В одной из папок нашел любопытное письмишко, которое получил в Москве несколько лет назад:
«…разрешите передать привет от всей Адыгеи, которую Вы любите, уважаете, и где есть у Вас преданные друзья, к которым присоединяюсь и я.Мира Хаджи-Исламовна Меретукова. Тахтамукайский район, аул Афипсип.»
Я давно искала с Вами знакомства, но Ваш адрес попался мне в руки только сейчас… Мне скоро стукнет семьдесят, и на старости годиков семь как занимаюсь литературной деятельностью. Написана книга о Казбиче „Тугужоко Казбэч в легендах и преданиях“, идет редактирование, спонсор имеется, вторая тоже на старте в виде черкесских и славянских этюдов.
Меня, как адыгейку, волнует судьба черкешенок, вышедших замуж или похищенных, или в виде живых наград оказавшихся женами русских. У меня много интересных фактов.
Я была приятно удивлена, обрадована, и чувство гордости переполнило мое сердце, когда я узнала, что мать Михаила Калашникова была черкешенкой, похищенной и увезенной далеко.
Потом мне дал кубанский Нестор (Иван Григорьевич Федоренко) „Кубанские новости“, где была „От чужого порога до Спасских ворот“ и Ваши встречи с Калашниковым напечатаны. Известие, что мать Калашникова была черкешенкой, там хорошо высвечивается.
Вам теперь ясна моя цель. Мне нужен адрес Михаила Тимофеевича Калашникова. И чем быстрее, тем лучше. Расскажите ему об этом письме.
Г. Л.! Вы, может быть, это знали, но открыто об этом не пишете?!
Черкешенки получали новое имя и отчество при крещении в те времена. Да и сейчас, когда без согласия ее родителей выходит замуж адыгейка, то жених увозит ее в другое место, чтоб не забрали ее родители его невесту.
До революции да и сейчас все стремятся на Кубань, зачем семье Калашникова покидать этот благодатный край, где казак получал земли достаточно, чтобы прокормить семью?
Таких примеров много, и я хочу доказать Михаилу Тимофеевичу, что в нем течет адыгейская кровь, что в нем черты настоящего адыга по его характеру.
И еще: может быть, Вы располагаете сведениями о других личностях, связанных с адыгейками?
Я такой материал собираю под условным названием „Русские черкесы“, начиная с царицы Марии Темрюковны.
Простите, что отняла у Вас драгоценное время, но, может быть, познакомившись с моим письмом, Вы тоже узнали кое-что для себя интересное.
Спасибо Вам за внимание к моему письму. Расскажите Михаилу Тимофеевичу, а, может, пошлите письмо, так будет еще лучше.
С приветом и наилучшими пожеланиями
Все, конечно, не совсем так: скорее всего «черкесской» сама по себе была книжка Калашникова «От чужого порога до Спасских ворот», потому что первая часть ее «родилась» в Майкопе… Я тогда еще не отошел от работы над «Железным Волком»… братцы мои!
Только сейчас пришло в голову, что в каком-то смысле «железный волк» — вот он, автомат Калашникова, этот самый «калаш», который по всему миру «выгрыз» столько душ человеческих… Недаром ведь чеченцы назвали свой автомат потом — «борз»: «волк». Но хватит, хватит: ассоциации, этот иногда слишком резвый конек писательский, куда только не унесут — домой, конек, домой!.. В стойло рядом с рабочим столом… с моим всегда не очень веселым, а в последнее время — особенно, столом-стойлом.
…Так вот: я тогда не отошел еще от работы над адыгейским романом, а на самом-то деле, если глубже копать, — вообще уже не смог отойти, а лишь сильнее привязывался к адыгской истории, к традициям, к обычаям… Все это невольно сказывалось потом на собственной моей прозе и, хочешь не хочешь, просачивалось во все, чем бы я после ни занимался… что делать!
«С кем поведешься?..»
В беседах с Михаилом Тимофеевичем, родившимся на Алтае и знавшим о «рае на Северном Кавказе» лишь по рассказам уехавших из Отрадной его родителей, нет-нет да и задевали мы «кубанскую» струну, само собой, она начинала звучать все сильней, а тут ведь часто одно от другого не отделить…
Так или иначе Мира Хаджи-Исламовна, умница и наверняка — чуткая, одаренная тонкой интуицией женщина, многое сумела почувствовать и, как не очень опытная, но отважная пловчиха нырнула в глубины подсознания… нашим бы критикам да эту интуицию! Но у них — иные заботы, нынче — тем более.
Так меня согрело тогда в холодной Москве душевное письмо из Афипсипа!
Тут как раз Союз писателей России наметил выездной пленум на Северном Кавказе, Ганичев предложил мне на нем выступить, и я решил, что расскажу-ка я эту трогательную историю и прямо там передам Меретуковой книжку «черкеса» Калашникова: тогда она еще была редкостью.
К сожалению, пошли обычные в писательском мире игры: в конференц-зале Белого дома в Майкопе я тянул руку, просил слова, и ведший встречу Исхак Машбаш уже было дал его, но тут же, как будто что вспомнив, жестом остановил меня, сказал на весь зал: «Нет, он здешний, он — наш зять, ему потом слово…»
Не понимавшие, что это значит, русаки приняли это чуть ли не за похвалу, одобрительно загудели, а на лицах многих из майкопчан появились сочувственные улыбки…
И опять я тянул руку, и опять Исхак повторил то же самое — так было, в общем, трижды, слова мне так и не дали.
После встречи я подошел к Мухарбию Тхаркахо, который всегда ко мне хорошо относился. Как бы желая утешить меня, он долго не отпускал руку, и я рассказал ему, о чем хотел говорить, и попросил: мог бы он передать Меретуковой в Афипсип книжку Калашникова?
Он дружелюбно пообещал это сделать, но мой интерес к «адыгству» знаменитого конструктора был уже как-то попригашен, уже пропал…
И вот вдруг среди бумаг в Москве вновь нашлось это письмо из Афипсипа…
И я пришел в Майкопе в библиотеку, в отдел краеведения и у заведующей Сары Мугу, у добрых и симпатичных, как и сама она, ее сотрудниц выпросил «на дом» экземпляр книги Миры Хаджи-Исламовны Меретуковой «Тугужуко Кызбэч»: все-таки она тогда вышла!
Да пусть помогут ей добрые люди, которых, слава Богу, много в Черкесии, издать и то остальное, что она, великая трудяжка, написала уже в недавние годы!
А пока я открываю книжечку в зеленой обложке и с великолепным рисунком, изображающим джигита с его верной лошадью…
И знаю, что мне предстоит удивительное, глубокое и тонкое чтение.