Может быть, впервые за всю свою тридцатилетнюю жизнь Вячеслав Акимович заскучал по-настоящему. Он ходил по комнатам, казавшимся ему пустыми, холодными. Мать уехала в Новочеркасск к старшему сыну, он работал мастером на электромеханическом заводе. Пичуев приглашал брата переехать в Москву, квартира большая, всем места хватит, но тот наотрез отказался: «Ну тебя к лешему! Живешь бобылем, аж смотреть тошно».

А кто виноват в этом? Разве младший брат не хотел бы устроить свою жизнь иначе? Разве в Москве не нашлось бы хозяйки его унылого, пустого дома? Нет, ни одна из знакомых девушек не смогла завоевать сердце инженера, а если так, то ни одна и не переступала порог его дома.

Иногда друзья собирались у него, большинство из них приходили с женами. В этот вечер хозяин обязательно выслушивал насмешки: будто он терпеть не может, ненавидит женщин и мирится с их существованием лишь на экране телевизора, то есть на довольно приличном расстоянии. Это было не совсем точно. С Надей инженер встречался каждый день, правда, на работе, и нельзя сказать, чтобы он избегал веселую лаборантку, с ней можно говорить не только о кинескопах и синхронизации.

Но оставим Надю пока. Мы еще с ней встретимся, причем здесь, в квартире Пичуева, ее он сам пригласил, конечно, не одну, с преданными друзьями Багрецовым и Журавлихиным. Придут сюда Бабкин, Митяй и Левка. Обещал быть и профессор Набатников. Придут те из участников экспедиции, которым была поручена телевизионная передача с места атомного взрыва, а также и те, кто помогал этому, оставаясь в Москве.

И ничего тут нет удивительного: люди вместе работали, подружились. Почему бы им не вспомнить прошедшее лето, путешествие на «Горьковском комсомольце», погоню за блуждающим ящиком, злоключения Багрецова со своими «керосинками», не вспомнить необыкновенные картины на экране телевизора, по предположению Левы Усикова, принятые с далекой планеты? Почему бы не подвести итоги, как, в конце концов, принималась телепередача с места взрыва? Далеко ли ее было видно? А разве история с Медоваровым и мужество Зины уже забыты?

Есть о чем вспомнить друзьям за чашкой чая или чего-нибудь покрепче. Все гости, которых сейчас ожидал Пичуев, достигли совершеннолетия, а потому без всякого смущения он расставлял на столе бутылки с вином.

Не только для беседы за дружеским столом Пичуев собирал гостей. Не забывайте, что все они, кроме Набатникова, радисты и телевизионщики, им обязательно нужно посмотреть сегодняшнюю пробную передачу. Все они имели самое близкое касательство к ее организации, а главным виновником такого дела был профессор Набатников, совсем недавно прилетевший с Севера.

Но об этом позже, подождем начала телевизионной программы. За нее отвечает Борис Захарович Дерябин. Вот почему сегодня его не будет у Пичуева.

Если бы вы знали, каких трудов стоила Вячеславу Акимовичу организация самого простого ужина! Можно посочувствовать. Цветную телепередачу с далекого Севера организовать легче, он за нее спокоен. До того спокоен, что остался дома, поручив всю технику своим помощникам, среди которых не было даже Бабкина и Нади.

А дома у него помощников нет, только «Книга о вкусной и здоровой пище». Инженер умел обращаться с любыми техническими справочниками, потому решил, что и в этой книге стоит лишь найти подходящие рецепты - и тогда, в зависимости от доставленного из стола заказов «сырья», строго придерживаясь технологии, нетрудно изготовить ужин.

Однако через некоторое время инженер убедился в своей грубейшей ошибке. Такого с ним не бывало за лабораторным столом. Подвела терминология: «дуршлаг», «шумовка». Что это такое? Инструмент? Но как он выглядит? И потом как понимать «довести мясо до полуготовности», когда инженеру не ясно, на какой минуте наступает полная готовность? Ничего не поделаешь, придется обойтись холодными закусками. Он хорошо освоил технологию «салата из огурцов», а об остальном позаботились в столе заказов: сыр, колбаса, рыба уже были нарезаны тонкими ломтиками, оставалось лишь разложить их по тарелкам.

Не пришлось Вячеславу Акимовичу похвастаться кулинарным искусством. Впрочем, можно обойтись и без этого, главным блюдом сегодняшнего ужина он считал раков, столь любимых Набатниковым, который вызвался приготовить их сам. Ясно, что знаменитый ракоед не мог доверить такого дела неопытному кулинару. И вот две сотни отборнейших раков ждали Афанасия Гавриловича в ванной. Несколько раз Пичуев заходил туда, и ему казалось, что раки недовольно шипели на хозяина.

Зазвонил телефон. Придерживая очки, Пичуев опрометью побежал в кабинет.

- Вячеслав Акимович, - услышал он, - это я, Багрецов. - В трубке тяжелый вздох. - Нас не ждите.

- Кого это вас?

- Меня и Бабкина. К нему жена приехала.

- Новое дело! - рассердился Пичуев. - Какая жена? У него не было. Кстати, а вы тут при чем? Приезжайте один, если он не хочет.

- Очень хочет. - Вадим замялся. - Но как-то неловко…

- Что за щепетильность? Приезжайте втроем. А кто она? Вот неожиданность!

Вадим опять вздохнул.

- Нет, Вячеслав Акимович, никакой неожиданности. Четыре года я дрожал за Тимку, думал, - вдруг уедет? Так и случилось. Недоглядел. Стеша категорически заявила, что останется в Девичьей Поляне. Теперь Тимка ждет, когда там откроют филиал Института погоды. На днях приехала Стеша и тут же вышла замуж за Тимку. Он получил отпуск и вместе с ней едет к старикам. Вот что делается на свете, Вячеслав Акимович… Прямо грабеж средь белого дня! Я думал - они еще года три переписываться будут.

Даже не видя собеседника, Пичуев почувствовал, как тот расстроен. В трубке что-то потрескивало, шумело, слышалось жалобное гудение, словно вторило печальному голосу ограбленного друга. Вячеславу Акимовичу была известна последняя ссора Бабкина и Багрецова, наконец, их трогательное примирение. И вдруг - разлука, пока на месяц, а через годик, когда в Девичьей Поляне будет открыт филиал института, Бабкин переселится туда навсегда. Вот что значит женское упрямство. Видно, уже не удастся друзьям работать вместе!

Инженер спросил Вадима - а как же Бабкин откажется от телевидения? Ведь он сейчас прикомандирован к его лаборатории? Пичуев даже писал в институт метеорологии, не смогут ли они отпустить Бабкина совсем.

- Я говорил с ним, - признался Вадим. - Не хочет. Теперь и в Девичьей Поляне можно заниматься телевидением.

Вячеслав Акимович взял с него слово, что приедет обязательно, и не один, а с Тимофеем и Стешей. Этого только и надо было Димке. Последние дни ему хотелось провести вместе с другом, пусть на людях, в компании веселее, а то уж больно тоскливо на душе.

До прихода гостей времени оставалось порядочно. Хозяин не знал, куда себя девать. Звонок Багрецова напомнил ему, что в мире существует личное счастье, причем полное, без всяких стыдливых «но» и оговорок. Взять бы того же техника Бабкина. Двадцать три года, изобретатель, всё впереди. Но не этому завидовал Пичуев, а тому, что есть на свете любящие и решительные девушки, вроде Стеши. Потребовала - и Бабкин уедет с ней в Девичью Поляну. Правда, это требование разумное, Бабкин и там найдет себе дело по душе. Но все же он уступает желанию Стеши. Возможно, в этом и есть счастье. Хотелось, чтобы и ему, Пичуеву, поверяли желания, он с радостью выполнял бы любые, пусть даже капризы. Впрочем, какие там капризы. У Зин-Зин (понравилось ласковое имя, придуманное Левкой) особый характер, абсолютно идеальный, чудесный, ни с каким другим не сравнимый. И казалось ему, как всем настоящим влюбленным, что такого совершенства мир еще не видывал.

За три недели Пичуев мог ее узнать хорошо. Во всяком случае, так он думал. И не нужно его разубеждать, хотя народная мудрость говорит обратное: пуд соли надо съесть. За три недели это невозможно. Но какие недели!

Что же случилось после первого опыта Набатникова?

Афанасий Гаврилович вместе с комиссией вылетел в Москву, откуда привез решение - опыт повторить, но уже в другом месте. Пичуева попросили установить несколько телевизионных передатчиков, крайне необходимых для новых испытаний. Он с радостью остался в экспедиции, тем более что это входило в планы его исследований.

Зная характер Зины, можно было не удивляться, что сразу же после болезни она села за штурвал самолета. Один из телепередатчиков был предназначен для наблюдения с воздуха. Студенты уже уехали - первого сентября начало занятий, Багрецов отправился в Москву еще раньше, а Пичуев вместе с другими специалистами продолжал пробные телепередачи.

Но вот и для него настала печальная пора расставания. Простился с Зиной, думал, что не увидит ее до весны, но, к счастью, вышло иначе. Опыты Набатникова перенесли на Север. Зина Аверина хорошо освоила полеты с контрольными аппаратами (для измерения радиации), знала и условия работы телевизионных камер, с которыми летала не раз, а потому по просьбе Набатникова ее перевели из лесной авиации в специальный институт, где Зина должна была заниматься теми же делами, что и в экспедиции.

Месяц назад Зина приехала в Москву. Пичуев устанавливал в самолете новые аппараты для передачи цветного изображения, Зина полетит с ними на Север, туда, где методом Набатникова будут вскрываться рудные пласты.

Виделись ежедневно, бродили по тропинкам желтеющих подмосковных рощ, бывали в театрах. И каждый раз, как только Пичуев затрагивал единственно интересующую его тему: о линиях жизни - они просто уже не имеют права быть параллельными, - Зина обрывала его: «Придет время - сама скажу». Инженер, к стыду своему, начал уже сравнивать ее поведение с Надиным кокетством, считая, что девушки, мол, все одинаковы, но потом долго злился на себя и мысленно просил у Зины прощения.

И вот она улетела. «Крылышко мое!» - растроганно, с несвойственной ему нежностью, думал Пичуев, с тех пор в молчаливом разговоре с самим собой так и называя Зин-Зин: «Крылышко». Писем от нее не было, но инженер, принимая очередную телепередачу с самолета, знал, что ведет его Зина, - картинка на экране не шелохнется, а при вираже лишь слегка поплывет вверх.

Пичуева словно подменили. На столе появились томики стихов Тютчева, Фета. Никогда в жизни он их не читал, а сейчас понравились. Потом неожиданно для себя открыл, что настоящая, глубокая музыка может вызывать волнение и слезы. Это было совершенно непонятно. Конечно, он человек культурный, «Крейцерову сонату» читал, но ведь разные бывают натуры: чувствительные и вполне обыкновенные, которых значительно больше, к ним Пичуев причислял и себя.

Все изменилось, все стало иначе. Раньше никогда бы в голову не пришло, что «Альтаир» можно назвать счастливой звездой, - наивная символика, придуманная Левой Усиковым, - но разве не «Альтаир» привел его к Зине? Конечно, это самая простая случайность, а все же нет-нет да и подумаешь: какие, однако, бывают, счастливые случаи!

Перед самым отлетом из Москвы Зина обмолвилась, что по утрам кормит каких-то пичуг, прилетают к ней на балкон гостиницы. И Вячеслав Акимович стал кормить воробьев. Они привыкли, ждали на балконе, а инженер регулярно и педантично, перед тем как ехать на работу, крошил им булку, думая, что Крылышку это приятно. Кто знает, не они ли прилетали к ней? Во всяком случае, вон тот хромой воробушек, рыжий и задиристый, обязательно бывал у нее на балконе. Старый знакомец.

В тот день, когда Пичуев провожал Зину, она сказала, что писем пусть не ждет, писать не любит, беспокоиться нечего, не маленькая, сводки о полетах будут передаваться через радиостанцию экспедиции. Вот и все! Инженер спросил: а вдруг она наконец проверит себя, неужели и тогда не напишет письма? Ведь он так мучается, пожалела бы. «Ничего, - улыбнулась Зина, - узнаете». На том и расстались.

…Вячеслав Акимович, задумавшись, все еще сидел у телефона, словно ждал звонка междугородной. Нет, не услышит звонка. Там, где сейчас Зина, пока еще нет ни городов, ни телефонных линий.

Вспомнив, что скоро приедут гости, Вячеслав Акимович засуетился. Он еще в домашнем костюме, надо скорее переодеться. Быстро сбросил его, достал из-под дивана туфли и, развязывая шнурки, опять задумался: «Крылышко мое!… Почему ты не здесь?»

Гости инженера Пичуева, народ организованный, пришли точно в назначенное время. Да это и вполне понятно, люди привыкли к точности: ученые, инженеры, лаборантка, техники, студенты.

Лева Усиков чуть было не опоздал - красил картонную модель летающего диска, хотел ее обязательно сегодня подарить Пичуеву. Серебряная краска еще не высохла, так и пришлось нести. Митяй торопил.

Хозяин встретил гостей в прихожей. Звонки, короткие и длинные, робкие и уверенные, следовали один за другим. Пришел Набатников, поискал свое место на вешалке, где привык оставлять пальто, но там не было ни одного свободного крючка.

Гости разбрестись по комнатам. В кабинете, с разрешения хозяина, Левка подвешивал к люстре серебряный диск. Конечно, это было удобнее сделать Женечке, ему незачем тащить из кухни табуретку, но Лева боялся, что алюминиевой краской Женечка измажет свой новый костюм, синий в полосочку. А у Левы серенький, не заметно.

Митяй неодобрительно косился на Левку, но в присутствии жены Бабкина Стеши от замечаний воздерживался. Впервые надетый им галстук - выдумают же люди заботу! - почему-то развязывался, за ним надо все время следить. Конструкция явно недоработанная.

Все были знакомы друг с другом, и только Стеша оказалась новым человеком в этой компании, чувствовала себя смущенной, но вовсе не потому, что ей, девушке из колхоза, редко приходилось бывать в подобном обществе. Она, как говорится, свой человек в науке, не раз ее вызывали на конференции в Сельскохозяйственную академию, и она кое-что понимает не только в полеводстве, но и в радиотехнике, - недаром столько лет знает Бабкина Тимофея Васильевича.

Вопреки мнению Пичуева, сердце у нее было доброе, мягкое. Сразу, как только вошла в квартиру инженера, заметила, или, скорее, почувствовала, личную его неустроенность, хозяин как бы извинялся за свое одиночество: неловко, мол, нехорошо, виноват, больше не буду.

Стеша прежде всего обратила внимание на огненноволосую Надю: не она ли может составить его счастье? Счастья у Стеши много, она даже стеснялась его, хочется, чтоб и другие были счастливы. Надя ей понравилась. Умна, хороша, со вкусом одета: серый костюм с малиновым воротником и поясом, и такие же малиновые туфли на тонких высоких каблучках. Стеша их отметила особо, сама была «невысокого росточка». Да, всем хороша Надя. Но каким-то внутренним чутьем Стеша поняла, что Надя здесь оказалась случайно. Порхающая бабочка. И любит она только себя.

От глаз Нади не укрылось пристальное внимание приезжей гостьи. «Завидует, наверное», - решила она. А как же не завидовать? Надюша умеет поддержать разговор и в любую компанию вносит атмосферу искренней непринужденности.

Вот и сейчас - легко, как птичка, перелетает она из комнаты в комнату, весело щебечет, развлекая гостей. Все ее провожают ласковыми, восхищенными взглядами. Даже сам профессор Набатников отдает должное ее остроумию, раскатисто хохочет, колышется его большое тело. Молчит девица из колхоза, сидит неподвижно, как у фотографа, - видно, совсем ошалела от радости. Конечно, Бабкин, по мнению Нади, не такая уж великолепная находка, но для Стеши он - бог, первый красавец и умница. Насчет его ума Надя убедилась, но что касается внешности, то Стеши он, конечно, не стоит. Здесь Надю не переубедишь.

Несмотря на необычные условия, в которых находились сейчас две девушки, еще бы, семь мужчин баловали их своим вниманием! - Надя могла вполне объективно оценить миловидное личико, простоту и изящество юной подруги Бабкина. Больше того - у Нади где-то под сердцем тосковал червячок зависти. Стеша явилась в прекрасно сшитом темно-зеленом костюме; золотистые косы как бы подчеркивали его строгую простоту. Больше ничего, никаких украшений. Надя готова была снять с себя и серьги, похожие на вишни, и старинную золотую браслетку, подарок матери, а красную сафьяновую сумочку - мечту всех Надиных подруг - выбросить прямо с балкона. Это ужасно!

Обидно, что не только Надя оценила по достоинству Стешин наряд. Багрецов а всем известно, что милая Надюша держала его среди своих вздыхателей, как говорится, в черном теле, мальчишка на побегушках, - и тот не побоялся в Надином присутствии высказаться насчет костюма Стеши.

- Помните, Стешенька, Донну Анну? Тогда, перед спектаклем, я вас не узнал. Вы каждый раз иная.

Дальше пошли воспоминания о самодеятельном спектакле, когда в «Каменном госте» Стеша играла Донну Анну, а потом в черном атласном платье с кружевами ходила по ночной колхозной улице, подметала шлейфом дорогу и будто бы щелкала подсолнушки.

Надю раздражал Бабкин: сидел со Стешей рядом, глупо улыбался и вел себя, как чеховский чиновник, который впервые вывез жену в свет, Хотелось сказать об этом, злая шутка уже вертелась на языке, но зачем же обижать людей! Вечер обещал быть интересным, и портить его никому не дозволено.

Вспомнив, что в доме нет хозяйки, Надя побежала на кухню…

Забравшись на табуретку, Лева вырисовывал на нижней поверхности диска контуры люков и иллюминаторов.

В столовой о чем-то беседовали Набатников и Журавлихин, а в кухне молчаливо хозяйничали Вячеслав Акимович и Митяй. На плите в высокой кастрюле кипятилась вода для раков. Митяй резал укроп.

- А ну, мальчики, марш отсюда! - весело скомандовала Надя. - Без вас обойдутся.

Она подвязала полотенце вместо передника и выхватила у Митяя нож. Митяй удовлетворенно вздохнул. Работа скучная, да и сноровка требуется. Хорошо девчатам, у них пальцы тонкие.

Пусть тонкие, но не всегда умелые. Наде редко приходилось заниматься хозяйством, все мать за нее делала, сама же трудилась на кухне лишь в исключительных случаях. Сейчас решила показать свою ловкость, а вышла неприятность, разрезала палец, вскрикнула, на глаза навернулись слезы.

Растерянно озираясь, она стояла посреди кухни. Кровь капала на пол.

Митяй побежал за Стешей - пусть сделает перевязку, у девчат пальцы тонкие.

Стеша быстро промыла рану. Вячеслав Акимович принес аптечку, достал пузырек с иодом, бинт. Надя чувствовала себя ужасно неловко. Вот ведь не повезло! Главное, что всем хозяйством завладела Стеша - и, к Надиному стыду, делала все не напоказ, а как следует, экономными, точными движениями.

Вячеслав Акимович стоял в дверях, следил за молодой хозяйкой, провожая задумчивым взглядом каждый ее шаг, и Надя смутно догадывалась, что это ему нравится. Не сравнивает ли он Надино порханье, всегда рассчитанное на зрителей, со спокойной, женственной до кончиков ногтей деловитостью Стеши?…

Пришел Набатников, шеф-повар в профессорском звании, снял пиджак, засучил рукава и сразу же выразил неудовольствие по поводу нарезанного укропа:

- Так никто не делает. Укроп кладут целиком, ветками. Это не окрошка.

Наде вновь пришлось пережить разочарование: резала-резала, палец разрезала, а все впустую. Какая она несчастная! Ужасно!

Митяй взял миску, направился в ванную комнату, откуда принес не так уж много раков.

- Только и всего? - удивился Набатников. - А где же остальные?

Из кабинета послышался приглушенный крик. Что-то случилось с Левкой! Митяй, по долгу друга, бросился на помощь. Подпрыгивая от боли, Лева размахивал рукой. Выяснилась следующая забавная история. Он уронил кисточку, и та закатилось под шкаф. Шаря под ним, Лева перепугался до смерти: какой-то скорпион вцепился в палец. Левка оправдывался, ведь он не знал, что в доме существуют раки. Вовсе он не труслив - спросите у ребят, - но подвела неожиданность.

- Любой человек завоет, - говорил он, посасывая палец.

Надя торжествовала. Не одна она будет сидеть, за столом с забинтованным пальчиком. Левка пожаловался: скоро, мол, все останутся без пальцев. Это было вполне возможно, так как гости занялись ловлей раков, но ловили их не в реке, а под диваном, креслами, под коврами и веселились до слез. Даже Набатников ползал под столом, а потом, еле отдышавшись, признался, что никогда в жизни ловля раков не доставляла ему такого удовольствия.

Всей гурьбой пошли исследовать, каким путем раки расползлись по квартире. Оказалось, что мохнатая простыня, которой хозяин накрыл ванну, намокла и соскользнула вниз. По ней раки выбрались на свободу, проползли под дверью, затем не спеша проследовали в кабинет.

Веселье не прекращалось и за столом. Тоненько, заливисто смеялась Надя, Стеша тоже не отставала, радуя друзей своей непосредственностью. Она рассказывала о первом сеансе телевидения в Девичьей Поляне.

- Хороша, что напомнили, Стеша, - поблагодарил ее Набатников и, обращаясь к Вячеславу Акимовичу, спросил: - Не пропустим передачу? Включите телевизор на всякий случай. А я позвоню в институт, узнаю.

В столовой погасили люстру. Лампы дневного света горели в кабинете, и через открытую дверь свет их падал на стол.

Метровый экран был приподнят над головами зрителей, и никто никому не мешал видеть. Лева Усиков сразу же вызвался настроить аппарат, но Митяй осадил его: скрутит все ручки, пережжет проекционную трубку, и на этом дело закончится.

Некоторые радиолюбители, построившие новые телевизоры, уже принимали пробные передачи, отраженные летающим зеркалом. Сейчас инженеры продолжали испытывать эту систему, главным образом изучая условия приема дальних передач. Телевизор Пичуева был рассчитан на цветное изображение, но мог принимать и черно-белое.

Передавался концерт детской самодеятельности. Воспитанники Суворовского училища, совсем еще малыши, в паре с девочками в белых передниках лихо отплясывали мазурку, становились перед ними на одно колено, все как полагается.

Движения малышей были изящны и грациозны. На лицах важная сосредоточенность. А дамы, дамы! Посмотрели бы, как они кокетливо приседают, двумя пальчиками чуть приподнимая платье, - видно, кажется оно им длинным, с тяжелым шлейфом. Да разве можно удержаться от улыбки!

Вот на первом плане самый маленький танцор, коротко стриженный, белоголовый, падает на колено и, подняв задорную мордочку, следит, как, опираясь на его руку, «дама» выписывает круг. Девчонка смешная, с бантиками в косичках, но в глазах ее светится женское торжество. Она принимает как должное коленопреклонение будущего мужчины.

- Знакомый случай! - с шумом вздохнул Афанасий Гаврилович. - Сначала - на одно колено, а вырастет - встанет на два. Такова уж наша мужская доля.

Надя тряхнула серьгами-вишенками, искоса взглянула на Вадима.

- Мне это ужасно нравится.

- Еще бы вам не нравиться! - Набатников уже слыхал о Надином характере. Но есть странные вкусы. Мне рассказывали об одной девушке - она стремилась всех своих друзей поставить на колени.

- Это к чему же? - изумилась Стеша и незаметно от других погладила плечо Тимофея. - Хотя бы одного.

Афанасий Гаврилович с удовольствием очищал раковую шейку.

- Тоже скверно. По-моему, каждой женщине приятно смотреть на своего спутника, слегка приподняв к нему голову. А ежели он постоянно ползает на коленях, то и не видно его. Да и уважение другое.

Стеша под столом крепко сжала руку Тимофея.

- Согласна, Афанасий Гаврилович. Но к чему же постоянно? Иногда.

- Вот это по справедливости. - Профессор рассмеялся и протянул руку к экрану. - Молодцы карапузы! Правильное воспитание. Да разве можно после всех этих коленопреклонений дернуть девчонку за косу, как раньше бывало с нами, грешными!

Надя молчаливо глядела на экран, довольная, что в темноте не видно, как она покраснела, - поняла, в чей огород заброшен камешек. Но откуда Афанасий Гаврилович узнал о ее вот уж абсолютно невинном кокетстве? И вовсе она не желает, чтобы все друзья преклонялись перед ней и тем более страдали. Например, Бабкин? Впрочем, о нем и разговаривать нечего. Он автоматически выбыл из ее коллекции, - рядом сидит Стеша. А Вячеслав Акимович? Вот кто Наде нравился больше других, и она заранее решила, что сегодня, по долгу хозяина, он проводит ее домой. Пусть Женечка и Димочка немножко покусают себе локти. За последнее время они стали ужасно задаваться. Звонят редко, а если приглашают в кино или театр, то почему-то оба вместе, будто никто не желает пойти с нею вдвоем. Другие бы мальчики за честь считали.

Объяснялось это более сложными мотивами. Как-то Женя услышал от Нади довольно остроумную, но ядовитую шутку насчет увлечения Вадима, помучился, потосковал и понял, что завтра она высмеет и его любовь. Вспомнил письмо, где Надя пыталась вызвать ревность к Вадиму. Вспомнил, как ждал ее в парке долгих полтора часа, а на другой день, нисколько не смущаясь, она заявила со смешком, что пошла с Багрецовым на литературный вечер, где ужасно зевала, потому что молодые поэты попались все одинаковые, тоска смертная.

Женя и Вадим сдружились еще в экспедиции, но никто из них не вспоминал о Наде, боясь либо обидеть друга, либо нечаянно тронуть незажившую рану. Разговора об этом не было, но каждый решил про себя, что девушка, которая не ценит дружбу и высмеивает любовь, не достойна ни дружбы, ни любви. Надо хоть немножко помочь ей исправиться.

Об этом Надюша ничего не знала, терзалась догадками, искала соперниц - и не находила. Ни одной девушке ни Вадим, ни Женя не отдавали видимого предпочтения. Ко всем - и к студенткам радиоинститута и к сотрудницам института метеорологии, где работал Вадим, бывшие Надины оруженосцы относились одинаково. «Может, во всем виновата летчица? Ведь ею ужасно восхищались ребята…» - мучительно раздумывала Надя.

Рядом с ней сидел Вадим. Что ж, сосед как сосед! В меру заботлив, вежлив, наливает нарзан, передает тарелки с закусками, но ни в голосе его, ни во взгляде Надюша не замечает привычной нежности, той, что возвышает девушку в ее же глазах. Надя искала причину странного холодка и обидчиво хмурилась.

Начиналась цветная передача с северного строительства. Пока были вскрыты рудные пласты, а скоро здесь вырастет большой город. Мерцающая звездочка, которая сейчас светилась на экране, указывала лишь место будущего города за Полярным кругом. Телекамера находилась на самолете, поднялся он очень высоко, поэтому только и видна звездочка.

Но вот самолет стал быстро снижаться. Темнота уплыла за края экрана, в центре его светился кратер, наполненный до краев не кипящей лавой, а точно гигантскими раскаленными спицами. Это лучи прожекторов. Они ползали, как живые, упирались в края кратера, скользили вниз, где сразу укорачивались и пропадали. В другом месте мягко прыгали голубые фосфоресцирующие мячи и, взлетая вверх, лопались, окутывая кратер светлым дымком.

Самолет с телекамерой спускается ниже. На экране мелькают расплывчатые отблески. Изображение становится четче, яснее. Темная, будто залитая тушью, тундровая степь. Блестит, как серебряная стружка, извивающаяся река. Рядом вспыхивают и гаснут огни, а вдали виднеется светлая поверхность моря.

Медленно плыл самолет над землей, и глаз телекамеры смотрел вниз, на суровую северную природу. Все, что он видел, превращалось в электрические токи, попадало на передатчик, потом вниз, на контрольный приемный пункт, где сейчас дежурил инженер Дерябин, потом, по «системе Бабкина», через радиопрожектор - на зеркало диска и наконец в квартиру Вячеслава Акимовича. Он, так же как и многие другие специалисты, принимающие эту пробную передачу в разных концах страны, смотрел не только на экран, но и в программу испытаний, где было подробно указано, что и в какое время будет передаваться, отмечены высоты подъема диска и самолетов, приложена схема, в каких местах установлены наземные телекамеры.

В левом углу экрана появилась яркая звезда, она мерцала, как Сириус в вечернем небе, иногда пропадала совсем, - возможно, проносились мимо ветром гонимые облака.

На облачном фоне вспыхнула красная цифра «3». Пичуев посмотрел в программу. Сейчас Борис Захарович Дерябин переключит телекамеры, передача пойдет с вертолета.

Лева пододвинулся поближе, чтоб рассмотреть все детали. Видно, Набатников всерьез увлек его своей мечтой о «теплых городах». В грудах развороченной земли Лева уже видел осуществление этой мечты.

Сияющее полукольцо сигнальных огней, зажглись они на ветряках, опоясывающих город. Лева смотрел и радовался. Ветер перестал быть врагом, воспетое поэтами ледяное дыхание превращалось в тепло. Ветер не выдует его из домов, наполовину спрятанных в толще земли, не выгонит с улиц теплого города. Не гулять здесь ветру, за новыми горами. Впрочем, не гулять и Леве.

«А как бы хотелось!» - в надежде подумал он.

Борис Захарович Дерябин, старый инженер-радист, поехал туда в командировку. Счастливый? Нет, не очень. Он должен приехать обратно. Старые привычки: обжитый дом, теплые ночные туфли под кроватью с левой стороны. Трудно ему расставаться с будущим теплым городом, но еще труднее позабыть о теплом доме на Садовой, где он прожил всю жизнь. Лева - счастливее. «Ничего нет, никаких привычек, дома тоже нет. Свою квартиру, или даже комнату, не заработал еще, живу в долг. Туфель ночных тоже нет. Ни с какой стороны - ни с правой, ни с левой. Тапочки в разных местах. Свободен. - И Лева решил, как только окончит институт, просить послать его на Север. - Папа и мама? Но ведь они умные, чуткие. Поймут».

Рядом с Левой, возле самого телевизора, сидел Пичуев и что-то отмечал в тетради. Остальные зрители расположились на диване.

Надюша уютно устроилась в кресле, откуда было видно всех. Это ей нравилось: можно незаметно наблюдать за лицами. В данную минуту ее интересовал Вячеслав Акимович, он дважды видел пробную передачу со строительства, а потому лицо его было спокойным и деловитым.

Он следил за техникой передачи, внимательно записывая цифровые данные, периодически появляющиеся на экране. Вполне возможно, что зрителям они портили впечатление, раздражали, но ведь не это главное, цифры были необходимы специалистам, в том числе и Наде.

Все это верно. Только она не догадывалась, что Вячеславу Акимовичу цифры были необходимы вдвойне. Их передавала Зина, Зин-Зин, Крылышко.

Передача закончилась. Зина поворотом, ручки сменила объектив телекамеры, автоматически переключая ее на цифровую таблицу № 14. Чисел в ней было немного, всего шесть.

Пичуев записал их и, вздрогнув, уронил карандаш.

Внизу, под цифрами, неожиданно появился синий карандаш. На экране он выглядел огромным, как полено. Толстый графит коснулся бумаги и, как бы подводя итог, потянул за собой жирную черту, затем помедлил, вернулся обратно и решительно провел другую черту рядом. Линии оказались не параллельными, соединяющимися. Именно эти линии, и только их, видел сейчас инженер.

Включили свет. Уже давно исчезли и цифры и линии, а Вячеслав Акимович, рассеянно протирая очки, все еще смотрел на экран счастливыми, изумленными глазами: «Крылышко мое!…»

Вполне естественно, что Надя ничего не понимала. При чем тут цифры? Кому-кому, а ей хорошо известны их значения. Ничего особенного: высота полета, номер объектива, ну и всякие другие технические данные. Никаких поводов для волнения, Надя за это ручается. Мучило любопытство, странное, беспокойное. Ведь она так привыкла к ясности в характере Вячеслава Акимовича.

Наконец он очнулся, стремглав побежал в кабинет к телефону. Надя прислушалась: нетерпеливо постукивал наборный диск.

- Передайте радиограмму! - закричал инженер громко, будто вызывал пожарную команду. - Немедленно… сию минуту… «Руководителю телевизионной группы Дерябину. Лично Зинаиде Авериной. Таблица номер четырнадцать принята. Линии не параллельны. Счастлив. Жду подтверждения».

Все в этой радиограмме противоречило законам науки, техники и, конечно, здравому смыслу. Так по крайней мере решила Надя. Во-первых, если линии, или, как она догадывалась, строки (техническое понятие), не параллельны, то никакого изображения не получится. Если же не параллельны вертикальные линии, например в испытательной таблице, то радоваться здесь тоже нечему. Передача будет принята с ужасными искажениями. А кроме того, слово «счастлив» вряд ли уместно в деловой радиограмме.

- Как мало вам нужно для счастья, Вячеслав Акимович, - потянувшись к нему ласковым котенком, насмешливо сказала Надя. - Ну, мне пора домой. Засиделась ужасно, даже на метро опоздала.

Она выжидательно смотрела на Вячеслава Акимовича, и взгляд ее был лукавый, торжествующий: «Позаботьтесь о гостях, хозяин. Думаю, придется меня проводить. И я этого хочу, хочу», - говорила она глазами, понимая, что право на ее стороне. Ведь здесь только одна девушка (Стеша - не в счет, с ней Бабкин). А Женечка и Димка пускай страдают, злятся, Так им и надо. Девушка требует преданности, внимания, существо капризное и чуточку злопамятное.

Заметив, как Вадим и Женя на нее посматривают, Надя рассчитывала на их вмешательство. Сейчас кто-нибудь из них покраснеет, скажет смущенно, будто ему по пути, надо на телеграф, в аптеку, на междугородную станцию. В общем, предлог найдется.

Пичуев все еще был под впечатлением своего неожиданного счастья. При чем тут Надя? Но вежливость обязывала, надо идти в гараж, заводить машину. С языка готовы были сорваться обычные в этих случаях слова, вроде: «Не беспокойтесь, Надюша, довезу», - но вспомнил, что не однажды видел с ней Багрецова, видел его и одиноким, поджидающим девушку возле института. Кроме того, приходилось отвечать на телефонные звонки, когда тот спрашивал ее. Вот и великолепно. Пусть пройдут вместе по ночным московским улицам.

Надя щебетала, вертелась перед зеркалом, надевая шляпу, и была уверена, что Вячеслав Акимович сейчас пойдет за «Победой». А тот, нерешительно позвякивая ключами от машины и гаража, поглядывал на Багрецова, сидевшего к нему спиной. Вадим о чем-то разговаривал со Стешей, смеялся и в свою очередь бросал растерянные взгляды на Женю.

«Странно, - думал Вадим, - почему Женечка не торопится провожать Надю? Как приятно пройти с ней по Ленинградскому шоссе! Длинный-длинный бульвар. Желтые листья, сквозь них просвечивают фонари. Иди, Женечка, иди. Только не верь ей. У Надюши злое сердечко».

Женя скосил глаза на Вадима и тоже удивился: сидит, болтает, а у зеркала его ждут. Бедный парень, попадет ему на орехи…

Предоставив Вадиму полную свободу действий, Пичуев дипломатично ушел в кабинет. Митяй и Лева переглядывались. Они все знали, а потому с интересом наблюдали: чем же все-таки дело кончится? Надя несколько раз появлялась в дверях столовой, снимала и вновь надевала перчатки, руки ее дрожали от обиды и гнева, на губах стыла подчеркнуто непринужденная улыбка.

Убедившись, что Пичуев не собирается идти за машиной, - наверное, ничего не понял и думает о каких-то непараллельных линиях, - Надя вошла в столовую, небрежно натягивая перчатки.

- Мальчики! Кто сегодня будет моим рыцарем?

Поднялись все сразу: Вадим, Женя, Митяй, Лева. Неловкое молчание. Митяй и Лева поднялись из вежливости. Чем не рыцари? Но они прекрасно знали, что девчонка смотрит на них свысока, - обыкновенные второкурсники, малыши. Действительно, Надя их не замечала и ждала ответа - от Жени или Вадима.

Молчание затянулось. Надя чувствовала, как у нее холодеют кончики пальцев. Такой наглости она не ожидала. Вновь повторила вопрос, презрительно усмехнувшись:

- Кто же рыцарь?

- Мы, - ответил Бабкин и взял Стешу под руку.

Вместе с ней он прошел в кабинет, где беседовали Набатников и Пичуев.

- Вячеслав Акимович, разрешите позвонить диспетчеру, такси вызвать?

- Зачем же! Я вас отвезу.

Нет, это не устраивало Бабкина. Ему очень хотелось показать свою самостоятельность перед женой. Неужели Вячеслав Акимович лишит его этого удовольствия? Вмешался Набатников, он чутьем понял Тимофея:

- Пусть хозяин не беспокоится. К тому же другим гостям машина не нужна хорошо пройтись по ночной Москве. Кстати, не желает ли Вячеслав Акимович проводить старика хотя бы до Белорусского вокзала?

Пичуев не мог отказаться - любил такие прогулки, тем более с Набатниковым.

Стеша пыталась отговорить Тимофея: им тоже хорошо пройтись пешком. Но тут ничего не вышло. Бабкин решил, что Стеша не привыкла к Москве и очень устала.

- Должен я заботиться о твоем здоровье или нет? - шепнул он, чтоб никто не заметил. - То-то.

Дожидаясь, пока Бабкин вызовет такси, Надя вышла на балкон, заплетенный вьющимися бобами. Ветер трепал их желтые рваные листья. Холодно, неуютно. Все надоели Наде ужасно. Видеть никого не может. Какая она несчастная! Навертывались слезы, мелкие, тепловатые. От них никакого облегчения, лишь краснеют, распухают веки, склеиваются ресницы и глаза делаются крошечными, некрасивыми. Ну и пусть, кому они нужны! «Друзья, называется! - Вытирая слезы платочком, вспомнила Женю и Вадима. - Ничего им не стоит девушку обидеть. Невежи, злые!» Надя всхлипнула и вдруг почувствовала, что кто-то стоит за спиной. Острая радость кольнула в сердце. «Наверное, Женечка или Димка. Ни за что не прощу! Ни за что!»

Хрустнув пальцами, она резко повернулась и увидела Набатникова. Глаза его были спокойны, мудры, никакого участия и желания утешить Надя в них не прочла. Может, свет не так падал из полуоткрытой двери? Много Надя слыхала о Набатникове. Димка бредил им, как влюбленная девчонка, Женечка мог часами рассказывать о нем, Усиков восторгался, Митяй подражал его походке и готов был идти за ним хоть на край света. Все в один голос заявляли, что Афанасий Гаврилович человек редкой души и обаяния.

Надя не согласна. Ничего этого она не видит. Черствый человек, ужасно… Тут слез не удержишь, все капают и капают. А он изучает их, будто в лаборатории. Для него это - обыкновенная перегонка воды.

Афанасий Гаврилович мягко, по-отцовски взял Надю за подбородок, заглянул в мокрые глаза.

- Кого из них любишь? Признавайся, глупая.

Никто с Надей так не говорил. Отца она не помнила, мать и дома оставалась актрисой - ни простоты, ни искренности. Близких подруг почти не было: Надя любила поклонение, лесть, успех улыбался ей, а с этим могли мириться далеко не все подруги. Вадима и Женю превратила в жалких вздыхателей. Кто же мог ей перечить? Кто решился бы спросить о самом сокровенном, как сделал это чужой, мало знакомый ей человек?

А сокровенного не было. И Надино сердце, кроме жгучей обиды, сейчас ничего другого не испытывало. Совестно признаться, Надя это понимала, но совладать с собой не могла.

- Никого не люблю, - вырвалось из горла, и, вздрагивая от рыданий, она по-детски уткнулась в плечо Афанасия Гавриловича.

Он рассеянно поглаживал ее упрямые волосы, ждал, когда успокоится. Вот так же три года назад, ночью, когда он работал над теорией цепной реакции, дочь пришла в кабинет и сказала: «Что мне делать, папа? Люблю». Было ей восемнадцать лет. Любовь казалась безумно страшной. Девочка плакала, а он молчал, так же поглаживая ее волосы, как сейчас. Но дочь его страдала потому, что любила, а Надя никого не любит.

- Значит, просто обида. - Широкой ладонью он прикрыл от ветра ее худенькое плечо. - Она быстро забывается. А любовь, пусть даже не очень глубокая, юная и незрелая, как у Вадима или Жени, сразу не отстанет. Вот когда она по-настоящему скрутит тебя, - а это будет рано или поздно, - поймешь, сколько горя и унижений испытывали твои ни в чем не повинные друзья.

Все было известно Афанасию Гавриловичу. Не случайно Вадим ходил с ввалившимися от бессонницы глазами после того, как читал письма, адресованные Жене. Надя просила их показать - а зачем? Она могла назначить встречи - одному на Пушкинской площади, другому на площади Маяковского. Вадим ждал, а Надя проходила мимо с Женей, будто не замечая. Разные случаи припоминал Афанасий Гаврилович и спрашивал у Нади:

- Кто тебя научил, глупая, этому дрянному, пошлому искусству?

Надя тихонько всхлипывала, сморкалась, уши горели, будто надрали их, и думала она: почему никто не сделал этого раньше?

Машина прибыла по вызову, давно уже стояла у подъезда. Бабкин хотел позвать Надю, но Стеша догадалась, что на балкон его пускать нельзя. Там разговор серьезный. Ненароком заглянула в дверь. Отвернувшись от профессора, Надя смотрела в зеркальце. «Ну, ясно, - решила Стеша, - всплакнула девчонка. Теперь глаза красные и нос распух. С такой физиономией не покажешься».

Улучив минутку, когда студенты прошли в кабинет, она вытянула Надю с балкона и увела в ванную. Надо же ей привести себя в порядок.

Прощалась Надя в прихожей, где свет был не так ярок. Вероятно, никто и не заметил ее слез. Впрочем, как знать?…

Женя и Вадим одновременно подошли к Наде. Вадим пригласил:

- Пойдемте с нами, Надюша. Последние теплые дни, бабье лето. Не пожалеете.

Надя отказалась - плохо спала, ужасно каблуки высокие. Да, возможно, она и не пожалеет, но и не допустит, чтобы ее жалели. Этого Надя, конечно, не сказала, лишь подумала, спускаясь по лестнице.

Пичуев, растерянный от счастья, молчаливо провожал гостей. Вышли на улицу. Тихо в этот час. Недавно был дождь. Тротуары блестят, как лакированные, в них отражаются желтые фонари. Опавшие листья прилипли к асфальту, кажутся золотыми, рисованными по черному китайскому лаку.

Рассматривая эти осенние рисунки, Афанасий Гаврилович шел рядом с Пичуевым и прислушивался к разговору студентов. Они шли впереди, еле-еле переступая ногами, чтобы продлить удовольствие прогулки. Их было четверо. Посередине старшие - Женя и Вадим, длинные, почти одинакового роста, а по бокам малыши Лева и Митяй.

Раньше Митяй издевался над Левкой - придумал себе «счастливую звезду» и потерял. Но в конце концов понял Митяй, что звезда оказалась счастливой и вроде как путеводной. В погоне за ней ребята увидели большой, беспокойный мир. нашли новых друзей: Набатникова, Зину, Пичуева, Димку Багрецова, потом участвовали в работе экспедиции. Конечно, это счастье. Но об этом Митяй никому не сказал, пусть каждый понимает как хочет.

Зато Вадим дал волю своим чувствам, говорил с воодушевлением, размахивая шляпой, свободной рукой готовый обнять не только троих друзей, но и всю улицу, весь мир.

- Ведь это же страшно интересно, - восторгался он, - видеть страну и чужие края! Видеть жизнь как она есть. Вячеслав Акимович рассказывал, что скоро будет испытывать новые «Альтаиры», установленные в поездах, на теплоходах, на самолетах. Представьте себе программу, составленную из путешествий. Сидит режиссер на телецентре. Перед ним несколько контрольных телевизоров. Один принимает передачи из экспресса, который сейчас идет мимо Байкала. Другой принимает с борта самолета Москва - Баку. Третий… Ну, и так далее… Режиссер выбирает самые интересные моменты, и телезрители, сидя дома, путешествуют по стране. Когда мы это увидим, Вячеслав Акимович? - спросил Вадим, оборачиваясь.

- Какой быстрый! Не раньше, чем Лева и Митяй окончат институт. Испытывать будем вместе.

- Значит, скоро. Они поспешат ради этого дела. - Вадим улыбнулся с наивным добродушием. - Мне хочется большего. Видеть весь мир. Но не то, что показывают американские телевизионные компании. Не фабрику поцелуев на площади, а простую фабрику, где делают мыло, калоши или карандаши. Но они ее никогда не покажут хвастаться нечем. Я хочу посмотреть, хотя бы из окна вагона, на маисовые и хлопковые поля, на табачные плантации. Как там работают люди, чем живут?

Лева все время хотел перебить его, но Вадим говорил, волнуясь, без передышки. Наконец замолчал, и Лева этим воспользовался.

- Конечно, это сплошная фантастика, - заранее оправдывался он. - На такое дело они не согласятся.

- Кто это - они? - решил уточнить Митяй.

- Кому невыгодно… Не мешай, а то мысль нечеткая делается… Идея, следовательно, такая. Мы с Митяем, конечно, ротозеи - потеряли «Альтаир».

Митяй недовольно пробурчал:

- При чем тут ротозеи? Вспомнила бабушка девичий вечер…

- Я говорю - были ротозеи. Понимаешь, были? - поправился Лева, но, видимо, неудачно. - Вдруг… это самое… мы его опять теряем, - выпалил он. - Новый «Альтаир», усовершенствованный.

- Нет уж, дудки. Перестань ты со своими дурацкими идеями. Был ведь разговор. - Митяй подтянул галстук и обернулся назад. - Вы простите меня. Даже слушать не хочется.

- Дай досказать, - рассердился Левка. - Развить идею. Говорю же фантазия, вымысел. Итак, теряем мы «Альтаир»… (Митяй взялся за голову). Случайно с каким-нибудь грузом он попадает на океанский пароход и переплывает океан, - продолжал Лева, не обращая внимания на явное отчаяние Митяя. - Дальше едет поездом или машиной. Короче говоря, при благоприятных стечении обстоятельств Бразилия или какая-нибудь другая страна - прямо как на ладони, и видим мы ее дома, по телевизору. Но это все пустяк, случайность. А что, если… это самое… пустить по белу свету тысячи таких ящиков? - Он зажмурился представляя себе эту картину. - Поплывут они по Волге и Миссисипи, по Днепру и Темзе, пересекут в экспрессах континенты. Будут выгружать их на платформах и полустанках. Можно видеть разных людей, слышать их, и тогда все, кому это нужно, убедятся, что у народов есть одна общая мечта - мир. - Лева вздохнул и виновато оглянулся на Афанасия Гавриловича. - Так хочется что-нибудь сделать для этого! Но ничего не придумаешь.

Прислушиваясь к словам Левы, Женя не мечтал о тысячах путешествующих «Альтаиров». Что они могут сделать? Все, что когда-то волновало его воображение, - все его мечты о покорении космических пространств, о первых людях на Марсе, о том, что будет на Земле через сотню лет, - все это меркнет перед великой мечтой о мире, о счастье. Короленко говорил, что человек создан для счастья, как птица для полета. Но человек не птица, он не может быть счастлив в одиночку.

Женя отстал от ребят, шагал медленно, низко наклонив голову. Вышли на бульвар. Свет фонарей пятнами падал на песок, исчерченный тенями голых ветвей. Думалось о самом главном. Хочется сделать что-то особенно нужное для общего счастья.

Он подождал, когда с ним поравняются Набатников и Пичуев, затем спросил о том, что его волновало. Люди постарше много сделали для мира. А советские студенты? Нет, Женя не говорит о делегатах всемирных фестивалей молодежи, о студентах, которые принимают в этом непосредственное участие, А как же остальные? Они могут только учиться?

Вячеслав Акимович не возражал, Набатников тоже. Услышав его голос, Вадим, Лева и Митяй остановились. Разговор стал общим.

Вадим чувствовал перед ребятами некоторое превосходство. Его никто не назовет «аккумулятором», он полноправный труженик, не только копит, но и отдает свою энергию. Правда, Женя, Митяй и Лева уже приносят реальную пользу, что было блестяще доказано «Альтаиром».

Но разговор не о них, а о многих, и продолжался он всю дорогу, начиная от метро «Аэропорт» до самого Белорусского вокзала.

- Будем откровенны. - Набатников перекинул пальто на левую руку, готовясь к обстоятельному разговору. - Только без обид. Вы же знаете мою слабость: люблю я вас, чертей, хоть многие и не заслуживают этого. Мир, счастье слова-то какие хорошие! Они пахнут весной, юностью. Вы мечтаете о счастье, а мы его делаем. Мы помогаем народам всем, чем можем. У нас огромные дела и тысячи всяких забот. Снимите с нас хотя бы часть. Сколько тревог за ваше будущее! А мало ли среди вас таких, кто заставляет нас горевать? Да еще как! Он помолчал, по лбу его пошли усталые морщины. - Развернешь комсомольскую газету - и видишь, что среди множества прекрасных дел попадаются и не очень красивые. Этим отличаются и некоторые студенты. Разве нам не горько? Да, вы учитесь. Знаю, что это не легко. А мы делаем всё. Всё, чтобы сохранить вашу жизнь, чтобы небо над вами никогда не темнело. Так не мешайте же нам разгонять тучи и строить «прекрасное человеческое жилище». Подумайте, сколько энергии и здоровья тратят на вас отцы и матери, весь народ, переживший не одну войну! Сейчас мы должны спокойно работать и радоваться, глядя на вас. Но так бывает не всегда. Понимаете ли вы, сколько из-за некоторых ребят погибло трудовых часов? Сколько осталось несозданных машин, несделанных открытий, ненаписанных книг? Все это они отняли у нас, а значит, и у своего будущего. Нам не нужны тихони и паиньки, что глаз не могут поднять. Открыто смотрите на мир, радуйтесь весне, зелени парков, садов, но помните о тех, кто вырастил эти сады. Помните, что вы - наше будущее, наша надежда.

Набатников замолчал. Молчал и Вячеслав Акимович, полный ощущением своего личного счастья; сейчас оно накрепко связано с мыслью о будущем, о счастье земли.

О чем же думали молодые герои? Немало они выслушали справедливых и горьких слов. Но люди, кому они обязаны жизнью и счастием, верили и верят им. И пусть каждый из них будет достоин этой веры.

В коридоре одного из научно-исследовательских институтов мне указали на суховатого юношу с тонкой шеей и узким, вытянутым лицом:

- Это Виктор Сергеевич Петров.

Я много слыхал об этом изобретателе, знал о нем и как о руководителе группы.

Рассказывал он о своих изобретениях несколько смущенно, стараясь придерживаться точных формулировок, говорил бесстрастно и сухо, ничем не выдавая настоящего, творческого отношения к своей работе.

Мне уже казалось, что, несмотря на молодость инженера, несмотря на его смелые и необыкновенные изобретения, человек он скучный и неинтересный.

Но я ошибался. Стоило мне только заговорить о будущем его аппаратов, как Петров буквально преобразился. Я увидел перед собой мечтателя и романтика, человека, страстно влюбленного в свое дело.

Мне захотелось узнать о практических испытаниях его новых аппаратов.

Инженер отмахнулся:

- Они еще не доработаны. Встречались всякие неожиданности.

- Из разговора с директором я понял, что вы можете рассказать не только о неожиданностях, но и о приключениях.

Петров возражал, говоря, что ни он, ни его маленькая группа не заслуживают подобного внимания, что лучше писать о больших и серьезных ученых. Для начала он согласился рассказать о приключениях в горящей тайге.