ПУТЬ КУДРЯВКИ
или
ДУШЕВНАЯ СВЯЗЬ
(Сказка для маленьких девочек с улицы Первомайской, и не только для них)
Однажды холодным вечером по склону горы катилась озябшая Кудрявка, так звали это растеньице, а фамилия Кудрявки была — Перекати-Поле…
Катилась она давно и очень устала, но до степи, где Кудрявка могла передохнуть, было ещё далеко, и она прямо-таки не знала, что делать.
В дальнее путешествие она пустилась впервые, опыта у неё не было, а к рассказам Старых Колючек она всегда относилась не очень внимательно.
Конечно, старшие говорили ей, чтобы она подождала остальных, вместе в дороге всегда веселее и безопасней, но она не послушалась, покатилась одна, и теперь была готова расплакаться от страха и одиночества.
Неподалёку зашуршала сухая трава, и Кудрявка вздрогнула и оглянулась. Ничего подозрительного она не увидела, но на всякий случай продолжала оглядываться и оглядывалась до тех пор, пока не свалилась с небольшого обрыва.
От обиды она чуть не заплакала, но тут увидела впереди большой серый камень и решила, что возле него она сможет, наконец, остановиться.
Под камнем был затишек, а сам он ещё хранил дневное тепло. Усталая Кудрявка прижалась к нему продрогшим тельцем и тут же уснула.
Проснулась она оттого, что кто-то пытался отодвинуть её от нагретого местечка.
— Что ты делаешь, эй? — пробормотала она ещё в полусне.
И этот «кто-то» дунул ей в уши:
— Решишь, наконец-то, по-человечески отдохнуть, а твоё место занято!
— Но я сюда прикатилась первая! — возразила Кудрявка, окончательно просыпаясь.
— Вот-вот! — продолжал тот же голос. — Она прикатилась, видишь ли. Наверняка — в первый раз. А то, что я — я! — прилетаю сюда уже много лет…
— Прилетаешь? — удивилась Кудрявка, оглядываясь. — Ты умеешь летать?
— Да уж чего проще! — сказал тот же голос.
— Но люди не умеют летать.
— А кто тебе сказал, что я — человек?
— Да сам ты и сказал: хотел отдохнуть по-человечески.
— Ну, это — к слову. Они так говорят. Люди. С кем поведёшься, того и наберешься, дело понятное… А вообще-то я — простой ветер.
— Совсем простой?
— Так тебе и скажи всё сразу, — проворчал ветер. — Ну, вольный на самом деле. Вольный ветер.
И Кудрявка вздохнула:
— Счастливый: катись куда хочешь.
— Да почему — катись? Я летаю.
— Наверное, это ещё лучше? Тебе можно позавидовать! А нам Старые Колючки рассказывали, что перекати-поле может летать только тогда, когда его подхватит сильный ветер и подкинет высоко вверх…
— Когда-то это было моё любимое занятие, — насмешливо проговорил невидимый собеседник. — Таких как ты повыше зашвыривать. Верблюжье сено, курой… да знаю вас всех, знаю, потому что я и есть этот самый сильный ветер.
— Но ты уже сказал, что ты — вольный?
— Запомни: это одно и то же, — сказал он непререкаемым тоном. — Если ты вольный, обязательно станешь сильным.
— Сильным-пресильным? — переспросила Кудрявка.
— Хочешь, чтобы я тебя выкинул отсюда? И сразу поверишь…
— Нет-нет! — воскликнула она. — Пока искала это местечко, я так устала… А ты, выходит, самый настоящий Сильный Ветер?
— Ну, разумеется! Хотя больше привык называть себя Вольным…
— А ты не хвастаешь? — не поверила она.
И тут же пожалела об этом: сперва её подбросило только слегка, потом посильней и тут же она больно ударилась о камень и скатилась по нему вниз.
— Веришь теперь?
— Верю, верю! — сказала она быстренько. — Но почему тебя не видать… где ты?
— Не видать ей! — усмехнулся Вольный Ветер. — Глянь-ка на этот старый ковыль. Сейчас я слегка поглажу его, и ты всё поймёшь… А потом шевельну этот кустик рядом со своим старым другом…
— С твоим другом? — удивилась Кудрявка. — А где твой друг?
— Нехорошо! — сказал Вольный Ветер: Кудрявка уже стала привыкать, что это говорит именно он. — Так ты на приют отвечаешь? А ведь мы у него в гостях: ты и я. Что ж, что он молчит? Такой у него каменный характер!
— Ты хочешь сказать, — начала Кудрявка.
Но что-то прижало её к выемке у подножия камня, и голос Вольного Ветра строго приказал:
— Тишина!
Куда там!..
Почти сразу же началось такое, что Кудрявку в дрожь бросило — на ней затрепетал каждый крошечный листик.
С гулом, со страшным шумом, с громким воем, с шипящим свистом что-то огромное стремительно пронеслось по бокам от большого серого камня и сверху над ним.
И вдруг стало тихо.
— Уф! — с облегчением выдохнул новый знакомец Кудрявки. — Они нас, кажется, не заметили…
— Ты от кого-то скрываешься? — спросила Кудрявка.
— Я-я?! — усмехнулся Вольный Ветер. — Ну, если и скрываюсь, — только для их же пользы.
— А разве так бывает?
— Бывает, бывает…
— Но кто это? — спросила она всё ещё испуганно.
— Злые ветры! — объяснил ей невидимый собеседник. — Сбились в одну большую стаю… да чего там: в шайку, можно сказать. И носятся теперь над землёй. Там забор повалят, в другом месте опрокинут стог сена или снесут крышу…
— А ты добрый? — спросила Кудрявка.
— Ну, разумеется! — ответил Вольный Ветер порывисто.
— Добрый-добрый? — переспросила она.
И он слегка попритих:
— Н-ну, не совсем, если честно… Ведь все мы в душе остаёмся детьми, и другой разок ну, так хочется пошалить. Разве удержишься, если заметишь в городе человека в такой большой шляпе, что она может прокатиться по асфальту как велосипедное колесо? А как ты спокойно пролетишь мимо, если на двенадцатом этаже увидишь висящие на верёвке простыни? Или цветные рубахи? Или…
— Совершенно не представляю, о чём ты говоришь! — с сожалением вздохнула Кудрявка.
— Темнота! — уверенно сказал Вольный Ветер. — Живёшь в своих горах или даже в степи на равнине… Ну, где ты была? Что ты видела? Наш друг Крепкий Камень, и тот знает куда больше, чем ты…
— Ты так думаешь? — обиженно отозвалась Кудрявка.
— Я не думаю, я — уверен, — насмешливо сказал Вольный Ветер. — Потому что я сам ему всегда рассказывал о тех странах, над которыми летал, о тех городах, где срывал крыши…
— Так ты их всё-таки срывал?! — испуганно, но с оттенком восторга в голосе воскликнула Кудрявка.
— Ну, было, если честно, — признался Вольный Ветер. — Одно время я тоже был в этой дурной кампании, которая только что пронеслась над нами. Но я всегда пытался или останавливать их или хотя бы остаться в сторонке, чтобы получше да поспокойней всё вокруг разглядеть. Ведь мир так красив и так интересен!.. И всякий раз, когда потом прилетал сюда и у своего друга останавливался, я рассказывал ему о дальних странах и обо всём, что там увидел… И он всегда с таким вниманием слушает! С таким интересом.
— Он тебе сказал это?
— Зачем бы он меня перебивал?! Он никогда не перебивает… И никогда не задаёт глупых вопросов. Он очень умный, мой друг. Поэтому он и днём и ночью молчит.
— Наверное, он просто не умеет говорить? — спросила Кудрявка.
— Не то что говорить — он может даже кричать, — уверил Вольный Ветер. — Да ещё как, как кричать! Однажды я услышал, как он тут кричит, когда был в Париже… Наша самонадеянная молодёжь пыталась там раскачать и опрокинуть Эйфелеву башню, и я остался, чтобы на это поглядеть и потом вволю посмеяться… ты представляешь, где это?
И Кудрявка качнулась с бока на бок:
— За тем бугром?
— Темнота! — снова сказал насмешливо Вольный Ветер. — Надо перелететь через тысячу таких бугров, чтобы оттуда сюда добраться, но я их перелетел, когда понял, что другу моему плохо, я тут же перелетел!
— И увидел возле него большого верблюда? Который мог съесть его?
— Ты хоть соображаешь, что говоришь? — рассердился Вольный Ветер. — Сколько я пролетал над пустынями и нигде не видал, чтобы верблюды ели камни, тем более такие большие и крепкие, как этот… Там вообще один песок!
— Они едят там песок?
— Если честно, мне жаль тебя, — задумчиво проговорил Вольный Ветер. — Очень жаль. Ты ещё такая зелёная и кроме этого своего бугра пока ничего не видела и ничего не знаешь… Ты, правда, могла бы… Вернее, я бы мог.
И Вольный Ветер надолго замолчал.
— Что бы ты — мог? — осторожно напомнила Кудрявка.
— Прикидываю, — пробормотал Вольный Ветер. — Ты думаешь, я умею только подкидывать? Нет, скажу тебе. Нет. Если перестаёшь быть злым ветром, то другой раз прежде, чем что-то подкинуть высоко вверх, приходится тут, внизу долго прикидывать, что будет дальше…
— Долго-долго?
— Нет! — воскликнул, наконец, ветер. — Это слишком большая ответственность. Слишком. Конечно, это было бы очень хорошо, если бы я тряхнул стариной и перенес тебя через два-три моря… может быть, даже через океан, да. Это ещё проще. Я бы зашвырнул тебя на торговый корабль, ты бы закатилась в трюм и забилась в самый дальний угол. А я бы улёгся где-нибудь на носу…
— На моём носу?
И Вольный Ветер чуть не взвыл:
— У-у-у!.. До чего же ты, и действительно, тёмная. Потому и говорю, что слишком большая ответственность… стоит мне отвернуться или ещё что, мало ли, а ты куда-нибудь не туда закатишься и ищи потом… Голосок у тебя такой слабенький: разве в большом городе услышишь?
— Но ты же услышал своего друга? Даже возле этой… возле Филькиной башни…
— Сама ты «филькина»! — усмехнулся Вольный Ветер. — Ты хоть слушай, что тебе говорят: Эйфелева башня!
— Ты же его там услышал?.. Или он так громко кричал…
— Тут дело другое. Ты совсем маленькая, и боюсь не поймёшь. Всё дело в душевной связи, которая давно между нами установилась…
— У этого Крепкого Камня есть душа?
— А как же? — удивился Вольный Ветер. — Она у всех есть. И самая верная, между прочим, как раз у камней. Потому и душевная связь с ними — самая надежная.
— И что он тогда тебе сказал подушевной связи?
— Что-что, — проворчал Вольный Ветер. — По ней можно и без слов — на то она душевная и есть… По ней понимаешь сразу главное: хорошо твоему другу? Или плохо?
— Ему было плохо? — спросила Кудрявка.
— Редко бывает хуже: вокруг него пылал громадный костёр, а чуть подальше стояли люди с лопатами, с ломами и с кирками… Они хотели разбить его на куски и сделать из него каменную стену…
— Я думала, это и есть стена, — призналась Кудрявка.
— Ты делаешь успехи, — похвалил Вольный Ветер. — В том-то и дело! Он ведь сам по себе стена!.. Ты ещё не видела, а я сколько раз это замечал: тут прятались зайчата, когда за ними гналась лиса… В тени от моего друга скрывались от солнца кузнечики и стрекозы, а ящерицы наоборот всегда на нём грелись. А однажды у него на спине отдыхал такой громадный орёл, каких я не видел даже в Африке. Мне он обещал сюда прилетать и, может быть, уже прилетал, но друг мой об этом не рассказывает, он не болтун — от него лишнего слова не добъёшься.
— Может быть, у него есть какая-нибудь своя тайна, и он боится, что станет болтать — проговорится?
— Я же сказал тебе, что ты делаешь успехи! — похвалил Кудрявку Вольный Ветер.
И она вздохнула:
— Теперь-то я начинаю понимать, что надо было внимательней слушать и своих родителей, и дедушку с бабушкой… вообще старших, которые знали много разных историй. Кое-кто из них тоже видел дальние страны и удивительные города…
— Ха! — выдохнул Вольный Ветер насмешливо. — Видели бы они их, если бы не мы, всемогущие ветры!
— Ты так и не сказал, как ты тогда помог своему другу, у которого мы теперь в гостях, — вежливо напомнила Кудрявка.
— Это была славная история! — с удовольствием вернулся к своему рассказу Вольный Ветер. — Прежде всего я не только сорвал с них кепки и эти дурацкие американские колпаки с длиннющими козырьками — я даже лопаты из рук повыхватывал. Швырнул всё это в огонь, а пока они закрывали лица от дыма и протирали от пепла глаза, я пригнал грозовую тучку, которая пряталась неподалеку и сама собиралась напасть на них, да только подкрадывалась слишком медленно… уж я ей тогда помог, я помог! Но она приступила к делу только потом, когда мы за ними погнались. А для начала всю эту компанию само собой сдуло ветром…
Неподалеку что-то глухо лопнуло, зашипело, и все травы вокруг нагнулись в одну сторону, полегли, а стволы двух высоких татарников хрустнули и сломались.
— Ты мне хотел показать, как их снесло ветром? — дрожащим голосом спросила Кудрявка, всё ещё прижимаясь к камню.
— Разумеется! — согласился Вольный Ветер.
— И для этого ты сломал стебли?
— Всё равно им пора, — беззаботно прошелестел Вольный Ветер. Но тут же поправился. — Они уж сделали свое дело — давно облетели. Остальное за нами: куда отнести семена, где бросить.
— Сдаётся мне всё-таки, что ты немного хвастун, — как можно мягче сказала Кудрявка.
Но Вольный Ветер всё равно возмутился:
— Я?! Выбирай, что сказать! Ну-ка…
И не успела Кудрявка опомниться, как её вынесло из-за камня и потащило невысоко над землёй.
— Ты не закрывай глаза! — насмешливо крикнул Вольный Ветер. — А то ничего не увидишь…
Кудрявку развернуло, понесло обратно, и опустилась она на том же месте под Крепким Камнем.
— Видела? — спросил Вольный Ветер.
— А что я должна была видеть? — пролепетала Кудрявка, которая никак не могла прийти в себя после первого в своей жизни полёта.
— Что-что, — недовольно проворчал Вольный Ветер. — Там до сих пор лежат ломы и кирки… Где они побросали их по дороге, там и лежат.
— Так ты их тогда напугал?
— Н-ну, не я один, — решил поскромничать Вольный Ветер. — Это тучка… Из неё слышался такой грохот и летели такие молнии, что от стальных ломов искры сыпались… А дождь потом ударил такой, что в станице каждый из них пробежал мимо собственного дома — так они неслись. Хочешь, я тебе…
— Нет-нет! — воскликнула Кудрявка. — Не надо мне ничего показывать!
— Испугалась?!
Кудрявка сделала вид, что возмутилась:
— Ни капельки! Просто надо предупреждать… если ты настоящий джентльмен! Или рыцарь…
— Мамочки! — ахнул Вольный Ветер. — Что-то новенькое… Где ты этого набралась, про джентльменов и рыцарей? Неужели на своём бугре? Что, они там тоже растут? Рядом с верблюжьим сеном или зольником?
— Уважаемые Старые Колючки нам рассказывали, что рыцари и джентльмены растут везде!
И Вольный Ветер не удержался, передразнил Кудрявку:
— Везде-везде?
— А ты думал? — не без гордости ответила Кудрявка. — И даже если они выросли не на нашем бугре, почему они не могут быть перекати-полем? Джентльмены и рыцари?
— Вспомнил, вспомнил! — обрадовался вдруг Вольный Ветер.
— Что ты вспомнил?
— Как ещё называют перекати-поле, вот: «бабий ум»!.. Это они-то вот, небось, наговорили тебе про джентльменов и рыцарей!
И Кудрявка сделала вид, что она обиделась:
— Много ты в чужих делах понимал бы!
Дело в том, что только теперь она стала припоминать долгие разговоры которые вели между собой Старые Колючки: под их рассказы и наставления так хорошо спалось под неслышным вечерним солнышком. А как — ранним утречком!..
Но теперь она кое-что припомнила и сказала уверенно:
— Как раз из рыцарей и джентльменов выходит лучшее в мире перекати-поле!
— Ах-ах, фу-ты, ну-ты! — зафыркал Вольный Ветер. — Может, мы и ещё вспомним что-нибудь этакое? Хорошо хоть, что ты не училась… А если бы ты закончила школу?
— А сам ты её закончил?.. Чтобы так надо мной смеяться.
— Это я-то? — удивился Вольный Ветер. — Да ты знаешь, сколько раз я её заканчивал?
— Много раз? — доверчиво спросила Кудрявка.
— Даже не помню, сколько! Надоело считать, — и Вольный Ветер разговорился. — Особенно мне нравилось заканчивать школу весной. Тогда почти все двери открыты настежь или прикрыты совсем неплотно. Стоит легонько толкнуть, и ты в классе. Сначала я путался, начинал с пятого на десятое, да… ну, сначала, в пятый класс залетал, потом в какой-нибудь девятый. Но старшие меня научили, и вскоре я начинал с первого класса, потом по порядку залетал во второй, третий, четвертый… Мы с одним старым дружком, очень уважаемым теперь, можно сказать, знаменитым ветром, из класса в класс дули в то время наперегонки. Кто скорее школу закончит. Залетаешь в первый класс, пару тетрадок на пол скинешь — дуй во второй. Там книжки позакрываешь, цветок с окна сбросишь — лети в третий. Окно раскрыл, у всех волосы на голове поднял дыбом… расскажу тебе, между прочим. Или ты пока не поймёшь?
— Выдумываешь опять! — обиделась Кудрявка.
— Тогда слушай. Я вот тебе обмолвился, что однокашником моим был всеми уважаемый, знаменитый ветер… большой учёный, поверь!
— И что он там такое придумал?
— Он не придумал. Он это вывел, понимаешь? В результате многолетних опытов и тщательных наблюдений… нет, боюсь всё-таки, что ты ещё не созрела…
— Я?! — возмутилась Кудрявка.
— Ну, ладно, — продолжил Вольный Ветер. — Ты мне скажи: часто тебя в детстве по головке гладили?
— Ну, иногда перепадало, — вздохнула Кудрявка. — Пока колючки на голове были мягкие. А когда они стали твёрдыми и уже могли уколоть…
— Во-от! — сказал Вольный Ветер. — У тебя хоть оправдание есть. Ну, вернее причина, по которой тебя по головке не гладили. А что, у детишек — колючки на голове? Или шипы как у шиповника, который потому так и называется, что покрыт шипами? И взрослые боятся уколоть пальцы о детскую головку?.. Тогда почему почти никто и никогда лишний разок не погладит ребятишек? И девчонок, и мальчиков… Скажи, почему?! Да потому что взрослым просто некогда этим заниматься. Они считают, что это вовсе неважно: погладил малыша — не погладил. И какая-нибудь мама может полчаса перед зеркалом причёсываться или полдня в парикмахерской просидеть…
— А что такое — парикмахерская? — перебила Кудрявка.
— О, не наступай мне на больную мозоль! — тоскливо выкрикнул Вольный Ветер. — Мне всегда говорили, что я — природный парикмахер. И это была мечта моей жизни — работать в парикмахерской. Но каждый раз передо мной захлопывали все двери… ты потом напомни, это тема особая и очень для меня дорогая, а пока я хочу досказать тебе… на чём мы остановились?
— На том, что твой однокашник стал большим учёным…
— Так вышло, да, — почему-то вздохнул Вольный Ветер. — Я не завистник, но всё-таки, всё-таки… Много раз я заканчивал школу раньше него… Даже когда ввели одиннадцатый класс, и в школе приходилось задерживаться на минутку-две больше, и то я его опережал. Я всегда был первым учеником, всегда! Однажды после очередного окончания я даже влетел в кабинет к завучу и вырвал себе аттестат об окончании школы. Не то чтобы он лежал где-нибудь на краю стола, нет! Я выхватил его прямо-таки из рук у завуча, да.
— Какой ты смелый! — восхищённо произнесла Кудрявка.
— Но я отдал его своему однокашнику, — не обращая внимания на похвалу, продолжил Вольный Ветер. — Он тогда уже быстро летел в гору, но чтобы продолжить учёбу ему нужен был документ об окончании средней школы. И он потом продолжал листать учебники в институтах и академиях, уносить конспекты у аспирантов, врываться в крупнейшие библиотеки мира… но игра стоила свеч, как говорится. Он сумел доказать, что лучшие на свете причёски делает ветер и никто на свете лучше него не разглаживает морщины. Это мы не стареем, ветры… А человек стареет, но ничто лучше ветра не гонит от человека старость… старость прямо-таки панически боится ветра, ты это знаешь?
— Ты так интересно рассказываешь, только я не всё понимаю! — пожаловалась Кудрявка.
И Ветер подхватил:
— А почему не понимаешь? Да потому что, когда была маленькая, тебя редко гладили по головке. А это необходимо не только маленьким, но и ребятишкам постарше и даже взрослым — правда, взрослые даже сами от себя это скрывают. Но мы-то, ветры, всё знаем! Мой однокашник смог это доказать, потому и стал теперь знаменит… Когда мы с ним последний раз встретились в Новой Зеландии, он вспомнил: а не забыл, как в кубанской станице Отрадной мы с тобой так запутывали ребятишкам волосы, что каждый потом чуть не полчаса разбирал их, поглаживая себя по головке… Думаешь, этих мальчишек и девчонок вырастили да воспитали родители? Это сделали мы с тобой — мы! И теперь имеем полное право хоть слегка отдохнуть. Потому-то я и прилетел к своему старому другу: тут моя самая любимая в мире гостиница!
— Четырёхзвездочная? — спросила Кудрявка.
— Опять она, фу-ты, ну-ты, — четырёхзвёздочная! — передразнил её Вольный Ветер. — Откуда у нас такие обширные, ну прямо-таки потрясающие знания? Ну, прямо-таки — не перекати-поле, а — перекати-энциклопедия!
— Говорят, одна моя тётка, очень старая Колюка, рассказывала родне, что как-то давно ветер занёс её в Армавир, и она целую неделю со всеми удобствами прожила на балконе четырехзвездочной гостиницы! — с гордостью объявила Кудрявка.
Но Вольный Ветер захихикал, как маленький:
— Что-то тут не так, поверь, нет — не так! Уж кому, как не мне понимать в гостиничном деле. Какие богатые шторы приходилось выбрасывать на улицу из лучших отелей Лондона, пока я не порвал с дурной кампанией, которая ещё недавно пронеслась над нашими головами… Блюда с какими лакомствами мы опрокидывали в Рио-де-Жанейро! И потому я совершенно точно могу тебе сказать, что четырезвездочной гостиницы в Армавире просто не может быть…
Но тут он вдруг споткнулся на полуслове:
— Хотя… впрочем…
— Что — хотя? — нетерпеливо спросила Кудрявка. — Что — впрочем?
— Я подумал, что только в Армавире и могли неделю не убирать в номерах. Иначе твоя тётка тут же бы вылетела с балкона!
— Из отеля, — поправила Кудрявка.
— Хорошо, что ты так быстро всё схватываешь! — одобрил Вольный Ветер. — Ну, точно, как мы — прямо на лету!
— Один разочек я ведь уже пролетела! — охотно согласилась Кудрявка.
— Будь по-твоему! — охотно согласился ветер. — Тётка вылетела бы из отеля — как миленькая!
Но Кудрявку, видно, задело и это грубое «вылетела», и даже якобы ласковое «как миленькая».
— А сколько же звёздочек в этой твоей гостинице под старым камнем? — решила она отыграться.
Но Вольный Ветер поправил её:
— Ты хотела сказать: под Крепким Камнем?
— Извини, если твоего друга я невольно обидела…
Но ветер и тут не дал ей спуску:
— Ты хотела сказать нашего друга?
— Хорошо, нашего, — согласилась Кудрявка. — Но ты мне не ответил про звёздочки… Сколько их может быть в этом отеле «У Крепкого Камня»?
Но Вольный Ветер будто готов был к этому вопросу.
— Семь! — ответил он тут же. — Ровно семь. У старого моего друга отель семизвездочный.
— Почему ты так решил?
— А погляди-ка на небо! — радостно зашелестел Вольный Ветер. — Пока мы с тобой тут о себе друг дружке рассказывали, опустилась ночь, погода хорошая, и звёзды видать прекрасно… Видишь почти над нашими головами висит такой ковшик из ярких звездочек? Называется это созвездие Большая Медведица. А посчитай, сколько в нём звездочек?
— Ты, наверное, забыл, что я не умею считать, — печально произнесла Кудрявка, и он отозвался виновато:
— Ах, да! Прости.
— Это ты проносился по классам и рвал учебники…
— Учебники я не рвал! — возмущённо возразил Вольный Ветер. — Другое дело, что на меня это сваливали — такое бывало часто.
— А если бы я попала хоть в какой-нибудь класс, я бы там хоть на целый год задержалась!
— А, может, — на два? — рассмеялся ветер.
— Да хоть на три!
— Такое бывает и совсем редко, — посерьёзнел Ветер. — Тех, кто в классе остаётся на второй год зовут второгодниками, о таких я слышал, и даже многих знал лично: такие ребята всегда — наши первые помощники. Но чтобы говорили о третьегодниках…
— Зато бы я столько знала! — мечтательно проговорила Кудрявка.
— Ты это так горячо говоришь, — посочувствовал Вольный Ветер. — Ну, хочешь, я закину тебя в какой-нибудь школьный двор?
— Нет! — закричала Кудрявка. — Нет! Ни за что!
И хоть голосок у неё был совсем тоненький, Ветер проворчал:
— Напугала!..
— Это ты меня напугал!
— Я?!
— А кто хотел отнести меня в школьный двор? — стала выговаривать ему Кудрявка. — Пусть мне неизвестно многое другое, но это я хорошо знаю: для перекати-поля нет ничего страшней, чем туда попасть.
— Станут придираться, а то и сразу по шее дадут? — посочувствовал Вольный Ветер. — Начнётся эта не очень добрая игра: кто на новенького?
— Ах, если бы только это! — воскликнула Кудрявка. — С нами всё куда хуже.
Я даже знаю, как называется эта игра, когда они ногами бьют по шарам перекати-поля: фанбол!
— Ох, и тёмная ты, и правда, — дружелюбно посочувствовал Вольный Ветер. — Как в холодной Сибири, откуда я родом, говорят: тайга глухая. Ты всё перепутала. Игра называется футбол. А фанбол — это, пожалуй, ещё страшней, мне приходилось их видеть, фанов. Там не только — ногами, там ты можешь получить палкой по голове… придётся тебе остаться без среднего образования, эх! Единственная надежда — это посмотреть мир и хоть что-то понять, чему-то научиться…
— Почему-то мне всё ясней становится, что я должна это сделать, — тихонько, словно сама себе, проговорила Кудрявка.
И Вольный Ветер тоже будто сам себе повторил:
— Нет-нет, слишком большая ответственность. Слишком!
— А скажи мне, — робко начала Кудрявка. — В этой шайке… В дурной компании, как ты сказал. Все-все ветры — злые? Все-превсе?!
Но он как будто не слышал её: может, снова что-то в уме прикидывал?
— Нет-нет! — наконец, пробормотал. — И правда, слишком большая!
Но Кудрявка, пожалуй, кое о чем уже догадалась:
— А что нам остаётся, скажи? Если у нас такой корень, который не может нас удержать на месте. Был бы он крепкий, как у солодки, разве кто-нибудь называл бы нас перекати-поле?
— Тут я тебе пока ничем помочь не могу, — задумчиво проговорил Вольный Ветер. — Ведутся исследования, ведутся. Но пока…
— Какие исследования? По причёскам?
Ветер сделал вид, что обиделся:
— Ты за кого нас держишь, скажи? И что тут, по причёскам, особо исследовать? Тут всё давно ясно: ветер — лучший в мире парикмахер! Не только дамский или там даже мужской, нет. Посмотри на большие и малые деревья, за которыми мы ухаживаем. Летом из-за обильной листвы бывает трудно понять, а погляди на облетевшее дерево, когда всё сквозит: как идеально мы подстригаем!
— Вот я и говорю, — в тон ему сказала Кудрявка.
— А как мы расчёсываем степь! — увлёкся Вольный Ветер. — Особенно, ранним летом, когда всё цветёт: на это часами смотрим не только мы. Я сам видел, как однажды в этих местах остановилась машина, из неё вылезли двое седых черкесов, и один стал другого перебивать: а ты туда посмотри, Гирей! Как бежит трава, как бежит!.. Нет, Нальбий, ты — туда погляди! Это от них я узнал, что долина, где мы трое остановились, называется Ажитугай…
— И я о ней от кого-то слышала, — поддержала Кудрявка.
— Ну, от кого ты могла слышать? — остановил её Вольный Ветер, явно недовольный тем, что его перебили. — Только и могла — от какой-нибудь выжившей из ума старой колюки. А черкесы наверняка были люди учёные и оба, видно, умели читать, потому что один другого спросил: а помнишь, у Пушкина?.. Но что они помнили, я не дослушал, потому что один грустно сказал: посмотри, остановилась трава! Упал ветер… Это я-то?! И я тут же быстро поднялся и помчался над степью, а в спину мне всё неслось: ты только посмотри, как бежит трава! Но на самом-то деле бежал я.
— Трава бежит, но не трогается с места, — вздохнула Кудрявка. — И всегда может остановиться… А если побежит перекати-поле, то — всё!
Последние слова она произнесла так решительно, что Вольный Ветер переспросил:
— Что — всё?
— Пока полмира не пробежит — не остановится!
— Что-что?! — насмешливо спросил Вольный Ветер. — Ну, ты заговорила! Эко тебя занесло: полмира!
Но в тоне у Кудрявки уже послышалась горечь:
— А что остаётся? Если у тебя так просто отрывается корень…
— Я тебе начал о корнях, но ты сама перебила, — укорил её Вольный Ветер. — Скажу как на духу: ты думаешь, если бы у меня был корень, я бы вот так носился по белу свету?.. Нет, нет и нет. Да я бы вот тут пустил его около моего задушевного друга. Корень. И навсегда рядом с ним остался. И обо мне стали бы говорить: этот ветер не так себе. Он с глубоким корнем.
— С глубоким? — вздохнула Кудрявка.
— А как иначе? — убеждённо подтвердил Вольный Ветер. — Уж если, и действительно пускать корень, то непременно — глубокий. Иначе зачем за это непростое дело браться?
Кучерявка отчего-то вздохнула ещё печальней:
— Ты сказал, навсегда бы остался рядом с другом…
— Да, а что? Защищал бы его от всяких случайностей… видишь, как? Молчаливого домоседа всякий может обидеть. Вот он тут сто лет торчит. А, может, тысячу, — так же? И вдруг появляется какая-нибудь важная, надутая птица: это теперь моё, я тут буду себе гнездо вить, а он мне мешает… Разве это справедливо? Я бы ну, прямо-таки сдувал этих важных птиц.
Он так горячо это говорил, что Кудрявка не выдержала:
— А я бы тебе помогала!
— Ты?! Помогала сдувать? — удивился Вольный Ветер. — Не смеши меня.
— Сам просил: не наступай, мол, на больную мозоль, — со вздохом напомнила Кудрявка. — А, думаешь, мне не больно, когда вдруг даже ты — о крепких корнях? Кто о них не мечтает! Но если их нет, должно же нас что-то связывать…
— Говорил тебе, что есть особая связь…
— Да я вот её всё больше чувствую, — сказала Кудрявка, как будто чего-то недоговаривая.
Вольному Ветру пришлось даже уточнить:
— Душевную связь, что ли?
— Что-то такое, да…
— С другом моим тоже, что ли? — поинтересовался Вольный Ветер насмешливо. — С Крепким Камнем?
Но Кудрявка очень серьёзно ответила:
— И с ним — тоже.
И Вольный Ветер впервые произнёс какой-то странный звук: ну, как будто закашлялся.
— А какие, ты говорил, ведутся исследования? — пришла ему на выручку Кудрявка.
И он опять вдохновился:
— А, думаешь, почему мы с корнем вырываем деревья? Потому что как раз хотим с этим разобраться. С корнями. Откуда они растут? Куда?.. Как?.. Почему?.. У нас есть очень, оч-чень большие специалисты по корням: такие деревья выворачивают!.. Но обобщить нам пока не удаётся.
А Кудрявка вдруг негромко спросила:
— Ты слышишь?
— Слышу-слышу, — недовольно фыркнул Вольный Ветер.
— И ты опять спрячешься?
— Я же тебе говорил, что это дурная компания!
— И там нет ну, ни одного доброго ветра? — с надеждой спросила Кудрявка. — Ни одного-ни одного?
— И потом я только что прилетел, — продолжал ворчать Вольный Ветер. — Хотел у старого друга отдохнуть, да вот с тобой заболтался и ничего ему пока даже не рассказал.
— По нашему бугру тоже как-то проходили черкесы, — сказала Кучерявка. — Между собой разговаривали, а мы услышали. Так вот у них три дня гостя не принято спрашивать, на сколько он приехал…
— Да причём тут? — всё громче ворчал Вольный Ветер. — У моего друга так принято, что и через неделю не спросит…
— И через месяц? — спросила Кудрявка.
— Ну, на столько я тут никогда не задерживался, но что он и через месяц не поинтересовался бы — это точно.
А Кудрявка снова с надеждой спросила:
— Они уже ближе, ты слышишь?
— Ну, что ж теперь!
— А мог бы ты меня хоть слегка подбросить? — попросила Кудрявка. — Когда они будут над нами пролетать?
Ветер не то что удивился — даже как будто испугался:
— Я?! Своими руками?
— Прошу тебя! — взмолилась Кудрявка. — Ты ведь сам говорил, что мне надо белый свет повидать и хоть чему-то научиться…
— Подрасти ещё! — буркнул Вольный Ветер.
— Как же я тебе подрасту — без корня?
— А вот как хочешь! — уже почти кричал Вольный Ветер. — И я вот без корня!.. А, знаешь, как я в один момент могу вырасти?
— Но я-то не могу!
— А ты пробовала?
— Сердце подсказывает, — печально сказала Кудрявка. — Что я должна лететь. Ты понимаешь? Обязана.
— А, знаешь, что потом о тебе станут говорить?..
— Что повидала большой мир?
— Повидала она! — сильней зашумел Вольный Ветер. — Кабы это! О тебе станут рассказывать, что у тебя ветер в голове…
— Разве это так плохо?
— Ты хоть соображаешь, что говоришь? — возмутился Ветер.
— Помнишь, я рассказывала тебе о черкесах, которые отдыхали на нашем бугре? В голосе у неё послышалось полузабытое Вольным Ветром тепло, с которым разговаривала с ним когда-то его маленькая сестричка Заветрюшка, и он проворчал уже ласковей:
— Три дня ни о чём гостя не спрашивают?
— Потом они говорили о другом и всё повторяли два слова: «Большой дунэй». Мы спросили у нашей тётки Старой Колюки, что это значит, и она попыталась объяснить нам, что это — белый свет. Большой мир…
— И что, что? — поторопил Вольный Ветер.
— Мир такой большой, а я такая маленькая! — жалобно произнесла Кудрявка.
И Ветер всердцах воскликнул:
— Опять она за своё!
Может быть, они слишком громко разговаривали?
Может, первыми подкрались к ним, как опытные разведчики, тихие, бесшумные ветры?
Но только Кудрявка раз и другой подпрыгнула и стала вдруг подниматься всё выше и выше…
— Эй-эй, ты куда? — закричал ей вслед Вольный Ветер.
— Это не я, они несут меня! — откликнулась Кудрявка, и было непонятно, чего в её голосе больше: тревоги или радости.
— Сейчас я им, погоди!
Вольный Ветер стремительно рванулся вслед за ней, быстро настиг и понёс было вбок, но как раз тут-то на них с гулом налетел воздушный поток, в котором чего только не слышалось и чего только не летело: среди сора и обломков стеблей Кудрявка успела заметить и носовой платок, и старую шляпу, и даже несколько летевших высоко над ними крупных шаров перекати-поля.
Крупных-крупных!
— А-а, Темир-казак! — со свистом кричал кто-то рядом с ней. — Ты вернулся?.. Решил опять стать разбойником!
— Как знать! — насмешливо отвечал голос Вольного Ветра. — Вернулся я как раз затем, чтобы кое-кого из вас отучить от разбоя!
Вокруг зашикали, зафыркали, засвистели:
— Нашёлся умник — опять он за старое!
— Думаешь, это тебе удастся?
— Да ты просто ослаб — ну, так и скажи!
И знакомый Кудрявке голос сделался грозным:
— Сказать? Ну — слушай!
Тут же её сильно качнуло, закружило, бросило вверх и в сторону.
— Ты что, Темир, шуток не понимаешь!? — раздался обиженный голос насмешника.
Другой услужливо предложил:
— Хочешь, я понесу твою колючку?
— Обойдусь!
— Может быть, отдашь её в наш обоз — там молодые носильщики…
— Я вам что сказал? — грозно напомнил Вольный Ветер. — Сказал, обойдусь. И это не колючка, это — моя сестра маленькая Кудрявка. Будет рядом со мной. И чтобы ни одна веточка, ни один листок… Все поняли?! Сестрёнка…
Кудрявке было и страшно лететь, и весело, а последние слова её нового друга отозвались в её зеленом сердчишке такой радостью, какую она ещё никогда не испытывала. На лету она иногда переворачивалась, и тогда видела то редкие огоньки на темной земле, а то гроздья крупных звёзд в бескрайнем небе.
Потом она увидела неяркую дымчатую полоску, которая тянулась в небе от горизонта до горизонта и вдруг вспомнила, что о ней рассказывала одна очень старая, но всеми на бугре уважаемая Колючка: её даже называли Многоуважаемая…
— Ты знаешь, как называется эта светлая полоса на небе? — спросила она у своего нового друга, который назвал её сестрёнкой.
— Конечно, знаю, — небрежно бросил он на лету. — Ты небось привыкла думать, что это Млечный путь, а то ещё Путь соломенщика. Только сама подумай. Ну, разлетелось бы это молоко на мелкие брызги, если бы наши баловники не вырвали из рук у доброй старушки кувшин и не покатили бы его по небу?.. Если не выхватили бы из рук пастуха эту его солому и не разбросали бы от края неба до края земли? Так что на самом деле это — Путь Ветра…
— А меня уверяли, что это — Путь Перекати-поля, — сказала она слегка обиженно.
И Вольный Ветер ответил уже задумчиво:
— Гм… вообще-то всё может быть в этом странном мире…
Она немного помолчала и вдруг словно что-то вспомнила:
— А тебе не кажется? Может быть, друг наш, который будет ждать нас внизу, на земле, уверен, что эта светлая полоска с мелкими звёздами — путь Крепкого Камня?
— Да наверняка он так думает! — почему-то обрадовался Вольный Ветер. — Другое дело, что никогда об этом не скажет…
— По-моему, я расслышала, — робко начала Кудрявка, — что Крепкий Камень… желает нам доброго пути…
— Ну, конечно! — обрадовался Вольный Ветер. — Он всегда кричит это вслед, когда я улетаю. И хорошо, что ты это уловила первая.
Тут её снова качнуло, снова подбросило, и она услышала дружеский голос, очень похожий на голос Вольного Ветра:
— Дай тебя обнять, старый бродяга! Как я рад, что ты снова с нами! Я слышал, ты тут кое-кого уже успел напугать?
— Здравствуй, брат! — растроганно отвечал вольный ветер. — Ты всё такой же молодец. Всегда помню, как ты меня поддержал в давнем споре…
— О нашем предназначении на земле?
— И не только, не только!
— Хорошо, что ты вернулся: без тебя мы мало обо всём этом говорили.
— Послушай, что я тебе скажу, — неторопливо начал Вольный Ветер. — Вот эта маленькая бродяжка, что летит с нами. Кроха, которая боится даже верблюда… Когда мы с ней познакомились у моего большого друга… у Крепкого Камня. Она засмеялась: это четырехзвездочная гостиница? Я тоже в шутку отвечал ей: семизвездочная!.. Называется Большая Медведица…
— Такая гостиница есть на Аляске, — напомнил товарищ Вольного Ветра. — Мы с тобой когда-то туда залетали…
— Верно, как я мог об этом забыть! — воскликнул Вольный Ветер. — Это там эти двое наших буянов столкнули с крыши мальчика, а ты успел налету подхватить его…
— Спасибо, что ты это помнишь! — растрогался его друг. — Недавно я пролетал мимо и остановился на него поглядеть: он стал настоящим мужчиной, у него уже есть свои мальчики.
— А эти двое могли лишить его будущего…
— Правильно, что ты их нынче прогнал — эти наглые ребята понимают лишь силу! — сказал друг Вольного Ветра.
Только теперь Кудрявка окончательно поняла, что недавно произошло между злыми ветрами и Вольным и Сильным ветром… как ей всё-таки повезло, что возле Крепкого Камня остановился тогда отдохнуть именно он, а не эти двое!
И как хорошо, что рядом со злыми ветрами всё-таки существуют добрые, которые не дают им разгуляться!
— И когда эта маленькая бродяжка, за которой я и тебя прошу присматривать, спросила о четырёхзвёздочной гостинице, я взялся размышлять, — снова послышался голос Вольного Ветра. — Как ты думаешь: что пришло мне в голову?
— Поделись со своим братом!
— Потому я и начал этот разговор, чтобы с тобой поделиться! — растроганно сказал Вольный Ветер. — Ты только представь себе: люди малюют на своих гостиницах звёзды, чтобы завлечь в них постояльцев, не так ли?
— Согласен, мой брат.
— А мы с тобой спать ложимся на нашей теплой и зеленой земле под тысячью звёзд… Под миллионами.
— Говорят, что на небе их — миллиарды!
— У кого ещё есть такая гостиница, брат?.. «Под миллиардом звёзд» — разве нельзя её так назвать?.. И тогда только представь себе, какие мы богачи, если живём в такой гостинице! И не только мы, нет! Все, кто ходит по этой земле… Кто летает, потому что у него нет корня. Кто катится, гм… как эта моя сестрёнка.
— По-моему, она уже спит на лету, — сказал Добрый Брат, так звали этот ветер. — Не беспокойся, я, и в самом деле, буду за ней присматривать.
— Даже кто так крепко врос в землю, что уже не может от неё оторваться… ты понимаешь, брат? Что все мы на земле — богачи, и для счастья нам недостаёт одного…
— Одного меня, да! — неожиданно раздался нахальный голос и поток, в котором они неслись, слегка пошатнулся.
— Ты не дал нам договорить! — спокойно сказал Вольный Ветер.
И тут же раздался жалобный хрип:
— Ой, ой, отпусти меня!..
— Не отпущу! — строго сказал Вольный Ветер. — Потому что ты тоже должен знать, чего всем нам на земле не хватает.
— Ну, чего, чего? — пищал уже совсем тонкий голос.
— Доброты! — громко произнёс Вольный Ветер. — Нам всем не хватает доброты!
— Ну, отпусти, будь добренький, я запомнил! — снова раздался жалкий писк.
— Запомнить — этого мало! — сказал друг Вольного Ветра, которого он назвал Добрым Братом. — Надо совершить какой-нибудь добрый поступок…
— Сделаю, сделаю!
— Ну, так что тебя останавливает? — насмешливо спросил Добрый Брат.
— Меня послали, чтоб отвлечь вас, — быстро зашептал заискивающий голос. — Летит большая стая серых гусей, и наши там… ну, некоторые… решили закружить их и бросить на скалы… я добрый?
— Твоя доброта — вынужденная, — строго сказал Вольный Ветер. — Но я тебя отпускаю… и когда отпустил, тебе надо сделать уже добровольный выбор: с кем ты будешь в этой несправедливой истории?.. Поможешь этим старым разбойникам, для которых нет ничего святого, или останешься с нами?
— А что мне гуси плохого сделали? Что плохого? — быстро заговорил отпущенный на свободу ветер. — Однажды я им даже помог, когда они летели над морем…
— Помоги и сейчас! — уже приказывал Вольный Ветер. — Вместе с Добрым Братом вы неожиданно ударите сбоку и подальше оттесните эту злобную шайку. А я подхвачу гусей и помогу им улететь так далеко, как я только смогу!
— В тебе я не сомневаюсь, ты сможешь! — сказал Брат Вольного Ветра. — Пожелай нам того же!
— Пожелай, да, пожелай нам! — раздался ещё один голос, тоже набравший в себя решительности.
— Тебя я знаю, Добрый Брат! — сказал Вольный Ветер. — А этому степнячку теперь верю. Верь ему и ты: это главное.
— Да когда я кого подводил?! — уже чуть хвастливо присвистнул Ветер-Степнячок.
— Тогда — за дело! — громко сказал Вольный Ветер.
Двое его товарищей плечом к плечу, локоть к локтю бросились вбок, а сам он рванулся в другую сторону, и Кудрявка вдруг оказалась посреди большой гусиной стаи…
Снилось ли это ей? Или было на самом деле?
Слышался тугой посвист сильных крыльев, и её обдавало почти неслышным, но таким знакомым теплом, которое всегда исходило от ног маленьких мальчишек и девчонок, когда они забирались на бугор и бегали босиком по зелёной траве.
Крылья вдруг закрывали от неё крупные созвездия, но почти тут же она видела другие.
Прямо у неё над головой медленно разворачивалась матовая полоска с меленькими звёздами, и Кудрявка вдруг подумала, что гуси, рядом с которыми она мчится, наверняка зовут её Гусиной Дорогой, и это тоже верно, потому что светлая дорога в высоком небе принадлежит не кому-то в отдельности, а всем вместе.
Также как всем вместе принадлежит эта такая большая и уютная, с миллиардом звёзд над головою, гостиница о которой когда-то пыталась рассказать им Многоуважаемая Старая Колюка.
И как хорошо, думала Кудрявка, что у неё теперь есть такие надёжные друзья: Крепкий Камень, который остался дома, и назвавший её сестрёнкой Вольный Ветер, который взял её с собой в большой мир, пятнами огоньков мерцающий внизу под ними Большой Дунэй…
ЧЕРКЕССКАЯ СКАЗКА
Когда Гаврюше было четыре года, он начал сильно заикаться, и для того чтобы избавиться от этого обидного недостатка, ему пришлось научиться петь: врачи говорили, что от этого заикание непременно пройдет. Оно и в самом деле про-шло, зато привычка петь у него осталась — Гаврюша прямо-таки и часа не мог прожить без того, чтобы потихоньку, а то и во весь голос не запеть.
Надеюсь, что ты и сам — если сам читаешь «Черкесскую сказку» — сделаешь справедливый вывод: всякая маленькая беда не только закаляет характер, но и многому учит — надо лишь не отчаиваться, не плакать от обиды, а стиснув зубы терпеть и твердо верить в то, что после грустной полосы в твоей жизни непременно наступит радостная, разве ты этого еще не замечал?.. Если нет, то прямо-таки сегодня, с этой минутки — сколько там на часах, которые висят на стене или стоят на полочке, — вот прямо-таки с этой самой минутки начинай это примечать, и скоро ты увидишь, что все на свете не так уж плохо устроено.
Итак, Гаврюша полюбил петь, а оттого, что учила его в основном старенькая его прабабушка, пел он все больше старинные казачьи песни. Другой раз вроде бы ни с того ни с сего вдруг как закричит-закричит:
Некоторые даже начинают оглядываться: хотелось бы помочь мальчику, да где же нынче в городе коня-то взять? Тем более — с бархатным седлом.
Итак, Гаврюша жил в городе, и мне только остается уточнить, что этот город — Майкоп, что расположен он на просторной равнине у подножия высоких снеговых гор, которые называются Кавказскими горами: о них, я думаю, ты уже много слышал, и мне остается только напомнить тебе, что Прометей, похитивший у богов огонь, как об этом рассказывают греческие мифы, и давший его людям, был прикован к скалам неподалеку отсюда, на двуглавом Эльбрусе, и как раз туда прилетал громадный орел, чтобы терзать его. Так что не думай, мальчик, будто все события мировой истории прошли вдалеке от тебя, нет, они случились рядом с тобой — надо только хорошо знать края, где ты живешь, и очень любить их.
Однажды глубокой осенью вместе с другими маленькими певцами да музыкантами Гаврюше предстояло ехать на фольклорный праздник в соседний город Армавир, но Гаврюша простудился, и домашние его не отпустили. Однако за день до того, как должен был состояться большой заключительный концерт, Гаврюше сделалось лучше, а главное — к этому времени он уже столько раз успел представить, как он, первоклассник, подведет свою школу, если в Армавире не выступит.
К ужасу всех в доме, Гаврюша начал собираться в Армавир: решил догнать там своих, из школы. Дома начались громкие всплескивания руками и бесконечные вопросы: как?… с кем?.. В этот бандитский город? А вдруг не разыщешь там своих, разминешься с ними — как ты потом вернешься обратно?!
Но ты, наверное, уже понял, что Гаврюша был казачонок с характером. Его домашним пришлось туда и сюда звонить и вообще проявить чудеса изобретательности: рано утром в тот день, когда должен был состояться концерт, Гаврюша стоял в проходе между креслами в большом междугородном автобусе, который держал путь на Армавир.
На мальчике была теплая куртка и высокая казачья папаха, в которой он должен был выступать, — потому-то его и окликнули:
— Казачонок, ым?.. Как тебя звать?
Гаврюша обернулся: с дружеской, чуть насмешливой улыбкой в нарочно строгих глазах на него глядел сидевший у окна старик с толстыми седыми усами и с седою, но пышной, как у молодого льва, гривой… Мальчик невольно прокашлялся и не очень громко ответил:
— Гаврила!
— Гаврила? — удивился старик. — Очень редкое нынче имя!
И мальчику пришлось согласиться:
— Да, редкое. Даже очень!
— Почему же тебя назвали не Эдик и не Робик? — спросил старик. — Почему тебя назвали таким редким именем?.. Знаешь, как это будет по-черкесски? Джебраил!
Надо тебе сказать, что пока они говорили, Гаврюша-Джебраил подошел поближе к старику с космами, как у молодого льва, потом сидевшая рядом со стариком молодая женщина отодвинула ноги чуть в сторону, как бы приглашая мальчика и еще придвинуться… Как-то так, скажу тебе, все произошло, что когда Гаврюша взялся отвечать старику, он уже сидел у него на коленях — лицом к автобусному окну:
— Мой папа говорит, что у него был очень хороший дедушка, и его звали Гавриил Павлович. И он назвал меня так в память о своем дедушке, только не Гавриил, а — Гаврила…
— Чтобы совсем по-русски? — спросил старик.
— Чтобы совсем по-русски, да, — согласился Гаврюша, который именно так об этом и слышал.
— Значит, Гавриил Павлович — это твой прадедушка? — уточнил старик.
— Мой прадедушка, — согласился Гаврюша. Он вспомнил ордена, которые не раз показывал ему его папа, и уже не без гордости сказал: — Он был на войне!
— Ым? — откликнулся старик. — Я тоже был на войне… Знаешь, какое у меня имя? Меня звать Аскер. По-черкесски это означает: воин. Солдат.
Старик-черкес так интересно говорил свое «ым», что Гаврюша вслед за ним тоже невольно повторил:
— Ым?.. А что же ты тогда делал после войны?
Ты можешь подумать, что Гаврюша был невежливый мальчик, если сказал старшему «ты», но дело совсем в другом. У черкесов не принято говорить кому-либо «вы»: Гаврюша, хотя был маленький, знал об этом, и его вежливость тут и проявилась — сказать так, чтобы уважаемому человеку понравилось.
— Что я делал после войны? — задумчиво переспросил старый Аскер, или, если по-русски, Старый Солдат. — Я продолжал сражаться.
— Ты продолжал сражаться? — удивился Гаврюша.
— Представь себе! — ответил старый Аскер, он же Старый Солдат. — Бывает так, что после войны приходится сражаться еще больше и получать раны еще больней…
— Тебе не трудно меня держать? — и Гаврюша попытался привстать. Но старый Солдат только грустно улыбнулся:
— Это невидимые раны. — Толстым пальцем он ткнул себя в грудь. — Они тут!
Гаврюше всегда нравилось, когда с ним разговаривали на равных. Аскер сразу же расположил его к себе, и теперь мальчик чистосердечно сказал:
— У меня тоже есть одна невидимая рана… вот тут!
— Ым? — поинтересовался старый Солдат таким тоном, что было ясно: он очень сочувствует Гаврюше.
И Гаврюша чуть ли не выпалил:
— Мама обещала мне купить «баунти», а потом сказала, что у нее нет денег!
— Баунти? — удивился Аскер. — Это что же это такое?.. Я даже не слышал, что на свете есть что-нибудь, что так называется!
И Гаврюша с некоторым превосходством сказал:
— Это шоколад с молоком кокоса!
— Будь оно неладно! — воскликнул старый Аскер. — Я знаю, что есть корова симменталка и есть джерсийская… Есть холмогорская, красная степная, голландская, швицкая. Есть еще костромская и много других, но я не слышал, чтобы была порода, которая называется кокос! Ты ничего не перепутал?.. Это больше подходит для курицы, которая кричит «ко-ко-ко», но тогда эта порода куриц так и должна называться: кококос!
— Это на дереве! — попытался сквозь смех объяснить Гаврюша. — Это на пальме!
— Курица? — серьезно спросил Аскер.
— Да нет же!
И он удивился еще больше:
— Ко-ро-ва?.. На дереве? На пальме?!. Конечно, я понимаю, что там можно было бы долго пастись на одном месте, но как корове на пальму взобраться? И что, если она захочет бросить лепеху?.. Надо спускаться вниз?
Гаврюша решил больше не поддаваться и строго сказал:
— С кокоса бросают орехи, а не лепехи!
Старый Аскер сделал вид, что он хочет схватиться за голову:
— Еще новости — орехи!.. Ым? Я родился в ауле и кроме того, что я — старый солдат, я еще старый земледелец, старый крестьянин, но я никогда не слышал, чтобы корова бросала орехи, а не лепехи! Может, на этой пальме сидел баран? Может, бородатый козел?.. Представляю, как бы он оттуда жалобно мекал!
Гаврюше пришлось доставать носовой платок — он чуть не взмолился:
— Ну, дедушка Аскер! У меня уже не только глаза намокли — промок нос.
— Это я лечил твою душевную рану! — уже чуть грустно сказал старый черкес. — Разве тебе не стало легше?
— Стало! — согласился Гаврюша. — Что правда, то правда.
— А теперь объясни мне, — продолжил Аскер. — Мама сказала тебе, что на эту самую штуку из плохого иностранного шоколада у нее нету денег…
— А зачем тогда обещать? — горячо спросил мальчик.
— Это очень сложный вопрос, — вздохнул Аскер. — Ты ведь, наверное, тоже иногда обещаешь то, что после не можешь выполнить?
Гаврюша задумался, стараясь честно припомнить, было ли с ним такое, а старый черкес спросил:
— Как я понимаю, ты ей не стал больше напоминать об этом плохом иностранном шоколаде? Ты обиделся, но его больше не просил, больше не канючил?
И мальчик гордо воскликнул:
— Конечно, нет!
— Считай, что ты проявил мужество! — серьезно сказал Аскер. — Если бы у меня были деньги, я учредил бы и заказал хорошим мастерам специальный орден для маленьких мальчиков. За мужество, которое они проявляют, когда перестают своим мамам надоедать: купи! купи!.. Ну купи!
И Гаврюша вздохнул чуть ли не с завистью:
— Хороший орден!
— Нравится тебе?
— Ну, конечно!
— Ты бы такой носил?
— Еще бы!
— Эх, может, мне подсобрать немножко денег? — откровенно, как маленький, вздохнул Аскер. — Подумать, как их раздобыть, проклятые эти деньги, без которых даже порядочного ордена для мальчишек нельзя учредить… Зачем ордена взрослым людям?.. Зачем они пожилым либо вообще старикам? Если бы у них было вдоволь орденов, когда они бегали еще без штанов, глядишь, они успели бы ими наиграться и не стали бы потом бомбить чужие города либо уничтожать целые народы… Зачем? Или я не прав, Джебраил?
Кое-что из речи нового своего знакомого, который ему так почему-то нравился, Гаврюша не понял, но душой он чувствовал, что Старый Солдат говорит верные слова, а потому охотно подтвердил:
— Конечно, прав — еще бы нет!
— И как мы назовем этот орден? — спросил старик. — Если я все-таки раздобуду на него хоть маленько деньжат?
— Мы его назовем… назовем, — стал думать Гаврюша вслух. — Мы его назовем…
И вдруг ему пришло в голову:
— Давай его назовем: орден Аскера!
— Аскера? — переспросил черкес.
— А что?.. Ты же сам говорил: Аскер — это старый солдат. Будет орден Солдата!
И старый черкес как будто своим мыслям откликнулся:
— Орден Старого Солдата, да-да. Который все давно понял и очень устал от войн. От всех, которые когда-либо были на земле… От тех, в которых он участвовал вместе со всеми, и от тех, когда воевал совсем один… против всех!
— А так бывает?
— К сожалению, бывает.
Гаврюша не поверил:
— Один-один?.. Против всех?!
— Самое интересное в этих войнах, — сказал, словно припоминая что-то и еще раз оценивая это, старик, — самое интересное, что против всех ты воюешь ради них же самих, и победа здесь особенно дорога.
Старик говорил это с такой убежденностью, что Гаврюша невольно переспросил его:
— Ты победил?
— Иногда я думаю, что это так. Иногда.
— Вот и пусть он будет называться: орден Аскера.
— Орден Старого Солдата для маленьких черкесских… для маленьких русских… для чеченских… для всех маленьких мальчиков, которые проявили мужество… А что? Орден Старого Солдата — маленьким мальчикам, ым?.. За мужество, которого нам самим не хватило.
— Что ты там говоришь? — спросил Гаврюша. Как же не хватило, если вы тогда победили немцев, сильнее которых не было никого на свете, — это мне папа говорил и говорила бабушка, которая учит меня петь песни!
Может, Гаврюша вспомнил, что скоро ему выступать и надо хоть чуть прочистить горло и попробовать голос? Он вдруг на весь автобус не то чтобы запел — закричал:
Многие удивленно обернулись на голос, а некоторые даже повставали со своих мест, чтобы хорошенько было видать: кто это там поет? А старый Аскер сказал растроганно:
— Наверно, я все-таки продам все свои книжки и закажу хорошим мастерам такой орден. Орден Аскера, пусть. Орден Старого Солдата. А на обороте будет: «Маленьким мальчикам России. За мужество». Продам все свои книги…
— Ты что, библиотекарь? — спросил Гаврюша.
Старик прижмурился на миг:
— Н-не совсем.
— А какая у тебя была душевная рана, скажи? — попросил Гаврюша. — Я забыл тебя спросить, извини.
Старик снова прикрыл глаза, а когда открыл их, то первым делом повел подбородком куда-то за окно:
— Смотри: заяц!..
Гаврюша ткнулся лбом в толстое оконное стекло, расплющил нос:
— Где заяц, где?!
За автобусным окном плавно поворачивалось ярко-зеленое, словно только что подстриженное, ровное, как городской газон, поле, которое упиралось в гребешок со всей почти облетевшей лесополосы — только на самых верхушках деревьев держались листья. Вдалеке за деревьями виднелись голубовато-серые горы с яркими белыми пиками. Самые высокие из них восходящее солнце уже окрасило розовым, и в другое время Гаврюша надолго залюбовался бы этим красивым зрелищем, но теперь глаза его только мельком скользнули над краем поля.
— Где он, дедушка Аскер, скажи — где?
Аскеру пришлось приложить к стеклу толстый палец:
— Ну вон же он, во-он!.. Белый такой.
— Фи! — разочарованно сказал мальчик. — Да это вовсе не заяц!
— А кто же это, по-твоему? — удивился Аскер.
Мальчик еще раз поглядел на белое пятно посреди зеленого поля:
— По-моему, это полиэтиленовый мешок!
— Значит, у меня что-то с глазами, — грустно сказал Аскер. — А там, чуть левей? Разве это тоже не заяц?
Мальчик снова вгляделся:
— И это пустой пакет, ну конечно!
— И там… ближе к лесополосе? Во-он там!
— Гаврюша твердо сказал:
— И там тоже — пустой прозрачный мешок!
— Да что же это такое? — пробормотал Аскер. — Когда я мальчишкой из одного аула в другой ехал на бричке, то и слева и справа вдоль дороги тянулись высокие курганы, под которыми раньше хоронили богатырей… На таком кургане в самую середку венчика из густого терновника можно было поставить пустой глиняный кувшин, и ночью в него тихонько опускалась душа богатыря — пожалуйста, забирай кувшин в саклю — пусть она немножко поживет дома и слегка отдохнет и успокоится, пусть побудет среди людей, пусть почувствует тепло очага, который топят сухим коровьим кизяком, сырым хворостом, кукурузеньем и соломой да бодылками от подсолнуха… Пусть богатырская душа послушает разговоры, пусть ощутит густой и теплый запах овечьего сыра, который коптится над очагом… А что теперь?.. Теперь почти все курганы распаханы, тернов на них давно, нет, а вместо прыгающих там и тут зайцев на ветру дергаются рваные пустые мешки!
— А с ним можно было поговорить? — спросил Гаврюша. — С этим богатырем? Когда он отдыхал дома душой?
— Можно! — подтвердил Аскер. — Но далеко не всякому.
— Кто хорошо учится? — догадался Гаврюша.
— Кто хорошо учится, да, — согласился Аскер, и голос у него вдруг как будто помолодел. — Кто хорошо учится слушать и понимать прошлое и беседовать с героями, которым уже тысяча лет…
— Тысяча? — ахнул Гаврюша.
— И две, и три тысячи, — подтвердил Аскер. Столько, сколько черкесским богатырям… А значит, казацким тоже.
— Они росли вместе? — спросил мальчик.
— И старик будто похвалил его:
— Поверь мне: в одной семье.
— Как это?
Но Аскер уже опять подался к окну:
— Но у него шевелится хвост, посмотри!
Гаврила снова вгляделся:
— Да это потому, что мешок рваный и край болтается — дергает ветер.
— Ты думаешь, ым?
— Разве у зайцев бывают такие длинные хвосты? — спросил Гаврюша. — А у этого длинней, чем он сам!
— Может, с хвостом это случается? — задумчиво проговорил Аскер. — Он отрастает такой большой, если заяц много хвастает?.. Понимаешь: такой он становится от хвастовства?
— Тогда бы так и писали: хвастовство! — решил Гаврюша, перед которым теперь каждый день вставал этот вопрос: где писать «а» и где — «о»?
— Вообще-то, конечно, жаль, — сказал Аскер. — Что «хвастовство» и в самом деле пишется через «а». И что у хвастунов не вырастает длинный и толстый хвост. Такой, как у австралийского кенгуру. А то бы мы хвастунов и обманщиков… и правителей, которые много обещают, но ничего не делают, узнавали бы по хвосту… И всех газетных героев. И лауреатов всяческих премий.
Гаврюша не очень понимал, о чем так настойчиво и с такой печалью снова заговорил его друг Аскер, но на всякий случай переспросил:
— По хвосту?
— Ну конечно! — подтвердил Аскер. — Прыгать, как кенгуру, они не стали бы… Ты представляешь: в парламенте начались бы сплошные прыжки. А у какого-нибудь завалящего лауреата был бы такой длиннющий хвост, что он волочился бы по земле, дважды лауреату приходилось бы заказывать для своего хвоста специальную коляску, какие делают для баранов с большим курдюком — ты никогда таких не видал?.. А трижды лауреат уже не мог бы обойтись без самой настоящей тракторной тележки… Представляешь, сколько с ней было бы хлопот?.. Как быть, если тебе надо подняться на третий или на восьмой этаж?.. Оставь тележку на улице — ее могут украсть. Даже в тихом Майкопе. А если в сумасшедшей Москве?
— Ты когда-нибудь был в Москве? — спросил Гаврюша. — Хотя бы разок?
— К несчастью, я там живу! — сказал Аскер. И он так длинно и так совсем по-ребячьи вздохнул, что Гаврюша даже вытянул шею и поверх спинок оглядел соседние кресла: уж не сидит ли где-то там еще один мальчик?
Вблизи ребятишек не было — неужели все-таки это Аскер вздохнул, как маленький? Но старик уже снова повеселел:
— Хочешь, я расскажу тебе сказку?
— А ты умеешь? — спросил Гаврюша.
— Когда-то умел… Когда-то я сочинил много сказок…
— Сам? — не поверил Гаврюша.
— Конечно, сам.
— Выходит, ты — сказочник?.. А говорил, что старый солдат!
Аскер отчего-то еще больше повеселел:
— Часто это одно и то же. Ведь самые лучшие сказочники в мире — это как раз старые солдаты. Именно они, Джебраил, очень убедительно рассказывают о том, какие справедливые войны они вели, какими были героями и храбрецами и только потому-то и выжили, хотя все было наоборот: настоящие герои давно спят в земле — ведь они всегда были первыми, потому-то и встретили смерть раньше других. А живые потом присвоили их славу и присвоили право говорить от имени павших… Ты хоть понимаешь, о чем я?
— Это сказка? — догадался Гаврюша.
— Но Аскер снова печально вздохнул:
— Это горькая правда, Джебраил. Ты еще маленький, чтобы все это понимать, но в том-то и штука, что человеческие слова могут храниться в памяти, как хранится в добром амбаре зерно, и прорастут у тебя в душе, когда ты станешь большой, и это тебе понадобится, чтобы утешить себя или хоть чем-то подбодрить…
— И это тоже правда?
— Это тоже чистая правда!
— А потом ты расскажешь сказку?
— Слушай, Джебраил, сказку. Слушай: жил-был маленький зайчонок. Остальные его братики и сестрички померли оттого, что сверху, с самолета, их посыпали химией, и они не перенесли этого, а зайчонка, о котором мы говорим, мама-зайчиха прикрыла своим телом, а папа-заяц взял своими резцами за длинные уши и оттащил на чистое место, чтобы он там окончательно оклемался — на зеленой травке да на родниковой водице…
— Он оклемался? — спросил Гаврюша.
— Потому-то я и рассказываю тебе эту сказку… Иначе о чем бы я стал рассказывать?
— И что было дальше?
— Дальше зайчик пережил еще много опасных приключений — так много, что просто удивительно, как он мог выжить в таких условиях. Его чуть не задавило комбайном, а когда он однажды ночью выскочил на дорогу, то попал прямо под свет фар мощного автомобиля и бежал, бежал, бежал потом по дороге до тех пор…
Гаврюша-Джебраил не вытерпел — подсказал-таки:
— Наверно, это был «мерседес»? Аскер сперва не понял:
— При чем тут «мерседес»?
— Ты сказал: мощный автомобиль… Он так долго гнался за зайцем…
— Да-да, — согласился старый черкес. — Конечно, это был «мерседес»… Теперь без «мерседеса» и шагу не сделаешь. Все — только на «мерседесе»… Даже туда, куда раньше царь пешком ходил, нынче норовят съездить на «мерседесе».
— Ясно-ясно! — рассмеялся Гаврюша.
Аскер его похвалил:
— Уже неплохо!
— А что? — сказал Гаврюша. — Если у них столько денег, что их девать некуда, они придумают себе такие туалеты, куда будет можно, как в гараж, въезжать прямо на «мерседесе»…
— Вот-вот! — поддержал Аскер. — Из любимой машины не надо выходить — стоит нажать кнопку, и в кресле тут же откроется очко, а на штанах у них будет прорешка не только спереди, но и сзади… Ты еще не встречал на улице людей с такими прорешками?
— Нет еще! — рассмеялся Гаврюша.
— Если встретишь теперь, то знай!
— Я и мальчишкам в своем классе скажу, — пообещал Гаврюша. — Тоже пусть знают…
— Но этот «мерседес», который погнался за зайцем? — напомнил Аскер.
— Может, в нем сидели рэкетиры? — предположил Гаврюша.
— Ты думаешь, они бы стали гнаться за зайцем? — хмыкнул Аскер, — Что с него возьмет рэкетир?.. Капустный листок?
— А он и не возьмет, — возразил Гаврюша. — Он не успеет. Потому что на крутом повороте этот заяц не станет бежать по дороге, а прыгнет за бетонный столб на обочине. И «мерсик» налетит на этот столб, и от него останутся рожки да ножки, а заяц наконец отдохнет…
— «Мерсик» — это «мерседес»? — спросил Аскер. — Что ж, может быть.
— А что с ним было дальше? — поинтересовался Гаврюша.
— С этим «мерседесом»?
— Нет, с зайчиком.
— К нему подошла хитрая лиса и сказала: «Заяц!.. Я тебя съем».
— Это хитрая лиса так сказала? — удивился Гаврюша.
Аскер снова хмыкнул:
— Пожалуй, ты и тут прав. Какая же в таком случае она хитрая?.. Давай по-другому. Хитрая лиса сказала зайцу: из Москвы пришла бумага, в которой сказано, что я должна тебя съесть…
— А могут в Москве придумать такую бумагу? — спросил Гаврюша.
— В последнее время там только такие бумаги и придумывают: чтобы лиса съела зайца. А волк — съел лису. Волка задрал медведь. Медведя…
— А им бы там достались все шкуры?
— Ты далеко пойдешь! — похвалил Гаврюшу Аскер. — Может, когда станут выбирать президента, ты выставишь свою кандидатуру?
— Мне слишком мало лет! — вздохнул Гаврюша.
— И Аскер как будто спохватился:
— Ах да!.. Там ведь надо, чтобы кандидату в президенты было как можно больше лет и как можноменьше извилин…
— Извилин? — переспросил Гаврюша. — Каких?
— Ты еще не знаешь, каких извилин может не хватать президентам?
И мальчик тихонько рассмеялся:
— Ну понял, понял!.. А она покажет зайцу эту бумагу?.. Лиса? Или бумаги у нее не было, но заяц все равно испугался…
— Он очень испугался, — подхватил Аскер. — Но тут он вспомнил, что прошептала ему мама-зайчиха, когда папа-заяц собирался вытащить его на чистую травку, а она оставалась с его умирающими братиками и сестричками… Он вспомнил и сказал волшебные слова, которым научила его мама… «Разве лисы едят пустые полиэтиленовые мешки из-под удобрений да из-под всякой химии?» — спросил Заяц. И стоило ему это сказать, как он тут же превратился в этот самый полиэтиленовый мешок: грязный с виду и даже слегка дырявый. Лиса уже открыла рот, чтобы съесть Зайца, но когда увидела перед собой кусок прозрачной пленки, то невольно открыла его еще шире, вытаращила глаза да так и пошла потом через поле. Если тебе встретится когда-либо лиса с вытаращенными глазами и широко открытым ртом — так и знай: это та самая хитрая лиса, которая говорила зайцу, что у нее есть бумагаиз Москвы…
— Это я понимаю, — сказал Гаврюша. — Что заяц может превратиться в пустой полиэтиленовый мешок…
— Что тут такого, верно? — поддержал Гаврилу Аскер.
Тот согласился:
— Я и говорю: это мне ясно. Но как потом пустой полиэтиленовый мешок, да еще дырявый и грязный, — как он снова может стать зайцем?
— В этом и есть главный секрет, — сказал Аскер. — Если хочешь: большая тайна.
— И как он может?
— А вот: он так и остается пустым мешком и на одном месте торчит посреди поля или на опушке леса до тех пор, пока проезжающий в автобусе… как едем мы с тобой… или на стареньком автомобиле, или на бричке проезжающий мальчик не закричит вдруг радостным голосом — обязательно радостным, ты это непременно запомни: «Заяц!.. Смотрите — заяц!.. Заяц!..» И тогда он тут же оживает и со всех ног несется дальше. По своим делам, которых очень много у него накопилось, пока он пустым мешком торчал посреди зеленого поля… Представляешь, сколько у него могло накопиться дел, если авто-бусы все ехали и ехали мимо, но ни один мальчик не кричал удивленно и радостно: заяц, заяц!.. А все только со скукой зевали и отворачивались. Ты представляешь, сколько всяких дел могло накопиться у зайца за это время?
— Конечно, много! — согласился Гаврюша. Автобус катил мимо облетевшего, стоявшего посреди поблекшей травы леска с черными, с коричневыми да серыми стволами деревьев, потом снова выскочил на дорогу вдоль зеленого поля… Оно поднималось слегка вверх и тянулось до самого горизонта, где возвышалась подрезанная краем поля ослепительно белая цепочка далеких снеговых гор… Какое голубое висело теперь над ними небо!
— Представь себе, что заяц каждый день должен был дважды обежать это поле, — сказал Аскер. — Один раз — по часовой стрелке… Надеюсь, ты знаешь, что это означает, и как он бежал в этом случае?
— Конечно! — согласился Гаврюша. И даже повел подбородком. — Отсюда — туда.
— И другой раз — против часовой стрелки, — добавил Аскер.
— Оттуда — сюда, ага…
— А если заяц месяц напролет проторчал посреди зеленого поля?.. Представляешь, как долго придется ему нагонять упущенное время?
И Гаврюша пожалел бедного зайца:
— Забегается!
— Вот! — подхватил Аскер. — А мы спокойно проезжаем себе мимо этих пустых мешков… И так и говорим: мол, это пустой мешок!..
— Понял! — откликнулся Гаврюша.
— Что ты понял?
Но мальчик только хитренько улыбался:
— Понял-понял!.. Сейчас я еще чуток подумаю…
— Хорошее дело! — согласился Аскер.
Тут я должен признаться, что в точности не могу объяснить, почему дальше все произошло именно так, а не иначе… Может, Гаврюша думал больше, чем надо бы?.. На всякий случай имей в виду: если очень уж долго думать, то можно себя самого перехитрить.
Не уверен, правда, что так оно с Гаврюшей и было, но что нам с тобой остается предположить?
— А как по-черкесски будет — лев? — спросил наконец Гаврюша.
— Каплан! — ответил Аскер.
Гаврюша глянул за окно, туда, где на краю зеленого поля виднелся рваный пакет, и радостно — ну как только смог радостно! — закричал:
— Смотрите, каплан, каплан!
Автобус вдруг резко остановился. Передняя дверь тут же открылась, и водитель громко сказал:
— Салам алекум, Каплан! Входи!
Гаврюша дернулся на колене у Аскера, вытянул шею и замер в недоумении и страхе: неужели сейчас в автобус, и правда что, вскочит лев?!
— Алекум салам! — послышалось впереди, и в салон поднялся седой симпатичный человек с веселыми добрыми глазами…
— Может, это даже лучше? — спросил Гаврюшу Аскер. — Мало ли что могло с нами приключиться?.. Если бы ты по-русски крикнул: «Лев!.. Лев!» Хорошо, если бы лев тут же умчался в лесополосу. А если бы бежал и бежал рядом с автобусом до самой остановки?.. А если бы он добежал до этого бетонного укрепления, в котором теперь рядом с дорогой сидят гаишники с такими же короткими, как их память, автоматами?..
— Она у них и правда короткая? — спросил Гаврюша, уже ожидавший от Аскера какой-нибудь очередной шутки.
Но голос у Старого Солдата был не очень веселый:
— Представь себе!.. Ни за что возьмут с тебя штраф, и если ты от них быстренько не отъедешь, могут тут же снова потребовать у тебя деньги!
— А тут вдруг — лев!
— Вот-вот… — поддержал Аскер. — Рядом с бетонным укреплением у них обычно стоит деревянный скворечник, куда они бегают в туалет, но если бы они вдруг увидели настоящего льва, в туалет они тут же превратили бы свое укрепление…
— А жить потом перешли бы в деревянный скворечник? — догадался Гаврюша.
— Там стало бы уютней, конечно! — согласился Аскер. — Нет-нет, чего бы мы только со львом не пережили!.. А так ты хорошего человека выручил, Джебраил!..
— У черкесов Каплан — любимое имя. Это — Кесебежев Каплан, — и Аскер слегка повысил голос. — Каплан, ыйт!.. Ты можешь к нам подойти?
Увидев Аскера, симпатичный человек с веселыми добрыми глазами поднял в приветствии руку и улыбаясь пошел к старому солдату:
— Мое почтение тебе, уважаемый Аскер, да продлит Аллах твои дни!.. Любимцем Бога будь!
— Благодарю тебя, Каплан, — сказал старый солдат вроде бы чуть ворчливо, и все же Гаврюша понял, что Старику приятны слова Каплана. — Пусть у тебя всего будет вдвое, и пусть Бог любит тебя не меньше, но ты скажи нам: долго ты стоял тут на краю поля?
— Очень долго! — согласился Каплан. — У нас сломалась машина…
— Э-ей! — поднял ладонь, останавливая Каплана, Аскер. — Только не надо сочинять нам тут сказку про машину и про бензин — все это тут как раз ни при чем… Мы с Гаврюшей только что занимались тут совсем другими историями. Я ему рассказал, как пустой прозрачный мешок, который сто лет никому не нужен, может превратиться в живого зайца, если радостно закричать: заяц! заяц!.. От всего сердца. Ты понимаешь?.. И тут Гаврюша спросил меня, как по-черкесски будет «лев», и только что с надеждой и с верою прокричал: Каплан!.. Каплан! Ты понимаешь?
Каплан Кесебежев на секунду прикрыл глаза и приложил ко лбу палец:
— Так вот почему я тут оказался?
— А ты думал? — рассмеялся Аскер. — Потому-то я спрашиваю тебя: долго ли ты пробыл никому не нужным пустым мешком?
— Больше десятка лет, Аскер, ты это знаешь!.. Правда, я был не прозрачным мешком, а коричневой коробочкой с гофрированной прокладкой внутри — ты, может, помнишь?.. Меня тогда выгнали из редакции и велели идти работать на целлюлозно-картонный комбинат, где делают как раз такие коробки…
Каплан Кесебежев сказал это так искренне и таким грустным тоном, что Гаврюша почти поверил, что так оно все и было.
— А кто хотел тебя съесть? — спросил он у Каплана. — Лиса?.. Или серый волк?
— Его хотели съесть серые люди, — сказал Аскер. — Они куда опасней серого волка!
— Ты все верно говоришь, Аскер! — грустно улыбнулся Каплан. — Вечером ко мне пришел серый человек и сказал: видишь, я не стал вызывать тебя в большой дом, не стал делать так, чтобы все это видели и об этом говорили… Я сам к тебе явился. Завтра утром ты должен выйти на работу на целлюлозно-картонный комбинат. Там тебя уже ждут. А если не выйдешь, то вечером к тебе придут уже другие люди. Ты потом будешь долго ехать и станешь потом работать очень далеко от теплого дома — на дальнем Севере…
— А что ты натворил? — спросил Гаврюша, подумавший, что перед ним, может быть, бывший лесной разбойник.
— Он написал честные стихи! — ответил за Каплана Аскер. — И они подумали, что он — ненормальный, — старик как будто замялся. — А может, ты и правда Каплан, может, и правда? — тут Аскер сделал нарочно строгое лицо. — Ты теперь стал эфенди, учителем верующих муслимов, но люди в Майкопе говорят, что твоя дочка окрестилась в русской церкви и скоро выходит замуж за казака… Это правда?
— Это чистая правда, Аскер! — горячо воскликнул Каплан. — Ты же знаешь, что когда начинаешь чему-либо учить других, жизнь тут же спрашивает тебя: а сам ты пережил то, о чем говоришь?
И Аскер печально вздохнул:
— Аенасын — так!
— Но ты же сам говорил, что казацкие и черкесские богатыри росли вместе, — напомнил Гаврюша. — Почему тогда они стали такие разные?
— Так случается и сегодня, Джебраил: даже родные братья от одних отца-матери вырастают совершенно непохожи ми друг на друга, — начал Аскер. — А то, о чем мы говорим теперь, было тысячи лет назад… несколько сот лет. Не только черкесы — многие люди в наших местах жили тогда набегами. Наверное, ты уже слышал, что это такое, ым? Кончилась у тебя, предположим, соленая баранина — ел ты соленую баранину на ребрышках?.. Если нет, мы попросим Каплана, чтобы он свозил нас в аул к своим друзьям — там еще можно попробовать, что это… что это…
— Что это за вкуснятина? — подсказал Гаврюша.
— Да! Пальчики оближешь… Так вот: кончилась у тебя соленая баранина, а своих баранов у тебя давно уже нет. Что делать?.. И черкес ночью прыгает в седло, скачет в соседний аул и пригоняет оттуда целую отару… Либо стадо, либо табун. И если он успел закрыть ворота прежде, чем его догнали хозяева, все — бараны же его собственность, скотина уже — его… Не станем уточнять, как это называется нынче…
— Приватизация? — догадался Гаврюша.
— Ы, Каплан? — воскликнул старик. — Я уже говорил мальчику, что ему надо выставить свою кандидатуру в президенты!
— А ты не очень часто болеешь? — спросил Каплан построжавшим голосом.
— Что вы! — удивился Гаврюша. — Я пью только молоко!
— Вырастай! — как будто попросил Аскер. — Поскорее вырастай!
— …Жили они набегами, — напомнил старому солдату Гаврюша.
— Да! — подхватил Аскер. — Черкесы были большие мастера на это дело!.. Они научились месяцами выдерживать коней в темном загоне… в какой-нибудь хитрой пещере, ым?.. Из которой коня выводили побегать лишь ночью. Зато потом такой конь привыкал хорошо видеть в сплошной тьме, и за одну только ночку на нем можно было ускакать очень далеко и до рассвета вернуться домой, ты понимаешь?
— Чего ж тут не понять? — согласился Гаврюша.
— Но это мы с тобой говорим о ближних набегах, — поднял палец старый Аскер. — А ведь есть еще дальние! Одним днем там не обойдешься, приходится уезжать на много, на много дней! И в таком набеге ты можешь заболеть или тебя могут серьезно ранить, и тебе придется остаться в чужом краю, чтобы переждать холодную зиму, а весною ты снова отправишься по тому пути, который наметил еще в ауле… это затягивает! А если ты в дальних краях женился и обзавелся детьми, ым?.. Вместе с ними, совсем уже взрослыми, ты возвращаешься на родину — их совсем не знают в родном твоем ауле, а самого тебя уже не узнают — так ты изменился, так постарел, а твое лицо покрылось шрамами, которые ты получил в сражениях далеко от порога сакли, в которой вырос… «Кто это такой?» — спрашивают о тебе друг у дружки твои сильно постаревшие, а то уже и давно ослепшие соседи. И отвечают один другому: это какой-то незнакомый бродяга… Это казак! И ему говорят: иди откуда пришел!.. А ему уже не хочется бродить по свету, он начинает уверять, что вернулся на свою родную землю… ей!.. Тут много чего, скажу тебе, может случиться!.. И часто такому человеку ничего не оставалось, как продолжить свой дальний набег, и он то воевал с турками в Крыму и отдыхал потом у запорожцев на острове Хортица, то решил построить свой город и даже назвал его по-своему: Черкассы… Или потом — Новочеркасск… разве ты не слышал об этих городах?
— Ну как же! — сказал Гаврюша. — Конечно, слышал!
— Такой человек, который жил себе в ауле, а потом отправился в дальний набег и оторвался от корня, мечется между Западом и Востоком: то стоит под Варшавой, под польским городом, а то потом много лет идет в противоположную сторону, идет и идет, присоединяет к русскому государству целую большую страну — присоединяет громадную Сибирь, а потом переплывает Берингов пролив и строит себе саклю уже на Аляске, ым?.. Он уже почти не помнит, что он — черкес, и когда встречается со своими в Париже… ты ведь помнишь, Джебраил, что в начале прошлого века была Отечественная война с французами и на время пришлось у них отобрать Париж, чтобы они им не хвастали?.. Так вот, когда они встречаются потом в Париже, в который приходят с разных концов, то знакомятся заново, и почти такое же потом происходит, когда уже в последнюю войну, во вторую войну с германцами они потом вместе берут Берлин…
— И ты хочешь сказать, дедушка Аскер… — начал было Гаврюша и остановился, задумавшись. — Ты хочешь сказать… что по берлинской мостовой, как в песне, они и правда ехали вместе?
— Уверяю тебя, Джебраил! — серьезно сказал старый солдат. — Если ты расспросишь уважаемых стариков, наших земляков русских и черкесов, которые еще, слава Аллаху, живы, если ты прочитаешь мудрые и справедливые книжки, ты узнаешь, что в казачьем корпусе, которым командовал осетин Исса Плиев, русский генерал, был также адыгейский полк… И был кабардинский полк. Ты знаешь об этом?
— Теперь он будет знать! — ответил за Гаврюшу Каплан.
А сам Гаврюша глубоко вздохнул и сказал чуть ли не с восхищением:
— Представляю, какой мне надо иметь амбар!
— Амбар? — переспросил Каплан.
И Гаврюша постучал себя пальцем по лбу:
— Да, амбар. Где я должен хранить все то, что рассказал мне нынче старый солдат дедушка Аскер.
— Аферэм! — одобрительно воскликнул пожилой черкес. — Молодец!..
Должен тебе сказать, что в Армавире, где Гаврюшу встречала родня, они потом вместе с ним пошли на фольклорный праздник, и это в их честь Гаврюша слегка переделал свою любимую песню.
— Казаки! — выкрикивал Гаврюша припев. — Казаки!.. Едут, едут по Берлину наши казаки!
И тут он бросил вверх, свою папаху и еще громче добавил:
— А с ними черкесы!..
И зал отвечал ему такими громкими и дружными аплодисментами, которых он в жизни еще не слышал…
Но я теперь не о том.
Я уже о твоем амбаре, мой мальчик. Надежно ли ты хранишь в нем то, что говорят тебе старшие?.. Это очень важно, не забывай — хранить это бережно.
Почаще возвращайся к тому, что хранишь, и перебирай его мысленно. Добавляй туда то, что добудешь из умных и добрых книжек. И поменьше, скажу тебе, смотри телевизор: чтобы на амбаре твоем не поехала крыша.