Сценарий документального фильма, написанный по предложению Северо-Кавказской киностудии
Днем в городской квартире в Майкопе несколько мальцов десяти-двенадцати лет, адыгейцев и русских, сгрудились у телевизора.
На экране — кадры из представления Конного театра Мухтарбека Кантемирова «Прощай, Русь. Здравствуй, Русь!»: святой Георгий в алом плаще на серой, в яблоках лошади.
— Вот он, вот он! — слышатся возгласы.
— Что он — так и приедет?
— Ага, жди!..
«Святой Георгий» приподнимает с земли и усаживает перед собой русоволосого мальчика…
И в это время вошедший в комнату старый черкес, явно аульчанин, выдергивает из гнезда штепсель:
— Городские бездельники! В мои времена никому в ауле не пришло бы в голову начать рассказывать сказки или даже петь героические песни о славных сражениях, пока не село солнце, вы слышите?!.. Пока оно тебе светит, ты должен в поте лица трудиться, чтобы добыть свой хлеб. А вы с утра до ночи сидите перед этим разноцветным ящиком…
— Это не ящик! Это фильм о джигите, который должен завтра приехать к нам…
— Да, отец, — говорит вошедший в комнату человек средних лет в форме полковника МЧС — Мурад Гунажоков. — Это тот самый мой друг-осетин, Мухтарбек Кантемиров, я говорил тебе…
— Включите, дедушка! — просит кто-то из ребятишек.
Но старик говорит почти торжественно:
— Я умею только выключать эту штуку!
Полковник включает «видик»:
— Сейчас он на съемках фильма в Крыму, но дал слово вырваться…
— Джирджис? — с уважительным удивлением спрашивает старик, вглядываясь в экран. — Если наш кавказский святой Георгий, как у русских, если Джирджис дал слово — должен приехать обязательно! Надо срочно приготовить кунацкую, а вы сидите, бездельники! Что с вас взять? Слово хачеш вы видели только на вывеске гостиницы, а что это такое… ты уже зарезал Мурад? Для такого гостя — лучшую в отаре!
— Вот моя отара, отец, — с ноткой некоторой вины говорит полковник, покачивая бумажник.
— Опять на базар, — ворчит старик. И тут же меняет тон. — Надеюсь, ты знаешь, что должен купить мясо молодого здорового сильного быка, если этот джигит тоже будет участвовать в нашем празднике? — и смотрит на мальчишек, взглядом прощая им недавний «проступок». — А что может быть полезней для наших младших, ым?
И вот дорогой гость сидит за столиком-треногой, традиционным анэ, по бокам от него — Мурад и отец в черкеске и в папахе, чуть неподалеку — еще взрослые, а по обе стороны двери замерли двое мальчишек, по первому жесту готовых услужить старшим…
— Для нас ты не только особо уважаемый дальний гость, — значительно говорит старик-аульчанин, воздевая руку. — Ты еще и высокий гость. Я видел… по этой штуке… Святой Георгий по-нашему — Джирджис…
— По осетински — Уастырджи, — улыбается Мухтарбек. — Но это в театре…
— Мурад говорил мне, что ты не только учишь скакать на лошади в той академии, где он опять учился, но у тебя есть этот самый театр. Но почему он называется конный, скажи, — в него ходят лошади?
— Бывает, конечно. Другой раз заходят. Такие… такие…
— Жеребцы?
— Не только жеребцы! — в тон ему отшучивается Мухтарбек. — Но вообще-то конный он потому, что актеры в нем практически не слезают с лошади…
— А зрители? — переспрашивает старик. — Зрители тоже приезжают на лошадях?.. Или на вонючих от разбавленного бензина иностранных машинах, на которых теперь кто только не ездит.
— Tyт, пожалуй, стоит подумать…
— Будь моя воля, первым делом пересадил бы на лошадей наших больших начальников. Во-первых, стало бы ясно, чего он стоит: если не умеешь управлять лошадью, как можешь народом управлять?.. И сразу, еще до газеты или до этого… еще до разноцветного ящика можно будет видать, какое они дурное опять приняли решение…
— Как бы ты об этом узнал, отец? — спрашивает Мурад.
— Если твой друг дружит с Джирджисом… как по-вашему? Уастырджи. Тогда он должен помнить…
— Если я правильно понял нашего уважаемого старшего, в горах был раньше обычай: привез печальную весть, соскакиваешь с седла не как обычно — сходишь с другого бока лошади…
— Слышите? — оглядывает старик-аульчанин собравшихся. — В последнее время наши большие начальники приносят нам все больше нерадостные вести… Может быть, им для езды хватило бы в конце концов одного стремени? Только с него бы и слезали на землю…
— Будем верить, что наш великий покровитель святой Георгий все-таки вразумит их, — говорит Мухтарбек.
— Без веры в это никак нельзя, — значительно говорит аульчанин.
В кунацкую входят молодые женщины с подносами, на которых горы овощей и фруктов.
— Это от родни, которая живет под Майкопом…
— Передайте: пусть великий Бог пошлет им такой урожай, чтобы пришлось звать весь аул выносить его с огорода, — благодарно говорит Мухтарбек. — Или тащить из сада.
— Вы слышали это благопожелание? — обращается к мальчишкам явно довольный старший. — Наш уважаемый гость живет в Москве, но закон гор знает, бездельники, лучше вас!
— Будем надеяться, они не зря стоят в этих дверях, через которые в дом ваш, мир ему, благодаря вам возвращается старый обычай.
— Так, так!.. Разве не надоело ему прятаться высоко в горах, скитаться по чужим государствам, где наши земляки берегут его как собственный Рлаз, да по страницам старых книжек, которые теперь никто не читает…
Один из мальчишек порывается возразить:
— Почему не читаем? Мы…
Но второй дергает его за руку.
— А ты его чтишь, выходит, в Москве., — продолжает старший.
— Еще мой отец, народный артист Советского Союза, Алибек Кантемиров говорил, что вдалеке от дома обычай надо блюсти особенно свято… И мой старший брат Ирбек, светлая ему память, тоже это всегда подчеркивал: будешь чтить свой обычай вдали от родины — Москва в конце концов вспомнит свой…
— Да будет так! — поднимает стакан старший. — За сказанное… Пусть эта наша бахсыма, домашний легкий напиток из кукурузы останется в наших краях самым крепким!
— Да будет так.
— И чтобы эти наши бездельники, которых мы часто балуем, выбрали чистую родниковую воду в наших горах, а не эту шипучку, название которой настоящему мужчине стыдно произносить…
— Ничего-ничего, завтра они тоже покажут, на что способны, — говорит My рад.
— Я знаю, что гость не должен спрашивать, но все-таки…
— Что будет завтра? — понимает Мурад. — Мы приготовили тебе маленький сюрприз: позвали тебя на тот день, когда у нас в Адыгее будет джегу — старинное игрище черкесов…
Красивая долина под Майкопом заполнена конными и пешими — участниками джегу и зрителями.
Всадники в черкесках — адыгейцы и казаки, группки танцоров в национальных костюмах, музыканты — баянисты, гармонисты, трещоточники… Доули будто отбивает ритм шуму и гулу голосов.
Не у знать отца Мурада: он тут — хатияко, один из главных распорядителей, задающих и тон, и темп праздника.
В передних рядах много пожилых, а на деревянных трибунах для зрителей — стайки молодежи, в том числе одетой по самой последней моде и по последней моде бесстыдно раздетой…
Меняется ритм, звучат выстрелы: праздник начался.
Первыми на лошадях выезжают мальчишки, среди которых наши герои — адыгеец Пшимаф Гунажоков и Коля Романов.
В спину им несется принятое нынче у «голопупой» молодежи улюлюканье, но это вызывает ответное сочувствие старших:
— Аи, молодцы!
— Аферэм!
— Давай-давай, мардж!
Хатияко, которому на джегу позволено многое, жестом привлекает внимание молодых и делает вид, что пытается распоясаться, расстегнуть штаны и тоже показать пупок…
На дружный смех оглядываются мальчишки: это не над ними, нет.
— Давай, давай, джигиты!..
Одобрительно покачивает головой почетный гость в почетном же окружении: и правда, молодцы.
А на дорожку с шашкой наголо вылетает конник: рубка лозы.
Он уже в годах, Владимир Удалов, главный ветеринар Республики Адыгея, но он, живущий в Майкопе, — и нынче чемпион Кубани, Краснодарского края.
Старая школа берет свое: затихает молодежь, в которой наверняка шевельнулось полузабытое чувство родства с миром джигитства…
Явно доволен гость — тоже ведь давно пожилой, но сохраняющий орлиную осанку настоящего горца…
— Человек на лошади не может состариться! — кричит хатияко.
И Мухтарбек вдруг беззащитно, как мальчик, говорит:
— Папа выезжал на арену цирка в Москве, когда ему было девяносто пять.
— Девяносто пять?
— Все в цирке вставали, когда это слышали…
Тут тоже почти все дружно встают: сперва удачный прыжок на лошади через белую бурку и вслед за этим — через черную, которая поднята еще выше.
Заканчивается сражение на шестах — начинаются состязания в «поднятии абаса». Девушки кладут на траву платочки, и джигиты один за другим подхватывает их одними губами…
Но вот одна из девушек вынимает из уха и кладет на платочек крошечную сережку.
Замирают зрители: не слишком ли? Удастся ли поднять и то, и другое?
Решится ли кто-нибудь?..
Есть!
Разогнувшийся в седле всадник бросает уздечку — в поднятых вверх руках и то, и другое.
— У нас в гостях! — громко начинает хатияко. — Знаменитый осетинский джигит! Сопредседатель гильдии каскадеров России Мухтарбек Кантемиров!
Гость кланяется публике, а хатияко, будто бы про себя бормоча, на самом деле громко говорит в микрофон:
— Неужели скажет, что может выступать только на собственном коне, но конь в этот раз остался у него дома?!
— На этот раз конь не нужен! — откликается вышедший в круг Мухтарбек. — В нашей гильдии каскадеров у меня есть и своя прямая обязанность, я руковожу секцией метателей… И ножики я с собой прихватил: чтобы поддерживать себя в форме, приходится каждый день упражняться… будем считать это тренировкой, можно?
— Можно? — переспрашивает публику хатияко.
Публика дружно гудит, и вот уже ножи, брошенные из разных положений, один за другим вонзаются в заветную «десятку».
С явным усилием вытаскивают их из деревянной подставки наши знакомые мальчишки, наперегонки несут гостю, отдают, глядя на него с восхищением.
— Хотите научиться? — спрашивает Мухтарбек.
Оба радостно кивают: еще бы!..
— Не только этому, — продолжает Мухтарбек. — Всему тому, что должен знать и уметь джигит?
Ну, еще бы!..
И начинается незапланированное распорядком праздника действо…
— Эти ребята хотят пойти ко мне в ученики, — положив руки на плечи стоящим по бокам от него мальчишек, громко обращается к публике Мухтарбек. — Уверен, что и тут, в вашей прекрасной и мужественной Адыгее, найдутся люди, способные научить их джигитству… Помните, конечно, кто такой аталык. Это воспитатель. Учитель маленького джигита, на время заменивший ему родителей… Акан — это ученик. Когда-то аталык забирал у отца мальчика пяти-шести лет и в шестнадцать возвращал его опытным воином. Представляете, чему мальчик за это время должен был научиться? Представляете, каких трудов ему это стоило! Потому что лихо скакать на лошади, работать шашкой или вот… ножи метать… для настоящего джигита не главное, — и слегка наклоняется к мальчишкам, заодно приближая их к себе. — А что главное?.. Главное — научиться блюсти горский этикет… Рыцарский кодекс чести… уже знаете, что это?
Оба мнутся: метать ножи — да, а что касается этих мало пока понятных слов…
— У моего народа это — намыс… достоинство, — с чувством говорит Мухтарбек.
— У нас — адыгагэ! — торжественно поддерживает ставший серьезным хатияко.
— Адыге хабзе! — кричат из публики.
— А что в этом кодексе главное? — спрашивает Мухтарбек.
— Человечность! — за всех отвечает хатияко.
— Почтительность, — добавляет Мухтарбек. — Уважение к старшим…
— Мужество! — из шутника все продолжает преображаться в мудрого наставника хатияко. — Светлый разум.
— Честь! — провозглашает Мухтарбек, обращаясь и к публике, и к рядом стоящим ребятишкам. — Что еще? Что?!
— Храбрость! — негромко говорит маленький черкес Пшимаф.
— Верно: храбрость. Но что выше храбрости?
— Еще выше? — будто удивляется казачок Коля.
— Ве-ли-ко-душие! — провозглашает Мухтарбек.
— Милосердие выше храбрости! — добавляет хатияко. — Особенно сегодня. Особенно!.. Знаете, наши младшие… наша надежда… кто такой — благородный муж?.. Если человек поступает мужественно и достойно, если он поступает милосердно, это значит, что он поддерживает честь всего своего народа… всего!
— Чтобы этому научиться, требуется немало времени, наши мальчики: недаром говорится, что рыцарство — тяжелый подъем.
— Неприступная скала! — подтверждает хатияко.
— Вы готовы? — снова обращается к мальчикам Мухтарбек.
— Аж до шестнадцати лет? — спрашивает Пшимаф.
— Им надо серьезно посоветоваться с отцами, — приходит на выручку стоящий неподалеку Мурад Гунажоков.
И Коля вдруг с обезоруживающей улыбкой спрашивает в микрофон:
— А с мамой?
Когда отсмеялись вокруг участники праздника, Мухтарбек говорит:
— У них еще будет время сделать свой выбор… А пока я от всего сердца благодарю эту землю… благодарю вашу красавицу Адыгею… за это старинное зрелище. За эти уроки мастерства и удали. Доброжелательности и гостеприимства. За эти удивительные мелодии… за ваши танцы… пусть они всегда остаются такими же зажигательными и такими веселыми. От всего сердца благодарю и приглашаю в мою родную Аланию — на Джергубу. Это предзимний праздник в честь нашего кавказского покровителя святого Георгия… Добро пожаловать!
Хатияко поднимает руки, призывая к тишине:
— Наш дальний, наш дорогой гость приглашает нас на праздник в горы его родной Осетии! — и обращается к Мухтарбеку. — Они народ доверчивый, адыгейцы… А если вдруг соберутся, да все… все!.. приедут?
— Всех примем, всех! — на душевной ноте заверяет Кантемиров. — Потеснимся, но — примем! Даже горы раздвинутся встретить братьев из Адыгеи! — какое-то мгновение он стоит, словно размышляя, потом, явно решившись, делает обеими руками широкий, от доброго сердца жест, медленно обводит им всех собравшихся. — Не обижу свой народ, ничуть его не унижу, если расскажу вам, что осетинских джигитов из первой цирковой группы, созданной нашим отцом, Алибеком, еще в начале прошлого века за рубежом упорно называли черкесами… не постесняюсь сказать: черкесами величали. Настолько велико было и в Европе, и во всем мире преклонение перед вашей удалью и несгибаемым мужеством… Случается, что и нынче мы работаем на ваш черкесский авторитет, так что в этом смысле вы — наши должники!.. Но какие могут быть между братьями, между близкими счеты, если и осетины… и мы, аланы, тоже старались никогда не опускать высокой, как общие горы, духовной планки нашего седого Кавказа., Еще раз зову — всем хватит места под нашим небом и нашими бурками: пусть, как в дни праздников, они будут белыми. Всем хватит громкой славы: лишь бы она была добрая!
Мягкие очертания кавказского предгорья сменяются суровыми зубцами снежников…
Священная роща Хетагроу покрыта туманной пеленой, и сквозь нее проступает огонь и дым от многочисленных костров, пар над котлами… За длинными столами, на которых там и тут стоят большие фотографии детей в траурных рамках, и сидят, и стоят в задумчивом оцепенении, внимательно слушают и медленно говорят, не торопясь поднимают тосты, молча разносят традиционное угощение, и по всему видно, что здесь собрался единый народ, сплоченный недавней общей бедой…
Может быть, потому-то здесь резче слышен грозный предсмертный взмык жертвенного бычка и жалостливей — тонкое овечье блеянье…
За одним из столов — Мухтарбек со старыми друзьями, пенсионерами-конниками, с которыми когда-то вместе работал. Вместе с ними на краю стола — молодежь и несколько мальчиков.
А по дороге среди рощи петляет «волга», за рулем которой сидит полковник Гунажоков. В черкеске рядом с ним — военный хирург Павел Романов, отец Коли. Сам Коля и его дружок Пшимаф, оба тоже в черкесках, — на заднем сиденьи: под патронажем строгого дедушки в высокой папахе, бывшего хатияко на празднике под Майкопом.
Дорогу машине преграждает упирающийся бычок, которого ведут трое парней в черных бурках.
— Куда они его? — спрашивает Коля.
— Молодой, здоровый и сильный бык! — значительно говорит старик-адыгеец.
Мальчишки переглядываются, и лица их делаются строже.
Ведущие жертвенного бычка знаками объясняют полковнику дорогу, но тут у него звонит мобильник, и он с облегчением улыбается и начинает кивать: мол, ясно, ясно…
Навстречу приехавшим выходит из-за стола Мухтарбек. Знакомятся друг с другом мужчины, а потом он разом обнимает мальчиков:
— Должен вам объявить, что эти ребята — адыгеец и казачок — хотят стать моими учениками. Я буду их аталык. Они — мои каны… так? У отца были каны из Кабарды, был донской казак. Пусть у меня будет адыгеец и, кубанский казачок…
И вдруг он задумывается, уходит взглядом в себя… Пока вновь прибывшим подвигают угощенье, он становится все сосредоточенней. Прикрывает глаза…
…По горной дороге вслед за молодым красавцем Мухтарбеком несется погоня: кадры из фильма «Не бойся, я с тобой».
Вот они с Львом Дуровым становятся спина к спине и приемами каратэ отбиваются от разъяренных преследователей…
Жестом, похожим на прощальный, Мухтарбек прогоняет видение…
— Вы помните этот фильм: «Не бойся, я с тобой»… Там я играю горца, который порвал с обычаем прошлого и надеется только на либеральные законы да на свою силу и ловкость… но всегда ли на это можно надеяться? Пусть иногда слишком строго, но древние традиции охраняли наше нравственное здоровье. Чем они хуже навязших теперь у всех в зубах общечеловеческих ценностей, если за рыцарским столом короля Артура сидели наездники с Кавказа: нам должно быть стыдно, что это стало теперь общеизвестно благодаря книжкам западных, а не наших ученых… Представляете, какие пространства мы когда-то освоили?.. Но теперь мы будто заблудились во времени. И нам не поможет ни русская рукопашная, ни японская или китайская борьба, если не вернемся к тысячелетним духовным ценностям. Это древний обычай взывает сегодня к нам: «Не бойся, я — с тобой!» И в этом смысле не только эти юные мальчики — все мы ученики в той великой духовной школе, которую нам оставили герои прошлого… Наши нарты, титаны этих гор, богатыри и витязи Кавказа, еще недавно бывшие цветом русского офицерства…
Все давно встали, все с зажегшимися глазами слушают: наболело, если не у всех — у большинства.
Он снова начинает говорить, и постепенно приходит ощущение, что слушают его не только за одним столом — внимают все собравшиеся в роще на праздник.
— Сегодня у нас гости из Адыгеи, которую обычно называют солнечной Адыгеей. Когда я гостил там, не было человека, который не посочувствовал бы нашему осетинскому горю… Сегодня мои друзья и приехали, знаю, для того, чтобы еще раз выразить свое братское, отношение к нам, разделить с нами наши заботы и тревоги. У осетин сегодня достаточно причин для печали… Но пусть эта сегодняшняя тризна звучит победным гимном в честь нашего народа и благодарением великому Богу и покровителю Кавказа святому Георгию: за то, что мы еще живы, что по прежнему жива наша родина и нас не покинула надежда на лучшее будущее наших детей и наших внуков, что на хлеб-соль к нам приезжают наши друзья и братья…
К Мухтарбеку подходит и становится рядом старик-хатияко, куда меньший ростом, и оттого будто особенно трогательный в своей готовности быть рядом.
— Когда хорошенько поездишь по белому свету, как проехали мы с наездниками, которые работали еще с нашим отцом, а потом — с Ирбеком, моим старшим братом… Когда поездишь по белому свету, начинаешь понимать, что на Кавказе, как в капле воды, отражены все проблемы, которые накопились сегодня в мире. Недаром мы называем наш Кавказ историческим перекрестком, ставшим домом для десятков, сотен самых разных народов… Кавказ нынче — это модель тревожного беспокойного мира, это его барометр… Но вместо того, чтобы сообща решать общие проблемы, управители мира почему-то решили прежде всего разобраться с нашими делами, с кавказскими, и тут нам надо, как в России говорят, держать ухо востро. Быть неприступными, как эти наши горы вокруг, которые недаром издавна называют ключом Кавказа. Будем же хранить и сам этот ключ, и тот высокий дух, который веками помогал нам оставаться его хранителями! Будем хранить спасительное единство всех народов нашего большого дома — давно поседевшего в трудах и битвах мужественного и великодушного Кавказа!
Продолжается праздник, так непохожий на первый, в Адыгее, но как бы составляющий с ним общее, единое целое…
Отводят в машину уставших в дальней дороге мальчиков.
Привалившись друг к дружке, они засыпают…
Снится кому-то из них двоих?
Или же — общий сон?
Как бы над всем Кавказом, над горами и долинами, то ли скачет, а то ли летит святой Георгий в алом плаще на серой, в яблоках лошади… На седле впереди него тот самый мальчик, которого видели в первых кадрах.
Но вот к нему тянет руку один из двух наших майкопских дружков и тоже оказывается на коне. Тянет руку стоящий на дороге другой, потом еще кто-то из мальчиков, еще…
Покровитель Кавказа облеплен, что называется, детьми в черкесках, но на дороге появляется девочка, робко и скромно ждет, и тогда святой Георгий спешивается, сажает ее среди мальчишек, а сам идет рядом, ведет коня в поводу…
Впереди еще и еще детишки, и вот он кого-то уже ведет за ладошку, а другого, поменьше, несет на руках — шествие это длится и длится, пока не растворяется в мареве…