Задание получено. Надев на себя радиостанцию, старшина Иван Николенко затянул ремень на полушубке, оправил ушанку и, не оглядываясь, по узкой тропинке направился в лес. Пушистые снежные лапы елей загораживали дорогу. Ноги вязли в сугробах. Везде ослепительная белизна, только черные воронки, вырытые снарядами, напоминали о недавнем артиллерийском обстреле.

Старшина получил сложное задание: корректировать артиллерийскую подготовку, назначенную на двенадцать ноль-ноль.

Уверен ли, что задание будет выполнено? — спросил его лейтенант перед уходом.

— Так точно, уверен! — ответил Николенко.

Он говорил в таких случаях за двоих: за себя и за свою маленькую радиостанцию.

Все чаще и чаще попадались воронки от снарядов, сломанные сосны, обугленные стволы берез. Николенко осторожно пробирался меж елей, кое-где переползал на животе.

Бескрайное снежное поле раскинулось впереди. Рваной чертой, черными кляксами воронок была обозначена на нем оборонительная полоса, прикрывающая вражеские укрепления.

Над головой послышался противный воющий звук. Дрогнула земля от взрыва, с деревьев посыпался снег. Противник бил из миномета по опушке леса.

Прижимаясь к земле, старшина полз к намеченной им воронке, добрался до нее, спустился вниз и отдышался. Посмотрел на часы — до артподготовки оставалось тридцать минут.

Прежде всего надо развернуть антенну. Но дюралевые трубки, из которых она была сделана, никак вместе не свинчивались — внутрь набился снег. Пришлось отогревать их во рту. Так в детстве сосал он сбитые с крыш сосульки.

Радиостанция включена. Надежно зашумел приемник. Контрольная лампочка показала, что передатчик тоже работает. Все в порядке. Можно вызывать своих. Но ответа почему-то нет. Еще раз вызвал — опять ничего, хотя, судя по времени, там его уже должны были слушать. Вероятно, отсюда, из воронки, да еще за холмом, трудно принять передачу. А кроме того, для этой маленькой радиостанции здесь уже предельная дальность.

Николенко снял антенну, засунул ее за пояс и, придерживая на боку радиостанцию, вылез из воронки. То быстрыми бросками, то ползком подбирался он к высокой сосне, окруженной со всех сторон березами.

Мучительно трудно было карабкаться на дерево — окоченевшие пальцы не слушались.

Замаскировавшись среди ветвей, Николенко закрепил антенну в радиостанции и снова стал вызывать своих.

— Слышим очень хорошо, — загремело в телефоне. — Будьте на приеме.

Оставалось всего лишь десять минут до начала огня. Настроение было спокойное и бодрое. Теперь можно прикрепить микрофон к ремню, чтобы освободить замерзшие руки, и ждать. Почему-то в голову лезла одна назойливая фраза: «Сидит Ваня на сучке, с микрофоном на крючке».

Стрелка часов подошла к двенадцати. Над сосной с визгом пронесся снаряд. Впереди что-то ухнуло, комья мерзлой земли взлетели вверх. Перелет. Николенко передал поправку.

Еще удар, и вражеский дзот глухо осел.

— Точно! — выкрикнул старшина в микрофон.

И через минуту второе укрепление взлетело на воздух.

Но что это? По косогору ползут броневики, орудия, повозки. Кажется, что вся эта колонна подбирается сюда, к наблюдательному пункту. Не хочет ли противник обойти нас с фланга? Надо поскорее предупредить.

Николенко торопливо заговорил в микрофон, но в ответ услышал:

— Отвечайте для связи. Куда вы пропали?

В чем же дело? Опять и опять он кричит в микрофон, но связи нет.

Колонна подходит все ближе и ближе. Николенко дует в микрофон и замечает, что он внутри обледенел. Надо поскорее отогреть, и, расстегнув полушубок, он прячет микрофон под гимнастерку. Холодный металл обжигает тело, ледяная корка тает, бегут по груди противные, скользкие, как червяки, струйки.

Фашистская колонна приблизилась настолько, что уже можно было рассмотреть лица солдат, погоны офицеров, белеющие номера машин…

Вытащив из-за пазухи микрофон, Николенко прикрыл его рукой:

— Теперь слышно? — И, получив утвердительный ответ, передал: — Вражеская колонна рядом. Огонь на меня!

На огневой позиции замешкались, но старшина настаивал. Ему виднее.

Первый снаряд упал в хвосте колонны.

— Перелет! Даю поправку…

Послышался оглушительный вой. Ломая ветви деревьев, снаряд разорвался в самом центре вражеской колонны, но осколком срезал сосну, на которой сидел наш радист-наблюдатель.

Послав по названной цели еще два снаряда, орудия замолчали…

— Ну как, ничего не слышно? — спросил лейтенант у радиста, того, кто держал связь с Николенко.

Радист вздохнул:

— Ничего, товарищ лейтенант.

— А ты попробуй на другой волне.

— Да нет, товарищ начальник, везде настраивался. Пропал наш старшина. Хороший был парень.

Уже вечерело. Солнце заходило, и редкие снежинки, плавающие в воздухе, казались розовыми, как осыпающиеся лепестки яблони. Все молчали, не в силах нарушить тягостную тишину.

И вдруг раздался радостный голос радиста:

— Жив Николенко, товарищ лейтенант!

Сквозь шум приемника мы услышали знакомый голос. Старшина Николенко был на своем посту. Падая, он удержался на ветвях соседней березы, и по его сигналам батарея снова громила врага.