У черкесов: ну, точно-точно!
Юнус сказал мне, что в майкопском музее есть «винтовка Хан-Гирея», и я удивился: почему же мы до сих пор ее не видели?
Он там договорился, и мы пошли.
«Научная сотрудница» Хариет, моя тезка (по адыгски — Радость, из чего я заключил, что Гарий — примерно то же самое, вот как!) принесла из хранилищ эту винтовку… скажу я вам!
Верх изящества.
Длинная, тонкая — хотя калибр будь здоров — со слегка изогнутым ложем… Ствол кованый, граненый, ложе из полированного — наверняка потом — еще и руками Хана, и всех, какие были еще, владельцев — самшита, не уступающего железу как бы и на вид, и на вес… Накладка на ложе из белой кости. Крошечная мушка на дуле, а на казенной части — прицел, представляющий собой некое подобие игольного ушка, через которое надо увидать мушку. Конечно, отсюда — точность выстрела, должно быть, потрясающая. На щечках ложа инкрустация из легкого металла, вероятно какого-то сплава, в котором наверняка есть кроха серебра: адыгский орнамент.
Но все это я разглядел уже потом, а сперва Юнус предостерег:
— Скажи: «Бисмиллях»!
Я глянул вверх и сказал.
Но вот какая штука: насколько по руке оно сделано, это кремневое ружье. Держишь, как приходилось обычно держать, учитывая силы, создающие равновесие, — так вот, держишь в сомкнутой ладони и — не хочется отдавать. До чего же ловко лежит в руке!
Я вспомнил, как Миша Кантемиров, Мухтарбек, достал из своего «циркового» сейфа — вернее у него театрального, он — создатель конного театра, — так вот, достал шашку и протянул мне.
— Полюбуйся. Это «гурда».
Взял шашку и что-то такое испытал…
Легонькая, в ладони лежит как влитая, но тончайшее лезвие играет, ходит слегка-слегка, вызывая и память какую-то в тебе, и как бы вполне понятное нынешнее твое разумение, говорящее: как удобно, как красиво, какая вещь в твоей руке… поет!
Да-да, потому что она сама по себе издает тихонький звон… А когда Миша ею махнул!.. Так и взрезала воздух шипящим тоненьким свистом.
Вспомнил об этом, рассказал о «гурде» Миши Кантемирова.
Потом я оставил для библиотеки музея четыре тома своих — не мог этого не сделать, потому что эти женщины Хариет, Зоя, жена Шамсудина Хута, написавшего великолепную книжку «Несказочная проза адыгов» слепого ученого, соседа Юнуса по старой квартире и еще одна, Галина Барчо — так вот, все они наговорили мне столько благодарных слов за то, что «хорошо пишу» об Адыгее… Читали, это определенно; знают — это видать…
И так у меня опять стало хорошо на душе: люди, которые не знают этих подводных течений в Союзе писателей, не знают всех этих хитросплетений, интриг и взаимных обид — насколько эти люди лучше нас, во всем этом погрязших… прости нам все это, Господи!
Утром я позвонил Юнусу: а что же мы с тобой не спросили, откуда это ружье? Чье оно? Может быть, это знаменитый «ереджиб»?
Он перезвонился с Зоей Хут: черкесское ружье. Судя по изяществу и орнаменту. У турецких ружей гораздо тяжелее приклады.
Но к чему я это все: как такое ружье бросить? Как такое ружье, которое так ловко лежит в руке, оставить без дела, ей? Без работы…
Тут же невольно вспоминается старинный джигитский укор молодому горцу: «Бездельник! Он хочет добывать хлеб потом, а не кровью!»
С грустной улыбкой думаю, что это также одна из причин затянувшейся в прошлом веке Кавказской войны: любовь к прекрасному, эх!..
Недаром же когда-то Юлий Цезарь вооружал легионеров золотыми мечами: чтобы не бросали в бою. Так и тут: ну, жалко расстаться с таким ружьем, жалко!.. И надолго без дела оставить — тоже жаль…
А «Несказочная проза адыгов», подаренная Шамсудином, давно стала для меня настольною книгой: в московской моей квартире стоит на одной из ближних полок, что называется — под рукой…