая о том, что делать дальше. Ничего не добившись, кроме мурашек в отсидевших ногах, он в конце концов плюнув на все, решил, что проблемы будет решать по мере их поступления. Тайга большая и встретятся ли они еще раз — это бабушка надвое сказала.

Так и прошел день. Но точило его смутное беспокойство, и как не старался он выкинуть из головы дневное событие, но нет-нет, а вспоминался этот загадочный след. То ли беспокойный характер тому виной, то ли еще что, но даже ночью ему приснился этот бесформенный отпечаток. И этот отпечаток чужой подошвы рос, заполняя собой все пространство и начинал давить на него, невыносимой тяжестью, придавливая к земле и мешая дышать. Проснулся он среди ночи, задыхаясь и весь мокрый от пота. Сердце глухо колотилось в груди, а дыхание было таким тяжелым, словно он пробежал немеряное количество километров. Постепенно отдышался, но сон убежал напрочь. «Это чтож я впечатлительный такой, — подумал он. — Одиночество так влияет что ли? Вроде раньше такого не бывало. Или забыл, что значит быть молодым? Всего лишь след взрослого мужика, и пацан уже в панике — маленький и беззащитный, ну почти беззащитный, пацан. И что же это, если не страх?» Он прислушался к себе. Нет, страха не ощущалось. А то, что принял за страх — было лихорадочное возбуждение. Все-таки он в чужом мире и если с природой он уже вполне сжился, то как его встретит разумное население, ведь рано или поздно, но ему придется с ним встретиться? Насколько оно разумное? Что ему про него было известно? То, что умеют лепить глиняные миски и знают такую вещь, как ткань? Что это дает? Не получится ли так, что, выбежав с радостным криком к братьям по разуму, попадет прямо на праздничный стол в качестве главного блюда? Хотя, это он конечно перегибает палку, но наткнуться на нож вполне возможно. Даже в его родном цивилизованном мире такое вполне реально, а что же говорить про средневековье? Нет, в конце концов он же на самом деле не десятилетний пацан, чтоб кидаться на шею первому встречному гуманоиду, радостно раскрыв объятия. Или все-таки пацан, в всяком случае внешне? Он все еще иногда забывал про свой теперешний вид. А это значит, что он покажется легкой добычей для любого, кто захочет с ним разобраться по местным понятиям. Быть рабом или даже убитым совсем не хотелось. Так что в начале следует узнать, как можно больше, прежде, чем решится на встречу. Но осторожно. Тем более, зная себя, он предчувствовал, что снедающее любопытство просто не даст ему спокойно жить. Его прямо-таки пожирал зуд исследователя и подгонял как можно скорее разобраться с загадочным следом. Промаявшись почти полночи, он решил на следующий день еще раз сходить на место находки. Нет, идти по следу он не собирался, но подежурить некоторое время на месте находки было нужно, а там может еще что-нибудь в голову придет. После такого половинчатого решения так беспокоящего его вопроса, он наконец успокоился и заснул спокойно.

С утра пораньше он снарядился, как в дальний поход. Зимнюю парку он уже давно пересыпал мятой и скрутив в тюк, сложил под нары. Слишком уж жарко стало в ней ходить. Поэтому одел свою одежду из холстины и сверху легкий кожушок из волчьей шкуры. Подвесил к поясу, сплетенному из кожаных ремешков, ножны с остро наточенным ножом, взял с собой лук с пятью стрелами, больше у него не было, да и не нужно было, и прихватил две крепкие палки из чертова дерева сантиметров по семьдесят длиной, которые от постоянных занятий были отполированы его руками до блеска. Не забыл и свои тренировочные метательные ножи или скорее колышки, сделанные из того же чертова дерева. Толку от них он не ждал, но на всякий случай прихватил. Загрузил в сшитую из лосиной шкуры сумку кремень, без которого вообще никогда не выходил из дома, вяленую рыбу и две тушки рябчиков, запеченных накануне на углях. Вместо воды взял березового сока в продолговатом бурдюке, сделанном из шкуры, снятой чулком, с ноги того же лося. Помещалось там литра два, но даже если бы сок и кончился, на этот случай он не переживал. Хорошо изучив окрестности своего жилища, он знал где протекает речка и где бьют таежные ключи. В течение трех-четырех часов он мог дойти до любого из них. Плотно прикрыл дверцу в свою нору, добавочно замаскировав ее папоротником, и решительно отправился в путь.

До знакомого места добирался не торопясь, внимательно вслушиваясь и оглядываясь по сторонам. Поэтому на дорогу ушло немало времени, но он не торопился. В метрах пятидесяти от цели своего пути он остановился и еще раз внимательно огляделся. Тихонько шелестела листва и щебетали лесные пичужки. Обстановка вокруг просто навевала спокойствие и чувство безопасности. Он приглядел пару мест для наблюдения, расположенных в густых кустах лещины и в одном из них организовал себе лежку. Место было хорошо укрыто и даже не понадобилось дополнительной маскировки. Только выщипал немного листочков в кустах в виде узкой и длинной амбразуры, расположенной горизонтально. И только, когда наблюдательный пункт был готов, расположился поудобнее и устроил себе поздний завтрак. Неизвестно сколько придется ждать, и пока все тихо и спокойно, следовало побеспокоиться о собственном желудке. Весь богатый опыт из прошлой жизни говорил ему, что засада — дело такое, долгое и непредсказуемое. Придирчиво оглядел свое сегодняшнее меню. Выбор для человека, меню которого только недавно составляли одни грибы и щавелем с одуванчиками, ну соскучился он за зиму по растительной пище, был богатый — рыба или дичь. После недолгого колебания в жертву утреннему обжорству был принесен один из рябчиков.

Он настроился на долгое ожидание и с беспокойством думал о том, как и где будет добывать пропитание на третий день, когда его сухой паек придет к концу, и при этом как бы не наткнуться на нежелательных посетителей. Но все его страхи оказались беспочвенными, так как уже на следующий день, ближе к полудню, увидел того, кого так сильно ждал и к его изумлению визитеров оказалось гораздо больше одного. Он-то, увидев один след, соответственно ожидал увидеть одного человека, а жизнь преподнесла ему урок, что не стоит делать поспешных выводов только из одного факта.

Он насчитал четырнадцать немытых заросших рож. Толпа особей мужского пола ломилась через лес с таким шумом, что об их прибытии он узнал задолго до того, как увидел первого живого человека в этом мире. Что он мог про них сказать, бомжи они и в Африке бомжи, хорошо хоть, что внешне выглядел как обыкновенные мужики явно неухоженного вида, хотя некоторый налет цивилизации присутствовал. Не негры или, не дай бог, какие-нибудь орки с эльфами, что уже радовало. Легче будет в будущем найти общий язык. Хотя, глядя на них, мальчишка сомневался, что ему вообще захочется иметь с ними какие-нибудь дела. Бородатые грязные рожи. Одеты в такие же как у него холщовые штаны и рубахи разной степени потертости и поношести. Кое-кто накинул на плечи старые вытертые меховые безрукавки без пуговиц. Обувь самая различная, от какого-то подобия лаптей до высоких сапог и у всех головные уборы, похожие на простые колпаки из той же холстины или шапки из кожи. И все были вооружены. Впрочем, назвать все эти дубинки и примитивные копья, которые представляли из себя просто заточенные и обожженные на костре колья, оружием у него не повернулся бы язык. Можно было подумать, что он вообще попал в каменный век, если бы в боевые части дубинок не были вбиты грубые железные штыри, а некоторые из копий не блестели металлическими наконечниками, даже на вид плохо откованными из дрянного железа. Только у двоих из всей банды, а то, что это банда, а не просто толпа любителей погулять по лесу, сомнений у мальчишки не вызывало, имелось что-то наподобие то ли очень больших ножей, то ли коротких, сантиметров по шестьдесят, мечей. Все были подпоясаны кушаками или поясами, за которых были заткнуты простые берестяные ножны, из которых торчали невзрачные деревянные рукоятки ножей, а у троих были заткнуты за пояс топорики наподобие томагавков, но с более широким лезвием. И лишь у одного, здоровенного, заросшего черной бородой по самые глаза, мужика висели на поясе ножны из тисненной кожи и из них торчала рукоять какого-то холодного оружия, сделанная из какой-то кости. То ли кинжал, то ли еще что-то, но явно вещь статусная, подороже, чем у других.

«Видимо, атаман всего этого лесного воинства любителей природы, — подумал он, — а нож, это показатель. Вон и рубаха на нем хоть и из холста, но крашенная в красный цвет.»

Увидев, как подойдя к речке, бородач властно поднял руку, и вся толпа послушно остановилась, мальчишка в этом убедился: «Точно главарь. И кто же такие будете, ребятки? Чьи вы, хлопцы, будете?»

Пока банда, а по-другому у него язык не поворачивался их назвать, располагалась на берегу речки, он, внимательно в них вглядываясь, анализировал свои впечатления. Не соврал горбоносый, судя по внешнему виду и оружию этих вояк, на дворе точно раннее средневековье. Сами мужики — явно непрофессиональные военные, а простые романтики большой дороги. Ни строя, хоть какого-нибудь, ни оружия нормального, ни доспехов достойных. А уж про дисциплину и говорить нечего. Даже учитывая, что попал он куда-то в средние века, то все равно не представлял себе так плохо снаряженную и вооруженную строевую часть. Впрочем, он не считал себя великим знатоком по средним векам, тем более чужого мира, поэтому решил подождать и посмотреть.

Тем временем толпа непонятных мужиков вольготно расположилась на бережке и устроила перекус. Судя по всему, ели жаренное на костре мясо, приготовленное ранее, что-то похожее на хлеб и естественно зелень, начало лета все-таки. Увидев в руках атамана большую, темно-серую с коричневым оттенком ноздреватую ковригу, мальчишка сглотнул слюну. Хлеба в этом мире ему еще пробовать не доводилось. А хотелось. Он еще раз сглотнул набежавшую слюну. Ничего, все еще впереди. Люди в этом мире есть и века, судя по вооружению банды, очень даже «средние». Еще бы язык понять. Слишком далеко от них он расположился, перестраховался, и если до него что-то и доносилось, то только отельные фразы, которые у него никак не получалось идентифицировать. Но он не переживал, все еще впереди. Тем более первый контакт есть. Правда односторонний, но он не собирался кричать о себе на всю тайгу, не зная, чего ожидать от незнакомцев. Тем более, глядя на их разбойничьи рожи.

А «разбойничьи рожи» покончили с обедом и не торопясь, по-прежнему толпой, переправились через не глубокую речку. Ну да, это ему тут по пояс, а этим едва по колено будет, только некоторые сняли сапоги и лапти. Перейдя брод, толпа направилась дальше по своим делам, а он, переждав некоторое время, выбрался из кустов и подошел к месту кратковременной стоянки. Быстрый осмотр стоянки много информации не принес. Видно мужики попались бедноватые и не перегруженные личным имуществом. Нашлось только куча обглоданных костей, которые на какое-то мгновение напрягли его, но нет, подозрения оказались беспочвенными и кости были не человечьи. Еще валялась партия изношенных лаптей. Видно кто-то сменил обувь. Лапти выглядели точно так же, как у его, давно уже сношенные и оставленные в прошлом, только размером побольше. Сам он их давно уже не носил, заменив на примитивные поршни из кое как выделанных заячьих шкурок. Вот и все. Но некоторые его подозрения они все же развеяли. Осталось только выяснить, куда и зачем же все-таки это общество любителей дикой природы направлялись. Зверь на такую большую толпу не нападет, сами они людей судя по всему не боялись, за отсутствием таковых, и поэтому шли без опаски, шумно и не таясь. Даже не выставили охранения. Поэтому ему было не трудно следовать за ними, приняв самые примитивные меры предосторожности, отстав метров на сто. Потерять их он не боялся, следов они оставляли множество, да и шумели так, что ориентироваться можно было только на слух.

Так они и шли до самого вечера. Ближе к вечеру, еще засветло, толпа остановилась на ночлег. Почему он так решил? Так человек пять пошли по дрова, а остальные стали рубить ветки, устраивая лежанки. Увидев, как разжигаются костры, он тоже решил основательно отдохнуть и отошел подальше. Лес уже стал для него, как родной дом, поэтому он не стал искать какое-нибудь хорошо укрытое убежище, а просто выбрал удобное развесистое дерево. Неподалеку нашелся таежный ключ с холодной родниковой водой. От души напился, поужинал остатками рябчиков и заночевал в кроне облюбованного дуба, привычно оборудовав из ветвей что-то вроде гамака.

Встал рано, когда еще робко и несмело защебетали первые утренние птахи. Утро выдалось росистым, что предвещало жаркий солнечный день. Поэтому, после недолгого раздумья, решил не торопиться, да и куда банде деться, всяко не каждому хочется переться по пояс в холодной росе. А найти их по следу — куда как проще. Благо след этот не нашел бы только полностью слепой и глухой, а он этим не страдал. Заблудиться он не боялся. Чувство направления у него было отменным, в чем успел убедиться, когда уходил на охоту или просто на обследование местности. Бывало пропадал вдали от своего жилища по трое-четверо суток, а то и больше и всегда возвращался обратно. Главное — внимательно отслеживать и запоминать приметы окружающей его местности, что у него после первого же месяца практики стало получаться автоматически.

Поэтому протер лицо утренней росой и пошел на охоту. Ничего, что роса еще не ушла и он сразу оказался мокрым по самые плечи. Это только первые пять минут неприятно и холодно, зато потом, словно утренний холодный душ, освежает и бодрит. Тем более рубаха он снял и, скатав в валик, одел на голову, соорудив подобие чалмы. Уже где-то через час ему удалось подстрелить из лука очередного рябчика. Тот подпустил охотника метров на пятнадцать. По-видимому, в этих глухих местах человек хоть и считался опасным хищником, но довольно редким и тем более никто не ожидал лука со стрелами. Поэтому местная дичь подпускала охотника довольно близко, а для мальчишки дистанции выстрела метров в двадцать вполне хватало. Осторожные улетали, едва его завидев, а тупые и глупые, уверенные в своей безопасности, подпускали чуть ли не вплотную. Наскоро ощипав птицу и выпотрошив, опалил остатки пуха на костре, а затем, натерев солью, зажарил на образовавшихся углях. Рябчик оказался из глупых, но вкусным. С найденной тут же черемшой завтрак получился достаточно съедобным и сытным. Конечно, не ресторан, но вполне достойно. При чем порция хоть и оказалась великовата, но он умял ее всю. Что поделаешь, молодой, даже скорее детский, растущий организм и активная жизнь на природе давали такой эффект, что есть ему хотелось всегда. За полчаса покончив с завтраком, он решил, что пора заняться и шайкой. А как еще назвать толпу заросших мужиков самого бандитского вида? Пока не доказано обратного, банда она и есть банда.

Роса уже ушла легким туманом, сменившись духотой, которая к обеду превратится в жаркое марево. Трава подсохла и стала издавать цветочный духмяный аромат, который на какое-то время будет забивать все запахи. Пора идти. Собрав снаряжение и надев рубаху, он легким шагом двинулся в сторону, где по всем его прикидкам находилась банда. Те уже снялись с места и ушли, видно намереваясь с утра по холодку пройти побольше. Так что, он не спеша обследовал покинутую стоянку, не нашел ничего нового и не спеша отправился вслед за ними. В поле видимости бандитов не появлялся. Ему вполне хватало оставшихся следов. Идти было скучно. Мужики были предсказуемы, как расписание движения немецких поездов. Шли и шли себе по прямой. Но внимательности и бдительности он не терял, что и помогло ему подстрелить зайца. Тот, видимо напуганный шумной толпой, затаился, переждал и затем, решив, что опасность удалилась, вылез на белый свет и нарвался на стрелу. Готовить зверушку он не стал. Просто, как носок, содрал шкурку, вытащил потроха, порубил тушку на куски, подсолил и, завернув в лопухи, положил в походную сумку. Как сложится день неизвестно и запас пищи не будет лишним. Затем вернулся к своим «баранам». Грязным и бородатым.

За то время, что он занимался зайцем, банда ушла далеко вперед. Поэтому ему пришлось поднажать, чтобы их догнать. Время близилось к полудню и солнце уже во всю начало припекать. Тут еще всякая таежная гнусь, от комаров до оводов. Одни нападали, когда он скрывался в тенистом сумраке под кронами деревьев, другие во время переходов через залитые солнцем лесные полянки. Как бы там не было, но время шло, и он думал, что вот-вот нагонит банду. Так далеко от своего жилища в эту сторону он еще не отходил. Места были совершенно незнакомыми. Поэтому небольшая речушка, или вернее ручей, оказалась для него приятным сюрпризом. Напиться холодной ключевой водой, что может быть приятнее в жаркий полуденный зной. Напившись, он на минутку присел послушать окружающий его лес. Щебетали птахи, где-то вдалеке стучал дятел, налетающий временами легкий ветерок шевелил кроны деревьев, создавая фон. В такие минуты ему казалось, что он на земле в своем далеком детстве. Если еще закрыть глаза и не видеть иногда попадавшиеся на глаза не привычные, не поземному высокие деревья с листьями-лопухами. Хотя за последнее он привык уже к незнакомому виду некоторый растений. Тем более то там, то здесь торчали вполне себе земные дубы и березы.

Он вслушался, что-то его насторожило. Нет, не показалось. Далекие, едва слышимые крики в той стороне, куда ушли бандиты. Это что же он пропустил, пока занимался добыванием хлеба насущного? Быстренько, легким бесшумным бегом стал перемещаться к месту источника криков. Когда шум уже был ясно различим, судя по громкости оставалось метров сто, он остановился и поискал глазами то, что ему было нужно. Высокое дерево росло неподалеку и взобраться на него совсем не составляло труда. Какому мальчишке не нравится лазить на деревья, а он в настоящее время уже совсем сжился со своим новым телом и вел себя соответственно и испытал настоящее удовольствие от своей ловкости, когда быстро и споро оказался на высоте. Обзор был не очень хорош, но ему повезло, что дерево, на которое он залез, оказалось возле самой то ли просеки, то ли дороги. Поэтому только несколько высоких кустов мешали смотреть вдоль свободного пространства, где в метрах пятидесяти впереди разворачивалась лесная драма. А там пять телег, загруженных под завязку, окружили его давние знакомцы. Дело видимо шло к концу. Разбойники, а по — другому он уже никак их назвать не мог, весело переговариваясь столпились у нагруженных возов. Немногочисленные защитники, человек десять не больше, уже не могли помешать этому, так как лежали мертвыми. То ли не ожидали они такой большой банды, то ли еще что. Да и были они судя по всему простыми мужиками, а никак не воинами и все их оружие составляли такие же подобия копий, как и у нападавших.

Только один еще стоял возле последней задней телеги, но и его дни были уже сочтены, потому что голова его была залита кровью, а правая рука была почти перерублена и висела только благодаря лоскуту недорубленной кожи, а сам он стоял, шатавшись и вряд ли что-то соображая. Вокруг него столпилась небольшая толпа бандитов во главе с атаманом. Главарь что-то спрашивал у раненого, издевательски кривя губы. Из-за расстояния мальчик ничего не мог расслышать, да и если бы и расслышал, то все равно не смог бы понять. Допрашиваемый молчал, только покачивался, смотря на атамана затуманенными от боли глазами, кажется, даже не понимая, чего от него хотят. И вдруг он плюнул прямо в лицо атаману вязкой кровавой слюной. Плевок попал точно в глаз, заставив атамана взреветь от ярости. Вытирая плевок левой рукой и что-то злобно рыча, он суетливо и нервно нащупывал другой рукой клинок на поясе. Блеснуло полоска железа и голова последнего защитника каравана откинулась назад, открывая всем жуткое подобие улыбки на взрезанном горле. Атаман рыча склонился над еще подрагивающим трупом и затем, наступив на него ногой, выпрямился и прокричал что-то гневное, указывая на зарубленного им мужика окровавленным мечом. Толпа одобрительно взревела, потрясая копьями и дубинками.

И тут раздался пронзительный женский крик. Из последней телеги двое разбойников выволокли бешено сопротивляющуюся женщину. Хохоча и ругаясь, они потащили ее к обочине с вполне понятной целью, причем их намерения, не особенно напрягаясь, можно было прочитать на их лицах. Потому, что, бросив ее на землю, один разбойник влепил ей пару тяжелых оплеух, отчего женщина притихла, сел на нее верхом и стал рвать на ней рубаху, а другой, радостно и похабно скалясь, стал развязывать веревочку на своих штанах. Вдруг тот, что играл роль наездника, вскрикнул, выпрямился на своей жертве и так же неестественно прямо повалился набок. Его живот с левой стороны тут же окрасился красным, а женщина, вырвавшись из-под него, рванула к кустам вдоль дороги. На какой-то миг все оцепенели от неожиданности. Но тут опомнился второй насильник и его дубинка, кинутая твердой рукой, настигла свою жертву, попав ей точно в голову. Женщина, даже не вскрикнув, как подкошенная упала. Кровь сразу же залила ей лицо. Разбойник подошел к ней, посмотрел на окровавленное лицо, носком ноги качнул безжизненно послушную голову влево-вправо и затем с чувством выругавшись, вытащил свой нож и не глядя ткнул куда-то в грудь. Женщина даже не шелохнулась. Разбойник, вздохнув, видимо сожалея об упущенных возможностях, еще раз ругнулся, огляделся, подобрал что-то похожее на кинжал, выпавший из руки женщины, и уже не оглядываясь пошел к основной толпе, которая, не смотря на происшедшее, во всю потрошила телеги. Только несколько человек насмешливо бросили пару фраз, на что разбойник только досадливо махнул рукой. Затем подошел к своему товарищу, который лежал на траве, скорчившись и зажав свою рану. Может он стонал, но из-за расстояния мальчишка ничего не слышал. Только увидел, как убийца склонился над ним, видимо разглядывая рану, что-то спросил, а затем махнул рукой. И без слов все было понятно. Больше никто внимания на издыхающего разбойника не обратил, да и подошедший, оставив его доходить самому, поспешил к телегам, которые увлеченно потрошили остальные.

— Блин! И здесь рэкетиры и бандиты. Осталось дождаться только оборотней в погонах и продажного губернатора. И что за существа такие — люди? В рай закинь и там найдут кучу дерьма и в ней жить будут. — покачал головой мальчик.

Чувствовалось, что грабеж для банды — дело привычное. Они быстро и споро перегрузили барахло с возов на выпряженных лошадей, а что не поместилось во вьюки, похватали на руки, подобрали все, что валялось на земле, не погнушались содрать и одежду с мертвецов, не тронув только убитую женщину, незачем мужикам разорванная рубаха и длинная поношенная юбка, и, прихватив труп своего неудачливого товарища, быстро скрылись в придорожных кустах, оставив только пустые телеги и голые окровавленные тела.

 

Глава 5

С дерева мальчишка спускался задумчивый. Что же это за мир такой? Судя по всему, спокойной жизни ему здесь не будет. Он конечно думал о том, что ему рано или поздно встретятся люди и ему придется доказывать свое право на сладкую жизнь, чтобы урвать свой кусочек счастья, но также понимал, что счастье по тому, как он себе его представлял, будет не совсем соответствовать тому, как его воспринимают окружающие и был готов за него побороться, в чем-то уступив и чем-то пожертвовав. В человеческий альтруизм и миролюбие он ни капельки не верил, жизнь его убедила, что чаще всего счастье одного строится на несчастье другого, а то бывает и просто сосед радуется, что в соседний дом пришло какое-нибудь горе. На людях-то еще утрут лицемерную слезу, но потом где-нибудь на кухне, когда вокруг будут только свои, перетряхнут все грязное исподнее пострадавшего. И самому-то с этого прибыли никакой, просто радуется и злорадствует потому, что кому-то другому плохо. Но мальчишку такое отношение к собственной жизни совершенно не устраивало.

Когда-то его смешила и в то же время немного раздражала где-то вычитанная фраза «Счастья всем и даром». Разное оно у всех — счастье-то и каждый представляет его по-своему, но в любом случае не верил он, что можно получить его даром. Платить придется в любом случае и хорошо, если плата не превысит все мыслимые и немыслимые пределы.

Но такие мысли посещали его редко и как-то отвлеченно. Когда еще эта борьба начнется. Но проблема-то встала перед ним уже сейчас. И тут вопрос уже не о счастье, а о простом человеколюбии. С одной стороны, ему вроде бы должно быть все равно, кто ему эти ограбленные и убитые? Но с другой стороны, стать свидетелем такого безобразия и оставить это без последствий… Как-то это не по-человечески будет. Да и разбойники, это ведь не только ценный мех, но и два-три килограмма… Мальчишка помотал головой, все-то ему шуточки. Он-то думал, что чувство юмора у него атрофировалось годам к шестидесяти, а тут прямо лезет из него смех там, где и смешного-то нет. Вот огреет его какой-нибудь дядя разбойник дубинкой по дурной голове, вот он-то посмеется. А с другой стороны, ведь эти местные гоп-стопники и вправду одеты в одежду из материи, а ему так надоело ходить в вонючих, плохо выделанных шкурах. Как в люди выходить в таком облачении? А время кажется подошло, одиночество в диком лесу кажется излечило его от прежней мизантропии. Может эти разбойники и есть тот самый «рояль», который он так ждал? А что? У разбойников и одежда какая-никакая есть, и оружием он разживется, а может у них и капитал какой-нибудь найдется? Нет, он не собирался выходить к ним или тем более присоединяться к ним. О таком варианте он даже не думал. Что случается со свидетелями их деяний он уже видел. Нет уж, он займется экспроприацией и к черту человеколюбие. Может это и не подарок от неизвестного благодетеля, но упускать такой шанс прибарахлиться он не собирался.

Но тогда придется ему заявить о себе, а ведь тогда кому-то может и не понравиться ни он сам, ни его образ жизни, да еще и заинтересуются, откуда он такой хороший взялся. А он-то даже толком ответить не сможет и вообще не знает, что сказать. Так что лучше заранее этим озаботиться, а то решения здесь принимаются быстро и решительно, пока будешь доказывать, что твое видение жизни наиболее правильное, можно и без головы остаться. Люди здесь простые и проблемы тоже решают просто и незатейливо. Кто сильнее, или у кого есть остро заточенная железка, тот и прав. Прямо, как у него на Родине в девяностые годы. Вон доказательство валяется с перерезанным горлом. Но разбойники его конечно удивили. Как-то отвык он от того, чтобы так легко, походя убивали людей. Нет, смерть он конечно видел, даже поучаствовал в одной войне, но все-таки, все-таки… Надо, надо срочно усилить тренировки. А то встретятся вот такие же простые ребята и даже имени не спросят. Да и вообще, что за отморозки. Трупы не убрали, следов — куча и при желании виновников можно найти, не прилагая к этому особых усилий. Они тут что, совсем ничего не боятся? Или тут бояться некого, или они напрочь на всю голову отмороженные. Край непуганых идиотов. Но надо привыкать, ему здесь жить и если здесь такие нравы, то придется и ему стать таким же. Очень уж он не хотел терять свою новую жизнь.

Так, раздумывая о своей дальнейшей жизни, с учетом новых факторов, он дождался, пока стихнет шум от удаляющихся разбойников и выбрался на дорогу. Хотя это наверно громко сказано, дорога. Скорее это была просто просека, прорубленная в лесу, чтобы не вилять вокруг деревьев. Стараясь не смотреть на трупы, насмотрелся в свое время, обыскал все телеги. Но не нашел ничего, кроме охапок сена, устилавших дно повозок и несколько тряпок, застиранных чуть ли не до дыр. Разбойники хорошо постарались, экспроприируя чужую собственность. Только в одной телеге, в самом углу под слежавшимся там сеном попалось что вроде кожаного мешочка, перевязанного тонкой веревочкой и каким-то образом не замеченного грабителями. В мешочке оказались деньги. В том, что ему попалось местное платежно-покупное средство он не сомневался. А чем еще могли оказаться тонкие неровные овалы из меди и серебра, величиной с два его ногтя, на которых с одной стороны был грубо отштампован какой-то знак, скорее всего номинал монетки. Вторая сторона было пустая. Примитив. Медных было сто десять штук, а серебряных семь. Это много или мало? Надо бы как-то узнать их покупательную способность.

Зачем здесь какие-то бесформенные тряпки, на которые не польстились даже бандиты, он не понял. Видно их постелили, что бы сено не лезло во все дырки на одежде. Бандитам они оказались не нужны и не представляли для них никакой ценности, а он захомячил несколько штук. Ему в хозяйстве все пригодится. В его положении грех было бы брезговать любой мелочью.

Так, мародерствуя, он потихоньку добрался до последней телеги и стал ворошить в ней сено, в надежде найти что-нибудь полезное, как услышал негромкий стон. Голос был до того слаб и жалостен, что он не испугался. Но все-таки развернулся, настороженно направив копье в сторону звука. Не понял, тут что еще кто-то живой? Оказалось, что таки — да. Стонала как раз та самая женщина, убитая последней. Как оказалось, не совсем убитой, а всего лишь раненной, при чем не очень серьезно. Один раз в далекой юности он тоже получил по голове, правда не знал, чем — били сзади, но наверняка чем-то вроде штакетины, потому что кожу на голове раскроили тогда знатно, и помнил, сколько тогда было крови, хотя сам чувствовал себя вполне сносно. Даже в горячке драки бегал и кого-то бил, хотя голова и кружилась, как после стакана с портвейном. Здесь было что-то похожее. Удар дубинкой скользнул по черепу, содрал кусочек кожи, вызвав обильное кровотечение и залил лицо кровью, создав иллюзию серьезной раны, ну и оглушил вполне качественно. Нож, которым разбойник добивал потерявшую сознание женщину, вроде проникнул довольно глубоко, но на самом деле лишь скользнул по ребру и ушел вбок, проникнув только под кожу и нанеся лишь поверхностное ранение, что не было видно под широкой рубахой. Правда вызвав при этом довольно обильное кровотечение. Так что, единственное, что несло серьезную угрозу, это потеря крови, так как натекло ее изрядно. И что тут делать?

Он уже стал забывать про свой мир, в котором существовало антишоковые и обезболивающее препараты, антибиотики и многое другое, чего не замечаешь, когда оно есть и без чего так трудно, когда его нет. А тут даже простым бинтом не пахнет. Единственное, что он смог сделать, это сбегать к ручью и, намочив снятую рубаху и самые крупные обрывки тряпок, обтереть раненную от крови. Заодно промыть раны и остановить кровотечение, налепив на них подорожник, которого было в изобилии на обочинах просеки и нарвав из тряпок некое подобие бинтов, сделать примитивную перевязку. Лицо женщины, когда он отмыл его от крови и грязи, оказалось довольно миловидным, с высокими скулами и четко очерченными губами небольшого рта. Немного раскосая, но явные европеоидные черты лица. Ростом невысокая, сантиметров сто шестьдесят. На первый взгляд ей было лет тридцать пять-сорок. Но он мог и ошибаться. Очень старило ее страдальческое выражение лица, да и ранние морщинки и горькая складка у губ не прибавляли ей молодости. Почему он решил, что морщинки ранние? Так тело, которое ему пришлось оголить до пояса, чтобы добраться до раны на груди, никак не соответствовало лицу. Кожа было гладкой и упругой, и в отличие от загорелых лица и рук, молочно белой. Грудь хоть и небольшой, но соски, несмотря на общее состояние тела, торчали задорно и вызывающе. Забывшись, он задумчиво смотрел на открывшуюся ему красоту, как на картину в музее. Впрочем, ни что в детском тельце и не шевельнулось.

— Эх, был бы я помоложе, — затем посмотрел на свои детские руки, почесал затылок, вздохнул и, явно смеясь над собой, добавил, — или постарше… И что теперь с тобой делать, красавица?

Красавица не отвечала. Лишь тихо вздымалась грудь и иногда, сквозь плотно сжатые зубы, доносился едва слышимый стон. Пока она была без сознания, он еще раз сбегал к ручью и прополоскал от крови и грязи рубаху и тряпки. Не став ждать, когда они просохнут, сразу же натянул мокрую рубаху. Высохнет на теле, благо стояла послеполуденная жара. Вернувшись к раненой, оттащил ее от просеки в кусты, что бы не было видно с дороги, а то, кто его знает, вдруг кто-нибудь из разбойников вернется чего-нибудь позабыв. Или по дороге еще кто пройдет и неизвестно, как он отнесется к симпатичной, находящейся без сознания, женщине и мальчику рядом с ней. Может тут по дороге бандиты так и рыщут стаями в стремлении доставить проблемы храбрым, но таким одиноким мальчикам.

Затем, оставив раненую, отошел подальше, метров на сто от просеки, выбрал хорошо укрытое место в густых кустах и стал строить шалаш. Ничего сложного. Натренировался за столько времени одиночества, когда уходил от своего жилища на три-четыре недели. Ночевать на деревьях было довольно хлопотно, да и к лесу привык и уже не шарахался от каждого куста, поэтому уже давно и перешел на наземный образ жизни. Не мартышка же в конце концов и пока жалеть о таком решении не приходилось. Если бы еще не мыши. Но от них у него был комок росомашьей шерсти, смоченной ее мочой и которую он счесал с Машки еще по весне. И ей приятно и ему польза. Оказывается, мыши боялись запаха росомахи как огня, впрочем, а кто бы не боялся? И он бы он наверно побаивался, если бы обладал таким обонянием, как у лесных зверушек, но бог миловал.

Поэтому собрать шалаш было для него плевым делом. Четыре кола в землю, попарно наклоненных друг к другу и связанных между собой верхушками, соединяющая их перекладина, две поперечины по бокам и обвязать всю эту конструкцию тонкими гибкими ветками. Вот и все, осталось только наложить и прикрепить разлапистые ветки. Вся работа заняла чуть более четырех часов. Строение получилось невысоким, высотой с метр и длиной метра два. Вполне достаточно для одного некрупного человека и вкупе с ним одного совсем мелкого мальчишки.

Чтобы перетащить раненую пришлось, используя опять же колья и ветки, сделать волокушу, на что ушло времени чуть ли не больше, чем на постройку шалаша. Волокуша получилась неказистая, но крепкая. На один раз перетащить нетяжелого человека на двести метров хватит, а большего ему и не надо. Затем дело дошло и до самой раненой. Женщина еще не пришла в себя и перевалить ее на самопальные носилки большого труда не составило. Но вот тащить ее… Если бы по льду, да на санках… Оказалось, что силы в нем уже достаточно, но сам груз уж очень неудобен. Упираясь как старая лошадь на целине с непослушным плугом, он, негромко матерясь, поворачиваясь к волокуше то передом, то задом, все же кое как дотащился до шалаша. Подхватив женщину под мышки, заволок ее в укрытие и положил на заранее заготовленное ложе из сена, набранного из телег. Устроив ее, он наконец сел передохнуть. Надо было обдумать текущие дела и решить, что делать дальше.

Впрочем, все лежало на поверхности и выбирать особо было не из чего. Первым делом — раненая. Пока не встанет на ноги, придется находиться рядом. Раны были не очень серьезные, и можно было ожидать, что она вскоре придет в себя. А то очнется в его отсутствие, раненая, в незнакомом месте, испугается и уползет — ищи ее потом по кустам. Так что подождать, познакомиться, а затем уже можно ненадолго отлучаться. Кроме того, следовало подумать о пропитании. Впрочем, это не так срочно. Имеющейся еды хватит минимум на двое суток, а за это время он надеялся, что все вопросы с пациенткой решатся. Так что два-три дня пройдут спокойно, но зато потом события пойдут вскачь. Первым делом следует переместить женщину в свое убежище. В шалаше можно переночевать, но как долговременное жилище она не годилось. Затем обязательно найти логово разбойников и как-то решить вопрос об их сосуществовании. Он не собирался терпеть такое соседство и ходить постоянно оглядываясь и боясь, как бы их пути не пересеклись. Как он решит этот вопрос, это дело будущего, когда посмотрит на их логово.

Плюс более мелкие, но от того не менее важные, проблемы. Например, надо подумать о более серьезном вооружении. А то один короткий меч, нож, тупые, с деревянными наконечниками стрелы к луку и самодельное копье — это явно не то оружие, с которым можно выйти на бой с бандой, пусть даже и вооруженными лишь дубинками. Тот самый случай, когда размер имеет значение, ну и количество оппонентов тоже играло роль. Да и над тактикой следует хорошо подумать. Вызывать на честную схватку шайку разбойников в полтора десятка мужиков… Столько самомнения у него не было. Раньше иногда думал о том, что будет он делать при встрече с аборигенами, но происходило это как-то отвлеченно, без конкретной привязки к месту и времени, да и повода как-то не было. И вот теперь повод появился, да еще какой! Кто же знал, что в этом лесу существуют бандиты. Он крепко задумался, стараясь разложить все в голове по первоочередности и тут его раздумья прервал тихий голос.

— Ди нот? — он замер, затем плавно развернулся в сторону голоса. Оказывается, пока он витал в облаках, женщина очнулась и теперь смотрела на него. И кажется, судя по интонации, что-то спросила. Но что? В свое время ему пришлось по вращаться в определенный кругах, и он даже мог поддержать разговор на английском, немецком и итальянском языках, правда на бытовом уровне. И даже мог провозгласить пару лозунгов на испанском, но что сказала эта женщина он не понял. Тон вопросительный и сквозит в слабом голосе малая толика удивления. Глаза у нее оказались большие и миндалевидные, необычного светло-карего, почти желтого оттенка и было в них какое-то непонятное выражение, то ли опаски, то ли ожидания чего-то. В голове мелькнуло: «Как у тигра глазки-то. Не напугать бы, главное — не делать резких движений». Но видимо женщина была не из пугливых, потому что, приподнявшись на локте, она что-то спросила требовательным и отнюдь не пугливым голосом. Ну правильно вообще-то, кого он мог напугать в своем нынешнем теперешнем возрасте, разве что зайца или рябчика. Мелкий он, мелкий. Совсем пацан.

А женщина волнуется, надо ее успокоить. Но говорить не стоит, а то сразу возникает много лишних вопросов: откуда какой-то мальчишка, живущий один в лесу, говорит на неизвестном языке, а что это за язык, а кто научил и тому подобное. А там недалеко и до вопросов: а где это говорят на таком языке, и где эта страна? Придется врать и врать. Ведь не рассказывать про то, что умер, что встретился с местным аналогом бога, что сам он старик… Неизвестно где он тогда окажется, то ли в подвалах местной инквизиции, если она тут есть, то ли в руках каких-нибудь местных фанатиков от науки и тогда его пустят на эксперименты, а то и вообще сочтут за сумасшедшего с полностью поехавшей крышей. И доказывай потом, что ты не верблюд. Нет уж, не надо ему такого счастья. Правда не нужна и даже опасна. А то скорее всего окажется в роли местного дурачка, над которым не посмеется только ленивый. Ему это надо? А так, притворимся, что ничего не помним, мол давно уже один, совсем один, в лесу живем, людей не видим, мхом обрастаем, пеньку молимся, потому и говорить не умеем. Потому и дикий, совсем дикий, однако. Ни языка, ни манер местных, вообще ничего. Поэтому — дикий, но ужасно добрый.

Он улыбнулся и успокаивающе приложил палец к ее губам. Затем показал на свой рот и извиняющие развел руки в стороны, потом показал на себя и быстро пробежал пальцами правой руки по ладони левой. Она поняла, замолчала и только смотрела, как он, выбрав самую чистую тряпочку, выбрался из шалаша. Снова пришлось бежать к ручью, благо хоть он был недалеко. Обратно прибежал, держа мокрую материю в горсточке ладоней, так, чтобы вода стекала медленнее. Потом, успокоив взволновавшуюся было женщину, стал аккуратно выжимать воду на ее пересохшие губы. Бегать пришлось еще два раза. Ну правильно, много ли воды можно принести в детских ладошках. Но наконец раненая напилась и уже улыбаясь опять что-то у него спросила. Он понял только вопросительный тон, но о чем был вопрос, сие осталось в глубокой тайне. Но расстраиваться не стал. Теперь у него был учитель и язык он рано или поздно выучит.

Скорее рано, была у него такая способность, и он был в ней уверен, так как у него была возможность в этом убедиться. Он вспомнил, как на заре своей бизнес-деятельности челночил. Страна тогда полным ходом шла к своему развалу, хотя этого еще никто не предвидел, а перед властной верхушкой стоял вопрос сохранения власти и ей было не до народу. И народ этим воспользовался. Открылись границы и визы выдавались всем желающим. Расплодилась целая сеть полукриминальных агентств и бюро путешествий, которые собирали толпы челноков в группы по тридцать-сорок человек и на свой страхи и риск отправляли за границу за вожделенным барахлом. Туда везли остатки советской роскоши, такие как утюги, кипятильники, фонарики и многое другое, что пока еще не ценилось у жителей еще Союза, но оказалось очень даже востребовано в странах бывшего соц. лагеря. Оттуда же тащили бубль-гум, джинсы, кроссовки, китайские халаты и прочее шмотье непонятно чьего производства и за это барахло люди, неизбалованные атрибутами роскошной западной жизни, платили деньги.

Союз тогда только начал разваливаться и подкожный жирок еще позволял людям держаться на плаву. Это был разгул не просто дикого, а бандитского капитализма. За год он объездил почти все страны бывшего Варшавского договора, пересаживаясь с поезда на поезд и убегая и прячась от рэкетиров под вагонами, выяснял отношения, вплоть до драк, на забугорных барахолках с конкурентами из других союзных республик, ночевал в каких-то притонах и ночлежках, в полглаза приглядывая за своими дешевыми шмотками, жрал что и как попало… Много чего было, можно было бы написать роман, но кому это интересно. Да сам такой бизнес просуществовал недолго. А потом акулы покрупнее, которые выросли из их же среды, поставили дело на широкую ногу и выдавили одиночек за борт. Впрочем, он не очень-то и огорчался, к тому времени у него уже было небольшое, но приносящее стабильный доход, дело. Но одно он помнил хорошо. Стоило ему прибыть на местный базар, будь то в Венгрии, Польше, Румынии или неважно в какой стране, и постоять за прилавком не больше часа, то этого ему было достаточно, чтобы пусть и ломано, отрывками, но заговорить на местном языке. Вполне достаточно, чтобы что-то купить или продать. И он такой был не один. Ведь на все давалось только пять дней: три дня на распродажу своего товара и два на закупку чужого. Видно стрессовая ситуация влияет так или еще что-то, но понять и применить самые обиходные слова по минимуму он мог уже через полчаса, а к концу торгового дня даже мог выдать, пусть коряво и не всегда к месту, целую фразу. Так что он надеялся, что прежнее умение его не покинуло.

А пока нужно было покормить раненую. Выбор был небогатым, но и его хватило с лишком. Он положил ей в рот кусочек рябчика, но ее, после вялого получасового жевания одного этого единственного кусочка, стошнило и видно было, что на это ушли все ее силы и она тихо и бесшумно опять провалилась в сон. Судя по симптомам, сотрясение мозга она все-таки получила. И чем ее кормить? Не жевать же за нее. Сварить бы бульончик, но единственная посуда осталась в его жилище. Надо идти в лес, может заодно на ходу какая мысль придет в голову, но как оставить женщину одну? Очнется одна и запаникует, а на что способна женщина в панике он знал из собственного опыта и мозги — это последнее, чем пользуется женский род в подобных случаях. Во всяком случае большинство. На что способна именно эта конкретная женщина он пока не знал, но рисковать не хотелось.

Пока решал, что делать дальше, собрал побольше хвороста, что бы хватило на время его отсутствия и разжег небольшой костерок возле входа в шалаш. Отгреб немного углей в сторону от костра, огородил парой плоских камней и, насадив куски зайчатины на приготовленные тут же шампуры из веток, уложил их на импровизированный мангал. Шашлык конечно вышел не кондиционный, но очень даже съедобный. Мясо, завернутое в лопухи и переложенное диким луком, протомившись в сумке пол дня, очень даже неплохо замариновалось. Правда куски были великоваты и мясо немного жестким, но зато сочным и ароматным и именно такое ему и нравилось. Ведь теперь у него были молодые острые зубы, а не вставная челюсть, которая то и дело норовила позорно выпасть. Да и с аппетитом было все в порядке, так как легкое чувство голода преследовало его всегда. Молодой растущий организм, да еще отягощенный постоянными тренировками и жизнью на свежем воздухе, постоянно требовал калории, которые тут же сжигал в топке своей жизнедеятельности.

В той жизни он питался в лучших ресторанах и, хотя в сущности не был привередливым, но положение обязывало, и он заказывал самые изысканные блюда, но по старой привычке относился к ним не как к шедевру кулинарии, а как к топливу для организма. Со стороны казалось, что он — старый избалованный и пресыщенный всем маразматик. А ему просто нравилась простая и сытная кухня его молодости и на все ресторанные изыски он смотрел как на неизбежное зло, сопутствующее его положению олигарха. Ну не нравились ему блюда, когда ешь и гадаешь: из чего же оно приготовлено? Сейчас же он вновь чувствовал вкус как к жизни, так и к еде. Ну а свежайшая дичь, замаринованная на лесных травах, да вприкуску с ароматным таежным воздухом — мало, что может быть вкуснее. Так сказать — экологически чистый продукт.

Мясо почти поспело и когда он взял на пробу один кусочек, то дало чистый сок без крови, который заполнил рот и вызвал довольное урчание желудка. Пора обедать, или скорее ужинать, так как за всеми хлопотами он и не заметил, что время уже склонялось к вечеру. Тут и раненая проснулась. Он услышал шебуршание в шалаше и заскочив туда, обнаружил, что женщина пытается встать. Ну это она явно рано еще. Кое как, где невнятным мычанием, где жестами, выяснилось, что она хочет в туалет. На минуту он растерялся, но немного подумав выбрал самый большой кусок материи, сложил его несколько раз и подсунул под нее. Ну а что делать? «Утки» у него не было, клеенки тоже, о памперсах оставалось только мечтать. Так что жестами предложив ей не стесняться, сам вышел из шалаша. Видимо нравы в этом мире были попроще, потому что уже через минут пять женщина позвала его и особо не чинясь подала ему мокрую тряпку. Он, тоже не кривя лицо, брезгливость он потерял еще в тринадцать лет в той жизни, когда пришлось ухаживать за больным отцом, взял тряпку и побежал к ручью. Там положил тряпку на мелководье, так, чтоб ее омывало слабое течение, придавил камнем, не хватало еще потерять ее, и так вещей никаких нет и сполоснул руки. К шалашу прибежал как раз, чтобы погрозить пальчиком раненой, которая вознамеривалась выползти из шалаша. Уложил ее обратно на ложе, успокаивающе погладил по плечу. Затем сбегал, сорвал пару лопухов, наложил на них готовый шашлык и с торжественным видом занес в шалаш.

Женщина улыбалась. Улыбка удивительным образом красила ее и делала моложе. Сейчас он не дал бы ей и тридцати лет. Даже неяркий румянец на, прежде бледных от кровопотери, щеках появился. Мясо пошло на «ура». Правда много она не съела, видно сказывалась еще слабость от ранения и легкое сотрясение мозга, но зато он оторвался по полной. Так что спать ложился с животом, вздувшимся, как барабан.

Утром, как только защебетали первые птахи, он уже проснулся. Прихватив с собой грязные тряпки и нож, с которым не расставался, сбегал к ручью и умылся до пояса. Вода с утра оказалась холодной, но зато взбодрила, так что захотелось бегать и орать просто без всякой цели. Он вообще заметил, что в последнее время ему постоянно хотелось что-то делать. Хоть что, но лишь бы не сидеть на одном месте без дела. Он подозревал, что таким образом из него выдавливалась старческая немощь, которая преследовала его к концу прежней жизни и сейчас, получив возможность активной физической деятельности, он просто отыгрывался за все годы бессилия. Но сильно над этим не задумывался, а просто наслаждался тем, что может без всяких ограничений бегать, прыгать и даже ходить колесом. Старик в его теле хорошо помнил, что это такое, передвигаться с помощью третьей ноги и на расстояние от кровати к стулу и он наслаждался всемогуществом своего тела, когда думаешь не о расстояниях, которые следует преодолеть, а о времени, которое будет потрачено. Его не просто все устраивало, он прямо питался подзабытыми ощущениями и по-детски радовался жизни. Многоопытный старческий ум, который иногда вступал в противоречие с физиологией мальчишки, только сейчас по-настоящему понял, как много он потерял вместе со своим детством в той жизни и в данном случае действовал в полной гармонии со своим новым тельцем.

Тряпку, что оставлял в воде вчера, быстрое течение прополоскало так, что ему оставалось только выжать ее и заложить новую порцию для стирки. Затем, немного походив по окрестностям, нашел подходящую березу и вырезал толстый кусок бересты. Обрезал края, чтобы получился прямоугольник, и сложив в нужных местах, собрал небольшую, примерно на пол-литра, коробку. Ничего сверхсложного, как будто работал с картоном. Конечно, требовалась некоторая сноровка, но уж чего-чего, а времени на овладение нужными навыками у него было много. Края скрепил сучками, расщепив их вдоль и связав тонкими остатками той же бересты. Не первый класс, но, чтобы таскать воду, пойдет. Немного протекает, но не критично. Подходя обратно к шалашу, на всякий случай засвистел какую-то мелодию, чтобы не встревожить женщину. Та уже проснулась и приветственно улыбалась. Подал ей туесок с водой. Для чего — объяснять было не надо. После умывания позавтракали остатками еды, что еще оставалась в его сумке. Затем как смог, мычанием и жестами, объяснил, что пора делать перевязку. Она, все так же улыбаясь и глядя на него с каким-то непонятным выражением глаз, молча улеглась поудобнее. Пришлось опять сбегать к лесной просеке, где нарвал свежих листьев подорожника. Промыл их остатками воды и приготовил к перевязке. Старые повязки заскорузли, все-таки материя была грубовата, но после того, как он хорошенько их намочил, слезли вполне приемлемо. Женщина только слегка поморщилась, когда он осторожно отдирал тряпки от самой раны. Она вообще оказалась очень терпеливой пациенткой, не капризничала и не требовала к себе какого-то особого отношения. Ну а ему было это только на руку. Оказывается, около года одиночества не прошли даром. И куда делся тот старый брезгливый мизантроп? Он не задумывался над этим, а просто радовался, что есть за кем поухаживать и с кем дружески помычать, так сказать пообщаться, пусть пока и на таком уровне.

Когда с перевязкой было покончено, он собрал все, запачканные кровью, тряпки, отнес к ручью и оставил в проточной воде отстирываться. Затем сел передохнуть. Вроде все дела, требующие неотложного внимания переделаны. Значит, что? А значит — время утренней тренировки. К своим занятиям он относился очень серьезно. Обязательная утренняя разминка часика на полтора-два и потом, после обеда уже настоящая тренировка с применением всех доступных ему средств. И, не смотря ни на какие внешние обстоятельства, он старался не отступать от своих правил. Мало того он каждый раз старался придумать что-то новое. Вот и в этот раз после метания ножей еще и покидал камни, стараясь попасть в тонкий ствол какого-то деревца. Камни-голыши, набранные в ручье, никак не хотели лететь в цель, попадая хорошо если один раз из десяти, но он не сдавался, раз за разом подбирая разлетевшиеся камушки и опять становясь на дистанцию. Он знал, что рано или поздно количество перейдет в качество. Знал еще с той, прошлой жизни.

Он помнил с какой неохотой каждый раз собирался на очередную тренировку, каким холодным и неуютным казался спортзал, устланный матами и как неохотно и тяжело давались необмятому телу первые шаги в беге, с которого начиналась каждая тренировка. Как через час воздух прогревался от нескольких десятков разгоряченных тел и тяжелый запах мужского пота забивал дыхание, когда раз за разом приходилось повторять очередной бросок, показанный тренером. И так изо дня в день тянулась эта каторга и только потому, чтобы доказать отцу, что он мужчина. А потом в какой-то момент, он и не заметил, как в предвкушении очередной тренировки радуется тело и сам он с нетерпением скучает и ожидает той неповторимой атмосферы борцовского зала, когда воздух уже не кажется спертым, а наоборот казалось все вокруг пронизано радостью от хорошо тренированного и послушного тела и удачно проведенного приема. И после тренировки хотелось прыгать и кричать, чувствуя, как играют под кожей мускулы и нерастраченные до конца силы так и прут наружу.

Поэтому он терпеливо занимался, иногда через «не могу», выжимая из своего слабосильного детского тельца последние усилия. Потому, что точно знал, чего хочет и какого результата следует ожидать. Закончив с утренней тренировкой, опять сбегал к ручью и сняв штаны, весь омылся, смывая честно наработанный трудовой пот. Предстояла охота и ему совсем не нужно было благоухать на весь лес. Вернулся к шалашу в хорошем настроении. Оказалось, не только он один в это прекрасное утро радовался жизни. Женщина встретила его, сидя у входа и улыбалась, подставляя лицо утренним, еще робким, но уже ласковым лучам солнца. Увидев его, что-то проговорила и для наглядности похлопала ладонью рядом с собой. Понятно, приглашает присесть. Ну чтож, не стоит отказываться, тем более и самому интересно. Надо же больше узнать о местных обычаях и нравах, да и с языком разобраться. Однако первый разговор вышел познавательным, но малоинформативным. Женщина ткнула в него пальцем и с надеждой в глазах вопросительным тоном явно спрашивала:

— Ди нот?

Он не понимал, что это означает, может спрашивает имя, а может просто обзывается или интересуется, где она сейчас находится. Угадывать было бессмысленно и непродуктивно, поэтому на всякий случай кивнул головой и решил просто представиться. Называться Витольдом Андреевичем Красновым было смешно самому, возрастом не вышел, да и слишком длинно выйдет. Поэтому сказал просто, правда для солидности назвавшись своим полным именем:

— Витольд, — и ткнул себя в грудь.

— Вит Ольт? Ди Ольт? — что она там услышала и почему назвала только вторую часть имени, ему было непонятно, но женщина явно была так сильно взволнована и смотрела на него с такой надеждой и даже исступленьем, что он даже испугался за ее рассудок и стараясь успокоить ее, согласно закивал головой.

— Ольт, Ольт. — что сильно обрадовало женщину и на ее лице прямо-таки расплылась улыбка облегчения и счастья. Ушло куда-то напряжение и уже спокойно, тыкая пальцем себя в грудь, произнесла:

— Ду — ана. Ду — диате ана

Понятно, что так она назвала себя. Опять-таки то ли имя, то ли национальность, то ли просто баба. Но он опять кивнул и в свою очередь указав на нее пальцем послушно произнес:

— Ду ана.

Женщина рассмеялась. У нее оказался мелодичный приятный смех.

— Ни ду. Ду ана, ана. — тыкала она, смеясь, себя в грудь. Затем опять ткнула его в грудь, а потом себя. — Ди Ольт, ду ана.

— Ана. — послушно повторил Витольд Андреевич. Понятного было мало, но почему бы не сделать приятное человеку. Вон как обрадовалась. Даже почему-то слезы сквозь смех потекли. Хотя кажется, «ди» — значит «ты», а «ду» — это «я». Со счастливым выражением лица она тыкала пальцем то в него, то в себя и повторяла раз за разом:

— Ольти, ана, Ольти, ана…

Это что значит, он обзавелся именем? Этакий первый урок местного языка начался с познания себя самого? Немного импровизированный, но нужный урок и все равно рано или поздно придется его учить. Так почему не сейчас? Он еще раз показал на нее и произнес:

— Ана, — затем на себя и добавил, — Ольти.

Вот еще бы узнать, что означает слово «ана»? Женщина, плача и смеясь одновременно, вдруг притянула его к себе и прижала головой к своей груди. Был бы он постарше, то наверно повел бы себя соответственно ситуации, но тело было детским и никак не отреагировало на два симпатичных полушария, оказавшихся по обе стороны его щек. Взрослые реакции ему оказались недоступны, но зато вдруг проснулись детские. Он никак не ожидал такого предательства от тела, которое уже считал полностью своим, но ему вдруг стало тепло и уютно в объятиях женщины, и он уже сам приобнял ее за пояс. Она же, улыбаясь, говорила что-то ласковое и гладила его по голове. Сексом тут и не пахло, а тянуло чем-то родным и близким. Он вдруг вспомнил свою родную мать, давно уже умершую и оставшуюся в той, уже полузабытой, реальности. Рано потерявшая мужа, его отца, она все силы бросила на выживание. Без профессии, без образования — наверно ей было трудно, а тут еще и малолетний пацан на руках. С утра до вечера на работе, ей было не до сына. Спасибо еще в доме всегда были продукты, но готовить пришлось научиться самому. Виделись только по вечерам. Поэтому как-то и не возникло между ними близких отношений, объединяли их только общая крыша и какие-никакие родственный отношения. Наверно она думала, что вот преодолеет очередные жизненные трудности, вот наладится жизнь и она наверстает все то, что недодала сыну за годы нужды. Но время шло и когда в доме появился достаток и уже не надо было думать о том, на что купить новые штаны, то выяснилось, что что-то они растеряли за все это время. А потом уже не интереса, ни желания к семейной жизни у них не возникло. Вошла у них такая жизнь в привычку. Сынок-то оказывается уже вырос, безотцовщиной и фактически без матери, вот и оказались рядом два чужих по сути человека.

Но он на всю жизнь сохранил к ней уважение, как к женщине, давшей ему жизнь и не докучавшей ему излишней моралью и поучениями. Так они и жили вроде родные, но на самом деле далекие друг от друга люди, стараясь не задевать и не лезть в чужую в сущности жизнь. А потом она ушла туда, куда уходят все старики и он проводил ее в последний путь также, как и многих других старых людей, встречавшихся ему по жизни, без лишних слез и сожалений. Но сейчас ему вдруг стало жалко того себя, не знавшего других отношений и считавшего, что так и должно быть, и он покрепче прижался к этой что-то ласково говорящей чужой женщине и зашептал горячо, хороня свое прошлое:

— Ана, ана…

Тут женщина отодвинула его и внимательно с надеждой посмотрела ему в глаза. Непонятно, что она там надеялась увидеть, но в ответном взгляде он постарался выразить все то чувство одиночества, которое оказывается копилось в нем все эти долгие годы. Он и сам не подозревал, что тот старый черствый сухарь, которым он был, мог в глубине души сохранить что-то подобное. А женщина, улыбаясь сквозь слезы, опять прижала его к себе и зашептала что-то ласковое и успокаивающее, что-то такое, щемящее душу, что у него самого на глазах появились непривычные для него слезы. Как давно он оказывается не плакал, что в той, что в этой жизни. Он не засекал время, да и часов у него не было, но просидели они так долго. Она ему что-то рассказывала, а он внимательно слушал, стараясь про себя смоделировать звуки и даже целые слова.

Неизвестно сколько бы они еще так просидели, но он заметил, что женщина устала и, несмотря на слабые протесты, заставил ее залезть обратно в шалаш и прилечь на ложе. Там она, утомленная долгой беседой и держа его за руку, заснула. Воспользовавшись этим, он быстро собрался и пошел на охоту. Долго она не продлилась. Только дошел до ручья. Первое время его поражало обилие зверья и птиц. Непуганая дичь до последнего сидела на месте, не понимая, что пора бы срываться в бегство. Вот и сейчас пять рябчиков сидели на ветках развесистой березы, как мишени в тире и только когда третий из них свалился со стрелой в теле, оставшиеся в живых наконец сообразили, что их убивают и суматошно захлопав крыльями, скрылись в лесной чаще. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же грубо, не обращая внимания на мелкие перья и пух, ощипал их и распотрошил, оставив только сердце и печень. Подсолил изнутри и напихал вовнутрь найденные у ручья листья щавеля, дикий лук и стебли черемши. Туда же сложил отрезанные от тушки и тщательно ощипанные крылышки и ляжки птичек. Можно было бы еще поискать известные ему травы и корешки, но ему не хотелось надолго оставлять женщину одну. Тут же, на бережке, наковырял глины, не очень качественной, но ему не горшки лепить, а для задуманного и так сойдет и обмазал тушки толстым слоем. Получилось три немаленьких шара, рябчики были здоровенные. Все, можно и обратно к шалашу.

Женщина еще не проснулась, так что он еще успел сходить по дрова, то есть собрать по окрестностям хворост. Костер уже давно потух и пришлось разжигать его снова. Хорошенько раскочегарив пламя, он с краю закатил в него глиняные шары и потом только поворачивал их палкой, стараясь, чтобы огонь доставал их равномерно и чтоб они не лопнули. Сам принялся из бересты мастерить ложки. Наука не хитрая, если знать, как. Не к месту заурчал желудок. Ну да, вечное чувство легкого голода. Когда-то он уже забыл, что это такое, но сейчас он уже стал забывать, что такое чувство сытости и даже набив желудок до отказа, все равно вставал из-за стола с сожалением, что больше не вместится, а глаза шарили — чем бы еще поживиться.

Вот и сейчас, вроде поел с утра и время обеда еще не наступило, а организм уже напоминает, что неплохо было бы чем-нибудь подкрепиться. Никогда не подумал бы, что после восьмидесяти лет жизни станет такой ненасытной утробой. Хотя в глубине души он был доволен, ведь это означало, что он здоров, что тренировки идут впрок и что сам он растет, как в переносном, так и в прямом смысле.

Как раз к тому моменту, когда рябчики, по его мнению, были готовы проснулась женщина, которую он в уме уже называл аной, чтобы это не значило. Она с тихой улыбкой смотрела, как он, нарвав лопухов и завернув в них закопченные глиняные шары, изображая губами торжественный марш, внес в шалаш то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Расколол один из шаров. Весь пух и перья влипли в глину и просто сгорели, а сама тушка была чистая и поджаристая. Румяная корочка так и манила к себе золотисто-коричневым цветом. Один ее вид возбуждал такой аппетит, что хотелось уже не кушать, а жрать. Он положил дичь спинкой вниз на чистый лист лопуха и с шутливым поклоном преподнес раненой. Она удивлено и немного смущено посмотрела на него, затем покачала головой и что-то проговорила. Он не стал на этом заострять внимание, все равно ничего не понимал, а кушать хотелось уже не по-детски, положил возле нее импровизированное блюдо. Затем развернул тушке брюшко, которое наполовину было заполнено мясным соком и тушеными в этом наваристом бульоне травами и по шалашу поплыл умопомрачительный запах. Вытащил из этой аппетитной смеси одну птичью ножку и вместе с ложкой подал женщине, показав, как надо кушать. Затем взял второй шар, приготовил его для себя и уже наглядно показал, держа и грызя в одной руке птичью ногу, а другой прихлебывая ложкой бульон.

Жаль, что не хватало хлеба. Но и так было неплохо. Да что там неплохо, даже в лучших ресторанах города он такого не едал. Так сказать — экологически чистый продукт, приготовленный в натуральных условиях. Ел быстро, жадно, но аккуратно. И наелся так, что живот надулся как барабан. Жалко только, что объем желудка у детского тельца маловат и съесть столько сколько хотелось не получилось, поэтому есть пришлось не сколько хотелось, а сколько влезло. Пришлось оставить, уж очень рябчики здесь были здоровенные, добрую половину тушки на потом. Но сильно он не огорчался, потому что знал, при его аппетите это «потом» наступит максимум через четыре часа. Поэтому он с чистой совестью отполз, вставать не хотелось, к стенке на свою охапку веток.

Одна его знакомая, еще в той жизни, утверждала, что когда после сытного обеда живот растет, то он стягивает на себя всю кожу с тела. Естественно и с лица тоже и вполне понятно, почему веки тоже тянет вниз и при этом глаза закрываются сами. Понятно, что это было шуткой, но что после вкусной и обильной еды тянет спать и послеобеденный сон в традициях многих народов, с этим фактом было трудно поспорить. И тем более сопротивляться. Поэтому после недолгого осоловелого моргания глазами, он просто заснул, оставив уборку на потом.

Спал недолго, часа полтора и проснулся от тихого песнопения и ласкового прикосновения руки. Он открыл глаза и уткнулся взглядом прямо в глаза аны, которые смотрели на него с такой выразительностью и любовью, что он смутился и тут же прикрыл веки. Со стороны женщины не чувствовалось никакого сексуального подтекста и отчего-то от этого напева и поглаживания его головы сладко щемило сердце и хотелось плакать. Он понимал, что это реакция его детского тела, которое так реагирует на ласку и любовь и ничего не имел против, но не собирался давать им волю. Все должно быть в меру, а сейчас у него по плану, начерченному им самим, тренировка. Он мягко высвободился из объятий и огляделся. Оказывается, пока он спал, женщина прибралась в шалаше и сложила все недоеденное в углу шалаша, прикрыв листьями лопуха от пыли и мух. Он попытался, хмуря брови, жестами объяснить, что ей рано еще активно двигаться, но женщина лишь улыбалась в ответ и что-то отвечала, продолжая гладить его по голове. Он мягко, но решительно пресек эти действия и взяв в руки туесок показал, что пойдет за водой, на что женщина, ничуть не обидевшись, кивнула головой. У ручья быстро умылся, прогоняя остатки сна, напился и набрал полный туесок воды. Вернувшись обратно к шалашу, отдал воду женщине, показал ей жестами, чтобы не мешала, и наконец приступил к настоящей ежедневной тренировке.

За эти месяцы программа была отработана до малейшего нюанса. В начале бег километров на пять, затем упражнения на гибкость и ловкость, на развитие силы, после этого отработка приемов с оружием, то есть с копьем, палками-мечами и ножом, и как кульминация — бой с тенью, проводимый по установленному графику то с оружием, то без. Обычно все действо занимало около трех часов, и сейчас он не стал отходить от традиции. Занимался с полной самоотдачей, так, что пот лил ручьями.

Женщина сначала удивилась такому странному времяпровождению, заволновалась, видно не могла понять смысл странных, по ее мнению, движений, но затем видно до нее что-то дошло, и она успокоилась. Так и просидела все время, пока он, закончив с тренировкой, опять сбегал к ручью и принял холодную ванну. Только улыбалась на этот раз с малой толикой жалости. Холодная вода взбодрила и придала бодрости утомленному телу. Так что к очередному уроку по местному языку он приступил вполне свежим, тем более учить новые слова — это не отжиматься.

Так с первого дня у них и установился распорядок, которого они придерживались и в последующее время. С утра так называемая зарядка, которая на самом деле была полноценной разминкой и тренировкой для развития тела, затем завтрак, совмещаемый с уроком местного языка и после этого добыча пищи насущной, то есть охота. Обычно она не занимала много времени, так как дичи в окрестностях было множество, и он управлялся часиков до трех-четырех. Точнее сказать не мог, потому что самих часов, как не было, так в ближайшем будущем и не предвиделось.

Добыча пары рябчиков или фазанов не занимала много времени, как и их приготовление, потому что для этого он использовал уже испытанный вариант с глиной. Пока дичь пеклась, он занимался тренировкой. На нее у него уходило примерно три часа. Занимался до упора, не давая себе поблажек. После плескания в воде наступало время позднего обеда или раннего ужина. И только после него он мог расслабиться и посвятить время отдыху, который посвящал общению с женщиной, совмещенным с очередным уроком языку. Обучение продвигалось вперед семимильными шагами. Он уже мог с грехом пополам связать и произнести несколько фраз, связанных с их неприхотливым бытом. А также с пятого на десятое понимал о том, что хотела донести до него женщина. Заодно, сразу с уроками языка, изучали письменность и счет. Ему, худо-бедно знавшему четыре языка, эти уроки давались легко. Особенно арифметика, он просто автоматически переводил местные обозначения цифр на знакомые ему, а так как система исчисления здесь была тоже десятичной, проблем с простейшими арифметическими действиями у него не было. Женщина была довольна и горда его успехами.

Впрочем, уже не просто женщина, а «ана», что на местном языке, оказывается, означало «мама». По началу он не понял, с чего это его усыновили, а потом, когда все выяснилось, его это уже не волновало. Так без него его женили. Но ему грех было жаловаться, ана ему нравилась и в роли мамы была совсем не плоха, а очень даже ничего. Тем более, что из того немногого, что он смог понять, ее сынок пропал три года назад. Если коротко, то ее сын по имени Ольт ушел в лес то ли по ягоды, то ли по грибы и все, даже костей не нашли. И было ему как раз столько лет, сколько и мальчишке. Впрочем, как бы жалко ему не было неизвестного пацана, и хорошо, что не нашли. Не найдя останков сына, ана верила, что он не погиб, а уверившись сама, убеждала всех окружающих, что скорее всего сыночек просто заблудился и не смог найти обратную дорогу, что, глядя на местные дебри, вполне могло быть. Окружающие качали головами и жалостливо смотрели ей вслед. Кто же за столько лет выживет в лесу? Тут и взрослому-то было бы нелегко, что же говорить о мальце. А она до сих пор не теряла надежды, фанатично, до исступления верила, что где-то в тайге живет ее сынок и только ждет, когда родная мать его найдет и использовала любую возможность для выхода в лес. И ведь дождалась!

Как понял мальчишка, она не была сумасшедшей, просто потеряв любимого мужа, все ее мысли сосредоточились на сыне, единственной ниточке, которая связывала ее с прошлым и была напоминанием о коротком бабьем счастье. Может именно это не дало ей сойти с ума или покончить с жизнью самоубийством. Одна только мысль, что где-то в глухом лесу живет ее кровиночка и ждет ее, давала ей силы жить и раз за разом идти в тайгу.

Так и в этот раз она пошла с попутным обозом крестьян и, как неожиданно оказалось, ее надежды не пропали даром. Оправдались все ее слезы и долгие ожидания, когда все уже откровенно думали, что она сошла с ума. Нашелся ее единственный и ненаглядный. Правда язык позабыл и совсем диким стал, но что это он, она не сомневалась ни секунды. Да чтоб она не узнала свое дитя! И глаза-то чисто отцовские, тоже синие. У отца правда были скорее голубые, ну так, со временем у всех выцветают. Подрос правда, совсем большой, самостоятельный стал, но неужели она бы не узнала эти глаза, этот упрямый изгиб губ… Весь в отца, также когда-то ушедшего в лес на охоту и там и сгинувшего. А голос, этот звонкий голос она узнала бы из тысячи. Счастливая от вновь обретенного сына, она и не понимала, что покажи ей любого мальчика подходящих лет и скажи, что это ее потерянный сын, она, изнывающая от своей боли и тоски, поверила бы. Но не понадобилось никаких посторонних ухищрений, когда она сама, без чьей-либо помощи нашла того, кто составлял весь смысл ее существованья. И теперь изливала на него волны своей нерастраченной материнской любви и тревожно смотрела ему вслед, когда он уходил на охоту.

А он теперь не просто безымянный мальчишка, а имеет имя, которое далось ему без особых усилий. Ольтер из деревни с незатейливым названием Шестая, по-детски — Ольт, или попросту Ольти, как ласкательно называла его ана. Так что легализация, о которой он пока всерьез и не задумывался, прошла без его участия и вполне успешно. И женщину, даже наедине с самим собой, даже про себя, отныне называл только мамой. Хотя поначалу ему было довольно непривычно называть матерью еще не старую, младше его прежнего почти в три раза, женщину. Иногда в нем прорывался старик и он забывшись называл ану по имени, а звали ее красивым, по его мнению, именем Истрил, и даже где-то вел себя несколько покровительственно, что ану искренно забавляло. Она только улыбалась на его оговорки и ей кажется даже нравилось, что она для сына была скорее старшей сестрой, а не строгой матерью. Он и сам не ожидал такого рояля, но воспользоваться им ему ничто не мешало, тем более, что он и сам испытывал к ане теплые чувства. А самого себя даже подсознательно стал именовать Ольтом. Что скрывать, ему нравилось новое имя, гораздо больше, чем претенциозное «Витольд». Новый мир, новая жизнь, новое имя.

Где-то через неделю Истрил уже вовсю ходила по полянке вокруг шалаша, и даже непререкаемым материнским тоном отлучила его от готовки, чему он был только рад, так как у нее получалось гораздо вкуснее и разнообразнее. Да и трав она, оказывается, знала множество, причем не только съедобных, но и лечебных, что сильно помогло ей в скорейшем выздоровлении. А уж, когда она увидела у него кусок закаменевшей соли, то обрадовалась неимоверно. Оказывается, этот минерал, на который в его мире никто не обращал внимания, здесь товар стратегический и возят его издалека, от самого моря. И стоит соль здесь столько, что не каждая семья может позволить себе роскошь каждый день подсолонить себе пищу. Что поделать, соль дороговата, а холодильников здесь нет. А как спрашивается сохранить запас продуктов? Вот и покупали соль только для приготовления солонины, копченостей и других заготовок на зиму и в обычной жизни обходились пеплом и золой.

Жизнь их шла неторопливо, давая им время привыкнуть друг к другу и к новым семейным отношениям. Ольт частенько замечал, как Истрил на него смотрит, когда думала, что он чем-то занят и ничего не видит. Все ее мысли он мог прочитать как на бумаге, до того выразителен был ее взгляд. Да и опыт у него был дай боже. Поэтому все, что она думала, было для него как открытая книга. И видел некоторую растерянность в отношениях с ним. Все-таки она потеряла сына три года назад, когда ее Ольти был еще совсем щегол, а тут вполне самостоятельный и по разуму совсем, как взрослый и способен сам решать многие вопросы. Он видел, как накопившаяся за годы разлуки с сыном материнская любовь невысказанным грузом лежит у нее на сердце, каким жалостливым взглядом она провожает каждое его движение, когда думает, что он не видит. И как она безмолвно укоряет себя, что жизнь у него без матери была совсем не намазана медом. Как переживает, что ее сынок исхудал и совсем не видно детской припухлости, из-за которой ей когда-то так хотелось его тискать и тетешкать. И как вернуть утерянные годы, как выразить всю жалость и любовь, которая тяжелым комом набухла в груди, как себя с ним вести, как выразить свои чувства к мальчишке, который не сегодня-завтра станет совсем уже взрослым мужчиной? И тогда он пошел ей навстречу. Своим старым многоопытным умом он понимал, что ей не хватает общения именно с ребенком, которого она потеряла. И как-то вечером, когда ее опять, неизвестно по какому кругу, мучили переживания, и она нерешительно погладила его вихры, он сам положил ей голову на колени и, как будто, так и должно быть, своим детским голосом потребовал:

— Песню. Как раньше. Помнишь? — еще бы она не помнила, ведь наверняка мать пела колыбельные своему сыночку. И неужели, если он ее ребенок и в нем сохранилось хоть что-то из прежней жизни, не помнит ее и те песни, которые она напевала ему долгими вечерами? Столько счастья сквозь непроизвольные слезы в глазах своей новоприобретенной матери он еще не видел. И заснул под аккомпанемент нехитрой мелодии и еще малознакомых слов и самое интересное, что по-настоящему, без притворства был тоже счастлив. Видно тут не обошлось без реакций его нового тела. Так что их вновь созданная семья зарождалась хоть и на новых, но не менее крепких основаниях.

Все эти изменения в личной жизни давали ему больше времени на охоту и другие личные дела. Например, на посещение места ограбления обоза. Не верил он, что никто не заинтересуется пропажей телег с товаром, поэтому каждый день он посвящал пару часиков, чтобы навестить место побоища, благо дорога не занимала много времени. Что такое для, хоть еще и детского, но тренированного организма, какие-то пятнадцать-двадцать километров. Столько же он пробегал на тренировках.

Его предположение оказалось верным и на пятый день, сидя недалеко от места ограбления, он увидел отряд с десяток человек. Ольт как раз перекусил и решил немного передохнуть, когда услышал топот и какое-то позвякивание. Осторожный взгляд из-за кустов. Явно не крестьяне и не разбойники. Почему он это понял? Да просто они были одеты в какое-то подобие униформы. У всех были доспехи из толстой кожи и такие же шлемы, округлые и поверху перетянутые железными полосами крест на крест, щиты и короткие копья. Явно воины и даже возможно какая-то регулярная воинская часть. Да и шел отряд в каком-то подобии строя.

Впереди, как и положено, на лихом коне командир, кряжистый бородатый мужик с мрачным выражением лица. Остальные шли пехом, за ним и хоть не в ногу, но в колонне по двое. В самом конце плелась облезлая лошадь, запряженная в телегу и до того старая, что казалось выпряги ее, она тут же свалится без поддержки оглоблей. На телеге лежали вещи, принадлежащие воинам, которые при дальней дороге сложили для облегчения пути, оставив в руках только оружие. Управлял гужевым транспортом мужичок, или вернее, если судить по седой окладистой бороде, старик из гражданских, потому что одет был не в доспехи, а в простую рубаху и штаны, такие же как у самого Ольта. Если бы не хоть какая-то форма, то видя эти бородатые хмурые рожи, их можно было принять за тех же разбойников.

Шли молча, сосредоточенно оглядывая окрестности. Слышен было только топот ног и изредка легкое позвякивание железа, доносившееся от старшого, у которого у единственного висел на поясе меч.

У места, где был ограблен караван, отряд остановился. Запах от разлагающихся трупов ясно указывал на место лесной трагедии. Командир скомандовал и отряд разделился на пары, которые отправились по кустам. Видно солдаты были людьми не брезгливыми или бывалыми и в свое время навидались всякого, потому что без особого выражения чувств собрали останки погибших, уже кое-где погрызенных лесными обитателями, и бесцеремонно покидали их в кучу возле телеги. Старик-возничий вылез из телеги и внимательно оглядел трупы. Пока он занимался опознанием, солдаты деревянными лопатами, которые оказывается были сложены в телеге, вырыли неглубокую широкую яму, покидали туда трупы и присыпали землей. Затем так же деловито и без особых разговоров построились в вереницу по двое и отправились восвояси. Все это действо не заняло у них и часа. Ольт только покачал головой, смотря с какой невозмутимой деловитостью и равнодушием действовали воины. Да, суровые здесь нравы. Эта картина многое сказала ему о мире, в который он попал, и заняла свое место в той мозаике, которая складывалась в его мозгу. Хоть немного, но он стал лучше ориентироваться в тех реалиях, в которых ему предстояло существовать и даже примерно стал представлять о том, что его ждет. Матери он пока ничего не стал говорить.

Где-то на десятый день их пребывания в шалаше он был на очередной охоте и помимо обычной дичи решил набрать еще и малины, на заросли которой наткнулся. Вообще ягод в лесу было великое множество и не все из них были ему известны. Такие он не трогал, ну их к лешему — хорошо если только пронесет, но уж дикую смородину, землянику или бруснику с голубикой он никак не мог пропустить мимо своих загребущих ручек.

Дикая малина — это не домашние кусты, упорядоченно растущие на грядке. Дикая таежная малина — это заросли колючего непроходимого кустарника, протянувшиеся на несколько километров. И только узкие тропы, проделанные медведями и кабанами, могли хоть как-то помочь ориентироваться в этом безразмерном море переплетенных самым невообразимым образом колючих ветвей, украшенных сладкими ягодами. Они всем своим видом просто упрашивали не проходить мимо. Да и слабой еще ане не помешают витамины и просто хотелось сделать ей приятное. Ягоды действительно были достойны самых лучших похвал, крупные и сочные они так и манили к себе и просились в рот, и он так увлекся, что и не заметил, как забрел в самую гущу кустарника. Извилистые ходы, которые дали бы фору самому изощренному лабиринту и сходились между собой в самых причудливых сочетаниях, уводили его все дальше и дальше, но он, надеясь на свое чувство направления, не очень переживал.

Не взволновался он и когда узенькая тропинка вывела его на очередной перекресток, и он услышал какой-то треск и сквозь густые заросли увидел впереди какое-то темное пятно. Стараясь не шуметь и даже не дышать, он прокрался еще шагов пять, раздвинул кусты малинника и испугано замер. Там сидел медведь и увлеченно наклонял ветви, прямо пастью обирая их от ягод и плевать ему было на колючки. В начале у него мелькнула мысль, что он встретился со своей подругой-росомахой, потому что зверь явно не дотягивал до размеров взрослого медведя, а что, жрет малину… Так ведь Машка был до того всеядный и сумасшедший, что, узнав, что она с удовольствием поедает малину, он бы ничуть этому не удивился. Но росомахи давно не было и если бы появилась в этих краях, то вначале явилась бы к жилищу. Да и ворчание, издаваемое лесным лакомкой, никак не походило на пофыркиванье росомахи. Не иначе, как «пестун», как называют на Земле таких уже выросших из младенческого возраста, но еще не достигших взрослых кондиций, молодых медведей опытные охотники.

Зверь сидел спиной к нему и к счастью не замечал, что находится под наблюдением. Не отводя глаз от пасущегося зверя Ольт, все также не производя шума, стал отходить спиной вперед к ближайшему ответвлению. И только когда зашел за угол, и медведь скрылся из глаз, он бесшумно и облегченно выдохнул набранный воздух и повернулся. И тут его волосы встали дыбом. Он всегда думал, что это образное выражение, которое применяют писатели, когда хотят драматизировать обстановку, но сейчас ему выпал шанс понять всю ошибочность его мнения. Волосы поднялись вполне натурально. Во всяком случае он ощущал, как под кожаной шапкой зачесалась вдруг голова. Оказалось, что то, что он видел до этого, это был не медведь. Это был и в самом деле медвежонок. А медведь, или вернее его мама, здоровенная, под три метра ростом гора мускулов, обросшая серым мехом, сидела перед ним и озадаченно смотрела на него маленькими свинячьими глазками. На ее широкой морде явно просматривалось недоумение, а подвижный нос тревожно нюхал воздух, стараясь определить непонятный запах. Она-то думала, что там в кустах ее чадо, а тут какое-то непонятное недоразумение и она не понимала, что с этим делать. Он тоже замер, впав в ступор от такого неожиданного знакомства. Так они на какое-то мгновений и замерли напротив друг друга.

И тут подал голос медвежонок. Неизвестно, что с ним случилось, может просто укололся или пчела, которых тут было множество, ужалила его в нос, но его обиженный рев разнесся на всю округу. И тут все задвигалось. Медведица привстала, еще явно в раздумьях, но уже понявшая, что пора на что-то решаться. То ли кинуться на это непонятное существо, то ли бежать на плач своего чада. Начала вставать на дыбы, но тут Ольт наконец вышел из ступора и, от избытка переполнявших его чувств, завизжал во все свое детское горло что-то нечленораздельное звонким мальчишеским голосом, постепенно переходящим в ультразвук. Даже лесные птахи, до этого создававшие фон, озадачено примолкли. Медвежонок, удивленный столь необычными для леса звуками, да еще раздававшимися где-то рядом, тоже замолчал, позабыв о своих проблемах и слушая арию в исполнении Ольта. Медведица, ошалевшая от резавшего слух визга, ломанулась в сторону затихшего отпрыска, справедливо решив, что примолкшее чадо всяко дороже визжащего непонятного чего-то. Да еще наглого явно не по размеру. А может оно бешенное и сейчас кинется кусаться, несмотря на то, что само маленькое и худое, ни жира, ни мяса?

Короче, непонятно, что там надумала медведица, может ей просто стал противен голос новоявленного певца, а может просто испугалась, ведь раньше она такого не видела и, тем более, не слышала, а неизвестное всегда таит опасность, но она покинула место встречи с похвальным рвением. Ольти же, закончив «пение» тоже развернулся и кинулся в другую сторону. Как выбрался из колючего плена, он потом, как не старался, так и не мог вспомнить. Запомнились только хлещущие по нему кусачие ветви, треск рвущейся материи и мелькавшие мимо глаз с невероятной скоростью кусты. Опомнился он, только отбежав от страшного малинника метров на пятьсот. Только тогда он заметил, что за ним никто не гонится и никто не покушается на его тушку, чтобы вкусить нежного детского мясца. Тут он правда немного переоценивал себя, мясо, если на нем и присутствовало, то чисто символически, одни мускулы и сухожилия, но сколько бы его не было, все оно было его, родное и любимое. И шуток на эту тему он не воспринимал категорически. Как бы там не было, но от медведей он спасся, или они от него, и всю обратную дорогу, полностью забыв про малину, был в возбужденном состоянии.

Слава богу, что несмотря на истерзанное состояние одежды, на поясе болтались чудом уцелевшие в безумном забеге по малиннику парочка фазанов, а руки так и не выпустили оружие. Так что к шалашу он подошел довольно потрепанный, но с добычей. Истрил, увидев его исцарапанное лицо и лохмотья, в которые превратилась его одежда, ахнула, и тут же захлопотала вокруг него. Ну как же, кто-то обидел ее вновь обретенного сыночка. И явно это был кто-то посерьезнее тех двух фазанов, что он преподнес ей на ужин. И она тут же начала его расспрашивать, кто же это покусился на ее кровиночку. В дороге он перевел дух и почти успокоился, но тут рассказывая ей о происшедшем, опять возбудился. Вспомнилась оскаленная пасть с клыками, громада необъятной туши и когти. Да, там были большие, загнутые саблями кривые когти. То, чего он не увидел или не помнил, живо дорисовало детское воображение. Там, где не хватало слов, он переходил на жесты, все интенсивнее размахивая руками. В конце концов он соскочил с места и как мог, в лицах, показал ей целое представление. Он рычал, он кричал, косолапо убегал сам от себя, ревел страшным фальцетом и бил себя в узкую мальчишескую грудь, руками поднимал свои волосы, показывая, как ему было страшно.

Он старался сильно не преувеличивать, но получилось захватывающе и интересно. Закончился этот театр одного актера бегом на месте и представлением на суд божий и Истрил поцарапанных рук и лица, и растерзанной на ленты рубахи. В конце он обессиленно уселся на охапку веток, отходя от пережитого и сам удивляясь своему откуда-то взявшемуся темпераменту. Истрил конечно охала и ахала, прикрывая рот в самые драматичные моменты, но видно было, что уже где-то с середины представления она это делала, как благодарный зритель за хорошо поставленный спектакль. Она улыбалась и терпеливо тянула его присесть, когда он соскакивал и показывал то страшно оскаленную морду медведя, то позорно убегающего косолапого и мокрой, а сама смоченной тряпочкой заботливо оттирало его покрытое потом и пылью лицо.

Но все когда-нибудь заканчивается, и внимательно его выслушав, она дождалась, когда он наконец выдохся и замолчал, выплеснув все эмоции после такого представления, заставила его снять все то рванье, которое когда-то называлось одеждой и отослала его умываться, а сама принялась за починку, хотя он не представлял, что здесь можно сделать без нитки с иголкой. Он весь залез в ручей, благо хоть он был мелким и при его возрасте и соответствующем росте, это можно было сделать без труда, и минут пятнадцать просто сидел, отмокая от грязи и пережитого волнения.

Это приключение заставило его задуматься: и что это такое с ним было? Нет, с мишкой все было ясно, но его собственное поведение удивило его самого. Откуда эти несвойственные ему эмоциональность и экспрессия? Он всегда считал себя очень хладнокровным и довольно сдержанным на эмоции человеком. Жизнь приучила, а бизнес отполировал все его умения до совершенства. А тут устроил такой концерт. Ему что, вместе с новым телом достался и новый характер? Или он просто забыл, что это такое — быть ребенком? Свои собственные детские эмоции, в отличии от знаний, помнилось плохо, только отдельные факты, которые почему врезались в память и нелепыми обрывками иногда всплывали в воспоминаниях, которые может и оказали какое-то влияние на становление его характера, но совершенно не мешали в жизни.

А к старости умение управлять своими эмоциями и сохранять лицо при любых обстоятельствах достигло почти совершенства. А тут такое… Как бы там не было, понятно, что так на него влияет его новое детское тело. Он хмыкнул, вспомнив, как скакал при попадании сюда. Надо ли с этим что-то делать? Не факт. Новая жизнь, новое тело, новые впечатления в конце концов. Его пока все устраивало, и он плюнул на свою прежнюю жизнь, окончательно похоронив ее. Да и из воды пора выразить. Замерз, однако.

Истрил захлопотала, увидев его посиневшую, покрытую пупырышками тушку. Насухо обтерла тряпками и закутала в лохмотья, когда-то бывшие его одеждой. Она умудрилась с помощью ниток, надерганных из тряпок, колючки, оторванной от чертового дерева и самодельной иглы из оленьего рога как-то залатать наибольшие дырки, но полностью проблему не удалила. Лохмотья, как их не переделывай и не сшивай, лохмотьями и останутся. С этим надо было что-то делать, но этот вопрос он оставил на потом. А пока его пробило на голод. После всех его сегодняшних приключений, он не просто хотел есть, он хотел рвать и метать. Хорошо Истрил, пока он замерзал в ручье и занимался самокопанием, ощипала дичь и уже закатила в костер два симпатичных шарика. Но придется подождать.

И он, чтобы не терять даром время, решил заняться тренировкой и заодно согреться. Святое дело, которое не отменялось ни при каких условиях. Согрелся он основательно, а аппетит разросся до таких размеров, что казалось желудок съест сам себя. Так что ранний ужин оказался очень кстати, во время которого он наконец утолил свой голод и восполнил потерянные за такой, насыщенный событиями день, калории.

Во время еды они молчали, так требовала Истрил. Ничего личного, просто правила приличия. Нет, она не была какой-нибудь там дворянкой или благородно рожденной, хотя, как он выяснил еще раньше, здесь такие были, куда же средневековью без благородного сословия. С ее слов она была из простых охотников-лесовиков, но и у них, как оказалось, был целый свод правил, по которым они и жили. Вот и его учила тому, что для таежных жителей было своеобразным кодексом поведения. Истрил вообще, после того как он признал ее матерью, крепко взялась за его воспитание, чтобы, как она ему объяснила, когда настанет момент его представления миру, ей не было стыдно за сыночка. А он и не отказывался, считая, что ему это пойдет только на пользу. Зато наговорились после ужина, во время очередного урока по языку. За одно решили, что пора уже покинуть это место. Соседство медведей никак не устраивало небольшую семейку. Может медведи пришли издалека полакомиться малиной, а может у них где-то рядом логово. Рисковать не хотелось. Ольт давно уже объяснил Истрил, что у него есть жилище, но тогда она была не в состоянии совершить такую дальнюю дорогу. Зато сейчас раны почти затянулись, на щеках появился румянец, она даже сама, несмотря на все его возражения, ходила к ручью за водой. Поэтому завтра им к предстоял путь к его местному жилищу.

 

Глава 6

Утром, как только спала роса, после утренней разминки и легкого завтрака, они направились в путь. Дорога предстояла не так, чтобы очень дальняя, но по лесу, по бездорожью и даже без троп. А Истрил, хоть и уверяла что сил у нее достаточно, все-таки была еще слаба. Поэтому весь их небогатый скарб он нагрузил на себя. Шли не торопясь, часто останавливаясь на отдых. Ольт еще успевал и охотиться. Правда настоящей охотой это назвать было трудно. Фазаны выпархивали прямо из-под ног, но не улетали далеко, а невозмутимо садились в метрах пятнадцати-двадцати, и рябчики спокойно сидели на ветвях деревьев, не ожидая бед от неповоротливых двуногих, да еще и находящихся от них на хорошем расстоянии. И только, когда свистела стрела и один из них мертвой тушкой падал на землю, до них доходило, что что-то здесь неладно, но так и не могли понять, откуда прилетела смерть. И тогда, недоуменно ругаясь на своем птичьем языке, они отлетали подальше от непонятных, но оказывается опасных пришельцев. Так, между делом, Ольт сбил двух рябчиков и одного фазана, все-таки стрелять влет у него еще получалось не очень. За день прошли всего километров пятнадцать и на ночь остановились заранее, еще засветло. Надо было приготовить ужин, а Ольту предстояла ежедневная тренировка.

Для сна забрались в густые кусты орешника. Один из многочисленных ходов, проделанных дикими зверьми, привели их в тупичок, к небольшой полянке, где и решили устроить ночлег. Что бы быть совсем спокойным, он еще заделал проход нарубленными ветками. Первый день похода дался Истрил тяжело, все-таки она еще была слаба. И хотя Ольт не услышал от нее ни слова жалобы, он видел, как она побледнела и тяжело дышит после перехода, поэтому следующий день они решили посвятить отдыху. Спешить было некуда и незачем, так они и шли, неторопливым прогулочным шагом с долгими суточными остановками.

По пути много разговаривали, каждый делясь наболевшим. В основном говорила Истрил, хотя, как заметил Ольт, сама по себе она была женщиной не говорливой. Но долгое одиночество, вначале вдовство, а потом и потеря сына, способствовали желанию выговориться. Ему было все интересно, и он слушал не перебивая, только изредка ненавязчиво задавая вопросы. Ведь все, что она говорила, было частью и его теперешней биографии и ему теперь с ней жить среди людей.

Так, на седьмой день, после полудня, не спеша и добрели до землянки Ольта. Дорога далась ане нелегко, все-таки раны еще давали о себе знать, поэтому Ольт сразу уложил ее на свою лежанку отдыхать. Сам же захлопотал по хозяйству, как никак почти три недели отсутствия. Все было на месте, никто ничего не трогал и непрошенных гостей не было. Он быстро раскочегарил огонь в печке и поставил греться воду в своей эксклюзивной кастрюле. Честно говоря, как не вкусна было печеная дичь, но употреблять ее каждый день — это уже перебор. Хотелось просто похлебать бульончика. Человек — не волк, и иногда нужно чего-то жидкого и желательно горячего. Да и Истрил еще не отошла от ранения, а в таких случаях, как он помнил из прошлой жизни, бульон из дичи — первейшее дело. С самой дичью проблем не было. Скорее проблемой было не увлечься и не набить птиц больше, чем можно съесть, ведь излишки приходилось тащить на своем горбу. А выкинуть… Он и сам относился к еде хоть и без перегибов, но достаточно серьезно. С детства помнилось, как дядькины дети и он, тогда еще совсем щенок, на таежной заимке делили булку хлеба и с каким удовольствием ели эти куски серого хлеба, сбрызнутые водой и посыпанные сахарным песком. Тогда они казались вкуснее пирожных, которые ему доводилось изредка пробовать, когда возвращался домой, в город. Истрил же относилась к пище чуть ли не со священным трепетом, из чего он тоже сделал определенный вывод о жизни местных. Уложив в постель бледную, стиснувшую зубы, Истрил, он сам взялся за готовку и сварил густую похлебку. Жаль, что не было картошки, но и так получилось не плохо. Грибов и всяких съедобных трав, и корешков в тайге хватало. Так что обед у них был шикарный. Даже Истрил немного ожила и помыла посуду.

А дальше жизнь пошла по накатанной: тренировки, ежевечерние беседы, во время которой изучался не только язык, но и быт местных жителей, короткие выходы на охоту и отбой — распорядок дня, не перегруженный событиями, а весь направленный на скорое вливание в местную жизнь. С появлением в его жизни матери это стало неизбежным. И если раньше он занимался этим упорно, но размеренно, в расчете на то, что рано или поздно может пригодиться, то сейчас он стал заниматься уже целенаправленно, учитывая каждый день.

Хотя со времени их встречи прошло совсем немного времени, но Ольту казалось, что так было всегда, до того спокойные и умиротворенные дни наступили в жизни лесных затворников. А Истрил было достаточно одного того, что ее сын находится рядом, а все остальное было для нее вторично. Она тоже ходила с ним на охоту, мотивируя это тем, что ей надо больше двигаться, хотя мальчишка понимал, что она просто не хочет с ним расставаться даже на миг. Слишком дорогой ценой она вырвала у жизни свое счастье и ей все время казалось, что он вдруг опять пропадет и не вернется. Мальчишка, вернее тот умудренный жизнью старик, который в нем жил, но в последнее время все реже вылазил наружу, все понимал и постарался окружить ее заботой и вниманием. И это ему удавалось, она все чаще отпускала его одного и все меньше тревожного отчаяния было в ее глазах, когда он выходил даже в туалет. А еще она оказалась-таки отличной лучницей, во всяком случае гораздо лучше него. Чувствовалась в ней определенная школа и близкое знакомство с этим неподатливым для него инструментом. И первым делом она сделала новый лук, благо у него нашлись хорошо просушенные заготовки для лука, и стала влет сбивать несчастных фазанов и рябчиков. Тогда-то он и понял, чем представление о предмете отличается от настоящего знания. Можно сказать, что его ткнули лицом, правда со всей возможной тактичностью и даже любовью, в то, что руки у него не с того места выросли и, в отличие от мозгов, недалеко ушли от того, от чего и выросли. Он не обижался, он был благодарен и учился всему, до чего могли дотянуться его кривые ручонки. Тем более, как можно обижаться на родную мать, которая желает тебе только добра? Зато как она заливисто смеялась, когда увидела то, что он называл своим луком. Ради такого смеха он даже готов был показать ей собственноручно сшитую кухлянку, из-за наступления тепла спрятанную под нары. Настал короткий период счастья и спокойствия. Все-таки свой дом, даже такая непритязательная берлога как у него — это свой дом. Своя крепость. А закрытая на перекладину дверь очень способствует недопущению лесных обитателей и крепкому здоровому сну.

Жизнь вошла в спокойное неторопливое русло, разве что сменилось место жительство. Истрил занималась немудреным хозяйством и все больше отходила от ран, которые уже затянулись розовой кожицей, а Ольт заботился о хлебе насущном да тренировался. Ну и неспешные беседы по вечерам, которые сильно продвигали его в знании языка. Заодно узнавал об обычаях и особенностях местной жизни.

Истрил жила в деревне под названием Шестая и принадлежала, а значит и Ольт, как ее сын, то ли племени, то ли к народности, а может это было название страны, по названию Эда. С этим еще предстояло разобраться. Но это потом, когда эданский язык станет совсем родным для него. Ольт покачал головой: «Ну надо же, эданец по имени Ольт. Звучит гордо». Деревенька, где она проживала, была последней по счету во владениях барона Кведра. Насчет звания или должности этого самого Кведра Ольт не понял, только выяснил, что это какое-то начальство. Но, узнав у аны обязанности и права этого самого Кведра, недолго думая перевел местное слово на привычное ему по аналогии со знакомыми по книгам земным званиям и титулам как барон. Ну а что, средневековье тут или как? Если у человека во владении шесть не самых больших деревенек и над ним есть, как понял из бесед Ольт, еще какое-то начальство, то быть ему бароном. Ну а начальству соответственно — графом. Он вообще не заморачивался насчет местного языка. Немного спотыкался на местных именах, уж слишком непривычно они звучали, но и к ним потихоньку приноравливался. Если в речи Истрил встречалось что-то новое, то он узнавал его значение и просто, без затей, переводил по смыслу и находил ему земной аналог. Со временем так натренировался переводить с местного языка на русский и обратно, что мозг уже автоматически, услышав незнакомое слово тут же находил перевод.

Деревенька Шестая была не самой богатой, но и не бедной. Обычная для этих мест, где народ жил лесом и его дарами. Немного занимались подсечным земледелием и огородом, чисто для своего пропитания. Замахнуться на что-то большее не позволяли примитивный инструментарий и густые непроходимые дебри. Хозяйство было, естественно, натуральным. Товарно-денежные отношения на самом низком уровне. Деньги — в основном медь, изредка серебро, ну а золото… Золото существовало где-то там в высших сферах, где обитали короли, герцоги и графья и до которых простому лесному жителю было все равно, что до луны пешком. Основным мерилом торговой сделки были звериные шкуры, которые и служили для местных основной денежной единицей и товаром для торговли. Шкуры, меха, мед и другие дары леса и были той частью жизни лесовиков, которая позволяла им не только выживать, но и иметь хоть какой-то прибыток. Так что Ольт, выкидывая шкурки зайцев и другой мелочи, попадавшей под его стрелы, оказался еще тем мотом. Утешало только то, что он все равно не мог выделывать шкурки и они пропали бы в любом случае. Да и летние шубы зверьков имели только полцены. Но теперь все хозяйство взяла в свои маленькие, но крепкие кулачки Истрил, которая очень огорчилась, когда узнала, как он распоряжался шкурками. Даже пришлось отвести ее на место свалки, где он устроил мусорку.

Шагах в пятистах от места его логова он нашел небольшой овражек и сваливал туда все, что не находило применения в его маленьком хозяйстве. Естественно никаких шкурок в нем уже не осталось, спасибо падальщикам, кроме нескольких клочков меха. Местная мелочь уже знала, где для них находится бесплатный обед. На обратной дороге Истрил отклонилась чуть в сторону, то ли, чтоб срезать гриб, то ли вообще цветок сорвать, и наткнулась на уже давно позабытую могилу так и оставшегося неизвестным бывшего владельца землянки. Очертания небольшого холмика, в который превратился и так низкий сруб, когда-то засыпанный землей и лесной листвой, оплыли и расползлись и нужен был острый глаз таежного жителя Истрил, чтобы угадать его искусственное происхождение. Она остановилась и вопросительно посмотрела на Ольта. Он растерялся, не зная, что сказать, но тут же в голове мелькнула мысль и наверно само провиденье положило ему на язык нужные слова.

— Тут лежит великий человек, ученый и воин по имени…э-э-э… Архо Мед. Он меня подобрал, когда я потерялся в лесу. Это он научил меня тем воинским приемам, которые ты видела и научил всему что я знаю. Три года он вкладывал в меня свои знания и умения, но полгода назад умер. Старенький он уже был. Здесь я его и похоронил.

— Интересно, как же он тебя учил, если ты до сих пор плохо говоришь?

— Так он учил на своем языке. Он был из далекой страны из-за моря и вообще не понимал по эдански. Себя и свой язык он называл русским, и я его выучил, позабыв свой родной.

— Какой интересный человек. Я знаю, что на востоке есть большая вода, но что за ней есть земля — слышу в первый раз. Никогда не слыхала про русским…

— Русский, — поправил Ольт, — русскому, русского, о русском… Понимаешь?

— Понимаю. В наших краях про таких и не слыхали. Хотя если он приплыл из-за моря… Никто там не был и не знает, что там находится. Я и не знала, что там тоже живут люди. Не слыхала, чтобы наши моряки плавали так далеко. Говорят, там находится край земли, и вода кончается большой пропастью, где пропадают все те, кто осмеливается туда плыть.

— Он говорил, что там находится огромная земля, как наша. И там тоже живут люди. Их король снарядил отряд, чтобы разведать про наши земли, но их корабль потерпел крушение. Спасся он один и жил здесь в землянке отшельником. — Ольт врал самозабвенно, откуда только, что взялось. Впрочем, стараясь не выходить за рамки достоверности. Если там за океаном и нет никакой земли, так кто же его проверит. Это же какое удачное объяснение тому, что он за три года не погиб в лесу, что он не знает местного языка и откуда взялись все его знания у умения. Единственный свидетель, который мог бы уличить его во лжи, мертвым сном лежит под этим самым холмиком и уже навряд ли что-нибудь скажет. — Единственное, что мне от него осталось на память — вот этот нож.

— Надо же, — удивленно покачала головой Истрил, — чего только в жизни не бывает. Хороший нож, у нас таких точно не делают… Послушай, так ты получается знаешь чужой язык? Скажи что-нибудь на русским… русском, интересно же.

— Блин! Вру перед названной матерью и даже не покраснею. И не фига не стыдно. Совсем совесть потерял старый. — торжественно произнес Ольт на русском языке, подняв перед собой руку для большей драматичности.

— И что ты сказал?

— Мою мать зовут Истрил. И она — самая лучшая мать на свете. И если кто скажет против, тот будет моим врагом, пока не умрет. — перевел мальчишка на голубом глазу.

— Звучный язык, — оценила растроганная Истрия. — И какой емкий. Что же ты совсем забросил могилу своего учителя? Надо быть благодарным за все то, что он тебе дал.

— Мама, он был воином и ученым, философом. Это такой человек, который…, который… Короче ему было плевать на мирские блага при жизни и тем более после смерти. Он и сам просил, чтобы я не думал об нем, как о мертвом. Он всегда будет жить в моем сердце.

— Да, видно мудрый был человек. Я благодарна Единому, что он послал тебе на пути такого человека.

Знала бы она, насколько близко была к истине в своей благодарности местному божку. Если бы сейчас Ольт встретил того горбоносого мужика, то наверно присоединился бы к Истрил. Он уже не злился на него, а даже был благодарен, что все получилось именно так.

А на следующий день, возвращаясь с охоты, он как раз шел мимо могилы и уже за несколько десятков шагов увидел знакомую фигуру. Он замедлил свои шаги и, спасибо охотничьим навыкам, прячась за кустами и деревьями, бесшумно подобрался шагов на двадцать ближе. Ему было интересно, чем закончилось его вранье. Истрил стояла перед холмиком, склонив голову и о чем-то задумавшись. Минут десять она стояла молча и Ольт уже хотел выйти из своего укрытия, как она вдруг заговорила.

— Благодарю тебя, Архо Мед, за своего сына. Я буду молиться, чтобы Единый дал тебе вторую жизнь. — и коротко поклонилась.

Вообще-то местные жители, как заметил Ольт, расспрашивая Истрил о местных верованиях, были не очень набожны. Богу здесь не поклонялись, а скорее относились как к чему-то отвлеченному, что находится где-то сверху и по большому счету не вмешивается в дела людей. Просто — наблюдатель, наподобие мудрого отца, который смотрит на своего неразумного ребенка и не мешает тому набивать свои шишки, вмешиваясь только изредка, когда тот ведет себя совсем уж самоубийственно. Правда при этом верили в злых духов, которых было великое множество, на все случаи жизни. Как противники для Единого они ничего не значили, но человеку могли доставить немало неприятностей. Поэтому обещание молиться за, в сущности незнакомого ей человека, дорогого стоило. Почему-то Ольту стало стыдно и он тихо скрылся в кустах, пока Истрил его не заметила. С часик погулял по окрестностям и, сбив еще одного рябчика в дополнение к уже имевшимся двум, вернулся к землянке. Историк уже пришла и хлопотала возле костра, разведенного возле входа. Ольт ничего не сказал ей о том, что видел, а она не поднимала этот вопрос. К могиле ни он, ни она больше не подходили.

Зато он присоединил еще одну крупицу знаний к той картине, которую создавал в своем мозгу. Каждый день Ольт узнавал что-то новое и аккуратно укладывал в голове, стараясь быстрее адаптироваться в новом мире. Во всяком случае вопрос о религии был важен. Он в своем желании узнать, как можно больше, еще не раз уточнял у Истрил о местных верованиях. Не хотелось бы быть сожженным на костре из-за незнания какой-нибудь важной для местных мелочи. Хотя страхи его оказались напрасны. Как он уже выяснил, местные были не очень набожны и к своему богу относились, как к доброму, но очень далекому родственнику. Если вспомнит, то может пришлет пару монеток, а не вспомнит, так и без него проживем. Спасибо уже за то, что он создал такой удобный для проживания мир. А уж как в нем живут люди, то это чисто их проблемы. Всю их веру можно было выразить одной фразой: «На бога надейся, но деньги прячь поглубже».

Иногда, прерывая привычный и неспешный бег бытия, Ольт наведывался к речке, где впервые увидел разбойничьи следы и к дороге, где произошло нападение. Он понимал, что ничего еще не кончилось, а наоборот, только начинается. Да и не собирался он терпеть таких соседей, пусть и дальних. Как и что он с ними сделает, пока не приходило в голову, но придет время, там все и решится. В любом случае вопрос о разбойниках он решит кардинально. Ну не любил он людей, решающих свои проблемы с помощью насилия. Хотя и сам был далеко не ангелом и руки пришлось в свое время замарать красненьким, но всегда, как ответ на подобные же действия. Оставлять безнаказанным такое действие, как убийство людей ради наживы он не собирался. Истрил пострадала, только чудом оставшись живой, а он, как ее сын и просто местный житель не мог обойтись без кровной мести. Как он узнал у нее, было здесь такое понятие, и местные жители не страдали всепрощением. Наоборот, если он не отомстит, то многие его не поймут. Он сам себя не поймет. Была в его характере такая черта, как мстительность. Тот злопамятный старикашка, был полностью согласен с лесным мальчишкой, в теле которого жил, и безоговорочно был за то, что добро должно быть с кулаками. И желательно в каждом кулаке иметь еще и по ножу. В этом они были единым целым и одинаково сильно жаждали крови. Тут удачно сложились стариковская мстительность и детское понятие о справедливости.

Еще тогда, когда они пришли в это жилище, у них состоялся разговор о том, как жить дальше. Он уже свободно говорил по эдански и прямо спросил у матери, не соскучилась ли она по дому и не хочет ли вернуться обратно в деревню. На что получил такой же прямой ответ.

— Мой дом там, где мой сын. Там мое сердце и моя память. — и Ольт понял, что, потеряв сына один раз, она не хочет повторения. Просто не переживет. А деревня… В деревне у нее не осталась родственников, кроме какой-то девчонки, жившей вместе с ней. Ольт так и не понял, с какого боку она тут припека, то ли какая-то дальняя родственница, то ли воспитанница, еще не все тонкости местной жизни были ему доступны, но главное до него дошло — волноваться пока не о чем. Соседи не дадут умереть с голоду сироте. Разве что сами вымрут. Но потом нужно будет обязательно съездить и забрать ее сюда, оба решили, что в деревне не им, ни ей делать нечего. Ольт считал, что еще не готов к встрече и жизни с аборигенами, надо бы сначала побольше узнать о местных законах и обычаях, не мешало бы язык подучить, да и честно говоря просто побаивался неизвестности. А Истрил вообще при упоминании деревенских только злобно фыркала. Судя по всему, была крепко обижена на них за неверие в то, что сын жив.

Им вполне хватало общения с друг другом. А если еще к ним присоединится эта воспитанница… Если бы Ольт за прошедшее время не узнал хорошо свою новоприобретенную мать и кое-что об ее нелегкой жизни, то наверно мог бы и заволноваться, уж слишком тепло Истрил вспоминала о той. Но он и сам чувствовал себя этаким Хлестаковым, незаслуженно получившим такой бонус, как местная жительница в качестве любящей матери и считал, что кому-кому, но уж никак не ему возмущаться и строить из себя обиженного. Да и повода он не видел. Так что соперничества он не боялся и только радовался, что их небольшая семья пополнится еще одним членом. Тем более, воспитанницей Истрил, а уж чутью своей матери он доверял и верил, что с плохим человеком она просто не свяжется. А уж он как-нибудь уживется хоть с кем. Но все это будет попозже, а пока надо бы подготовиться к дальнейшей жизни, планов было громадье и все нужно было еще вчера. И Истрил хватит времени окончательно оправится от своих ран. Так что, действуя согласно поговорке, что сани надо готовить летом, оба лесных отшельника, как и окружающая их природа готовились к зиме. Хорошо еще, что их было двое и оба, особенно Истрил, были привычны к лесной жизни. Будь Ольт один, то точно не рискнул провести еще одну зиму один. Одиночеством он уже был сыт по горло.

Истрил во всю размахнулась в своем маленьком хозяйстве, готовясь со всем возможным комфортом провести долгую, как выяснилось по прошедшему периоду, зимовку. Ольт только успевал таскать ей дичь, как она тут же делала солонину или коптила в специально сделанной для этого коптильне. Им даже пришлось выделить из своего плотного графика время для похода за солью и теперь мать радовалась, имея в запасах огромные для деревенского жителя запасы столь ценного продукта.

Он же, когда было свободное время, подверг ревизии их жилище. Заткнул мхом и заложил дерном все щели, проверил и обмазал глиной печку и дымоход, сколотил еще одну узенькую лежанку и заново оббил дверь изнутри двойным слоем меха. Снаружи он тоже прикрепил шкуры, только мехом вовнутрь и измазав ее с изнанки грязью и травой. Тепло теплом, а маскировку еще никто не отменял. Теперь вход в землянку можно было обнаружить, только уткнувшись в него носом.

Подготовка к зиме шла полным ходом, когда к ним наведались гости, нежданные, но желанные, во всяком случае для Ольта. Он как раз переделывал нары, разделив их на две узких ложа, так чтобы на них могло поместиться два не очень толстых человека. У него кончились еловые корни, которыми он связывал деревянные части будущих нар, и пришлось выйти наружу из землянки, чтобы взять еще одну охапку корней, которых он заготовил небольшой стожок. Вышел и сразу понял, что творится что-то неладное. Истрил застыла возле костра, на котором готовила обед, в напряженной позе. Вся ее фигура выражала готовность к бою, а побелевший от усилия кулачок крепко сжимал топор, которым они кололи дрова. Ольт испугался, что вот их и нашли разбойники и быстро оббежал глазами окрестности. Но нет, вокруг все было спокойно.

— Что случилось? — спросил он в полголоса.

— Сиди в землянке. Не выходи. — в голосе Истрия стояла настороженность. — Лесной Демон. Только что был вон в тех кустах, а сейчас исчез.

Ольт помнил, что бог тут один и имя его — Единый. Но вот плохих демонов — вагон и маленькая тележка и все они враги рода человеческого. Мелочь, конечно и даже все вместе против Единого настолько ничтожны, что он даже не обращает на них внимания, но доставлять людям пакости — это они могут и любят. И кто же тут выдает себя за одного из этих пакостников, что Истрил готовится к бою? Ольт еще раз внимательно огляделся. Мать сказала — вон в тех кустах, но там все было спокойно… Или нет? Вроде мелькнул кто-то в богатой шубе…

— Машка! Блин! Ты где шлялась столько времени? — мальчишеский голос разнесся по притихшему лесу, причем орал он на родном языке берез и осин. Но затем опомнившись перешел на эданский язык. — Мама, не бойся! И пока не двигайся! Машка, морда ты нахальная! Ну иди сюда, иди ко мне…

Из кустов выглянула любопытная морда, посмотрела на замершую женщину, принюхалась и затем крупная росомаха невозмутимо, огибая Истрил по кругу, вроде бы косолапя и неуклюже, а на самом деле по-змеиному ловко, проскользнула к мальчишке. Не доходя до него шагов пять остановилась и подняв подвижную голову вверх, тыкаясь черной пуговкой носа в пространство, стала нюхать воздух.

— Машка, ну где ты пропадала столько времени? — опять перешел Ольт на русский язык. — Я уже думал — все, скушали нашу Машу. А ты — вот она, живая и даже довольно упитанная.

С этими словами он двумя руками обнял наконец подошедшего зверя за мощную шею. На какой-то миг скульптурная композиция «Мальчик и росомаха» замерла, но зверь, не могущий долго оставаться без движения тут же высвободился и стал обнюхивать руки Ольта.

— Ну ты и сволочь, Машка. Небось, если не жратва, то и не пришла бы. Ну признайся, признайся… Ведь плюнула бы и не пришла… — мальчишка говорил и говорил, а сам прошел к коптильне, которая находилась в шагах двадцати. Она представляла собой небольшой колодец, сложенный из речных булыжников, скрепленных глиной и накрытый крышкой, сплетенной из лозы. Сейчас коптильня была в работе и из всех щелей курился легкий дымок. Там как раз коптилась вчерашняя добыча, три рябчика, фазан и заяц, разделанные на куски. — На, жри, проглотка! Вот честное слово, убить тебя мало… Пропала и ни привета, ни ответа… Я уж думал, тебя не увижу…

Ольт кинул росомахе половину заячьей тушки. Обычно раньше она, приняв от него добычу, тут же впивалась в нее клыками, но сегодня, обнюхав мясо и даже куснув его один раз и признав его вполне съедобным, подняла голову и фыркнула. Тут же из ближайших зарослей выкатились две копии росомахи, только поменьше и вцепились в тушку зайца уже довольно внушительными клыками. Старшая же росомаха оставалась на месте, все время вертя головой.

— Это что? Это твои что ли? — озадачено и в то же время восхищенно почесал затылок Ольт. — Ну ты, мать, даешь. Так вот почему ты пропала.

Ольт отошел подальше от пирующих хищников подальше. Дружба с мамой-росомахой не была гарантией того, что ее дети безразлично отнесутся к тому, что рядом находится какое-то двуногое существо. Как бы они не решили, что он является добавкой к обеду.

— Ольти, иди сюда. — позвала его испуганная Истрия. Но как бы он не была испугана, ее рука по-прежнему сжимала топор. — Ты знаком с Лесным Демоном?

Ольт подошел к матери и успокаивающе положил ей руку на предплечье.

— Да, я тебе еще не рассказывал. Не бойся, они не сделают нам плохо. — сказал он с уверенностью, которой сам не ощущал. Если за Машку он еще мог ручаться, то эти совершенно дикие росомашки были непредсказуемы. Он надеялся только на то, что мать-росомаха обладает достаточным авторитетом, чтобы, если что, приструнить малышню.

— А я и не боюсь. — храбро сказала Истрил, хотя топор из руки так и не выпустила. Невооруженным глазом было видно, как на самом деле она сильно боится росомах. Если бы она была одна, то наверно на полянке давно уже остался бы один визг, а сама бы уже заперлась в землянке. Но она не могла бросить сына наедине с этими страшными лесными хищниками, и судя по тому, как и в какой позе она стояла, готова была защищать родное дитя до последнего. — Только удивительно мне, как ты умудрился подружиться с Лесными Демонами. Их даже опытные охотники обходят стороной. Эти же звери не боятся ничего и жрут всех и все.

Ольт не знал, что у росомах тут такая страшная слава. Но может и хорошо, что не знал, а то неизвестно, чем бы кончилась их первая встреча. А так, необремененный слухами и поверьями, он даже сумел подружиться с одной из них. И ведь пришла Машка после стольких месяцев разлуки, не забыла. Он тут же решил проверить, насколько она сохранила хорошую память о нем и их жизни в зимней тайге.

— Машка! Гулена ты этакая, ну иди сюда, иди ко мне. Не делай вид, что не знаешь меня… — Ольт присел и протянул руки к росомахе. Та еще повертела головой вправо-влево и видно удостоверившись, что вокруг все спокойно, прокосолапила к нему. Понюхала протянутые ладони, лизнула пальцы и, как будто не было этих месяцев разлуки, опрокинулась на спину, игриво прихватывая зубами кисти рук. И Ольт с удовольствием, как когда-то в долгие зимние дни, стал почесывать брюхо росомахе. Сколько их было, этих дней, наполненных тоской и молчанием, когда единственным его собеседником был дикий лесной зверь. Росомаха же совсем разомлела под лаской, раскинулась и развалилась словно вульгарная женщина и даже прикрыла глазки от удовольствия, что для этого подвижного, даже суетливого зверя казалось было невозможно. Она полностью доверилась его рукам, как делала когда-то зимой после утомительной борьбы-игры в глубоком снегу. Уставшие и довольные, запорошенные свежевыпавшим снегом, они тогда валялись, отдыхая, и он так же почесывал ей брюхо. Славное было время.

— Ты ее трогаешь?! — в голосе Истрил звучал ужас и восхищение. — Как!? Почему она тебя не кусает?

Мать, пока он был занят со зверем, неслышно подкралась и теперь стояла рядом с ним, но все-таки прячась за его спиной. Глаза ее были распахнуты настежь, а рот непроизвольно приоткрылся от невероятной картины. Прямо — маленькая девочка пришла в зоопарк. Росомаха лениво повернула голову, но даже не изменила позы. Как она поняла, что от женщины не стоит ждать какой-то опасности, неизвестно, но все ее поведение ясно говорило о том, что она не то, что не боится, а вовсе не ожидает с этой стороны никаких неприятностей. Ну при ее когтях и клыках — это было не удивительно, но кажется и Истрил чувствовала в отношении росомахи те же чувства. Ольту тут же загорелся их познакомить.

— Мама, познакомься. Это Маша, моя… э-э… Знакомая… Как ты там говорила? Знакомый Лесной Демон. Машка, это моя мама. Да хватит тебе валяться, когда с тобой разговаривают!

Росомах встала, как будто понимала, что ей говорят и подошла к Истрил. Тут-то Ольт по-настоящему оценил, насколько его мать умеет держать себя в руках и насколько она сумасшедшая по сравнению с местными жителями. Если, по ее словам, даже старые опытные охотники от одного вида росомахи приходят в ужас, то ему сразу стало понятно насколько безбашенной может быть Истрил, которая присела и спокойно протянула к росомахе подрагивающие руки. Та по своей привычке обнюхала пальцы, лизнула их, а затем аккуратно и легонько сомкнула страшные челюсти.

— Не бойся, мама. Это она так знакомится…

— А я и не боюсь… — дрожащим голосом, в котором еще чувствовались отголоски страха, но уже пробивались веселые торжествующие нотки, ответила Истре. — Ой, щекотно.

Росомаха выпустила руку Истрил из пасти и громко то ли фыркнула, то ли хрюкнула, на что тут же отозвались ее детишки. Такие же шебутные, как и их мамаша, они тут же бросили свой обед, от которого, впрочем, почти ничего не осталось, и подбежав к Машке вопросительно уставились на нее. Та еще раз хрюкнула, и они обратили свои глаза на людей. Точь-в-точь, как и мать обнюхали протянутые к ним руки и стали покусывать и облизывать пальцы. Не сильно и не доставляя боли, просто соблюдая какой-то свой ритуал. Ольт, уже достаточно привыкший к Машке и набравшийся опыта из общения с ней, не стал церемониться и с ее детьми. Он тут же повалил их на землю и стал гладить и почесывать им животики, сам довольно разлегшись рядом с ними. Истрил, глядя на него, набралась храбрости и тоже стала несмело поглаживать детенышей, готовая в любую минуту отдернуть свои руки. Но затем увлеклась, освоилась и даже засмеялась, когда одна из росомашек подняла голову и лизнула Истрил прямо в лицо.

— Ой! Она целоваться лезет!

— Самец наверно. — авторитетно произнес Ольт. — Мужик растет.

— Какие они пушистые и ласковые. Сынок, у нас же там еще мясо есть? Может им дать?

— Да это же росомахи, им сколько не дай — все равно будет мало. Давай уж, видно же, что самой хочется покормить.

Наверно в Истрил взыграли материнские инстинкты при виде пусть и звериных, но детей, ну и интерес не стоило сбрасывать со счетов. Наверняка еще никто из деревенских не мог похвастаться тем, что собственными руками кормил лесных демонов. Истрил вскочила и метнулась к коптильне. Оставшиеся полтушки зайца подала маме-росомахе, а разрезанного на две части фазана кинула зверенышам. Звери тут же забыли про новых знакомых и занялись едой, а Истрил с умилением смотрела за процессом. Короче, знакомство произошло вполне мирно и высокие договаривающие стороны пришли к взаимному согласию.

Так что на следующую охоту вышла уже целая стая. Хорошо еще, что Ольт с Машкой отработали технологию совместной охоты еще зимой. Поэтому небольшая путаница в начале в конце концов сменилась вполне сносными совместными действиями всех членов этой своеобразной стаи, которые закономерно завершились хорошей добычей. Ольт даже и не надеялся когда-нибудь добыть оленя. Косуля, ну или молодой кабанчик, это был предел его охотничьих мечтаний и то добывал их он с помощью ловушек. Но это бывало редко. Обычно они с Истрил удовольствовались зайцами и лесной птицей. Так что красавец-олень, выгнанный росомахами-загонщиками прямо под стрелы людей, стал достойным продолжением их знакомства и был справедливо поделен между участниками охоты. По негласной договоренности Ольт как всегда забрал себе шкуру и рога, одну ляжку и часть грудинки. Росомахи не возражали, хотя Истрил с опаской и косилась в их сторону, когда Ольт по-хозяйски отрубал от туши убитого оленя заднюю ногу. Послушные фырканью Машки молодые ромашки улеглись на землю и только нетерпеливо водили носами, вдыхая аппетитные для них запахи. Даже они понимали, что такой добычи хватит на всех. Олень хоть и был молод, но был жирным и хорошо отъевшимся в преддверии зимы и весил килограмм сто пятьдесят. Довольные столь быстрой и легкой охотой Ольт с матерью направились к своей землянке, нагруженные как верблюды. Росомахи остались пировать возле туши.

Приход Машки напомнил Ольту про так и бродивших где-то по лесу разбойниках. Он и так-то не забывал о том, что где-то рядом живут и здравствуют звери в человечьем обличье, но все откладывал решение вопроса на потом, занятый развитием отношений во вновь созданной семье. Встреча с росомахами подстегнула его мыслительные процессы. А если бы вместе дружелюбных зверушек нагрянуло это бандформирование, для которых даже отобранная добыча не будет служить основанием для мирного урегулирования вопроса о мирном сосуществовании? Пожалуй, хватит тянуть с этим делом, пора приниматься за них всерьез. И первым делом надо установить наблюдение за бродом на речке, месте, где впервые увидел след. И чем раньше он начнет, тем лучше. Уже со следующего дня стал регулярно наведываться к переправе на бандитской тропе.

Прошел наверно месяц, когда его терпение было вознаграждено. На том же бережке опять появились знакомые следы. Радовало, что след был одиночный. Человек прошел примерно сутки назад, так как песок на песчаном оттиске следа уже осыпался, но еще не успел оплыть в бесформенную ямку. Явно лазутчик или осведомитель банды и шел с информацией, потому что следы тянулись в том же направлении, куда в прошлый раз удалились разбойники после ограбления. И что, разыскивать следы по тайге? Он конечно уже не был полным неумехой, как когда-то, но и, трезво оценивая свои способности, понимал, что ни разу он не Чингачгук и ему еще учиться и учиться.

После недолгого раздумья решил устроить возле переправы постоянный пункт наблюдения и чем разыскивать следы, как пограничная овчарка, лучше проследить за лазутчиком, не упустив его на обратном пути. Пришлось рассказать об этом Истрил, ведь отсутствовать придется неизвестно сколько. Несмотря на его опасения, она выслушала его спокойно и согласилась со всеми его доводами. Единственное, твердо и без сомнения высказалась, что пойдет с ним вместе. Он конечно возмутился, но все его возражения разбивались об ее снисходительную улыбку, пока до него не дошло, что роль единственного и любимого сынка не так уж и безоблачна. И после долгого спора Ольт смирился, мать есть мать и не малолетке с ней спорить. Поэтому через три дня, наготовив пищевых запасов на неделю, чтобы поменьше охотиться на месте, они отправились к месту засады вдвоем. Хорошо еще, что росомахи ушли в свой очередной обход территории и ожидать их теперь следовало минимум недели через две.

До места нахождения неизвестных следов добрались быстро. Там все было по-прежнему, новых следов не появлялось, что, впрочем, ни о чем не говорило. Один человек мог пройти и не оставляя следов. Но сама банда не появлялась, уж она-то точно не прошла бы бесследно. Поэтому, пока все было спокойно, решили обустроить пункт наблюдения. Подходящее место нашли в метра ста от переправы, в густых зарослях какого-то кустарника, рядом с высоким ветвистым деревом, около которого прямо среди зарослей он вырезал ножом и вытоптал небольшую полянку. Поставил шалаш. Получилось очень удобно. Густые заросли, в которые не то, что человек, не каждый зверь полезет, хорошо скрывали их убежище, а на дереве он устроил наблюдательный пункт. Выложил в развилке двух крупных веток что-то типа гамака, сплетя воедино несколько веток, в котором можно было с определенным комфортом сидеть и даже лежать, прощипал что-то вроде амбразуры в густой листве, что бы был обзор на речку и на этом успокоился. Единственное, что, осторожно оглядываясь, сходил на речку и по ближайшим окрестностям, чтоб со стороны оценить свою работу. Все было, по его мнению, на высшем уровне и даже точно зная, где что находится, он не мог заметить ни малейшего следа человека. Все эти труды заняли целый день и на тренировку не осталось ни времени, ни сил. Впрочем, все равно пришлось на время их отменить, ведь в любой момент могли появиться нежеланные зрители. Поэтому, быстро перекусив, они завалились спать.

С утра пораньше Ольт полез в свой гамак, чтобы не дай бог пропустить появление гонца разбойников. На обед спустился вниз, а на пост встала Истрил. В буквальном смысле встала, ибо наземный пост наблюдения заключался в пригорке, который позволял чуть-чуть возвышаться голове наблюдателя над окружающими зарослями. Конечно так наблюдать никакого терпения не хватило бы, да и ноги не выдержали бы долгого стояния, но постоять требовалось всего полчаса, пока Ольт торопливо набивал желудок. Так что мать вполне справилась с подобной обязанностью. Так они и дежурили несколько дней и терпение их было вознаграждено на четвертый день.

Вначале шумно взлетели какие-то птицы, похожие на соек, негодующе крича о возмутителе спокойствия, а затем появился и сам виновник торжества. Причем появился он совсем не с той стороны, с которой ожидал его Ольт. Видно, пока мальчишка раскачивался, лазутчик уже успел вернуться и теперь шел обратно. Тем и лучше, как раз и покажет дорогу к лагерю разбойников.

Сам он оказался обычный на вид мужичком в привычной для местных рубахе и штанах на веревочке. На плечах болтался не по размерам большой кожаный жилет, мехом наружу. На голове нелепый колпак с опушкой из белки, на ногах мягкая обувь, сшитая из шкуры какого-то зверя, тоже красующаяся каким-то мехом по краям. Черный чуб, выбившийся из-под головного убора, и такая же черная короткая борода говорили о том, что их владелец уже не мальчик, но муж, но еще достаточно молод и пока не дожил до почетных седин. Единственной чертой, которая сразу выделялась на его ничем непримечательной роже, был красный, с сизо-багровыми прожилками, нос, что сразу выдавало любителя выпить, да острый взгляд прищуренных карих глаз. Сзади, за правым плечом, висел не маленький мешок, весьма напоминавший Ольту солдатский сидор, на кожаном поясе виднелся привычный уже для местных жителей нож. В левой руке кривая палка, но явно — не просто посох. Слишком уж отделка была специфичной. После недолгого раздумья стало понятно, что это скорее всего лук, просто со снятой тетивой.

Бандит, а кем же еще мог быть этот путешественник, не обращая внимания на птиц, неторопливо оглядел речку вверх и вниз по течению, затем внимательно осмотрел противоположный берег. Видно было, что он делает это по привычке, а не в самом деле чего-то опасается. Удовлетворившись увиденным, перепрыгнул речку в привычном месте и неторопливо скрылся в подлеске. Когда Ольт спустился с дерева, Истрил вопросительно на него посмотрела.

— Пришел один. Пойду за ним, посмотрю, где их лагерь, — ответил он на ее безмолвный вопрос. — Больше никуда лезть не буду, потом приду в нашу землянку. Ты тоже иди туда и жди меня.

Говорить приходилось коротко, рубленными фразами. Несмотря на бешенные темпы в изучении местного языка, ему еще не хватало словарного запаса.

— Только будь осторожнее, — попросила Истрил и молча ушла собирать вещи.

Вот чем ему она нравилась, так это своим умением, когда того требовала обстановка, говорить минимум и по существу дела. То ли это была ее врожденная особенность, то ли все люди здесь были такие, но ему нравилась такая черта характера. И в минуты отдыха ее рот почти не открывался, хотя она, даже молча, как-то умудрялась сделать так, что он всегда ощущал ее любовь и заботу. Наверно она таким образом восполняла недостаток семейного общения за все годы горестного молчания. Он в ответ старался быть хорошим сыном, справедливо полагая, что уж чего-чего, а капельку счастья, которое он мог ей дать, она заслужила. И хотя он, как и следует хорошему и примерному сыну, называл ее матерью, но с высоты своего возраста, смотрел на нее как на молодую симпатичную женщину, которую называть хорошим, но как-то больно старящим словом «мать», у него язык не поворачивался. Все-таки она ему не то, что в дочери, во внучки годилась. Это придавало ему какое-то двойственное отношение к молодой женщине. Хорошо еще, что и мальчишка, и старик одинаково жалели и любили ее самой родственной любовью. Поэтому, внешне зовя ее мамой, про себя он говорил — Истрил.

Проводив ее взглядом, он выждал минут десять, по старой привычке посидел на дорожку, затем попрыгал, чтобы удостовериться, что ничего не болтается и не шумит и отправился вслед за лазутчиком. Тот шел целенаправленно и уверенно, не очень-то и скрываясь. Видно дорога была ему хорошо известна и не вызывала никаких опасений. Идти за ним было легко, ориентируясь только по шуму, который тот издавал. Один раз он остановился перекусить куском хлеба с мясом, хорошенько так запивая снедь какой-то жидкостью из глиняной то ли бутылки, то ли фляги, после чего его настроение явно поднялось и дальше он шел громко на весь лес распевая какой-то веселый мотивчик.

Так они и шли весь день, впереди мужик, распевающий песни и иногда приостанавливающийся, чтобы приложиться к своей посудине, а за ним крадущийся по кустам юркий мальчишка. На ночь разбойник не стал заморачиваться чем-то особенным, а просто заполз и упал в заросли какого-то кустарника и там захрапел. Или он был привыкший к лесу человек, или добила-таки молодца местная бормотуха. Ольт подивился такой беспечности, но судить не стал, местным виднее как вести себя в лесу. Хотя сам он по-прежнему берегся и заночевал неподалеку от пьянчужки на развесистом дереве, благо свой походный гамак был не тяжел и всегда висел за плечами в свернутом состоянии, если он уходил в лес с ночевкой. Черт их знает, местных зверушек, может они брезгуют пьяными мужиками, но польстятся на нежное детское мясцо. Проверять на практике не хотелось.

На следующий день пьянчуга, прямо с утра хлебнув из своей бездонной фляги, и даже не закусив, продолжил свой путь, а Ольт, не очень-то скрываясь, опять последовал за ним. Так они и прошагали весь этот день. Только один раз мужик остановился, чтобы сходить в кусты. После этого перекусил, или скорее выпил более основательно, не торопясь и с закуской. Закуской была малая толика хлеба и пучок какой-то травы, что, впрочем, его не печалило. Гораздо больше он огорчился, когда вытрясал последние капли из своей посудины. Немного подумав, что-то бормоча, порылся в своем мешке и достал из его недр еще одну посудину. Внимательно прислушиваясь, побултыхал ею возле уха и удовлетворительно кивнув вытащил деревянную пробку. Наверно пойло было слабоватым, потому что Ольт просто не мог представить, что бы можно было столько выпить и при этом пройти такой путь. Но мужик, основательно приложившись, как ни в чем не бывало, только чуть пошатываясь, отправился дальше. Ольт же, пока была возможность, тоже посетил ближайшие заросли, а затем основательно подкрепился печенной дичью, запив водой из берестяной фляжки и снова встал на след.

Ближе к вечеру мужик присел передохнуть, долго вздыхал, глядя на свой внушительный мешок, но в конце концов, горестно вздохнув, решительно закинул его на плечо, из чего Ольт сделал вывод, что путь их близится к концу. Видно те, к кому он шел неодобрительно относились к пьянству в пути и появляться на их глаза упитым в стельку было не безопасно.

Так и случилось. На следующий день, уже к полудню, мужичок перешел вброд не очень широкую, но глубокую речку, во всяком случае, что бы ее преодолеть мужику пришлось снять штаны и чуть ли не до подбородка завернуть рубаху, как сразу же запахло дымком, а вскоре показался и разбойничий лагерь. Ольта удивило отсутствие часовых и вообще хоть бы какой караульной службы. Знакомая уже толпа разбойников занималась кто чем, ругалась, орала и шумела и ни капли не заморачивалась таким понятием, как скрытность. Ну да, им виднее, все-таки местные.

Лагерь располагался на широкой поляне и был оборудован шестью шалашами и двумя землянками. Шалаши стояли по кругу, в центре которого горел костер, а землянки располагались с краю поляны возле деревьев. Когда на опушке появился гонец, то разбойники явно обрадовались, заволновались и тут же собрались в кучу вокруг пришельца. Ведь пришел человек из большого мира, а вместе с ним новости, сплетни, а также здоровенный мешок, из которого появились уже знакомые Ольту целых пять кувшинов, литра на два каждый. Видно и разбойникам они были знакомы, так как тут же начался дележ, сопровождаемый громкой руганью, и поднявшийся гвалт превысил все нормы, что заставило из одной из землянок выйти на шум атаману.

Когда Ольт впервые увидел эту банду, он не очень-то разглядел атамана, слишком много было общих впечатлений, но сейчас ни что не мешало разглядеть того повнимательнее. Здоровенный мужик, до самых глаз заросший диким черным волосом. Даже зрачков не было видно из-под нависших густых бровей. Одежда такая же грязная и неопрятная, как и у всех разбойников. Разве что качеством получше и с некоей претензией на богатство. Живая иллюстрация к тому, каким должен быть классический разбойник. Увидев гонца, он рыкнул на толпу, отчего та, недовольно рыча, как свора собак, на время утихомирилась, а мужичку показал на вход в одну из землянок. Тот, прихватив мешок, в котором еще что-то оставалось, протиснулся в тесный низкий проход. За ним, еще раз рыкнув для порядка, в землянку нырнул и атаман.

Пользуясь тем, что никакой охраной и не пахло, Ольт обогнул поляну и подобрался к атаманскому жилищу со стороны леса. Как раз успел к моменту, когда разбойники начали разговор. Окошек в землянке не было, но зато был, как понял по застоявшемуся запаху Ольт, дымоход, который представлял из себя закопченную дыру в земляной крыше, обложенную поверху немногими камнями. Они немного возвышались над односкатной, сложенной из толстых бревен и присыпанных землей, уже поросшей травой, крышей и образовывали собой небольшую возвышенность. Да и сама землянка не на много возвышалась над землей, метр от силы. Понятно было, что основное ее пространство находилось под землей. Что бы войти в такой дом, надо было сначала спуститься по земляным ступенькам в небольшой окопчик перед входом.

Никто не заметил маленькую гибкую фигурку, проскользнувшую к землянке со стороны леса и мигом прильнувшую к дымоходу. Впрочем, все были заняты кувшинами со спиртным и никому не было дела до того, кто там околачивается возле атаманской землянки. Ольт, удобно устроившись среди травы и кустиков, в первую очередь убедился, что дымоход достаточно ясно проводит звуки. Хорошо были слышны стук закрывающейся двери и шаги вошедших мужиков, а затем начался разговор и разговор этот был интересный.

Вначале послышался шум усаживающегося атамана, которые быстро затих, а затем кто-то произнес бодрым угодливым тенорком:

— Доброго дня, атаман. Как тут вы поживаете? Как здоровьице твое? — судя по всему — гонец, тон хоть и подобострастный, но в то же время с изрядной долей нахальства. Ну а кто же еще? Навряд ли атаман сам вышел бы из землянки, если бы сидел в ней не один.

— Доброго, доброго…, Вьюн. Далось тебе мое здоровье. Ты должен был прийти вчера. Опять спотыкаловки ужрался? — это видно — атаман. Голос грубый и властный под стать внешности. Видно было, что человек привык командовать и не терпел противоречий.

— Да что ты! Вот ни в одном глазу, только и знал, что все бегал, хлопотал… Наши дела решал, со шкурками, с барахлом…

— Врешь ведь. Смотри, нарвешься когда-нибудь. Впрочем, висеть тебе, так что сам думай. Ты меня знаешь. Ну что там со шкурками и барахлом, рассказывай, не тяни. И что людишки говорят насчет пропавшего сбора? Искать не собираются?

— Все тихо. Приезжали люди барона Кведра, десять человек. Прошвырнулись по дороге, нашли мертвяков, но следы даже не искали. Закопали и уехали восвояси.

— Старший кто был от Кведра? — опять зычный голос атамана.

— Десятник Мальт, подношение ему, как ты говорил я отдал отдельно, когда остались одни. Вроде остался доволен.

— Доволен, доволен… Еще бы ему не быть довольным. Пальцем о палец не ударил, а серебрянки ему вынь, да положь. Кровопийцы. Ладно… Значит с Кведром мы в расчете. А что говорят в деревнях?

— А что они скажут? Как и прежде, побурчали конечно, но Мальт быстро порядок навел. Да из Шестой пропала только вдова Арнольда Тысячника, но всем на это плевать, у нее с родичами не густо было. Жила одна с какой-то приблудной девчонкой, ни с кем толком не общалась. Да и говорят чуть-чуть не в себе была. Остальные-то были из других деревень. Но и там все тихо прошло. Поныли конечно, не без этого. Все-таки с каждой деревни по три-четыре мужика пропали. Не стоило бы крестьян требушить, что с них взять-то, голь перекатная…

— Не лезь куда не следует. То не твое дело, а твое — узнать, когда следующий сбор, ведь хлеб закупать надо? Из кожи вон вылезут, а найдут денюжку-то. Знаю я этих крестьян-лесовиков. А то останутся на зиму без хлебушка-то… — в землянке на какое-то время наступило молчание, видно атаман крепко призадумался. — А Арнольдова вдова… Доискалась значит, нашла-таки смерть свою. Помню, была в обозе какая-то баба. Значит это она и была. Тем и лучше, хорошо, что наследников не осталось. Вот с ее смертью и кончился Арнольд со всеми своими делами. Так что там с крестьянами?

— Ну до зимы еще время есть. Теперь пока новый сбор по захоронкам соберут, пока сами соберутся… Знаю только, что в этот раз большую толпу соберут для охраны. Я думаю, десятины три придется подождать.

— Ладно, подождем. Смотри не пропусти выход. А толпа… С толпой решим. Доставай чего принес.

Ольт не видел происходящего в землянке, но судя по звуку, вполне представлял себе, как лазутчик, угодливо улыбаясь щербатым ртом, выкладывает на стол из мешка принесенное. Тем более он еще и комментировал:

— Вот выручка от шкурок. Бенкас, как всегда дал чуть меньше, но зато полностью. Без обмана посчитал и не торговался, ну ты его знаешь. Здесь вино для тебя, специально у него же брал, — послышался стук глиняных кувшинов о стол. — Все.

— Ну все, так все. Иди отдохни, завтра обратно. И позови Кривого. И это, ты не забудь про сбор и сколько толпы будет. Все понял?

— Обижаешь, атаман! Как можно! За три дня прискачу, предупрежу.

— Ладно, ладно… Знаю я тебя, ужрешься опять. Я тебя предупредил. Вот на, держи за последний сбор и топай давай. — послышался тихий звон монеток, слова благодарности и шаги.

Ольт тут же скатился с крыши и нырнул в кусты за землянкой, притаился. Отсюда было ничего не видно, зато слышимость была, лучше и не надо. Услышал, как вышел Вьюн и дурным голосом завопил:

— Кривой! К атаману! — а затем, что-то весело крича, и, судя по топоту ног, приплясывая, пошел к толпе.

Услышал, как к землянке, что-то недовольно бурча подошел, еще один разбойник, Ольт рискнул выглянуть, чтобы увидеть еще одного здоровенного кряжистого мужик, левый глаз которого был перевязан узенькой черной тряпочкой. Но в отличии от атамана он не был одет богато, одежда была самая простая, простая, но крепко и добротно сшитая кожаная безрукавка, рубашка и штаны из беленного холста и единственное, что выделялось из общей картины — это воинский пояс, никак не подходящий к крестьянскому наряду. Да и внешность для крестьянина была не типичная: длинные, черные с проседью, волосы завязаны в воинский хвостик на затылке, мужики-то обычно стриглись под горшок, борода и усы аккуратно подстрижены, а не как у всех — лопатой. Короче он походил на крестьянина, как волк на домашнюю лайку. И еще, если атаман своими повадками напоминал грузного, ленивого и неряшливого медведя, в котором сила просыпается только в определенный момент, то этот ступал с тяжеловесной грацией тигра, который всегда настороже.

Мужчина зачем-то потоптался у входа, кашлянул наконец и зашел внутрь. Ольт тут же занял свое место у трубы. Слышно было, как шумно вошел Кривой.

— Звал, Крильт?

— Да, присаживайся. Вина наливай — это не та бурда, которую остальные пьют. И меня не забудь. Промочим горло, а то этот спотыкач достал уже, скоро забуду вкус настоящего вина.

Слышно было, как льется жидкость, как поудобнее устраиваются разбойники, затем шумное бульканье и удовлетворенное кряканье.

— Зачем звал? — Кривой был немногословен.

— Да узнать хотел, как там наши дела. Тут Вьюн хлеба принес, оставили чуток для твоих. Забери, отнеси, а то, когда еще придешь в гости. Совсем ты нас забыл, Кривой. Совсем забыл… Ах, хорошо пошло. Ты пей, пей.

— А чего ходить, ноги бить без толку? Дела идут и именно потому, что я не гуляю туда-сюда.

— Это — да! Если бы не ты, точно говорю, я бы это дело и не поднял. Да ты не обижайся, это я с чего говорю-то… Скучно мне и поговорить не с кем. Только мы с тобой тут — и люди, с кем можно словом живым перемолвиться. Хорошее винцо Вьюн принес. Его Бенкас у каких-то торговцев с Юга по бешенным деньгам закупает для графа. А я вот тоже, как граф… Ха-ха! Наливай!

Видно вино и в правду было крепкое. Атамана развозило прямо на глазах. Ну или, если взять Ольта, то на ушах.

— Ладно, Крильт. Вино и в правду неплохое, но я, пожалуй, пойду. Пока твои мужики весь хлеб не оприходовали. Через седмицу жди с грузом.

— Эх, не уважаешь ты меня, не ценишь наше братство боевое… Но ты прав, мои разбойнички, они такие, глаз да глаз за ними нужен. Ладно, только скажи по пути Вьюну, что завтра надо сходить к Кведру, сказать, что купец на этот раз будет с большим обозом и охраной. Пусть декады через две держит наготове десяток Мальта. Может понадобиться. Перед сбором точнее скажу. Сам понимаешь не хотелось бы их привлекать, делиться с ними неохота. Да и чем меньше они про нас знают, тем лучше. Сам не хочу выходить, что-то ноги у меня устали. Хе-хе… Пускай Вьюн сейчас выходит, чтобы к завтраму успеть.

— Не поминал бы ты боевое братство, не дай Единый услышит кто. И насчет Вьюна… Ты его атаман, тебе с ним и говорить. Меня твои делишки с этими Кведрами, Мальтами не волнуют. Сам знаешь, у меня своих дел полно.

— Вот, что ты за человек, Кривой? — принужденно рассмеялся атаман. — И то тебе не так, и это…

— Ты знаешь, как я отношусь к этим северным баронам и графам.

— Война кончилась уже давно, Кривой, а они нам еще пригодятся, когда мы поднимем восстание. Может они мне тоже не нравятся, но я же терплю. В конце концов, мы, можно сказать, один народ.

— Крильт, я в твои дела не суюсь, вот и ты меня не учи, кого мне любить. Давай лучше я еще налью. И в правду, доброе вино Бенкасу поставляют.

— Наливай. Злой ты, Кривой, ну да ладно. Сам переговорю с Вьюном, только ты уж посиди со мной, допьем винцо-то. Поговорим хоть, вспомним былое.

Кривой ничего не ответил, видно наливал или не хотел обострять отношения. Разбойники еще раз выпили, потом еще. Неизвестно, стали ли они спотыкаться, согласно названью того питья, которое потребляли, так как уселись за стол и больше не вставали, но языки у них развязались. Хотя разговаривал в основном только атаман. Кривой все больше молчал, да где нужно поддакивал. Но ничего интересного Ольт больше не услышал, что-то о бытовухе, о какой-то бабе, о еще чем-то непонятном и далеком. Этот Кривой оказался еще тем молчуном. Даже надравшись вдрызг, он не проронил не одного лишнего слова. В конце концов выпивка кончилась и Кривой, немногословно попрощавшись, вышел. Крильт посмотрел ему вслед и когда тот достаточно удалился, презрительно сплюнул на пол.

— Чистоплюй. — одним только словом выразив свое отношение к Кривому. Затем вполголоса зарычал какую-то песню, но, не допев, вдруг откинулся на нары и задрав к потолку бороду захрапел. Ольт еще немного послушал и поняв, что ничего интересного больше не будет, тихонько удалился. Надо было найти укромное место и все хорошенько обдумать.

Хорошее место нашлось неподалеку от лагеря разбойников в густых зарослях лещины. Небольшая полянка в метра дав шириной, бывшее лежбище какой-то дикой лесной животины, вытоптанное от когда-то частого употребления. И от объекта наблюдения совсем рядом, и от случайного обнаружения защищено, вряд ли кто специально полезет в непроходимые кусты. Расположившись, перекусил тем, что положила ему в дорогу Истрил. Затем прилег, поерзав и постаравшись устроиться поудобнее. Пора было браться за дело. То есть — хорошо подумать. Еще в той жизни у него была такая привычка, прежде чем браться за что-то новое, надо было все досконально обдумать. Вот он по старой привычке и прилег подумать.

Если бы кто-нибудь со стороны увидел лежащего мальчишку с прикрытыми глазами, то вряд ли догадался бы, какие мысли бродят в вихрастой голове. А если бы догадался, то ужаснулся бы тому, что десятилетний пацан обдумывает о том, как убить полтора десятка взрослых мужиков. А что придется убивать, об этом вопрос даже не стоял. Не в первый раз. Еще в той жизни и за речкой пришлось повоевать, и в буйные девяностые пару раз руки замарал. Времена такие были, хочешь выжить — убивай.

Он уже и не помнил, что чувствовал при виде своего первого убитого. Во всяком случае никаких рефлексий у него не было и вопросов насчет ценности человеческой жизни перед ним не возникало. Его хотели убить, он оказался быстрее, вот и весь расклад. При последующих случаях, когда приходилось прибегать к крайнему средству, оставалось только легкое чувство брезгливости и глубокого удовлетворения, что именно вот этот индивидуум больше не будет угрожать ему и его жизни. А индивидуумы попадались разные, от простых бандитов-отморозков до откровенных садистов, которые даже смерть превращали в театр. Он тоже не был ангелом, но всегда придерживался хоть каких-то правил, привитых ему с детства и старался не выходить за рамки.

Правда жизнь внесла свои коррективы и с бандитами он вел себя соответствующе, непредсказуемо и жестоко и совесть его при этом совсем не мучила. Если живешь мучениями и убийством, то будь готов к тому, что и тебе воздастся тем же самым и в той же мере. Поэтому никакой жалости он не испытывал, а в последнее время вообще не марал своих рук, достаточно было отдать соответствующую команду. Бизнес хоть и вошел в кое-какие рамки, но все равно жадных и тупых отморозков, которые хапнув свой первый миллион, думали, что ухватили бога за бороду, хватало с избытком. Что поделаешь, деньги и власть портят человека и порой вытаскивают из глубин души такие мерзости, о которых человек и не подозревает, пока не попадет в соответствующие условия. И он тоже когда-то не избежал этой участи, но то ли правильные книжки в детстве читал, то ли воспитание правильное получил, но быстро понял, что к чему. И убирал-то уже отъявленных мерзавцев, на которых пробы негде ставить было. И относился к этому со спокойствием и безразличием санитара, убивающим бешенную собаку. Самое интересное, что сейчас он чувствовал какой-то азарт и волнение. Может так на него повлияло то, что он стал принимать Истрил и ее беды близко к сердцу, а может это мальчишка опять в нем говорит? В любом случае эту банду он собирался уничтожить с удовольствием, которое даже не мог в себе предположить.

Пока детское тельце отдыхало, старый, опытный до извращенности мозг просчитывал вероятности и подсчитывал шансы. Непонятно было какое положение и чем занимается в банде Кривой, но что они с Крильтом недолюбливают друг друга было видно невооруженным глазом. Ольту это было знакомо и лучшим определением здесь было бы «пауки в банке». Но ведь терпят такое положение и даже стараются не обострять отношения. Ради чего? Впрочем, ему-то какая разница? Да пусть хоть сожрут друг друга, он только подаст соли. Использовать их вражду вряд ли получится, ну и черт с ними. Постепенно раздумья перешли в сон и только кусты лещины трепетали на легком ветерку, овевая своим дуновением безмятежное мальчишеское лицо и, по девчачьи длинные стрельчатые ресницы, иногда вздрагивали на прикрытых веках.

Видно мозг, настроенный на определенную задачу, и во сне продолжал работать, так как Ольт проснулся уже зная, что делать дальше. Время уже близилось к вечеру, но было еще достаточно светло и он решил сходить на охоту. Отойдя подальше от лагеря разбойников, он сбил фазана и тут же разделал его и запек. Хотя у него еще оставался запас, приготовленный Истрия, но лишним не будет. Часика три потренировался, умылся в ближайшем ручье и со спокойной совестью улегся спать пораньше. Назавтра предстояло много дел, и он хотел подойти к ним отдохнувшим и полным сил.

С утра пораньше он уже занял свой пост возле землянки атамана Крильта. Ждать пришлось довольно долго, видно давала о себе знать вчерашняя спотыкаловка. Лагерь еще спал, храпя, повизгивая, бормоча и изрыгая густой запах перегара. Ольт еще удивился, ну надо же так нажраться, было бы с чего, или эта спотыкаловка была ну очень крепка, или слабоваты были на голову местные мужики. Но кто ждет, тот рано или поздно своего дождется, и хорошо если это будет совпадать с ожиданиями. Явился Кривой. Потопал ногами у входа, создавая шум погромче, затем гулко прокашлялся и дождался начальственного окрика. Голос у Крильта был просевший и в нем явно чувствовались болезненные нотки.

— Ну и кто там за медведя? Хватит! Ох… Башка моя… Заходи. А-а, Кривой…

— Я, атаман. Вчера говорили о делах, вот зашел предупредить, что ухожу, пока все дрыхнут.

— Точно все в отрубе? Сам знаешь, лишних глаз нам не надо. — из-за болезненного похмелья Крильт с утра разговаривал грубовато, без всяких дипломатических тонкостей, не очень-то соображая, что говорит.

— Да что я, в первый раз, что ли? Что ж, не понимаю… — в отличие от атамана Кривой был свеж, как огурчик и явно не хотел нарываться, делая скидку на состояние Крильта.

— Понимай, но проверяй. Хотя, тебе верю… Не похож ты на предателя. Но что-то в душе держишь… Охо-хо, тяжко-то как… Ну ладно, вот, — послышался звук удара чего-то тяжелого и какое-то звяканье. — Отнесешь сам знаешь куда, проверишь там все. И смотри за каторжанами, не дай Единый…

— Да знаю, не в первый раз. Не боись, атаман, все будет нормально.

— Смотри сам, Кривой. Эх, похмелиться нечем… Ладно, давай, хватит мусолить, иди с Единым.

Кривой вышел из землянки, огляделся, задержав свой взор на спящем лагере. Разбойники продолжали пребывать в похмельном угаре и никому не было дела до одноглазого мужика с двумя мешками. Один небольшой, но тяжелый был подвешен к поясу, отчего того перекосило набок, второй мешок побольше, но явно легче первого был закинут на плечо.

Кривой пошел в лес прямо, не выбирая дороги. Не было ни тропки, ни каких-то особых примет. Было лишь направление, которого строго придерживался Кривой, но чем он при этом ориентировался, было непонятно. Может по солнцу. Первые метров двести он шел сторожко, вертя головой на все триста шестьдесят градусов. Приседал и замирал, когда при неудачном движении в маленьком мешке что-то звякало, внимательно оглядывался при малейшем подозрительном звуке и чуть что пугливо хватался за нож. Ольт чуть со смеха не умер, глядя на все это кино. Или Кривой на кого-то играл или был дураком по жизни. На дурака он не был похож, а зрителей что-то не видно. Но мальчишка не стал спешить с выводами, а лежал не двигаясь, на одном месте. Кривого, если что, он все равно выследит, а пока хотелось кое-что выяснить. И вскоре его подозрения оправдались. Неожиданно появился еще один участник лесного спектакля и Ольт похвалил себя за терпение и выдержку. В шагах пятнадцати от атаманской землянки, ближе к лесу, вдруг поднялся пласт земли и, к удивлению мальчика, из-под земли, откинув хорошо замаскированный люк, выглянул сам атаман Крильт. Судя по всему, из землянки шел тайный подземный ход. Да тут, оказывается, еще тот гадюшник. Ольт покачал головой: «И как они еще глотки друг другу не перегрызли?» Но видно общие разбойничьи дела еще как-то держали банду вместе.

Крильт, как и Кривой, внимательно оглядел лагерь, который уже стал подавать признаки жизни недовольным ворчанием. Проследив, что все заняты своей головной болью и за Кривым никто не увязался, атаман нырнул обратно в люк. Видно ему было важно, чтобы никто не знал, куда отправился их собрат по ремеслу. Ну а Ольту стало интересно, что же такое скрывают подельники? И он, внимательно оглядываясь, пополз в сторону ушедшего Кривого.

Когда лагерь остался далеко позади, и он убедился, что оттуда при всем желании его уже не увидят, наконец встал на ноги и легким бегом, стараясь не шуметь, побежал по следам. С ними проблем не было. Солнце только взошло, и выпавшая ночью роса еще не успела испариться и там, где была сбита на землю тяжелыми шагами, там трава темной полосой четко указывала на прошедшего человека. Кривой, довольно далеко отойдя от лагеря, посчитал, что хватит разыгрывать для Крильта спектакль и он, посчитав, что за ним уже следить некому, пошел, не очень-то и скрываясь. Да, совсем непуганые здесь разбойнички. Впрочем, Ольту это было только на руку. Идти по ясно видимым следам было легко и просто, но, в отличии от разбойников, он крутил головой на все триста шестьдесят градусов, стараясь не забывать про свою собственную безопасность.

Кривой шел неторопливым размеренным шагом четко выдерживая направление. Один раз сел перекусить, достав из мешка кусок хлеба с мясом и луковицу. Ольт тоже воспользовался моментом и закусил уже порядком поднадоевшим печенным фазаном, обойдясь без хлеба. Кривой же ел не торопясь, по-крестьянски основательно и тщательно пережевывая пищу. Еду разложил на чистой тряпице, не сорил и не разбрасывался и после трапезы собрал все крошки и закинул в рот. По всему было видно бывшего крестьянина. И дернуло же этого крестьянского сына стать разбойником. Впрочем, Ольт не собирался его оправдывать. Что бы там не было, но на кривую дорожку тот вышел вполне осознанно и в будущем судьба его, какова б она не была, будет вполне заслужена.

Поев, Кривой пошел дальше, не оглядываясь и не беспокоясь за свои тылы и, естественно, не заметив тонкую мальчишескую фигурку, тенью скользнувшую меж кустов и стволов вслед за ним. Бездорожье и близко стоящие деревья скрадывали расстояние, но Ольт думал, что они прошли километров пятнадцать, когда Кривой стал проявлять признаки беспокойства. Все стало понятно, когда до Ольта донесся шум бегущей по камням очередной таежной речки. Она была побольше той, что несла свои воды возле его убежища. И отмели здесь не было. Вековые деревья подступали к самым берегам и прятали в своей тени текущий поток. Если бы не журчание воды, то никто и не догадался бы, что здесь протекает речка.

А на берегу, на склоне, между трех поваленных и оттащенных в сторону деревьев, возвышался явно рукотворный здоровенный отвал. Единственный признак, который говорил о присутствии здесь, в этом глухом уголке тайги, человека. Причем не просто присутствия, а хорошей такой трудовой деятельности, продолжавшейся судя по величине отвала не один год. А вот и сами люди, две тощие фигуры в рванной, заплатка на заплатке, одежде. Несмотря на свой непритязательный вид, они не выглядели замученными, и худоба их была не результатом болезней или постоянного голода, а скорее была следствием постоянной физической работой на свежем воздухе. Это было видно по живым движениям сухощавых жилистых тел и игре узловатых мускулов на обнаженных до пояса телах. Мужики как мужики, правда неухоженные и заросшие по само не могу. Единственное, что смутило Ольта, это выжженное на лбу у каждого клеймо. Непонятно было, что оно изображало, но то, что ничего хорошего — это ясно. Насколько он помнил из истории своего мира, вырывали ноздри или клеймили только рабов или преступников, да и то только тех, для которых дальнейшей ступенью наказания являлась только смерть. Это что же они такое натворили, что их так отметили. Вначале Ольт не понял, что здесь делают эти два мужика, и при чем здесь одноглазый разбойник, но дальнейший разговор между ними расставил все по своим местам. Видно здесь был то ли рудник, то ли прииск и эти двое отрабатывали здесь свою свободу. Работники как раз лежали, видно отдыхали после трудового порыва, так как недалеко лежали две деревянные лопаты со следами еще влажной земли и полные носилки, нагруженные то ли какой-то рудой, то ли золотоносной породой. При виде Кривого они вскочили на ноги, но не побежали от него с криками и воплями, а наоборот без всякого страха пошли навстречу.

— Кривой, ну так же нельзя, мы тебя со вчерашнего ждем, а ты только сегодня явился! — без всяких «здравствуй» начал еще издали один из мужиков. — Уже хотели сами идти.

— Но-но, сами идти… А то не знаете, что говорите. Куда пойдете-то? К Крильту, что ли? Ну-ну, он-то вас первым и спросит, чего приперлись. — проворчал Кривой. — Пришел же. Просто хлебушко только вчера принесли, и я сразу сюда. А вы тут прохлаждаетесь смотрю. Жрать вы все мастера, а как пахать, так сразу лапки кверху.

— Да ты что, Кривой! Побойся Единого! Ты посмотри, сколько накопали, а два дня назад так вообще новую россыпь нарыли. Бога-а-а-тая.

Тут Ольт и насторожился. Одно дело, если мужики копали тут медь или железо, которые конечно тоже дороги в средневековье, но что может сравниться с серебром или золотом? Это в век компьютеров человек может прожить, расплачиваясь за еду или услуги цветными бумажками, а то и вообще имея виртуальный счет, а средневековье — оно такое, любит вещественное доказательство имеющегося богатства, которое можно подержать в руках, взвесить и оценить. Судя по всему, речь шла о серебре или золоте. Разговор становился интересным. Иметь в заначке запас драгоценного металла — это ли не лучший способ для старта в новой жизни. Тем более в средние века. Это потом люди испортятся, начав применять при расчетах раскрашенную нарезанную бумагу, а сейчас — шалишь, котируется только добрый старый металл, так сказать — натуральный продукт.

Мужики повели Кривого к шалашу, который прятался среди деревьев. Там они достали небольшой, но тяжелый кожаный мешок, наполненный где-то на одну четверть и стали что-то показывать. Издалека было плохо видно, что там у них, но Ольта это и не интересовало. Понятно, что чтобы там не было, это имело ценность в этом мире и, судя по возбужденному виду мужиков, достаточно большую, а значит имело ценность и для него. А что там, золото, серебро, да хоть свинец, роли не играло. Когда это попадет ему в руки, тогда и выяснится, что там такое. Главное, что это ценилось в этом мире. А пока следовало уходить, тем более, что, как выяснилось из дальнейшего разговора, отголоски которого достигали ушей Ольта, Кривой здесь задерживался и не собирался в ближайшем будущем возвращаться в лагерь разбойников.

Мальчишка вообще сомневался, что он там живет, уж слишком вел себя странно, будучи в землянке атамана. Как-будто в гости пришел, ни с кем не поздоровался, не попрощался. Скорее всего он не жил в лагере, как вывел Ольт из некоторых намеков, проскользнувших в разговоре между Кривым и атаманом разбойников, а имел убежище где-то в другом месте, а в лагерь являлся только для отчета. Ну и хорошо, все меньше людей будет, когда туда придет старуха с косой. Бить всех подряд и чем больше, тем лучше, было не в характере Ольта. Все же он не был душегубом, которому нравилось бы убивать только ради убийства.

Еще немного последив за каторжниками, которые уселись обедать, Ольт решил, что он достаточно узнал и ему тоже пора возвращаться к себе, чтобы в тишине и спокойствии вдумчиво обо всем поразмыслить. Информации было море, как бы не утонуть в таком изобилии. Надо бы разложить все по полочкам. На обратном пути заскочил к лагерю разбойников. Понаблюдал часа три. Там все было по-прежнему, только пьяных больше не было видно. Видно спотыкач кончился. Недолговечным оказалось счастье разбойничье. Ну да, все когда-нибудь кончается. Но зато над углями вертелась на вертеле тушка косули. Ужин у разбойников ожидался знатный. Ни караулов, ни тайных постов разбойники выставить так и не удосужились. Ну чтож, это их проблемы. Два раза обошел лагерь по большой дуге, отмечая тропы и проходы. Все было тихо и спокойно. Все, что он хотел знать, Ольт выяснил, пора было уходить до дому.

Чувство ориентации не подвело и уже на пятые сутки он подходил к своему убежищу. Он бы пришел и раньше, но постоянная осторожность, да и поохотиться надо было, задержали его в пути. Истрил встретила его сдержанно, но в глазах прямо-таки плескалось огромное море любви, а когда он в знак приветствия поцеловал ее в щечку, то она уже не сдерживаясь прижала его к своей груди, улыбаясь от обуревавших ее чувств. Первым делом он отдал ей уже традиционных двух рябчиков и фазана, подбитых по дороге, и полез в речку искупаться с дороги. Когда он умытый и чистый зашел в землянку, горячий обед был уже наготове. «Наверно каждый день готовила и ждала» — подумал Ольт и ему это было приятно. Никогда не думал, что быть сыном любящей матери — это так здорово. Ну не было у него такого опыта в жизни.

За едой он ей рассказывал обо всем, что узнал, давно про себя решив, что ничего скрывать от нее не будет. Разумеется, кроме тайны своего происхождения и всего с этим связанного. Причем он не боялся за себя, что ему, земля большая и жизнь впереди длинная. Не здесь, так в другом месте устроится. Ему просто по-человечески не хотелось огорчать Истрил. Да и что скрывать, больно удобно для него получилось. Кто, как не родная мать, будет горой стоять за сына? Как он понял из частых разговоров с нею, на первом месте здесь стояла семья и родственные отношения. Все остальное было вторично.

Государства еще не устоялись и чувство патриотизма, если оно здесь и было, касалось только родной деревни, в крайнем случае баронства. Соседний барон уже вполне мог оказаться и врагом, который по-соседски не погнушается совершить небольшой набег, чтобы прибрать к рукам пару деревень. Народ еще не ощущал себя одной нацией. Хотя он не исключал, что Истрил преподносила ему свое видение мира, но его оно полностью устраивало, так что он со всем пониманием и готовностью воспринял ее представления об окружающих их отношениях с миром. Он ей рассказал все, даже про тайный прииск Крильта, заодно присовокупляя свои размышления.

— Я собираюсь уничтожить всю шайку. — закончил он свой рассказ, говоря об этом, как о вопросе уже решеном и не подлежащем сомнению.

Конечно, он не стал рассказывать ей про свои меркантильные планы про золото разбойников, или что у них там было, а преподнес все как месть за нанесенные ей обиды и вообще, ведь это благородное дело — уничтожить бандитов. Истрил выслушала его молча и не перебивая, только иногда хмурилась или задумчиво качала головой. Затем посмотрела на него своими выразительными глазами и в этом взгляде было все, что она хотела сказать. Понимание и сожаление, что сын вырос и с ним уже не посюсюкаешь, как в детстве, гордость что он вырос настоящим мужчиной, и пусть он еще от горшка два вершка, но уже готов посчитаться с обидчиками матери. Многое, что было в ее взгляде, но главным были ее любовь и готовность идти с ним до конца.

Как понял Ольт, здесь царил патриархат, и мальчик считался мужчиной, когда приносил домой свою первую добычу, и он уже мог претендовать на почетное место рядом с патриархом рода, а если других мужчин не существовало, то и на саму эту должность. В их маленькой семье он оказался единственной особью мужского рода. Отец, как понял он из немногословных рассказов Истрил, погиб на охоте. Ушел в тайгу и не вернулся. Такое в лесном поселении бывало. Не часто, но регулярно, тайга брала свой налог людьми и люди относились к этому спокойно. Так что по всем местным обычаям теперь он, как бы невероятно для него это не звучало, глава семьи и вправе сам принимать решения. Принимать и исполнять. Он мог даже не сообщать матери о своем решении и то, что он это сделал говорило о большом доверии, уважении и любви к ней. Она это оценила.

Обед уже давно закончился и Истрил стала убирать со стола. Впрочем, убирать было почти нечего, пара глиняных плошек да ложек, вырезанных Ольтом из липы. Да и сам стол было понятие чисто умозрительное. Ели они за куском материи, используемым вместо скатерти и который мог быть расстелен на любой плоской поверхности. Пока было тепло, это нередко происходило на пеньке возле коптильни. Когда-то здесь росло большое дерево, но видно от старости упало. Произошло это довольно давно, еще до поселения здесь Ольта, и поэтому он не мог сказать отчего и как все здесь произошло. Как бы там не было, от дерева остался только сгнивший ствол, а сам пень, видно еще подпитываемый какими-то соками, был целехонек. Чтобы выровнять его поверхность у Ольта ушло четыре дня работы ножом, зато за свое усердие он получил хорошее место для настольных работ и место для обеда. Печка, которую он сложил из речных валунов, служила сразу и источником дыма для коптилки. На ней внушительным памятником собственной упертости и гончарному искусству Ольта возвышался уродливый казан, который мальчишка как поставил, так с тех пор и не трогал. Боялся, что может развалиться.

Истрия быстро помыла немногочисленную посуду, налила в казан воды, чтобы кипяток всегда был наготове, встряхнула скатерть — вот и вся уборка. Затем она уселась на чурбак, который заменял им стул, и ласково и в то же время строго посмотрела на него. И была в этом взгляде гордость за него и озабоченность. Но никакого сомнения в его праве решать. А уж о судьбе приговоренных им разбойников даже и говорить нечего. Было видно, что думы о них придут ей в голову в последнюю очередь. Только заботы о нем и о том, хватит ли ему сил занимали все ее мысли. Ольт понял все, о чем она думает, подошел к ней, ласково потерся щекой о ее плечо и успокаивающе ей улыбнулся:

— Мама, не надо так волноваться. Ты же не думаешь, что я прямо вот сейчас пойду и завалю всю банду. Я же понимаю, что не дорос еще до прямой драки. Нет, мы хорошенько подумаем, как это сделать, не вступая в драку. Время у нас еще есть.

— Ты умный, сынок. Ты придумаешь. — Истрил с облегчением вздохнула.

 

Глава 7

Полночи он не спал, прогоняя через память все, чему стал свидетелем в последнее время. Сопоставлял факты и делал выводы, систематизируя все услышанное и увиденное. Есть банда местных робингудов, но совсем непохожих на свои литературные прототипы, а совсем даже наоборот, отморозки те еще. Есть местный шериф — барон Кведр, если Ольт ничего не перепутал, который как бы должен следить за порядком, но на самом деле сам имеет какие-то общие дела с атаманом отморозков Крильтом. И есть десятник Мальт и лазутчик Вьюн, которые служат между ними связующей нитью. А через них этот Крильт вроде как подмазывает местную власть, но и сам крутит какие-то левые дела по сбыту товара еще и с кем-то из города, кстати надо бы узнать, что за город. Короче, крысятничает не по-детски. И при этом никому не хочет открывать свое местоположение, не говоря уж о тайном прииске, о котором, как понял Ольт, вообще никто не знает. Даже в самой банде. Ну если не считать Кривого — тайного связника и поставщика продуктов работникам прииска.

Вообще этот Кривой — интересная фигура. С какого боку он прилепился к Крильту? Вроде при банде, а вроде и сам по себе. Надо бы уточнить, какие у них отношения. Он же вроде осуществляет связь и с Кведром, или нет? Совсем запутался. Еще раз: с Кведром контактирует через десятника Мальта лазутчик Вьюн и с городским приемщиком награбленного по имени Бенкас, если Ольт не ошибается, — тоже он и он единственный, кто знает дорогу к лагерю разбойников. Значит этот самый Вьюн — одна ниточка, так сказать внешний агент, другая ниточка — это Кривой, курирующий золотой прииск. Друг с другом они не контактируют, разве что шапочное знакомство. Значит, что получается? А получается, что Крильт со своей бандой оседлал местную дорогу и грабит всех, кто по ней проедет. При этом часть добычи в виде отката за силовую поддержку, информацию и крышу, отходит местному блюстителю порядка барону Кведру, ну и попутно Крильт крутит дела с городскими барыгами, которым сбывается еще одна часть добычи. Ну и как вишенка на торте еще и держит в руках тайный прииск. Хитроверченный мужик — этот Крильт, мутный.

Видел таких Ольт в той жизни, но местному атаманчику до некоторых дельцов с Земли, как до Пекина раком. Например, к месту вспомнился Рычаг, глава теневого бизнеса, открывающий ногой дверь даже к губернатору области, или Полкан — полковник полиции, оборотень в погонах, нагибавший под себя всех, включая приезжающих для проверки его деятельности ФСБшников, и даже Шило, считающий себя первым и самым крутым рэкетиром по району, был на порядок выше местного бандита. И где теперь они и еще десятки других любителей халявы и больших денег? А нету. Ольт усмехнулся. Он вообще верил в справедливость и неотвратимость наказания для каждого индивидуума. Поэтому рано или поздно, но каждый получит то, что заслужил. И если провидение выбирало его, чтобы произвести наказание местного хулигана, то кто он такой, чтобы спорить с судьбой? А для Виктора Андреевича Краснова, которому в свое время пришлось сожрать не одного конкурента и соперника, а то и просто желающих прибрать к рукам его бизнес, Крильт никем, как местным хулиганом, вообразившим, что он ухватил Единого за бороду, и не являлся

Худенький мальчик потянулся на лежанке из ветвей, повернулся на правый бочок и, подложив под щеку сложенные ладошки, наконец сладко заснул. На детском лице его были написаны невинность и полная беззаботность. Женщина, лежащая в нише на нарах возле задней стенки, приоткрыла глаза, внимательно посмотрела на спящего мальчика и даже в темноте было видно какой любовью и озабоченностью, омраченных легкой тревогой, светятся ее глаза. Затем умиротворенно вздохнула и тоже заснула.

Наутро, после разминки и завтрака устроили совет, что делать с разбойниками? Ольт выдал Истрил результат своих ночных размышлений и объяснил всю раскладку по ним. Но что может сделать полутора десятку здоровых мужиков слабая женщина и, пусть и развитый не по годам, но все-таки мальчишка. По меркам Земли — он еще даже не подросток. Идти в лоб? Не смешно. Было бы у Ольта людей побольше, да оружие хорошее, но чего нет, того нет. После недолгих раздумий решили с этим вопросом повременить, а пока — следить, готовиться и ждать удобного случая.

Но и тянуть с ликвидацией банды не следует. Как он понял из разговоров разбойников, скоро потянутся обозы с осенним налогом. Крестьяне, как ему поведала уже Истрил, повезут плоды своих полугодичных трудов в город со странным названием Узелок, центр местного графства. Налог графу, а излишки, все, что смогут они выделить из своего скудного крестьянского хозяйства, на осенние торги. Надо закупить на зиму запасы зерна и кой-чего по хозяйству. Так, что товару должно быть много, недаром Крильт нацелился на ограбление осеннего сбора, так здесь назывались караваны с налогом. Этого Ольт собирался не допустить. А вот насчет готовиться… была у него одна задумка.

На следующий день Ольт с утра, сразу после завтрака и разминки, взял берестяное лукошко и ушел в лес. Отсутствовал часа три, зато вернулся загруженным под завязку. Но странная то была добыча. Среди бледных, каких-то блеклых бесцветных грибов, ярко выделялись своими красными шляпками мухоморы. Килограмм пять поганок. И хотя для своего возраста он был довольно хорошо развит физически, все-таки для его собственного веса в тридцать с небольшим лишних пять кило были внушительной тяжестью. Но пыхтя и упираясь дотащил грибы до места и рассыпал в тенечке, пускай сушатся. Им предстояло стать основной частью его плана.

Немного передохнув, опять направился в лес. На этот раз вернулся с охапкой толстых березовых и дубовых веток. Уселся возле землянки и, изредка оглядываясь, тщательно сканируя окружающую местность, и прислушиваясь к звукам вокруг, привычка, которую он приобрел уже здесь, стал ошкуривать ветки, которые принес.

Истрил ни о чем не спрашивала, только хлопотала возле печки с казаном. Своему любимому и единственному сыночку она доверяла полностью, надо будет — скажет, а если молчит, значит так и надо. Казан кстати был новый. Истрия оказывается была неплохим горшечником, и, хотя на сложные вещи, типа кувшина, она не покушалась, но слепить что-нибудь попроще, вроде миски — это пожалуйста. Вот она и слепила горшок для варки, а еще пару тарелок и блюдо, похожее на азиатский ляган, в котором ему подавали плов в той жизни. Впрочем, как выяснил Ольт из разговоров с Истрил, такими умельцами в ихней деревне была каждая вторая женщина, не считая гончаров-профессионалов. Натуральное хозяйство в действии. Что-то она задумала сегодня особенное, судя по ее многообещающим взглядам и доносящимся от печки запахам, и судя по всему сногсшибательно вкусное.

И хотя легкое чувство голода уже теребило желудок, стоило немного подождать. Тем более, что конкурентов у него не наблюдалось. А пока, чтобы не думать о еде, Ольт углубился в работу. Сняв с принесенных веток кору, он стал нарезать их на небольшие, сантиметров по десять, обрубки. Руки работали, а мозги вновь и вновь прокручивали предстоящую акцию. Итак, что он имеет с гуся? Вчера он поговорил с Истрил, выясняя местную расстановку сил. Итак, разбойнички. Ну бандиты, они и в Африке бандиты. Грабят местное население, которое и так живет небогато, грабят на дороге проезжих транзитников, оказывается местная дорога было одним из немногих путей с Западного моря в центр Эды, и вообще — они явно плохие дядьки. С ними все ясно — гасить однозначно.

Но есть и крышующий этих рыцарей ножа и дубинки барон Кведр, местная власть и полиция в одном лице. Этакий охамевший и зажравшийся председатель района и оборотень в погонах в одном лице. Налицо явное сращивание власти и преступности. Почему-то это совершенно не удивляло Ольта, но беспокоило. Барон Кведр ведь заинтересуется, а где это мои разбойнички, а где это мои денежки за крышевание? Такой источник дохода пропал. И начнет копать, и неизвестно, что нароет. Гасить его тоже? Тем более, по словам Истрил, хозяин он не просто никакой, а очень даже вредный, под видом уплаты налогов грабит крестьян почем зря, сдирает можно сказать последнюю шкуру. И это помимо того, что каждые три года деревни должны поставлять по одному рекруту в армию. Ввел кучу правил и законов, типа при встрече с ним вставать на колени, или с каждой добычи в лесу относить ему половину. А уж про «право первой ночи», когда каждая семья молодоженов должна просить у него милостивейшего разрешения на брак? Ну не скотина ли? Короче, хамло еще то. Гасить, однозначно гасить. «Нет человека — нет проблемы». — вспомнилась мудрость из его мира. Заодно сведения про сцепку Кведр-Крильт вместе с ними пропадут. Все концы будут обрублены. Правда у барона есть наследник, тоже такой же ушлепок подрастает, но тот еще малолетка и навряд ли много знает про дела папаши, да и пока еще в силу войдет… Жизнь она такая, неизвестно, каким боком может к тебе повернуться. В крайнем случае — тоже «гасить». Ольт не был жестоким человеком, он был практичным.

Но в начале конечно «благородные разбойники», то бишь Крильт со товарищи. Где-то через месяц крестьяне соберут очередной обоз со шкурками и дарами тайги для продажи в городе. На вырученные деньги купят зерно, которое в лесу выращивать трудоемко, дорого и невыгодно. Хлеб — единственный товар, так нужный деревенским и Крильт, а через него и Кведр, позарились на него и тем самым обрекают крестьян на полуголодное существованье, а то и на голодную смерть. В зимнее время и охота может оказаться неудачной, и метель может закружить свою круговерть на неделю-другую, когда даже выйти во двор по нужде — уже проблема, да и мало ли что. Зима не лето, когда чуть ли не под каждым кустом можно найти гриб. В такое время только кусок хлеба да дары тайги, запасенные с лета, могут спасти деревенских от голодной смерти. Только много ли сытости будет с нитки сушенных грибов или ягод, или с плошки лесного меда без хлебушка? Только он и дает сытость и силы.

Если через тридцать дней обоз будет готов, то значит ему надо быть готовым пораньше, скажем так — дней через двадцать. Деревенские собираются увеличить охрану. Только толку-то с той охраны. Крестьяне не воины, тем более если Крильт объединит свои силы с дружинниками Кведра. А у тех уже и оружие — нечета крестьянским посохам. Видел он тех дружинников, у них даже копья все поголовно с железными наконечниками и тесаки длинной пятьдесят-шестьдесят сантиметров, не чета крестьянским ножикам. Боже упаси сцепиться с ними в драке, все крестьяне там и лягут, как один раз Ольт уже видел. Не потянут палки крестьян против копий с железными наконечниками, будь ты хоть мастером боя на шестах. С Крильтом надо кончать раньше, пока не успел переговорить на эту тему с бароном. Сам барон не полезет, одно дело тайно провернуть дельце, и совсем другой коленкор, если все узнают, что он объединился с бандой разбойников. Ведь по идее он кто? Администратор, поставленный следить за порядком. Шериф, так сказать. Сами власти не поймут. Или поймут? Все-таки с барона капает немаленькая денежка графу. А есть еще и сами крестьяне, и, хотя барон судя по всему не очень-то с ними и считается, но все-таки открытое противостояние чревато, могут и красного петуха пустить. Таежники — они такие непредсказуемые. Значит помощь будет тайная и всю дружину барон не пошлет. А значит и граф, если и будет что-то подозревать, но формально все будет шито-крыто, придраться-то не к чему. Тем более, что свою долю он получит, уж Ольт об этом позаботится, а откуда и у кого она взята, не все ли ему равно. Разве что нагрянет с инспекционным визитом. Но граф со своей дружиной, когда еще будет, а пока все-таки надо разобраться с самим бароном. А то с него станется, быстро сообразит другую банду организовать. Значит дело надо провернуть быстро. Сначала — разбойники, и затем, не затягивая дело надолго, сам барон.

Тут размышления Ольта прервала Истрил, обед был готов. Ах, что это был за обед! Истрил где-то насобирала зерен дикого риса, немного, но на двоих хватало, и сварила кашу. Но не какую-нибудь размазню, а что-то типа плова, но не плов. Ведь какой плов без морковки, а ею здесь и не пахло. Но зато во множестве были какие-то другие корешки и травки, что придавали рис неповторимый вкус и аромат. Да еще с дичью, куда же без нее. Вообще в последнее время она ему немного приелась: и жаренная, и пареная, и варенная, без хлеба и без гарнира. Может кому-то она и была деликатесом, но жрать ее каждый день… В последнее время ему все больше хотелось просто хлеба с сыром, хотя большим любителем ни того, ни другого раньше не был. И пусть рис не хлеб, но все же злак и разнообразие в унылой череде печеной и вареной дичи. И какое разнообразие! Ольт ел так, что в буквальном смысле за ушами трещало. Он и так не страдал отсутствием аппетита, но тут превзошел самого себя. Истрил же ела мало, все больше подкидывала ему лакомые кусочки и с улыбкой смотрела, как отлетают в сторону косточки. Обед удался, понял Ольт, когда с трудом выползал из землянки наружу. Округлившийся живот мешал ходить, но навевал на мысль, что неплохо было бы подумать о чем-нибудь возвышенном. Чем он и занялся, улегшись в тенечке под небольшим деревцем. Хотелось подремать, но помешала Истрил. Убравшись после столь примечательного и сытного обеда, она подошла к нему и взъерошила волосы у него на голове.

— Ну как, Ольти, вкусно было?

— Да, мама, спасибо. Было ужасно вкусно. Объелся так, что живот натянулся и стянул на себя всю кожу. Теперь вот глаза сами закрываются.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Истрил, — надо же, мой сын шутит? — слова «мой сын» она произнесла с явным удовольствием.

— Ну не все же мне с медведями веселиться, — с притворным недовольством проворчал он. — Теперь вот обдумываю, как пошутить с разбойниками.

Она тут же посерьезнела.

— Ты же понимаешь, что за их спиной стоит барон Кведр?

Ольт кивнул и повернулся к ней, подставив под голову локоть. Он уже понял, что его ждет очередной урок по местному политическому раскладу, что он только приветствовал. Истрил умела видеть и подмечала иной раз такое, что мог пропустить намыленный глаз обывателя. Она умела и рассказывать образно, примешивая свои эмоции и подавая все с точки зрения лесной жительницы, а не бесстрастной наблюдательницы. Очередная ее история оказалась столь же познавательной, сколь и своевременной. Оказывается, он не просто Ольт, житель деревни Шестой, а представитель покоренного народа, и эданец — это не национальность, а принадлежность к бывшему королевству Эдатрон, так называлась страна и одноименная столица королевства, ставшего его Родиной. Впрочем, само население называло свою страну просто Эдой. Почему бывшего? Да потому, что нет больше такого королевства. Пятнадцать лет назад его захватили и поделили на две примерно равные части два соседних государства. Вернее, пятнадцать лет назад соседи вторглись в Эдатрон и после долгой кровопролитной войны, которая закончилась только в год рождения самого Ольта, после примерно четырех лет непрерывных сражений на две стороны, все закончилось разделом несчастной страны.

Все началось с того, что с севера вторгся так называемый Северный союз, довольно рыхлое образование, состоявшее из полудиких независимых княжеств, но сумевших объединиться для захватнической войны. Пока король Эдатрона Мальт какой-то там по счету уговаривал гордых в своей спесивости полунезависимых герцогов, коих было по числу провинций аж двенадцать штук, прислать свои войска и собрать армию для противодействия врагу, противник, почти не встречая сопротивления, дошел до столицы, носящей то же название что и страна, и взял ее в осаду. Тут уж северные герцоги возмутились, ведь дело коснулось их владений, а некоторые их даже лишились, и с грехом пополам собрав войско и выбрав командующего, сумели откинуть противника, но без поддержки южных герцогов, которые ну никак не хотели воевать за соседей с севера, на большее у них сил не хватило, и война приняла затяжной характер. В сущности, эданская армия была не слабее захватчиков, но спесивость наместников провинций, каждый из которых считал себя чуть ли не независимым правителем, привела к тому, что эданское войско оказалось раздроблено, где каждый герцог воевал только за себя. Они даже открыто радовались, когда узнавали, что враг разбил дружину и захватил земли соседа, не понимая, что следующими будут они. Гонор и самомнение каждого наместника превышал все мыслимые пределы. Их дружина — самая сильная дружина в Эдатроне и сами они такие стратеги, что «ого-го», не чета соседям и что кто-кто, но они-то отобьются от любого захватчика. Так по одному и выходили на битву с северянами. И по одному же и уходили в небытие.

Таким положением не мог не воспользоваться южный сосед Эдатрона — Империя Венту, давний сосед и недоброжелатель. Сильное государство, захватившее несколько слабых соседей и создавшее большую империю, в свое время споткнулось об Эдатрон и с тех пор держало вооруженный нейтралитет. Хотя всем было совершенно ясно, что дай им только повод… И такой повод появился с нападением северян.

Вентуйцы тут же перешли границу, сметя слабенькие заслоны южных герцогов и под шумок стала оттяпывать провинцию за провинцией, грызя Эдатрон с юга. Тут уже подняли головы южные герцоги, ведь теперь война пришла и к их порогу. Все властители провинций требовали у короля, что бы он срочно собирал армию и возглавил объединенные силы, но при этом каждый тянул одеяло на себя. Южные герцоги просто на дерьмо изошли, доказывая, что нет ничего важнее южного направления, ведь это хлеб, мясо, овощи и фрукты. Северные же вовсю брызгали слюной, утверждая, что серебряные и золотые рудники, а также железо куда важнее каких-то там фруктов. Сам же Мальт оказался существом безвольным и жалким и не знал за что первым браться. В конце концов он назначил главнокомандующим кого-то из южных герцогов и умыл руки, радуясь, что так ловко вывернулся из безвыходного положения, и это стало началом конца.

Северные герцоги вначале саботировали все приказы командующего, требуя похода на север, в то время, как командующий естественно собирался вести армию на юг, а затем и вовсе уже открыто плюнули на все приказы и забрав свои войска пошли отбивать свои владения у Северного Союза. Южные же так же дружно плюнув уже на короля, ушли на юг выяснять отношения с Империей Венту. А Мальт остался в столице один, окруженный своей гвардией, умевшей только танцевать на балах да устраивать дуэли из-за оскорблений своей дворянской чести.

Итог был закономерен. Через полгода Северный Союз захватил столицу, даже штурма не понадобилось, Мальт сам отдал город и корону. Впрочем, это его не спасло. Никто не знает, что и как это произошло, но его голый труп нашли на второй день после сдачи столицы на одной из улочек Эдатрона. После его гибели война длилась еще три года. То один, то другой герцог провозглашал себя единственным и последним королем Эдатрона, и чехарда на троне продолжалась до тех пор, пока не кончились все претенденты на вакантное место. С завидной регулярность завоеватели, что северяне, что вентуйцы, отлавливали очередного самопровозглашенца и казнили так, на сколько хватало их фантазии. Вместе с ним вырезался и весь его род. Осталось только четыре герцога, которые наконец поняли, что вопрос стоит не о троне уже разбитой, завоеванной и разделенной страны, а о жизни и смерти, их смерти и что лучше пойти на соглашение с завоевателями, чем медленно и мучительно умирать с распоротым брюхом по северному или столь же мучительно на колу по вентуйски.

Никто по этому поводу смерти Мальта и его последышей не плакал и про них тут же забыли. Не до них было в истекающей кровью стране. На севере уже через два года добили последнего мятежного герцога, и борьба перетекла из войны в подавление периодически возникающих бунтов и мятежей. На юге страны борьба продолжилась чуть дольше, но в конце концов венты разогнали всех южных герцогов, кого купили, кого убили, но тоже сломили официальное сопротивление, а затем занялись добиванием уже разрозненных очагов народного сопротивления. Затем захватчики где-то на середине бывшего королевства ненадолго сцепились друг с другом, как два пса, не поделившие кость, но затем пришли к консенсусу и просто провели границу по линии соприкосновения войск. Так и оказались эданцы кто гражданами Северного Союза, а кто подданными Империи Венту.

Знать, кто посмелее, не желающая сдаваться из-за понятий чести, или по жадности, крепко вцепившаяся в свои владения, погибла на войне. Те, кто потрусливее пошли в услужение к захватчикам, а народ еще долгих лет десять боролся с новыми хозяевами. В сущности, народу было плевать, кто там сидит сверху, но слишком уж жестко взялись наводить порядок и имперцы и Северный Союз. То там, то сям вспыхивали восстания, но что венты, что северяне давили их без всякой жалости. Особенно этим отличились каратели Империи Венту. У них, в отличии от северных князей, существовало рабство и доселе свободным эданцам это жутко не нравилось. Ведь понятно было самому тупому крестьянину, кому было уготовано ярмо раба. В конце концов все восстания были утоплены в крови, а захватчики добились своего, народ смирился и затаил свою ярость, но конечно не забыл, что был когда-то независимым и имел свое государство, а не как сейчас, людьми второго сорта, а то и вовсе рабами.

Так что Ольт, оказавшись в этом мире, стал не просто эданцем, жителем затерянной в дебрях таежной деревушки, но и подданным Северного Союза и должен был как потомок побежденных платить дань и ему еще повезло. Говорили, что эданцы, оказавшиеся под пятой вентов, вообще были поголовно обращены в рабы. Собственно, Ольту были как-то по барабану местные разборки, но быть рабом он как-то не привык и привыкать не собирался. Но при чем здесь барон Кведр? А при том, что он оказывается из завоевателей, потомок тех, кто железом и кровью принудил к повиновенью свободный когда-то народ. И если его тронуть, то обязательно будет расследование, а не бунт ли тут назревает и могут полететь невинные головы. Что бы отрубали головы односельчанам Истрил, к которым Ольт, благодаря рассказам матери, уже заранее испытывал чувство симпатии, на такое он пойти не мог. Вообще-то, если копнуть поглубже, ему было наплевать на местных и на их терки с местным бароном, ну не альтруист он по жизни. Но ему здесь жить, причем он собирался жить хорошо и счастливо, да и к Истрил он относился бережно, ценя ее отношение к себе, и при этом, сам себе удивляясь, не испытывал при этом никаких внутренних противоречий и поэтому не собирался доставлять ей огорчения. Так что хочешь-не хочешь, но надо будет как-то исхитриться и сделать так, чтобы и овцы остались целы и волки сыты. Впрочем, с волками наверно придется разбираться кардинально, не получится угодить и тем, и другим. Основное уже было продумано, но придется еще и поразмыслить, как обезопасить деревенских. Ну что ж, будет думать еще, но отменять свое решение он не собирался. Да и вообще, после рассказа Истрил надо еще раз многое обдумать по новой.

Истрил, после того как высказалась, грустно замолчала и судя по всему о чем-то затосковала, глядя куда-то вдаль остановившимся взглядом. То ли вспомнила мужа, который ушел в зимний лес на охоту, потому что в доме не осталось ни крошки, как раз из-за долгов тому же Кведру, то ли загрустила по стране, которой не стало, то ли вообще от бед в этой беспросветной жизни, конца которым не ожидалось. Не важно, главное, что ей было плохо и Ольт, уже вполне освоившийся со своей ролью сына и малолетки, подлез ей под руку и там притих. Истрил машинально положила руку ему на голову и стала поглаживать непокорные мальчишеские вихры. Сам того не понимая, своим поступком он на грани интуиции сделал тонкий психологический ход, изменив направление ее мыслей, не дав ей тем самым погрузиться в мрачное ожидание будущих неприятностей, и сейчас она, все еще грустно улыбаясь, но уже думая о совсем другом, смотрела на него с уже привычной любовью и озабоченностью. Идущее фоном мирное щебетание пташек, легкий шелест листвы навевали безмятежность и успокаивало нервы.

Ольт решил отложить работу, запас времени еще был, и они так и просидели некоторое время, пока послеобеденная истома и царящая вокруг лесная умиротворенность, не взяли свое и не сморили их, обратив полудрему в легкий, но крепкий послеобеденный сон. Наверно, этот отдых им был нужен, ведь только совсем недавно Ольт провел несколько суток в тайге, занимаясь отнюдь не ловлей бабочек, а Истрил провела эти дни в переживаниях за недавно найденного сына и не известно, что было тяжелее. Во всяком случае после недолгого, но освежающего сна они чувствовали себя прекрасно, недавний упадок сменился приливом сил, а от хандры не осталось и следа. Но выводы он для себя сделал.

Хотя речь его становилась все лучше, и он уже не задумывался, сосредоточенно морща лоб, подбирая правильные слова для ответа на какой-нибудь вопрос Истрил, все-таки разница в менталитете человека из гораздо более развитой цивилизации с женщиной из средневековья сказывалась. Иногда они просто не понимали друг друга, имея совершенно различный житейский опыт, наработанный в разных условиях. Но оба они старались, имея обоюдное желание, понять и принять мысли и даже привычки другого. Особенно тяжело было Ольту, все-таки Истрил жила в привычных условиях, в своем времени и среди знакомого окружения, но он-то родился, вырос и даже умер в совершенно других условиях и привык все мерять по меркам двадцать первого века, а тут как бы не самое настоящее кондовое средневековье, где головы рубят не отдельные маньяки-убийцы, при этом скрываясь от правосудия, а вполне себе легальные палачи и это являлось вполне себе рядовым событием. Мало того такие зрелища собирали массу поклонников, а кому не нравилось, те были просто рады поводу встретиться и поговорить о том, о сем. Простой был народ и необразованный. Да что говорить, тут даже пороха еще не знали.

Поэтому Ольт внимательно слушал Истрил, когда она рассказывала о местном обществе и жизни в нем, откладывая в памяти малейшие нюансы в обычаях, поведении и просто в оборотах речи. Ему надо было понять их, вжиться в местные реалии так, чтобы не у кого не возникло и мысли спросить его, откуда он такой хороший взялся. Его можно было понять. Что он до этого видел, кроме заброшенной землянки и подруги росомахи, что уж точно не могло дать ему представление о местной цивилизации. Жил себе в лесу, никого не трогал и вдруг — на тебе: сразу и разбойники, и барон-завоеватель, какие-то интриги и вообще куча различных проблем. И, как вишенка на торте — какая-никакая семья. Впрочем, последнее можно скорее отнести к удачам, которая одно перевешивает все недостатки его нынешнего положения. Наверно надо скорее перебираться в деревню и вживаться в реалии этого мира. Благо все, что нужно для легализации в этом мире, у него теперь есть. Как там звали мать-волчицу, которая не побоялась выступить и против своей стаи, и против тигра-людоеда за своего приемного волчонка Маугли? Неважно. Пусть те, кто будет сомневаться в том, что он Ольт, сын Истрил, попробуют сказать это матери, а он посмотрит, как по закоулкам будут клочья летать. Уж она-то любому докажет, в чем тот был не прав. Но перед этим надо решить вопросы с разбойниками и бароном. Так что этим он и займется.

Следующим утром, после обязательной утренней программы, он отправился на охоту. Но в этот раз ему было нужно не столько мясо, сколько шкурки животных. Поэтому он убил даже небольшую косулю, на которых раньше охотился только изредка. И то — тогда, когда слишком уж надоедали пернатые. В первые дни оленье мясо шло в охотку, но потом, дней через пять, уже стояло поперек горла. Некому было есть потому что. Истрил не едок, да и предпочитала все больше супчики и бульончики, а сам… Много ли влезет в мальчишку? Старайся, не старайся, а больше своего желудка при все желании не затолкаешь, но приходилось есть, а то ведь испортится, а выкидывать еду… Как-то это не по эдански. Но здесь косуля сама подставилась под выстрел, снисходительно не обращая внимания на мелкое недоразумение, которое, по ее мнению, не представляло опасности. Ну ходит кто-то рядом, ну и что, расстояние-то между ними метров тридцать. Даже тигру, что бы преодолеть такое расстояние нужно время, а ей, чтобы скакнуть в сторону и убежать, достаточно одной секунды. Но ошиблась в своем высокомерии и теперь карий глаз поддергивался смертной дымкой.

Ранее Ольта напрягся бы — столько мяса, потому что большая-небольшая, но, чтобы справиться с таким количеством скоропортящейся еды, ему жевать и жевать дней десять минимум. Его детскому телу, при всей его прожорливости вполне хватало и свежака из ежедневной дичи. Но сейчас, во-первых, едоков стало двое, во-вторых Истрил умела солить и коптить, а надо сказать их коптилка не простаивала, в-третьих и росомах не следует забывать, в любой момент может нагрянуть их прожорливая семейка, в-четвертых скоро охотиться будет просто некогда, ну и самое главное — ему нужны были шкуры, коих он и добыл, взяв на лук еще трех зайцев и вышеупомянутую косулю.

На этом охота кончилась, и началась работа по разделке тушки. Труд нелегкий и противный, но необходимый. Зайцы уже были ободраны, поэтому основной упор пришелся на косулю. Но все когда-нибудь кончается, тем более какой-никакой опыт у него был еще с прошлой жизни, да и небольшая лесная олешка — это не лось, осталось дотащить добычу до землянки. Он в который раз проклял свое малолетство и недостаток сил и стал рубить волокушу. Без нее килограмм сорок мяса были бы вообще неподъемной ношей, но и с волокушей он добрался до своего жилища на остатках сил и мата. Хорошо еще Истрил, видно чисто на материнских инстинктах, почуяла его и вышла встречать и последние метров сто тащили ношу вместе. Косулья печень и специально отложенные куски пошли на шашлык, остальное Истрил переложила солью, сложила в корзину и подвесила в теньке на сквозняке. Пойдет на копчение. Зайчатину оставила на ужин. Затем занялась шкурами. Ольт, жалея мать, хотел было помочь, но она быстро, хоть и с улыбкой, но строго отогнала его мариновать шашлык. Кстати такого блюдо здесь было неизвестно. Нет, о мясе, жареном на углях знали все, но что его перед этим можно и нужно мариновать… Для Истрил это стало откровением.

Времени до задуманной им акции еще было с запасом. Но он решил не тянуть с подготовкой. Лучше все сделать заранее и потом только обдумывать, и подгонять детали. Поэтому все последующие дни он был плотно занят, отрываясь от дела только на тренировки. Из нарезанных веток он наделал колышки, причем заточил их с обеих сторон и для крепости обжег на костре. Затем нарезал из невыделанных шкур тонкие ремешки, не заморачиваясь их выделкой. Для его целей сойдет и так, даже будет лучше. После того, как колышки и ремешки были готовы, стал вязать из них этакие миниатюрные противотанковые ежи и обмазывать их грязью. Еще сырая кожа с висящими кое-где остатками мездры хорошо и плотно обвязывала деревянные колышки, а после того, как готовые изделия были выставлены на солнцепек, высыхала и уже намертво схватывала немудреные конструкции. «Чеснок» получился крупноват, это тебе не изделия из металла, и слишком заметен свой белизной свежеструганного дерева, но ничего… Потом затрет землей и травой. Между делом сходил за грибами и принес еще поганок. Причем в этот раз его сопровождала Истрил, так что две корзины ядовитых грибов добавились к первой, почти высохшей, партии. Пару раз ходил к лагерю разбойников. Стараясь не попадать тем на глаза, ходил вокруг, наблюдал и что-то вымерял. На третий раз потащился нагруженный, как верблюд, загрузившись «чесноком» и просто колышками. Вернулся весь перемазанный и грязный, как поросенок, но довольный.

Так в заботах и работе прошло две недели. Час «икс» подступал все ближе. Пора было начинать активные действия. Ольт мысленно, уже в который раз, прогнал все, что он сделал за две недели. Вроде исполнено все, что задумал, кроме кое-какой мелочи, но это не критично. Тем более, что его жизненный опыт утверждал: планы — это хорошо, но ни один план не переживет встречи с действительностью. И человек, жестко запрограммированный на определенные действия, при неожиданной смене оперативной обстановки может впасть в ступор, а то и вообще запаниковать, что может привести к самым неожиданным последствиям. Поэтому, планируя какое-нибудь действие, он всегда оставлял некий люфт, который давал ему определенную свободу действий, если что-то пойдет не так.

Пора было выдвигаться, но еще оставался разговор с Истрил. Она как раз дошивала курточку из шкуры косули, остатков которой только на детскую куртку и хватало. Ловко протыкая дырочки костяным шилом, которое, вместе с костяной иглой, Ольт сделал ей по ее просьбе, она крупными стежками сшивала две части будущей одежды. Дело шло к концу и Ольт терпеливо ждал окончания работы. Наконец Истрил закончила последний стежок и придирчивым взглядом окинула получившийся образец народного творчества, помяла еще необмятые грубые швы, удовлетворенно кивнула головой и позвала его:

— Ольти, иди примерять.

Это он всегда пожалуйста, это же его первая обновка в этом мире, не считая рубахи и штанов, в которых он появился в этом мире. И если старик, живший в его теле, только снисходительно усмехался, носил он костюмы и покруче, то ребенок радовался от всей души. Тем более такой красоте, которая получилась у Истрил. В деревенской глуши все деревенские женщины должны были уметь шить, это входило в перечень навыков и умений любой девушки, желающей удачно выйти замуж и не дай бог было прослыть неумехой. Но тут Истрил превзошла саму себя, потому что не просто вложила в простенькую курточку все свое умение, но и всю свою нерастраченную материнскую любовь, которая наконец-то нашла выход. Вроде бы простенькая курточка была украшена по швам и по подолу кожаной бахромой, напоминая фильмы про индейцев, виденных им в детстве, а на груди красовалась цветочными узорами затейливая вышивка. Как Ольт уже знал, подобные украшения были на всех изделиях местных мастериц и по ним можно было определить принадлежность хозяина одежды к тому или иному региону. Причем узор мог рассказать не только к какому графству он принадлежит, но даже в каком баронстве проживает данный индивидуум. В каждой деревеньке были свои, присущие только ей, особенности.

Курточка получилась не просто добротной, но и красивой. Ольт был восхищен, что и выразил поцелуем в щечку. Истрил покраснела от такого непривычного ей выражения благодарности, но было видно, что, несмотря на свою внешнюю невозмутимость, осталась довольна и своей работой и тем, как она была воспринята. Скрывая невольное смущение, она прятала улыбку, но та сама то и дело наплывала на лицо, как-то не приняты были среди местных суровых обитателей лесов такие нежности. Видя ее настроение, Ольт мялся, не зная, как сказать ей о своем выходе и что вскоре им придется расстаться и дай бог только на время. И хотя он считал, что просчитал все риски, дело предстояло довольно опасное и всегда оставался шанс на непредвиденный случай. И он боялся, что Истрил, в опаске за него, способна на самую неожиданную реакцию и не знал, как подать ей такую новость. Но она сама догадалась, что его что-то гнетет. Может подсказало ее пресловутое материнское чутье.

— Ольти, сынок, ты что-то хочешь сказать?

— Э-э-э… — замялся Ольт, не зная, как преподнести то, что он собирается пойти и убить больше десятка людей. Он мучительно подбирал слова и выражения, чтобы помягче донести до нее эту мысль, но в голову не лезло ничего путного. Ну вот как сказать женщине, матери, да еще из другого мира то, что ее новоприобретенный сынок, пацан то ли десяти, то ли одиннадцати лет отроду, готовится пойти и упокоить с миром полтора десятка здоровенных дядек? Что она может про него подумать и как к этому отнесется? И хотя к смерти тут отношение, судя по тому как она отнеслась к гибели попутчиков, довольно спокойное, но вдруг перепугается и начнет отговаривать или того пуще потащит к какой-нибудь местной травнице лечить ушибленного на всю голову сыночка? Но все его сомнения разрешила сама Истрил.

— Я поняла, Ольти. Не надо ничего говорить. Делай то, что должен и не думай не о чем. Но сначала реши, готов ли ты к тому, что задумал?

Это она о чем? О том, что придется убивать, или о том, что хватит ли ему силенок? Впрочем, о чем бы она там не подумала, он-то уже давно все решил.

— Да, мама. Я уже все обдумал и решил.

— Я иду с тобой. — сказала Истрил и это был не вопрос, а утверждение.

Ольт вздохнул. Думая о том, о чем может пойти разговор, он приготовился убеждать и доказывать о необходимости своих действий, но сейчас понял, что зря заранее придумывал всю ту кучу отговорок, которые хотел привести. Думать надо было совсем о другом. И сейчас он просто не знал, как и чем ей возразить. Да и по металлу, прозвучавшему в голосе Истрил, понял, что все это бесполезно и она уже все решила. Все же он еще не привык к менталитету местных, хотя думал, что полностью изучил ее характер. Другая жизнь, другое время. И люди другие. Но все-таки он попытался изменить ее решение.

— Я собираюсь пойти и убить тех людей. — каких людей он говорить не стал. И так все понятно.

— Я знаю. — прозвучало в ответ коротко и спокойно. Вот как с ней спорить с ней после этого?

— Хорошо. Давай тогда собираться.

По пути он объяснил Истрил свой план, что и как он собирается сделать. И хотя изначально он и не думал об ее участии, все же под напором больших карих глаз, смотревших на него с напором и требовательностью, пришлось отвести и ей определенную роль. Вначале он собирался обойтись своими силами, но вынужден был признать, что ее участие сильно облегчило ему задачу. Так что к лагерю местного бандформирования они прибыли уже зная, что и как каждый должен был сделать. Устроив в укромном уголке леса место базирования и убедившись, что оно хорошо замаскировано, Ольт отправился к лагерю разбойников, до которого пришлось идти почти километр. Требовалось разузнать обстановку и, самое главное, дождаться прибытия лазутчика.

Не только он один ждал прибытия такого важного человека. Видно было, что вся банда прямо сгорает от нетерпения, что выражалось в некоей нервозности. Разбойников можно было понять — чем и как можно было скрасить их унылое, серое бытие? Существование в полудиких условиях, когда охота уже не удовольствие, а давно надоевшая обязанность, где нет ни одной женщины на многие километры тайги вокруг, а разбойное нападение, служившее хоть каким-то развлеченьем, происходит раз в два месяца? Тут любой взвоет от тоски. Так что приход лазутчика, притаскивавшего с собой пару-другую кувшинов со спотыкачом и кое-какие новости из внешнего мира, был у них за праздник. Примитивное средневековье и такие же развлеченья.

Как заметил Ольт в свои прошлые посещения у лесных братьев был только один способ развеять скуку — это кости. Причем игра была самая примитивная, у них даже стаканчика для метания костей не было. Два костяных кубика трясли в заскорузлых ухватистых ладонях и выкидывали на любую ровную поверхность, подсчитывая, кто выкинет больше. Вот и сейчас толпа собралась вокруг игроков, подбадривая их грубым смехом и криками. Нервное возбуждение витало в воздухе — все ждали главного события в их незатейливой лесной жизни и только одна мысль билась в их мозгах: «И где Единый носит этого Вьюна?» Ведь с ним придут и весть о новом караване, а значит ожидается выход на дело, а там может и баба при обозе будет и самое главное — он обязательно принесет спотыкач, который дает радость и забвение. Ведь недаром атаман отстегивает ему деньгу на закупку пропитания, которое нельзя добыть в лесу. А кто сказал, что спотыкаловка — это не пропитание?

И опять ни сторожевых постов, ни, хотя бы одного, часового. Скрываясь в кустах, растущих по окружности поляны, Ольт быстро пробежался по ним глазами, подсчитывая — все были на месте, кроме атамана и Кривого. Ну одноглазый — понятно, опять в тайге по своим рудникам шарахается. А атамана Ольт нашел в его землянке, где тот храпел, задрав к небу черную кудлатую бороду. Его здоровенную тушу было хорошо видно в открытую настежь дверь.

Ну что ж, вся банда ждет и Ольту незазорно подождать, и он отполз к своему наблюдательному пункту, облюбованному им еще в прошлое посещение, где его ждала Истрил. Время близилось к вечеру, и они спокойно, не торопясь поужинали, запив холодную жареную оленину отваром из лесных трав. Торопиться было не к спеху. Если не случится ничего экстраординарного, то лазутчик скорее всего появится в ближайшие дни и постарается подгадать ближе к обеду. В прошлый раз он так и подступил и чего бы ему менять свои привычки. Ольт и сам бы так поступил. Так что выкинуть все мысли прочь и спать, спать… Назавтра предстоял тяжелый день.

Ночь прошла спокойно. Толька Истрил удивила, сказав, что ходила к лагерю разбойников и там все спокойно. И зачем спрашивается ходила? Но Ольт даже мимикой не выдал своего недовольства. Да и с чего быть недовольным, ведь понятно, что беспокоится за него. Потому и не спится ей. Знала бы она сколько раз он в прошлой жизни попадал в ситуации, когда даже смерть без мучений казалась единственным приемлемым выходом, то наверно так не волновалась бы, но сие — тайна глубокая есть. Но вставать все равно надо. Торопиться пока некуда, поэтому он спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой проделал утреннюю разминку и так же основательно расправился с плотным завтраком. Неизвестно, придется ли обедать, поэтому заправиться нужно было поплотнее. И уже ближе к полудню, поцеловав в щечку Истрил, отправился к лагерю разбойников.

Там уже все проснулись, хотя, как казалось Ольту, лень было второе их имя. Но видно скорое прибытие лазутчика, или вернее его груза, мотивировало разбойников к приготовлению пиршества. На одном костре кипел и исходил паром бронзовый котел литров на двадцать, а над другим крутил вертелом с насаженным на него кабанчиком какой-то доходяга в лохмотьях. Все было готово к приему долгожданного гостя, который не заставил себя долго ждать и появился аккурат к обеду. Видно носом чуял, какой пир его ожидает. Все тот же сизоносый мужичок с псевдо-посохом в руках появился из окружающих лагерь зарослей и весело приветствовал лесную братию. Видно было, что он уже навеселе. Разбойники в ответ загудели на все голоса, а доброхоты уже осторожно тащили два мешка.

Ольт привстал и сорокой протрещал вглубь леса, направив звук сложенными у рта ладонями. Тут же оттуда донесся женский голос:

— Помогите! Люди добрые, есть кто-нибудь?! Помогите!

Сразу вскинулись разбойничьи бороды, замерли на мгновение, стараясь определить направление на источник звука.

— Баба? — недоверчиво произнес чей-то недоуменный голос.

— Точно! Баба! — тут же отозвался хриплый бас.

И это как будто послужило сигналом и вся орава, забыв про выпивку, ломанулись в кусты. Женщина! Баба! И это в лесу, где единственное ближайшее существо женского рода — это медведица. Спотыкач — это конечно здорово, но в сочетании с женской лаской — здоровее вдвойне. Ну и где же она? Где? На поиски кинулись все без исключения. Разве что сам Крильт так и храпел в своей землянке.

Пока разбойники рыскали по лесу, Ольт, убедившись, что у костров никого не осталось, с мешком в руках тенью метнулся к котлу и высыпал туда содержимое. Грибочки, поганочки… Даром что ли собирал, сушил, измельчал, в пыль растирал. Кстати то, что еле вмещалось в три большие корзины после всех пертурбаций поместилось в небольшом мешочке, превратившись в серый, почти невесомый порошок. Ольт надеялся, что этого хватит и поганки, после всех происшедших с ними изменений, не потеряют своих свойств. Валявшейся тут же палкой перемешал варево и быстро юркнул обратно в кусты. Сердце трепетало, как куропатка, попавшая в силки. Это не по площади прогуляться, попасться — легче легкого, да и само ощущение, что собрался травануть почти полтора десятка мужиков тоже добавляло бодрости. Оказалось, что мог и не торопиться. Мужики минут десять еще обыскивали весь лес на расстояние метров сто от лагеря, но никого не нашли. Самые настойчивые еще рыскали по кустам, но основная масса, недовольно ворча, уже вернулась к кострам. Они ругались и спорили между собой.

— Баба! Я точно говорю, баба была!

— И где она, твоя баба?

— Ну все же слышали голос…

— Уж я бы ее за сиськи подергал…

— Лесного духа бы ты за сиськи дергал, а он бы тебя за то, что есть. — раздался грубый насмешливый голос. У своей землянки стоял атаман, уперев руки в бока. Губы его презрительно кривились.

Разбойники притихли. Даже самые настойчивые поисковики вернулись в лагерь, опасливо оглядываясь на заросли. Кто же не знал о лесных духах. Замутят мозги, запудрят глаза и заведут в такие дебри, что будешь блуждать до бесконечности, пока не придут волки-людоеды. И даже косточек от человека не останется. И хотя никто лесных духов не видел, но все знали, что они есть и частенько любят поиграть в свои игры с наивными людишками. Атаман усмехнулся и повелительно махнул рукой лазутчику в сторону своей землянки. Вьюн подхватил меньший мешок и угодливо улыбаясь засеменил вслед за атаманом. Ольт уже был на своем месте возле трубы. Услышал, как в землянке забухали шаги, затем шумный вздох атамана, усевшегося на что-то скрипящее, и осторожный стук положенного на стол мешка.

— Ну здорово, Вьюн. Как дорога, спрашивать не стану. Вижу, что дошел и смотришься нормально.

— И тебе здравствовать, Крильт. Привет я тебе принес от Мальта, передал, что Кведр доволен последним сбором.

— Еще бы ему быть недовольным, — проворчал атаман, — половину сбора отстегнул, да еще отборного товара. Давай, что там у тебя.

Донеслось шуршание, стук кувшинов друг об друг.

— Вина я в этот раз не принес. Не ходил к Бенкасу. К нему же без товара не пойдешь. Спотыкач взял, но зато самый лучший, какой нашел. В трактире на пригородном тракте брал, у Сивого.

— Давай уж… Хотя у Сивого то еще пойло. Сам что говорит?

— Да ничего не говорит. Караванов нет и до ярмарки не ожидаются.

Послышалось бульканье. Спотыкач открыли, определил Ольт. Видно Крильт не пожалел себе живительной влаги и после недолгого молчания послышалось довольное кряканье.

— Хорошо пошла. Ну, что там деревенские? Если ты пришел, значит сбор готов?

— Лесовики собрали следующий сбор. Собираются возле Первой через три дня и сразу — выезд. Но охрана в этот раз ожидается большая. Наверно людей десятка два будет. Все — бывалые охотники и еще четверо — бывшие вояки. Староваты конечно, но меч в руках еще удержат.

— Ишь ты, заволновались значит. Вояки — это серьезно и бывших их не бывает. Они меч из рук только после смерти выпускают. Силы может уже не те, но опыта… На десятерых хватит. — атаман призадумался. — Чтоб их Единый забрал! Придется с Кведром сговориться. Времени мало осталось, так что придется тебе обратно… Все ему обскажешь, пуская Мальта пришлет с его десятком, но не больше. Нас — полтора десятка и его десяток — больше и не надо. А то придется всю добычу Кведру отдать, а нам и самим мало. Нападение через три дня, пусть Мальт ждет с восходом солнца на полянке возле Одинокого дуба. Там сговоримся, как дальше.

— Э-э-э… Атаман…

— Знаю, что сказать хочешь, но время не терпит. После дела неделю дам на гулянку и сам за спотыкач заплачу, хоть упейся. А сейчас быстро перекуси и вперед. После дела вместе с Мальтом будем отходить к Одинокому дубу, там хабар делить будем. Получишь свою долю и сверху добавлю за понятливость. Потом отгуляешь. Понял ли?

— Понятно. — донесся унылый ответ Вьюна. Ну а с чего радоваться, такой облом! Думал ждет выпивка в хорошей кампании, а тут опять наматывать неблизкий конец. Одно утешало, потом ждет нехилая выпивка и все на халяву.

Тут раздался топот ног и радостный голос, в котором уже чувствовался хмель, возгласил:

— Крильт, атаман! Жрать готово! Мясо еще доходит, но похлебка уже в самый раз! Заносить чтоль?

— Давай, заноси. Ты все понял, Вьюн. Так что…Хе-хе, вьюном чтоб. И я подумал тут, нечего рассиживаться, потом поешь, сразу за все. Эй! Там, кто-нибудь! Отрежьте кусок мяса Вьюну, где поспелее. Хе-хе, горячее сырым не бывает. На вот, чарочку на дорогу. И вперед.

Дальше Ольт слушать не стал. Его интересовало, где же Кривой? Ведь он тоже должен был явиться к приходу Вьюна, чтобы забрать хлеб для каторжников. Но того не было ни в толпе возле костров, ни в землянке атамана. На прииске? Может быть. Ольта волновало его отсутствие, но тут он был бессилен, что-либо изменить. Оставалось надеяться, что тот не появится в самый неподходящий момент.

Ольт отполз на наблюдательный пункт, откуда был виден весь лагерь, и там уютно устроился под кустами. Теперь оставалось только ждать. Время шло. Обиженный Вьюн под сочувствующие возгласы товарищей уже ушел. Котел с похлебкой кончился, и разбойники перешли к подоспевшему кабанчику. Первую порцию, здоровенный кусок грудинки, сочащийся жиром, отнесли в землянку Крильта. Туда же зашел один из разбойников, видно, в отсутствие Кривого, из наиболее доверенных. Ольту и без объяснений было понятно для чего. Наверно атаману было скучно пить одному, а Кривого что-то так и не было видно.

Веселье набирало обороты, но признаков отравления все не было. А может и было, но не очень-то в этом Ольт и разбирался. О способах убийства он знал немало. Не то, чтобы был большим специалистом в данной области, но по жизни чем только не приходилось заниматься и чего только не увидеть. Вот по необходимости и пришлось кое-что узнать на личном опыте, с чем-то пришлось столкнуться при ознакомлении с чужим, но вот с отравлением грибами как-то не приходилось иметь дело. Вроде как первые признаки наступают часа через четыре-пять, а может и через шесть. Вот не помнилось ему, поэтому оставалось терпеливо ждать. А гулянка между тем разгорелась вовсю. Кто-то пел, кто-то от избытка чувств просто орал, а двое волосатых типа решили перекинуться в кости и что-то не поделили. Кому и что там показалось не так и что там кому не понравилось, но после получасового выяснения отношений они перешли к радикальному способу решения конфликта. Мордобитие получилось знатным и не столько результативным, сколько эпичным. Вначале дергали друг друга за бороды и таскали за уши, потом перешли к размашистым ударам, которые не столько попадали в цель, сколько впустую сотрясали воздух. Тут вмешались несколько собутыльников. Наверно хотели разнять драчунов, но один из неверных ударов пришелся как раз по носу одного из миротворцев. Пришлось мирить уже троих. К толпе присоединилось еще несколько любопытных и поднялся такой гвалт, что стало уже непонятно, кто, о чем говорит и кто что доказывает. Кто первый в этой неразберихе достал нож, уже никого не интересовало, главное успеть достать свой.

Резня получилась страшная. Пьяные, неуверенные удары ножом не столько убивали, сколько наносили увечья с обильным кровотечением, а захмелевшие от спотыкача и одуревшие от грибов разбойники не чувствовали боли, а только все больше зверели от запаха крови и ауры смерти, накрывшей лагерь разбойников. Они с таким остервенением резали друг друга, что даже убив соперника продолжали с упоением терзать уже мертвое тело. Последний из драчунов, уже ничего не соображая, рыча и пуская пену из перекошенного рта, отрезал голову мертвому собутыльнику, и тут же упал рядом, сам весь порезанный и перемазанный в крови. Кто-то еще остался жив и стонал, не в силах подняться, но даже тем, кто не участвовал в драке, было абсолютно на них наплевать. У них были свои проблемы. Кто-то обессиленно лежал на боку, содрогаясь в конвульсия, в бесплотных попытках вырыгать свой желудок, кто-то, лежа в собственных рвоте и дерьме еле водил руками, то ли зовя кого-то, то ли отмахиваясь. А один, дико крича, побежал в лес, от кого-то или к чему-то, видное только ему одному. И над всей поляной стоял могучий густой запах блевотины и фекалий. Ольт покачал головой, на такой эффект он не рассчитывал. Но видно действие грибов наложилось на спотыкач и все вместе произвело такой вонючий, но надо сказать очень эффектный конец.

Ольт взял в руку нож и вышел на поляну. Хочешь не хочешь, но дело надо было доделать. Никого из шайки он не собирался оставлять в живых. Если ты живешь разбоем и смертоубийством, то будь готов к такому же отношению и по отношению к себе. Жалость он оставил еще в прежнем мире, но было противно и воротило от души. Хорошо хоть блевать не тянуло от вида трупов. Отблевал уже свое, еще после первого трупа, зарезанного собственноручно штык ножом, еще в той жизни. Поэтому, поглубже затолкав все чувства и отрешившись от того, что делал, принялся добивать выживших, просто перерезая им глотки. Спасибо еще драчунам, которые сделали за него большую половину работы. Трое умерли сами и только выпученные глаза и скорчившиеся тела говорили о том, как им было тяжело умирать. Семь человек порезали друг друга до смерти. Так что добивать пришлось только четверых, да и то они были в таком состоянии, что навряд ли даже сообразили, что происходит и смерть стала для них благом.

— Рэкетиры, бандиты… Мать вашу… Как же вы мне в той жизни надоели! — злился на них мальчик из-за этой хоть и нужной, но такой грязной работы. Еще бы, картина получилась безобразная. Будь он на самом деле тем мальчишкой, каким выглядел, то его бы наверно вывернуло бы даже не доходя до первого тела. Но битый жизнью старик в его мозгах только брезгливо и досадливо морщился от того, что приходится заниматься таким грязным делом.

Покончив с разбойниками, Ольт подошел к землянке атамана. Там стояла тишина. Осторожно приоткрыл дверцу и заглянул вовнутрь. Крильт лежал на полу, замерев в посмертной судороге. Судя по всему — инфаркт или инсульт, вызванный видениями от действия грибов и усиленный спотыкачом. Видимо нечистая совесть что-то страшное показала атаману перед смертью. Вылезшие из глазниц глаза и широко раскрытый рот c прикушенным языком говорили о том, что умирал он нелегко. Наверно много было грехов на душе у атамана, так как в расширенных зрачках еще стоял неизбывный ужас. Собутыльник был жив, но двигался еле-еле, что-то мычал перекошенным и запачканным в блевотине ртом и уже мало что соображал. Ольт кое-как за ноги вытащил его наружу и уже там добил и его. Ну не пачкать же, если есть возможность, в жилом помещении. Затем, кряхтя и ругаясь, как грузчик, вытащил грузное тело атамана. Немного передохнув, прошелся по поляне, пересчитал убитых, осторожно обходя кровавые и рвотные лужи, и собрал все хоть что-то похожее на оружие. Одного разбойника естественно не досчитался, но надеялся, что далеко тот не убежит, а он потом пойдет по следу, найдет и скорее всего это будет уже труп. Оружие пока относил в атаманскую землянку.

В очередной раз, выйдя из землянки он наткнулся на тот самый неожиданный фактор, который может свести на нет самую тщательно планируемую операцию. На краю лагеря стоял с ошарашенным видом Кривой. Видно он только подошел и еще не понял, что здесь произошло. Пока он стоял с открытым ртом, озирая единственным глазом побоище, Ольт рванул в глубь леса. Как бы не был Кривой ошеломлен, но тормозом видно не был. Он тут же ринулся следом. Сам факт убегающего мальчишки послужил сигналом для условного рефлекса: убегает — значит догнать, схватить, а там разберемся.

Ольт мчался сломя голову, понимая, что при всей своей ловкости ему не сравняться в скорости со взрослым мужиком. Если бы дистанция была подлиннее, то убежать бы ему не светило, Кривой догнал бы в любом случае, но ему и не нужно было далеко. Еще подбегая к небольшой полянке, он быстро и внимательно осмотрел предстоящий путь и затем, ставя ноги в определенные места, в темпе пробежал весь участок. Даром что ли он тут ковырялся целый день, устраивая ловушки. План планом, но мало ли что могло произойти. Вот и пригодилось. За ним, с треском ломающихся веток, на полянку вылетел Кривой. Он успел заметить мальчишку, который скрылся в кустах, напротив. Не отрывая глаз от зарослей, где мелькнула белая холстина рубашонки и коричневый кожушок, ринулся вслед. И тут нога мягко провалилась под осыпавшейся землей и в левую ногу уперся острый колышек. Мягкая подошва сапога под напором стокилограммовой туши, да еще с разбега, тут же проткнулась и кол наполовину вошел в ступню. Еще не поняв, что произошло Кривой с разгона попытался сделать следующий шаг и тут же упал навзничь. Еж из заостренных палочек, замаскированный опавшей листвой и травой, воткнулся ему в правое плечо и тут же свистнула стрела и крепко стукнула в лоб. Стрела была с наконечником из «чертова» дерева, тупая, но удар был крепкий, сознание помутилось. Как в тумане он увидел: из кустов вылез худенький, но крепенький мальчишка лет десяти-одиннадцати и подскочил к нему, но не приближаясь вплотную, держа в руках наготове уже нацеленный лук со стрелой. Синие глаза оценивающе прищурены.

— Хенде Хох! Тьфу! Проклятые гормоны! Руки вверх! — мальчишка сплюнул, не сводя с Кривого прицела настороженного взгляда.

«Присматривается, как добить. — пробилась мысль сквозь туман в голове Кривого. — Подошел бы поближе, схватить, отвернуть головенку…»

Но мальчишка, как будто зная его мысли, близко не подходил, остановился в шагах десяти.

— Не дергайся, Кривой. А то единственный глаз проткну, будешь в темноте меня искать, на ощупь.

Затем оценивающе поглядел на раны, положил на землю лук и вытащил из-за спины нож. И тут Кривой понял — не подойдет, судя по хватке нож издали кинет, и конец беспутной жизни. Держась одной рукой за плечо, а другой за ногу, стиснув зубы, посмотрел в глаза малолетнего убийцы и увидел в них только настороженность и холодное внимание. Пощады не будет, понял он и, неожиданно даже для себя самого, задрав бороду к небу, взвыл. Завыл протяжно и тоскливо, то ли жалуясь, то ли обижаясь, что так неожиданно и бестолково заканчивается жизнь и столько душевной боли было в этом вое, что мальчишка опустил руку с ножом и почесал затылок.

— Ну и кому плачем? Жизнь свою поганую жалеем? Ну поплачь напоследок. — опешивший было мальчишка опять поднял руку с огромным для его маленькой руки, острым даже на вид, ножом…

— Ольти! Сынок.

На краю поляны, со стороны лагеря, стояла Истрил. Видно побывала там, так как в руке у нее был кинжал Крильта.

— Не надо, сынок. Подожди. Я хочу с ним поговорить.

— Только дернись, кадык вырву. — прошипел мальчишка сквозь зубы и ворча, как волк у которого из пасти забрали добычу, отошел в сторону. Добить бы. А то потом жить, все время оглядываясь через плечо, опасаясь удара в спину. Но как тут ослушаться Истрил, мать он уважал. Ушел недалеко и опять взял наизготовку лук.

Истрил подошла и сурово уставилась в единственный глаз Кривого. Тот сквозь слезы, которые непроизвольно выступили от боли в ранах, недоуменно смотрел в ответ. Проходили секунды. Постепенно недоумение сменялось узнаванием и наконец разбойник неуверенно прошептал:

— Истрил?

— Карно… Узнал наконец. Что сильно изменилась, состарилась?

— Истрил…

— А это Ольт, мой сын. И сын Арнольда, которого ты называл своим другом.

— Арнольд… Ольт… — видно было, что Кривой в растерянности и просто не знает, как себя вести, приняв на свою голову сразу столько новостей. Ольт и сам был в раздумьях побольше разбойника. Его мать знакома с разбойником? Мало того, тот был еще и другом «отца»? Что за глупый индийский сериал тут разыгрывается? Кривой был хоть в чем-то в курсе происходящего в отличие от мальчишки. Ну-ну послушаем про страсти деревенские.

— Да. Арнольд все ждал тебя. Только не дождался и долго в семье не прожил. Была «Большая зима». Мы голодали, и он ушел в лес на охоту и не вернулся. Лет десять уже прошло, сразу после твоего ухода.

— Как это не вернулся… Он же охотник был не из последних и воин, каких еще поискать.

— Что толку от твоих умений, если дома кладовая пуста, все вымел своими налогами Кведр. Его мытари забрали все, все. Вот Арнольд и пошел в лес, чтоб мы не умерли с голоду. А ты сам должен помнить в каком он был состоянии после ранения. Вот и пропал, и вдруг его нож я нашла на поясе у твоего атамана.

— Как же так… Да таких ножей сотни по всему миру, это же вентуйский кинжал. Да мы их кучу трофеями взяли. У меня такой же… — и Кривой потянулся к собственному поясу.

— Ц-ц-ц, — раздался мальчишеский голос, — пояс-то сними, нож не трогай. И кидай сюда.

Стрела смотрела прямо в единственный глаз Кривого. Тут и наконечника не надо. С такого расстояния крепкое древко не то что глаз, даже зубы выбьет. Разбойник осторожно, морщась от боли в раненом плече, развязал пояс с ножнами и откинул его в сторону Ольта.

— Такой, да не такой, — опять заговорила Истрил спокойным, каким-то замороженным голосом. — Когда ты ушел, Арнольд свой нож к кузнецу носил и попросил выбить на лезвии буквы «А» и «К». Ты понял, зачем ему буква «К» нужна была? Если не понял, так я тебе объясню. Это, чтобы помнить, что есть у него побратим по имени Карно, который отомстит за него, который защитит его жену и сына, а ты… Ты!

И тут Истрил сорвалась. Ольт никогда не подумал бы раньше, что она может быть такой. Всегда такая уравновешенная и ласковая, она в один миг преобразилась в яростную фурию.

— Ты! Ты изменил его памяти, ты пошел служить к его убийце! За одно это тебя можно убить, но Арнольд тебя любил, за брата считал и понял бы, и простил. И я бы поняла, но чего я тебе никогда не прощу — ты хотел убить моего сына! Его сына! Пусть дух Арнольда будет тебе судьей.

— Но я же не знал, — потерянно пробормотал Кривой, — я не знал…

Ольт давно уже опустил свой лук и теперь только покрутил головой. Ну надо же, какие страсти бушуют в этой лесной глуши. Точно — индийское кино. Он подошел к Кривому, остановившийся взгляд которого был устремлен куда-то в одну, только одному ему виденную, точку и наставительно произнес:

— Незнание не освобождает от ответственности.

Затем подобрал пояс с ножом и побежал за Истрил, которая удалялась в сторону уже бывшего лагеря разбойников. Но это был еще не конец. Истрил вдруг остановилась и не поворачивая головы произнесла:

— Твоя дочь Олента жива и живет в моем доме. — и пошла дальше.

Ольт ее догнал и взял под руку.

— Может все-таки добить?

— Убивать надо было сразу, а теперь чего уж… Теперь он не страшен, поверь.

— Да я и хотел его сразу… В глаз метил, а попал в лоб. — признался Ольт. — Промазал, однако. Повезло ему, ну и хрен с ним, пусть тогда живет…

— Надо больше тренироваться…

Кривой поднял опущенную голову. Его единственный глаз выражал такую муку и одновременно надежду, что даже Ольта со всем его цинизмом пробрало не на шутку. Рот Кривого открывался и закрывался, не в силах протолкнуть сквозь гортань хоть одно слово. Он протянул руку вослед Истрил, но та даже не оглянулась. Рука упала. Только Ольт мельком окинул взглядом застывшую фигуру. Он в своей жизни не раз видел, как плачут мужчины. Плачут не от физической боли, а от душевных мук, от бессилия, от злости, даже от счастья, но никогда не видел, что бы плакали от такой смеси чувств, в которой и сам черт не разобрался бы. Кривой рыдал как маленький ребенок, всхлипывая и захлебываясь, выдавая сквозь стиснутые зубы какие-то невнятные полуслова-полувосклицания. То ли ругался, то ли жаловался на свою исковерканную жизнь. Уходя, они еще долго слышали эти звуки. Видно крепко мужика припекло. После такой картины Ольт почему-то поверил, что может не опасаться удара в спину. Скорее уж в лицо. Прямо и бесхитростно. Ну и черт с ним, уж на это он найдет, чем ответить. Мальчишка обнял мать за талию, прижавшись к ней своим детским тельцем. Ему казалось, что ей тяжело и он хотел разделить с ней ее тяжесть. Та обхватила его правой рукой за худенькие плечи, левой потрепала за разросшиеся вихры и так и обнявшись они и пошли дальше.

Работы было невпроворот. Ольт обыскивал трупы, раздевал их, для лесных отшельников даже такие лохмотья имели определенную ценность, и складывал их в кучу, а Истрил таскала трофеи, ножи, деньги и оружие, в атаманскую землянку. Она была самой просторной и наиболее чистой. Затем, уже вдвоем, они оттаскивали голые трупы на край поляны. Копать могилу на такое количество жмуриков? Он не представлял, как это сделать. Лучше потом оттащить их подальше в лес, а там падальщики разберутся.

Оставил эту проблему на следующий день. И так они с Истрил выдохлись, как последние рабы. А ведь ему еще пришлось идти по следу убежавшего разбойника. Хорошо, что тот убежать далеко не успел. Неизвестно, что ему перед смертью померещилось, но он сам загнал себе в сердце нож. Так и помер с ножом в груди. Ольт его тоже раздел и забрал нож. Труп трогать не стал. Диким зверям тоже жить надо. Заодно нашел лошадок, восемь голов, которые паслись на соседнем лужке, огороженном примитивной изгородью. Привел их всех в лагерь. Лошади, связанные одной веревкой, оказались послушными и смирными и не сопротивляясь шли за ним длинной вереницей. Не боевые жеребцы, которые могли неизвестному человеку и копытом в лоб зарядить, но вполне справные крепенькие крестьянские лошадки. С их появлением работа пошла веселее. Трупы, сразу по трое привязывали к ним и отволакивали подальше в лес. С протекавшей неподалеку речки набрал крупного песка вместе с галькой и присыпали наиболее выделявшиеся пятна крови и блевотины, спрятав последствия произошедшего здесь побоища. Пришлось делать несколько заходов, но зато поляна приобрела вид более-менее благопристойный. Заодно прибрали мусор и навели кой-какой порядок и чистоту в лагере, разбойники не отличались большой чистоплотностью

Покончив со всеми хлопотами, в этой же речке умылись и умаявшись на нет, уселись возле костра. Истрил вымыла всю посуду, от котла, содержимое которого выплеснула в ямку и потом закопала, до последней ложки. Кабанчика на вертеле еще оставалось много и хоть аппетита не было, но оба понимали, что поесть нужно. Завтра опять предстояло много работы. Поэтому отрезав от туши по куску себе и Истрил, Ольт задумчиво жевал мясо, прикидывая на завтра фронт работ. Истрил тоже о чем-то задумалась, что было неудивительно. Столько событий произошло за сегодняшний день. Одна только встреча с Кривым, которая всколыхнула все то, о чем она старалась не вспоминать и не думать, чего стоила. Так они и сидели, притихшие и задумчивые. Но видно день никак не хотел заканчиваться на такой минорной ноте. Да и правда, хоть и близился вечер, солнце было еще высоко.

Нарушителем спокойствия оказался старый знакомый. На полянку выбрался Кривой. Ну а как еще назвать такое действие. Выполз? Так он все-таки был на своих двоих, или вернее на своих троих, так как в руках у него была какая-то коряга, заменявшая ему костыль. Вышел? Ну это совсем громко, потому что он еле ковылял, и непонятно, как еще не падал. Хотя по лесному мусору, облепившему его одежду, было понятно, что этой участи он не избежал. Падал и не раз. Свою рубаху он разорвал на повязки и обмотал ими свои раны и сейчас щеголял густой черной порослью на груди и животе. Санитар из него был никудышный и повязки болтались, не столько останавливая кровь, сколько впитывая ее. Короче, видок у него был еще тот.

Ольт вскочил и схватил свой нож, изготовив его для метания, но Истрил даже не шелохнулась, только подняла голову и пристально посмотрела в единственный глаз Кривого. Тот успокаивающе поднял левую руку, правая опиралась на импровизированный костыль. Неизвестно, что там с ним произошло и о чем он думал, но лицо у него было каким-то другим. Одухотворенным, что ли. Он поковылял к женщине и шагов за десять до нее бухнулся на колени, откинув в сторону костыль. Так на коленях он и прополз то расстояние, которое их разделяло. Наверно ему было больно, но на лице его даже мускул не дрогнул. Кое как приблизившись к Истрил почти вплотную, он ткнулся лбом в утоптанную землю. В левой руке, протянутой к ней, он держал за лезвие нож-засапожник рукояткой вперед. И откуда он его взял, ведь только что ничего не было. Ольт запоздало дернулся, но Истрил, ничуть не взволновавшись, подняла руку, останавливая его порыв.

— Чего тебе?

По представлениям Ольта так должны говорить королевы, обращаясь к своим подданным, отрешенно и безразлично. Хотя где ему было обращаться с королевами.

— Я виноват. Убей меня или прости.

Ольт покачал головой. Ну и нравы тут у них. И что, это он всерьез? Что за романтические бредни? Воспитанный в другом мире и в другом времени, он все никак не мог понять местных реалий. Ему было бы проще добить это неразумение по имени «Кривой» и все, нет проблем. Устроил тут спектакль, понимаешь. Шекспир недоделанный. Самоубился бы сам где-нибудь в кустах и все проблемы. Так нет же, притащился к Истрил и грузит по полной и свои проблемы хочет навалить на ее плечи. А она и так настрадалась. Ольт и так старался, чтобы она забыла о всем плохом, что было в ее жизни, хотел окружить ее заботой и защитой. Все-таки долго проживший и многое видевший мужчина в нем был еще очень силен. А тут тем более — мать родная. Привык он уже к этой мысли. Так неужели он позволит ей еще и с этим мучиться? Сын он ей или нет в конце концов? Кстати, что это там она отвечает?

— Твоя жизнь мне не принадлежит. Она принадлежит твоей дочери. А насчет прощения — проси у духа Арнольда. Это его сына ты убить хотел. Ольтер теперь — старший мужчина в роду. Мое слово тут — последнее. Не мне тебя судить. Вот если бы ты… — она не договорила, но и Кривой, и Ольт поняли, что она хотела сказать. Столько затаенной угрозы прозвучало в ее голосе.

Кривой, подняв голову от земли, жадно ловил каждое ее слово. На ее последнем слове опять склонил лицо к земле и глухо, явно через силу, спросил:

— С дочкой… Позволишь ли… Увидеться?

— Я тут при чем? Тут я тебе не указ. Дочка-то твоя, тебе и решать насчет встречи с ней. Но на твоем месте я бы привела себя в порядок, душой успокоилась. Мы тоже скоро в деревню пойдем. Вот вместе и пошли бы. А с Олентой будет все в порядке. Кто ее тронет в Шестой?

— Ага, в Шестой… Твоя правда. Тогда может помогу чем? Все быстрее будет.

— Чем ты сейчас можешь помочь? На себя посмотри. — в голосе Истрия прорезались насмешливые нотки.

— И опять ты права. — сокрушенно вздохнул Кривой. Кое как, стараясь не опираться на раненую руку, он умудрился сесть. Тут же подобравшийся Ольт сунул ему его «костыль».

— На, Кривой. И потом не говори, что с тобой плохо поступили.

— Ольти, сынок. Нет больше Кривого, а есть Карновильт. Можешь проще — дядя Карно. Ради Оленты, не вздумай при ней такое сказать. Как бы ты к нему не относился, он — отец Оленты, а она ни в чем не виновата. И вообще, забудьте про все, что здесь произошло. А то пойдем в деревню, там надо будет что-то говорить. Банду не видели, никого не убивали. Карно, надеюсь ты не будешь по ним плакать? — тот только махнул рукой. — Эти же разбойники напали на наш сбор, всех убили. И меня ранили, посчитали за мертвую. Ольти нашел меня в лесу и выхаживал все это время. Будем считать, что ты, Карно, ехал домой и наткнулся на нас случайно.

— Ну да, наткнулся. Плечом и ногой. Аж до крови. — язвительно проворчал Ольт. Но никто не обратил на его бурчание внимания.

— Где был, что делал — сам сочинишь. Как здесь приберемся, сходим в деревню. Олента уже больше трех десятиц, как одна. С голоду конечно не умрет, но проведать пора.

— Ты всегда была мудра, Истрил. — согласно кивнул головой теперь уже Карно. Или все-таки дядя Карновильт? Ну нет уж, тамбовский волк ему дядя…

Ну мать, ну дает и когда обдумать все успела. Расписала все, как на бумаге. До этого Ольт знал ее как отчаянного бойца, до последнего сопротивляющегося разбойникам Крильта, как больную беспомощную женщину, знал, как любящую мать, но вот такую, мудрую и даже где-то величавую королеву, он видел впервые. И это ему понравилось. Теперь он уже без всяких сомнений знал кому доверить защищать спину. Но как четко она все разложила. Теперь у них с этим Карно мир, дружба, жвачка. А за то, что дочка выжила, вот значит кто у Истрил в воспитанницах находился, он ее теперь на руках носить будет. Если сможет, а не загнется через пару недель. Раны-то плохие, может и заражение быть. Ольт вздохнул. Так хотелось отдохнуть, но надо шевелиться. Местные-то в отношении медицины ну совсем тупые. Думают, замотал тряпками и все, само заживет. Не заживет. Уж он-то грязи на колышки намазал, постарался. Где-то в землянке Крильта он видел деревянное ведро. Сходил. Натаскал полный котел воды и разжег почти потухший костер. Ну вот, пока вода закипит, можно и раны теперь уже бывшего разбойника посмотреть. Подошел к раненому.

— Давай, Карно, разматывай тряпки. — ну вот не мог спящий в мозгу мальчишки старик называть дядей мужика всего-то лет тридцати с небольшим. Впрочем, тот не возражал, хотя и поморщился. Все-таки такое фамильярное обращение какого-то мальчишки, пусть и сына Арнольда и Истрил, его покоробило. Но промолчал. Чувствует кошка, чье мясо съела.

— Зачем? — глядел бывший разбойник если не испугано, то озадачено точно.

— Затем. Не верю я тебе, буду раны ковырять, мучить буду. Надо же мне за свои страхи рассчитаться. А то выскочил из леса такой страшенный, напугал меня, маленького.

— Истрил, это и в правду твой сын? Что-то он злой такой. — Карно еще не понял, зачем Ольту тряпки с его ран, но было видно, что он его все еще опасается. Кто его знает, этого сумасшедшего мальчишку. Может и в правду хочет поиздеваться. — Но, если тебе будет от этого легче… — и решительно стал срывать заскорузлые от крови повязки.

Ольт хмыкнул, ну надо же, герой-партизан какой. И ведь даже не поморщился. Истрил насмешливо улыбнулась.

— Мой, конечно. А злой… Так сам же и разозлил. Не бойся, до смерти не замучает. Ольти, ты ведь не будешь убивать дядю Карно? Он еще пригодится Оленте. — в глазах ее прыгали чертики. Повезло ему с матерью.

— Тамбовский волк — ему дядя. — проворчал мальчишка, развязывая последнюю тряпку, до которой сам Карно не мог дотянуться. — Как скажешь, мама. Я только ткну пальчиком вот сюда. Ой, а что это мы морщимся?

Нога вокруг раны распухла и опухоль уже побагровела. Судя по всему, заражение началось, но еще не продвинулось далеко и если рану не промыть и не продезинфицировать, то гангрена обеспечена. Кажется, там у Крильта еще оставался спотыкач. Он сходил в землянку. Точно, на столе стояло еще полкувшина пойла, а в мешке, оставленным Вьюном нашелся даже целый, еще непочатый кувшин. Когда он вернулся к костру, то Карно уже не выглядел таким уж решительным и готовым на самопожертвование. Видно Истрил провела политинформацию и объяснила, что к чему. Но зато он был испуган. Ну вот почему храбрые вроде мужики готовы принять пытки, но боятся простого укола. Вода как раз вскипела. Ольт отлил в пустой кувшин кипятка, предварительно сполоснув посудину, а в котел забросил самодельные бинты и свою костяную иглу с надерганными из одежды нитками.

— Так, больной, на что жалуемся? — Спросил Ольт, подражая какому-то герою из телесериала «Интерны». — Мам, мне нужна будет помощь, поддержать кое где.

— Хорошо, сынок. — Ответила Истрил не чинясь. Затем обратилась к побледневшему Карно:

— Ты лучше не дергайся. Ольт у нас лекарь знатный. Мне вон голову вылечил. — она, пригнувшись, показала шрам. — И где только научился.

Ольт в это время пробовал спотыкач. С задумчивым видом набрал в рот и пополоскал языком. Та еще гадость. Он-то думал, что будет что-нибудь крепкое, вроде самогона, а оказалось что-то вроде ягодной бражки, похожее на крепленное вино. Явно не виноград, но какая-то ягода точно. Крепость градусов восемнадцать-двадцать. И местные с этого дуреют? Это ж сколько надо выпить этого пойла, чтобы закосеть? Наверно им много и не надо. Ольт выплюнул жидкость. И как ее местные пьют. Бурда бурдой.

Вроде вода немного остыла, пора приступать. Он подобрал у костра ветку покрепче, обмыл ее кипятком из котла и сунул Карно.

— На, погрызи. А то вдруг кусаться начнешь.

Тот послушно зажал зубами деревяшку, видно был знаком с таким видом наркоза. Рана на плече хоть и оказалась сильно загрязненной, но была неглубока и ее удалось вычистить довольно быстро. В конце он залил ее спотыкачом и оставив в ране небольшую ленточку для дренажа, накрепко стянул ее края несколькими стежками. Теперь нога. Здесь дело было посерьезнее. Колышек почти проткнул ступню, Ольт аж содрогнулся, представив себе, как Карно вытаскивает его из ноги. И при этом наверняка занес в узкую дырочку всякую грязь, вроде заноз и кусочков кожи из подошвы. Выковырять их всех было просто нереально.

— Ну что, Карно, палочку-то еще не догрыз? А то может новую дать?

— Зафем? — вопрос сквозь плотно сжатые зубы прозвучал немного невнятно.

— А затем, что сейчас будет по-настоящему больно. Иначе никак. Если огневица дальше пойдет, то без ноги останешься. А то и вообще жизни лишишься. Впрочем, что я с тобой вожусь. Потом сам спасибо скажешь. Вот тебе палка, толстая, авось не перегрызешь и терпи, бароном станешь.

От кого другого не потерпел бы Карно такого отношения и такого разговора. Кто же из младших так со старшим смеет говорить? Тем более не мужик он деревенский, а воин какой-никакой. Но вот с этим мальчишкой… Чувствовал он себя обязанным перед ним, да и если по уму, то получается, что взял его этот мальчишка в плен, поранив при этом. Кому скажешь — не поверят. Что бы десятилетний пацан взял в плен взрослого мужика, воина, да быть такого не может. Однако вот он, стоит и так гаденько ухмыляется. Да и Истрил смотрит, вот уж перед кем он обязан до самой смерти. Карно вздохнул и взял в рот и в правду толстую палку. Рану пришлось пробивать насквозь. Ну не знал Ольт других способов, не врач он. Так, нахватался на войне. Затем хорошенько вымыл ногу до колена и стал через камышинку, что бы напор был сильнее, набирая полный рот противного спотыкача, промывать уже сквозную рану. Он не был уверен, что такой способ лечения существует на белом свете, но ничего другого придумать не мог. Потом таким же способом промыл кипятком и, не обращая внимания на скрипящего зубами раненого, еще добавил замоченной в спотыкаче тряпочкой, несколько раз протянув ее сквозь рану. Наконец, оставив в ней для дренажа сухую ленточку, скрученную жгутом, перевязал рану и откинулся в сторону.

— Все, будет жить. Тряпку не трогать, грязными руками не лапать, на луну не выть… На, глотни, только не напейся. А я спать.

Вымотался Ольт основательно. Его даже слегка покачивало. Давненько он так не уставал. Сил хватило только подойти к Истрил, поцеловать ее в щечку, что у них уже входило в традицию, доплестись до лежанки Крильта и, наплевав на возможных насекомых, завалиться на вонючие шкуры. Как Истрил укрывала его каким-то одеялом, он уже не видел и даже не почувствовал.

Проснулся не сразу. А вначале, уже почувствовав, что не спит, какое-то время повалялся, медленно, не торопясь выплывая из объятий сна. Думать о чем-то не хотелось совершенно. Такого чувства отдыха и спокойствия он давно уже не испытывал, особенно в последнее время. Сквозь сознание еле пробивался какой-то непонятный бубнеж. Постепенно до него дошло, что это голоса, мужской и женский. Потом появилось осознание, что говорят Карно и Истрил. В основном слышался старательно приглушаемый бас одноглазого, Истрил только немногословно отвечала или спрашивала.

— …там-то, в трактире я и узнал, что моя Вайолет умерла, твой Арнольд погиб в лесу, а ты вместе с Оли пропали. Он еще добавил, что вы скорее всего пошли в тайгу и там вас загрызли волки. Мол дома еды не оставалось, а в тайге хоть что-то можно добыть. Что, и в правду такая тяжелая зима была?

— Ох, не то слово. Голод страшный был. Засуха, неурожай, еще и Кведр последнее выгреб. Мы с Вайолет еще хоть могли стрелять из луков, но сушь стояла такая, что даже некоторые речки пересохли и дичь куда-то почти вся ушла. Некоторые семьи еще до зимы вымерли поголовно.

— Трудно вам пришлось.

— Трудно. Арнольд-то еще летом погиб. Ушел и пропал. Все думали, что с медведем или тигром повстречался, а может еще с какой зверюгой. Но я еще тогда подумала, что пустое это все, сам знаешь каким он охотником бы. А сейчас убедилась в этом, нож-то его не просто так у атамана разбойников оказался.

Карно закашлялся, стараясь скрыть свое смущение. Хотя Истрил не предъявила ему никаких обвинений, но он сам чувствовал себя виноватым. Все-таки хоть и сбоку припека, а в банде состоял. Пусть и недолго. Как мужчина, привыкший отвечать за свои слова и поступки, он чувствовал себя ответственным за то, что произошло с женой своего побратима.

— Ну а потом? — постарался он поскорее увести разговор с неудобной для него темы.

— А потом зимой от голода умерла Вайолет. — уже полностью проснувшийся, но продолжающий лежать с закрытыми глазами, Ольт услышал, как у Карно скрипнули зубы. — Вначале подхватила какую-то лихоманку, а потом, пока я была на охоте и вообще слегла. Я тогда под пургу попала, седмица прошла, пока из леса выбралась. Пришла к дому, а Вайолет твоя, оказывается весь хлеб, который дома был, Оленте и моему Ольту скормила. Мало было хлеба-то. Ей уже не оставалось. Совсем слабая была. Угасла она через десятицу. Я ее там, возле землянки и похоронила. Сил на большее не было. Тогда много народа померло. С тех пор тот год кто Большой Зимой называет, кто годом Большого голода. Вся деревня почти вымерла, еды-то не осталось совсем. Люди сказали, что в Шестой, сам знаешь я оттуда за Арнольда замуж вышла, с едой чуть полегче, там хлеб хоть с корой напополам был, но еще оставался. Я тогда детей в охапку и перебралась туда. Крестьяне там сами впроголодь жили, но чем смогли помогли. А там и мужичок мой, Ольт на охоту стал ходить. — Истрил улыбнулась при упоминании своего сына. — Хоть от горшка — два вершка, но что-то приносить стал. Так и выжили. А уже летом он вдруг пропал. Как и отец его, ушел в тайгу и пропал. — Ольт почувствовал, как голос Истрил изменился, стал каким-то глухим и монотонным. Нелегко ей было вспоминать те времена. — Если бы не Олента, не знаю, как бы я это пережила. Наверно, тоже умерла бы. Она мне все говорила, что Ольти жив, просто заблудился, и меня в этом убедила. Или я хотела убедиться. Да и нельзя мне было умирать, Оленте-то самой тогда годков семь было. Как же ее одну оставить было? Короче, она да надежда помогли мне пережить трудное время.

Оба взрослых помолчали, каждый думая о чем-то своем. Ольт, озабоченный их молчанием, приоткрыл ресницы. Был уже поздний вечер. В комнатушке, освещенной лишь лучами закатного солнца, сидели за столом мужчина и женщина. Наконец мужчина подвигал нижней челюстью, видно свело от крепко сжатых зубов во время рассказа женщины.

— Поэтому мне и сказали, что ты и дети пропали во время голода. Мне надо было проверить, но я, когда услыхал, что вы все умерли от голода… Поверил. Да и как было не поверить, когда все только и говорили о том, какой страшный голод был. О ком не спросишь, только один ответ — умер, умер… Я, честно говоря, просто потерял голову. Не поверишь, убить себя хотел. А тут Крильт в трактире под руку подвернулся. Мы когда-то служили вместе, не дружили, просто здоровались. Он в то время был десятником в дружине графа… Одного графа, его потом свои же дружинники на сук вздернули. Крильт тогда пропал, все думали, что убит, а он вон где всплыл. Сказал, что не просто так в лесу сидит. Восстание готовит и меня на желании отомстить северянам прихватил. — Карно покрутил головой. Вот ведь какие выкрутасы жизнь выкидывает. — Если бы не он, меня возможно уже и не было бы. Это получается, я ему еще и благодарен должен быть. В его дела я не лез. Он мне показал заброшенный золотой рудник. Как он мне сам сказал, из-за него и оказался в наших краях. Кто-то ему наводку дал. Попросил, чтобы я этим рудником занялся, мол для восстания денежки нужны будут. А мне любое дело в радость было, хоть как-то забыться. Я им и занялся. Нашел трех каторжников. Эти придурки сбежали с каторги и с голодухи вышли на большую дорогу. Ну и нарвались на меня. Я их сильно и не бил, так, поучил уму-разуму. — Тут Ольт не удержался и похвалил себя за предусмотрительность. Что и говорить, спасли его колышки и «ежи». Он и представить себе не мог, как бы справился без них с профессиональным воякой, который так спокойно говорит о трех каторжниках, что просто «поучил их уму-разуму». — Никудышные из них оказались разбойники. Я их и уговорил поработать на руднике за кормежку да за долю малую. Они и рады были. Сами-то из лесовиков местных, попали под горячую руку своему барону. Короче — сговорились. Я им хлебушка таскал, сыр. Они золото мыли, охотой на пропитание себя промышляли. Лук охотничий я им раздобыл. Одного правда потом тигр задрал, дело житейское, грех такое говорить — самый никчемный из них был. Спотыкач сильно любил, вот и выжрал тройную дозу и пошел на охоту… Единый ему — судья. Зато двое других — молодцы, и как работники и просто, как люди. У них тут где-то в деревне семьи живут, так я их иногда отпускаю свидеться. И они довольны, и я спокоен. Сам-то я в придорожном трактире обосновался, но и в лесу землянка есть. Там у меня схрон оборудован. Я там золото с рудника прячу и Крильт кое-что с добычи добавлял, говорил, что это местные на подготовку восстания скидываются. Теперь-то понятно, как «скидывались».

— Да просто грабил он крестьян. Да только что с них взять-то? Только шкурки разве что.

— Не скажи. Меха он в городе сдает какому-то купцу, а хорошие соболя да чернобурки сама знаешь сколько стоят.

— Знаю. Вон и Ольти мой, наловчился белок и зайцев бить ради меха. Хотим осенью вместе с сбором в Узелок выехать на торги.

— Отчаянный он у тебя. Как вспомню глаза его, когда он в меня стрелу нацелил… Не у каждого бывалого вояки такой взгляд увидишь.

— А ты поживи один в лесу три года. Если бы не один добрый человек… Ольт, когда потерялся, его в лесу повстречал. Он ему и помог выжить. А сам умер.

— Кто таков? Так просто люди в тайгу не уходят. Разбойник какой-нибудь?

— Не возводи напраслину на хорошего человека. Ольти сказал, что он воин и ученый был. Из-за моря приплыл. Короче там длинная история, если хочешь, сам с Ольтом поговори. И еще он этот… как же его… философ.

— Слышал я сказки, что за морем тоже люди живут. А что за философ?

— Философ, это слово Ольт от этого человека, Архо Меда узнал. Это означает человека, который делает добро просто так, даром. Он еще сказал: «Делай добро и бросай его в воду».

— Не встречал таких. Но точно не из разбойников, уж слишком заумно сказано. Они-то такого точно не скажут. Надо же, «делай добро и бросай его в воду». Точно не от мира сего человек. То-то Ольт такой странный.

— Вот-вот. Ольт с ним почти три года прожил. Говорит, что все, что тот знал, ему передал. Даже языку своему научил. Ольт-то потерялся, когда ему всего-то семь годков было, вот и получил воспитание заморское.

— Да, чего только в этом мире не встретишь. Из-за моря говоришь? Надо потом с Ольтом потолковать.

— Потолкуй. Только предупредить хочу, ты уж не обижайся — скажу, как есть, если кто моего Ольти обидит, тот долго не проживет. Единый видит, свою жизнь положу, но в любом месте найду и горло перегрызу.

— Да ты что, Истрил, Единый с тобой. Да я сам… Благодарен я вам, тебе и Ольту. До смерти своей благодарен.

— Вот и хорошо. Ольти мой может и странный, но он хороший. Лучше всего, если вы подружитесь. Он, как и его отец, на дружбу крепкий.

— Это как получится. Все-таки малец он еще. Но обещаю, что в любом случае, я за него встану, как за родного.

Ольту давно уже надоело лежать неподвижно. Но вроде высокие переговоры подходят к концу, пора бы и ему голос подать, а то эти утверждения во взаимной дружбе и сотрудничестве, насколько он помнил по прошлой жизни, могут растянуться надолго. Для начала он повернулся набок. Взрослые тут же замолчали и уставились в его сторону. Он, еще с закрытыми глазами, поерзал на постели, будто просыпаясь, и затем резко принял положение сидя. Непонимающим, бессмысленным взором уставился на собеседников и какие-то секунды смотрел, будто узнавая.

— Доброе утро, мама.

— Какое утро, сынок? Еще вечер. Ужинать будешь?

— А как же. Я столько подвигов совершил и заслужил чашку похлебки. Вот только умоюсь со сна.

— Иди уж, герой. — Истрил ласковым взором проводила тонкую мальчишескую фигурку до двери.

 

Глава 8

Удивительно, но утром он чувствовал себя легко, как будто вчера и не было тяжелого изматывающего дня. Солнце уже играло на верхушках деревьев, хотя роса еще клонила траву к земле, блестя разноцветными переливами бусинок и щедро одаривая утренней свежестью. Ранние пташки уже вовсю радовались наступающему дню. День обещал быть ясным и погожим.

Прихватив оружие, Ольт побежал к речке. Вода с утра была холодной, но радостно визжа и задыхаясь от перехваченного дыхания, искупался весь, смывая с себя всю грязь, принятую вчера на кожу и в душу. Впрочем, больших душевных терзаний по происшедшему накануне он не чувствовал. Куда больше его волновали пропущенные тренировки. Недавние события прямо кричали о том, что каждая упущенная возможность улучшить свои навыки сейчас, это потеря шанса на выживание в будущем. И надо бы больше уделять внимания работе с оружием. Развитие тела — это конечно хорошо, но, как показал вчерашний день, заниматься кулачным боем со взрослыми мужиками ему еще долго будет противопоказано. Нет, он не собирался одно подменять другим, просто придется больше работать. С другой стороны, а чем ему еще заниматься? Хозяйства и скотины нет, огорода нет, как факта, охота — много ли времени при местном обилии дичи нужно, чтобы прокормить двух человек? Ну пусть — троих, теперь еще и дядька по имени Карно нарисовался. В любом случае вопрос — риторический. Так что сама жизнь подталкивала его к тому, чтобы тренироваться и тренироваться, тем более, что это соответствовало и его внутренним убеждениям.

Упражнения, в основном на гибкость, немножко силовых, больше нельзя, он еще маленький, кости неокрепшие ну и основное, и самое долгое по времени — владение оружием. Автоматов и пистолетов здесь нет, так что мечи — это наше все. И копье. И метание ножей. И… Что-то он разогнался. Нунчаки оставит на завтра. По окончанию занятий еще раз ополоснулся и в лагерь вернулся веселый и посвежевший. Сложил оружие, кроме ножа, у костра.

Весь наличный состав, то есть Истрил с Карно, уже проснулся и был занят делом. Она кипятила воду с золой в котле, партиями подбрасывая туда трофейную одежду, не те времена и условия для брезгливости и транжирства, когда любая тряпка имеет ценность. Длинной тонкой жердью помешивала дурно воняющее варево, работая этакой средневековой стиральной машиной. Проваренную и постиранную одежду той же жердью перекидывала в находящееся здесь же корыто с холодной водой, полоскала и тут же развешивая ее по кустам.

Карно, усевшись у атаманской землянки, обложился трофейным оружием, сортируя его и раскладывая по только ему одному известным признакам.

— О как! Нам хлеба не надо, работы давай! С утра прямо за дело! — Ольт подошел к Истрил и поцеловал ее в щеку. — Давай помогу.

— Да не стоит, ничего здесь трудного нет. Ты лучше посмотри за Карно, что там с ранами.

— Карно, Карно…сранным-и, — тихонько напевая, чтобы не услышали, он подошел к самовыбранному оружейнику. — И как себя сегодня чувствует больной, ночью на стены не лез? Спалось как? Мальчики кровавые в глазах не мелькали?

Мужчина с подозрением сверкнул на него единственным глазом, но ничего не ответил, только отрицательно мотнул головой.

— Ну вот и хорошо. Значит с нервами у нас все в порядке. А что у нас с дырками? О! С дырками тоже неплохо…

— М-м-м…

— Что м-м-м? Больно? А вот не надо по кустам за маленькими мальчиками бегать. Маленького мальчика каждый обидеть может. За бабами надо бегать… Ну или за медведицами. Они тут тоже ничего. Медведицы, не бабы. А баб здесь нет.

Карно, по лицу которого бежал пот от сдерживаемой боли, только скривился при словах о мальчике, слушая всю ту галиматью, которую нес Ольт и только сильнее сжимал зубами деревяшку, которую этот наглый мальчишка опять сунул ему в рот, а сам между делом развязал повязки и деловито ковырялся в ранах.

— А то тут до меня одна пристала, я ей петь начал, но ей не понравилось. Да, не понравилось. Убежала, даже спасибо не сказала. — Ольт на мгновение скорчил такую обиженную рожицу, что Карно против воли хмыкнул. — Я на нее тоже обиделся. Так старался, ноту тянул, а она задом развернулась. Одно слово — бабы. — Ольт гнал всякую чепуху, лишь бы хоть немного отвлечь раненного от боли. И это ему удавалось.

— Кто? — прохрипел Карно.

— Говорю же — медведица. Блин, никогда не думал, что раненые вместе с кровью теряют и мозги. А мы вот перевяжем и не дадим последним мозгам вытечь. Все. Голова кружится? Немного полежать надо

— Мефефисса — не фафа. — Сквозь крепко сжатую зубами деревяшку выдал страдалец, кося единственным глазом за малолетним садистом, который добрался до раны на ноге.

— Да ну! Если кто скажет, что она мужик, тот пусть первым бросит в меня камень. Так, что тут у нас…

— Не фуфык… И не фафа… Она — ффофсе не феофек.

— Это ты сказал бы разбойникам, которые здесь были. Вот дикий народ. Был. Да им козу покажи, и то набросились бы. И заметь — совсем не пожрать. А медведица, она хоть на человека похожа. Особенно если ее раздеть. А в дырке немного гноя скопилось. Непорядок. А мы его спотыкачом и тряпочкой, тряпочкой…

От острой пронизывающей боли Карно застонал. Казалось боль была не только в ступне, но проникла до самого сердца. Единственный глаз его помутнел, а на лбу выступил пот. Деревяшка выпала из раскрытого в безмолвном крике рта, из которого вырывалось частое хриплое дыхание.

— Ольти, ты бы потише, все-таки живой человек. — вмешалась Истрил, с жалостью глядя в одноглазое, перекошенное от боли, лицо.

— Вот блин, вояки пошли. Чуть ткнули, а они уже умирают. А ведь ему еще жить и жить. Все, все, уже закончил. Вот сейчас перевяжу… Мам, чистые тряпки есть? Вот так… и так… Подумаешь, ногу проткнул. Нога — это ерунда, вот если бы в голову прилетело. Хотя с другой стороны, в пустой голове и пострадать-то нечему. Все. Можешь дальше за ними бегать.

— За кем? — у Карно от боли немного помутилось в голове, и он никак не мог сообразить: то ли ему кажется, то ли его и в правду только что обозвали безмозглым.

— За кем, за кем… — сварливо проворчал мальчишка, вставая и разминая затекшую спину, — За медведицами, конечно.

— За кем!? А зачем?

— А я откуда знаю?! Тебе же надо.

— Мне?! — изумился пришедший в себя Карно.

— Ну не мне же. Я еще маленький. И вообще, ты можешь говорить о чем-нибудь другом?

Карно потряс головой. Помолчал секунд десять, сосредотачиваясь:

— Могу… Наверно. Послушай, маленький вредный… Э-э, кровопийца. Мне есть, о чем тебе рассказать. Но наверно, лучше это сделать попозже, а то у меня сейчас голова что-то плохо соображает.

— Ну-ну. Смотри, чтобы совсем поздно не стало. Потом нужны ли будут твои рассказы, да и буду ли я их слушать… а то ведь и без ушей оставите. А я ведь тебя лечил. Потом сам спасибо скажешь, неблагодарный. — Ольт напоказ опасливо отодвинулся и погрозил пальчиком.

— Ты меня не понял. Я и сейчас могу тебе сказать «спасибо». Но лучше расскажу кое-что интересное, тебе понравится. Но сначала давай закончим с твоими трофеями.

— Ну давай.

С трофеями разбирались долго, до обеда. И дело, как потом выяснилось, было совсем не в оружии, которое оказалось удивительно бедно на разнообразие. Заостренные на огне шесты, ножи из дрянного железа, несколько дубинок, усаженных на концах набалдашниками из такого же мягкого металла, усиленного шипами. Единственное, что заинтересовало Ольт по-настоящему — это пять луков, найденных у Крильта в землянке. Видно не доверял подельникам такое оружие, волчья жизнь — волчьи нравы. К ним Карно нашел с десяток стрел и целую горсть железных наконечников, чему Ольт откровенно обрадовался. Все-таки наконечники из кости — это была вынужденная мера, от безысходности. Да и оставалось их всего пять штук, уж слишком легко они ломались. И слишком много труда они требовали для изготовления. Он помнил, сколько усилий он приложил долгими зимними вечерами, когда вырезал их из оленьих рогов.

Ольт взял один из луков, попробовал натянуть. Тетива для детских ручонок оказалась туговата, но он все равно смог дотянуть ее до груди и, не в силах удержать, сразу же отпустил.

— Что, тяжело? Это тебе не твоя самоделка. — прорезался голос Карно, внимательно за ним наблюдавшего.

— Самоделка, не самоделка, но кое-кому неслабо из нее прилетело в лоб стрелой с деревянным наконечником. Радуйся, что лоб тоже оказался деревянным, а если бы в глаз.

— Хм, твоя правда. Но если бы я знал, чего от тебя ожидать… Да и что можно было ожидать от такого малолетки? Удивил ты меня. Но если б у меня был в руках такой лук, то я бы за тобой не бегал. Тебя догнала бы стрела.

— Да ладно, хочешь сказать, что ты умеешь этим пользоваться?

— А вот сейчас посмотрим, — Карно взял две стрелы в зубы, а одну наложил на тетиву взятого у Ольта того самого лука. — Смотри туда, вон на тот дуб.

На краю поляны, в метрах тридцати, возвышался старый дуб. На первый взгляд Карно не целился, непринужденно держа лук в левой вытянутой руке, правой наложил на тетиву стрелу и затем резко и быстро отвел ее до самого плеча и сразу же выстрелил. Пустив первую стрелу, одноглазый стрелок так быстро выхватывал поочередно остальные стрелы изо рта и накладывал их на тетиву, что Ольту казалось, что у того сейчас вылетят зубы. Все три стрелы одна за другой с умопомрачительной скоростью воткнулись в дерево на уровне груди взрослого человека чуть ли не одна в другую. Да, это был класс.

— Вот где-то так-то. Но твой отец мог за это время выпустить пять стрел, причем из боевого лука.

— Боевого?

— Ну да. То, что у меня в руках — это охотничий лук. Видишь, рога короткие, с такими легче пробираться по зарослям. Дальнобойность у него не очень, но в лесу много и не надо. Достаточно, если сможешь выстрелить прицельно шагов на сто. Есть еще и боевой лук, иногда его называют длинным. Тот может прицельно пробить кожаный доспех с трехсот шагов. Пару раз я встречал стрелков, которые могли это сделать и с четырехсот. Мощный лук, но с длинным луком по лесам не побегаешь. Да и не каждый его сделать может. Это только мастерам доступно, у них там свои хитрости. В охоте его не используют, только для войны. Поэтому власти его и запретили, если у кого найдут боевой лук, то отрубают правую руку, а если поймают с ним в руках, то и голову. Так что сейчас он — большая редкость, да и пользоваться им уметь надо. Кстати, такой лук я видел у Вьюна, он его под посох замаскировал, но наверняка в сумке и тетива найдется.

— Так он значит — стрелок?

— Скорей всего, причем из бывших вояк.

— А я из своего только шагов на пятьдесят бью.

— Ну так… Что ты хотел от простой деревяшки. Настоящий охотничий лук делается из особой породы дерева, хорошо просушенной, а боевой — так вообще из двух, полгода сушится в специальной комнате… Там еще много секретов, но их знают только мастера. Есть еще степной лук. Тоже мощная штука. Вроде и не очень большой, на коне не очень-то с большим развернешься, но бьет как боевой, а то и дальше. Но там дерева мало, в основном рога и сухожилия. Видел я их и стрелял, но, как и из чего точно их сделать — не знаю. Помню, что из рогов какой-то степной антилопы. У нас в лесах они не водятся.

— Послушай, Карно, а научи меня из лука стрелять.

— Это можно, но только из охотничьего. Из боевого рано еще, силенок не хватит. И нужно сразу правильную ухватку выработать, с рукавицей и кольцом. Где-то в трофеях я видел. Найду.

— Ну, а что там с остальными трофеями?

— Ничего серьезного, кроме вот этих пяти луков тут нет. Ножи разве что, хотя железо не самое хорошее, — по мнению Ольта железо было просто дрянное, но он промолчал. — Четыре палицы, — так Карно назвал те самые, окованные железом палки, — но ими еще надо уметь пользоваться. Ну и две сотни, четыре десятка и две медных монеты, с десятка два серебряных и два «быка».

— «Быка»?

— Что, никогда не видел? «Бык», — Карно показал тонкий кругляш желтого цвета сантиметра полтора в диаметре с рогатой головой на аверсе. Весила эта монетка граммов десять. — Золотой Северного Союза.

— Это много или мало?

— Кому как. Для барона Кведра — это мелочь, а для Ольта-охотника — это целое богатство. Но ты не поймешь этого, не побывав в шкуре барона. А этого не будет никогда. Так что думаю, для тебя будет богатством.

Ольт покрутил головой. Он не понял, этот пенек средневековый, что ли ему лекцию прочитал на тему «всяк сверчок — знай свой шесток»? Он его что, лицом в дерьмо окунул? Это ему, который прожил долгую и заковыристую жизнь и имеет дипломы двух институтов, которые закончил еще в советское время, а тогда учили на совесть. И это не считая того, что где только и кем только не пришлось работать и быть. И в конце жизни имел миллионы, а этот недоумок… Да его опыта хватит на сто таких… Да он его… В душе, клокоча и требуя выхода, поднималась безудержная ярость. Сознание будто раздвоилось и один Ольт, старый и умудренный опытом, с интересом наблюдал за обидой своего детского двойника. Однако, не ожидал он, что детское тельце может так реагировать. Но ему такого счастья не надо. Вот так сорвется где-нибудь, где не надо, натворит делов и обидятся на него вплоть до летального исхода, и прервется полная надежд и ожидания счастья юная жизнь. Его жизнь. И будет ли у него еще один шанс — сие тайна глубокая есть. Так что за ребенком надо следить и пока не давать слишком много воли. А со временем их сознания, Ольт на это надеялся, сольются в одно и тогда проблемы сами рассосутся. Поэтому выгоняем эту неуместную ярость и улыбаемся.

— А не расскажешь ли ты, о мудрый Карно, мне все о деньгах? Чего, где и почем? А то я последнее время как-то все по лесу бегал, с медведями общался да разбойничков разных выводил, совсем одичал понимаешь? Сосем-совсем дикий стал. — все-таки злость окончательно не выветрилась остатки ее прорвались в язвительном тоне вопроса.

Карно с подозрением на него покосился, но ответил. К облегчению Ольта счет здесь был основан на десятеричной системе, а не на двенадцатеричной, как например у англичан. Не то чтобы он не умел считать дюжинами, но все-таки считать десятками для него было более привычным. И более легким. Народ здесь считал так же и поэтому сто медяков были равны одному серебряному, а сто серебряных одному золотому. Существовали и другие монетки с самым различным номиналом: медный полтинник, десять серебряных, половина золотого, так называемая — полукрона… Сразу про всех и не скажешь. Говорят, в Империи Венту существовала монета в десять и даже в сто золотых, но сам Карно в это не верил. Это же какая монета должна быть по весу.

На один медяк можно было выпить кружку дешевого вина и съесть кусок хлеба. На серебрушку — купить трех баранов. Ну а золотой стоил не высших кровей, но вполне качественный строевой жеребец-трехлетка с седлом. Но все было не так просто, ведь монеты были разные по качеству и весу. Взять, например, государство Эдатрон. В кровавой войне его разорвали на две части и проглотили Империя Венту и Северный Союз. Все, нет Эдатрона, но деньги-то еще остались. Вполне такая симпатичная монетка из золота с короной на аверсе. Местные так и называли ее «короной». Империя Венту чеканила золотой империал с четко очерченным профилем царствующего императора. А у Северного Союза был золотой «бык», называемый так из-за изображения головы быка на монете. Довольно грубое изделие, частенько корявой овальной формы, с нечетким расплывчатым рисунком.

Так получилось, что «корона» оказалась самой полновесной монетой и была изготовлена из наиболее чистого золота и поэтому за нее давали один целый и одну десятую империала. А «быки» так вообще шли чуть не по полтора за «корону». И еще, если «корона» состояла почти из чистого золота, то, например, империал почти на десятую часть состоял из примесей. А уж про «быков» и говорить нечего. Металлургия в Северном Союзе была на самом примитивном уровне. Как добыли металл, так и напечатали монет. Но если северяне делали так, то ли по лени, то ли по своей природной тупости, то Империя печатала монеты с примесями специально, экономя драгоценный металл и еще по каким-то своим надобностям. Ольт этому не удивился, уж с чем-чем, но там, где дело касается денег, там махинации неизбежны и аферами с деньгами занимались и в его родном мире.

Помимо этих денег имели хождение и другие, ведь существовали еще и другие государственные образования, такие как, например, Вольные Баронства на северо-востоке от Эдатрона, Великая степь, расположенная далеко на Юге, королевство Розенталь и многие другие. Одни государства штамповали свои деньги, другие, не имея достаточно золота и серебра, пользовались их монетами. Конечно понятно, что свои деньги — это богатство, престиж и прочее, но простому народу было наплевать на родину денег, звеневших в собственном кошельке. Главное, что это был драгоценный металл. А уж определить и поменять одни монеты на другие в соответствии с содержанием золота или серебра мог почти каждый второй. Для этого не надо было быть министром финансов, достаточно было видеть свою выгоду. А уж ее даже последний крестьянин чувствовал за версту.

Так, что, не смотря на свою внешнюю простоту, на самом деле денежная система была довольно запутанной. А если еще учитывать, что существовали такие деньги, как золотые монеты в два раза меньше стандартных, которых так и называли «половинками», большие серебряные монеты, оценивающиеся в одну двадцатую золотой «кроны» или медные пятаки, гривенники, полкопейки и прочую мелочь, то здесь даже сам Единый голову сломит. Хорошо хоть все местные названия денег он перевел в знакомые ему денежные эквиваленты. А соответствием одних денег к другим он надеялся со временем разобраться. Тем более в каждом, уважающем себя городе, существовали меняльные лавки, которые занимались обменом валюты. Менялы занимались в основном валютными операциями, брали за услуги полпроцента от суммы и имели неплохой профит. Так же они занимались ростовщичеством, поэтому их не любили, но терпели. Что поделать — нужные люди. Рассказывая про них Карно презрительно скривил губы. Ольт так понял, что эти менялы были этаким прообразом банков. Хотя обменом денег частенько занимались и простые купцы. Ну что ж, это ему было полезно знать и несколько мыслей на этот счет он оставил на будущее.

Задумавшись, он не сразу заметил, что Карно мнется, словно хочет что-то сказать, но не решается. До Ольта сразу дошло, что вот они и добрались до главного, того, ради чего и был затеян весь этот разговор про деньги.

— И что ты маешься? Говори уже, а то как та девка. И хочется, и колется, и мамка не велит.

Карно почесал кудлатую голову:

— Тут такое дело… Я же обещал тебе рассказать кое-что интересное? Тебе это наверняка заинтересует. Так вот, у Крильта была своя казна, про которую никто в шайке не знал.

— И что? — Ольт с интересом посмотрел на сосредоточенную рожу, он надеялся — бывшего, разбойника. Он-то все ждал, когда Карно заговорит о прииске и заговорит ли вообще. В случае чего он не собирался миндальничать и решить вопрос с ним кардинальным образом. Держать за спиной потенциальную крысу и предателя он не собирался. Однако Карно сумел его удивить.

— То, что вы забрали у шайки — это так, мелочь. Настоящую казну Крильт прятал у себя. Там же и собственные сбережения. Ему, как атаману полагалась половина добычи, ну и наглел без края, куда же без этого.

— И что, много там этих сбережений?

— А вот мы сейчас и посмотрим. — Карно развернулся к атаманской землянке и, кивком головы позвав за собой, заковылял к входу, продолжая на ходу говорить:

— Крильт, он ведь был любителем выпить. Но пил только со мной, так как дела кой-какие я для него делал. Ну, а как врежет кувшинчик-другой, тянуло его прихвастнуть, какой он умный и богатый. Многое, что говорил, но главное — утром ничего не помнил, и я не распространялся. Но все, что слышал — запомнил. Так вот, ему, как атаману, отходила половина добычи, но как он делил, иному меняле в городе не стыдно было поучиться. Простым ухорезам доставалась одежда и плохонькое оружие, мол в лесу лихим людям — это самое необходимое и без этого никак, а себе забирал товар, еще и плакался, мол зачем он в лесу нужен, но ради людей мол постарается и по дешевке может сплавит куда-нибудь. Мол за мзду малую похлопочет ради общества. Еще и денег, мелочь какую-нибудь, подкидывал, а те и рады. Еще и благодарны были. Тьфу. — Карно сплюнул.

— Да, и в правду мерзопакостный человечишка был. Ну, а ты что ж? Вместе пил, слушал опять же…

— Ну а что я? На дело он меня не звал, говорил, что грабит только купцов проезжих, что деньги на восстание собирает.

— А ты прямо так и поверил? — усмехнулся Ольт.

— Да мне, честно говоря, все равно было. Как узнал, что семью потерял, что друг умер, сам умереть хотел. Только и думал, что перед смертью потрепать еще раз северян.

— Понятно. Так, и что теперь?

— Давай ка, ложе сдвинем. Тяжелое оно. Истрил, ты с той стороны заходи, там полегче.

Втроем они кое-как сдвинули с места и в правду тяжелые спальные нары. Под ними оказался деревянный люк, для маскировки присыпанный тонким слоем земли.

— Здесь Крильт и прятал свою казну. Я тут только один раз был. Крильт с шайкой все на дело ушли, вот и попросил за лагерем присмотреть. Я быстренько и прошвырнулся. Ничего не трогал. Тут ход подземный, уходит к лесу, но недалеко, шагов двадцать будет. Где выходит — точно не скажу. Так что легче будет отсюда идти. В конце должен быть отнорок, там у него все и сложено было. Придется тебе лезть, а то мне раны мешают, да и тесновато там для меня.

— Отдыхай, ранетый. — Ольту было интересно, ну как же, разбойники, клад. Он будто бы вернулся в далекое детство своей прошлой жизни и перечитывал роман вроде «Острова сокровищ». Но сейчас у него опять было детство и можно было реализовать свои мечтания. Ольт быстро выскочил из землянки и из первой же попавшейся палки и старой порванной рубахи, которую Истрил оставила на заплатки, скрутил себе факел. Зажег от костра и пошел обратно. Взрослые уже расчистили место и подняли люк, склонившись у подземного хода, стараясь хоть что-то разглядеть в непроницаемой темноте.

— Посторонись, народ! Герой на подвиг идет. Вы меня лучше на выходе подождите. Судя по ходу, он будет где-то там. Там и стойте. Как буду на месте — крикну, тогда ищите выход. — теперь Ольту стало многое понятно. Он вспомнил тот случай, как откуда-то отсюда атаман разбойников следил за Карно и бандой. Мальчишка тогда так и не понял, как Крильт сумел так скрытно пробраться мимо него. Подземный ход многое объяснял.

Ольт спрыгнул в подземелье и огляделся. Ну что тут сказать? Ход был узким и низким, высотой метра полтора. Да, здесь Карно точно пришлось бы трудно с его габаритами и раненой ногой. Это Ольту хорошо, с его детским ростом он мог идти не сгибаясь. Судя по бревенчатому перекрытию, строители не заморачивались рытьем именно подземного хода, а просто вырыли траншею и перекрыли ее, насыпав сверху земли. Просто и эффективно. Лаз был старый и поэтому довольно запущенным. Земля во многих местах осыпалась с боков и, если бы не корни деревьев, торчащими косматой щетиной со всех сторон, вполне возможно уже давно засыпала бы проход. А так они хоть немного оплетали землю и не давали ей окончательно потерять форму. Идти пришлось недолго. Через метров пятнадцать Ольт уткнулся в стену. При мерцающем свете факела было видно, что вправо от тупика отходил от норок, в котором что-то лежало, но Ольт не стал пока туда лезть, а просто во всю свою детскую глотку заорал:

— Люди! Вытащите меня отсюда! А-а-а, люди!

Мгновение ничего не происходило, а потом сверху просыпалось немного земли, затем послышались стук и скрежет и наконец открылся люк. День во всем своем великолепии заглянул во мрак подземелья, сразу осветив все его закоулки. В проем сразу свесились две головы и с одинаковой тревогой в два голоса спросили:

— Ольти, дорогой что случилось?

— Что случилось, чего ты так орешь?

— Ничего не случилось. Это я от радости, что кончился долгий и опасный путь по мрачному подземелью.

Истрил сразу заулыбалась, а Карно с досадой сплюнул.

— Ну, малой, своей смертью ты точно не умрешь.

— Я тоже рад тебя видеть. Я тут что-то нашел, будем вытаскивать или прямо здесь посмотрим?

После недолгих споров решили смотреть на месте, а после уже решать, что делать дальше. В тупике было довольно тесно, поэтому спуститься, чтобы помочь Ольту подавать тяжести наверх, решила Истрил, а Карно остался сверху принимать груз. Отнорок был небольшим, где-то два на два метра и высотой метра полтора. Так что туда полез Ольт, а Истрил осталась принимать у него даже на вид тяжелые мешки.

Вначале-то он не понял, что это, но когда смахнул сверху мусор и земляную пыль, то до него дошло, что это просто слежавшиеся, осевшие от собственной тяжести и времени кожаные мешки. Задубевшие от времени, да еще присыпанные земляной пылью, они производили впечатление валунов, неизвестно зачем кучей накиданных в этом подземелье. Он взял один и, взвесив его в руке, примерно прикинул вес — килограмм семь-восемь. Затем, развязав кожаный ремешок, заглянул вовнутрь. Что-то подобное он и ожидал. Правда, насмотревшись кинофильмов в своем мире, он думал, что сейчас ликующий свет драгоценного металла торжественно осияет закоулки подземелья. Но тусклый сероватый блеск его разочаровал. Совсем по-другому он представлял себе золото, но что это именно оно, он не сомневался.

Ну вот, а он переживал, что роялей ему мало досталось. Да тут на целый оркестр хватит. Они с Истрил устали как лошади, вытаскивая на свет все, что так тщательно прятал Крильт. Как не крути, надо было осмотреть и пересчитать все богатство, да и посмотреть вовнутрь, не мешало. Так как даже на ощупь было понятно, что содержимое их совершенно разное. Когда все мешки были вытащены на освещенное место и развязаны, то оказалось, что они были правы. Тут было золото во всех видах. Видно Крильт складывал сюда и какое-то количество золота, полученное с прииска, и то, что было награблено с караванов купцов, и выручка от продажи награбленного товара. После долгого и тщательного подсчета подвели итоги, которые впечатлили даже Ольта. Шестьдесят восемь небольших, но тяжелых не по размеру мешков с золотым песком килограммов по пять-шесть весом, тридцать четыре маленьких мешочков, используемых местными вместо кошельков, со слитками от спичечной головки до гигантов с его кулачок, примерно по три килограмма каждый, четыре таких же кошелька с различными изделиями из того же золота, в основном кольца и ожерелья, восемь с золотыми монетами производства самых разных стран, включая какие-то совсем неизвестные шестиугольные монетки, и еще куча серебра килограмм на восемьдесят, представленных тоже монетами. Ольт просто офигел от такого количества драгоценного металла. Больше полтонны золота! Может раньше у него было и больше денег и он при нужде мог бы купить столько же золота, но надобности не было. Зачем оно ему, если все покупалось и продавалось за различные бумажки, но сейчас перед ним предстало зримое доказательство того богатства, которое давало власть и могущество в любом из миров. Хорошо еще, что у него уже был иммунитет против таких потрясений.

Так же присутствовало восемь единиц различного клинкового оружия, украшенное, как он понял, драгоценными и полудрагоценными камнями. Значит здесь знают, что это такое, но вот их огранка, или вернее отсутствие таковой, толкало на определенные мысли. Камни были просто, хоть и качественно, отполированы. Насколько Ольт помнил, обработанные таким образом камни назвались кабошонами. Оружие с такими украшениями было скорее парадным, мало приспособленным к бою, но его ценность состояла не в боеспособности. Чисто представительские вещи, нужные, чтобы пустить пыль в глаза. А вот два клинка его заинтересовали своей необычностью. Без всяких украшений, длинные полуторные рукоятки отделаны кожей какого-то неизвестного зверя, лезвия из, даже на вид, твердого и упругого, металла. Всего сантиметров семьдесят длиной и слегка изогнутые. Треть клинка, начиная от маленькой гарды, была ромбовидной и толстой, видно для приема парирующих ударов. Заточка клинка шла от этого ромба, но с обратной стороны достигала только трети клинка. Точка балансировки находилась почти у самой гарды, что делало возможным применение фехтовальных приемов, которые были бы невозможны при применении тех же полуторников или двуручников. Впрочем, чтобы понять все, на что были способно это странное оружие, следовало испытать его хотя бы на тренировке. Он не помнил, чтобы в земных школах фехтования применялось бы что-нибудь подобное. Непонятное короче оружие, «недомечи» какие-то. Но Ольту они понравились своей легкостью и смертоносностью. Как раз под его руку. Он отложил их в сторону, чтобы потом в спокойной обстановке осмотреть более тщательно.

Пересчитав все, нажитое неправедным путем, богатство, три кладоискателя решили передохнуть. Даже по приблизительным подсчетам — больше полтонны золота, не считая серебра и прочей мелочей. Ну вот он и стал богатым, даже если разделить эту кучу драгоценного металла на три части, если включать и Карно. Хотя ему, как бывшему члену вроде и не полагалась добыча, но, если быть справедливым, то все-таки местонахождение клада показал-то он. Впрочем, меньше всего Ольт думал о справедливом дележе добычи, ему хватило бы и третьей части найденных сокровищ. Добыть достаточную сумму денег — об этом он мечтал, но такую задачу он ставил перед собой в отдаленном будущем, которое пока скрывалось за неясной пеленой того, что могло его ожидать. Но скорость, с которой исполнилось его желание, ввела его в некоторую растерянность. Не думал, что это произойдет так быстро. И что ему теперь делать? Ольт предвидел кучу проблем, которые свалятся на него в связи с легализацией такого количества золота. И в первую очередь, как бы не ликвидация одного наглого удачливого мальчишки. Ведь кто он сейчас по местным меркам? Да никто и имя его «никак». А золото — это ведь такой вкусный кусок. Так что лучше всего наверно будет спрятаться вместе со всей этой кучей золота и не отсвечивать, пока он не вырастет и не будет лучше разбираться в местных реалиях. Ну может оставить себе немного на жизнь, а остальное точно хорошенько спрятать до лучших времен. Так Ольт и решил сделать и облегченно вздохнул, скинув со своих плеч такую проблему. Оставалась еще подумать, что делать с Карно, он никак не мог решить, как к тому относиться. С одной стороны, вроде старый друг семьи, с отцом Ольта вон чуть ли не побратимы, а с другой — золото есть золото, любому разум замутит. Как говорилось в его мире, дружба — дружбой, а денежки врозь. Слишком мало он еще знал местные реалии, чтобы безоговорочно поверить всего лишь каким-то словам. Как ни странно, но сам одноглазый и помог с этим решением. Он подошел, сильно хромая и опираясь на одно из копий, используя его как посох, и, маскируя показным безразличием свой интерес, спросил:

— Ну что, малек, думаешь, как потратить такое богатство?

— Да, богатство конечно знатное, да только рановато мне им пользоваться. Не принесет это мне добра. Думаю, до поры, до времени, надо его припрятать. Как думаешь, Карно?

— А я-то тут при чем? Ты Крильта воевал, твои трофеи, тебе и думать.

Хитер Карно, и умен. Ждет от Ольта каких-то слов, но сам к нужному решению не подталкивает. Видно ожидает, что Ольт поведет себя, как простой мальчишка, на которого вдруг свалилось такое богатство и тому снесло от этого крышу. И придется тогда умному и опытному Карно поучать и вести за руку малолетку. Но только и Ольта не вчера в капусте нашли. А родился он в нормальном роддоме, о которых здесь даже не слышали, больше восьмидесяти лет назад и вполне понимает, что ждет от него сейчас этот хитрозаверченный мужик. Не дождется, раскусил его игру Ольт и понял, что от его нынешнего решения зависит многое в их будущих отношениях. Заворочался в мозгах хитроумный старикашка, просчитывая ситуацию — команда-то нужна и когда-то все рано придется начинать ее сколачивать. Ну что ж, постарается его не разочаровать, такой сподвижник ему еще пригодится:

— Как это при чем? Мнится мне, что влез ты в наши дела по самые уши и часть решения тебе все равно принять придется.

— Это с чего вдруг?

— С того, что думаю подарить Оленте, твоей дочери, некоторые золотые украшения. Мама ее очень любит, столько вместе пережили, за дочь считает. Значит и мне она, как сестра. Да и Олента того заслуживает. Ну а ты, как ее отец, подскажешь, что можно дарить, что нельзя и сколько. Да и вообще, золото нашли вместе, значит и делить надо на три части. Тут его много, на всех хватит. Не есть же его в самом деле.

У Карно пропал дар речи. Он отвернулся, стараясь справиться с волнением, помолчал, затем глухо, отвернувшись в сторону леса, проговорил:

— За то, что вспомнил про дочку — спасибо конечно. А золото… Его и в самом деле хоть ешь. У Крильта еще рабочий золотой прииск был, который и сейчас золотишка дает, и одна захоронка. Про захоронку, кроме Крильта, лишь я ведаю. Я по его приказ туда золото с прииска таскал, ну и то, что он с ограблений откладывал. Говорил, что это для восстания. Знал, что лишнее не возьму и никому не скажу. Давняя то захоронка была, кто-то спрятал, да видно сгинул. Чую я, что сам Крильт и приговорил. Не спрашивал. Но он ведь откуда про нее знал. И по прииску, хоть и заброшенный был, видно, что золото там добывали уже давненько. Так я его по просьбе Крильта опять в работу запустил. Тем и занимался. И все добытое в ту захоронку и стаскивал, поэтому и место только я один теперь знаю. Так что, если ты все на три части делишь, то надо будет и то золотишко так же делить.

Ну наконец-то! Ольт все гадал, расскажет ли Карно про прииск. Ему начинал нравиться этот битый жизнью мужик, но оставлять за спиной крысу? Вся его прошлая жизнь протестовала, просто вопила о недопустимости такого решения. Но слава богу, Карно не подвел. Мало того, Ольт узнал, что существует еще один клад, и судя по всему еще и богаче первого. Не подавиться бы. Осталось проверить еще раз, лишним точно не будет, да и дурные привычки из прошлого давали о себе знать.

— И где этот прииск находится? Там еще кто-то есть?

— Да есть, конечно. Клейменные там, — и видя непонимающее лицо Ольта, добавил, — каторжники. Встретились мне как-то в лесу, сбежали с каторги и там скрывались. Обыкновенные мужики, с окрестной деревни. Ну мне их жалко стало, на каторгу-то попали не за разбой, за бунт против своего барона, сами голодные, оборванные, без оружия. Домой нельзя, там их сразу выловят, да и родичей подведут, в лесу без инструмента — тяжко, и вообще куда им с клеймом-то на лбу. Я их и приютил на прииске, там хоть какое-то жилье есть. Подкармливаю. И семьям их что-то подкидываю. Они в соседнем баронстве живут. Иногда и сами семьи навещают. Заслужили мужики.

Ну надо же какие тут альтруисты существуют. Чем больше узнавал Ольт об этом мире, тем больше удивлялся его обитателям. Весь его жизненный опыт основывался на том, что не бывает блага без какой-нибудь корысти. За все надо платить — это он усвоил твердо. Разве что Алеко, старый друг и начальник его охраны, работал честно, не очень заморачиваясь деньгами, но он единственный был исключением из правил. Да и то, в глубине души Ольт не был уверен, что не получай он немаленькие деньги за свою службу начальником охраны, то Алеко не ушел бы туда, где кормят лучше. И он понимал это и принимал — это входило в его жизненную концепцию. Поэтому и давал старому другу многое, гораздо больше, чем другим. И сейчас до него просто не доходило, как можно поверить первым встречным клейменным каторжникам и фактически взять на содержание их и их семьи. Пусть даже и за работу на прииске. Тем более на прииске.

— И что, эти каторжники так и работают только за хлебушек и за помощь семьям? Ведь там у них золото! Много золота! Взяли бы и ушли.

— И куда они пойдут? — Карно посмотрел на него, как на последнего дебила.

Ольт задумался. Нет, что-то он не понимает и, пожалуй, пора на этом остановиться, не будет усугублять ситуацию. Терять только что заработанный авторитет парой глупых слов, сказанных не вовремя и ни к месту… Такого он себе позволить не мог. Лучше сменить тему.

— Так ты пришел в лагерь за хлебом для этих каторжников?

— Ну да. А тут такое… Даже не знаю, как теперь выкручиваться с такой ногой. День, два — еще ничего, продержатся, дичи набьют. Самодельный лук у них есть. Но я обещал весточку от их родных принести.

— Слушай, а давай я схожу. Скажу им, что от тебя. Дорогу ты мне объяснишь.

— Ты? Да как-то мал ты еще, — в сомнении посмотрел на Ольта Карно, — заблудишься еще.

Я?! — возмутился Ольт. — Мама, скажи этому… этому…соседу…

Но Истрил и сама смотрела на него с неодобрением. Ольт понял, что здесь он поддержки не дождется и опять обратился к Карно.

— Карно, ну ты же сам понимаешь — надо. Что подумают кандальники, если ты не придешь? — он нахмурил брови и трагическим шепотом произнес, — что они сделают, если они не дождутся весточки от родных? Ты только представь, жить в лесу, где не видишь никого и ничего, кроме этих деревьев и долбанного золота, жрешь только дичь, которая уже поперек горла и ни кусочка хлеба, и ни весточки от родных, которые может помирают от голода?

Карно смущенно крякнул.

— Ну вообще-то с голоду они не умирают, но трудности и в правду появились. Их родных там местный барон прижал. Дочка одного из каторжников выросла в невесту, в самый сок вошла, вот барон на нее глаз и положил. Сказал, что они должны срочно налог выплатить, а если денег нет, то он дочку в счет налога заберет отрабатывать. Крайний срок — седьмица.

— Большой налог? — деловито осведомился Ольт.

— Да какой налог? Не должны они ничего. Это барон придумал, чтобы Кристу забрать. Все знают, что за отработка ее ждет. Видно совесть взыграла, мог и совсем без слов забрать.

— Мда, интересные тут дела творятся. Теперь-то ты понимаешь, что надо срочно к ним бежать? Сам же говорил — нормальные мужики. Мама, неужели тебе не жалко эту Кристу, этот невинный цветок, который хочет сорвать грубый похотливый барон? Неужели у вас обоих нет ни капли жалости?

Видно у Истрил, как у любой нормальной женщины, жалость, как чувство, была сильно развита и, хотя она с подозрением косилась в сторону Ольта, все-таки каторжники — это не те люди, с которыми без опаски стоит оставлять свою кровиночку, но в конце концов согласилась с ним:

— Ладно, Ольти, ты всегда был добрым сыном. Но только туда и обратно. И если Карно отвечает за этих кандальников…

— Да нормальные мужики, не смотри, что с клеймом. Забитые малость, но это от того, что в бегах.

— Тогда объясняй дорогу. Надеюсь туда не очень далеко. Успею за день туда-обратно? — уже по деловитому заговорил Ольт. Он был уверен, что уговорит этих наивных средневековых лесовиков. Несмотря на весь их ум, им было далеко до казуистики мира, из которого явился он. Собственно, даже и хитрить не очень-то и пришлось. Немного пустить слезу, намекнуть на их жестокость к своему брату-крестьянину и все, дело в шляпе. Еще и оправдываться начали. Даже стыдно немного стало.

Истрил, которая была в курсе всех дел Ольта, насмешливо улыбнулась, услышав, как он расспрашивает про дорогу, но промолчала. Карно же стал добросовестно, во всех подробностях объяснять путь на прииск. Когда все приметы, вплоть до последней кочки, были тщательно разжеваны и вложены в уши мальчишки, они наконец сели пообедать. Доели кабана, оставив внушительный кусок, который Ольт хотел забрать с собой. Затем Истрил снарядила его в дорогу, не забыв забросить в котомку каравай хлеба, и после многочисленных добрых пожеланий и многочисленный напутствий, он, помахав на прощание рукой, отправился в дорогу. Заодно тащил немалый для десятилетнего мальчишки груз. У него появились кое-какие мысли насчет прииска и поэтому он хотел наладить с каторжниками добрые отношения. Поэтому и тащил с собой в мешке, кроме кабанятины и хлеба, лишний нож, две палицы, узелок с солью и, помня в каком виде он застал кандальников в прошлый раз, две постиранных рубахи и пару штанов. Благо этого добра у них теперь было много. Прихватил с собой и полкувшина оставшегося спотыкача.

Шел не останавливаясь, быстрым шагом и не отвлекаясь на местные достопримечательности, только внимательно вглядываясь в подозрительные места. Поэтому вся дорога не заняла много времени, часа три от силы.

Каторжники трудились в поте лица своего, пыхтя и ругаясь тащили к речке носилки с золотоносным песком, поэтому не сразу заметили усевшего на отвал с пустой породой мальчишку:

— Мужики, не подскажете, как пройти в библиотеку? — классика — она такая… классика. В любое время и в любом мире.

— А? Что? — встрепенулись бывшие кандальники. — Ты кто? — И на всякий случай потянулись к суковатым дубинкам, лежащим поодаль.

— Я почтальон Печкин, принес известия от вашего мальчика. — выдал Ольт еще один перл. Он нес всякую пургу и сам удивлялся несдержанности своего языка. Все-таки сказывалось однобокое общение с росомахами, да и возраст давал о себе знать. — Бросайте ваши дубинки. Я вам лучше принес. Спокойно, спокойно, мужики, меня Кривой прислал, с хлебушком.

— А, так бы и говорил, а то пошалун какой-то. А что за известия, от какого еще мальчика, сына что ли? — успокоились каторжники.

— И от сына тоже. Но все потом, а сейчас мешок примите, а то все руки оттянул, проклятый. Только осторожно, а то там спотыкач в кувшине, не разбейте.

— О! — повеселели мужики. — Спотыкач, сто лет не видели. Что это Кривой расщедрился? И чего он сам не пришел? И… О! Смотри тут и нож есть! — мужики с немного ошарашенным видом вытаскивали из мешка подарки. Рубахи и штаны привели их в экстаз. А когда увидели соль, так вообще чуть не прослезились. Соль здесь была в буквальном смысле на вес золота.

Ольт чувствовал себя дедом Морозом и, что греха таить, ему было приятно. Его просто приводило в умиление простота и прямота местных. Отбросив дела в сторону, тут же уселись праздновать. Спотыкач развязал языки суровым таежным мужикам и Ольт узнал много интересного. Ему все было интересно. Он слушал и мотал на ус любую мелочь, что могла помочь ему в познании этого мира. Прощались они уже не просто знакомыми, а хорошими друзьями. Единственное, что на короткий миг омрачило веселье, это новость о дочке одного из них. Вельт, так звали этого каторжника, нахмурился, но Ольт предложил не думать об этом, а рассказать, как добраться до их деревни. Это решение пришло к нему спонтанно, когда он узнал все обстоятельства их жизни. Наверно стоило повременить и еще раз все обдумать, взвесив все «за» и «против», но еще в той жизни он отличался быстротой и решительностью, что часто помогало ему в решении проблем, а сейчас, обладая детским телом, которое порой самовластно вело себя в соответствии с возрастом, он просто не мог удержаться и предложил бывшим каторжникам перевезти их семьи в лагерь разбойников. Все ближе будут. А условия жизни немногим отличаются от их нынешних. Что деревенские избушки, что землянки разбойников — те же яйца, только вид сбоку. Даже получше будут, и главное — не придется налогов платить. А огороды можно и здесь развести. Единственным условием поставил сохранение секретности, чтобы никому и никогда ни слова о прииске, мотивируя это тем, что если кто-то из посторонних узнает о нем, то им тут не жить и придется опять подаваться в бега. Жить, прячась от стражников, боясь каждого кустика, мужикам не улыбалось, и они клятвенно пообещали, что ни-ни. И странное дело, почему-то им верилось. Да ради того, чтобы жить вместе со семьями, не скрываясь хотя бы от родных, они были готовы на все. Так что, хотя Ольт взвалил на свои плечи еще одну обузу, назад он шел с легким сердцем. Правда все эти разговоры заняли немало времени, поэтому к лагерю он подходил уже в сумерки.

А в лагере стояла предгрозовая тишина. В свете догорающего дня у котла с кипятком стояла Истрил, в руках у нее была палка для помешивания белья, которую она держала как меч и хмурый взгляд нет-нет мелькал в сторону Карно. Тот сидел отвернувшись, делая вид занят починкой лука, но сгорбившаяся спина и втянутая в плечи голова ясно говорили о том, что он прямо кожей ощущает эти горячие взгляды, а виноватое и в то же время опасливое выражение лица просто-таки кричало о том, что он ждет, когда палка в руках Истрил прогуляется по чьей-то лживой одноглазой роже. И возможно не только палкой, но и еще мокрой горячей тряпкой. Его грустная мина выражала такую безнадежную покорность, что Ольт фыркнул.

— А вот и я!

Истрил, тут же забыв о несостоявшейся жертве женского произвола, кинулась обнимать и ощупывать, все ли с ним в порядке, запоздавшего сыночка. А Карно украдкой с облегчением вздохнул.

— Ольти, дорогой, что же ты так долго? Я тут что только не передумала, вся переволновалась… — Вообще-то Истрил была довольно сдержана в своих чувствах, но тут от долгих переживаний ее как прорвало, хотя она уже успела узнать его, как опытного таежника. Да и по легенде он же как-то прожил в лесу три года, пусть и с помощью мифического Архо Меда. Он знал о ее материнской любви, но не ожидал такой силы чувств и с неожиданной для себя нежностью ответил:

— Ну что ты, мама, все хорошо. Подумаешь, сбегал на прииск, по лесу прогулялся. Ты же знаешь лес для меня дом родной. — и тут же, чтобы сбить ее с волны, добавил, — Только аппетит нагулял. А у нас есть, что пожрать? Готов оленя целиком заглотить!

— Ольти, один раз я тебя уже потеряла. И клянусь, второго раза не будет. — она прижала его голову к груди и не отпускала долгих пять минут. Ольт почувствовал себя виноватым. С высоты своего возраста он понял, что она пережила и как себя корила, что отпустила его одного на встречу с каторжниками. И если бы с ним что-нибудь случилось, то он боялся думать, что сделает с собой Истрил. Поэтому виновато забубнил, уткнувшись куда-то под мышку, и ласково поглаживая обнявшую его женскую руку.

— Ну что ты, все хорошо. Хорошо. Мама, успокойся. Давай лучше поужинаем. Я такой голодный, что медведя живьем проглочу.

Истрил сразу же, вытерев уголки глаз, захлопотала. Какая же мать оставит сына голодным. А к Ольту подошел Карно.

— Да, малой, заставил ты нас поволноваться. Чего так припозднился? Ты уж так больше не делай, а то я уже думал, что с меня шкуру живьем будут снимать. Как там каторжники, живы еще?

— А что с ними случится? Живехоньки. По тебе скучают. Где, говорят, наш Кривой, отец родной.

— На и слава Единому. — проговорил Карно, не обращая внимания на словесные щипки Ольта. — Что еще говорили?

— Ох, Карно. Много чего сказали, но… Устал я, давай завтра поговорим. А сейчас поесть и спать. Время пока терпит.

Тут Истрил позвала их к столу. Каша, которую она приготовила к приходу Ольта была еще теплой, и ему, который и впрямь в дороге нагулял нешуточный аппетит, даже притворяться не пришлось. Так что каша пошла бодро и под одобрительное ворчание вечно голодного желудка.

 

Глава 9

Утром, после завтрака и тренировки, когда Ольт отдыхал, лежа на крыше землянки почившего атамана Крильта, недалеко от него послышалось шутливое ворчание Карно.

— Опять спит? Только недавно проснулись, а он уже снова глазки закрывает. Сколько-же сна влезает в этого маленького Лесного Демона?

— Я все слышу, — пробормотал Ольт, затем лениво приоткрыл один глаз и добавил, — и вижу. И все, что влезает — все мое.

— Я и говорю, вон сколько мяса влезло. Где только помещается?

— А у меня прямая кишка. Как что-то попало, так тут же и вылетела. Кстати, про демонов… Ты бы не хотел познакомиться с ними?

— Упаси меня Единый от такого знакомства. — Карно не был так уж набожен, чтобы упоминать бога всуе, бог далеко и не вмешивается в людские дела, но в разных лесных демонов верил безоговорочно. Живя в тайге, где постоянно случаются всякие загадочный случаи, невозможно было от них отмахнуться и частенько хоть как-то их объяснить. — А ты чего спрашиваешь?

— Да вот думаю… Надо бы золотишко отсюда вывезти. А то народа все больше об этом лагере знают, вон и каторжники уже постоянно здесь будут бывать. Да ты говорил, что у Крильта еще где-то захоронка есть. Надо спрятать в одном месте и посчитать, и сделать это сейчас, пока народа нет. Незачем всем знать о золотишке. Спрятать и забыть на время, пока время не придет. Как думаешь?

— Мысль хорошая. Я грешным делом думал, что ты, заполучив столько денег, бросишься во все тяжкие. Удивил ты меня.

— Ты еще больше удивишься, когда узнаешь, кого я хочу назначить сторожем.

— Ты еще скажи, что лесных демонов…

— Ну да, и тебя познакомлю. Отличные зверушки — надо сказать. Добрые и ласковые… Так что, поедем? Заодно покажешь захоронки Крильта. Надо все посчитать, ты ведь собираешься поднимать восстание против северян?

— Отчего же не съездить. И посмотрим на твоих лесных демонов. — видно было, что Карно не воспринимает слова Ольта насчет демонов всерьез. Но мальчишка не стал его разубеждать. Прилет время — сам увидит.

Собрались быстро. Для тех, для кого дикий лес — дом родной, собраться в дорогу на день-два не составляло из себя что-то необычайное. Рутинная процедура. Осмотрели и отобрали оружие, одежду, Истрил еще и увязала узелок с караваем хлеба и солью. Больше времени заняло погрузка двух лошадок золотом из захоронки Крильта. По объему вроде не так уж и много, но вес… Все трое упарились, пока увязали все тюки с поклажей. Но все в этой жизни когда-нибудь кончается и к полудню, плотно поев в дорогу, небольшой караван из трех всадников и двух вьючных лошадей выехал в путь. Ольт собирался за день преодолеть дорогу до родной землянки, все-таки ехать верхом — это не пехом ноги бить. И, хотя езда по лесу верхом требует от себя определенного искусства, Ольт надеялся, что это все же будет полегче, так как ноги лошади это не свои собственные. Да к тому же среди них был раненый. Главное — это не наткнуться глазом на сучок. А то будет, как в том анекдоте.

Ольт ехал первым, показывая дорогу. Вокруг все было привычно и скучно. Ну лес и лес, бурелом и дебри, что в них такого. Это в первые дни тайга производит впечатление, порой даже довольно жуткое, а потом, когда привыкнешь, воспринимаешь ее просто как пейзаж, порядком поднадоевший и мешающий иногда то и дело возникающими препятствиями. Глаза привычно шарили по окрестностям, а мозги так же привычно крутились вокруг сложившегося положения, стараясь нащупать пути дальнейшего продвижения по этой жизни.

А подумать было о чем. Привыкший за всю свою долгую жизнь систематизировать все поступающие в мозг сведения, подвести итоги и продумать свои действия на два-три шага вперед, чтобы не впадать в ступор при возникновении какой-нибудь неожиданной ситуации, он и сейчас анализировал произошедшее и старался предугадать будущее. Знаний уже вполне достаточно для того, чтобы делать хоть какие-то прогнозы. Пусть они в чем-то и будут неверны, но, как говорится, если не знаешь, что делать, то делай шаг вперед. Жизнь его приучила, что это будет гораздо лучше, чем стоять в растерянности и ждать от судьбы внезапного удара. Вот он и старался хотя бы примерно разложить все свои действия, буде случится нечто неожиданное. Привык он брать ситуацию под контроль и держать его твердой рукой. До этого необходимости в этом не возникало, но кажется, теперь такая пора и наступала. Он теперь не один и это обещало в будущем множество самых неожиданных ситуаций, которые по возможности можно решить сейчас.

Как там было написано в этих книгах, которые ему удалось просмотреть от скуки в минуты редкого отдыха? Добраться до Сталина, нарисовать командирскую башенку на танк и схему автомата Калашникова? Нет, это из другой оперы. Поступить в местную академию магии, стать супермагом, победить Темного властелина и в конце концов самому стать темным или светлым властелином, ну или на крайний случай — королем? Ах, да! Заиметь небольшой такой гаремчик голов на…, на сколько фантазии хватит. Тоже не то, хотя и ближе к истине, только вот беда, магии тут нет. Опять не туда занесло. Печалька. Сталина нет, магии нет, да и сам еще мальчишка сопливый. Как дальше жить? Ольт тихо, себе под нос рассмеялся.

Если серьезно, он здесь уже почти полтора года и чего добился? Про физическое развитие говорить пока не стоит, слишком мал еще, хотя гибкость у него на высоте, но вот про другое… Можно и похвастать. Во-первых, легализовался, во-вторых приобрел немалый такой капиталец, хотя пускать его в ход по многим причинам еще рановато, ну и ежедневные занятия с оружием давали о себе знать. И перспективы на будущее вырисовываются довольно радужные. Еще в актив можно отнести уничтожение шайки разбойников, не самых добрых соседей. Приобрел команду, с которой, он надеялся, можно начинать строить свою дальнейшую жизнь. Вообще-то, если подумать, то не так уж и мало.

Но что дальше? Как он понял, коммунизм в отдельно взятой деревне, здесь не построишь. Соседи не дадут. И самой малостью здесь были другие банды. Гораздо больше его беспокоила местная знать, дружины которой мало отличались от разбойничьих шаек. Ну угробит он одного барона, потом второго… Так этих баронов в стране не счесть, они только спасибо ему скажут, если появятся свободные вакансии. Хочешь, не хочешь, но, чтобы хотя бы жить хорошо, придется подгребать под себя хоть какую-то власть и становиться как минимум бароном. Но это значит всю оставшуюся жизнь бороться с такими же баронами, а то и графьями. Стать кем-то выше, королем, а то и императором? Тяжко — это, а возможно даже не по силам.

Судя по всему, не получится построить светлое будущее для одного отдельно взятого мальчика. А так хотелось сделать все мирно и спокойно. Но ведь не дадут жить спокойно. Сволочи. Все-таки, как бы ни смешно это не звучало, придется следовать канонам и заняться этим миром. Иначе мир займется им, а он еще так молод и хочет жить долго и счастливо. Придется очень хорошо подумать. И пусть потом кто-нибудь говорит, что вот мол попал и не нашел ничего оригинальнее, чем как пойти по проторенному пути и становиться местным Чингиз-ханом. Пусть попадают сами и делают что-то свое, а мне и местным корольком-завоевателем не плохо будет. А что иначе можно сделать, не имея почти ничего и при примитивной технологии? Прогрессорство? Даже не смешно, ни мордой лица, ни происхождением, ни возрастом не вышел. Что бы заняться прогрессорством, надо вначале хоть кем-то стать, чтобы выслушали, а не сожгли или не утопили в ближайшей речке. Если только в будущем, но до этого будущего еще дожить надо.

А как до этого будущего дожить? Теперь ему предстояло жить среди людей и это обстоятельство накладывало на него определенные ограничения. Ведь кто он был на взгляд местных крестьян и охотников? Пацан, как есть пацан, у которого молоко с губ не обсохло. И если бы он был почтенным, убеленным сединами старцем, кем он на самом деле и был, его выходки еще можно было бы как-то спустить с рук или списать на старческий маразм, покрутив тайком пальцем у виска, то будучи внешне мальчишкой, он мог за непочтительность или неуважение к старшим огрести и затрещину от взрослых мужиков. Раньше-то ему не нужно было тщательно следить за собой, не перед кем было, но теперь… Теперь приходилось следить за каждым своим шагом и не всегда это у него получалось. Вернее, будет сказать — совсем не получалось. Трудно было восьмидесятилетнему старику играть в десятилетнего мальчишку. Но потихоньку он учился, пользуясь своим возрастом, а проскальзывающие иногда в поведении странности, окружающие списывали на недостатки его воспитания. Все уже были в курсе его жизни. Да и привыкли ко многим странностям. Гораздо больше он мучился с планами на дальнейшую жизнь. Прожив довольно долгую жизнь, он привык рассчитывать каждый свой шаг, а тут как предугадаешь дальнейшее, если даже не знаешь настоящее. Хотя общее положение дел он уже уяснил, благодаря рассказам Истрил, главного его консультанта, и данным, полученными из разговоров с Карно.

Северяне, завоевав Эдатрон, почувствовали себя хозяевами новых земель. Но только почувствовать, что они оказались повелителями жизни и смерти новых подданных, было мало. Им захотелось зримого, материального воплощения своих мечтаний о роскошной и богатой жизни, благо пример был рядом. Оставшиеся в живых аристократы Эдатрона, надо сказать не самые лучшие его образцы, пошли на службу к завоевателям и волей-неволей, но внушили им свои представления о жизни, причем не в самом лучшем его представлении. Прошло совсем немного времени и у диких северян стало неприличным есть руками, вытирать запачканные жиром руки об одежду, ходить в одном и том же старом кожаном жилете и многое другое, что по новым понятиям стало просто неприличным. Если ты считаешь себя аристократом, то будь добр соответствовать. Но самое главное — у них исчезло равенство между воинами, когда любой воин мог напрямую высказать своему походному вождю неудовольствие и потребовать поединка. Северяне и сами не заметили, как это стало немыслимым делом. А когда они, переняв у побежденных систему управления, разделились на баронов, графов и князей, то пришел конец всей северной вольнице, когда любой мало-мальски удачливый боец мог претендовать на лавры атамана. Новые советники из старой аристократии, сами того не понимая, сделали свое подлое дело, развратив новых аристократов, которые не собирались делиться властью и деньгами. И уже никто не смотрел на то, кем является какой-нибудь граф или барон, эданцем или северянином, тем более, что понятия нации в этом мире еще не существовало, а обсуждали, насколько красив его замок, насколько быстры его кони или сколько денег он отсыпал в приданное своей дочери. А среди бедноты простые люди вообще перестали делиться на своих и чужих. Хотя перегибы конечно еще по старой памяти случались. Хотя с войны прошло уже пятнадцать лет и многих ее участников при нынешней смертности уже просто не осталось в живых, но в памяти еще держалась некая вражда, тем более законы, особенно насчет оружия и бунтов, принятые сразу после завоевания, никуда не делись. Чувство единой нации или народности не существовало. Люди боролись не за абстрактное для них понятие Родины, а своего сюзерена, за свою деревню или городок, за свою семью, за золото наконец.

Блин! Опять он задумался, куда-то не в ту сторону пошел. Что до как… Все ему неймется, все лезет из него землянин со своими вечными вопросами, которые в конечном итоге приведут к уже известному результату, надоело уже. Надоели эти извечные русские вопросы: что делать и не пора ли восстанавливать справедливость. Пора с завязывать с самоедством и вечным чувством вины. Надо все это добро оставить в прошлом вместе с прошлой жизнью. Ведь кто он теперь? Опять-таки, мальчишка по имени Ольт родом из деревни Шестая. С этого и надо исходить. Витольд Андреевич? А кто это? Ау! Нету такого, умер и забудем про него. Пусть земля будет ему пухом, а у лесного мальчишки Ольта есть много срочных и неотложных дел, которые требуют самого серьезного внимания и времени на всякие пустые думы просто не остается.

Итак, что у него есть? Золото — это такая вещь, с помощью которой можно большинство решить проблем в любом из миров. И теперь у него есть эта сказочная отмычка, которая позволит ему открыть двери, ведущие к благополучию, а в будущем и к власти. Но власть — это такая штука, что так просто в руки не дается. Для этого надо создать соответствующие условия.

Он поковырялся в своих мозгах, вытаскивая на свет божий остатки школьных знаний, полученных еще при Союзе. Как там: «Низы уже не могут, а верхи не хотят…». Как по Ольту, глядя на окружающее, так в стране вполне себе создалась революционная обстановка. Эти северные бароны вкупе с местной аристократией создали такой режим, что даже дети пылают ненавистью к верхушке общества. Давят народ без зазрения совести. Им только запала не хватает, а так уже созрела такая взрывоопасная смесь, что если рванет, то разнесет все по закоулочкам. И что получается? Ждать, пока появится лидер, который поведет за собой народные массы? Может завтра появится, а может придется подождать. В любом случае почему бы не поучаствовать в подготовке восстания, глядишь потом, при дележе честно награбленного, обломится кусок побольше. А то, что вожак появится, в этом сомнений нет. Слишком уж народ озверел от всеобщей нищеты и постоянного гнета верхов. Чтобы в таких условиях, да не появился какой-нибудь местный Стенька Разин? Вон, тот же Карно, чем не вожак восставших масс? Хороший вояка, раз из простонародья до чина тысячника дослужился, ненавидит захватчиков до зубовного скрежета, не дурак и с людьми умеет говорить — готовый Пугачев. Только вот нет у него еще понятия Родины. Но этим, впрочем, больно все местное население. Готовы биться за родную деревню, баронство, край — за графство, а герцогство или тем более весь Эдатрон — это что-то далекое, на то размаха у местных не хватает. Слишком узко и недалеко их мышление. Побить и изгнать врага из родной деревеньки, а там хоть трава не расти. И невдомек им, что завтра придет соседний барон и все завертится по новой. И не их то вина, не доросло еще сознание до понятия общей Родины для всех эданцев. Но он-то, Ольт, на что? Уж он-то поможет, раскроет Карно его единственный глаз на истинное положение дел. Ольт кровожадно оглянулся. Бывший разбойник безмятежно покачивался в седле, не зная какие кровожадные планы насчет него копошатся в голове у его малолетнего попутчика.

Рано или поздно все в этом мире кончается. Кончалась и дорога, пошли знакомые места, которые Ольт успел исходить вдоль и поперек за прошедшее время. Вроде и отсутствовал не так уж и долго, а впечатление было такое, что будто не видел давно. Соскучиться успел. А когда увидел родную поляну, даже в сердце сладко защемило, как не смотри, а это теперь его малая Родина. Ольт с грустью обошел вокруг своей землянки. Сколько хороших и трудных минуток он провел здесь? Несмотря на все трудности, полтора года не самого плохого времени из своей второй жизни.

Ничего тут не изменилось, только разросшаяся трава закрыла, то, что он в свое время вытоптал. Вот тут было место для постоянных тренировок, изрядно политое его потом, а вот тут было любимое место Машки, именно здесь его ждала росомаха, придя из своих дальних походов. Где она теперь опять гуляет? А вон там должна быть коптильня, сейчас заросшая кустарником. А здесь, где из-под травы еле видны следы кострища, любимое место Истрил, их летняя кухня, где она провела не один час, готовя обед для своего сына. До чего же все здесь знакомо, до боли, когда светлая грусть невольно выбивает из глаз чистую слезу. Ольт еще раз огляделся окрест, печаль печалью, но дело надо делать.

И первым делом заглянуть в землянку, все ли там на месте, не было ли здесь гостей непрошенных. Он не боялся людей, его беспокоили лесные звери. Плотно закрытую дверь, заложенную поперек дверного проема обрубком чертова дерева, никто не трогал. Когда отсюда уходили, то он с Истрил проверили все щели и законопатили даже небольшие проемы, выполнявшие роль окошек. Все было на месте и в порядке. Слава Единому, а то Ольт немного переживал за сохранность брошенной землянки. Те же росомашки чисто из любопытства могли прийти в гости и Ольт сомневался, что дверь окажет им достойное сопротивление. Возможно они и приходили, но ничего не тронули. Видно из-за того, что в землянке, благодаря консервации ее Ольтом, еще держался его дух и запах. Закрытая и наполовину прикопанная коптильня тоже оказалась нетронутой, хотя в ней сохранялся и некоторый запас продуктов. Слава Единому — не зима, а то уж кому-кому, а для Машки присыпанный землей люк коптильни не был преградой. Зимой он видел на что способна голодная росомаха, благо до холодов было еще далеко и живности вокруг было полно.

Следов вокруг землянки не было, но это ни о чем не говорило, все-таки времени, как он был здесь в последний раз, прошло не мало. Да и следы росомахи — это не та вещь, которую легко найти. Как он не приглядывался, не было и признаков присутствия посторонних. Тишь да благодать вокруг.

Ольт подошел к вьючной лошади и взял лопату, прихваченную в лагере разбойников. По пути мимоходом приласкался к Истрил, которая сидела на своем любимом месте и с тихой грустью оглядывала окрестности. Ее можно было понять. Ведь именно сюда ее притащил Ольт после ранения, именно здесь она заново узнала своего сына и именно тут она познала радость, пусть и неполного, воссоединения семьи. Тут она приобрела свой новый дом и опять приобрела смысл жизни. Ольт не стал ей мешать ностальгировать, а прошел в землянку. После недолгих раздумий он решил копать тайник именно здесь. Как говорится, если хочешь хорошо спрятать вещь, то положи ее на самое видное место. Если кто-то и найдет место их бывшего обитания, то, глядя на спартанскую обстановку землянки, вряд ли у кого возникнет мысль, что здесь можно что-то спрятать. Скорее обыщут все вокруг, а в землянке будут ночевать, не подозревая, что в буквальном смысле ходят по богатству. Лопатой очертил контур будущей ямы и принялся за работу. Земля была плотной, хорошо утоптанной ее обитателями, но здесь помог Карно. Раненная нога не позволяла ему еще свободно ходить, но сила рук никуда не делась. Сидя на чурбаке, он топором взрыхлил плотно слежавшийся грунт и Ольту оставалось только выгребать его и выносить наружу. Так вдвоем они и выкопали достаточно просторную и глубокую яму, которая заняла все место чуть ли не от входа и до самого лежака. Истрил в это время, перестав грустить, отряхнула от мусора и налетевшей листвы глиняный котел, когда-то слепленный ею самой, хорошенько вымыла его и сварила им поесть. Для этого она вскрыла коптильню и достала все, что там оставалось.

Дальняя дорога и затем не самые легкие земляные работы умотали все мужскую часть небольшого коллектива, поэтом быстро поужинав все сразу улеглись спать. Даже Истрил, которая прибрав после еды, стала в конце помогать Ольту таскать землю. Так что умотались все основательно и спали без задних ног.

Надо было торопиться, так что с утра все опять принялись за дело. Ольт с Истрил потихоньку таскали в яму золото, а Карно сколачивал деревянный щит, которым потом они прикроют клад. Ольт даже отменил своя утренние тренировки. Впрочем, таскание тяжелых мешочков с драгоценным металлом вполне заменили ему физические упражнения. К полудню как раз закончили со всеми делами. Золото было в яме, прикрыто щитом и сверху замаскировано землей и мусором. Слишком не старались, еще надо было привезти груз из крильтовой заначки, находящейся у Карно. Плотно пообедали и направились в дальнейший путь. Время не ждало. Ольт хотел закончить со всеми делами до того, как крестьяне повезут свой сбор в Узелок.

К месту прибыли уже глубокой ночью и сразу повалились спать. Благо было — где. Обиталище Карно оказалось небольшой лесной избушкой, но на троих места хватило. Истрил, как женщине, уступили единственное спальное место, грубо сколоченные узкие деревянные нары. Сами улеглись на земляном полу, набросав кучу веток и травы. Утром встали поздновато для жителей леса. Из слов Истрил с Карно Ольт знал, что местные начинают трудовой день с утренним щебетаньем лесных птах, а они начинают свои песни, когда даже солнца еще не видно. Стоит ночному мраку смениться предрассветными сумерками, когда из тьмы начинают проступают призрачные силуэты, как пернатая мелочь начинают радостную встречу солнца. Сегодня даже щебетанье птиц не подняло путешественников. Слишком вымотал их предыдущий день. Зато выспались на славу.

Первой встала Истрил и, сделав свои утренние дела и немного пошуршав по хозяйству, подняла и ворчащего Карно. А кого ей еще припахать на утренние работы? Не сыночка же, единственного и неповторимого. Пусть ребеночек еще поспит, он так устал с этим проклятым золотом. А тут сегодня еще около полутонны надоевшего до полного отвращения металла предстоит перетаскать, нагрузить и перевезти к их старой стоянки. Глаза ее не видели б больше этих сшитых из кожи небольших, но тяжелых продолговатых мешочков. Все настроение Истрил можно было сразу узнать по недовольно поджатым губам и сердито нахмуренным бровям. Так что Карно, немного для порядка поворчав, был активно привлечен к утренним делам по хозяйству.

Ольт, притворявшийся спящим, невольно усмехнулся. Вот странное дело, какую власть имеет его названная мать над этим почти двухметровым громилой. Домостроем тут и не пахло, но все равно даже самый плюгавенький мужичок считается здесь ответственным лицом и хозяином. Даже налоги считали по головам мужчин, которые автоматически считались владельцами хозяйств. Семьи, в которой не было совершеннолетних мужчин, а совершеннолетие здесь считалось с пятнадцати зим, считалась и не семьей вовсе, а так, недоразумением, которое тяжким грузом висело на шее деревни. И хорошо еще если в семье был мальчик, которого надеялись вырастить до такого возраста. Почему зим? Так самое тяжелое время года, его еще надо пережить. Не каждому дано, особенно в неполноценной семье. Пережил голод и холод зимы? Значит возможно и дальше будешь жить, можно год прибавить. Так что, хотя мужчины здесь и в цене, но жизнь внесла свои небольшие коррективы. После войны, на которой погибло очень много хороших крепких хозяев, вся тяжесть выживания крестьянских семей легла на хрупкие, но выносливые плечи женщин. Многие не выдерживали и умирали от голода и холода, особенно в первые послевоенные годы. Но кто-то выжил и, мало того, что они подняли с колен свои семьи, они вырастили своих маленьких мальчиков, которые стали новыми главами семей. Главенствующая роль мужчин оставалась, но и женщины уже не были теми бессловесными и послушными рабами, как ранее. Ярчайший пример этому — Истрил, для которой вообще не было авторитетов. Ну кроме ее драгоценного сыночка. И Карно принимал ее власть, как нечто само собой разумеющееся. Изменились времена, изменились и нравы. Ну и нельзя сбрасывать со счетов и то положение, которое Истрил занимала в судьбе Карно. Он был не дурак и хорошо помнил, кому обязан своей жизнью и жизнью своей дочери, да и не только жизнью, как понял Ольт из подслушанных разговоров об их прошлом. Впрочем, Ольту было наплевать на их непростое прошлое, в котором тесно переплелись судьбы самих Истрил с Карно, их мужей и жен, детей и судьба самой страны. Он жил настоящим, а в настоящем Карно вполне подходил на ту роль, которую Ольт на него примерял.

Карно, не подозревая, что он уже обмерян, взвешен и пристроен к делу, подошел к «спящему» мальчишке и тронул его за плечо. Ну да, пора вставать, дел еще невпроворот. Ольт сладко потянулся, будто просыпаясь и сел на куче веток, служащей ему этой ночью постелью. Протер глаза. Истрил улыбнулась, не прерывая своего занятия. Она убиралась в холостяцкой избушке. В углу, обложенный крупными камнями, уже горел костер. На нем что-то кипело в котелке, прихваченном из лагеря разбойников. Понятно, завтрак скоро. Карно уже вышел. Ну и Ольту пора.

На дворе, которым была лесная опушка, вовсю расцветал день. Солнце стояло довольно высоко и Ольт сокрушенно покачал головой — проспал, как есть проспал. Но ничего, ему простительно, вчерашний непростой путь по буреломам и поздний сон служили ему оправданием. День начинался с бега, а то с этим золотом совсем забросил тренировки. Не дело. Пробежал километра три по пересеченной местности. Дорогу особенно не выбирал, не все ли равно куда бежать, куда не глянь — всюду одинаковый лес. Ноги привычно перепрыгивали через препятствия, неровности почвы и узловатые корневища, то и дело пересекающие путь. Хватило полчаса на легкий бег туда и обратно, даже не запыхался. Год назад запыхался бы еще на первых пяти ста метрах. Все-таки регулярные тренировки — это сила. Остановился возле избушки и принялся за малый комплекс. В конце немного помахал двумя палками, имитирующими мечи. Ручья рядом не было, поэтому просто обтерся куском холстины. Как раз успел к завтраку. Или к обеду, это как посмотреть. Скорее всего к тому и другому вместе, глядя на то, какую яму успел раскопать Карно. Золото было готово к погрузке, а это опять целый день трястись в седле. Быстро позавтракали-пообедали и принялись за работу.

Золото было раскидано по кожаным мешочкам. В основном имелся золотой песок с малой толикой самородков. Изделий человеческих рук из драгоценного металла и монет было мало, но зато здесь находились только избранные вещи, а не всякий ширпотреб. И монеты были сплошь старые эдатронские «короны», не потертые, а будто только из-под пресса. Видно Крильт здесь прятал самое лучшее из того, что у него было.

Ольт до того уже привык к виду золота, что его вид не вызывал у него никаких чувств. В конце концов — это просто деньги, а они ему пока не очень нужны. Что он денег не видел? Последние году перед смертью сильно избаловали его. Ему даже не надо было самому их держать их в руках и честно говоря он и не знал, как они выглядят. Бумажки и бумажки, разноцветные. Достаточно было дать команду и все, что нужно тут же доставлялось ему специальной службой. Он даже не знал, сколько стоит буханка хлеба. Позабылись уже те времена, когда он считал каждую копейку, рассчитывая бюджет на месяц, чтобы в конце не голодать. К хорошему человек быстро привыкает. Так и золото, деньги и деньги. Что тут особенного? Только тяжелое.

Глаза бы его не видели, надоело уже такую тяжесть таскать. Кожаные мешочки хоть и не были большими, но увесистыми. Но куда деваться, таскали, ибо в этих кожаных мешочках лежало его будущее. И Истрил, и Карно, и будущее его детей, если они у него когда-нибудь будут. Хорошо еще Карно, замученный предыдущим опытом перевозки, оказывается сколотил две крепкие волокуши. Глядя на это достижение местной технической мысли и Ольт сподобился на полет прогрессорства и «придумал» носилки, без которых испокон веков на далекой, уже почти забытой Земле, несмотря, что на дворе стоял двадцать первый век, не обходилась ни одна уважающая себя стройка. И таскать стало легче, и грузить можно было больше. Вот Ольт с Истрил и таскали золото, причем Истрил, посмотрев на раненую ногу Карно, вызвалась добровольцем, а тот тогда сел на раздаче. То есть, сидя загружал носилки тяжелыми мешочками, пока добровольные «кули» отдыхали после очередного рейса. С помощью технических средств работа пошла быстро, причем с самой хорошей стороны показала себя Истрил. Удивительно сколько силы и выносливости таилось в этой невысокой и хрупкой женщине. Пусть и тащить было недалеко, лошадей с волокушами подвели к выкопанной яме почти вплотную, но все равно перекидать около семи ста килограмм металла за три часа, это для женщины с одиннадцатилетним ребенком было чуть ли не трудовым подвигом. Впрочем, так это выглядело в глазах Ольта, местные же приняли такое использование женского и детского труда, как само собой разумеющееся. Но слава Единому, все когда-нибудь кончается. Кончилась и их трудовая эпопея с золотом и коротко передохнув, время поджимало, все трое уже мерно качались в седлах, по-настоящему отдыхая от трудов праведных. Ехать предстояло долго.

Первые часа три все ехали молча, Ольт даже придремал чуток, но затем, едва не сверзившись с лошади, встрепенулся. Не ездок он еще был. Лучше бодрствовать и как-то разнообразить скучную дорогу. Пробовал вполголоса напевать что-нибудь веселое, вроде «Черного кота», но после укоризненного взгляда Карно стыдливо замолк. Ну да, лес любит тишину. Чуть ли не первая заповедь лесовика-охотника. В сущности, Ольт уже привык к законам тайги, но иногда в нем прорывался городской житель, забывший о своем таежном прошлом, да и его нынешний возраст давал о себе знать. Только благодаря ему да тому, что его воспитанием долго никто не занимался, ему многое сходило с рук. Но дорожная скука прямо давила, а плохое владение верховой ездой не давало расслабиться. Надо было что-то делать.

— Карно. — тихо позвал Ольт. — А ты когда-нибудь встречался с Лесным Демоном?

— Угу.

— Вот что мне в тебе нравится, Карно, это твое красноречие.

— Чего хотел? — покосился одноглазый единственным глазом. Он уже не обращал внимания на панибратское обращение дерзкого мальчишки. Что с него взять, чуть не с рождения воспитанного каким-то иноземцем? Да и Истрил начеку, не обижает ли кто ее ненаглядного сыночка. Вот уж с кем он не хотел ссориться. — С чего спрашиваешь?

— Да вот интересно, как ты себя поведешь, если вдруг с ним встретишься?

— Убегу конечно. Если он отпустит… Хотя нет, не бросишь ведь вас. Придется драться, а там уж как Единый решит. — Какого-то религиозного страха в Карно не было ни на грош. Лесных демонов жители тайги конечно боялись, скорее опасались, но при нужде, если не было другого выхода, забивали насмерть. Или погибали сами. Этого Ольт и боялся. Как не крути, а Карно вояка не из последних. Биться насмерть он может и будет стоять до последнего, в этом Ольт успел убедиться. А терять кого-то из них, одноглазого или Машку, ему совсем не хотелось.

— Ну зачем же сразу драться. Может, если его не трогать, то и Лесной Демон тебя не тронет.

— Может и не тронет. — Карно в первый раз за разговор посмотрел на собеседника заинтересовано. — Только ведь он дикий. Он тебя не будет спрашивать, а с ним так — проморгаешь и ты уже мертвяк.

— А если я слово дам, что он первый не нападет? Ты же не начнешь драку первым?

— Ну если да кабы… Пустой разговор. Поди найди Лесного Демона в лесу. Захочет — появится на глаза, не захочет, можешь и не искать.

— А все же? — не отставал мальчишка.

— Вот привязался! Не трону я Лесного Демона первым. — Карно подумал, что легче отвязаться от настырного мальчишки пообещав ему несбыточное. Не так уж часто встречается это полумифическое существо в лесной чаще. А если кто и встречался, то из единицы могут рассказать про это. И вообще лучше не вспоминать про него, а то не дай Единый накличет еще. Вон и мальчишка успокоился, что-то тихонько насвистывает. Карно вздохнул, этот лесной постреленок как-то незаметно стал ему дорог. Своей непосредственностью, своими знаниями, своей любовью к матери он вызывал неподдельный интерес у опытного воина. Вон как палками своими крутит. И уже не обидно, когда он запросто называет взрослого и пожившего уже мужика просто по имени и это воспринимается как должное. Прямо будто сына встретил. Карно еще шумно вздохнул, как там дочь его? Олента, Оли… Он ее помнил совсем еще крохотным комочком на руках его любимой …. Ее младенческое личико с не по детски серьезным взглядом неотрывно и постоянно вспоминалось ему рядом со светлой улыбкой …. Ничего, вот покончат с этим надоевшим золотом, разберутся с деревенским сбором и… Он боялся даже представить себе встречу с дочерью. Наверняка уже большая. Кстати, она ведь ровесница с Ольти. Карно еще раз оценивающе оглядел мальчишку, на что тот, не переставая насвистывать, весело подмигнул ему синим глазом. Все таки каков нахал.

К своей землянке подъехали уже затемно. Распрягли и разгрузили лошадей и принялись готовить поздний ужин. Впрочем, стараться сильно не пришлось. Сошлись на том, чтобы перекусить в сухомятку и оставив все дела на следующий день, завалиться спать. Опять дорога вымотала. Спали, как говорится без задних ног, все-таки одному раненному, женщине и ребенку за три дня без продыху перевезти и перетаскать почти полторы тонны груза — это не Единый чихнул. Хорошо еще золото было хоть и тяжелой, но довольно компактной вещью. Ну а утром по накатанной дорожке опять труды на повышение личного благосостояния. Ольт даже отменил свои утренние тренировки, посчитав, что при таком таскании тяжестей их вполне можно опустить. С помощью лошадей подогнали волокуши с грузом поближе к землянке и Ольт стал кидать в распахнутую настежь дверь мешочки, а Карно принимать и укладывать в яму. Истрил, как настоящие мужчины, не стали беспокоить. Впрочем, без дела она не сидела и прихватив лук со стрелами на часик исчезла в лесу. Вернулась с тремя рябчиками, двумя фазанами и одним зайцем и закатала их в глина по рецепту Ольта. Пока дичь готовилась, сама принялась за приведение в порядок их слегка запущенного хозяйства. Прямо будто вернулись времена их отшельничества. Потом пошла прибраться на могилку неизвестного, которого Ольт выдавал за место последнего упокоения знатного вона и ученого Архо Меда.

Вернулась не скоро. Ольт уже стал беспокоиться, но, когда дичь уже была готова, и они с Карно, уже перегрузив все золото, стали с тревогой поглядывать в сторону зарослей, Истрил явилась как ни в чем не бывало, веселая и довольная, а у ее ног, ластясь, вились три Лесных Демона. Машка, как почтенная мать семейства, солидно выступала рядом с Истрил, только изредка поднимая нос, чтобы понюхать воздух, но зато ее детишки самым бесстыдным образом то тыкались в ноги женщины, то лазили по кустам и их головы выныривали в самых неожиданных местах, то вдруг замирали наподобие их матери и поднимали свои подвижные носы кверху. Короче вели себя так, как и положено порядочным росомахам. Испуганно всхрапнули лошади и, мелко дрожа, замерли не в силах сорваться с привязи.

— Машка! — радостный крик Ольта понесся по поляне и два живых организма с необычайной скоростью сцепились в какой-то невообразимый мохнатый комок, из которого то и дело мелькали лапы, руки, ноги, а то пушистый кроткий хвост. Глядя со стороны можно было подумать, что в непримиримой схватке сошлись два смертельных врага, если бы не спокойно стоящая Истрил и детский непосредственный смех, раздающийся из этой кучи. Как когда-то, старые друзья устроили шуточный бой, в котором самое деятельное участие приняли и юные росомашки.

Бедный Карно замер на месте, не зная, что делать. Сложившаяся обстановка прямо кричала ему, что надо бросаться на защиту близких ему людей, однако то, что видел его единственный глаз наяву, говорило совсем о другом. Вовремя Ольт с ним провел беседу, это сдержало его первый порыв, а потом стало просто неактуальным. Он бы так наверно и стоял, замерев в растерянности, если бы к нему не подошла Истрил и мягко не усадила его на порог у землянки. Как она его понимала. Она до сих пор помнила, какой страх ее охватил, когда первый раз увидела выходящего из кустов Лесного Демона. Карно еще повел себя вполне достойно, воин есть воин, только она с трудом вытащила из руки одноглазого нож, который он постоянно таскал на поясе, а сейчас был судорожно зажат в кулаке.

— Успокойся, Карно. Все хорошо, они старые друзья. — уверенным тоном тихо сказала Истрил и ее голос подействовал умиротворяюще на опытного охотника. Он шумно выдохнул, оказывается все это время он затаил дыхание, и выругался.

— Но каков стервец! А я-то думал, чего он мне по ушам ездил насчет лесных демонов, а оно вон как. Но кто бы подумал!?

Истрил только снисходительно улыбнулась в ответ. Глупый Карно, несмотря на всю свою мужественность, как он не понимает, что ведь это ее Ольт, ее Ольти — самый лучший сын на свете. Ее восхищение, так неожиданно нашедшимся сыном, достигла той высоты, когда уже не видны мелочи. Может где-то в глубине души она и понимала это, но ее вполне устраивало сложившееся положение дел. Ее можно было понять, потерять мужа, потом сына и это, не считая других вещей по мелочи, потерять смысл всей жизни, а потом вдруг обрести чудом воскресшего сына, который вернул ей краски и вкус жизни… Разве это не стоила той цены, которую она уже заплатила? И она вознесла Ольта чуть ли не на божественный пьедестал и, чтобы от него не исходило, она принимала это безропотно и даже с восхищением. Ольт подумывал над этим и даже подозревал, что у нее не все хорошо с психикой, все-таки не каждый мог безболезненно перенести то, что пришлось вынести ей, но ему это не мешало. Даже больше того, он и сам стал относиться к Истрил, как к родной матери и уже перестал замечать странности в ее поведении. Что поделать, такие были времена и люди были соответствующие, открытые и не скрывающие свои сильные и слабые стороны.

Тем временем Ольт подвел к ним росомах.

— Вот, Карно, знакомься. Те самые лесные демоны. Это Машка, а это ее детки. Им я еще не дал имена, зову просто росомашками. Машка, а это наш Карно. Свой человек.

Пока он представлял человека и зверей друг другу, те внимательно приглядывались к новым знакомым. А звери еще и принюхивались. Их подвижные пипки носов живо шевелились вокруг Карно, что того сильно напрягало. Если бы не спокойно стоящая рядом Истрил, то уже сверкала бы сталь и летала бы шерсть по закоулкам. А учитывая, что челюсти росомахи с легкостью разгрызают лосиную берцовую кость, то результаты схватки были непредсказуемы. Но воин есть воин. Зажав в кулак все свои чувства, Карно выдержал нелегкое испытание. Короче, друзьями сразу не стали, но первое знакомство выдержали с честью. А там и обед подоспел. Удачно Истрил набила дичи, хватило всем, и зверям, и людям. Конечно звери могли и еще съесть столько же, но им хватило, что бы, покончив со своими порциями, не смотреть голодными глазами на неспешно обедающих людей.

После обеда, немного передохнув и скормив росомахам остатки еды, Ольт еще поиграл с ними, но затем Истрил увела зверей на охоту, а мужики принялись доделывать свои дела. Золото было уже все в яме, осталось закопать и замаскировать. Через два часа справились и с этим. Правда пришлось выкинуть деревянный щит, что бы не ощущалась пустота. Ведь закапывай, не закапывай, все равно земля просядет и, если кто зайдет, сразу услышит под деревянным настилом гулкий топот. Проще было хорошо утоптать грунт и насыпать на пол ворох листва. Через некоторое время уже никто не мог бы сказать, что в этом кто-то рыл. Единственное, что Ольт сделал, это прихватил с собой пятьсот золотых «корон». Так, на всякий пожарный, и Карно заставил, хотя тот не мог понять, зачем ему в лесу такая сумма. Ну пяток монет, ну край — десяток…Но тысяча золотых «быков»! Он просто не мог представить куда и на что их потратить. Но Ольт его уговорил.

А там и Истрил вернулась с добычей, да еще с какой. Она смогла подстрелить кабаргу. Эта помесь небольшого оленя то ли с кабаном, то ли с саблезубым тигром попадалась охотникам довольно редко. Не потому, что их было совсем уж мало, а потому, что она была на удивление пугливой и завалить ее для лесных жителей было редкой удачей. Но вот Истрил как-то сподобилась, росомахи помогли. Самое интересное, как она умудрилась доставить добычу до их стана. Эта лесная антилопа была небольшого размера, но все равно для хрупкой женщины оказалась неподъемной тяжестью, все-таки килограмм тридцать веса. Как и все животные этого мира, она оказалась гораздо крупнее ее земных аналогов. Так Истрил сколотила небольшую волокушу, сделала из кожаного пояса петлю и впрягла в нее Машку. Как ей это удалось, засмущавшаяся женщина говорить отказалась. Как бы там не было, Ольт охренел, когда увидел довольную морду росомахи с легкостью тащившую за собой волокушу. Конечно, что ей какая-то кабарга, если она сама весит в два раза больше и при этом имеет стальные мускулы. Ее дети шныряли по кустам по пути следования, а она сама с важностью косилась в сторону Истрил, которая тоже впряглась в волокушу, привязав к ней веревку. Эта тоненькая веревочка была чисто для вида, и сама женщина держалась за нее чисто символически. Как понял Ольт, это было нужно для подтверждения того факта, что бы росомаха видела, она тоже работает, а не эксплуатирует бедное животное. Не ожидал он такого чисто женского коварства от своей матери, не ожидал, но молодец, что скажешь.

Если сам факт того, что Истрил смогла запрячь росомаху, так удивил Ольта, то что же можно было сказать о Карно. Он был в шоке, он буквально остолбенел, завидев такую картину. Лесной Демон, славящийся своей коварством и свирепостью, покорно тащит груз, как простая крестьянская лошадь… Было от чего уму за разум закатиться. Полный разрыв шаблона. Если бы такое случилось на Земле, он бы уже тащил Истрил на костер, как ведьму или молился, как на богиню. Слава Единому, здесь была не средневековая Земля и люди здесь не были религиозными фанатиками, но судя по остекленевшему взгляду единственного глаза, Истрил стала для Карно чем-то вроде иконы. А как он бросился разгружать волокушу, позабыв про свою раненую ногу и не глядя на росомашек, на которых еще утром опасливо косился. И только грозное ворчание Машки, не желавшей отдавать свою добычу, немного отрезвило и привело в чувство бывшего разбойника. Хорошо еще Истрил, говоря что-то ласковое и успокаивающе поглаживая росомаху, распрягла ту и увела в сторону, чтобы, немного очумевший от происходящего, Карно мог спокойно заняться разделыванием тушки добычи.

До выхода крестьянского сбора оставалось еще три дня и лесные обитатели, посоветовавшись, решили устроить себе отдых. Время позволяло. Не тащить же с собой тушку кабарги, а оставлять ее всю росомахам… Не жалко конечно, но хотелось и самим вкусить от таежных щедрот. Да и сплошной аврал последних дней требовал отдохнуть хотя бы денек. Так что Ольт по старой памяти, вырезав из туши лучшие куски, принялся готовить отбивные, в то время, как Истрил варила в котле похлебку на всю их разросшуюся кампанию. Можно было и в тандыре приготовить, как Ольт называл яму, обложенную камнями и сооруженную как-то во время редкого момента отдыха и приступа гурманства, но это было слишком долгое дело, кушать же хотелось сейчас. Труд на свежем отдыхе просто удивительно стимулировал аппетит, да Истрил уже уложила на костер плоский округлый камень, который служил им сковородкой. Его Ольт как-то нашел на речке и приволок к землянке именно для этой цели и сейчас Истрил натирала разогревшую поверхность куском жира. Она еще и котел поставила для похлебки из потрошков.

Как говорится, нет лучшего веселья, чем хорошо пожрать. Если судить, по этим словам, то повеселились они на славу. Праздник живота длился часа три и прекратился только по тому, что его участники, а вернее Карно с Ольтом, расползлись по укромным уголкам, чтобы там, как выразился мальчишка, поразмышлять о судьбах мира. Впрочем, росомахи, получив в полное распоряжение все, что не пошло на отбивные и не влезло в котел, с веселым хрустом разгрызаемых костей, продолжали веселиться. Недаром их прожорливость вошла у таежных охотников в легенду. Тут еще Истрил нет-нет, а подкидывала им куски отбивной. Для росомах праздник продолжался и наверняка не кончится, пока не останется ничего, кроме копыт. Впрочем, Ольт не удивился бы тому, что в голодное время и они пойдут в дело. Росомахи были удивительно прожорливы и всеядны. Утешало только то, что они также могли и голодать длительное время, не теряя при этом силы и ловкость.

После такого мощного обеда шевелиться не хотелось, тем более, что у лесных путешественников впервые выдалось немного свободного времени. Поэтому они решили сегодня никуда не трогаться, а устроить себе полноценный отдых. Все-таки их хорошо вымотала вся эта возня с золотом. Да и Ольт хотел подольше пообщаться с росомахами. Он знал, что у каждой росомахи существует свой участок земли, который она охраняет и с которого она никуда. А то уйдешь и появится у земли новый хозяин. Машка постоянно обходила свой участок и оставляла метки, чтобы любая другая росомаха знала, что этот кусок лесных угодий занят и любому чужаку сразу стало бы ясно — без яростной борьбы его не уступят. Так что Машка со своей территории точно уж никуда не уйдет, разве что до границ участка. Но это даже было к лучшему. Он забросил шкуру кабарги в бывшую коптильню, бросил туда обрезки ног с копытами, тем более в ней еще витал вкусный дух копченостей, и затем привел туда Машку с росомашками и настойчиво несколько раз сказал, глядя прямо в глаза зверю.

— Дом, милый дом.

Неизвестно, поняли ли его росомахи, но спать они все трое улеглись в уютной яме. Тем более Ольт с Карно постарались и накрыли ее постоянной крышей из сколоченного и не пригодившегося деревянного щита для клада и хорошо засыпали сверху землей. Но во всяком случае будут сюда наведываться, оставляя здесь свои следы. Чем не охрана? Слава про росомах ходила скверная, что среди людей, что среди животных обитателей леса. Обед, после небольшого передыха, плавно перешел в ужин, благо кабарга была достаточно большая, так что даже росомахи грызли мясо чисто из природной жадности, не столько поедая, сколько играясь и наслаждаясь избытком пищи, а затем все сытые и довольные улеглись спать. Неизвестно, как росомахи, а люди умаялись за эти дни порядочно.

А утром опять тренировки. Ольт про них не забывал и если приходилось их пропускать, то потом занимался с удвоенным рвением. Слишком уж не терпелось быстрее обрести силу, что решило бы многие нынешние проблемы. В этот раз он крутился, вертелся и превзошел самого себя, доведя свой организм до полного изнеможения. На это у него ушло два часа и в конце тренировки он лежал, образно говоря, высунув язык. А ведь когда-то, в той еще жизни, будучи чуть постарше его нынешнего возраста, он занимался по три-четыре часа и чувствовал себя вполне в форме. Но он не забывал, что к этому времени он состоял в спортивной секции уже пять лет и имел коричневый пояс по дзюдо, а тут всего лишь полтора года тренировок. Мало. Впрочем, он не унывал. Он-то знал, к чему идет и стремится. Тем более прогресс во всем организме ощущался и гораздо быстрее, чем в прошлой жизни.

— Вот смотрю я на тебя и вижу, что это какой-то вид борьбы, но не пойму чего-то. Вот возьми наш мечной бой — есть несколько ударов для нападения, есть защита и во время боя ты их по-всякому соединяешь, что тебе удобнее и нужнее именно сейчас. А ты двумя палками машешь по какой-то одной схеме, а в бою противник может повести совсем не так, как ты заучиваешь. А ты, как танцуешь, так и будешь по-прежнему танцевать.

— Ошибаетесь, дяденька. Разные у меня схемы. Это ты видишь одно и то же, потому что для тебя это просто танец. Не хочу тебя обидеть, но, объясняй-не объясняй, ты все равно не поймешь, не доросли вы еще до этого.

— Это что же такого здесь необъяснимого? — чуть обиженно прогудел Карно. — Устроил тут танцульки и еще в нос тыкаешь, мол темные мы. Я, между прочим, чин тысячника не за просто так получил, как и отец твой. Попробовал ты такое ему сказать.

— Не обижайся. Как слепому объяснить, что такое солнечный свет? Его надо увидеть. Так и здесь.

— Интересно говоришь. А ты значит видел это солнце? Показал кто?

— Мать тебе рассказывала об иноземце, который меня подобрал, когда я потерялся?

— Ну да, обыкновенная история. Повезло тебе на него нарваться. Сколько людей уже тайга съела и не подавилась. Но выкрутился и выкрутился — не ты первый и не ты последний.

— Его звали Архо Мед, и он был ученым и воином. Он меня и учил, и я тоже в начале многого не понимал, но потом, чем больше он меня учил, тем больше я узнавал и в конце концов я постиг великое искусство боя. — ложь сходила с уст мальчишки легко и просто. Да и не врал он по большому счету. Так, сочинял немного, не говорить же всю правду и вводить в смущение девственные мозги аборигенов. А то, что его первого тренера звали совсем по-другому, а «великое искусство боя» он придумал только сейчас… Так надо же пожалеть самолюбие Карно.

— Что-то не очень видно боя, танцульки какие-то. — хмыкнул мужчина. — Толку-то от них.

— Так я же еще маленький. — с важным видом объяснил Ольт. — Чтобы войти в полную силу, надо вырасти. Но и сейчас уже что-то могу.

Ольт не хотел топтаться на старых обидах Карно и напоминать тому, кто его ранил, так что до сих пор хромал. Но тот и сам вспомнил об этом и задумался.

— Хотел бы я встретиться с этим Архо Медом, может он бы мне объяснил смысл этих твоих «тренировок». И еще мне интересно, как ты машешь сразу двумя палками. Это ведь ты как будто двумя мечами?

— Ну да. — Ольта немного напрягала тема насчет мифического Архо Меда, не хотелось слишком врать, и он был рад, что Карно сбил тему на другое. — Если бы ты был здоров я показал и предложил тебе приемы и тогда может быть ты понял бы искусство боя.

— А кто меня довел до такого? — не удержался Карно от сварливого тона.

— А вот не надо трогать маленьких мальчиков. Их всякий обидеть может.

— Такого обидишь. — проворчал мужчина успокаиваясь. — Выздоровею, покажешь мне настоящий двуручный бой? Давно мечтаю научиться, но учителей не осталось. В войну все погибли.

— Покажу. — кивнул Ольт. — И даже, если будет такое желание, научу.

— Ну ладно, хватит вам, только и слышно от вас, как обидами считаетесь, да похваляетесь всяким. — прервала Истрил их диалог. Она давно слушала их разговор, не забывая готовить завтрак, и была явно довольна. Она так хотела, что ее драгоценный сынок подружился со старым другом семейства. Конечно в любом случае она была на стороне Ольта, но и Карно лишним не был. Уж кто-кто, а Истрил помнила, каким он был когда-то и можно было надеяться, что, не смотря на прожитые годы, он остался тем же верным другом и надежным товарищем. Хорошо будет, если он поддержит их, пока сам Ольт не встанет крепко на ноги. И судя по всему к этому все и шло, и она была рада этому. — Лучше идите, мойте руки, еда уже готова. Ольт, ты сам говорил, что надо успеть к дню сбора. Осталось три дня. Так что завтракайте и собирайтесь в дорогу. А я схожу на могилку, проведаю.

Был у местных такой обычай — приносить на могилы близких людей немного, чисто символически, еды. При этом в загробный мир они не верили. Из рассказов Истрил Ольт не совсем понял суть их верований, только понял, что необязательность их выполнения вполне в обычае даже любящих родственников и друзей. Мол память об ушедших хранится в сердцах оставшихся и, пока жива память о них, они имеют шанс на возрождение. Как-то так, Ольт не вникал глубоко, ему достаточно было, что не надо соблюдать каких-то особых ритуалов и никто его не осудит, если он не будет являться на могиле своего «учителя». Впрочем, желающим не возбранялось поддерживать какие-то внешние признаки того, что живые помнят о своих мертвецах. Вот и сейчас Истрил набрав в чашку похлебки и положив туда же хороший кусок отбивной пошла к могиле. Сам Ольт не пошел, но и матери не мешал.

Сам же стал собираться. Истрил была права. Ольт и не забывал, что Крильт говорил о нападении на сбор. Самого атамана с его бандой уже нет, но оставался десяток Мальта и не стоило сбрасывать со счетов. Он и сам по себе мог натворить делов. Да и Ольту пора нарабатывать себе авторитет, пора уже выходить к людям, если все складывается так удачно. Так что быстро поели и стали готовиться к выходу. Таежному жителю собраться в поход, тем более не такой уж далекий, дело нехитрое. Главное — было убрать следы пребывания их лагеря, мало ли кого сюда может привести. Хотя возможность этого была микроскопически мала, тайга — это не многолюдный городской проспект, но как-то здесь оказался предыдущий обитатель и Ольта тоже сюда занесло, а даже малейшая возможность того, что кто-то может обнаружить их клад вгоняла мальчишку в холодный пот. Слишком много жертв и хлопот им доставило проклятое золото, чтобы отдать кому-то по своей оплошности свое же будущее и возможно будущее всей страны. Так что землянка, и так хорошо замаскированная, вообще исчезла, превратившись в ничем непримечательный пригорок, которые здесь встречались повсеместно. Остальное на совести росомах, хотя Ольт подозревал, что они и не знают, что это такое. Но бывшая коптильня, превращенная в хорошую теплую нору, давала надежду, что росомахи хоть изредка будут сюда наведываться.

Когда все было готово к дороге Карно сходил за Истрил и там немного задержался вместе с ней. Видать выслушивал более расширенную версию о приключениях Ольта, потому что вернулись оба какие-то торжественно-печальными. Кстати звери сопроводили людей до границ ареала своего обитания. Ольт всю дорогу тихонько насвистывал им земные мелодии, и он надеялся, что хоть что-то задержится в их памяти. Он уже успел убедиться в сообразительности росомах и надеялся, что в будущем проблем с кладом не будет. Неизвестно, как они определили границы, но дойдя до какой-то, только им известной, черты, они остановились. Настали минуты прощания, и они дались нелегко. Истрил расчувствовалась, Ольт не знал, что она до такой степени сдружилась со зверьми. И когда успела, но она со слезами на глазах обнимала их, а те суетливо тыкались холодными мокрыми носами ей в лицо и руки. Даже у Карно повлажнели глаза. Но долгие прощания были не в обычаях лесных жителей и Ольт полностью их в этом поддерживал. Последний раз потрепал Машку за уши и взлетел на спину своей лошади.

И опять эта опостылевшая до тоски в глазах дорога. Будь Ольт изначально местным жителем, который всю жизнь не видел ничего другого и считал, что по-другому и быть не может, то не все было бы так печально, но он когда-то видел другие страны и большие города и ему начало надоедать то однообразие, которое его окружало. Он привык, особенно в предсмертные годы, постоянно разъезжать по знаменитым курортам, благо его состояние позволяло это делать с большим комфортом и получать удовольствие только от смены обстановки. Но полтора года видеть вокруг себя одно и тоже… В начале, когда стоял вопрос о выживании, было просто не до окружающего пейзажа, но потом, когда его быт устоялся и вся его жизнь свелась к простой добыче пропитания, он понял, что такое растительное существование не для него и окружающее его однообразие стало еще одним фактором раздражения. Это было выше его сил. Даже люди его так уже не напрягали. Ему срочно требовалось сменить обстановку, ну или по крайней мере сферу деятельности и в бывший лагерь разбойников он въезжал с твердым намерением это сделать.

 

Глава 10

Ольт сидел, спрятавшись в уже начавшей опадать листве, на том самом дубе, о котором упоминал Крильт, и переживал. Его немного потряхивало в ожидании открытой, лицом к лицу, схватки со стражниками Кведра. Как-то поведет себя новое и еще детское тело. Он был бы спокоен, если бы бой произошел в той, уже начавшей подзабываться, жизни. Там он был тренированным, прошедшим огонь и воду в стреляющие девяностые, мужчиной. И даже в старости, имея на руках уравнитель шансов марки «глок», мог всегда ответить за себя и еще того парня в придачу. Но сейчас-то предстояла схватка, имея в активе хоть и тренированное, но все-таки еще детское тельце, да еще и без такого козыря, как огнестрельное оружие. Занятия с холодным оружием и реальный бой, да еще со взрослыми мужиками, которые сделали грабеж людей своим ремеслом — это все-таки разные вещи. Пусть он и тренировался уже больше года, но умения свои на практике еще не пробовал. Уничтожение банды Крильта он за дело не считал. Потравил как тараканов полтора десятка бандитов, по которым и так уже давно петля плачет, разве это подвиг. А вот сейчас сама жизнь предоставит ему экзамен и проверит, стоило ли так корячиться и изматывать себя упорными тренировками.

А еще он боялся за Истрил. В его мозгу еще кипели отголоски горячих споров по поводу того, кто пойдет в засаду на дружинников барона. Даже раненный Карно решительно и бесповоротно высказался насчет своего участия. Нашелся тут… Железный хромец. И аргументы привел. Ну а что? Стрелок он хороший, раненое плечо не помешает выпустить из охотничьего лука десяток стрел, а раненая нога — так он не собирается по кустам бегать и будет сидеть на месте, стрелять, не вступая в рукопашную схватку. Со скрипом Ольт согласился с его доводами, хотя совсем не потому, что ему было жалко спорить с раненым, а просто не доверял еще тому полностью. Застарелая, хорошо и удобно устроившаяся в его голове еще в той жизни паранойя, не давала ему так сразу поверить человеку, с кем не съел пуд соли. Так что пусть лучше будет на глазах, да и повязать кровью его не помешает. И обижать зря, кто знает — хорошего человека, недоверием не хотелось, пришлось делать вид, что он доверяет неожиданному соратнику. Тем более была у него мыслишка, что Карно просто хочет реабилитироваться в глазах Истрил. Так что экзамен предстояло пройти не одному Ольту.

Но Истрил! Мать его… Ей — то чего не хватает? Как он поддался на ее уговоры и мог допустить ее участие в сражение? Оказывается, она тоже умеет стрелять из охотничьего лука! А то он не знал! Конечно не как мастер-лучник, но вполне сносно. Да и вообще в деревне все женщины худо-бедно, но обладают этим умением. Поэтому вполне естественно, что в бою частенько жены стояли рядом с мужчинами и никого это не шокировало. Просто Ольт, получивший старомодное воспитание, в голове которого еще жили стереотипы его мира, не сразу воспринял концепцию женщины-воина. И что будет с ним, если, не дай Единый, с ней что случится? Ведь пропадут все плюшки, которые обещает ему жизнь при живой матери. Что греха таить, крутилась у него в голове и такая эгоистичная мыслишка. Но после долгих споров Истрил просто воспользовалась своим материнских правом и поставила его перед фактом. Идет — и все тут. Больше оставлять его одного перед лицом опасности она не собиралась. И Ольт, вспомнив о женщинах-снайперах времен Великой Отечественной, сдался и теперь маялся. Все-таки, даже по меркам этого мира, мал он еще, чтобы спорить со взрослыми. И никто-то с ним не хочет считаться. Обидно.

Единственное, что его хоть немного успокаивало, это то, что собрал всех «ежиков», которых успел наделать и накидал их перед позициями Истрил и Карно. И еще вооружил их самодельными копьями, временно сделанными из коротких мечей, найденных в арсенале Крильта, крепко привязав их сыромятными ремнями к деревянным шестам. Кроме этого у Истрил был кинжал ее мужа Арнольда, а Карно вооружился мечом атамана, не считая привычного боевого ножа на поясе. Ольт же взял с собой пять наиболее сбалансированных и острых метательных ножей, для которых Истрил по его указаниям сшила чехлы, что-то вроде солдатской разгрузки, которая вешалась на грудь и на которую у него был основная надежда, свое копье и лук. Стрелок из него был еще тот, но направить стрелу в нужном направлении и сбить зайца или куропатку на тридцати шагах он уже мог и не собирался отказываться от малейшего шанса, могущего ему помочь в деле смертоубийства. Метать ножи он умел еще в той жизни, так что знания оставались, а привить новому телу нужные навыки было делом наживным. Даром что ли он так упорно тренировался. Поэтому с собой в засаду он взял лук и ножи, а длинное копье спрятал до поры недалеко от себя в траве. Палицы, палки с железными шипастыми набалдашниками, никто из них брать не стал, Истрил и Ольту они были не по силам, да и не умели они ими пользоваться, а Карно мешали раны и вступать в рукопашную он не собирался.

Дерево, в кроне которого прятался Ольт, стояло в центре широкой поляны в метрах ста от так называемой дороги, которая в этом месте по чьей-то необъяснимо прихоти делала изгиб, поворачивая почти на девяносто градусов. Остальные деревья росли поодаль от Одинокого дуба, отступая от него по кругу метров на десять. Там они стояли в окружении густых зарослей лещины, в которых сейчас и прятались Карно с Истрил. В засаду они сели еще затемно. Ольт понимал, что продажные стражники придут пораньше, чтобы определиться на местности, скооперироваться с лесными разбойниками и подготовиться к бою. Поэтому, когда солнце еще только начало свой бег по небосводу, засадники уже ждали их, замаскировавшись в густых зарослях.

Весь план боя у них, как у Наполеона, сводился к одному — это ввязаться в драку, а там как кривая вывезет. Наверно это была авантюра с их стороны, но ничего другого в голову Ольта не приходило. Ну не воевал он раньше без огнестрельного оружия. А если без него, то все сводилось к банальной драке, а тут уже победа за тем, у кого мастерство выше и дух сильнее. А тут он был спокоен. Одно то, как Карно скрипел зубами при рассказе Истрил про то, как тот же Мальт приходил от имени барона собирать налоги и оставил ее с Олентой без крошки хлеба… Не завидовал Ольт десятнику Мальту. Про Истрил вообще говорить нечего. Сколько она вытерпела от местной власти, то знает только она сама и Единый. Так что психологический настрой был вполне на уровне. Ну и не стоило скидывать со счета неожиданность и три хоть и охотничьих, но вполне убойных с такого расстояния лука. А крови, как уже понял Ольт, местные не боялись.

Наконец, после долгого ожидания, послышался стук копыт и из-за поворота показался всадник. Ольт не помнил в лицо всех, кто убирал трупы в прошлое ограбление, уж больно рожи у всех были бородато-однообразными и похожими, но, когда за всадником знакомым строем вышли попарно все десять человек, наряженные в знакомые кожаные доспехи, он понял — это десяток Мальта с ним во главе. А еще, позади всех, шел еще один член команды, явно гражданский, в котором Ольт не без удивления узнал Вьюна — лазутчика разбойников. В руках тот тащил мешок. Наверно с очередной порцией хлеба и спотыкаловки. Мешок был просто огромен и явно тяжел, но никто из воинов даже и не думал помочь. Причем воинов, имеется в виду настоящих воинов, мужиков среднего возраста, знающих с какой стороны браться за меч, было всего трое-четверо. Остальные были кое-как обученными молодыми парнями, «мясом», как было принято называть таких среди опытных вояк.

Весь десяток во главе с десятником мерно прошествовал на середину поляны и остановился прямо под дубом, на котором засел Ольт. Мальт поднял руку, отдавая знак остановиться и раздраженным взором окинул окрестности.

— Ну и где эта отрыжка Единого?

— Не знаю, господин десятник, но Крильт сказал, что здесь встретит. — тенорок Вьюна прозвучал быстро и угодливо.

Больше он ничего сказать не успел. Прострекотала сорока с дуба и в глазу десятника выросло оперенное древко, и он медленно завалился с лошади набок. Следующая стрела оказалась с тупым дубовым наконечником и с глухим щелчком отскочила от лба лазутчика, и тот без звука повалился на землю. Его решили брать живьем. Зарезать никогда не поздно. Все, как договаривались с Карно. Все-таки знатным он лучником оказался. Тут же, пущенные одна за другой, еще две стрелы нашли свои жертвы. Одноглазый, как они и договорились, сразу же выцелил десятника и затем, после того как вырубил Вьюна, стрелял только в опытных вояк. Ему, как бывалому воину, было не трудно определить, кто есть, кто. Все это произошло настолько быстро и неожиданно, что стражники, сразу потеряв всех, способных унять панику и взять на себя командование, растерялись и тыкались по сторонам, не зная, куда кинуться и что делать. Один бросился на засевших стрелков, но через несколько шагов вскрикнул, наступив на «ежика», и через секунду был утыкан, как тот же ежик, стрелами. Другие, бросившиеся в атаку за ним, не поняли, что случилось и приостановились в недоумении. «Мясо» — есть «мясо». Это дало возможность двум стрелкам спокойно, как в тире расстрелять еще троих. Одну стрелу пустил и Ольт, попав в широкую спину одного из атакующих. Дело — не хитрое, всяко спина воина оказалась не меньше фазана или рябчика, да еще и с тридцати шагов. Бронебойная стрела с тонким, острым как шило, наконечником пробила кожаный панцирь и достала до тела. И сразу же после выстрела, пользуясь тем, что стражники больше заняты кустами, и никто из них еще не заметил, что одна из стрел пущена со спины, спрыгнул с дерева и начал спокойно, как на тренировке, метать ножи. Целей оставалось только три, да и те в растерянности почти не двигались с места. Вся трудность была в том, что на воинах были хоть и плохонькие, но все-таки какие-никакие кожаные доспехи, а Ольт не был уверен, что ему хватит его мальчишеских сил пробить их. Поэтому он метил только в открытые места — лица и ноги. Спешка мешала точно прицелиться, но зато расстояние было всего метров десять, да и сами вояки на какое-то мгновение оторопело замерли, поэтому не один нож не пролетел мимо. Одно остро заточенное лезвие даже попало в чей-то глаз, а одно отскочило от железной бляхи на груди. Худо-бедно, но два тела осталось лежать на начавшей желтеть траве. Откидавшись, Ольт сразу побежал в сторону своего спрятанного копья. Последний, оставшийся на ногах, стражник, раненый в руку, но еще довольно подвижный со злым ревом кинулся за ним. Хорошо, что бежать было недалеко и уже чувствовавший за спиной горячее дыхание преследователя, Ольт подхватил копье и развернулся в сторону нападавшего. Дружинник уже подбегал к нему, но вдруг запнулся, остановился, на лице его было написано удивление, и рухнул прямо к ногам мальчика. Из спины дружинника торчала стрела.

Ольт без сил опустился на землю. Вроде недолгая была схватка, а сил забрала немерено. Причем не физических, а больше моральных. В начале долгое томительное ожидание, потом быстрый скоротечный бой, требующий мобилизацию всех сил, страх и конечно — убийство. Старик в нем был готов к такому, но каково было мальчишке? Хотя кто их знает, местных мальчишек. Может они тут с малолетства режут головы друг другу и для них это вполне привычное дело. Все никак не может отвыкнуть от привычки мерять все со своей колокольни. Пора бы уже перестраивать свои мозги, все-таки полтора года таежной жизни, со всей присущей ей охотой и смертоубийствами животных, хорошо подготовили его к произошедшему. Да и в той, другой, жизни он не был паинькой. Поэтому выбросил из головы все эти ненужные мысли и с улыбкой смотрел как к нему бежит взволнованная Истрил. Затем из кустов выбрался Карно, неуклюже и сильно хромая, пошел к месту боя. В руках у него был нож. И пока История ощупывала Ольта на наличие ран, Карно спокойно, как будто делал какую-то работу, провел контроль. Причем не бил в сердце, чтобы не повредить доспехи и одежду, а перерезал горло. Видно было, что ему это не впервой. Все правильно. Как там говорили классики? Экономика должна быть экономной. Ольт рассмеялся. А затем задумался, что-то он ведет себя неадекватно. Но вообще-то немудрено, столько убийств за несколько дней! Даже в той жизни в самые трудные времена такого не было. Он улыбнулся Истрил.

— Что-то я устал. Отдохну немного. — и закрыл глаза.

Впрочем, отдыхать ему долго не дали. Подошел Карно и короткими рубленными фразами озабочено сказал:

— Хватит валяться. Давай вставай. Скоро сбор пройдет. Надо прибраться на поляне.

Он был прав. Никто не должен был знать о происшедшем. О том и договаривались. А эти обозники… Вдруг у них передовой дозор есть? Будут рыскать по окрестностям и наткнутся на место боя, все-таки поляна находится не так далеко от места боя. Трудно им будет объяснить наличие стольких трупов, да и незачем им знать.

Таскать мертвые тела одиннадцатилетнему мальчику и хрупкой женщине, да еще если учесть, что это трупы здоровенных мужиков в полной боевой, та еще работенка. Убивать их — и то насколько легче. Вот когда он пожалел, что они не взяли с собой лошадей. Даже Карно решил, что дойдет до места засады пешком, побоявшись, что лошадь может заржать или еще как-нибудь их выдать в самый неподходящий момент. Может и перестраховались, но опытных лошадников среди не было, а рисковать никто не захотел. Перестраховались, теперь приходится за это платить. Хорошо, хоть оставалась лошадь десятника. Ей и пришлось вынести основную тяжесть работы. Истрил с Ольтом стаскивали трупы в одно место, длинной веревкой привязывали их за ноги к лошади и уволакивали в найденный неподалеку неприметный овражек. Не найдешь, пока носом не уткнешься. Карно хотел помочь, но после первого же мертвеца свалился от боли в раненой ноге. Хорошо хоть в бою ему не пришлось бегать. Истрил на него раздражено прикрикнула, достаточно того, что пятеро убитых из одиннадцати были на его счету. Тогда он принялся за Вьюна. Ударами увесистых пощечин, от которых голова лазутчика моталась из стороны в сторону и казалось вот-вот отлетит, привел того в чувство и, связав за спиной руки и заткнув рот кляпом, заставил ничего не соображающего, тупо хлопающего мутными глазами, лазутчика уйти с дороги в кусты. Истрил же с Ольтом, в темпе перетаскав тяжелые неповоротливые тела, просто упали там, где стояли и минут десять просто лежали не двигаясь, стараясь отдышаться. Карно же, прихрамывая, сходил на поляну и замел следы после схватки, действуя огромным веником из ветвей растущего недалеко орешника. Затем шустро и деловито занялся сбором трофеев. Сначала отвел в кусты единственную лошадь, спутал ей ноги и замотал морду тряпкой. А затем спустился в овражек, взявшись за остальное. Чувствовалось богатая практика, так как на каждого покойника уходило не больше пяти минут. Раз и труп голенький, как только что родившийся младенец. Разве что грязный и волосатый, но Карно этого даже не замечал. Ольт был рад, что не ошибся в человеке и в минуты раздумья сделал правильный выбор. Проверку Карно прошел на все пять. Не подвело чутье старого опытного интригана в выборе нужных людей, правильно он его оценил.

Карно шмонал уже последнего, когда вдруг резко пригнулся и замер за кустами. Сначала до Ольта не дошло такое резкое изменение его поведения, но через мгновение послышался скрип колес и стук копыт. «Сбор идет» — понял мальчишка и пригнулся пониже. Собственно, его и так не было видно за кустами и пригнулся он чисто машинально. Опустившись на четвереньки, он, скрываясь за густыми зарослями, подобрался к дороге.

Худые крестьянские лошадки еле тянули тяжело нагруженные телеги, не торопясь двигаясь по лесной дороге. Скрипели деревянные колеса и громыхали, натыкаясь на выступавшие из земли корни и проваливаясь в частые выбоины. Деревенские ехали в город Узелок, центр графства Стеодр, на торги. Шесть телег, по одной от каждой деревни, были нагружены в основном шкурами лесных зверей — главным источником дохода лесных жителей. Но кое где виднелись гончарные изделия, свертки холстины и набитые дарами тайги корзины. Короче все, что имело хоть какую-нибудь ценность в глазах жителей городка, везлось на базар. На продажу или в обмен на зерно.

Не будет зерна — не будет хлеба. А что жевать зимой, если метель закружит на пятицу-другую? Одними сушенными грибами и ягодками сыт не будешь. Хорошо, если в семье есть удачливый охотник, можно на время пурги и мясом запастись, а если нет в семье добытчика, а только мать и дети-малолетки? Тогда зубы на полку и вся надежда только на соседей, которым и самим не сладко. Плохо, что первый сбор пропал, куда и так небогатые крестьяне собрали самый лучший товар. На второй собрали уже то, что оставили на налоги барону. Но налоги надо будет платить поздней осенью, перед тем, как закружат в воздухе первые снежинки, а до этого оставалось еще пару месяцев. Крестьяне надеялись, что они успеют до того времени еще раз поднатужиться и откупиться от барона. Ведь зерно надо брать сейчас, сразу после сбора урожая, когда оно еще дешево. Потом, чем ближе будет зима, тем больше будет дорожать хлеб, и они уже будут не в силах купить его и одновременно заплатить налоги. Поэтому сейчас драгоценный сбор охраняло сразу двадцать человек, вооруженных толстыми длинными шестами.

По закону, введенному Северным Союзом после завоевания, местным запрещалось иметь оружие. Разрешалось носить только короткие ножи, годных разве что только на то, чтобы нарезать хлеб или снять шкуру с убитого зверя, и брать с собой на охоту только охотничьи луки и стрелы с дубовыми наконечниками. Убить человека из такого лука и такой стрелой — это надо было постараться. Ну и для самозащиты разрешалось таскать с собой посохи, но, чтобы без всяких примочек типа обожженного конца или, не дай Единый, железного наконечника. Правда искусство боя на шестах местные изучали уже с детства, но что такое шест по сравнению с копьем или мечом? Это только отдельные мастера еще как-то могли противостоять вооруженному противнику, но где те мастера? Все почти погибли в войне и многочисленных восстаниях. Даже на стрелы для охотничьих луков разрешалось использовать только дубовые наконечники, которыми можно было бить лишь мелкую дичь. И не дай Единый, если дружинники барона найдут у кого-нибудь железный наконечник для стрелы или тем паче — меч. Без суда и следствия сразу снесут бедовую голову с плеч. Поэтому сейчас крестьяне были вооружены лишь длинными шестами и деревянными палицами.

Спереди, шагах в двадцати от передней лошади, насторожено вглядываясь в заросли, шли двое дозорных, изредка заходя в придорожные кусты. Все-таки хорошо, что трупы были убраны. Затем, окружив телеги плотной толпой, топала основная масса крестьян и уже позади всех шли еще двое охранников. Так, настороженные, они и прошли, не заметив ничего подозрительного. Где-то через километр они наткнутся на телеги, оставшиеся от первого сбора. Ольт не стал их трогать, все равно ему они без груза и лошадей были ни к чему, а больше по этой дороге с тех пор никто не проезжал. Так что для крестьян будет грустный и печальный сюрприз, но это уже не его проблемы.

Ольт облегчено вздохнул. Все, что они задумали, было сделано. Осталось перетаскать в лагерь трофеи. Трупы оставили в неглубоком, но малозаметном, заросшем густым кустарником овраге. Падальщики с ними разберутся. Увязав все честно намародеренное имущество в тюки и погрузив их на единственную лошадь, усталые, но довольные потащились в ставший уже домом разбойничий лагерь. Даже Вьюна припахали, нагрузив на него все, что не влезло на лошадь, чему совершенно не помешали связанные за спиной руки. Так он и шел под конвоем Ольта, спотыкаясь и задыхаясь под тяжестью вьюков с одеждой и амуницией. Худо-бедно, но дорогу выдержал, жилистым оказался, даром, что худой и не высокий. Но к лагерю все добрались вымотанные до предела. Сказывались последствия боя. Единственное, что утешало — это, пока еще толком не осознанная, тихая радость и удовлетворение от проделанной работы. А уж как рад был Ольт. Он был полностью доволен и удавшейся проверкой Карно, и экзаменом на профпригодность себя любимого. Или, вернее будет сказать, своего нового тела. Все-таки где-то в самых потаенных глубинах свое души, не смотря на все, что на него выпало за последний год, он все еще чувствовал какое-то глухое недоверие к нему. Ведь как не крути, а он с ним не родился, а приобрел уже будучи в достаточно взрослом возрасте. Но слава Единому, тельце оказалось вполне себе ого-го и Ольт наконец-то почувствовал себя окончательно сжившимся с ним. Наверно после происшедшего боя окончательно и родился маленький житель Эдатрона по имени Ольт.

Хотелось основательно передохнуть, но в начале нужно было доделать начатое. Выдохшегося Вьюна привязали к дереву и расположились уже традиционно, Истрил у котла, где ворох разбойничьих тряпок сменился одеждой стражников, а Карно возле атаманской землянки с ворохом оружия и амуниции, и занялись каждый своим делом.

Ольт же, пока взрослые были заняты, занялся обедом. Запасы разбойников были под рукой. Вопроса, что готовить не стояло. Ему все еще не надоела каша из местной крупы, похожей на гречку. Видно сказывалась долгая мясная диета. На прежнем кострище развел еще один огонь и стал «колдовать». Еще в той жизни, будучи молодым и бедным холостяком, он от безвыходности научился готовить, а потом не то, чтобы полюбил, но ему нравилось иногда удивить окружающих чем-нибудь этаким. Это в старости у него пропал интерес к жизни, и он с одинаковым безразличием поедал и различные изысканные блюда в самых шикарных ресторанах, предназначенных для нуворишей, и суп из бич-пакета, приготовленный в строительном вагончике. Чем они могли удивить его много повидавший и перепробовавший организм? Но сейчас! С новой жизнью к нему вернулись и вкус, и интерес ко всему новому.

Он решил приготовить кашу с подливкой. Местные просто и незатейливо кидали в котел с водой все ингредиенты и ждали до готовности. Получалась этакая жидкая размазня. Вкусно, особенно на голодный желудок, но все-таки это была просто еда. Он же отдельно отварил крупу, только подсолив ее и бросив туда хороший кусок коровьего масла, получил рассыпчатую, тающую во рту, кашу. Так же отдельно сварил из копченного мяса подливку, не пожалев туда кореньев и зелени. Не хитрое блюдо, но такого в этом мире еще не пробовали. В этом Ольт был уверен, так как долгими летними вечерами говорил с Истрил обо всем, что только приходило в голову, в том числе и о местной кулинарии. Насыпал каши по глиняным тарелкам, с краю щедро, не жалея мяса, наложил подливку и украсил зеленью. Когда все было готово он постучал большой деревянной ложкой, исполняющей роль половника, по котлу и торжественным голосом возвестил:

— Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста! — ну вот вылетали у него изо рта фразы, которые привычно ложились на язык, даже прежде чем он мог подумать и ничего с этим он поделать не мог. Это как у очкарика отобрать очки, а он все равно будет пальцем тыкать себе в переносицу, поправляя несуществующую оправу. Привычка — вторая натура, но надо избавляться от вредных привычек. Они вполне могут оказаться категорически несовместимы со счастливой и долгой жизнью, причем фатально.

Народ оторвался от своих дел и потянулся к костру.

— Пахнет вкусно. И выглядит неплохо. — прокомментировал Карно, глядя на свою порцию. Истрил, как обычно только улыбнулась, принимая полную миску. Отсутствием аппетита никто не страдал, а уж когда распробовали новое блюдо, или вернее старое, но по-новому приготовленное, то, как говориться, за уши не оттащить. Так что успех был полный и все от души наелись. Некормленым остался один Вьюн, но Ольт специально так сделал, вспомнив как приручают собак. Конечно Вьюн — не собака и вряд ли поведется на примитивные уловки, но положительный нюансы все-таки к предстоящему разговору добавит. Поэтому во время еды Ольт сел неподалеку от Вьюна, так, чтобы до него донеся дразнящий запах. Вьюн грустным и голодным взглядом сопровождал каждую ложку каши, отправляемую Ольтом в рот и молчал. Ну а что говорить? Хорошо если просто убьют, а если захотят помучить? Ведь для чего-то приволокли сюда, в бывший лагерь разбойников. Кстати их и не видно никого. Вьюн ни капли не обольщался насчет их судьбы. Хотя Карно он узнал, видел мельком несколько раз в лагере. Но тот ничем не показывал, что знаком с Вьюном, а самому напрашиваться на знакомство как-то не хотелось. Единый его знает, этого одноглазого, на что он может разозлиться. Не хочет показывать свое знакомство, ну и пусть, Вьюн тогда тоже его не знает. Он тяжко вздохнул. А эти сидят и жрут, на него даже и не смотрят. Видно уже списали. Он видел результаты их нападения на десяток Мальта и хоть и поверхностно, но представлял, что из себя представляет Карно. Вьюн сглотнул голодную слюну и тоскливым взглядом мазнул по едокам.

— Что, жрать охота? — спросил вдруг малолетка, сидевший неподалеку.

«Ну вот, начинается» — подумал Вьюн — «Наелись, сейчас издеваться начнут».

Он промолчал на провокационный вопрос, только грустно вздохнул, кажется у него это начало входить в привычку. Но мальчишка не унимался:

— Спотыкаловки бы полкувшинчика врезать? Да?

Вьюн посмотрел на юного садиста. Ну, а что ему терять, а так может и обломится пред смертушкой выпить.

— Лучше целый кувшинчик. Еще бы от кашки не отказался.

— Ну ты и наглец. — покрутил головой мальчишка. — Дайте водички попить, а то так жрать охота, что и переночевать негде… Может тебе и ключ от дома дать?

— Какой ключ? От какого дома? — не понял лазутчик.

— Где деньги лежат. — совсем уже непонятно закончил малолетка.

— Не-е-е, ключ не надо. Мне бы кашки.

Жалкий и потерянный Вьюн совершенно не вызывал никаких опасений. Ольт подозвал Карно, и они вдвоем перевязали пленного к дереву, освободив руки и ноги. Причем одноглазый показал себя большим специалистом, расположив узлы так, что Вьюн при всем желании не смог бы до них добраться.

— Кашки ему… На тебе кашки и вот тебе спотыкач, выпей за то, чтобы Крильт, если и возродился, то толстой и жадной крысе.

Вьюн опять горестно вздохнул. Не то, чтобы ему стало жалко атамана разбойником, но слова мальчишки подтвердили его самые худшие опасения. В этом мире не существовало понятия того света. Если человек умирал, то умирал окончательно, но зато при хорошем поведении Единый мог возродить его душу и вселить в кого-нибудь другого, чтобы он мог прожить еще одну жизнь. А мог, при плохом настроении и наказать, засунув душу засранца в лягушку, или, например, в крысу. Ольт подозревал, кто был источником таких верований, но ничего комментировать не стал. Не ему осуждать или одобрять действия местного божка.

Несмотря на все свои вздохи, Вьюн обрадовался спотыкачу и первым делом ухватился за кувшинчик. Его кадык заходил ходуном, когда он припал к посудине. «Да» — подумал мальчик. — «Еще не алкаш, но большой любитель выпить. Ну тем и лучше, разговор пойдет легче». После того, как Вьюн чуть ли не залпом выдул сразу половину кувшинчика, он набросился на кашу. Видно, что он был сильно голоден, а Мальт не счел нужным накормить лазутчика, поэтому каша просто залетала почти непрожеванной прямо в желудок. Хорошо закусив, Вьюн опять присосался к кувшину, который Ольт и не думал у него забирать. Полупустой желудок и неумение местных пить сослужили разбойнику плохую службу. Через какое-то время его развезло. И он, еще не до конца окосевший, задумался о своей дальнейшей горемычной жизни и его потянуло на разговор о своей дальнейшей судьбе, причем разговаривал он скорее сам с собой, чем с мальчишкой.

— Крильта нет, денег нет, как дальше жить? И податься-то некуда, кому я такой нужен? Никому. Значит вот и кончится моя жизнь никчемная. Вы ведь меня убьете. — в его голосе не слышалось ни вопроса, ни надежды. Простая констатация фактов. Ольту это было на руку. Уж он-то знал, что чтобы кого-то завербовать, надо сначала лишить человека всего, а потом дать ему капельку того, чего он лишился и самое главное, это надежду, что можно вернуть все.

— Обязательно убьем. — Ольт задумчиво посмотрел на совсем упавшего духом Вьюна. — Или не убьем. Нам ты не нужен. Разве что Кведру. Но мы ему весточку кинем, что это ты заманил десяток Мальта в засаду. Да и до самого Кведра обещал добраться и будешь ты от него бегать как заяц по кустам или доказывать на дыбе, что это не так. Что, подкинуть тебя барону?

— Вам-то я что плохого сделал? Лучше добейте сразу. Все равно никому я не нужен. Столько лет прожил, а ничего не нажил. И никто про меня не вспомнит, не заплачет, ни жены, ни детишек. Может отпустите? — закручинился разбойник. Судя по всему, спотыкач добрался до желудка Вьюна и сотворил свое грязное дело. Он совсем раскис. По его грязной, заросшей жидким волосом, роже потекли пьяные слезы. Да, все мы себя жалеем, когда нас припрет. И все такие милые и безгрешные, прямо ангелы небесные. Но еще с прошлой жизни Ольт сделал для себя вывод, которого придерживался и в этой жизни: каждый получает то, что заслуживает. И не надо кивать, что мол жизнь такая, что люди плохие, что так обстоятельства сложились… Впрочем, он не собирался заниматься морализаторством с разбойниками, не без основания полагая, что все равно бесполезно, да и не поймут. По-хорошему надо было бы сразу добить лазутчика, но Ольту были нужны его связи. И он хотел, чтобы тот сам предоставил ему сведения.

— Ишь ты, как прижало, сразу заголосил: «А меня-то за что?» Есть вообще-то — за что, но нам лично ничего плохого не сделал. Так что может и отпустим… Если расскажешь о том куда ходил, с кем говорил?

Хоть Вьюн и говорил о том, что видимо ему не жить и ожидал скорой смерти, но на самом деле жить видимо хотелось, а может просто решил облегчить душу перед смертью и он напрягся, рассказывая все, что помнил, рассчитывая задобрить своих мучителей. А помнил он многое, память у него оказалась феноменальная и, не смотря на опьянение, а может и благодаря ему, с него спали последние барьеры, если они у него и были, и он говорил и говорил, в надежде, что если не заработает помилование, то хотя бы заработает быструю и легкую смерть.

Слушая его, Ольт автоматически отмечал и закладывал в память полезную информацию и заодно размышлял об общем положении дел, сложившимся на настоящий момент. Так он и услышал вроде бы и ненужную, но красноречивую информацию о бароне Кведре. О том, что баронство он получил за заслуги перед графом Стеодром, сюзереном всего их края, в который входило целых пять баронств. Чего такого совершил сотник Кведр, что получил в награду баронство никто не знал, но от этого крестьянам шести деревень, входящих в его владения, было не легче. Получив титул и главное, дорвавшись до власти, он творил в деревнях все, что хотел. Захватчики и так не утруждали себя человеколюбием и соблюдением прав человека, но даже на их фоне барон Кведр выделялся своей жестокостью и пренебрежением к чужой жизни. Подвластная ему дружина не только занималась гоп-стопом на дорогах, проходящих через его владения, но и беззастенчиво грабила подвластные ему деревни, соблюдая только внешние признаки приличия. Что, впрочем, было в порядке вещей и не было чем-то из ряда вон выходящим. У себя на севере любой владетель, набравший от пяти и больше отморозков, выходил на большую дорогу. Если набиралась достаточно большая банда, то шли на соседа. Логика их поведения была проста как мычание — грабь сегодня, а то завтра может и не достаться. Думать о завтрашнем дне? Это было выше понимания простого разбойника и бандита. Они завоевали эту страну, чтобы их кормили, молча терпели и благодарили при этом, что вообще остаются в живых. Какая торговля, какие крестьяне? Мир создан, чтобы они его грабили. Ну а если кто-то недоволен, то с такими разговор короткий, меч в руке всегда готов показать, кто в доме хозяин. Многие этим увлекались и зачастую убивали не за что-то, а просто так, чтобы сохранить страх в душах покоренных. Правда в Совете Вождей, куда уже проникли какие-то понятия о цивилизации, многие не одобряли такое поведение, ладно остригли барана, но зачем его резать? Ведь кого-то надо стричь и завтра. Но где он, этот Совет и где простые бароны? Такая простая мысль просто не доходила сквозь дубовые лбы вчерашних бандитов. Может в столице великие вожди что-то и понимали, но все их мудрые решения и грозные указы ничего значили для провинциальных баронов, мечом завоевавших себе право грабить местных жителей. В глубинке местечковые властители творили, что хотели, лишь прикрываясь законом.

Картина для Ольта до боли знакомая. Сколько ему довелось такого увидеть, когда в столице великий вождь и учитель вещает по зомбоящику о справедливых законах и всеобщем благоденствии, о призывах к отказу от коррупции и наказании виновных, а на местах власти только посмеиваются, деля очередной «пирог», отобранный у народа. Да и слова эти звучали полным издевательством, так как все понимали, что главные грабители сидят в центре паутины. Вот и барон Кведр, как продукт своего времени и места, не очень-то обращал внимание на повеления, спускаемые из центра и полагал, что здесь он и его желания — закон и порядок. Спелся с местным разбойным авторитетом Крильтом, заставив его работать на себя. Отстегивал долю малую графу Стеодру, местному наместнику и непосредственному начальнику за прикрытие своей задницы в столице и вел себя, как левая нога захочет. Крильт же, чувствуя покровительство местных властей, вообще распоясался и не обкладывал местных крестьян данью только потому, что это было прерогативой самого барона. Но свое он все равно брал, обложив поборами все дороги в округе. Если деньги были малые, то могли только раздеть, избить, если попадалась женщина, то взять еще и натурой, но оставить в живых, но если товар или деньги были достаточно большие, чтобы ограбленный мог пожаловаться, то тут без вариантов, никого в живых остаться не должно. Атаман Крильт не очень-то и боялся, ведь расследовать-то будет все тот же граф Стеодр и поручит это дело тому же барону Кведру, а тому достаточно осыпать от щедрот разбойничьих и никаких лишних проблем? Главное — скрыть следы. Не нужна ему была дурная слава. Так и произошло с первым сбором. Причем это было далеко не в первый раз, но, когда и кого волновали слезы и горе крестьян. Проблемы индейцев шерифа не волнуют — это Ольт давно уяснил. И он решил изменить такое положение дел. Мало того, что ему и так будет тяжело в таких условиях развернуться, так еще могут и загасить на взлете, причем в буквальном смысле. «Ну нет уж, такой хоккей нам не нужен».

А Вьюн между тем, никем не останавливаемый, уже не столько рассказывал о связях Крильта, сколько повествовал о своей жизни. Как он пятнадцать лет назад еще молодым парнем ушел воевать лучником в королевскую армию, как после поражения вернулся в родную деревню, которую уже сожгли захватчики. Вообще, как понял Ольт по рассказам Истрил и Карно, та война было очень жестокой и речь шла не просто о завоевании, а об истреблении населения. Это потом завоеватели одумались, кто же их кормить будет, если всех перебить? Освобождение жизненного пространства сменилось рабством. Вот и Вьюн, вернувшись с войны, не нашел на пожарище свих родичей. Может они и успели убежать, спастись, но навряд ли и спросить было не у кого. В сущности — обыкновенная история для тех времен. Оставалось только запить, шляясь по придорожным трактирам и выпрашивая за рассказы о прошедшей войне кружку вина. А потом в одном из трактиров ему повстречался Крильт. Вьюну было все равно кому служить и что делать, лишь бы наливали. В налетах не участвовал, только служил связником между Крильтом, бароном Кведром и городскими барыгами. Ну и доносил всякие сведения, собранные по деревням графства. Так и пришел к закономерному концу. И теперь сидел, понуро опустив голову, совершенно морально опустошенный. Постоянно носимая маска пьяницы и подхалима, которая вроде бы стала второй натурой слетела, и перед Ольтом предстал хоть и не старый, но поседевший мужик с натруженными руками лучника и с печальной складкой у рта.

Ольт не стал его больше теребить и оставил его и дальше сидеть, погрузившегося в печальные воспоминания, про которые уже видно и сам подзабыл, засунув в самые глубины своей памяти. Наверно полезно иногда посидеть привязанным к дереву. Вот пусть и посидит, помаринуется и к утру как раз дойдет до кондиции, когда с ним можно будет поработать. А Ольту пока надо поговорить с Истрил и Карно. Была у него пара мыслей, которые следовало обсудить с единомышленниками. Да, Карно он теперь тоже считал своим человеком и надеялся, что не ошибается.

Те уже поели и Истрил занималась мытьем посуды, а Карно опять уселся у кучи трофеев. Как-то так получилось, что он даже и не заикался об уходе и вполне естественно, как будто так и надо, присоединился к их маленькому сообществу, при этом взяв на себя именно ту часть обязанностей, о которой и Истрил, и сам Ольт имели лишь самое приблизительное понятие. Ольт его понимал — раны еще не зажили, сам он ждал, когда Истрил пойдет в деревню Шестую за Олентой, да и мужик оказался к месту, без дела не сидел. По молчаливому уговору, что мать, что сын не дергали его насчет ухода. Истрил вообще вела себя, как будто, так и должно было быть, а Ольт радовался, что их полку прибыло. Хотя старый параноик нудел о том, что не мешало бы еще лишний раз проверить Кривого на лояльность, мальчишка после недолгого раздумья решил, что хватит и того, что одноглазый уже показал.

Так что Ольт не стал мудрить, а просто позвал и его тоже, чтобы обсудить кое-какие делишки. Можно было конечно обойтись и без Кривого, но зачем плодить сущности? Пусть почувствует, что он теперь частица общества единомышленников и что ему доверяют. Для разговора они, чтобы не услышал Вьюн, зашли в атаманскую землянку и расположились вокруг стола.

— Карно, — начал Ольт, для начала все-таки решив проверить свое мнение о Карно. Лишним не будет. — Я надеюсь ты с нами и с тобой можно говорить. Говорю в последний раз, если ты не хочешь иметь с нами дело или что-то имеешь против, то лучше расстаться сразу, забирай треть всего, что у нас есть и можешь идти, куда глаза глядят. Про нас забудь, а мы забудем про тебя.

Бывший разбойник бурно задышал, стиснув челюсти до каменных желваков, а зрачки карих глаз налились темнотой. Видно буйным парнем он был в молодости, но жизнь приучила к сдержанности. Немного помолчал, успокаиваясь и затем уже спокойно произнес:

— Наверно ты прав, Ольтер, сын Арнольда, — Ольт не ожидал такого торжественного обращения, но дальнейшее вообще ввело его в ступор. Огромный мужик вдруг поднялся и, кряхтя от боли в раненой ноге, опустился перед ним, десятилетним мальчишкой, на одно колено. — И ты имеешь полное право так со мной разговаривать. Я уже говорил, что я заслужил такое отношение. Но сейчас я, Карно Кривой даю тебе, Ольтеру, сыну Арнольда, клятву верности и всегда следовать за тобой, защищать тебя и твои интересы, разделить с тобой беду и удачу. И пусть Единый услышит мои слова.

И тут Ольт чуть ли не в первые в этой жизни растерялся, не зная, что ему делать. То ли поднимать этого здоровяка с пола, то ли задрать нос к небу, на колени перед ним еще не падали. Спасла положение Истрия. Таким же торжественным тоном, серьезно и сосредоточено, она ответила:

— Твоя клятва услышана и принята. Единый — свидетель. Встань Карно Кривой и больше ни перед кем не преклоняй колени.

Карно все так же кряхтя и морщась от боли в ране поднялся, но на его лице было такое выражения исполненного долга и счастья, что Ольт протер глаза. Этот громила и в правду был счастлив по самое не могу. И что это сейчас произошло? Ольт, выросший в другом мире и воспитанный на совсем иных правилах и законах, когда каждый второй хочет с тебя что-нибудь поиметь, а каждый третий и грохнуть, никак не мог понять происходящего. Он что, получил какую-то плюшку или что-то потерял? В чем тут подвох? Его старая циничная душа не воспринимала того, что здоровенный мужик, еще только совсем недавно занимающийся делами не совсем праведными, при твердой памяти и в здравом уме может всерьез говорить о своей верности какому-то мутному пацану. Так не бывает!

— Так, стоп, аут! Небольшая передышка. Мне надо поговорить с мамой. Карно посмотри пожалуйста, как там Вьюн.

Карно мягко и бесшумно вышел из землянки. Ну точно — кошак, и не домашний игривый котенок, а хищная зверюга, готовая в любую минуту сделать рывок на свою жертву. Когда ему надо — ходит упруго и бесшумно, как тигр, несмотря на свою раненную ногу.

Ольт с Истрил остались наедине.

— Мама, ты же знаешь, что я мало что помню из детства. Ну объясни мне, тупому лесному дикаренышу, что это сейчас было?

— Ну это просто. Карно решил, что должен тебе… Ну или мне. И решил, что рассчитаться с долгом будет лучше всего, дав тебе клятву. Есть разные клятвы. Существует клятва побратимов, клятва слуги господину… Это была клятва воина своему вождю. И пусть только кто-нибудь скажет, что мой сын недостоин этого! — глаза Истрил сверкнули.

— А это нормально, что мне только одиннадцатый год?

— Клятву вождю можно дать и новорожденному. Если отца нет в живых. Важна верность и служба, а там, когда он достигнет совершеннолетия, сам возьмет в руки бразды правления. Но ты, мой сын, уже доказал, что способен быть вождем. — Истрил ласково потрепала его по волосам.

— Угу, вождь краснокожих… И что, можно верить его словам? И что вообще дает эта клятва?

— Эх, Ольти, дикий ты мой звереныш. Если воин дает клятву вождю, то это до самой смерти, его или вождя. И порой — это единственное, что остается у воина и забрать ее может только смерть. И самое главное — она дает верность.

«Мда, как это у них серьезно». — призадумался Ольт. В его мире такое не встретишь, если и давали слово, то под грузом обстоятельств, а уж забрать его обратно, так сплошь и рядом. Так сказать — полные хозяева своего слова, сами дали, сами и забрали. Поэтому и напридумывали такие вещи, как подписки, контракты и письменные договора. И попробуй соскочить. А тут? Сами, добровольно и почему-то Ольт был уверен, что это не пустые слова. Он прямо прочувствовал всю торжественность момента и не стал больше расспрашивать Истрил на эту тему. От греха подальше. Но каковы аборигены? Не ожидал ничего подобного. «Наивные чукотские мальчики», но ему понравилась такая наивность и такое отношение к жизни. Надо им соответствовать. В это время в землянку бесшумно вошел Карно.

— Все с Вьюном нормально. Нажрался и дрыхнет без задних ног.

— Нажрался — говоришь. Это хорошо. Пусть проспится, ему сейчас это надо. А вот скажи мне, о мудрейший Карно, может ли он дать мне клятву верности.

— Отчего же не может, может конечно. Вождя нет, клан потерян, род тоже, как я понял, весь вырезан. Да только подумай, нужен ли тебе такой воин. Алкаш.

— Ну алкаш — это поправимо. Главное, что был лучником. Сам ведь говорил.

— Ну да. И судя по всему, лучник он неплохой, если до сих пор за собой лук таскает. Несмотря на все запреты. Наш край вообще хорошими лучниками славится — охотники же все. Еще в степи есть такие же, но где степь, а где мы. В этих краях — мы лучшие.

— Ладно, это пока оставим, а вот сейчас надо подумать, что будет делать Кведр?

— Я думаю подождет денька два — три, а потом поедет деревни трясти. Не оставит он это дело просто так. Все-таки целый десяток воинов пропал.

— Правильно. И что нам делать? Может отсидеться тут? Никто не найдет. Но крестьян жалко, барон ведь с них последнюю шкуру спустит. Или попробовать поднять мужиков? И самое главное — чем это все кончится?

— Ну в деревнях можно собрать вояк, которые знают с какой стороны браться за меч. Но оружия у них нет, одними охотничьими луками и деревяшками много не навоюешь. Выстоять против дружины барона можно, их осталось-то человек сорок, но потери будут большие. Но потом, даже, если победим дружинников Кведра, то граф Стеодр тогда пришлет свое войско и нам всем станет кисло.

— И опять правильно. Значит, что? А значит — нельзя давать Кведру повод шерстить деревни. И для этого мы пошлем ему весточку, что десяток Мальта уничтожил Крильт. Ну не поделил он с ним добычу. И крестьяне здесь не при чем.

— Но тогда подставимся под удар мы. Ради того, чтобы найти Крильта, барон наизнанку вывернется и так или иначе, но добьется своего. А уж нам защищаться…Один раненый, одна женщина и, не обижайся, но один — совсем малолетка.

— А я и не обижаюсь. Кто ж на правду обижается. Да только мы не будем защищаться, мы будем нападать.

— Нападать!? — казалось Карно сейчас хватит удар. — Да если мы втроем не можем защититься, то где мы возьмем силы, чтобы напасть?! Представляю: выходим мы все трое из леса и вперед, на дружину барона. И она тут же вся и поляжет. От смеха. Пойми, пусть даже половина дружины и мясо, но нам и оставшейся половины за глаза хватит. Это же не крестьяне, это воины, которые со своего меча живут.

— Да понятно, что круче их только вареные яйца, но ты сам подумай, что сделает Кведр, когда узнает, что ему противостоит Крильт? Во-первых, мы выиграем время, ведь воевать с разбойниками — это не совсем то, что гонять крестьян, а значит Кведру нужно хорошенько подготовиться. Я прав?

— Прав конечно, но от этого нам только хуже. Значит мы встретим не просто карательную команду в легкой броне, а одетый в тяжелые доспехи отряд. Впрочем, что в том случае, что в этом, я не вижу разницы. Одинаково — конец. Оттянем просто на пару деньков.

— Ну вот видишь, ты уже начал со мной соглашаться. Во-вторых, нападающий сам выбирает место и время нападения. Как ему будет удобно — так и нападет. Скажи, что я прав.

— Ну прав, конечно. Да только нам это ничем не поможет. Что петухом по наковальне, что наковальней по петуху. Плохо-то в любом случае птице.

— А-ха-ха. Мама, ты слышала? Карно-то у нас шутник. Ну насмешил… Да только ты поймай вначале того петуха. Ну а в-третьих, самое главное, кто сказал, что мы с боевым кличем бросимся на дружину или начнем штурмовать замок Кведра? Мы тихонько зайдем и тихонько выйдем. Есть такой способ ведения войны. Партизанский называется. Но об этом мы еще подумаем, а вот скажи мне, что будет с дружиной, если они узнают, что барона не стало?

— Трудно сказать, — Карно почесал затылок, — может начнут делить добро, может пошлют гонца к графу, может просто разбегутся…

— Короче и сам не знаешь. Но самое главное — им будет не до нас.

— Это точно. Не до нас им будет.

— Вот видишь, какой ты умный! Все правильно решил, надо было только немного подумать.

— Да ладно, малой, совсем за дурака-то не держи. Как вот только Кведра известить?

— А это сделает наш сизоносый друг Вьюн.

— С чего бы это ему соглашаться? Он же не совсем дурак… Его же первого Кведр и подвесит на ближайшем дереве.

— Только на это и надеюсь. Я имею в виду, что он не дурак, а не то, что его повесят. А с чего… Завтра сам все увидишь. Ты только подыграй мне немного, когда я с ним разговаривать буду. А пока займемся делами, ну и пусть мысли до завтра отлежатся.

— Ну хорошо, что от меня зависит, я сделаю. — с сомнением покачал головой Карно. — Если ты мне расскажешь про этот способ ведения войны. Как его…партизанский. И откуда ты про него узнал.

— Ай-яй-яй, Карно, это уже шантаж называется. Нехорошо так с маленькими обращаться. Ладно, расскажу. Куда ж от тебя денешься. Потом как-нибудь.

На этом Ольт и закончил разговор. Пару раз Карно порывался еще что-то спросить, но мальчишка только махал рукой: «Завтра, все завтра». Видно было, что его голова сейчас занята совсем другим. Наверно Карно и не отстал бы, но Истрил нахмурила брови на непонятливого здоровяка — «Сказано было — завтра, так что отстань и не отсвечивай». Ее красноречивый взгляд не понял бы только слепой, но никак не одноглазый вояка. Видно было, что ему хорошо известен характер матери Ольта. Интересно было бы услышать историю их знакомства. Хотя он уже понял основную канву, а мелочи… Мелочи они сами расскажут, времени впереди много.

До вечера Ольт с Карно перебирали трофейное оружие. Так как Мальт готовился к настоящему бою с охраной сбора, то экипирован весь десяток был по полной. Одиннадцать мечей с щитами, одиннадцать коротких копий, одиннадцать шлемов и одиннадцать курток из грубой толстой кожи, с нашитыми на них железными бляхами. Про ножи и говорить нечего, это было неотъемлемой деталью повседневной одежды. Правда мечи были плохонькие, из дрянного мягкого железа. Но Карно уверил, что лучшего здесь не найдешь.

Ольт давно уже заметил, что с железом в этом мире дела обстоят не очень хорошо. Не в смысле, что его мало, а что оно очень плохого качества. Да и качество выделки оставляло желать лучшего. Они ему напоминали автоматы ППШ, виденные как-то в музее. Шершавый, плохо выделанный приклад, ствол весь в заусенцах, некая небрежность и спешка чувствовалась в каждой детали, да и вообще общее впечатление такое, что их делали тяп-ляп. Наверно так оно и было на самом деле. Ведь главное, особенно в первые месяцы той страшной войны, было количество и лишь бы стреляло. Где уж тут было смотреть за внешней отделкой. Стреляло? Стреляло. Хорошо и безотказно, а большего в то время и не требовалось. Война.

Так и здесь, мечи были, но в отличии от тех образцов, которые Ольт видел на Земле в музеях и новодел у реконструкторов, в основным от них оставалось только название и внешняя форма. Грубая ковка без соблюдения размеров и балансировки, без полировки и хорошей заточки оставляли тягостное впечатление. Неровная ковка, примитивная и грубая закалка, отсутствие цементации и еще некоторых примочек, обязательных при изготовлении из руды хорошей стали, делали изделия местных оружейников просто оформленными хоть в какую-то форму кусками железа. Ольт сказал бы, «сырыми» как по содержанию, так и по форме. Из всего разнообразия мечей лишь меч одного десятника Мальта был сделан более-менее нормально, без заусенцев, одинаковой толщины по всему лезвию и с более-менее нормальной балансировкой. Значит кто-то где-то знал и умел мастерить более-менее хорошее оружие, но видно это было большой редкостью и стоило оно наверно не мало. Поэтому простые воины и обходились простыми и незатейливыми изделиями местного военпрома, насмешками, по-другому и не скажешь, над настоящим оружием. После десяти минут нормального боя эти так называемые мечи превращались в продолговатые зазубренные куски железа, похожими на ломы, которыми только и оставалось просто забить противника до смерти, но никак зарезать или заколоть. Наверно в этой местности еще не существовало культуры изделия или у местных кузнецов руки росли не из того места, а скорее всего секретами мастерства обладали только единицы и не спешили этим поделиться с другими. Такого же качества были и наконечники копий, и шлемы. Достаточно сильный человек мог с одного удара согнуть меч или смять шлем.

Ольт плохо помнил историю средних веков, а уж историю появления и изготовления стали, так вообще никак. Да и много ли людей в его мире знают это? Разве что какие-нибудь профессионалы, но несомненно кузнечное мастерство было здесь в начальной стадии. После недолгих размышлений он перестал раздумывать о качестве оружия, главное, что оно у него есть, а какое, так у других не лучше, но сделал себе зарубку на будущее — как только разгребет все неотложные дела, то первым делом разберется с получением хорошей стали. Большим знатоком он не был, но содержание собственной кузни, было у него в жизни и такое, оставило в памяти многое из того, что сейчас может пригодиться. Тем более по своей вредной натуре все знать о деле, которым занимаешься, он лез туда, куда другой начальник и нос бы не сунул. Вот и помнил кое-что из ковки и закалки и собирался применить свои знания для изготовления хорошего оружия. Жить-то хочется и желательно долго и счастливо и отличный меч стал бы неотъемлемой частью дальнейшего существования себя, любимого.

Они как раз почти покончили с сортировкой оружия. Карно отложил в сторону самые лучшие, по его мнению, образцы, хотя Ольт иногда не видел между ними никакой разницы, но он доверился мнению единственного находящегося здесь эксперта по имени Карно, когда Истрил позвала их ужинать. Вьюн валялся в отрубе, поэтому ужинали втроем.

Ночной сон был как благословение небес, столь же долгожданен и желанен. Тело просто требовало отдыха. Что-то в последнее время больно хлопотливые деньки пошли. Больше года тишины и спокойствия сменились какой-то сумасшедшей круговертью постоянно возникающих и сменяющих друг друга проблем, и неотложных дел. А у него растущий детский организм, требующий к себе особого отношения и трепетного ухода. Поэтому спал он как труп, столь же неподвижно и безучастный ко всему. Зато выспался хорошо. Если в том мире в теле восьмидесятилетнего старика он просыпался натужно и долго, и, еще лежа в постели, прежде чем встать, долго прислушивался к своему организму на наличие новых болячек, вдобавок к тем старым, что не оставляли его даже ночью, и подъем со спального ложа был у него подобен восхождению на вершину, таким же упорным и с напряжением всех оставшихся сил, то сейчас он и не задумывался над этим, а просто соскакивал с ложа, готовый к новому дню. Так и сейчас, долго не разлеживаясь, он проснулся легко и быстро и сразу побежал к речке. Утренний туалет и затем тренировка. Режим, куда ж без него. Тут еще Карно, видать тоже ранняя пташка, сидевший за перебором остатков вчерашних трофеев, увидев, как Ольт машет палками и с интересом стал за ним наблюдать. Минут десять он смотрел и наконец не выдержал.

— Вот смотрю я, смотрю и никак не пойму, чем это ты занимаешься. Вроде стиль какого-то боя, но палками… Что можно сделать палками против воина, вооруженного мечом или с копьем и щитом? Ты мне обещал рассказать. Почему бы не сейчас, время есть.

— Время есть… Возможности нет… Я ведь только учусь… — Ольт запыхался, поэтому ответ прозвучал немного невнятно. — Ну вместо палок тоже можно взять мечи. Представь, что у меня в руках два меча.

— Так это что получается, это и есть обоерукий бой?

— Ну да. И не только. Можно и вообще без оружия. — мальчишка аккуратно сложил палки под ближайшее дерево. — Главное здесь — это движения. — И он стал показывать стойки, переходы и удары, слитые в причудливый завораживающий танец.

— Где-то так. Уф. — наконец остановился он и вытер со лба пот.

— Чудно. Не видел еще такого. Ты мне обещал показать. И откуда такое взялось?

— Не знаю, что мать тебе уже наверно успела рассказать, но, когда я заблудился и потерялся и уже думал, что умру, на меня натолкнулся один человек. — история, в свое время когда-то придуманная Ольтом наспех, оказалось удачной находкой и прямо на ходу обрастала мясом и могла служить хорошим прикрытием всем его чудачествам и нетипичным для этого мира знаниям. Следовало ее развивать дальше, придать ей достоверность и фактуру. И кандидатура Карно очень удачно вписывался в эту концепцию в роли слушателя. Ведь большая разница, если историю про лесного мальчика, найденного и обученного различным премудростям каким-то отшельником, расскажет тот же мальчик или его мать, женщины и дети в этом мире вообще не имели право голоса, хотя их положение в последнее время менялось в лучшую сторону, все равно их разговоры шли на уровне сплетен, то совсем другое дело, если эту же историю поведает взрослый мужчина-воин. — Я уже говорил, что его звали Архо Мед. По его словам, он жил в далекой заморской стране и был там воином и ученым. По-нашему он не разговаривал, пришлось мне выучить его язык. Он меня многому научил. Вот и этому бою тоже. Если хочешь, вечерком сядем и я все, что помню расскажу и про него, и про то, что от него услышал? И покажу так, чтоб тебе стало все ясно.

— Договорились. А то сейчас и в правду дел еще прорва. Но вечером… Ты обещал.

— Раз обещал, значит выполню. Мое слово — твердо.

На этом Карно ушел, а Ольт продолжил тренировку. До вечера он уж как-нибудь продумает биографию и историю похождений мифического морехода Архо Меда.

Когда он, закончив тренировку, пошел к землянкам, в лагере была привычная картина. Истрил уже что-то мудрила у костра, а Карно точил и правил ножи и мечи, пользуясь целым набором камней. Вот ведь фанат всего режущего и колющего. Одними камнями он правил лезвия, другими точил и шлифовал. Короче, все были заняты. Один Вьюн, уже очнувшийся от своего тяжкого пьяного сна, все так же привязанный к дереву, сидел безразличный и безучастный ко всему, понуро опустив лохматую голову. Ольт пошел к нему, по пути подмигнув Карно. У него был общий план по обработке лазутчика, без подробностей, но Ольт надеялся на импровизацию. Он уже понял, что с местными, простыми и доверчивыми людьми, будет проще и быстрей уговорить их на что-то, делая упор на чувства и ответственность. Однако не следовало считать их дурачками, ибо жестокая и безжалостная жизнь приучила местный люд с подозрительностью относиться ко всему непонятному. Просто у них была другая шкала ценностей и все те хитрости, принесенные Ольтом из другого мира, могли здесь и не сыграть. Вербовать здесь сторонников требовалось на совсем другой основе, причем делать это желательно искренно и самому веря в то, что говоришь. Мальчишка подошел к привязанному лазутчику и присел перед тем на корточки:

— Что, головка бо-бо?

Вьюн поднял голову, спокойно, даже где-то безразлично посмотрел на него. Понятно, наверно полночи с жизнью прощался и подводил итоги. Ну значит дошел до кондиции, можно брать за жабры. Главное сейчас — не перегнуть палку.

— Может спотыкаловки?

Вьюн мотнул головой, отказываясь.

— Ну нет, так нет. Просьбы, последние желания?

— Нет. — коротко и ясно. Ну точно, уже похоронил себя и не хочет встретить свою смерть неподобающим образом. Что-то видно осталось в нем от воинской чести, есть с чем работать.

Тут подошел Карно. В руках у него была веревка. Вьюн уставился на нее как кролик на удава. Как бы человек не готовился к смерти, но увидеть воочию ее атрибуты прямо перед своими глазами не каждому оказывается по силам. Тем более представлять, как вот самая веревка затянется на его шее. Лазутчик явственно, через силу сглотнул. Воображение у него было что надо. Карно между тем мастерил скользящую петлю.

— Малой, предлагаю отойти в лес подальше. И вони поменьше, и зверье дикое докучать не будет.

— Да, конечно ты прав. Но хочу с ним еще раз напоследок поговорить.

— Да что с ним говорить? — одноглазый с чувством сплюнул, и Ольт далеко не был уверен, что он сейчас притворяется. — Он же семью, род свой предал!

— Я никого не предавал! Некого было предавать. Семью убили, всю деревню убили! Если бы я знал — кто! Кому мстить за род? — и куда только делось только что бывшее равнодушие. Видно для местных такое обвинение было достаточно сильным для того, чтобы возмутиться, позабыв о собственной смерти. Наверно его во многом можно было обвинить, и он явно был готов к такому, но вот обвинения в предательстве он явно считал незаслуженным и не был к такому готов. Наступил Карно Вьюну на больное место, на рану, которая несмотря на время, все никак не хотела затягиваться. И сейчас этот крик души вырвался сам собой, вытащив его из того состояния, в которое он себя старательно загонял. Вот она — точка приложения импровизации.

— Хоть перед смертью не ври сам себе. Твой род уничтожили северяне. Зачем тебе знать их имена? Может среди них был и Кведр, и Мальт, или они не такие же, как та мразь, спалившая твою деревню? Может граф Стеодр отдал приказ поджечь дома односельчан. Я, например, этого не знаю, но знаю одно, что твою деревню точно сожгли северяне. Мне бы этого было достаточно, чтобы отомстить им всем. — Ольт немного помолчал, чтобы его слова лучше дошли до воспаленного мозга Вьюна. — А ты с ними шашни водил. Работал на них. И скольких еще людей, простых эданцев, ты подвел под смерть? А ведь они, как и твои родичи, жить хотели. А ты за кувшинчик спотыкача… Точно, незачем тебе жить.

— Да я на Крильта работал! Причем здесь северяне!

— Эх ты, а еще лазутчик. А то ты не знал, с кем Крильт дружбу водил и кого грабил. Сам же ему сведенья таскал. Опять врешь. Не знаю, нарочно или в самом деле такой тупой. А я ведь думал, что хоть немного раскаяния будет в твоей душе… Но ты видно предатель и убийца эданцев по натуре своей. — Ольт махнул рукой и поднялся. — Да что с собой говорить. Пойдем Карно, матушка к завтраку зовет, поедим, потом с этим придурком вопрос решим. А ты, забывший своих убитых детей, так посидишь. Незачем добро переводить.

Насчет убитых детишек наверно слишком пафосно получилось, как бы не лишнее было, но не смог удержаться. Кровная месть в здешних местах — не пустой звук. Мужчину можно было лишить семьи, господина, родины, всего, что составляло его жизнь и лишь одно оставалось неизменным, то, что давало силы ему жить дальше. Возможность отомстить. И возможно это было единственной возможностью еще хоть как-то достучаться до мозгов этого кретина.

Завтрак много времени не занял. Так поклевали что-то, того-сего всякого. Ольт даже не заметил того, что попало в рот. Он думал, как же довести дело до логического конца. Пока ничего в голову не приходило. На все провокации Вьюн или молчал, или тупо оправдывался. Может в самом деле тупой? Тогда конец, как бы не было противно, один. Но видно, пришло время, и лазутчик наконец дозрел. И уже совсем не походил на того угодливого подхалима и пьянчужку, который чуть ли не плясал перед Крильтом.

— Слышь, пацан! Тебя ведь Ольт зовут? Может поговорим?

— Не о чем мне с предателем разговаривать.

— Эх, пацан, мал ты еще о людях с налета судить. Может все-таки хоть выслушаешь?

— Не хочу. Повторяю, не о чем с мертвецом говорить. — о, кажется проняло мужика, но надо потянуть, поломаться. Главное — не перестараться.

— Послушай, Ольт, тебя ведь точно Ольт зовут? Не хочешь говорить со мной — не надо, но выслушать-то можешь? Я ведь много знаю, знаю с кем Крильт дела в городе крутил, с кем в деревнях. В городе меняла есть, Бенкас его зовут. Он весь товар у Крильта брал, задешево конечно, все-таки грабленое и ворованное, но платил честно. Я тебе все связи Крильта выложу, только отпусти.

— Ты совсем тупой? С какой такой стати нам тебя отпускать? Чтобы еще один кровник по лесам бегал и нас подстерегал?

— Ничего против вас не имею, даже не посмотрю в вашу сторону. Крови между нами нет. На убитых дружинников Кведра мне плевать. Отпустите…

— Да зачем тебе свобода? Куда ты пойдешь? Кому ты нужен? Кведру? Так его люди скоро трупы Мальта и его десятка найдут. А там из ран твои стрелы вынут. Ты пока в отключке валялся Карно все наши стрелы из трупов вытащил и твои воткнул. — каждый лучник метил свои стрелы, чтобы не было споров, когда в мишень попадают сразу две или больше стрел. И у Вьюна они были помечены особо расположенными насечками. Но он не обратил на слова Ольта никакого внимания.

— Да плевать на Кведра! Я понял, кто виноват… Отпустил бы ты меня, хотя бы на время, а? Я только должок отдам и все, и вернусь, если жив буду. А там уже делай со мной, что хочешь. Хочешь, клятву дам? Ну зачем тебе смерть моя? А так глядишь и хоть какая-то польза будет. Отпусти.

На слова о стрелах он не отреагировал, видно и точно наплевал на свою репутацию у Кведра. Хотя, честно сказать, никаких манипуляций со стрелами Карно не проводил, просто Ольт решил заиметь лишний рычаг воздействия на Вьюна. Оказывается, лишнее все это. Вьюн сразу перескочил через ступеньку, достаточно было слов о совести. И что это он о виноватых сказал? Никак решил барона замочить? Прямо опять индийские страсти какие-то. Однако, непосредственный здесь народец. Верят на слово и чтут клятвы. Даже неудобно — простые, как горшок. Ольт-то думал, что ему придется закрутить мозги оппоненту, демагогией напустить туману, выпячивая наружу какой-нибудь пустяк, а что-то важное наоборот спрятав вглубь, а тут и врать особо не пришлось. Прямо, будто конфету у ребенка выманил и Ольт лишний раз убедился, что все его земные ухищрения, на которые Витольд Андреевич Краснов был большой мастак, здесь совсем ни к чему. Лишнее это здесь, надо быть проще. Однако, пора доводить дело с Вьюном до конца.

— Не могу я тебя отпустить.

Лазутчик опустил голову, теряя возникшую было надежду на месть. Все его мысли можно было прочитать на его лице. Видно и в правду нагрешил он много и потерял в глазах этих людей право не то что на месть, но и на жизнь. Одно утешало, что умрет он, раскаявшись во всех своих преступлениях.

— Ты не понял. Не могу я отпустить тебя сейчас. У меня самого задумки насчет Кведра, а ты можешь влезть куда не надо и сорвать все мои планы. Вот после, когда я приведу к концу все мои расчеты с Кведром, иди куда хочешь и пусть Единый будет тебе судьей. А сейчас дай мне слово, что пока я не позволю, ты ни словом, ни делом не будешь мне мешать. И не забудь, ты обещался про связи Крильта все нам рассказать.

— Клянусь, что ни словом, ни делом не помешаю тебе. И это… Если что задумал против Кведра, я мог бы помочь. — было видно, как прямо на глазах оживает лицо лазутчика, бывшее до этого безучастным. — Если хочешь, могу дать клятву воина. Я хороший лучник.

Ну вот, что за люди. Чуть чего — так сразу клятвы. Впрочем, наверно это и хорошо. Никаких тебе расписок и прочей бухгалтерии. Все-таки его не переставала удивлять вера местных в слово. Где-то это его даже напрягало. Подсознательно он все ждал какого-нибудь подвоха.

— Ну тогда гуляй. Но далеко не отходи. — Ольт позвал Карно, который уже прилаживал веревку на ближайшем дереве, и указал тому на узлы. В этом мире веревка — ценность и просто так ее резать на куски — жаба не позволяла. — И иди поешь, что ли. А мы еще подумаем, стоит ли тебе спину доверить.

Он указал в сторону матери, внимательно наблюдавшей за ними. Одноглазый опять закопался в кучу железа, а мать, после того как набрала Вьюну еды в чашку, уселась шить ножны для ножей. Ольт ей на куске бересты нарисовал то, что хотел. А хотел он что-то типа новой сбруи для метательных ножей, что бы было удобно доставать и метать. Все были заняты и мальчишка, забравшись на крышу атаманской землянки, нагло улегся на нежной, мягкой как шелк травке, выросшей там, и довольно щурился, когда солнечный лучик сквозь листву выросшего рядом дерева попадал в глаза. Ну чисто разомлевший на солнышке кот. А что, имеет право. Столько дел переделать, для десятилетнего мальчишки — это немало. Правда для Витольда Андреевича— это как бы не самый напряженный график, но кто об этом знает.

Вот он сейчас и делал вид, что устал безмерно и отдыхает, что, впрочем, не мешало ему думать. А подумать — было о чем. И в первую очередь — подбить итоги и распланировать будущее. С итогами он разобрался быстро, но вот что делать с предстоящими делами, тут надо было строго раскидать по времени. Итак, что он имел? Где-то через неделю барон Кедр выедет на поиски пропавшего десятка Мальта. Надо замочить его раньше, чтобы он не начал потрошить крестьян. Потом — семьи каторжников. Как он выяснил у Карно, их деревенька находится в соседнем баронстве. Если он оттуда уведет крестьян, то это означает войну и с соседом, бароном как его там. Навряд ли тот потерпит потерю работников и самое главное молодой девушки, на которую положил глаз. Уж погоню наверняка организует, а там еще и выйдет на след Ольта. Убрать его сразу с Кведром? Тогда власти, в лице графа Стеодра, начнут выяснять, а с чего это подвластные ему бароны мрут как мухи. И тогда всему краю не поздоровится. А что, если как-то стравить обоих баронов, типа не ужились вместе, обиделись там из-за чего-нибудь друг на друга. Из-за чего? Так они тут, как понял Ольт, и так живут только в ожидании, когда сосед допустит промашку и можно будет захватить земли и имущество соседа. А если увести людей у соседа, а подставить Кведра? Насколько Ольт знал, даже там у них на севере угнать у соседа работяг — это было в порядке вещей, а уж тут, в завоеванной стране, где и границ еще четких между баронствами и графствами не провели, сам бог велел. Это — мысль. И власти в лице графа Стеодра не будут бучу поднимать. Ну погибли смертью храбрых барончики во взаимной междоусобице. Кому это интересно? Даже наоборот рады будут — земли освободились, а желающих получить их много. Мысль интересная. Надо хорошенько подумать.

Правда если убрать соседского барона, тогда и семьи каторжников вывозить не надо будет. Но после недолгих раздумий все равно решил это сделать. Во-первых, соседу-барончику надо дать повод для нападения, а во-вторых жалко кандальников, живут фактически рядом с семьями и не могут их увидеть. Может для местных это и естественно, когда семьи годами живут в разлуке, но лично он не представлял, как это отцу семейства находиться вдали от семьи. Не дело это. Была у него и меркантильная мыслишка: организовать на месте прииска нормальное золотодобывающее предприятие и воссоединение семей каторжников в этом сильно бы помогло. Рабочие руки нужны были позарез. Помочь людям и при этом заработать — так в его мире это было в порядке вещей. Тем более, если обеспечить людям нормальные человеческие условия для жизни и работы. Вот и пригодятся рабочие руки, лишними они точно не будут. Да и пора уже обзаводиться своей командой, и пусть это звучит немного эгоистично, но в будущем ему нужны будут люди. Свои люди. Только надо решить, кому идти в ту деревню за крестьянами. И делать это надо уже завтра. А если запрячь для этого дела Вьюна? Правда хорошо бы еще его немного помурыжить, присмотреться, но время не терпит. Да и сам он рвется доказать свою полезность, вот и дадим ему шанс. И Ольт с высоты оглядел лагерь.

Лазутчик сидел у костра и завтракал. Вид у него был какой-то пришибленный. Ну правильно, а как еще себя чувствовать смертнику, которого вроде от смерти избавили, освободили, но воли не давали, и кто он теперь — непонятно. Ольт спрыгнул с крыши землянки и пошел к костру. При его приближении Вьюн поднял голову и настороженно кинул взгляд в его сторону. Кто его знает, этого дикого мальчишку? Вдруг он теперь жалеет, что не добил его и сейчас будет резать. Но тот, подойдя к костру, спокойно присел на корточки и уставился на лазутчика. Вьюн поерзал на месте, чувствуя себя неудобно под долгим пристальным взглядом и не понимая, что от него требуется. А Ольт смотрел на него, как энтомолог, изучающий какую-нибудь неизвестную науке букашку, с интересом и без какой-либо жалости.

— А вот скажи мне, Вьюн, что ты собираешься делать дальше? Честно говоря, опасаюсь я тебе доверять, сам понимаешь. Но слово сдержу и отпущу я тебя, после того как мы разберемся с Кведром. Но интересно мне, куда ты подашься? К друзьям Кведра? Так они такие же северяне и живодеры, как и он, да и стрелы никуда не делись. Ты для них первый претендент на виселицу. К крестьянам, куда-нибудь в деревню затихариться? Тоже не дело. Стоит только кому-нибудь узнать, что ты работал на Крильта и наводил на сборы, так прирежут тебя темной ночкой, как предателя. Тяжело жить, каждый день ожидая удара в спину. К северянам нельзя, к своим опасно. Разве что отшельником в лесу жить, так и то, пока на тебя случайные охотники не наткнутся.

Ольт замолчал с таким видом, будто и в правду задумался, куда же податься бедному лазутчику. Вьюн тоже молчал. Мысли его метались в растерянности и панике. Как-то не задумывался он над будущим, рад был, что близкая смерть миновала его. А ведь это будущее считай уже наступило. И оказывается смерти он не миновал, а только отодвинул. Все это до того явственно проступило на лице Вьюна, что Ольту на мгновение даже стало неудобно за свои словесные кружева, которыми он опутал незамутненный казуистикой мозг лазутчика. Сам-то он нашел бы выход и горе тем, кто пытался бы с ним играть в подобные игры. Он чувствовал себя тем самым злобным и хитрым дядей, который выманивает конфетку у ребенка.

— Впрочем, ты можешь заслужить благодарность и прощение тех же крестьян, если спасешь хотя бы нескольких от смерти из рук северян.

— Да, а потом кто вам помешает в любой момент, когда вам вдруг стукнет моча в голову, или я стану не нужен, рассказать всем о моем прошлом? — с горечью произнес Вьюн.

— Никто, кроме нашей доброй воли и нашего слова. О твоем прошлом знаем только мы трое и барон Кведр. Всех остальных, кто про тебя знает мы уже убрали. После смерти Кведра остаемся только мы. Но незачем нам тебе гадости дела. Смысла нет, нам-то ты ничего плохого не сделал. Поверишь ли ты нам, если мы дадим клятву никогда, нигде и никому не говорить об этом? Конечно при условии, что и ты дашь клятву не вынуждать нас к этому. А это значит, не дай тебе Единый навредить словом или делом кому-нибудь из нас.

— Да я хоть сейчас… Если вы мне поверите… Ради этого…Единый видит…

Ольта уже привычно удивился серьезному отношению местного народа к клятвам. Может и в его мире так когда-то было, пока деньги не стали основополагающей ценностью и все стало можно купить, даже слово. Впрочем, сейчас такое положение дел его устраивало, поэтому, подозвав мать с Карно, они втроем дали клятву о неразглашении тайн Вьюна, а тот в ответ поклялся, что больше никогда и ни за что и вообще ни-ни. Мало того он раздухарился, и чтобы его слова звучали достоверно, хотя об этом его никто не просил, еще дал клятву воина своему господину. Хитрый жук, хотя Ольт сразу раскусил его наивные маневры. Ведь давая этакое подобие присяги, он уже никак не мог навредить своему господину, и вроде бы только об этом и беспокоился, но с другой стороны и господин по отношению к воину имел определенные обязательства и теперь он мог быть спокоен насчет своего будущего. Наивный чукотский юноша, но что Единый не делает — все к лучшему. Пусть тешится своим хитромудрием. Зато как в душе Ольта довольно потирал ладошки хитрый старикашка: «Нашему полку прибыло!»

— Я, Ханто Вьюн… — вот так и узнаешь про людей что-то новенькое. Оказывается, у лазутчика и имя есть. В этом мире вообще интересная, для Ольта естественно, вещь творится с именами. И даже не с именами, а с этакими, Ольт даже не знал, как это назвать, наверно прозвищами или вторыми именами. Если личное имя давали родители ребенку при рождении, то второе давали уже окружающие, обычно выражающие какие-нибудь внешние или физические качества ребенка. Затем лет в семь-восемь детское имя менялось на подростковое, опять-таки связанное с какой-нибудь особенностью человека. Ну а в пятнадцать лет наступает возраст совершеннолетия, когда мальчик официально становится мужчиной и кормильцем семьи, и получает третье, взрослое имя, обычно связанное с какой-нибудь чертой характера или особенностью внешности, с которым ему и жить о самой смерти. Но изредка кто-то мог получить и четвертое имя. Для этого надо совершить нечто такое, что заденет население, как минимум, какой-нибудь деревни. В первый раз Ольт узнал об этом, когда узнал, что Кривой еще и Карно, и вот сейчас его даже не очень удивило, что Вьюн оказывается очень даже Ханто. Причем новоявленный дружинник не выглядел огорченным и даже был скорее доволен сложившимися обстоятельствами. Впрочем, где-то Ольт его понимал. Видел он уже таких вояк, когда развалился Союз и вместе с ним распустили и армию. Сколько людей тогда почувствовали себя потерянными. Так резко изменить жизнь, весь смысл которой был в служении Родине, и вдруг оказаться ненужными и выкинутыми за ненадобностью на гражданку, словно использованные тряпки. Не все тогда были к этому готовы. И поступить опять на службу для таких старых вояк был наилучшим выходом. Может поэтому Ханто Вьюн и прибился к банде Крильта, что так он себя чувствовал хоть на каком-то подобии службы.

— Ну вот что, Ханто Вьюн, — сказал Ольт, когда с церемониями было покончено. — после такой клятвы ты уже не можешь просто взять и уйти. И у меня к тебе есть первое задание. Сразу говорю — откажешься, никто тебе и слова не скажет, и ты сам должен решить, стоит или не стоит за него браться. Но это нужно прежде всего тебе самому.

— Что я должен сделать? — тут же не раздумывая сказал Вьюн.

— А что за дело, спросить не хочешь? Вдруг не по нраву придется?

— Нечего здесь думать. Об одном прошу, дай мне лично убить Кведра.

— Мда, дался вам этот Кведр. Ну если так просишь…

— Как о милости.

— Ну хорошо. Но только, когда я скажу. А вначале тебе надо сходить в деревню барона Бродра, знаешь такого?

— Баронство по соседству, неподалеку отсюда.

— Точно. Надо вывести оттуда некоторых людей, сможешь?

— Ну а что не смочь. Выведу конечно, ты только укажи кого.

— А вот для этого мне надо сбегать в одно место и привести кое-кого. А уж они тебе и скажут точно.

— Хорошо, я буду ждать. И это… Мне бы…

— Послушай, Вьюн, я тебе не хозяин. Можешь хоть сейчас уйти на все четыре стороны. Но если ты остаешься здесь, то должен хотя бы прислушиваться к моим словам. И если ты насчет спотыкаловки, то сам решай, но я бы пока не советовал.

— Понятно. — вздохнул Вьюн. — Собственно, я и не очень-то…Так, спросить только… Да и Единый с ней, с этой спотыкаловкой. Я вообще-то насчет моего лука хотел узнать.

— Ну вот и молодец. Лук забери. И еще одно — не надо делать шаги в сторону. Помнишь, что я говорил тебе про мои планы? А я обещаю тебе, что барон Кведр будет твой.

Вьюн кивнул и пошел к Карно, который как обычно возился с оружием. Сел рядом с ним, о чем-то переговорил и стал перебирать все имевшиеся в наличие стрелы, а одноглазый встал и в свою очередь подошел к Ольту. Тот покосился в его сторону, но ничего не сказал. Голова его была занята тем, что он обдумывал о том, как лучше по времени расположить все предстоящие дела. Помолчали. Первым не выдержал затянувшегося молчания Ольт.

— Никак сказать что-то хочешь? Так говори, не тяни кота за яй… за хвост.

Карно, вздохнув и покосившись в сторону Истрил, хлопотавшую возле котла, разродился:

— Вот смотрю я на тебя иногда и удивляюсь, а потом вспоминаю, что тебя воспитал тебя иноземец и все становится на место. То человек человеком, а потом раз, и выкинешь что-нибудь чудное.

— Да что я опять не так сделал?!

— Ты зачем Вьюна обидел?

— Я! Вьюна? Когда?

— Да вот сейчас. Он тебе клятву воина давал?

— Давал. Ну и что?

— Ну и то…Ты зачем ему говорил, что может уйти куда хочет? И что это за вопросы, не хочет ли он делом заняться?

— Хочу его в деревню послать за родственниками наших каторжников, вот и спросил его, может ли он это сделать. А что не так?

— Все не так. — Карно на какое-то время задумался, видно подбирая слова. — Он тебе клятву воина давал? Давал. Ты принял? Принял, а это значит, он теперь твой дружинник и должен любой твой приказ исполнить. А ты его спрашивать стал, да еще сказал, что может идти на все четыре стороны. Устроил тут: хочешь, не хочешь… Будто не доверяешь ему и уже жалеешь о клятве. Он ведь теперь уйти не может и как честный воин должен сам убиться, ведь ты фактически почти выгнал его из дружины.

— Да ты что? — Ольт забеспокоился. Чертовы самураи, возьмет и вправду сделает себе харакири. Кто их знает, этих лесовиков. — Надо его остановить!

— Не мельтеши. Вот я и говорю, неправильно тебя воспитали. Теперь ты не должен показать, что ошибся. Если уж так получилось, то пусть и думает, что ты ему до конца не доверяешь.

— А вдруг пойдет, да убьется?

— Да не торопись ты так, не убьется твой Вьюн. Это я чутка приукрасил, чтобы тебя проняло… — Карно смущенно крякнул. — Пока ты прямо не скажешь, чтобы он уходил, ничего не будет. И вообще-то воевода сам должен убить провинившегося, меньше стыда и для воина, и для воеводы. Прогнать воина из дружины — это такой позор, что лучше и в правду покончить самоубийством.

— Уф, понятно. Еще что-то?

— Да много, всего сразу и не скажешь, пока ты в очередной раз не накосячишь. По этому случаю — все.

— Да-а-а, как у вас здесь все сложно. — Ольт искоса посмотрел на ничего не выражающую рожу Карно. А ведь он тоже давал клятву. Интересно, сколько раз уже Ольт успел ее попятнать своим невежеством и глупыми поступками? — Ты это… Карно… Я хочу сказать, ты уж извини, если что не так. Ты поправляй меня, если начну нести явную глупость. Если тебе не трудно, конечно. Не привык я к людям. Сам понимаешь — тяжелое детство, собеседники — пни лесные, а вместо друзей — лесные демоны. Вот и вырос совсем диким.

— Хм. Не поймешь тебя, когда шуткуешь, когда правду говоришь. Ну да ладно, сделаю, что смогу…

— О чем так серьезно говорим? — ну вот, мама Истрил решила послушать, не обижает ли кто ее драгоценного сыночка. Ну вот почему у здоровенного мужика непроизвольно так вжимается голова в широкие плечи и взгляд испуганно-виноватый? Ведь не боится он в самом деле тонкую изящную женщину на голову ниже его и в два раза уже в объеме? Не боится, но побаивается. Но кажется Ольт стал немного понимать в местной неписанной табели рангов. Может и разберется совсем к тому времени, когда они выйдут к людям. Или люди к ним.

— Да вот дядька Карно меня жизни учит. Как себя с людьми вести, а то все медведи, медведи…

Истрил заулыбалась, а Карно с видимым облегчением закивал лохматой башкой. Раз уж так сложилось и Истрил уже тут, почему бы сразу не отпроситься? Не откладывая дела в долгий ящик, Ольт сразу же обратился к матери и Карно. Оба и не думали возражать, когда он объяснил им свои соображения. Только Истрил попросила больше не пугать их как в прошлый раз и возвращаться быстрее, что он и пообещал.

Дорога до прииска была уже хорошо знакома и не заняла много времени, тем более что и груза в этот раз он с собой не брал. Только лук со стрелами да нож. Каторжники встретили его, как старого знакомого. Они как раз тащили очередные носилки с породой, но увидев его, как несли, так и бросили. Гораздо больше их интересовало, что привело Ольта опять к ним. Вроде недавно был, хлебом на неделю обеспечил, вещи кое-какие подбросил. По их разумению теперь неделю никого ждать не стоило. Ан, нет. Вот опять этот веселый мальчишка нарисовался.

Ольт степенно, как взрослый, поздоровался, что выглядело, учитывая его возраст, довольно смешно. Но каторжники, что странно, и не думали смеяться, а также уважительно поздоровались в ответ.

— А я опять к вам. Вот как узнал про вас, так жить без вас не могу. Все думаю, как там они, одинокие и несчастные.

— Кхе, кхе, — не зная то ли им смущаться, то ли рассмеяться, закряхтели мужики.

— Что захекали? Неужто не одинокие и несчастные?

— Да мы вроде как… Привыкшие мы… Да и что тут сделаешь. — один из каторжников, тот самый Вельт, отец девушки на которую положил глаз соседский барон, безнадежно махнул рукой.

— Ну вот. — огорчился Ольт, — А я хотел ваших родичей привезти, думал вы обрадуетесь. А теперь прямо и не знаю…

— Ты так, парень не шути! — мрачно сказал второй каторжник по имени Жако — А то за такие шутки… Не посмотрю, что хлеб нам принес.

— А я и не шутил. Только посоветоваться в начале надо. Вот я и пришел.

— Если ты это всерьез, то спрашивай, что надо.

— Ну, во-первых, как в деревне найти ваших родичей и второе — мне надо знать, согласятся ли они переселиться в лагерь разбойников.

— Страсти Единого! А разбойников куда?! Навряд ли наши с ними уживутся. Да и сами разбойники — не те люди, которых хотелось бы иметь в соседях.

— Единый тут не при чем. — невозмутимо ответил Ольт. — А разбойники… Так нет больше разбойников. Их Кривой с моей матерью перебили.

Каторжники на какой-то миг оцепенели, сраженные неожиданной новостью. Какое-то время они молчали, переваривая новые данные, а затем Вельт осторожно спросил:

— И Крильта тоже? В смысле…

— И Крильта, во всех смыслах. Нету больше Крильта. Был и весь сплыл.

— Брешешь небось?

— Собака брешет, а я своими глазами видел, как Карно Крильта завалил.

— Да, парень умеешь ты удивить. А Карно — да, он такой, отчаянный… Он может… Ведь мы думали, что он с ним в мире живет. А он…

— А он, как узнал, что Крильт крестьян недавно ограбил, так сразу и прибил.

— Слава Единому, услышал он наши молитвы. Вот же гадкий был человечишка. Все грозился нас сдать стражникам, если работать не будем. — с облегчением выдохнул Вельт. А Жаго только с остервенением сплюнул. Попил видимо покойник им кровушки.

— Так что решим, мужики? Перевозим семьи?

— Да что здесь думать? Тут даже выбирать не надо. Крильта нет, барон не достанет. Да мы сами пойдем за семьями!

— А вот этого не надо. Мало ли кто может увидеть. А люди разные бывают. Вы только скажите, как найти ваших родичей, а остальное моя забота.

Мужики пару секунд недовольно посопели, но затем Вельт все-таки выдал:

— А что их искать, в деревне каждая собака друг друга знает. У любого спроси, где живет Вельта или Жаго семьи, так сразу ответят.

Ольт мысленно себя обругал за тупоумие, ну понятно ведь, что в здешних деревнях все знакомы с детства и все знают друг друга как облупленных. Но терять авторитет и идти на поводу у мужиков он не собирался:

— В том-то и дело, что каждая собака знает, на кого лает. А может у барона в деревне тайный соглядатай есть? Готовы рискнуть? Вы знаете, кто на барона работает? Нет? Вот и я нет. Так что лучше не рисковать. А то вы не знаете, что барон сделает, если узнает про беглецов.

— Да ты что? Может вся деревня на барона и работает, но что бы бегать и доносить на соседа… Не бывало такого в деревне и не будет никогда. Это ты зря, напраслину на деревенских возносишь. — твердо сказал Жаго. Ну да, здесь каждая деревенька как отдельное государство. Донести на односельчанина — это все равно что предать брата. Если и случаются какие разногласия, то разбираются между собой сами, не вынося сор из избы. И такое понятие как «свои» распространяется только на жителей одной деревни, максимум на крестьян одного баронства, потому как от родственных связей никуда не денешься, а они частенько выдавали своих дочерей замуж в соседние поселения. А остальные — это чужаки, от остальных можно ждать чего угодно.

— Может и напраслину. — пошел на попятную Ольт. — Но лучше все же не рисковать. Сболтнет кто-нибудь не со зла, а просто, чтобы показать какой он всезнайка — и все. Барон тут как тут.

— Это — да. Это наши могут.

— И последнее, но самое важное. Крильта нет, но есть Карно Кривой и я сейчас говорю его голосом, прииск должен работать и дальше, и вы будете за это отвечать. Только условия теперь изменятся. С каждым работником прииска Карно хлопнет по рукам, — местный аналог заключения договора, — по которому должен будет обеспечить инструментом, продуктами и жильем. Плюс жалованье, которое будет выдаваться раз в месяц и зависеть будет от того, сколько наработаете. Хорошо поработаете — хорошо получите. И не надо будет на поле горбатиться. Работники же прииска должны честно работать, не воровать и самое главное никому не говорить о прииске. Вам же спокойнее будет. В этом вы дадите клятву работника. — Ольт, разобравшись в том, как местные относятся к данному слову, вовсю этим пользовался. Конечно не панацея, но очень действенно. Вроде расписки или письменного контракта в его мире. Но если там выполнение обязательств соблюдалось из страха штрафных санкций, то здесь в качестве свидетеля вызывали Единого, что было на порядок выше и не каждый рискнет соврать при боге. И хотя Ольт сильно сомневался, что Единому есть какое-то дело до каких-то там местных разборок, но не ему было развеивать местные мифы. — это все. Насчет клятвы предлагаю сейчас пройти в лагерь, там с Карно все мелочи и обсудите.

Мужики загомонили, жизнь менялась и менялась кардинально. И неизвестно в хорошую или плохую сторону. Вроде на первый взгляд все шло к лучшему, но как оно все повернется в будущем? Неповоротливая и медлительная крестьянская натура не позволяла так быстро принять перемены в жизни. Но не такая уж давняя война, рабство, в котором оказались ранее свободные жители Эдатрона, да и каторга положительных эмоций не добавила, так что хочешь не хочешь, а жизнь уже изменилась и как бы хуже уже некуда. И никто не спрашивал крестьян, хотят ли они таких изменений, только успевай поворачиваться, чтобы отбить все удары судьбы. В крестьянских мозгах, привыкших к неторопливому размеренному течению жизни, все это ворочалось тяжелым комом, который не знал в какую сторону покатиться, и требовался толчок, чтобы стронуть его с места в нужную сторону.

В конце концов, после недолгих дебатов, каторжники в принципе согласились, но решили все-таки идти в лагерь и там уже окончательно все решить. Обратная дорога прошла веселее. Мужики рассказывали и жаловались на свою тяжкую жизнь, а Ольт, пользуясь моментом, тыкал их носом в то дерьмо, в котором они оказались, подспудно подталкивая их к мысли, что надо что-то менять. Так что к лагерю каторжники, сами того не заметив, подошли уже мотивированными к изменениям. Карно, судя по всему, уже разобрался с оружием и сидел у костра, у которого с половником в руках хозяйничала мать. Время обеденное, о чем еще в дороге ворчливо напоминал желудок. Вот и хорошо, глядишь и каторжники поедят и будут поуступчивее.

Увидев такое количество пришедших, хозяева не всполошились. Истрил коротко посмотрела и убедившись, что с Ольтом все в порядке, вернулась обратно к котлу, Вьюн только оглянулся, мазнув по ним взглядом и опять уставился в костер немигающим взглядом, а Карно просто пододвинул поближе лук с колчаном.

Ольт позвал его в сторонку и там коротко объяснил, зачем он приволок в лагерь каторжников. Те в это время стояли как бедные родственники, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как себя вести. Ольт ободряюще им подмигнул, мол крепитесь парни, все будет в порядке. Он еще на подходе к лагерю объяснил им, что сначала сам переговорит с новым атаманом, чтобы мол выбить для них лучшие условия. Ведь дядька Карно такой суровый, такой… Как челябинские мужики. Правда Ольт не стал уточнять, где этот Челябинск находится. Впрочем, аборигены и не спрашивали, им было достаточно его слов, которым они верили безоговорочно. И почему бы им не поверить, приходил Карно на прииск нечасто, мрачный одноглазый тип, говорил только о работе, лишним не интересовался и сам не лез в душу. Короче, внушал. Поэтому они терпеливо ждали, пока новый атаман решит их судьбу. Короче, никто Ольту с Карно не мешал поговорить о делах. Отойдя к землянке атамана, мальчишка выложил одноглазому все свои мысли насчет прииска. Карно внимательно выслушал, а потом вполне резонно спросил:

— А почему это ты мне говоришь? Почему не сам?

— Ну, Карно, неужели непонятно? Кто я для них? Пацан несмышленый. А ты? Взрослый серьезный дядька, авторитетный, внушающий одним только видом доверие. — здесь Ольт немного кривил душой, если Карно и мог что-то внушить своей разбойничьей одноглазой рожей, то, как минимум, только чувство страха, но уж никак не теплые человеческие отношения. — Сам говорил, что я могу ляпнуть что-нибудь такое, что потом семеро умных не разберутся. А твое слово будет словом воина, а не десятилетнего мальчишки. И вообще, Карно, принимай командование над всем, а то чувствую скоро народу тут прибавится. Только наши с тобой дела остаются нашими и никому другому не надо в них совать нос. Так что?

— Доверяешь значит, или спихнул на меня хлопоты? Про наши дела понял и помню. А насчет народа…Понятно все с тобой. — вздохнул Карно. — Все забываю, что ты у нас еще совсем мальчишка. Повезло Истрил с сыном.

— Ну я думаю, что твоя Олента будет не хуже. — подбодрил Ольт.

— Этого и боюсь. — то ли обрадовал, то ли испугал Карно. — Ну ладно. Пойдем к мужикам, а то они сейчас совсем на дерьмо изойдут.

Когда они подошли к костру, то там царили мир и добрососедство. Правда Вьюн так и сидел, уткнувшись в костер, зато Истрил участливо слушала каторжников, которые, уже чуть освоившись, сели у огня, рассказывая о своем таежном житье-бытье. Иногда она чисто по бабьи всплескивала руками, охала и ахала, а мужики, одичавшие в своем лесу от недостатка женского внимания, понемногу расслабились и уже не чувствовали себя так скованно, как вначале. Ольт даже в который раз восхитился матерью, какая женщина! Карно же окинул мрачным взглядом пришедших и только потом произнес:

— Ну мир вам еще раз, мужики. Что вас привело ко мне? По какому поводу.

— Да вот, малой говорил, что можно наши семьи сюда перевезти. Переговорить бы, что да как.

— Правильно говорил. Давайте переговорим. Я предлагаю вашим семьям переселиться сюда. Место укромное, от барона далеко. Если кто и найдет, то только случайные охотники. Ну с ними мы всегда договоримся. В каждую семью дам по лошадке и по одному золотому «быку» на обзаведение хозяйством. Остальное сами. Землянки готовы, выбирайте любую. Насчет работы: работать предлагаю за плату, по пять серебрушек в месяц. Одежда, оружие, инструмент за мой счет. Я все сказал. Думайте, мужики. Времени у вас — только сегодня. Если отказываетесь, то найду других желающих. А пока предлагаю поесть, время обеда.

В сущности, условия были очень хорошие, не каждый воин в дружине какого-нибудь барона имеет такие, а тем более крестьяне и выбора у бывших каторжников не было. Кто же откажется жить с семьей, плюс работа, да еще и с достойной оплатой. До этого Ольт в разговоре с Карно предлагал платить рабочим по тому же золотому в месяц, но Карно только покачал головой:

— Вот и видно, что ты в тайге вырос, совсем цену деньгам не знаешь.

— А чего жадничать? Ведь они всяко больше прибыли принесут. Вот и дадим побольше, лучше будут работать.

— Да не в жадности тут дело. — раздраженно ответил Карно. — Большие деньги совратят их. Зачем работать, если на золотой можно полгода жить бароном?

Ольт тогда задумался. Большие деньги и в правду портят людей, сам тому свидетель. Видел он, как у вполне нормальных людей сносит крышу, когда у них в руках вдруг оказываются большая сумма денег. Кто-то впадает в безумное мотовство и через некоторое время становится банкротом, кто-то начинает задирать нос, ведь он-то смог сколотить капитал, а другие как были быдлом, так им и остались, а кто-то наоборот впадает в жуткую скупость, когда начинает считать даже то, кто сколько съел. Это как болезнь и ею надо переболеть и не каждый проходит этот экзамен. Был грешок, и он тоже этим переболел и сделал определенные выводы. Он всегда делал выводы из своих промахов и удач. Может поэтому и дожил до восьмидесяти лет.

Но он как-то привык платить работягам за хорошую работу хорошие деньги, но ровно столько, чтобы они не зажрались. Видно, не зная настоящую цену местным деньгам, и в правду переборщил с оплатой, засомневался в своей правоте и решил положиться в этом вопросе на Карно. Он местный, ему виднее. Так они с Карно и договорились, что в денежные дела Ольт не лезет, а если припрет, то будет консультироваться с тем же Карно.

Истрил уже давно посматривала в их сторону и один раз даже нахмурилась и показала на котел и миску в руках. Вот уж кому не хотелось противоречить. И все дружно выстроились в очередь к котлу. Получив пайку все гомоня уселись вокруг костра и принялись за еду. На этот раз была похлебка из фазанов и рябчиков, оказывается, пока Ольта не было, Карно настрелял их прямо на опушке, куда птицы подошли, обманутые тишиной в обычно шумном лагере. Заправленный крупой, кореньями и грибами этот лесной суп оказался выше всяких похвал. Так что разговор на некоторое время прервался совсем, не до него, тут бы ложкой быстрее метать, чтобы наслаждение было если не вечным, то хотя бы беспрерывным. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилась и похлебка, и мужчины, шумно отдуваясь, совсем расслабились и расселись более свободно.

По лоснящимся от пота лицам было видно, как они довольны обедом. Это Ольт, маменькин сынок, уже привык к тому, что у Истрил всегда вовремя завтрак, обед и ужин, но мужики-то давно уже были без своих жен и вообще без семей. А редко какой мужик будет только для себя готовить три раза в день, да еще несколько блюд, тем более в средние века. Разделение труда здесь было четкое и непреложное. Мужик в поле или на охоте, баба на кухне или в огороде. Если конечно — семья нормальная. Поэтому вкусная домашняя похлебка, приготовленная женскими руками, это было самое то, чтобы напомнить всем присутствующим об их семьях, ну или об их отсутствии. Ольт видел, как задумчивы были во время обеда лица каторжников, да и после обеда они сели рядышком и продолжали что-то обсуждать. Спустя некоторое время, когда бывшие каторжане притихли, мальчишка подмигнул Карно и глазами указал на них.

— Ну что, мужики, может не будем ждать до вечера, поговорим? Время дорого, да и барон ваш ждать не будет. Обдумали мои слова?

— Да чего там думать, согласны мы. — махнул рукой Вельт. А Жаго добавил, — Только вот в город бы один раз смотаться, прикупить кой чего для хозяйства. Если конечно плату дашь.

— Ну а чего бы не дать? Дам конечно. Только в город вы не поедете, только вас там с вашими клеймами не хватает. Поедем я и Вьюн, кстати познакомьтесь, может именно он пойдет за вашими семьями. Там посмотрим.

Мужики чинно раскланялись

— Вы ему расскажите, что, где и как. А ты, Вьюн, после подойди ко мне, у меня к тебе тоже дело небольшое есть.

Вьюн кивнул и подсел поближе к каторжникам. А Ольт с Карно отошли в сторону и занялись ранами последнего и заодно обсудили свои дальнейшие планы. Кстати, когда перед обедом каторжники и Вьюн спросили, откуда такие раны, так Ольт в красках расписал им про титаническую битву, в которой Карно победил злобного Крильта вместе со всей бандой. Карно на все это только смущенно крякал и посверкивал на Ольта своим единственным глазом взглядом побитой собаки, а каторжники убедились, что новый атаман, а кем еще Карно был в их глазах, небывало силен и при этом скромен необычайно. Что было очень даже нужно Ольту и полезно для имиджа новоявленного предводителя лесной братии. Демократией в этом мире и не пахло, так что выборов никаких не было и по умолчанию новым атаманом новой банды по праву сильнейшего стал Карно. С ним Ольт и посоветовался, что кому поручить и что следует делать дальше. Карно, не зазнаваясь от своего нового статуса, все внимательно выслушал и пообещал, что все будет тип-топ. Ольта немного напрягали такие отношения, все-таки он представлял себе свой внешний вид и как странно со стороны это будет выглядеть, если взрослый здоровенный мужик станет обращаться с ним, по крайней мере, как с равным. Правда Карно вел себя так, как ни в чем не бывало, ничуть не заморачиваясь таким положением дел. Вообще, его отношение к Ольту было во многом непонятно для последнего, но предательством или каким-нибудь негативом тут и не пахло. А потому Ольт не стал пока над этим думать, других вопросов была куча, просто решил вести себя, хотя бы на людях, как можно по-детски. Быстро обсудив с Карно дела насущные, он поблагодарил Истрил за вкусный обед и со спокойной совестью завалился спать. Правда или нет, но говорят, что детям полезен послеобеденный сон. Во всяком случае хуже не будет, а то ближе к вечеру опять тренировки, благоустройство землянки, которую они с Истрил выбрали для своего проживания, охота… Да мало ли дел у маленького жителя лесного поселения.

 

Глава 11

Удивительно, но вспоминая каким лежебокой он был в своем мире и как, особенно в старости, любил поваляться в постели, то оставалось только удивляться тому, каким «жаворонком» стал сейчас. И к тому же он не просто стал рано просыпаться, а при пробуждении чувствовал радость ожидания, что еще нового преподнесет ему сегодня этот мир, не обязательно приятное, но то, что потребует от него каких-то решений и действий. И он будет что-то решать, как-то действовать… То есть — жить, чувствуя, как играют силы в его еще маленьком, но таком уже родном и привычном теле. Старик в его мозгах уже и позабыл это чувство незамутненной детской радости, когда радуешься просто от того, что ты есть.

Сегодняшнее утро не стало исключением. И хорошее настроение не испортили ни умывание холодной водой, ни традиционная тренировка, а наоборот взбодрили его, а завтрак от Истрил вообще вознес до небес. Карно, как атаман, распределил обязанности на день. Еще вчера они договорились, что никакой разбойничьей вольницы у них не будет, а будет воинское подразделение с дисциплиной, обращением по старшинству и прочими воинским атрибутами. Одноглазый только одобрительно хмыкнул на такое предложение. Если верить Истрил, а не верить ей у Ольта не было никаких оснований, то Карно был когда-то в немалых воинских чинах и уж кому-кому, но ему это должно было прийтись по вкусу. Но больше всего, как и думал Ольт, этому оказался рад Вьюн, который почувствовал родную среду, ну а кандальникам было по большому счету на это плевать. На каторге жизнь была похлеще любой казармы и после нее воинскими порядками их было уже не запугать. Мужикам было поручено хорошенько убраться в лагере и привести в порядок все землянки и шалаши. Истрил, как повариха сама знает, что делать, ну а Ольт на подхвате. Фактически это означало: «Делай что хочешь, только под ногами не путайся». Сам Карно, как и положено большому начальнику, впрочем, большим скорее по размерам, чем по количеству подчиненных, остался надзирать за работами и не допущать беспорядков.

Поэтому после завтрака все распределились по своим делам, а он попросил Жаго оседлать самую смирную на вид лошадку и попробовал себя в верховой езде. Не считать же поездку к их лесной избушке настоящей ездой. Он тогда и не понял всего толком, стараясь только вовремя увернуться от веток, перегораживающих лесную тропу, и стараясь позорно не сползти с лошади. Седла-то не было. Хорошо еще, что по лесу и не разгонишься толком. Но сейчас, когда есть седло и место для езды, так почему бы и не проехаться с шиком? Он и разогнался было… И понял, что наездник из него никакой. Но тут ему грех было винить себя, он-то и живую лошадь видел может раз десять в жизни. Что поделаешь — издержки городского воспитания. Даже когда был председателем фермерского хозяйства, и такое было в его биографии, то больше имел дела с тракторами и грузовиками. А для остальных нужд использовали все больше легковые машины, уазики или нивы. Лично у него была «Тойота-паджеро», рабочая «лошадка», которая была наиболее подходящей для направлений, которые существовали в его «колхозе». Да и вообще в том селении редкие семьи еще держали лошадей или ишаков для домашних нужд. И даже сами местные посматривали на такой транспорт с интересом — раритет все-таки. Вот такое сельское хозяйство.

Так что ездил пару раз в детстве в деревне у дядьки на крестьянском одре-работяге, в принципе забывшем, что такое рысь и галоп, охлюпкой и шагом, как в недавнем походе с грузом золота, и пару раз уже взрослым, на выставке элитного животноводства, прокатили на жеребце стоимостью с мерседес, как очень уважаемого человека, опять же шагом, но уже в седле шагов двадцать. Вот и весь его опыт верховой езды. А уж как седлать, это для него вообще было темным лесом. Единственное что он знал, это то, что узда надевается на морду, а седло на спину лошади. Так что сейчас Карно посмеиваясь, а Истрил с легкой тревогой наблюдали, как Жаго водит понурую лошадку по поляне, а на ее спине, судорожно вцепившись в поводья, с восторженным видом сидит Ольт. Ну вот не мог он, как не старался, скрыть мальчишеского восторга от того, что едет на живой лошади. Так и хотелось пришпорить деревенского скакуна в галоп и плевать, что он физически, из-за своих почтенных лет, был на это не способен. Даже, собиравшиеся в дорогу, Вьюн с Вельтом подошли посмотреть на бесплатное представление. По уговору с Карно они должны были разведать подходы и обстановку вокруг замка Кведра. Но разве они могли пропустить такое представление, как «первый раз в седло». Впрочем, если они думали развлечься за чужой счет, то им обломалось. Животное было до того флегматичным, что стоило перестать ее понукать, как оно тут же останавливалось, и чтобы опять стронуть его с места, приходилось треснуть палкой по заднице. Поэтому вскоре Жаго занялся своими делами, Вьюн с Вельтом, не дождавшись интересного, плюнули и умотали по своим делам, собираться в дальнюю дрогу, а юный наездник уже сам вполне уверенно дергал за поводья и бил пятками в бока. Что, впрочем, ничего не говорило о повышении мастерства, так как лошади были совершенно по барабану все его телодвижения, и она больше стояла, чем ходила. Зато Ольт уже крепко держался на спине ленивой и меланхоличной скотины и не думал падать. Тоже тренировка.

Но все хорошее когда-нибудь кончается, и Ольт, увлеченный новым и интересным занятием, даже не заметил, как прошло время и Истрил позвала на обед. После ее очередного кулинарного чуда Вьюн с Вельтом отравились увязывать последние тюки, все таки собирались не на день-два, а все оставшееся немногочисленное мужское население, довольное и сытое, молча лежало животами вверх, завязывая жирок. Первым, как самый молодой и нетерпеливый, подал голос Ольт:

— Через два дня Вьюн будет у цели, два дня на разведку, еще два дня на обратный путь. Шесть дней, ну предел — седьмица. Мы должны успеть сделать свои дела до их приезда. Поэтому уже завтра нам надо будет выходить. Ты как, Карно, дорогу осилишь?

— Да нормально все, рана на плече закрылась, на ноге тоже подживает. Так что дорога — это не проблема. Тем более на лошадях поедем.

— Да, силен был Крильт, видно крепкая была битва, коль такие раны получил. — подал голос Жаго.

— А как же! А какой живучий! Уж я его бил, бил, а он все не умирает и не умирает… — глаза у Карно смеялись. Все правильно, если уж врать, то со смехом, выдавая все за шутку.

— Да ты что?! И как же ты его… Того? — Жаго был не то, что тупой. Просто слишком наивен и простодушен, чтобы понять все нюансы Карновского остроумия.

— Придушить пришлось.

— Да уж, наш Карно такой. Как сейчас вижу: лежит Крильт, глаза выпучил, весь обделался, но умирать — вот никак. Карно тогда сильно разозлился, говорит: «Не хочешь добром, будет как всегда!» — добавил свои три копейки Ольт.

— Это как, как всегда? — озадачился каторжник.

— Говорит же, придушить пришлось.

— Да-а-а, силен наш атаман. — согласился простодушный Жако. — Да и всю банду приголубил. Герой!

— Ладно, герой. Давай раны посмотрим.

Раны внушали оптимизм, заживление шло хорошо. На плече все стянулось и покрылось корочкой, и кожа вокруг нее была чистой и нормального цвета. На ноге тоже покраснение и опухоль спали, и сама рана ужалась в размерах и не производила такого ужасного впечатления, как в первый день. Но видно вчерашнее хождение и бой все-таки не прошли даром, потому что уже почти закрытая рана опять открылась и из нее сочилась сукровица. Ольт почистил рану и заново перевязал ее.

— Да, герой ты наш. Придется тебе пока в лагере посидеть. А то без ноги остаться можешь. Тебе это надо? А в деревню за родичами Жаго мы с ним и сами сходим.

— Да как же так? — Карно с досадой сжал кулаки.

— А вот так. Не фиг было геройствовать. — Вольт ехидно усмехнулся — Лезть на кого не попадя, как с голой жопой на ежа.

— Выпороть бы этого ежа, — проворчал атаман, — чтобы колючки свои везде не разбрасывал.

— Хе-хе, это ты сказанул, — покрутил головой Жако, потом поднял заскорузлый палец. — Как же ты ежа выпорешь? У него же колючки везде. А ты, малой, все-таки смотри, с кем говоришь.

На что уже сам Карно махнул рукой:

— Да пусть говорит. Дикий он совсем, три года один в лесу прожил, только с медведицами общался. Некому его житейским правилам обучать было. Вот и получилось такое… недоразумение.

Никак Ольт не ожидал такой тонкой иронии от человека, которого посчитал простым воякой. Поэтому быстро подавил в себе возникшее было возмущение. Только пробурчал недовольно:

— Что посадили, то и выросло.

Его ворчание загасила Истрил, ласково обняв и притянув к себе:

— Ольти, сынок, мне очень нравится то, что выросло из того ростка, который посадили мы с твоим отцом. И плюнь ты на этих грубых лесных увальней.

Ольт из-под руки Истрил показал язык Карно с Жаго. Те только крякнули, но не осмелились сказать хоть слово. Попробовали бы они хоть что-то вякнуть против его матери. Ее характер уже все в лагере раскусили.

— И я пойду с вами. Я думаю, что мне будет легче поговорить с твоей женой, Жаго. Ведь так?

Может Ольт и хотел возразить, но, когда Историк говорила таким тоном, пропадала всякая охота спорить. Поэтому он, как и мужики до этого, прикусил язык. А Жаго только согласно кивнул головой. Было видно, что он даже рад такому повороту дел. Лишь Карно только жалобно промямлил:

— Это что? Я совсем один остаюсь?

— Ну это ненадолго. Зато почувствуешь себя хозяином. Представляешь, один на всю округу? Хозяин всего леса… И всех медведиц вокруг. Ты уж не обижай их. — не удержался Ольт от мелкой мести за то, что тот обозвал его «диким».

Истрил улыбнулась, а Ольт рассмеялся заливистым мальчишеским смехом. Ему баритоном вторил ничего не понявший, но всегда готовый поддержать веселье, Жаго. Только выдавил сквозь приступы смеха:

— А что… С этими… Медведицами… Не так?

— Да он… Ха-ха… Даже раненный… В горячке… Хи-хи… Все спрашивал, а где его любимые медведицы… Ха-ха-ха. — совсем разошелся Ольт. — Почему не побрились перед свиданием.

И до того был заразителен его смех, что даже долго крепившийся Карно рассмеялся густым басом. Простые люди и юмор такой же незатейливый. Отсмеявшись и вытерев проступившую от смеха слезу, одноглазый заметил.

— Кстати, что это все про меня, да про меня. Ты, Ольт, помню обещал рассказать про Архо Меда. Как ты умудрился три года прожить в тайге. Так сейчас — самое время. Заодно и Вельт с Вьюном послушают, чтобы два раза не рассказывать. А то сейчас уйдут, вон уже почти собрались.

Ольт задумался. Собственно, рано или поздно, как-то придется объяснять откуда у него такие необычные для этого мира знания и умения. Почему бы и не сейчас? Рассказать сказку аборигенам и пусть разносят по городам и весям и ему легче будет. Основной костяк он уже продумал, осталось только добавить мяса. Это можно сделать и на ходу, на отсутствие фантазии он и раньше не жаловался, а теперь с проснувшимся вдруг детским воображением и бесшабашностью для него вообще не составляло рассказать что-нибудь этакое. Главное — не переборщить. Даром что ли весь вчерашний день, чтобы он не делал, у него в голове крутились различные варианты будущего повествования? Чего — сложного-то — придумать историю моряка, потерпевшего крушение у берегов Эдатрона, благо страна имела выход к морю, так, чтобы повествование не казалось слишком фантастическим и обладало достоверностью. И хотя его детская шкодливость так и подзуживала выдать что-нибудь сказочное, наподобие сказок о Синбаде-мореходе или аргонавтах, он наступил себе на горло и придумал-таки более-менее правдоподобную историю. Хотя и она изобиловала невероятными приключениями, но все в пределах достоверности, самую малость, не переступая тонкую грань, за которой уже начиналась фантастика. Только чтобы придать рассказу завлекательность авантюрного романа. Так что все немногочисленные обитатели бывшего разбойничьего лагеря уселись вокруг костра и Ольт поведал им удивительную историю о мужественном мореходе, ученом и воине, прошедшим через невероятные приключения и закончившим свою жизнь в глухой эданской тайге. При этом Ольт собрал воедино все, что он помнил о Робинзоне Крузо, открытии Америки викингами и о плаваниях знаменитых мореплавателей, начиная с Колумба и кончая Берингом, не удержавшись все-таки от искушения и для большей живости, добавив приключений Синдбада-морехода и аргонавтов. Совсем немного и то только те, которые не могли нарушить своей сказочностью всю правдивость его повести. Он, сам того не ожидая, создал такую увлекательную историю, что его немногочисленные слушатели, забыв про все дела, затаив дыхание слушали, как входит в легенды Эдатрона мореплаватель Архо Мед — полководец, двурукий мечник, непобедимый кулачный боец, великий ученый, которому были известны чуть ли не тайны мироздания и просто хороший дядька. Безвестный покойник в могиле под деревянным срубом мог бы гордиться своей посмертной славой. Честно говоря, Ольта и самого увлекло собственное повествование. Когда еще он найдет свободные уши, чтобы выслушать всю ту приключенческо-фантастическую галиматью, которую он придумал. Часа два он молол языком и мог бы еще столько же, если бы не подвел детский, еще неокрепший голос. Но основное до слушателей он донес и теперь не у кого из них не возникало вопросов о некоторых его странностях.

— Через три дня я и нашел его останки вместе с костями убитого им тигра по рычанию падальщиков. Сами понимаете, что там после них могло остаться. Но что смог, я собрал и похоронил возле землянки, где мы с ним жили. Так он и погиб, защищая меня. Мама видела его могилу. — грустно закончил Ольт свое повествованье. Истрил кивнула головой, что мол «да, могилу видела» и это придало лишнюю достоверность словам мальчишки. Все помолчали, отдавая дань памяти храброму иноземцу.

— Да, смелый был человек. — после паузы выразил Карно общую мысль. — Жаль, не дожил до встречи с нами. Мы с тобой еще поговорим о нем, Ольт. Очень уж меня заинтересовали твои воинские ухватки.

С тем и разошлись, тем более, что Вьюну с Вельтом надо было выезжать. И так слишком задержались, слушая Ольтовы сказки. Да и самому Ольту следовало собираться в дорогу. Поездки в деревню Жаго никто не отменял. Перед отъездом он отошел с Карно в сторонку и о чем-то с ним переговорил. Беседа была короткой и в конце ее видно было только согласный кивок атамана. Истрил не обращала на это внимания, считая, что сынок все равно ей потом все расскажет, а Жаго считал, что дела начальства — это их дела и не ему совать в них свой нос. Они уже отъехали от лагеря шагов на двести, когда довольный Ольт их догнал. Все складывалось удачно.

Выехали налегке. Взяли с собой только запас тяжелого плотного и серого, как их жизнь, крестьянского хлеба, немножко воды в кожаных фляжках и оружие. У Истрил — небольшой охотничий лук и неизменный нож, Жаго кроме ножа прихватил с собой копье и какой-то тесак, что-то вроде мачете и годный не только для самозащиты, но при случае и для рубки деревьев. Ольт же, кроме обычного набора ножей и лука, подвесил на пояс два «не до меча», которые были в арсенале Крильта. Понравились они ему своим качеством и удобством, с каким лежали в его руках. Карно, печально вздыхая, проводил их с километр, затем долго стоял на месте, даже когда они уже скрылись из глаз.

Дорога была привычно-скучноватой. Лес да лес кругом. Один раз выпало не развлечение, но хоть какое-то разнообразие. Это когда они въехали в лес, состоящий из тех самых величественных деревьев, которые росли и возле старого лагеря Ольта. Как они называются он не знал и раньше ничего про них не слышал и тем более никогда не видел, даже на Земле. Может они и вообще ничего общего с Землей не имели. На вопрос к Истрил, как эти деревья называются, она лишь пожала плечами — конкретно у деревьев названия не было, так как они были посвящены и принадлежали Единому. А уж как он их называет, то только ему это известно. Для людей же это просто были деревья Единого, или роща Единого, ну или лес все того же Единого.

Таинственный сумрак, солнечные зайчики, изредка скользящие по лицам путешественников, царящая повсюду тишина навевали чувство спокойствия и умиротворения. Даже неугомонная птичья мелочь казалось приглушали здесь свой звонкий щебет. Громко говорить в таком месте казалось кощунством, поэтому они переговаривались в полголоса. Тут Ольт и узнал немного о местной религии. Конечно при вечерних разговорах в еще те времена, когда лежала раненной, в общих чертах Истрил уже познакомила его с верованиями, но во всякие подробности не вдавалась.

Оказалось, что на весь известный мир был только один бог. Конечно каждый народ воспринимал его по-своему и молился ему по-всякому, кто на что горазд, но сходились все в одном — бог един и имя его, во всяком случае в данной местности, Единый. В других местах могли называть и всевышним, и отцом всего сущего и еще полу десятком имен, но все сходились в том, что это один и тот же персонаж. Бог не вмешивался в суетные делишки людей, но мог вмешаться в судьбу какой-нибудь конкретной личности, помочь или наказать. Впрочем, Ольта мало интересовали религия и вопросы, связанные с ней, пока служители культа не потащили его на костер за неуважение к богу. Он и в той жизни придерживался строгого нейтралитета с божественными силами. Его не трогают и ладно. Так вот, лес, состоящий из таких деревьев, у местных назывался «Храм Единого» и повсеместно считалось, что именно в таком лесу человек наиболее близок к Единому. Неизвестно, откуда это пошло, но считалось, что такой лес может заменить церковь и даже, что молитвы, произнесенные среди вековых деревьев, будут услышаны скорее, чем в помещении под церковной крышей. И считалось, что даже обнажить оружие под сенью этих деревьев будет несмываемым грехом, а уж про убийство в таком месте здесь и не слышали.

Ольт сомневался, что Единый будет слушать чьи-то молитвы, произнесенные хоть где, но не собирался выносить свое мнение на суд людской. Кто он такой, чтобы вмешиваться в отношения между богом и людьми… Блажен, кто верует и не ему мешать в таком благом деле. Антипода Единому типа дьявола, шайтана или сатаны, как в земных верованиях, не существовало. Но зато была целая куча мелких и вредных вражин, которые, что по одному, что всем гамузом не могли составить Единому хоть какую-то конкуренции и он мог прихлопнуть их одним мановеньем, но почему-то не делал этого. Как подозревал Ольт, местному Всевышнему было глубоко плевать на них, с этими мелкими пакостниками люди должны были справляться сами. Этих врагов рода человеческого называли по-разному и каждой местности соответствовали свои разновидности нежити. Они существовали везде и только и ждали момента, чтобы впиться в душу зазевавшегося человека, ну или напакостить по-всякому, в чем были большие мастера. И только в храмах и некоторых святых местах, наподобие местного леса, они не могли существовать. А вообще отношения с богом здесь были просты и понятны, как и сами местные люди. Они молились ему и благодарили, что он не мешает им жить, как им хочется и только изредка вмешивается в людские дела, чтобы покарать совсем уж зарвавшегося преступника или вознаградить какого-нибудь героя, и, как и подобает богам, не обращал внимания на всякие мелочи. Как понял Ольт, надо было очень постараться, чтобы Единый обратил на тебя внимание, но если уж привлек к себе божественное внимание каким-нибудь совсем уже непотребным делом, то тогда показательно-жестокое наказание следовало незамедлительно. И наоборот, если ты оказывался достоин, то бог мог вознаградить тебя второй жизнью, вселив твою душу в ребенка. А вообще местный боженька, как понял Ольт из беседы с Истрил и Жаго, был довольно толерантен и терпимо относился к людским слабостям. Единственное, что он не выносил и за что наказывал бесповоротно и жестоко — это вера в других богов, в поисках которых в основном и заключалась служба его жрецов. Здесь он был очень даже ревнив, чего Ольт, вспоминая одну горбоносую рожу, понять пока не мог.

По такому святому лесу они сейчас и ехали и о чем-то говорить или еще как-то суетиться совсем не хотелось. Истрил с Жаго вообще благоговейно что-то шептали, углубившись в себя и не обращая внимания на окружающее. Ольт не стал донимать сопутников разговорами, главное — он узнал, что никто его в ближайшее будущее не потащит на костер, и не мешал им молиться, а сам любовался невероятной для Земли картиной. Вот и все развлечения за три дня. Ну еще и охота. Причем, при местном изобилии дичи это даже охотой назвать было бы большим преувеличением. Так, Истрил попутно, между делом, сшибала рябчиков, фазанов и прочих пернатых и тут же на ходу, сидя в седле, их ощипывала. Единственное, что радовало Ольта — это прогресс в искусстве верховой езды. Не джигит, но уже что-то. Так что он был рад, когда Жаго, едущий первым, остановился, поднял руку, зачем-то глубоко втянул воздух и произнес:

— Деревня близко.

Ольт тоже остановил лошадь, принюхался. По нему так обыкновенный запах трав и прочих лесных ароматов. Но Жаго в таких случаях можно было поверить.

— Привал. Отдохнем, поедим по-человечески. Жаго, ты местные места лучше всех знаешь. Выбери местечко получше.

Каторжник завел их в какой-то овраг, хорошо укрытый зарослями лещины. Он уверял, что место тайное и никто про него не знает. Развели небольшой, почти бездымный костерок. Запекли на углях дичь, поели и завалились немного вздремнуть. Впереди вполне возможно предстояла бессонная ночь, так что надо было быть к этому готовым.

Уже начало темнеть, когда Жаго всех поднял и, после приведения себя и места стоянки в порядок, повел в деревню. Пока дошли на землю опустилась ночь. В темноте нелегко было сообразить, куда и как идти. Хорошо, что Жаго знал дорогу, да и сама деревня оказалась не так уж далеко. Единственное, что сама деревня оказалась почти незаметна для случайных людей, не знающих, что здесь живут люди, так как состояла из землянок, крыши которых поросли травой и даже мелкими кустиками и почти утонувших в земле. Но для знающего человека заблудиться в двух десятках полуземлянок, расположенных вдоль единственной улицы, было нереально. Вообще-то Ольт представлял себе местные деревни несколько по-другому. Сыграли стереотипы его мира. Он ожидал увидеть какое-нибудь подобие бревенчатых изб, а тут было что-то похожее на блиндажи, укрытые крышами в один накат чуть ли не на уровне земли. Что бы войти в такое жилище, надо было наполовину спуститься в яму перед входом, а затем еще и пригнуться перед дверью.

Возле одного из таких недодомов Жаго оглянулся и прижал палец к губам. Ольт с Истрил и так крались тихо, но тут вообще замерли. Хорошо хоть собаки не лаяли. Северяне не очень любили, когда их облаивали четвероногие охранники, поэтому особо тупых и брехливых перебили, а остальные, как хорошие помощники при охоте, благоразумно молчали. В деревне царила темнота и тишина. Только иногда ночную темень прочерчивал полет светлячка и изредка скрипела чья-нибудь дверца, когда кто-нибудь выбегал перед сном по нужде. Жаго спустился по земляным ступенькам к двери дома, у которого остановился. Стучаться не стал, только громким шепотом проговорил в дверную щель:

— Трини, Трини, вы уже спите? — и замолк, прислушиваясь.

Какое-то мгновение стояла тишина, а затем испуганный женский голос, но также шепотом, прошелестел:

— Кто здесь?

— Трини, это я, Жаго. Милая, не бойся, открывай.

— Единый! Неужели это ты, Жаго?

Слышно было, как торопливые руки сбрасывают с двери засов. Встреча отца и мужа с семьей была тихой, но бурной. Все это время Истрил с Ольтом, впущенные хозяевами вовнутрь, стояли возле стенки и не мешали домочадцам в полной темноте проявлять свои чувства. Средством освещения здесь служили лучины, но никто и не подумал, для сохранения тайны, их зажигать. Да и глаза, уже привыкшие к темноте, худо-бедно различали темные силуэты. Наконец первый порыв от встречи, сопровождаемый слезами и судорожными объятиями, прошел и Жаго представил гостей и домочадцев друг другу. Семья представляла из себя жену Трини, моложавую симпатичную женщину, и трех детей — сына Серьгу, от чего Ольт, услышав это, только хмыкнул, и двух дочек малолеток Бри и Кси, шебутных чернявых погодков лет семи-восьми. Жаго не стал тянуть время и быстро утихомирив семью и послал Серьгу, ровесника Ольта, тайком привести жену Вельта. Уже через пятнадцать минут все тайное общество потенциальных беглецов было в сборе. Жена Вельта оказалась примерно тех же лет, что и Трини и тяжелая жизнь еще не успела наложить на нее свой тяжелый отпечаток. Ее лицо сохранило остатки былой красоты, да и фигура, даже одетая в старую изношенную одежду, была еще довольно стройной. С ней была и дочка, девчонка лет четырнадцати, которая, не смотря на старую потрепанную одежду, свой свежестью напоминала нераспустившийся бутон цветка, и судя по всему, обещала стать такой же красавицей, как и ее мать. При виде на нее сразу становилась понятна страсть, которой воспылал к ней местный барон.

Истрил тоже не стала тянуть кота за хвост, время было дорого, передала привет от Вельта и тут же предложила собираться и переехать к их мужу и отцу. Быстренько расписала сплошные плюсы и отсутствие минусов при таком решении проблем. Основная проблема стояла тут же, то краснея и бледнея, но молча, не смея подать голос, когда говорят старшие. Но по ней было видно, что она прямо сейчас была готова сорваться с места. Видно крепко ее прижала ситуация с местным властителем. В сущности, все были согласны на бегство, но не всех устраивали сроки. Хоть обе семьи и не были особо богатыми, но все равно у каждой скопился какой-никакой домашний скарб. И им было просто непонятно, как можно было бросать незатейливое крестьянское имущество. Но Истрил быстро обрубила все возражения, заявив, что купит им и плошки с ложками, и перины с подушками. Хотя последнее было сказано скорее в шутку, так как ничего подобного крестьяне в жизни и не имели. Но шутка помогла разрядить обстановку, которая стала несколько напряженной из-за скорого и тайного отъезда. Наказав Трини вязать узлы с домашним скарбом, Истрил с Ольтом пошли с женой и старшей дочерью Вельта, которых как оказалось звали Лейнсвил и Криста, из-за которой и завертелась вся эта история. Надо было поторапливаться и следовало помочь им со сборами. В избушке, которая тоже зарылась в землю по самые уши, их ждали еще двое детей: мальчишка примерно тех же лет, что и Ольт и маленькая девочка лет пяти-шести. Из-за постоянного недоедания было трудно сразу с налета определить возраст детей. Плотно прикрыв дверь, чтобы даже лучик света от лучины не пробивался наружу, вся семья вместе с добровольными помощниками принялись собираться в дорогу. Впрочем, и собираться было особенно и нечего. Парочка ношеных рубашек и штанов, девичье платье, видно готовящееся в приданное, небольшой ворох зимней одежды, несколько одеял и тощих матрасов — вот и все, что увязалось в несколько узлов. Основной груз составляли те самые чашки и плошки, которых у Лейнсвил, как у хорошей хозяйки было на удивление много для крестьянской семьи. Дело близилось к концу, когда вдруг послышался топот ног и еще издалека донеся грубый голос:

— Эй, Лейнсвил! Просыпайся, сука эданская! Открывай гостям!

Хозяйка испуганно прижала младшую дочку к себе и круглыми от страха глазами уставилась на дверь. Замерли и все остальные. Только если крестьяне замерли от страха, то Истрил просто спокойно посмотрела в сторону Ольта, готовая к действию, а Ольт тут же прижал палец к губам и шепотом спросил:

— Кто это?

— Стражники барона Бродра. — испуганно прижала ладонь ко рту Лейнсвил. — Никак за Кристой пришли. Ох горюшко… Не успели мы.

Ее безнадежность в голосе можно было понять. Если бросится защищать дочку, то вполне могут тут и полечь. Бывали случаи. А тут еще двое детей, которые тоже могут попасть под раздачу. Но и дочку отдавать на поругание барону, это как же? Нелегкий выбор. Она замерла, не зная, что делать, а ее сын набычился, сжал кулаки, упрямо выдвинув нижнюю челюсть. Ольт понял, что без смертоубийства здесь не обойдется.

— Вот блин, оборотни в погонах. Ну чтож, сами напросились. Хозяйка, детей в угол, пусть заткнут рты и отвернутся, не надо им видеть, что здесь будет. Матушка, ты за стол, лук спрячь под столом, но держи наготове. Валишь первого.

Истрил спокойно кивнула головой и уселась за стол, чуть поодаль и держа в опущенных под столешницу руках еще не взведенный, но уже со стрелой на тетиве, лук.

— А ты, Лейнсвил, открывай дверь и сразу отходи в сторону. И зажги еще одну лучину. Свету мне мало.

Сам встал так, чтобы, его прикрыло открывшейся дверью. Все засуетились и после небольшого переполоха замерли каждый на своем месте. Только Лейнсвил вставила в специальный держак на стене зажженную лучину и пошла ко входу. Да только не успела дойти, как дверь сама вылетела от сильного пинка снаружи. Не помог даже запор. В комнатенку, пригнувшись под низкой притолокой, вошел мужик в кожаных доспехах и в конусовидном, тоже кожаном колпаке, в руках поблескивал обнаженный меч. С темноты даже тусклый свет лучин заставлял его щуриться и мигать. Он не оглядываясь прошел до середины комнаты и заорал во весь голос:

— Дочка где!? Наш барон решил ее осчастливить и взять к себе в служанки. Давай собирай ее быстрее! — привык видно не церемониться с местным населением.

Он еще не кончил орать как в комнату вперся еще один стражник, копия первого. Этот молчал, только радостно щерился и жадным взглядом окидывал комнату. Понятно, девку-то барону, но стражникам тоже надо за труды праведные хоть что-то получить. Ольт пропустил обоих вояк в комнату и осторожно выглянул наружу. Больше никого видно не было. В этот момент первый стражник заметил сидящую за столом Истрил:

— А это тут кто? Что-то я такую не помню…

В это время Ольт решил, что пора действовать и подкрался сзади ко второму, который тянул шею в попытках разглядеть, с кем это разговаривает приятель. На последних трех шагах мальчишка взял короткий разбег и в прыжке, со словами: «Чтож вы дома не сидите, сволочи!», со всей силы ударил мечом в правой руке по так удобно вытянутой шее. Он сам не ожидал того, что получилось. Хотел сильно поранить, чтобы стражнику стало не до обитателей землянки, и потом как-нибудь добить, а смахнул голову одним ударом. Она слетела с шеи, как кочан капусты и с глухим стуком упала на земляной пол. Тело еще немного постояло и затем с грохотом и звоном повалилось вслед за головой. Все присутствующие на какое-то мгновение замерли, с испугом глядя на отрубленную голову, и тут встала Истрил и подняла лук. Ее каменное лицо и прищуренный глаз оказали на первого стражника гипнотизирующий эффект. Открытый рот силился что-то сказать, а в глазах плескался ужас. Позабытый меч бессильно повис в парализованной от страха руке. Пауза продлилась недолго. Свистнула стрела и в глазу стражника вырос невиданный цветок из гусиных перьев, а сам он, запрокинув голову, с таким же лязгом и грохотом, как и первый убитый, упал на спину. Все замерли, глядя на два трупа. И тут в открытую дверь со своим мачете в руке вломился Жаго. Он ошарашенно замер, как до этого стражник и только переводил взгляд с Истрил, в руках которой был опять поднятый лук со стрелой, на убитых воинов. Ольт, мимо которого каторжник проскочил даже его не заметив, шумно выдохнул и тихонько спрятал в ножны свой меч.

— Ну вы даете! — Жаго отмер и первые слова были не восхищения, а скорее удивления от увиденного.

— Сам удивляюсь. — пожал плечами Ольт. — Клянусь, ничего не сделал, только зашел.

И тут все будто проснулись. Заговорили все разом. Причем никаких истерик и паники. Даже дети опасливо поглядывая на трупы, только обсуждали удар, которым с одного маха сносят головы с плеч. Однако, крепкий тут народ обитал.

— Бросайте все, уходим налегке и быстро. Тут их оказывается целый десяток. Бродр решил заодно с дочкой Вельта еще и налог с деревни собрать.

— Какой налог?! — возмутилась Лейнсвил. — Только в том месяце забрали.

— Это ты барону Бродру скажи…

— Стоп, никуда спешить не надо. — взял командование в свои руки Ольт. — Уж если так получилось, то надо выжать из ситуации все что возможно.

— Это как это? Из чего выжать?

— Некогда, все потом. Жаго раздевай этого, — Ольт указал на мертвеца со стрелой в глазу, — а мы с тобой, тебя кстати, как зовут?

— Кольт…

— Как?! Впрочем, неважно, мы с тобой займемся безголовым.

Сообща быстро раздели трупы. Во время процесса Ольт выяснил у Жаго, где другие стражники. Оказывается, пока десятник с одним дружинником выполняли поручение барона, другие трясли старосту насчет несуществующих недоимков. Пока было неизвестно насчет недоимков, но спотыкач они нашли и сейчас совмещали полезное с приятным. Заодно выяснилось, что вся деревенька уже или еще не спала и сейчас с покорностью ждала погрома с последующим грабежом.

— Вот что Жаго, сейчас быстро переодеваешься и давай сюда пару мужиков посмелее. Дело есть.

Жаго только молча кивнул, как будто, так и положено, что командует какой-то малец. Быстро натянул на себя кожаный, с нашитыми железными бляхами доспех, и скрылся в ночной темноте. Вернулся не с парой мужиков, а привел с собой целый десяток бородачей. В землянке сразу стало не протолкнуться. Ольт только злобно зашипел:

— Я же сказал пару.

— Так они это… Сами… Как тут одному скажешь, когда они вместе?

— А под топор палача они тоже вместе пойдут?

— А… — махнул рукой Жако. — Так — деревня же. Все равно, если один напортачит вся деревня отвечать будет.

Пока они так препирались, мужики, увидев трупы, растерялись, загудели, встревоженно глядя на середину деревни, где в избушке старосты горел огонек.

— Что, испугались? Тьфу, будто и не мужчины вовсе. — сразу взял быка за рога Ольт.

— Э, а ты кто такой? Это ты на кого? — еще больше потерялись мужики.

— Неважно, кто я. Важно — кто вы. Вспомните, вы — эданцы! — начал агитацию Ольт, впрочем, тут же сменил пластинку, вспомнив, что для местных лесовиков это слово мало что значит. И уж если говорить о патриотизме, то никак не к стране, а скорее к родной семье и деревне. — Или может вы — твари дрожащие? Сегодня пришли за дочкой Вельта, завтра придут за вашими детьми. Сегодня отберут предпоследний кусок хлеба у семьи Жаго, завтра придут за последним куском к вам. А вы терпите? Вы же овцы, которых стригут. А когда не останется шерсти, то с вас снимут и последнюю шкуру, а остальное возьмут мясом?

Мужики затихли, яростно скребя косматые затылки. Вроде как не к лицу слушать какого-то приблудного мальчишку, а с другой стороны ведь правильные вещи говорит. И как тут себя вести? Но тут сквозь толпу мужиков продралась грудастая бабенка с шалыми глазами и сразу накинулась на толпу:

— Что молчите?! Когда Бродр, чтоб Единый переродил его в червяка, вешал моего мужа вы тоже молчали! Вы молчали, когда Пельтова мальчонку запороли насмерть за то, что он плюнул на глазах барона и попал тому на сапог. Ты, Пельт, тогда смолчал и опять молчишь? А когда барон чуть ли не каждый год берет себе новую служанку из деревни и ни одна не вернулась назад, вы тоже молчите! Да ведь у каждого в семье барон кого-нибудь да обидел, если не уморил смертью. Забыли, как нам предки завещали? Кровь за кровь! Из памяти страх выбил, что такое кровная месть. Тьфу! Не мужики вы! Юбку мою оденьте!

Крестьяне виновато примолкли. Кто-то нахмурился, но ни слова оправдания в ответ не прозвучало. Женщина махнула рукой, в глазах ее стояли слезы. Ольт в восхищении смотрел на неожиданную защитницу. Валькирия! Марианна! Жанна Д'Арк! Он и сам не смог бы придумать лучшую агитационную речь. Видно и мужиков проняло. Один из них, тот самый Пельт, молча и остервенело стал натягивать на себя доспехи убитого стражника. У других встревоженный и испуганный тон сменился на угрожающий. Настрой у толпы изменился и теперь все припомнили обиды и жаждали крови. Все уже позабыли о малолетнем агитаторе. Пришлось напомнить о себе.

— Э-э, мужики! Только одно слово! Всех не убивайте, одного оставьте в живых, пусть убежит и весть до барона донесет…

— Ты что, пацан, смерти хочешь? Ты о чем говоришь? — прорычал доведенный до исступления Пельт. Остальные тоже угрожающе загудели.

— А когда будете их убивать, кричите «За барона Кведра!» — не обращая внимания на угрозы крестьян продолжал Ольт. — Да погромче. Надо, чтобы выживший услышал и запомнил, что мол напал и погубил его людей барон Кведр. Пусть так своему барону и доложит. Пускай бароны меж собой хлещутся. Первыми пойдут Жако и Пельт, у них доспехи, а кто там разберет, чьи они стражники. Доспехи-то у всех стражников одинаковые. И еще, луки у кого есть? Если есть боевые со стрелами из железа, вытаскивайте из заначек. Вы же лесовики, не поверю, что что-то не спрятали.

Луков оказалось целых семь штук. Нашелся даже один боевой с колчаном бронебойных стрел. Так же откуда-то из тайников были вытащены два меча и пять железных наконечников для копья. Ольт потирал ручонки. Ведь если нашлось оружие, то наверно найдутся и хозяева, которые умеют с этим оружием обращаться. Осталось только распланировать нападение.

— Сделаем так: Жако с Пельтом под видом дружинников Кведра зайдут в дом, будто и не знают, что там такая толпа. Заранее кричите, что мол барон Кведр решил деревеньку по свою руку привести…

— Не поверят. — в сомнении произнес Жаго.

— Поверят. Когда их убивать начнут, во все поверят. Значит, заходите в избу, кричите, видите толпу, будто с испугу убиваете, до кого дотянетесь и быстро-быстро уносите ноги. Они конечно побегут за вами…

— А если не побегут?

— Да чтож вы за люди такие недоверчивые. Людям верить надо. Вот если бы у тебя друга убили и побежали и этих гадов всего двое, ты бы побежал в погоню?

— Ну наверно…

— Да не наверно, а точно. Вы там еще гадость какую-нибудь про них придумайте. Тогда точно побегут. Как выбежите из дома, тут же падайте, ну а мы тут их стрелами. Только, стрелки, не забудьте — один должен остаться живым и убежать.

— А кто? Пока мы будем выбирать, нас всех порубят в капусту.

— Крайнего, кто окажется справа. Постарайтесь его не трогать. Оттуда и к лесу ближе. И если он не догадается куда бежать, то кто же будет виноват, если он окажется таким тупым? Гасите тогда и его. Как-нибудь выкрутимся. Все поняли? Тогда вперед

Мужики видно поймали кураж. Долго сдерживаемая и копившаяся злость, ожидание расправы над ненавистным врагом, оружие в руках зажгли огонь в потухших глазах, лица кривились в многообещающих оскалах и ухмылках. Толпа шла убивать и им уже не нужен был вдохновитель и предводитель. Все было расписано, как по нотам, осталось исполнить. Перед жилищем старосты все охотники рассредоточились полукругом и взяли наизготовку луки, а Жаго с Пельтом, совсем не боясь, накачанные злостью по самые уши, пошли вовнутрь. Ольт даже побаивался, что они, войдя в раж, позабудут то, о чем было говорено. Из землянки доносился пьяный гогот и какие-то крики.

— Сейчас упьются и начнут баб таскать. — с ненавистью произнес кто-то из крестьян.

До женщин дело не дошло. В начале в землянке старосты настала тишина, как перед бурей, а затем грянула и сама буря. Крики, звон оружия и две фигуры выметнулись из дверей и тут же упали в разные стороны. Выбравшаяся за ними толпа пьяных озлившихся полураздетых стражников на мгновение замерла, привыкая к темноте и тут, по маху руки Ольта, в них впился залп из оперенной смерти. Лесные охотники были хороши, ни один выстрел не пропал даром, с десяти-то шагов. Пока ошеломленные стражники приостановились, пытаясь разобраться в чем дело, в них пошла вторая волна из стрел. За какую-то долю минуты вся, только что стоящая и матерящаяся, орава была буквально скошена смертоносной косой. Со стонами и криками боли стражники повалились на землю, только крайний стражник тенью метнулся в сторону. Он уже почти скрылся среди деревьев, когда мужик с боевым луком пустил стрелу вслед. В ответ раздался вскрик. Ольт присел на лежащее рядом с домом старосты бревно и грустно подпер рукой голову:

— Эх, как же так? Я же говорил…

— Не переживай, — лучник, еще не старый, но как и все крестьяне бородатый, мужик весело оскалился, — я ему только правую руку проткнул. Быстрее бежать будет. А то, как это? Убег и ни одной царапины. Не бывает так.

— Прямо-таки правую руку? А если в спину попал?

— Не, в руку. Мог бы и в любое ухо, но разве это рана? Только в руку. И не смертельно и больно.

— Не сомневайся, — сказал подошедший Жаго. — Если Клево сказал в руку, значит в руку. Сказал бы — в яйцо, то я только спросил бы «в какое»?

— Не-е-е, в яйцо нельзя. Умереть можно. — серьезно ответил Клево.

— Ну если так, то все у нас получилось отлично. Потери есть?

— Нет, обошлось. Пельту правда древком копья в ухо прилетело, вон стоит, головой крутит. Ну так за дело, уж больно стражники на его слова разозлились. — ответил Ольту Жаго. Как-то естественно и незаметно он стал кем-то вроде посредника между жителями деревни и пришлыми.

— С чего бы? Это что он такое сделал, что они так всей толпой за вами ломанулись?

— Да он им сказал, что они дерьмом питаются.

— Ну и что, стоило из-за этого так копья ломать?

— Так он им сказал, что из-за этого даже их дерьмо в два раза хуже нашего. А уж что тогда говорить про них самих?

— Ох-ха-ха, ну рассмешили! А-ха-ха, дерьмо жрут, дерьмом срут, и за-за этого их дерьмо хуже вашего? Обиделись, значит? Ха-ха-ха, дерьмо из дерьма! Ой, не могу… И если даже их дерьмо хуже, то что тогда говорить про них самих? Хи-хи. Ну и мастер, этот ваш Пельт, обзываться.

Ольт смеялся, выгоняя смехом запоздалый страх, а возбужденные, еще не остывшие после схватки крестьяне, собрались вокруг трупов, о чем-то спорили, указывая на торчащие стрелы. Кто-то уже весело рассказывал о том, как лихо они разделались с супостатом. Повылазившие из землянок жены и дети жадно слушали своих отцов и братьев, попутно глазея на мертвецов. Какой-то непрошибаемый народ. Тут еще из землянки вылез староста, такой же мужичек, как и остальные, разве что пояс у него был чуть наряднее, чем у окружающих, с огромным на пол лица кровоподтеком. Он злобно плюнул на первый же попавшийся труп и пихнул его ногой:

— Напился, кровопивец? Спотыкач им подавай, а ты его ставил, гад? — а затем набросился на толпу, — Чего столпились?! Делать нечего?! А кто будет трофей снимать? Я что ли? Так я — потерпевший, а вы здоровые бугаи, только и умеете бахвалиться. Думаете, посшибали головы и все? Быстро за работу.

Крестьяне, добродушно отмахиваясь от разошедшегося старосты, принялись собирать трофеи и складывать их у крыльца. Вынесли и из избы оставленное там оружие и доспехи убитых дружинников. Ольт в последнем избиении не участвовал, так как лука у него не было, поэтому на добычу не претендовал. Да и не нужно ему было это добро. Он отозвал в сторону Трини с Лейной и напомнил им, что их дело еще не завершено и хорошо бы с утра выехать. Торопиться и скрываться уже нужды не было, поэтому к делу можно было подойти более основательно.

У Трини была телега. В нее решили запрячь лошадь Жаго, а уже на телегу все барахло, благо у обоих женщин его было не так уж много и должно было уместиться. Принялись за погрузку. Но тут Единый принес неугомонного старосту, который принес Истрил вырезанные из тел мертвых вояк ее стрелы с железными наконечниками, настоящее ценность по местным меркам. От доклада о трофеях и их доле Ольт отмахнулся, щедрой рукой подарив крестьянам. Уж чего-чего, но такого добра у него в лагере было навалом. Но староста не унимался, заинтересовался, а куда это умыкают двух жительниц деревни. Увидев и узнав Жаго, обрадовался, обнял, а потом слово за слово вытянул из простодушного крестьянина всю подноготную. Жаго и не скрывал ничего и рассказал про тайное поселение в тайге и про то, что получит деньги на обзаведение и еще про многое. А староста, тот еще жук, призадумался. Короче утром, вслед за Жако и двумя женщинами с детьми, из деревни выезжал целый обоз. Никто не захотел оставаться в месте, куда возможно нагрянет мстительный барон с карательным отрядом и тогда веревка с петлей, перекинутая через ближайший сук, будет самым малым из того, что их ожидает.

На месте бывшей деревни остались только разоренные и пустые домишки и возле землянки старосты лежала вереница голых трупов стражников. Крестьяне, узнав от того же Жаго, что их ждет неустроенный лагерь с всего лишь с несколькими землянками, подчистили все, что можно, чтобы легче было устраиваться на новом месте. Даже курятники разобрали. Ну а что? Люди-то пока тепло, где хочешь переживут, а вот курочкам защита нужна от разной лесной живности. На одной из телег визжали поросята, а уж собаки веселым лаем сопровождали каждый тяжело груженный воз и каждую меланхоличную корову. Не на охоту же. Собаки были умные, таежные и знали, когда следует молчать, а когда можно и порезвиться. Жаго ехал немного ошеломленный, не понимая, как это так получилось, что поехал за женой, а обратно вел целый караван. Девять мужиков-лесовиков, три вдовушки без кормильцев и целая куча жен и детей, от грудничков до подростков, которым совсем немного оставалось до совершеннолетия. Целый табор и, хотя лесовики знали, что лес любит тишину, но так ведь не на охоте и не каждый день переселяешься неизвестно куда, так что шума хватало. И никуда не денешься, людей беспокоила неизвестность и туманное будущее. Только Ольт ехал посмеиваясь, довольный жизнью и собой. Все получилось гораздо лучше, чем он ожидал.

Всю дорогу он переговаривались с Жаго о крестьянской жизни. Ольта интересовало все, ведь он не знал ничего. Для него каждая крупица знаний о местной жизни, все было в тему. Так они и ехали, обсуждая огород, сорта зерновых, породы кур и свиней и оценивая стати настоящей таежной лайки. Истрил им не мешала. Она быстро сдружилась с бабами и ехала где-то в их окружении. Ее можно было понять, и так сколько времени провела в чисто мужском обществе, а с мужиками-то не очень языки почешешь. Из-за обоза дорога растянулась на два дня больше, чем до этого, но для Ольта оказалась очень познавательной, и он был этому по-настоящему рад.

Но все хорошее когда-нибудь кончается, заканчивалась и на третий день они подъезжали к лагерю. — Ты это, Жаго, как приедем, сразу устрой собрание. Объясни народу политику партии и правительства.

— Чего?

— Эх ты, темнота. Говорю, что Карно тут главный и если кто будет недоволен, то он их как Крильта, или как тех медведиц… Короче в живых останутся, но я им не завидую. Так-то он мужик не плохой, кормить только вовремя и не злить — большего и не надо. Понятно? А то он быстро загнет недовольным ноги в обратную сторону. Объясни людям.

— Агась.

— Вот тебе и «агась». Вон Карно встречает, не оплошай. Это на прииске вы его видели только, когда он вам хлеб приносил. А тут постоянно видеться придется. А он в жизни не совсем то, что иногда видится на расстоянии. Главное не злите его, особенно не упоминайте про медведиц, не любит он этого. Все, что скажет — выполнять быстро и без пререканий… О, Карно! Мир тебе! А вот и мы. Как ты тут один? Не скучал?

Карно выглядел чуток ошалевшим, но марку держал.

— И вам мир, люди добрые. Жаго, отведи пока лошадей к загону, распрягайтесь, оправьтесь с дороги. Вьюн с Вельтом тоже вернулись. С новостями, потом потолкуете с ними. Сейчас они на охоте, вот-вот должны подойти. Жаго, разберетесь с лошадьми, потом соберетесь у атаманской землянки. Слово скажу. — если он и был удивлен таким количеством народа, то никак этого не показал. Будто так и надо отдал распоряжение, а сам вместе с Истрил и Ольтом отправился в землянку.

Ему было интересно, как прошла дорога, откуда такая толпа народу и почему они подзадержались. Он-то ждал их еще позавчера. В помещении Истрил сразу же захлопотала по хозяйству, готовя нехитрый перекус, а Ольт коротко рассказал о том, что с ними произошло. Затем обсудили приезд людей. Ни Карно, ни Ольт не рассчитывали на такое большое количество приезжих. Конечно бывший разбойник слегка офигел, когда узнал, что теперь по факту является главой деревеньки, но не бросать же теперь крестьян на произвол судьбы. Так что оставлять, не оставлять — это даже и не обсуждалось. Разговор шел только по существу и первым делом, где же их всех разместить? Возникший квартирный вопрос надо было решить. И чем быстрее, тем лучше, пока этот самый квартирный вопрос, согласно классикам, не испортил народ. И это было не единственное, о чем им стоило подумать. Но обговорив самые насущные проблемы, решили остальное оставить на потом. Сейчас наиболее насущным стоял вопрос о людях. Ну а свои личные проблемы можно оставить и на потом, когда будет свободное время. Ну а что еще им оставалось делать, если нетерпеливый староста деревеньки уже заглядывал в двери.

Обоз в это время уже остановился на окраине полянки, где располагался загон для лошадей. Там их распрягли и запустили за изгородь, где уже лежала большая охапка травы. Видно Карно, пока их ждал, не сидел без дела. Освободившись, мужики по одному собирались возле Жаго, который во время долгого пути о многом успел переговорить с Ольтом. Там же кучковались и бабы, окруженные детишками. Они вполголоса шушукались, настороженно оглядываясь вокруг. Дождавшись, когда соберутся все хозяева семейств, Жаго повел рукой, указывая на раскинувшийся перед ними лагерь:

— Вот здесь был лагерь разбойников. Теперь их нет и здесь будем жить мы. Места много, всем хватит. Если согласны, то отныне здесь будет и ваш дом, во всяком случае я с Вельтом уже определились и наши семьи будут с нами. И в нашей деревне мы сами будем себе хозяевами, без всяких графов и баронов.

— Что, совсем без хозяина? Так не бывает. — осторожно подала голос Трини.

— Правильно, не бывает. Поэтому у нас будет староста. Это и будет хозяин. Но хозяин, которому не нужны будут подати и налоги. Наоборот, он еще будет и платить, если будет работа на него. Мы должны будем только снабжать его продуктами, ибо ему некогда будет сажать огород, растить хлеб, ходить на охоту и вообще заниматься своим хозяйством. Его дело — обучить достойную дружину и правильно ею командовать, чтобы защитить деревню от таких, как наш бывший барон. Содержание дружины будет на нас. Это и будет налогом, сами понимаете, это нужно прежде всего нам самим. И постарайтесь не злить его. А то плюнет и уйдет. Честно сказать — мы ему не нужны и то, что он согласился нас принять и защищать я считаю нашей большой удачей. А так что, неужто одного мужика не прокормим?

— Это смотря какого мужика. Мужики они тоже разные бывают… — подала из толпы голос крутобедрая бабенка, та самая вдовушка, которая науськивала крестьян на дружинников.

— Видели того одноглазого, с которым я говорил? Вот это он и есть. Зовут — Карно.

— Хромает. Калека что ли? — на это раз голос был мужским.

— Нет, это когда он банду разбойников изничтожал, ранило его. Зато банды теперь нет, а место для житья есть.

— Страшен, однако. Злой наверно, страсть.

— Это да. Я уже говорил, лучше его не злить. Так-то он ничего, всегда можно договориться. Но если разозлится… Сразу разбегайся кто куда. Особенно бабы.

— А чего это бабы? Чем это они ему не угодили? — подбоченилась та самая ядреная бабенка с шальными глазами, как оказалось — молодая вдова с двумя детьми — мальчишками погодками лет семи-восьми.

— Так в том-то и дело, что тут дело как раз наоборот обстоит. Если его из себя вывести, то только баба какая может утихомирить, уж не скажу каким образом, а если бабы рядом не найдется? — Жаго многозначительно прищурился. — Видите, какой он здоровый? Так он под настроение, когда вокруг никого не было, окрестных медведиц гонял…

— Медведиц? — раздались удивленные голоса. — Это зачем же? А что он с ними делал? Уж не хочешь ли ты сказать, что он их…

— Ша! Тише вы. Еще услышит. Не знаю, что он с ними делал и вам не советую интересоваться. Да только, когда он после битвы с разбойниками раненый в горячке лежал, то проговорился, мол где тут эти медведицы, а ну, подать их сюда.

— Да зачем!? — с надрывом и полным непониманием возопила вдова.

— Да затем! Дура — баба! Сама подумай своим бабским умишком, зачем одинокому мужику медведица? Заметь, не медведи, а именно медведица. И ведь не одна. Вот и представьте, что будет с той бабой, если даже нескольких медведиц для его успокоения не хватает. Ольт говорил, что все медведицы окрест боятся к лагерю подходить. Так что со старостой лучше не спорить. А то придушит. Он, когда сильно зол, не просто убивает, а душит насмерть. Так и бывшего атамана придушил голыми руками, у того ажно глаза вылезли. А я вам так скажу, Крильт, ну атаман разбойников-то, мужик был ого-го, сам на медведя похож. Мда, был… И банда у него была — полтора десятка душ.

— Так что ж ты нас к такому живодеру привел? — влез уже Пельт. — Это мы получается из огня да в полымя?

— Ну я вас не звал, сами собрались. А Карно я уже знаю, его не тереби, так и он к тебе со всей справедливостью.

— А этот Ольт, ему сын что ли? И баба эта, Истрил, тогда кто она ему? — опять подала о себе знать молодая вдова.

— Это мать с сыном. Точно не знаю, но не родичи ему. А мальчишка этот в лесу считай три года один прожил и не умер, пока матушка его не нашла. Всей помощи было — только воин иноземный. Говорят, откуда-то из-за моря прибыл и здесь в лесах обосновался. Он-то мальчонку и воспитал, а как там у них случилось, что мать так надолго была разлучена с сыном, того не знаю. С воином тем иноземным, там длинная история, как-нибудь потом расскажу. Сразу хочу предупредить, не лезьте к ним. Карно за них любому в глотку перегрызет. Да сами они не просты. Уж если сам атаман их уважает и побаивается…

— Это точно. Мальчонка-то сразу видно — ловкий, а баба…стрелы в людей мечет, как будто тараканов давит.

— Они такие. Я вас предупредил, а там сами думайте. А теперь пойдем к его землянке. Там он сам слово скажет.

Мужики недоуменно чесали головы, переваривая новости, бабы же пришибленно молчали. Где же это видано, и кто же все сказанное примет на веру? И не променяли ли они одно зло на другое, и зло ли это вообще? Вопросов возникло столько, что голова ходила кругом. Всей толпой, шушукаясь и перешептываясь, пошли к атаманской землянке, возле которой их уже ожидали Карно с Ольтом. Мужики и бабы испуганно и в то же время оценивающе воззрились на новоявленного старосту.

— Еще раз — мир вам, люди добрые. Честно скажу, стольких мы не ожидали, но говорю всем добро пожаловать. Сегодня передохнем с дороги. Бабы получите продукты у Истрил, варите ужин. Вещи не распаковывать, достаньте только посуду. Мужики, осмотрите землянки, выбросьте оттуда мусор, подремонтируйте, если что-то сломано, там пока поселите детей. Пока не построим жилища для всех, пусть хоть детишки будут под крышей. Взрослые пока поночуют под открытым небом. Мою землянку и кладовую не трогать. У меня все, остальное завтра на спокойную голову. Тут из толпы раздался голос:

— Ты нам про налоги скажи. — очень животрепещущий вопрос для крестьян. Можно сказать — основополагающий. Узнав, сколько отстегивать хозяину, можно рассчитать, сколько запахивать землицы, что бы от урожая что-то осталось и для семьи, чтобы она не голодала. — Сколько на душу положишь и сроки, сроки, если можно, определить надо?

Карно с недоумением воззрился на сразу затихший народ своим единственным глазом.

— Хм. Налогов не надо. Отсыплете немножко зерна или с огорода чего толику малую дадите на пропитание, ну овса немного для лошадок — вот и ладно будет.

— А если медведицы овес пожрут? Ведь мы хотим овса посеять озимого. И нам еда и лошадкам. Можно ли их побить или только пугать можно?

— Да сколько еще до того овса!? Может и вовсе не посадите. И почему медведицы, а не медведи? Да и нету их в округе. Распугали их всех. Ну если какой и полезет, то тут уж как повернется. Можете и забить, но лучше на кабанов внимание обратите. А сейчас давайте, расходитесь до завтра. С утра, на свежую голову все об решаем.

Поднявшийся было шум остановил поднятием руки:

— Я сказал — остальное завтра. Готовьте вопросы. И подумайте, поговорите между собой и завтра каждый хозяин скажет мне: сколько членов семьи, сколько из них детей и стариков, чем хотите заняться, что есть и чего не хватает. Все.

Народ разошелся, тихо переговариваясь и косясь в сторону Карно. Из толпы неясно доносился боязливый шепоток.

— … медведей, говорит, бейте…

— … сам же их и распугал…

— … а про медведиц промолчал…

— Ох, Единый, что нас ждет?

Одноглазый проводил их задумчивым взглядом и сказал в сторону Ольта, стоящего рядом:

— Странный народец нынче пошел. Непонятный.

— Да, я тоже заметил. Еще в их деревне.

— А, ну их к Единому. Пойдем лучше, нам тоже не мешало бы подумать насчет завтрашнего дня.

И они пошли в свою землянку, хоть и уставшие за такой долгий день, но довольные. А у загона для лошадей стоял и обнимал Лейнсвил Вельт. Стояли тихо и только шептали что-то друг другу и также тихо вели себя их дети, облепившие своих родителей со всех сторон. Только лица сияли от переполнявшей их радости.

 

Глава 12

На следующий день толпа новопоселенцев уже с утра пораньше ждала своего невольного господина возле атаманской землянки. Мужики и бабы тихо перешептывалась, дети постарше стояли молча, лишь малышня весело галдела, уверенная в своем праве никого и ничего не бояться. Ждали уже минут тридцать, так как начальство было занято. Там с докладом о своем походе сидели Вьюн с Вельтом. Когда дверь наконец скрипнула, наружу первыми вышли именно они, довольные от хорошо выполненного поручения, следом выскользнули из землянки Ольт, уже успевший с утра отбить свою обязательную программу в виде тренировки, и молчаливая Истрил, а затем, спустя минут десять, на свет божий явилась хмурая одноглазая физиономия.

Карно и строгим взглядом оглядел толпу. Почти всю ночь Ольт убеждал его в необходимости возглавить новое поселение. Куча аргументов и доводов, что Карно когда-то был воякой не в последних чинах и не понаслышке знал, что такое ответственность за людей, была просто не принята во внимание по той простой причине, что одноглазый вояка ни в какую не желал взваливать на свои могучие плечи всю эту деревенскую ораву. В конце концов, после долгих уговоров, согласие было получено и Ольту было бы лестно думать, что тому виной его красноречие, но увы, он знал точно кого надо за это благодарить. Достаточно было несколько слов Истрил, и буйный разбойник склонил голову. Всего одно предложение, сказанное тихим ласковым голосом, когда Ольт уже был готов признать свое поражение, склонило спор в его сторону.

— Олента будет рада увидеть, что ее отец — не последний человек. — вот что сказала мудрая Истрил, и Карно задумался, а потом заулыбался и даже невольно подбоченился, отвечая каким-то своим тайным мыслям. И вот теперь он оглядывал толпу недовольным взором, думал примерно в том ключе, что, как выразился бы Ольт, вот не было бабе хлопот, так купила себе порося. И теперь этого «поросенка» надо было кормить, холить и лелеять. И, что самое важное, его в конце нельзя было зарезать на мясо. Но если представить вместо поросенка барана, то его уже можно стричь. И не один раз. Но сколько же нужно времени и хлопот, чтобы довести барана до стрижки. Он тяжко вздохнул и начал свою первую тронную речь:

— Сразу хочу расставить все по своим местам и сказать, вас сюда никто не звал, но вы здесь. Гнать никого не буду, но если есть недовольные, то лучше вам убраться сейчас. Потому что сейчас вы еще можете со мной спорить, но, когда пойдете под мою руку, никаких разногласий я не потерплю и тогда простым уходом вы уже не отделаетесь. Всем, кто останется дам по золотому на семью. — услышав про деньги, замершая было толпа зашевелилась и уже более благосклонно смотрела на говорившего. — Кто у вас был старшим в деревне?

Из толпы вышел мужик с уже пожелтевшим синяком на пол лица, бывший староста.

— Ну я

— Остаешься или уходишь?

— Ну.

— Чего «ну»! Иди, своей лошади скажи! Разнукался тут! — неожиданно вызверился Карно. И так весь на нервах, а тут нукают, понимаешь. Бывший староста испуганно втянул голову в плечи и зыркнул глазами по сторонам, на всякий случай намечая пути к бегству. Истрил успокаивающе положила руку атаману на плечо. Почувствовав ее прикосновенье, одноглазый громила тут же успокоился. Собственно, и чего разволновался. Все уже ночью с Ольтом обговорили и решили. Как поступать, он знает. Поэтому, отбросив в сторону дипломатические хитрости, заговорил короткими армейскими фразами:

— Как имя, нукальщик? Брано? Так вот, Брано, будешь моим заместителем. С тобой потом еще разговор будет. А пока посчитаешь семьи. Получишь золотишко. Раздашь. Потом получишь инструмент. Это общее, хранить будешь у себя. Выдавать тем, кому нужно. Разбей мужиков на бригады. Кто будет строить дома, кто амбары и скотницы. И не стройте как попало, я потом размечу улицу. Выберите людей, пусть все им скажут о своих нуждах. Выбранные через три дня поедут со мной в город за покупками. Вначале всем миром ставим дома. Потом, когда у каждой семьи появится свое жилище, хозяин дома ведет свое хозяйство сам. С вас никаких повинностей, кроме содержания дружины. Это нужно для вас самих, баронов еще в наших лесах хватает. Пока все. Уф.

И недобро зыркнув напоследок единственным глазом скрылся в своей землянке. Там он с шумом присосался к кувшину с водой, которую с утра от нечего делать нанес Ольт, заполнив всю подходящую тару.

— Ну, как я загнул? Давно так не говорил.

— Нормально говорил. Так и дальше себя веди, вспомни армию. Так и тебе будет проще и крестьянам. А то развели тут демократию.

— Чего развели? — Карно прищурил свой глаз. — Вот скажи мне, Ольт, откуда ты, в лесу сидючи, слов таких набрался? Ась? Опять все на Архо Меда свалишь? Я даже в армии от герцогов таких слов не слышал.

— Не поверишь, Карно, но как на духу говорю — Единый научил.

— Мда, Единый — говоришь… Все-все, Истрил, молчу. Единый так Единый, — и Карно полушутливо, полусерьезно поднял руки перед нахмурившейся Истрил. — Пойду, улицы размечать. А то эти крестьяне так понастроят, что потом сам Единый заблудится.

Ольт пошел с ним. Его занимал вопрос обороны будущего поселения, и он собирался, для пущей наглядности, обсудить этот вопрос с Карно прямо на месте. С собой они вынесли все лопаты и топоры, которые нашлись у разбойников. Главы семейств и несколько вдов терпеливо ждали их на улице. Еще ночью Ольт между делом сколотил из трех жердей простейшее приспособление для измерения земли, которое представляло из себя обыкновенный циркуль. Кажется, это называлось «саженью». Ольт не поручился бы за точное название этого девайса, но таким приспособлением даже в его время в его мире дачники использовали для измерения участков на даче. Расстояние между расходящимися концами было около двух метров.

Сначала мужики под руководством Карно камешками наметили линии, по которым будут проходить будущие улицы, а затем этой самой саженью стали размечать будущие огороды и дома. На каждого выходило соток по двадцать — место только под строительство жилья и огород. Ну разве что еще можно было пристроить хлев с сеновалом на одну корову или свинарник с курятником. Но это уже на любителя. Ольт не собирался давать крестьянам много воли в поселении. Хотят огороды побольше, пусть разводят их за деревней. Тайга большая, земли много, а им, если что — оборонять.

Местные строились просто и без затей. Одна улица, проходящая из конца в конец, и по обе ее стороны дома в один ряд — вот и вся планировка. Но Ольта это не устраивало. Прежде всего, это как оборонять такую деревню? Одна длинная улица. А если еще народ придет, а он явится, в этом Ольт был уверен на сто процентов, то что, еще улицу в длину тянуть? Это что же за поселение будет? Тонкая вытянутая кишка. Это же как придется растянуть силы обороняющихся? А держать их в одном месте, то вдруг так получится, что враг нападет на одном конце, а войско будет на другом? Он представил, как усталая толпа воинов носится по деревне, чтобы успеть на место прорыва и помотал головой, отгоняя прочь такую безрадостную картину. Нет уж, пусть строят дома компактно, легче будет обнести деревню стеной. И это было только одно соображение, а Ольт мог тут же в навскидку привести еще несколько таких же, несущих в себе защиту от опасности и неудобство для нападающих. Еще надо было не забыть включить в план землянки разбойников, что бы они вписались в улицы будущей деревни.

Полночи они с Карно спорили насчет благоустройства будущей деревни, рисуя планы угольком на куске бересты. И когда к утру оба мнения сошлись, хотя одноглазый атаман и ворчал, что он лишь уступил ребенку, чтобы тот не плакал, схема будущего поселения представляла собой простой прямоугольник, в котором компактно разместились все строения. Так что сейчас глава еще несуществующей деревни прямо на земле палкой писал номера участков или названия будущих строений, предназначенных для общественных нужд, а Ольт, как привязанный ходил за ним и на плане, нарисованном на бересте, все отмечал.

Провозились до обеда. Вся толпа крестьян все это время ходила за ними. Даже дети, не понимая ничего, веселым галдящим хвостиком виляли за ними.

Потом был обед. По указанию Карно еду варили сразу на всех специально отряженные женщины. Ольт знал — совместно принятая еда сближает и объединяет, и поэтому еще ночью в разговоре с Карно настоял на этом. И в правду, народ, еще совсем недавно подавленный переменами, понемногу ожил. Там и сям стали раздаваться незатейливые деревенские шутки. Так что, когда после обеда новоявленный староста повел всех обратно к своей землянке, печальных лиц уже не наблюдалось. Наоборот, у всех было выражение надежды и ожидания чего-то хорошего. У самой землянки Карно остановил толпу:

— Всем стоять и ждать. Вызывать буду по одному человеку от каждой семьи. Брано, за мной.

Войдя вовнутрь, Карно уселся за стол, указал Брано рукой на место рядом с собой и приказал нарезать приготовленную бересту на небольшие квадратики. Ольт надписывал на них номера. Обязанности были распределены заранее, поэтому дело продвигалось быстро. Когда все квадратики были нарезаны и пронумерованы, Карно вытащил из-под лежанки кожаный мешочек с заранее отсчитанными монетами и вручил Брано.

— Вот, приступай к своим обязанностям. Будешь вручать деньги. Потом пройдешься с народом, проследишь, чтоб не было ссор. Если кто захочет поменяться участками, то поменяешь им квадратики. Еще раз говорю: чтобы все было добровольно, по обоюдному согласию. А теперь давай зови первого. — был у Карно свой стиль общения, выработанный долгими годами командования, и сейчас из него поперло армейское прошлое. Разговор у него был лаконичен, строго по делу. И это нравилось Ольту, да и сам Карно был доволен. Чувствовалось, как ему не хватало этого общения, когда люди без лишних разговоров подчиняются твоему приказу.

Брано выглянул за дверь и прокричал начальственным баском среди внезапно наступившей тишины:

— Ну кто самый смелый? Жаго! Ты что ли первый? Заходи давай.

В дверь, неловко повернувшись боком и сняв свой дурацкий кожаный колпак протиснулся Жаго. Бывшего каторжника было не узнать. Чистая и опрятная одежда, расчесанные волосы и борода, клеймо на лбу прикрыто чистой головной повязкой — прямо хоть сейчас на плакат. Он чинно поклонился. Присутствующие в ответ склонили головы. И сразу стало понятно, кто здесь господин, а кто слуга, или вернее, кто тут хозяин, а кто работник. Проделали они это как-то привычно, без унижения и подобострастия, сразу распределив положение друг друга на социальной лестнице. Нахмурившийся было Ольт, мысленно махнул рукой, кто он такой, чтобы лезть в чужой монастырь со своим уставом. Революций устраивать он не собирался.

— Жаго Крот. — представился бывший каторжник, хотя все и так знали его имя. Но крестьянский этикет обязывал представиться.

— Подходи к столу, Жаго. Вот тебе от меня золотой «бык» на обзаведение хозяйством. Это не в долг и не милостыня, ты же не собираешься от нас уходить? Это, что бы ты стал крепким хозяином. А теперь выбирай бирку. — Карно указал на стол, где цифрами вниз лежали берестяные квадратики. — И чтобы за месяц на твоем участке стоял дом.

Жаго затаив дыхание, будто собирался нырять, протянул руку, нерешительно коснулся одной бирки, затем перенаправил руку на другую, на какое-то мгновение замер и вдруг, шумно выдохнув, схватил со стола третью. Ольт тут же заглянул ему в ладонь.

— Что там у тебя? Ну вот, бирка с цифрой восемь. Поздравляю. Иди и ищи участок с такой же цифрой. Это теперь твоя земля.

— Благодарствую. — Жаго, не веря происшедшему, деревянной походкой пошел к двери, и уже почти выходя, вдруг, будто внезапно проснувшийся, встрепенулся, развернулся и глубоко поклонился. Затем выскочил из дома и за дверью раздался восторженный победный крик. До этого гробовая тишина, царившая во дворе, взорвалась гомоном возбужденных голосов. В приоткрытую дверь Ольт видел, как бывший каторжник, смеясь и что-то крича, ввинтился в толпу, держа в высоко поднятой руке золотую монету. Понятно, народ, взвинченный неясным положением и смутными слухами о новом старосте, не знал, чего ожидать от будущего и ожидал этого будущего кто со страхом, а кто с надеждой. И вот наконец что-то прояснилось, блеснул светлый лучик хорошей жизни. И народ рванул за ней. И когда Брано звать следующего кандидата на получение денег и земли, толпа уже была в радостном ожидании и сотворила у двери небольшой людской водоворот.

— Следующий! И не толпитесь, все получат положенное. В очередь, в очередь вставайте!

Вошел Вельт. Ну правильно, кто же еще кроме бывших каторжников, хоть как-то знавших Карно, решится войти первым.

— Вельт Кандальник. — торжественным тоном провозгласил Брано. Судя по всему, ему понравилась та роль, которую играл, и он все больше входил во вкус.

Вельт содрал с головы шапку, поклонился, получил ответный кивок, прошел к столу и выжидающе уставился на Карно. Тот не стал мудрить и повторил слово в слово речь, которую произнес перед Жако. Затем Брано вручил золотой с бычьей головой на аверсе и предложил выбрать бирку. Вельт не стал долго мяться, видно был более решителен, чем его друг, и сразу цапнул крайнюю бирку.

— Бирка с номером десять. Знаешь, что с ней делать? — опять подал голос Ольт. Вообще-то никакой надобности в этом не было. Может крестьяне и не знали счета и арабских цифр в частности, но уж сравнить знаки на бирке и на участке они смогли бы. Ольту просто нравилось быть хоть немного причастным к той радости, которую испытывали мужики.

— Да. — Вельт был немногословен.

— Ну так иди, ищи свой участок. И чтоб край через месяц на нем стоял твой дом.

Вельт вышел за дверь и там опять загудел притихший было народ. Сказка все более становилась былью.

— Следующий!..

Раздача денег и земли продолжалась по накатанной колее почти до самого вечера с коротким перерывом на ранний ужин. Здесь вообще ужинали рано, стараясь успеть до темноты. И то на нем настояла Истрил, а народ так и простоял перед атаманской землянкой в ожидании пока начальство перекусит. Всем хотелось непременно сегодня получить свой кусочек счастья, а то ведь оно такое, счастье-то, отвернулся на мгновение — и все, жди теперь, когда оно еще раз на тебя посмотрит. И ведь добились своего. У верхушки деревни не хватило совести спокойно есть, пока люди стоят и терпеливо, чисто по-крестьянски ждут. Просто кусок вставал поперек горла. Поэтому — быстрый перекус и опять: золотые, бирки и чередой сменяющие одно за другим, светящиеся надеждой, лица и натруженные мозолистые руки с трепетом выбирающие бирки из бересты. Правда следующим после бывших каторжников кандидатам на жителей деревни золотой давался уже не просто так, а с условием, что крестьяне должны прожить в деревне не меньше пяти лет. Если же он хотел уйти из поселения, то должен был золотой вернуть. Впрочем, радости крестьянам это не испортило, они, те еще лесные бирюки, и так не рвались на свободные хлеба. Худо-бедно поздним вечером, или скорее уже ранней ночью, очередь наконец подошла к концу и когда Брано в очередной раз выглянул за дверь, то с облегчением выдохнул:

— Все.

На столе оставалось еще не мало бирок, так как делали с запасом на будущее и в плане это было учтено. Раздавали только центральные участки. Мужики разобрали берестяных квадратиков только на одиннадцать участков, оставив нетронутыми в шесть раз больше. Так что что деревне было куда еще расти. Но новоселы будут заселять уже окраины.

— Славно поработали. — Карно с удовольствие потянулся, разминая застывшие от долгого сидения мышцы. — Надо бы пойти глянуть, а то мужики, они такие… мужики. Да и вообще, прогуляться надо, а то засиделись.

Все согласно закивали головами и гурьбой повалили на улицу. Только вышли, как сразу же, не смотря на наступающую темноту, заметили сиротливо стоявшую у дерева группку женщин. Они стояли, скорбно поджав губы и терпеливо поджидая начальство. Так же тихо, только шепотом переговариваясь, стояли и облепившие их дети, мал мала меньше. Одна из женщин вообще держала грудничка, прижав к груди замотанный в тряпки живой комочек.

— А это еще тут кто? — удивленный бас Карно раздался в вечернем сумраке.

— Так это… Бабы… Вдовы это наши. — Брано, как бывший староста был в курсе происходящего. — Мужей-то у них нет, то есть — нет хозяев-то.

— И что? Я что ли им за мужа буду? — продолжал разноситься сочный баритон Карно. — Так я столько не потяну.

— Так — участки-то раздают только хозяевам… Ну мужикам, значит. А тут, как бы… Нету хозяев-то.

Бабы пригнули головы, но никуда не уходили. И дети притихли совсем и не издавали даже звука. Только одна из вдов, та самая грудастая и разбитная бабенка, а сейчас смиренно склонившаяся, тихо произнесла:

— Нам бы хоть один надел на троих…

Ольт уже все понял и подергал Карно за рукав.

— А? Кто это тут? Ольт? Да отпусти рукав-то. Чего сказать хочешь?

— Попросить хочу, Карно, ты выдай им тоже бирки с участками. Не дело их обижать. Бабы же не виноваты, что кормильцы пропали. Жить-то надо. Смотри, какие детишки малые. — зашептал на ухо Ольт пригнувшемуся Карно.

— Да, тяжело одной без кормильца остаться. — вздохнула стоявшая рядом и поэтому все слышавшая Истрия. — Как вспомню, как я мыкалась с Ольти и Олентой малолетними, когда Арнольд в лесу пропал.

— Да понял я, понял. Что я зверь какой-то? Бабы, не стойте столбами, пошли в дом. А то ишь стоят тут, молчат. — если Карно еще в чем-то и сомневался, то после этих слов Истрил, развернувшись, пошел обратно к дому.

За ним важно кивая головой прошествовал Брано. А уже за бывшим старостой засеменили вереницей и бабы. В глазах их, только недавно потухших, засветилась тонким лучиком проклюнувшаяся сквозь скорлупу неверия надежда, что будет в их жизни еще что-то хорошее. Ольт с Истрил переглянулись. Она ласково взъерошила ему темные вихры, а он обнял ее за талию.

— Ты самая лучшая мама на свете.

— Пойдем посмотрим, что там Карно грозный рычит? Напугает он баб-то.

— Конечно! Чтобы я, да пропустил, как наш староста будет причинять добро и раздавать справедливость? Да ни за что!

Они зашли в избу и увидели первый акт справедливости от Карно, которую получил Брано. Новый староста сидел за столом, положив тяжелые руки на столешницу, и, как каменщик укладывает увесистые камни в стену, так и он припечатывал своим словами бывшего коллегу, чья спина все больше и больше горбилась под тяжестью падавших на его голову слов.

— Как ты мог их не посчитать? Что значит — баба не мужик? Они жены твоих односельчан, погибших ради деревни, они матери наших будущих защитников, которые может быть тоже будут погибать ради нас. Но вот будут ли они защищать тех, кто оставил их без жилья, кто не подал им куска хлеба, когда сами они пока не в состоянии это сделать? Я думаю — им будет плевать на тех, кто бросил их в трудную минуту. Запомни, пока живы матери и их дети — деревня будет жить. Пусть завтра умру я, пусть ты завтра не увидишь солнечного света, но пока живы они, то послезавтра вырастут наши дети и внуки и деревня будет жить. Отныне, приказываю считать вдов такими же хозяевами, как и мужиков. А если хозяин умер, то за вдовой остаются все положенные права. Если конечно мужик помер не по своей дурости.

Ольт слушал и не верил своим ушам. И это тот молчун Карно, из которого и слова лишнего не вышибешь? И уж тем более мальчишка не подумал бы, что он способен на такие, выворачивающие душу, речи? И откуда только такое красноречие взялось? Видно недаром Истрил напомнила ему про дочку. Сегодня Карно открылся Ольту еще одной гранью своего характера, совсем с неожиданной стороны и эта черта сурового одноглазого громилы понравилась старому цинику, который жил в мальчишеском теле.

— Сегодня я тебя прощаю, но это будет твой последний промах. А на будущее запомни: вдовы — это такие же хозяева семейств, как и мужики. Сегодня же запиши, что им требуется для обзаведения хозяйства и когда поедем в город, все это купим. Ну а вы, бабоньки, давайте выбирайте бирки. И вот вам на обзаведение, — по столу крутанулись три золотых, — а это детишкам, чтобы к зиме были одеты, обуты, — и на стол с глухим звоном упали еще три золотых.

По два золотых на семью, это для деревенской семьи было целым богатством. Бабы замерли, не в силах поверить такому повороту судьбы. Пришли просить хоть какой-нибудь угол, чтобы не замерзнуть зимой и вымолить в долг немного денег на хлеб, чтобы в тяжкую пору не умереть с голоду, а тут такое. Даже у Ольта защипало в глазах, когда женщины вдруг все синхронно, как будто сговорились, молча, но со слезами на глазах, поклонились Карно в пояс.

— Да вы чего, бабы? — засмущался тот. — То моя обязанность, как старосты. А ты… ты…

— Винта — мое имя, господин староста. — еще раз поклонилась совсем еще молодая вдова с ребенком на руках.

— Ты, Винта, купила бы корову что ли. Детишкам молочка надо. И это… не господин я.

— Хорошо, куплю, господин староста.

Карно махнул рукой.

— Пошел я. А ты, Брано, давай сделай, что я говорил. И догоняй меня, все-таки пройдусь по наделам. Как бы мужики не намудрили чего.

Истрил с Ольтом пошли с ним. И интересно и все равно делать больше нечего. У них-то пока есть где жить. И хотя ночь уже плотно завладела землей, при свете, как специально полной, луны было видно, что крестьяне и не думали ложиться спать.

Участки самого Карно и Ольта с двумя разбойничьими землянками, находившиеся на отшибе, по плану будут располагаться в самом углу будущей деревни. Ольт решил повременить со своей стройкой и потом построить свой дом по своим чертежам. Были у него задумки. Его никак не устраивали местные полуземлянки. Ему хотелось настоящую избу с хорошей печью, отдельными комнатами и настоящим ватерклозетом. Но все это требовалось хорошо обдумать, сделать какой-никакой чертеж, расположить на нем дом, что был удобен во всех смыслах, вплоть до обороны, все-таки вокруг средневековье со всеми его недостатками. Даже где и как устроить септик, тоже требовало внимания. Но все это будет попозже. Пока крестьяне разберутся со своими наделами и у них появится время. А пока… А пока, что это за тень стоит в тени дерева?

— Кто там, выдь сюда. Покажись, добрый человек.

— Это я атаман, — на свет ступил Вьюн.

Было видно, что он в растерянности и не знает, как себя вести. Банды нет, атаман новый и вокруг множество неизвестных людей. И кто он теперь в новой иерархии? Непонятно. Он не знал, что, когда утром, после доклада, вышел из атаманской землянки, о нем был разговор, который закончился утвердительным хмыканьем Карно и одобрительной улыбкой Истрил. И даже не думал, что судьба его уже взвешена, обсуждена и решена.

— Ага, Вьюн, вот тебя как раз и не хватало. Что же ты прячешься, как не родной?

— А я родной? — робко, сам пугаясь своей смелости, пошутил лазутчик.

— А это уже от тебя зависит, но помнится мне, что кто-то давал клятву воина. Или ты уже своими пропитыми мозгами забыл об этом?

— Как можно?! — всерьез обиделся Вьюн. — Просто я подумал, что пока до меня дело дойдет… Пока то, да се…

«Боялся» — понял Ольт. Боялся, что про него забыли или не считают достойным всех тех благ, которых удостоились остальные.

— Не знаю, что там думал, но ты теперь на службе, воин. И у дружинника должно быть место для собственного дома, которое ты уже заслужил. Ведь не будешь круглыми сутками по лесу шляться, где-то надо иногда и голову преклонить, передохнуть, так?

— Так, атаман.

— Тогда сбегай в дом, возьми на столе одну бирку, там номер будет. Скажешь Брано, что я так приказал. Это и будет твой надел земли для постройки дома. Так же возьмешь у него золотой. И не надо меня благодарить. И помни, ты опять на службе, лучник Эдатрона.

Это было идеей Ольта, всунуть Вьюну участок, чтобы привязать его к поселению. Да и будет всегда под рукой, а таких людей надо хотя бы поначалу держать рядом, чтобы не оставались без пригляда. Нужен был такой человек как Вьюн деревне или вернее одному хитроумному мальчишке.

— Э, атаман, а можно тогда без бирки я сам надел выберу? Что б от ворот недалеко, с краю. Я человек не гордый, не по чину мне будет в центре деревни, а то вдруг попадется бирка с номером в середине, и что я буду делать?

Ольт задумался, не смотря на заурядную внешность и плутоватый характер Вьюн подтвердил, что имя свое получил не зря, видно натуру не выбьешь, да и зачем трогать то, что может принести пользу. Лазутчик он и в Африке лазутчик, а уж в их деревне такой человек несомненно пригодится. Хитер жук и как мотивирует! Еще и деревни нет, а он уже выбирает стратегически важные точки. Дом возле ворот — это же круглосуточный наблюдательный пункт, кто заехал, кто выехал, да и выход из деревни рядом будет. Можно всегда тихо выскользнуть или наоборот прийти. Ну и ради бога, если это будет для пользы жителей деревни, то почему бы и нет? Интересно, Карно сообразит об этом? Тот не подкачал, хотя вначале и призадумался, но затем исподлобья зыркнул глазом:

— Ну а почему бы и нет. Другому бы — подумал, а тебе разрешаю. Выбирай.

Вьюн подошел к месту будущих ворот, прищурившись посмотрел вдоль воображаемых улиц, прошел еще шагов десять, посмотрел отсюда:

— Я думаю вот этот надел в самый раз будет.

Тут Ольт не выдержал и влез в разговор:

— Хорошее место. Почему-то я так и думал, что ты выберешь его. Зайдешь потом к атаману. Разговор будет.

Карно недовольно посмотрел на него, а Ольт извинительно улыбнулся и подмигнул.

— Быть по сему. Понял, Вьюн? Не забудь завтра зайти ко мне.

— Понял, атаман. Прямо с утра и буду.

Вьюн ничем не показал удивления столь странными отношениями между атаманом и мелким мальчишкой. Привык уже. Что там крутилось в его голове и какие сделал выводы, то осталось его секретом. Лишь коротко поклонился и пошел за инструментом. Карно проводил его взглядом и проворчал:

— И что ты там еще задумал? Не мог раньше наедине сказать, роняешь ты мой авторитет. Вот брошу все и уйду, пускай вон Брано командует.

— Прощу прощения, господин староста, — смиренно ответил Ольт, а в глазах его плясали смешинки. — Клянусь, только сейчас в голову пришло. А насчет авторитета, так нас никто, кроме Вьюна не слышал, а он мужик умный, лишнего не скажет. Кстати завтра он зайдет, так ты дай ему два надела рядышком. Пусть строит не просто дом, а постоялый двор. Как положено, с трактиром и с комнатами для постояльцев. Прибыль пополам. Половина ему, половина нам.

— Сдается мне, что не очень-то тебе нужно мое прощение. — Карно зыркнул единственным глазом. — И ты не только ради прибыли беспокоишься?

— Ну ты же умный человек. Сам все понимаешь.

— Ох и хитер ты. Истрил, твоему сыну палец в рот не клади, по колено откусит.

Мать Ольта только снисходительно усмехнулась. Она-то сразу поняла выгоду дома, расположенного у въезда в деревню, а если еще это будет трактир… Тугодумы они, эти мужики. Все до них никак не дойдет, что ее сын самый-самый. Во всем.

Не успели они сделать и десяти шагов, как к ним подошел кряжистый бородач с широченными плечами и натруженными, перевитыми узлами мышц, руками.

— Господин староста.

Карно уже махнул рукой на «господина», ну нравится так крестьянам и по местным понятиям он по сути им и являлся, и не ему идти поперек деревенских привычек.

— Чего тебе?

— Я кожемяка, и зовусь так — Скальд Кожемяка. У нас и отец кожи мял, и дед, и… Мы потомственные кожемяки. — видно было, что мужик не привык много говорить и просто не знал с чего начинать разговор.

— Давай, ближе к делу, Скальд Кожемяка, — махнул рукой Карно, — у меня еще дел полно.

— Ну так я и говорю. Я — кожемяка, а у меня надел выпал в самой середине почти.

— Ну так радуйся. Будешь жить в центре деревни, как уважаемый человек.

— Да я-то рад, да только соседи будут не рады. Уж больно ремесло у меня вонючее. Мне бы надел где-нибудь с краю. И я мешать людям не буду и народ будет доволен.

— Знаешь, я-то не додумал сразу, а ведь ты прав, Скальд. В том, что в твоем доме и вокруг будет вонь. Значит, что? А значит, не стоит дома работать. Неужели тебе будет приятно, если в твоем жилище будут стоять вонючие чаны с шкурами и везде будет грязь?

— Так… а как же на хлебушко зарабатывать, на что жить? Я не охотник, не кузнец… И вообще — мы всегда кожу выделывали. Нашу кожу и в столицу возят. А как же делать кожу без вони? Так всегда было, это часть моей работы. И если в моем жилище будет чисто и не будет вони — значит у меня нет работы. А значит моя семья умрет с голоду?

— Ты меня не дослушал, Скальд. Почему бы тебе не сделать отдельно мастерскую и дом? Ты представь: отработал ты в своей вонючей мастерской день, устал, а потом идешь в свой чистый и свежий дом с мойней и тогда отдых будет отдыхом, а не продолжением твоей грязной и такой пахучей работы.

Мойня — так называлось в этом мире помещение для мытья. Во всяком случае так перевел для себя Ольт. Чаще всего она устраивалась в самой жилой землянке. Раз в десять дней все семья грела воду и потом все по очереди мылись. О бане здесь и не слыхали, и не знали, что это такое.

— Да где же на таком маленьком участке я отдельно расположу и мастерскую и дом, да еще с мойней? Да и вонь все равно будет.

— На участке у тебя будет огород, чтоб жена без дела не сидела. А вот для таких, как ты я предлагаю, и не только тебе, а вообще всем мастеровым, добавочные наделы для ваших мастерских. И будут они возле ручья, ниже деревни. Тут вам и земли столько, сколько понадобится для мастерских, и вода, и от людей далеко. И можете, не мешая людям, мять кожи, стучать молотами или лепить горшки. Так и ты будешь доволен, и люди ворчать не будут, да и семья твоя будет жить в чистоте и без вони.

— Ну вообще-то такого раньше не было, никто так не делал. Но говоришь заманчиво. Это кто же такое придумал? Наши отцы и деды как-то обходились без этого. Как-то непривычно получается. И как же мастерские без догляда оставлять? В нашей деревне конечно воров нет, но дураков хватает.

— А ты представь, и ведь тогда у мастеров будет еще и по лишнему участку. Ты подумай хорошо. С другими мастерами поговори, можете по очереди охранять свои мастерские.

— Да, здесь надо хорошо подумать. Говоришь и кузнецу, и гончару… Ну так я пойду, подумаю?

— Да иди уже и соглашайся быстрее. А то участки кончатся.

Карно задумчиво посмотрел в спину быстро удалявшегося кожемяки.

— Думаешь побежал к кузнецу?

— Послушай, Карно, вот спорим на один золотой, что завтра с утра все мастеровые будут с утра у тебя.

— Нет, Ольт. С тобой спорить — себе дороже выйдет. Пока все идет, как ты и сказал. А дальше посмотрим.

— Ха, чего смотреть. Вот увидишь, так оно все и будет.

— Все-таки странный ты пацан. Иногда будто и не мальчишка вовсе. Вот что-то есть в тебе такое… Непонятное…

— Послушай, Карно, хватит дурью маяться. Оно тебе надо?

— Вот! Об этом я и говорю. Нет в тебе уважения к старшим. И думаешь ты наперед, как муж многоопытный. И умения эти твои непонятные, видел я, как ты деревяшками своими машешь. И словечки твои… Не клеится это все к малолетке.

Тут Ольт про себя усмехнулся. Еще как не клеится, а что делать? Он с недавних пор начал тренироваться уже с настоящими мечами и был вполне доволен тем, что получалось. А подозрения Карно надо как-то убирать. Оно ему надо, чтобы единственный человек, которому он стал в этом мире доверять, после Истрил конечно, держал в уме мысли тайные. Неизвестно к чему они привести могут.

— А кто бы меня в лесу уважению научил? Звери лесные? Так с ними разговор короткий: или ты их, или они тебя. А умения… Спасибо большое Архо Меду, ну и себе, любимому, жить захочешь, еще не так раскорячишься. Нет, чтобы радоваться, что все мои умения на пользу тебе. Лучше посмотри вон туда. Что за толпа?

— Поэтому и молчу. Да и Истрил, если что, так сразу прибьет. — матушку Ольта Карно уважал и боялся нешуточно. — А толпа, так мужики что-то не поделили. Пойдем разбираться.

Слава Единому конфликтов не было, а толпа собралась, когда Скальд озвучил предложение Карно о мастерских. Такого, чтобы рабочее место отдельно, а жилье отдельно здесь еще не бывало. Обычно где жили, там и работали. И сейчас мужики живо обсуждали новые веянья. Одни были «за», другие «против», но Ольта обрадовал этот спор. Он доказывал, что крестьяне уже приняли как факт, что новая деревня — это их новый дом и они за него болеют душой. Обычно спокойные степенные мужики разгорячились и как петухи наскакивали друг на друга. Пока только словесно, но к рукоприкладству не переходили, тяжело поднять руку на соседа, с кем всю жизнь прожил рядом и с которым в тяжелый год бывало делил последнюю корку. Немного послушав и определив причину спора, Карно поднял руку:

— Тихо! Мастерские будут в дальнем углу у речки. Речку там перегородим, плотину сделаем, воды много понадобится и работягам удобно. Кто хочет, тот там пусть живет и работает, а дома все равно ставить будете здесь. И семьи ваши будут жить здесь, на полученных наделах. Вони, дыма и шума в деревне я не потерплю. Как бабы прямо, на пустом месте базар затеяли. Да и бабы и то лучше вас, вон посмотрите.

Все три вдовы, пожелавшие взять наделы рядом с друг другом, копошились на них, освобождая землю от кустов и молоденьких деревьев. Трудились с усердием, упрямо сжав побелевшие губы, и если одна не справлялась с каким-нибудь неподатливым деревцем, все трое собирались вместе и втроем тянули за тонкий ствол, в то время как дети, кроме одной малолетней девчонки, присматривающей за младенцем, не делясь на семьи, копошились вокруг подрывая корни. Даже маленькая девочка лет четырех с серьезным видом, делающим ответственное дело человека, таскала тонкие хворостинки и скидывали их в кучу для мусора. Как раз сейчас все три семьи окружили молодой дубок, который, не смотря на свой юный возраст, был им явно не по силам, и они бурно спорили как подступиться к неподатливому растению. Карно подошел к ним.

— Что бабоньки, нашли себе работенку не по силам? Брано! Брано, где тебя Единый носит?! Я же тебе говорил, чтоб ты инструмент выдал.

— Так несу уже. Они сами ждать не стали. Обрадовались понимаешь наделам своим, как кобылицы стоялые помчались.

— Так, дайка мне топор и лопату. Вы здесь копайте. Давай, давай, не ленись. Вот так. Корни покажите. А теперь отошли все. — и Карно несколькими ударами топора перерубил корни деревца. — А теперь все вместе, ну ка, детки, взялись! И раз, еще раз…

После четвертого рывка дубок вылетел из земли, окатив всех комьями земли. И дети, и женщины смеялись, стряхивая с себя грязь. Им было весело, куда только делось похоронное настроение. Ольт оценил тонкий психологический ход Карно. Навряд ли тому понадобилась помощь детворы, но он позвал всех, показав, как важна их помощь в таком важном деле, как постройка дома. Заодно обнадежил женщин, что с получением наделов, еще ничего не закончилась и про них не забыли. И пристыженные от увиденного мужики, выкинув из своих тугодумных голов пустые и никчемные мысли, разбежались по своим участкам, разобрав весь инструмент. Чего у них было не отнять, так это трудолюбия. До полуночи жгли костры и при их дрожащем свете работали на участках. Тут же легли и спать на нарубленных ветках. Благо ночи еще были достаточно теплыми. И хотя все уморились за день, над поляной еще долго не умолкал возбужденный шепот и слышался тихий смех. Лишь Ольт вырубился сразу и бесповоротно, день выдался долгим и насыщенным.

После сытного завтрака, приготовленного всеми женщинами нарождающейся деревни, Ольт уже привычно лежал на крыше землянки и наблюдал за суетой, царящей в лагере. С недавних пор него появилась привычка, как только появлялась свободное время забираться на верх и там, лежа на зеленой травке, обдумывать текущие проблемы. А поразмышлять было о чем.

На данное время ему не давал спокойствия один вопрос: как стравить двух баронов, и чтобы при этом не пострадали крестьяне. Вчера Вьюн, вместе с Вельтом, доложили результаты разведки у замка Кведра, рассказали о том, что там творится. Барон-разбойник явно готовился к войне. Собрал в кучу всю дружину, пригнав даже тех, кого отправил по деревням собирать налог. Вскрыл свои запасники и вооружил всех, вплоть до старого полуслепого конюха. То ли испугался, то ли сильно разозлился, а скорее всего и то, и другое.

Вьюн, подученный Ольтом, рассказал барону такое, что тот обеспокоился всерьез. По его словам, оказывается, отряд десятника Мальта уничтожил и не Крильт вовсе, а злобный соседский барон, который, вот гад такой, возжелал добра ближнего своего. То есть его, барона Кведра, добра, с таким трудом собранного честным грабежом с нищих деревень и проезжих обозов. И тут уже не до нарушивших свои обязательства разбойников. С ними он и потом разберется, тем более Вьюн обещал провести его дружину прямо к их лагерю. А вот защитить свое добро и саму жизнь — так это святое. Причем барон не сомневался в словах Вьюна. Ну а что? Дело привычное еще по родному северу. Там тоже нет-нет сосед ходил в гости к соседу, вместо подарков прихватив с собой мечи да топоры. А здесь сам Единый велел. Кведр и сам был не прочь пощипать соседа, но дружина была еще пока маловата. И он, где только и как только мог, собирал воинов. Но вот сосед видно успел раньше.

Ольт посчитал на пальцах. Минимум через три дня барон Бродр выйдет на тропу войны. По словам деревенских у него осталась дружина примерно вояк сорок. У Кведра, вместе со всеми слугами будет человек тридцать. Как бы поточнее узнать о сроках? Надо поговорить с Вьюном, он как раз должен подойти. Еще одна проблема — надо съездить в городок Узелок, центр графства Стеодр, в котором пауком, сосущим кровь из населения графства, засел управляющий графа. Сам граф по слухам не вылазил из центра провинции города Крайвенска. Что ему было делать в своем захолустном Узелке, когда при дворе наместника Дальней провинции жизнь просто кипела, выплескиваясь многочисленными приемами и балами.

Кроме нежелательного соседства с бандитствующими баронами хлопот добавляли и бытовые проблемы. Крестьянам нужна домашняя утварь, инструмент и семенное зерно на озимые. Так что надо провести сбор и ехать на торги. И не забыть закупить зерна на хлеб, зиму тоже надо как-то перезимовать. Да скотины тоже прикупить не мешало бы, многое, что надо. Все сразу и не перечислить. Впрочем, это уже забота Карно и Брано. Они в местных реалиях лучше разбираются.

— Эй, малой! Атаман дома? — вот и Вьюн пожаловал. Только он по старой привычке называл Карно атаманом.

— Дома, дома. Заходи. — Ольт спрыгнул с невысокой крыши. Пропустить такой важный разговор? Да ни за что на свете.

Когда он зашел в полумрак землянки, Вьюн уже сидел на лавке напротив Карно. Ольт молча, чтобы не прерывать разговора, уселся в уголке. Истрил с утра ушла к вдовам. Сама — вдова, она быстро нашла с ними общий язык и им было, о чем поговорить. Поэтому двум мужчинам, которые только покосились в его сторону, никто не мешал. Они видно уже поздоровались, так как Карно сразу перешел к делу.

— Заметь, Вьюн, я не спрашиваю почему ты выбрал место для дома возле ворот. Наоборот — одобряю и предлагаю сделать еще лучше.

— Куда уже лучше. Я и так благодарен. Буду с краюшку жить-поживать, никому не мешать. Много ли одному надо?

— Ну-ну. Ты уж не прибедняйся. Ты еще мужичек хоть куда, вон одна из вдовушек наших мне уже все мозги выела: да кто такой, да откуда, да как зовут…

— Это кто же? — Вьюн был неподдельно удивлен. Еще больше были бы удивлены сами вдовы, так как тихого и незаметного лазутчика они честно говоря и не приметили. Но Ольт с утра уже успел обдумать комбинацию и нашептать Карно нужное.

— Да все, но одна особенно. И не упрашивай, не скажу. Ты же у нас житель лесной, за бабским подолом не охочий. А они — вдовы, за семьей, за хозяином скучают. Да ладно, что мы про баб, будто не о чем больше говорить. Я тебя что позвал-то. Подумай, если взять не один надел, а два и открыть там постоялый двор с трактиром? Правда одному, без помощи семьи, трудно будет, ну так наймешь помощников. Эй, Вьюн, спишь что ли?

— Ась? — мысли Вьюна витали где-то далеко и ему понадобилось какое-то время, чтобы вернуться к действительности. — Трактир, говоришь. Трактир — это хорошо. Только вот одна закавыка, нет у меня денежек, чтобы отстроить постоялый двор. Крильт давал только на спотыкач. Врать не буду, хорошо давал, но вот что-то скопить… — Вьюн развел руками.

— От тебя нужно пока только согласие. Деньги я найду. Дам и на стройку, и на обустройство, на утварь там всякую. Будешь должен. Как пойдет прибыль, будешь понемногу отдавать, а как окупишь мои затраты, так и вообще прибыль пополам. Ну как, согласен?

— Чего уж ломаться. Я тебя понял и согласен. Вот обсудим по мелочи и ударим по рукам.

— Мелочи вот, с Ольтом порешишь. И не смотри, что лет ему мало. Все, что он скажет, я заранее подтверждаю.

— Да понял уже. Все будет в порядке, атаман.

— Ну вот и ладно. Вы тут побеседуйте, а я пойду, посмотрю, что там этот прощелыга Брано навертел, пока меня нет.

И Карно вышел шумно топоча сапогами. Когда надо этот медведь мог ходить совершенно бесшумно, но иногда, будто специально, поднимал при ходьбе такой шум, что слышно было задолго до того, как появлялся он сам. Ольт подозревал, что таким образом он повышал свой авторитет и значимость. По мнению Карно, важный человек не мог ходить тихо, а только громко и шумно, чтобы любой мог сразу определить, вот шествует, именно шествует, очень важная особа. Впрочем, у всех есть свои слабости и уж никак не Ольт собирался быть им судьей.

Вьюн смотрел на него внимательным и немного настороженным взглядом. Что этот мальчишка ох как непрост, он понял давно и просто не знал, чего от него ждать. Вот и сейчас он начал разговор совсем не с того, что ожидалось.

— А вот скажи мне, Ханто Вьюн, помнишь ли ты, о чем мы говорили насчет Кведра?

— Помню. — опустив голову глухо ответил Вьюн. Но как бы быстро он не спрятал взгляд, Ольт успел заметить, как сверкнули ненавистью его глаза. Оставалось только надеяться, что это чувство направлено не на одного знакомого мальчишечку, а на некоего барона.

Интересный тут народ. Взять тех же Истрил, Карно, теперь вот — Вьюн. Удивляло, как быстро они могут менять свои чувства от полнейшего безразличия до яркой любви или ненависти. И ведь при этом не притворяются. То ли простодушие их так безмерно, то ли не просто не принято тут скрывать свои чувства. Уж если не интересно — так все по барабану, если любят, так вплоть до самопожертвования, а если ненавидят, то готовы грызть врага, не обращая внимания на собственную жизнь. Воспитанный совсем в других условиях, Ольт привык к другому поведению людей, к лицемерию и ханжеству, хитрости и угодливости. А просто честных и независтливых людей считали за лохов и неудачников. А может он в последнее время перед смертью был окружен только таким людьми, способными в любой момент на предательство ради более высокого положения или пачки денег? А не он ли сам окружил себя такими людьми? Мда, страшно далек он был от народа. Но уж в этой жизни такой ошибки он не допустит.

— Ну и как ты смотришь на то, чтобы прибить эту гадость? А то, что-то зажился он на этом свете. Сам знаешь, что он хотел со вторым сбором из деревни моей матушки сделать. А ведь это такие же крестьяне, как и те, что сейчас вокруг тебя. И они бы умерли от голода, если бы мы не помогли.

— Я виноват… — сдавленный голос донесся откуда-то из-под опущенных патл.

— Да что вы все: я виноват, я виноват… Виноват — так исправляй. Вот об этом думать надо. Как отомстить за то, что тебя за человека не считали, за то, что свой народ под мечи поставить заставили, да многое за что. Вот и этих крестьян, они тоже на днях свой сбор в город поведут, кто их защитит?

— Я готов. Хоть сейчас готов. — Вьюн наконец поднял голову.

— Вот на эту тему давай и поговорим. Что там Кведр делает? Крестьян не собирается трясти?

— К войне готовится. Ему сейчас не до крестьян. Но как только разберется со своей дружиной и с соседом, то крестьянам не поздоровится. Надо же затраты отбить.

— Вот. Поэтому в этой заварухе он не должен выжить. И вообще никто не должен выжить. Что бы некому было донести графу Стеодру. — на Вьюна из глаз мальчишки глянул старик. — И надо послать человека следить за бароном Бродром, чтобы как выйдет в поход, мы знали.

— Ну тот, самое малое еще неделю собираться будет. Ему тоже надо людей собрать. У него многие сейчас, как и погибший десяток, по деревням лютуют. А Кведру сейчас никуда, ему надо к обороне подготовиться. Так что пока у них вопрос не решится, оба будут сидеть тихо.

— Это хорошо. Тогда и мы успеем сбор провести. Нам тоже многое надо. И да, совсем забыл, надел себе еще один возьмешь, напротив своего с другой стороны ворот. Там будет гараж… в смысле платная конюшня и подсобное хозяйство. По самой деревне на лошадях Карно запрещает ездить, только пешком, а лошадей приезжим где-то оставить надо. И тебе лишняя медяка и, сам понимаешь, всех, кто верхом приехал знать будешь. Все, что увидишь или услышишь, будешь передавать только мне или Карно. Про клятву не забыл-то? И никому про этот разговор, понял ли? — как Ольт не старался подделаться под местного мальчишечку, но иногда забывался и у него прорывался властный тон, свойственный взрослому, умудренному опытом, мужчине. Что самое интересное, Вьюн принимал это как должное.

— Все понял. Может пойду уже? Хочу сговориться с кем-нибудь насчет телеги в город. Когда сбор поедет?

— Да иди, а то вдовы там заждались уже. Да и я пройдусь, пока Карно там Брано не убил. У него это быстро. А сбор пойдет по готовности. Так что не торопись, все запиши, что тебе может понабиться.

— Это — само собой.

 

Глава 13

Сбор был готов тронуться в путь на третий день и выехал с утра пораньше. Обоз получился немаленький. Восемь телег — это вам не шутки. Правда телеги были полупустые, загруженные в основном пушниной, но обратно ожидались с полной загрузкой. Так что Ольт даже опасался, что их не хватит. На передней телеге, весело покрикивая и вспоминая подзабытые крестьянские повадки, ехал Вьюн. Это сейчас он ехал барственно развелась на охапке сена. Обратную дорогу придется провести на своих двоих, идя рядом с лошадью, держа вожжи в руках и частенько подталкивая телегу собственным плечом. Не потянет маленькая худосочная крестьянская лошадка груженный воз вместе с возницей по лесным колдобинам и ухабам. Но в данный момент Вьюну было полное раздолье, и он хватал счастье полной рукой и делился им с симпатичной соседкой, грудастой и разбитной вдовушкой, кстати хозяйкой транспортного средства. Ольт с Карно верхами сопровождали телегу, которая нашлась в запасниках разбойников, и которой управляла Истрил. Собственно, у них не было никакого товарного интереса, все, что им было нужно они взяли трофеями у разбойников, даже пришлось раздавать излишек чашек и плошек, а ехали они из интереса и по своим делам, о которых крестьянам знать было необязательно. Ольту было интересно глянуть на местный рынок, да и познанию здешнего мира посещение городка, как минимум, не помешает. На остальных шести возах расселись Брано и еще шесть мужиков и мальчишек-подростков, которым общество доверило охрану, распродажу меха и закуп необходимых вещей.

Дорога была привычно скучной. Вокруг тянулся поднадоевший от каждодневного лицезрения лес. Разве что ожидание хоть какой-то перемены обстановки да раскаты задорного женского смеха, доносившиеся с передней телеги, немного оживляли настроение. Единственные, кому не было скучно — это конечно мальчишки. Они шныряли по придорожным кустам, вооруженные прихваченными с собой охотничьими луками, и набивали дичь на ужин и на продажу. Если вычистить потроха и напихать вовнутрь тушек крапивы, то они спокойно выдержат два с половиной дня дороги. И пусть в городе они будут стоить медяки — все какой-никакой прибыток.

Ольт тоже взял в руки лук, но не столько ради охоты, сколько для того, чтобы лишний раз потренироваться. Хотя он считал, что уже неплохо его освоил, но в стрельбе из лука ему до Вьюна или даже того же Карно было еще, как до луны пешком. Хорошо еще детский организм, не отягощенный другими навыками, учился легко и быстро, во всяком случае от деревенских мальчишек он не отставал.

Ночевали на поляне, видно служившей постоянным местом остановки и ночлега проезжающих. Ольт так решил потому что мужики, не сговариваясь дружно повернули коней в сторону от дороги, а на поляне нашлось старое кострище, огороженное обгоревшими камнями и застаревшие следы от былых стоянок. Крестьяне распрягли лошадок и повели на водопой к протекавшей рядом с поляной небольшой речке. Ужин состоял из запеченной на углях дичи и лепешек, который бабы напекли в дорогу из остатков муки, оставшейся от предыдущих запасов. На ночь Карно выставил дозорных, поставив в пару к опытным мужикам по подростку и обговорив их смену. Себе и Ольту оставил утреннюю стражу. Ночь прошла спокойно. Поднялись все с первыми лучами солнца и после короткого завтрака стали запрягать лошадей. Наступивший день был точной копией первого, разве что мальчишки умудрились добыть косулю, да еще проехали памятное для Истрил и Ольта место, где был ограблен крестьянский обоз разбойниками Крильта. Где-то, не так уж далеко, находилась и землянка Ольта в которой он провел больше года. При виде знакомой картины ему взгрустнулось, как там его росомахи, а Истрил приняла какой-то задумчивый вид. Что ей там вспомнилось, он не стал спрашивать, но брови ее вначале нахмурились, а затем вдруг ее лицо разгладилось и на губах ее появилась легкая улыбка.

Разделка тушки косули не заняла много времени, мужики управились чуть ли не на ходу, поэтому неожиданная добыча не очень нарушила график движения. Зато вечером было гуляш, приготовленный Истрил по рецепту Ольта, с травами и корешками и с гарниром из остатков крупы. Крестьяне собрали в дорогу все, что оставалось с прошлого года, в надежде, что закупят свежих товаров. Так и ехали, не торопясь и не отказывая себе в маленьких радостях. И к утру третьего дня, проехав совсем немного после небольшого подъема, вереница телег выехала на берег широкой реки. Таких больших водных просторов Ольт здесь еще не видел. Противоположный берег терялся в легком утреннем тумане, который окутывал только окрестности реки. В этом месте ширина реки достигала километра два, если не больше. Весь сбор как по команде остановился, как бы приветствуя великую реку.

— Кромка. — сказал стоявший рядом с Ольтом Карно и затем пояснил. — Река так называется. Когда-то давно здесь проходила граница Эдатрона.

Вообще-то Карно произнес это на местном языке, что означало что-то вроде края или окончания земли, но Ольт уже привычно в уме перевел слово на русский язык — получилась «кромка». Так ему все-таки легче запоминалось

Река текла широко и привольно по равнине, густо усаженной лесами, не делая крутых поворотов и изгибов. Крутые высокие сопки, заросшие дремучей тайгой, вырождались тут в более мелкие и пологие холмы, практически не мешающие плавному и величественному течению, а плавно изгибающие русло. Да и невозможно было бы как-нибудь хитро извернуться при такой массе воды. Это не горные речушки, скачущие по своим крутым каменистым ложам и следующие любому капризу попавшей на пути скалы.

Дорога ползла вдоль реки, то вплотную приближаясь к мелкой волне, то отступая от нее почти на километр, вихляя как мужик после посещения кабака. Видно, был какой-то резон у тех, кто ее пробивал, именно так провести путь. Пришлось и крестьянскому сбору послушно повилять, следуя всем ее хитрым вывертам. Но слава богу ничто в этом мире не является вечным и вот уже вдали показался город. Покатый берег позволял ему подходить почти к самой реке, на которой было расположено какое-то подобие порта. Во-всяком случае наблюдалось что-то вроде пристани и нескольких строений, похожих на склады, сколоченных из бревен. К деревянному причалу притулилось несколько лодчонок и одно судно, похожее на ладьи древних славян. Расстояние от воды до самого городка, который располагался в метрах триста от самой реки на небольшой покатой сопке, было усеяно сотнями две землянок. Они были разбросаны хаотично, как кому в голову взбрело, поэтому дорога от пристани до городка виляла, послушно обходя жилища моряков и рыбаков. Единственное, что наводило мысль хоть о каком-то порядке были те самые строения, похожие на склады, расположенные четким рядами почти у полуразрушенных земляных стен. Сразу за ними начинались ряды городского торга, заставленные торговыми лавками и десятком харчевен. И уже за ними располагался и сам Узелок, центр графства Стеодр.

По мнению Ольта это поселение являлось образцом унылости и заброшенности и не тянуло даже на городок районного значения, а скорее являлось ну очень большим селом, тысяч так на пять населения, но это, если смотреть по его масштабам. По местным же меркам это скопление землянок и небольшого количества настоящих деревянных изб, расположенный в центре, было достаточно большим, чтобы вполне потянуть на звание пусть и небольшого, но города со странным названием «Узелок». Правда Узелок этот производил впечатление, позабытого и заброшенного своими хозяевами и пустившим все дела на самотек. Древесно-земляные стены оплыли и уже не способны были хоть кого-то защитить. От частокола, когда-то венчавшего вал, остались только сгнившие пеньки, а кое где даже их не было. Скорее всего пошло на дрова. Впрочем, городок уже и нуждался в этих защитных сооружениях, так как постройки, вместе с возделанными полями, давно уже выплеснулись за бывшие крепостные валы и беспорядочно расползлись далеко за их пределами.

Жилища представляли из себя такие же полуземлянки, как и в деревнях, кроме центра. Там, хоть и немного, но все-таки стояли дома, похожие на деревянные избы и наблюдался хоть какой-то порядок и там же стоял замок местного властителя. Хотя, это строение если и тянуло на замок, то с большой натяжкой. Ольт даже затруднялся в том, как назвать это деревянное укрепление, все достоинство и величие которого заключалось в высоте, которой было аж два этажа. Причем, судя по внешнему виду, в нем давно уже никто не проживал в отличие от небольшой пристройки, прилепившейся сбоку от замка и двух длинных бараков, расположенных тут же.

Сам городок производил впечатление тишины и спокойствия. Вся его активная жизнь переместилась в прибрежную зону, где между городком и рекой было пространство, отданное рынку. Туда и нужно было крестьянскому обозу.

Брано, весь в лихорадочном возбуждении, подскочил к Карно.

— Господин староста, к городу подъезжаем. Хорошо бы направить туда людей, пусть место на базаре подыщут, да и со стоянкой бы определиться.

— Ну вот ты и езжай.

Брано сел на одну из верховых лошадей и рванул к городу. Сам же обоз как двигался неторопливым шагом, так и не думал ускориться. Это что же должно было случиться, чтобы погнать лошадь галопом, когда она запряжена в телегу. Нет среди деревенских таких дураков. Так что до рынка они добирались еще с добрый час.

На сам рынок их не пустили. Для таких как они, то есть для приезжих из окрестных деревень крестьян, было отведено специальное место, чтобы не засорять конскими яблоками территорию рынка. Бывший староста уже ждал их и повел сбор на это место, где уже стояло несколько крестьянских телег, немного поодаль от основного торжища. Ольт не мог не признать целесообразность такого решения — запах лошадиного пота и навоза никак не добавлял аппетита посетителям различных трактиров и харчевен, расположенных на территории базара. Обоз притулился с краю основной массы таких же телег с окрестных деревень. Неподалеку, из-за вони им распространяемой, расположился и скотский рынок.

Торопиться не стали, время впереди было много. В начале с крестьянской основательностью разбили лагерь, и пока одни обиходили скотину после дальней дороги и устраивались благоустройством, несколько мужиков отправились на торги, прицениться, посмотреть на ассортимент. На распродажу мехов и закуп нужных товаров Карно отвел седмицу. Неспешно распрягли лошадей, поставили телеги в ряд и принялись варить кашу. С дороги хорошо бы отдохнуть, да набраться сил перед предстоящей торговлей и хождением по рынку. Не успели толком расположиться, как к ним подошел высокий, не столько мощный, сколько хорошо упитанный, светло-русый северянин в кожаных доспехах и с мечом на боку в сопровождении еще двух таких же молодцов.

— Я десятник Труерд, сборщик податей на рынке. Кто такие, откуда, зачем прибыли. — было видно, что ему скучно и вопросы он задает чисто для проформы.

— Так неужто не видно, деревенские мы, торговать прибыли. А то зима на носу, все разуты-раздеты, хлебушко кончился, последнее подъели, а в том году неурожай был, а тут еще в деревне пожар случился, но немножко мехов уберегли… — залебезил Брано, а пальцы его уже проворно развязывали кожаный мешочек, который служил ему кошельком. Впрочем, такие же кошельки тут были у всех. Только у одних из простой грубой кожи, а у других из тонкой замши, украшенные красивой вышивкой. Статус. Стражники, услышав звон монет, оживились и так мало слушающие, вообще перестали обращать внимание на то что говорит Брано, а тот неся откровенную чушь, доставал из кошеля медные монетки. Их, еще в лесу, отсыпал ему Карно именно на такие нужды.

— Вот, господа стражники, примите на благо и процветание графства нашего и лично господина графа, да будут года его длинными… — продолжал ездить по ушам стражников Брано. А те уже и забыли о собственных вопросах и с жадностью наблюдали, как ловкие руки крестьянина отсчитывают монеты.

— Что-то мало ты даешь на процветание графа, надо добавить.

— Так нету больше. Надо еще и на хлеб детишкам оставить…

— Обойдутся твои детишки. Что мы тут даром что ли ноги бьем? Нам еще за должность отдариваться перед графом. — и десятник Труерд выхватил из рук Брано кожаный мешочек вместе с содержимым. Его спутники весело захохотали, одобрительно хлопая его по плечам.

— Господин десятник! Как же так? — хотя Брано готовился к такому исходу и был к нему готов, в его голосе прозвучала неподдельная обида.

Но стражники уже забыв про него, весело гогоча, пошли дальше, обсуждая ловкость десятника и растяпитость местных крестьян. Ольт смотрел им вслед. Еще в той, другой его жизни, как же он ненавидел этих хамоватых и наглых служителей закона, которые прикрываясь купленными по блату корочками, фактически издевались над простыми рядовыми предпринимателями. Больше их он ненавидел разве что так называемых слуг народа, всяких депутатов и должностных лиц, которые, прикрываясь пафосными речами, грабили народ. Уже потом, когда вопреки всем издевательским законам, а иногда частенько и попирая их, он поднялся над толпой неудачников, которые не выдержали и сломались под напором системы, то с неким садистским удовольствием строил сержантов, лейтенантов и даже полковников гонял за сигаретами, а двери к депутатам открывал пинком. К старости это как-то сгладилось и позабылось, он даже посмеивался, когда какой-нибудь лейтенант-гаишник или народный избранник, в стремлении хапнуть кусок побольше, не без его помощи ловился на этом и садился на скамью подсудимых. Правда и судьи были такими же и обычно все эти мошенники в мундирах и хороших заграничных костюмах обычно откупались и отделывались в большинстве своем условными сроками. Он знал, что уже через месяц они будут гулять на свободе или на какое-то время просто пересядут в другое кресло, но сам факт, что они хотя бы на время будут напуганы, грел душу. Со временем он просто перестал обращать на это внимание, с системой не поспоришь. А с переходом в другую жизнь вообще старался забыть о том, что было, потому что автоматом об этих… нехороших людях невольно вспоминалось о ватерклозетах, горячих ваннах с набором шампуней, о компьютерах и смартфонах, о туалетной бумаге в конце концов. То, чего ему так не хватало в этом мире.

Но сейчас оказалось, что это чувство ненависти к представителям власти никуда не ушло, а просто спало в нем до поры, до времени, и сейчас он прищуренными глазами смотрел вслед уходящим стражникам и старался запомнить их лица. И пусть вокруг другой мир и другое время, но люди со всеми их достоинствами и недостатками были такими же. И он не изменился, несмотря на другую внешность и окружающую его обстановку, и остался тем же Витольдом Красновым, тем самым ВАКом, умеющим анализировать и делать выводы. И если на Земле в начале своей карьеры ему приходилось мириться с беспределом продажных силовиков, то здесь ему ничто не мешало адекватно ответить. Ольт еще не знал, что он сделает, но точно знал, что не оставит это дело просто так.

— Думаешь о том же, что и я? — рядом стоял Карно и тоже тяжелым взглядом провожал уходящих стражников.

— Не знаю, о чем ты думаешь, но если о том, что эти сволочи заслуживают хороших шиздюлей, то да.

— Не знаю, что такое, эти твои шиздюли, но полностью с тобой согласен. Только стоит подумать, чтобы сделать это тихо, без шума.

— Это — само собой. Подумаем. Пойдем пока прогуляемся? Пока эта каша дойдет.

— Пошли, посмотрим, чем народ торгует.

Рынок оказался не очень большой. Основное пространство занимали приехавшие на торги телеги с лошадьми. Каков городишко, таков и базар. Торговые лавки тянулись от деревянной пристани к воротам городка в три ряда и не сказать, чтобы были сильно осаждаемы покупателями. Сами торговые места представляли из себя обыкновенные прилавки с пристроенными позади них подсобными помещениями, которые служили местом складирования товаров, а для кое кого и жилищем. Рыбный ряд, который был расположен у самой реки, был почти пустой, редкие покупатели прибирали то, что оставалось от утреннего улова. Участок посередине торгов, надо сказать самый большой по территории, занимали товары из леса и продукты сельского хозяйства и был самым оживленным. Покупатели, в основном это были представители лесных деревень, искали строго определенные вещи и редко, когда глазели по сторонам. По-другому вели себя городские жители, которые в основном облюбовали для себя лавки, расположенные у самых разрушенных стен городка. В основном это были мужчины, для которых выход на базар был скорее прогулкой, где можно встретить знакомых, пообщаться за кружкой пива, так сказать — на народ посмотреть и себя показать. Этакий клуб по интересам. Поэтому в основном народ сидел в десятке трактиров, расположенных там и сям, сплетничал обо всем что видел и наливался дрянным пивом и местной спотыкаловкой. Изредка перед прилавками останавливался слуга, вышедший купить какую-нибудь мелочь, или служанка, чтобы прикупить зелень или кусок мяса к обеду.

Ольт с Карно тоже прошлись по торговым рядам, ничего не покупая, но присматриваясь к ассортименту и ценам на товар, которые зависели от сезона. По мнению мальчишки, видевшего базары и барахолки многих стран мира Земли, убогий ассортимент и такие же цены. Единственное из того немногого, что стоило дорого — это соль, которую возили издалека, от самого моря, немногие изделия из железа и меха, заботливо сбереженные с прошлого сезона и сейчас, в преддверии зимы, поднявшиеся в цене. Ольт притормозил возле этих прилавков, но разнообразие предоставленных товаров было до того бедным, что долго возле них ему просто было нечего делать. Разочарованный небогатым выбором, забывшись, он почесал несуществующую щетину на подбородке.

— А кузница у нас в деревне есть? — спросил у Карно, который, как и всякий мужчина, за неимением запрещенного к продаже оружия, рассматривал выставленные на продажу ножи.

— Откуда? Это же прежде надо найти кузнеца. Хорошие мастера все наперечет и не каждый поедет в глухую деревушку, а если кто и поедет, то пьяница или безрукий какой, а плохие крестьянам не нужны. Хорошо, если в замке барона есть. Какой-никакой центр. Туда из всех деревень и ходят, если надобность появится.

Остальные лавки тоже не отличались большим разнообразием. В основном торговали сельскохозяйственной продукцией, да и то в основном товарами повседневного спроса: мука грубого помола, мясо, причем в большом количестве было мясо диких животных, свежая рыба, молоко и его производные, дары садов и огородов, лесные орехи, ягоды и грибы. Так называемые — «продукты одного дня». Купил, в течении трех-четырех дней употребил, что не смог съесть — выкинул. Не было солонины, копченостей, соленного сала, хотя свинину продавали, ни прочих продуктов, предназначенных для долгого хранения. Ольта это удивило, и он обратился за разъяснениями к Карно. Оказалось, что что-то из подобного товара здесь знали и умел готовить, но в преддверии зимы все старались запастись продуктами, которые могли долго храниться, и на торги выставляли только в случае острой необходимости и стоило это втридорога. Например, то же соленное сало, которое очень здесь ценилось во время долгой и возможно голодной зимы. Вот если бы они приехали на торги весной, когда на прилавки выбрасывалось все, что не подъели зимой, то тогда — да, многое можно было купить.

Большее разнообразие предоставили меха и шкуры, которые занимали целый ряд. Тут был весь ассортимент, который мог предоставить лес. Самые различные шкурки и шкуры, от мелких бурундучьих и беличьих до больших косматых медвежьих и лосиных. Различное зверье только начало одеваться в зимние наряды, поэтому на торгу были в основном шкуры прошлого года. Рядом стояли несколько лавок, торговавших одеждами из кожи. Еще целый ряд занимал разный домашний скарб: горшки и горшочки, бочки и бочонки, деревянные ложки и чашки, отрезы домотканого холста… В общем все то, без чего средневековая семья не смыслила свое существованье. Пройдя по рядам, поговорили с торговцами и наметив будущие покупки, вернулись к обозу.

Лошади были распряжены и каждой брошено по охапке сена из телег, сами телеги выставлены в ряд, каша была готова и ждала едоков. Так как все хлебали из одного котла, то ждали только Карно с Ольтом, чтобы приступить к еде. Отложить их пайку никто и не подумал, не принято было здесь такое, да и не брали с собой в поход лишнюю посуду. Это не в родной деревне, где каждому подавалась отдельная чашка. Это поход, где каждая миска — это лишняя тяжесть и место, которое вполне может быть занято какой-нибудь полезной мелочью. Вся кампания была в сборе и скоро все хлебали горячее варево, по очереди окуная в котел деревянные ложки.

После обеда не стали долго рассиживаться, а сразу разбежались по своим делам. Перед этим Карно всех собрал и распределил обязанности. Трое подростков остались на охране, двое мужиков на продаже мехов, а остальные разделились по двое-трое и разошлись по порученным делам. Сам новоявленный староста, как лицо, наделенное определенной ответственностью, с Ольтом и с Вьюном пошли знакомиться с местным барыгой, или менялой, как они тут назывались. Следует сказать, что менялами они прозывались не только за то, что меняли деньги, а скорее или даже вернее совсем не из-за обмена денег, а за то, что меняли товар на товар. Это были скорее купцы, которые могли за те же шкуры предложить изделия из железа, а за кусок домотканого полотна отмерить пару мер зерна. Этакий валютный обменный пункт в соединения с магазином самообслуживания, причем оплата могла произвестись не только монетами, но и натуральными продуктами. В эти тяжелые времена недостаток денежной массы народ восполнял своей смекалкой и товаром, а что и сколько стоило показывало сама жизнь. Так, что на рынке в основном все и занимались обменом, просто менялы делали это с большим размахом.

Лесовикам надо было посмотреть на человека Крильта и определить, насколько он договороспособен и стоит ли с ним вообще иметь дело. И хотя Ольт сам еще не определился со своими дальнейшими планами, но по старой привычке везде где можно заводил связи. Никогда не знаешь, что может пригодиться в следующий момент.

Каждый из новоявленных лесных торговцев тащил мешок с мехами. Обменный пункт находился возле бывшего оборонительного вала, на самой границе между городом и торгом и представлял из себя такую же лавку, как и на рынке. Разве что подсобное помещение было гораздо больше и капитальнее и представляло собой скорее небольшой склад, чем комнату для хранения различной мелочи. И до караулки, где находилась базарная стража, рядом и от глаз начальства далеко. Если не дай Единый случиться ограблению, то позвать на помощь — дело одного мгновения. Ольт не сомневался, что вся стража куплена с потрохами — миры-то разные, но людские пороки одинаковы везде. На это он и рассчитывал при встрече с барыгой и на этом строил предстоящий разговор, изначально считая, что честный бескорыстный человек на таком месте сидеть не будет. Хотя корысть тоже бывает разная. Посмотрел бы он на того человека, который захочет обмануть его самого.

Менялой оказался ничем непримечательный мужик средних лет. Чуть выше среднего роста, не полный и не худой, обыкновенное лицо, украшенное ранними морщинами от столь хлопотного бизнеса, которым приходилось заниматься, умные внимательные глаза и коротко постриженная борода, куда же без нее. Единственное, что хоть как-то отличало его от окружающих, это более богатая одежда, которая, кроме обычных рубахи и штанов из домотканого полотна вместо мехового кожушка была дополнена то ли кафтаном, то ли армяком, кое-где украшенного мехом, ну и присутствовало небольшое пузико, соответствующее возрасту, которое среди сухощавых поджарых эданцев смотрелось немного непривычно, но несомненно указывало на кое-какой достаток обладателя сего украшения. Положение обязывало, кто будет иметь дело с купцом, не имеющим явного доказательства своей профессии? А брюхо — это несомненное доказательство успешности его владельца. Чтобы подчеркнуть свой статус меняла даже подвязал свой кожаный пояс повыше, чтобы больше выпячивался не такой уж и большой животик. Чтобы любому сразу стало ясно, глядя на его фигуру: он не какой-то там вояка, он уважаемый торговец. Вместо привычного кожаного крестьянского колпака голова торговца была украшена головным убором из материи красного цвета с опушкой из дорогого соболя. Ольт не разбирался в местной одежде, но богатая вышивка серебряной нитью, и цепко прищуренные карие глазки, которые, в отличии от степенного поведения, так и бегали с одного посетителя на другого, ясно давали понять, что перед ними человек не простой.

Разговор, как и было оговорено заранее, начал Вьюн:

— Мир тебе, уважаемый Бенкас. Как поживет твоя семья, как жена и детки, не болеют ли?

— И тебе мир. Слава Единому, все живы здоровы. — кивнул головой меняла. — А как здоровье уважаемого Крильта? Что-то давно про вас слышно не было. Ничего у вас не случилось?

— Да нет, все хорошо. Вот человека прислал, это его правая рука. Зовут Карно. Он будет заниматься нашими делами на торжище. Если меня не будет, то можно через него дела вести. Он в курсе всего.

Вперед вышел Карно и прогудел:

— Здравствуй, купец. Не буду ходить вокруг да около, время нынче дорого. Есть немного товара. — все трое выложили на прилавок свои мешки. — Но это не все. Остальное после того, как примешь это.

Подразумевалось, что все зависит от поведения Бенкаса. Как товар примет, так и будут с ним и дальше разговаривать. Торговец это сразу понял и кивнул, принимая правила игры. Только укоризненно взглянул на Вьюна, мол столько времени вместе дела ведем, а доверия все нет. На что Вьюн извинительно пожал плечами и развел руки, он-то тут при чем? Если бы дело зависело только от него, то, о чем разговор, но не он сейчас главный, а новая метла метет куда захочет. Пересчитали шкурки, разобрали по сортам, оценили. Меняла явно занизил цену, но не на много, по-божески. Его можно было понять, берет оптом и все подряд, так что лесовикам не надо было днями стоять за прилавком, продавая шкурки по одной, хоть и подороже, но теряя время, да еще приплачивая базарной страже за каждый день торговли. Так что они с понятием отнеслись к торговой политике менялы. Ему тоже надо было заработать, так что условия, предложенные менялой, устроили обе стороны. Затем Бенкас из-под прилавка вытащил большой кошель с деньгами. Много меди и совсем немного серебра. Отсчитал сумму, в которую оценили меха. Вышло изрядно по весу, но не так уж и много по номиналу. Карно небрежно ссыпал всю эту медь в свой мешочек. Пришло время настоящего разговора.

— Нам тут немного повезло. Старый друг отдал должок. — начал Карно. — Но мелочи у него не было, так что рассчитался одним золотом. А зачем мне столько золота? Мне надо кое-что закупить, а платить золотом — это все равно, что на весь торг прокричать о том, что у меня оно есть. Вот я и хочу, чтобы такой добрый человек, как ты, уважаемый Бенкас, поменял мне все золотишко на медь и серебро.

— Без проблем, уважаемый Карно. Сколько желаешь обменять? — Бенкас был доволен. Взял хорошую партию мехов по дешевке и предстоит еще более выгодная валютная операция. Вид у него был самодовольным и покровительственным. — Могу прямо сейчас, не сходя с места поменять хоть пять золотых и даже с десяток золотых монет не будут мне в тягость.

— Ты меня не понял, уважаемый Бенкас. — вид у Карно был невозмутимый, а Ольт насмешливо фыркнул. — Мне нужно поменять немного больше.

— Больше?! — глаза Бекаса, до этого глядевшие с видом много повидавшего человека, впервые за всю встречу округлились. — Одиннадцать золотых? Пятнадцать? Неужели двадцать золотых?!

— Тридцать золотых «быков». Мне нужно поменять тридцать золотых «быков». Пока. А там посмотрим.

Наверно меняла должен был удержать на лице невозмутимость, долгая торговля таким специфическим товаром, как деньги накладывала свой отпечаток и держать лицо было непременным атрибутом его деятельности, но названная сумма даже у такого прожженного пройдохи вызвала какое-то подобие ступора. Еще бы, если за одну серебряную монету давали сто медных, а один золотой стоил сто серебряных. А за тридцать? Это сколько же меди надо. Его руки сами потянулись к примитивному абаку, на что мальчишка из леса, на которого меняла и не обратил сразу внимания, с самым невозмутимым видом заметил.

— Не стоит, почтенный Бенкас. Это будет тридцать раз по сто серебряных монет или по три тысячи медных монет за каждые сто серебряных. С учетом того, что у нас быки, а не короны и твоих комиссионных, одной двадцатой части, как я слышал от знающих людей, ты должен нам за тридцать золотых выдать две тысячи семьсот семь с половиной серебряных монет или двести семьдесят тысяч семьсот пятьдесят медных. Это, если считать по номиналу. Все зависит от того, какими монетами ты будешь с нами рассчитываться. Хотя я считаю, что будет справедливым немного убавить твои комиссионные за большой опт, но это решает Карно. — Ольт мысленно сказал спасибо Истрил, которая оказалась достаточно грамотной, что обучить его местному счету. Собственно, ничего трудного здесь не было, главное — это было выучить названия числительных, а сами расчеты были для Ольта, когда-то считавшего процентами от сотен миллионов, проще простого.

Карно с каменно-невозмутимым лицом, как будто перед ним каждый день считают сотнями и тысячами, кивнул головой.

— Не будем убавлять комиссионные, пусть человек немного заработает. — что для такого богатея, каким он хотел представиться перед торговцем, какой-то десяток серебряных монет в ту или другую сторону. Тьфу — плюнуть и растереть. — Но это с учетом того, что в следующий раз ты учтешь наше к тебе отношение.

Еще помня о своем достоинстве торговца, Бенкас не схватился за голову, но все-таки, уже плюнув на остальное, потянул из-под прилавка абак и стал лихорадочно перекидывать костяшки. Бешенные деньги! И как этот лесной дикареныш так быстро считает? И ведь — точно, так и получается. У местных крестьян хорошо, если в кошельке находилась одна, редко две, серебрушки, остальное обычно набиралось медью. Это кого же надо ограбить, чтобы заиметь такие деньги? Впрочем, его дело маленькое и не ему совать свой нос туда, куда и лиса не полезет. Что-то этот одноглазый говорил, что у них еще есть, так что наглеть не надо. Да и опасно, если судить по этой роже. Но Единый — свидетель, тридцать золотых! Во всем городке мало кто видел одновременно такую сумму золотом. Бенкас выглянул из-за прилавка, посмотрел вдоль рядов вправо и влево и не заметил ничего подозрительно.

— Хорошие у вас друзья. Тридцать золотых! Что же вы там стоите, как будто и незнакомые совсем. Проходите сюда в лавку, проходите присаживайтесь. Может пива?

— Можно. Но потом. В начале дело. Можешь поменять, или нам еще куда обратиться?

— Отчего же не поменять, можно и нужно. Только таких денег в лавке я не держу. Сами понимаете. Придется подождать, пока сюда принесу, а еще лучше — домой сходить. Там сразу и рассчитаемся. И это… хорошо бы сначала проверить денежки-то. Нет-нет, я вам верю, но могут и вас обмануть, сами понимаете.

Ольт с усмешкой смотрел на засуетившегося менялу. Все его тайные мысли светились в его глазах и были прямо написаны на его лице, окончательно потерявшим свое выражение безразличия. И боязно ему, с большими деньгами обычно идут плечом к плечу и большие неприятности, и такой куш грех упускать, когда еще выпадет такая возможность. Тут еще и одноглазый разбойник намекнул на друзей. Это же страшно подумать, кого они грабанули. Меняла, в силу своей профессии знавший всех богатых людей в округе, по пальцам одной руки мог пересчитать всех гуляк и мотов, которые могли позволить себе такой размен. Ведь дураку понятно, что этот одноглазый разбойник, а кем он мог быть с такой рожей, меняет золотые не для того, что спрятать их подальше. Но это не его дела, тут надо аккуратно, что бы не обиделись и с крючка не сорвались. А вот то, что он будет денежки тратить, так у него на лбу написано и не мешало бы тут подсуетиться. У него ведь тоже есть товар, который можно и нужно продать. И тот же одноглазый намекнул, что это не последняя сделка. Так что, если даже не хватит денег, то придется подзанять. Нельзя упускать таких клиентов.

Лесные гости не отказались от приглашения и всей кампанией отправились к дому Бенкаса. Такие дела и правда лучше проворачивать где-нибудь в помещении, где посторонние не ходят. Жил делец в добротной избе, огороженной высоким крепким частоколом. Ольт наконец-то увидел настоящий дом, а не крестьянскую землянку. Добротные деревянные стены, оконные проемы, не очень большие, но все же похожие на настоящие окна, заложенные мутными непрозрачными осколками стекла в оплетке из свинца, настоящее крыльцо с нормальной дверью на железных петлях. Вдоль забора стояли крепкие добротные склады из толстых бревен, сразу было видно, что хозяин занимался не только обменом денег. Во дворе бегали три здоровых злых волкодавов, которых слуги криками и пинками загнали в сарай и подперли дверь колышком. Двор и сам дом Бенкаса внушал уважение и сразу показывал, что хозяин всего этого хозяйства — далеко не последний человек в городке.

— Прошу, гости дорогие. Проходите в дом. Вот присаживайтесь, сейчас хозяйка отвара принесет, а я как раз монетки пока проверю.

Карно понял намек хозяина дома и достал из-за пазухи кожаный кошелек, в котором глухо звякало золото. Вытащил наугад одну монету и кинул на стол.

— Все остальные такие же. Проверяй.

Тут зашла хозяйка, которая занесла отвар из лесных трав, который здесь заменял чай. На отдельной тарелке было поданы заедки к отвару: ягоды, орехи и соты с медом. Хозяин же, принеся из соседней комнаты кувшинчик с какой-то жидкостью и небольшие настольные весы, занялся проверкой золота. Пришлось достать и остальные монеты, что, впрочем, было на руку и лесным жителям. Все-таки деньги были от разбойников и не грех было их проверить. Все закончилось благополучно и Бенкас, опять сходив в соседнюю комнату, вывалил на стол целую кучу меди и серебра. Меняли деньги по весу, для чего использовали весы. Одна золотая монета весила примерно десять грамм, отсюда и плясали. Пришлось Ольту хорошо поработать. По уму ничего сложного, но физически отсыпать соответствующее количество серебряных и медных монеток оказался еще тот труд. Но ничего, справился, удивляя всех присутствующих быстротой и точностью расчетов в уме. Бенкас не мелочился, при такой крупной сделке он и так хорошо наварился, выиграв на комиссионных около ста сорока серебряных монет — очень хороший доход за день.

Наконец все было подсчитано и уложено в соответствующие кошельки, медь к меди, серебро к серебру. Мешочки с деньгами получились внушительными, особенно по весу, но слава Единому кому таскать их было. Довольный меняла хлопнул в ладоши и послал явившегося слугу за пивом в ближайший трактир. На стол был поставлен и кувшинчик с спотыкачом. Все денежные дела, как только кошельки были убраны со стола, прекратились и разговор пошел о делах повседневных. Ольту было все интересно, что творилось вокруг их деревеньки и вообще во всем известном мире. Меняла не лез в политику, но общую обстановку в Северном Союзе знал. По его словам, вялотекущая война с Империей Венту шла не прекращаясь, так как ни мира, ни перемирия никто не заключал. Да и с кем было говорить на эту тему, если Северный Союз, завоевав половину Эдатрона, сам пошел вразнос. Северяне, поначалу сильные в своем единстве, завоевав новые земли, расслабились. Вспомнились и начались свары, принесенные сюда еще с родных земель, а кто-то, недовольный разделом новых земель, затеял и новые. Остальные окопались каждый в своем уделе и растворились в бескрайних лесах Эды. Северные князья, получив завоеванные земли в управление, плюнули на Высший совет, и каждый извращался на своих землях как мог. Да и распределение земель многих не устроило, и передел продолжался до сих пор. Барончики, графья и даже князья и герцоги все делили и делили, и не могли остановиться. Страдали от этого беспредела в основном простые эданцы, но их слово было последнее. И все это на фоне непрекращающейся грызни с Империей Венту, вторым завоевателем, захватившим южные земли Эдатрона.

Рассказывая новости, Бенкас если и преувеличивал действительность, то не много. Как представитель одной из народностей, искони проживающих на территории Эдатрона, он тоже терпел гонения от новых властей. Итонцы испокон веков жили в Эдатроне и считались такими же эданцами, как и все остальные. Они даже внешне не отличались друг от друга. Разве что большее количество кучерявых голов да некоторые словечки в речи, присущие только им отличали их от эданцев, в большинстве своем имевшими прямые или чуть вьющиеся волосы, но это отличие было столь незначительно, что на него просто не обращали внимания. Итонец — это скорее было нарицательное имя, которым называли очень хитрых или умных людей, так как в основном они занимались торговлей и наукой, ну или тем, что здесь называлось наукой. Отличить иного итонца от эданца можно было только по имени. Чем-то они напоминали Ольту евреев с Земли, но только напоминали, ибо все они, включая и итонцев, считались сыновьями Эды и не представляли себя вне ее. Иной торговец или ученый мог с пеной у рта доказывать о своем итонском происхождении в споре с каким-нибудь местным бродягой, но с таким же рвением, находясь где-нибудь в других землях уже с такой же настойчивостью утверждал, что он чистокровный эданец. И как не странно, был бы совершенно прав. В Эдатроне проживало свыше десяти народностей, выходцев из племен, когда-то объединившихся в государство Эдатрон. И хотя национальное самосознание еще было в зачаточном состоянии и друг перед другом какие-нибудь представители того или иного племени спорили о величине, крепости и силе предков, то перед представителями внешнего мира они вставали одной стеной, название которой было — эданцы

Ольту понравилось, что, рассказывая про свою жизнь, Бенкас не жаловался, как плохо стало жить при новой власти, а просто констатировал факты. Информация в чистом виде, без эмоций и всяких выражений типа нравится-не нравится. Хотя конечно по тому, как он иногда вздыхал, было понятно, что — нет, не нравится. Что никак не влияло на его рассказ о том или ином случае, случившимся в жизни страны. Торговец был бесстрастен, как абак, на котором он считал цифры.

Наконец, сочтя, что все правила приличия соблюдены, гости, выпив весь отвар и съев все прикуски и обговорив будущие встречи, пошли на выход. Обратно шли молча, каждый обдумывая свои мысли. И если Вьюн думал о том, что надо не забыть купить то да се, а Карно о том, как распределить деньги, то Ольтовы задумки шли гораздо дальше. В свете многих новых открывшихся фактов, он размышлял о том, как жить дальше. Он-то надеялся устроить рай для себя лично в отдельно взятой деревне, но судя по рассказу Бенкаса, местная действительность навряд ли даст ему шанс устроить по его желанию. Во всяком случае, даже спрятавшись в глухой лесной деревушке, никуда ему не деться от проблем. Не даст местная аристократия. Да и вяло текущая война с Империей Венту могла предоставить те еще проблемы. Близкое дыхание войны ломало все его планы на светлое будущее. Он не сомневался, что война рано или поздно заденет и его. И что, спрашивается, делать?

Так и не придя к какому-нибудь решению, он и пришел к обозу, хмурый и злой. Здесь им и была выложена еще одна новость, отнюдь не поднявшая им настроения. Оказывается, приходил тот самый десятник, собиравший подати и содрал с них налог на торговлю. На возражения Брано, что они уже заплатили, он ответил, что-то был налог за место и указал тупому крестьянину то самое «место», отчего Брано лишился одного зуба и на пол-лица красовался здоровенный синяк. Обещал прийти и завтра, чтобы снять налог на прибыль. Карно, услышав это и посмотрев на кряхтевшего Брано, насупился и решительно пошел в сторону города. Вид у него при этом был такой, что попадись ему сейчас городской дружинник, сразу становилось понятно, что с ним станет. Пока он не натворил чего-нибудь непоправимого, Ольт его догнал и стал что-то нашептывать на ухо. Одноглазый атаман мрачно выслушал, постоял, о чем-то раздумывая, и развернулся обратно. Остаток дня прошел без происшествий. Распродали почти всю пушнину купцам из столицы, которые в преддверии зимы тоже спешили закупиться. Зимы здесь были не то, чтобы очень суровые, но длинные и меха поднимутся в цене. И пока лесовики, припертые к стенке закупом на зиму, распродают шкуры подешевле, надо было торопиться.

На ужин была похлебка из рыбы, наловленной и продававшейся местными тут же, благо река была рядом. Ольт получил чашку с огромным куском белорыбицы и немного впал в прострацию. На его памяти такой деликатес подавали в избранных ресторанах, нарезанным тонкими прозрачными ломтиками, по ценам опять же для избранных и уж конечно не таким порциями и никак не в ухе, предназначенной для простого неприхотливого ужина. Впрочем, он быстро вышел из ступора и взял пример с других крестьянских детей, которые, не задумываясь о тот что едят, запихивали в рот огромные ароматные куски и заедали обыкновенной чернушкой, крестьянским хлебом. Крестьянская жизнь — она такая, жри, что дают и не привередничай. Ольт и не привередничал. Может в его мире это и было деликатесом, но тут и сейчас это было пищей бедных, огромный кусманище то ли осетра, то ли белуги. Поужинали. Что в деревне, что в городе спать ложились с наступлением темноты. Поэтому немного поболтав о впечатлениях, которые произвел на них город, крестьяне утихли. Завтра с утра предстоял очень ответственный день — закуп продовольствия и товаров на зиму.

Подождав где-то до полуночи, Ольт тихо поднялся и толкнул Карно, который лежал рядом. Тот не спал и, поднявшись, так же тихо пошел будить Вьюна. Все, уморенные тяжелым днем, дрыхли без задних ног. Только Истрил подняла голову, она была в курсе всех дел Ольта, и увидев, как он прижимает палец ко рту, лишь кивнула. Она должна была успокоить людей, если вдруг кто-нибудь обнаружит отсутствие старосты. Вьюн, как посох, держал в руке свой длинный лук, который он прятал в телеге под сеном. Тетиву пока не натягивал, идти надо было к городу и неизвестно, кто мог по пути встретиться. Ольт одел под рубаху перевязь с ножами, сшитую ему матерью. Карно же спрятал в правую штанину длинные ножны с мечом. Пришлось правда хромать, так как нога не сгибалась, но он и так хромал от не до конца зажившей раны.

Стараясь никому не попадаться на глаза, что для лесных охотников было нетрудно, быстро дошли караульной избы, где несли службу стражники. Раньше тут проходила защитная стена, и караулка стояла у нее, охраняя ворота. Сейчас ворот не было, от стены остались лишь небольшие земляные валы и только караульное помещение еще стояло, как пережиток, оставшийся с когда-то славных времен и продолжало нести свою нелегкую службу, правда сменив свое амплуа, став пристанищем для базарных стражников. Первая злость у Ольта уже прошла, но кто сказал, что вторая будет мягче? Неизвестно, как там сложится его дальнейшая судьба, но сцепиться с местной властью придется однозначно. Так почему не начать сейчас, да еще за свои кровные. Хотя дело конечно же было не в деньгах, но терпеть подобные посягательства на его накопления, лично заработанные честным разбоем — этого он позволить не мог. Весь его жизненный опыт говорил, что такое спускать с рук нельзя. А то один раз позволишь безнаказанно ограбить себя и все, завтра же выстроится очередь из желающих пощипать карман бедного лесовика.

Не задумываясь над диспозицией, не те были времена и не те люди, они с Карно сразу пошли к дверям. Правда в начале осмотрелись и оставили Вьюна, который уже натянул на лук тетиву и держал наготове стрелу, присмотреть за окнами и окрестностями. Мало ли кого может принести на ночь глядя. Сперва в приоткрытую дверь проскользнул Ольт и сразу кинулся в сторону, давая дорогу двигавшему за ним Карно с обнаженным мечом в правой руке. Для того щель была маловата, и он, не очень заморачиваясь, просто открыл дверь настежь, спокойно вошел и плотно прикрыл ее за собой. Понятно, что их никто не ждал. В единственной комнате находились пятеро стражников, пьяные до изумления. Двое уже вырубились, не выдержав неравного сражения с зеленым змием, но трое еще держались. Причем один фактически сразу понял, что несет в себе неожиданный визит. То ли он был самый трезвый, то ли что привиделось спьяну, но он сразу ломанулся к окну, так как проход к двери был заблокирован вошедшими. Небольшое оконце было открыто от вечерней духоты и ставни лежали рядом, но это не помогло бегуну. Не успел он высунуться в оконный проем, как в лоб ему ударила стрела. Даже не вскрикнув, стражник завалился на спину. Остальные еще не поняли, что произошло, как в воздухе промелькнули метательные ножи и один стражник повалился на стол, а второй скорчился от двух ножей в плечах. В это время Карно спокойно и деловито прирезал двух спящих, которые даже не проснулись. Так и умерли, счастливые в своем пьяном угаре. Жалости к ним ни у Карно, ни у Ольта не было. Разбойник — он и есть разбойник, хоть в погонах, хоть без. А то, что одноглазый их зарезал как баранов, так каков противник, таковы и методы. Ольт подскочил к раненому им и первым делом вбил ему рот заранее приготовленный деревянный кляп. Карно же уже связывал его руки и закончив с этим делом приблизил к нему страшный, налитый кровью глаз.

— Что, Труерд, так вроде тебя зовут, помнишь нас?

Судя по всему, стражник помнил, не так уж часто встречаются такие одноглазые рожи, потому что глаза его, до этого слезившиеся и прищуренные от боли, широко открылись и он что-то отчаянно замычал.

— Смотри-ка, помнит. А я думал, мы все для тебя на одно лицо. Мало ли крестьян, которых ты ограбил. — удивлено протянул Ольт, вытаскивая и обтирая об его же одежду свои ножи, отчего Труерд болезненно выгнулся. — Так ты говорят завтра обещал прийти за налогом, уж и не помню за каким?

Стражник замотал головой и замычал еще сильней.

— Что, уже не надо? Ненасытный ты наш, когда же вы нажретесь?

— Да что ты с ним разговариваешь? — вмешался в разговор Карно. — Ты думаешь, он тебя понимает? Ни фига он не понимает. Просто жить хочет. Хочешь жить, сволочь?

Стражник утвердительно закивал головой.

— Вот видишь. Все они такие. Под крылышком графа или барона они — орлы, а как прижмет, так сразу начинают плакать, что их заставили, что они люди подневольные… Гады короче. Падальщики, а не воины. Эй, ты, деньги где? Скажешь, тогда я тебя не убью.

Стражник показал глазами на деревянные нары.

— Под ложем, что ли? Ага вот и они. Ну-ка, посмотрим почем ныне жизнь стражников ценится. О! Как дороги нынче стражники. А меди-то сколько! Много крестьян ободрал? Наверно от голода помираешь? Так на, жри! — и Карно, ухватив полную пригоршню медных монет, вытащил кляп и мгновенно впихнул в освободившийся рот рассыпающуюся медь. Видно несколько монет провалилось в пищевод, потому что Труерд беззвучно открывал рот, стараясь заглотнуть хоть немного воздуха, как рыба на берегу. Из широко открытого рта вываливались медные монетку, вперемешку с выбитыми зубами. Язык еле ворочался среди набитых до самой глотки монет. На мычание, издаваемое стражником в окошко заглянул Вьюн.

— Долго вы еще тут?

— Вьюн, все спокойно? Ну вот и хорошо. Добей эту падаль, а то я ему обещал, что не буду его убивать.

Вьюн запрыгнул прямо в низенькое окошко и подошел к задыхающемуся, с выпученными глазами, стражнику, вытащил нож и деловито, как делают поднадоевшую, но нужную работу, перерезал тому горло. Недвусмысленные звуки и поднявшаяся вонь, вкупе с пятном на штанах, свидетельствовали, что стражник, умирая, обделался. Карно, пряча за пазуху кошелек с отобранными деньгами, сплюнул:

— Даже перед смертью не удержался. Обгадил все, что можно. Собаке — собачья смерть. Быстро собрали здесь все свое и пошли отсюда.

Пока Вьюн вытаскивал из трупа свою стрелу, остальные проверили на следы обстановку, обыскали комнату и, найдя в тайнике под полом еще один маленький кошель с серебром, никем незамеченные ушли. Никто из них не сказал ни слова по поводу произошедшего. Молчком, как будто, так и положено, бывалые вояки Карно с Вьюном, у которых эти убийства были наверняка не первыми, спокойно приняли в свою среду мальчишку и как данность приняли его право на убийство себе подобных. Может здесь сыграло роль и то, против кого оно было направлено. Все-таки воины были уже не первой молодости и помнили еще всю ожесточенность той, хоть и оставшейся в прошлом, но видно не забытой войны и все они, мягко говоря, недолюбливали северян. Общее дело будто связало их незримыми нитями и поставило Ольта на одну ступень с ветеранами.

В обозе все спали, и никто не заметил их кратковременного отсутствия. Только Истрил, увидев их довольные рожи, улыбнулась. Ольт заснул с чувством глубокого удовлетворенья. Ну не любил он оборотней в погонах, и была эта ненависть чистой и незамутненной как детская слеза. Еще с тех пор, как открыл свой первый магазин и к нему нагрянул первые проверяющие, налоговый инспектор на пару с участковым. До смерти не любил. Но если в той жизни приходилось сдерживаться, то здесь ему ничто не мешало дать своим чувствам волю. Этакий немаленький бонус к шансу прожить еще одну жизнь. Главное — не спустить ее в унитаз раньше времени. Ему все больше и больше нравилась здешний мир.

Утром, как обычно, встали с восходом солнца. Народ не торопясь поплелся к кустам на реке умываться и по прочим надобностям. Все было тихо и спокойно, но уже к завтраку поползли слухи, один невероятнее другого. Говорили всякое, но сходились в одном: кто-то ночью ограбил базарных стражников. Расходились в количестве нападавших, кто-то утверждал, что была целая банда жестоких разбойников из леса, кто-то грешил на городских бандитов, которым вороватые стражники составляли конкуренцию. Но одно было неизменно: никто не пожалел об убиенных, и все только плевались и желали им не переродиться в посмертии. Видно крепко они допекли народ. На месте убийства копошились какие-то люди из графской челяди, но никаких последствий пока не было. Один раз только проскакала кавалькада во главе с высоким хмурым северянином, которая на некоторое время задержалась у сторожки. Но как появились, так и исчезли, оставив после себя только испуганные шепотки. Поэтому крестьянам не было до них никакого интереса. Поговорили и будет, своих хлопот полон рот. До обеда продали заезжим купцам остатки мехов, и после плотного перекуса всей толпой, кроме мальчишек-охранников, пошли на закуп товаров.

Главным лицом здесь несомненно был Брано, который нес в руках писаные на бересте списки заказчиков и товаров. Он важно подходил к очередной лавке и по списку соотносил, кто чего заказал. Затем выяснял у продавца наличие товара и имеющееся количество. И уже затем вступала в действие сама торговля. Брано бился за каждый медяк, то и дело делая вид, что уходит, бил шапкой о землю и кулаками себя в грудь, клянясь Единым, что его хотят обмануть, такого доверчивого и безобидного крестьянина из глуши. Не отставал от него и хозяин очередной лавки, с вечной песней о том, что на базаре все дорого и если сбросит цену, то и сам пойдет по миру с протянутой рукой. Это был целый ритуал, в котором с удовольствием и азартом участвовали и покупатель, и продавец и за этим спектаклем с наслаждением и интересом наблюдали базарные зеваки. Туговато было с развлечениями в средневековом городе. После долгих споров и клятв, наконец переходили непосредственно к закупу по ценам, которые были известны заранее, и спорщики, довольные прошедшим представлением, били по рукам. Брано делал отметку в своем списке, мужики таскала купленное к телегам, а важный староста переходил к следующему прилавку, где в предвкушении уже потирал руки очередной купец. Суматошный выдался денек и таких дней предстояло как минимум три, попробуй закупиться на всю деревеньку, а это самое меньшое — около двадцати семейств.

Ольт с Истрил и Карно отделились от общего шествия и решили прогуляться по торговым рядам. Тут Истрил и встретилась со своими односельчанами, которые уже закупились и теперь собирались домой. Ограбление сбора, при котором ранили вдову Арнольда, сильно подкосило достаток крестьян, ведь в том ограбленном обозе была и их телега со сбором со всей деревни. Сейчас их телеги были полупустыми. Набрали то, что смогли, однако на многое их не хватило. Они были рады видеть Истрил, порасспросили об ограблении их первого сбора, попечалились об убитых, порадовались, что сама Истрил осталась жива. Рассказали ей про ее воспитанницу, с которой все было хорошо, но видно было, что голова их забита совсем другими проблемами. Ведь закупленного зерна оказалось совсем мало, денег на большее не хватало, и деревня была обречена на полуголодное существование, а скоро еще и барон Кведр проведет сбор налогов. На их лицах лежала печать обреченности и готовности к самому худшему. Уезжать они собирались с утра, а сейчас увязывали на свои телеги то немногое, что удалось закупить. Впереди их ждала голодная зима и мысли их были только о том, как ее пережить. Так что прощание было не долгим и скомканным. Не до потерянной вдовы было крестьянам, нашлась — вот и хорошо. Тут мысли только о том, как бы их жены не остались вдовами. Единственное, что Истрил успела сказать на прощание, это то, чтобы односельчане предупредили Оленту о ее скором приезде.

Вечером карновские крестьяне не легли спать с заходом солнца, а разожгли большой костер. Возбуждение, которое охватило их в связи с закупом, не давало им покоя. Ведь сборы бывают только два раза в год, весной и осенью, и именно они определяют, как пойдет дальнейшая жизнь, как крестьяне проведут предстоящую зиму и весну. Поэтому сейчас обычно молчаливые мужики хвастались купленными вещами и озабоченно вспоминали, что еще нужно и не забыть бы прикупить того или этого. Ольт с матерью сидели поодаль у отдельного маленького костра и тихо беседовали об ее односельчанах. Их не касались общие заботы, гораздо важнее были другие проблемы. Мальчишка вздохнул, продолжая начатый разговор:

— Да, матушка, я все понимаю, но дать голодному рыбу или удочку — это разные вещи. Надо хорошо подумать, что сейчас важнее. Я предлагаю не торопиться. Они ведь не сегодня начнут умирать с голоду. Время еще есть. А мы как раз разберемся с Кведром и есть у меня еще одна задумка. Думаю, твоим односельчанам она понравится.

— Ольт, я знаю, что у тебя доброе сердце и ты не оставишь моих и твоих односельчан в беде. Мне просто жалко их, ты же видел их лица. Вот и хотелось помочь тут же. Но если ты говоришь… Я подожду. Я верю в тебя, сынок.

— Матушка, все будет хорошо. Не надо переживать. Если хочешь можешь езжать с ними, заодно повидаешь Оленту. А я подумаю и приеду попозже с готовым решением. Да и Карно не мешало бы наведаться в деревню за дочкой. А то думает я не вижу, как он копытом бьет, как про дочку услышал.

— Ну нет уж, что бы я еще раз бросила тебя одного! Все равно потом наведаемся. И Олента никуда не денется, соседи у нас хорошие, не дадут чему случиться. А Карно… Столько лет думать, что у него никого не осталось, а тут почти взрослая дочь. Забьешь тут копытом. Как еще сразу не помчался в Шестую.

— Дело у нас еще одно есть. Вот и терпит. Но как сделаем, думаю его уже ничем не удержишь.

— Дело-то не Кведром прозывается?

— Да, матушка, ничего от тебя не скроешь. Думается мне, что хватит ему кровушку людскую пить. Да и пора ответить за свои дела, ведь получается он через Крильта и на тебя посмел руку поднять. Ведь разбойники не только обоз разграбили и обозников поубивали, они еще и тебя ранили. Чтобы я делал, если бы они и тебя убили? Урою гада.

— Тише, Ольти, тише. И где только слов таких нахватался. Не говорят у нас так. Упустила я с твоим воспитанием. Набрался всякого, пока в лесу жил, вот и выскакивают у тебя словечки всякие. Чувствуется, что Архо Мед, дай Единый ему хорошего посмертия, был скорее воином, чем ученым. Твой отец хоть умел сдерживать свою горячность, а ты, хоть и весь в него, но ничему неученый. — Истрил пригорюнилась, по бабьи подперев щеку ладонью.

— Ничего, какие мои годы. Ты же у меня есть, научишь еще всему, что я упустил.

— Ох, Ольти, ну конечно же. И насчет Кведра… Я тоже с вами еду, не забудь.

Ольт только вздохнул. Забудешь тут, как же. Даже лучше не пробовать, не хотелось бы испытать на что способна его матушка, если пойти ей наперекор. Видно незаурядный мужчина был Арнольд, коли такая женщина, как Истрил его полюбила и уважала его память.

Утром Истрил с Карно, а за кампанию и Ольт, по предложению одноглазого пошли провожать материных односельчан. Уехали крестьяне чуть-чуть повеселевшими, обнадеженные атаманом, неожиданно подошедшим к крестьянам и обнадежившим, что ничего еще не потеряно и пусть обязательно дождутся их в гости. Лишь бы они проследили, чтобы с Олентой ничего не случилось и передали ей весточку, что тетушка Истрил жива и что нашелся ее отец. Крестьяне дружно пообещали присмотреть за девочкой в надежде на будущие дивиденды.

А затем начался очередной трудовой день, заполненный хождением по рядам прилавков и тасканием мешков с зерном и разной крестьянской утвари. Один раз им повезло, когда подъехал торговый обоз с юга. Они как раз привезли на продажу урожай зерна этого года и редкие здесь овощи и фрукты. Тут же на ходу Карно с Брано с ними сторговались и все пять телег с зерном были куплены вместе с транспортом, так сказать, не отходя от кассы. О хлебе уже можно было не беспокоиться, даже появились некие излишки. Но запас карман не тянет, а лишнее зерно всегда можно было продать по окрестным деревням. Довольные крестьяне, бренча кошельками с остатками деньгами, теперь ходили по базару только для того, чтобы потешить свое самолюбие и покупали все, чего не могли себе позволить себе в другое время. Когда еще, благодаря выданным им старостой золотым, мог выпасть такой случай, походить по рынку ни в чем себе не отказывая? Такого удачного сбора не помнили даже старожилы.

В этот вечер возле обозного костра было еще веселее, чем в предыдущий. Веселья добавил и бочонок пива, купленный Карно на собственные деньги и преподнесенный обществу в ознаменованье успешной торговли. Крестьяне хвастались друг перед другом купленными вещами и представляли, как будут радоваться их хозяйки. И никто не заметил, как в самый разгар веселья из темноты вынырнула какая-то фигура и не подходя к общему костру, сразу подошла к небольшому костерку в отдаленье, возле которого расположились Истрил с Ольтом. Тут же сидел довольный и разомлевший Карно, державший в руках огромный кувшин с пивом. Тихий свист, поданный определенным образом, привлек его внимание. Он встал и ушел в темноту. Вернулся обратно с подростком, оказавшимся из их деревни. Им оказался Серьга, сын Вельта Кандальника.

— Тут все свои. Рассказывай.

— Барон Бродр вчера утром выехал со своей дружиной. Завтра в полдень, если ничто не помешает, должен подъехать к замку Кведра. Жаго и мой отец сторожат на месте. — Серьга, несмотря на молодость, говорил, как и все таежные жители, короткими емкими фразами, стараясь при минимуме слов передать как можно больше информации. Выглядело это солидно и совсем не смешно. Ну да, мальчишки, выросшие в дебрях тайги, взрослели рано.

— Молодец. Иди пока к костру, отдохни, поешь и позови сюда Брано и Вьюна. И не говори там лишнего.

Мальчишка только фыркнул и ушел, а через некоторое время к костерку подошли Брано с Вьюном.

— Брано, я должен отъехать по делам. Со мной уйдут Вьюн и Истрил с Ольтом. Ты еще три дня торгуешь, потом собираешься в обратную дорогу. Отъедешь на полдня пути и станешь на стоянку у реки, возле поворота к нашей деревне. Там два дня ждите нас. Если не придем, езжайте сами. Мы вас по пути нагоним. Все понял?

— Чего уж непонятного, три дня еще торгуем. На четвертый с утра выезжаем. На той стоянке, у реки, ждем еще два дня. Если не появитесь там, едем дальше домой. Только вы уж появитесь. Больно богатый сбор получился. Уже пол города знает, как бы лихие люди не позарились на добро.

— Как позарятся, так и получат в грызло. — не утерпел Ольт со своими пятью копейками. — Ты сам начеку будь, зубами не щелкай и намекни всем посторонним, что у тебя зубы имеются. Как отъедете подальше, сразу людям оружие раздай. И не ссы, все будет пучком. — Наткнувшись на оторопелый взгляд Брано, чертыхнулся про себя, вот же блин, опять из него пацан полез.

Карно хохотнул, а Истрил, тая улыбку, укоризненно посмотрела на сына. Брано растеряно почесал затылок:

— Оно конечно… Не ссы… Тогда да… Конечно, пучком…

— Ну тогда все. — усмехнулся Карно. — Брано, ты к обозу, а ты Вьюн готовься. Как Серьга передохнет, так сразу и выдвинемся.

 

Глава 14

Ольт лежал в кустах, из которых, как на ладони был виден замок барона Кведра, и размышлял о том, что какая-то сумбурная у него жизнь пошла в последнее время. Больше года он жил себе тихо и спокойно и в ус, пока еще не выросший, не дул. А тут, что ни день, то драчка. Живых душ уже упокоил столько, что за всю прошлую жизнь не набивал. Еще и односельчане Истрил свои проблемы стараются навесить. Если бы не мать, то плюнул бы… Все-таки люди — довольно хлопотные создания. Всегда найдут проблему на свою пятую точку. Еще в той жизни ему так надоели эти «дай», «прошу» и «мне бы…», что он отгородился от людей многочисленными секретарями, приемными и прослыл нелюдимым человеконенавистником. А как было не прослыть. Сам выбив себе место под солнцем, он считал, что просто давать людям деньги — это значит плодить нахлебников и халявщиков. Поэтому каждому просящему он подыскивал работу по силам. Как они были благодарны! В те времена найти работу, за которую еще и вовремя платили, это было почти чудом. А потом проходило какое-то время и все они, все поголовно оказывались или ворами, или алкашами, не считая просто бездельников. И крали ни где-то у кого-то, а у него же, причем тащили все подряд, начиная от миски с ложкой и кончая сварочным аппаратом и запчастями к станкам. Тащили все, что не было прибито гвоздями. Такая своеобразная благодарность. И когда их ловили на горячем, так искренне обижались… Воры — это же мрачные дегенеративные личности, исколотые с ног до головы и недавно откинувшиеся с зоны. А они честные трудяги, позаимствовавшие какую-то железяку у жадного кровопийцы-хозяина. А если не крал и не пил, то оказывался таким работником, что еле шевелился. С тех пор он зарекся помогать людям, а если и давал кому-то работу по просьбе знакомых, то сразу же навешивал заботу о нем на кого-нибудь другого. Отбили в нем охоту верить в бескорыстную честную работу.

Но сейчас, не мог себе не признаться, ему нравилась не только теперешняя жизнь, но и люди в ней не вызывали былого отвращения. Да и сами люди были совсем другие, более честные и открытые в своих чувствах, будь то любовь или ненависть. Здесь все было ясно, вот враг, а вот друг и никто не пытается нарядиться в другие одежды и спрятать за льстивыми и обманчивыми речами свою сущность. И самое главное здесь нет закона, защищающего такого «говоруна» от людского гнева. Сказал гадость или обманул народ скользким языком, будь добр, отвечай на поединке. А то могут и без поединка ткнуть ножиком в кустиках или в темном переулке, а то и стрелами утыкать, как кактус иголками. Конечно и тут всякое случалось, встречались демагоги и любители проехаться на халяву, но это больше были безобидные болтуны и народ, еще не доросший до суда с купленными адвокатами и извращенными на пользу тугого кармана законами, сам быстро и решительно разбирался с попавшимися нарушителями общественного порядка, и такие любители быстро выводились на чистую воду.

Даже аристократы тут не скрываясь поднялись благодаря свой наглости и силе и поддерживали такое положение дел только усилиями собственной дружины. И их даже боялись и уважали за жестокость и смелость. А чуть что не так, так меч — вот он и попробуй сказать, что-нибудь против. И никто совершенно не вибрируют по этому поводу. Впрочем, Ольту было наплевать на всю местную аристократию скопом и на каждого по отдельности. Он-то вырос в другой стране, где все эти князья и герцоги остались только в истории, и у него не было никакого комплекса неполноценности по отношению к ним. Так что Ольта пока все устраивало, ну а то, что сейчас беготни много, так у него, как у волка: не побегаешь — не покушаешь. Вот решит все проблемы и заживет тихо и спокойно.

Тихий двойной свист нарушил плавное течение мыслей. Ольт посмотрел на крепостицу Кведра, на дорогу — все благостно и спокойно. Чего спрашивается Серьга свистел. Ага, так это он показывает, что пора обедать. Ну чтож, война войной, а обед по расписанию, вон и в замке народ выстраивается в очередь на кухню.

Кстати, сам замок совсем не соответствовал представлениям Ольта о средневековой архитектуре. Никаких тебе донжонов, высоких каменных стен с зубцами и угловых башен. Неглубокий ров, низкий земляной вал с частоколом из бревен в рост человека — вот и все внешние укрепления. Внутри, до половины ушедшие в землю, деревянные срубы, немногим отличающиеся от таких же изб в деревнях. Только господский дом возвышался над окружавшими его постройками на целых полтора этажа. Ольт даже растерялся, не зная, как назвать это укрепление. Замок? Слишком громко для этих строений. Крепость? Тем более. Может — крепостца? Ничего другого в голову не приходило. Разве что — острог, как Ольт себе представлял укрепления казаков времен покорения Сибири. Перевод местного слова имел слишком широкое понятие и означал и земляное укрепление, и военный лагерь, и жилище, и еще что-то небольшое, военного назначения. Видно крепостное строительство здесь еще не получило должного развития. После бесплотных попыток однозначно перевести местное словечко, он, недолго думая, обозвал укрепление замком. Барон есть, дружина есть, пусть и замок будет.

Только одна достопримечательность привлекала его внимание — это сторожевая башня, или скорее вышка, которая примостилась возле ворот и служила не столько для защиты, сколько для того, что заранее оповещать жителей крепостцы о приближающихся гостях. Сейчас на ней находился очередной караульный, который с тоской смотрел не на дорогу, а на своих товарищей, выстроившихся в какое-то подобие очереди у котла с похлебкой. Его очередь наступит потом, после смены и он уже предчувствовал, что его сослуживцы оставят ему только пару кусков хлеба, которым так удобно будет обтирать стенки пустого котла. Но его проблемы мало волновали Ольта, который уже отползал задом с облюбованной позиции. Его-то ждала законная пайка, за распределением которых следил строгий, но справедливый Карно. Тем более в их временном лагере находилась Истрил и уж кто-кто, а она не оставит сыночка родного без куска хлеба. С большущим куском мяса.

В потайном овражке, хорошо укрытом кустами, вокруг бездымного костра, который умели разводить все лесовики, сидела вся их теплая кампания: Карно, Истрил, Вьюн, и Жаго с Вельтом. Серьга, уже поевший, находился в дозоре. Все уже насытились и попивали отвар. В котелке оставалась только порция Ольта. Он взял кусок хлеба, лежащего на чистой тряпице, и принял из рук Истрил котелок с горячей похлебкой. Молча ел и слушал Карно с мужиками.

— Что-то Бродр запаздывает. Уже должен быть.

— Появится, куда денется, господин староста. Наверно сохатый или кабанюка какой по пути попался. Грех — такую добычу упускать. Вот наверно и отвлеклись. Так что если не в обед, то к вечеру точно будут.

— Хорошо бы, а то Брано нас заждется. Вьюн, ты помнишь, что делать?

— Да сколько можно, атаман? Что здесь неясного? Дождусь, когда Бродр перед воротами встанет да стрельну в него, чтобы с Кведром не договорились. Потом пускай Кведр перед сынком Брода отвечает за его папашу.

— Ты случайно этого сынка не задень, а то вся дружина без головы разбежится. А они должны пойти на штурм. Жаго, ты точно посчитал их?

— Да, конечно. Четыре десятка и еще трое, а также десяток у соседа выпросил. Так что мало Кведру не будет.

— Вельт, к Кведру подкрепление не подходило?

— Нет, господин староста. Как было три десятка, так и осталось. Он, бандюга такой, его даже соседи бароны недолюбливают. Всех уже достал.

— Значит, больше пяти десятков против трех. — задумчиво проговорил Карно. — Должны победить. А если что, ты Вьюн им поможешь. Тайно, конечно. Пускай потом гадают. И кстати, ты уверен, что другого подземного хода нет?

— Да кто же его выроет-то, другой? И этот-то от старых времен чудом сохранился, еще с времен короля Мальта остался. Если бы Кведр у прежнего хозяина не выпытал, перед тем, как его грохнуть, то и он бы не узнал. Они, северяне, на такие хитрости не гожи. И этот лаз для них как подарок Единого. Пойдут они через него, больше никак.

— Хорошо, тогда ждем.

Ольт доел похлебку, аккуратно хлебной корочкой подтер стенки котелка, отправил ее в рот и удовлетворено вздохнул. Вот не был никогда рабом желудка, а тут прямо почувствовал вкус к еде. Наверно сказывается влияние Истрил, ее готовка была бесподобна. После такого обеда хотелось вздремнуть, но еле слышный двойной, похожий на птичью трель, свист не дал этого сделать, вздернув лесных жителей на ноги.

— Вьюн, помни, главное — не дай им договориться. И не забудь про стрелы Мальта. Остальные за мной.

Вьюн молча, но с видом оскорбленного достоинства, держа в руке свой лук с уже натянутой тетивой, бесшумно скрылся в кустах. Ему предстояла самая сложная задача — пробраться и укрыться возле ворот, что бы не у кого не оставалось сомнений, когда в Бродра прилетит стрела, от кого она была выпущена. Потом еще и незаметно скрыться. Остальные же пока залегли рядом с Серьгой.

Обзор был отличный. Хорошо были видны и дорога, ведущая к воротам и сами ворота, которые сейчас спешно закрывались. Там видно тоже заметили приближение небольшой, в пять человек, кавалькады и отряда бойцов, сверкавших металлическими бляхами на доспехах и наконечниками копий. Не доезжая до ворот метров двести, отряд, повинуясь взмаху руки переднего всадника, остановился. Послышались звуки каких-то команд и строй воинов рассыпался бесформенной массой. Кто-то присел, отдыхая после долгой дороги, кто-то встал на обочине дороги, щедро поливая придорожные кустики, а кто-то просто собрался в кучки, что-то обсуждая. Всадники тоже собрались в кучу, о чем-то споря, а затем от них отделилось двое и неторопливым шагом поехали в сторону крепостицы. Там тоже народ зашевелился, на стены полезли немногочисленные защитники, а в приоткрытые ворота вышел Кведр собственной персоной. Парламентеры приближались неспешным шагом. Видно было, что и на стенах, и перед частоколом бойцы просто ожидали результатов рутинных переговоров. Может и драки не будет. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет, и дело, как не раз бывало в сварах между баронами, обойдется выкупом. Впереди с важным видом ехал здоровенный мужик в кольчуге и в шлеме, похожем на котелок и с железной маской на месте лица, из-под края которой выбивалась рыжая борода. Рядом с ним, чуть приотстав, держался то ли оруженосец, то ли знаменосец, так как в руках у него было полотнище с нарисованной на нем какой-то непонятной зверушкой. Не доезжая до ворот шагов пятьдесят, всадники остановились, и здоровяк на свою беду снял шлем. Наверно с этой личиной на голове трудно было говорить, а то, что он хотел произнести речь — это было, несомненно. Заросшая рыжим волосом, на затылке заплетенным в косичку, голова открыла рот, куда тут же впорхнула стрела. Через секунду вторая влетела в глаз. Рыжий здоровяк, даже не пикнув, еще не поняв, что уже умер, стал медленно клониться к загривку лошади. Все замерло в зыбком равновесии, пока до присутствующих доходило то, что произошло. Воины на стенах и перед ними недоумевающе смотрели, как предводитель пришедших, все убыстряясь, валится с лошади, а затем в царящей вокруг тишине, нарушаемой только птичьим щебетом, с оглушающим грохотом и лязгом встретился с землей. Как будто железное корыто бросили на утоптанную площадку. Этот звук и послужил сигналом, по которому очнулись обе противоборствующие группировки. С двух сторон завопили, заголосили, зарычали… Короче возмущения, выраженного в голосовом эквиваленте, было ну очень много. Невиданное дело — убить переговорщика, да еще можно сказать между своими, даже в это время, славящееся отсутствием хоть какого-нибудь внятного закона, было деянием вне всякого разумения.

Пришлые воины во главе с каким-то «железным дровосеком», закованным в кожу и металл с головы до ног бросились на штурм ворот. Защитники, ругаясь на своего господина, на придурка, выпустившего роковую стрелу, и на нападавших кинулись на защиту. У них были большие сомнения, что судьи, в лице пришедших бойцов, примут во внимание смягчающие обстоятельства, в том, что дружинники Кведра не видели, не знали и даже не подозревали о готовящемся убийстве. В любом случае им хотелось жить, и они здраво рассудили, что все извинения подождут, а сейчас надо было банально выжить. Время разговоров прошло, так и не успев начаться.

Драка у ворот вышла знатная. С десяток нападавших огромными, грубо сделанными топорами стали рубить ворота. Остальные криками и немногочисленными стрелами их поддерживали. Обороняющиеся камнями и такими же немногочисленными выстрелами из лука им оппонировали. Ни те, ни другие не были сильны в стрельбе. Северяне, что с них взять. После десяти минут интенсивной рубки, человек десять жертв стрельбы из луков с той и другой стороны, ворота пали и две толпы с лязгом и криками схлестнулись в том, чем были сильны воины севера, а именно в рукопашной схватке. Еще не меньше тридцати трупов с той и другой стороны остались у разбитых в щепы створок. Затем выяснение отношений переместилось во внутрь укреплений. Никакой сражения стенка на стенку уже не было. Весь бой разбился на индивидуальные схватки. Никто ни о каких переговорах уже и не думал. Мертвецы положили между двумя противоборствующими сторонами тот аргумент, через который уже нельзя было переступить, чтобы перейти к миру. Карно со товарищи, внимательно наблюдавшие за сражением с пригорка, не упускали ни мгновения из развернувшейся перед ними картины.

— Пора. — Вьюн, видно недаром получивший такое имя и уже змеей выскользнувший из-под стены, пока враги были в ступоре от убийства Бродра, тоже был тут. — Пора, атаман. Вон Кведр уже в дом забежал.

— Побежали. И пригибайтесь, пригибайтесь, Единый вас побери.

На месте наблюдателем остался только Серьга. Остальные, старательно прячась за кустами, побежали за Карно. Впрочем, даже если бы они бежали в полный рост, вряд ли кто обратил на них внимания. Все были заняты в качестве непосредственных участников в той драме, которая собственно уже подходила к концу и им было не до того, кто там бегает мимо замка. Поэтому, после небольшой пробежки, вся пятерка незамеченной собралась возле какого-то подобия лисьей норы, которая разве что самую малость была пошире. Как раз, чтобы мог проползти взрослый человек.

Ждать долго не пришлось. Это и неудивительно — от крепостного частокола до норы, выходящей на поляне среди зарослей каких-то кустов, было метров сто пятьдесят. Первым вылез какой-то дядя, судя по простым кожаным доспехам с железными наклепками — то ли дружинник, то ли телохранитель, с мешком в руках. Из-за широких плеч, делавших его неповоротливым в тесноте подземного лаза, он с трудом вылез из дыры, из которой сначала вытолкнул свой мешок. Весь перепачканный землей, воин еле шевелился, видно нелегко дался ему путь по узкому и тесному лазу, и он не столько сам выполз, сколько его просто выпихнули с той стороны. Ничего не видя и не слыша, тяжело дыша, он лежал у входа и жадно хватал широко открытым ртом воздух. Он еще лежал, не в силах подняться и стараясь хоть немного отдышаться, как из норы полез господин в шикарной кольчуге, лет сорока, светловолосый, с широкой русой бородой, которая сейчас была перепачкана землей. Барон Кведр, а кто же еще, тоже не стал подниматься на ноги и, немного отползя в сторону, перевернулся на спину, тоже шумно и тяжело дыша. Видно проползти больше ста метров под землей — это, мягко говоря, непривычно и нелегко. За ним из норы выполз на четвереньках подросток немногим старше Ольта. Этот тоже не стал оригинальничать и разлегся на земле по примеру старших товарищей. Так они все трое и лежали, когда тихий спокойный голос, заставил их поднять головы.

— Барон Кведр, если не ошибаюсь?

Как ни странно, но спрашивал мальчишка лет десяти-одиннадцати, а за его спиной четыре суровых мужика нацелили на беглецов боевые луки. Чуть поодаль стояла с отсутствующим видом какая-то женщина. Ну да, кто же поверит, что она тут совсем не при чем. Не бывает в таких ситуациях лишних людей. Впрочем, сейчас Кведру было не до нее. Он с трудом перевернулся, встал на четвереньки и прохрипел:

— Я не убивал Бродра и не знаю, откуда взялась эта проклятая стрела. Передайте сыну барона, что я готов заплатить виру.

— Так мы не от сына Бродра, мы от Крильта.

— От Крильта? Крильта… Что надо этому предателю? — Кведр растерялся. — А, Вьюн! Так вы пришли добить меня? — было видно, что он усиленно соображает и по выражению лица можно было отследить, как его мысли выстраиваются в какую-то логическую цепочку. — Вы? Меня? Барона Кведра? Какие-то крестьяне… Выкидыши Единого…

— Жаго, Вельт, заткните ему рот. А то слишком громко кричит. А ты кто, такой молчаливый?

Двое попутчиков Кведра стояли на четвереньках, не осмеливаясь подняться на ноги.

— Я? Так это… Ключник я… Барона Кведра ключник

— А еще главный мытарь барона. Это его руками Кведр и грабил крестьян. Сколько на нем душ… — проговорила до этого безучастная Истрил. — Это он у нас последнее выгреб и из-за него Арнольт в лес пошел.

— Арнольт? — прохрипел Кведр, которому лесовики заломили руки и пригнули лицом к земле. — Это тот бунтовщик, которого я зарубил? Ха, крепкий был мужик, троих моих с одним только кинжалом заломал и все равно подох, и вы все подохнете…

Он захрипел, так как Вельт перехватил ему горло веревочной петлей. Истрил, яростная словно фурия подскочила к барону. В глазах ее горела такая ненависть, что он замолк, глядя в пылающие глаза.

— Что ты знаешь об Арнольте? — прошипела барону в лицо мать Ольта и сделала знак Вельту, чтобы тот ослабил петлю.

— По приказу графа… Графа Стеодра… От Совета старейшин… Всех бунтовщиков, настоящих и будущих, убить. Даже, если нет фактов, а только подозрения. — просипел полузадушенный Кведр. — Об этом Арнольте давно слухи ходили, что он бунт готовит. Да если бы и не готовил… Никому не нужны рядом сильные люди. Крильт по моему приказу под именем бунтовщиков и вызвал Арнольта на встречу, а там я с дружиной…

Это были его последние слова. Истрил выхватила свой нож и одним махом перерезала ему горло. Ольт тут же махнул рукой и указал на оставшихся двух пленников. Юный барончик даже не понял, что к чему, как в нем оказались две стрелы. Ключник же успел вскочить и даже развернуться, но не смог сделать и шага, когда в его спину вонзились еще две посланницы смерти.

— За что? — затухающим голосом еще успел прошептать он.

— За все хорошее. — мрачно ответил Ольт и указал на труп подростка. — А это, наверно сынок Кведра?

— Он самый. — ответил Вьюн. — Такое же дерьмо, как и папаша. Любил он попинать мужиков, пока отец долги выбивал.

— Ну вот и отпинался. Что, Вьюн, жалеешь, что не сам Кведра прикончил?

— Истрил была в своем праве. Главное, что с падалью покончено. А на мой век еще баронов хватит.

— Ну вот и хорошо. — взял власть в свои руки Карно. — Так, здесь все прибрали, обобрали. Трупы спрятать — никто не должен знать, что барон Кведр убит. Пусть сынок Бродра думает, что он жив, ждет мести и трясется за свою жизнь. А ты, Вьюн, давай быстро за Серьгой и приведи наших лошадей.

Перед уходом еще раз кинули взгляд на крепостцу. Там полыхал пожар. Видно воины Бродра во главе с его сыном не удовлетворили свою жажду мести убийством всех воинов Кведра и им показалось мало того, что вообще никто из слуг и домочадцев не ушел живым из крепостцы и они подожгли дома. То ли выплескивали остатки злости, то ли обычай здесь такой был — не оставлять от противника ничего, способного возродиться для мести. Глядя на то делает дружина Бродра, Ольт представлял, что творилось в Эдатроне пятнадцать лет назад. И судя по всему, может и в более мелких масштабах, где тайно, а где и явно, но творится и сейчас. И хорошо, если это будет замок феодала, но скорее всего это будет какая-нибудь неизвестная деревушка где-нибудь в дебрях тайги. Да, здесь следовало хорошо подумать, как же выживать в таких условиях дальше? Чувствовалось, что местные баранчики и графья не то, что жить в свое удовольствие, а даже простое существование одного отдельно взятого лесного мальчишки сделают проблемой. Тем более, что думать теперь нужно не только о себе.

На обратной дороге, когда отъехали достаточно далеко от пылающего замка, остановились на отдых. Вьюн по дороге подстрелил несколько фазанов, а Истрил собрала каких-то травок, так что обед был по обыкновению великолепен. Недавно происшедшая сценка со взятием замка и даже какое-то личное участие, пусть и с кровопусканием, совсем не испортило лесовикам аппетита. Что говорить про мужчин, если даже Истрил не мучилась никакими угрызениями совести, как будто зарезать человека для нее было делом привычным, и она каждый день перед обедом развлекается убийством очередного аристократа. А может так оно и было, не стоило забывать про то, через какую войну они все прошли и наверняка навидались всякого. Самое интересное, что и Ольт уже выкинул из головы память о происшедшем и чувствовал себя в такой кампании вполне комфортно.

После сытной и вкусной обжираловки принялись разбирать трофеи. Сказать, что Кведр был беден, это значит не просто преуменьшить, это значит нагло соврать. В мешке, который тащил ключник, оказалось золотой и серебряной утвари на сумму в несколько раз превышающей всю стоимость погибшего замка вместе со стенами. Всяких разномастных кубков, подносов и кувшинов из золота и серебра оказалось столько, что приходилось только удивляться, как казначей Кведра все это тащил. То-то он еле вылез из подземного хода. И это не считая того, что находилось при самом Кведре и его сынке. Два достаточно тяжеленьких мешочка с золотыми монетами, причем не с какими-то «быками», а с вполне полновесными неистертыми «коронами», по пятнадцать штук в каждом кошельке, целое богатство для местных, и серебряная мелочь в поясах в какой-то мере возместили путником неудобства их путешествия.

По две золотых монеты получили Вьюн, Жаго и Вельт, один золотой честно заработал Серьга. Он так радовался этой монете, которую он увидел впервые в жизни, что без конца ею любовался и всем говорил сколько он всего накупит матери и сестренке, что Ольту стало неудобно. Ведь все остальное золото загреб в свой кошелек Карно. Впрочем, остальные путники приняли это как должное. Если все довольны, то не Ольту идти против общества, но он все-таки прошептал что-то на ухо старосте и тот, немного подумав, решил не задерживаться и ехать дальше, чтобы успеть еще раз посетить в город. Время у них было, поэтому почему бы не сделать людям приятное, если есть возможность.

Так что на следующий день четыре всадника, оставив каторжников в лесу, чтобы не пугать население Узелка клеймами ни их лбах, опять въезжали на базар. Жаго с Вельтом, вручив им каждый по золотому и длиннющий список заказов остались ждать их в лесу. Еще бы, гулять с каторжными клеймами по городскому базару — не самая лучшая идея.

Весь день, с перерывом на обед, прошел в беготне по рынку в грандиозном шопинге, даже пришлось купить еще одну лошадь с телегой, управлять которой пришлось Истрил. Заодно Карно, раз уж выпал такой случай, заскочил к Бенкасу и обменял еще десяток золотых на серебро и медь. Тот обрадовался неожиданным гостям и тут же предложил купить по дешевке товар, скопившийся у него на складах. Так как золотые Карно все равно разменивал для закупа необходимых вещей, то обе стороны устроило такое предложение. И деньги менять не надо. А расходы предстояли немаленькие, если им, по плану Ольта, придется помогать деревне матери. Впрочем, почему «если придется»? Фактически вопрос был уже решен, осталось только определиться с объемом помощи, но здесь Карно полностью положился на мать с сыном и даже не сомневался, что все у них получится.

Так что к обозу, загрузившись по самое не могу, в основном опять зерном, выехали только поздним вечером, когда на небосклоне начали зажигаться звезды. Истрил удобно устроилась на ворохе тюков и мешков и телегой управлял придавленный неожиданным счастьем Серьга. Больше половины груза составляло то, что было закуплено им. Свою лошадь, тоже навьюченную мешками, набитыми материей и одеждой, он привязал сзади воза. По пути к ним присоединились и Жаго с Вельтом, которые обрадовались покупкам не меньше Серьги. В другое время суток доехали бы до стоянки обоза часов за шесть, но ночь ввела свои правила, и их следовало соблюдать. Ночная тайга — это не то место, где можно расслабиться. Поэтому ехали до самого утра, осторожно и бережно, пустив впереди Вьюна для выбора дороги. Так с опаской и добрались до стоянки, где обосновался обоз односельчан. Крестьяне как раз проснулись и встретили запоздалых или ранних, это как посмотреть, путников с радостью и облегчением.

— Еще бы им не радоваться, — желчно подумал вымотанный торгами и ночной дорогой Ольт. — Небось еще семь человек бойцов, а дорога через лес все-таки не самое спокойное место. Хоть Крильта с его бандой уже нет, но мало ли кого может вынести на большую дорогу. Времена вокруг неспокойные. Если при таком большом и богатым обозе охраны мало, то какие-нибудь залетные могли и рискнуть, проверить, так сказать, на вшивость. На если вокруг телег будет вооруженная многочисленная охрана, то не нападут, один Карно с настоящим мечом на боку чего стоил. А воинов здесь уважали. Если человек носил меч, то это был не просто человек с оружием. Это означало, что человек специально тренировался и готовился к бою. С таким связываться лесным разбойникам, которые обычно были простыми деревенскими мужиками, как бы не вышло себе дороже. Вот крестьяне и повеселели.

Впрочем, Ольт понимал, что это в нем говорит усталость и раздражение от тяжелого пути. Может крестьяне и радовались, что их стало больше, но это шло фоном к той настоящей радости и благодарности, которые они испытывали при виде людей, фактически спасших деревню от зимнего голода. Выразилось это в том, что им тут же предложили на завтрак лучшие куски и, как не были забиты добром повозки, как-то умялись и освободили места, чтобы они могли вздремнуть.

Ольт не стал завтракать, а сразу завалился в телегу к матери, которая хоть и была заполнена покупками, но много ли места надо не самому толстому мальчишке. Все-таки, хоть он и был тренирован, но детский организм сказывался. Гонять его еще и гонять, поэтому вырубился сразу и спал он до тех пор, пока, ближе к вечеру, обоз не остановился на обедо-ужин. Так уж здесь было принято: ехать почти весь световой день и только с наступлением сумерек вставать на ночлег. Проснулся выспавшимся с совсем другими чувствами и с удовольствием наблюдал, как дружно деревенские, до сих пор довольные удачным сбором, уже привычно готовят общую трапезу.

Из разговоров с крестьянами Ольт знал, что обычно обратная дорога была печальна и молчалива. Деревенские мужики хмурили лбы, рассчитывая, как бы растянуть закупленные припасы до лета, а кое-кто с отчаянием думал, что растягивай-не растягивай, все равно даже до весны не хватит и придется зимой искать где-то приработок, и каждый рассчитывал свои шансы на то, чтобы без потерь дожить до следующего урожая. Зато в этот раз дорога была сплошным праздником, и крестьяне каждый день благодарили Единого и нового старосту, что у них появилась надежда не просто дожить до весны, а довольно сытно протянуть и до нового урожая. Молодежь весело собирала хворост и готовила костер, мужики ушли на охоту, а две женщины, Истрил и веселая вдовушка по имени Кэтрейл готовили общий стол.

Примерно через полчаса охотники притащили молодого кабана, которого тут же и разделали. Тут уже Ольт не выдержал и вызвался приготовить мясо по способу, которому его научил один знакомый медведь. Все посмеялись, мужики уже в общих чертах знали его историю, но никто, искоса посматривая на Истрил, не лез в душу. Жаго с Вельтом под руководством Ольта нарубили мясо крупными кусками, слегка отбили деревянными колотушками, и он сам замариновал его на спотыкаче, не пожалев специй — даром что ли он их покупал на базаре. Кстати, крестьяне никаких специй, кроме соли, не покупали совсем, считая непомерно дорогой барской причудой. Как говорится — не до жиру… Разве что потребляли некоторые лесные травки, но и то необязательно. Пока мясо мариновалось Ольт вместе с мальчишками притащил из своей телеги железные прутки, которые купил на базаре, по мнению крестьян, непонятно зачем. Кузнеца в деревне нет и будет ли — неизвестно. И кто будет заниматься железом — непонятно. Но никто не лез с вопросами, покупал-то на свои деньги. Затем мальчишки за полчаса натаскали и выложили прямо на земле специально подобранные камни в виде вытянутого в длину прямоугольника. Внутри него развели жаркий костер. Когда он почти прогорел и пространство внутри камней оказалось полным горящих углей, Ольт выложил сверху железные прутья в виде решетки, притушил огонь, побрызгав на него водичкой, и начал выкладывать на них замаринованное мясо. Оно сразу стало румяниться, затрещал стекавший с него в угли жир и по поляне поплыл божественный аромат барбекю.

Ольт, словно волшебник, священнодействовал над решеткой, деревянной палочкой передвигая и переворачивая куски, стараясь, чтобы мясо пропекалось равномерно и не подгорало, а к нему, глотая слюни, уже выстроилась голодная и жадная до мяса толпа с тарелками, плошками и просто деревянными дощечками в руках. Ну что можно сказать про правильно приготовленное барбекю? Про него не надо говорить, его надо кушать. Вечерком, после целого дня голодовки, заполненного тяжелой выматывающей дорогой, положить огромный, истекающий соком кусок еще дымящегося мяса на такой же большой ломоть свежего хлеба и кусать, рвать зубами сочную податливую плоть, приправляя глотком свежего лесного воздуха, и чувствуя, как по подбородку стекает горячий жир — что может быть лучше? А если еще опрокинуть чарочку-другую хорошего спотыкача… Впрочем, молодежи не наливали, но они и так чувствовали себя превосходно, о чем свидетельствовали опустевшие со скоростью летящей стрелы тарелки и блестевшие неутоленным голодом глаза, с ожиданием смотрящие на решетку, где запекалась вторая партия мяса. Нельзя сказать, что местные были незнакомы с мясом на углях, но отбивать, мариновать его, да еще при этом используя дорогущие специи… Такие приемы готовки им были неизвестны. Обычно охотники, не очень заморачиваясь, просто насаживали куски свежатины на палки и незатейливо совали их в огонь, порой даже не посолив. Такое мясо получалось обгоревшим снаружи и сырым внутри, но непритязательные лесовики не жаловались. Горячее сырым не бывает.

— Уф, ну спасибо, Ольт. — Карно, евший удивительно мало для такого большого тела, но сегодня побивший все свои рекорды, кое-как проглотил последний кусочек. — Потешил мое пузо. — И похлопал себя по мускулистому прессу.

Все согласно зашумели. Только Истрил лишь улыбнулась, аккуратно отрезая своим ножом небольшие кусочки от того здоровенного ломтя, который Ольт подал ей первой.

Потом была ночь и с утра до самого вечера опять была дорога, спокойная и неторопливая. Перекусили прямо на ходу остатками барбекю. Первая радость от удачного сбора уже схлынула, оставив после себя только мечтательные взгляды и предвкушающие улыбки. Кое-кто даже задремал в телегах, несмотря на тряску ухабистой лесной дороги. Только неутомимые мальчишки шныряли по зарослям вдоль дороги. Про разведку никто не забывал. Заодно на них была возложена задача набить дичи на ужин. С этим они справились превосходно. Добычи было столько, что часть ее оставили на потом. Женщины, прямо по дороге, ощипали и распотрошили птиц и подготовили тушки к вечеру.

А вечером был плов из дичи с настоящим рисом, который здесь называли южным зерном, и подавали на стол только богатым людям. Этот злак был редкостью, в этих краях его знали плохо и не умели толком готовить. Только очень зажиточные дворяне могли позволить себе сыпануть немного риса в похлебку или приготовить из него жиденькую кашу, а уж гарнир из риса — это было неслыханной роскошью. Впрочем, местные не знали и что такое гарнир. На торгах Ольту повезло наткнуться на последний и единственный мешок с рисом и купить его за бешеную цену в десять серебрушек. И это он еще дешево взял, потому что купец явно южного вида обрадовался оптовому покупателю. Видно и самому уже надоело стоять и продавать плошками дорогой для этих мест товар, а зима уже была близко.

Большой котел, литров на сто, купил Вьюн для будущего трактира. Он-то и натолкнул Ольта на мысль о плове. Он знал, как и умел готовить плов именно в больших котлах, а не в маленьких кухонных казанках, когда хозяйка готовит только для семьи. Приготовить плов для семьи — дело не хитрое, но готовить в большом котле… Для этого нужен был мастер. В таких больших котлах его друзья-узбеки, в бытность его хозяином и председателем фермерского хозяйства в Узбекистане, готовили только по значительным событиям, для чего специально вызывали мастера по приготовлению плова. Витольд Андреевич частенько сидел с такими мастерами возле котла, степенно попивая зеленый чай и беседуя на различные темы, заодно без всякой задней мысли наблюдая за увлекательным процессом приготовления этого блюда. При его железной памяти и желании вкусно покушать — это блюдо просто не могло не войти в его кулинарную книгу. Так что умение готовить настоящий узбекский плов было неким бонусом, который он получил неожиданно для себя, просто благодаря привычке отслеживать ситуацию вокруг себя.

Плов у него получился замечательный и произвел ожидаемый фурор. Крестьяне не просто поедали невиданное блюдо, но и благодаря дороговизне риса, чувствовали себя крутыми нуворишами, которым доступно такое, что никогда не видать остальным людишкам. А уж когда Ольт показал, как надо есть плов руками, то восторгу их казалось вообще не было предела. Мальчишка радовался за них и как это не странно — за себя. К нему опять возвращалось давно позабытое чувство — просто доставлять людям радость. А если еще учесть, что это были односельчане, то приятнее вдвойне. Тем более для него это не составило труда. Разве что замучился резать морковку, но хорошо — здесь помогли женщины, которые заинтересовались невиданным блюдом. Кстати морковь здесь была желтого цвета, но на вкус ничем не отличалась от земной. Впрочем, насколько он помнил, то в Ташкенте плов тоже делали с желтой морковкой. Он еще помнил, как удивился, когда в первый раз ее увидел. До этого он и не знал о существовании овоща с таким странным цветом. Так что Ольт сильно не переживал, хотя плов получился непривычно бледноватым, на ташкентский манер. Но местные-то этого не знали, ели непривычное блюда и нахваливали. Короче, обратная дорога запомнилась крестьянам, как сплошной праздник чревоугодия и долго еще потом участники знаменательного похода вспоминали о нем, мечтательно прищуривая глаза и поглаживая свои животы.

А на третий день показались долгожданные новостройки Карновки, так крестьяне окрестили свою новую деревню, в честь своего старосты. Вроде и отсутствовали недолго, всего-то около десяти дней, а было такое ощущение, что их здесь не было целую вечность. Карно с Брано, поприветствовав односельчан, сразу заперлись в атаманской землянке что-то подсчитывать. Народ в это время, сгрудившись возле возов, терпеливо ждал. Где-то часа через два счетоводы вышли к толпе с ворохом бересты в руках Сначала Карно зачитал сколько и по какой цене взято зерна, и кто и сколько за него должен. Обычно исходили из числа едоков, но, если кто-то имел лишние деньги, тот мог взять и больше. Но сейчас, пока шла стройка и дома с кладовыми еще не были построены, с раздачей решили подождать, тем более, что зерна взяли с большим запасом и пока складировали его на деревянном помосте. Затем Карно стал медленно зачитывать имена глав семейств, и кто чего закзал. Брано подводил смущенного хозяина к телегам, а там веселые Жаго с Вельтом с шутками-прибаутками показывали новоявленному хозяину купленное по его заказу, а то и выдавали на руки по мелочи. Пока дома не были построены крестьяне просто сверяли по списку в руках бывшего старосты, а ныне заместителя, все, что они заказывали и что было куплено. После этого Брано зачитывал стоимость товара и выдавал остаток денег от золотого.

Когда народ воочию видел, заказанный товар, слышал о его стоимости, сколько затрачено и сколько осталось, то он невольно проникался доверием к власти. Все делалось принародно и в открытую. Организовать так выдачу заказанных вещей и денег посоветовал Ольт. Пиар-кампания удалась на сто процентов. Народ стоял не столько радостный, сколько ошарашенный таким изобилием. Оцепеневший мозг отказывался воспринимать подобное богатство, как что-то материальное, да еще принадлежащее им. Одно дело мечтательно заказывать какие-то вещи, в глубине души сами себе не веря, но по народной привычке надеясь, что вот вдруг…, что вот сейчас… А совсем другое дело видеть вещи, которые некоторым семьям были доступны после нескольких лет работы, перед собой и который даже можно было пощупать, погладить, да и просто видеть. До крестьянских голов никак не доходило, что они теперь, конечно по меркам окружающих их деревень, просто невообразимо богаты. Понадобилось целых три дня непрерывных празднеств и обжираловки, для чего на следующий день охотники притащили из леса туши кабана и молодого оленя, чтобы оценить и свыкнуться с этой мыслью. Целых три дня придирчивого осмотра купленных вещей, три дня хвастовства ими и осознание того, что они теперь являются хозяевами всего этого добра и до них наконец дошло, что они получили в результате переселения. Авторитет Карно вознесся до небес.

Но все хорошее рано или поздно кончается, как и пиво, которое Брано привез для празднования удачного сбора, и народ вышел на работу. Люди, столь удачно простимулированные материально, трудились с воодушевлением и с полной отдачей сил. Не на дядю работали ведь, на себя. Две бригады трудились лесорубами, одна строила дома. Причем пахали как проклятые все, от мала до велика. Ольт только дивился трудовому энтузиазму местных. Вообще отношение к жизни, и труду в частности, сильно отличалось от того, к чему он привык. С трех-четырех лет дети уже участвовали в сборе ягод и грибов. С восьми-десяти лет они уже помогали старшим братьям и отцам, участвуя в пахоте земли, уходе за скотиной и в охоте, вначале в качестве загонщиков, а с десяти годков и как стрелки. А в пятнадцать лет они считались уже вполне взрослыми мужчинами и женщинами, способными на брак. И нередко бывало, что, когда погибал хозяин на войне или на охоте, во главе семьи становился этакий мужичок пятнадцати лет. И никого это не удивляло и не являлось чем-то таким, вокруг чего стоит водить хороводы. Суровая таежная жизнь порождала и таких же суровых людей, молчаливых, ценящих слово и верность. Поэтому никто особо и не интересовался ольтовой жизнью, чего он честно сказать побаивался при вхождении в новую жизнь. Ну смекалист, ну умеет кое-что, так и жизнь у парня была посуровее многих, о чем знала уже вся деревня. Некоторые деревенские бабы даже жалели его, но их жалость никогда не опускалась до того чувства, с которым относятся к бездомным осиротевшим котятам. Какой-никакой, но хоть и маленький, но — мужчина. Ну или — мужчинка.

Так что работа в деревне крутилась и уже были видны остовы будущих домов. Появилось время и у Истрил с Карно, чтобы решить свои семейные и прочие дела. Поэтому как-то поутру пятерка всадников выехала из деревни. Пятерка, потому что как же такие дела — и без Ольта? Ну и охрану пришлось взять, неразлучных Жаго и Вельта. Все равно прииск стоял и Ольт с Карно решили его пока не трогать. Сначала следует завершить все дела со строительством, а денег пока хватало. Уже того, что они взяли с Крильта, хватило бы что бы год кормить целое герцогство. А ведь было еще и то, что досталось им после смерти Кведра. Так что прииск пока законсервировали, оставив его до лучших времен.

До родной деревни Истрил от Карновки было всего лишь полтора дня пути верхом, поэтому на следующий день, как раз к полудню, они уже подъезжали к околице. На единственной улице стояла гнетущая тишина. Даже собаки, казалось чувствуя настроение людей, попрятались и не отсвечивали. Тем более, что верхом приезжали в основном баронские дружинники и местные кабысдохи уже знали, на кого можно лаять, а от кого можно получить и копьем в бок. Ожидание беды и горя прямо-таки ощутимым давящим грузом нависло над приземистыми нищенскими землянками. Путники проехали через всю деревню, притихшую и подсматривающую за приезжими подслеповатыми, затянутыми бычьими пузырями, окошками и выехали на противоположный конец селения. Никто им так и не встретился, и, если бы не редкий курившийся дымок из труб, можно было подумать, что вся деревенька вымерла, хотя незримое опасливое внимание прямо-таки ощущалось всей сущностью приезжих. Так и проехали, никого не увидев, ни с кем не поздоровавшись, до самой окраины.

Здесь, самой последней в ряду, стояла большая, но покосившаяся от времени и нехватки мужских рук, ушедшая наполовину в землю, изба. Истрил, а за нею Ольт, тут же вошли в нее, открыв незапертую скрипучую дверь. Жаго с Вельтом вполголоса о чем-то совещаясь, тут же стали расседлывать лошадей, а Карно приостановился перед входом, не решаясь войти, стараясь унять вдруг бурно забившееся сердце. Столь долго ожидаемая им встреча одновременно радовала и пугала сразу. Как-то пройдет его встреча с дочерью, узнает ли его и примет ли как отца? Невозможно было уже оттягивать предстоящий момент и Карно, как пловец, ныряющий в холодную воду, бесповоротно и решительно шагнул в дверной проем. Стоявшая у старого, но еще крепкого стола худенькая девчушка лет десяти прижала руки к груди и внимательно и настороженно смотрела на вошедших. И не удивительно, стоявший в избе полумрак скрадывал черты и не давал толком рассмотреть лица.

— Ну, как ты здесь одна, доченька? — заботливый женский голос как ножом разрезал напряженную обстановку.

— Тетушка? Тетушка! — и девчонка, заливаясь слезами, бросилась на шею Истрил. — Тетушка, я так скучала, а тебя все нет и нет. Охотники сказали, что весь сбор разбойники порезали… Я все равно ждала, ждала… Тетушка…

Наверно девчушка многое хотела сказать, но слова потерялись в той буре чувств, которую она испытывала. Плач сотрясал детское тельце, но в нем уже слышались нотки облегчения и зарождающейся радости. Ольт уже заметил, что местные жители были скупы на проявления чувств и даже маленькие дети были сдержаны в их проявлении. Суровая лесная жизнь накладывает свой отпечаток. Но дети все равно во все времена и в любых условиях остаются детьми и способны на непосредственные чувства там, где взрослые частенько таят их в глубине своей души и прячут от посторонних глаз.

— А тут последний сбор приехал, мужика говорили, что тебя видели. И что ты приедешь совсем скоро. И я ждала, я знала… — говорила малышка, захлебываясь от слез и от неожиданной радости. — Что-то еще говорили про отца… Я не поняла…Только мне на стол поставить нечего, кроме орехов… Еще немного грибов есть… — Неожиданно закончила фразу девчонка и совсем по бабьи всплеснула руками. На лице ее было написано неподдельное огорчение и обида на свою бедность.

— Ну что ты, Оли, — Истрил вытерла уголком платка слезы у девчушки и у себя. — Не переживай, хлебушек я привезла. Это не главное. А главное… Вот, это Ольт, сынок мой нашедшийся, это он меня спас. А это… — остановившийся возле двери Карно как медведь переминался с ноги на ногу, опустив голову, но исподлобья пожирая единственным глазом дочку. — Признаешь ли? Посмотри хорошо.

Девочка замерла, вглядываясь в здоровенного одноглазого мужика и молчала, боясь высказать вслух свои ожидания. Все замерло в избушке и тут Карно не выдержал, развел свои грабли вширь и шагнул вперед:

— Олентушка, доча моя… — из единственного глаза покатились крупные слезы. Голос его вдруг осип и срывался от перехватываемого дыхания. — Это же я, отец твой. Иди ко мне, доча…

Девочка медленно, еще не веря ни себе, ни людям, склонила голову набок, но потом то ли сам голос, то ли интонации что-то пробудили в ней, что-то глубоко спящее и ждущее своего часа, и она вдруг молча кинулась на шею Карно и зарылась лицом в бороду. Бывший разбойник только открывал рот, словно вытащенная на берег рыба, не в силах сказать хоть слово и только слезы безостановочно все текли из зажмуренного одинокого глаза. Так они и замерли молчаливой, но красноречивой в своем безмолвии, статуей. Вельт с Жаго стояли у двери и тоже украдкой вытирали глаза. Ольт взял их за рукава и потащил на улицу.

— Вельт, там, где-то у колодца я видел ведерко, ты бы принес водицы, а ты, Жаго, давай мешок с припасами, тащи в дом. Сейчас я что-нибудь вкусненькое соображу. Не каждый день отец с дочкой, которые, подумать только, десять лет не виделись, встречаются.

Мужики, даже не думая возражать, что ими командует какой-то малолетка, живо взялись за дело. Ольт вернулся обратно в жилище, где все оставалось по-прежнему. Отец с дочкой как замерли посередине избы, так и стояли, только Олента вытащила свое личико из-под бороды отца и теперь прижималась щека к щеке и что-то тихонько шептала. Истрил уже сидела за столом и по-доброму улыбалась, глядя на семейную идиллию. К ней новоявленный повар и обратился:

— Интересно, в этом доме кастрюля найдется?

— Конечно! — по-детски непосредственный возмущенный голосок раздался с той стороны, откуда Ольт совсем не ждал. — У нас порядочный дом и в нем есть все нужное для хорошей хозяйки. А зачем тебе кастрюля?

Олента уже слезла с отца, который широко и счастливо улыбаясь, наконец уселся на лавку, и тащила из угла, где оказывается стояла полка с посудой, большой железный котел. Ольт, не отвечая, принял его и провел пальцем внутри и снаружи посудины, но придраться было не к чему — котел был идеально чист.

— Еще его можно лизнуть. — ядовито сообщила малолетняя язва.

— Лизать его мы не будем, разве что потом, вылизывая остатки… Хм… Думлямы? Да, точно, будем варить думляму!

— В первый раз слышу. Отравить хочешь?

— Зачем? Все рано у вас взять нечего.

— Это у нас нечего!? Да у нас только одной посуды на серебрушку наберется… Ну на половину точно!

— Хорошо, уговорила, придется травить. Капуста, картошка есть?

— А-а-а. Я так и думала, отравитель! — тонкий пальчик обвиняющие уставился в Ольта. — Есть, на огороде, картошка правда еще молодая, но кушать уже можно, даже вкусно.

— Молодая — это хорошо. О, Жаго, это ты вовремя. Там у девушки на огороде есть картошка и капуста, тащи сюда. Только не забудь картошку помыть.

— Эй! А че это ты в нашем доме раскомандовался?

— В нашем доме, в нашем. Я твой братик Ольт. А раскомандовался… Ты же хочешь попробовать думляму?

— Вот еще! Ну хочу… А что это такое — дум… дурнема?

— Ну надо же, какая умная у меня сестренка, сразу раскусила суть блюда. Уж в этом доме точно нема дур. А готовить будем дум-ля-му. Это такое редкое лесное блюдо…

— Рецепт которого ему нашептал один знакомый медведь. — смеясь закончил за него Карно.

Взрослые с улыбками смотрели на перепалку детей, радуясь, что вот они, их дети. Живые и здоровые. Не об этом ли они мечтали долгим одиноким вечерами?

— Ну вот, ничего нельзя скрыть. Я же не говорю про медведиц, которые спрашивали про некоего охотника… — проворчал мальчишка, скорчив недовольную рожицу. — Вельт, ты куда пропал? О, водица! Теперь тащи наше мясо. Дядюшка Карно, а ты лучше, чем смеяться, развел бы огонь. С дочкой встретился, надо отметить такое радостное событие хорошей едой.

Честно говоря, Ольт решил готовить думляму, потому что у него не было на масла, ни жира. Вообще поблизости ничего похожего не наблюдалось. Даже кусочка сала не было видно. Ольту стало понятно до чего нищенски жила Истрил до встречи с ним. А думляму можно готовить вообще без жира, в собственном соку. Причем многие знатоки только так и готовили. Все завертелось, закрутилось вокруг малолетнего повара, уже доказавшего свое умение готовить вкусные диковинные блюда. Чем хороша думляма, в нее можно положить почти все, что растет на огороде. Не было только помидоров. Сам овощ был известен, но произрастал далеко на юге, и для здешних мест был скорее экзотикой, чем необходимостью. Но обошлись и без них и уже через час усиленного труда всего коллектива содержимое котла забулькало под плотно закрытой деревянной крышкой. Когда варево закипело Ольт вытащил из очага лишние поленья, убавив огонь, притащил из своего мешка специи, и задумчиво пробуя и добавляя то одно, то другое, пока его вкус не сошелся с его же мнением, заправил думляму и опять плотно прикрыл котел крышкой.

— А теперь дружно ждем.

— Чего ждем? — тут же отреагировала неугомонная девчонка. Ольт еще не узнал ее толком, но уже видел, что она была еще та оторва. Впрочем, он не удивлялся, учитывая, что воспитательницей у нее была Истрил. Тут еще и природная живость характера сыграла свою роль. Неугомонная оказалась девчонка.

— Ждем, когда одна любопытная девчонка умрет от голода. Нам тогда больше достанется.

— Не дождетесь. — проворчала Олента. — Уж с часик-то я выдержу.

Взрослые улыбались, не вмешиваясь в пикировку детей. Где-где, а в иерархическом обществе определить статус друг друга было первейшим делом, но дети оставались детьми даже здесь. Истрил стала расспрашивать Оленту, что произошло в деревне за время ее вынужденного отсутствия, как она сама жила, чем питалась. Новостей было не очень много. Всякая мелочь, которая никого не интересовала. Да и не до них было. Естественно, что Олента их пропустила и сразу перешла к главному. Всю деревню волновало сейчас только одно: как пережить предстоящую зиму. После того, как пропал первый сбор, в котором было и двое мужиков из их деревни, которым было поручено продать все, собранное деревней и закупить на всех зерна, крестьяне кое-как наскребли на еще один сбор. Но он не шел ни в какое сравнение по богатству мехов с первым. Так, остатки роскоши. И конечно за эти «остатки» и получили соответствующе. И того, что получили не хватит не то, что до середины весны, когда пойдут первые грибы и вырастут хоть какие-то съедобные травы, а даже до конца зимы. Конечно крестьяне занимались в лесу заготовками, но ягоды и грибы — это не еда, и с огорода много не снимешь и не заготовишь на зиму, а самое главное — не было хлеба. Тех немногих денег, которые выручили с последнего сбора, хватило только на то, чтобы купить по паре мешков зерна на семью. Если даже не молоть муку и печь хлеб, а просто сыпать в похлебку для сытости, и то не хватит чтобы накормить всех, тем более семьи в деревнях по традиции были многодетны. Так что многие семьи, особенно, где не было кормильцев, ждала банальная смерть от голода. А тут еще барон Кведр со своим осенним налогом, на который уже ничего не оставалось. Вся деревня с фатальной обреченностью ждала его прихода. Брать с них было нечего. Горячие головы звали уйти в леса, но старики лишь качали головами. Мучительная смерть в лесу от голода и от клыков диких зверей ничем не лучше смерти от мечей баронских дружинников. Немногие еще оставшиеся крепкие мужики с обреченностью отчаянных приготовили самодельные копья и достали из запасов стрелы с железными наконечниками. Если уж умирать, так лучше тут, в родной деревне. Пятнадцатилетняя оккупация не выбила из эданцев духа свободолюбия. Хотя хватало и тех, в основном из стариков и вдов, кто надеялся, что может барон Кведр и не заберет все, может оставит хоть что-то, хотя в это никто не верил. Но человек всегда, даже в безнадежных ситуациях, цепляется за надежду. Поэтому и не слышали путники даже собачьего бреха, поэтому и было так безлюдно на улице деревеньки. Все ждали карателей.

Гости молча, не перебивая слушали печальную повесть. У Карно было лицо, словно высеченное из камня, а единственный глаз устремлен в окошко, хотя за бычьим пузырем ничего не было видно. Хмурились Жаго с Вельтом, у них, если бы не внезапная удача, была бы такая же картина. И они мысленно поблагодарили Единого, давшему им встречу с Ольтом. Не зная всего, они подспудно чувствовали, что все изменения в их жизни появились с возникновением в их жизни этого мальчишки.

— Ну и чего загрустили? Думляма нас уже заждалась! — вонзился в наступившую тишину мальчишеский голос. — Кончились твои беды. Я, Ольтер Великий, — Ольт встал в картинную позу, вытянув правую ногу и приложив правую руку с ложкой к груди, — клянусь, что никогда ты, пока я жив, не испытаешь чувства голода и страха. Тому порукой будет моя честь!

Олента прыснула в кулачок, очень уж забавно выглядел самодовольный вихрастый мальчишка, заулыбались отходя от мрачных мыслей мужики, а Истрил, поднатужившись, уже несла от очага котел.

— Ладно, Ольти, рыцарь ты наш, неси хлеб и сядем уже…

Но не успели все рассесться по местам, как в притолоку двери кто-то осторожно постучал.

— Опа! У нас гости. — сообщил Ольт очевидное, обернувшимся на звук. И голосом воспитателя в детском саду добавил: — И кто это к нам пришел? И кого это мы сейчас приветствовать будем…

И тут же поперхнулся, закрывая рот. В дверь, смущено сминая в натруженных руках шапки, вошли трое стариков. Впрочем, по меркам родного мира Ольт при всем желании не смог бы их назвать стариками. Так, мужики средних лет. Но в этом суровом мире, при всей тяжести местной жизни, в сорок лет люди уже считались довольно пожилыми, а в шестьдесят уже глубокими стариками. Пришедшим было лет по пятьдесят, впрочем, глядя на них, Ольт не стал бы ручаться за то, что правильно определил их точный возраст. Нелегкая жизнь накладывала такой отпечаток, что выглядели все как минимум на десять-пятнадцать лет старше.

Пришедшие поклонились. Все гости, включая и Карно, ответили тем же и выжидающе уставились на них. Те покряхтели, переглядываясь, и наконец один из них, видно самый главный или самый смелый пророкотал тяжелым басом:

— Мир вам.

— И вам мира. — вежливо ответил Карно. Все остальные сгрудились за его спиной, как бы показывая, кто здесь самый главный.

— Я староста деревни. — представился мужик, стоявший в середине. — Мужики, что на торги ездили, сказали, что видели там тебя, Истрил и что ты вскоре приедешь. Мы извиняемся, что не встретили вас как положено на околице. Мы ждали совсем других людей, и сейчас ждем, и вряд ли от них будет много добра. Вот и вас с ними спутали. — По тягостному тону голоса было понятно, кого они ждали. — Не у знали сразу тебя, Истрия. Как ты жива-то осталась?

— Что не встретили, то не беда. Слава Единому к себе домой приехала, не в гости. А жива осталась, что разбойники мертвой посчитали и бросили, как падаль какую. — Истрил сняла платок и наклонила голову, показывая багровый шрам. — А выходил меня вот, сынок мой, который сам меня нашел.

Пришедшие дружно закачали головами, переглядываясь. Происшедшее хоть и редко, но не было таким уж невиданным чудом. Бывало и через десяток лет люди возвращались, когда все их уже похоронили. Вон Карно тому показатель. Правда на их памяти впервые такое случилось с маленьким ребенком, но чем Единый не шутит…Все когда-нибудь бывает в первый раз. Тем более, зная своих детей, они с трудом, но могли в это поверить. Видно сложились так обстоятельства. Ничего запредельного здесь не было. Да и о чем тут говорить, когда вот она живая Истрил, вот сынок ее рядом, и в правду вроде похож на покойного Арнольта.

— И ты извини, Карно Сотник…

— Тысячник.

— Не понял, извини…

— Я говорю, сотником был, когда с Арнольтом на побывку приезжал, а после этого много воды утекло. Короче, когда нас разбили и мы по домам кинулись, я уже был тысячником. Но и с тех пор меня судьба покидала и тысячу свою я потерял, так что теперь можете называть меня Карно Кривой. — и Карно показал на повязку, закрывавшую выбитый глаз.

— Ну что же Карно Кривой и ты, Истрил, вдова Арнольта. Видно вы нашли свое место в мире и спасибо вам, что не забыли, откуда ваши корни. Но в недобрый час вы решили навестить нас. Со дня на день должен нагрянуть барон наш, должок у нас есть. Добра мы от него не ждем, но деваться нам некуда. Может пожалеет детишек малых, хотя вон, — старик указал на насупившегося соседа, — Граго в это не верит, да и я если честно тоже. Сволочь он и будет лютовать, и может и вас попутно приголубить. И как бы мы вам рады не были, лучше для вас уехать скорее.

— Я тебя услышал, староста. Сразу скажу, барона Кведра нет, то ли убит, то ли сгорел в своем замке при штурме его бароном Бродром. Дружину его вся посекли, а сам он, если и сбежал, то сейчас ему точно не до вас. Короче, пропал вместе с сыном. Так что некому с вас взыскивать должок и ждать его не стоит. Поэтому приглашаю вас за стол, спокойно поедим, а то варево стынет, а после еды уже поговорим.

Какой «поедим»? Если Карно хотел по доброте своей успокоить крестьян, то своим заявлением он добился прямо противоположного. От такой новости, что они избавлены от главной в их местности напасти, деревенские возбудились и все порывались встать из-за стола и рвануть по деревне, чтобы разнести благую весть.

— Сидеть! — прорычал Карно, видимо вспомнив свое армейское прошлое. — Никуда ваши новости не денутся, и деревня не убежит. Вот, прости меня Единый, народец. То не двинутся с места, аж мхом обрастают, то несутся, будто на пятках раненный секач. Зашли в избу, соблюдайте законы гостеприимства. Взяли ложки, взяли хлеб, Истрил, набирай.

Олента не соврала, говоря о посуде. Плошек было не то, чтобы много, но хватило набрать думляму всем в отдельную посуду, что считалось символом достатка. Обычно крестьяне ели прямо из котла или горшка, окуная туда по очереди свои ложки. Сейчас же, стараясь соблюсти степенность, они то и дело по привычке тянулись к котлу, конфузились, и утыкались носом в свои плошки. Поставленные в непривычную обстановку, загруженные необычной новостью, они терялись и кажется даже не чувствовали вкуса того, что ели. Зато попутчики Ольта отдали необычному для них блюду должное. Хотя сам Ольт не считал это блюдо таким уж деликатесом. Да и чего там особенного, капуста с картошкой и мясом, тушенные в собственном соку. Но правда — сытное, этого не отнять. И едоки это оценили. И еще необычный вкус. Ведь какая у них была еда? Отварили котелок картошки, или забросили в кипяток ту же картошку с капустой, и хорошо если с мясом — вот и все кулинарные премудрости. Никто не заморачивался очередностью закладки продуктов в кастрюлю или сочетаемостью их вкуса. А уж про пряности все только слышали. Не до изысков было простому крестьянину. Съедобно — и ладно. Как и ожидалось, первыми с едой покончили местные и, положив ложки и поблагодарив за вкусный обед, уставились на Карно. Тот только махнул рукой, отпуская их, как они сорвались с места и непрерывно кланяясь устремились к двери. Карно посмотрел им вслед, покачал головой:

— Жаго, Вельт, как поедите, выйдете на крыльцо. Чувствую, крестьяне поговорить захотят. Что можно говорить — мы с вами в дороге выяснили. Лишнего не говорите. Чем разговор закончить — знаете. Я не выйду. Сами все им объясните. У меня терпения не хватит.

Как всегда, когда Карно говорил о деле, его речь приобретала некую рубленность и законченность. Как подозревал Ольт, это были последствия армейского прошлого. Новоявленные агитаторы согласно закивали головами. Их важность и значимость в собственных глазах выросла неимоверно. Не торопясь доели то, что им насыпала в чашки Истрил, и так же, не торопясь «пошли в народ», который уже толпился у двери Истрилиной избушки. Карно же, не обращая внимания на гам, доносившийся с улицы, общался с дочкой. Или вернее она с ним, так как он, довольно щурясь, в основном молчал, слушая дорогой голосок. Зато Олента, оказавшаяся еще той болтушкой, шептала ему на ухо какие-то свои тайны и лицо его то мрачнело, то расплывалось в широкой улыбке. А Ольт, разорвав на окошке пузырь, смотрел на улицу, где два агитатора с клеймами каторжников призывали народ к счастливой жизни. Ольту было плохо слышно и долетало до него с пятого на десятое, но это было не важно. Он смотрел на реакцию людей. А народ внимал, задавал какой-нибудь вопрос и опять внимал. Неизвестно, что там им наговорили Жаго с Вельтом, но когда на следующее утро гости отъезжали, прихватив с собой радостную оживленную Оленту и телегу с лошадью, которую пришлось взять напрокат у соседей и нагрузить домашней утварью, то их провожали всей толпой. А троица старейшин обещала на днях приехать, как говорится «на людей посмотреть и себя показать».

 

Глава 15

Крестьяне с Шестой приехали через три дня на четырех телегах. Видно все это время их деревня провела в бурных дебатах, так как приехала целая делегация, фактически все мужики — главы семейств, и лица гостей были немного растеряны. Было понятно, что по старой крестьянской, да что там крестьянской — по общечеловеческой, привычке, им хотелось всего и много, и чтобы им за это ничего не было. Поэтому и приехали все, кто мог, боясь, что их представители могут что-то забыть или пропустить. Ведь Жаго с Вельтом в красках им расписали, как много они получили и все даром. Ну так выходило по их словам. И это они сами под Карно напросились. А тут как бы наоборот, их, крестьян Шестой, просят. Это открывало такие возможности, что у некоторых дух захватывало. Как бы не прогадать. Ведь, если просят, значит кому-то это нужно, значит можно и поломаться, тем более с бывшими односельчанами. Ведь Истрил-то родом из их деревни, и Карно это хорошо помнит. Они должны, просто обязаны помочь. Да и кто они такие, эти двое, пусть и появившиеся в трудный момент в их деревне — бывший вояка, да вдова, пусть и уважаемого, но давно пропавшего человека. Чем они лучше других? Видно просто повезло по жизни ухватить куш и почему бы и им, крестьянам, не отхватить от этого куша кусочек. Короче, мужики решили выжать из ситуации все, что можно.

Но это не устраивало Карно и Ольта. Сразу поняв по поведению крестьян, что те от них ожидают у одноглазого атамана и мальчишки сразу инстинктивно взыграл дух противоречия. Никому не нравится, когда их принимают за лохов. Особенно возмутился Ольт, никогда не любил халявщиков. Тут, как говорится, нашла коса на камень. Староста был недоволен тем, что кто-то пытается навязывать ему пусть в чем-то и правильные, но чужие решения. Карно оказался еще тем единоличником и деспотом и его не устраивало, что кто-то за него будет решать, кому, сколько и чего давать. Не те времена и не те люди. Ольт тоже не собирались устраивать рассадник демократии и либерализма в отдельно взятой деревне. Уж он-то знал, чем это может кончиться. Нет уж, средневековье — так средневековье. Впрочем, Карно таких слов не знал, да ему и не были известны другие виды власти, кроме монархии, да и то, король был персонажем далеким и почти сказочным, а на местах все решал барон. Ну в крайнем случае — граф, но все эти аристократы не вмешивались во внутридеревенские дела. Уж подобные дела решали вот такие кондовые мужики-лесовики, которые сейчас пришли к старосте деревни Карновка. Пришли в надежде, что им тут обломится куш, уж что там наговорили Вельт с Жаго, но забыли, что Карно сам когда-то вышел из их рядов, плоть от плоти народной и пусть он с юности ушел в войско, но не забыл свои корни и понимал их, как облупленных. И слава Единому, потому что крестьяне притащили с собой целый список, который они писали на бересте все трое суток, требуя к себе особого отношения, денег и уважения их прав. Этот исписанный кусок бересты, над которым они так мучительно трудились, почесывая свои лохматые головы, и преподнесли Карно, как прошение о принятии их в члены деревни Карновка. Впрочем, собственно самой просьбы было очень мало и походило скорее на милостивое согласие, мол да, мы, крестьяне Шестой, великодушно согласны влиться в члены Карновки, но потом шли условия, очень много о том, чего и сколько они должны получить за свое милостивое согласие стать под начало Карно. Ольт, ради любопытства, тоже заглянул в этот любопытный образец местного эпистолярного жанра. И уже на первых строках его чуть не вывернуло от смеха. «Дык, серпы надоть, коровкам сена косить, потому как сами мы молоко не даем. А ежли серпов не будет, то и сена коровкам не будет и нам придется сено самим закупать, а посему должен староста нам выплатить по пять медяков на корм скотине, ибо пострадаем мы, ежли серпов не будет, а пять медяков, оне и в Империи — пять значатца…»

— А-ха-ха-ха, молока они не дают… — укатывался Ольт. — А вы пробовали доиться? Ха-ха, а за что дергать при дойке будете? Ой не могу, держите меня семеро. Может вас самих сеном накормить, дадите молока? Хо-хо. А почему только пять медяков?

Мужики оскорбленно поджимали губы и смотрели на непонятного мальчишку с осуждением:

— Можно и шесть запросить, да токмо оно того, дорого для старосты будет. Потому как ему еще и недород поросят и цыплят возмещать придется.

— А поросята здесь при чем?

— Ну как, поросята, они ведь тоже травку потребляют, а ежли серпов не будет… Дык, не вырастет свинка… Весу не наберет. Опять-таки, значится, его вина. Вот и возмещает пусть.

— Что, а свинка — значит так маленькой и останется? Ха-ха-ха, про цыплят даже не спрашиваю. Это что значит, если серпов не будет, то не будет травы, животина не вырастет, ха-ха, и виноват в этом будет староста? А вы тут не при чем? Уф, Карно, пойду я, Истрил расскажу, как ваши односельчане молоко добывают. И про маленьких свинок… Ты уж как-нибудь сам… Хо-хо.

Крестьяне уже возмущенно загудели, такое неуважительное обращение к старосте, да и к ним тоже, по их мнению, нельзя было спускать с рук. Не вписывалось поведение мальчишки в крестьянский кодекс, куда Истрил смотрит. Всыпать бы ему розог, чтобы уважал уважаемых людей.

— Ты, дитенок, помолчал бы лучше. Молоко мамкино еще с губ не обсохло. Шел бы к матушке своей под крылышко. Тут уважаемые люди говорят и не тебе лезть в дела, в которых ничего не смыслишь.

— Это вы-то «уважаемые»? Кем это вы уважаемые? И матушку мою не советую трогать. — окрысился Ольт. — Да что с вами говорить, пеньки замшелые. — Мальчишка махнул рукой и вышел из землянки. — Карно, пойду я, нечего мне здесь делать. А наглому волчаре рубят хвост, пока в овчарню не забрался. Чтобы не распускал его там, где не следует.

Карно кивнул головой, не поднимая глаза ни на Ольта, ни на крестьян и невозмутимо читал, не отрываясь от бересты, пока не прочел все, до последней точки. Он был спокоен, как удав, только набухли желваки на челюстях.

— Ну что ж, хорошие требования.

Крестьяне, до этого замершие в тревожном ожидании, оживились и стали толкать друг друга локтями. Кажется, у них все получилось. Карно пожевал губами. Односельчане напряглись, думая, что староста будет сейчас спорить в надежде смягчить их требования и даже были готовы в чем-нибудь уступить. В чем-нибудь незначительном. А Карно в это время думал, как их послать куда подальше, и чтобы это прозвучало не очень грубо. О такой вещи, как «толерантность» он не слышал и даже не подозревал о ее существованье, но элементарные правила вежливости требовалось соблюдать. А как их соблюсти, когда хотелось выматериться с применением тех новых слов, которые услышал от Ольта? Поэтому, после недолгих, но напряженных раздумий, он махнул рукой и подозвал Брано, который стоял неподалеку и с усмешкой смотрел на возможных односельчан. Он достаточно долго общался с новым старостой и сам был свидетелем некоторых дел этой отмороженной на всю голову банды, находящейся при нем. Особенно он, сам не зная — почему, боялся этой, как говорят вдовы и ее непонятного сына. У него-то в свое время хватило ума понять, куда ветер дует и чем может кончиться наезд на такого человека как Карно.

— Мда, мужики, давненько мы не виделись и не разговаривали по-настоящему. Только за то, что за вас просила Истрил, которая когда-то были вашей соседкой и за то, что иногда кидали куски моей дочке… Вот что, Брано, выдай-ка нашим гостям, — Карно голосом выделил слово «гостям», — по мешку зерна, авось до весны дотянут, и открой им шлагбаум.

Это мудреное слово пошло гулять по деревне с легкой руки Ольта, когда он увидел оглоблю, перегораживающую въезд в деревню. Мало-помалу это незнакомое, но такое звучное увесистое слово вошло в обиход и его применяли даже старушки у колодца, где у них было место сборищ.

— Впрочем, подожди. С этим справится и Жаго, а мы с тобой пойдем, посмотрим на стройку. Нам еще пять домов под крышу подводить, а дело почему-то застопорилось. Вроде гвоздей с запасом брали. Ну а вы, гости дорогие, извиняйте, некогда мне тут с вами разговоры говорить. Сами понимаете, горячая пора, надо до зимы успеть жителям дома поставить. Прощайте пока. Жаго, проводи.

Крестьяне еще толком не поняли, что произошло. Одни важно кивали, да, мол, понимаем, другие с недоумением смотрели на старосту, все еще в ожидании торгов, третьи, самые умные, уже все поняв, стыдливо прятали глаза.

Жаго с Вельтом в это время быстро накидали в их телеги мешки с зерном по количеству семей, которое они знали по прошлому посещению их деревеньки, и подняли шлагбаум. Крестьяне с Шестой с каменными лицами, ведь даже до самых тупых дошло, что их, ничего не спросив и ничем не интересуясь, просто выпроваживают, как может в чем-то и дорогих, но в общем ненужных и надоедливых гостей, молча расселись по своим телегам. Никто им не грубил, не оскорблял, внешние приличия были соблюдены — жаловаться было не на что. Их просто выпроводили, как наглых, надоедливых просителей, кем они по сути и были. Только Истрил с печалью смотрела из дверного проема им вслед, но ни слова не сказала ни Карно, ни Ольту. Сама понимала, что крестьяне обнаглели в своей жадности. А в этом мире закон простой и доходчивый — получи то, что заслужил.

А Карно уже забыл о них. Дел и в правду было, ну очень много. У него мысли разбегались в желании охватить все, что еще надо было сделать. Тут еще Ольт подгадил со своей лесопилкой. Нет, доски — это конечно хорошо, но откуда этот малолетний гаденыш взял, что доски могут пилить лошади? Хотя чертеж, нарисованный угольком на гладкой доске, был заманчиво увлекательным и все объяснял. Все-таки придется дать ему в помощь Вельта с Жаго, о которых он нудит уже второй день. Хотя людей не хватает, мало людей. Но Единый с ним, пусть делает свою лесопилку. Мда, чего только не придумаешь, сидя в лесу вдвоем с заморским гостем. Но умный стервец, умный — этого не отнимешь. Чему еще мог его научить загадочный Архо Мед? Карно вздохнул, сколько он мечтал о сыне, но не дал единый. Но грех жаловаться, сына нет, зато есть дочка. И какая! Любимая, драгоценная, умничка и хозяйка в его холостяцком жилище. И не дай бог опять ее потерять. Он тогда не знает, что сделает, но точно знает, что второго раза не переживет. Как он здесь понимал Истрил, так неожиданно встретившую своего сына, которого уже все похоронили. Единый видит, он не боялся ни бешенных воинов северян, ни аккуратного строя вентуйцев, ни демонов лесных… Он боялся только потерять свою неожиданно нашедшуюся дочку.

Кстати, надо строить дом и себе, а то они ютятся в землянке разбойников, в которую он переселился с появлением Оленты. И это хорошо, что появились свободные землянки. Это означало, что крестьяне начали заезжать в новые дома. Деревня растет, люди обживаются. Пора бы уже и о себе подумать, чтобы и дочка жила в новом красивом доме. И не будь он Карно Кривой, у нее этот дом будет. Ольт как-то показал ему рисунок на все той же доске. Дом из трех комнат! Карно даже не представлял себе, зачем ему может понадобиться столько комнат, на что этот малолетний шалопай авторитетно заявил:

— Много комнат не бывает, бывает мало внуков.

То ли на что-то намекает, то ли имеет в виду что-нибудь другое. С ним никогда толком не знаешь, чем может дело кончиться. Интересный мальчишка и временами так смешно себя ведет, кряхтит как старик или покровительственно покрикивает. Вот что бывает, если с малых лет доверить воспитание заморскому чужаку. Хотя грех жаловаться — основы он преподал правильные. Вон и дом нарисовал красивый. В таком дворце и графу наверно жить будет не стыдно. Олента будет счастлива, чувствовать себя хозяйкой в таком доме. Будут Ольту и Жаго с Вельтом для строительства лесопилки, и кузнеца Карно найдет и все, что требуется, чтобы построить такой ладный домик.

— Жаго! Чем сейчас заняты? Лес валите? Леса пока хватит. Найди лучше Вельта и идите к Ольту. Скажете Карно прислал и делайте все, что он скажет.

В это время объект размышлений Карно уже сидел за столом и на очередной доске что-то рисовал. Он сделал себе пять досок, когда понял, что береста ему ну никак не подходит. Слишком расходной материал и излишне трудозатратен. Чтобы приготовить один кусок бересты, его мало содрать с березы. Его надо еще довести до определенной толщины, отпарить, держать под прессом… Много что надо и это все для того, чтобы черкануть на нем пару строк. Тому же Бенкасу или Брано это может и годилось, чтобы вести учет товаров. Но никак не устраивало Ольта. Например, когда он рисовал чертеж так понравившегося Карно дома, ему пришлось перечеркивать старые линии, рисовать новые и в конце концов он уже и сам запутался в этих линиях. И это всего лишь дом из трех комнат! Правда с подвалом, чердаком и высоким крыльцом, которое здесь было известно, но не популярно, но ведь даже такой дом совсем не являлся венцом архитектурной мысли.

А что же с ним будет, когда он попробует изобразить лесопилку? Бумаги здесь он не видел даже на торгах в Узелке, хотя из разговоров с торговцами знал, что они с ней знакомы. Только вот привезти ее в такое захолустье оказывается себе дороже. Не сказать, что местные жители были сплошь безграмотной темнотой, худо-бедно счет знали, а наиболее передовая часть населения, как например купцы и старосты деревень, даже могли хоть и коряво и косноязычно, но составить пару предложений, но как-то обходились они обычной берестой. Оно доступней и главное — дешевле бумаги. Но что было делать в этой ситуации Ольту?

После недолгих раздумий он не стал строить фабрику по изготовлению бумаги, а решил сделать себе обыкновенную доску, на которой можно было писать и рисовать банальным угольком из кострища.

Конечно, с изготовлением самой доски пришлось повозиться, но оно того стоило. Он содрогнулся, когда вспомнил, как расщипывал не самое толстое бревно по местной технологии, используя только топор и деревянные клинья. Таким манером крестьяне делали по три-четыре доски в день. Получались неровные толстые брусья, которые потом еще приходилось доводить до ума. И все это вручную, имея в руках только топор и острозаточенную полоску железа вместо рубанка.

У него ушло два дня на изготовление только одной доски, что укрепило его в мысли построить лесопилку. Благо — это не порох, а местные уже вполне доросли, чтобы понять элементарную механику. Во всяком случае лесовики, корчуя пни под поле, сами того не зная, но очень даже живо применяли закон Архимеда о рычаге, интуитивно, без всяких расчетов, находя точку опоры. Разделив полученную доску на пять частей, он получил пять вполне годных для рисования дощечек размерами где-то тридцать пять сантиметров на пятьдесят. Рисовал он угольками, и если ему не нравилось нарисованное, то стирал сухой тряпкой, отчего его дощечки вскоре превратились из чисто белых в серые. Но его устраивало и это — даже на сером фоне были четко видны черные линии.

Сейчас у него был небольшой творческий кризис. Он никак не мог скомпоновать редуктор, который должен будет служить посредником между колесом, насаженным на вертикально стоящее бревно, которое должна будет крутить лошадь, ходящая по кругу, и рамой с закрепленными на ней пилами. Основа конструкции у него уже была проработана, но вот всякие мелочи, вроде шатунного механизма, выводили из себя. Что уж говорить, когда даже такой простой вопрос, как закрепить обрабатываемое бревно, чтобы оно сидело в гнезде намертво и не проворачивалось, когда за него возьмутся пилы и начнут разделывать его на доски, ставило его в тупик. А сколько пил вставлять в раму? А какой они должны быть длины? А как крепить уже их? Да и где вообще их взять? И таких мелких, но важных вопросов по мере продумывания будущей лесопилки вставало множество.

Надо сказать, что насаждать ростки цивилизации он не очень-то и стремился. Люди такие существа, что сегодня покажешь им щепотку пороха и уже завтра тебе на голову сбросят атомную бомбу. Ему это надо? Но уж самое необходимое, нужное для собственной комфортной жизни, и не выходя за рамки средневековья, почему бы и не придумать? То, что будет вполне естественным для здешних условий и не вызовет никаких прорывов в местной технологии и науке. Слишком хорошо он знал, как благие намерения выстилают дорогу в ад. Единый видит, он не собирался подстегивать прогресс и облагодетельствовать мир, все должно быть в свое время, но уж до мельницы и лесопилки, по его мнению — этот мир уже дорос. А если нет, то ему же хуже. Для улучшения жизни себя любимого, Ольт мог плюнуть на многое. Вот не устраивала его мука ручного помола, из комковатого теста которой получались только толстые, пригоревшие по краям и полусырые внутри, лепешки. Да его вообще не устраивала технология приготовления местного хлеба. Хотелось душистого мягкого, хорошо пропеченного, деревенского каравая. А местные еще даже дрожжей не знали. И если в начале кусок местной горбушки был для него пределом мечтаний, то сейчас его даже раздражал полусырой твердый хлеб, выпекавшийся местными домохозяйками.

И мебель, сколачиваемая из горбыля или из самодельных толстых и неровных досок, тоже не устраивала. Значит лесопилке в любом случае быть, как и ножовке с рубанком. Что еще? Ну кое-что усовершенствовать оборудование в кузнице. Ольт с большим уважением относился к работе молотобойца, но людям свойственно уставать, а отсюда неравномерность ударов, как по силе, так и по времени. Как результат — плохонькие изделия из железа. Нет, механический молот нужен обязательно. А там и до изготовления стали уже совсем рядом. Даром что ли он взял на торгах железные прутки. Нет, он не знал технологию изготовления булата, но как закалить железо и изготовить плохонькую сталь, уж это-то, благодаря недолгому кузнечному прошлому, он еще помнил.

Еще в перспективе маячил теплый ватерклозет со сливным бачком и септиком. И еще ему хотелось обыкновенных застекленных окон, нормальной мебели типа кресел и кроватей с пружинными матрасами, шифоньеров с полками и зеркалами, нормальных ступенек на крыльце в конце концов. Но строгать при этом по одной доске за три дня он категорически не желал.

Ольт подпер голову ладошкой и задумчиво уставился в открытую по случаю хорошей погоды дверь. Хорошо ему было, когда он, будучи директором винзавода, собирал линию по переработке винограда. Толпа специально собранных специалистов и куча старых, но рабочих запчастей, немного здравого смысла и умение правильно определять приоритеты и распределять людей и обязанности — и через месяц заработала одна линия, а через некоторое время и вторая. Пришлось правда перечитать пару книжек, чтобы понять смысл и цель делаемого, но большего и не надо было. Главное — это понять принцип, а в остальном пусть разбираются специалисты, а его дело — запустить завод и следить, чтобы он работал, как часы. А тут какой-то примитивный редуктор, но который надо продумать и собрать самому чуть ли не на коленке, от примитивной деревянной шестеренки до шатунного вала. И посоветоваться не с кем.

Истрил сидела в уголке на нарах и накладывала на рубаху сына очередную заплатку. Вообще-то в наследство от разбойников ему досталось множество одежды, половину которой она перешила под его нынешний размер, а другую оставила на вырост. Но с его ненормальной активностью, когда он совал свой нос всюду, куда падал его взор, очередные дырки и потертости появлялись на его одежде с завидной регулярностью. Крестьянская бережливость не давала ей наплевательски относиться к вещам, которые еще можно было починить. И даже те лохмотья, которые уже трудно было назвать одеждой она не переделывала в тряпки, а по совету сына вырезала из них и нашивала налокотники и наколенники на еще целую одежду. Ольт говорил ей, что о подобном ей рассказывал Архо Мед и все матросы на его корабле были одеты в подобную одежду. Она штопала, с улыбкой посматривая на задумчивое лицо сына, и думала о своем. Если бы кто-нибудь знал, как она благодарна Единому, что в тот день он надоумил ее поехать вместе с сбором. Она была благодарна даже разбойникам, напавшим на сбор. Если бы не они, то еще неизвестно, встретилась бы она с Ольти. И та, уже зажившая рана — совсем небольшая плата за счастье вновь обрести сына. И какого сына — весь в отца. И глаза такие же синие. У местных — это редкость. Голубые бывали, особенно у тех, у кого в предках текла кровь северных воинов, но вот таких, пронзительно синих — не было. Жаль только Арнольт уже не увидит, какой умный и красивый сынок у них получился. При воспоминаниях о муже брови Истрил нахмурились. В это время Ольт тоже насупился, и она, сама от себя не ожидая, вдруг произнесла:

— Ты тоже подумал об отце?

Сын внимательно посмотрел на нее.

— Какая ты у меня догадливая. Конечно. Ведь мы так до конца и не отомстили за его смерть. — Ольт не стал говорить о своих подлинных мыслях. Зачем огорчать свою названную мать? Тем более, что и на самом деле еще раньше уже думал над этим вопросом, но оставил его решение на потом. Граф Стеодр от него никуда не убежит, а вот вопросы с домами, крестьянами и множество других дел надо было решить до зимы. А времени оставалось все меньше. Но сейчас Истрил вытащила этот вопрос на поверхность и ему не хотелось терять уже завоеванные преимущества, связанные с признанием Арнольта отцом. Да и зачем? Отомстить за Арнольта, которого он и сам уже считал за отца, как и Истрил за мать, полностью совпадало с его жизненными установками и принципами. Тем более, что греха таить, это ему не то, что ничего не стоило, а даже наоборот сильно помогало в легализации. Поэтому он для себя решил, что если надо сделать что-то, чтобы доказать, что он является сыном Арнольта и Истрил, то он сделает это без долгих раздумий. В той жизни он частенько сдерживал себя, оглядываясь на закон, который частенько засаживал в тюрьму невиновного и миловал тех, для которых и расстрел был слишком мягок, но теперь он считал, что он сам себе закон и никаких сдерживающих факторов, вроде продажных адвокатов, судей и ментов, просто не существовало в природе. Поэтому — только кровная месть. Здесь нет такого обычая? Что ж, тем хуже для этого мира, теперь будет. В конце концов сын он или нет? За Арнольта кому-то еще придется ответить. А вообще-то надо будет как-то провентилировать этот вопрос с Карно.

— Я думаю, что только убить его — этого мало. Мы устроим ему плохое посмертие при жизни. Сейчас он потерял двух баронов. Сколько еще осталось? Четверо? Прикончим и этих, пусть видит, как вокруг него гибнут люди, его люди. Затем умрет его наследник. Матушка, я клянусь, сладкой жизни у него не будет и умрет он как последняя шелудивая собака.

Всю эту речь Ольт проговорил спокойно, без пафоса, как будто объяснял какой-нибудь кулинарный рецепт, как о деле давно уже решенном и не подлежащим пересмотру. Истрил удовлетворено кивнула головой. Уж она-то давно поняла, что ее сынок слов на ветер не бросает, и он отомстит за отца. Ведь это граф Стеодр издал тот приказ уничтожить всех потенциальных мятежников, пусть он даже и не знал именно об Арнольте. А она подождет, и будет ждать столько, сколько понадобится. Месяц, год, три года, да хоть десять лет, но она дождется того момента, когда сможет плюнуть на могилу врага. Суровые времена, суровые люди.

— Только не забудь меня предупредить, когда будешь его убивать. Хочу перед его смертью посмотреть в его подлые глазки.

— Как можно, матушка? Ты будешь первая, кого я приглашу на представление.

Мать и сын заговорщицки улыбнулись друг другу. В последнее время они все чаще понимали друг друга без лишних слов. При их сдержанности в чувствах и в то же время учитывая то, сколько времени они провели вместе — это было неудивительно. Их семейная идиллия была прервана самым неожиданным образом. В землянку ворвался вихрь по имени Олента.

— Все сидим!? Чего сидим? Ольт, ты опять мозги мучаешь? А ты видел, охотники медвежонка поймали, к папке принесли. Смешной такой! Я про медвежонка, хотя вообще-то и папка смешной. Медвежонок на него — вот так, — девочка изобразила лицом какую-то обиженную гримасу, — а папка на него — вот так. — Она прикрыла один глаз и опять скривила лицо, на этот раз сделав задумчивую мину. — Короче, смеху — полные штаны! Пошли посмотрим!

Порой Истрил смотрела и не узнавала ту молчаливую, с не по-детски серьезными глазами, девочку, которую взяла в дом после смерти своей подруги Вайолет. Оли тогда стала похожа на маленькую старушку. Бывало, что целый день от нее и слова нельзя была услышать, а уж дождаться от нее улыбки было делом совсем нереальным. Истрил с содроганием вспоминала то время, когда они остались вдвоем против этого большого враждебного им мира. Две одиноких женщины, большая и маленькая и не важно, что младшей тогда было всего семь лет отроду. Общее горе сплотило их лучше всякого кровного родства и помогло им выжить. И вот теперь с воскрешением каких-никаких семей, а особенно с появлением отца, Оли как прорвало и из нее полезло все то детское и девчачье, что так долго сдерживалось и скрывалось за маской недетской серьезности.

Сопротивляться этому вихрю в косичках не было ни сил, ни желания. Тем более медвежонок — это и в самом деле интересно. Всей кампанией пошли в соседнюю избушку, куда переселился Карно с дочкой. Из дверей, навстречу им вывалилась толпа охотников, которые о чем-то оживленно переговаривались. Оказывается, на медвежонка они наткнулись случайно, когда нашли его мамашу. Он лежал под боком у мертвой израненной медведицы и скулил совсем, как ребенок, теребя холодные соски, из которых вдруг перестало течь молоко. Судя по следам убийцей был медведь-самец. Что они не поделили? Может медведь захотел полакомиться молодой медвежатинкой, а мамаша была против, а может он захотел большой и чистой любви и опять-таки наткнулся на отказ, но причина конфликта была сокрыта временем. Прошло, судя по свернувшейся крови, больше суток, как израненная медведица залегла в кустах орешника, где и умерла от ран. Медведь-самец, как определили охотники, тоже изрядно подранный, куда-то уполз зализывать раны. Мужики не стали выяснять — куда, так как взрослый медведь-подранок, достаточно злой после драки, был еще тем подарком, и никто не хотел с ним связываться. А медвежонок, пережидавший битву между хозяевами тайги в тех же кустах орешника, дождался, когда ворог уйдет и прибежал к умирающей матери. Собственно, на его плач и отреагировали охотники. Медведица была так изодрана и покусана, что ее шкура уже ни на что не годилась, поэтому в качестве трофея мужикам достался скулящий мохнатый клубок килограмм тридцать весом. Убивать его никто не стал и вместо этого голодного и злого медвежонка приволокли в подарок старосте.

Глядя на Карно, Ольт сразу понял, что тот в растерянности, хотя никто не мог об этом догадаться, видя это серьезное невозмутимое лицо. Они сидели напротив друг друга, староста на стуле, а медвежонок прямо на столе, куда его водрузили охотники, и внимательно рассматривали один другого. Звереныш тоже не понимал, что ему делать и то и дело посматривал в сторону открытой двери, но принимая во внимание высоту стола и свой, еще маленький, размер опять поворачивал лохматую голову в сторону огромного, по его меркам, страшного одноглазого великана. Он даже скулить перестал, всем своим еще детским умишком понимая, что сейчас решается его судьба. Так они и сидели молча, гипнотизируя друг друга. Картина была еще та и Ольт, не удержавшись фыркнул.

— Ой, папка, смотри какой лохматенький! Какой хорошенький! У него мамку убили, да? Он теперь сирота, как я была? А папка у него есть? — пронзительный девчачий голос лучше всякой циркулярной пилы прорезал тишину. Одинокий глаз старосты, остановившийся на этом чуде, одетом в длинное до пят крестьянское платьице, налился теплотой. Еще бы! Разве могло сердце хоть и много повидавшего, но еще не старого и не зачерствевшего в битвах, вояки устоять перед этим образцом непосредственности и чистой незамутненной дочерней любви. Девочка тоже чувствовала свою власть над душой старосты и ей многое прощалось и позволялось, что другим деревенским детям даже и не снилось, но она не злоупотребляла своим привилегированным положением и всегда знала, и чувствовала, где границы дозволенного. Сказывалось суровое крестьянское воспитание.

— Нравится?

— Ну конечно! Ты только посмотри, какой смешной. И бедненький… Сиротинушка ты мой.

— Ну тогда и забирай его, на воспитание, так сказать. — Карно, решивший казалось неразрешимую для него проблему был доволен.

У медвежонка естественно никто не спрашивал. Впрочем, он, ошеломленный этим вихрем с косичками, и не возражал. А Олента уже развила бешеную активность. «Старики», Карно и Истрил, были пересажены на нары, что бы не мешались под ногами, Ольт послан за медом, который бортники таскали понемногу в деревню, а сама она полезла на полки за хлебом. Через десять минут медвежонок уже вовсю наворачивал хлеб с медом и наверно где-то понимал, что жизнь повернулась к нему своей светлой стороной. Так появился в семье Карно еще один член семьи, которому, видя, как он слизывает с мордочки мед, с легкой руки Оленты дали имя «Лакомка», и сейчас все с умилением наблюдали, как этот обиженный жизнью косолапый малолетка с жадностью уминает хлеб с медом. Идиллию прервал грубый мужской голос:

— Туточки он. Сидит себе, а мы его обыскались. Малой, нас староста к тебе приставил. — Жаго был сама непосредственность. Будто и не видя присутствующего здесь же Карно, он с таким видом смотрел на Ольта, что тот тут же вспомнил слова, приписываемые Петру Первому, о том, что солдат должен иметь вид лихой и придурковатый. Конечно солдатом бывший каторжник ни разу не был. Все отношение к государственной службе у него заключалось в пребывании в местах не столь отдаленных, но службу он понимал. Сейчас он изображал перед начальством рвение и старательность. Ольт барственно кивнул и лениво махнул рукой:

— Спокойней, служивый. Можешь расслабиться. Кто это там у тебя за спиной, Вельт что ли? А пойдемте-ка отсюда, а то здесь обстановка не та, чтобы объяснять тайны сопромата и механизмостроения.

— Пойдем, — согласился Жаго, выталкивая в спину замешкавшегося Вельта. — А что такое «сонпромат»?

— «Сон про мат»? Ха-ха, дойдем до места — расскажу.

Планы насчет Жаго с Вельтом опять, уже к который раз изменились. У обоих каторжников оказались умелые руки и пытливые мозги и держать их на прииске, на тупой работе по добыче золота, было бы простым разбрасыванием кадров, которых Карно с Ольтом и так не хватало. Но самое главное, что вдобавок к мозгам они оба были грамотны, то есть умели кое-как разобрать те каракули, которые Ольт чертил на своей доске. Вообще-то это не было такой уж редкостью, любой крестьянин мог считать, как минимум до ста. Жизнь того требовала. Чтобы не обманул на базаре хитрый купец, чтобы правильно рассчитать размеры пашни и сколько для нее потребно зерна, да просто пересчитать свою живность, или охотнику сосчитать количество набитых шкурок и сколько за них положено получить денег — умение вести счет было жизненной необходимостью, без которой просто невозможно вести свое хозяйство. Так что простейшею арифметику знали все. Но вот умение читать или тем более писать было не так востребовано. Ненужно оно было крестьянину в его нелегком труде. Бывало, что на всю деревню находился только один грамотей, могущий с трудом разобрать по буквам написанное и накарябать пару знаков, обозначающих свое имя. Обычно такой грамотей совмещал и должность старосты. Хлопотное и чаще всего ненужное это было дело для крестьянина или охотника — научиться грамоте и зависело только от желания самого человека. Но и этого было мало, ведь надо было найти и учителя, и хорошо, если повезет наткнуться на жреца Единого. Они учили людей грамоте бесплатно или за малое подношение из продуктов, жрецам тоже надо чем-то питаться. За деньги же или отработкой на хозяйстве можно было поступить учеником к какому-нибудь грамотею в городе. Заодно и получить профессию писца.

Жаго и Вельту повезло в свою бытность на каторге познакомиться со жрецом Единого, который следил за духовным здоровьем преступников и обучал всех желающих грамоте. Конечно, это не поощрялось охраной каторги, но и не запрещалось. Охота людям после тяжкой работы еще и мозги себе корежить, так кто им хозяин. В компетенцию надсмотрщиков это никак не входило. Отработал свои двенадцать часов, а в свободное время хоть вшей дави. Вот некоторые каторжники и слушали проповеди жреца, а по настроению занимались и учебой.

Так что оставив пока прииск в стороне, слава богу золота хватало, Карно с Ольтом привлекали обоих мужиков к другим работам. Тем более те и сами, в свое время оторванные от крестьянского труда, не стремились снова пахать землю. Их вполне устраивала получка, которую выплачивал им Карно, договорившись с ними, что те будут заниматься работами по деревне.

Мальчишка, а за ним двое, как привязанных, мужиков дошли до околицы, где крестьяне расщепляли бревна на доски. Здесь Ольт и расположился, усевшись на ошкуренное бревно. Бывшие каторжники нависли над ним, как две статуи, олицетворявшие собой внимание и сосредоточенность. Объяснять им устройство лесопилки было легко и приятно. Они честно старались понять устройство механизмов и не стеснялись спрашивать, если что-то не понимали.

Ольту с ними повезло. И не удивительно. Мужики были честные и справедливые и совсем не дураки. Ведь даже после побега с каторги не подались к лихим людям, а нашли какую-никакую работу и не их вина, что сами того не зная, работали на атамана разбойников. И даже лишившись всего, оказавшись в положении вечно скрывающихся, сами, в буквальном смысле раздетые и разутые, не забыли про свои семьи и помогали им чем могли. И что самое интересное и особо ценимое Ольтом, считали это в порядке вещей. Не ныли, не жаловались на злодейку-судьбу, а просто жили, выполняя то, что считали нужным по своему нехитрому крестьянскому кодексу. Поэтому объясняя им какое-нибудь устройство, он не злился, когда до них никак не доходило почему вот это должно быть — так, а вот это — вот этак. Пропускал такие моменты, считая, что когда все заработает, то они и сами все поймут. Мужики хмурили лбы, чесали затылки, но к вечеру поняли основы, а если что-то было совсем недосягаемым для их разумения, то Ольт просто ставил их перед фактом, что вот это должно быть именно вот таким, а почему — так потому, что он так сказал. И все тут. Его авторитет мужики признавали бесповоротно. Он до того разошелся, объясняя им механику будущей лесопилки, что хотел сразу поделиться мыслями и о мельнице, которая в будущем должна будет работать от того же механизма. Но посмотрел на задумчивые лица будущих изготовителей деревянных колес и шестеренок, понял, что это будет пока лишним. Мысли о мельнице он унес с собой, решив обдумать их сам этим же вечером.

Да и вообще ему требовалось немного привести порядок тот сумбур, который царил в его голове. Слишком многое на него навалилось и слишком за многое он сразу взялся. Надо было определиться с очередностью задач и их необходимостью. И еще ему просто категорически нужна была кузница, желательно вместе с кузнецом. Собрать лесопилку или мельницу на одном только дереве возможно, но насколько упростилась бы и ускорилась работа имей он возможность сделать пару запчастей из железа, не говоря уж о долговечности механизмов. Одно время у него была надежда разжиться тем и другим в замке Кведра, при штурме оного Бродром, но сынок оного, разозленный смертью папаши, не оставил ему выбора. Он просто тупо убил всех, кто был в разоренном замке. Но Ольт не очень этим и огорчился, почему-то у него было предубеждение против тех людей, которые работали на вышеупомянутого барона. Если нашли с ним общий язык, значит и сами были с гнильцой. Не любил он таких людей еще с прошлой жизни, считая их потенциальными предателями. Не получилось, ну и фиг с ним.

Однако проблема с кузнецом никуда не делась. В сущности, он и сам мог бы выковать пару шестеренок, но недостатки детства никуда не делись. Что толку от ума, если просто поднять молот банально не хватает сил? Нет, судя по всему все-таки придется опять наведаться в Узелок. И еще одна проблема не давала ему покоя. Местные во всю занимались заготовками на зиму, что в основном заключалась в сушке грибов и ягод. А ведь у него в руках было целое богатство для местных жителей — соль. Этот минерал позволил бы заняться заготовкой продуктов на совсем ином уровне, открыв возможность заняться засолкой продуктов, копчением и вялением, да мало ли еще чем. Определенно, ехать надо и чем быстрей, тем лучше. И желательно точней определиться с целями поездки.

Насколько он узнал, в городке частенько продавали людей. И хотя официально рабства в королевстве не было, завоеватели фактически превратили бывших подданных Эдатрона в рабов, за малейшие недоимки или непослушание, арестовывая и выставляя на продажу, как должников. В основном это были крестьяне, но встречались и мастера. Правда стоили они подороже, но не Ольту было думать о деньгах. Осталось только съездить в городок еще раз, но не стоило забывать и про вторую цель — привезти соль и как можно больше. Стоило собрать воедино все дела, требующие поездки, и чтобы это звучало достаточно веско для Истрил. Не то, чтобы его сильно напрягало ее постоянное внимание, скрывать от нее было нечего, просто ему чисто по-человечески было жаль свою нареченную мать. Мотаться по местным лесам только для того чтобы он вовремя поел, это не то, что он ей желал.

В избушке у него был небольшой запас уже подготовленной бересты, поэтому он, составив черновик списка вначале на доске, перебрав все что можно и, после долгих раздумий вычеркнув из него то, без чего можно было пока обойтись, наконец перенес перечень того, что осталось на нее. Пока еще оставалось времени прошелся по строившейся деревне, чтобы опросить односельчан, кому что еще надо из города. Так и так ехать, и тащить с собой телегу. А свой ожидаемый груз был хоть и тяжел, но не велик, так чего гонять порожняк? А крестьянам всегда что-то нужно, забытое в суматохе сбора, от простой иголки до нового армяка.

Деревня уже выглядела деревней, а не разбойничьей вольницей. Четко проглядывались две первые улицы, расположенные под прямым углом друг к другу. Многие дома еще были не достроены, но находились в стадии завершения, поэтому часть людей Карно перебросил на рытье трех небольших котлованов под строительство домов для себя любимого, Истрил с Ольтом и трактира.

Там, где в будущем будет стоять питейное заведение, как заведенный носился Вьюн с куском бересты в руках. На бересте был чертеж, нарисованный Ольтом и бывший лазутчик то и дело тыкал в него пальцем, а затем что-то орал строителям. Рядом с Вьюном стояла вдовушка и, внимательно вглядываясь в произведенные работы, что-то нашептывала ему на ушко. Причем именно нашептывала, извинительно улыбаясь мужикам. Те понимающе усмехались и нет-нет отпускали грубые деревенские шутки, на что она смущенно прикрывалась платком. Артистка. Вообще-то находиться здесь ей было не по чину, но все понимали важность стройки, ведь трактир в деревне — это все равно что крутой кабак в захудалом районом центре в мире Ольта. А вдовушка, судя по отношению к ней Вьюна, вполне возможно будет хозяйкой этого очага культуры местного значения. Поэтому мужики и сносили безропотно присутствие вдовы, ведь в первую очередь эта стройка была важна именно для них и хорошие отношения с тем, кто в будущем вполне возможно будет наливать тебе пива, очень важны. Ведь где еще можно будет посидеть с кувшинчиком спотыкача или кружкой пенного напитка долгими зимними вечерами, обсасывая местные сплетни и новости, и чтобы при этом не пилила жена? Трактир в деревне — это заведение знаковое и трактирщик — уважаемое лицо и в не каждой деревеньке они присутствовали. Обычно только в больших придорожных селах. Так что мужики работали с огоньком, тем более, что Вьюн по окончанию работ пообещал хорошо преставиться.

Увидев Ольта, он обрадовался и подбежал к нему уточнить некоторые детали, а узнав, что Ольт собирается в город, так вообще возликовал и тут же напросился в попутчики. Это было хорошо, и если бы он не пожелал ехать сам, то пришлось бы забирать его в приказном порядке, а этого делать — ой как не хотелось. Но все срослось удачно. Предупредив его, что бы он был готов к после следующему дню, Ольт оправился дальше. Следующей целью был Брано. Человек, хорошо знающий базар, разбирающийся в местных ценах и умеющий торговаться — как же обойтись без такого. Тот тоже обрадовался предстоящей поездке. Карно не вмешивался в деревенские дела, сбросив их на бывшего старосту, и выражал свою волю только, если на Брано поступала жалоба. Да и то неизвестно было, кого настигнет наказание. Вполне мог пострадать и сам жалобщик, если кляуза была пустой или лживой. Поэтому к Карно лишний раз не обращались, стараясь решить спорные вопросы между собой, по-соседски. И Брано старался не наглеть, не беря на себя лишнее. Тем более, что Карно выделил ему пять золотых на нужды деревни и ему позарез нужно было в город, чтобы обменять золото на медь и прикупить кое-что для нужд односельчан. Всех устраивала сложившаяся вертикаль власти, и никто не выказывал недовольства. А если бы и нашелся такой, так у Карно разговор короткий — не нравится, вали из деревни, только должок в один золотой оставь. Все помнили, как он обошелся с бывшими односельчанами, и никто не хотел на своей шкуре испытать подобное. Тем более менять сытную и благодатную жизнь в Карловке на беспросветные думы о хлебе насущном в другой деревне. Дураков среди крестьян не было.

Еще Ольт предложил поездку двум мальчишкам, с которыми встретился и познакомился еще в старой деревне — сыновьям каторжников Серьге и Кольту. Если Серьга уже чувствовал себя уже опытным путешественником, то Кольт немного терялся и от этого, и так немногословный, как и все лесовики, вообще молчал, но глаза, горевшие от восторга, выдавали его с головой. Их отпрашивать пришлось у родителей и, хотя сами мальчишки были уж вполне самостоятельны, но приличия требовалось соблюсти. Впрочем, что Вельт, что Жаго, узнав, что за их сыновей просит Ольт, только махнули рукой. Мог бы и не спрашивать. Съездить в город было мечтой всех деревенских мальчишек.

Кстати имя у Кольта, в отличие от Серьги, было еще детское, хотя Ольт считал, что и взрослому дяде было незазорно носить такое, но разве объяснишь тут, что такое огнестрельное оружие, которое уравнивает шансы. Впрочем, оба мальчишки не хуже взрослых мужиков стреляли из охотничьего лука, чему Ольт не удивлялся. Он видел, как тут с детства учат малышей правильной стойке и хватке, и уже в шесть лет они часами стоят с толстой палкой в вытянутой руке. Так что вполне возможно годиков через два-три Кольт с Серьгой смогут натянуть и боевой лук. Просилась еще и Олента, но тут, несмотря на всю свою отцовскую любовь, неприступной скалой встал Карно — девочке при живом отце было мягко говоря, не принято одной ездить с чужими людьми. Олента надулась, пообижалась с полчаса, затем признала правоту отца, но выбила с того обещание в следующую поездку в город взять ее с собой. Да Истрил нахмурилась и, отведя в сторону Вьюна, провела с ним строгий инструктаж. Доводы, приведенные ее сыночком, оказались достаточно убедительными, и сама она ехать не собиралась, так как котлован под их дом был готов и в него вот-вот должны были закладывать фундамент. Чертежи, показанные ей Ольтом, были так необыкновенны и чудесны, что она хотела сама лично проследить за возведением их будущего семейного очага. Поездка сына поставила ее перед тяжелым выбором, но он сумел ее убедить, что все будет хорошо и она, единственная знавшая на что он способен, все-таки согласилась.

Так что для поездки собрались Брано с Вьюном, сам Ольт и Кольт с Серьгой. Пять человек должно было хватить для погрузочно-разгрузочных работ, а больше и не надо, ведь разбойников Крильта можно было уже не бояться, а другие скоро навряд ли сунутся. Хищники обычно строго охраняют свою территорию и не забредают в охотничьи угодья друг друга. Что четвероногие, что двуногие. Разве что какие-нибудь залетные, но времени прошло совсем немного и весть о гибели банды Крильта еще не могла разойтись по окрестным лесам, тем более, что сами участники этой экзекуции держали рот на замке и другим строго наказали молчать. Ну и зачем Ольту большая толпа, тем более, что он хотел заехать на найденное им месторождение соли. Правда это было не совсем по пути, но для бешенной собаки сто километров не крюк. Зато им, если повезет, не придется ехать порожняком и мало того — есть шанс хорошо заработать. Главное, чтобы в будущем попутчики молчали о находке, ведь судя по тому, что Ольт здесь увидел, соль тут была стратегическим сырьем, за обладание которым могут и закопать, похоронив раньше времени.

Поэтому, едва только деревня скрылась из глаз, как Ольт приказал остановиться и собраться в кучу для важного сообщения. Брано и Вьюн, как степенные мужики ехали в телеге, а мальчишки верхом на лошадях, поэтому вполне естественно, что все собрались возле повозки. Ольт уже привычно взял со всех клятву, что все присутствующие будут молчать об услышанном и поведал им тайну о несметном богатстве, которое таится совсем недалеко, в каких-то двух или трех днях пути. Предупредил, что об настоящей цели поездки знают еще только два человека: староста Карно и его мать Истрил и больше знать никому не надо. Сказать, что они были просто удивлены поведанным им Ольтом — это значит сильно преуменьшить то впечатление, которое произвела на них такая новость. Соль — это был второй по значению после хлеба продукт в их непростой крестьянской жизни, особенно в преддверии зимы. Ведь это были солонина, копчения и маринады, которые позволят крестьянам пережить голодное время. И никто не знает о таком богатстве? Невероятно. Хотя, если учесть, что по этим землям прошла война, унесшая множество жизней, а голод был постоянным гостем в лесных поселениях и люди вымирали целыми деревнями, да и сами охотники были никудышными рудознатцами, все было вполне объяснимо. Брано сразу понял, какое счастье привалило их деревне, а уж большего патриота родной деревеньки и найти наверно было нельзя, и уже сам совсем застращал мальчишек, расписав им, что будет с деревней, если кто узнает об этой тайне и они, и так гордые, что теперь тоже являются носителями такого секрета, еще раз клятвенно пообещали, что будут молчать как рыбы. Вьюн же просто принял к сведенью данные о залежах соли, у него в голове уже было столько тайн, своих и чужих, что одной больше, одной меньше для него никакой роли не играло. Его волновали совсем другие проблемы, все его мысли занимали думы о трактире. Хотя конечно такое известие не могло не порадовать его, как будущего трактирщика. А Ольт про себя лишний раз обрадовался тому, как правильно подобрал людей. Так что их телега свернула от направления на общий тракт и свернула в глубокий лес на бездорожье.

Дорога была привычно скучновата, как и все дороги, если не убегаешь или кого-нибудь не догоняешь. Длинный путь он такой, рано или поздно надоедает видеть вокруг один и тот же пейзаж. В начале ты видишь какой-нибудь огромный дуб и восхищаешься им и удивляешься толщине ствола и развесистой кроне, а потом попадается еще один такой-же, потом еще, а потом ты уже ничему не удивляешься. Лишь провожаешь возникающую перед глазами очередную картину скучным взглядом, а то и вообще не замечаешь. Так и у них — даже мальчишки на вторые сутки завяли, а мужики как легли в телеге подремать, так и проспали почти все время, благо телега была не груженной и места было много. Чего там нового в окружающем их лесе они не видели.

Погода стояла замечательная, располагающая к лени. До сезона дождей было месяца полтора, и лес уже вовсю разукрасился осенними разноцветными красками, а кое где уже начала облетать листва. Воздух был тих и прозрачен, как будто тайга задумчиво готовилась к зимней спячке, а мелкий поникший подлесок сух и почти не мешал движению. И только изредка встречался какой-нибудь дуб-великан, о чем предупреждали ехавшие верхом мальчишки и тогда на минуту просыпался кто-нибудь из мужиков и, лениво ругаясь, направляли лошадь в объезд препятствия. Только Ольт внимательно смотрел на окружающие леса, выискивая знакомые приметы. До этого он определял дорогу по ночному небу, по звездам намечая путь на весь последующий день. Даже не столько дорогу, сколько направление, стараясь в начале выехать в область находки. На третьи сутки они въехали в распадок и Ольт стал узнавать знакомые места. Как всегда, чувство ориентации его не подвело, раньше он вообще удивлялся, когда слышал, как кто-то заблудился в лесу или в чужом городе. Для него это было так же противоестественно, как садиться по большому делу, не сняв штаны. Куда бы он не пошел, будь то в лесу, степи или в любой другой неизвестной местности, в нем всегда оставалось чувство направления и, даже в незнакомом городе, это чувство всегда его выручало и помогало найти верную дорогу. Так и сейчас: в начале знакомое ощущение, что путь пошел под уклон, затем знакомый пейзаж, а потом уже и конкретные узнаваемые детали.

Небольшая мелко-холмистая долина округлой формы, лишенная деревьев и поросшая лишь каким-то травянистым растением, глядя на которое у Ольта возникало в мозгах слово «ковыль», и перемежаемым изредка низким кустарником, резко контрастировала с окружающим ее густым лесом. Многочисленные следы копытных ясно показывали, что он прибыл туда, куда хотел. Остановившись у знакомого небольшого холма огляделся, убедился, что место то самое и стал поднимать из телеги сонных мужиков. Мальчишки подъехали поближе, спешились и стали стреножить лошадей. Вьюн с Брано, обрадовавшись, что долгий путь пришел к концу, быстро протерли помятые лица и вытащили деревянные лопаты, спрятанные под сеном на дне повозки. Прежде, чем приступить к делу, Ольт еще раз огляделся: да, где-то тут он в прошлый раз и копал, взял одну лопату и очертил квадрат примерно три на три метров:

— Снимайте дерн и вообще верхний слой, пока не докопаетесь до соли.

Судя по всему, они находились на дне какого-то бывшего соленного водоема, недаром сам солончак находился во впадине. Поверхность вокруг была довольно ровной, на которой ничего не росло кроме уже пожелтевшего высохшего, шелестящего на ветру, «ковыля», и изредка встречались небольшие участки низкого кустарника и невысокие холмики, наподобие того, возле которого они остановились. Наверно это постаралась сама природа, собирая в кучу мусор вокруг хоть какого-нибудь более-менее значимого препятствия с помощью небольших смерчиков, которые нет-нет, да закручивались между низкорослого кустарника, поднимая круговерть пыли и сухих листьев и тем самым и создавая эти холмики. Ветер, попадая сюда, уже не мог вырваться из замкнутого пространства бывших берегов и вынужденно закручивался в небольшие воздушные завихрения, создавая наносы. Задубевшая, продутая всеми ветрами и высохшая до каменного состояния земля поддавалась плохо. Тут еще Ольт предложил одеть на рты платки, чтобы уберечься от поднятой пыли. Это конечно помогало, но дышать в полную силу мешали также. Хорошо еще было не так жарко, все-таки осень на дворе. Так как лопаты было только две, то работали по очереди. Первому повезло Брано, когда раскоп углубился в землю примерно на полметра. Что и как он там увидел, но он вдруг упал на колени и попробовал на вкус горсть земли:

— Соленая. — сообщил он, пожевав губами и улыбнулся широкой счастливой улыбкой.

Все заработали быстрее, стараясь освободить очерченный участок от земли. После часа пыхтения удалось снять пласт грунта с полметра толщиной, обнажив неровную ноздреватую поверхность серого цвета. Судя по всему, это была соль, вперемешку с землей, доведенная до такого состояния грунтовыми водами, проникающими под землю вместе с дождями. Попробовав ее на вкус, и мужики и мальчишки возбудились и повеселели, одно дело купить горстку грязной соли на торге, отдав большие для крестьян деньги, а совсем другое — добыть этот драгоценный продукт самим и не жалкие крохи, а килограммы и килограммы. Даже в таком виде, на половину загрязненный натрий хлор, представлял из себя большую ценность для местных.

Ольт достал из-под сена топоры, которые на всякий случай прихватил вместе с лопатами. Дела сразу пошли веселее, топоры здесь пришлись в самый раз. Всех инструментов Ольт взял по паре, поэтому пока двое рубили плотную слежавшуюся массу, двое других собирали нарубленные куски и крошево лопатами в мешки, которых во множестве прихватили для зерна. Потом работники менялись местами, махать топором — это не лопатой скрести.

Ольта отодвинули в сторону, мотивировав это тем, что пока они дремали, он один не спал и искал дорогу и что инструмента на всех не хватает и вообще не мешался бы под ногами и сходил бы лучше на охоту. Распаленный Брано, совсем потерявший голову от такого богатства и позабывший все на свете, даже то, кому они обязаны такой находкой, вообще чуть ли не послал мальчишку куда подальше, но вовремя опомнился и ограничился в конце концов посылом на охоту. Причем деревенских мальчишек не тронул, видимо им-то предстояло пахать и пахать.

Ольт не стал выяснять глубины такой дискриминации, только пожалел мальчишек, которые, впрочем, совсем не выглядели обиженными, и отправился за добычей. Видимо крестьяне намеревались провести здесь не один час и впрямь следовало подумать о еде для них.

Ольт пожал плечами, прихватил лук и стрелы и направился в лес. Он добрался до опушки и уже меж деревьев пошел по кругу вокруг найденной долины, надеясь наткнуться на какое-нибудь травоядное животное, пришедшее полакомиться солью. Шел по лесу, не забывая отслеживать обстановку вокруг себя и попутно раздумывая о соли и о ее добыче, в частности. Вот чем-чем, а добычей соли он никогда в жизни не занимался. Хотя, вспоминая все то, что когда-то читал и видел по интернету, смог припомнить о двух видах добычи столь полезного и нужного минерала. Шахтный метод, когда соль вырубали в подземных шахтах, но здесь явно не тот вариант, и метод сушки соляного раствора, так называемой «рапы», под солнцем, заодно очищающий соль от примесей. Тоже не совсем то. Природа уже наполовину сделала за них работу и выпарила всю воду. Впрочем, не следует торопиться. Кажется, в интернете ему как-то попался ролик, где он увидел, как добывается какая-то особо ценная соль на каком-то соленом озере. Он не помнил точно, но вроде как природные условия сложились так удачно, что это соленое озеро превратилось в природную лабораторию по производству соли. Жаркое солнце выпаривало влагу из уже готовой рапы и соль плотным слоем укладывалась на мелководье, оставалось только ее собрать. Что-то подобное проделывали жители побережья, где морская вода уже представляла собой готовую рапу. Целые прибрежные поселения занимались этим прибыльным промыслом, откуда и поставлялась в глубь страны. Целые дни эти добровольные каторжники таскали морскую воду, сливали в каменные корыта, выдолбленные прямо в скалах, и выпаривали ее и труд их был довольно тяжким. Целый день под палящим солнцем носить туда-сюда тяжелые дубовые ведра, когда уже непонятно то ли слизываешь пот сухим шершавым языком, то ли морские испарения — это был еще тот труд. Потому и стоила эта соль бешенных денег, хотя и была горьковата на вкус.

Ольт надеялся, что если тут когда-то было соленное озеро, то многолетнее высушивание солнцем рапы привело к тому, что здесь на дне впадины есть чистая соль и что, убрав сверху грязный слой, они до нее доберутся и получат чистый продукт. А уж на вкус он должен быть гораздо лучше соли с побережья. Даром что ли природа столько лет, а возможно и веков, над ним трудилась.

Выбросив из головы все посторонние мысли, он решил, что пока работники заняты, организовать стоянку для отдыха. Тем более, что охота была удачно завершена, когда от него испуганно прыснуло небольшое стадо косуль. Он уже не удивлялся обилию диких животных, поэтому был наготове и успел выстрелить вслед, тем более стрела была наложена на тетиву заранее, и теперь пожинал плоды своей предусмотрительности. Молодой самец был поражен в шею, когда еще только разворачивался для бега, и служил доказательством отличной реакции и возросшего мастерства Ольта, как лучника. Ну или — везения. Быстро перерезал горло добыче, чтобы не мучилась и выпустил кровь. Пока косулю сотрясли последние судороги, огляделся вокруг и решил, что лучшего места для лагеря не найти. Негустой лесок лучше всего для этого подходил, и от солнца тенек и место добычи соли всего в метрах двухстах, даже отсюда видно копошащихся работяг сквозь редкие деревья. И главное, не нужно тащить косулю все это расстояние. Это ведь для глаза близко, а для мальчишеского тельца, не вошедшего еще в полную силу, это просто непреодолимое препятствие. И пусть олешка был не очень большой, но весил килограмм сорок, что если и не равнялось весу Ольта, то было довольно близко к этому. Конечно можно было быстро собрать волокушу, но зачем тащить столько мяса на такое расстояние, когда можно едоков привести к мясу. Он вышел на опушку и засвистел, во всю размахивая руками.

Новоявленные соледобытчики его и услышали, и увидели. В начале встревожились, но увидев его зовущие жесты и то, как он показывает на рот, делая рукой вид, что держит ложку, успокоились. К лагерю подошли уставшие, но довольные. Заодно привели с собой и лошадей с телегой, о которых, охваченные соляной лихорадкой, совсем забыли. Серьга занялся бедной скотиной, которая из-за трудового азарта хозяев, оказалась совсем забыта, а Кольт с Ольтом занялись костром. Мужики в это время разделывали тушку косули. Брано, ворча на безалаберность молодых, бережливо пересыпал снятую шкуру солью, что было актом неслыханной расточительности, а что ее беречь — вон ее теперь сколько, и аккуратно свернул мех в пакет.

Ольт же, пока напарник разводил огонь, достал из телеги походный котел и занялся приготовлением запоздавшего обеда. Мудрить не стал, а просто нажарил мяса на нутряном жире. Целый котел жареной свежатины, с диким чесноком и луком и заправленный специями, с которыми Ольт не расставался. Лесовики просто стонали от наслаждения, поглощая огромные куски мяса, не забывая подставлять под капающий с них жир толстые ломти хлеба. Они и так не страдали отсутствием аппетита, но сейчас, после тяжелой работы по вырубке соли, побили собственные рекорды по пожиранию натурального, произведенного самой природой, продукта. И пусть мясо было немного жилистым, зато как аппетитно хрустели на зубах хрящики, а уж вкус был несравним с тем убожеством, которое Ольт пробовал в своем мире. Помнится, он, как-то будучи на Севере, попробовал импортную свинину и говядину. Красивое и мясистое на вид, на вкус оно было никакое, трава — травой.

Ольт, усмехаясь смотрел, как едоки по очереди отваливаются от котла, поглаживая себя по вздувшимся животам. После обедо-ужина приступили к подведению итогов трудовой деятельности. Худо-бедно наковыряли три мешка грязной соли и сломали одну лопату. Новости были неплохие, но дальше пошли еще лучше. Соль на глубине примерно в метр пошла почти чистая и не крошилась, а отслаивалась кусками. Сбылись мечты Ольта. Такими темпами уже завтра они заполнят всю телегу. Коротко обсудив задачи на завтрашний день, решили сегодня уже не работать, а хорошо отдохнуть.

Как не лень было после сытной еды двигаться, но все-таки поднялись, чтобы оборудовать себе спальные места. Ничего сложного — нарубленные ветки с окрестных деревьев и поверху пустые мешки. Если на самом дне долины почти ничего не росло из-за обилия соли, то вокруг нее тайга взяла свое и бывшие берега бывшего соляного озера густо заросли самыми различными деревьями и кустами. Распределили караул на ночь. Бояться вроде нечего, двуногих хищников вывели, а четвероногие еще сто раз подумают, прежде чем нападать на такое количество людей. Но лучше перестраховаться, ведь кто их знает, среди диких зверей тоже встречаются дураки и неадекватные личности. Набредет еще какой-нибудь тигр или медведь, а так караульный откидается головнями из костра, поэтому не поленились и срубили две сухие лесины. Положенные в костер крест-накрест, они горели всю ночь, только не забывай продвигать их, заменяя отгоревшее. Наконец сытые и довольные улеглись вокруг костра. Не смотря на усталость, возбуждение от такой находки еще не прошло полностью, да и спать было рановато, поэтому перекидывались ленивыми фразами, кое-как поддерживая вялотекущий разговор. Очередную тему внес Ольт, который при малейшей возможности старался узнавать что-то новое.

— Слушай, а почему тебя Серьгой прозвали? — внезапно поинтересовался он у одного из мальчишек. Вообще-то Ольт уже знал, что имя ребенку дается родителями, но оно редко употреблялось, только в официальных случаях. Чаще всего его называли по детскому прозвищу, которое давалось по какому-нибудь отличительному внешнему признаку. Причем здесь частенько проявлялся немного тяжеловесный крестьянский юмор. Например, толстяка могли обозвать тростинкой, а какого-нибудь тощего доходягу медведем. Затем, по достижению возраста совершеннолетия, то есть лет пятнадцати, когда подростки вступали во взрослую жизнь, они получали другое имя, созвучное какой-нибудь черте характера или проявившемуся умению. Лет в тридцать, когда завершалось становление взрослого мужика или женщины и человек вступал в пору мудрости, они могли получить и третье имя. Частенько оно до того полностью отражало человеческую сущность, что полностью заменяло собой имя, данное родителями при рождении и которое частенько становилось известным только после смерти, когда поминали умершего. Серьга заинтересовал Ольта, потому что у него судя по всему это было уже второе имя-прозвище, хотя до совершеннолетия ему оставалось еще года три. Такое тоже хоть и редко, но бывало, когда ребенок чем-нибудь отличится.

— Так это… Вообще-то меня родители Стринвельтом назвали. Стрин, значит. А Серьгой назвали… У меня отец сотником лучников был. Он погиб на Поле Печали, а один его друг, тоже лучник из его же сотни, который там выжил, оказался из соседней деревни. Отец у него на руках помер и серьгу мне завещал. Вот, когда этот воин домой возвращался, то и заехал до нас и передал серьгу, все, что от отца осталось.

— Подожди, а разве Вельт не твой отец?

— Вельт — мой отчим. Он взял меня в свою семью, когда я остался совсем один. Вначале было известие о смерти отца, а затем и мать слегла и померла в одночасье.

— Понятно. Ты извини меня… — Ольт почувствовал себя неудобно. У человека такое горе было в жизни, а он тут влез с расспросами. А то, что Вельт оказался отчимом его не удивило, он уже знал, что сироты в местных лесных деревушках не остаются без присмотра. Общество никогда не позволит такому сироте остаться одному и погибнуть и если не найдется родственника, то кто-то из знакомых или друзей погибшего всегда возьмет ребенка в свою семью. Вон, как случилось с Олентой. Уж такие они были, эти крестьяне-лесовики.

— Да ладно. Это уже давно было. Да и Вельт — неплохой мужик.

— Да, согласен, Вельт — мужик что надо. А насчет серьги я не понял, твой настоящий отец, он что, серьгу носил?

— Так я и говорю, он сотником был.

— Ну и что? — не понимал Ольт. В его представлении если мужчина надевал серьги, то это означало, что он определенной сексуальной ориентации, неуважаемой Ольтом, ну или идиот, который ради простого выпендрежа готов косточку в нос продеть, а не то что серьгу в ухо, лишь бы хоть как-то выделиться. Короче — человек пустой. Но представить себе воина, причем сотника, жеманящимся или красящим губы… Ольт содрогнулся, ну никак не получалось. Не клеилась картинка, хоть ты тресни. Другие здесь нравы и понятия. Что-то он не понимал или не знал.

— Чего — «ну и что»? Говорю же, сотником был. — Серьга был терпелив и немногословен, как и все охотники.

— Так он в лесу как потерялся по малолетству, так и прожил один три года. — подал голос Вьюн. — Откуда ему про серьги-то знать?

— А, тогда понятно. — Серьга как-то по-новому посмотрел на Ольта и во взгляде его читалось уважение. Не каждому удается выжить в тайге три года, тем более, если ты не взрослый лесовик, а несмышленый пацан. — Ну я же не знал. А то талдычу тут, талдычу. А ты вон че, оказывается.

— Да ладно. Так что там с серьгой?

Оказывается, воины, начиная с сотника, в эданском войске носили в ухе серебряную серьгу в виде кольца, но причем не каждый, а только те, кто отслужил в этой должности минимум пять лет. Этакий знак отличия. Причем каждый род войск носил кольцо со своим знаком. Сотники-лучники — кольцо с перечеркнутым его стрелой, простые сотники-пехотинцы — с копьем или мечом и так далее. Такая серьга служила не только признаком опытного бывалого воина, но еще и знаком того, что данный воин имеет право командовать, что и доказывалось таким образом. Ведь не каждый продержится в сотниках целых пять лет, да еще во время войны. Бывало, что сотники слетали со своей должности, не прослужив и года. Были еще звания десятника и полу сотника, но право на серьгу давалось только, начиная с сотника и утверждалось по достижению пяти лет. Могли дать звание и раньше, за какой-нибудь подвиг во время войны. А войны в те времена шли постоянно. Так что серьга служила не только знаком отличия сотника, но и такой своеобразной медалью. Если воин умудрялся прослужить сотником десять-пятнадцать лет, то в кольцо добавлялась еще соответствующее количество стрел или копий, по одной стреле за каждые три года службы. Про четыре-пять стрел в кольце ходили слухи, что существуют и такие воины, но воочию их никто не видел, хотя раньше в эданском войске можно было наткнуться на лучника и с семью стрелами. Но война — она и есть война, ветеранов почти не осталось. Носить серьгу в правом ухе было необязательно, но никто сам по доброй воле не отказывался, ведь это был как знак доблести, медаль за отвагу и нашивка за выслугу лет в одном лице. Ну и как знак различия имел не последнее значение. Тысячники носили золотую серьгу, тоже с копьями да стрелами.

И тут Ольт задумался:

— А у нашего Карно я что-то серьги не видел. А ведь он тысячником был.

— А ты приглядывался? Как-нибудь присмотрись к его правому уху. Наверняка увидишь след от дырочки. Да и после того, как северяне победили, то ловили таких, с серьгами. Сам понимаешь, что с ними делали. Не простые ведь вояки — сотники да тысячники. Вот наши серьги и поснимали.

— Мда, век живи, век учись — все равно дураком помрешь. Но при чем тут ты и отцовская серьга? Ведь не ты ее заработал, а с тебя какой спрос? Тебя во время войны наверно еще и не было. Чего до тебя докопались?

— Ну так она же из серебра. По весу как раз как серебрушка и будет. А сборщик податей, когда собирал у нас налоги, ее увидел. Да я и не прятал, наоборот — всем показывал. Гордился. А он, как серебряную серьгу увидел, так сразу навесил какой-то налог и хотел ее в часть этого налога забрать.

— Ну а ты?

— Ну а я пырнул его ножиком. Да только гад в доспехе был, да и мне тогда только девять лет было. Да и ножики у нас сам знаешь какие… — Серьга пренебрежительно махнул рукой. Ножи у местных и в правду были не ахти. Власти разрешали носить только короткие, годные лишь нарезать хлеб да снять шкуру с зверя, полоски железа, а качество местного металла Ольт уже видел и был от него не в восторге. — Так что только поцарапал. Единственная польза, это пока он орал и все вокруг него бегали, я — сережку-то тайком в рот и засунул, а сам рукой махнул, будто что-то выкидываю. Они и повелись.

— Ага, заставили нас всей толпой ее искать. Кольцо-то махонькое, как сустав большого пальца взрослого мужика будет. А этот гад польстился… Целый час искали, пока тот мытарь не плюнул, ему в следующую деревню ехать надо было. — подал голос Кольт, второй мальчишка.

— А Серьга чего, тоже искал?

— Нет, ему в это время всыпали плетей. Если бы мытарь не торопился, то насмерть запороли бы. А так — только отмолчался. Потом правда — еще десятину пластом лежал.

— А чего молчал-то, лучше орал бы, говорят так легче порку перенести? Или герой такой?

— Да какой герой… боялся, что, если бы заорал, то сережка могла выпасть. Вот и молчал, даже зубы стиснул, чтобы случайно рот не открыть. Серьгу чуть не проглотил, — ответил уже сам «герой». — Вот после этого Серьгой и прозвали. А одену ее, когда сам сотником стану.

— Да, силен бродяга. Ну а ты, Кольт, что-то я не помню твое детское имя.

— Ревун — его в детстве прозвали. Плакал постоянно, то ли от постоянного голода, то ли еще отчего. Но в три года перестал реветь. Старое прозвище уже не подходит, а новое еще не заслужил. Так и зовем его родительским именем. — тут уже хмыкнул Серьга. Кому, как не односельчанину и другу детства не знать всю подноготную.

— Понятно. А когда имя второе получишь?

— Когда ты, тогда и я, сразу за тобой. — Ответил хитрый мальчишка, кидая обратно Ольту подвох, таившийся в вопросе.

Ольт с невольным уважением посмотрел на догадливого мальчишку. А он-то хотел срезать его и что бы он не ответил, то сказал бы ему что-то типа: «Ну конечно, кто же такому салаге имя даст». Не прошел номер. Тем и лучше. Иногда его шутки ставили в тупик не только местных, но и его самого, или вызывали совсем другую реакцию, чем ту, на которую он рассчитывал. Видно местное чувство юмора не совсем совпадало с его. Он уже бессчетное количество раз зарекался шутить, сам признаваясь себе, что шутки у него туповаты, но, внезапно откуда-то появившееся в его характере, шкодливость постоянно вылезала из него, как шило из мешка. Да и какой-то детский это был юмор, туповатый и наивный, соответствующий его внешнему виду и возрасту, но никак не внутреннему содержанию. И ему приходилось постоянно себя сдерживать и напоминать самому себе, кто он есть на самом деле. Но иногда он просто не успевал угнаться за быстрыми проявлениями детского ума. Утешало только то, что детство — это не на вечно и главное — дожить до тех времен, когда все эти всплески ребячливости со временем, он надеялся, сами сойдут на нет.

— Договорились. А теперь попробуем заснуть. Завтра встаем с рассветом. Вон Брано уже десятый сон видит.

Брано, кстати, уже во всю храпел. Умаялись мужик. Дети поерзали перед сном, устраиваясь поудобнее, и затихли. Только Серьга, уже засыпая, сквозь охватывающую его дрему пробормотал: — А я все равно стану сотником лучников…

Назавтра Ольт распланировал много дел, главным из которых была добыча соли и выезд в путь желательно сразу после обеда. Поэтому отдохнуть не мешало. Вскоре уже все спали, только Вьюн бодрствовал сидя у телеги. Он был первым в карауле. Себя Ольт назначил сторожем в последнюю вахту, под самое утро, чтобы успеть потренироваться и приготовить завтрак для всей кампании. Еда должна быть сытной и ее должно быть много, так как работать решили без обеда, пока не заполнят телегу.

Утром, умывшись из глиняной бутылки и отработав свою обычную тренировку, принялся опять за жарку мяса, предварительно разбудив всех остальных. Без лишних разговоров каждый занялся своим делом. Перед тем, как приняться за работу побродили по лесу, нарезая не длинные, с метр, деревянные колья. Их Ольт решил использовать при добыче соли. Затем плотно позавтракали и нагрузившись инструментом во всеоружии прибыли к соляному раскопу. Колья и в правду сильно помогли и облегчили работу. Вначале топором вырубали выемку, а затем туда вбивали деревянный клин. Соль отслаивалась целыми кусками, которые так и складывали в мешки, старясь уложить их плотнее. Мелкие кусочки и рассыпавшуюся в песок собирали в мешок единственной уцелевшей лопатой. Ударным темпом работали почти до полудня и благодаря новому способу добычи соли, закончили гораздо раньше, чем рассчитывали. Даже набрали немного лишку. Получилось примерно килограмм пятьсот. Учитывая, что лошадь была не владимирский тяжеловоз, а очень даже простая лошадка крестьянских кровей, маленькая и невзрачная, да еще и дороги были не совсем похожи на скоростное шоссе, то столько груза она может и потянула бы, но насколько долго ее бы хватило — этот вопрос оставался открытым. Поэтому получившийся излишек, четыре мешка, полных отборной чистой соли, спрятали тут же в схроне, оборудованном на месте добычи. Выкопанная яма подошла для этого идеально. Сам раскоп заложили тонкими бревнами и засыпали землей. Конечно тайга не городской парк и чужие здесь не ходят, но мало ли кто может набрести на, можно без преувеличений сказать, «золотоносный» участок. Так что груза оказалось примерно килограмм триста с лишним, не считая двух пассажиров. Такое лошадь тянула не сказать, что легко, но спокойно и без излишнего напряга. Поэтому решили ехать сразу и перекусить в сухомятку прямо по дороге. И так времени потеряли много. Не то, что бы их поджимало, но не хотелось, чтобы родичи, оставшиеся в деревне, беспокоились. Сложили в телегу инструмент, еще раз проверили место раскопок на маскировку и надежность перекрытия, выехали из долины и нарубив из веток веников тщательно замели все свои следы. Не было тут никого.

 

Глава 16

Дорогу Ольтовы попутчики запомнили хорошо, что неудивительно для людей всю жизнь проведших в лесу. Ему даже не пришлось ничего корректировать и лезть с ненужными советами. Уже через сутки выехали на общий тракт и уже по нему направились напрямую в город, замаскировав свой след после выезда на дорогу. Едут себе крестьяне на базар в город и пусть едут, кому интересно. Единственное, что упрятали соль под слоем пустых мешков. Рисоваться с таким грузом никому не хотелось. Привычность и скукота окружающего пейзажа вынуждала делать хоть что-то, чтобы не заснуть на ходу. Но единственным развлечением, доступным в такой обстановке была беседа. Пользуясь этим, Ольт продолжил вчерашний разговор:

— Брано, а тебя почему все зовут по первому имени. У тебя что, второго нет? Не заслужил?

Тот смущенно хмыкнул, почесал затылок, а мальчишки заулыбались, хотя во всю старались это скрыть.

— Ну почему же, есть имя.

— И какое? Ну чего ты ломаешься, все равно узнаю, в деревне спрошу.

— Ну Хомяк. Еще по малолетству получил, когда все в дом тащил.

— О как. Мда, народ не обманешь. А чего стесняешься, хорошее имя. Только я бы добавил еще одно прозвище. — старик в душе мальчишки недовольно цыкнул, но детство уже во всю поперло из Ольта.

— Что добавил? И так все смеются, как услышат. Не говорят, но я-то вижу — про себя думают: жадина, все гребет и гребет. А я разве для себя? Сами же потом и получают. И благодарят.

— Не переживай. Это люди по-доброму. А то так и называли бы Хомяком, а не Брано. Не забывай только, когда нужно, раздавать нахапанное и народ к тебе потянется. И вообще, это надо смелость иметь, мужество и мозги, чтобы что-то загрести и при этом тебя еще и благодарят. Я бы тебя назвал не просто Хомяк, но Боевой Хомяк. Звучит?

Вопреки ожиданиям Ольта никто из путников не засмеялся. Навряд ли они слышали шутки про боевых хомячков, а мальчишка внутренне бил себя по щекам, ну куда он опять лезет со своими шутками, понятными только тем, кто родился на Земле? Опять из него лезет этот тупой детский юмор. Все, решил он, больше никаких топорных шуток, в конце концов ему уже больше восьмидесяти лет, не пора ли браться за ум?

— Хм, Боевой Хомяк говоришь… Боевой… Хомяк… А разве такие бывают?

— О, еще как бывают! Мне учитель рассказывал, что нет ничего страшнее хомяка, впавшего в ярость. У них там на его родине даже бои устраивают между хомячками. — надо было как-то выкручиваться из положения, да и не заслуживал Брано насмешки, которая подразумевалась под такой кличкой.

— Бои — говоришь. А что, мне нравится. Только говорить долго.

— А мы сократим и будем звать просто: Бойхом. Как тебе?

— Да, помазал ты мне душу маслицем. Да только…Кроме тебя так никто не узнает…

— Как это никто? — Возмутился Ольт. — Мужики, слышали? Как думаете, годится нашему уважаемому правой руке старосты имя «Боевой Хомяк»?

— Да чего уж там. Боевой он — это точно, это у него не отнимешь. Вообще ничего не отнимешь. Глотку любому перегрызет… за медяк… Как хомяк. — одобрительно проворчал Вьюн.

Малолетние «мужики» только истово закивали головами. Брано почесал затылок, любили крестьяне этот жест, не зная то ли обидеться, то ли возгордиться столь двусмысленным комплиментом.

— Все, Брано. Отныне ты Боевой Хомяк. Брано Бойхом! Звучит гордо. А мы, все кто здесь, перед всей деревней подтвердим и расскажем. — облегченно выдохнул Ольт.

Удивительно, но ему было стыдно — мальчишка с грязной рожей и шутки такие же. Местный народ был до того наивен и доверчив, что шутить над ними было даже не интересно. Шутки и насмешки его мира принимались за чистую монету и юмор положения просто не доходил до их девственно чистых мозгов. А тут еще он со своими примитивными детсадовскими приколами. Ольт в очередной, уже в который раз, раз зарекся шутить с местными и по приезду в деревню надо будет обязательно придумать и рассказать красочную историю про боевых хомяков, живущих в далекой стране за морем.

Все эти перепады своего настроения он скидывал на слияние своего взрослого, даже можно сказать, старческого мозга, со всеми принадлежащими ему мудростью и опытом, и детского тела с присущими ему гормонами и желаниями. Так сказать — переходной период наоборот, со всеми сопутствующими ему взбрыками и дикими желаниями. И он, несмотря на всю мудрость и сдержанность, выработанные долгими нелегкими годами жизни, чувствовал себя иногда миной со взведенным часовым механизмом — вот-вот рванет, но, когда — неизвестно. Детский организм оказался таким, мягко говоря непредсказуемым, что он и сам не знал, что от него ожидать в следующую секунду. И ничего он с этим не мог сделать. И как-то придется это пережить, одна надежда, что такое состояние само пройдет со временем, как свинка или корь. Он со с некоторым страхом ожидал, когда насупит пубертатный период. Вот тогда придется помучаться, если вспомнить себя в то далекое время, когда был в подростковом возрасте. Одна надежда, что организм к тому времени придет в полное согласие с самим собой и он сможет уже без всяких срывов командовать своим телом.

Так за разговорами, важными и не очень, они и провели весь путь до самого города. Знакомая площадка для стоянки крестьянских обозов с выбитой до состояния голой земли травой встретила их привычным гомоном крестьянских сборов с других деревень. Графство было большое и деревень, несмотря на усердие северян в войне в уничтожении эданцев, не очень сказалось на их количестве. Еще бы, война закончилась больше пятнадцати лет назад, и, хотя мужчин старшего возраста было маловато, но уже подросла молодая поросль. Хотя в общем, конечно, число населения сократилось, но, если в деревне оставалась хотя бы три семьи, деревня считалась живой. Поэтому и сборы были самые разные: от одной до трех-четырех телег от деревни. А если учесть, что частенько крестьяне объединялись в обозы, чтобы обезопасить себя от лихих людей, то такой сбор мог достигать и десяти-пятнадцати телег. Обычно это были крестьяне из одного баронства.

Сейчас на площадке сгрудились сразу три сбора. Один из богатого селения, состоящий из пяти повозок, которые приехали уже давно, успели сделать почти все свои дела и собирались послезавтра уезжать, и два сборных из разных деревень двух разных баронств, по восемь и десять телег соответственно.

Прибытие еще одной повозки не осталось незамеченным. Приветственные крики неслись со всех сторон. Оказалось, что их, уже Боевой, Хомяк личность довольно известная. Впрочем, и не удивительно — все-таки был старостой не самой маленькой деревни. Да и сами крестьяне куда-то ведь выдавали замуж своих невест и естественно и приводили к себе тоже. Так что все друг друга, хоть и по наслышке, но знали, а многие приходились и родственниками. Брано, оказавшись в знакомой и, судя по всему так нравящейся ему, среде весело отвечал, но от приглашений присоединиться отказывался и свой лагерь они устроили обособлено от других. Слишком специфический у них был товар и светить его никому не хотелось.

Пока Брано и мальчишки устраивали лагерь, Ольт с Вьюном решили навестить Бенкаса. Время до наступления ночи еще было. Заодно Ольт хотел посмотреть на площадку, где торговали людьми. Именно людьми, не хотелось ему, выросшему в другой реальности, увидеть сейчас настоящих рабов. Не то, чтобы он не признавал рабства, что греха таить — были в его жизни и такие сюжеты, когда он видел и не такое, но для него, выросшего в другом мире и в другое время, при совсем другом строе, слово «раб» означало что-то поникшее и безвольное, не годное ни на что, кроме тупого труда и угождения вышестоящим, причем принявшие такое положение дел добровольно. Встречались ему по жизни подобные людишки, чего он никак не мог не понять, не принять. А ему нужны были свободные, видящие и желающие свою выгоду, люди и естественно не смирившиеся со своим положением, а стремящиеся всеми силами к свободе. Впрочем, Ольт не собирался давать свободу просто так, свободу надо было еще заслужить. Вот такой он был меркантильный, да и сами местные его бы не поняли, вздумай он раздавать свободу направо и налево.

Но вначале пришлось пройти по торговым рядам. Надо было прицениться к кой-каким товарам, а главное — к соли. Прошлись, посмотрели, оценили. Теперь пришла пора проведать и менялу. Бенкас был в своей лавке и обслуживал какого-то крестьянина, который обменивал большую серебряную «корону», так называемый «дильт», который равнялся десяти обыкновенным серебрушкам или одной десятой золотого, сбереженную видно еще с времен последнего короля Мальта, на медную мелочь. По крестьянским меркам такая монета была очень крупной по номиналу. Крестьянин торговался за каждую медяшку, а меняла, видно со скуки, лениво с ним торговался. Завидев новых посетителей, он тут же выпроводил крестьянина, без споров, не торгуясь, насыпав тому полную ладонь запрошенных медяков. Его радостная улыбка говорила без всяких слов, как он рад новым гостям. Обалдевший от такой щедрости крестьянин тут же удалился без лишних слов, пока торговец не опомнился. Но тому уже было не до него. Ну а как же, пришли крупные клиенты, а значит будут обсуждаться дела не чета серебряной «короне». За спиной пришедших людей незримой тенью маячило золото.

Говорить с купцом Ольт решил доверить Вьюну, а сам стоял за его плечом, отыгрывая свою роль обыкновенного крестьянского паренька.

— Мир вам, уважаемый Бенкас.

— О! Кого я вижу! И вам мир. Как здоровье уважаемых Крильта и Карно? Надеюсь с ними все хорошо?

— Да, с ними все хорошо, передавали вам большой привет. Но дел у них много, заняты очень, вот нас прислали.

— Конечно, конечно… Такие большие люди. Я понимаю и сочувствую. Но если вы опять ко мне обратились, значит у вас ко мне дело?

— Вы ужасно догадливы, уважаемый Бенкас. У нас тут есть кое-какой товар. Хотелось бы без лишнего шума сдать сразу все оптом человеку, который не будет кричать о нем на каждом углу.

— Понятно, понятно… А что за товар, если не секрет?

— О, ну какой секрет может быть от вас. Соль у нас.

— Соль!? Хороший товар. И если вы пришли ко мне, то у вас ее наверно много? Боюсь даже спрашивать — сколько. — Бенкас уже наученный горьким опытом, осторожничал. — Дильтов пять или даже может десять?

Дильт — это было не только название серебряной монетки, но и мера веса, применяемая при взвешивании больших объемов товара. Если остальные слова, обозначающие вес, Ольт автоматически переводил в привычные земные, находя им аналоги, и про себя так и называл их килограммами и граммами, так как они не очень отличались по своей массе от местных, то дильту альтернативы не нашлось. Так как он соответствовал примерно десяти килограммам. Ближайшим аналогом с натяжкой можно было бы назвать пуд, но Ольт боялся, что как-нибудь забудется и посчитает по земному, а ошибка могла дорого обойтись. Все-таки между десятком килограмм и пудом разница очень значительная. Шесть килограмм — это тебе не баран чихнул. Поэтому ему легче было принять новую меру веса и запомнить ее название, чем каждый раз помнить, чем земной пуд отличался бы от местного.

— Ну что вы, уважаемый. Разве Карно стал бы мелочиться и беспокоить вас из-за такой мелочи… — Вьюн помолчал, нагнетая интригу. — Примерно тридцать и еще пять дильтов. Чтобы сказать точнее, то надо взвесить, но хотелось бы сначала определиться с ценой. — Вьюн специально напомнил о Карно, чтобы меняла помнил, от чьего лица разговаривают продавцы столь редкого и дефицитного товара.

Впрочем, Бенкас, немножко огорошенный таким большим объемом соли, был человеком умным и не собирался обманывать столь выгодного клиента. Попавшись на мелочи, можно было потерять гораздо больше, а слово купца стоила не меньше, чем честь воина, а временами и гораздо больше. Он задумался:

— Вот оно что. Сейчас я не могу сказать о цене, надо смотреть на товар.

— Хорошо. Но тогда мы придем завтра с утречка. Ждите нас и готовьте денежки, — будто невзначай положил руку на рукоять ножа Вьюн и намекнул, — товар чистый и никто не сможет предъявить на него права. Да и некому.

И ведь не соврал ни слова. Что там подумал торговец, сколько трупов записал на их счет, то неизвестно, но голос его стал вообще медовым:

— О, конечно, я в этом и не сомневался. Знаю вас как людей честных и держащих свое слово. Значит завтра с утра жду вас с товаром. И подъезжайте не к лавке, а сразу к дому, как в прошлый раз. Ни к чему лишние глаза при наших делах. Бенкас выделил слово «наших» голосом, как бы подтверждая, что он теперь их сообщник и всем своим видом показывая общность их интересов. Вьюн кивнул, и лесовики вышли из лавки.

Дальше их путь лежал на невольничий рынок. Он представлял из себя огороженный по окружности редким деревянным частоколом участок земли метров пятнадцати в поперечнике. За частоколом сидели и лежали люди — мужчины и женщины различного возраста. Кто-то из них собирался в небольшие кампании по три-четыре человека, кто-то сидел один, вперив тоскливый взгляд за ограду. По внешнему виду было видно, что это такие же крестьяне, как и проходящие мимо загона люди. Большого наплыва покупателей не наблюдалось. Скорее наоборот, прохожие старались быстрее проскочить мимо и старательно отводили, и прятали взгляд. Смотреть на людское горе как-то никому не хотелось, ведь большинство из них были такие же крестьяне и могли оказаться там же.

У открытого входа, перегороженного просто толстой веревкой, лениво стояли два стражника-северянина. Еще восемь сидело в отдалении и резались в какую-то азартную игру. За ними со скукой наблюдал какой-то графский чиновник. Его принадлежность к графской службе определялась по цвету двух лент, нашитых на рукавах у плеч. Цвета графа были белый и красный. Такие же цвета были и у стражников, только в виде нашитых на груди белых пятиугольниках, в которые был вписан красный круг.

Вьюн с Ольтом встали в отдаление и, чтобы не привлекать к себе внимания, сделали вид, что заняты осмотром товара, переходя от лавки к лавке, но не уходя далеко. Опытный и повидавший виды лазутчик просвещал дикого лесного паренька насчет реалий нелегкой нынешней жизни. Северяне, завоевав Эдатрон, решили, что война закончена и настала пора из безжалостных захватчиков превратиться в рачительных хозяев. Были оглашены несколько законов, в которых запрещалось убивать земледельцев просто из прихоти новых хозяев, насильно, без суда и следствия захватывать в рабы свободных граждан, а для новых подданных обязанность платить налог в размере десятой доли от дохода, что давало им право называться добропорядочным подданным Северного Союза и еще несколько подобных указов. Закон был до того расплывчат, что когда крестьяне начинали возмущаться, что с них берут гораздо больше десятой части, то бароны назидательно поднимали палец: десятая часть Совету Вождей, в законе есть? Есть. Десятая часть наместнику провинции. Есть закон? Есть. Графу надо? А как же, тоже власть. Ну а барону сам бог велел, все-таки непосредственное начальство. Наивные крестьяне-то по простоте душевной думали, что десятая часть пойдет на все вместе, а оказалось, по мнению местной власти, каждой должностной морде по отдельности. И попробуй что-нибудь возразить, дружинники баронов быстро объяснят, в чем ты неправ. Про придуманные недоимки и дополнительные налоги на войну, на день рождения какого-нибудь члена Совета Вождей или еще на что-нибудь, на что так богата фантазия мытарей вообще и говорить не стоит. И это только то, что касалось налогов.

А куча иных запрещающих и указывающих законов, по которым любого из свободных землепашцев могли сделать бесправным рабом, и из которых главным был запрет на ношение и тем более использование оружие. За нарушение северяне, не очень заморачиваясь разнообразием назначили одно наказание — смерть. Единственное на что хватило их фантазии, это то, что за различные нарушения следовали и различные способы казни. Например, за воровство у благородного следовала смерть от повешения, а за ношение оружия или бунт — смерть от топора, вследствие отрубания оным головы нарушителя. Впрочем, северных завоевателей не очень-то сдерживали ими самими установленные законы и обойти их не составляло для них особого труда. Тем более, что они быстро поняли, что простое убийство не приносит ничего, кроме морального удовлетворения и мимолетного удовольствия, но если отдать провинившегося на графский суд, то можно неплохо заработать, чем они и пользовались. А ведь существовала еще и каторга, где тоже требовались работники.

Причем военные вожди северян быстро разобралась в иерархии побежденной аристократии Эдатрона и быстро перекрасились в баронов и графов. Гораздо приятнее чувствовать господином с каким-никаким титулом, а не грязным главарем дикого племени, одетого в плохо выделанную кожу. Вояки, из тех, кто умел вовремя лизнуть властную руку, вошли в дружины новоявленных господ, а основная масса завоевателей, состоящая из простых бедняков, быстро влилась в такую же бедноту из местных. Победив такую страну как Эдатрон, что вряд ли удалось бы северянам, если б не разобщенность и желание власти у герцогов и графов, и вкусив все прелести титулов и потомственной власти, завоеватели переняли и все их слабости. Цивилизация, проиграв войну варварам, победила их исторически, ассимилировав с помощью лести, денег и более изощренного подхода к тому, что называется превосходством, которое давали иерархия и титулы.

Политика двойных стандартов, знакомая Ольту по его миру, отлично действовала и здесь. И хотя миры были разные, но люди, что там, что здесь оставались одними и теми же с такими же страстями, горем или счастьем. И с таким же успехом, по таким же поводам и такими же методами убивали, брали в рабство и заставляли работать на себя. Разве что немного менялись инструменты воздействия, с учетом того, что вокруг царило махровое средневековье. Так, например, чтобы закабалить крестьянина, достаточно было подкинуть ему не пачку «зеленых» или незарегистрированный ствол, а ржавый меч или какую-нибудь безделушку, в которой владетель «узнает» свою любимую вещь. А чаще просто объявляли, что очередная жертва баронского произвола не смогла уплатить какой-нибудь налог. А потом следовал скорый и «справедливый» суд у графа, после которого «должника» продавали в рабство, частенько вместе с семьей, на графском же торжище. Причем это здесь стыдливо называлось возмещением убытков. После этого граф с баронами делили полученный барыш и все, кроме разумеется проданного в рабство, были довольны. Так что в загоне для рабов были в основном обыкновенные крестьяне, барону которых просто понадобились деньги. Ну и графскому управляющему шел свой процент.

Ольт внимательно осмотрел все будущих рабов и каторжников, которые в скорости будут выставлены на продажу, и пришел к выводу, что среди них нет явных лихих людей. Правда двое мужиков внушали определенные опасения, так как держались по одиночке, обособленно, и не примыкали ни к какой группе. Одеты они были хоть и потрепанно, но аккуратно и выглядели совсем не так, как недоброй памяти разбойники Крильта. Непонятные люди. Насмотревшись на узников и наслушавшись Вьюна, который комментировал увиденное, Ольт решил, что узнал все, что нужно и можно уходить. По пути прикупили немного продуктов на ужин и вернулись к своей телеге. Брано с мальчишками уже обустроили стоянку и даже разожгли костер и поставили на него их походный котел с водой. Так что за приготовлением ужина дело не стало.

Утром, когда они подъехали к подворью Бенкаса их уже ждали. Слуга, видно предупрежденный купцом тут же открыл ворота, только завидев их телегу. Мальчишки остались у груза, а взрослые в сопровождении Ольта вошли в избу. Хозяйка уже подала на стол отвар и заедки, а сам хозяин встретил их, как дорогих гостей на пороге своего жилища. После традиционных приветствий вся кампания уселась за стол. Видно было, что Бенкаса гложет нетерпение, но он терпеливо выдерживал положенную паузу. Важно попили отвар, попробовали мед в сотах, похвалили хозяйку за расторопность и наконец, проведя весь положенный ритуал, перешли к делу.

Первым делом конечно осмотрели сам товар, затем перешли к расчетам. На рынке соль была по одному серебряному «быку» за меру веса, равную примерно ста граммам. После недолгих подсчетов вывели общую цену в семьдесят золотых «быков» за весь груз. Конечно никто такую цену платить не собирался. Во-первых, это была розничная цена, во-вторых не весь товар был кондиционным, и Бенкас не собирался платить такие деньги за соль вперемешку с землей, ну и никто не отменял оптовую скидку. Спорили в основном Бенкас с Брано. Эти двое нашли друг друга и торговались с самозабвением, получая удовольствие от самого процесса. Торги затягивались и Брано решил пойти с козырей. Заместитель старосты Карновки согласился, что несколько мешков с солью несколько не соответствуют эталону, грязноват товар, что и говорить, но пусть уважаемый Бенкас попробует товар на вкус. Кусок соли, предложенный им на пробу, был белоснежно белого цвета и совсем не походил на привозимую с побережья сероватую массу. А вкус! Купец был в восхищении, он был покорен чистейшим вкусом без горечи, промытым всеми дождями и продутым всеми ветрами, продуктом соляных копей. Но купец он и в Африке — купец и торги разгорелись с новой силой. Только теперь торговались не за чистую соль, ту Бекас брал безо всяких споров, он хотел хоть что-то скинуть на грязной соли.

Ольт с внимательно наблюдал за торгом. Ему, привыкшему к тому, что все уже давно взвешено и подсчитано и на товар налеплен ярлычок с ценой, было жутко интересно все, что он видел. Одобрительно улыбался, слушая как двое пройдох с фантазией спорят и ругаются, причем как-то обходя подводные камни и умудряясь не скатиться к оскорблениям друг друга, артистично заламывают руки и кидают шапки об стол, горячо вскакивают из-за стола, размахивая руками… Ольт, к старости уже подзабывший что такое премьеры в областном драмтеатре и просмотры нового блокбастера в кинотеатре, получил истинное наслаждение разыгравшимся перед глазами театром двух актеров. Но время, к сожалению, было дорого и он подмигнул Вьюну. Цены с ним были обговорены еще когда шли от загона с рабами. Тот, с видом пресыщенного зрителя, которому уже надоел старый избитый сюжет не раз виденной драмы, сказал тихим, но внушающим уважение голосом:

— Уважаемые, Карно сказал, что его устроит пятнадцатипроцентная скидка при первой сделке. Пусть Бенкас оценит всю выгоду работы с нами. В последующем скидка будет десять процентов, но и товар будет отборный.

— Так это не последняя сделка!? — вскричал возбужденный купец. — Что же ты тут мне голову морочишь? О, Единый, ну конечно я согласен! Да если бы я сразу знал, что будут еще поставки… А кстати много у вас еще товару, а то надо наладить и проверить свои связи в других городах?

Брано, сам узнавший об этом только сейчас, не растерялся, а, будто так и было задумано, с многозначительным видом надулся:

— Должен же я был кое-что проверить. А товару будет столько — сколько надо. Только заранее предупреждай, а то ведь нам тоже его еще заказать надо. Насчет связи подумаем и сегодня вечером скажем. А пока принимай товар и расчет не помешал бы.

— Да, да… Конечно. — Бенкас уже подсчитывал в уме будущую прибыль, и картина получалась столь радужная, что он предвкушающее потирал руки.

— И еще одно, уважаемый Бенкас. Нам нужны люди и что бы среди них обязательно был кузнец. Ты бы узнал, что за рабы нынче на продажу в загоне. Что умеют, каким ремеслом владеют, откуда, за что… Все что можно, не нам тебя учить. На посредничестве тоже можешь заработать. — опять взял в свои руки нить разговора Вьюн.

Бенкас неожиданно посерьезнел. И куда только делся пронырливый расчетливый делец.

— Узнаю. Распорядитель там мой знакомый, жаба северная. За медяк удавится. Но зато все знает насчет рабов. Сегодня же все узнаю, но готовьтесь хорошо раскошелиться. А мне ничего не надо, может крестьянам лучше будет, если попадут к своему брату-эданцу, а не какому-нибудь северному барону.

— Договорились. Значит, до вечера все узнаешь? Ну вот и хорошо. Давай товар раскидаем и сам понимаешь, про то откуда он и кто продавец — то тайна. Сам видел, товар не с побережья. А то у Карно рука тяжелая и быстрая, сам Крильт с ним считается. — на всякий случай подстраховался Вьюн.

— Мог бы и не говорить. — состроил обиженную мину купец.

Слуги Бенкаса уже притащили примитивные весы, обыкновенную перекладину на цепи, и подвесили ее в воротах склада. На концах перекладины висели две корзины в одну из которых укладывали камни, уже калиброванные по одному дильту каждый. В другую ложили по мешку с солью. После тщательного взвешивания получилось триста шестьдесят два килограмма или тридцать шесть дильтов с небольшим. Для ровного счета два килограмма оставили себе, пригодится для розничной торговли. Сумма все равно получалась огромная по местным меркам. Вздыхая и охая Бенкас потянулся за кошельком, но Вьюн его остановил:

— Пусть пока деньги побудут у тебя. Сегодня поговоришь с человеком графа у рабского загона, может получиться сунуть ему заклад, чтобы люди не ушли куда-нибудь налево. Отдашь ему, но торгуйся как за свои. Нечего ему привыкать к сладкой жизни. Намекни, что это не последняя сделка. Потом подсчитаем, что кому сколько должен.

— Понял. Не переживай, дешевле, чем я никто не сторгуется. Уж я постараюсь.

— Ну вот и хорошо. Прощевай пока, до вечера.

— До вечера.

Довольные друг другом торговые партнеры расстались. До обеда еще оставалось время, и лесовики решили прогуляться по базару. Оставив телегу и лошадей у коновязи, где останавливались одинокие телеги и всадники, сами пошли по торговым рядам.

Ольту с мужиками было не очень интересно смотреть на товары, они больше беседовали с людьми, зато мальчишки оторвались по полной. Когда еще увидишь все разнообразие того, чем богат лесной край. Им странно было видеть, как люди платят за те же ягоды или лесные орехи. Лес же рядом. Вот такие лесные дикари, для которых деньги были не просто роскошью, а величиной недосягаемой и в глухих таежных деревушках они знали и привыкли только к натуральному обмену. Имеющий в загашнике с десяток медных монет считался уже человеком зажиточным, а если в поясе была зажилена серебрушка, то это вообще было «ох» и «ах». Для них и так каждый выезд на базар был праздником, который случался даже не каждый год, а тут еще вдруг в поясе появились монетки. И если Серьга уже вполне освоился и вел себя как базарный завсегдатай, то Кольт ходил, разинув рот. Но ему это было простительно, в последний раз он был на рынке три года назад. Собственно, только ради него и ходили по торговым рядам. Потратив немного соли, выменяли ему новую одежду и нож, который он тут же нацепил на пояс, а старый сбегал и спрятал в телеге. Пройдясь до самого конца, развернулись и пошли обратно.

Ничего нового не появилось, если не считать фигуры сапожника. Раньше его точно не было, уж такую заметную фигуру грех было не заметить. Худой и длинный, сутулый, видно для того, чтобы скрыть свой немалый рост, с резким, будто вырубленным нескольким взмахами топора, лицом, на котором выделялся длинный крючковатый нос, он сидел на чурбачке и помахивал костяным шилом, протыкая дыры в кожаной заготовке под сапог. Здесь сапоги не тачали, здесь их шили, наподобие чувяков. Плотно облегающие ногу, как чулки, из мягкой кожи, без деления на правый-левый и без каблуков, их и одевали как чулки, предварительно напялив на ногу что-то наподобие гольфов. Честно говоря, Ольт уже привык к такой обуви, но все-таки мечтал о нормальных сапогах с толстой подошвой, через которую не чувствуется каждый камешек или сучок на дороге, с нормальным каблуком и широким голенищем, чтобы можно было навернуть портянки и еще держать там пару засапожников. Увидев сапожника, он сразу вспомнил о своей мечте и подошел к мастеру шила и дратвы. Клиентов не было, поэтому тот сразу обратил внимание на незнакомого мальчишку:

— Что, малой, интересно? Может тоже хочешь сапожником стать?

— Да нет, благодарю. А вот заказать новую обувь хочется. Да только навряд ли ты сможешь сшить такую.

— Ха, откуда ты такой красивый явился? Да я уже шил сапоги, когда ты титьку мамкину сосал! Тебе ли знать, что я могу, а что нет. Да ты знаешь каким людям я обувку шил?

— Например, герцогу Крайвенскому… — тихо проговорил подошедший Вьюн, глядя в глаза сапожнику.

— Какому еще… Ханто!? — так же тихо воскликнул мастер и быстро зыркнул глазами по сторонам. — Единый меня забери, Ханто! Живой.

— Тихо, Оглобля. Мы сейчас уйдем, а ты пережди с часик. Знаешь, где стоянка для сборов? Буду там ждать. — Вьюн незаметно оглянулся и во весь голос добавил. — И сапоги у тебя никудышные. Пойдем отсюда, поищем еще.

Ольт уже понял, что они, судя по всему, встретили старого приятеля Вьюна, знакомство с которым тот не хочет афишировать. Поэтому он хлопнул по плечам мальчишек, которые еще ничего не поняли и порывались задержаться. Уж очень им было интересно поговорить с человеком, который шил сапоги самому герцогу Крайвенскому. Ведь раньше, до завоевания, их провинция так и называлась — Крайвенской, впрочем, как и сейчас.

— И правда, ребята. Пора бы уже и обед готовить. Время-то подходит.

Тут и Брано, тоже что-то понявший, добавил свои пять копеек, щедро раздавая мальчишкам подзатыльники, что бы они меньше думали и забыли про сапожника.

— Давай, давай лентяи. Правильно Ольт говорит. Кольт, давай за лошадьми, а ты Серьга найди дрова. Быстро, быстро. Все знают, где собираемся? А мы пока продуты еще прикупим.

Все лесовики быстро разбрелись в разные стороны. Брано с Вьюном купили хороший кусок кабанятины, которое здесь было удивительно дешево, а Ольт, как обычно, прикупил про запас специй, которых, как он считал, никогда не бывает много. Собрались вместе спустя некоторое время уже на стоянке. Кольт распрягал лошадей, а Серьга разводил костер. Кашеварить Ольт решил сам, тем более, что продукты на обед выбирал тоже он, имея в виду определенное блюдо. А имел он самый обыкновенный гуляш. Запряг себе в помощники мальчишек, заставив их чистить картошку. Сам принялся за мясо. Брано в это время сходил за водой, которую принес в кожаном бурдюке и стал ополаскивать посуду от дорожной пыли. Все, кроме Вьюна были заняты. Лишь он один вглядывался в проходящих, стараясь делать это незаметно, при этом нервничая, как молодая девушка на первом свидании. Ольт не понимал такого волнения, но ничего не спрашивал. Надо будет — сам расскажет. Когда гуляш был почти готов, наконец среди торговых рядов показалась долговязая фигура. Сапожник шел развинченной походкой усталого человека, загребая землю ногами. Если бы Ольт сам не видел, как тот сидел и ничего не делал кроме размахивания шилом, то сейчас, глядя на него можно было подумать, что он целый день ворочал тяжелые камни. Интересная походка, а может он просто больной? Тем временем сапожник добрел до ихнего костра и поприветствовал:

— Мир вам. Всем здравствовать. Пусть Единый всегда пошлет вам кусок хлеба и глоток воды.

— И тебе мир, прохожий. — ответил Ольт. — Кроме куска хлеба и воды Единый сегодня послал нам отличный наваристый гуляш и к нему кружку спотыкача. Садись и ты с нами.

Если сапожник и удивился такой наглости, что какой-то малец отвечает, когда есть старшие, то не подал вида, а подошел к Вьюну. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза и сдержанно обнялись, похлопав один другого по плечам. И только два слова промелькнули между ними:

— Вьюн…

— Оглобля…

И столько чувства было в этих словах, что Ольт сразу понял — эти двое знакомы уже не один год и связывает их не просто знакомство, а настоящая крепкая мужская дружба иди общие переживания. Видимо раскидала их судьбинушка, давно и надолго, по разным краям и никак они не ожидали встретить друг друга. Теперь Ольту стали понятны переживания Вьюна. Видно было, что им хочется переговорить, а может что-то и вспомнить общее, но опасаются окружающих и сдерживают себя. Поэтому Ольт не стал тянуть и быстро набрал в чашки по порции гуляша, раздал по куску хлеба, и глазами указал Вьюну с его знакомцем на телегу, которая стояла в разумном отдалении. Отличное место для приватного разговора, всех и все видно, а сами улегшись в телегу могут не опасаться, что их увидят и говорить можно, не опасаясь подслушивания. Как они там при этом будут есть Ольта не волновало, мужики взрослые, разберутся как-нибудь. Сам с Брано и мальчишками устроился у костра. Гуляш, как и все блюда у него, получился изумительно вкусный. Мальчишки, хотя в последнее время и забыли, что такое голод, но к вкусной пище, когда в котел кидают не просто продукты, лишь бы не было бы сырым, а делают блюдо, не жалея специй и даже элементарной соли, еще не привыкли к хорошему, поэтому наворачивали так, что за ушами трещало. Естественно, что они первыми и покончили со своими порциями и немного смущаясь протянули свои чашки за добавкой. Ольту всегда нравилось, когда отдавали должное его стряпне, да и сам стал, как когда-то в той молодости, любителем вкусно поесть, поэтому всегда готовил с запасом. Вот и сейчас пригодилось, то, что наварил он чуть ли не с верхом. Они доедали уже по второй порции, когда от телеги к ним подошли Вьюн со своим знакомым.

— Я вас толком не познакомил. Исправляю свою ошибку. Это — Свельт Оглобля, мой старый товарищ и сослуживец. А это наши деревенские: Брано Бойхом, Ольт, Серьга и Кольт.

Свельт обменялся уважительным кивком с Брано, кивнул и мальчишкам, на что они все встали и коротко поклонились.

— Спасибо за стол. Хороший у вас повар. Давненько я так вкусно не ел.

— Ха! Да видит Единый, ты так вообще не ел. — не утерпел Ольт. — Может добавки?

Оглобля с недоумением уставился на Ольта. Видно было, что он растерялся и не знает, как себя вести. Выбор в общем-то был невелик: отшутиться или разозлиться. Но тут вмешался Вьюн:

— Ну Ольт — всегда Ольт. Оглобля, я же тебя предупреждал. Забыл, что ли?

— Да нет, только как-то это… Сожри меня Единый…

— Да Единый замучается тебя есть, устанет жевать такой сухостой, пока доест до конца. Тем более такого длинного. — рост у мужика и в правду был впечатляющий. Сейчас, когда он расслабился и перестал специально сутулиться, то оказался чуть ли не в два раза выше Ольта, который хотел добавить, что с его ростом он уже начнет вылазить из задницы Единого, пока тот будет дожевывать его пятки, но придержал язык. Не стоило перегибать палку, и так много лишнего себе позволил. — Так что, набирать добавки?

Вьюн с Брано заулыбались, а мальчишки, отвернувшись захихикали. Наверно представили, как Единый вздыхая, утирает пот, и уныло грызет длинное сухопарое тело. Оглобля тоже засмеялся и махнул рукой:

— Да чего уж там, набирай. Когда еще так накормят.

— Вот это правильно. Это по-нашему.

— И меня не забудь. — Вьюн тоже пододвинул свою чашку. — Надо ловить момент, пока ты встал за котел.

Короче обед закончился весело и непринужденно. Оглобля оказался вполне адекватным мужиком. Лишнего не говорил, но и молчуном не был. Когда Ольт предложил ему третью чашку гуляша, он похлопал себя по впалому животу:

— Я бы конечно съел, но при моем росте боюсь, что раньше лопну, прежде чем от моего желудка дойдет до головы команда: «Хватит жрать. Я уже полон».

До мальчишек не сразу дошла шутка, а когда они поняли, о чем речь, то вообще укатались со смеху. Мыть посуду они пошли все еще продолжая посмеиваться. После такого сытного обеда всех клонило в дрему, и никто не стал сопротивляться. Дел до вечера не было и всей дружной кампанией решили побаловать себя послеобеденным сном. Когда все улеглись, кому где было удобно, Ольт не скрываясь отвел Вьюна в сторону, где и выслушал историю Оглобли. Заодно узнал кое-что из прошлого Вьюна. Тому пришлось рассказать, чтобы объяснить некоторые моменты. Например, то где он с Оглоблей познакомился.

А познакомились они в войске герцога Крайвенского, не нынешнего ставленника северян, а еще старого эданского правителя провинции, когда тот собирал воинов на помощь своему королю. И, хотя оба стрелка были из одной провинции, до этого знакомы не были, что и неудивительно. Были тут индивидуумы, которые вообще за всю жизнь не выезжали за пределы родной деревни и им было совершенно наплевать, что там творится в большом мире. И если бы вместе со сборщиком налогов не приехал вербовщик в войско короля, то так и прожил бы лесовик Свельт Оглобля в своей глухой деревушке, пока война сама бы не добралась за него. Но вербовщик вместе с мытарем пообещали, что не будут брать налог с тех, кто добровольно пойдет на службу и даже пообещали долю с добычи. Всего-то делов — разбить неведомых захватчиков с севера и можно обратно в свою деревню. Вербовщик пообещал, что за десятицы три должны управиться и ушел лучник на войну и пропал на долгих пятнадцать лет.

В войске короля Эдатрона Мальта Четвертого попал в сотню лучников, куда обычно и брали лесовиков. Там и познакомился с Вьюном из соседнего баронства. Оба воевали в войне против северян, оба участвовали в последней несчастной битве у столицы, когда гарнизон города вместе с остатками войск Эдатрона, предпочитая погибнуть в битве, а не от голода в долгом сидении в осаде в неподготовленном для этого городе, вышел на свой последний и решительный бой из-за городских стен. А потом судьба разбросала их по разным уголкам Эды. Вьюн, раненный в том бою, смог притворившись мертвым перекантоваться среди множества трупов прямо на поле боя, дождаться ночи и уползти в ближайший лес, благо их в стране было немерено. Про себя с этого момента Вьюн больше не говорил, а Ольт не спрашивал, чтобы не бередить тому душевные раны, но про Свельта Оглоблю вызнал все, что тот смог выложить.

Свельт выжил в той страшной битве и мало того, вместе с группой уцелевших в прорыве, присоединился к войску одного из герцогов, которому, с небольшой кучкой приближенных, удалось пробиться сквозь вражеское кольцо. Через полгода, после недолгой и неравной борьбы, остатки герцогской дружины были перебиты, а несчастливому герцогу отрубили голову в его же замке, который он сдал, надеясь на милосердие победителей, а Оглобля опять пустился в бега. Он петлял по всей стране, иногда в последний момент избегая загребущих лап ищеек Северного Союза. И так — целых три долгих года. Но потихоньку завоеватели утихли, и мирная жизнь стала входить в свое русло. Правда уже совсем на других условиях, но жители истерзанной страны, уставшие от войны, были согласны и на это.

А Оглобля подался в родные края. Как он добирался, сколько на это ушло времени он не говорил и что он испытал, когда увидел на месте родной деревни старое, заросшее травой, пепелище, знал только он один. Да может быть Вьюн, потому что был в схожей ситуации. Обычное дело для тех времен. Но если Вьюн плюнул на свою жизнь и жизни других людей и нашел выход на донышке кувшина со спотыкачом, то Оглобля еще два года искал следы семьи, не веря, что все они погибли в огне. Под видом сапожника он ходил из города в город, уже давно потерявший всякую надежду, но по инерции продолжающий свои поиски. Так он появился и в Узелке, маленькой столице графства Стеодр.

Появился только вчера и сегодня, выйдя на базар, сразу же столкнулся со старым сослуживцем, которого считал давно мертвым. Вьюн тоже считал его погибшим в той достопамятной битве и вдруг встретив старого друга живым и здоровым, обрадовался не по-детски. Он тут же предложил Оглобле присоединиться к нему, подумав, что Ольт не откажет, не зря же он покупал крестьян. А тут — воин, лучник, прошедший не одну битву, ветеран. Правда они не виделись уже больше десяти лет, но после разговора с ним, убедился, что Свельт Оглобля все тот же бравый вояка, побитый жизнью, но не потерявший ни трезвый ум, ни твердую руку. Тот не стал ломаться, видно и самому надоело скитаться без ясной цели, и сразу согласился. Вьюн объяснил ему, кто у него командир, какую роль играет Ольт, и что ему надо вначале поговорить с начальством. И вот сейчас Вьюн ожидаючи смотрел на Ольта, а тот размышлял:

— Сделаем так. Я-то тебе верю, но сам понимаешь, его я не знаю. А что скажет Карно, то вообще один Единый знает. Так что я предлагаю в начале ему доложить, а Оглобля пусть пока в Узелке перекантуется. Ты будешь за него ответчиком и, если что, ответишь за него своей головой. И для начала дадим ему испытательный срок. Посмотрим, на что он годен. Пусть пока обоснуется в Узелке, найдет себе жилище, постоянное занятие — сапожник, кстати, хорошее прикрытие. Его основной задачей будет — следить за всем, что затевается против лесовиков. И предупредить нас, если что. Хорошо бы найти среди местных помощника, лучше всего какого-нибудь мальчишку, будет гонцом, а к пацану меньше подозрений. Меня интересуют Бенкас и граф Стеодр. За менялой надо следить, чтобы знать, если он начнет делать левые движения, а граф… Граф нам нужен. Чувствую, рано или поздно, мы с ним схлестнемся и поэтому мы должны знать про него все. Куда пошел, с кем говорил, что подали на обед, что жрет, чем срет… Короче — все. Я понятно сказал?

— Некоторые слова не понял, но смысл уловил. Так все и передам.

— Вместе посчитаете и дашь ему денег, сколько нужно на обзаведение. И не жалей. И еще, Вьюн, скажи, чтобы держал язык за зубами. О нем знаем только ты, я, да Карно я предупрежу. Ну может матушке интересно будет. И все. — Ольт на мгновение задумался, ничего не забыл? Давненько он не занимался созданием агентурной сети. А в последнее время, перед смертью так вообще не по чину было и подобными делами занималась собственная служба безопасности. Но до чего же интересно вспоминать подзабытые навыки, даже какой-то азарт почувствовал. — Ладно, остальное потом. Послезавтра с утра уезжаем, так что вам на дела только завтрашний день. Через десятину навестишь, проверишь, как он устроился. Может и Карно приедет. Там уже все обсудим, каждую мелочь. Все, иди, и чтобы вас уже не было. Никто не должен видеть нас вместе с Оглоблей. Деньги в кассе.

Кассой, с легкой руки Ольта, у них назывался тайник, сделанный под днищем телеги, откуда каждый посвященный в тайну, мог по нужде брать деньги. Все уже дремали и поэтому никто не видел, как Вьюн подошел к длинновязой фигуре и о чем-то пошептавшись, оба скрылись между рядов. А Ольт с чистой совестью улегся в телеге на расстеленном там сене и закрыл глаза. Но спать он не собирался. Он еще раз прогонял в уме все, что было связано с новым членом их «банды», организации, сообщества… Ни один из эпитетов не подходил к тому образованию, что у него получалось. ОПГ? Но он не считал себя преступником, да и непонятно было в этой средневековой мешанине, кого можно считать честным человеком, а кого бандитом, да и сам закон был несколько расплывчат. Как бы там не было, но ядро будущей организации зарождалось и в необходимости в создании таковой он не сомневался ни капли. Вся его прошлая жизнь просто параноидально вопила и толкала на это.

Да и вообще слово «жизнь» у него ассоциировалась со словом «борьба». Может где-то и когда-то люди и жили безбоязненно, не думая о том, как прожить завтрашний день, но его жизнь с детства приучила, что ничто не дается даром, что все, начиная от места за обеденным столом и кончая креслом в президиуме, стоит каких-то усилий и иногда приходится выгрызать свой кусок у таких же волков, применяя для этого средства, от которых в добропорядочном обществе многие воротят нос. Что поделаешь, чтобы удобрить огород, иногда стоит выпачкаться в навозе. Воевать, иногда жестоко, без пленных и раненых. И даже в старости, когда он достиг таких высот, что уже не требовалось его личного участия и казалось и бояться уже нечего, он не стеснялся нет-нет, а засунуть свой нос в его службу безопасности, которая работала не покладая рук. Вот и в этом мире, даже пока не рассуждая, зачем это ему нужно, взялся за привычное ему дело — обеспечить свою безопасность. Ну и конечно деньги и, как следствие — комфорт, который эти деньги обеспечивают. А для этого нужны люди, умные и верные люди — самый страшный дефицит и самое большое богатство во все времена и в любом мире. Правильно подобранная команда может сотворить такое, что не подвластно мешку золота или целой армии. И кажется этот Оглобля — очень даже неплохое приобретение. И пусть у Ольта пока нет названия для своей организации, не бандой же в самом деле было обзываться, слишком уж примитивно, он еще придумает, но это будет потом, в будущем, когда он четче определится со своими целями и желаниями. Но главное он уже решил, что эти люди будут работать на его благо. Ну и себя, конечно. Хотя прошлая жизнь и воспитала из него хорошего эгоиста, но жадным он не был и никогда не забывал щедро одаривать своих людей.

Дневной сон не долог, и пока Ольт прокручивал в голове свои мысли, все уже проснулись и умылись. Он тоже умыл лицо и вытерся специальной холстиной, предназначенной именно для этого. Это было его личное ноу-хау, крестьяне не знали, что такое полотенце и вытирались по-простому, рукавом. Уж если Ольту предстоит жить в этом мире, то следует потихоньку менять его под себя. И наполнять его теми мелочами, которые так облегчают жизнь. Как, например, специальное полотенце для умывания или небольшой платочек для вытирания губ после жирного обеда.

Дело шло к вечеру, и Бенкас уже должен был их ждать. Пошли вдвоем с Брано. Городок был провинциален донельзя и расстояния в нем были небольшие. Поэтому где-то примерно через час они входили в ворота купца. Он действительно уже ждал их и стол был накрыт не только для чаепития, или вернее — для отваропития, но и вполне достаточно для хорошего сытного ужина. Здесь была и исходящая паром, только из котла, похлебка, и жареное большими кусками мясо, и дары леса — всякие там грибочки и ягоды с орехами и лепешки с медом, и даже кувшин со спотыкачом… Короче все, что располагало к плотному ужину и неспешному разговору.

Понятно, что купцу хотелось поближе сойтись с таким выгодными торговыми партнерами и как-то наладить долгосрочные отношения. Ольт ничего не имел против, поэтому гости и не стали сразу разговаривать о делах, а завели неторопливую беседу о ценах, о политике, о делах домашних. Когда пришла пора садиться за стол, Ольт, будто так и положено, с самым невозмутимым уселся рядом с Брано, хотя по местным обычаям место ему было на кухне. Тот и глазом не повел, поэтому и хозяин только зыркнул глазом, но промолчал. И даже, во время застольного разговора, когда это требовалось, обращался к непонятному мальчишке, как к взрослому мужику. Впрочем, Ольт почти не вмешивался в разговор, а в основном только слушал.

Обсудили вопрос о соли, которая оказалась товаром столь необходимым, что Бенкас повысил оптовую закупочную цену за эксклюзивный товар и просил срочно доставить следующую партию. Видно распробовал вкус. Надо сказать, что их городок стоял на торговом пути от побережья к центру страны и соль была одним из тех товаров, которые возились по этому пути. Самые крутые купцы побережья, могущие закупить большую партию соли, которую здесь выпаривали из морской воды, и нанять себе сильную охрану водили большие караваны до самого центра страны и чем дальше было от побережья, тем дороже она стоила. Торговцы помельче, не имеющие таких возможностей, довозили свой товар до тех пунктов, на которые у них хватало сил и продавали его местным. Барыш не такой большой, как если бы продать его в глубине страны, но и риски поменьше. Ну а перекупщики, наподобие Бенкаса, были только рады и скупали все, что те привозили, а затем уже по своим каналам продавали дальше. Справедливости ради надо сказать, что партии товара были не большие, от сто до двухсот килограмм, что уже считалось довольно значительным количеством. Так что радость Бенкаса можно было понять. Получить такой товар по дешевой цене, да еще сразу в таком количестве и такого качества… Морская соль немного горчила и была серого цвета с мельчайшими вкрапления то ли водорослей, то ли еще каких-то морских микроорганизмов, к чему местные уже давно привыкли и считали это неотъемлемым качеством соли, а тут соль без всякого постороннего привкуса, да еще белоснежная, как первый снег. Да, это был товар с большой буквы, и купец не собирался выпускать из своих рук такой жирный куш. Судя по всему, он успел разослать гонцов по другим городам и получить первые ответы. Посоветовавшись между собой, гости пообещали, что следующая поставка товара состоится не позже десятицы и товара будет несомненно больше и лучшего качества. Произвели окончательный расчет. Бенкас был доволен как кот, сожравший целую миску сметану, совсем ему не предназначенную. От соли разговор перетек на рабов. Все-таки Бенкас был еще тот проныра. Он узнал все, что возможно и даже чуть больше. Например, то, что в графской тюрьме томится еще четверо узников. Так сказать — из профессиональных партизан. Таких людей, обычно воинов из бывшей армии Эдатрона, которые были побеждены, но не покорены, карательные отряды северян до сих пор отлавливали по окрестным деревням и лесам. Вояки, которые умели только воевать и ни в какую не желавшие пахать землю или заниматься каким-либо ремеслом, обычно шли в наемники или устраивались в дружину какого-нибудь барона. Но были и такие, которые ушли в леса и занялись разбоем. А так как у крестьян взять было нечего, власти и сами успешно справлялись с этой задачей, то грабили они в основном купцов да прихватывали при случае мелких дворян, и они очень удивились бы, узнав, что власти называют их «повстанцами». Приговор таким разбойникам был один — виселица. Изредка, если того требовала экономическая необходимость, повешенье заменялось каторгой, которая здесь была пожизненной и не подлежала пересмотру. Обычно каторгой служили рудники, где добывалось все, начиная от серебра и золота и кончая гранитом и мрамором. Но самым страшным было — это попасть на галеры. Бывшее королевство Эдатрон с двух сторон, с востока и запада, омывало море и флот, занимавшийся каботажным плаванием вдоль берегов, у королевства был.

Но если обыкновенный воришка мог как-то откупиться, то таким людям, не бросившим оружие и продолжающим бороться с новой властью, пусть они и делали это не специально и вынужденно, не светило вообще ничего, кроме каторги. Новые правители не терпели конкурентов. Чаще всего разбойников ждала «вышка», так как море было далековато, рудников поблизости не было, а тащить их куда-то далеко, выделять для этого охрану и хоть какие-то ресурсы — ни сил, ни желания не у кого не было. Это в центральных провинциях еще соблюдался какой-никакой закон, а здесь, на окраине королевства… Кому там интересно, куда делось насколько бандитских душ. Проще и дешевле было решить все на месте. И вот этих людей на свой страх и риск Бенкас и выкупил у графского управляющего, договорившись с управляющим с заменой их амплуа с «мятежников» и «повстанцев» на простых разбойников. Да еще и заплатил за услугу свои деньги. Как он умудрился это сделать и чем мотивировал — это один вопрос. Сделал и сделал, у каждого — свои секреты. Но на что он надеялся в дальнейшем? Конечно он рассчитывал перепродать их лесовикам, но ведь они могли и не согласиться. И вот отсюда второй вопрос: это — довольно странный поступок для купца, где тут его выгода? На что он рассчитывал, тратя деньги на людей, за которых возможно мог ничего не получить? На прямо заданный вопрос купец мялся, но так толком и не сумел ответить. Выкупил и выкупил, чего уж теперь. Не мог же он прямо сказать, что ему просто стало их жалко.

Как бы то не было, но мысленно Ольт поставил Бенкасу плюсик. За «партизан» они естественно заплатили и договорились, что и в дальнейшем купец будет делать подобные добрые дела. Только особо обговорили, что это не будет касаться простых убийц и воров, им не нужны явные разбойники и душегубы. Затем перешли к спискам будущих рабов, которых пока обитали в загоне. К радости Ольта среди них оказался кузнец, да еще вместе с семьей. Пять человек. Два крестьянина с домочадцами, которых забрали за недоимки, один паренек, обругавший сборщика налогов и два непонятных типа, пойманных в городе и приведенных в загон по обвинению в бродяжничестве. Видно начальнику стражи не хватало денег. Кстати, насчет денег. Бенкас и тут смог договориться и заплатил сразу, с условием, что всех заключенных утром приведут сразу к нему во двор, не выставляя на торги. Почем ему обошлась каждая душа не говорил, озвучил сразу всю сумму. Пришлось, образно говоря, лезть за кошельком. Просто вычли потраченные купцом деньги из суммы, которую он должен был за соль. Ольт не жалел денег. Произвели окончательный расчет и расстались опять довольные друг другом.

Бенкас был радостен, что смог просчитать своих торговых партнеров и сделать правильные выводы и не столько заработать, сколько упрочить свое положение в их глазах, а Ольт, что наконец-то у них в деревне появится свой кузнец, на которого у него были большие планы. Ну и остальные лишними не будут, даже «партизаны», которым тоже была отведена своя роль в планах на будущее.

Покончив с делами, просто посидели со столь приятными людьми, попили южного вина, отмечая будущие успехи и удачные последствия смычки города и деревни. Закрепляли, так сказать, дружбу. Мужиков чуть развезло. Распрощались, как хорошие старые знакомые, Бенкас с Брано разве что не целовались. Ольт посмеивался про себя, как говорится: они нашли друг друга. Договорились заехать с утра, чтобы потом сразу из дома Бенкаса сразу поехать в родную деревню. На том и расстались.

На стоянке их уже ждал Вьюн. Пока Брано проверял все ли в порядке, не случилось ли чего за время его отсутствия, и гонял мальчишек, Ольт отошел с Вьюном в сторону. Тот доложил, как обстоят дела с Оглоблей. Самое главное, что он оказался воякой битым и не понаслышке знал, из чего состоит жизнь, по-деловому и с пониманием отнесся к своим новым обязанностям и даже обрадовался новой службе. Расписок этот мир еще не знал, их заменяли различные клятвы и обеты, но с Оглобли пока ничего не стали требовать, Ольт не хотел торопиться. Вначале надо присмотреться к человеку.

Жилище сапожнику нашли. Причем на самой окраине, у самой реки. Развалюха, конечно, но Оглобля — мужик не семейный и привыкший к походной жизни. Ему крыша над головой — уже райские условия. Да и внимания меньше будет привлекать. Вьюн оставил ему немного денег, на новую одежку да на пропитание на первое время. Остальное должен будет зарабатывать себе сам, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но на всякий случай, по совету Ольта, прикопали в углу хижины, которую купили у вдовы рыбака, пять золотых, не маленькие деньги для любого. Вьюн заверил, что Оглобля возьмет эти деньги только в крайнем случае и уж никак не сбежит с ними куда-нибудь. Ольт ему поверил, так как считал, что, если сапожник возьмет деньги и сбежит, то лучше потерять деньги сейчас, чем разочароваться в человеке потом. Задания были озвучены и выслушаны, вопросов типа «зачем» да «почему» не заданы, что прибавило во мнении Ольта насчет нового агента, договорились насчет паролей и отзывов, так что оставалось только ждать результатов. Вроде все было нормально, но Ольт все-таки решил проверить, как устроился Оглобля, да и не помешает знать его местожительства, кто знает, что может пригодиться. Тем более что идти оказалось недалеко, стоило спуститься к реке, а там вдоль нее оказалась тропинка. И для этого совсем необязательно оказалось посещать город.

Луна была яркой, ночь безоблачной, так что путь был виден ясно. Так по бережку, по еле видной под светом луны тропинке, Ольт и Вьюн, показывающий дорогу, добрались до места, где город подходил к реке. Здесь находились деревянный причал, к которому были привязаны несколько лодок, штук десять длинных приземистых складов, два кабака и куча домишек обывателей, связанных с причалом работой или просто соблазнившихся хлебным местом. Где, как не в месте, связанном с прибытием купцов всегда можно зашибить пару медяков. В одной из халуп оказалось и новое пристанище Оглобли. Трудно было бы подобрать другое название тому строению, которое казалось вот-вот развалится от ветхости, зато было приобретено за сущую мелочь. Впрочем, новый хозяин не жаловался, а был вполне доволен приобретением. Ему бы, чтобы обзавестись даже таким строением, пришлось бы не один месяц упираться, как проклятому.

После условного стука он впустил ночных гостей, вместе с купленными по пути в кабаке уже готовыми блюдами. Пара жаренных на вертеле куриц, каравай ржаного хлеба, мякиш которого можно было использовать для лепки вместо глины, кувшин спотыкача и пяток луковиц привели его в восторг. Он как раз собирался поужинать скромной краюхой хлеба с кувшином воды стоявшим на столе. Кроме стола еще были две широкие лавки, которые можно было использовать для спанья. Вот и вся куцая обстановка этого нищего пристанища. Печки не было. Вместо нее в углу было место для костра, огороженное крупными гладкими, видно из реки, камнями. Но Оглоблю эта обстановка ни капли не смущала, и он явно не видел в ней чего-то неординарного. Сразу было видно, что человек привык к непритязательной походной жизни. Так что шикарный по его меркам ужин был для него приятным сюрпризом. Они с Вьюном выпили по первой и принялись закусывать. От второй Вьюн отказался, что несказанно удивило собутыльника.

— Ты ли это, Вьюн? Не видел всего несколько лет, а ты уже так изменился, что не можешь выпить со старым товарищем? Или не хочешь?

— Брось, Оглобля. Я ли мало с тобой выпил? Помнишь на Росте зимнюю переправу…

— Конечно! До сих пор как вспомню, так сразу зубы стучать начинают. А сколько мы тогда выпили, я даже сейчас сам себе не верю, что можно столько выпить. А бой при Олушах, помнишь, как мы утыкали стрелами того важного павлина, который потом оказался князем Эртаодром? Ха-ха, как ежик — весь в иголках…

— Да, все помню. И как нас потом гоняли, как псы лису по зимнему снегу. Я все помню… И как я потом, оставшись один, скитался, не жрамши три дня. Как прятался от ищеек северян. А как я пил… Ты же тоже все это прошел и поймешь меня. Но я нашел женщину, которая согласна быть моей женой, нашел дело, за которое мне не было бы стыдно перед родичами, я нашел новых товарищей, которые мне помогут, как помогали друг другу стрелки нашего отряда, и я сам понял, что выпивка мешает моей новой жизни. Так что, извини, но больше не буду. Выпил одну для веселья — и хватит.

— Да, брат, удивил ты меня. Но я рад за тебя, ну а я, как потерянный медяк, пока найду свой карман.

— Так я тебе сегодня говорил, хватит скитаться. Не найдешь ты своих родичей. Эта долбанная война… Пока не поздно, начинай жить заново.

— Да я тоже так думал. Только не было повода или толчка… Но видно и в правду пора начинать новую жизнь. Вот с завтрашнего дня и начну, — Оглобля налил себе из кувшина. — Ну а ты, парнишка, что сидишь и молчишь, скажи что-нибудь.

— Ну что тебе сказать, воин. Поймал как-то один пьяница лягушку и с пьяных глаз докопался до нее: «Говорят, бывают в мире говорящие лягушки. А я не верю. Вот скажи мне что-нибудь». В ответ конечно — молчание. «Не зли меня, говори». Лягушка молчит. «Ну говори, тварь зеленая!» А та вся надулась, глаза свои выпучила: «Вот привязался! Скажи, да скажи… Ну, «ква». — Ольт с самым серьезным видом сказал последнее слово и с интересом посмотрел, как Оглобля опрокидывает в себя налитую кружку.

Спотыкач как раз последней каплей проходил в разинутый рот, когда до Оглобли дошел смысл только рассказанного анекдота. Он, как та лягушка выпучил глаза, надул щеки в тщетной попытке удержать во рту залитый туда спотыкач, но затем не в силах сдержать хохот, рвущийся из груди, широким веером обрызгал весь стол и сидящих за ним, а затем, видно уже на все плюнув, широко открыл рот.

— Га-га-га! Хо-хо-ха!

Результат оказался плачевен. Брызгами злосчастного спотыкача оказались окачены все трое. У Оглобли текло изо рта, из носа и из глаз. Он, согнув все свое нескладное длинное тело, давился соплями и слезами, упав на колени, мотая головой и рыча то ли от смеха, то ли от невозможности вдохнуть в полную грудь. А Вьюн, заливаясь жидким тенорком, бил его по спине. Короче, бардак был еще тот. Один Ольт сидел с невозмутимым лицом, только отряхнул с себя капли спотыкача.

— А-г-р-х, ха-ха… Ох-хо-хо… Парнишка, нельзя же так… Фу…

— А что я? Я только «ква» и сказал…

Его слова были прерваны новым приступом смеха, где на пол опустился уже и Вьюн, и присоединился к приятелю, обняв того за плечи. Ольт все так же терпеливо ждал и серьезным видом смотрел на двух укатывающихся со смеху мужиков. Простые люди и юмор у них так же прост и незатейлив. Это же надо так уржаться с довольно-таки бородатого анекдота. Он-то и рассказал его потому, что просто пришлось к слову. Хотя, это для его мира анекдот был избитым и совсем не смешным, а для этого оказался в самый раз, чтобы довести двух вояк чуть ли не судорог.

— Он… Она… Сказала «ну ква»! Ха-ха-ха

— Типа, отстань от меня… Ах, ох… сдохну сейчас!

Временами смех стихал, но стоило приятелям посмотреть на лицо мальчишки, который невозмутимо жевал куриную ножку, терпеливо пережидая очередной приступ веселья, как веселье начиналось по новой. Наконец смех окончательно стих, но на Оглоблю напала икота. Ольт налил ему в кружку спотыкача, но тот даже с каким-то испугом отодвинул ее от себя и налил себе воды в кружку Вьюна.

— Мда, парнишка, подгадал ты мне под руку. Я думал — смерть моя пришла. Сто лет так не смеялся. — Оглобля вроде как успокоился, хотя глаза еще слезились и его нет-нет, да пробивало на икоту. — Хочешь за это сапоги сошью, как у герцога Крайвенского?

— А сшей! Только, как у герцога не надо. А сшей лучше по моему рисунку. — Ольт по привычке кинул взгляд вокруг, ища какую-нибудь плоскость. Не найдя искомого, кинулся к старому холодному кострищу и, достав оттуда уголек, стал рисовать прямо на столе.

— Вот, это называется подошва, это каблук, так здесь у нас — голенище, а вот тут носок… Блин! Подметку забыл. Вот это надо вырезать из самой толстой кожи, какую найдешь, и лучше ее сложить в несколько слоев… А вот это можно сделать из войлока. А здесь пойдет тонкая кожа, но не слишком, что бы стояла, но не сгибалась…

Оглобля заинтересовался рисунком и внимательно следил за рукой Ольта.

— А вот тут у тебя что? А это как будет держаться?

Оба увлеклись. Один вспоминая обыкновенный кирзовый сапог, а второй узнавая что-то новое и до сих пор невиданное. Вьюн тихо сидел сбоку и не вмешивался в творческий процесс. Наконец весь стол был изрисован, а Оглобля проникся концепцией новой обуви.

— Будут тебе новые сапоги, Ольт! — в процессе творения они сошлись накоротке и уже называли друг друга по именам. — Правда дело новое, поэтому даже не могу сказать, когда будут готовы. Обычные сапоги я бы тебе за три дня сотворил бы, а эти — даже не знаю. На каждую ногу свой сапог… Это же придумать такое надо! Так даже герцогу не шили.

— А ты не торопись, через десятину мы опять здесь будем. За десятину-то успеешь?

— Постараюсь… — в сомнении протянул Оглобля. — А вот тут непонятно…

Еще полчаса они выясняли все, что можно, замерили ногу Ольта и напоследок мальчишка положил на стол серебряный дильт.

— Это за работу и что бы во время работы не думал о хлебе.

— Не много ли?

— В самый раз. Пошив и крой новый, такого никто не делал, ты — первый. Потом конечно будешь шить на продажу, там уже сам оценишь.

— А ты чего хочешь за новый крой?

– А ничего. Это мой тебе подарок. Я буду только рад, если ты на этом поднимешься.

— Ну спасибо, Ольт. Уж через десятину твои сапоги будут готовы. Подъезжайте, я буду ждать.

Было уже поздновато и не мешало бы поспать перед встречей с Бенкасом, поэтому распрощавшись с Оглоблей, который кивнул на прощание. Он уже был весь в мыслях о новых сапогах и ему не терпелось приняться за дело. Вьюн с Ольтом отправились к своей стоянке.

Ночь прошла спокойно. И с утра, собравшись и загрузив в телеге груз железа, который по поручению Ольта купил Брано, поехали к Бенкасу, которого Ольт уже считал резидентом своей будущей агентурной сети. Правда сам Бенкас этого не знал, но юного Штирлица это не волновало. Во дворе лесовиков уже ждала толпа закабаленных крестьян и четверо заключенных в лохмотьях, с которых до сих пор не сняли кандалы. Их охраняла пятерка стражников, которым за хлопоты Брано тут же отсыпал горсть меди. Те видно не ожидали такой щедрости и на радостях пообещали сами докладывать о новых поступлениях рабсилы. Дождавшись, когда весело гомонящие стражники заберут свои кандалы и уйдут, Вьюн выстроил всех выкупленных в одну неровную шеренгу и видно хотел сказать им пару слов, но тут Ольт никак не смог удержаться, просто не мог упускать такой момент, и вылез вперед. Опять из него полез этот едкий старикашка со своими воспоминаниями.

— Ну, граждане алкоголики, хулиганы и тунеядцы, кто хочет сегодня поработать?

Народ смотрел на него мягко говоря с недоумением. Истощенные голодные лица взирали на это говорящее недоразумение, выражающееся непонятными словами и не понимали, чего от них хотят. Ольт понял, что опять вылез не к месту — не тот мир, не то время, да и аудитория тоже совсем не та. Не до шуток народу. Он махнул рукой, такой артист пропадает.

— Мда, сегодня явно — не мой день. Короче, кто хочет сбежать, подождите пока не выедем за город. Вьюн командуй дальше. Детей на телегу посадите.

Из города вышли небольшой колонной. При выезде прикупили продуктов на двадцать человек, большой котел литров на тридцать, рубахи, штаны и платья, которые представляли из себя те же рубахи, только длиной до пят, и двух лошадей для Брано с Вьюном. Сейчас они верхом, вместе с мальчишками, сопровождали телегу, в которой сидело с десяток детей самого различного возраста. С ними ехали и две мамаши, одна с совсем еще грудничком. Двигались не спеша, слишком измождены были люди. Видимо крестьян совсем не кормили, пока они были в загоне. А про бывших заключенных и говорить нечего. Кто же кормит приговоренных к смерти.

Так не спеша и доехали до первой стоянки сборов у реки. Здесь Вьюн объявил остановку. Брано выдал женщинам котел и продуктов на обед. Даже такой, вроде недолгий и не тяжелый путь, дался бывшим узникам нелегко. Они где шли, там и попадали. Примерно через полчаса Вьюн поднял чуть отдохнувших людей и погнал их к реке умываться. Такого редкого собрания дистрофиков Ольт никогда не видел. Они разве что чуть-чуть не дотягивали до голодающих на фотографиях Великой Отечественной времен блокады Ленинграда. Особенно жалко было детей, которые непонятно как выжили в таких условиях. Пока все хоть как-то умылись и постирались, обед был готов. Люди были опытные, видно не в первый раз голодали, поэтому никто на пищу бездумно не набрасывался. Поэтому женщины наливали понемногу, да и сами едоки жевали медленно, тщательно пережевывая пищу. Видно было, что голод для них — дело привычное. После обеда всем, у кого одежда совсем превратилась в лохмотья, выдали новую и уложили спать. Вечером покормили людей еще раз, уже более основательно. Пока все лежали, переваривая сытный ужин, Вьюн забрался на телегу и проорал, привлекай к себе внимание:

— Эй, люди! Сюда смотрите, говорю только один раз. Скажу сразу — кто хочет сбежать, то мы никого не держим. Никто вас охранять не собирается. Хоть мы вас и выкупили, но рабы нам не нужны, отныне вы свободны, как птицы в полете. Только помните, хотя бы из благодарности, кто дал вам свободу. Бегите, только сначала подумайте, есть ли вам куда бежать и что с вами будет, если стражники вас поймают еще раз. Второй раз нас может не оказаться рядом. Для тех, кто останется, сообщаю: мы едем в деревню Карновка. Там наш дом, где всем найдется работа, кусок хлеба и крыша над головой. Я все сказал.

Все сразу зашевелились, зашушукались. Четверо несостоявшихся повешенных или каторжников внимательно огляделись, оценивая окружающую обстановку. Один из них, постоянно оглядываясь, пошел в лес и прошвырнулся вокруг лагеря. Ольт их понимал. Приехали какие-то непонятные, освободили, накормили и отпустили. Невольно закрадывается мысль, что здесь что-то нечисто. Ребятам явно незнакомо слово «альтруизм». Ну и правильно делают. Ольт и сам не очень-то им доверял. А что бы он сделал на их месте? Пристукнуть ночью непрошенных спасителей, вон у них сколько добра, по крестьянским меркам они богатеи, и уйти в леса, ищи-свищи потом? Но с другой стороны вроде и в правду освободили, как-то не по-человечески получается, свои же не поймут. Уйти просто так? Так что за жизнь, когда даже дрянного ножа нет. На что решиться? Поэтому к ночи карновцы готовились основательно, разбились на парные караулы, на всякий случай достали луки, а Вьюн с Брано приготовили недлинные пехотные мечи. Береженного Единый бережет, а не береженного…, да на фиг кому такой нужен, если сам о себе подумать не может. Сторожили не пленников, а охраняли себя — любимых. Однако ночь прошла спокойно, хотя почти до полуночи продолжалось перешептывание и хождение от одного к другому. Советовались. Утром, к радости Ольта, весь наличный состав был на месте и дисциплинированно выстроился к котлу. Кольт с Серьгой несли утреннюю вахту, поэтому, не дожидаясь всеобщего пробуждения, уже вовсю раскочегарили костер и под руководством Ольта сварили кулеш. После завтрака выстроились опять в уже привычную колонну и отправились в путь. Бывшие узники уже немного оклемались и поэтому дорога была более веселой. То и дело слышался оживленный разговор, шутки и даже временами еще несмелый смех. Мальчишки на своих небольших юрких лошадках шныряли вокруг небольшого каравана, осуществляя дозор и заодно охотясь. Толпа было не очень большой, но прожорливой и их надо было кормить. Ольт же в нетерпении сжимал бока своей лошади. Он уже давно не удивлялся и не обращал внимания на то, как скучает по деревне, которая стала ему родной, по матери, по одноглазому старосте с его дочкой-егозой. Привык к ним, что ли?

 

Глава 17

К деревне подъезжали сразу после полудня. Вначале навстречу вылетели собаки. Приученные к тишине, они почти не лаяли, только глухо рычали, но завидев Брано, сразу завиляли хвостами. И тут же, возле начавшихся строиться ворот, стала собираться любопытствующая толпа. Затем из этой толпы вылетел небольшой такой вихрь по имени Оли, как ласково называл дочь Карно, и с разбегу запрыгнула на спешившего Ольта. Дети есть дети, в каком бы из миров они не проживали. Первым ее вопросом был: «А что ты мне из города привез?» В ответ ей с улыбкой были преподнесены простенькие бусы из серебряных монеток, у которых края с четырех сторон были загнуты и держали собой разноцветные камушки. Это нехитрое украшение Ольт заприметил в ювелирной лавке еще в первую свою поездку, но не смог тогда купить, не хотелось светить своим золотом. Попросить взрослых не догадался, да и не каждого об этом попросишь, ведь любой мог заинтересоваться, а откуда у лесного мальчишки такие деньги? И хорошо бы если это произошло со знакомыми крестьянами — можно было прикрыться широкой спиной Карно, но могли в его карман засунуть свой нос и посторонние люди, от ювелира до стражников. А этого не хотелось категорически, подозрительно это, мягко говоря. Пришлось этим заняться во вторую поездку, слава Единому — у них появился такой знакомый как Бенкас, правда пришлось еще полчаса его уговаривать. Тот не понимал, зачем выкидывать такие бешеные деньги за какие-то камушки, пусть и довольно красивые. Ну ненужной роскошью были эти бусы для крестьян и охотников, для которых необработанные самоцветы не представляли никакой практической ценности. В похлебку их не положишь, с хлебом не съешь и даже одежду не украсишь. Сверкнешь где-нибудь, сидя в засаде, и вся маскировка насмарку, или кто из благородных увидит и тогда хорошо, если просто отберет, а то может и голову снести. Ибо не по чину. Ненужный и опасный блеск. Стоят дорого, а практическая ценность — никакая.

Ольт был не силен в знании драгоценных камней, но не узнать сапфиры, изумруды и рубины — это, даже для такого профана как он, было бы слишком. В свое время немало бижутерии прошло через его руки, поэтому отличить настоящее от дешевой имитации, на это его познаний хватало. Правда ювелирное дело было здесь в зачаточном состоянии. Все, на что были способны местные ювелиры, это придать камням более-менее правильную форму и отполировать их. Насколько Ольт помнил из земной ювелирки такие камни назывались «кабошонами», хотя сам воочию так их и не увидел. Устарела такая обработка камней, не ценилась. Но здесь и сейчас это было последним писком и даже в таком виде камушки выглядели очень даже ничего. Что такое огранка, здесь даже не слышали, но Ольт-то знал, как должны заиграть камни после правильной обработки. Сам он не был в этом большим специалистом, но хотя бы знал, что такое спектр, как и почему преломляется луч света на гранях и почему собственно возникает та неповторимая игра разноцветных переливов, которая и делает таким дорогими драгоценные камни. Осталось найти нужного человека и соблазнить его новым невиданным ремеслом. Но пока заниматься этим было рановато и ни к месту. Но он пообещал Оленте, что, когда ей исполниться пятнадцать лет, то он сделает из этих разноцветных камушков невиданное доселе украшение, которое не стыдно будет одеть и королеве. Навряд ли она поняла до конца, что ее ожидает, но она радовалась самому факту, что о ней помнят и хотят сделать ей что-то приятное. Подари ей Ольт бусы из обыкновенной гальки, это было бы одинаково приятно бывшей сироте.

Затем, уже с оседлавшей его Оли, Ольт подошел к нетерпеливо ожидавшей его матери. Будь ее воля, то она наверно так же, как и Олента, набросилась бы на сына, но положение обязывает и Истрил стояла на месте со спокойствием и величавостью королевы. И откуда такое в простой крестьянке? Наверно правы те, кто утверждает, что величие духа должно быть в душе и при этом не важно, где родился человек, под сводами дворца или под дырявой крышей убогой хижины. Ольт подошел к матери, и они обнялись. Ей он тоже купил подарок, но она только мельком глянула на кожаный мешочек с необработанными изумрудами, которые обошлись Ольту в десять золотых и еще полчаса уговоров Бенкаса. Что ей какие-то камни, когда ее сын вернулся из поездки. Из поездки, которой она противилась всем сердцем, но отпустила, потому что понимала, что иначе из мальчика не вырастить мужчину. А сама каждый день выходила за околицу, не находя себе места.

— Ну как съездили, Ольти? Все ли сделал, что хотел?

— Конечно, мама. Все просто отлично. Сделали даже больше, чем хотели. Ну, а как вы тут без меня?

— О, у нас тоже все хорошо. Приступили к строительству нашего дома.

— Хорошая новость. Ты извини, я переговорю с Карно, а то видишь, у нас новые люди.

— Конечно, сынок. — и, хотя уже прошло достаточно много времени с тех пор, как они нашли друг друга, было видно с каким вкусом и удовольствием она произносила это слово. — Иди доложись, а потом пойдем домой, обед еще не остыл. Как знала, что вы сегодня приедете.

Никто и не догадывался, что такой обед она готовила каждый день, а потом к вечеру, не дождавшись главного едока, для которого все и готовилось, относила к Карно на ужин. Ольт подошел к толпе, во главе которых стоял староста. Тот терпеливо ждал, когда Ольт скажет пару слов матери и не мешал.

— Приветствую тебя, староста. Вот мы и приехали. Принимай новых жителей Карновки. Я купил их на рынке, у графского управляющего. Самое главное — среди них есть кузнец. Я дал им свободу, но должок, сам понимаешь, на них висит. Остальное не при всех. Ты же зайдешь к нам? — на людях Ольт старался соблюсти хоть какие-то приличия. Хотя получалось у него откровенно плохо.

— И тебе привет, Ольт. Ты пока иди до дому, а то Истрил меня чуть не съела, пока тебя не было. Успокой мать. Я пока разберусь с поселенцами и зайду к вам.

Карно был в своем репертуаре. Ни одного лишнего слова, все по делу. Сказал и развернулся к приезжим. Те сгрудились вокруг телеги, настороженно поглядывая на встречающих.

— Мир вам, люди. С приездом вас в нашу деревню. Сейчас пройдем к моему дому. Там поговорим и определимся, кто на что годен. А пока… Вьюн, телегу к моей избушке, а ты Брано быстренько поздоровайся с семьей и сразу ко мне. Надо вопрос с людьми сразу решать. Потом вместе зайдем Истрил.

Брано тут же исчез в толпе встречающих. У него были жена и двое детей, дочка и сынок, совсем еще малолетка, которые с нетерпением ждали, когда он освободится. Мальчишки тоже уже ускакали по своим родным. Вьюн присвистнул и дернул за вожжи, направляя повозку к дому Карно. За ней тронулась и толпа приезжих. Они были растеряны и немного испуганы такой встречей. Годы оккупации не могли сказаться на людях, и они отвыкли от простого человеческого общения и тем более обычно никто не выходил на встречу такой толпой. Всем было известно, как северяне относятся к большим скоплениям людей. Поэтому обычно к приезжим относились с опаской, неизвестно, кто приехал и чем это обойдется для встречающих. Пусть их встречают те, кому это нужно. Все привычно боялись чего-то нового и неизвестного. А тут вдруг такая толпа, и не боятся ведь ничего. Может у них тут барон добрый, но все равно что-то слишком свободно ведут себя жители этой странной деревни. Так плотной молчаливой кампанией, приезжие, окруженные резко контрастировавшей с ними весело галдящей толпой местных, и прибыли к подворью Карно. Тот прошел сквозь расступившихся людей и зашел в дом. Вышел минут через десять уже с мечом на поясе, чем привел приезжих в еще большее смущение. Простой эданец, пусть даже и староста, и с оружием — дело необыкновенное. Или он — барон?

— Брано! Ты где потерялся? Потом с семьей пообщаешься, в начале дело сделаем.

— Туточки я. Уже иду.

— Давай первым — кузнеца. Потом семейных. Этих, — Карно указал на мужиков, стоящих тесной сплоченной группкой, — последними.

Тут появился Ольт. Не утерпел, не дождался и сам явился. Вот надо ему было везде сунуть свой нос. Оставил Оленту с матерью играться с совсем разбалованным Лакомкой, официальное имя которого уже сократили до панибратского Лако, сам пришел поучаствовать в приеме новых жителей деревни. По обыкновению, устроился в уголке. Карно уселся за стол. В хорошей добротной одежде, он совсем не производил того впечатления разбойника, которого Ольт увидел при первой встрече. И самое главное изменилось выражение лица. Когда-то мрачное, вечно хмурое, с единственным, сверкавшим недобрым светом, глазом, теперь оно прямо-таки дышало спокойствием уверенного в себе человека. Особенно его изменила встреча с дочкой и обретение какой-никакой семьи. Куда-то исчезло выражение подозрительности и ожидания удара. Наоборот, строгость и какая-то умиротворенность, делали его значительным и требовательным. Настоящий староста. Брано, обложившись кусками бересты, сидел рядом с ним. У двери стоял Вьюн, выполняя роль швейцара и дворецкого в одном лице.

— Давай первым кузнеца. — дал отмашку Карно.

— Ты что ли кузнец? Заходи. — высунулся за дверь Вьюн.

В избу вошел, или скорее вдвинулся, здоровенный, больше даже Карно, мужик. Даже вынужденная голодовка и длительный путь не очень сказались на его внешности. Разве что щеки впали. Но двигался он так, что было понятно, что сил в нем еще немеряно. Причем, если, например, в Карно при движении чувствовалась гибкая упругая сила хищника, то кузнец выглядел словно каменная глыба, массивно и непоколебимо. Он зашел, неловко задев головой притолоку, отчего вся избушка содрогнулась, но даже не заметил этого. Встал у двери и неторопливо содрал с головы крестьянский колпак.

— Имя? Род? Чем занимаешься, что можешь? — Карно был лаконичен, как спартанец.

— Кронвильт Кувалда, кузнец. — если староста был краток, то этот увалень ничем ему не уступал.

— Семья?

— Жена и три сына.

— Значит так, Кронвильт Кувалда, говорю один раз. У нас тут свободная деревня, баронов и графов нет, поэтому все свободны. Если останешься, то тоже будешь таким. Получишь золотой на обзаведение хозяйством и участок земли под кузницу и дом. Власти нет, кроме старосты деревни, но сам понимаешь — деревня свое требует. Будешь должен все, что на тебя потратили и еще потратят. Пока живешь в деревне, долг будешь отдавать три года, но можешь отдать и раньше. Как дела пойдут. Продукцией или работой. Захочешь уехать раньше — отдашь долг и можешь валить на все четыре стороны, никто держать не станет. Все понятно? Думать здесь и сейчас и сразу дай ответ.

— Что-то слишком хорошо, небось подловить хотите? И где тут западня?

— Ладно, недоверчивый ты наш. Даю тебе время на подумать, с семьей посоветоваться, с людьми поговорить. После того, как всех пропущу, дашь ответ. Пока свободен.

Кузнец развернулся, как будто шкаф передвинули, и вышел на улицу. Карно задумчиво посмотрел ему вслед.

— Ну и что думаете? Мне кажется — туповат и медлителен.

— Зато жена у него — умница, за двоих решает. И хозяйственная. Эта своего не упустит. — подал голос Брано, который за время пути успел со всеми перезнакомиться и худо-бедно узнать подноготную каждого.

Ольт видел в открытое окошко как кузнец вышел и подошел к своей семье, с волнением поджидавшей своего главу. Как к нему тут же подскочила маленькая стройная женщина и засыпала того вопросами, с тревогой заглядывая в глаза мужа.

— Я думаю, что он не тупой. Просто долго думает и каждый вопрос обмусоливает со всех сторон, но если что-то решит, то уже не свернет с пути. Нужный человек. — вставил и свои пять копеек Ольт.

— Хорошо. Потом еще посмотрим, каков он как кузнец. Вьюн, давай следующего.

— Следующий!

— Имя, род, чем занимаешься, что можешь?

Речь Карно не отличалась разнообразием, да и не собирался он тратить свое красноречие на рутинную в общем-то процедуру. Так и пошло у них дальше, как по конвейеру. После очередного посетителя — короткое обсуждение его достоинств и недостатков и в каком качестве он будет полезен деревне. В основном все были охотниками и землепашцами, но один оказался хорошим гончаром. Последними осталась четверка бывших графских пленников и двое одиноких мужчин непонятной принадлежности, которых Вьюн по предложению Ольта ввел сразу всей кампанией. После того, как они представились, назвавшись охотниками, Карно сразу озвучил им все то, что говорил крестьянам, но в конце добавил:

— Из вас такие же простые охотники, как из меня танцовщица. Вот ты, да — ты, — староста показал рукой на коренастого широкоплечего мужика средних лет, стоящего чуть впереди, — покажи руки. Ну вот так я и думал — мечник и судя по мозолям, меч взял в руки еще совсем малолеткой. Спокойно! Спокойно, я сказал. Никто тут вас сдавать не собирается. Наоборот, предлагаю службу. Служить деревне, обществу, то есть. Охрана самой деревни, барона у нас нет, сопровождение сборов и обозов в другие поселения, короче все, что потребуется деревне. Деревня в моем лице вас берет на полный кошт, оплата один серебряный дильт в месяц каждому, — вояки удивленно переглянулись, еще бы, так не платили даже в графской дружине, где верхом господской милости являлось пять серебрушек в месяц. — Но службу нести как положено, как в войске. Кто не хочет, тот может крестьянствовать. Кто хочет уйти на вольные хлеба, — при слове «вольные» Карно усмехнулся, — тот может уйти сейчас. С остальными буду разговаривать уже когда решите. А теперь выйдите, подумайте, после обеда мне нужен ответ. Все.

Мужики, перешептываясь о чем-то, с задумчивыми взглядами толпой пошли на выход. Ну да, им теперь было, о чем крепко задуматься. Навстречу им в избу прошла Истрил, за ней хвостиком прошмыгнула Оли и уже за Оли, недовольно ворча, прокосолапил Лако. Брано собрал свои берестянки и даже не попрощавшись выскользнул в дверь вслед за мужиками. А то, как приехали, так с бабой даже толком не поговорил. Сейчас его наверняка ждал роскошный обед и раздача городских гостинцев. Соскучился мужик по семье. Его можно было понять. С тех пор, как вся деревня переехала на новое место жительства, так начались сплошные хлопоты и поездки. С одной стороны — жить стало веселее, но с другой — совсем семью забросил.

Истрил прошла в уголок и уселась рядом с Ольтом, а Оли тут же забралась на колени Карно. Тот сразу расплылся в глупейшей, по мнению Ольта, улыбке и лицо его сразу же потеряло всю свою строгость. Олента хвасталась подарком мальчишки, тыкала пальчиком в камушки и не зная их названия просто и бесхитростно называла их по цветам.

— Смотри — это красненький, будто капелька крови, а этот, ну смотри же сюда, этот синенький, как кусочек неба…

Карно сидел, осторожно поглаживая темный кудри на детской головке, и в буквальном смысле млел от присутствия дочери. Вообще-то по местным понятиям Оли была уже достаточно большая, чтобы ей было стыдно забираться на колени, но что отец, что его дочь во всю наверстывали то, что было упущено во время долгой разлуки и им было глубоко плевать на косые взгляды. Ольт даже завидовал им, он-то давно уже подзабыл, что такое — иметь маленьких детей. Выросли его детишки и он в полной мере познал, что взрослые дети — это не совсем то, что маленькие крохи, пахнущие молоком и от любви к которым аж щемит сердце. К тому же он сам оказался в роли тех самых детишек. Хорошо еще, что Истрил сама не любили сюсюканья и считала, чтобы вырастить из мальчика настоящего мужчину, надо давать ему больше самостоятельности. У Карно же с Оли была совсем другая ситуация, девочка есть девочка, и он не просто наслаждался присутствием дочки, но и посматривал на нее с некоторой опаской. Он все еще не мог привыкнуть к своему счастью и ему казалось, что она вдруг исчезнет, а с ней исчезнет и смысл жизни, как совсем недавно и было. Истрил посмотрела на него с мудрой понимающей улыбкой и потрепала по макушке Ольта.

— А что, сынок, не пора ли нам пообедать. Я прямо чувствовала, что вы сегодня приедете и сварила плов.

— О! Плов! Мама, ты просто чудо! Хочу, хочу плов. Пошли скорей. Оли, нас ждет плов!

— А что это? Ни разу не слышала.

— О, плов, это лесное блюдо, которое знают только старые умудренные медведи. Это… Это… Короче, плов — это плов! Пока не попробуешь — не узнаешь.

И дети, взявшись за руки, выбежали в дверь. Вьюн тоже убежал к своей вдовушке. Истрил с Карно, как уважаемые люди, не стали носиться, а вышли степенно и важно. Сам себя не будешь уважать — подавать другим дурной пример. Обед был… Он просто был. Его ценность была не во вкусно приготовленных блюдах, а в семейном общении с матерью, с Олентой, которую Ольт без слов стал считать тоже членом семьи, так как ее любила Истрил, с Карно, потому что он был отцом Оли, а также за его умную голову и готовность отдать жизнь за Истрил и Оли. И даже, пока еще маленький пушистый ворчун Лакомка стал небольшой, но полноправной частицей того, что он называл своей семьей.

Вспоминая свою долгую прошлую жизнь, своих жен и детей, он ругал себя последними словами за то, что связал свою жизнь не с теми, исключая конечно первую жену, свое первое и единственное состоявшееся, но такое недолговечное счастье, что не воспитал детей, так, чтобы они не выросли изнеженными барчуками, за многое… И сейчас он будто возвращал то, что утерял в прошлой жизни в вечной погоне за ложными ценностями, но понял это только в конце жизни: маленькие, но такие важные семейные радости. Правда уже не главой семейства, а скорее уж наоборот, но это даже не беда, а скорее, как бы — не достоинство, осталось только построить новую жизнь, используя весь свой богатый опыт.

Олента, проведя всю свою коротенькую детскую жизнь с Истрил, считала вполне естественным для себя жить вместе с ней и дальше, только навещая отца в его штабе, как называл землянку старосты Ольт. Сам Карно тоже проводил большую часть времени в их доме, обедая и ужиная у них, ну не готовить же ему самому, уходя к себе домой только работать и спать. Да и то, в основном его работа проходила на свежем воздухе, а в штабе чаще всего сидел Брано, обложившись своими берестянками и что-то подсчитывая, учитывая и делая какие-то свои выводы. Так что застолье было по семейному благостным и тихим, когда все понимают друг друга без слов. Обед был… и кончился. Пора было идти в штаб, работать.

Возле землянки толпился народ и не только приезжие, но было и много старожилов. И новоприбывшие обращались с ними вполне по-дружески, жадно расспрашивая тех о том, как им тут живется. На это и надеялись Ольт с Карно, когда разогнали всех на обед. Местные бабы организовали общий стол, что для деревенских было уже вполне обычным делом, а для новичков являлось чем-то неслыханным. Говорят, так раньше в деревнях так и было, но захватчики быстро отучили крестьян от привычки собираться больше трех человек. Ведь это уже толпа, а где толпа — это возможный бунт. Да и не каждый мог поделиться куском хлеба, ведь отданный на сторону кусок — это возможно жизнь собственного ребенка, оставшегося голодным. А в этой деревне жители жили будто по старинке и ни капли не боялись. Наглядная агитация в действии.

Прибывшие уже не косились на явившееся начальство, а с нетерпением ожидали зова в штаб. Опять расположились в прежнем порядке, только рядом с Ольтом сидела Истрил. Оли с Лако в избу не пустили, но ей не очень-то и хотелось. Гораздо интереснее было играть с новыми детьми, которые просто пищали от восторга, общаясь с медвежонком, который для местных уже стал обыденностью. Начальство уселось и Вьюну была дана команда запускать. Первым опять вошел кузнец, но не один. На этот раз за его спиной пряталась небольшого роста женщина с миловидным лицом. Кузнец был до того огромен, а она настолько мала, что не выглядывай она изредка из-за мощной спины, ее вообще не было бы видно. Но ее лицо, мелькавшее из-за могучей фигуры, было живое, любопытное и очень заинтересованное.

— Проходите, что у двери стоите, как не родные. Вот сюда, ближе к столу. Ну что надумал, Кронвильт Кувалда?

— Я это… Ну мы того… Посоветовались, подумали конечно… С семьей, имею в виду. Короче — согласные мы. — речь далась кузнецу не легко, так как закончив, он вытер со взмокшего лба пот.

— На что согласные? Уйти и не вернуться — согласные?

— Нет! — испугался Кувалда, — согласные уйти, то есть не вернуться… Я хотел сказать — вернуться… И не уйти… Короче…

Вконец запутавшийся мужик махнул рукой и нахмурил лоб, в усилиях сосредоточиться. И тут к нему из-за спины пришла помощь и мелодичным женским голосом произнесла:

— Господин староста, позволите ли слово сказать?

— Это еще кто там встревает в разговор мужчин? — нахмурил брови Карно. Не зная его, вполне можно было поверить, что он крайне недоволен. Но кузнец этого не знал и поэтому реально испугался за жену.

— Так это… То жинка моя…

— У этой жинки самой голос есть. Ну ка, красавица, выходи на свет божий. Имя у тебя есть?

— Так это… — наверно косноязычие заразительно подумал Ольт, глядя на зарумянившуюся и засмущавшуюся женщину, — Кувалда я, Кэтрин Кувалда. Жена я его.

— Ага, значит муж такой большой и понятно, что его зовут Кувалда, эвон кулаками можно вместо молотов работать, но ты такая маленькая — какая же ты Кувалда? Скорее — молоточек. — развеселился Карно.

— Жена я его, — женщина поджала губки, — значит тоже Кувалда. Мы семья кузнецов и ничего зазорного в нашем имени нет. У нас и у старшего сына уже второе имя есть — Гвоздь зовут, Броно… Бронвильт Гвоздь.

— Ничего не имею против. — Карно шутливо поднял руки. — Просто имя у тебя больно тяжелое. Мало подходит к такой маленькой женщине. Но если тебя устраивает… Мда, железная семейка. Так что ты хотела сказать, Кэтрин Кувалда?

— Так я и говорю, — как только разговор перекинулся с ее личности на насущные проблемы, то тут же были забыты и косноязычие, и смущение. — Хорошо тут у вас и люди хорошие. Муж, ну и я конечно, хотели бы в такой деревне жить. И это правда, что у вас барона нет, а то старый барон продал нас не за что, просто кузнец дорого стоит, вот он на деньги и польстился. Придрался, будто мы налог не доплатили, а мы ведь все отдали. Жадный больно был… А муж у меня мастер хороший. А правда, что ли, что золотой на обзаведенье хозяйством дают? А то мы в чем были, в том нас и продали, а дом и имущество люди барона забрали. Сказали, что за долги. Ничего взять с собой не дали. Только то, что на нас одето. А у вас что землю под дом дают? Нам бы тоже… И под кузницу… Нет, конечно, если не положено, то… А под кузницу тоже золотой дадите? — Вся эта речь вылетала из уст жены кузнеца со скоростью пулемета и если в начале Карно еще что-то старался ответить, то потом просто смотрел на нее в ожидании, когда она закончит. Но видно так это могло продолжаться еще неизвестно сколько, поскольку судя по всему она и не собиралась останавливаться, поэтому Карно поднял руку, тормозя этот поток словоизвержения. Единственный его глаз слезился от смеха, Ольт в углу тоже подозрительно хрюкал, даже Истрил по-доброму улыбалась. Один Брано держал серьезную мину. Наверно на своей должности он видел и не такое.

— Женщина, давай вопросы по одному, а то, пока выслушаю последний, уже забуду про первый. Отвечаю по очереди: барона у нас нет, мы сами себе хозяева, только чтобы следить за порядком у нас есть староста, приказы которого и есть закон для каждого в деревне. Единственный налог — это на содержание дружины, но берем по совести, одну десятую часть с дохода. Во-всяком случае никто вас как липку обдирать не собирается. С каждого берется по-разному, с землепашца зерно, продуктов с огорода немного, полотна там на рубахи… С сапожника обувь, с гончара посудой. Вы будете железными изделиями расплачиваться. Брано у нас заместитель старосты, он следит за выполнением приказов. По всем вопросам, если что непонятно, то это к нему. С остальным со временем сами разберетесь. Брано, деньги давай и запиши там его. Каждому хозяину в деревне выдается один золотой на обзаведение хозяйством и выделяется участок земли в деревне под строительство дома. Тебе, Кронвильт, как кузнецу, положен еще участок под кузницу. Брано потом покажет — где. Если денег мало, можешь попросить еще, но учти, никто ничего бесплатно не даст. Придется отработать. Никто вас зажимать не собирается, поэтому вначале кормишь семью, а все что останется, сдаешь в кассу Брано. Когда должок отдашь, начнешь работать на себя, но будешь платить деревенский налог, как уже говорил — на дружину. Воинам заниматься хозяйством будет некогда, да и не за чем. Они должны быть постоянно начеку, вас же защищать. Налог — опять же в кассу к Брано. Остальное, если что не понял, спросишь у него. Все понятно? Свободны. Брано, выдай ему золотой, Вьюн, заводи-ка ты вояк. Разберусь с ними и пойду. С остальными Брано и сам порядок наведет.

Вояками Карно, с легкой руки Ольта, называл двух одиноких мужчин из загона и четверку «партизан». Те по очереди вошли и столпились возле двери, сняв шапки. Уже хороший признак. Если бы хотели уйти, то головы остались бы покрытыми, а так оказывают уважение в надежде на конструктивный разговор. Карно не стал тянуть, благо не жена кузнеца, а, судя по всему, воины, привыкшие именно к ясному и короткому разговору и поэтому не собирался с ними долго рассусоливать.

— Ну что, мужики подумали? Говорю сразу и не повторяю: десять серебрушек в месяц, десятнику пятнадцать. За каждый год выслуги надбавка в пять серебрушек. Жить будете в казарме, которую построите сами, место уже выделено. Если женитесь, выделяется место для строительства своего дома и выдается один золотой «бык» на обзаведенье. Кормежка, оружие, доспехи — все за счет деревни. Но деревня может дать, может и забрать, если ваша служба не устроит. Если будет бой, будет надбавка боевыми, но трофеи все старосте. Староста потом выделяет столько, сколько посчитает нужным. Мы — не разбойники. Понятно? Ваше дело — что бы жители деревни не знали проблем с безопасностью деревни, сборов, обозов и прочее. Но еще раз повторяю, чтобы потом не было разборок, никто вам платить не будет, если не оправдаете доверия, поэтому все как положено: тренировки и дисциплина. Кто думает, что будет вольница, может сразу уходить. Порядок будет воинский.

— А можно подробнее про трофеи? — спросил кто-то из толпы.

— Трофеи? Если будет добыча, то решает староста в зависимости от прошедшего боя. В каждом отдельном случае по-разному. Может быть так, что половина деревне, остальное делится на всех участников поровну, а может получите десятую часть. Все зависит от того, насколько пострадает деревня и ее жители. Сами понимаете, если она сгорит, то все пойдет на ее восстановление. Можете вообще ничего не получить. А без нее нам нельзя, деревня нас содержит, одевает, поит и кормит. Справедливо?

— Справедливо, а если пострадает кто из бойцов, если кого покалечит? — это спросил тот самый коренастый мужик, у которого Карно проверял руки. Сразу видно опытного вояку, знает, что в бою главное остаться живым, а трофеи дело последнее. И не просто остаться в живых, а желательно без увечий. Сколько их бродит сейчас по Эдатрону, безногих да безруких.

— Если будут увечные, и если увечье получено на службе деревне, то такого калечного деревня берет на содержание и находит ему дело по силам. Если же кто будет убит, то родичам убитого выплачивается его жалованье за год. Если родовичей не найдется, то деньги остаются в дружине на нужды остальных. Для того староста и распоряжается трофеями.

Мужики переглянулись и коренастый вышел вперед, показывая тем самым, кого они выбрали своим голосом, и кто будет говорить от их имени.

— Условия хорошие. Мы согласны.

— Ну смотрите, обратного хода не будет. Сегодня отдыхайте с дороги, а завтра посмотрим, на что вы способны. И годитесь ли вообще в воины. Может зря тут перед вами распинаюсь. И будет вам тогда прямая дорога в крестьяне.

— Обратно не повернем. Мы слово держим. А просто вопрос можно?

— Сегодня еще можно.

— А кто у нас будет воеводой? Ведь, если порядки будут воинские, то без воеводы никак нельзя.

— Воеводой буду я. И если я окажусь даже косоруким, ничего не понимающим и не знающим тупицей, то вы должны меня слушаться, как отца родного. За это вам будут платить. Всем понятно? Все, все свободны. Пока свободны.

Мужики потянулись к выходу. Последний пассаж Карно их явно смутил. Когда в избе не осталось никого постороннего, Истрил спросила из своего угла.

— Интересно, много ли их останется, после того, что ты им тут наплел

— Сколько бы не осталось, это будут воины, а не разбойники. — усмехнулся Карно. — Но я думаю, что останутся все. Видно же, что все служили, а воину главное, чтобы платили, а от дурного начальства они сами уберегутся. Ты, Истрил не переживай, мы с Арнольдом и не таких обламывали.

Истрил пожала плечами.

— Да я и не переживаю. У меня вот, есть защитник. — и она погладила по голове на миг прильнувшего к ней Ольта.

— Это да, с таким защитником ничего не страшно. — серьезно ответил Карно. — Ну что, защитник, пойдем, посмотришь, как идет строительство наших домов?

— А пойдем.

В дверях Карно приостановился и несмело обратился к Истрил:

— Как думаешь, Истрил, может на вечер организуем праздничный ужин в честь новых поселенцев? — он замялся, не зная, как еще выразить свои мысли.

Но Истрил уже все поняла и улыбнулась в ответ:

— Да ладно, все я поняла. Сейчас с бабами переговорю, будет вам праздник. Идите уже, защитники.

За то время, которое Ольт отсутствовал, крестьяне закончили с постройкой своих домов. Да и что там строить. Рыли глубокую яму и обшивали стены бревнами, которые выводили наружу на высоту примерно метр. Покрывали настилом из тех же бревен и все это строение засыпали землей, оставляя только просветы для окошек, которые затягивали бычьим пузырем или редкой и дорогой слюдой. Дешево и сердито. Получалось что-то вроде вросшей в землю избушки. Блиндаж-не блиндаж, но очень похоже. Выглядели местные шедевры архитектуры неказисто, но зато зимой хорошо держали тепло, а летом прохладу. В самом доме, который состоял из одной большой комнаты, где-нибудь в уголке ставили печь, собранную из камней и глины. Зимой она служила для обогрева жилища и готовки. Летом готовили на улице, для чего возле каждого дома ставили навес с открытым очагом, который чаще всего представлял из себя просто место для костра, огороженное тремя-четырьмя большими камнями. Единственным усовершенствованьем, которое ввел Ольт и которое с большим скрипом приняли консервативные крестьяне, была труба для печи, выведенная через крышу на улицу. До этого местные топили свои печи по-черному, страдая от въедливого дыма и замерзая при периодически устраиваемом проветривании. Большего Ольт не добился, но не расстраивался. Нет ничего лучшего для наглядной агитации, чем собственный личный пример.

Ольт критическим взглядом окинул уже явно прорисовывающуюся улицу. Не нравились ему местные образцы народного зодчества. Но заниматься прогрессорством, ломать местные устои и обучать крестьян строительству настоящих изб он не собирался. Хуже нет — наплевав на традиции, учить людей чему-то новому. Придет время и народ сам разберется, что ему больше подходит.

А чтобы до людей дошло быстрее Ольт и затеял строительство домов по своему проекту для себя любимого, ну и заодно и Карно с Олентой. На месте стройки были вырыты котлованы и заложены фундаменты из речных валунов, который заодно служил и стенами под будущий подвал. Сами камни скрепили между собой гашенной известью, смешанной с речным песком. Известняка в округе было много. Ольт даже не поверил своим глазам, когда увидел один давно совершившийся оползень, который обнажил целый бок у сопки, состоявший из отличного известняка. Приготовить из него известь было делом всего лишь времени, затраченных физических усилий и некоторых воспоминаний из той жизни.

Он уже и не помнил, как и зачем его закинуло в тот дальний горный аул, но на всю жизнь запомнил, как местные жители без всяких котлов и печей делали на продажу известь. Так сказать — семейный бизнес. Ничего сложного там не было, все чуть ли не на первобытном уровне. Так, что перенес всю технологию в этот мир, ничего не меняя и не совершенствуя. Один раз показал местным процесс, а затем просто назначил плату за каждый мешок негашеной извести и дело пошло. Дело-то не хитрое, были бы дрова. Заработать хоть какую-то деньгу, да еще в местах, где во всю процветала в основном меновая торговля, для крестьян это было неслыханной удачей.

Сейчас котлованы с заложенными в них фундаментами были готовы и уже почти перекрыты толстыми массивными бревнами из лиственницы. Груда сосновых бревен лежала на просушке рядом, приготовленная для возведения стен. Работать с деревом здесь умели. Задействовано здесь было всего четыре мастеровых, умеющих держать в руках топор, но больше пока и не надо.

Остальных Карно поставил на возведение защитных укреплений для самой деревни. Ольт не стал сильно мудрить, чай не линия Мажино и обороняться придется не против танковых армад, а против средневековых воинов с мечами и копьями. Поэтому все было просто, наподобие римских военных лагерей. Ров, вал и поверху вала двойной деревянный частокол. Пространство между двумя бревенчатыми стенами было засыпано землей и валунами, плотно утрамбовано и армировано теми же бревнами, которые заодно скрепляли два частокола в одно целое. По этому пространству могли спокойно разойтись два человека, не задевая друг друга. Внешний частокол был повыше и служил защитой для обороняющихся. Единственным усовершенствованием обороны были четыре сторожевых вышки по углам и по небольшой башенке над каждыми из четверых ворот, выдвинутые вперед для того, чтобы вести с них фланговый обстрел нападающих, штурмующих стены. Он с Карно как раз обсуждали высоту будущих башен, когда к ним подошли будущие дружинники.

— Господин староста, нам бы с местом определиться, где казармы стоять будут. А то заместитель Брано занят, а нам невтерпеж делом заняться.

— Хорошо, смотрите. Это — мой дом, а здесь будет стоять ваша казарма. Вот тут будет плац, на котором вы будете тренироваться и где будет проходить построение. Вторая казарма будет вон там, у ворот. Помещение будете строить человек на пятьдесят. Чтобы одна полусотня могла вольготно расположиться.

— Не много ли для нас будет? Нас всего шесть человек.

— Это сейчас вас шесть человек. А будет гораздо больше. Я думаю не меньше, чем в любой баронской дружине, а то и больше. Так что, думаю, как бы еще и мало не было. Поэтому на это и рассчитывайте. Впрочем, план застройки у нас уже есть. С завтрашнего дня получите у Брано инструмент и приступите к стройке. А сегодня, я уже говорил, отдыхайте. Вечером будем праздновать.

— Ага! Вот вы где! Тетя Истрил так и сказала: ищи на стройке. А как искать, если стройка — вся деревня. А потом я подумала, военные должны быть там, где военная стройка, а это значит: стены, башни или казармы. — сияющее личико Оли возникло будто из ниоткуда.

Карно сокрушенно вздохнул, глядя на дочь. Вроде только недавно виделись и на вид была вполне себе приличная девочка из приличной крестьянской семьи. Прошло совсем немного времени, а перед глазами какой-то сорванец, с ссадинами на коленках, большущей шишкой на лбу и прической а-ля копна сена после ветра. Совсем она не походила на девочку, тем более, что, не смотря на возраст, когда девочки начинают ощущать себя именно девочками и одевать платьица, а не непонятные длиннополые рубашки, в которых щеголяли все деревенские дети, она, без зазрения совести, пользуясь отцовским всепрощением и отсюда своей вседозволенностью, залихватски носила рубаху и штаны, сейчас закатанные до колен. В лапотках хлюпала вода, уже где-то успела и в лужу залезть. Единственным признаком того, что это непонятное чудо было все-таки женского рода — это красиво вышитая лента на длинных волосах. Чуть в отдаленье сидел неразлучный Лако, отвернув от говорящих свою хитрую мордочку и делая вид, что он тут не при чем.

— Ну ты, конечно, умничка, правильно подумала, но где тебя носило, что опять ноги в царапинах, ходить разучилась? И откуда это украшение? — палец Карно уткнулся в шишку.

— Ай! Больно же! Пап, ну разве можно спокойно пройти по стройке? Там же везде кучей навалены камни, бревна, доски… О-о-о, чего там только не навалено! — в ее голосе явно слышалось восхищение тем беспорядком, который позволял ей вдоволь попрыгать и побегать по препятствиям или через них.

— Да где ты нашла у нас на стройке беспорядок?

— Ну… Как говорит Ольти, свинья везде грязь найдет. Или он это не про свиней? А, неважно. Я и нашла на стройке трактира. Там… Там такая стройка… Там…О-о-о… — Оли закатила глаза, не в силах словами выразить обуревавшие ее чувства.

— Вообще-то, говоря про свинью, Ольт имел в виду совсем другое… Вот, Ольт, уже и эта оторва твоими словами заговорила. Пойдем к трактиру, что ли.

Будущий трактир уже на треть возвышался над окружающими его домишками и уже сейчас обещал стать местной достопримечательностью. В краю, где любое строение выше двух метров считалось чуть ли не небоскребом, дом в два этажа был вообще делом неслыханным. И таки — да, бардак здесь творился еще тот. Было такое ощущение, что вся деревня собралась тут, чтобы каждый внес свою лепту во всеобщий хаос. Единственный, кто оставался равнодушным в этой круговерти человеческих страстей — это был Лакомка, который уселся рядом с Оли и невозмутимо чесал задней лапой себе за ухом. Если раньше, при начале стройки народ спорил вообще о возможности постройки столь высокого здания, то сейчас, видя с какой скоростью поднимаются стены, разговор шел уже о целесообразности такого строения и о трудностях эксплуатации такой большой площади. Это же только одного мытья полов хватит, чтобы загнуться. Кое-кто из баб откровенно жалел молодую вдову, которая уже и не скрывала своих планов на будущее. А та, не обращая на них никакого внимания, расцвела как полевой цветок при свете солнца. Вьюн был посдержаннее в своих чувствах, но все было написано на его глупом от счастья лице. Правда или нет, что люди от счастья глупеют, Ольт не был в этом уверен, но что они теряют при этом львиную часть своего чувства самосохранения, он в этом убедился, когда увидел, как лихо Вьюн взобрался на самую верхотуру, чтобы закрепить там очередное бревно. Вроде и не мальчик уже, а туда же. За что и получил втык от Карно, когда спустился вниз.

— Блин, лимон бы съел, что ли. — добавил и Ольт. — Ты долго еще будешь морочить голову бедной женщине? Или так и будете в грехе жить?

Вьюн давно уже не обращал внимания на возраст Ольта и обращался к нему, как даже к более старшему товарищу, имеющему немалый авторитет.

— Так у нас уже давно все решено. И с Веретрил обговорено. Верта! Иди сюда!

К ним подошла, прикрывая зарумянившееся лицо платочком, вдова.

— Вот, атаман — Верта, Веретрил согласилась стать моей женой. Как построим трактир, так и сыграем свадьбу. Ведь так, Верта?

— Ну а ты, Верта, что язык проглотила? Когда сюда ехали, я помню у кого-то рот не закрывался.

— Так у меня теперь хозяин есть. Невместно мне. Есть теперь, кому за меня говорить. — И Верта со смущенной улыбкой, но по-хозяйски взяла под руку подбоченившегося Вьюна.

— Ну смотри, Вьюн. Слово воина, сам знаешь… Если что — сам с тобой разберусь.

— Все будет хорошо, атаман. Не подведу.

— Ладно, и не форси здесь, тебе еще маленьких вьюнов делать.

— И, Вьюн, на пару слов. Ты уж извини хозяюшка. — вмешался Ольт. — Дела деревенские, хозяин твой — не последний человек, надо с ним кое-что обговорить.

Вдова, хотя какая она уже вдова, вполне себе такая замужняя женщина, понятливо кивнула головой и плавной походкой солидной и знающей себе цену хозяйки удалилась.

— Вьюн, ты не забыл, через десятину тебя ждет Оглобля? Да и Бенкасу еще соли обещали привезти. Слово наше твердое. Поэтому завтра забирай Жаго и Вельта, отвезешь их на соляные копи. Пусть рубят товар. Через седмицу будем ждать их на стыке дорог, ты знаешь где. И это… Вьюн, не буду говорить о том, что об этом знаем только мы четверо. Дальше говорить?

— Обижаешь, Ольт. Я все понял. Завтра отвезу Вельта и Жаго.

— Инструмент не забудь. Впрочем, я им и сам скажу. Они будут в курсе.

— Все понял. Можно вопрос?

— Ну спрашивай.

— Что значит «в курсе»? Нет, я понял конечно по смыслу, но откуда такие слова?

— Все просто. Когда корабль идет по морю, его путь называется «курс» и знает его только капитан. Так что теперь и ты в курсе. Понял?

— Ага. А что такое «лимон»? Откуда только ты знаешь столько…

— Лимон — это такой, ну очень кислый фрукт. Как съешь, так сразу сморщишься, а то у тебя рожа так сияет, что аж завидки берут, так и хочется ее начистить. А это не хорошо — вводить в искушение ближнего своего. А откуда я столько знаю… А это тебя не должно волновать. В тайге знаешь ли многому можно научиться. Все, иди. Вон Верта твоя заждалась уже.

— Мда, чего только в тайге не узнаешь. — покачал головой Карно и тут же поднял руки в защитном жесте — Впрочем, меня это ни капли не волнует.

И они рассмеялись. Тут же подскочила Оли. Личико уже было измазано где-то найденной сажей, а на коленке добавилось пара царапин.

— Че смеетесь? Я тоже хочу.

— Мы не смеемся, мы радуемся. Слышала, у Вьюна с Вертой свадьба ожидается?

— Тю, да это уже всей деревне известно. Эх вы, мужики… Пока до вас дойдет. А я уже давно все знаю и тетушка Веретрил так счастлива, за нее все бабы переживают. И я переживаю. А куда мы идем?

— А идем мы за деревню, к будущей лесопилке, где я надеюсь найти двух лентяев по имени Жаго и Вельт.

— И ничего они не лентяи. — насупилась Оли. — Работа у них сложная очень. Прежде, чем колышек вытесать, хорошо подумать надо. Вот они и думают. А со стороны кажется, что просто сидят, а они, — Оли важно подняла палец, — они думают!

— Ну да. Вот и посмотрим, что они там надумали.

Оказалось, что то, что надумали механики, они уже претворили в жизнь. Возле какого-то непонятного механизма, в котором что-то вертелось, скрипело и щелкало, склонившись над ним, стояли обычно невозмутимые и спокойные, Жаго в Вельтом, сейчас с непривычно весело-шальными глазами. Меланхоличная старая лошадь, уже еле таскавшая плуг и груженный воз, неторопливо перебирала ногами, наматывая круги. Ее-то и отдали двум сумасшедшим механикам, потому что она никуда больше не годилась, только как крутить колесо. Настоящий механический привод в одну лошадиную силу. На мясо отдавать было жалко, чай не голодный год, а в дело пускать некуда, разве что детишек учиться ездить, так и то слишком тихоходна. А тут как раз нашлось дело по силам. Увидев Ольта оба бывших каторжника не просто обрадовались, они ликовали как дети, которым взрослый дядя принес новую игрушку.

— Ольт, посмотри, они вертятся…

— А здесь глянь, они ходят туда-сюда…

— А тут иногда заедает, а почему — непонятно…

Ольт поднял обе руки вверх:

— Ша! Во-первых — здравствуйте. Во-вторых — это все и должно вертеться, и ходить туда-сюда. И в-третьих, здесь у вас не совпадает шаг зубцов. На этой шестеренке чуток сдвиньте зубцы поплотнее. А теперь просто ответьте — все работает, как я говорил?

Ольт, сам того не замечая, вел себя так, как привык вести незабвенной памяти Витольд Андреевич в общении с работниками своих многочисленных фирм. И что самое странное — если вначале это многих удивляло и даже коробило, то впоследствии воспринималось как должное. Его снисходительно-покровительственный тон в начале нагонял оторопь несоответствием внешнего вида с содержанием разговора, а затем ставил собеседников в тупик — как же себя вести в такой ситуации. Очень помогало то, что сам он почти не замечал всего неудобства, в которое ставил своих визави, и если не обращать на это внимания, то в конце концов получалось действовать вполне продуктивно. Помогало еще то, что в этом мире люди взрослели рано и какой-нибудь юный отпрыск барона или графа в пятнадцать вполне мог оказаться во главе дружины, где воинами могли оказаться и опытные и битые мужчины. Так сказать — по праву рождения. Правда Ольт не был каким-нибудь графенышем, но его отец был тысячником, а это было первым званием в Эдатроне, которое давало право на благородное сословие. Так что в деревне, где все уже знали его историю, признавали его право командовать, а всех вновь прибывших просвещали насчет необычного воспитанника их старосты и воеводы. Тем более, что из-за отсутствия мужчин нередко во главе семьи вставали четырнадцатилетние подростки. Семью кормишь — значит мужик и никого не интересовало сколько тебе лет. Ну было ему чуть поменьше лет, так и судьба ему досталась потяжелее других. Повзрослеешь тут.

— Если бы я сам своими руками это не сделал, то не поверил бы, но пусть Единый меня прихлопнет — это работает! — Жаго чуть не закатывался в экстазе.

— Кто бы мне раньше сказал, что одна старая лошадь может пилить бревна, как десять мужиков, я бы плюнул ему в лицо! — не отставал от него Вельт.

Удивительно, но за десятицу с небольшим, что Ольт отсутствовал, эти двое прирожденных механика собрали редуктор для лесопилки. Конечно он был примитивным до нельзя, и в мире Ольта даже десятилетний пацан разобрался бы в этом за полчаса, но сейчас и здесь — это было невероятным достижением. Конечно, уезжая, он оставил подробные рисунки, но никак не думал, что они смогут воплотить их в жизнь. Недооценил он местных жителей. Имея в руках только самый примитивный плотницкий инструмент, они смогли собрать редуктор для превращения одной лошадиной силы в поступательно-возвратные движения блока из четырех пил.

— Что я могу сказать? Молодцы! И будет вам премия от деревни — по золотому каждому. Достойная работа — достойная оплата. — Хотя про себя Ольту было немного стыдно, что так дешево оценивает труд мужиков. — Карно, ведь заслужили мужики?

— А это я скажу, когда лесопилка заработает и когда увижу первую доску.

— Господин староста! Да бьюсь об заклад…

— Да я голову кладу…

В два голоса возопили «механики». Они были уверены в успехе и Ольт был с ними согласен. Но виду не подал, не дай бог носы задерут, потом замучаешься вниз опускать.

— Ша, мужики. Староста сказал, премия после запуска в работу, значит так и будет. Но поработали вы славно, отрицать не буду. Поэтому пора подумать о мельнице, опыт у вас уже есть. А пока у меня к вам одно дельце. Кроме вас никому и никто, вы понимаете — никто, не должен об этом знать.

Мужики сразу построжали и зыркнули по сторонам. Старая каторжная жизнь, когда приходилось опасаться всего и постоянно быть настороже, давала о себе знать. В сущности, Ольт мог и не говорить о тайне, сказалась привычка, когда он жил совсем в другом обществе и постоянно приходилось напоминать определенным людям о сохранении хоть какой-то секретности. Здесь люди были другие и сразу понимали, о чем можно болтать, а о чем лучше держать язык за зубами. И Ольт был уверен, что даже жены не знали о некоторых делишках их мужей. Впрочем, здесь жены и не лезли в мужские дела.

— Я тут нашел соль, много соли. Первую партию мы уже накопали и отвезли в город на продажу. Теперь нужно еще одну партию отправить, да и нам в деревне не помешает солью запастись. Знают об этом только Брано с Вьюном да староста. Ну на то он и староста, что быть в курсе всех дел. И еще Серьга с твоим, Вельт, сыном. Их тоже возьмете. Пока вы будете копать, они будут мешки тарить. Да и поесть там, за водой сходить. Мало ли дел, лишними не будут. Поэтому завтра готовите все к отъезду, а послезавтра с утра берете три телеги у Брано, мешки, у него же припас на седмицу, охотиться там будет некогда и езжайте на копи. Надеюсь лесопилка без вас не заглохнет. Вьюн вас проводит и покажет дорогу. Потом уедет, у него тоже дел невпроворот. Останетесь только вы двое, ну и пацаны ваши. Опыт у вас богатый, копать вы умеете, кому как не вам доверить работу в тайном месте, — Ольт намекал на золотой прииск. Мужики приосанились и со значением переглянулись. — Будете копать соль. Инструмент не забудьте. Работа вам знакома, сами знаете, что для этого нужно. Не мне вас учить. Добывать соль будете ровно седмицу. Потом выезжайте на дорогу сборов. Не забудьте следы заметать. На дороге вас будет ждать Брано. Он поедет на торги в Узелок. Две телеги с товаром отправите с ним, а на одной езжайте в домой. Дома тоже с солью не рисуйтесь. Телегу сразу заведите на склад и там закроете, потом Брано приедет и разберется. Все понятно?

— Да все понятно. — получив поручение мужики сразу посерьезнели и даже намека на шутку больше не проскальзывало в разговоре. — А малых куда? Тоже домой?

— А это, как хотите. Но я думаю, что будущая премия за лесопилку, да и за работу по соли что-то получите… Неужели у вас дома уже все есть и женам вашим уже всего хватает? — Вопрос — даже не намек, а прямое указание на дальнейшее.

— Да-а, этим утробам ненасытным только подавай. — проворчал Жаго, впрочем, безо всякой злости, а даже с какой-то нежностью.

— Вот и попросите старосту выдать задаток, можете часть или все получить той же солью, а малых отпустите с Брано в город отовариться.

— И то дело! Надо им список написать. — обрадовались мужики.

— Добрый ты, — больше для порядка проворчал Карно. — Ладно. Сейчас с женами обсудите, списки составьте. Вечерком зайдите. Но если лесопилка не будет работать… Сгниете у меня на соляных копях, вот Единый — свидетель. И кстати, не задерживайтесь здесь, у нас сегодня праздник. К нам еще жителей прибыло… Короче, сами на празднике узнаете. Оли! Ну куда ты полезла, пацан без письки! Оли, упадешь!

Совершенно бесшабашная девчонка взобралась на каркас строящейся лесопилки, не очень-то кстати и высокий, и оттуда дразнила Лако, который, не в силах взобраться за ней, встревоженно суетился снизу.

— Ой, пап, сверху так все видно. Вон бабы большой котел потащили, а вон охотники возвращаются… Пап, они оленя тащат, большущего… А там…

— Оли, слазь сейчас же. Прыгай ко мне, я тебя поймаю

Оли заинтересованно глянула на отца с верхотуры, это же какой аттракцион, и немного подумав с визгом ринулась вниз.

— Ух-ты, здорово! Еще хочу. — приземлившись в объятия отца, заявила она.

— Нет, нет. Пойдем, нас уже ждут.

— Кто ждет?

— Ну, это… О, Истрил ждет. Надо организовать праздник, а кто же ей поможет, если не ты?

— Это точно. Куда же вы без меня. Пошли.

Взявшись за руки, отец с дочкой пошли к деревне. За ними, жалобно покрикивая, совсем как ребенок, вприпрыжку косолапил медвежонок. Мальчишка и два мужика посмотрели им вслед и все, не сговариваясь, покачали головами. Но затем Ольт махнул рукой и произнес непонятное:

— А-а, делай, что должен! И пусть будет, что будет! — лихо свистнул и помчался за уходящей троицей.

Мужики переглянулись, почесали затылки и пожали плечами. Странный у них конечно глава деревни и дочка у него совсем не образец для подражания для деревенской детворы. А этот непонятный Ольт, вообще непонятно, что такое, но это их руководители и дела их для родной деревни несомненно полезны и нужны. И чего тут думать? Как сказал этот мальчишка: «Делай, что должен…»

А те, мысли о которых так и крутились в головах мужиков, уже подходили к пока пустому проему ворот. Будущая дружина, желая поскорее увидеть свой новый дом, раскрутила освободившегося Брано на инструмент и две из них уже несли бревно, в то время, как остальные занялись рубкой деревьев, добавляя свою лепту в ту сутолоку, которая уже который день кипела в деревне. Деревья кстати рубили не как попало, а планомерно очищали землю вокруг деревни, чтобы в будущем вокруг было пустое пространство, и никто не мог подобраться незамеченным. Хорошие стволы шли на стройку домов, из которых похуже делали частокол, а совсем не кондиция складировалась на дрова. Как раз к зиме и подсохнут. Сразу за будущими воротами они встретили ругающегося Брано.

— Ну куда ты ухватился за бревно? Я тебе что сказал делать? Копать ров, ров, Единый тебя забери! А ты что? На стройке интереснее? А мне пиво пить интереснее, однако я тут стою и рычу на всяких…Всяких… Марш копать ров!

— Дядя Брано, ты и в правду рычишь, как Лако, когда он злится. — Оли спряталась за широкую спину отца и потому не боялась такое говорить.

— Я скоро не только рычать, я скоро кусаться начну. Всего десятину не был и что тут творится? Бардак!

Карно усмехнулся. Рядом стоял Ольт и дергал его за рукав, понуждая говорить по делу.

— О, Единый, ну что за дети!? Да говорю я уже, говорю… Брано! Хватит людей пугать. Давай отойдем на пару слов.

— Ну, если только на пару…

— Ты вот что, Брано, присоедини к своему участку еще один по соседству. Надеюсь ты еще не все наделы раздал?

— Как можно? Ты как сказал, несколько наделов возле нас не трогать, так я и сделал. По пять участков в обе стороны свободны.

— Это хорошо. Так ты соседний участок к себе-то и прирежь. И на том участке выстрой склады.

— Какие склады? У нас народ такой, все свое при себе держит. А у меня столько добра не будет, чтобы для этого склады держать.

— А я тебе говорю — строй склады. Объясняю один раз. Надо где-то держать соль, много соли. Еще прикупим зерна, много зерна. Впереди зима, а вдруг еще люди будут, как ты их накормишь? Потом тебе где-то надо держать инструмент, опять-таки — много инструмента. На следующий год много работы запланировано, чем работать будешь? В следующем году планирую построить мельницу, своя мука будет. Где держать будешь? Потом… Потом, куда десятину складывать будешь?

— Все, все… Я понял. И как это я до сих пор без складов жил?

— Это потому что ты лавочником не был.

— Каким лавочником? Я и сейчас…

— Теперь будешь. Спереди будет лавка, за ней склады. И подумай, кого в лавку посадить. Вся прибыль с нее твоя будет, только не забывай деревенскую десятину отстегивать. Все понял? План потом у Ольта возьмешь. И чтобы в следующий раз не спрашивал меня. Если я сказал — лягушка, значит просто громко квакаешь. А то: зачем да почему. Что надо — я и так скажу, когда время придет. Все, я сказал.

— И главное — не спутай своих баранов с государственными. Я хотел сказать — с общественными. — не смог удержаться Ольт.

— О, Единый! Каких еще баранов?!

— В смысле — денег.

— О-хо-хо. Дела наши тяжкие. Когда за планом-то зайти, Ольт?

— Так завтра с утра и заходи. Сегодня-то праздник, а завтрака обо всем как раз вместе и подумаем: что, где и как, чтобы тебе удобнее было.

— А если…

— Ква…

— Все, понял. Вопросов нет. Скоро точно заквакаю. — и горестно покачивая головой Брано пошел к своему новому дому. Надо же посмотреть, с какой стороны участок прирезать.

В это время дело уже шло к вечеру. Мужики поставили козлы и на них постелили готовые доски. Временные столы были готовы. Так же соорудили лавки — пара чурбачков, на них доска. Вот и вся мебель. Скатертей естественно не было. Бабы уже начали носить и выставлять на столы еду. Пришел Брано и кряхтя от натуги поднял и поставил на стол бочонок со спотыкачом. Пир желательно было начать и закончить до темноты. Никому не охота было сидеть в ночи, разглядывая при свете факелов то, что суешь в рот. Карно, как старосте, поставили настоящую лавку, взятую из его же дома. Лавка была широкая и длинная, на ней он и спал, уступив нары Оленте. Сейчас на ней легко уместились, помимо самого Карно, и Истрил с детьми — Ольтом и Оли. С шумом и гамом разместились за столами и остальные деревенские. На ближних местах, рядом со старостой сидели мужики, чем важнее, тем ближе, подальше разместились бабы. За дальним столом сгрудились новички, чувствующие себя еще неловко и стеснительно. Детей меньше пятнадцати лет за стол вообще не сажали. Ольт с Оли были исключением. Местные не обращали на это внимания и принимали как должное, а приезжие просто боялись подать голос, справедливо считая, что в каждой избушке — свои погремушки и не им устанавливать свои правила. Подождав, пока все усядутся, со своего места встал Карно и поднял руку в знак тишины. Все разом утихли.

— Односельчане, мужики и бабы, сегодня к нам прибыли новоселы. Давайте отпразднуем этот день, чтобы они запомнили, как стали карновцами и были нам в будущем добрыми односельчанами и соседями. Я все сказал. Брано, наливай!

 

Глава 18

Утро началось со звона железяки непонятной формы, которую Карно нашел в закромах разбойников и, после долгих раздумий, так и не поняв, что это такое, приказал подвесить на пустыре и по утрам бить в нее со всей дури, чтобы все слышали и знали, что ночная стража не спала и о том, что настало утро и пора на трудовые подвиги. Этот играющий на нервах пронзительный перезвон служил и сигналом общего сбора и тревоги, хотя в этом качестве еще ни разу не применялась. На непонятной железке как будто специально было приделано ушко, за которое ее было очень удобно подвешивать. А может именно для этого она и была сделана. Во всяком случае бить по ней было очень удобно, чем каждое утро и занимались с некоторой долей садизма очередные ночные стражники, одуревшие от бессонной ночи. Что, впрочем, совершенно не мешало Ольту, так как он, будто по некоей договоренности с солнцем, просыпался едва только первые лучи касались верхушек самых высоких деревьев. Но как бы рано он не вставал, Истрил всегда вставала раньше и Ольта всегда удивляло, как бесшумно может действовать женщина, пожелавшая не разбудить дорогое ей существо.

Как бы там не было, но к тому времени, когда он соскакивал со своей постели, на столе всегда стояли кружка с молоком или горячим отваром, приправленным ложкой лесного меда и краюха свежеиспеченного хлеба. Так сказать, завтрак по-деревенски. Но в любом случае он никогда не садился сразу за стол. Вначале на улицу, где он поставил небольшую будку. Ту самую, которую в другом мире стыдливо назовут «удобства во дворе». Когда он ее лично сколачивал из тонких бревен, а потом еще и обшивал корой с деревьев, то деревенские собирались вокруг и гадали, что же такое строит у себя во дворе этот Ольт, идеи которого часто сразу и непонятны, но потом, после воплощения в жизнь, довольно полезны. Так же они вначале обсуждали и выгребную яму, не понимая, зачем нужен такой узкий и глубокий погреб. Неудобно же будет в него лазить. На вопросы Ольт не отвечал, только усмехался, пока Карно на всех не рыкнул, чтобы не мешались. Кому какое дело, что строит? Если Ольту приспичило копать, то значит ему это надо и сам староста будет последним, кто этому помешает. Старосту народ уважал и побаивался, поэтому отстали от мальчишки, но обсуждать не перестали. Некоторые даже заключали пари. Одни доморощенные деревенские мудрецы говорили, что это будет курятник, правда не могли объяснить такие непонятные размеры, а яма будет для сбора яиц, другие, что это будет склад для лопат и прочего крестьянского инструментария, хотя, зачем для лопат нужен специальный склад, им тоже было непонятно. Опять же — эта непонятная яма. Короче, идей было высказано море, каждый изгалялся, как мог, но ни один из них не попала в точку, так как местные ходили по «делам» за деревню в ближайшие кусты или, если было совсем невтерпеж, вообще за ближайший дом и даже в самом фантастическом сне не могли себе представить, что для этих дел может понадобиться специальное помещение. Стеснительности в них не было совершенно, а тайга… она большая, всю не загадишь. Каково же было их удивление, когда Ольт, построив ладный домик, он даже поставил там некое подобие деревянного унитаза, взял с собой пару листов лопуха и использовал строение по его прямому назначению, чем очень удивил собравшихся. Когда он, справив все дела, вышел и пошел в дом, то все строеньице было в буквальном смысле изучено и даже обнюхано. Все были просто поражены такой расточительностью труда и материала. Единственными людьми, которые ничему не удивлялись, это были конечно Истрил, которая уже была знакома с подобными удобствами по жилищу Ольта в тайге, Карно, который, чтобы Ольт не делал, принимал это как данность и ничему не удивлялся, ну и конечно же Оли, которая вообще с восторгом принимала все результаты хитрых измышлений новоявленного братика.

Она тоже, вначале изучив домик снаружи, с интересом влезла вовнутрь, обследовала высокое сиденье с дыркой, поигралась с крутящимся дверным запором, для которого Ольт даже не пожалел гвоздя, и решительно запершись изнутри, пожурчала в свое удовольствие. И затем, уже выйдя и оправляясь, заявила во всеуслышание: «Хорошая штука! И мальчишки не дразнятся. Хочу такую же!». Что несомненно явилось для Карно руководством к действию. Такой же домик уже на третий день возник и у него во дворе, а затем они, как грибы после дождя появились и по всей деревне. Это было модно, да и чего греха таить — удобно. Никому не нравилось, выйдя на прогулку с любимой девушкой, нарваться в кустах на «мину». Вот такое прогрессорство получилось у Ольта, можно сказать случайно.

Он конечно думал о том, как привить крестьянам хотя бы начала гигиены, но дальше мысли о том, что это надо, дело не продвигалось. А тут случайный пример и на тебе — все дружно ходят в туалет, да еще свысока поглядывают на тех, кто до сих пор не обзавелся таким нужным и полезным девайсом, и по-прежнему, словно какой-то нецивилизованный дикарь, бегает в кусты. А уж свысока посмотреть на приезжих, с важным видом выходя из маленького домика, это вообще было круто. Тщеславие людское, оно неистребимо, но в данном случае хотя бы пошло на пользу.

Следующим новшеством, к которому Ольт хотел приучить местных — это баня. Еще в той жизни любил он это дело, с березовым или дубовым веничком да с деревенским квасом на каменку, что бы хлебный дух обволакивал и обжигал кожу, заставляя отступать все хвори и болезни. А после посидеть расслабленно в предбаннике с кружечкой-другой холодного пива. Не только для чистоты, но и для здоровья тела и духа. После хорошей баньки вымытое до скрипа тело дышит всеми своими порами, а мозги на какое-то время забывает о всех войнах и напастях мира и находится в умиротворенье и в ладах со всем окружающим. И о прогрессорстве он здесь думал в последнюю очередь, а в первую очередь о себе, любимом. И если получится так, как с туалетом, он будет этому только рад. Местные жители не сказать, что были большими грязнулями, но мылись от случая к случаю, по принципу: «О, вода есть, давай попьем, а заодно помоемся». Конечно время от времени, примерно раз в месяц, в крестьянских семьях устраивали общую помывку, грея воду в котле и выдавая каждому кувшин с кипятком. А там уже, насколько хватит собственной фантазии. Обычно хватало на короткую отсидку в деревянной шайке с применением золы вместо мыла и поливанием из того же кувшина и последующим ополаскиванием в ближайшей речке. Конечно никто не запрещал мыться и чаще, но это зависело уже от личных предпочтений каждого человека. Небольшая банька, человека на четыре, кстати уже строилась на заднем дворе и местные аналоги любителей программы «Что? Где? Когда?» уже описывали вокруг нее круги и строили предположения, зачем нужна такая маленькая избушка, в которой и ноги-то вытянешь с трудом и где строится такая непонятно несуразная печь. Впрочем, наученные горьким опытом, дальше предположений никто не пошел. Еще на постройку намечалась конюшня и сеновал. И на этом все, Ольт не намеревался обзаводиться подсобным хозяйством. Семья у них была небольшая, всем необходимым снабжали их крестьяне и зачем ему тогда нужны были свинарник, курятник или коровник? Разве что небольшой огородик для Истрил, чтобы совсем не заскучать от безделья, да и свежая зелень на столе никогда не бывает лишней. Так что единственное, на что он сподобился, так это на небольшой сарай с сеновалом под конюшню, в которую со всеми удобствами помещалось пяток лошадей. Правда он подумывал о коптильне, но вопрос о ней пока висел в воздухе. И так дел было по горло. За те пять дней, что прошли с приезда из города, был достроен их дом. Пока стояла только коробка, без внутреннего убранства, но уже было видно, что это далеко не типичная полу изба-полуземлянка, а нечто совершенно другое и у него получается то, что было задумано.

Заработала лесопилка, которая, хоть и с частыми поломками и остановками для заточки пил из дрянного железа, но выдавала по тридцать-сорок досок в день. Пока с нею управлялись Жаго с Вельтом, но рядом уже крутились два парня-подростка, которых выбрал лично Карно с наказом учиться, учиться и учиться. Тем более, что мастерам уже предстояла дальняя дорога, но Карно, а вместе с ним и Ольт, надеялись, что молодежь справится. Кстати одним из подмастерьев был второй сын Кронвильта-кузнеца. «Железная» семейка удивительно быстро и органично вписалась в жизнь деревни, что только радовало Ольта. Что греха таить, нужен был ему Кроно Кувалда, но пока его никто не трогал. Пусть обустроится сначала. Вся семья кузнеца дружно взялась за стройку, причем главным движителем этой четверки, отца и троих рослых не по годам сыновей, была маленькая худенькая женщина.

Доски получались толстоваты, сантиметров пять толщиной, а ширина так вообще была разнокалиберной, но это были вполне нормальные доски, да еще по сравнению с тем убожеством, что выдавали плотники раньше. Конечно их было мало, но и это не четыре-пять штук в день за то же время, как было раньше. Так что скоро можно было переходить к отделке стен и полов. Правда пока он еще не решил, будет обшивать стены досками или легче будет их оштукатурить. Местные-то еще не дошли до таких изысков, их вполне устраивал домашний дизайн с видом на бревенчатые стены. А пока детвора за деньгу малую конопатила щели мхом.

Ольт усмехнулся, вспомнив, какое столпотворенье творилось в день запуска лесопилки. Народ, забыв про все свои дела, крутился у механизма и всеми правдами и неправдами, несмотря на окрики Карно и Брано, стремился лишний раз посмотреть и потрогать это чудо инженерной мысли. Их удивляло все, а когда лесопилку запустили, то народ, как завороженный уставился на то, как спокойный мерных ход лошади, ходящей по кругу, чудесным образом превращается в такое же мерное движение пил и на землю одна за другой падают почти одинаковые доски. По местным понятиям — это было чудо.

Ольт же, глядя на них, решил, что не будет ждать следующего года и построит мельницу уже в этом. В деревне она была просто необходима. Его раздражало, когда он видел, как Истрил чуть ли не каждый день стучит каменным тяжелым пестиком в каменной же ступке. Нет, сам процесс превращения зерна в муку он признавал, как нужное и необходимое дело, но ему не нравился примитивизм сего действия, когда десятки женщин в деревне начинали свое утро с того, что брали в руки пестик. Мало того, что для местных это было вполне естественным, так еще — это было святой обязанность всех деревенских женщин. И еще хорошо, что их семья была немногочисленна и Истрил не приходилось перемалывать по несколько килограмм сразу, как в большинстве деревенских семей, где четверо-пятеро детей были отнюдь не редкостью, а скорее правилом. Правда и работало там людей побольше и если семья была большая, то мололи там чуть ли не круглосуточно, поочередно передавая друг другу орудие производства.

Истрил не жаловалась, но Ольт сам испытывал чувство недовольства и злился на себя, ибо совесть, которую он прихватил с собой из своего мира, просто не давала ему покоя при виде того, как каждое утро Истрил берет в руки пестик. Так что не стоит ждать, тем более, что необходимый опыт уже набран и постройка мельницы должна пойти легче и веселее. А тут еще крестьяне учудили, притащили три больших валуна из песчаника для жерновов, как три безмолвных намека на толстые обстоятельства. Где и откуда они их взяли, сами крестьяне все больше отмалчивались и на вопросы о том, как узнали о том, что староста собирается ставить мельницу, тоже только разводили руками, лишний раз показывая Ольту, что деревня, она и в Эде деревня. На одном конце чихнешь, на другом сделают перед ртом охранный круг. Ясно было только одно — видно не одного Ольт достал стук пестиков о ступку по утрам. На вопрос: «Зачем — три?», деревенские только пожали плечами: — «А чтоб было». Будет теперь один жернов запасным. Так что мельнице быть уже в этом году. Дом для этого уже возводился на берегу речушки и дело было только за отсутствующими Жаго с Вельтом, чтобы собрать и установить механизм, да и валуны обтесать надо. Чертежи Ольт уже приготовил, и они ждали своего часа. Правда первое время мельница будет тоже работать на конной тяге, но уже в следующем году он хотел размахнуться на небольшую плотину и тогда перевести мельницу и лесопилку на энергию воды.

Ольт плеснул в лицо холодной с утра воды из этой самой речки где он каждое утро умывался. Небольшая такая, примерно на часик, разминка и где там завтрак? Сидя за столом и уминая традиционную краюху хлеба и запивая ее отваром, размышлял о делах насущных и не очень. Что же он еще забыл? Так плотно он не был занят уже давно. С тех пор, как начинал свой первый серьезный бизнес еще на Земле, кстати — это был магазин. Тогда это было делом новым и неизведанным, после семидесяти лет социализма люди просто позабыли, что это такое иметь в собственности свою личную торговую точку. Пришлось тогда всему учиться заново и постигать тонкости торговли на себя любимого. О, точно, надо проверить, как там дела у Брано с его складами и лавкой. Надо собрать заказы на товар, а то запаришься за каждой мелочью в город ездить. И товару надо набирать с запасом… Бухнула дверь и в комнату ворвалась Оли. В первую очередь она вежливо поздоровалась с Истрил, на что получила улыбку и приветливый кивок, и подступила к сидящему за столом Ольту.

— Сидишь?

Ольт продолжал задумчиво жевать.

— Молчишь?

Челюсти все так же мерно двигались, пережевывая хлеб.

— Ну и ладно. А я пойду смотреть, сегодня батя будет испытательные бои проводить.

Точно! Сегодня же Карно хотел устроить проверку новонабранным дружинникам. Раньше все времени не было с этой стройкой, и новобранцы были заняты на возведении жилища для себя. Но казарму они отгрохали знатную. Еще бы — шесть здоровых лбов, да еще с уже частично напиленными по размерам бревнами и со штабелем досок. Так что в их руках стройматериалы так и порхали, как будто сами собой складываясь в крепкую казарму. Осталось поставить печи да установить нары на пятьдесят спальных мест. Да и отъесться после графского гостеприимства воинам требовалось и не мешало сил набраться. Почти неделя физического труда и хорошей сытной еды должны были привести воинов в хорошую форму и сегодня Карно как раз собирался это проверить. Так, быстро допить отвар, поблагодарить мать за завтрак, на что она только махнула рукой, и одеть неразлучный пояс со своим ножом в красивых кожаных ножнах.

— Я с тобой.

— Тогда побежали. Отец уже увел всех воинов на поле.

Полем в деревне называли открытое пространство, появившееся перед деревней с вырубкой леса. Сейчас на нем строились мужики, вооруженные короткими палками и шестами. Сейчас, когда они отмылись, отъелись и были одеты в более-менее приличную одежду, которую Карно выдал из запасов разбойников, было видно, что это в основном молодые парни не старше двадцати пяти. Среди них выделялся возрастом только один, тот самый кряжистый мужчина, которому было уже явно под тридцать. Они встали в какое-то подобие шеренги, кривой и виляющей из стороны в сторону. Карно хмурясь прошел вдоль всего строя, видно он тоже отметил неумение или нежелание стоять в строю кандидатов в дружину деревни, но пока молчал. Воины с любопытством провожали фигуру их будущего воеводы, водя глазами вслед его размашистым шагам. Наконец Карно остановился, встав прямо перед строем.

— Вы, двое, вышли вперед! — показал он рукой на двух парней, стоящих первыми. — Шесты пока отложите, оставьте только палки — это будут ваши мечи. Ну а теперь покажите, что вы умеете. Победителю — пять медяков.

Мужики встали друг против друга и начали махать палками. Ну что Ольт мог сказать, глядя на этих «меченосцев»? Не впечатлило. Право слово, как детишки какие. Как-то он по-другому представлял себе мечной бой. Они тупо били своими палками по незамысловатой траектории сверху вниз, стараясь силой пробить защиту противника. Бой, если это можно было так назвать, свелся к простому обмену сильными рубящими ударами, кто сильнее ударит. Они размашисто, с уханьем и надрывным кряканьем лупили один другого, используя свои условные мечи с грацией и силой простейшей дубины, в надежде, что соперник устанет быстрее и никто из них даже не попытался просто ткнуть палкой вперед. Конечно против любого крестьянина, вооруженного простой дубинкой, воин с железным мечом имел подавляющее преимущество, хотя бы за счет своего оружия, но если противник будет равен по вооружению, то исход схватки был непредсказуем.

Для Ольта было уже неважно, кто победит, оба показали полное неумение биться на мечах. Он понадеялся, что это первыми попались такие неумехи, но и остальные пары показали нечто подобное. Разве что коренастый мужик, которого, как оказалось, звали Свено, показал пару ударов похожих на выпады и одним из них ткнул своего соперника в живот, чего тот совершенно не ожидал, и естественно согнулся от боли. Этот тычок оказался единственным положительным результатом. Остальные парни просто измочалили свои палки так ни разу и не попав по телу противника. Самое интересное, что сами воины, и немногие зрители, пришедшие посмотреть на своих будущих защитников, были уверены, что они показали хорошее владение оружием.

Ольт вздохнул, он надеялся на лучшее. Благородное искусство фехтования здесь было явно в зачаточном состоянии. Впрочем, он это давно подозревал, еще когда устраивал тренировочные бои с Карно в лагере разбойников, которому только предстояло стать деревней. Тогда они спокойно жили втроем, не зная еще о будущем наплыве жителей. Но тогда он думал, что Карно просто не очень хороший мечник, а сейчас до него дошло, что Карно, по сравнению с другими, просто ас в мечном бое. Что он и доказал, когда опять выстроил все в шеренгу и приказал всей толпой нападать на него. Весь бой свелся к тому, кто быстрее увернется, кто сильнее размахнется и незатейливо рубанет палкой и в конце концов, кто лучше развит физически и, как следствие, наиболее вынослив. Никаких наработанных связок в нападении и никакой поставленной защиты в обороне. Каждый действовал, как бог на душу положит. Не было школы. Нападали то толпой, то поодиночке, о взаимопомощи никто и не вспоминал. Короче, все было плохо. Единственное, что давало хоть какую-то надежду сделать из этих «лесорубов» настоящих мечников — это то, что они были по-крестьянски выносливы и могли ну очень долго обмениваться тяжелыми и сильными ударами. И это дубовыми имитаторами мечей, которые были в полтора раза тяжелей настоящих. Утешало еще одно обстоятельство, что будущий противник наверняка будет не лучше. Даже та малая толика приемов, которую успел преподать воеводе Ольт, дала Карно такое преимущество перед местными бойцами, что победа его казалась легкой игрой. Минут через десять вся ватага лежала и стонала, а Карно все так же хмуро оглядывал поле боя.

Он не радовался победе, а трезво оценивал боеспособность отряда и это его не радовало. Чуть получше, оказалось, состояли дела во владении копьем. Это было понятно, в этих краях бой на шестах был национальным видом единоборства. Но конечный итог оказался таким же печальным. Всех шестерых староста «убил» за чуть более, чем пятнадцать минут. Немного реабилитировали себя воины, когда взялись за лук. Вьюн, тоже находящийся здесь, притащил свой боевой лук и пяток бронебойных стрел. Мишенью было дерево, стоящее на опушке, куда еще не добрался топор. На стволе содрали кору на высоте примерно в рост человека до пояса и вначале сам Вьюн показал мастер-класс. Отойдя метров на сто, он взял четыре стрел в зубы и одну наложил на тетиву. По знаку Карно он за каких-то полминуты выпустил все пять стрел по мишени. Руки мелькали столь быстро, что вместо них виделось какое-то размазанное движение. Дерево оказалось поражено на уровне груди и все пять стрел уместились в узком пятачке с ладонь диаметром. Зрители восторженно закричали, отдавая дань мастерству. Его результат не смог превзойти никто. После него стреляли остальные и все стрелы, за которыми бегали мальчишки, попали в ствол, точно в оголенный от коры участок, а один из стрелков даже вогнал три стрелы в условную грудь одну рядом с другой, а две остальных оказались неподалеку. Правда по времени никто даже близко не подошел к Вьюну. Но хоть и медленно, зато более-менее точно. Можно было подводить итоги тестирования. Карно отошел к Ольту, который с отсутствующим видом сидел в сторонке.

— Ну что скажешь? Может сразу на мастон? — «мастоном» называлось местное блюдо из мелко порубленного, жаренного со специями, мяса, которое подавалось завернутым в лепешку из пресного теста. Чтобы понять шутливый вопрос Карно следовало знать, что «мясом» называли молодых неопытных воинов.

— Мастон из них получится такой же, как и они сами. Никудышный из них получится мастон.

— Ну да, только другого «мяса» у нас нет. Эти хоть знают с какой стороны браться за меч. Ребята молодые, видно, что в армии не были. Наверно нахватались верхушек в охране обозов. Из них разве что Свено на что-то годится.

Этот Свено по возрасту был самым старым из шестерки. Судя по всему, он еще успел застать войну с северянами и наверно совсем юнцом успел послужить в войске короля Эдатрона. Сейчас он, запалено дыша, с затаенной тревогой посматривал в сторону Карно, единственный из шестерых понимая, что показали себя далеко не с лучшей стороны.

— Ну что я могу сказать, в крестьяне вы только и годитесь. — парни стыдливо опустили головы. — Если кто из вас еще думает, что он — воин, то пусть выкинет эти мысли из головы. Воинов из вас еще лепить и лепить. Я возьмусь за это тяжкое неблагодарное дело, но для этого вам придется сильно потрудиться. Трудиться тяжело и долго. Если кому что не нравится, то могу прямо сейчас перевести в крестьяне, а если кто-то решил, что ему ничего этого не надо и он и так проживет, то скатертью дорога, никого не буду держать. Это — вам надо, не мне. Ну, кто решил стать воином, поднимите руки.

Парни, довольные, что их не выгнали сразу, дружно, как один, подняли руки.

— Ну чтож, тогда предупреждаю сразу: тренировать буду жестко, и чтобы потом не было нытья, что такого не ожидали. И главное, что я буду требовать — это дисциплина. И не надейтесь, что кого-нибудь выгоню. Скорее накажу. Обратного хода не будет. Или я из вас сделаю воинов, или сдохнете. Никто еще не надумал отказаться?

Парни промолчали, но из строя никто не вышел и ни одного слова протеста не слышалось. Наоборот будущие вояки чуть ли не заглядывали в рот Карно, ожидая, что вот прямо сейчас он будет лепить из них непобедимых воинов, таких же, как он сам. Уж очень их впечатлило, как он обращался с тяжелой палкой, имитирующей меч. Карно еще раз оглядел строй и скептически хмыкнул.

— Тогда я, Карно Кривой, староста деревни Карновка заключаю с вами договор, что нанимаю вас воинами. Подходи по одному, получите свое первое жалование.

Карно выдал оговоренные раньше по десять серебряков на рыло и распустил строй. Все, теперь они считались официально нанятыми и не могли просто так, по своему желанию, уйти.

— Идите пока, приведите себя в порядок и займитесь казармой. Вечером зайду и обговорим насчет тренировок. Я все сказал. Свободны.

Бойцы, потирая шишки и ушибы, поплелись в деревню.

Карно проводил их взглядом и повернулся к Ольту:

— Ну, что ты там мне хотел показать и рассказать?

— Смотри сюда. — Ольт достал кусок бересты, — Я тут написал распорядок дня и как тренироваться. Сам понимаешь, если ты воевода, то и исходить все должно от тебя, а не от какого-то там мутного пацана. А вечерком в доме разучим еще пару приемов. Воевода ты или нет?

— Да я уже и сам думаю, воевода я или нет. — полушутливо произнес Карно.

— А вот этого не надо. Кроме тебя никто эту ношу не потянет. И не сомневайся. Лучше посоветуй мне, я вот решил детишек собрать и тоже тренировать. Как думаешь, нужное то дело или нет?

Честно говоря, Ольт уже решил этот вопрос для себя и давно хотел вырастить из местных детей свою собственную дружину, воспитав их на свой собственный лад. Он пока еще не видел конкретной цели, но то, что своя команда будет нужна, это в любом случае не помешает. У Карно он спросил только для того, чтобы того не заел комплекс неполноценности, и чтобы он чувствовал себя нужным и значимым человеком. Манипулирование людьми, если Ольт хотел жить хорошо, вещь совершенно необходимая при его положении, и он пользовался им без зазрения совести. Главное при этом было — чтобы этого не заметили окружающие. Местные, хоть и средневековые, ведь тоже были далеко не дураки.

— А что? Хорошая мысль. И деревне польза — будет своя, а не наемная дружина.

— Точно, об этом я не подумал. Ты бы тогда объявил завтра, что детишки старше семи лет будут каждый день проходить воинскую учебу, ну допустим по три часика в день? Как думаешь, хватит?

— Да, а то наши крестьяне ворчать будут. По хозяйству ведь тоже кому-то помогать надо. Но я найду, что им сказать. И пусть только попробуют вякнуть.

— Вот за что я тебя уважаю, так это за решительность. Мужик сказал — мужик сделал.

— Да? — с подозрением посмотрел Карно на мальчишку.

— Вот Единым клянусь! — в ответном взгляде Ольта была только ничем незамутненная детская наивность и честность.

— Ну ладно, сделаю вид, что поверил. Пошли, что ли тоже в деревню? С этими лоботрясами даже и не заметил, как время к обеду подошло. Оли! Ты где?

Та уже билась с мальчишками на палках, изображая только что прошедшие бои. Остальные девчонки стояли вокруг ватаги пацанов и с интересом и восхищением смотрели, как те с гиканьем носятся по поляне, лупя друг друга хворостинами.

— Оли! Ну что с тобой будешь делать! Пойдем домой, милая, тетя Истрил нас уже на обед ждет. Опоздаем — ругаться будет.

— Ой, точно, пошли скорей! А ты видел, как я этому чернявому по башке заехала?

— Видел, доча, видел. Ты бы полегче с ним, а то мозги выбьешь, с кем нам потом дальше деревню строить?

— П-ф ф! — фыркнула Оли. — Если бы там были мозги… Там, по-моему, уже выбивать нечего. Одна голимая кость. Такой построит…

— Это почему у него мозгов нет? — озадачился заботливый папаша.

— Да потому что уже все мальчишки поняли, что со мной не стоит связываться, а этот Доно все лезет и лезет… Ха-ха, и каждый раз получает.

Так, обсуждая деревенские проблемы с точки зрения десятилетней девочки, вся троица направилась в сторону родного дома. Истрил уже ждала их за накрытым столом. Война войной, а обед по расписанию. С этим у нее было строго. Обедали по заведенной традиции в доме Ольта. Как-то так получилось, что к себе домой Карно и Олента уходили только спать, а все остальное время проводили в их доме, который просто притягивал к себе людей со своими проблемами. Ольт построил свой дом, в котором было что-то типа общего зала для общения, она же кухня, в которой стояла большая печь для обогрева и для приготовления пищи, и две личные комнаты для уединенного отдыха. Однако жизнь внесла в его планы свои коррективы. В доме постоянно толпилось множество людей, крутящихся вокруг двух стихийно образовавшихся центров местной общественной жизни. Одним из центров такого притяжения была несомненно Истрил. К ней шли бабы, которые стеснялись или побаивались обратиться со своими проблемами к Карно или Брано, у нее всегда можно было узнать какой-нибудь новый рецепт невиданного досель блюда или неизвестный никому фасон одежды и решить какую-нибудь бытовую мелочь. Да и просто услышать доброе слово, ведь как говорится, оно и кошке приятно. Ольт старался во всю, то и дело подкидывая матери, когда вокруг никого не было, все новые рецепты и фасоны, добывая их из своей бездонной памяти. Добавляла свою лепту и Олента, которую уже вся деревня ласково называла просто Оли. Считая Истрил второй матерью, а может и первой, она, когда не была занята драками с мальчишками или какой-нибудь очередной проделкой, все свое свободное время крутилась около Истрил. А с ней, конечно, и толпа девчонок и неизменный Лако, добавляющий свою лепту в неразбериху, окружавшую шебутную девчонку. В комнате же Ольта стояла очередь из мужиков. То плотникам требовалось уточнить устройство нового, еще невиданного в этих краях соединения у сруба, то кузнецу надо показать, как будут работать новые меха, то столярам объяснить устройство шкафа для одежды. Не устраивало Ольта, что одежду тут хранят в сундуках, периодически ее перетряхивая и пересыпая какими-то травами от моли. Пока достанешь нужное, приходилось иногда перебирать чуть ли не весь сундук.

Кстати кузнец Кронвильт уже построил себе дом-землянку и теперь доводил до конца постройку кузницы, которую строили по плану Ольта. Между делом он пережигал некондиционные дрова на уголь, готовясь к будущим работам. И это еще хорошо, что пока не было деревенских механиков, Жаго с Вельтом, которые доставали Ольта с постройкой мельницы. А тут еще Брано вечно крутился где-то недалеко с рядом вопросов по бухгалтерии, примитивные основы которой Ольт на свою голову решил ему показать. Теперь еще и Карно прицепится со своей подготовкой бойцов и… Короче дел было выше крыши и не было видно конца этому сумасшествию. А он так мечтал о тихой и комфортной жизни.

Но и бросить все начатое он не мог. Не мог бросить всех этих людей, доверившихся ему, и в нем вдруг проснулись те чувства, о которых он уже и думать забыл. Он много размышлял, лежа долгими бессонными ночами, закинув руки за голову и глядя в потолок, над вопросом, как он мог докатиться до жизни такой. И пришел к выводу, что причиной этого являются окружающие его люди. Что-то они задели в его душе старого циника, все эти крестьяне, охотники, воины и прочие, которые не ругались умными словами, сидя на своих кухнях, не норовили обмануть ближнего своего, стремясь первым ухватить сладкий кусок и вообще не занимались многими делами, которые вызывали у него только презрительную улыбку. Они просто брались и делали свое дело. Плохо ли, хорошо, они не рефлексировали, не думали о последствиях, они просто жили. И делали так не от тупости или недоразвитости, они просто были другие. И наверно поэтому нашли какой-то отклик в его душе и может поэтому и нравились ему. И если в той, разочаровавшей его жизни, он сконцентрировал все полученные им в детстве такие чувства, как верность, честь, бескорыстие и уважение на одном единственном армейском друге, оставив всему остальному человечеству только чувство презрения, то сейчас он принял в орбиту своего расположения всю деревню. Хотя иногда его раздражали их примитивные, по его мнению, желания и стремления. Но злясь на них и ругая себя за мягкотелость, он понимал, что они не сами такими стали, это жизнь их такими сделала. И он, сам того от себя не ожидая, решил сделать их жизнь лучше. Но без фанатизма, что легко дается, то не ценится. Уж эту мысль он запомнил еще из той жизни. Поэтому он не выдавал готовых решений, а подталкивал к ним самих крестьян, стараясь сам оставаться в тени. Хотя и понимал, что у него это плохо получается. Но уж тут как смог, так и построил.

Вот и сейчас на обеде присутствовали Брано, как бы случайно шедший мимо, и Вьюн, который и не скрывал, что его интересует устройство уже почти готового трактира. Что в деревне было хорошо, так это то, что даже в голодный год гостю не отказывали от стола. Что ели хозяева, то подавали и гостю. Ольт был уверен, что зайди он во время обеда в любой дом ему тут же наложат в миску лучшие куски. Хотя он конечно этим не пользовался. То, как готовит Истрил, стало в деревне легендой, а уж для своего любимого сыночка она старалась во всю и с довольной улыбкой вечерами, когда дом наконец освобождался от гостей, записывала новые рецепты.

Сегодня был бешбармак. Ели, как и положено руками, из-за чего у каждого на коленях лежало чистое холщовое полотенце, чтобы вытирать руки. Ели молча. Истрил вообще не была сторонником разговоров за столом и Ольт ее в этом поддерживал. Да и вообще в деревне считали, что еда — это слишком важное дело, чтобы, особенно в весеннюю или осеннюю страду, тратить время на что-то постороннее. Разве что, если это не праздничный обед, во время которого только перебрасывались короткими фразами с просьбами передать соль или блюдо, а основные разговоры оставлялись на послеобеденное время, и вести пустопорожние тары-бары во время такого важного дела, как поглощение еды, считалось дурным тоном. Такое могли себе позволить только маленькие дети.

Ольт знал несколько способов приготовления бешбармака. Но больше всего ему нравился один рецепт, с которым его познакомили в Туркестане, куда его специально пригласили поговорить об одном деле, обещавшим хорошие дивиденды, торговые партнеры. После того, как обоюдно выгодный договор был заключен, довольные хозяева пригласили его отобедать. В зал внесли широкое плоское блюдо, на котором тонким слоем были разложены лепестки варенного в мясном бульоне теста, а на них возвышались горой большие куски нежнейшей молодой баранины. Никаких специй, кроме соли. Только чистый душистый вкус свежего мяса, оттеняемый пресными листиками теста и все. Кому не хватало остроты, тот добавлял ее в бульон, подаваемый к мясу в глубоких мисках. Каждый едок заправлял этот бульон по своему вкусу и запивал им по мере надобности. Именно такой бешбармак и подала Истрил. Правда вместо баранины было мясо молодой лесной косули, но от этого блюдо немного потеряло. Наверно старый гурман Виктор Андреевич и поморщился бы, мол мясо для такого блюда могло бы быть и пожирнее, но Ольт с удовольствием смолотил всю свою немаленькую порцию и попросил добавки. И не он один. Кушать в деревне любили и умели. Вставая из-за стола, Карно притворно сокрушался:

— Ох, Истрил, так готовить нельзя. Оторваться же невозможно, а что я буду за воевода, если буду так нажираться? Брюхо вырастет, что я и в дверь не пройду.

Истрил в ответ только улыбнулась. Ей нравилось, когда едоки ценили ее старания на кухне. Только Ольт не удержался и догрызя попавшуюся сочную косточку заметил:

— Будешь проходить в двери боком… или со своими вояками жирок растрясай.

Карно в ответ только усмехнулся. Брано и Вьюн, не желая задевать начальство, почтительно промолчали на реплику Ольта, но зато хозяйке выложили все заслуженное, не пожалев комплиментов и ее внешности, и ее кулинарному искусству. Это уже вошло в традицию и Истрил, привыкшая к таким восхвалениям и уже переставшая от них краснеть и смущаться, только благодарно махнула рукой, мол поели, поблагодарили, а теперь — свободны.

Обед закончился и тут же как по сигналу дом заполонили бабы со своими дочками. Зал, он же — кухня и столовая, оказался заполнен до предела и все мужское население поспешили ретировалось в комнату Ольта. А то бабы… Они такие бабы, зацепятся языками и будешь искать пятый угол. Особенно доставалось Брано. Истрил с Оли стали убирать со стола и опять накрывать стол для гостей. Будут теперь бабы чаевничать, или скорее отварничать.

Карно долго не засиживался, и по-быстрому решив вопрос об оружии для дружины из запасов, оставшихся после разбойников, ушел. По-настоящему о своих делах они говорили только наедине, оставшись вдвоем. Единственным человеком, который частенько присутствовал на этих совещаниях и чьего присутствия они даже не замечали, считая это вполне естественным — это была Истрил. Ее молчаливое одобрение или наоборот неудовольствие принималось как указание к действию. Перед ней у них секретов не было и наоборот, было к кому обратиться, если возникал спорный вопрос. Ее решение обоими воспринималось безоговорочно.

После Карно настала очередь Брано. Вот уже неделю Ольт показывал и учил его простой системе подсчета: дебет-кредит, прибыль-расход. Чертил таблицу и показывал на своей пишущей доске и при этом задумался — хорошо бы иметь книгу или журнал для записей, наподобие тех амбарных книг, в которых кладовщики в его мире ведут учет. Хотя в последнее время все перешли на компьютеры, но все равно такие книги были востребованы до сих пор. Надо будет посмотреть на базаре, может здесь найдется что-нибудь подобное бумаге. Или все-таки придется изобретать самому. Брано был доволен, и его мечтательная улыбка так и напрашивалась на то, чтобы стереть ее ластиком, ну или чем-нибудь еще. Радуется черт нерусский и не понимает, что еще добавил проблем своему юному учителю. Ведь теперь придется вводить и арабские цифры, Ольта никак не устраивали местные методы счета с громоздкими, наподобие древнеримских, цифрами. Поэтому даже с неким злорадством испортил ему все настроение и озадачил заместителя старосты отводом еще двух зарезервированных участков под очередное строительство. Один под «сельсовет» и второй под гостевой дом. Озабоченный представитель местной власти сразу убрал с лица довольную ухмылку и поспешил убраться с глаз маленького злобного мальчишки.

Вьюн, впечатленный бегством Брано, молчал, но упорно стоял возле двери, сверля умоляющим взглядом разгоряченного Ольта. Стойкость его и настойчивость была вполне объяснима. Трактир — его, можно сказать лебединая песня, в которую он вложил всю свою душу, не давал ему ни есть, ни спать спокойно.

— Что не дает покоя трактир? Внимания требует? И как там наши дела? — сжалился над ним Ольт.

— С делами все нормально, «землекопов» отвез. — так они для конспирации решили назвать добытчиков соли. — А при слове «трактир» я скоро вздрагивать буду, но сам же говорил: стойка какая-то нужна, мебель обещал показать, кровати опять же… Крышу уже заканчивают, а внутри все еще пусто. И эта… Как его… Масранда… тьфу, мадсрадна, да тьфу ты, духи леса, никак запомнить не могу…

— Мансарда.

— Во-во! Она самая. Ты же обещал показать, как и что с ней делать.

— Все, все, я понял. Пошли смотреть на месте, так будет нагляднее.

— Я и говорю, наглядеться не могу, такая красота получается!

Строительство «красоты» и впрямь подходила к концу. Два этажа плюс высокий, в рост человека, чердак, из которой Ольт и хотел сделать мансарду, не дающуюся языку Вьюна, и которая добавит полезной площади постоялому двору, возвышались посреди низкорослых строений, как величественный дог среди стаи подзаборных дворняжек. Внутри вкусно пахло свежей стружкой и древесной смолой. Большой зал окружала и нависала над ним анфилада комнат-номеров второго этажа, установленного на толстых дубовых столбах. Вдоль всей анфилады проходил широкий крепкий помост, служивший для входа и обслуживания номеров, которых получилось ровно десять. Мужики заканчивали обшивать стены досками. В зале и номерах было пусто, дело и вправду стояло только за мебелью. Ну и за барной стойкой, которую Ольт намеревался расположить сразу налево от входа, и за которой должен будет сидеть трактирщик, принимать и контролировать заказы и наливать пиво. В местных трактирах такого еще не знали. Трактирщик обычно стоял или сидел возле дверей на кухню или находился в самой кухне, оттуда следя за порядком. Ольт же предложил сделать барную стойку, куда официантки приносили заказы на блюда и на выпивку, а там уже хозяин распоряжался, что куда. Так было легче контролировать поток заказов и следить за порядком в общем зале. Тут же рядом находился вход на кухню, где выкладывалась печь вместе с уже вделанными в кладку котлами.

Взяв чистый обрезок доски, Ольт тут же стал рисовать эскизы стойки, столов и кроватей. Вместо табуретов решили делать двух и четырехместные лавки. И делать легко и, если что случится, поднять неподъемно. А то ведь трактир, оно дело такое. Подопьют мужики и начнут выяснять отношения с помощью подручных средств. А лавка, даже двухместная, но сколоченная из крепких дубовых плах, не всякому по силам. Конечно бывают такие индивидуумы, как Карно или Кроно-кузнец, но слава Единому встречаются они не так уж и часто, да и навряд ли им понадобятся какие-то подручные орудия, чтобы вразумить какую-нибудь бедовую головушку.

Мужики столпились вокруг обсуждая невиданное здесь дело — кровати. Тут же крутилась Веретрил, которая стараясь не докучать строителям, стремилась всюду сунуть свой любопытный носик. Для местных, знавших только нары, на которые ложились спать всей семьей, кровать для одного человека — роскошь несусветная. Как же — отдельное спальное место!

Столы, вроде такая мелочь, тоже требовали внимания. Четырех и восьмиместные, при желании можно было объединить в одну общую вереницу. Стандартизация. И никаких ножек, которые можно обломать и использовать как оружие, снизу только две широкие доски по краям столешниц, соединенных перекладиной. Что-то еще крутилось в голове. Люстра! Для нее сойдет обыкновенное тележное колесо, как он видел в каком-то фильме. Его надо будет подвесить в середине, чтобы свет равномерно освещал всю комнату и постояльцам можно было сидеть допоздна. Конечно лампочками здесь и не пахло. Вместо них Ольт предполагал расположить масляные светильники. Будет темновато, но местным жителям, не избалованным цивилизацией, и это будет верхом культуры. И по масляному светильнику в номера. Или не стоит, а то устроят тут пожар? Да, лучше не надо. Пусть, как солнце сядет, так и постояльцы спать ложатся или сидят в темноте. А лучше пусть выходят в общий зал, выпьют кружку пива. Все трактиру прибыль.

Мужики в это время вникали и проникались изысками мебельного производства. По их внимательным и изучающим взглядам Ольт понял, что подобные же изделия столярного искусства вскоре появятся и в домах строителей. Напоследок напомнил Вьюну, что уже завтра им опять ехать в город, пусть еще раз посидит в Вертой и обсудит с ней все, что требуется для трактира.

Закончив с делами насущными, призадумался: ничего не забыл? Вроде сделал все, что намечал на сегодня. Еще нужно было начертить чертежи мельницы для механиков, но это он решил делать ночью, перед сном. Значит, что? Значит тренировки, тем более, что бешбармак уже улегся.

Тренировался он на берегу речки, на небольшой полянке, расположенной неподалеку от строящихся мастерских. Здесь было небольшое, расчищенное от деревьев место, поросшее ласковой изумрудной травкой и одним краем подходившее к самой речке. Ровное, без кустов и бугорков, идеальное место для тренировок. Разогреться успел по дороге сюда, пробежав в темпе метров пятьсот. Так что теперь — растяжка, потом отработка ударов на скорость, на силу. Не забыть бы для тренировок мешок скорнякам заказать. А лучше два, для ребенка и для взрослого. И макивара, как же без нее. Старая осталась на прежнем месте жительства, вкопанная в землю. Чем тащить ее сюда, легче сделать новую.

Потом упражнения с оружием… Копье, мечи и что бы выбрать сегодня для боя с тенью? Нунчаками он и так владел на неплохом уровне, ножевой бой с натяжкой можно отнести к упражнению с коротким мечом… Бой на топорах! Давненько он им не занимался. И что это там кусты так подозрительно шевелятся? Впрочем, ответ он знал заранее. Уже на третий день, как он заприметил это место и стал проводить здесь тренировки, его выследили деревенские мальчишки и стали подсматривать за его занятиями. Он им не мешал, наоборот надеялся, что они сами к нему выйдут. Но они видно смущались, да и побаивались его. Ведь они явно видели отношения к нему старосты деревни, да и остальные взрослые мужики разговаривали с ним уважительно, как с равным. Непонятный мальчишка, а все непонятное вызывает опасения. Так что уже третий день дело дальше сидения в кустах не продвигалось. Впрочем, завтра Карно обещался, что он привлечет деревенских детишек к тренировкам, так чего тогда ждать до завтра, если они уже здесь? Но вначале надо закончить тренировку, так что он еще два часа мучил команду в кустах.

— Эй, там, в кустах! — в зарослях зашевелилось и заерзало, раздалось пара тихих вскриков и опять наступила тишина. — Когда цыпляток на бульон пустим?

— Каких таких цыплят? — раздался из кустов ошарашенный мальчишеский голос, напрочь забывший о конспирации.

— Ну которых вы там высиживаете?

— Да с чего это ты решил, что мы тут цыплят высиживаем?! — из кустов возмущенно поднялся знакомый чернявый парнишка.

— Ну так в кустах сидите? Сидите. На яйцах? На яйцах. А кто сидит на яйцах? Значит скоро ждем прибытка.

— Так — яйца-то — наши! — из кустов поднялось еще несколько голов, возмущенных таким незнанием обыкновенных вещей. — Как же из них цыплята выйдут-то?

— Ну так, откуда я знаю, как из ваших яиц цыплята выходят? То вам виднее, кого вы там высиживаете. Давайте выходите все сюда, поговорим.

Из кустов вылезло толпа мальчишек различного возраста, но все примерно от восьми до двенадцати лет. Пока они вылезали Ольт быстро всех пересчитал: «О как, чертова дюжина». Тут же он увидел и Серьгу с Кольтом, которые стояли позади всех с виноватым видом. Стало понятно, откуда эта ватага узнала об Ольте и его тренировках. Вперед выступил тот самый чернявый мальчишка, оппонент Оли, который, по ее словам, постоянно от нее получает.

— Что ты там про яйца наши говорил и про цыплят что-то плел?

— Я!? — изумился Ольт. — Так это же вы, вы сами сидите в кустах на яйцах! Я только спросил, когда потомства ждете. Блин, ведь такие большие уже, неужели верите, что кого-то высидите?

— Мы!? — удивился в ответ чернявый.

— Ну а кто? Я что ли? Ладно, что это мы все о ваших яйцах. Лучше расскажите, чего это вы за мной следите? А? Не слышу! — резко и вдруг напер на них Ольт. — Отвечать, когда с вами разговаривает подпоручик!

Мальчишки совсем растерялись и испуганно поддались назад, прячась за спины друг друга. И так получилось, что впереди оказались Серьга с Кольтом. Они не стали долго мяться, все-таки были хорошо знакомы и сразу коротко поклонились, как взрослые мужики при встрече со старостой.

— Ты уж извини, Ольт, — начал Серьга, как более бойкий, — мы тут с Кольтом рассказали ребятам, как ты каждый день прыгаешь и когда в город ездили, постоянно по вечерам этим делом занимался. Интересно нам очень. Это ведь борьба какая-то? Мы тут подумали, а не могли бы мы тоже поучиться?

По мере того, как он говорил, мальчишки осмелели и уже не пытаясь спрятаться собрались вокруг них полукругом. Ольт сделал вид, что задумался. Затем тряхнул головой, будто решившись на поступок и заговорщицким голосом произнес:

— Да, это тайная борьба, которая делает обыкновенного человека сильным непобедимым бойцом. Не каждый может ей научиться, но тот, кто пересилит себя, перетерпит все трудности станет таким воином, что один сможет десятерых побить.

— Врешь! — выдохнул чернявый, но в глазах горел азартный огонек, который просто упрашивал его убедить в обратном и готовность в этом убедиться.

— Вот еще. — Ольт презрительно выпятил нижнюю губу. Затем задумался, будто решая какой-то сложный вопрос и решив его махнул рукой. — Вот хочешь, тебя научу?

— Врешь! — уже восторженно прошептал чернявый.

— Да что ты заладил: «врешь» да «врешь». Что-нибудь другое знаешь? Научу, слово даю! Только и ты должен понять, я — то научу, но и ты должен учиться.

— И я! И меня тоже! Я тоже хочу! — тут же загалдели остальные мальчишки.

— Ша! Тихо. Беру всех, но с одним условием — слушаться меня как отца родного и обязательно спросите разрешение у своих родителей. Понятно?

Все-таки лояльность населения — прежде всего и он не хотел, чтобы про него шептались, что он, как колдун из сказки, забирает детей из семей. Все должно быть основано на добровольных началах, да еще и с радостью. А уж мальчишки наверняка сумеют уговорить своих отцов и матерей, как умеют канючить и добиваться своего дети он помнил еще по своим, уже выросшим двум дочерям и сыну.

— Да! Конечно! Пусть мой язык отсохнет! — опять загомонили мальчишки.

— И последнее, если у кого-то есть братишки старше семи лет тоже приводите, и вообще всем мальчишкам скажите, завтра на этом же месте, в это же время. Все поняли? А теперь, разбегаемся по домам, а я к старосте, надо его предупредить.

Мальчишки заулюлюкали, засвистели от избытка распиравших их чувств и, сигая прямо через кусты, помчались к деревне. Будет сегодня разговоров в крестьянских семьях. Ольт почесал затылок.

— Ну вот, а ты боялась, даже платье не помялось. — произнес он непонятную для местных фразу и усмехнулся.

Все оказалось гораздо проще, чем он думал. Дети в любом из миров остаются детьми и, если честно говорить, ему с ними было гораздо легче со взрослыми. Они легко и как должное перенимали его манеру говорить, непонятные словечки, которые то и дело срывались с его языка и понимали его с полуслова. Это не с тугодумами-взрослыми, с которыми надо было подбирать каждое слово и соблюдать внешние приличия.

Срочно надо домой, завтра вся эта орава навалится на него, а у него и конь не валялся. Для начала успеть бы расписать список упражнений, их количество, порядок движений, чтобы занять их хотя бы на месяц. Этого времени ему хватит, чтобы расписать каждую минуту будущих тренировок. Пускать на самотек такое дело он не собирался. Он уже чувствовал, что его будущее неразрывно связано с будущим этих детей. Не с мужиками же строить новое общество на новых принципах. Сломать и снести старое они еще способны, но построить что-то новое они навряд ли смогут. Не то воспитание.

И не забыть про чертежи мельницы, может что-то новое вводить с этими мужиками и трудно, но других у него пока нет, а кушать что-то надо. Ольт покачал головой. Кажется, опять он взвалил себе на плечи очередной неподъемный мешок. Точно когда-то говорил у них в роте старшина: «кто везет, того и грузят». Ну чтож, он будет везти и надеяться только на то, что не сломается на полпути.

Так, задумавшись о будущих и настоящих проблемах и дошел до дому, который при открытии им двери неожиданно встретил его изнутри криком: «фас!» Кто-то, одетый в коричневую меховую куртку мехом наружи с непонятным нечленораздельным ворчанием накинулся на него, стараясь повалить на пол. Ольт тут же очнулся от обуревавших его мыслей и, автоматически шагнув в сторону, резко пробил нападающему двойкой в голову. Уже когда бил, пожалел о том, что у него рефлексы быстрее разума. Пусть и с опозданием, но до него дошло, кто мог на него напасть. Получив двойной удар в голову, Лако резко затормозил, молча и ошеломленно замотал башкой, а затем, плаксиво взревев кинулся к своей хозяйке за защитой. Он-то игрался и явно не ожидал такого приветствия от старого друга. Оли, а кто же еще, вначале оцепенела, не зная, как поступить, но жалобные стоны мохнатого плаксы побудили ее действовать.

— Ты чего маленьких обижаешь? — уперев руки буквой «Ф» грозно надвинулась на Ольта малолетняя нахалка.

— Скажи спасибо, что совсем не убил. Ты чему зверя учишь, совсем сдурела?

— Сам же рассказывал, как собак командам обучают. А у нас, представляешь, медведь, обученный будет. И вообще, даже пошутить нельзя!

— Так это — собак. А ты представляешь, что может быть, когда он вырастет? Чем могут шуточки твои кончиться. А вдруг кто-нибудь другой зашел? Какая-нибудь женщина с маленьким ребенком?

— Ой! — видно Оли представила себе картину с младенцем. — Я дура, да?

— Тебе виднее. Думаю, что ты дурью маешься. Делать тебе нечего. Надо бы тебя занять чем-нибудь. Вот что, с завтрашнего дня я начну заниматься с мальчишками воинской подготовкой. Ты как, не против присоединиться?

У Оли округлились глаза:

— Это мы что, с настоящим оружием… Ха! Побежали!

— Эй, я сказал — завтра. А сегодня собери-ка ты девчонок, которые тоже захотят вступить в нашу дружину… Да, точно, назовем мы это безобразие «младшей дружиной». И завтра все вместе и подходите на мою поляну.

— Я тогда побежала? — глаза у нее загорелись лихорадочным светом и от желания действовать прямо сейчас она аж подпрыгивала на месте.

— Да беги уж.

За ней, все еще жалобно ворча, ломанулся и Лако, опасливо обогнув стоящего на пути Ольта. Все, вроде дома никого не осталось и можно наконец приняться за эти чертовы чертежи. Он не считал себя Юлием Цезарем и мог честно признаться, что не умел, не хотел и потому не очень любил заниматься несколькими делами одновременно. Он считал, что делами лучше заниматься последовательно, и чтобы при этом ни что и никто не висели над душой. Так у него лучше всего получалось решать проблемы. Вся его прошлая жизнь была доказательством этому, и он не собирался менять свои правила, только из-за того, что его закинуло в другой мир. Уж лучше пускай этот мир приноравливается жить по его правилам.

До позднего вечера он чертил и стирал на своей доске различные прямоугольники, линии и окружности, тут же сбоку что-то считал и пересчитывал… Короче, занимался техническим творчеством, сам не замечая, как при этом по-детски высунул и прикусил язык. И даже не видел, как один раз к нему в комнату заглянула давно пришедшая Истрил, но увидев, что он занят творческими муками, не стала ему мешать. Как заглядывали и Карно с Оли, но тоже тихонько удалились. Все уже знали, каким язвительным он становился, если ему мешали работать и никому не хотелось попасть к нему на язык под дурное настроение или стать причиной такового. Все близкие люди уже знали такую его черту и в такие минуты держались от греха подальше. Зато знали каким веселым и добрым он становился, если у него все получалось, и сколько было радости и удивления у окружающих от очередного чуда, которое рождал его мозг. Поэтому оставалось только переждать трудные моменты.

Наконец вчерне у него что-то получилось, с остальным придется разбираться на месте, и принялся писать пояснения для механиков. За ними его и застало приглашение на ужин от Истрил — единственного человека, к которому он всегда относился с любовью и уважением, чем бы он не занимался и какое бы настроение у него в тот момент не было. Он быстро дописал и поставил точку. Теперь ему было что показать Жаго с Вельтом.

Карно с Оли уже сидели за столом. Такие ужины вчетвером уже вошли в традицию. Единственное время, когда они могли встретиться и собраться всей семьей. По молчаливой договоренности Карно относился к Истрил, как к сестре, не забывая, что она является женой его погибшего боевого побратима, а уж про детей и говорить нечего. Оли сразу и без всяких сомнений всем сердцем приняла нового брата, ей было достаточно одного простого факта, что он являлся сыном Истрил, а Ольт просто не мог не ответить этой чистой незамутненной душе тем же. Несмотря на всю изнанку жизни, которую она уже познала, ее не по-детски твердая цельная натура не поддалась всей той грязи, которая ее окружала, и она продолжала верить в благородство и честность окружающих ее людей.

Сам же Ольт таких людей встречал только в книгах, прочитанных в далеком наивном детстве. А потом жизнь внесла свои коррективы, и он перестал верить, что такие персонажи вообще существуют наяву, а такие чувства, как верность, благородство и любовь — это всего лишь измышления писак, которые таким образом зашибают деньгу на свой маленький кусочек хлеба с маслом. Тоже какая-никакая работка. Уже одно то, что они сели и написали, уже требовало к себе уважения. Ну хочется людям читать такую хренотень, так почему бы не дать им того, чего жаждет их душа. Люди всегда любили фантастику, от коротеньких сказок до длинных и нудных сказаний о непобедимых богатырях, бедных, но красивых золушках, находящих своих неотразимых принцев, или о непризнанных гениях, с вдруг проснувшимися способностями. Ну нравится некоторым людям почитать и помечтать о том, чего лишены сами. Так с чего ему быть против? Он и сам любил иногда подержать в руках книжку, так ему легче засыпалось. Поэтому и не понимал некоторых читателей, которые, казалось, читали только для того, чтобы найти в тексте побольше ошибок, а потом с апломбом высказать свое «фи» автору. Ну интернет им в помощь. Сам он, если ему не нравилась написанное, просто откладывал книгу в сторону, запомнив имя непонравившегося писаки. Не для того, чтобы потом высказать в комментариях все свое благородное негодование или какую-нибудь пакость, а, чтобы впоследствии, если вдруг опять попадется, можно было не читая, сразу убрать с глаз долой. Слава Единому, в этом мире не было ни интернета, ни доморощенных критиков.

И вот тут, на другой планете, совершенно в чужом мире, он вдруг встретился с людьми, имеющими совсем другой менталитет. Наученный в своем мире тому, как умеют люди притворяться и скрывать свои истинные, не всегда идущие ему во благо, мысли, он в первое время все ждал от них каких-нибудь подлостей, так умело скрываемых за показным дружелюбием. Но время шло и со временем он понял, что они такие и есть, открытые и на любовь, и на вражду, способные отдаться чувству всей душой и без остатка и не затаившие за пазухой камней. Может когда-нибудь в будущем цивилизация и достаток и испортят их, но пока этим даже и не пахло.

После приема пищи, проходившего в деловом, совсем не тяготившим едоков, молчании, обычно следовали посиделки с чаепитием, на которых уже наоборот языки развязывались и порой разговор мог закрутиться вокруг самых неожиданных тем, но в основном обсуждался прошедший день и строились планы на завтра. Но самое главное — на этих импровизированных совещаниях никто не обращал внимания на возраст Ольта и почти не замечал странности в его речи. Все это принимали, как должное. Во время таких полубесед-полусовещаний решались многие проблемы и принимались решения, затрагивающие конкретно их будущее и будущее всей деревни. Расставались обычно далеко за полночь. Вот и в этот раз Карно, подхватив на руки сонную Оли, пошел к себе на хату, когда уже и сам Ольт стал клевать носом.

На следующий день после обеда Ольт с Оли и сопровождающим их Лако пошли на поляну тренировок. Там их уже ждала толпа детишек. Пришли даже шестилетние малыши с решительными насупленными лицами, готовые отстаивать свое право присутствовать. Ольт все еще иногда забывал, как рано здесь взрослеют дети. Он не стал им ничего говорить, только поощрительно улыбнулся, отчего их рожицы расцвели ответными улыбками, в которых чувствовалась большая доля облегчения. Это ему не детский сад из его мира, когда самым большим огорчением для детей — это драка за свой горшок или за наиболее красивую игрушку. В этом мире дети уже с четырех лет заняты сбором пищи и каждый четко знает свое предназначенье, а лучшей игрушкой служит свой первый детский лук.

— Мужики! — обратился он по-взрослому к галдящей толпе, затем покосившись в сторону небольшого табунка девчонок, добавил, — и бабы!

Орущая толпа, удивленная столь нестандартным обращением, сразу притихла и со всем вниманием уставилась на юного оратора.

— Сейчас я начну упражнения, которые позволяют простому человеку стать воином. Вы, кто захочет, просто повторяйте за мной. У кого не будет получаться, ничего страшного, делайте как сможете. Кто устанет или не сможет, отойдите пока в сторонку. А сейчас — начнем.

Тренировку он начал с пробежки километров так на три для первого раза, которую некоторые, особенно малышня, которая хоть и отстала почти сразу от старших детей и еще долго тянулась по лесной тропе, но выдержали все. На отставших никто не обращал внимания и они, появившись на поляне, сразу молча присоединялись к занятиям. Занимались все с усердием, пыхтя и даже стоная, но не прерываясь даже на миг. Не выдержав темпа и сложности упражнений вначале по одному по двое, а потом и пачками стали просто падать на месте. Сначала самые малолетние и слабые, тяжело и запалено дыша отползли к кустам, а потом свалились и самые выносливые. Последними выбыла из тренировки шестерка мальчишек, куда входили трое ребят постарше, Кольт с Серьгой и как ни странно тот самый чернявый пацан, причем кажется он продержался до последнего чисто на самолюбии или на упрямстве. Дольше всех продержалась Оли, но и она легла без сил, когда Ольт перешел к упражнениям с двумя палками. Затем была ката с шестом и напоследок немного боя с тенью.

Все участники импровизированной тренировки завистливо вздыхали и уныло смотрели друг на друга. По этим взглядам и тоскливым вздохам и слепоглухонемому стало бы понятно, о чем они думают. Но вот Ольт в гордом одиночестве закончил с тренировкой и побежал к речке, благо протекала она совсем рядом. По пути стянул рубаху, потом, после быстрого споласкивания до пояса, ею же и вытерся. Довольный вернулся на полянку, натянул на себя влажную рубаху и уселся в центре, куда стала стягиваться и вся ребятня. Никто не ушел, хотя многие уже и считали, что шансов у них нет. Ольт осмотрелся, с серьезным выражением лица вглядываясь в глаза ребятишек.

— Ну что я могу сказать… — по-актерски выдержал пауза, смотря на хмурые виноватые лица, — молодцы! Вы все достойны стать членами младшей дружины. Да-да, не смотрите так, я не шучу. И запомните первый урок: побеждает в первую очередь дух, если он у вас есть, то вы все и всех победите. А теперь тренировка закончена. Сегодня все скажите родителям, что три часа в день вы заняты. Завтра на этом же месте в это же время. Я все сказал.

Поднявшийся гвалт забил его последние слова. Дети радовались как… дети и, хотя они по причинам, связанными с суровой и тяжелой жизни в лесу, в основном привыкли вести себя тихо, сейчас ликование и непосредственная радость вырвались наружу, и никто не сдерживался. Одна Оли не участвовала в этом празднике жизни, как не принимала участия и в тренировке. Она с насупленным видом стояла рядом и ковыряла носком сапожка землю. Ольт понимал ее чувства, хотя и не разделял. И поэтому надо было срочно приводить ее в чувство, пока не разразился скандал.

— Ну чего надулась, как мышь на крупу? Понимаю, что тебе сегодня было скучно и не того ты ожидала, но с тобой заниматься теперь будем дома, отдельно. Так будет лучше. А завтра возьмешь отдельно девчонок и под твоим руководством будете учить вид борьбы для женщин. Ты только подумай, — он поднял палец, — специальный, для баб, вид борьбы.

Вот чем она нравилась, так это своей отходчивостью и непосредственным выражением чувств. Впрочем, так она относилась только к тем, кого считала членами своей семьи. По мере того как он говорил ее лицо понемногу прояснялось, а в конце его речи она уже забыла из-за чего хмурилась.

— Честно-честно? Именно для баб? А чем оно отличается от того, что ты мне показывал? — она уже и не спрашивала, откуда он это все знает. Знала, что все равно ответа не получит — или будет шутка в ответ или вообще многозначительное молчание и будет она себя чувствовать, как последняя дура. — И что тогда мы с тобой учили до этого?

— Именно для баб. — он уже решил, что будет учить девчонок айкидо, которое хоть и не знал так хорошо, как дзюдо, но основы ему были известны, а в теории он разбирался не хуже иного мастера. Ну и надо будет подучить точечным ударам, где нужна не большая сила, а точность и аккуратность. Ну и еще кое-что, где не требуется большая физическая сила и не корежит женское тело, делая из хрупких девичьих фигурок некое подобие мужеподобных горилл. Например, хорошо подойдут некоторые приемы из тхэквондо. Упругие изящные прыжки и удары ногами, это будет то, что надо. Красиво и смертельно, Оли должно понравиться. Ну и конечно упражнения с коротким легким мечом. Средневековье же вокруг, без железа никак. — А то, что мы изучали до этого — это была общая подготовка. Чем ты завтра и займешься. Помнишь, о чем я тебе говорил?

— Конечно. В начале физическая подготовка тела и только потом приемы.

— Вот.

Ольт опять поднял указательный палец. Вообще он заметил, что этот жест становится у него постоянным. Впрочем, ему это не мешало, а наоборот помогало заострять внимание окружающих на нужном вопросе. Они тоже уже шли к деревне вслед за гомонящей толпой детей. И уже перед самыми воротами Оли спросила:

— Ольти, миленький, а как это мышь на крупу надувается?

— Что? Какая мышь…

— Ну ты же сам сказал мне: «надулась, как мышь на крупу».

— А… Единый ее знает. Надулась и надулась. Может сытая уже была и обиделась, что больше не влезает, может крупа несъедобная попалась, вот и надулась. И надувалась, надувалась, пока не лопнула вот так: — Ольт склонился к уху девочки, — Бах! — Крикнул он вздрогнувшей от неожиданности Оли.

Та опешила, и этого мгновения хватило ему, чтобы, хохоча во все горло, отпрыгнуть от нее и рвануть по деревне к дому. Тут Оли пришла в себя и с веселыми криками: «держи вора» кинулась за ним.

 

Глава 19

Ему уже начинала надоедать эта дорога. Нет, он не имел ничего против самого пути, ехать на лошади в поисках новых впечатлений и возможных приключений нравилось его совсем еще молодому и вертлявому телу, но однообразный лесной пейзаж приелся хуже горькой редьки. Ему вспомнилась старая итальянская комедия, где главный герой, попавший на необитаемый остров и скучающий по цивилизации, каждый день смотрит на одну и ту же картину: океан в обрамлении рамки, сколоченной в виде киноэкрана. Что показывают? Опять про море? Так и он: опять про лес? Одни и те же деревья, одна и та же колея… Ему казалось, что он даже стал узнавать некоторые деревья.

Последний в этом году сбор шел в Узелок. Вчера вечером, посидев с Карно за чашкой чая, они подбили итоги уходящего года, наметили планы на будущее и решили, что не помешает прикупить еще зерна, лишним не будет, да и решить кое-какие срочные дела, которые не следовало откладывать в долгий ящик. А то вскоре начнутся дожди и в лесу наступит осенняя распутица и до зимы, когда установится санный путь, придется сидеть в Карновке безвылазно. А к зиме надо подготовиться основательно. Тем более на зиму у Ольта были определенные планы, с которыми он поделился и с Карно за кружкой местного чая.

Вообще-то назвать сбором этот караван можно было с большой натяжкой, никаких товаров на продажу и тем более налогов не предусматривалось. Только на одной телеге был груз, состоящий из полотна и даров осеннего леса. Того, что у них был небольшой излишек. Они ехали не продавать и менять, а чисто закупать. Поэтому остальные восемь телег ехали пустыми, если не считать пассажиров. А людей поехало в этот раз не мало по деревенским меркам. Больше десяти человек только возничими на пяти телегах, шесть человек деревенской дружины верхом и Карно с Ольтом. Одной из телег управляла гордая в своей значимости Олента. Рядом, по-доброму улыбаясь сидела Истрил, готовая в любой момент подменить уставшую девчонку.

Еще одной телегой в качестве возницы управлял Вьюн вместе со своей Вертой. Строительство трактира подходило к концу, и Вьюн и тем более его хозяйственная будущая жена ну никак не могли доверить такое важное дело, как закупка товаров для трактира. Просился и Брано, что-то говоря о нуждах будущей лавки, но будущее оно и будет в будущем, поэтому его оставили на хозяйстве, пообещав, что для него организуют потом специальный рейс.

На одной из телег возницей ехал кузнец Кронвильт Кувалда с женой, уже не как раб, а вполне свободный мастеровой. Жилище его было уже готово, а кузница ждала только оборудования. В нее-то, родимую, ему и нужно было закупить инструмент и материал. Для этого дела он, поддавшись на уговоры своей умненькой жены, решился взять в долг еще один золотой и теперь ехал, полный надежд. Естественно разговор крутился вокруг будущих покупок, поэтому над телегами не утихал оживленный говорок.

Короче, ехали весело. На второй день доехали до знакомого места, где их настороже уже ждали Вельт и Жаго. В руках они держали по копью. В кустах были припрятаны три телеги с грузом, тщательно укрытым мешковиной. На мешках расположились Серьга с Кольтом, сжимая в руках охотничьи луки с наложенными стрелами. Все правильно, неизвестно, чьи там колеса скрипят, а у них груз не на один десяток золотых. На первой и пока последней их тренировке они отпросились у Ольта по семейным делам и он, зная по каким таким делам они оправляются, не стал их задерживать. Но дал им на неделю план тренировок, чтобы они не отставали от общей группы

Увидев своих, бывшие каторжники обрадовались. Да и деревенские были рады видеть их бородатые рожи. После обоюдных приветствий Карно дал приказ каравану становиться на дневку, а сам вместе с бывшими каторжниками отошел в сторону. На приткнувшего рядом с Карно Ольта никто из мужиков внимания не обратил. Они скорее бы удивились, если он бы он не подъехал.

— Ну рассказывайте, что да как. Давно подъехали?

— Так только что, еще в кусты после дороги сходить не успели.

— Ну ничего, столько терпели, еще чуток потерпите. Вижу — с товаром. Проблемы были?

— Да какие проблемы, приехали нормально, Вьюн точно на место вывел. Раскоп почистили, потом Вьюна отпустили. Ну и принялись за дело. Там внизу чистая соль пошла, метра два в глубину. Мы добрались до земли и пошли вбок. Так вообще легко стало копать. Целыми кусками отваливали, сразу дильтов по четыре-пять. Самые крупные куски мы в мешки не складывали. Сложили в нашу телегу и сверху мешковиной прикрыли. Там еще много соли осталось, в телеги не влезло. И так в каждую дильтов по сорок уложили. Как не старались, а где-то пятьдесят дильтов не впихнули, некуда было. Ну мы их там на месте сложили. Сделали схрон и туда спрятали. Место раскопа опять спрятали, замаскировали хорошо. Если не знать, то и не найти.

— Это вы молодцы. Ну чтож, езжайте домой. Премию за работу могу сейчас выдать, а могу в городе товару прикупить, сами решайте. Мы как раз в Узелок. Ольт, а ты не хочешь ничего мужикам сказать?

— Да пару слов всего. Мужики, я тут чертежи мельницы набросал. Давайте сейчас, пока мы на стоянке, разберемся. Если что непонятно — то сразу и разберемся. И сбегайте уже в кусты.

Слово «чертеж» Жаго с Вельтом уже знали, поэтому не удивились. Пока мужики носились по кустам, Ольт достал свою доску и бересту с пояснениями. Уселись под ближайшим деревом и стали разбирать Ольтовы каракули. Как раз к обеду и успели. У мужиков уже был опыт построения лесопилки, поэтому сейчас, когда не приходилось объяснять каждую загогулину на чертеже, разобрались быстро. Остальное, что осталось непонятным, договорились обсудить по приезду Ольта из города, а пока пусть начинают стройку. Затем быстро все пообедали и разъехались в разные стороны. На прощание и Вельт, и Жаго на свою премию попросили купить им по хорошей корове. Карно пообещал им исполнить их просьбу и на этом и расстались.

На две телеги, груженные солью, пришлось сесть возницами Серьге с Вельтом. Мальчишкам было только в радость лишний раз съездить в город. Они уже доложились Ольту о том, как выполнялись его указания по тренировкам, и сейчас наслаждались свободой и ничегоделаньем. Все-таки седьмица на соляных копях — это не легко. Своих лошадей привязали к телегам на длинном поводу. И опять эта, уже набившая оскомину, дорога. Единственным утешением служило то, что Ольт, везде где только позволяла обстановка, хватал и набирался опыта. Любого. В данном случае — это был опыт управления лошадью, запряженной в тяжело нагруженную телегу. Он то и дело подменял уставших мальчишек и под их чутким руководством учился управляться с тяжелым возом. Неизвестно, что в этой жизни может пригодиться. Быть шофером транспортного средства в одну лошадиную силу — это конечно не предел мечтаний, но неизвестно, чем придется заняться завтра. Еще в той жизни он никогда не отказывался от опыта, который сам шел в руки и часто удивлял окружающих своей сноровкой в каком-нибудь совсем не приглядном для бизнесмена деле. И в этой жизни он не собирался отступать от своих принципов. Так что дорога, которая в другом случае показалась бы ему скучной и нудной, превратилась для него в увлекательное приключение. Не такое уж и простое дело оказалось — быть возницей. Но как бы там не было, к концу пути уже вполне уверенно управлял лошадью и щелкал кнутом как самый настоящий деревенский мальчишка.

Уже в сумерки подъехали к стоянке на реке, последнему этапу дороги перед городом. Сезон сборов подходил к концу, поэтому встречные или попутные караваны были редкостью, вот и стоянка оказалась пустой. Так что расположились с комфортом. Карно распределил обязанности. Кому уход за сельхоз-скотинкой, кому сбор дровишек, а кое-кто, маленький и вредный, стал готовить для всей компании ужин. Впрочем, Ольт и не возражал. Когда у тебя в помощниках есть женщины — это не было проблемой. Назавтра ожидался трудный день, поэтому не спеша основательно поужинали и сразу же улеглись спать. Карно еще и распределил караул, дружинникам надо было привыкать к своей службе.

С утра поднялись пораньше и, не тратя время на завтрак, после небольшого переезда, уже до полудня неторопливо въехали на знакомую стоянку. Народу на ней было мало. Пока одни устраивали лагерь Карно распределил людей. Кузнецу за инвентарем и за тем, что его жинка пожелала, Вьюн, прихватив свою Верту, ринулся куда-то по торговым рядам, Истрил с Оли, прихватив у старосты полный кошель, тоже исчезли в толпе, воинам отсыпаться… Короче каждому нашлось дело. А сам, заплатив налог за стоянку, не то чтобы рано, но и не поздно, сразу после того как развели дела со стражей, которая на этот раз была на удивление тихой, прихватив Ольта, отправились к Бенкасу. В последнюю минуту за ними увязался Вьюн. На вопрос Карно, что случилось, пробурчал что-то неразборчивое, а Ольт только усмехнулся, что такое ходить с бабами по базару, да еще когда у тебя полный кошелек денег, он хорошо знал.

Купец, как видно, был тоже товарищем неизбалованным и трудягой по натуре, так как уже стоял в своей лавке, хотя, при своем весе в местной жизни, мог себя и побаловать сном подольше. Увидев Карно с Ольтом, обрадовался, как самым близким родственникам, а надо сказать родственные отношения здесь ценились очень дорого. Достаточно было сказать, что ты являешься одного рода с собеседником и все — ты становился на уровне родного брата. Лесовики конечно родичами не являлись, но они были торговыми партнерами, хорошими торговыми партнерами, что для купца было едва не ближе родственников.

Бенкас тут же провел их в небольшую комнату внутрь лавки, где не было ничего, кроме внушительного стола и лавок. Чисто деловое помещение, конторка для деловых переговоров и для работы по подсчету доходов и расходов. Пока гости рассаживались, послал мальчишку-подростка, крутившегося возле лавки, к себе домой и как гостеприимный и радушный хозяин занял посетителей разговорами. Традиционно поинтересовался их делами в деревне, кто как живет-поживает и почему не приехал в этот раз достопочтимый Брано. Гости степенно отвечали, что все у них слава Единому, живы-здоровы, уважаемые Брано передает большой привет и обещает обязательно приехать в следующий раз. Пока они так убивали за разговорами время, прибежал подросток.

— А это Строкис, сынок мой. Вы его в прошлые разы не видели, он у меня в Крайвенске у брата моего год прожил, торговле учился. Вот вернулся, помощником теперь будет. — в голосе Бенкаса чувствовалась гордость и любовь. Строкис, мальчишка лет тринадцати с длинными курчавыми черными волосами, сразу напустил на себя важность и степенно поклонился. — Ты сказал, что я велел?

— Все передал, отец. Мать уже ждет.

— Тогда вот что, Строкис. Где, что лежит ты уже знаешь, доверяю тебе сегодня лавку. За товаром внимательно следи и вообще держи глаза на макушке. А мы с гостями домой к нам. — И Бенкас показал Карно на выход.

В доме их уже ждал накрытый стол. По местным меркам — довольно богатый, причем богатство это измерялось не изысканностью блюд, а их количеством. А это значит, что пища была приготовлена без особых хитростей, но она была сытной и главное, ее было много. В голодные годы в послевоенной оккупированной стране — этого уже было не мало. Каша из дробленной пшеницы, что уже являлось признаком богатого угощения, те, кто победнее обычно питались дробленкой из ячменя, являлась традиционным национальным блюдом, которую бедные готовили хотя бы с кусочком сала, а богатые не жалея мяса, которого иногда, чтобы показать уважение к гостю, было больше, чем крупы. Именно такое блюдо и ожидало сейчас Карно с Ольтом. На блюде возвышалась гора крупно нарезанного мяса, присыпанного сверху пшеничной дробленкой. Это была не каша с мясом, это было мясо с кашей, причем каша присутствовала здесь чисто символически. Отдельно, на другом блюде, было сложено овощное ассорти: овощи, огурцы, редкие здесь помидоры, привозимые из южных провинций, лук и чеснок. Салатов здесь еще не знали, поэтому каждый сам выбирал себе овощ по вкусу. В центре, прямо на голых досках стола лежали крупные куски белого пшеничного хлеба, только-только вынутого из печи. Тут же парил в кувшине чай, как Ольт назвал отвар, заваренный из собранных из определенного набора трав, причем в каждой семье имелся свой секрет, состоящий из какой-нибудь особой травки. Короче, по нынешним временам Бенкас оказывал Карно, а вместе с ним и Ольту, достаточно большие почести и уважение.

Как и было положено за столом о делах не говорили. Только хвалили кулинарные способности хозяйки дома да умение хозяина дома обеспечить такой богатый стол. Ели не торопясь, но зато в два горла, тем самым показывая, что и они относятся к хозяину дома со всем своим уважением. А что поделать — обычаи и не Ольту ими манкировать. Поэтому ели от души и от стола отваливались как насосавшиеся крови пиявки от тела донора, когда уже ничего в горло не лезет.

Потом уже перешли к делам, неспешно попивая горячий чаек, которому какая-то травка передавала свой неповторимый вкус и аромат. Когда Карно озвучил вес привезенного товара, то Бенкас чуть не упал с табуретки. Он тут же засуетился, забеспокоился охраной товара, ужаснулся беспечности гостей и призвал их тут же привезти товар к нему. У него-то были и склады, и охрана. Ольт согласился сходить за обозом, сочтя что немного размяться после такого сытного обеда ему не помешало бы. Карно, усмехаясь над страхами купца, обещал подумать, хотя собирался заняться этим после обеда. Но Бенкас, переживая за такое количество дорогого и редкого товара, не дал ему расслабиться. Наверно гости чего-то не понимали, глядя на суету, поднятую Бекасом. Поэтому доверившись чутью и знаниям купца, все-таки решили сходить за товаром сейчас же.

И как оказалось — не зря. Нет, с товаром все было нормально. Ненормально было с персоналом крестьянского обоза. Какой-то хлыщ, молодой, лет двадцати барончик-северянин, толстый и здоровенный, смутно кого-то напоминавший, брызгал слюной на набычившегося Кронвильта-кузнеца. Вокруг него уже стояло с десяток воинов, нацелив на него мечи и копья, а он стоял как медведь, окруженный собаками, не зная то ли бежать, то ли рвать злобную стаю. К боку его прижималась испуганная жена, которая оглядывалась вокруг взглядом загнанной волчицы. Покорности в нем не было, только обреченность и безысходность. Чуть поодаль, скрипя зубами, стояла деревенская дружина. Но что они могли поделать? Их было меньшинство, да и не с палками же переть на мечи и копья.

Ольта раздосадовал этот инцидент и ему уже начали надоедать эти северяне, без участия которых не обходилась ни одна поездка в город. Ну какая тут может быть комфортная жизнь, когда чуть ли ни на каждом шагу он встречается со злобными северянами или с последствиями их же деяний? В его мозгу уже формировалась мысль, что с этим надо что-то делать, но пока надо было разобраться с текущей ситуацией и он шепнул несколько слов крутящемуся тут же Вьюну. Заодно придержал взбешенного Карно и шепнул ему несколько слов. Тот окинул горящим праведным огнем глазом противника, но послушно остановился. В это время Вьюн уже выскочил перед юным барончиком.

— Ах, что за крики? Чем мы, слуги барона Гронхарста, вызвали неудовольствие столь почтенного господина? Не можем ли мы решить дело миром к всеобщему удовольствию? Наш господин, барон Гронхарст с Приморской провинции, прислал нас разузнать, как тут у вас обстоят дела с солью. И вдруг такой шум! Наш барон будет недоволен его слугами. Я не знаю всех местных правил. Но зная нашего хозяина, то он предпочел бы лучше заплатить небольшую пошлину, чем ссориться с местной властью.

Вьюн оплетал баранчика словами, в которых была и лесть, и скрытая угроза, и самое главное — возможность подзаработать. Барончик, услышав, что связался с людьми какого-то приморского барона, вначале смутился, но услышав про мир и пошлину, вновь задрал нос.

— Я — барон Бродр! — с апломбом возвестил он. Будто объявил о приходе Единого. — И не собираю пошлин, как какой-то стражник. Просто этот человек, — он презрительно указал пальцем на кузнеца, — только недавно был моим рабом, а сегодня смотрю спокойно разгуливает по базару, как вольный человек. Это — не дело и я решил узнать, не сбежал ли он из-под стражи.

Конечно новоявленный барон Бродр, услышав имя которого Ольт хлопнул себя по лбу, как же он мог забыть эту толстую морду, врал без зазрения совести. Видно он хотел опять захомутать кузнеца, объявив того сбежавшим рабом. Но тут, как говорится, нашла коса на камень, и он нарвался на такого же барона. Конечно самого мифического барона Гронхарста на месте не было, но его люди ведь тут и доложат обо всем своему хозяину. Дело надо было спускать на тормозах, тем более, что Вьюн шел ему навстречу.

— О! Так вы тот самый барон Бродр, правда мы думали, что вы будете постарше. А раба мы купили десятину назад на этом же базаре, графский смотритель может это подтвердить. А сегодня отпустили, что бы он купил инвентарь. Ведь он оказывается кузнец, а, согласитесь, какой же он кузнец без молота? Кстати, позвольте представиться — управляющий барона Гронхарста Ханто Жбан.

Тут к Вьюну подошел один из дружинников, подосланный Ольтом и обученным, что надо говорить.

— Господин управляющий, вот то, что вы просили. — и он с поклоном передал мешочек, в котором было насыпано с полкило соли.

Вьюн важно кивнул головой, не удостоив того даже взглядом и повернулся опять к Бродру.

— Не соблаговолит ли уважаемый барон, — при этих словах Ольт чуть не сломал все представление. В голове сразу закрутилось сакраментальное: «Не соблаговолит ли уважаемый джин…» и, чтобы унять рвущийся изо рта смех, затолкал в рот свой кулак и по возможности сделав выпученные глаза глупыми, уставился на свою переносицу, играя деревенского дурачка, — принять этот маленький дар в знак своего уважения и дружбы? — и Вьюн протянул мешочек барону Бродру.

Тот взял мешочек в руки и на его лице отобразилось разочарование, понятно, ведь он надеялся ощутить тяжесть монет. Но когда он развязал завязки и заглянул во внутрь, то глаза его непроизвольно округлились. Столько соли! Да это еще не было богатством, но что-то очень близкое к достатку. Видно было, что как быстро зашевелились мысли в жадном до прибыли мозгу баранчика.

— О! Барон Гронхарст! Как же, как же, слышал про него, правда не знаком лично.

Еще бы он был с ним знаком, этого мифического барона Ольт придумал буквально за пять минут до этого.

— И как поживает уважаемый барон? Надеюсь дела его идут хорошо?

— Слава Единому. Вот в прошлый раз купили рабов, а в этот раз приехали за инструментом для них. У нас в приморье тоже есть, но дороговато. Сами знаете, с железом у нас туговато. Зато ваше железо славится на весь Эдатрон.

— О да! Наш металл хорош, настоящее рудное железо, не какое-нибудь болотное. — барончик приосанился. — А насчет инструмента… Так я могу здесь помочь. У меня знаете ли скопилось много барахла этих бунтовщиков. Конечно самому мне тоже нужно, но ради барона Гронхарста я готов пожертвовать своим личным благополучием. — Умильной улыбке мог бы позавидовать любой артист провинциального театра. — Я готов отдать все их имущество…

— Наш господин был бы очень рад и взамен предлагает участие в соляном деле. Ему видите ли нужен в вашем крае честный и надежный партнер. А тут вы сами так удачно подошли. Конечно сейчас моего господина нет с нами, но я сегодня же пошлю гонца, и я уверен, он будет только рад. Но сами понимаете, что никто не должен знать об этом денежном деле. Вы ведь не захотите, чтобы нам пришлось с кем-нибудь делиться?

— О, ну конечно же. Вполне понимаю опасения барона и полностью его поддерживаю. И кстати у меня есть еще несколько бунтовщиков. Не захочет ли ваш господин еще прикупить рабов?

— Обязательно, но сами понимаете, что лучше, если с ними будут и их семьи. Тогда я заплачу за каждого бунтовщика, как и за кузнеца.

— Странно, а зачем ему женщины и дети?

— Ну как? А вдруг мужики взбунтуются? А наш барон тут же их семьи к виселице. У него не побунтуешь. Да и из детей тоже вырастут рабы. Тем более, не забывайте, что за женщин и детей барон тоже доплатит. И тогда простые крестьяне пойдут по цене мастера. А это, согласитесь, хорошая прибавка к стоимости какого-то простого землепашца или охотника.

— Ваш барон — умный человек. Об этом я как-то не подумал. И когда мы проведем сделку? Дело в том, что бунтовщиков я пока определил в графскую тюрьму. Теперь их надо вытащить оттуда, да и родичей их привезти.

— Не будем торопиться. Мы все равно пробудем здесь еще с пятицу, так, что надеюсь вы все успеете. А пока пусть наш раб идет и покупает то, что ему надо.

— Он еще здесь? Эй ты, кузнец, шевели ногами и зайди завтра на рабский загон. Заберешь свое барахло.

— Тогда встретимся через пять дней на этом же месте. Но если будет что-то срочное, то кто-нибудь из людей барона Гронхарста постоянно будет здесь. Мы надеемся на вас, барон.

— Я не подведу барона Гронхарста.

И два собеседника, довольные друг с другом, разошлись. Барон Бродр развалистой утиной походкой, которую он видимо считал величественной, ушел весь в мыслях о том, что судя по всему ему крупно повезло и что ему удалось удачно подцепить какого-то приморского лоха, которого можно будет нагреть на немаленькую сумму, а то и, чем Единый не шутит, когда не спит, может и захватить прибыльное дело. А Ольт смотрел ему в спину и думал, что измельчала верхушка и элита когда-то грозных завоевателей. Потомки тех, кто когда-то с боем захватил, залив кровью, местные города и деревни и затем, получив за храбрость земли, превратились в стяжателей и торговцев в самой худшей своей форме. Однако с этим надо было что-то делать. Ольт не собирался каждый раз прогибаться, когда каждому местному барону, с десятком-другим бандитов за спиной, вздумается пощупать его за мягкое теплое вымя. Барон Бродр уже скрылся из глаз, когда Карно подал знак телегам с солью двигаться за ним. За столь занимательной беседой лесовики не забыли о Бенкасе. А барон пока подождет, у них еще есть в запасе пять дней.

В доме купца их уже ждали и у приоткрытых створок стояли слуги. Завидев телеги лесовиков стали открывать тяжелые ворота. Тяжело нагруженные возы заехали во двор и работники, закрыв ворота, приступили к разгрузке. Бенкас стоял у дверей на склад и в дверном проеме уже висели знакомые весы. Сразу же приступили к взвешиванию и складированию товара в просторный амбар. Взвесив первый мешок и посмотрев на качество соли, Бенкас оставил это дело на своего управляющего, а сам вместе с Карно и Ольтом зашел в дом. Там они продолжили свою беседу, начатую утром.

— Что там с нашими делами? Вьюн тебе говорил о том, что нас интересует.

— Все хорошо. В загоне для рабов на продажу сейчас шестнадцать человек. Залетных нет, одни крестьяне-должники — пять семейств. Еще четверо сейчас находятся в графской тюрьме, но их тоже выставят на рынке. Правда говорят, что они из злостных бунтовщиков и им светит каторга, но сами понимаете, графу выгоднее получить за них хоть какие-нибудь деньги, а уж если не купят, то тогда конечно… — и Бенкас сделал движение рукой, означающее, что тогда этим бунтарям предстоит дорога в места не столь отдаленные.

— А откуда эти бунтовщики — известно?

— Какой-то местный барончик приволок, он и обвиняет их, что они посмели поднять на него руку. Он и крестьян вместе с семьями выставил в загоне. Три из пяти семейств, которых выставляют на продажу, из его деревень.

— Интересный барончик. У него и бунтовщики заводятся, и крестьяне налоги не платят. Уж не Бродр ли его имя?

— Он самый. — Бенкас с уважением посмотрел на Карно. — Вы только вчера приехали и уже все знаете.

— Ну не все. Но насчет бунтовщиков будьте уверены — на этой седмице их выведут на торги, причем вместе с семьями. Так что считайте, что мы их уже купили. Но вот с чего этот барон Бродр так поступает?

— Так это всем известно. Бароном-то он стал недавно, получил наследство от умершего внезапно отца. Там какая-то темная история. Недавно их сосед, такой же барон, только еще более жадный, напал и увел целую деревню. Папаша барончика конечно возмутился и бросился мстить. Напал на соседа и сам получил стрелу в брюхо. Вот и стал его сынок бароном. Но в схватке с обеих сторон погибло очень много дружинников. Замок соседа вместе с домочадцами новоявленный барон уничтожил всех поголовно, но и сам остался почти без дружины. Да еще и сам сосед говорят сбежал вместе со всей свое казной и сейчас где-то собирает дружину для мести. Хотя, все это слухи, может где-то и догнивает в овраге, никто не знает. Все может быть. Может жив, а может и нет, но не он, так завтра еще такой же сосед появится, которому понравится какая-нибудь бродровская деревушка? Одно известно точно, что денег сынок не поимел. Он-то сейчас, считай без защиты. Вот ему и нужны деньги, чтобы набрать новых людей в дружину. А где взять средства? То-то и оно.

— Понятно. — Карно сидел мрачный. Он мог бы рассказать, что старый барон Бродр получил стрелу не брюхо, а в глаз и мог бы точно показать тот овраг, в котором догнивают его остатки, но ему сейчас дела не было до смерти какого-то барона. Было видно, что ему неприятно выслушивать про то как угнетают его соплеменников. И он замолчал, задумчиво хмуря брови.

— У меня вопрос, уважаемый Бенкас, — подал голос Ольт, — а что будет с той землей, которой владел поссорившийся с Бродром барон? Как его там звали? Кведр, кажется? Ведь он пропал и ни слуху, ни духу про него не слышно. Вдруг он и не объявится больше. Может сбежал со своим золотишком.

Бенкас, будто не замечая, что вопрос задан мальчишкой, ответил так же уважительно, как и Карно.

— По закону, если не объявится наследник, который еще должен доказать свои права, то на всех землях Северного Союза глашатаи объявляют об открытии наследства. Если в течении шести месяцев таковой не находится, то земля переходит в управление графства. — Но здесь тоже не все было так просто. Претендент должен будет найти трех свидетелей, которые под клятвой могут подтвердить родственные связи с умершим или предоставить пергамент о том, что именно он является наследником. Если по истечению шести месяцев наследники не объявятся, то баронство переходит под управление графства, которое может забрать земли баронства себе или назначить нового барона.

К клятвам здесь относились очень серьезно, поэтому лжесвидетельство случалось очень редко. Хотя конечно случалось иногда всякое, но если такое вскрывалось, то обманщик мог очень пожалеть о содеянном. Простой смертью ему умереть было тогда не суждено.

— То есть фактически к графу Стеодру?

— Да, так и есть. А уж он волен поступать с ней, как ему заблагорассудится. Может присоединить к своим владения, а может наградить какого-нибудь верного вассала.

— Понятно. — в свою очередь сказал Ольт и тоже замолчал.

Бенкас вопросительно смотрел на собеседников, ожидая новых вопросов, но те молчали, каждый задумавшись о чем-то своем. В это время зашел управляющий и доложил, что товар взвешен, разгружен и складирован. Вышло сто три дильта. Много, недаром Жаго с Вельтом выбирали самых крепких лошадей. Как только дотащили по ухабистым лесным дорогам, больше похожим на тропы, больше тонны груза. Очень много, если учитывать, что даже десять дильтов соли считались крупным оптом и не каждый купец мог потянуть такое. Пересчитали на деньги. Такой суммы наличными у Бенкаса не оказалось.

— Э-э, не могу ли попросить уважаемого Карно поговорить с Крильтом…

— Забудь про Крильта. — Карно все хмурился и взгляд его единственного глаза был тяжел и темен.

— Э-э, не понял…

— Что здесь непонятного? Я сказал — забудь про Крильта, и чтобы я больше этого имени не слышал. Дела будешь вести со мной. И если ты хочешь попросить о рассрочке, то я согласен. Сейчас заплатишь половину, остальное через месяц. Но заплатишь с процентами. Я думаю пять процентов с суммы долга будет достаточно.

Неизвестно отчего, но у Карно получилось очень убедительно. Тут еще Вьюн за спиной атамана сделал круглые глаза и черканул себя большим пальцем по горлу, а затем свел зрачки к переносице и прикусил высунутый язык, изобразив, по его мнению, труп. Наверно получилось похоже, так как Бенкас только судорожно сглотнул и закивал головой в знак согласия. Тут еще и Ольт вдруг клацнул зубами и ощерился в хищной улыбке. Он и сам не знал, зачем это сделал, но вот захотелось — и сделал, сам не понимая зачем и почему. Бенкас испуганно глянул в его сторону и проговорил:

— Понял, я все понял. Пойду за деньгами. — и выскользнул в соседскую комнату.

Обратно вернулся быстро с увесистым кожаным кошельком или скорее с небольшим мешком, наполненным серебром. Произвели расчет, во время которого Карно вел себя миролюбиво, видно счет монет направил его мысли в другое русло, отличное от прежних мрачных раздумий. Бенкас тоже успокоился. И поэтому дальнейший разговор протекал в русле глубокого взаимного понимания. Купец уверил гостей, что с графским управляющим уже все оговорено и цена на рабов сбита настолько, насколько это возможно. Тому и самому было невыгодно долго держать рабов в загоне. Кормежка и условия содержания там были не ахти, но все-таки стоили хоть чего-то, да и люди вполне естественно теряли товарный вид. И сбагрить сразу всех оптом, пусть цена и будет подешевле, чем запрашивал хозяин, было для него хорошим выходом из положения. Договорились, что купец купит их всех и подержит до отъезда у себя. Заодно подкормит. Насчет графа Стеодра купец не смог сказать чего-то особенного. Все, что он узнал, это то, что граф почти не бывает в своем графстве, и в основном проводит время в столице провинции городе Крайвенске. Там и спускает все деньги, собранные его управляющим. Вроде у него есть жена и взрослый сын. И все. Ни внешности, ни того, что любит, кроме денег конечно, ни кто — друзья, а кто — враги. Птица высокого полета, почти не залетающая в их суровые лесные края. За все время своего графства бывал в своих владениях раз пять от силы.

Говорили долго и много и обо всем, что касалось их графства и городка, в частности. Опомнились только к обеду. Бенкас пригласил их отобедать, выразив это столь витиевато, что гости только поняли, что купец приветствует смену власти у лесных братьев и что он этому действительно рад, и что ни в коем случае не думает вмешиваться, а наоборот готов всеми силами поспособствовать столь удачно начавшемуся сотрудничеству и ради такого случая предлагает устроить пир не пир, но праздничный обед точно. Короче — король умер, да здравствует король. На что Карно, подобревший от столь большой дозы лести, добродушно согласился, а Ольта заставило лишний раз призадуматься и немного по-иному взглянуть на Бенкаса.

Обед, который он им закатил и в правду тянул на небольшой такой пир. Видно они и в самом деле оказались выгодными клиентами для купца, который, живя в таком незначительном городке, как Узелок, не мог рассчитывать на крупные барыши. А тут вдруг такой большой и вкусный кусок, как невиданная в этих краях соль, которую он уже разослал небольшими партиями по всем городам провинции, и даже какую-то часть товара смог направить в столицу, принесла ему невиданную прибыль, а если он станет постоянным оптовым поставщиком такого товара, то он сможет протянуть свои щупальца по всей стране. Его планы в какой-то мере совпадали с планами Ольта, поэтому он только посмеивался про себя, когда подвыпивший купец обрисовывал им свои планы на будущее, связанные с ними. Он прямо-таки навязывался новым знакомым со своими услугами. Те в ответ хитро, чисто по крестьянски, щурились, не говорили ничего определенного, но Ольт уже решил, что такой торговый партнер им еще как пригодится. И это купец еще не знал планов Ольта насчет досок и оружия из хорошей стали. И хорошо, что не знал, потому что платить ему придется не только деньгами. А пока пусть спит спокойно.

Обратно к стоянке ехали с переполненными едой желудками и головами, забитыми новыми впечатлениями, которыми Бенкас их загрузил. Все это следовало тщательно переварить, поэтому они, приехав к стоянке, сплавили пустые телеги дружинникам, что бы те распрягли лошадей, а сами без зазрения совести вырубились в послеобеденном сне на одной из телег. Проснулись поздно. Солнце уже катилось к закату, но сумерки еще не наступили, в тот самый предзакатный час, когда день еще не хотел понять, что его время кончается и ему уже следует уходить, а ночь еще не вступила в свои права. На костре, пока было светло, уже варилась вечерняя каша. Вокруг огня собрались дружинники и о чем-то весело переговаривались, то и дело прерывая разговор приглушенным смехом. На соседней телеге что-то довольным тоном бубнил Кронвильт, а его жена отвечала ласковым умиротворенным голосом. Появился Вьюн и увидев, что Карно и Ольт проснулись, подошел к телеге, в которой они лежали.

— Ну, рассказывай, как у нас дела. — спросил его Карно, потягиваясь всем своим большим сильным телом, потрескивая суставами.

— Все нормально. Я сходил к Оглобле, предупредил насчет Бродра. Он нас ждет после захода солнца. Там все сам и доложит, что узнает.

— Отлично. Водичка есть? Рожу после сна сполоснуть.

— А как же, как раз свеженькую принесли.

Не торопясь поужинали во время подоспевшей кашей. Посидели у костра, послушали крестьянские байки. Кузнец похвастался добытым инструментом, глядя на который Ольт испытал шок, пораженный примитивизмом увиденного. Он конечно не ожидал увидеть механический молот с гидроусилителем, но то, что показал ему Кронвильт вообще не лезло ни в какие ворота. Даже наковальня представляла собой просто полосу железа, которую следовало укрепить на каком-нибудь пне. Пораженный наковальней в самое сердце Ольт даже не стал смотреть на остальное, понял, что инструментарий придется делать самим.

Хорошо еще, что после такого удара настроение подняла Оли, полностью завладевшая вниманием Карно и Ольт. Она весь день провела на торгах с Истрил, по пятам сопровождаемая двумя дружинниками, которых переживающий отец приставил для охраны. Сейчас дружинники без задних ног валялись в одной из телег, быстро закидав в желудки кашу и сразу же вырубившись спать. Ольт даже пожалел их, уж он-то знал, что такое шопинг, устроенный малолеткой, перегруженной деньгами. А неугомонной девчонке, в первый раз выбравшейся из деревни, было что порассказать, впечатлений было море. Но дурой она не была и понимала, что не с крестьянами же делиться сокровенным, а тут родные и главное свободные уши. Так что остаток дня у старого и малого был заполнен девчачьими рассказами, которые Карно слушал как песню, не очень-то и врубаясь, о чем там поют, а Ольт с неподдельным интересом, как и все, что касалось этого мира. Тем более, что Оли, обладающая любопытством и живостью взгляда, иногда замечала такие вещи, на которые другие и внимания не обратили бы. Как ему были близки ее восторги и вопросы с точки зрения иноземца, закинутого в новый неизведанный мир.

Так за разговорами потихоньку дождались, когда село солнце и на землю опустилась ночная тьма. Крестьяне и воины стали укладываться спать, только двое остались на страже, которых ночью сменят другие. Конечно городок Узелок не ожидал нападения, но воришек никто не отменял, а могла наведаться и банда. Какой-никакой, но криминал в городе присутствовал. Карно, Вьюн и Ольт, дождавшись, когда, наконец выговорившись, утихомирится Оли и перестанут шебуршиться последние засыпающие, тихо вышли в ночь.

Знакомая тропинка привела их на набережную, где располагались трущобы городской бедноты. В воздухе стоял запах свежей и гнилой рыбы, который не мог унести даже легкий ветерок с реки. Оглобля уже ждал их сидя за накрытым столом. Сама лачуга внешне почти не изменилась, если не считать новой соломенной крыши. Но внутри перемены были кардинальны. Первым, что бросалось в глаза — это была чистота и новая мебель. Вместо старого рассохшегося и шаткого стола стоял новый, крепкий, вокруг него расположились еще пахнущие свежим деревом табуреты. Из лавок осталась только одна, надо же на чем-то сидеть. Появившиеся самодельные нары в углу были завалены свежим сеном и застелены чистой холстиной и даже присутствовало что вроде подушки. На столе стояло деревянное блюдо с кусками уже остывшего варенного и жаренного мяса, лежал каравай хлеба и несколько луковиц. В середине стоял и кувшин со спотыкачом. Видно было, что деньги, оставленные Ольтом в прошлый раз, пошли впрок и были потрачены с умом. Оглобля при виде Карно встал и слегка поклонился. Признал того за старшего. При виде Ольта улыбнулся и весело ему подмигнул. Тот тоже улыбнулся в ответ.

Сели за стол. Как-то сразу обстановка за столом стала дружеской и располагающей к общению. Иного и трудно было ждать от бывалых вояк, помнящих еще свою службу в войске короля Эдатрона, тем более, что двое из них служили в одном подразделении.

Оглобля рассказал о бароне Бродре, то, что успел узнать в основном из слухов, гулявших по торгу. Узнал немного, но этого хватило понять, что барон обнищал до последней степени. Как он добился такой жизни, то никому неведомо, но то, что он стал продавать своих крестьян, мотивируя это то бунтовщиками, то должниками — это знали все и стыдливо умалчивали. Вот и в этот раз привез своих крестьян на продажу, оправдывая этот тем, что они ему должны или, что они злостные бунтари, хотя никто не верил в эти надуманные предлоги. Приехал со своей дружиной, которая насчитывала всего один десяток. Где все остальные никто не знал, а сам он и его дружинники на этот счет помалкивали. Злые языки утверждали о непомерных долгах еще барона-отца, которые перекинулись и на сына. Невиданные меры по добыче денег, предпринятые бароном-сыном, говорили о том, что в этих слухах что-то есть. Ведь даже последний дурак, сообразит, что продавать своих же крестьян — основной источник дохода, это та мера, на которую можно пойти только от большой безысходности. Что так приперло Бродра Оглобля выяснить не смог.

От неудачливого барона разговор перешел на жизнь и быт самого Оглобли. Оказывается, он по совету Ольта взял в ученики местного мальчишку-сироту. Ученики должны были жить вместе с мастером, не столько учась ремеслу, сколько исполняя роль мальчика на побегушках, то есть фактически быть слугой. Подать одно, отнести другое, сбегать к клиенту с третьим — это считалось вполне приемлемым способом преподавания. Для окружающих считалось, что это плата за обучение. А фактически было неприкрытой эксплуатацией бесплатной рабсилы, которой частенько пользовались многие мастера. Было очень выгодно взять в ученики одного или даже несколько дармовых работников, а ученичество могло длиться не один год, а потом по прошествии нескольких лет выпнуть повзрослевшего парня со словами: «Не годен быть мастером. Ни ума, ни сноровки. К учения бесполезен». Многие это знали и все равно шли в ученики, потому что ученика все-таки полагалось кормить и, хотя бы как-нибудь, но одевать. Правда одежкой были лохмотья после хозяина, которые просто жалко было выбрасывать, а едой то, что оставалось на столе после трапезы, но в семьях городской голытьбы иногда и это считали за счастье. Тем более изредка встречались и хорошие мастера, которые и в самом деле учили пацанов какому-нибудь ремеслу. Но сегодня Оглобля, в ожидании гостей, отпустил ученика домой на побывку, вручив в грязные ручонки восьмилетнего пацана каравай хлеба и хороший кусман мяса, чтобы отнес домой матери, вдове с двумя детьми. Так что в доме никого постороннего не было. На рассказе о своем ученике Оглобля вдруг остановился, будто вспомнил о чем-то и, хитро посмотрев на Ольта, полез под нары. Вытащил оттуда мешок, а уж из него пару новеньких сапог.

— А ведь сшил я тебе сапоги. Ох и вымотали они меня. У нас ведь так не шьют. И где такой фасон нашел?

— Где, где… В тайге. — уже привычно ответил Ольт, протягивая руку за сапогами.

Обувка пришлась впору и пришлась ему по вкусу. Внешне она точь-в-точь была похожа на офицерские хромовые сапоги, только голенища были пониже и пошире. Ольт так специально заказал, что бы в них можно было таскать нож, так называемый засапожник. Как этого добился Оглобля, из чего сделал — Ольта не интересовало. Главное, что на ноге они сидели как влитые и у них было все, что по мнению заказчика, должно быть у нормальной обуви. Осталось только подобрать материал и вырезать стельки по размеру. А то Ольту уже надоело бегать в лаптях. Конечно тоже обувь хорошая, легкая, но менять их каждый месяц, а больше они не выдерживал, да еще носить под них обмотки — было той еще маетой. Да и по проходимости они сильно уступали сапогам.

Ольт притопнул правой ногой, проверяя, как сидит на ней сапог. Все было отлично, оставалось только завтра прикупить холста на портянки. Карно с Вьюном тоже с интересом смотрели на обновку. Но именно только смотреть. Примерить, как бы им не хотелось, не получилось бы. Размер был явно не их. Поспорили о достоинствах и недостатках, но без примерки что-то доказать было невозможно, единственное на чем сошлись без спора — это то, что внешний вид конечно был красив. Поэтому, недолго посовещавшись, тоже заказали Оглобле по паре новых сапог, тем более, что в деньгах проблемы не было. И хотя Оглобля махал руками, отказываясь от платы, лесовики настояли на своем. Ольт был с ними согласен. Любая работа стоит денег. В конце концов уломали сапожника и довольные опять уселись за стол, обмыть Ольтову обновку. Наверно во всех мирах есть такое правило — при покупке новой вещи устраивать праздник. Неизвестно откуда это пошло. Может первый обладатель счастливой покупки решил похвастаться своим богатством и посмотреть на перекошенные от зависти лица соседей, а может соседи со злости заставили раскошелиться счастливчика, чтобы ввести его хоть в какой-то дополнительный расход. Впрочем, Ольт был уверен, что все дело в банальном желании найти повод выпить, что сейчас мужики и делали. Хотя Вьюн выпил только одну кружку, все отнеслись к этому с уважением и лишний раз его не беспокоили. Все помнили, что он уже почти женатый человек. Здесь не было такого дурного обычая — приставать к трезвеннику с сакраментальным вопросом: «ты меня уважаешь?». Ольту естественно не наливали, хотя если бы сильно напрягся, то наверно мог бы выклянчить полкружечки, но ему самому не хотелось. Бросил пить еще в той жизни после первого инсульта, пройдя по самому краю, и в этой жизни не хотел начинать заново, с ужасом вспоминая, как он не жалел свое тогдашнее тело, травя его самыми различными способами. Но спокойно без ханжества относился к пьющим, тем более, что таким здоровым лбам как Карно и Оглобля, которым местного спотыкача, обыкновенной бражки, сделанная из ягод и не крепче земного пива, надо было выпить столько, чтобы по-настоящему окосеть, что всего один кувшин на столе не внушал никаких опасений.

Все трое мужиков ударились в воспоминания, благо оказались примерно одного возраста, и все служили еще в войске короля Эдатрона. Вспоминали битвы, известных военачальников, просто довоенную жизнь. Короче — хорошо посидели. Наверно все мужикам иногда надо посидеть в такой тесной мужской кампании. Отмякают душой мужики после таких посиделок. Ночевать у Оглобли было негде, тесновато было у него в хижине, если честно. Поэтому, попрощавшись и уговорившись насчет следующей встречи, пошли к своему обозу. По пути, пока вокруг не было никого постороннего, Ольт сказал:

— С Бродром надо решать. Мы не можем выкупать всех крестьян. А ведь он еще привезет. А потом будет грабить соседей, кто-то ведь должен кормить его.

— Да что там решать, грохнуть его, как стражников грохнули и всего делов-то. — проворчал Вьюн.

Карно, лучше зная Ольта, промолчал.

— Грохнуть-то нетрудно. Надо узнать, может кто за ним стоит. А то его уберем, а крестьян так и будут продавать. Тут надо подумать.

— Сегодня будем спать. Думать будем, когда проснемся. — сказал свое веское слово Карно.

— Точно. Поспать надо.

Подойдя к телегам нарвались на оклик. Охрана не спала. На страже стояла уже другая пара. Карно их похвалил и предупредил, чтобы его и Ольта утром не будили. Сами проснутся. А Вьюн сам решит, что ему делать. У него вдовушка есть. Улеглись на телегах с сеном, благо мест хватало, и, укрывшись мешковиной, наконец уснули.

Несмотря на то, что так поздно легли, утром Ольт по привычке проснулся с первыми солнечными лучами. Впрочем, и Карно с Вьюном тоже не залеживались. Они по старой солдатской привычке могли спать до упора, когда позволяла обстановка, но и просыпались при малейшем шорохе, причем сразу без долгих раскачиваний. Карно, по примеру Ольта, тоже привык заниматься по утрам разминкой, а при малейшей возможности присоединялся и к тренировкам. Сделал это он и сегодняшним утром. Его очень интересовал обоерукий бой, в войске Эдатрона знали о такой разновидности мечного боя, но большого развития он не получил, так как специалистов было чуть больше, чем ничего. Каждый такой боец был наперечет и про них слагали легенды. Каждый воин, научившийся более-менее правильно держать в руке меч, мечтал стать обоеруким бойцом или на крайний случай сразиться с таким. Жизнь их была сплошной чередой боев и поединков, которые кончались смертью участников, а война выбила последних из живущих. Говорили, что обоеруких бойцов и не осталось вовсе. Поэтому можно понять радость опытного воина, когда он увидел тренировки Ольта в первый раз. С тех пор он при каждом удобном случае присоединялся к ним, чтобы немного позвенеть мечами. Получалось у Карно пока откровенно плохо, а что-то вообще не давалось, но он не падал духом, ведь перед его глазами был живой пример, что это возможно. Занимались у реки, отойдя от стоянки подальше, чтобы не было никого лишнего. Потом тут же и умылись. Так что обратно к стоянке пришли чистые и пахнущие утренней свежестью. По пути, пока никто не слышит, поговорили о делах.

Ольт все никак не мог придумать какую-нибудь хитрую комбинацию, слишком мало было данных, чтобы прищучить Бродра. Что и высказал Карно. Тот помолчал, выслушав сомнения Ольта, а затем выдал:

— Не пойму, чего ты все что-то выдумываешь. Есть Бродр, хватаем его, он сам все и выложит.

— А если упрется?

— Кто? Этот барончик? Не смеши меня. И не такие люди под пытками ломались.

— Что-то я и в правду слишком мудрю. — немного подумав согласился Ольт и сам понимая, что забылся и по привычке стал думать по меркам своего мира. А тут ведь средневековье и люди здесь может и не дурнее, но попроще и не к чему задумывать какие-то хитроумные комбинации. «Проще надо быть, проще» — подумал он.

— Тогда посылай Вьюна к Бродру. Пусть договорится о встрече на завтра. Мол караван с солью прибывает и надо встретить, и сопроводить. Заодно пусть скажет, что у нас людей мало, чтобы не боялся, и что нам не помешало бы усилить охрану обоза. Мол очень богатый и большой груз. Таким, как Бродр, жадность затмевает разум и надеюсь пересилит его осторожность. Встретить надо на первой стоянке от города. А мы сегодня выйдем, засаду там устроим. Надо собрать дружину, но ничего лишнего им не говорить. Все узнают на месте.

— Давно бы так. А то устроил тут какие-то схемы, планы… — проворчал Карно.

Вот что в нем нравилось Ольту, что один раз решив, кто из них старший, он без долгих раздумий и сомнений этому следовал. Причем оба придерживались негласной договоренности, что Ольт не лез в командование и управление деревней и дружиной, но если дело касалось чего-то серьезного, то управление переходило к Ольту, который правда этого не афишировал и внешне для людей все оставалось по— прежнему. Хотя в последнее время его стало доставать такое положение дел. Не то, чтобы ему не хватало власти, но постоянно делегировать полномочия, притворяться пусть и не по годам развитым, но мальчишкой — это уже стало напрягать. Единственное, что хоть как-то утешало, что Карно понимал и принимал истинное положение вещей, и оно их обоих устраивало.

Вот и сейчас он только кивнул головой и пошел разыскивать Вьюна. Тому не надо было долго объяснять, приказ получен, и он тут же исчез. Вот только что стоял — и нету, только веточка куста покачивается. Одно слово — Вьюн. А Карно подошел к дружинникам и приказал сразу после завтрака готовиться к походу. С собой взяли две телеги, в которых было упрятано оружие.

На дорогу и обустройство засады у них были целые сутки и даром это время они не теряли. Подойдя к облюбованному месту ранним утром, первым делом отогнали и спрятали телеги и стали готовиться к бою. По мнению Ольта засада была устроена примитивно, но он ни слова не сказал. Просто наблюдал за Карно, который командовал. Ольт уже понял, что он иногда переоценивает местных и там, где он перестраховался бы, устраивая что-то сложное и хитрое, то здешние вояки просто и без затей, образно говоря, врежут кулаком. Вот и сейчас дружинники незатейливо расположились с одной стороны поляны, на которой обычно располагалась стоянка, не подумав о возможных действиях противника. Априори считалось, что будет так, как решили они. Подразумевалось, что после залпа из луков враги побегут, дружинники выскочат и добьют оставшихся. Вот и вся тактика.

В этом мире не очень ценилась человеческая жизнь, зато очень высоко ставилась личная храбрость и победа в бою. Самое главное — это было не столько выиграть сражение, сколько убить лично как можно больше врагов и не важно, какой ценой это будет достигнуто. Поэтому, хотя у Ольта и чесался язык кое-что подсказать, он промолчал, решив посмотреть, что будет дальше. Может он что-то не понимает, может так и надо. Наверно единственное, что не вызвало у него никаких нареканий, это та сноровка и мастерство, с которыми дружинники замаскировались в зарослях. Даже самый придирчивый взгляд не обнаружил бы спрятавшихся людей. Все-таки жизнь в лесу и охота на диких зверей накладывает свой отпечаток. Убедившись, что все готово к встрече врага, сам Ольт решил спрятаться на пути возможного бегства гостей. Он подумал, что противник может и не побежать прочь, а кинуться навстречу, в попытке прорваться и если у него получится, то задержать его будет некому. Об этом ни Карно, ни дружинники не подумали. Ну как же, ведь они бойцы экстра-класса, разве ж сквозь них кто-то пройдет! Ольт мог бы много им рассказать про самоуверенность и наглость и к чему это может привести. Но опять промолчал. Эти люди понимали только живой пример, а не какие-то абстрактные рассуждения. Ну ничего, жизнь научит.

Наконец все устроились на своих местах. Осталось самое трудное — ожидание, которое, к удивлению засадников, не затянулось надолго. Неизвестно, какими темными путями бродила мысль барона Бродра в его лохматой голове, но он не стал долго ждать, а прибыл к месту встречи с утра пораньше. Может он и сам задумал что-то подобное, а может ему просто было скучно, но он не стал откладывать дела в долгий ящик. Как бы там не было, барон Бродр спешил к деньгам, которые, как ему казалось, ждут его. Но в начале появился Вьюн. Он не торопясь выехал на полянку и прострекотал сорокой. Из кустов, окружающих поляну, показалась голова Карно.

— Десяток. Бродр с ними. Засады не ждут. — коротко проинформировал Вьюн.

— Хорошо. Останови их тут на отдых. — так же коротко ответил Карно, затем развернулся к кустам, — все приготовились. И не забудьте — барона брать живым. — И опять скрылся в зарослях.

Минут через десять на поляну выехало две телеги, на которых ехал отряд барона. Сам он ехал верхом впереди. Еще при первой встрече Ольт оценил их доспехи и вооружение и уже тогда понял, что барон беден как церковная мышь. На воинах были старые кожаные панцири, лишь кое-где прикрытые железными пластинами. Головы их прикрывали обыкновенный шлемы, напоминавшие половинку куриного яйца, без украшений и всяких примочек типа наносников или нащечников. Обыкновенные котелки, а у трех вообще просто кожаные шлемы с нашитыми на них крест-накрест железными полосами. Доспехи самого барона ничем не отличались от доспехов простых воинов, разве что железа на них было чуть побольше да оружие получше. У половины дружинников даже не было мечей и вооружены они были копьями.

Вьюн махнул рукой, показывая где им располагаться на стоянку. Подъехав к месту телеги остановились, и барон стал что-то объяснять своим воинам. Все их внимание было поглощено бароном, поэтому и не среагировали сразу, когда по сигналу Карно в них стали впиваться стрелы. Вояки из них оказались еще те. Неизвестно, где барон их набрал, но видно нехватка денег сказалась на качестве наемников. Они даже не поняли, что их убивают и только, когда уже половина отряда лежала вповалку на телегах и рядом с ними, утыканная стрелами, остальные воины опомнились и закрылись щитами. По крику барона они соскочили с телег и построились в короткую шеренгу, а затем ринулись в схватку. Они не кинулись бежать, как рассчитывал Карно, все-таки, какие-никакие, но они оказались профессиональными воинами и потомками северян-захватчиков, а решили дать бой и если что, то задорого продать свою жизнь. Зазвенели мечи. Силы были примерно равными, за небольшим преимуществом лесовиков. Все-таки небольшая артподготовка дала о себе знать и половина дружины была выкошена дружным залпом. Но остальные не растерялись и не побежали, а решили подороже продать свою жизнь. Все сражение разбилось на отдельные схватки. В дружине Бродра вместе с ним оставалось еще пять человек, и они яростно боролись за победу, тем более, что шанс, по их мнению, у них был. Если бы дело касалось всего лишь обыкновенной деревенской банды, то так бы дело и состояло, но против выступила дружина, уже проведшая вместе не одну тренировку и состоящая из воинов, мало в чем им уступающих. Карно хоть и обнажил меч, но в схватку не вмешивался, лишь отдавал команды, наблюдая как его воины получают боевое крещение. Ольт тоже оставался в стороне и не вмешивался, внимательно отслеживая его перипетии.

Лесовики, пользуясь своим численным преимуществом, медленно, но уверено побеждали. Завалив одного противника, они всем скопом набрасывались на следующего. Так и перебили почти все баронскую дружину. Поняв, что терять уже нечего, Бродр с еще одним воином, последним оставшимся на ногах, с криком бросились на стену врагов, на миг ошеломив их, и прорвавшись сквозь жиденький строй бросились к деревьям. Может он и был малость разжиревшим, но трусом не был и мечом махать умел. Его дружинника достали копьями, но сам он сумел прорваться сквозь лесовиков. Тяжело и запалено дыша, он выбежал на прогалину и был удивлен, когда перед встал мальчишка-лесовик с двумя короткими мечами. Не останавливаясь, барон махнул мечом, намереваясь смахнуть с пути наглого мальчишку, но тот пригнувшись ушел от удара и черканул Бродра по ногам. Тот даже не поняв сразу, отчего ноги его не слушаются, повалился на землю. Он еще был в шоке от удара, когда маленький лесовик добавил по голове ударом своего меча плашмя и пинком ноги выбил из его руки меч, а затем быстро обшарив его, откинул в сторону и кинжал. Все, лесной бой был окончен.

Барону перевязали надрезанные щиколотки, связали руки за спиной и оставили под деревьями. Его воинов добивали, если они еще оставались живы, и грузили на телеги, где освобождали от оружия и одежды. Затем прибрали поляну, чтобы не оставалось следов и, прихватив барона, подались подальше от побоища, посадив возницами раненых.

Не очень углубляясь в лес, нашли подходящую полянку. Дружинники тут же занялись своими ранами, а ранены оказались все кроме Карно, Ольта и Вьюна. Один воин, едва они добрались до места, вообще упал, потеряв сознание. У него оказалась рубленная рана головы, а еще один, едва они остановились, сразу сел, зажимая рукой окровавленный бок. Другие обошлись многочисленными ушибами и порезами, но убитых не было. За что они должны были сказать спасибо Вьюну, который не полез в рукопашную, а издали отстреливал на выбор самых опасных противников. Пришлось поработать и Ольту, который хоть и не был дипломированным специалистом, но за свою прошлую жизнь столько раз участвовал в вооруженных конфликтах и видел такое множество самых разнообразных ран, что некоторым врачам и не снилось. Конечно настоящим доктором не стал, но на уровень сельского фельдшера потянул бы. А в этом мире так вообще стал специалистом экстра-класса. Так что вполне квалифицированно оказал помощь все нуждающимся. И наконец, захватив с собой Карно, подступил к барону.

— Поговорим?

Тот лежал на спине и смотрел в небо, казалось, совсем не обращая внимания на боль в своих перебинтованных ногах, а болеть они должны были сильно. Судя по всему, он уже считал себя на пути в поля вечной охоты. Вообще Ольт приметил у местных такую черту, начиная с Карно с Вьюном и кончая крестьянами, что когда положение, по их мнению, становилось безвыходным, то они безропотно подчинялись судьбе, что бы она не несла в себе в дальнейшем. Смерть — так смерть. Может это шло от их религии, которая утверждала, что, если правильно жить и правильно умереть, то Единый даст им новую жизнь. Ольт не задумывался над этим. Как бы там не было, он-то привык совсем к другому мировоззрению и всегда крутился, и выворачивался из цепких лап судьбы до последнего.

Вот и Бродр видно смирился со своим положением, лежал тихо и спокойно и ждал смерти. И не смогут его сейчас разговорить никакие, самые страшные пытки. Он безразлично глянул в их сторону и опять уставился в небеса. Каким бы негодяем он не был, но обозвать его трусом было бы ошибкой. Барон их не боялся. Он видите ли уже на полпути к Единому. Это категорически не устраивало Ольта. Что может испугать человека, которому наплевать на собственную жизнь?

— Что, к смерти готовишься? А зря. Отрубим руки, чтобы себя убить не мог, отрежем член, ибо нечего таких же шлепков плодить, перевяжем — и гуляй дальше по жизни. Придется милость у тех же крестьян просить. Может кто и подаст калеке. А захочешь уморить себя голодом, так пожалуйста, только смерть твоя тогда будет долгой и мучительной. И только представь себе, как будут смеяться над тобой все нищие и убогие. Любой, ты слышишь меня? Любой, самый слабый и больной, самый безобразный урод может безнаказанно подойти и с гаденьким смехом плюнуть своей гнилой слюной в обрубок, которым станет барон Бродр.

Богатое воображение оказалось не только у Ольта. Бродр, потрясенный такой перспективой и коварством лесного мальчишки разевал рот, не зная, что сказать. Может его и не пугала смерть, но одна только мысль, что над ним будут смеяться его же крестьяне, а он ничего не сможет сделать в ответ… Одна эта мысль доставляла боль похлеще этих странных мечей лесного мальчишки, но к сожалению, не убивала. Даже Карно нервно сглотнул, не столько удивленный хитроумностью плана, сколько жестокостью, невиданной даже в этом средневековом мире.

— Что ты хочешь? — прорезался наконец голос у барона.

— Расскажи, почему крестьян продаешь? Зачем тебе деньги? Ведь у тебя есть деревни, с голоду не умрешь. Ты давай, все рассказывай. Я уж сам разберусь, что мне интересно. За это обещаю, что смерть твоя будет легкой и быстрой.

Такой обмен больше чем устраивал барона. Тем более, что альтернативный вариант, озвученный Ольтом до этого, не устраивал барона с севера категорически. Все-таки, не смотря на все разложение, охватившее северную знать, и пренебрежение традициями у них по-прежнему считалось почетным погибнуть в бою с мечом в руках. Смерть — это нечто сакральное, то, чего не касалось ни похоть, ни жадность, вообще ни что, имеющее грязь. Можно прожить жизнь последним негодяем, но умереть, как описал этот маленький садист… Умереть человек должен достойно.

И барон рассказал буквально обо всем и речь его была больше похожа на исповедь, чем на выкладывание данных. Чтобы ему было удобнее, Карно его поднял и посадил и он, постепенно войдя в раж, мучился только от того, что не мог жестикулировать руками. Ольт ему не мешал. Люди — они такие, хочется перед смертью высказаться. Факты перемежались жалобами на жадность и недалекость власть имущих, обиды, мнимые или настоящие, накладывались на имена конкретных людей, а проклятья посылались в связи с тем или иным делом. Накопилось в душе у барона много и Ольт слушал его со всем вниманием не перебивая, только иногда подправляя разговор короткими репликами в нужную сторону. Когда он понял, что барон стал повторяться и больше ничего нового не скажет, глазами подал знак Карно, который стоял за спиной Бродра, и на этом моменте все проблемы сразу оставили грешную многострадальную душу северянина. Нож сзади вошел под левую лопатку и сразу достиг сердца. Барон прервался на полуслове, с удивленно вздернутыми бровями, не понимая, что с ним такое творится, а затем медленно повалился на левый бок, когда Карно сдернул его с клинка. Выражение лица у старосты было такое, будто он прихлопнул комара, то есть никакое. Ольт мог убить человека в бою, в горячке или во гневе, но вот убить походя — этому ему следовало еще научиться. Карно потыкал ножом в землю, чтобы стереть кровь и крикнул воинов, обобрать и прибрать еще один труп. Затем кивнул Ольту, и они отошли в сторону, чтобы не мешать дружинникам и заодно поговорить наедине.

— Что-то полезное услышал?

— Да тут все полезное. Многое становится ясным, но надо разобраться, за что браться первым. Ты же все сам слышал. Давай так сделаем: до вечера каждый подумает о том, что услышал, а вечером сядем вдвоем и поговорим, как нам дальше быть?

— Тоже верно. Надо, чтобы мысли отлежались. И это… не мое конечно дело, но это правда, то что ты ему сказал?

— Кому и что я сказал?

— Ну барону, что мол, если молчать будет, то ты ему руки и причиндалы того… ну это…

— Так ты же и сам был готов пытать его?

— Так это — пытки. Ну поковырял бы немного ножичком. Угольком бы прижег. Больно конечно, но это же не лишать человека конечностей.

— Ну что ты, я же не живодер какой, руки рубить. Шутковал я. — и после того, как Карно облегченно вздохнул, добавил, — а насчет причиндалов… только яйца бы и откромсал, но член бы оставил. Ведь ссать как-то надо.

И пока оторопевший Карно решал, шутит ли опять Ольт, тот пошел к месту прошедшего избиения, где в это время воины уже собрали все трофеи, сложили в одной из телег и прикрыли их мешковиной. Ольт не переставал удивляться местной рачительности. То ли жизнь здесь была до такой степени бедной, то ли сами местные были такие Плюшкины, но трупы были совершенно голые. Их скинули в небольшой овражек и, не очень напрягаясь, присыпали землей. Дикого зверья здесь было множество, лес прямо кишел ими, поэтому через три дня от трупов останутся одни кости, а по ним и мама родная не узнает, кто это был. Правда определенную опасность представляли взятые с бою трофеи, телеги с лошадьми, но после недолгих размышлений плюнули на этот факт, как несущественный. И в самом деле, барон приехал из своей деревни, лошади тоже оттуда, и кто в городе их знает? А если попадется кто из деревенских, то вряд ли будет качать права. Не те люди. Дружинников Бродра всех убрали, тот сам проговорился, что с ним были вся оставшаяся у него дружина, а его крестьяне будут молчать, чтобы не дай Единый навлечь беду на свои головы. Поэтому уложив поудобнее своих раненых, сами тоже расселись на телегах и с чистой совестью направились обратно в Узелок.

Дружинники были довольны. Этот бой показал, чего они стоят. Вырезать дружину барону, пусть и неполную, это многого стоит, и они поверили в свои силы. А то на тренировках со своим воеводой им казалось, что они совсем никчемны и ни на что годны. Оказалось-то, что они ого-го! Это воевода силен, ну так ему и положено быть таким, непобедимым и главное — щедрым. Все трофеи он отдал дружине, чтобы поделили между собой. Себе взял только деньги, нашедшиеся у барона. Ну так он в своем праве, но вояки надеялись, что по приезду в деревню их ожидает премия. Да и сам Карно был доволен — дружина показала себя хорошо. Трусов не оказалось, а умения… Умения придут, дай Единый времени.

Один Ольт ехал, обуреваемый мыслями и были они совсем не прошедшей схватке, а, как и полагается порядочному попаданцу, затрагивали вопросы стратегического значения. Что-то убивать всяких баронов у него входит в обычай. Как не выезд из деревни — так очередной барон. Сплошная война получается. А ведь он просто хотел пожить, мирно и счастливо. Но разве же они дадут, эти барончики и графинчики. И все поголовно — враги, прямые или потенциальные. А их тут немерено, косить не перекосить. Это когда же они кончатся, даже если он займется их плановым уничтожением? Он представил себе, как подсчитывает на куске бересты: так, до обеда один граф, после обеда два барона и раз в месяц по одному герцогу или князю… Ха-ха. Это что же за жизнь у него получится? Война без конца. Да и не дадут ему порезвиться. Размахнуться ему может еще и удастся, но вот хорошо ударить — силенок не хватит. Нагонят войск из других провинций и подсекут на взлете. Он хорошо помнил из земной истории чем кончаются бунты. Тут нужна революция. Придется хорошо подумать и сделать правильные выводы. Но один вывод он уже сделал. Анализируя прошедший бой, он понял, что такой «хоккей нам не нужен». Может для банды разбойников такая манера боя и хороша, но никуда не годится для регулярного войска. Ну как можно комментировать бой, когда ринулись на врага толпой, выбрали себе противника, какой попадется и каждый устроил тут корриду один на один, не обращая внимания на окружающих. Хорошо еще, что вначале основательно проредили стрелами баронскую дружину, да и то, в одном трупе три стрелы, а сосед живехонек. Бардак. Ольт понял, что независимо от того, что он решит делать дальше, первым делом создаст крепкую боевитую дружину. Как там дальше и куда дело пойдет, но хорошие бойцы не помешают в любом случае. А что? Мельница строится, лесопилка работает, кузница — считай тоже есть, деревня растет, и это, не считая всякой мелочи типа трактира или налогов с крестьян. А самое главное — есть деньги, как высказался какой-то мудрец с уже хорошо подзабытой Земли, кровь войны. И главное, что этой крови, если подсчитать все ресурсы, достаточно, чтобы начать хорошую такую заварушку, а там война уже сама себя прокормит. Да, пора создавать, только не баронскую дружину, а войско. Настоящую дисциплинированную, воюющую по воинской науке армию. И пора уже выползать из пределов баронства, пора раскидывать свои щупальца по графству. А там война план покажет. Ольт потер ладошки: «А жизнь-то налаживается!»