На представление с участием осетинских конников я шел со смешанным чувством… Все последние годы для меня было два непререкаемых авторитета в этой области: старший из джигитов Кантемировых — Ирбек, продолживший созданную его отцом классику циркового наездничества, и младший из братьев, Мухтарбек, на пере ломе времен, как говорится, основавший свой уникальный конный театр и нынче мучающийся с ним — это без преувеличения, это в самом прямом смысле. До лошадок ли государству, которое не может заплатить своим учителям да врачам? До исторических ли трагедий, когда все мы стали участниками обшей сегодняшней драмы?
Но вот Ирбек не без гордости показал друзьям свое пенсионное удостоверение, тут же впал в грусть, когда поинтересовались, сколько «отвалили» ему за более чем полувековое беззаветное служение удали, храбрости, мастерству, и щедро пригласил на дружеский ужин в ресторан: «обмыть очередное и последнее звание…» Какие тут могут быть подначки: нарушая кавказский этикет, который мы с ним старались блюсти в этом сумасшедшем доме — в Москве, я, младший по возрасту, просто-напросто пристыдил его: «Мы ведь только что убедились: ты — далеко не миллионер!» «Я — не миллионер, но я — осетин!» — сказал он без всякой рисовки, но было у него в тоне что-то такое, отчего подступил к горлу комок.
Пожалуй, мне лучше многих было тогда известно, как «не миллионеру, но осетину» живется. В те дни, когда группа впервые уехала на гастроли без него, он явно тосковал, пытаясь скрыть это за присущей ему легкой иронией, искал дела и, может быть, как нельзя кстати была эта занявшая его тогда почти без остатка история с его жеребцом Асуаном, которого ему в конце концов удалось выкупить у «Госцирка» — как выкупали в старину из рабства верных товарищей — и после долгих мытарств по армейским да милицейским конюшням определить, наконец, на Цветном бульваре: под «высочайшее покровительство» Юрия Никулина, всепонимающего коллеги, ставшего под конец жизни чуть ли не главным «цирковым начальником»…
Нет-нет, да и спрашивал я в ту пору Ирбека: как там Марик? Маирбек Кантемиров. Сын. Не только продолжатель дела отца, но и наследник его славы. Волею судьбы — хранитель незыблемых до сих пор традиций родоначальника цирковой династии Кантемировых, своего деда Али-Бека, Алибека Тузаровича. «Готовит свою программу», — коротко отвечал Ирбек. Мы с ним всё собирались вырваться то в Ленинград, то в Курск, где гастролировали осетинские конники, но нам не везло: то перед самым выездом сломалась машина, то приболела мама Маирбека — Недда Алексеевна.
Маирбек судя по всему тоже переживал нелегкие времена. Одно дело — этот самый «рынок», на котором так вздорожали сенцо да овес. Другое — полоса невезения, в которую попал в самое неподходящее время: сперва случился пожар в Курском цирке, во время которого, когда спасали коней, им пришлось показать мастерство, какое и не снилось, как говорится, профессиональным каскадерам. Потом Маирбек неудачно спрыгнул с коня в мирной, что называется, обстановке, сломал ногу и ее надолго «заковали» в гипс… Потому-то, когда шел на представление, думал помимо воли: а вдруг это теперь гораздо ниже по уровню, и мне придется потом подыскивать слова, чтобы не огорчить своего старого друга Ирбека… Что ему, и в самом деле, скажу? Чем утешу?
Но вот на арену все также лихо вынеслись всадники на горячих скакунах, вот неожиданно спешились, начался своего рода воинский танец, то и дело распадающийся на отдельные схватки, на поединки, и я вдруг будто при слушался к чему-то в себе самом, давно жившему во мне, очень и очень дав нему, к тому, что мы зовем голосом крови…
Отцовская программа заявляла джигита во всем его отточенном блеске — все-таки по преимуществу цирковом. Маирбек явно делал заявку на историю джигитства, уходившего корнями к древней Алании, некогда владевшей не только Кавказом, но и степями между Черным и Азовским морями, Алании, мощно противостоявшей хазарам плечом к плечу со славянами, вместе с которыми она являлась преемницей теперь уже почти мифических скифов. Действие на манеже и волновало, и завораживало, в памяти снова про неслось умолкнувшее было под натиском нынешнего оголтелого практицизма: «ветер степи шумит в древе европейского рыцарства»… Ветер степи!
Ну, конечно, конечно же: первые лихие наездники с гордым обычаем воинской доблести примчали на Запад из тогдашней Алании. И не оттуда ли пришел и святой Георгий — бывший воин и землепашец, именно потому-то и ставший покровителем путников, что сам перед этим с лихвою хватил тягот дальнего и трудного пути.
Великое дело — энергия настоящего искусства!.. Наутро неожиданно для себя я написал пару страничек о взаимосвязи рыцарства с христианством… с благодарностью вручить сыну своего друга? Неизвестно для чего оставить себе?
И только потом взялся перечитывать любопытнейшую книгу итальянца Франко Кардини «Истоки средневекового рыцарства»: там-то как раз научно обосновано то, что дальним потомкам скифов, да не совсем дальним — аланов подсказывает бессмертная душа-вещунья… Молодец Маирбек! Хвала его соратникам, хвала умелым джигитам, сердцем принявшим не только творческий — скорее философский, и действительно, замысел своего нового достаточно молодого пока наставника.
Перелистывать страницы довольно объемистого труда, вспоминать полузабытые эпизоды давних сражений и вновь задумываться над причудами истории и удивительным постоянством характеров действующих в ней лиц — не слишком ли это большая роскошь в наше время, тоже будто пустившееся вскачь?.. Полно неотложных дел, трещит телефон, добавляя еще хлопот, а ты сидишь и раз мышляешь о вещах, которые нынче мало кому стали нужны…
И тут подтвердилось давно замеченное: все случается вовремя, и если к тебе как будто маг нитом начало притягивать информацию — не сомневайся, она тебе вот-вот при годится.
Позвонили вдруг из редакции уважаемого журнала, напомнили, что Ирбеку Алибековичу Кантемирову вот-вот исполнится семьдесят и попросили написать о нем несколько страниц. От телефона вернулся к рабочему столу, на котором лежала раскрытая книжка Франко Кардини, скользнул по ней сперва невидящим взглядом, руку положил, и тут вдруг зажглась та самая искорка, которая предшествует вспышке сознания: да вот же, вот!.. Старший твой, давний твой друг Ибрек — как раз и есть тот самый неустрашимый и благородный рыцарь, каких осталось немного на нашем нынешнем почти всеобщем торжище… разве это не так?!
Опять пришлось Недде Алексеевне испечь традиционный осетинский олибах — три пирога с сыром, опять мы сидели за дружеским столом дома у Кантемировых и, поглядывая на разнокалиберные бутылки с яркими наклейками, сочувствовали джигиту: как же так он не рассчитал? Давно уже ввел за строгое правило: после года, в течение которого он мог позволить себе в хорошей компании «промочить горло» хорошим напитком, непременно следовал год абсолютного в этом смысле воздержания. Как раз пошел год под символическим названием «ни капли»… А впереди — юбилей. Или так оно и было задумано?
Потом я попросил своего друга достать все удостоверяющие его «рыцарское достоинство» официальные документы, и на журнальном столике передо мной оказалась буквально гора преимущественно красных, алых да малиновых обложек: каких только дипломов да грамот здесь не было! Если «от печки танцевать», то прежде всего пять, начиная с 1948 года, грамот за первое место в чемпионате Союза ССР по джигитовке. Эта «спортивная» линия пересеклась с артистической: 8 июля 1949 го да присвоено звание «Заслуженный артист Северо-Осетинской АССР». И куда он с этим званием отправился? Служить Отечеству: «Рядовому Кантемирову И.А., занявшему первое место по джигитовке на 7-ых конно-спортивных состязаниях на первенство Советской Армии по конному спорту, присваивается звание „Чемпион Советской Армии 1952 года“. И подпись: Маршал Советского Союза М.С.Буденный». Такую же грамоту через год получил «ефрейтор Кантемиров И.А.», а через два — «младший сержант».
Может, потому-то, что слишком разнились звания того, кто получал грамоты, и того, кто их подписывал, и догнать «народного Маршала» было делом явно безнадежным, Ирбек Кантемиров и решил на другом сосредоточиться?.. 5 октября 1960 года он получает звание Заслуженного артиста РСФСР, 30 мая 1980 года — Народного артиста России, а 17 августа 1989-го — Народного артиста СССР.
Затем случилась такая история: в прошлом году, в дни празднования 90-летия цирковой династии Кантемировых, бывший тогда Президентом Республики Ахсарбек Галазов вручал Ирбеку медаль «Во славу Осетии». В указе значилось: «Народному артисту Республики Северная Осетия-Алания и Народному артисту СССР». Заодно джигит получал именную шашку и «дарственную» на жеребца, выбрать которого на конном заводе предоставлялось ему самому. И тут вдруг Ирбек в своей обычной манере простосердечно сказал: «3а оружие и лошадь спасибо, а медаль принять не могу: тут ошибка!»
«Какая?!» — удивился Галазов. «Народным артистом Осетии я не был, — с нарочитой горечью проговорил Ирбек. — Нe довелось!» «Действительно, ошибка! — признал Галазов. — Считай, что мы ее тут же исправляем: поздравляю тебя с присвоением и этого звания!»
Так что не прав был всеобщий любимец Осетии, — когда утверждал, что звание пенсионера для него — «очередное и последнее»: 9 июля 1997 года вышло постановление еще об одном рыцарском титуле: «Народный артист Республики Северная Осетия-Алания».
Непривычно смотрится среди увесистых красных обложек легонькая «грамота» из телячьей кожи с тисненой на ней красивой латиницей: 4 июля 1968 года «синьор Ирбек Кантемиров» принят в мексиканский клуб конников «Честь и традиции» и ему вручен нагрудный знак «Золотая шпора».
− Может, помочь тебе? — с дружелюбной усмешкой спрашивает этот осетинский «синьор», кивая на слишком медленно убывающую кипу лежащих передо мной всякого рода наградных да благодарственных документов. — А то оставайся ночевать — куда на ночь глядя?
Дело пошло быстрей: «Помнишь, я тебе рассказывал, как мне пришлось затаскивать своего Буяна на пятый этаж, в концертный зал ВТО — чтобы поздравить Михаила Михайловича Яншина… вот кто, и правда, любил лошадок!.. Но я ведь на Буяне выезжал и на сцену дворца культуры нефтеперерабатывающего завода в Грозном и появлялся на полевом стане или посреди буртов зерна на току на Ставрополье и на Кубани… Лошадка куда не увезет: не только за грани цу, в какой-нибудь Франкфурт-на-Майне либо Брюссель — она тебя и на Урал, и в Сибирь… Это вот — за выступление на „Камазе“, прямо в цехах, это — за „Уралмаш“, за Кемерово… а вот он и твой Новокузнецк — радуйся!»
Надолго задержались мы с ним над красочным проспектом «музыкального действа „Наша древняя столица“», оставшимся у него после пышного празднования 850-летия Москвы. Любопытная, и правда, история!
Накануне Ирбек неоднократно вспоминал, как участвовал в юбилейном представлении, посвященном 800-летию столицы: в 1947 году — полвека назад! За несколько месяцев до прошлогоднего «действа» стало известно, что группе «Али-Бек» тоже будет предоставлена редкая возможность блеснуть мастерством на Красной площади. Кантемиров-старший вздыхал: что ж, сам постоит уж в толпе, если пригласительный билет удастся достать — надо, надо бы посмотреть, как будут джигитовать осетинские конники под началом Маирбека. И вдруг — эта неожиданная травма в Твери: за день до окончания гастролей, меньше чем за месяц до грандиозного представления на столичных торжествах… Нет, недаром Ирбек, несмотря на пенсионное свое удостоверение так и не ушел в запас, недаром — в полном одиночестве и вроде бы неизвестно для чего — все продолжал заниматься со своим Асуаном, а когда уже отправил его на конный завод в Ростове, когда унес из цирка домой и пучок хлыстов, и свою рабочую одежду — с чужими наездниками, неожиданно попросившими его о помощи. И вот теперь Маирбек лежал в больнице с подвешенною на блоках ногою в гипсе, а он, как и пятьдесят лет назад, примеривал сшитую мамой для того праздника черкеску, которая до сих пор была ему в пору… это некоторые — вроде автора этих строк — «штатские» размер за размером меняют костюмы: пятьдесят два… пятьдесят четыре. Рыцарь верен своим «доспехам», так оно выходит, всю жизнь.
И опять он с кавалькадой осетинских наездников проезжал по ликующей имениннице-Москве. Так распорядилась судьба: во главе кавалькады.
− Оставайся! — снова на полушутке предлагает мой друг. — Бывает, ребята спят — кто на раскладушке, кто — завернувшись в бурку, седло под головой, а сегодня выбирай: хочешь — диван тебе, хочешь — тахта. Ты же еще хотел табун посмотреть…
Это, и в самом деле, особая тема: его табун. Сколько я собирался написать: мол, все пошучиваем, что зрение стало плохое — денег не видать. Все анекдоты рассказываем: «Хочешь работать в цирке?» — «Нет, я хочу каждый день обедать!» Или еще один, который касается не только «цирковых», но нас всех: «Как живешь?» — «Хорошо живу». — «А газеты читаешь?»— «А откуда бы я иначе узнал, что — хорошо?» Всех нас нынче объединили одни и те же клоуны, правда, раньше, бывало, мы потешались над «рыжим», такое в цирке у него официальное амплуа. А теперь потешается он над нами: всякому овощу — свое время!.. Но какой, скажите мне, «новый русский» либо какой «новый осетин» может похвастать ста двадцатью без малого скакунами, которые находятся прямо-таки в идеальном — по нынешним-то временам — состоянии — даже тот, из папье-маше, которого первым подарил ему, еще мальчишке, отец в трудном сорок втором. Не просят есть и остальные лошадки из этого табуна: чугунные, бронзовые, из черного дерева, из красного, из сандала, из стекла, из фарфора, из глины, из фаянса.
− В нашем землячестве все предлагают устроить выставку, — вздохнул Ирбек, когда мы с ним переходили от одной «конюшни» к другой — от книжного шкафа до серванта. — Но как подумаешь, сколько будет хлопот!
−А сколько радости, Ирбек?
− Соглашаться? — спрашивает он и снова переходит на обычный свой мягкий иронический тон. — Ладно: осетинам не удалось — казаки уговорили!
Это тема тоже особая: казаки.
Когда в июне 1990 года в Москве собрался первый Большой круг России, среди дорогих гостей были два осетина: профессиональный джигит Ирбек Канте миров и профессиональный военный, генерал Ким Цаголов. Много воды с тех пор утекло, но пену она так и не унесла: пена и нынче пышно покрывает многие казачьи сообщества. Виноваты в том не одни казаки, но не о том нынче речь. Иной раз, когда начинали вместе по поводу казаков горько пошучивать, я Кантемирову напоминал: вы ведь тогда, Ирбек Алибекович, в почетном первом ряду сидели — ответственности своей не ощущаете?
Он всегда отвечал с дружеской готовностью: мол, чем я могу помочь?
Как-то недавно, и в самом деле, попросил его: помоги!
Один горе-атаман из-под Звенигорода решил поощрить своих казачат коллективным походом в цирк, но хватился, как всегда с нынешними атаманами случается, когда поезд уже уходил: зимние каникулы на исходе, билеты в цирк давно проданы, а перекупщики слишком хорошо знают, кому и за сколько пару-тройку «лишних билетиков» предложить….
«Сколько их?» — спросил джигит. Я вздохнул: семеро!.. Он сперва шутливо схватился за голову, потом серьезно сказал: «Пусть приезжают — будем соображать».
Как нарочно, у служебного входа в тот день надолго обосновался пожар ник, рвение которого опровергало все байки насчет того, что публику эту медом не корми — дай поспать… Друг мой бросился искать администратора, вернулся с пропуском на пять человек: о семи говорить язык не повернулся. Мне было неловко, я, и в самом деле страдал, а он все пошучивал: «Жаль, что старого друга нет, Игоря Кио — придется самому!» «Да ты, и в самом деле, — фокусник!» — растроганно сказал я ему, когда он, весело отшучиваясь от знакомых контролерш, протолкал в фойе цирка на Цветном даже не семь человек — добрый десяток!
Народу было битком, и наши подшефные во главе со своим горе-атаманом уселись в затылок один другому на каменных ступеньках. «Пошли на конюшню!» — скомандовал мне Ирбек. Пока молодые осетины искали там войлочные подстилки, мы с ним ломали пустые коробки, сплющивали картон: нельзя, чтобы поход в цирк для казачат окончился простудой!
В начале антракта он вдруг появился в обычной своей «рабочей» форме — старая джинсовая курточка, выцветшие галифе, мягкие кавказские сапоги: «Берем ребят на малый манеж — быстренько?»
Наездники Маирбека вываживали уже отработавших лошадок, а сам он, все еще с одним костылем, сидел у входа на отведенном в сторону бортике. «Что, осетины? — спросил Ирбек весело. — Дадите казакам покататься?» Когда обалдевшие от неожиданного счастья казачки не только, наконец, расправили плечи, приподняли подбородки, но уже и носы стали задирать, он всем велел спешиться и вывел в центр манежа солового жеребца: «Сегодня этого в программе не было — смотрите здесь!»
Легко, как прежде, опрокинулся на спину, стал подманивать лошадь, и жеребец сперва потянулся к нему гyбaми, легонько фыркнул и стал послушно укладываться рядком… «Раненый» джигит перекатился набок, медленно перенес ногу через седло… труженик! Какой все-таки беззаветный труженик!
Ясное дело, что у этих, у казачков-то, за кулисами глаза разбежались — один до сих пор провожает глазами лошадь, на которой ему посчастливилось проехаться, другой — и вообще, как говорится: исподтишка трогает «хвост», пришитый пониже спины у вымазанного черной краской молодого наездника. На представлении для детей давали сказку, и лихим джигитам пришлось на время переквалифицироваться в нечистую силу… Казачки «ловили ворон», но старый мастер работал с полной отдачей: ничего-ничего!.. Ведь главное-это честно посеять, а там уж судьба распорядится: взойдет ли?.. Вырастет?
Вот уже и поднял на себе конь раненого джигита, вот и вынес его с «поля боя». Друг мой передает повод молодому наезднику и собирает казачат вокруг себя: «Вопросы будут?»
Я-то спросил его об этом чуть раньше, когда мы сидели у него дома: эти, мол, твои красные дипломы-свидетельства взлета. А следы падений и травм?
Прекрасное это все-таки у него свойство: переводить разговор на полушутку. A сказать, чем одно от другого отличается? — проговорил, посмеиваясь. — О том, что тебе собираются звание присвоить, знаешь заранее… Застольные друзья то и дело напоминают: мол, стараемся, — жди! А тут ни сном ни духом, и — на тебе… Работали как-то в Ленинграде. Номер был: прыжок на лошади через огненное кольцо. И вот конь уже в прыжке, а тут — мелькнуло: высоко взял!.. И сразу хруст: слишком резко упал грудью на луку — у кавказского седла вон какая высокая! Кто виноват?.. Что сам у себя решил ребра пересчитать? Или кости на ноге решишь вдруг без надобности поправить… Но что я тебе скажу: за всю свою жизнь, за всю работу в цирке и на съемках в кино, когда пятнадцать раз на дню падаешь, — ни одного денька на бюллетене. Ни одного! Так что рядом с этой «красной горкой» ни единой белой бумажки положить нельзя — не было!
− Прямо-таки для «Книги рекордов Гиннеса» — подзадорил я. — Может, напишем туда?
Он дотронулся до моей руки:
— Оставь для своей. Договорились?
―А в плохую погоду, Ирбек?
Тут я, кажется, угадал.
— Да что ты! — воскликнул он. — В ненастье чуть ли не всякий перелом о себе напоминает: ты меня не забыл?.. В нашем деле каждый из таких как я — ходячий барометр.
Преувеличение тут не в том, что настоящий барометр может поточней оказаться, нет. Дело в другом: таких какон, может быть, единицы. Может быть — вообще больше нет.
Как-то мы смотрели представление в цирке на Цветном из директорской ложи, откуда, само собою, лучший обзор. Ирбек то присаживался рядом, то отходил по каким-то своим делам и снова возвращался. Мой внук, один из тех самых казачат, которых добрый джигит иногда баловал, все посматривал куда-то вбок, потом горячо зашептал: «Дедушка Ирбек!.. Предупредили, что на видео нельзя снимать, а там вон рядом сразу две камеры: им можно?..»
Поглядывая вниз, друг мой вытянул шею, и его сухощавое лицо напомнило профилем горного орла. Сочувственно сказал: «Им нужно!..» «Почему им нужно? — таким же горячим шепотом взялся допытываться внук. — Это кто?» «Не забудешь меня спросить в перерыве?»
Где уж там — забыть: в перерыве пошла беседа.
— Ты в школе списываешь? — сочувственно спросил Ирбек.
— Это у меня списывают! — горячо откликнулся внук.
И старый мастер явно обрадовался:
―Тогда ты меня поймешь!.. У меня тоже списывают. Это — «всадники без голо вы». Так их мой отец называл. Наш отец. Твои однокашники не указывают потом в своей тетради: содрал у такого-то?
— Не-а! — искренне вздохнул внук.
— И эти тоже не пишут. Полностью сдерут — номер за номером. И у себя поставят. Хоть в Узбекистане, а хоть в Киргизии. Знаешь, где это?
Внук нашелся:
— Очень далеко! Очень.
— От аланов! — подхватил Ирбек. — Верно. И если уж ты пригласил в свою программу осетинских всадников, то так о них и скажи: это аланская езда. Аланские поединки!.. Аланские игры. Наш отец никогда не зазывал чужих наездников — учил своих. Теперь их больше двухсот: в каких только странах не работают. И никогда не пользовался чужими мыслями, другое дело, что всегда любил расспрашивать уважаемых джигитов…
— Старых? — переспросил внук.
— Старых на Кавказе никогда не было, — объяснил Ирбек. — Были только — старшие и старейшие, понимаешь? И раньше это было в порядке вещей: учиться у них. Во время войны с немцами я был чуть больше тебя… Все джигиты, которые с нашим отцом работали, ушли на фронт, лошадей мы отдали тоже — отец оставил себе ту, что забраковали. И вот рано утречком мы едем с ним на арбе по окраине Владикавказа, и встречные останавливаются, чтобы поклониться отцу, а те, кто сидит около двора, непременно встают. И отец говорит мне: подбежишь потом, сынок, в этот двор. Скажешь, отец прислал спросить, не надо ли чем помочь — он даст лошадь… ты понимаешь?
— Еще бы! — горячо откликнулся внук.
Поглядывая на них двоих, я иногда с невольной печалью размышлял: и впрямь жаль, что нет yже нынче этого обычая — отдавать мальчика на воспитание опытному джигиту-аталику. Когда-то на Кавказе это была одна из самых славных традиций, которая объединяла не только разные семьи и разные фамилии, но и разные народы. Хорошо зная о крепости и о значении этого обычая его пытались соблюсти за рубежом потерявшие родину эмигранты… Один из наших общих с Ирбеком товарищей, нет-нет, да и приезжающий в Россию из Брюсселя Михаил Жданов, тоже бывший профессиональный джигит и каскадер, кубанский казак, воспитанный вдали от родины другом его отца — «царским» генералом из знаменитого осетинского рода Мистуловых, страдая от нынешней казачьей расхлябанности как-то рассказывал: «Что такое настоящий казак?.. Что такое — настоящий джигит? Однажды мы шли по улице в самом центре Парижа: Асламбекович, мой аталик, как положено старшему, посредине, слева от него — мой отец, справа — я. Все в ладных черкесках, с кинжалом на поясе, в кубанках. Говорил генерал Мистулов, и мы с отцом так внимательно его слушали, что пошли на красный свет… это в Париже, представляете?! Но у нас был такой вид, что полицейский тут же перекрыл движение автомобилей, а потом подошел к нам, от дал честь и каждому посреди улицы пожал руку. И мой аталик сказал мне: ты видел, Михаил?.. Достоинству не нужен язык. И оно не знает преград!»
Не может быть, чтобы мы не сохранили его в себе под напором «общечеловеческих ценностей», которые на самом-то деле обернулись для нас забившим все телевизионные каналы космополитическим мусором!.. Чего нам искать на стороне?!
Нынче из-за рубежа только ленивый не напоминает нам о «цивилизованном мире». Бывает, еще громче стараются подпевалы — якобы из «своих».
Но разве Кавказ — не цивилизация?
Удивительная. Уникальная. Другую такую не земле — поискать.
В каждом народе есть люди, которые своим подвижническим примером и безукоризненным нравственным опытом не только скрепляют прошлое с настоящим, но и настоящее с будущим: они наверняка останутся — в благодарной памяти соотечественников. Таков Ирбек Кантемиров, одним своим незапятнанным именем сплачивающий нынче и многострадальную Осетию, и сбитый с толку прежде всего самою Москвой Северный Кавказ, и всю неспокойную страдающую Россию.
И скифские безымянные курганы в причерноморских степях, и европейские хроники о легендарных аланах, и могильная плита с фамилией офицера русской армии Кантемирова, оставленая на Шипке в Болгарии сто двадцать лет назад — все это памятники и древнему, и еще недавнему рыцарству, которое и нынче неистребимо живет, пока живы те, кто помнит о нем и чтит его…