Это я все скрашиваю себе жизнь печальной иронией…
Чаще всего рублишко-другой для попрошаек в кармане имеется, и стараюсь непременно подать сидящим на снегу таджикам: как их в Новокузнецке — «талибам»…
— От Федора Сухова! — говорю при этом негромко. — От красноармейца…
Из «Белого солнца пустыни»…
А ведь в пору заплакать.
Что я и сделал, на минуту уронив голову…
Когда вернулись из Майкопа, увидел, что накануне Жора сделал отчаянную попытку зашить торцы на срубе нашей баньки и, конечно же, не успел… Потом вблизи рассмотрел, что сделано это безобразно, и вот нынче, уже через пару недель после нашего приезда таджики переделывают работу, за которую он им тогда заплатил.
Торец за окном как раз над верхом компьютера, над экраном, и мне, хочешь-не хочешь, видно, как эти горе-плотники — один на лестнице, а другой внизу, кромсают вагонку… эх!
То ли дело второй горновой на первой домне в нашей Кузне, на Запсибе — таджик Бурхонов. Когда в мае ходили с Олегом Харламовым по литейке, и он рассказывал мне, кто из ребят в смене работает, назвал и его. Я спрашиваю: ну, и как, мол? Получается у него?.. — Еще как! — Олег говорит. — Он тут с девяносто шестого года. Парень крепкий и очень старательный. Мужик артельный. (А надо сказать, что у Олега это очень высокая похвала, выше нету!) И привык, и всему, чему надо на его месте, научился. Тут живет в общежитии. А большую часть из 9 либо 10 тысяч, которые тут «заколачивает», семье отвозит в родной кишлак. Едет туда, смотрит, кто за это время родился, «делает очередного ребенка» и возвращается на свое «теплое место» в Новокузнецк… Господи Всевеликий! Хоть этот общерусским укором не торчит на снегу!
Спрашиваю у Олега: как звать его?
— Оброр, — говорит. — Оброр Бурхонов.
— А по отчеству?
— А по отчеству — Казимирович.
Как это, говорю, «Казимирович»? Причем тут?
Да уж больно непонятное у него отчество, Олег говорит. Вот мы его «Казимировичем» и нарекли: пристало к нему, всем нравится, и ему тоже…
Сейчас вот подумал: а не для очередного ли «Хоккея» — и это тоже. Если «Казимирович» — еще и болельщик? И как бы совсем свой…
Сходил сейчас за этими двумя, за плотниками. Сказал «салам алекум», спросил, кто старший.
Коля, говорит. А по-вашему?
Куламолло. Как-то так. Из Курган-Тюбе.
Второй, куда помоложе, — Дима. Из Нурека… как строили когда-то всем миром Нурекскую ГЭС! Как ею гордились!
Пока они ели борщ, заварил им свеженького чайку. Тоже — «от красноармейца Федора Сухова»?
Зашел в столовую, спрашиваю: а Дима, мол, — как это звучит по-вашему?
Молодой говорит: Давлет!.. А старший говорит: по-нашему это — «государство».
Держись в таком случае, говорю ему. Тебе и сложней, и — легче. Мы сами по себе, а ты — государство!
Старший, Куламолло говорит: по-нашему, мол, «давлет Россо» — это «государство Россия».
А запах, скажу я вам, в столовой!
Тот самый, который держался в бытовках на фермах или в коридорах колхозных правлений, где на корточках сидели вдоль стен конюхи либо скотники… Тот самый, который так пугал гордившуюся чистотой в доме маму, когда с районной комсомольской конференции я приводил к нам переночевать какого-нибудь хуторского парня…
Не очень приятно тогда, конечно, попахивал наш «давлет», не очень…
Но насколько он был сильней.