Газета «Правда-5» напечатала «Счастливую черкеску», и рано утречком я позвонил Ирбеку: мол, выйдет Недда твоя Алексеевна собачку прогуливать — пусть подойдет к киоску, купит номерок, а буду потом в редакции — десяток экземпляров у них возьму, для нас с тобой отложили.
Вскорости он перезвонил: «Как хорошо они это дали, а? И большой снимок, и тебя не сокращали, я так понял.»
Конечно же, я не удержался, съязвил: «Да уж не то что в любимом твоем „Коневодстве“: чего только не отрежут — глаза бы потом не смотрели!»
Что правда, то правда. Перед очередным юбилеем своего друга, перед круглой годовщиной всей группы «Али-Бек», какой-нибудь другой творческой датой — мало ли всего наберется, если в спорте, в цирке, в кино столько-то лет «возле лошадок»? — соображу очередной очеркишко, а куда его нынче отнесешь, ну, в самом деле, — куда?.. И Юра вздохнет:
— Дай-ка мне, я попробую.
И через денек-другой уже звонит главный редактор журнала «Коневодство и конный спорт» Николай Андреевич Моисеенко, страдалец: «Приедете — сами сократите или доверите…» «Вам доверяю, вам!» — с нарочитой лихостью отвечаешь, еще не дослушав. «Материал хороший — конечно, жаль по живому резать, — оправдывается на другом конце провода Моисеенко. — Но и нас поймите…» Чего ж не понять?
Другое дело, не хочется в это верить: что чуть ли не все бывшие друзья, которые считали раньше за честь для себя — напечатать в журнале хоть крохотную заметульку, в нынешние тяжелые времена от него отвернулись. Кто — по собственной, правда, бедности, а кто уже — из-за гордыни: теперь, мол, сами с усами! Каких только не появилось красочных изданий для конников: на дорогой бумаге, с шикарными снимками… И каждый тянет в свою сторону, и чуть ли не в каждом — столько заведомой чепухи. На цирковом жаргоне — «понтяры».
А старое, проверенное временем «Коневодство» от номера к номеру уменьшается между тем как «шагреневая кожа», само себя во всем и вся ужимает, чтобы оставить место для рекламы-кормилицы, но кто ее тебе понесет, если журнал все больше и больше похож на серую, как раньше пошучивали, портянку солдатскую.
Но форс держат.
«Придите, — звонят, — за гонораром…»
За «отрывки из обрывков» за свои: тоже как в студенческие, бывало, годы пошучивали.
Как-то я поддался, пошел.
Рука невольно споткнулась, когда стал писать «сумму прописью».
Спросил, не собирается ли куда Моисеенко Николай Андреич в ближайшие полчаса, спустился вниз, добавил в магазине к только что полученному гонорару вдвое больше из кошелька, купил пару бутылок ее, проклятой, и кое-какой закуски…
У самого не густо, но как у них, бедных, — во всеми оставленном, всеми забытом «Коневодстве»!..
Ирбек, светлая ему память, любил повторять: то, как в любой из стран к лошадке относятся, лучше всего остального говорит о состоянии нравственности в ней, о высоте духа граждан — тут связь прямая, теперь это общепризнанно. Но об этом речь впереди, а пока вернемся в то летнее утро, когда «Правда-5» вышла со «Счастливой черкеской» — почти во всю полосу.
— Давай сходим к ним с тремя пирогами? — предложил по телефону Ирбек. — И правда ведь, молодцы!
— Да ладно уж, — останавливаю его, хорошо зная, как несладко ему нынче живется. — Переживут как-нибудь. Не хватало Недде хлопот…
— Она себя плоховато чувствует — ей не до пирогов, это точно, — говорит он чуть попригасшим голосом. И снова вдруг вдохновляется. — Но я вот что: попрошу наших ребят — поваров в «Узбекистане», они там прекрасные пироги делают…
— Вот, правильно! — поддерживаю я. — Закажи. И отнеси их потом домой и Недду угости — пусть маленько порадуется… помню эти «узбекистанские» пироги, помню!
— А давай тогда с тобой вдвоем соберемся и в подъезде съедим, — вроде бы на полном серьезе, даже как бы сверх меры озабоченно предлагает мой друг. — Я стопки захвачу…
Ну, ясно, ясно: издевается надо мной, над русаком все-таки. Не раз уже договаривались с ним блюсти в Москве, несмотря ни на что, «кодекс чести», для горцев и казаков — во многом одинаковый…
— Ну, пристыдил, — говорю ему, — пристыдил ты, джигит, меня — безлошадного.
Это у черкесов есть старая поговорка: настоящий, мол, рыцарь-наездник — это «острый меч, сладкий язык и — сорок столов». «Меч» Ирбека — хоть шашку он умеет держать, как никто — это, конечно же, уникальное его мастерство. Что касается «сладкого языка» — умения красноречиво и убедительно говорить, то и тут он сто очков вперед даст кому хочешь… хотя в последнее время все больше горечи в дружелюбно-насмешливых речах моего друга, все больше острого перца. Но вот насчет «сорока столов» — тут он держится из последних сил. Пригласить к дружескому столу, позвать на «хлеб-соль», как на юге исстари говорят, для него — дело святое.
— Договариваюсь с редактором, когда они смогут найти для нас час-другой, — говорю Ирбеку. — И тут же тебе отзваниваю.
В назначенный день в редакцию, как река в половодье, на несколько рукавов разделившейся «Правды» пришел заранее и в кабинете у главного «Правды-5» Владимира Ряшина застал незнакомца — коренастого человека явно кавказской внешности.
— Саид Лорсанукаев, бывший наш собкорр по Чечне, — принялся знакомить нас главный.
— О, прекрасно! — начал я в своей обычной манере. — Тоже представляю наш Северный Кавказ — земляки, значит. Остаетесь тут пока? Великолепно. Будем есть пироги с сыром…
— Чьи пироги? — крепко пожимая руку, спросил Саид.
— Осетинские! — продолжал я все также весело. — Сейчас сюда придет мой старший друг Ирбек Кантемиров…
Саид нахмурился, тон у него явно переменился:
— Этих осетин давно бы уже пора поставить на место!
Я все не отпускал его руку:
— Вместе с их пирогами?
— Наши ничуть не хуже, — сказал он с нарочитым пренебрежением.
Ну, старые шутки само собой: я заоглядывался, повел глазами по заваленной бумагами столешнице, по углам стрельнул взглядом и даже посмотрел под стол, слегка наклонившись:
— Где они, где?
— Приглашаю тебя, — сказал Саид. — Ловлю на слове: запиши телефон.
Записал. И глянул на хозяина кабинета: всегда деликатного и дружелюбного Володю Ряшина:
— Но пока мы тут сами в гостях у Владимира Федоровича? А?!..
Саид опять крепко пожал руку, и все же, когда я спускался вниз, чтобы встретить, как полагалось по кавказскому, значит, этикету Ирбека — «уважаемого старшего», на душе у меня кошки скребли… Был у меня на этот счет, был грустный опыт.
Еще давненько, поближе к концу восьмидесятых позвонил как-то младший братик Ирбека — Мухтарбек, Миша. Пригласил на представление «Золотого Руна» в недавно созданном им, наконец, конном своем театре. Поблагодарил его и уточнил на полушутке: «С друзьями прикажешь или — без?»
«Ну, что ты! — воскликнул чуть не с испугом. — Как всегда!»
С друзьями, значит. Еще одна святыня из семейной традиции Кантемировых: законы товарищества.
Из станицы как раз приехал в Москву на какие-то хитрые курсы старинный мой, со школьных времен дружок — Федя Некрасов, главный врач районной Санэпидстанции. Вернувшийся в нашу Отрадную сразу после мединститута, он так и остался в ней, так и прикипел… Скольким мы обязаны ему — все те, кого судьба разбросала по всей России, кто дома бывал только во время отпуска да случайным мимоездом! И дело не в щедром угощении, выйти без которого от Феди почти никому не удавалось, — дело в другом. Провожая каждого из нас, он говорил: «Матери передай — пусть не стесняется, заходит…» И стареющие наши матери обращались к «Федору Ефимовичу» не только за отравой для крыс: Федя спасал их и от «грызунов» куда более прожорливых… светлая и тебе память, Федя!
Конечно, он тут же с радостью согласился пойти на джигитов посмотреть. Обрадовался и московский друг Толя Шавкута, терский казачок, прекрасный прозаик, который давно уже просил свести его с Кантемировыми.
Появился он вместе со своим однокашником из Грозного Магомедом Льяновым, инженером-нефтяником, только что вернувшимся из Ливии. Прошло уже около двух десятков лет — может быть, теперь я и не узнал бы Магомеда в толпе… Но ощущение острого и глубокого ума, удивительной доброжелательности и природного изящества до сих пор живы в памяти: как по-братски открыто, как сердечно мы разговаривали!
Что там ни говори, «агитпроп» свое печальное дело сделал: в России мало кто тогда представлял, какие грядут на нас великие беды. На Кавказе знали о них, пожалуй, больше, но говорили о них исключительно между собой. Мол, пусть-ка «старший брат» сам во всем разберется, а мы посмотрим, как ему это удастся, посмотрим… Мы с Магомедом говорили без недомолвок и с полуслова понимали друг дружку… где оно, подумаешь нынче с тоской, это взаимопонимание, где?!
Дела на Западе, говорили мы, идут совсем не блестяще: без очередной порции «живой крови» они скоро просто сдохли бы. Потому и затеян этот новый передел мира, который наверняка обернется для страны очередным тотальным грабежом… ах, если бы нашлись люди, которые это поняли и не дали бы снова обобрать Россию до нитки. Сколько годков жирела заграница на дивиденды с нашей революции да с гражданской войны? Нынче идет финансовая война, уже в прямом смысле: неужели так-таки заглотаем эту наживку с займами? Почему в таком случае не одолжить у арабов, которые не требуют сумасшедших процентов: хоть через сотню лет, сколько взял — столько верни. Само собой, что можно попасть в духовную зависимость от них: мусульмане набирают силу и своего не упустят. Ну, да на то ведь и щука в реке, чтобы наш карась не дремал…
Федя мой и Толя Шавкута тоже, судя по всему, нашли общий язык: позади нас с Магомедом то и дело слышался их общий дружелюбный смешок.
Денек стоял — лучше не бывает. Мы уже дошли пешочком до «Парка культуры», уже нашли сбитый из досок амфитеатр конников, и я пошел к Мухтарбеку за пригласительными. Вот мы прошли, вот стали рассаживаться…
— Слушай, а где Магомед? — спросил я у Толи. — Найдет нас? Билет ему не забыли отдать?
— Ему не нужен билет, — с грустной улыбкой сказал Толя.
Я еще не «врубился», как говорится. Удивился: мол, почему это?
Толя усмехнулся:
— Или ты — не кавказец? Разве будет ингуш осетинам аплодировать?
И тут до меня дошло:
— А я и забыл совсем, эх ты! А какой парень, а?
— Если бы ты поближе его узнал, — взялся мой друг сыпать мне соль на раны. — Я же не зря всегда повторяю: ингуши — «французы Кавказа»… да еще — Льяновы! Один из самых уважаемых тейпов. Родственники таких же знаменитых Мальсаговых… ты бы поверил, что он — бывший чемпион области по боксу? При этом его изяществе. Аристократ духа, да. Блестяще знает английский, в Новгороде в «Объединении» заведовал международным отделом, а потом вот поехал в Ливию, вернулся оттуда с орденом… знаешь, какой орден он получил от Каддафи? Высший их орден. Сказал ему, что с другом-писателем встречаюсь, назвал фамилию — он тебя пришел посмотреть… твой читатель!
Добил меня Толя — совсем добил.
Мухтарбек был явно в ударе, его настроение передалось не только участвовавшим в представлении джигитам, но и буквально каждой лошадке — каждой! Все трюки были исполнены высокого мастерства, каждая сцена — хоть конное сражение, а хоть пешее — была поставлена с блеском, и общий замысел — рассказать о благородстве, о силе и мужестве наших далеких предков — держал в драматическом напряжении не только юную часть публики, но вызывал искреннее восхищение старших: вот оно — то из прошлого, что должны мы хранить в себе и стараться взращивать в тех, кто по нашей теплой и все еще зеленой земле идет вслед за нами…
Тем более обидным казалось мне это незаметное исчезновение Магомеда: ведь и он чтит кавказские наши ценности, я это сразу ощутил в нем, нельзя было не ощутить… когда же мы открыто и чистосердечно соединим наши усилия, неужели этого так никогда и не случится?!
Ирбеку ничего не стал говорить, когда Марик, привезший его к зданию «Правды» сын Маирбек, вручил мне отдававшую духовитым теплом большую картонную коробку и проводил нас до лифта. И как потом радовался, что ничего не сказал. Предупреди я его, и сам бы потом стал раздумывать: может, друг мой, многоопытный дипломат, применил какую-нибудь старую «домашнюю заготовку»?
Естественность, с которой произошло дальнейшее не только вызывает у меня и нынче улыбку, но, кажется временами — всем нам дает надежду.
— Саидахмед Лорсанукаев, вайнах, — сказал, протягивая руку. Саид.
— О, свои! — обрадованно откликнулся Ирбек с милейшей своей улыбкой. — Прабабушка у нас была ингушка, Цурова… бандиты эти ингуши, ох, бандиты! В сорок втором отец подарил мне велосипед: не чудо ли по тем временам — кто-то из старых друзей привез ему. Поехали к Цуровым в Пригород, и пока они сидели, беседовали, у меня на улице велосипед этот тут же отобрали… бабушка возмутилась! Подняли чуть ли не весь район: Кантемировы не уедут, пока им велосипед не вернут! А кто-то кому-то уже успел перепродать его, привели, наконец, через несколько часов, но — уже без звонка… какой же это велосипед — без звонка? Поклялись найти, и мы потом месяцами слышали: сейчас он у таких-то, обещали отдать за чашку муки, но перехватили такие-то, променяли в аул… ой, какие бандиты!
— Бандиты! — искренне радовался Саид. — Это точно, точно…
— Так и не отдали звонок, ты, Саид, представляешь? — смеялся Ирбек.
Я не удержался:
— Так с этим звонком в ссылку в Казахстан и уехали?
Оба они не обратили внимания на грустную шутку: сидели рядом, чуть не влюбленно глядели друг на дружку… наш Кавказ! Где столькое неразделимо переплелось, столькое одно в другое вросло. Как обычно над моей казачьей якобы внешностью черкесы посмеиваются: мол, наши у ваших ночевали, ым?
А тут уже и забыли о казаке вайнах с осетином, и уже не нужна им никакая «чересполосица», из-за передела которой столько-то, начиная с рокового восемнадцатого, с сабельной ингушской атаки на белый Владикавказ, пролито разноплеменной кровушки!
Пироги были — казалось, до того и не ел таких… С усмешкой над самим собой вспомнил, как однажды, только что приехав в Осетию, решил съесть пирог с сыром еще в гостиничном ресторане и как давился им потом… нет, братец! Совсем другое дело — пирог дружеский. Пирог братский!
В кабинет к Ряшину народу тогда набилось! Чуть ли не вся редакция собралась. И до сих пор — кого из тех, кто был на неожиданном празднике, устроенном Ирбеком, не встретишь, непременно скажет тебе: а помнишь, мол? Как вы к нам тогда с другом, знаменитым джигитом приходили? И как раз Саид был. Лорсанукаев.
Тогда, поглядывая на увлекшихся разговором «лиц кавказской национальности», я сказал Володе Ряшину, незаметно кивнув на Саида: какая-то у него в глазах глубокая такая печаль…
— Разве не о чем нынче чеченцу печалиться? — негромко сказал Ряшин. — Его совсем недавно брали в заложники. Чужой тейп. Бросили в подвал — услышал, кто-то хрипит. Еле разобрал в темноте: человек с перерезанным горлом. Начал бить в дверь, охранник появился: мол, в чем дело?.. А он: вы — не чеченцы. Даже человека зарезать не умеете! Передай своим, что мой род наверняка уже на подходе, и спросит с них еще и за это… и ты знаешь: с автоматами обложили село, Саида вернули и отдали большие деньги… так сказать, отступные. А он — блестящий журналист, был один из лучших в «Правде» собкоров… что, слушай, творится и когда это кончится? Саид нашей ориентации, он широкий человек, умница… ты не ощущаешь хоть иногда за все, что происходит, русской нашей вины?
Не то что иногда. Постоянно!
Как мы тогда с Магомедом Льяновым, будто сверяя мысли, говорили друг другу: главное сейчас — не прогнуться перед западом. Не потерять лица. На Кавказе этого не прощают!
Мы прогнулись. Мы потеряли лицо.
И чуть ли не разом потеряли вместе с этим почти все то, что героические наши предки веками завоевывали не только грохотом самого страшного в то время оружия — пушек, не только шашкой и личной храбростью, но — открытостью своей и справедливостью в дни мира, верностью давним традициям предков, которые мы так поспешно променяли на общечеловеческие ценности.
В который раз убеждаешься в точности чеченской пословицы: идя на запах шашлыка, не забреди туда, где клеймят ослов!
Такие пироги.
Как привыкли о грустных делах говорить мы по-русски.