Перебирал опять газетные вырезки о Пушкине, нашел беседу с Николаем Николаевичем Скатовым, в которой последний из вопросов ему — о Некрасове, вот он: «Не меньше, чем Пушкину, вы уделяете внимания и Николаю Некрасову. Ваше книга о нем — это настоящее признание в любви. Неужели большей, чем к Александру Сергеевичу?»
И Скатов отвечает: «Пушкин и Некрасов — что общего между ними? Нет, лучше иначе — в чем они противоположны? Некрасов выражал крайности русского человека. Это был мужчина громаднейшей силы, он в одиночку ходил на медведя! Великолепный стрелок, охотник и наездник, удачливый игрок. Очень богатый, имевший бешеный успех у женщин. И вместе с тем человек, который олицетворял во второй половине XIX века центр русской литературы. Он ведь сумел объединить (чего до него никому не удавалось!) всех прозаиков и поэтов из числа своих современников. Собрал их, что называется, в один кулак — Тургенева, Толстого, Фета, Добролюбова, Чернышевского, многих других… Пушкин во многом — его антипод. Пушкин — гармония, золотая середина. Бог нашей литературы. Соответственно к ним и отношусь».
Оставим точность формулировок на совести собеседницы Скатова. Суть не в них, а в том, что, и в самом деле, Некрасов — «любовь» многоуважаемого Николая Николаевича, а это дорого стоит, как говорится. Все уже круг знатоков, все меньше остается достойных…
Меня последние дни все чаще посещает грустная мысль, что собирался написать очень коротенький рассказик для сборника о Некрасове, который затевала Тамара Пономарева, и — не написал. Опять то самое: некогда!
Я вот и Колю Воронова уже не успел, кажется, поздравить с его 75-летием… Я окончательно задержал вопросы для беседы с Валей Распутиным: а он мне сам сказал — ну давай-давай, где они? (для продолжения нашей с ним беседы «Многобедное наше счастье — жить в России», была опубликована в журнале «Российская Федерация сегодня»).
Или я никак не войду в московский ритм… или никак не приму его: это, мол, надо — кровь из носа!
А у меня все больше — как Бог даст.
Но что я собирался сказать в честь Николая Алексеевича Некрасова. Он один из любимейших поэтов Калашникова. Кроме Есенина, пожалуй, что мне Калашников при одной из последних встреч, сдается мне, целенаправленно, внушать взялся — прочитал известное есенинское послание Демьяну Бедному: о том, какого Господа Бога он готов принять, а какого — нет… Тем самым Михаил Тимофеевич как бы двух зайцев бил сразу: и отводил от себя возможное обвинение в угрюмом атеизме, и любовь к литературе еще раз подтверждал… что-то он такое, по-моему, просчитал задним числом из наших разговоров о вере, все больше, естественно, — об Архистратиге Михаиле, которого на празднике в Свято Михайловском монастыре один чиновник второпях назвал «аристархом»… грехи-наши! Заставил меня вспомнить пожилых казаков, пришедших в пешие ряды «возрождения» из Советской армии: крестное знамение они обычно сокращали до «крестного знамени»…
…так вот: Некрасова Конструктор готов читать наизусть до бесконечности, не говоря уже о том, что чуть не ежечасно его цитирует. И мне все думалось: где тут — нажитое самим, а где из детства, из тех зимних вечеров в крестьянской избе, когда и не хотел бы, да невольно запомнишь: либо старшие бубнят, учат, либо выученное «рассказывают».
И вот однажды вечером просматривали у него дома в Ижевске «семейные» записи, сделанные Еленой, старшей дочерью, в родном селе Михаила Тимофеевича на Алтае.
Обе старшие сестры его тогда были живы: одной крупно за девяносто, другой на несколько лет меньше, но прибаливала она сильнее — первая и померла, кажется…
И вот в семейном кругу ее просят «в камеру»: ну, расскажи стихи, что ты любишь, расскажи… Она переспрашивает начальной некрасовской строчкой: эти, что ли?
«Эти, — старшая соглашается, — рассказывай, давай…»
Младшая медленно и тяжело начинает вставать, и Елена, дочка Калашникова, говорит ей — снова «в камеру»:
— Да вы — сидя, сидя!
— Нельзя сидя, — говорит она убежденно, когда, наконец, встает. — Стихи надо — стоя!
Мера народного уважения к русской литературе вообще, которая, как недавно еще «демократы» талдычили, «ничему свой народ не научила»… И к Николаю Алексеевичу Некрасову — в частности.