Глава 1

ВЕЧЕРОМ У ВАСЮТИНА

Вечер теплый и тихий опустился за окном. Томительный знойный день еще напоминал о себе запахом горячей краски на подоконнике, отблеском заката в стекле, поникшими цветами на клумбе под окном.

Люди возвращались с полей. Где-то неподалеку у колодца скрипел журавль, звенели ведрами хозяйки. В окно тянуло дымком кизяка. Готовился ужин.

На соседнем дворе девушки обливались водой, визжали от удовольствия и шаловливо шлепали друг друга. Чистые и умытые, в самых своих любимых платьях, они пойдут сегодня в «Летний театр» смотреть сцены из «Бориса Годунова». Стеша, наверное, уже примеряет пышное атласное платье гордой Марины.

Никифор Карпович сидел у окна, прислушиваясь к веселым голосам.

Пусто у него в комнате, и, казалось, совсем было пусто в душе, когда по окончании войны он приехал домой, в Девичью поляну. Жизнь Васютина складывалась прочно, по кирпичикам, связывалась, как цементом, уверенностью в нерушимости своего счастья. Счастья как будто достаточно: искреннее уважение в колхозе, орден за труды, новый дом и хозяйка в этом доме.

Война. Разрушилось простое человеческое счастье Васютина. Он оставил Девичью поляну и вскоре стал командовать ротой, защищая счастье уже всего человечества. В землянке где-то недалеко от Миллерова он стал коммунистом. Так подсказало ему сердце.

Грозовой бурей прогремела война. В маленьком селении около Вены Васютин сдал автомат, получил выписку из приказа о демобилизации и возвратился в свой колхоз.

Бурьян и пырей выросли на пожарище. Одиноко торчали закопченные трубы. Кое-где уже светлели новые дома. Старые хозяева вернулись на родину. Вернулись не все, — суровым ветром разметало людей по стране. Кое-кто остался в цехах уральских заводов, в шахтах Донбасса, в маленьком городке Казахстана.

Именно в этом самом городке, названия которого не хочет вспоминать Васютин, нашла свое немудрое счастье жена его — бывший счетовод колхоза. Она честно написала ему об этом. Просила не тужить, если может — простить. Обратно в Девичью поляну она не вернется.

Новый васютинский дом, выстроенный перед самой войной, не сгорел.

Никифор Карпович не мог возвратиться в него. Ему бы все время казалось, что ходит по комнатам неслышными шагами хозяйка, стучит ухватом в печи, гремит тарелками…

Васютин отдал свой дом под агролабораторию. Теперь здесь новая хозяйка, Ольга Шульгина. Она все переделала на свой лад. И теперь уже ничто не напоминало Никифору Карповичу, что в этом доме когда-то он жил.

Пришел Васютин в райком партии. «Коммунистов в районе мало. Все разрушено. Придется тебе, Никифор Карпович, помочь нам», — сказал ему секретарь. Стал Васютин инструктором райкома. Из машины неделями не вылезал. Нужно было все видеть, везде успеть. Однако основное дело было в колхозе «Путь к коммунизму», — он больше всех пострадал. Райком предложил новому инструктору пока не переезжать в город, а быть поближе к этой разоренной деревне. Вместе с Анной Егоровной, тогда еще единственным коммунистом колхоза, и всеми колхозниками Васютин принялся за работу в Девичьей поляне.

Он понимал, что восстановление колхоза «Путь к коммунизму» за такой короткий срок, как два года, намеченный по плану, невозможно, если не привлечь по-настоящему творческие силы всех колхозников. Он знал, что стоит только как следует этим заняться, и все, даже самые трудные вопросы будут решены.

Из упорной борьбы за урожай родилась ОКБ — группа инициативных ребят-комсомольцев.

Васютина вначале несколько смущали выдумки Ольги и ее товарищей. Таинственная пещера, тропический сад в ней, актинидия и лимоны, десятки опытных делянок на полях. Вся эта романтика поисков, окруженная тайной, казалось бы, совсем не предусмотрена инструкцией по работе среди молодежи. Однако Васютин считал, что она помогает процветанию колхоза. Комсомольцы прекрасно работали на полях. Они знали, что материальное благосостояние их колхоза не только даст им возможность купить еще больше ламп для подземной оранжереи, приобрести новые буры, моторы, насосы, построить мощную электростанцию, самим сделать озеро. Они мечтали о большем: в два года вырастить тополя для защитных полос, пустить воду на поля, изменить климат района. Да мало ли о чем мечтали молодые хозяева колхоза «Путь к коммунизму»! Они знали, что все эти дела — маленькая частица великого сталинского плана переделки природы.

Все свое свободное время, все желания Васютин отдал комсомольцам. Некогда было вспоминать о хозяйке, оставшейся в Казахстане, да и не нужно. Совсем редко на мгновение промелькнет перед глазами печальное, с оспинками на лбу, когда-то дорогое лицо и сразу растает, как в тумане. И вот снова из глубины сознания выплывает знакомая до мельчайших подробностей картина родной деревни, какой ее представляет Васютин через несколько лет. Он видит Девичью поляну ясно и отчетливо, как на «генеральном плане реконструкции». Здесь будет новый агрогород. Наверное, к тому времени он станет иначе называться — уже не Девичьей поляной.

Обо всем этом думал сейчас Васютин, стоя возле окна своей маленькой комнатки.

К самому краю деревни прилепилась маленькая хата. Жила в ней глухая старуха, и вот уже скоро пройдет два года, как поселился у нее тихий жилец Никифор Карпович. В деревне строились новые дома, и ему не раз предлагали переехать, но Васютин отказывался: то дом нужен для читальни, то для большой семьи. Ничего, успеется… Дома он все равно не сидит.

Уже совсем стемнело. В стеклах рамы давно погас закат, а Васютин все еще стоял у окна.

Мимо изгороди палисадника медленно проплыла чья-то тень. Звякнула щеколда калитки. Невысокий человек в светлой кепке нерешительно остановился возле крыльца.

— Кто там? — окликнул Васютин.

— Это я. Бабкин. Думал, вас дома нет, — темно.

— Свет пока еще не дали, — отозвался Никифор Карпович, высовываясь из окна. — А с лампой возиться не хочется. Не споткнитесь там, в сенях.

Бабкин вошел в комнату. Фигура Васютина четко вырисовывалась на синем фоне окна.

— Хозяйку там мою не встретили? — спросил Никифор Карпович, поворачиваясь к гостю. — Ничего не слышит. Выписал ей из Москвы карманный усилитель для глухих, а она его боится… Приучать еще долго придется. Ну, да что с нее взять? Некоторым людям и помоложе моей хозяйки все сначала кажется либо страшным, либо ненужным. Обойдемся, мол…

Васютин встал и широко расправил плечи, так что хрустнули кости.

— Ох, и не люблю я этого равнодушного спокойствия! — со скрытым раздражением проговорил он. — Есть у нас еще такие, с позволения сказать, колхознички, на всю жизнь готовы остаться глухими, глухими ко всему, только бы их на большие дела не тянули, зовешь их, зовешь — не слышат, только ухмыляются. «Зачем нам все это? Обойдемся…» А слово-то какое мерзкое «обойдемся»! — Васютин зашагал по комнате. — Сегодня опять услышал это слово от одного нашего уважаемого бородача. Хозяин он умелый, на усадьбу его посмотрите — чего там только нет! Трудодней у него порядочно, ничего не скажешь. Значит, и колхозник он неплохой. А вот когда сегодня зашел разговор об орошении, тут он и сказал: «Обходились пока, и сейчас обойдемся». Хорошо, что таких колхозничков по пальцам можно пересчитать, а то бы не только каналы на полях — колодца бы не вырыли. — Он помолчал, словно о чем-то вспоминая. — Ну, а как идут дела у вашего друга? Да вы садитесь!

Бабкин присел на край стула.

— Просил передать, что все готово, последний вариант досчитывает.

— Значит, завтра будет, как говорится, докладывать?

— Выходит, что так.

Мог бы рассказать Бабкин, что Вадим вот уже вторую ночь не спит, занимается алгеброй. Он мог бы добавить от себя о необыкновенном упорстве друга, на которого Васютин может вполне положиться… Но ничего этого не сказал Тимофей, — у него были свои неотложные заботы и сейчас он раздумывал, как бы поточнее их изложить.

— Ну, а вы? — обратился к нему Васютин, словно угадывая мысли Бабкина. — Наверное, зашли ко мне не только за тем, чтобы выполнить поручение вашего товарища?

Тимофей помедлил, затем вместе со стулом придвинулся ближе к окну, чтобы лучше видеть собеседника.

— Да, Никифор Карпович, посоветоваться надо. Иначе глупость одна получается.

— Работа не ладится? Испортился какой-нибудь прибор на метеостанции?

— Там все хорошо. Если потребуется, исправим. А вот я хотел сказать об одном человеке…

— Которого труднее исправить, — задумчиво пощипывая усы, перебил его Васютин. — Так я понимаю?

— Не совсем так… — замялся Тимофей. Ему вдруг показалось, что этот разговор как-то может повредить тому, о ком он завел речь, — Ну, если, скажем, комсомолец ошибается… — продолжал он нерешительно.

— Товарищи ему должны подсказать, помочь…

— Тут, Никифор Карпович, дело сложнее. Этот человек может взять на себя любую вину, только чтобы никто ничего не узнал о его изобретении.

— Понятно. Теперь скажи, что тебе известно о приспособлении, которое сделал к трактору Кузьма Тетеркин.

Бабкин удивленно взглянул на Васютина. Он и это знает!

— Мне кажется, что я не должен ничего рассказывать, — пробормотал он, вертя в руках кепку. — Я знаю все технические подробности, причем познакомился с ними совсем случайно… Тетеркин обидится… И так уже он меня терпеть не может.

— Да, парень он колючий, — задумчиво произнес Васютин. — Но Кузьма твой товарищ, комсомолец… Значит… — Он выжидательно замолчал.

— Помогать надо, — подсказал Тимофей.

— Скажи откровенно: это дело стоящее? В механике я мало разбираюсь. Не пойму, как трактор Тетеркина сам по себе поворачивается.

Техник подробно рассказал все, что смог выяснить из беседы с Сергеем, и, главное, поделился своими впечатлениями после осмотра автоматического устройства.

— Сама идея, мне кажется, очень интересна, — в заключение сказал он. — Особенно если будут применяться электротракторы. Это настоящее изобретение! К сожалению, пока практически его нельзя использовать… Идея вашего механика, если так можно сказать, несколько опережает время.

— И очень хорошо, — подчеркнул Васютин. — Не только сегодняшним днем живем. Думаю я, Тимофей Васильевич, — продолжал инструктор, — что механика надо поддержать. Его трактор потребуется многим передовым колхозам. Люди мы с тобой государственные и не можем смотреть только со своей колокольни. Чертить умеешь? — вдруг спросил он.

— Да.

— Помоги ему чертежи сделать. В Москву пошлем, пусть там посмотрят, о чем сегодня думает колхозный изобретатель.

Васютин встал и повернул выключатель. Света не было.

— Задержались, — сказал он. — Наверное, опять Ольга всю энергию забрала. Признайся начистоту, — остановился он перед техником, — по душе тебе выдумка Тетеркина или не очень? Прямо скажи, не утаивай.

— Я, Никифор Карпович, даже завидую ему, — искренне ответил Тимофей. — Мне такой штуки никогда не придумать.

— Значит, стоящее дело, если техник из института позавидовал. Понятно… Ну, а помочь Тетеркину хочешь?

— Определенно, — Бабкин уже совсем освоился. Ему было просто и легко разговаривать с Васютиным.

— На комсомольском собрании выступишь?

Тимофей замялся. Он не считался хорошим докладчиком у себя в институте. Это не Багрецов. Если ему приходилось выступать, он тушевался, краснел, как стыдливая девушка, и с трудом подыскивал нужные слова. Поэтому вопрос Васютина смутил Тимофея. Все, что угодно, но выступать перед незнакомыми ребятами… он просто не решался. Бабкин молчал.

— Понимаю, — сочувственно заметил Никифор Карпович. — Видно, товарищ Бабкин не числится в списке великих ораторов человечества. Я и сам в этих делах не мастак. Но кому, как не приехавшему из Москвы технику, поддержать изобретателя? Пусть комсомольцы почувствуют, что их товарищ, несмотря на ошибки, делает нужное дело. Тетеркин поймет и, мне кажется, сделает необходимые выводы.

— Когда собрание? — спросил Бабкин.

— На днях. Ольгушка скажет.

Тимофей помолчал и, считая, что с этим вопросом покончено, перевел разговор на другую тему.

— Теперь про особую комсомольскую…

— Ольга все-таки рассказала? — со смехом спросил Васютин.

— Опять же сам узнал, — вздохнул Бабкин. — А с Шульгиной у меня как-то неудобно вышло… Никифор Карпович, вы верите мне и моему товарищу, что мы хотим работать вместе с вашими комсомольцами? — с неподдельной искренностью воскликнул он.

— Да к чему ж мне в этом сомневаться?

— Я не знаю, может быть, мое любопытство виновато или еще что… — Бабкин не решался высказать Ольгину оценку своего поведения. Кому же приятно, если тебя совсем понапрасну называют Дон-Жуаном и болтуном. — В общем, я не знаю почему, — с волнением говорил он, — но так уж получилось, что секретарь комсомольской организации если меня увидит, то переходит на другую сторону улицы…

— Ничего. На собрании все выяснится.

— Да что вы, товарищ Васютин! — испуганно воскликнул Тимофей. — Это невозможно!

Он живо себе представил, как будут смеяться ребята над его неловкостью. В каком же глупом положении окажется Стеша! Она и так с ним не разговаривает.

— Никифор Карпович, вы дома? — послышался под окном глуховатый голос Ольги.

— Заходи, Ольгушка! — крикнул Васютин и с улыбкой обратился к Бабкину, потирая руки: — Вот мы сейчас все это дело и выясним, чтобы никаких сомнений не оставалось.

— Прошу вас, только не при мне, — беспокойно зашептал Тимофей, прислушиваясь к легким шагам Ольги. Она поднималась по ступенькам крыльца. — Я лучше уйду…

Бабкин встал и быстро направился к двери. Ему было как-то неловко встречаться с Ольгой. Он хотел пропустить девушку мимо — себя и, пользуясь темнотой, проскользнуть к выходу.

Ольга остановилась у двери. Бабкин чувствовал ее теплое дыхание. Она стояла так близко, что можно было бы дотронуться лицом до пушистых волос. В темноте поблескивали ее большие глаза.

— Свет сейчас дадут, — сказала Ольга. — На полчаса изменился график.

Действительно, электрик как будто услышал ее слова. Под потолком вспыхнула лампочка.

Девушка зажмурилась. Открыв глаза, она увидела перед собой Бабкина. Он смущенно моргал ресницами. Лицо его было розовым до самых корней волос.

— Здравствуйте! — Ольга небрежно кивнула головой. Даже в этом Тимофей почувствовал скрытую насмешку.

Он не успел ответить на приветствие. Шульгина быстрыми шагами подошла к Васютину. Она подала ему руку и, не обращая внимания на техника, застывшего в дверях, проговорила:

— Хотела посоветоваться с вами о повестке дня очередного комсомольского собрания.

— Только со мной? — добродушно заметил Никифор Карпович. — Ты вон с кем поговори, — указал он в сторону Бабкина: — московский комсомолец, активный, твой товарищ. Не грех с ним и посоветоваться.

Ольга вспыхнула. Если бы этот болтливый активист не стоял у двери, она бы сказала, о чем с ним можно советоваться. Она бы сказала! Но сейчас как же ей вывернуться? Что придумать? Ведь при Бабкине она не может отказаться от предложения Никифора Карповича.

Шульгина прикусила губу, села и, чтобы ее молчание не показалось и этому парню и Васютину слишком красноречивым, вынула из кармана платья листок бумаги.

Она морщила лоб, как бы что-то вспоминая. Вот-вот она сейчас повернется и спросят техника, не считает ли товарищ Бабкин, что первый вопрос можно поставить третьим.

Никифор Карпович выжидательно молчал, чуть слышно постукивая палкой, видимо, он очень хотел, чтобы Ольга первая заговорила с Бабкиным. Может быть, это и будет шаг к примирению?

Васютин был твердо убежден, что эти комсомольцы просто недопонимают друг друга.

Вероятно, Шульгина все-таки решилась бы заговорить с московским техником, однако тот сам все испортил. Он видел колебания Ольги, ее растерянность и пришел ей на помощь.

— Ну, я пойду, Никифор Карпович. Обещал Багрецову начертить кое-что, — сказал Тимофей и мгновенно исчез.

Ольга облегченно вздохнула и, не дожидаясь, пока смолкнут шаги Бабкина, быстро заговорила:

— Я думаю, первым вопросом поставить дело Тетеркина. Комсорг из МТС обещал приехать. Может быть, даже сам директор.

— Ого, уже и дело завели! Ну, прямо как на суде, — усмехнулся Васютин. — Строгости у вас в комсомоле пошли.

— Ну, а как же, Никифор Карпович? — возразила Ольга, разглаживая бумажку с «повесткой дня». — На работе уснул, горючее сначала сэкономил, потом сжег. Участок, который мы хотели отвести под опытное поле, весь исковырял… Да и вообще, разве это комсомолец? Зря мы его к себе прикрепили. Индивидуалист он, вот кто!

— В твоей особой бригаде работать не хочет, — добавил Никифор Карпович. — Правильно?

— Сколько раз предлагала! Никак не отзывается.

— Что же на бюро решили?

— Хотели выговор, да голоса разделились. — Ольга опустила голову и задумчиво провела мизинцем по губам. — Придется на собрании так и оказать.

— Вон ведь какая заковыка у тебя получается. Ну, а что же Кузьма?

— Признал свою вину.

— А почему все это произошло, выяснили?

— Он нам ничего не сказал. Молчал больше. Конечно, и ему неприятно.

Васютин прошелся по комнате, остановился у окна и, повернувшись к нему спиной, стал смотреть на лампочку. Около все кружились бледные мотыльки. Их тени метались по свежевыбеленной стене и казались огромными черными птицами.

Ольга заметила, что тень мотылька промелькнула по лицу Васютина. Он взмахнул рукой, будто этим движением пытался отогнать надоедливую мысль.

— Как с машиной для очистки семян кок-сагыза? — прервав молчание, спросил он. — Кузьма за это дело не взялся?

— Нет. Ему неинтересно. Копытин, Антошечкина и еще кое-кто из девчат выписали на складе проволочные решета. Строят к ним разные приспособления. У Буровлева тоже есть остроумная идея.

— Кстати, о Буровлеве. Ты еще не говорила с ним насчет колхоза «Партизан»?

— Нет. Оставила на завтра.

Васютин протянул было руку к этажерке с книгами, но затем, видимо о чем-то вспомнив, повернулся к Ольге.

— Какой второй вопрос в твоей повестке?

— О драмкружке. Антошечкина докладывает.

— Я бы посоветовал перенести его. Помнишь, я тебе рассказывал о том, что городской комсомолец предложил интересную систему орошения. Он здесь и может сделать доклад…

— Бабкин? — испуганно спросила Ольга.

— Нет, другой… А Бабкина тоже нужно пригласить. Он тебе будет очень полезен.

— Нет, Никифор Карпович, — возразила Ольга, — в этом я не уверена. Наоборот… — Она хотела продолжать, но тут же спохватилась и умолкла.

— Да что у вас с ним произошло? — улыбнувшись, спросил Васютин.

— Тогда, может быть, первым вопросом мы поставим доклад Багрецова? — спросила, в свою очередь, Ольга, решив обойти щекотливую тему. — Вы с ним уже говорили?

— Да, представь себе! Проявил инициативу, не дожидаясь поручения комсорга, — с легкой усмешкой заметил Никифор Карпович.

Ольга густо покраснела.

— Да, вот еще что, — сказал инструктор, не замечая ее смущения. — Как дела у полеводов? Мне новый бригадир Шмаков высказывал опасения, что молодежь плохо подготовлена к уборке зерновых. В механизации нельзя надеяться только на МТС, твои выдумщики из ОКБ тоже должны поработать.

— Нам еще многое не ясно, — возразила Ольга, — что будет с урожаем….

— Должна представлять. Помнишь, Сталин говорил: чтобы руководить, надо предвидеть. А ведь ты руководитель, и не маленький. Вся девичьеполянская молодежь за тобой идет. Понимаешь ты это или нет?

Ольга потупилась.

— Ну, то-то, — Васютин шутливо постучал пальцем по столу. — Что касается урожая, подумать надо, и главное — все сомнения выбросить из головы. Хлеба мы должны собрать не меньше прошлогоднего. Ну, беги, Ольгушка, — сказал Никифор Карпович, взглянув на часы. — Завтра мне в город ехать. Видишь, бумаг сколько? Пока свет горит, хочу разобраться. Я тебя также прошу поддержать Шмакова. Он ждет от твоих ребят очень многого в механизации. Сама понимаешь, как ему трудно руководить бригадой. Он пока еще живет старыми представлениями: вся ставка на звено. — Васютин задумался. — Звеньевой он был настоящий… Посмотрим Шмакова на просторе… бригадиром.

Девушка попрощалась.

Звякнуло кольцо на двери. Застучали каблучки по ступенькам.

Никифор Карпович высунулся в окно. В темноте мелькнуло белое платье.

— Ольгушка! — окликнул он.

Шульгина подбежала к окну и подняла голову. Она чувствовала себя и немного пристыженной и в то же время благодарной этому человеку. «Надо сегодня же обо всем подумать, — решила она. — Никифор Карпович зря ничего не скажет».

Ольга смотрела вверх, и электрическая лампочка золотыми точками отражалась у нее в зрачках.

— Обязательно позови Бабкина, — еще раз напомнил Васютин. — Ванюше подскажи новую задачу. Пусть тоже выходит на простор. Понятно?

Девушка молча кивнула головой.

— А теперь исчезни, стрекоза!

Через минуту за изгородью палисадника мелькнули белые полоски Ольгиного платья и растаяли в темноте.

* * *

Совсем недалеко от дома, где жил Васютин, Ольга столкнулась с Буровлевым. Парень шел задумчиво, опустив голову.

— Я тебя искал, — проговорил он, пожимая девушке руку. — Никифор Карпович ничего насчет нашего звена не спрашивал?

— Нет. Интересовался машиной для очистки. Твое предложение как будто бы самое простое.

Буровлев подвел Ольгу к скамейке и предложил сесть.

— Тороплюсь я, Ванюша, — возразила она. — Бегу в правление.

— Погоди, — глухо сказал Буровлев. — Ты секретарь. Понимать меня должна, коль дело такое получилось.

— Ну и говори сразу, — сказала Ольга, присаживаясь на лавочку. — Чего ты меня пугаешь?

Парень повел широкими округлыми плечами и медленно опустился рядом с Ольгой.

— У нас все ребята здоровые, — начал он. — Таких бы в кузню или на погрузку, мешки таскать. А на проверку выходит, что звено Антошечкиной, где все девчата мелкие, уплыло от нас вперед, да еще конец нам девчата бросили: цепляйтесь, мол, на буксир… Думаешь, ребята забыли фонарики на своем поле?

— Знаю, что помните. Подтянулись после этого здорово.

— Это что, — Буровлев досадливо махнул рукой. — Мы отомстить решили.

— Не понимаю, — встревожилась Ольга.

— А тут и понимать нечего. Должны мы девчатам их труд отдать или нет?

— Предположим…

— Так и мы думали, — вздохнул Буровлев. — У Антошечкиной за бугром большой участок кок-сагыза остался непрополотый. Собрали мы еще вчера фонарики, до утра думали работать, чтоб все по-честному было. Девчата за нас потрудились, а мы за них. Ну и… — он развел руками.

— Можешь не договаривать, — перебила его Ольга. — Надеюсь, твои ребята вовремя поняли, что это дело не такое простое?

— Я тут же дал отбой. Разве нам сразу разобрать, какой правильный одуванчик, какой нет? Тут и днем-то путаешь их, а то при фонарях. Девчата не первый день с кок-сагызом возятся. У них чутье особое. — Буровлев помолчал, затем снова начал жаловаться: — Семена хотели собирать, тоже ничего не вышло — роса. Как поняли ребята, что долг за ними не списывается, разошлись по домам и сейчас, наверное, вспоминают меня недобрым словом… А я тут при чем? Хотел сделать, как лучше.

В окне соседнего дома вспыхнул свет и упал на лицо Ольги. Девушка грустно улыбалась.

— Жалко мне тебя, Ванюша, — сказала она. — Теперь ночи не будешь спать из-за этого долга.

— Ясное дело, — согласился Буровлев. — Вот если бы у Антошечкиной на поле другая культура была. Все, что хочешь: кукуруза, подсолнух, свекла…

— Постой! А не думал ли ты, что у твоего передового звена, которое досрочно выполнило план, есть еще другой долг, и не менее важный?

— Чего-то не припоминаю.

— Напрасно. Мы вчера вместе читали сводку в районной газете. Плохи дела у колхоза «Партизан». Особенно с кукурузой.

— А нам-то что! У них свои головы есть.

— Мне думается, что комсомолец Буровлев мог бы ответить по-другому, — сказала Ольга и хотела было встать.

— Что ты от меня хочешь? — удержал ее парень и неловко придвинулся ближе. — Мы не для себя стараемся, а для всего колхоза. Значит, и для всей страны.

— Вот в том-то и дело — для всей страны, — подчеркнула Ольга. — Мы же вместе со всем народом должны идти к коммунизму. Так почему не подтянуть за собой отстающих?

— Хозяйка не отпустит на такое дело. Бригадир тоже. У них свои планы.

— Бригадир согласен. С Анной Егоровной договоримся. А как ты сам смотришь на помощь «Партизану»?

— Откровенно?

— Только так я и говорю с тобой.

Буровлев замялся. Широко расставив колени, он похлопывал по ним тяжелыми ладонями.

— Непривычно что-то, — наконец вымолвил он, — вроде как на дядю работать. У самих дел по горло. Ты не думай, Ольга, что я отказываюсь. Умом я все понимаю, а вот нутром не чувствую….

— Видно, в твоем «нутре» где-то в закоулочке еще старый мужичок сидит, — рассмеялась Ольга. — Сейчас от нас требуется совсем новое отношение к труду. Об этом мне только что говорил Никифор Карпович. Нельзя строить коммунизм, не выходя за ворота нашего колхоза. Мы должны радоваться успехам соседей и, если нужно, помогать им трудом, техникой, чем угодно. Поэтому я думаю, что ты возьмешь с собой ребят из ОКБ. Надо у «Партизана» появиться в полном вооружении. Потом ты должен понимать, что скоро наши колхозные ворота далеко передвинутся вперед. Иначе тесно нам будет.

— Это почему же?

— Приедет к нам на постоянное жительство и «Партизан» и колхоз имени Мичурина, в других колхозах тоже поговаривают об этом. Нет лучше места для нового агрогорода, чем Девичья поляна, про то все знают…

Мимо, не здороваясь, прошел Тетеркин. Он сделал вид, что не заметил сидящих. Дойдя до поворота, Кузьма оглянулся, постоял минуту и скрылся в переулке.

— Нужно культиватор подготовить, — сказал Буровлев, поднимаясь. — Пусть Никифор Карпович с хозяйкой поговорит. Если Шмаков согласен, то мы хоть завтра к «партизанам» поедем. Может, и впрямь на одной улице будем с ними жить…

— Решено. — Ольга крепко, по-мужски пожала ему руку, на мгновение задержала ее в своей и тут же спросила: — Что ты думаешь о Бабкине?

— Это который поменьше?

— Вот именно. Мне не нравится его любопытство, болтливость и… — Ольга мучительно подбирала слова. — Понимаешь, Ванюша, я даже не знаю, как это расценивать… уж очень странно… Он только что приехал, а я его уже дважды встречала со Стешей, причем один раз на улице поздно ночью и на другой день в нашей оранжерее.

— А что говорит Стеша?

— Насколько я ее понимаю, она здесь ни при чем.

Буровлев задумался.

— Придется узнать, — наконец сказал он. — Прижму к стенке Багрецова, пусть отвечает за своего друга.

— Погоди, — остановила его Ольга, видя, что Ванюша собирается бежать к москвичам. — Ты помягче, повежливее…

— Какой тут может быть разговор! Только комсомольский. Начистоту!

 

Глава 2

«УРОКИ ВЕЖЛИВОСТИ»

Багрецову не спалось… Все эти дни вместе с Бабкиным он вычерчивал контуры будущей ветрогидростанции. Чертежи получились добротными, на толстых листах ватмана, подкрашенные акварелью. Такие чертежи не стыдно было бы показать в любой проектной организации. Правда, в основном их делал Тимофей, так как у Вадима просто не хватало терпения медленно и осторожно вести тонкую линию. Вот-вот она оборвется или из рейсфедера выскочит капля туши! Прощай тогда вся кропотливая работа, прощай почти законченный чертеж! Начинай все сначала!

Вадим был искренне благодарен Бабкину за его бескорыстную помощь не только в чертежах, но и в расчетах. Правда, непосредственно все вычисления делал он сам, но сколько труда потратил Тимофей, прежде чем его ученик вспомнил, как извлекать кубичный корень!

В сарае, где всегда спали наши друзья, была организована школа. Бабкин с важным видом ходил около несколько странной и ни на что не похожей классной доски. Техники откуда-то притащили старые ворота, и теперь их потемневшие от времени доски покрывались формулами и вычислениями. Тимофей обычно вставал на цыпочки и, нервно стуча мелом, пояснял единственному ученику Багрецову правила деления многочленов.

Но вот, наконец, все закончилось. Багрецов доложил Никифору Карповичу все свои варианты. Был выбран и утвержден один из них, сделаны чертежи, и теперь осталось только хорошенько выспаться, чтобы завтра со свежей головой, в бодром настроении выступить перед комсомольцами с докладом о своем проекте.

Однако сон никак не приходил к Багрецову. Напрасно он старался не думать о завтрашнем докладе, напрасно он считал до ста, даже пытался возводить трехзначные числа в квадрат. Ничто не помогало.

Да и нетрудно понять молодого изобретателя. Завтра ответственный экзамен. Какой там экзамен! Багрецову казалось, что завтра он защищает, по меньшей мере, докторскую диссертацию. Разве тут уснешь?! Кроме этого, Вадиму не спалось и по другой причине. Вчера поздно вечером его вызвал Буровлев и, отведя за калитку, потребовал «усилить воспитательную работу» среди технического коллектива, прибывшего в Девичью поляну. Речь шла о Тимке. Помимо всего прочего, Буровлев обвинял его в нетактичном поведении, касающемся некоторых обитательниц Девичьей поляны. По его словам. Бабкин буквально не давал проходу Стеше. Вадим не верил этому, но все же обещал поговорить с другом. Тимка — он скрытный. Разве от него чего-нибудь добьешься?

«А вдруг примут мой проект? — подумал Багрецов и сразу же выбросил из головы историю с Тимофеем. — Начнутся работы, и вдруг в самом разгаре строительства нам придется уезжать. До чего ж обидно!»

Вадиму вспомнилось, что Васютин после того, как техник принес ему чертежи, сам пересчитал и выверил все варианты. Тогда это даже показалось обидным Багрецову. Сколько времени он потратил на повторение алгебры, на расчеты, а тут Никифором Карповичем за два часа все было сделано…

Петухи как бы старались перекричать друг друга. Это не было тихим и мелодичным кукареканием, утренней перекличкой, когда то в одном, то в другом конце деревни раздается тонкий голосок — вежливое напоминание о времени… Нет, в это раннее утро петухи просто бессовестно разорались. Разве при таком концерте уснешь?

Багрецов завернулся с головой в одеяло в забился в сено. Но даже и сквозь эту, казалось бы, «абсолютную звуковую изоляцию» слышались горластые голоса. Вадим отбросил одеяло, выплюнул попавшую в рот травинку и больше уже не пытался уснуть.

«То ли дело техника, — подумал он, морщась от особенно пронзительного крика петуха. — Повернешь рычажок на будильнике — и скова спи. А тут для того, чтобы они замолчали, нужно всем этим горластым головы свертывать… До чего же несовершенные будильники!.. Хорошо Тимке, он счастливый! Его не разбудит и тысяча петухов, даже если их всех запереть вместе с ним в сарае! Лежит себе, похрапывает… плевать ему на то, что я глаз не сомкнул, думал этой ночью о проекте, а также и о своем легкомысленном товарище. Удивительное спокойствие».

Однако Багрецов ошибался. Бабкин, так же как и его беспокойный Друг, не мог уснуть этой ночью. Лежал, слегка посапывал, притворяясь спящим, чтобы Димка не донимал его разговорами. У него были свои думы и свои заботы. Конечно, Тимофей беспокоился за Багрецова — как никак он его друг. Кроме того, если Димка провалится, то тем самым будет задета и честь Бабкина и честь института, несмотря на то, что доклад молодого техника не имел прямого отношения к институтским работам.

А еще Бабкин думал и о своем выступлении: ему оно казалось не менее сложным, чем Димкино. «Говорун я не очень подходящий, — размышлял Тимофей. — А то бы я показал здешним ребятам, как надо ценить настоящие таланты. Может быть, на самом деле когда-нибудь будут бродить по полям необыкновенные тракторы изобретателя Тетеркина?..»

Сквозь сомкнутые веки видит Бабкин чудесную машину. Залитая солнцем, ползет она по целине. Блестящие хромированные буквы горят на радиаторе «ТАТ». Это значит — «Трактор-автомат Тетеркина».

«Везет же людям, — с грустью подумал Тимофей. — Вполне подходящими буквами могли быть и другие… Ну, скажем: „ТАБ“. Впрочем, скорее так называлась бы машина Багрецова, а не Бабкина. Димка, вот кто настоящий изобретатель! Здорово все-таки он придумал бассейн с гидротурбиной… Что бы мне такое сделать? Может, и вправду заняться автоматикой бокового смещения, которая не получается у Тетеркина?» Ему начали представляться шестеренки, поворачивающиеся в разные стороны, попеременно выключающиеся гусеницы, щелкающие реле, реле с выдержкой времени… втягивающиеся сердечники соленоидов… Все было перед глазами, словно он водил рейсфедером, заканчивая чертеж.

Нет, ничего путного не приходило в голову. А Бабкину очень хотелось помочь изобретателю не только своим выступлением на собрании, но и совершенно конкретно — конструктивным решением недостающего звена. Тимофей злился, хотелось спать, а решение так и не приходило.

Бабкин осторожно, чтобы не разбудить товарища, перевернулся на другой бок. Он почувствовал, как острый сучок впился в тело. «Пожалуй, на нем не заснешь». Лежать было неудобно, и Тимофей вспомнил какого-то бодрствующего рыцаря из книжки, который, чтобы не уснуть, поставил себе у подбородка шпагу острием вверх. Как голова опустится, так он и наколется. Но… сучок не шпага. Боль притупилась, и Тимофей опять стал дремать.

Уже никакие шестеренки в голову не лезли, а снился ему рыцарь, похожий на Дон-Кихота… Потом он вдруг превратился в Димку, и все исчезло…

Тимофей снова отогнал сон и невольно пожалел, что под ним лежит безобидный сучок, а не грабли.

Опять он думал о боковом смещении, и опять ничего не получалось. Одна ошибка тащила за собой другую…

Трактор снова ходил по полю, но уже не настоящий, а сказочный, похожий на расписной пряник. Блестели буквы на радиаторе, рисованные славянской вязью. Тимофей пригляделся: «ТАТиБ». Совсем непонятно. Но вдруг все прояснилось. «Трактор-автомат Тетеркина и Бабкина», — прочел он дрожащую радужную надпись над радиатором.

Сон мгновенно исчез. Так обрывается лента в кино. Тимофей вскочил и фыркнул, как рассерженный кот. Перед ним стоял улыбающийся Димка и завязывал галстук. Не глядя на него, Бабкин побежал умываться.

«Приснится же такая чушь! — еще не остыв от волнения, размышлял он, стоя возле рукомойника. — Жалкое тщеславие! Хорошо, что только во сне». Он не спеша намылил лицо и снова задумался.

«Как же мне сегодня говорить об этом? Как сказать, что я хочу работать вместе с механиком? Нет, этого не нужно делать. Тетеркин не должен догадываться, что я особенно заинтересован в его делах…»

Едкая мыльная пена пробиралась в глаза, но Тимофей будто и не замечал этого. Только сейчас он почувствовал, какую сложную задачу взял на себя. «Тетеркин обидчив, Ольга неизвестно как себя поведет на этом собрании. Одно слово — влип ты, товарищ Бабкин», — с грустью подумал он и опустил вниз чугунный носик рукомойника.

Воды не оказалось ни в рукомойнике, ни в ведре. Стеша была обижена и, видимо, не хотела заботиться о своих квартирантах.

Девушка избегала встречаться с Бабкиным. Он стал для нее источником всех неприятностей. Ванюша Буровлев с ней не разговаривает, его ребята тоже дуются. Ольга из-за этой истории в оранжерее больше не напоминает о новой работе с кок-сагызом. А все из-за кого? Конечно, только он. Бабкин, виноват во всем.

Тимофею не хотелось просить Вадима принести воды, так как тот уже давно умылся, надел свой новый костюм, распушил яркий радужный галстук, как павлиний хвост, и, конечно, в таком виде не пристало ему ходить с ведрами.

С засохшей пеной на лице Тимофей шел к колодцу. Издали он заметил Макариху — она тянула журавль за цепь и одновременно визгливо перебранивалась с какой-то женщиной. Не желая встречаться с этой неприятной для него, язвительной бабой, Бабкин повернул обратно.

Неожиданно у калитки он увидел Стешу и остановился. Маленькая хозяйка прижимала руки к груди и звонко смеялась. Около нее стоял Багрецов. Он что-то говорил девушке, франтовато заложив левую руку за борт пиджака. Бабкин услышал свою фамилию.

«Этого еще недоставало, — недовольно подумал он. — Димка, видно, подсмеивается надо мной, а эта девчонка рада… Совсем невежливо».

Тимофей не мог войти во двор с намыленной физиономией и пустыми ведрами. Новый повод для насмешек!

Стараясь не греметь ведрами, он попытался было проскользнуть в калитку, когда Стеша отвернулась, но, как на грех, ведро звякнуло, и девушка увидела Бабкина с мыльными узорами на лице.

Ну и мстительная же натура у этой девчонки! Вместо того чтобы вежливо отвернуться, сделать вид, что она ничего не заметила, Стеша как будто обрадовалась, увидев своего недруга в таком глупом положении.

— Хорошо, что не на дороге вы мне повстречались с пустыми ведрами. Пути бы не было, — проговорила девушка, мило улыбнувшись. Тут она повернулась к Вадиму: — Чего же вы мне не сказали насчет воды? Вон и с товарищем неудобно получилось. Мыло засохло, как будто он белила по щекам размазал… В спешке-то оно всякое бывает…

Стеша сочувственно улыбнулась Бабкину, но тому показалось, что эта девичья улыбочка не без ядовитости.

— Вот у нас в драмкружке, — затараторила Антошечкина и по обыкновению заморгала рыжими ресничками, — что было в четверг! Со смеху помрешь! Тоже в спешке случилось. Мишка Тройчаткин после генеральной репетиции куда-то заторопился. Не знаю, — она потупила озорные черные глазки, — может, к тому серьезная причина была. Может, кто-нибудь из девчат его дожидался. Не хочу зря говорить. Но только он сразу бросился к ведру, хотел брови смыть. Размазал он эту черную краску по всему лицу. Как глянул на нас, мы так и покатились! Ну, прямо как есть анчутка! Черный, как сапог. Ксюша Зубина говорит: «В точности похож на Отелло». Не знаю я про такую роль, не хочу зря говорить. Мишка тогда не Отелло, а тоже Дон-Жуана играл. — Стеша будто невзначай взглянула на Бабкина. — Да что же я стою! Людям умываться надо. Извините за такую невежливость с моей стороны. Сейчас сбегаю.

Она выхватила у Бабкина ведра и вприпрыжку побежала к колодцу.

— Почему она сказала «тоже»? — подчеркнуто равнодушно спросил Багрецов. — Ты разве ей говорил, что когда-нибудь играл в «Каменном госте»? — Тимофей молчал. — А ведь она, пожалуй, вспомнила об этом с насмешкой, — продолжал Вадим, стараясь выяснить, в чем же виноват его друг. — Видно, Стеша все-таки встречала тебя в подобной роли?

Бабкин готов был взорваться. Димка бессовестно издевается над ним вместе с этой девчонкой! Однако надо быть спокойнее.

— До сих пор я тебя считал настоящим парнем, — сдержанно проговорил Тимофей. — Был ты более или менее здоровым человеком, а сейчас прицепилась к тебе дурацкая болезнь. Высыпала чесотка на языке.

— Не понимаю, — обиделся Вадим.

— Тут и понимать нечего, — сурово ответил Тимофей. — Стоящий человек никогда не допустит, чтобы его забрала эта хворость. Ну, девчонке простительно, а ты… — укоризненно взглянул он на Багрецова снизу вверх. — Ведь ты не мальчишка, а взрослый мужик. Никакой солидности… Городишь неизвестно что. Аж слушать тошно!

Тимофей плюнул и решительными шагами направился к сараю.

— Постой, — удержал его Багрецов. — Во-первых, плеваться невежливо. Что Стеша скажет? А потом тебя видели с ней в оранжерее и как-то ночью на улице. Чего ж ты скрываешь?

Бабкин не успел ответить. Стеша с полными ведрами боком протиснулась в полуоткрытую калитку. Она зацепила ведром за изгородь, и вода выплеснулась ей на ноги.

— Культурности в вас нет, молодые люди, — с небрежным смешком сказала Стеша, ставя ведра на землю. — Нет, чтобы перед девушкой калитку распахнуть, как полагается. — Она подошла к изгороди, встала на траву и сняла мокрые белые тапочки. — Или у вас в городе этого не водится? — Подняв голову, она взглянула на Тимофея.

— У нас там с ведрами не ходят, — только чтобы ответить, сказал он, думая о словах Димки и стараясь не замечать Стеши.

Девушка презрительно сжала губы. Есть чем хвастаться! В Девичьей поляне тоже будет водопровод, и главное — гораздо раньше, чем этот парень научится хорошему обращению.

Она гордо подняла голову и направилась к дому. Пройдя несколько шагов, девушка бросила через плечо:

— В рукомойник воду налейте. Надо вежливость понимать.

Вадим удивленно посмотрел на Стешу и, поглубже запрятав свой пестрый галстук, с готовностью бросился выполнять ее приказание.

Бабкин не мог понять Стешу. Откуда столько коварства у этой девчонки?

* * *

Сегодня вечером она пригласила Тимофея на небольшое семейное торжество. Приехал Стешин отец, лесовод. Две недели тому назад правление колхоза направило его в помощь отстающим из «Победы». Там у них в лесомелиоративном звене что-то не ладилось: то ли прополка отставала, то ли не удалась гнездовая посадка. Бабкин слушал рассказ Семена Артемовича Антошечкина и, думая о своем, плохо его понимал.

Стеша совсем не замечала Бабкина, словно его и не было. Казалось, что она проносит сквозь него блюда, будто не он, а невидимка сидит за обеденным столом. Неужели этим она хотела отплатить незадачливому технику? Он готов просить у нее прощения за все свои ошибки, только чтобы не видеть этого презрительно-равнодушного лица. Ему до боли обидно за нелепую историю в подземной оранжерее и, главное, за свою болтовню, когда он хотел уязвить Буровлева. Тимофей совсем было решил обратиться к Стеше с каким-то вопросом, но сдержался: гордость не позволила.

Вадим побежал в правление за дополнительной консультацией по своему проекту и, как ни сетовала Никаноровна, мать Стеши, не мог вовремя вернуться к ужину.

За столом сидели старики — друзья Семена Артемовича.

После того как «официальная часть» была закончена, то есть после рассказа хозяина о своей поездке, разговор перешел на международные события. Уже не в первый раз слышит Бабкин эти беседы. Как опытный стратег-полководец, подходил к карте мира Семен Артемович и, зажав в кулаке редкую седую бороду, задумчиво скользил взглядом по границам Индо-Китая.

Карта висела в переднем углу, под самыми образами, и как бы подпирала северным полюсом потемневшую икону Варвары-великомученицы.

Стешина «антирелигиозная пропаганда» не находила отзвука в душе Никаноровны. Что бы ни говорила дочь на эту тему, упрямая старушка не слушала. Молча она ходила по избе, шаркая стоптанными валенками, осторожно стучала в печи кочергой, занималась своим немудрым хозяйством и ни одним словом не отвечала на проникновенные речи дочери.

Семен Артемович не хотел ссориться со старухой. Карта уместилась и под образами, — больше места на стенах не было, так как Стеша заклеила их сплошь плакатами о кок-сагызе.

Никаноровна перестала зажигать лампадку. Избави бог, загорится бумага! Во всяком случае, Стеша стала с удовлетворением замечать, что мать уже не так часто стала кланяться в передний угол, где, как всегда, по вечерам толпились «международники» (Стешино название отцовых друзей).

Молча прислушивался Бабкин к разговорам стариков. К нему несколько раз обращался Семен Артемович за разъяснением тех или иных международных вопросов. Тимофей отвечал уклончиво, боясь попасть впросак, так как в данном случае он имел дело со специалистами в этой области.

Стеша не вмешивалась в разговоры. Может быть, вежливость, о которой она так часто любила вспоминать, заставляла ее только слушать: неудобно — говорят старшие.

Она сидела за столом, как обычно, подперев кулачком подбородок, и, казалось, целиком была поглощена спорами «международников». Когда приходилось говорить Бабкину, девушка будто невзначай отворачивалась.

Но вот, наконец, старики разобрали по косточкам всех поджигателей новой войны, один за одним вспоминая их звериные повадки, порадовались успехам истинных борцов за мир, покончили с Уолл-стритом, осудили лейбористов, посочувствовали народам, которые попали в кабалу к капиталистам Америки и Англии, и только после этого вернулись к делам Девичьей поляны.

Эта маленькая деревня тоже была отмечена на карте мира. Правда, об этом не позаботилось картографическое издательство. Пришлось Стеше, специально для друзей отца, отыскать место на карте, где была родная деревня, и обозначить ее красным флажком. «Полезно иной раз вспомнить, что международная политика нашей страны делается также и на колхозных полях в Девичьей поляне. Разговоры разговорами, а урожай урожаем. Это наша борьба за мир», — часто думала Стеша. прислушиваясь к рассуждениям стариков. Она была недовольна, что отец не поддержал ее на правления, когда она предложила организовать поливку на полях кок-сагыза. Стеша сама понимала, что все это очень сложно, нужно много людей и средств, однако такое дело должно себя оправдать.

Вот и сейчас зашел разговор о затеях Ольгиной бригады.

— Оно, конечно, понятно, — глухим голосом начал дед Буровлев, — комсомол над всеми нами верх взял. Учеными стали. Куда же за ними гнаться? Вот, к примеру, взять хоть Ванюшку моего…

Бабкин слушал старика и вспоминал, что недавно видел его в поле на участке Ивана Буровлева. С какой гордостью внук показывал ему свою знаменитую кукурузу!

Сейчас старик недовольно морщился, и его крупный мясистый нос, казалось, двигался по лицу.

— Земли кругом вволю, — говорил он, разводя в сторону дрожащие руки, — запахать бы всю. А то возьмут кусок с овчину и выкомаривают над ним. И навозь его, и поливай, и всякой химией посыпай… Для чего это все?

Только сейчас вмешалась в разговор старших Стеша.

— Для коммунизма, дедушка. Вот для чего.

— Это как прикажешь понимать?

— А так. Без науки мы не увидели бы коммунизма. Нехитрое дело всю землю запахать. Известно нам, какие урожаи вы с этой земли снимали, как не водой, а потом ее поливали. А нам настоящее богатство нужно… Чтоб с куска земли, которую овчиной можно прикрыть, собрать урожай не меньше, чем вы раньше собирали с целого поля. Вот почему мы должны быть учеными.

— Все одно спину придется гнуть, — не сдавался старик.

— И не подумаем. Сельская работа станет совсем другая. На культурных полях даже полоть не придется. Сорняки навечно пропадут… Новыми машинами будем управлять… Чистота, всюду порядок. На полях дорожки посыпаны песком, ровно в городском саду…

Стеша размечталась. Она прижала оба кулачка к подбородку и, смотря в темнеющее окно, будто видела все это наяву.

— Девушки будут выходить на работу в самых нарядных платьях. Все образованные, потому что тогда простая колхозница должна очень многое знать…

— А сейчас? — перебил ее отец.

— То же самое. Потому что все это придет очень скоро. Надо всем учиться… При коммунизме не будет разделения на черную и белую работу. Бригада наша комсомольская правильно работает, потому как мы все это хотим увидеть поскорее…

— А нам разве не положено? — рассмеялся дед Буровлев. — Ишь, хитрецы!

— Стешенька! — послышался тонкий девичий голос под окном. — На собрание… Мы тебя ждем.

Антошечкина быстро подбежала к зеркалу, поправила золотые косички и затем уже в дверях весело сказала:

— Проводите меня, Тимофей Васильевич!

Бабкин даже поперхнулся от неожиданности. Наконец-то появилась возможность исправить свою ошибку. Наклонив голову, чтобы скрыть смущение, он долго искал фуражку.

 

Глава 3

«К ПОРЯДКУ ВЕДЕНИЯ!»

Точно в девять часов вечера началось комсомольское собрание. Собрались в новой школе, в самом большом классе. Высокий Тетеркин еле уместил свои колени под партой. Пришлось приподнять крышку.

Он чувствовал себя так же, как несколько лет тому назад на экзамене. Однако сейчас совсем другое. Ему придется отвечать не перед учителем, а перед всеми своими товарищами. Неужели он, Тетеркин, плохой комсомолец? Может быть, лучше признаться? Но не покажется ли многим это его изобретение глупой затеей? «Тетеркину надоело пахать, так он хочет, чтобы трактор без него работал!» скажут колхозники. Вся деревня будет завтра об этом знать. Проходу не дадут.

«Подождать, подождать надо», — убеждал себя самолюбивый изобретатель, стараясь не смотреть на стол президиума, за которым сидела Ольга.

Она, как всегда, нарядная, в белом платье. Нет, он не должен думать о ней.

«А что с машиной? — снова вспомнил механик, глядя на Ольгу. — Еще раз проверить, испытать, тогда уже рассказать можно будет всем и… Ольге. А если не выйдет? Пусть… Тогда все это брошу, и никто ничего не узнает. Никто не будет смеяться надо мной!»

Он вспомнил, как хохотал старший механик из МТС, когда Кузьма попробовал рассказать ему свою идею. «Без людей, говоришь, пахать? Ну и хитер ты, Кузьма! Помнится мне, сказка такая была, — потешался он. — Лежит Емеля на печи. Лень ему с печи слезть, вот и думает он, как бы заставить сани из лесу дров привезти. Так и ты, хочешь загорать на травке, а машина, шут с ней, пускай сама пашет. Не ждал я от тебя, браток, такой несерьезности. А еще комсомолец! Легкой жизни захотел. Да если такую чертовину какой-нибудь лентяй придумает, куда же мы с тобой денемся?»

Многое тогда мог бы сказать старшему механику Кузьма, привести примеры, как передовые рабочие на заводах придумывают разные приспособления, чтобы легче было работать. Не от лени это, а оттого, что эти люди стараются скорее прийти к коммунизму. Они уже вперед ушли и трудятся сейчас в каком-нибудь шестьдесят пятом году, потому что за год выполняют больше десятка годовых норм. Их надо догонять, коли и мы хотим идти в ногу с ними… А дела всегда хватит старшему механику и ему, Тетеркину, даже если все тракторы будут автоматами.

— Объявляю собрание открытым, — сказала Шульгина и сразу спутала мысли Кузьмы. Он постарался сосредоточиться и, чтобы отбросить все, о чем он до этого думал, решил: «Ничего не скажу, так же как и тогда старшему механику. Подожду».

Он положил локти на высоко приподнятые колени и, пытаясь не смотреть на Ольгу, стал слушать.

Московских комсомольцев выбрали в президиум. Багрецов вышел откуда-то из последних рядов парт и, держа подмышкой свернутые в трубку чертежи, направился к учительскому столику. Бабкин вразвалочку прошел за ним следом.

В открытые форточки, словно из печных отдушин, струился теплый воздух. Тонкие разноцветные ленточки, вырезанные школьниками из бумаги и приклеенные над форточками для защиты от мух, поднимались вверх. За окнами темно. Под потолком горела мощная электрическая лампа.

Пока утверждали повестку дня и регламент, Вадим рассматривал аудиторию, перед которой ему предстояло выступать. Как это ни странно, но в эту минуту он чувствовал себя абсолютно спокойным, будто ему каждый день приходилось докладывать о своих изобретениях. Впрочем, слово «изобретение» не совсем точно. Ничего нового он не изобрел, а просто предлагает здешним комсомольцам использовать один из способов аккумулирования ветровой энергии.

Докладчик отыскивал среди молодежи знакомых ребят. В углу сидел плотный, скуластый парень в распахнутом пиджаке и жилетке. Это, конечно, Буровлев. Он боится пошевелиться, чтобы парта не разъехалась на свои составные части. О Ванюше Буровлеве в правлении колхоза сегодня был особый разговор. Об этом Вадим узнал от Анны Егоровны. Буровлев со своими товарищами трое суток работал на полях «Партизана». Было где развернуться умению и смекалке ребят!

В подарок девичьеполянцам за своевременную помощь благодарные соседи прислали семена выведенного ими сорта конопли… Знатоки утверждают, что эта конопля не только чудо района, — во всей области нет ее лучше. Что касается Ольги, то она об этом сорте еще более высокого мнения… Видно, пойдет «партизанская» конопля по всей стране.

Девушки пришли на собрание, как на праздник. Нарядные платья всех цветов запестрели в классе.

Сегодня для колхозных комсомольцев не совсем обычное собрание, а большое событие в их жизни.

Комсомольцы должны будут обсудить решение правления о необходимости орошения полей. Если для Багрецова его проект был только «одним из способов аккумулирования ветровой энергии», то для девичьеполянцев предложение московского техника решало главный вопрос борьбы за урожай. Они не могли ждать, пока вырастут защитные полосы. Они торопили Ольгу в ее работе по быстрорастущим тополям. Они хотели сейчас, сегодня, быть вооруженными в этой борьбе. Они могут работать ночью, в праздники, без минуты отдыха, так же как и при посадке лесозащитных полос. Они знали, что от этого зависит все будущее колхоза «Путь к коммунизму».

Сейчас ребята не были уверены, что предложение московского гостя хоть на время разрешит их затруднения. Но можно ли успокоиться на том, что сделано, и ждать, пока зеленая полоса спасет колхозные поля от суховеев?

Васютин еще до заседания правления рассказал кое-кому о затее техника Багрецова, причем обязательно подчеркивал, что до окончательного решения задачи пока еще далеко… «Однако, как думает об этом деле комсомолец Буровлев?» — с улыбкой спрашивал он. И этот Буровлев, к которому так, между прочим, обращался Никифор Карпович, высказывал свое мнение. Он считал, что для выполнения столь важной задачи все средства хороши, и если его товарищи убедятся на собрании, что московский парень по-серьезному это дело продумал, не болтает попусту, как его товарищ, то отчего же?.. Он, Буровлев, никогда не откажется работать где угодно — и в «Партизане» и в любом другом колхозе. Может и у себя канавы рыть, ямы, котлованы, или еще что там потребуется. Он на время позабудет и футбол. (Конечно, о последнем Ванюша не упоминал в разговоре с Васютиным. Лишь бы для него самого это было ясно.)

Младший Тетеркин беспокойно ерзал за партой. Он второй раз в жизни присутствует на комсомольском собрании и сейчас переживает торжественность этого момента. В его сознание вошли новые, непонятные доселе слова: «кворум», «регламент». Он ищет в них сокровенного смысла, полного особого значения, как в большой науке.

Любопытные девчата еще вчера прослышали о сегодняшнем докладе. Они, конечно, всегда готовы для своего колхоза постараться: привычны, и не впервой им канавы рыть. Только они хотят сами убедиться, что работа их не будет впустую. Пусть этот «кучерявый московский парень» им все расскажет начистоту. А там уж они сами разберутся, что к чему. Как никак, а сидят здесь бригадиры, звеньевые и вообще понимающие колхозники.

Сложная сегодня аудитория у докладчика!

Вадим для бодрости слегка кашлянул и начал спокойным, лекторским тоном:

— В истории земледелия нашей страны засуха и ее неизбежный спутник недород всегда вызывали огромные бедствия, опустошая целые губернии и обрекая на голод миллионы людей. В 1891 году небывалая засуха охватила почти всю черноземную полосу России. Если подробно начать изучение причин, вызывающих засуху, то следует отметить…

— Знаем, на своей шкуре испытали, — вдруг среди всеобщей тишины раздался грубоватый голос. — Нас агитировать нечего.

— Что с тобой случилось, Буровлев? — удивленно спросила Ольга. — Тише! — Она застучала карандашом по столу, услышав гудение на последних партах.

Буровлев осторожно вылез из-за тесной парты, оглядел своих товарищей, видимо ожидая от них поддержки, и сказал:

— Пусть на меня докладчик не сердится. О засухе мы все читали много. Кое-что нам, конечно, известно. А просим мы, чтобы товарищ лучше поскорее о деле рассказал…

— Верно! — выкрикнул кто-то из глубины класса. — Поддерживаем!

— Пусть чертежи объясняет.

— Правильно! Пусть расскажет, как воду на поля провести, чтоб урожай поднять.

— Председатель, веди собрание!

Ольга стучала карандашом по стакану. Ей, по-видимому, было стыдно за своих ребят перед Багрецовым.

Вадим молча стоял у стола, бледный и растерянный. Он никак не ожидал, что его так тщательно подготовленный доклад будет прерван в самом начале.

Шульгина подняла руку. Наступила тишина.

— Мне, право, неудобно перед нашим гостем, — начала она, поднимая брови. — Мы договорились о регламенте… Но если собрание считает, что следует попросить докладчика поскорее перейти к существу его предложения, то, я думаю, товарищ Багрецов пойдет нам навстречу. Поймите, Вадим Сергеевич, — с извиняющейся улыбкой обратилась она уже к нему, — наши комсомольцы очень нетерпеливы, особенно если это касается такого большого дела, как орошение полей…

Она выжидательно посмотрела на докладчика и, только когда он снова заговорил, опустилась на прежнее место.

— Я сразу же перехожу к одному из способов аккумулирования ветровой энергии и ее использованию для орошения полей, — уже без всякого смущения сказал Багрецов и подошел к доске, около которой был прикреплен чертеж.

— Вот это другое дело! — с места заметил Буровлев.

Вадим рассказывал смело и уверенно. Он чувствовал напряженное внимание аудитории, и это его подбадривало. Теперь молодой техник готов был защищать свой проект перед любыми профессорами, академиками, перед всеми, кто заинтересован в этом деле. Может быть, только сейчас, докладывая о проекте, Багрецов и сам по-настоящему проникся уважением к своей выдумке.

— Основное преимущество этого способа, — говорил он, — заключается в том, что аккумулируемая ветровая энергия будет использоваться весьма рационально. Вода, вытекающая из искусственного водоема на холме, вращает гидротурбину, энергия которой заставляет действовать насос, подающий воду из скважины в тот же водоем. «Отработанная вода», если так можно назвать ее, сравнив с отработанным паром, поступает в оросительные каналы…

Долго и подробно рассказывал Багрецов. Никто его не прерывал, потому что все излагал он точно и конкретно.

Наконец докладчик стукнул мелом по доске и поставил точку. Там были написаны основные числа, определяющие расход энергии на выкачивание воды из скважины, емкость бассейна, время, потребное на его наполнение, и другие необходимые данные.

Тяжело дыша от волнения, Вадим вытирал испачканные мелом руки.

— А землю из котлована вниз, что ли, будем ссыпать? — спросил нетерпеливый паренек в вышитой белой рубашке.

Вадим хотел было ответить, что этого он не предусмотрел, но тут поднялась высокая черноволосая девушка с красными бусами. Они казались большими недозрелыми вишнями. Не спеша, откинув длинную косу назад, девушка заговорила низким грудным голосом:

— Я думаю, что на такие вопросы и отвечать не надо. Если мы еще землю будем на себе таскать, то к будущему лету не управимся. Чего ее вниз ссыпать, — так вокруг озера и оставим, вроде как над окопом. Вода меньше испаряться будет.

— А сверху деревья посадим. Вот и защита от испарения.

— Ольгины тополя! — кто-то крикнул с задней парты.

— Ну да, жди их, пока вырастут, — возразил девичий голос. — Из леса больших деревьев с полсотни привезем. Весь пруд обсадить хватит.

— Правильно!

— Ничего правильного! — крикнул Буровлев. — Что же, деревья у тебя на песке расти будут, который ты выгребешь из котлована?

— Землю привезем.

— Здравствуйте! — насмешливо крикнула девушка с бусами. — Договорились! Значит, теперь уже в гору землю будем таскать?

— Зачем таскать? — Буровлев поднялся. — Мы сначала снимем верхний слой почвы на бугре. А потом уложим эту землю наверх, когда пруд выкопаем.

— К зиме не управимся.

— Горячее дело! Прямо хоть завтра начинать.

Вместо обычных вопросов докладчику сразу же развернулись прения.

Ольга стояла и слушала. Она ждала, пока, может быть, не совсем организованно, но ребята все же договорятся о том, каким способом высадить вокруг пруда «защитную полосу». Она не хотела никому мешать, чувствуя, что решение близко.

Возле двери стоял немолодой человек в черном рабочем костюме. Наклонив голову, он внимательно смотрел на Ольгу. Это новый бригадир-полевод Шмаков. Недавно он вернулся из Германии. Был в армии, теперь демобилизовался… Возвратившись на родину, «командовал» звеном, сейчас стал бригадиром. Его, как всегда, удивляла напористая колхозная молодежь и особенно Ольга. «С такими помощниками можно сделать все. Дать бы им только „точку приложения сил“. Уже сейчас тесны им звеньевые участки, узок горизонт. Пора выходить ребятам на „оперативный простор“. Пусть первый опыт орошения полей, который предлагает испробовать москвич, не решит задачи во всей ее полноте, но если у комсомольцев этот опыт удастся, то с орошаемых участков можно снять урожай в два с половиной раза больше обычного… А это что-нибудь да значит», — так думал о затее ребят бригадир Шмаков.

Споры продолжались.

Младший Тетеркин особенно волновался. Он не мог простить старшим комсомольцам недисциплинированности. Куда он попал? На комсомольское собрание или… Впрочем, он даже не мог подобрать сравнения — так его оскорбило поведение товарищей. Нюшка Самохвалова разрядилась, как на свадьбу, бусы надела и тоже рассуждает… Тут посерьезнее ее люди сидят да помалкивают. Сергей с уважением взглянул на Бабкина, — тот что-то записывал в блокнот.

Пастушок подумал, что полянским ребятам должно быть стыдно перед гостями. Наверное, у них в Москве не так ведут себя комсомольцы на собрании.

Не выдержал Сергей. Если никто этого не понимает, то придется ему самому остановить расходившихся товарищей. Он поднял руку, незаметно привстал на цыпочки, чтобы казаться выше, и храбро произнес:

— Прошу к порядку ведения!

Все сразу замолчали и стали заглядывать через плечи сидящих впереди. Кто же это там выступает?

— Говори, Сергей, — с улыбкой сказала Ольга, смотря на покрасневшего мальчугана.

Он вышел к столу, расправил под поясом новую гимнастерку и, повернувшись упрямым лбом к собранию, с юношеской хрипотцой проговорил:

— К порядку ведения. — Он сказал эту запомнившуюся ему фразу так, как школьники произносят название стихотворения. — Предлагаю задавать товарищу докладчику вопросы. Потом, как полагается, начнутся прения. А так много шуму, и дела не видно…

Он хотел сказать еще что-то, но смутился и быстро сел на свое место.

Все рассмеялись и дружными рукоплесканиями поддержали предложение Сергея.

— Смотри, Ольга, скоро тебе смена будет!

— Вот так «к порядку ведения»! Ай да ковбой! — Это выкрикнула Фроська.

Сергей хотел было вскочить и ответить обидчице, но сдержался. Не место здесь для сведения личных счетов. Завтра с этой Фроськой придется поговорить по серьезному. Она оскорбляет его и по радио и даже на комсомольском собрании. Ну, погоди, погоди!

После предложения Сергея собрание потекло размеренно и спокойно. Ольга умело направляла его в нужное русло. Вопросов было много. Багрецов еле успевал отвечать, — он суетился около доски, рисовал на ней схему переключения.

— Вот при этом положении рубильника работает генератор ветростанции, а при этом — гидростанции, — пояснял он любознательной аудитории.

— Мне только одно здесь непонятно, — поднялся со своего места худощавый парень, держа перед собой листок с записями. Он был близорук. Подняв бумажку к самому носу, юноша разбирал свои вычисления. — Каким образом вы рассчитали скорость наполнения водоема в том случае, когда работает гидротурбина? — спросил он, поднимая светлые глаза. — Вот здесь справа у вас конечный результат?.. Абсолютно?

Багрецов слегка замялся. Он запустил руку в свою пышную шевелюру.

— Тут довольно сложные алгебраические расчеты. Я не могу их все сейчас доложить.

— Нет, зачем все, — поправил его юноша. На его темном от загара лице показалось удивление. — Это очень долго и не нужно… абсолютно, — он подчеркнул полюбившееся ему слово. — Мне бы хотелось только нижнее число проверить. Не знаю, может быть, я плохо вижу, но думаю, что здесь, абсолютно, какая-то ошибка.

Докладчик вопросительно взглянул на Ольгу.

Она пожала плечами и улыбнулась.

— Ничего не поделаешь, Вадим Сергеевич, и у нас есть математики. Просим разъяснить звеньевому Копытину относительно времени наполнения водоема. Мы должны принимать решение, поэтому собранию все должно быть ясно.

Вадим машинально взял мел. Здесь даже требуют, чтобы докладчик показал им свои познания в алгебре. Шут его знает, что получается!.. Это не комсомольское собрание, а экзамен на аттестат зрелости.

«С чего же начать? — мучительно думал он, просматривая свои записки. — Кажется, я принимал за исходное выражение… Нет, тут еще не хватает объема бассейна… И главное — отвертеться нельзя, этот щуплый светлоглазый математик сразу все заметит…»

Все же заставил себя Багрецов вспомнить последовательность, с которой он делал математические выкладки. Он уже написал уравнение и готов был перейти к следующему… «Кажется, пронесло», — с радостью подумал он и уверенно застучал мелом по доске.

— Простите, — вежливо заметил Копытин, — вы перед скобками не тот знак поставили.

— Где?

— В первом уравнении. — Копытин подошел к доске и, близоруко всматриваясь в числа, сказал: — Потом я абсолютно не могу вспомнить: откуда у вас появилось вот это подкоренное выражение? — Он ткнул пальцем в доску и не спеша прошел на свое место.

Этого подкоренного выражения не помнил и Вадим. Он с досадой посмотрел на Бабкина. «Как это Тимка может спокойно сидеть, когда его друг безнадежно завяз у доски? Хоть бы подсказал незаметно. Свинство с его стороны! Чертит там что-то карандашом, и плевать ему на все…»

Долго молчал Багрецов. Он чувствовал, что еще немного, и все будет кончено… Запутается и уйдет с позором от доски.

Вадим слышал, что девушки уже стали перешептываться на задних партах. Кто-то из них хихикнул.

Ольга повернулась лицом к доске, чтобы скрыть смущение. «Ну, как можно так неуважительно относиться к собранию? — думала она с досадой. — Неужели этот московский техник не понимал всей ответственности своего выступления? Или он думал, что колхозники всему поверят на слово?»

Смотря на растерявшегося докладчика, Шульгина просто не знала, что делать. Тот перелистывал чистые страницы тетради, будто искал в них уравнения.

Наверное, долго пришлось бы так стоять Багрецову, если бы не выручил друг.

— Ты не там ищешь, Вадим, — небрежно сказал Бабкин. — Эти уравнения выписаны на отдельном листке.

Он протянул ему бумажку. Докладчик улыбнулся, словно хотел этим сказать: бывает, мол, прошу извинения. Запамятовал.

Быстро проглядев листок, Вадим чуть не рассмеялся. Бабкин сам решил все эти уравнения, подчеркнул выражение, о котором спрашивал дотошный математик, и в конце сделал приписку:

«Будешь теперь учить алгебру, пижон несчастный!!!»

* * *

В перерыве Багрецов сидел за столом президиума и вытирал вспотевший лоб. Он до сих пор не мог опомниться от «нервного потрясения» у доски. Действительно, из-за какого-то пустяка все могло лопнуть. Приехал бы Никифор Карпович, спросил бы, как приняли комсомольцы проект Багрецова. Что бы ему ответила Ольга? Засыпался, мол, московский изобретатель.

К счастью, ничего этого не случилось. Предложение москвича приняли.

Жарко. Казалось, что это не лампа висит над столом, а расплавленная капля, оторвавшаяся от солнца. Ее подобрали ребята из ОКБ — выдумщики, изобретатели, повесили на провод и любуются. Они все могут сделать, эти упрямые ребята! Они будут искать и найдут у себя в Девичьей поляне не только солнечные капли.

Вадим уже немного успокоился. Что поделаешь! Бывают всякие истории. И чего это он так перепугался? Ведь здесь же свои ребята.

Он смотрел на первые парты. Комсомольцы пробирались к выходу. «Ребята, как ребята, такие же, как и в институтской организации. Тимка прав, насчет математики придется побеспокоиться. А то раньше я и учил ее вроде как для своих учителей. Только бы сдать, только бы не схватить двойку. Теперь мне без алгебры — ни шагу. Хоть умри».

Багрецов рассеянно пощипывал мягкий пушок над верхней губой. Он воображал, что и усы у него уже выросли и стал он говорить важно, с достоинством. Назначили его полянские комсомольцы «главным инженером» строительства «энергетического комбината». Хозяйство не маленькое: ветростанция на горе, водоем, гидротурбина, распределительные каналы… И вот каждый из начальников отдельных участков обязательно потребует от «главного инженера» расчеты и полное математическое обоснование по любому разделу его проекта. Обязательно потребует! Особенно такой въедливый парень, как Копытин. Кто знает, может быть, его и назначат комсомольцы из ОКБ начальником участка по монтажу гидротурбины. Он уж тут развернется!

«А скажите, товарищ главный инженер, — так представлял себе Вадим, как начальник участка Копытин однажды обратится к нему. — Нельзя ли здесь уменьшить диаметр трубы? По моим расчетам получается следующее». И тут, конечно, Копытин выкладывает целый лист с формулами. Что должен делать «главный инженер»? Решать! Правда, можно глубокомысленно взглянуть на расчеты и сказать: «Зайдите через недельку. Посмотрим». — «Как через недельку? — возмутится Копытин. — Мы обязательство взяли досрочно закончить монтаж…» «Нет, тут уж на Тимкиных шпаргалках не выедешь!» Багрецов вздохнул и записал в тетрадь:

«Ввести в распорядок своего дня занятия математикой. Лучше всего с 6 до 10 часов утра».

Чувствуя себя в новой роли «главного инженера», Вадим размечтался. Пусть в маленьком масштабе, но это все-таки строительство! Каждый должен отвечать за порученный ему участок. Нам нужен и начальник стройки, и главный инженер, затем начальники отдельных участков. Надо правильно расставить людей…

Багрецов стал составлять «штатное расписание». «Первым идет начальник. Потом его заместитель. Одного мало, не справится, и, кроме того, на настоящих строительствах, наверное, их несколько. У нас в институте и то три. Затем, конечно, полагается главный инженер…»

Вадим взял свою тетрадку с расчетами, дневниками, стихами и стал записывать.

«Дальше надо назначить начальников участков по строительству бассейна, монтажу турбины, по рытью каналов, по монтажу насоса… Наверное, должен быть человек, кто все это дело планирует. Значит, еще плановик, потом диспетчер. А кто же будет доставать в городе трубы, провода? Инструмент кое-какой тоже понадобится. Нет, без начальника снабжения не обойтись, — решил Вадим. — Правление колхоза выделяет средства на закупку этих вещей. Кто-нибудь деньгами должен ведать? Значит, запишем бухгалтера…»

Уже был составлен довольно внушительный список начальников. Багрецов посмотрел в зал, словно выискивая среди комсомольцев подходящих людей на замещение этих должностей. Ему показалось, что дело это нетрудное, — пожалуй, каждый из членов ОКБ справится с любой работой. Еще бы! Новаторы, изобретатели, — можно сказать, цвет колхозной интеллигенции…

«Ну, скажем, Буровлев, — думал Вадим. — Разве он не сможет быть хорошим организатором у себя на участке? Предположим, что Буровлев будет начальником участка по строительству водоема, — отметил у себя в тетради Багрецов. — Копытин, может быть, подойдет как заместитель начальника всей стройки…»

Так, увлеченный новым для него делом, техник расставлял кадры на строительстве. Конечно, он и не предполагал, что его предложения примут всерьез, ведь он почти никого здесь не знает, но все-таки надо заранее представить себе, с кем ему придется работать.

Наконец все подсчитано. Математика очень простая, а результат неожиданный.

Оказалось, что на строительстве работать некому. Всех Багрецов назначил начальниками. У начальника участка Буровлева не оказалось ни одного землекопа для рытья водоема.

«Действительно, людей не хватает», — решил «главный инженер» и тут же начал сокращение штатов своего разбухшего управленческого аппарата.

Когда осталось всего пять человек: начальник, главный инженер и руководители трех участков, Вадим аккуратно переписал эти должности и спрятал листок в карман. По данному вопросу он обязательно должен поговорить с Никифором Карповичем. Васютин не так давно был на Украине, в Черкасском районе. Он рассказывал, что видел там большие колхозные стройки. Двухэтажное каменное здание Дворца культуры строят чуть ли не за два месяца… Начальников нет, один десятник.

«Идеальный аппарат управления! — подумал Багрецов. — Может быть, поэтому и скоро все получается?» — наивно, но не без оснований предположил он.

 

Глава 4

КОМСОМОЛЬЦЫ РЕШАЮТ

Перерыв еще не закончился, но все уже спешили в класс. Сейчас будет разговор о Тетеркине.

Анна Егоровна задержалась у входа. Она ждала, когда закроют дверь, и тогда можно без свидетелей быстро выкурить в коридоре папиросу. Никто не знал об этой ее тайной слабости. Разве вот только механик? И как это она тогда не убереглась… (вспомнила Кудряшова случай в правлении). «Газета сгорит, Анна Егоровна».

«Ему бы все насмешничать, — недовольно думала она, затягиваясь и сразу выпуская дым. — Побыл бы он в моей шкуре. Председатель колхоза, а цыгарку прячет в рукав, будто этому председателю, как какому-нибудь мальчонке, уши сейчас надерут».

Она прислушалась к шуму, доносящемуся из класса, и подумала, что, собственно говоря, уши драть будут сейчас Тетеркину, и ей почему-то стало его жалко.

«Проступок Тетеркина ребята, конечно, по справедливости разберут, — мысленно как бы утешала она провинившегося механика. — Но, что и говорить, моргать глазами перед своими же товарищами — дело, не подходящее для комсомольца».

Кудряшова вошла в класс уже после того, как Ольга доложила собранию о существе дела.

— Пусть сам скажет, чего это с ним приключилось, — тонким голоском крикнула с места курчавая Фрося. Лицо ее стало красно-оранжевым, как мандарин.

— Правильно, — поддержали ее ребята. — Пускай сам говорит.

— Придется тебе сюда выйти, товарищ Тетеркин, — обратилась к механику Ольга. — Объясни собранию, как из примерного комсомольца ты стал нарушителем дисциплины.

Механик еле освободил свои ноги из-под низкой парты и тяжело приподнялся. Повернувшись к товарищам, он, не глядя на них, упрямо проговорил:

— Мне объяснять нечего. Шульгина правильно доложила.

Послышался недовольный ропот.

— Ты в прятки с нами не играй, Кузьма! — хрипло выкрикнул Буровлев. — Рассказывай по-честному, как ты сам понимаешь свои художества.

Тетеркин молчал и мял в руках кепку.

— Так-то, Кузьма, — укоризненно проговорила Анна Егоровна и поджала тонкие властные губы. — Совестно народу в глаза смотреть. А нам, ты думаешь, за тебя не совестно? По всей округе славушка идет. Вчера ездили к дергачевцам соревнование проверять, они меня и спрашивают: «Расскажите, мол, Анна Егоровна, сколько трактористы у вас плетней покарежили? Говорят, что и пашут они у вас по новой моде, узоры выписывают. Любопытно поглядеть». Вот ты нам и объясни, Кузьма, почему мы из-за тебя должны эти насмешки терпеть?

Кузьма молчал. Он не поднимал головы, упрямо выставив лоб.

— Может быть, товарищ Тетеркин скажет, чем могла бы объяснить Анна Егоровна дергачевцам узоры на поле? — спросила Ольга.

— Я уже сказал. Виноват… Признался… Ну, что еще? — Кузьма задумался, рассеянно застегивая пуговицы на пиджаке. — Готов к любому взысканию… Пусть собрание решает.

— Собрание решит, — строго заметила Шульгина и приподняла свои брови. — Но ты сам понимаешь, Кузьма, насколько это нам все неприятно…

Ольга почувствовала странное, доселе не испытанное ею беспокойство. Будто это не комсомолец Тетеркин стоит сейчас перед товарищами, а она, Ольга, — это она отвечает за него, мучится и стыдится. Глаз не может поднять от пола.

«Да что же это такое? — старалась она овладеть собою. — Сама раскисла. Размазня ты. А еще секретарь!»

С тайным смущением Ольга вспомнила, как совсем недавно, придя домой после первого заседания бюро комсомола, когда ребята единодушно избрали ее своим секретарем, она долго стояла перед зеркалом и почему-то решила сделать себе простую гладкую прическу. Ей казалось, что так она будет выглядеть старше и главное — серьезнее. Смотрела на себя, сдвигала брови. «А ну, еще построже». Затем смеялась. «Ну, кто ты, Ольга? Кто? — спрашивала она себя. Обыкновенная, как тысячи девчат. Спичка из одного коробка… Не очень умна. Немного тщеславна. Упряма, самолюбива и обидчива».

Ей представлялось, что не таким должен быть секретарь комсомола… Вот и сейчас стоит она растерянно у рулевого колеса… Она штурман корабля, а куда повернуть, не знает. Ей неизвестно, какие встретятся на пути подводные скалы и мели. Воля собрания — это приказ капитана. Она ждет этого приказа.

Молчат ее друзья, и страшно неопытному штурману вести корабль сквозь мглу и туман.

Комсомольцы молчат. Стоит Тетеркин, понурив голову.

— Можно мне сказать? — раздался низкий голос в тишине.

С места поднялась Самохвалова — девушка с бусами. На ее круглых щеках пылал румянец. Казалось, поднеси к такой раскаленной щеке спичку, и спичка мгновенно вспыхнет.

— Говори, Самохвалова, — облегченно вздохнув, разрешила Ольга.

Девушка поправила на себе пышную белую кофточку и вышла в проход между партами. Смущенно перебирая концы кружевного платочка, который она держала в руках, Самохвалова негромко сказала:

— Меня и подругу мою Лену Петушкову товарищ Тетеркин на трактористок выучил… Большое ему спасибо за это, и не только от нас, но и от МТС, колхоза и от всех наших комсомольцев…

Сергей был доволен. Нашлось, кому заступиться за его брата. Однако, прислушиваясь к дальнейшим словам трактористки, пастушок понял, что его радость была преждевременной.

— Но, думается мне, — продолжала Самохвалова, в волнении теребя платочек, будто пытаясь разорвать его на части, — не по-комсомольски поступает товарищ Тетеркин сейчас на нашем собрании. Почему он все скрывает от нас? Вместе с ним наши трактористки добились экономии горючего. Премии получили…

— Я не стал получать, — перебил ее механик и снова уставился глазами в пол.

— Потому что совестно. — Девушка освоилась, стала говорить ясно и спокойно. — А где оно, это горючее? Почему мы не могли вспахать опытное поле? Когда пошли на склад, глянули, а там пустые бочки… Обидно нам за свои труды или нет?.. Обидно! Спросили мы у своего начальника — Кузьмы: «Как же это так все получилось?» А он отвечает: «Не вашего ума дело!»

— Погоди, Самохвалова, — перебила ее Анна Егоровна, вытянув вперед полную руку. — Кузьма говорит, что его трактор испортился. Вот потому он и пережег горючее.

— Нам он такого не мог сказать.

— Может, сейчас объяснишь про это дело, Кузьма? — мягко, как только могла, обратилась к нему Ольга. Ей показалось, будто под ее пальцами дрожит стол.

Тетеркин молчал. Он уронил кепку и сейчас смотрел на нее удивленными глазами.

Собрание загудело. Никогда еще в Девичьей поляне за все время существования комсомольской организации ни молодые, ни старые комсомольцы не встречались с фактами такого упорного запирательства. Кое-кто даже подумал, будто Тетеркин скрывает всю эту историю с горючим только потому, что куда-нибудь сплавил его, а сейчас боится признаться.

Невольно напрашивались самые невероятные предположения. Ребята были окончательно расстроены.

— Довольно тянуть! — крикнул кто-то из глубины класса. — Тетеркин не хочет с нами разговаривать.

— Ему и сказать нечего.

— Пора кончать!

— Что решило бюро?

Ольга подняла руку. Когда наступила тишина, она спросила:

— Значит, будем считать, что Тетеркин отказывается отвечать на наши вопросы?

— Ясно.

Все еще медлила Ольга, она выжидательно смотрела на Кузьму в надежде, что тот изменит свое поведение. Он скажет…

Упрямо сжав губы, Тетеркин старался не глядеть на товарищей.

— Разрешите тогда мне ответить за него.

Это сказал Бабкин. Он поднялся и, заложив руки за ремень гимнастерки, спокойно наблюдал за Ольгой.

«Вам?» — чуть было не вырвалось у нее. Но она быстро овладела собой и спокойно проговорила:

— Слово имеет товарищ Бабкин.

Тетеркин хотел было что-то вымолвить, но не решился и с грохотом сел за парту.

— Я не адвокатом здесь выступаю, — начал Тимофей, стараясь говорить возможно убедительнее. — И не собираюсь защищать товарища Тетеркина. Я думаю, что его основная ошибка заключается в том, что он не доверяет своим товарищам. Он готов принять на себя любую вину, получить любое взыскание, лишь бы сохранить в тайне свои опыты…

В зале послышался шум.

— Какие опыты?

— Почему мы не знали?

— Вот в том-то и дело, — продолжал Бабкин. — Никто об этом не знал, даже члены ОКБ, которые, к слову сказать, тоже не особенно распространялись о своих делах… Потайные двери в теплицу, ночная буровая разведка… Я совсем случайно узнал, что существует эта бригада.

— Ну и правильно, — пробасил кто-то из угла. — Чего раньше времени мы будем зря болтать!

— Вот и Тетеркин то же самое думал. Только к тому же он решил работать один, тайно, как изобретатели за границей. Тетеркин не понял, что одному работать гораздо труднее, в тысячу раз труднее, — убежденно сказал Тимофей и, взглянув на Кузьму, слегка замялся. — Я совсем не хотел этого, но…

Тетеркин смотрел на московского техника злобно, недоверчиво.

— Но… — повторил Бабкин, — мне пришлось подробно осмотреть конструкцию товарища Тетеркина…

Механик привстал, точно собирался броситься на москвича, и снова опустился на скамью.

— Не знаю, что скажут специалисты, — продолжал Бабкин, не заметив движения Кузьмы, — но я, хоть и не считаю себя таковым, думаю, что идея Тетеркина очень и очень стоящая. Представьте себе, ребята, — неожиданно для самого себя, с увлечением начал рассказывать Тимофей: — Кузьма придумал замечательную вещь! По примеру передовиков-стахановцев на заводах, он хочет один работать на трех машинах…

— Вот то-то и дело, что опять один, — недовольно заметил Буровлев.

— Нет, — горячо возразил Бабкин. — Такое дело надо поддерживать. Тетеркин работал один, это верно, но мечтал он сделать свои тракторы-автоматы для всех. И не только для вашего колхоза, а для всей нашей страны, для всего нашего хозяйства!

— Ай да Кузьма!

— Здорово! Ну и что же получилось?

Москвич помолчал, посмотрел на Тетеркина, провел рукой по стриженой голове и снова продолжал:

— Никаких схем я чертить не буду. Думаю, когда нужно будет, сам изобретатель все подробно расскажет. И пусть он на меня не обижается, только для его и нашей общей пользы мне пришлось сегодня выступить.

Тимофей искоса взглянул на Багрецова. Лицо Вадима сияло, как только что вычищенный никелированный кофейник. Радость бурлила и хлестала через край. «Здорово! Продолжай дальше, Тимка», — казалось, говорили его восторженные глаза.

Бабкину было приятно от сознания выполненного долга и от того, что сейчас между ними, городскими техниками, и колхозными комсомольцами протянулись крепкие нити. Их теперь уже не разорвать.

— Так вот, ребята, — говорил далее Тимофей. Он уже вышел из-за стола и с профессорской важностью расхаживал перед партами. — Насколько я понимаю, среди вас есть настоящий изобретатель. Пусть, конечно, он этим не гордится. Я могу и ошибаться, но мне кажется, что автоматическое переключающее устройство Тетеркин придумал очень остроумное. Такого, пожалуй, я и не видел в наших аппаратах, а мне много приходилось возиться с автоматикой.

Подробно, со знанием дела, Бабкин рассказал о принципе устройства трактора-автомата, о возможностях применения этого изобретения в электротракторах, а также сказал о тех затруднениях, которые сейчас испытывает изобретатель.

— Не знаю, — говорил Тимофей, — как удастся Тетеркину решить вопрос бокового смещения, но мне кажется, что тут могут быть два пути…

— Какие? — нетерпеливо спросил Копытин. В зале одобрительно загудели.

— Сейчас расскажу. — Бабкин поднял руку, как бы призывая этим к вниманию. — Может быть, кто-нибудь из вас подумает над этим. Я считаю, что будь Тетеркин даже знаменитым изобретателем, даже лауреатом, и тогда он не должен отказываться от помощи товарищей.

Кузьма ничего не мог понять. Этот москвич, который по незнанию искал карбюратор в дизеле, сейчас свободно докладывает собранию о всех тонкостях трактора-автомата. Больше того, даже он — сам изобретатель — не увидел в своей конструкции многих особенностей, замеченных наблюдательным Бабкиным. Механик, как во сне, слушал доклад о своем изобретении… Сам бы он никогда не смог так точно и умело рассказать.

— Я не хотел ничего чертить, — сказал Тимофей, подходя к доске. — Но если вы меня спрашиваете, то все-таки придется кое-что здесь изобразить.

Когда он брал у Вадима мел, тот незаметно пожал ему руку и прошептал:

— Посмотри на Стешу.

Бабкин недовольно поморщился. «Нашел время приставать! Очень мне нужно смотреть на всяких девчонок!»

Но он все-таки не удержался и краем глаза взглянул на девушку.

Стеша прижала кулачки к подбородку и смотрела на Тимофея восторженными, признательными глазами. Сейчас он казался ей настоящим героем, как в пьесах, что ставились у них в драмкружке. Теперь ей верилось, что он мог бы сыграть даже Платона Кречета, зря она тогда предлагала эту роль Тетеркину и Багрецову.

Бабкин стоял перед ней мужественный, смелый и… прекрасный. Он даже стал выше ростом… «А как дельно рассказывает, — умилялась Стеша. — Как умно и благородно он выгораживает Кузьму… С каким знанием дела говорит он про всякие автоматы… Слушаешь — и не наслушаешься…»

— Значит, так, — рассказывал между тем Бабкин, заканчивая чертить схему поворотного автомата Тетеркина. — Счетчик оборотов замыкает цепь вот этого реле… А дальше… — Тимофей потер себе лоб, что-то вспоминая. — Дальше от реле… Товарищ Тетеркин, — вдруг обратился Бабкин к механику, — ток идет в соленоид? Так, кажется?

Этот вопрос застал изобретателя врасплох.

— В соленоид, — машинально ответил он, приподнимаясь над партой, как школьник. — Только в правый, а не в левый…

— Тогда я не понимаю, как же тут произойдет поворот?

— А чего же тут не понимать? — удивился Тетеркин. — Дело простое. Когда счетчик замкнет реле…

Бабкин указал мелом на чертеж:

— Вот это?

— Нет, тут еще одно должно быть, с выдержкой времени… Да вы не туда показываете, — недовольно заметил обиженный за свою схему изобретатель и, откинув крышку парты, вышел к доске.

В зале одобрительно зашушукались. Кое-где раздался смех. Но Ольга посмотрела на нарушителей порядка, и все смолкло.

— Вот я и говорю, — начал Тетеркин, поворачиваясь к Тимофею. — Не здесь должно быть это реле.

Он взял у техника мел и стал исправлять схему.

Бабкин бесшумно отошел от доски и сел за стол. Все, что нужно, было им сделано. Наверное, Никифор Карпович только этого от него и хотел. Ему, конечно, обо всем расскажут ребята!

Часто дыша от пережитого волнения, Тимофей облизывал языком пересохшие губы. Стеша с немым восторгом глядела на него. Она бережно взяла у Ольги стакан, налила воды из графина и, зажмурив глаза, тихо пододвинула его Бабкину.

— Тут у меня небольшая загвоздка получилась с этим соленоидом, — сказал Тетеркин, но вдруг, заметив, что Бабкина рядом нет, умолк.

Он повернулся лицом к собранию и, перекладывая мел из одной руки в другую, не знал, что ему делать дальше.

— Продолжай, Кузьма! — сказала Ольга. — Почему же все-таки не получается поворот? — Она умело выбирала правильный курс.

— А вот почему…

И механик начал подробно объяснять все свои неудачи. Ему было жарко, постепенно расстегивал он пуговицы одну за другой на влажной от пота рубашке. Казалось, что этим самым он хочет раскрыть до конца все свои секреты. Вот они, ребята! Видите — душа нараспашку!

Тимофей уже с места пытался возражать механику, предлагая попробовать другой способ. Тетеркин с искренним азартом доказывал всю несостоятельность бабкинского предложения. Он считал, что этот вариант не учитывает переключения на движение задним ходом, а без него ничего не получится.

Выступил Иван Буровлев. В своей солидной темной тройке он казался, по меньшей мере, директором завода, где должно осваиваться производство тракторов Тетеркина. Он доказывал, что можно обойтись одним плугом, если поворачивать лемеха. Самохвалова же считала, что поворачивать их нельзя: машина пойдет обратно по пахоте, гусеницы затопчут борозды.

Ей тоже возражали. Например, Лена Петушкова, красивая тоненькая девушка, с прищуренными, всегда смеющимися глазками. Сергей не любил ее, так же как и Самохвалову, за насмешки. Сейчас, услышав доводы Петушковой в защиту брата, пастушок почти смирился с этой «языкастой красавицей».

Сергей уже больше не выступал «к порядку ведения», несмотря на то, что комсомольское собрание превратилось в техническое совещание. Он подробно записывал все дельные предложения, которые можно будет потом использовать в работе над усовершенствованием трактора-автомата.

Радовалась Ольга. Ей все стало ясным. Ничего, что вопрос о Тетеркине направился совсем по другому курсу, не обозначенному на картах. Она уверена, корабль идет правильно. Ничего, что некоторые из девчат, мало понимающие в механике, уже начинают позевывать и посылать председателю собрания записки: «Не пора ли закругляться? Время позднее».

«Успеется! — решила Ольга. — Для такого дела можно и посидеть лишний часок».

Теперь Ольга уже не сомневалась в Тетеркине: строптивый изобретатель будет работать вместе с ребятами из ОКБ.

В порыве спора Кузьма сдернул с плеч мешающий ему пиджак и, не глядя на него, бросил на стул возле доски. Жарко! Тетеркин смущенно покосился на Ольгу и впервые за этот вечер робко улыбнулся.

И, может быть, в эту минуту Ольга поняла, что за все это она должна благодарить нелюбимого ею московского техника. Вот это настоящая помощь! «Не забудь пригласить Бабкина», — вспомнила она о встрече с Никифором Карповичем. Он все предвидел!

«А здорово этот маленький техник заставил Тетеркина вылезти к доске», — думала Ольга, изредка поглядывая, как Бабкин, по-детски наморщив лоб, трудился над схемой. Она в этот момент готова была простить все его прегрешения. И любопытство, и некоторую болтливость, и главное, если так можно сказать, его «легкомысленное сердце».

«Таковы люди, — умиротворенно вздохнула Ольга. — У каждого есть свои недостатки».

Бабкин получил амнистию.

Шульгина взглянула на часы. «Ого, пожалуй, уже пора кончать техническую дискуссию. Ишь, разошлись, готовы всю ночь проспорить».

— Ну, ведь понятно, понятно же, — доказывал Тетеркин, с ожесточением стуча мелом по доске. — Сбоку нельзя закреплять плуг.

— А если с двух сторон? — подсказал Копытин, щуря близорукие глаза. — Ширина захвата будет больше.

— Нельзя, — горячился механик, — посредине прогал, но не в этом дело… Чего зря говорить, идемте, я вам покажу…

Он было ринулся от доски, но вдруг — остановился и, покраснев, взглянул на Ольгу.

Тут только он вспомнил, что еще не все кончено. Не для технических споров он пришел сюда, на собрание. Если москвич похвалил его машину, то это не значит, что комсомольцы уже позабыли о вине ее изобретателя.

Ольга поняла причину смущения механика и сразу же пришла ему на помощь:

— Правильно, товарищ Тетеркин, мы так не договоримся. Пусть все на месте посмотрят машину. Я уверена, что возникнут новые вопросы… А вы пока садитесь. Будем продолжать собрание.

— Можно мне сказать?

— Говори, Копытин. Только теперь уже по существу вопроса. Довольно о переключателях.

Чуть сутулясь, Копытин протиснулся между партами.

— У меня такое мнение, — начал он, поворачиваясь к классу: — Тетеркин подходящую машину придумал. Может, и есть где-нибудь в Москве такой трактор, не знаю… Но мы своего изобретателя должны абсолютно поддержать. Надо его предложение послать в какой-нибудь институт, пусть там скажут — настоящее это дело или нет… А пока… — Копытин помедлил и виновато посмотрел на ребят. — Это я так думаю, — предупредил он. — Тетеркин должен дальше работать. Мы ему абсолютно поможем и попросим товарища Бабкина тоже заняться этим делом…

— Обязательно!

— Только плетни не ломать, — заметил кто-то со смехом.

— Шульгина, дай мне слово! — крикнул Буровлев и, не дожидаясь, пока сядет на место Копытин, грузно затопал, пробираясь к столу.

— Все это правильно. И машина нужная, и помогать мы будем, и, если потребуется, найдем в городе самого знающего профессора. Пускай он по научному разберет, чего Кузьма к трактору приспособил. Но почему никто не спросит у механика, как он думает насчет горючего? — продолжал он. — Опыты — это, конечно, хорошо, а вот из-за них наш комсомольский участок остался невспаханным.

— Отдам целую бочку, — хмуро проговорил Кузьма.

— Что? Разве не все сжег? — спросил Буровлев. — Припрятал?

— Чего припрятал? — обиделся механик. — В город поеду, там обещали продать… за свои деньги.

— Очень нам твои деньги нужны, — рассердилась Анна Егоровна. Она вышла к столу и резким движением спустив на плечи платок, заговорила:

— Видать, Кузьма, ты ничего не понял. Неужели тебе невдомек, что ребята за тебя стараются? Образумить хотят, по настоящему пути направить… Ты же не коляску с музыкой смастерил, чтоб по деревне кататься… За большое дело взялся, так и понимай о нем, как полагается… Тебе что здесь комсомольцы говорили? Поддержим, мол, машина твоя может потребоваться государству. Так или нет?

Анна Егоровна повернулась к пристыженному Тетеркину и ждала ответа. Кузьма смущенно молчал, смотря, как в зеркало, на полированную поверхность парты. На черном лаке смутно белело его лицо.

— Может, и не выйдет у тебя ничего, — продолжала Анна Егоровна, — но думается мне, что комсомольцы правильно говорят. Москвичи тоже, — кивнула она в сторону Бабкина. — А коли так, обойдемся и без твоих денег. На хорошие дела нам колхозникам, да и МТС, конечно, денег не жалко. Если нужно, не одну бочку горючего достанем, а десять!

В классе дружно зарукоплескали. Кудряшова подождала, пока комсомольцы успокоятся, и с усмешкой заметила:

— Обрадовались! Небось, завтра по всей деревне звон пойдет: «Председатель, мол, посулила еще денег комсомолу дать на новые затеи». А я ничего не сказала. На правлении поговорим. Может, чего и придумаем.

— Ну, это то же самое, — рассмеялась Ольга. — От всего собрания благодарим вас, Анна Егоровна!

— Погоди, еще рано, — отмахнулась Кудряшова. — Только вот я попрошу, чтоб на нашем поле как следует запахали срамотищу, что там Кузьма наковырял. А то и впрямь дергачевцы глядеть приедут.

По залу прокатился смех.

— Не сомневайтесь, Анна Егоровна! — это крикнула Петушкова. — Завтра запашем!

Кудряшова торопилась в правление. Ей еще нужно было говорить по телефону с городом. Когда она скрылась за дверью, Шульгина снова обратилась к собранию:

— Так что мы будем делать с товарищем Тетеркиным? У кого есть предложения?

Из-за парты поднялась Самохвалова.

— Если он изобретателем оказался, — волнуясь, начала она, — значит, не из корысти горючее потратил. Поле, конечно, запашем… — Девушка помедлила, словно вспоминая, какие еще провинности числились за механиком, и продолжала: — Вот на собрании Тетеркин нехорошо себя показал, это верно… Но ведь теперь он понял…

— Что же ты предлагаешь? — спросила Ольга.

Самохвалова рассеянно перебирала бусы.

— Ей жалко Кузьму стало, — неожиданно заметила Стеша. — Ольга, дай мне сказать, — Антошечкина внушительно двинула стулом и, не дожидаясь разрешения, быстро заговорила: — Тетеркин, может статься, как здесь высказывались, самый что ни на есть выдающийся изобретатель. Не знаю, не хочу зря говорить. Может, так оно и получается… Но только как комсомолец он… Прямо скажу — даже обидно за него…

— В драмкружок не ходит, — ехидно вставил Буровлев.

— Буровлеву завидно, что он может только статую представлять, — невозмутимо отпарировала Стеша.

В зале рассмеялись, вспомнив о недавней репетиции, где Ванюша выступал почти в безмолвной роли Каменного гостя. Во второй картине он робел и путался.

— Нет, мы за драмкружок на Кузьму не в обиде, — продолжала девушка, встряхивал рыжими косичками. — Я хочу спросить у собрания. Может ли настоящий комсомолец так недоверчиво относиться к товарищам, как Тетеркин? А если бы Тимофей Васильевич не сказал нам всего, что бы тогда было?

— Кто это Тимофей Васильевич? — спросили из зала.

Стеша с достоинством указала на соседа:

— Товарищ Бабкин. Вот кто!

Тимофей Васильевич в этот момент почему-то заинтересовался чернильным пятнышком на скатерти, упорно разглядывая его.

— Не хочу зря говорить, но думается мне, что если бы не товарищ Бабкин, то Кузьма ушел бы с собрания не выдающимся изобретателем, а просто комсомольцем с выговором.

— Угадала, Антошечкина. Правильно!

— А сейчас что предлагаешь?

— То же, что и на бюро, — выговор.

Стеша быстро села, словно подчеркивая, что другого мнения быть не может.

Комсомольцы заспорили. Некоторым из них казалось, что ошибка Тетеркина не заслуживает столь строгого взыскания, другие, наоборот, высказывались за предложение Стеши.

Ольга смотрела на поникшего Кузьму. На его потемневшем лице ярко выделялась белая полоса. Это он в азарте спора провел по щеке измазанной мелом рукой. Ничего не замечал Кузьма! Казалось, он даже не слышал, о чем спорили ребята. Ольга поймала себя на мысли, что ей хочется подойти сейчас к нему и ласково вытереть платком его потное, усталое лицо…

После долгих споров собрание, наконец, решило поддержать изобретателя не только в работе над его конструкцией, но и как комсомольца.

Сегодня Сергей впервые познакомился с новым для него понятием: «Поставить на вид». Он был твердо уверен, что если когда-нибудь будет изобретателем, то ни за что не повторит ошибок Кузьмы. Этому его научило собрание.

Перед голосованием Ольга сообщила, что райком утвердил Сергея Тетеркина членом комсомола и теперь он может пользоваться правом решающего голоса.

Все сразу захлопали в ладоши и сильнее всех трактористки Нюра Самохвалова и Лена Петушкова. Может, вправду они рады за Сергея.

Он посмотрел на их сияющие лица и почувствовал эту большую, нет — огромную радость. Ее не обнять руками, она звенит, плещется, бьется в окна… Тесно, и стены раздвигаются, как в волшебной сказке… И кажется Сергею, что все комсомольцы со всей страны собрались вокруг девичьеполянской школы и сквозь раздвинутые стены смотрят на своего нового товарища — Сергея Тетеркина, комсомольца «с решающим голосом».

А когда Ольга спросила: «Кто против?», потому что некоторые из ребят не хотели, чтобы на Кузьму наложили взыскание, Сергей невольно спрятал обе руки под парту. Он уже отдал свой голос и теперь не будет менять решения.

Сергей был твердо убежден, что поступил правильно. Пусть брат как следует подумает над этим.

* * *

Поздней ночью Никифор Карпович возвращался домой, в Девичью поляну. На заседании бюро райкома после рассмотрения проекта строительства агрогорода он докладывал о комсомольцах-новаторах из колхоза «Путь к коммунизму».

Доклад Васютина вызвал особый интерес. Никто не ожидал, что в маленьком, разрушенном войной колхозе, наряду с исключительными по своему объему восстановительными работами, комсомольцы найдут время для изобретательских дел. Секретарь райкома в своем выступлении отметил, что, несмотря на необычную форму новаторской деятельности молодежи из Девичьей поляны, все их дела тесно связаны с жизнью колхоза в борьбе за высокие урожаи, за сталинский план переделки природы. Пора уже понять, что чем больше у нас будет смелых изобретателей, тем быстрее мы будем идти по дороге к коммунизму. На колхозных полях, так же как и в заводских цехах, должны быть десятки тысяч изобретателей и рационализаторов. Прекрасны мечтания ребят из ОКБ! Не сегодня, так завтра будет у них река, может быть, лампы дневного света повиснут над садами, заколосятся поля невиданной в мире пшеницы, виноград и актинидия вырастут на холмах, и пусть размахивают листьями тропические растения на подоконниках.

Мичурин говорил, что колхозник есть опытник, опытник есть преобразователь природы. Этим и занимаются в Девичьей поляне опытники из ОКБ.

Васютин вспомнил, что секретарь райкома особенно отметил инициативу девичьеполянских комсомольцев в освоении техники. В передовом колхозном хозяйстве никак не обойтись без высокой механизации, без применения многих технических средств, по-новому организующих труд. А что же будет через несколько лет? Для сложной техники нужны грамотные инженеры… Так, может быть, растут такие специалисты в девичьеполянской ОКБ?

«Мне кажется, что на эти дела должна особенно обратить внимание колхозная парторганизация, — говорил секретарь. — Завтрашний передовой колхозник — это человек, в совершенстве знающий не только агротехнику, но и другую — машинную технику, без которой ему не обойтись. Вот вы, Никифор Карпович, рассказывали нам о пастушке, который умело применяет радиостанцию в своем деле, но ведь через некоторое время вы получите подобные аппараты для связи с полеводческими бригадами. Радиостанцию должен знать не только тракторист, который уже сейчас пользуется аппаратом „Урожай“, но и работающий в поле бригадир, звеньевой. Вы хотели взять из МТС опытные электрокультиваторы? Кто ими потом будет управлять? Обыкновенные колхозники, занятые сейчас на прополке… Надо с детства прививать молодежи любовь к технике… И, может быть, заслуга ребят из ОКБ заключается еще в том, что они показали на увлекательных примерах поистине фантастические перспективы, которые открываются перед молодежью — юными хозяевами колхозных полей».

Никифор Карпович смотрел из окна машины на залитые лунным светом поля и снова вспоминал о всем том, что говорилось час тому назад на совещании.

Васютин рассказал в райкоме о проекте московского техника, о том, что сегодня днем это предложение уже консультировалось специалистами. Васютин показывал им все расчеты. Затея Багрецова оказалась интересной и вполне реальной. Инструктор просил помочь колхозу достать подходящий генератор. Он уже приметил такой в одной организации, но хозяева никак не хотят уступить его, потому что этот генератор им потребуется весной.

Секретарь райкома тут же позвонил запасливому директору и попросил отдать генератор девичьеполянцам. «До весны еще два достанешь», — убеждал он несговорчивого директора. Наконец тот согласился.

Пощипывая усы, Никифор Карпович смотрел на лунные поля и улыбался. Его больше всего беспокоил этот генератор. Срочно из Москвы не выпишешь. А тут каждая минута дорога.

Он уже представлял себе, как на этих голубых полях протянутся серебряные жилы каналов. Тяжелые колосья будут отражаться в воде.

Васютин уже не мечтал… Он закрыл глаза и снова представил себе кабинет секретаря. Человек в строгом темном костюме и косоворотке, полный, слегка задыхается, когда говорит. Он сидит за столом, поглаживая широкую грудь, и медленно роняет слова: «Пока надо оставить ребят в покое… У них хватит дел. Пусть закончат свою ветрогидростанцию. Потом, если потребуется, их опыт перенесем в другие колхозы… Конечно, когда они сами убедятся в своих возможностях, им нечего будет таиться… Выход комсомольцев на поля „Партизана“ — это только начало больших совместных работ будущих объединенных колхозов. Надо, чтобы девичьеполянские комсомольцы почувствовали крепкие крылья, — орлята, впервые поднявшиеся над землей. С большой высоты они зорким глазом должны посмотреть на свои дела».

Ничего не сказал тогда Никифор Карпович о первых опытах колхозного механика. Может быть, только с огромной высоты, откуда видна чуть ли не вся наша страна, нужно рассматривать эти, пока еще не удачные попытки создания трактора-автомата. Может быть, это будет первая машина в необыкновенной автоматической линии на поле, так же как применяются сейчас автоматические линии станков в заводских цехах.

Вот уже показались бледные огни Девичьей поляны. Никифор Карпович высунулся в окно, чтобы рассмотреть, хорошо ли вспахано опытное поле, мимо которого он сейчас проезжал.

Прямо перед собой, на краю темного вспаханного участка, он увидел трактор.

Васютина удивила необыкновенная форма машины. Она казалась в два раза больше, кабина сливалась с общей массой, даже трудно было узнать в этом силуэте гусеничный трактор.

Никифор Карпович попросил шофера замедлить ход. Теперь в ярком лунном свете можно было подробно рассмотреть странную машину.

Двигался обыкновенный трактор, но только его со всех сторон облепила молодежь. «Важные эксперты», члены ОКБ, наблюдали за работой автомата Тетеркина в действии.

Внутренность кабины была освещена, и ребята могли видеть, как работает счетчик оборотов, двигаются сердечники в соленоидах и, главное, как происходит поворот машины.

— А что ты думаешь, Кузьма? — послышался громкий голос Буровлева. — Если выключить правую гусеницу и заставить машину поворачиваться на месте примерно до семидесяти градусов? После этого автоматически включается левая гусеница. Может быть, получим мы боковое смещение?

Ответа Васютин не расслышал.

Он сделал знак шоферу, мотор негромко зарычал, и машина тронулась.

Всю дорогу, до самой деревни, Никифор Карпович улыбался и старался закрутить жесткий непокорный ус.

 

Глава 5

«ИЗОБРЕТАТЕЛИ И БЮРОКРАТЫ»

Багрецов ходил, не чувствуя под собой земли от радости; он краснел и улыбался, когда Васютин представлял его колхозникам и, похлопывая по плечу, говорил: «А это наш главный инженер».

Конечно, Вадим понимал, что его не могли назначить на такую должность! Просто ребята из ОКБ попросили москвича взять на себя техническое руководство, Кому же, как не самому автору проекта, заниматься этим делом? А «главным инженером» назвал его Васютин. Так с его легкой руки стали величать московского техника и все колхозники.

Приезжал на холм настоящий инженер из Сельэлектро, смотрел, мерил рулеткой стороны будущего водоема, кое в чем поправил техника, пожелал успеха и уехал. Остался московский комсомолец самым главным техническим руководителем на строительстве.

Не хватало только внешней солидности Багрецову, в чем его не раз укорял Тимофей.

Сейчас Бабкин стоял на краю котлована и подсчитывал на листке из блокнота объем земляных работ.

«Вот так главный инженер», — думал Тимофей, искоса наблюдая за другом.

Вместо того чтобы спокойно расхаживать по строительству и принимать доклады от начальников участков и бригадиров. Багрецов метался по бугру. То подтаскивал трубы, то мешки с цементом. Или вот как сейчас. Полюбуйтесь! (Бабкин даже поморщился.) «Главный инженер» спрыгнул в котлован и, выхватив лопату у зазевавшейся Стеши, стал вместо нее выбрасывать наверх песок. Ясно, что та обиделась, неизвестно, что она там сказала Вадиму, но, видимо, дала ему понять, чем должен заниматься «главный инженер».

Тимофей видел, как Димка выскочил из котлована и, на ходу срывая с себя пестрый галстук, побежал к тому месту, где устанавливался насос. Через минуту Бабкин уже слышал его охрипший голос:

— Раз, два, взяли!.. Взяли!.. Сама пойдет!.. Сама пойдет!..

Ребята тащили наверх трубы и вторили «главному инженеру», подпевая надсаженными голосами.

Бабкин чувствовал себя на своем месте. Он, конечно, тут не главный инженер, но и не простой техник. Вместе с Тетеркиным он занимался на этом строительстве не чем-нибудь, а механизацией всех работ! Кузьма — начальник, а Бабкин у него в должности «научного консультанта».

Ему очень досадно, что приходится слушать, как кричит Багрецов: «Раз, два, взяли!»

«Провалили мы это дело, — самокритично размышлял Тимофей. — Не успели с Кузьмой лебедку приспособить для подтаскивания труб на бугор. Нехорошо получилось… Взять бы этого „консультанта по механизации“ за ноги и протащить вместо трубы по косогору».

Очень недоволен Бабкин. Он корил себя, но щадил Кузьму, хотя тот в равной степени с ним был виноват. Все случилось потому, что и начальник и «научный консультант» были увлечены испытаниями нового способа поворота трактора-автомата. За этим делом они совсем позабыли о лебедке. Правда, механизаторы сделали очень полезный транспортер, подающий землю и песок наверх из котлована, но этого мало. На современном строительстве разве такая должна быть механизация?

Работа началась поздним вечером.

Сейчас по вздрагивающей лесенке ветростанции карабкался вверх девичьеполянский монтер, он же «главный электрик». За ним тащился привязанный к поясу провод. Другой конец провода тянул на вершину радиомачты метеостанции Петушок, он же «главный радист». Мальчуган сбросил вниз свои большие сапоги и теперь, упираясь босыми ногами в скользкую поверхность трубы, кряхтя и вздыхая, подползал уже к анемометру. Закрепив наверху конец провода, Петушок со свистом, будто циркач по шесту, скользнул вниз.

Надевая сапоги, он смотрел, как электрик подтягивает линию, посреди которой болталась, словно огромный мыльный пузырь, тысячеваттная лампа.

Наконец провод закреплен. Осталось только присоединить его к распределительной коробке.

И вот уже через минуту над котлованом вспыхнула яркая лампа. Ребята и девушки, опираясь на лопаты, высоко подняли головы и, жмурясь, смотрели вверх.

Почти одновременно с включением света заиграла музыка. Это «главный радист» запустил пластинку. Усилитель с громкоговорителем он притащил еще днем, считая, что с музыкой будет куда веселее работать.

Песчаные волны заметались по краям котлована. В них мелькали блестящие лопаты. Казалось, что пенится в бассейне золотистая брага и выплескивается через край.

Радостный смех, острая шутка. Спорится работа, веселая и бодрая. Никто не вспомнит, что позади тяжелый трудовой день. Кажется всем, что сейчас утро и холодное солнце на проводе поднялось еще не высоко. Оно остановилось и ждет, когда ребята закончат работу.

Пожалуй, никто из молодежи не остался в деревне. Все прибежали на бугор. Разве можно отставать от своих товарищей-комсомольцев? Однако в семье не без урода. Нинка Лукьяничева — Стешина обуза, Кругляков — постоянная забота Ванюши Буровлева, да еще несколько лентяев похрапывали сейчас в душных хатах. Не идут в счет эти чужаки. Девичьеполянская комсомолка посовестится пройти с Кругляковым по колхозной улице. Да и другие девчата не очень-то жаловали этих «героев».

Пришли на строительство и местные коммунисты. Они не захотели чем-то связывать инициативу ребят, смешиваться в организацию всей их затеи, поэтому скромно взяли лопаты и вместе с молодежью начали рыть котлован.

Вчера на партсобрании стоял вопрос о строительстве. Кто-то предложил пригласить на ночные работы всех желающих колхозников, но Анна Егоровна решительно запротестовала: «Эдак вы у меня стариков замучаете. Они, конечно, с радостью пойдут на бугор. Не впервой им котлованы рыть то для школы, то для других строек. Но года у них не комсомольские. Ребятам что? Заснул часика четыре, и довольно — свеженький, как огурчик. А нам, старикам, после такого сна в поле не очень-то работается. План надо выполнять в первую очередь». Председательницу поддержал Никифор Карпович. Собрание с ними согласилось, однако коммунистам все-таки разрешили принять участие в строительстве. Они всюду должны хорошо работать. С них и спрос другой.

Бабкин хлопотал около транспортера. Бесконечная широкая лента была сшита из плотного брезента, к нему прикрепили согнутые из кровельного железа ковши. Лента двигалась мотором по роликам и поднимала со дна будущего искусственного озера глину и песок. Полянские девчата проворно орудовали лопатами, подбрасывая в ковши выкопанный грунт.

За три дня смастерили этот транспортер «механизаторы земляных и монтажных работ» — Бабкин и Тетеркин. «Хорошо, но мало, — сказал им Никифор Карпович, осматривая немудрую машину. — Еще бы вам штучки четыре таких, тогда бы дело пошло живее». Кстати, бригадир Шмаков уже присмотрел этот транспортер для себя. Он понадобится для погрузки зерна.

Всем хотелось как можно скорее закончить строительство водоема, поставить насосы и сразу же перейти на поля, чтобы приняться за магистральный канал. Кое-кто из наиболее нетерпеливых членов Ольгиной бригады предлагал взрывать грунт, но специалистов подрывного дела в Девичьей поляне не оказалось.

Пришлось обойтись лопатами. Правда, сильно помогали транспортер и вагонетка, ползущая по канату вверх из котлована. Не хватало электроэнергии, чуть ли не всю ее забирал прожорливый мотор транспортера, — поэтому вагонетку тащили на блоках вручную. Ничего не поделаешь, тяжело, но все-таки механизация.

Рационализаторские предложения по механизации обычно рассматривал Бабкин.

Сейчас с этим делом к нему решила обратиться Стеша. Она бросила лопату, вынула из кармашка зеркальце и, поправив свои рыженькие косички, подошла к технику.

— Тимофей Васильевич, — робко проговорила она, — я что хотела сказать…

«Консультант по механизации» в это время ощупывал мотор.

«Уж больно греется, проклятый, — думал Бабкин. — Как бы не сгорела обмотка». Он подлез под движущуюся ленту и стал осматривать подшипники, не попал ли в них песок.

— Тимофей Васильевич! — вкрадчиво и вместе с тем настойчиво взывала к нему Стеша. — Дело есть…

Она подождала еще немного и решительно полезла под ленту. Может, не слышит ее Тимофей Васильевич?

Девушка дотронулась до его плеча.

Бабкин обернулся, схватил Стешу за руку и выволок из-под транспортера.

— Сколько раз я должен говорить, чтобы сюда девчонки не лезли, — разозлился он. — Хотите без кос остаться?

Стеша не поняла. Она сразу сделалась колючей.

— То-то я думаю, — насмешливо заметила она, поджав губы: — почему это у нас на крыльце по всем приступкам косы валяются? Оказывается, это товарищ Бабкин себе дело нашел.

— А у вас, видно, и дела другого нет, как под машину соваться! — не унимался Тимофей. — Попадет ваша коса под ролик, а Бабкин отвечай, почему ограждения не сделал. Да тут часового с винтовкой надо ставить, чтобы не подпускать вот… всяких таких любопытных…

Он искоса взглянул на девушку и нахмурился.

— Насчет любопытных помолчали бы, Тимофей Васильевич, — уже мягко заметила Стеша, поняв причину его гнева. — Некоторым из-за этого за кустами приходилось прятаться.

Бабкин раскрыл было рот, но Стеша не дала ему говорить.

— Недосуг мне с вами тут спорить, и пришла я к вам не любопытничать… Не знаю, не хочу зря говорить, но сдается мне, что девчата наши правильно рассудили насчет ведер…

— Каких таких ведер? — Бабкин наклонился и стал вытряхивать из волос песок.

— Железных, в чем воду носят… Может, встречались когда? — снова съязвила Стеша и быстро заговорила. — Проволоку наверх из ямы протянем, а по ней на крючках ведра с песком будут ходить. За крючок веревкой кто-нибудь из ребят станет тащить… Так одно за другим и пойдут. Только успевай насыпать. Таких проволок штук десять натянем… Лопаткой доверху не добросишь, куда легче и скорее в ведра песок сыпать… Мы это мигом сделаем…

— Мигом! — насмешливо повторил Бабкин. — А ведер сколько нужно?

— Это уж не ваша забота, Тимофей Васильевич. По всей деревне соберем. На такое дело последнее ведерко отдадут. Воду будут в махотках носить, а наших комсомольцев уважат.

— Посмотрим. — Тимофей почему-то вспомнил Макаркину и улыбнулся.

— Это с вашей стороны, Тимофей Васильевич, недооценка… — обидчиво проговорила Стеша. — Вы не знаете наших колхозников.

— Определенно, — согласился Бабкин. — А насчет вашего предложения…

Он взглянул на делегатку от изобретательных колхозных девчат и тут же усомнился. Стоит ли ради такой мелочи огород городить? Уж очень простым показалось ему это изобретение. Транспортер, конечно, механизация. «Вот если бы девчонки придумали, как из подручных материалов экскаватор сделать, — размышлял он. — А то — ведра… Смеху не оберешься, если разрешить использовать им подобное „бабье хозяйство“. Они еще ухваты притащат на строительство, чтобы ведра подталкивать».

— Так вот, — мямлил он, колеблясь принять решение. — О чем это я говорил?.. Ваше предложение, оно, конечно… может быть, и полезно, но… видите ли, какое дело…

— Да что это вы, товарищ Бабкин, говорите, как клещами на лошадь хомут тянете, — нетерпеливо перебила его Стеша и обиженно заморгала. — Даже слушать не хочется… Девчата предлагают, и нечего это дело затирать.

— Чего тут Антошечкина расходилась? — неожиданно услышала она голос Кузьмы.

Механик стоял рядом, подбрасывая на руке гаечный ключ, и лукаво улыбался. На нем была потемневшая от пота голубая майка. На груди остался еще не успевший выгореть прямоугольник с эмблемой спортивного общества.

Девушка исподлобья взглянула на механика. Ей вовсе не хотелось, чтобы он плохо думал о Тимофее Васильевиче. Мало ли какой у нее может быть серьезный разговор наедине с ним! Не обязательно всем об этом знать. И нечего Тетеркину вмешиваться. Сами разберемся!

Стеша небрежно опиралась на лопату и молча с независимым видом смотрела по сторонам. Она ждала, когда механик уйдет.

— Видно, зависть одолевает девчат, — с легкой насмешкой заметил Тимофей. — Все хотят подражать тебе, Кузьма. Вот и придумали «вечерний звон» на проволоке: ведра по ней катать.

Антошечкина вздохнула. Нет, видно, никак нельзя по-хорошему разговаривать с этим надутым москвичом. Ну, чего он насмешничает? Пусть тогда Кузьма разбирается в ее предложении, если этот парень дела не понимает.

— Как же вам не совестно, Тимофей Васильевич? — укоризненно сказала Стеша. — Серьезный такой человек, положительный…

Хмурился Тимофей. Он понимал, что ядовитая девчонка сейчас начнет над ним подтрунивать.

— Все девчата вас очень уважают, — с милой улыбкой продолжала Стеша. — Не хочу зря говорить, но думается мне, что и к нам уважение надо иметь.

— А я что? — чуть растерянно спросил Бабкин.

Но Антошечкина уже повернулась к механику и, не обращая внимания на Тимофея, затараторила:

— Девчата считают… Если протянуть проволоку…

Она повторила все то, что уже успела рассказать Бабкину, и в заключение с колкой усмешкой добавила:

— Вы тут позаседайте маленько. А к перерыву я подойду за ответом.

Гордо подняв голову, Стеша направилась к своим подругам, но вдруг обернулась и знаком подозвала к себе Тетеркина.

Когда тот возвратился к транспортеру, Тимофей спросил:

— Чего это она тебе нашептала?

Кузьма медлил с ответом. Он наклонил голову, чтобы скрыть показавшуюся на губах улыбку.

— Да так, ерунда, — махнул он рукой.

— Опять секреты? — недовольно заметил Бабкин.

— Ну, что ты! — испугался механик. — С этим делом давно покончено… А она сказала… Да ты не обращай на нее внимания. Мало ли что девчонка сболтнет…

Посматривая на движущиеся ковши, наполненные песком, Тимофей выжидательно молчал.

— В общем, она просила тебе напомнить, — наконец решился Кузьма, — что у нас в Девичьей поляне бюрократов еще не было.

Бабкин поперхнулся, словно в горло ему попал колючий репей.

…Гудел мотор, звенели пустые железные ковши. По дну будущего озера ползла квадратная черная тень. Это под лампой двигалась вагонетка.

На мгновение стало темно. Казалось, что лампа погасла. Но вот убежала тень, и снова засветился песок под ногами, заблестели ковши транспортера, запестрели платья и косынки девчат.

Младший Тетеркин проворно действовал лопатой и краем глаза следил за бегущей тенью.

«Вот так проходит по земле тень от луны при затмении солнца, — думал он, наглядно представляя себе это явление. — Вон там, где Фроська копается, будут Уральские горы. Девчонка, видно, лентяйка: она до сих пор не успела повыкидать песок наверх. Прямо горы и образовались… А Самохвалова бойчее работает, перед ней уже не горы, а яма. Здесь, скажем. Черное море будет… Тогда затмение захватит Урал и краешек моря».

Действительно, тень вагонетки проползла точно по расчетам юного астронома Сергея Тетеркина. Ее путь был заранее намечен линией каната.

«Тоже стоящая наука про планеты и затмения, — размышлял Сергей. — А география, пожалуй, еще интереснее… Где я сейчас нахожусь, если представить себе карту? Лена Петушкова копается примерно в Алтайских горах, а я вроде как сейчас в пустыне новое море рою. А что? — спрашивал Сергей сам себя. Узбекское море есть, и новое можно сделать».

Он разогнул спину и вытер пот с лица подолом выпущенной поверх штанов рубашки.

— Сергуня! — крикнула кудрявая, как овечка, насмешница Фроська. — Маленьким уж давно спать пора! — Она зажала коленями лопату и поправила выбившиеся из-под косынки волосы.

Пастушок демонстративно отвернулся от нее, насупил брови и стал работать с таким ожесточением, точно готов был один вырыть новое море в пустыне. Сергею не хочется связываться, а то он мог бы Фроську сразу и навсегда только одним примером отучить смеяться. Он бы спросил у этой Фроськи, которая в свои семнадцать лет только и умеет хохотать да кудри взбивать, спросил бы ее Сергей, знает ли она, кто такой Голопас? Тут бы она и села. Не знает она этого председателя колхоза. А известно ли Фроське, сколько было этому Голопасу лет, когда его выбрали председателем? Нет? Вот то-то и оно! А было ему всего шестнадцать лет! Значит, и его, Сергея Тетеркина, через два года могут выбрать ее начальником. Если, конечно, будет хорошо работать и все науки выучит…

Трепещи, насмешница Фроська! Все может быть!

А музыка какая играет! Это Петух-радист притащил сюда самые лучшие пластинки. Для такого дела не жалко.

Сережка почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся. Перед ним стояла Ольга. Наверное, ей было холодно. Она зябко куталась в шелковый голубой платок.

Музыка сразу прекратилась. Видно, Петька менял иголку.

И вот в этой тишине, нарушаемой лишь гудением мотора да шорохом песка, прозвучал громкий и спокойный голос Ольги:

— Бросай лопату, Сергей. Очень срочное и важное задание.

Тут бы, конечно, надо взглянуть на Фроську. Как она себя чувствует? Но младший Тетеркин даже бровью не повел: не впервой ему получать такие задания.

Он воткнул лопату в песок и вытянулся в ожидании распоряжения бригадира.

— Побежишь в деревню, — быстро говорила Шульгина, искоса посматривая на Бабкина и Кузьму, занятых разматыванием бухты толстой оцинкованной проволоки. — Там тебя ждет грузовик. По радио уже сообщили на узел…

Не удержался Сергей, взглянул все-таки краем глаза на Фроську. Она стояла, опершись на лопату, и с веселым удивлением прислушивалась к словам бригадира. «То-то, — подумал Сергей. — Тебя грузовик еще никогда не ждал. Погоди, еще не то будет!»

— Беги быстрее, пока в деревне спать не легли, — приказывала Ольга. — По всем хатам пойдешь ведра собирать.

— Какие ведра? — заморгал глазами Сергей.

— Обыкновенные. Песок таскать.

Младший Тетеркин услышал, как за спиной прыснула Фроська.

— Сколько собрать? — упавшим голосом спросил он. Вот тебе и важное задание!

— Как можно больше. Ну, беги?.. Только, сам понимаешь… у Макарихи или там у Лукьяничевых не проси.

— Знаю, не маленький, — недовольно буркнул Сергей.

— Не задерживайся! Товарищ Бабкин дожидается. — Ольга лукаво прищурилась. — У него вся «научная механизация».

Пастушок высоко вскинул свои мохнатые брови. «Ну, это другой разговор», — подумал он и, не оглядываясь, бросился выполнять приказание.

По пути он перепрыгнул песчаную гору возле курчавой Фроськи и выкрикнул:

— Иди домой! Теперь мы и без тебя управимся. Механизация!

Фрося рассердилась и, схватив комок влажного песка, пустила вдогонку Сергею.

— Я тебе уши оборву, ковбой!

Но и обидное слово, так же как комок песка, пронеслось мимо цели. Сергей уже был далеко.

…Бабкин вместе с Кузьмой молча разматывал проволоку. Непослушные кольца вырывались из рук, катились по песку, словно детские обручи.

«Если бы не Кузьма, то я никогда бы не согласился с девчоночьими выдумками, — ворчал про себя Тимофей. — Техника такое серьезное дело, а они лезут с ведрами.» Однако Бабкин чувствовал, что зря противился. «Оказывается, начальником быть не так-то просто, — размышлял он. — Не усмотришь в чем-нибудь нового и полезного, — хлоп — ты уже и бюрократ!»

Тимофей поднял голову и увидел, что по вырубленной в грунте лестнице спускался Васютин. Он пробовал каждую ступеньку палкой, прежде чем ставить на нее ногу. За ним, озабоченно следя за каждым его шагом, шла Ольга.

— А мы сейчас спросим у наших механиков, — сказал Васютин, обращаясь к Кузьме и Бабкину. — Тут у нас с Ольгушкой спор зашел… — Он осторожно отодвинул палкой проволочное кольцо, попавшее ему под ноги, и продолжал: — Она не хочет снимать с земляных работ людей, чтобы начать рыть каналы. А я ей доказываю: теперь, когда тут, можно сказать, полная механизация происходит, многие ребята освободятся. Мне Антошечкина только сейчас говорила, что Тимофей Васильевич охотно поддержал предложение девчат насчет ведер.

Бабкин от неожиданности крякнул, хотел возразить, но вовремя сдержался.

— Так что же думают механики? — Васютин посмотрел на них исподлобья и скупо улыбнулся, — Пошлем завтра вечерком ребят в поле или нет?

— Нет, — категорически отрезал Тетеркин. Его глаза — стальные шарики заблестели. Он бросил провод и подошел к Васютину.

— Значит, думаете, не поможет ваша механизация?

— Ого! — расплылось в улыбке лицо Кузьмы. — Еще как поможет! А на каналах ребятам делать нечего. Я один их все выкопаю.

— Опять один! — не выдержав, гневно воскликнула Ольга и взмахнула, как крыльями, концами накинутого на плечи платка. — Мало мы тебя учили!

— Зачем же так, Оля? — потупившись, сказал Кузьма. — Не думал я, что ты меня каждый раз будешь попрекать…

— Мне кажется, товарищ Шульгина, — сухо обратился к ней Тимофей, — что об этом деле пора бы позабыть. Кузьма за последние дни сорок раз исправил свою ошибку. А если он хочет один, именно один, — подчеркнул он, — прорыть все каналы, то за это можно спасибо ему сказать. Не лопатами, а специальным плугом, который он приспособил к трактору, будет делать каналы Тетеркин.

— Откуда же ты плуг достал? — спросил Никифор Карпович, и глаза его затеплились, как всегда при разговоре о затеях Ольгиных комсомольцев.

— Откуда? — повторил обиженный Кузьма, не глядя на Ольгу. — Из старых лемехов сделал… Верхний нож отковал в кузне.

Тяжело дыша, спустилась по ступенькам Анна Егоровна и молча остановилась у транспортера. Удивленным взглядом она провожала поднимающиеся ковши.

— Вот, хозяйка, какие в МТС изобретатели есть. Наши, девичьеполянские, — шутливо заметил Васютин. — Береги кадры, а то не успеешь оглянуться, как этот специалист упорхнет от нас прямо на завод.

— Что же, путь ему добрый, коли талант у него настоящий. Где бы он ни работал, государству прибыль, а значит, и нам…

— А если таланта не видно, значит не пускать? — хитро прищурившись, спросил инструктор.

— Для его же пользы. Рожнова историю помнишь?

— Ну как же!

Анна Егоровна обратилась к подошедшему Багрецову:

— Вот послушай, главный инженер. Права я была или нет? Парень у нас есть. Сейчас я его только что внизу встретила, трубу наверх тащит… Выучился он прошлый год на карандаше играть.

— Это как же? — не понял Вадим.

— Обыкновенно. Щелкает себе карандашом по зубам, вот и музыка получается, Рожнову этому в городе голову вскружили, — продолжала Анна Егоровна. — На конкурсе самодеятельности даже премию дали. Ловко он «Яблочко» выстукивал на карандаше. Как-то приходит ко мне этот парень, наш звеньевой, и неплохой, работящий. «Хочу, — говорит, — Анна Егоровна, переехать в город и там в артисты записаться. Мне в одном клубе приличные деньги предлагали. „Уж больно талант у тебя, — сказывают, — большой открылся“.» Ну, конечно, пуганула я этот «талант» как следует. Матери сказала.

Председательница дернула плечом и ворчливо спросила:

— А что, неправильно?

— Хозяйский глаз у тебя, Анна Егоровна, государственный, — не скрывая своего удовольствия, заметил Васютин, помахивая палкой. — Зорко бережешь колхозное добро. Мы, конечно, не против того, чтобы ребята играли, пусть даже на карандашах. Иной раз и любопытно послушать, но все же каждый из нас понимает, что такое… настоящий талант и настоящее искусство. Вот из Снегиревки приезжала в город свинарка Климкова. В этом году она звание Героя получила. Прослушали ее в консерватории специалисты и говорят: «Голос у Климковой такой, что стоит потратить на нее тысячи государственных денег, не жалко! Если она будет упорно работать над своим голосом, хорошо учиться, — а настойчивость ее нам известна, — то быть ей на сцене Большого театра». — Никифор Карпович с улыбкой взглянул на окруживших его ребят. — Ну, а Рожнова, который наловчился выстукивать на карандаше и по глупости решил в городе зарабатывать легкий хлеб, правильно, что отговорила.

— А может, этот Рожнов потом на скрипке станет играть? — робко вставил свое слово Вадим. — Как узнаешь?

— Кто же ему мешает учиться? — возразил Никифор Карпович. — В колхозе и кружок есть, и оркестр свой. Пусть Рожнов покажет, чего он стоит.

Неизвестно откуда донесся отдаленный гул. Он был похож на шум падающей лавины.

Все насторожились. Девушки прислушивались, опершись на лопаты. Кто-то крикнул, чтобы прекратили музыку. Она оборвалась, и сразу же стал явственным оглушительный грохот.

Он приближался. Казалось, что потерянная река с ревом вырвалась на поверхность и сейчас бежит в гору клокочущим водопадом. Еще немного, и она ринется в котлован.

Грохот нарастал. Уже можно было определить направление, откуда он идет.

Никифор Карпович предупреждающе поднял руку, и в этот момент вдруг все прекратилось. Лавина словно замерла на пути.

По земляной лестнице кубарем скатился Сергей и, запыхавшись, подбежал к Ольге.

— Товарищ бригадир, кому ведра сдавать? Сорок восемь штук!

 

Глава 6

ОБГОНИМ ВРЕМЯ!

Четвертый вечер работали комсомольцы и вся колхозная молодежь на строительстве. Под утро ребята расходились, чтобы соснуть часок-другой до начала полевых работ.

На полях комсомольцы торопились закончить задание: надо скорее начинать свои дела на холме. Пожилые колхозницы прогоняли девчат с поля: «Беги, торопыга! Вон Ксюшка уже пошла. Не желаете нас на бугор брать, так мы и здесь без вас управимся».

Даже на опытном поле ветвистой пшеницы, где работали ребята из ОКБ, сейчас производили фосфорно-азотную подкормку пожилые колхозники. Они с обидой пришли к Анне Егоровне: «Сами хотим этим делом заняться. Не хуже ребят, по научному».

В деревне только и говорили о том, что комсомольцы скоро пустят воду на поля. Не верилось, уж больно сложным казалось это дело! Однако колхозники вспоминали, как молодежью еще прошлой весной в несколько дней были высажены тысячи саженцев, да и в этом году тоже в грязь лицом не ударили: машину приспособили для лесной посадки. Есть над чем призадуматься…

На бугре каждую ночь зажигалась звезда. Видно было се далеко. Возвращаясь из города, девичьеполянские колхозницы хвастались перед соседями: «Вон, глядите, бабоньки, это не в небе горит, это наша звезда. Комсомольская!»

Многие старики приняли на себя основную тяжесть полевых работ. Пожалуй, никогда еще так дружно не работали бригады. На некоторых участках старики обогнали ребят. В другое бы время похвастались: «Ну как, мальцы? Кишка тонка против нас?» Сейчас — никакого шума!

А как ухаживали дома за молодыми строителями! Ворчливые бабки будто переменились за эти дни. Девчонка прибежит с работы, а на столе уже все приготовлено. Ей, конечно, не до ужина. Кое-как похватает, и снова наутек. Что ей будешь говорить? Дело!

…Сергей Тетеркин как бы вырос на две головы Дома за ужином он хриповатым баском рассказывал матери о выкопанных им кубометрах, о механизации, в которой он принимал главное участие, и, конечно, о товарище Бабкине. Ему он старался подражать во всем, в каждой мелочи, и даже подстригся в парикмахерской под ежик. Он упорно предлагал матери отправиться ночью с ним на бугор, чтобы поглядеть на товарища Бабкина, как он там управляется с механизацией.

О своем приключении с ведрами Сергей, мягко говоря, не очень любил распространяться.

Впрочем, об этом следует рассказать.

Поначалу все шло как будто довольно гладко. Останавливаясь около каждой избы, шофер слегка нажимал кнопку гудка на баранке, и Сергей бежал навстречу хозяйке.

Ведра отдавали охотно. Да какой тут может быть разговор, если они потребовались на строительстве? Сергей был разборчив, брал ведра только крепкие, надежные. Постепенно заполнялся кузов грузовика. Разные ведра, оцинкованные, крашеные, белые, эмалированные и всякие другие, с полосками, с цветочками и без них, мягко звенели, ударяясь друг о друга.

Выехали из деревни. Пока шла хорошая дорога, все было благополучно, но вот колеса машины запрыгали по ухабистому проселку. Звоном и грохотом огласились уснувшие поля. В соседних деревнях залаяли собаки.

Сергей выскочил из кабины и забрался в кузов. Бедра катались по всему кузову, ударялись о борта, стукались друг о друга, подскакивая на неровностях дороги. Сергей лег всем телом на них, придерживая руками и ногами. Нет, ничего не помогало. Проклятые ведра грохотали так, что ломило в ушах. Он никак не мог подобраться к кабине, чтобы остановить машину. Ведра больно ударяли его по ногам и по рукам, били в бока. Дужки дребезжали и звенели, как будто дразнили Сережку, заливаясь смехом.

Не хотел об этом вспоминать Сергей. Он мужественно вынес неожиданнее испытание. Только на другой день почувствовал пастушок, как здорово болят у него синяки на коленях. Ему приходилось ходить не спеша, вразвалочку, совсем так же. как товарищ Бабкин, и это обстоятельство хоть немного утешало Сергея.

Сейчас он работал уже не лопатой. Проворно втаскивая наверх ведра, скользящие по проволоке, Сергей узнавал каждое из них. Вот это, синее, дала ему бабка Никаноровна, а вот это, совсем новенькое, покрытое цинком, точно изморозью, взял у Гудковых.

* * *

Искусственное озеро на холме было уже почти готово. Специальная бригада «бетонщиков» месила жирную глину, прибавляя к ней соль. Этим составом будут обмазаны стенки бассейна, чтобы вода не просачивалась в грунт.

Стеша спрашивала у «главного инженера», будет ли установлена новая турбина к тому воскресенью.

— Почему именно к этому сроку? — удивился Вадим.

— Хотим спектакль играть при надежном свете, — гордо отвечала Антошечкина и уже представляла себя на ярко освещенной сцене.

Как и несколько дней тому назад, чуть покачивалась лампа над котлованом. Свет ее дрожал на золотистом песке, но многим казалось, что видят они этот песок уже сквозь толщу прозрачной воды. Багрецову чудилось, что вот-вот загудит мотор, зачавкает насос и хлынет блестящая струя из широкой трубы. Как хочется Вадиму заглянуть в ее темное отверстие и первому подставить ладони! Пусть брызжет тяжелая струя, прохладой смывает усталость с натруженных рук.

Немногие так уставали, как Сима Вороненкова. Маленькая, с острыми плечами, тонкая, как молодая березка, и ручки у нее тоненькие, как прутики. Ну, как ей поднять лопату с песком? Черноволосая, коротко подстриженная, с крохотным острым носиком, она напоминала выпавшего из гнезда птенца. Прозвали ее в деревне «Вороненок». Так и утвердилось за этой девушкой ласковое прозвище, тем более и фамилия у нее такая.

Симу привезла из города Анна Егоровна. Всем Кудряшова говорила, что это ее племянница отыскалась. А в деревне редко кто не знал, что у Анны Егоровны никогда и никакой племянницы не было. Кудряшова ездила в городскую больницу к звеньевой Марье Гудковой и там в палате заметила чернявую девчонку. Она была сирота, ни с кем не разговаривала и обычно по ночам плакала. Кудряшова решила, как только девочка поправится, взять ее к себе.

«Приехала Вороненкова в колхоз тощая, зеленая, ну чисто ей травой щеки кто натирал. Поглядели мы на Симочку, — рассказывала как-то Стеша москвичам, — и думаем меж собой: не отходит ее председательница. Ан нет, через недельку наш Вороненок очухался. Зелень вся спала, щеки покраснее да покруглее стали. Выходилась девка. Работы запросила. Анна Егоровна счетоводом Вороненка назначила. Ничего, колхозники не обижаются. Бригадир Шмаков души в Симе не чает. Она его всем счетным премудростям выучила. Вообще правильная девчонка!»

Сима почувствовала, что только сейчас она начала жить настоящей, полной жизнью. Она нашла себя, окрепла, и теперь уже ей казалось бесконечно далеким то жалкое слезливое настроение, которое она испытывала раньше. Сима поняла, как много сделала для нее и Анна Егоровна и все товарищи. Они окружили ее настоящей трогательной заботой. Кто она была для них? Девчонка, не умеющая ничего делать, к тому же «дохлая» и с отвратительным плаксивым характером.

Вороненок потребовала, чтобы ее тоже взяли на строительные работы. Чем она хуже других колхозных девчат? Ей было пытались, под всякими предлогами, всучить самую легонькую, мало значащую работу, вроде подшивания бумажек, чем она раньше занималась в городе. Говорили, что сейчас самое важное — это подсчитывать, сколько ведер песка поднимут из котлована. Кто-то, кажется Буровлев, доказывал это совершенно серьезно. Но Сима категорически запротестовала. Ей нужно получить настоящую полезную работу. «Дайте мне лопату», — наконец потребовала она. Ольга пожала плечами и приказала выдать ей это «орудие производства», только то, что поменьше и полегче.

— Удивительное дело, — говорила она Никифору Карповичу. — Наш Вороненок научился требовать.

— Радуйся, Ольгушка, — усмехнулся Васютин. — Это значит правильнее воспитание. Если человек умеет только просить, а не требовать всего того, на что он имеет право, толку от такого человека никогда не будет. Потому как в силах своих не уверен.

Сейчас Сима наводила последний лоск. Она тщательно срезала лопатой бугорки и неровности на влажной стене котлована. Иногда даже отходила в сторону, чтобы издали полюбоваться своим искусством. Она смотрела на слоистый грунт с волнистыми прожилками синей глины, белыми полосами известняка и каких-то неизвестных ей темно-каштановых пород и представляла, что перед ней дорогая яшма, только нужно эту яшму отполировать.

* * *

Сегодня Ольга необычно рано спустилась с холма. Приезжал секретарь райкома комсомола и просил ее сделать завтра доклад на собрании молодежи в колхозе «Победа». Нужно было подготовиться.

Шульгина не в первый раз рассказывала о работе своей бригады. Она вспомнила, как весной на заседание бюро колхозной комсомольской организации приезжал представитель из райкома комсомола — сухой заносчивый юноша, который мог говорить только цитатами. Опыты ребят из ОКБ он назвал «прожектерством», удивился попустительству председательницы колхоза и, самое главное, пригрозил Шульгиной, что о ней он доложит в райкоме как о секретаре, который подменяет комсомольскую организацию всякими «бригадами фантазеров».

Ольгу вызвали на бюро райкома комсомола, разобрались во всех материалах и одобрили ее работу. Правда, в решении записали, что опыты Особой комсомольской бригады не следовало бы скрывать от широких масс колхозников, учитывая прогрессивную роль ОКБ в развитии мичуринской науки и механизации колхозного труда. Борьба за урожай должна стать основой всей деятельности комсомольцев-новаторов. Предложение московского комсомольца Багрецова тоже не так давно обсуждалось в райкоме. После заседания бюро Шульгина уехала с радостным чувством. Ей сказали, что ОКБ на правильном пути. Мобилизация комсомольцев и всей молодежи на народную стройку «водяного аккумулятора» и оросительной системы — очень важное дело, и его всячески надо поддерживать. Ольга не могла пожаловаться на невнимание к ОКБ в Девичьей поляне. Местная парторганизация не раз слушала Шульгину на своих собраниях. Для помощи ребятам в разведочном бурении колхозные коммунисты выделили члена бюро Павлюкова. Во время войны он знакомился с этим делом. В нерабочее время кузница и мастерские были в распоряжении ОКБ. Старый кузнец — коммунист Тюхменев стал в ОКБ инструктором…

Девичьеполянская партийная организация особенно отметила почин ОКБ в помощи «Партизану». Этот опыт перенесли на другие колхозы.

Члены ОКБ мечтали о хлопке на полях колхоза, думали о рисовых полях, о том, как вывести незамерзающие лимоны.

Ольга знала, что над этим работают целые исследовательские институты, ученые, академики. Но без колхозников-новаторов, опытников тоже нельзя обойтись в великой борьбе за сталинский план переделки природы.

Как рассказать завтра на собрании о всех своих опытах, пока еще мало удачных, проведенных только в оранжерее или на крохотных участках? Как убедить людей, никогда не видевших дерева грецкого ореха, что это огромное богатство, что из орехов, снятых с шести деревьев, можно получить высококачественного масла больше, чем дает в год самая лучшая корова-рекордистка? Можно ли сейчас всерьез говорить о люминесцентных лампах над полями? Скольких растений мы еще не знаем! В нашей стране их растет больше двадцати тысяч видов. А в хозяйстве мы применяем только двести пятьдесят. Остальные ждут своей очереди, и кто знает, не скрыты ли в них какие-либо особенно ценные качества. Нашли же туристы-комсомольцы еще в тридцать первом году одуванчики кок-сагыза, тогда еще дикого растения.

Сегодня Ольга просматривала свои записи в агролаборатории. Ей известны химические составы почв на каждом поле колхоза. Знает Ольга, сколько удобрений вносилось в почву за последние годы, сколько взяли из нее питательных веществ урожаи, сколько вымыло в нижние слои почвы и сколько осталось.

Новый бригадир Шмаков часами просиживал в лаборатории вместе с Ольгой и смотрел, как она с математической точностью определяла дозы удобрений, которые нужно внести на каждое поле.

Агробиология казалась Ольге всеобъемлющей наукой; для того чтобы ее постигнуть, нужно знать математику, химию, физику и много, много других наук

Видно, нет на свете более увлекательного дела, чем у нее, Ольги.

Она уже подошла к дому. Осторожными шагами поднялась на крыльцо и тихо приоткрыла дверь в сени. Тявкнул щенок. Ольга цыкнула на него.

Мать уже давно спала. Ольга поправила одеяло, постояла, прислушиваясь к ее спокойному дыханию, и вошла в свою комнату.

Нечто вроде угрызения совести почувствовала она, закрывая за собой дверь. Вот и постоянно так. Придет Ольга либо ночью, либо под утро, и некогда с матерью перекинуться словом. Мать безропотно все делает за Ольгу по хозяйству, несмотря на то, что приходит усталая с поля тоже к вечеру. Кроме Ольгушки, у нее еще двое девчонок. Те маленькие, их надо накормить, постирать платьишки. Да мало ли найдется дел по дому!

Ольга зажгла свет и увидела на своем столике приготовленный ужин, накрытый полотенцем. В термосе — горячий чай.

Наскоро поужинав, она придвинула к себе стопку книг и свои записи. Мельком взглянула на приготовленную ко сну постель. Увидела на спинке стула свой аккуратно разглаженный костюм. Тут же на стуле лежала любимая блузка, она еще пахла горячим утюгом. На полу стояли новые туфли, вынутые матерью из сундука. Она знала, что завтра Ольгушке ехать на доклад, а потом в город.

«Так вот всегда, — подумала растроганная Ольга. — Чем можно ей отплатить за всю заботу? Мне даже некогда сказать ей спасибо. На рассвете она уедет в поле… Дорогая моя!»

Ольга на цыпочках подошла к матери и тихо поцеловала ее в пахнущие ромашкой волосы.

Вернувшись к себе в комнату, долго сидела, закрыв глаза, и все думала о том, что так нельзя, надо заняться сестренками, которые остались без отца. Ольга очень мало бывает с ними, матери тоже нужен отдых. Она искала выхода, а его не было… Только зимой появится какой-то просвет в работе. Сейчас забота об урожае, строительство, опытные участки… Ни минуты покоя. И все это нужно, нужно… Ведь не для себя же, а для всех… Для страны!

Открыв глаза, она не могла сразу приняться за работу. Веки слипались от усталости. Решительно подвинула к себе наспех набросанный конспект завтрашнего доклада и, задумавшись, потянулась к книжной полке. Достала из картонного футляра недавно полученный том Ленина, стала перелистывать страницы… Письма, декреты, статьи… Свежий октябрьский ветер первых дней великой революции дышал на каждом листке. Не отрываясь, читала Ольга ленинские слова, впитывая их всем своим существом, разумом, волей, сердцем. Она рассматривала фотографии документов и рукописей, долго вглядывалась в волнующие строки обращения «К гражданам России», написанного Лениным в день Октября, мысленно представляла себе это грозное время — годы великой борьбы за счастье народа и ее, Ольгино, счастье.

Она листала страницы и будто видела перед собой Ленина и рядом Сталина, склонившихся над телеграфной лентой. По прямому проводу они говорили тогда с членами двинского совета. Измученные войной солдаты отступали. Это был страшный февраль восемнадцатого года.

Том за томом брала Ольга с полки, задумчиво раскрывала страницы, где каждая из них рассказывала о том, как завоевывалось Ольгино счастье. Именно так воспринимала Ольга свою ночную беседу с книгами, которые и через тысячу лет будут лежать на столе у потомков. Затаив горячее дыхание, люди из будущих веков прочтут о борьбе за их счастье.

С этой мыслью Ольга протянула руку к новой книге. Небольшой красный томик она раскрыла на первых страницах… «К вам обращаюсь я, друзья мои!..» Так говорил Сталин 3 июля, в год тяжелых испытаний. Ольга, маленькая, пугливая девочка, именно тогда впервые узнала, что война существует не только в рассказах ее отца, которого после этих дней она так и не увидела. Позже мать показала уже подросшей дочери орден Отечественной войны — память об отце.

Сейчас на столе лежали газеты. Вновь почувствовала Ольга холодное дыхание — предгрозье войны. Будто ветер принес его из-за океана… А на первых страницах: снимки высотных строительств в Москве, торжественная закладка агрогорода, фруктовые сады в Заполярье… Вдохновенный труд, спокойствие и сила на самых близких подступах к коммунизму…

Уже давно погас свет, а Ольга все еще не ложилась. Розовой стала занавеска на окне. Наступало утро. Ольга опять взяла с полки том Ленина.

Она читала о молодом поколении, которое увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество. «И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества». Так писал Владимир Ильич.

Ольга приподняла голову и долго смотрела на его портрет. Это к ней обращается Ленин. Задача жизни… ее, Ольгиной, жизни…

С каким волнением она сейчас думала об этих ленинских словах! Она была уверена, что все ее дела, опыты, работа в комсомоле, каждый колосок на полях… — все это хоть и маленькие, но камешки в строительстве великого светлого здания — коммунистического общества.

Молодое поколение его увидит. Об этом знала Ольга и часто представляла себе это ни с чем не сравнимое человеческое счастье.

Она осторожно отодвинулась от стола, сняла туфли и, неслышно ступая босыми ногами, прошлась по комнате.

Опять увидела Ольга приготовленную матерью одежду. Каждую мелочь, вновь пришитую пуговичку на блузке, тонкий платочек, сложенный вчетверо…

Больно сжалось сердце… Ну, а она, мать, тысячи и миллионы матерей, что прожили хлопотную, далеко не всегда счастливую жизнь, — неужели они не увидят этого будущего? У них больше заслуг, чем у нас, молодежи. И у них больше права на счастье.

Ольга остановилась у окна. Вдали темнел холм. Скоро там, наверху, заплещется озеро, побегут ручьи на поля. Через два года высоко поднимут свои ветви ее, Ольгины, тополя, высаженные у полевых дорог. Вырастут новые хорошие дома в колхозе. Будут лимоны цвести под окном. Придут на поля тысячи машин, люди разогнут усталую спину. По великому сталинскому плану они переделают природу. И подумала Ольга, что не только молодое поколение увидит коммунизм, должны увидеть мать и старики. Пусть сейчас это не яркий светлый день, но уже встает перед их глазами утро нового, счастливого общества.

Вся страна работает на коммунизм. Рабочие-новаторы вырвались на десяток лет вперед. Они обгоняют время…

Горячее и смелое желание неожиданно возникло у Ольги в душе: «Мы, молодежь, должны приблизить эти светлые годы в благодарность за все, что сделали для нас матери и отцы».

Оля решительно села к столу и стала записывать это в тетрадь. Она знала, о чем будет говорить на собрании.

* * *

Светит яркая звезда над холмом. Если встать посреди главной улицы Девичьей поляны, той улицы, что называется «Комсомольская», то можно увидеть не только эту звезду, а еще и золотую полоску под ней. Это виден песчаный вал, окружающий будущее озеро.

Макарихе не спалось. Она стояла посреди улицы, смотрела на фонарь и ворчала: «Чего они зря огонь жгут? По всей деревне выключили. В хату не войдешь, — лоб разобьешь, а над бугром пузырь повесили. Вот они куда идут, колхозные денежки».

Никто в Девичьей поляне не мог как следует понять эту озлобленную бабу. Все ей нехорошо, все не так. Ее визгливый голос слышался с утра и до вечера. Даже иной раз ночью соседи просыпались от неистового, злобного крика. Это Макариха отчитывала мяукающую кошку под окном.

Когда комсомольцы поставили на площадь репродуктор, ока кричала, что обрежет все провода, потому что от этого радио у нее разболелась поясница.

Колхозники разводили руками. И как только такую бабу земля носит! Кое-кто предлагал исключить ее из колхоза, но особых причин к этому не находилось, с грехом пополам норму свою она выполняла. А за характер разве можно исключать? Мужики подсмеивались: «Ежели всех злых баб из колхоза повыкидать, кто же в нем останется?»

На Макаркину старались как можно меньше обращать внимания. Ее редко звали на лекции, никогда ни о чем не просили, даже не предлагали подписаться на газету. Это ее бесило. Она бежала в правление колхоза и требовала, чтобы ее подписали на все газеты и даже на разные журналы. Чем она хуже других?

И никто не удивился, когда почтальон однажды принес Макаркиной медицинский журнал с мудреным названием, вроде «Вестника стоматологии» или «эндокринологии».

К медицине Макаркина не имела никакого отношения, если не считать ее стремления как можно чаще сказываться больной. Фельдшерица в колхозной амбулатории, тихая, малоразговорчивая девушка, хмурилась и вздыхала, когда видела, что ее постоянная пациентка прошла уже мимо окон амбулатории и сейчас снова будет донимать ее жалобами на несуществующие болезни.

Макаркина при своей довольно щуплой комплекции была и здорова и вынослива. Кто не знает, как сна ловко вскидывала себе на плечо мешок, когда выгружала из телеги заработанное ею зерно? Не охнув, она таскала мешки в свой амбар. Может, к старости эта баба стала такой вредной? Нет, она была совсем не старая, средних лет, ровесница Анне Егоровне.

Как-то после лекции молодой фельдшерицы о микробах Антошечкина спросила, намекая на Макариху: «Может, бывают такие особенные микробы, которые злость у человека вызывают?» Послать бы Макаркину в Москву на исследование, у нее бы обязательно нашли где-нибудь в печенке такие микробы. Потому что больше нечем объяснить ее вредный характер.

Стеша доказывала, что микроб этот очень заразительный, потому как сразу при появлении Макаркиной в любом месте все люди вокруг нее становятся тоже злыми. Начинается крик, уже никто не может говорить обыкновенным голосом. Макариха этим пользуется, стараясь всех перекричать. А уж если начнет она, то до ночи не накричится. Страшный микроб!

Анна Егоровна несколько проще объясняла поведение этой колхозницы. За невыход на работу Макаркину не раз штрафовали. Она любила торговать на рынке, и своим добром и чужим. «Заработаешь там не меньше, чем в поле… Чего спину-то гнуть!» Не жаловали ее за это колхозники. А насчет микробов зря комсомольцы выдумали.

Когда Макаркина услышала гудок машины у соседней хаты и узнала, что Сережка ведра собирает, она бросилась домой и со злорадным трепетом ожидала стука в дверь. Сейчас придет этот малец, тут уж она ему все выскажет… Она ему покажет ведро! Она всех на ноги поднимет!

Но машина проехала дальше и остановилась у других соседей. Макаркина подождала еще немного: может быть, вернется? Нет, Тетеркин и не собирался заезжать к Макарихе, помня инструкцию бригадира ОКБ.

Этой обиды баба не могла простить. Ее опять обошли. К ней даже не хотят обращаться. Ну, погодите же!

Прошло несколько дней. Кое-кто из колхозников уже побывал на строительстве, даже старая бабка Кузьминична решила подивиться на затею комсомольцев. Макаркина уговорила ее послать девчонку за ведром, потому что уж очень ей понадобилось эмалированное ведро Кузьминичны — сметану собрать. «Чего его там зря по песку ребята будут возить? — уговаривала Макаркина. — Мое простое железное ведерко девчонка отнесет и обменяет его на ваше. Уважьте, Марья Кузьминична!»

Почему не услужить соседке? Ведь как просит! Макариха отдала девчонке ржавое ведро, причем с тайным умыслом нацарапала на донышке свою фамилию. Теперь у нее есть предлог для того, чтобы заявиться на бугор. Она им покажет, этим мальцам, как ведра собирать! Она по всем деревням расскажет, до чего тут в Девичьей поляне докатились.

Макариха шла по проселку и торжествовала. Сияющая лампа над холмом служила ей путеводной звездой, и эту звезду она сейчас ненавидела всем своим существом.

Ночь выдалась темная, черно вокруг, и так же черно было на душе Макаркиной. Ей рассказывали, что комсомольцы роют на бугре яму, в которую будут собирать электричество, потому что его сейчас не хватает для всяких штук.

«На скотном дворе коровам понадобились лампы, — со злобой думала Макариха. — В птичник электричество провели. Курам на смех! Потому как эти куры зимой без света нестись не желают. Вот до чего комсомольцы додумались! Клуб начали строить, чтобы всяким там вертихвосткам комедии представлять да танцы разводить. А за каким лешим нам, колхозникам, все это сдалось? Наших кровных денежек, небось, ухлопают побольше, чем прошлый год. Сказывают еще, что через это электричество хлеб поливать начнут.» «Ну, до чего ж обманывают народ! — возмущалась она. — Мыслимое ли это дело, — все поле полить? Да тут на свой огород воды не натаскаешься, руки, ноги отваливаются… Туману в глаза напускают! Учеными все стали, а мы и без учености проживем, У Ольгушки Шульгиной ума, что ли, набираться будем? Понятие тоже имеем…»

Макаркина свернула с дороги, чтобы пройти напрямик. Она путалась в сухой траве, какие-то колючки цеплялись за подол юбки. Бранясь, Макаркина отдирала их и с каждым шагом словно еще больше подогревала в себе отчаянную злость. Сейчас эта злость, как липкая кипящая смола, могла вылиться на голову любого встречного.

Неожиданно на пути оказалась канава, Макариха знала, что ее здесь никогда не было. «Неужто успели вырыть?» — подумала она, но тут же отказалась от своего предположения. С обеих сторон канавы возвышались небольшие валы, покрытые травой и полынью. Нигде ни горстки земли, будто канава эта была прорыта еще в прошлом году и ее края успели зарасти травой.

Намереваясь перепрыгнуть через канаву, Макаркина поскользнулась и шлепнулась вниз. На всякий случай она заголосила в расчете на то, что ее кто-нибудь услышит. Только злыми кознями выдумщиков-комсомольцев Макаркина могла объяснить происхождение канавы. Они нарочно вырыли ее на дороге, дерном песок прикрыли, будто все так было издавна.

Никто на ее вопли не откликался. Кряхтя и охая, Макариха побрела по дну канавы.

Из-за облака выглянула луна. Вдали застучал мотор. Его властный голос поднялся над затихшими полями.

Макаркина замедлила шаг. «Небось, Тетеркин забавляется, — подумала она и зашагала быстрее. — Вот дьявол навязался на нашу шею; скоро вокруг деревни всю землю разворочает, ни пройти, ни проехать».

Продвигаясь дальше по дну канавы, Макаркина заметила движущийся трактор. Он уходил от нее, словно не желая встречаться с назойливой бабой.

За машиной тащился плуг, оставляя позади себя длинную канаву с ровными, будто обструганными стенками. Но совсем не то удивило Макаркину.

В свете луны она увидела, что впереди плуга двигались взад и вперед плоскости. Они срезали верхний слой почвы, приподнимали ее над канавой и останавливались. Когда лемехи отваливали в сторону выкопанный грунт, плоскости раздвигались и, как на ладонях, осторожно опускали на отвалы срезанный ими дерн. Машина работала умно и четко, оставляя за собой прямую линию канала.

Трактор остановился. Послышались голоса, из кабины выпрыгнули Тетеркин и маленький московский техник.

Боясь, чтобы ее не заметили, Макаркина пригнулась. «Ну погоди! — с тайным торжеством подумала она. — Опять Кузьма за старое взялся. Мало его председательница утюжила, — вспомнила она свою встречу на развороченном поле. — Совестно ему добрых людей, так он по ночам стал свою механику раздоказывать. Думает, у людей глаз нету. А люди, они все видят и понимают, что к чему. Небось, одного керосину на такое бесстыжее дело двадцать бидонов извел».

Макаркина вспомнила, как в сельмаге ей отказали продать сто литров керосина, который она хотела запасти про всякий случай.

«Добрым людям керосину не хватает, а Тетеркину ни в чем отказа нет. Даром, что он всю экономию извел! Погоди, голубчик, завтра про все расскажу! И про дела твои бесстыжие и про то, как дружки твои все покрывают. В город поеду. Правда, она свое возьмет!»

Тетеркин вдруг заговорил. Макаркина прислушалась. Теперь ей все доподлинно будет известно…

— Прямо скажу тебе, Тимофей, — дружески обратился к москвичу механик. — Давно я о такой машине думал. По ночам видел ее. Идет она по полям, а за ней глубокий канал тянется. Почему-то чудилось мне, что уже плещется в нем вода, бежит за машиной и будто толкает ее вперед. Торопись, мол, мне недосуг. Поля заждались и высохли… И думаю я, что так за машиной по всей стране реки побегут.

Кузьма помолчал и снова глухо заговорил:

— Начал я строить ее прошлый год в колхозной кузнице. Не помню, сколько ночей провел у горна! Токарный станок достал, когда электростанция появилась. Наконец вроде как что-то стало получаться. Вытащил я свою машину на поле и начал пробовать. Собралась чуть ли не вся деревня…

Механик нагнулся, поправил отставший кусок дерна на валу и, не поднимая головы, словно боясь, что даже в темноте Бабкин заметит его покрасневшее лицо, продолжал:

— Плуг выскакивал из канавы, как козел. Ножи ковыряли землю где-то сбоку или вдруг ляскали, как зубами, по воздуху. Веселое представление тогда было. Бабы посмеялись вволю… — Тетеркин выпрямился и, вздохнув, добавил: — Правильно меня ругали на собрании, но пойми, Тимофей, как я мог после тех испытаний снова начать работу на виду у всех, снова чувствовать, как за твоей спиной хихикаю, и показывают на тебя пальцем: «Вон, мол, изобретатель идет». Свои же ребята и то не верили в мою машину.

— Но почему же ты все-таки ее забросил? — спросил Тимофей. — Думаю, что насмешки и даже неудачные испытания здесь ни при чем?

— Ну ясно! Злости у меня после испытаний еще больше прибавилось. Уж если я решил, то сдохну, а до конца дойду. Оказалась ненужной моя машина. Узнал я, что где-то в Хакассии, на опытной станции, ученые придумали совсем новую систему орошения, при ней не нужны постоянные каналы.

— Это как же так?

— Правильно сделали. Они не режут поле на узкие полоски, разделенные каналами. В этом случае при посеве или уборке машинам негде развернуться. От магистрального канала они протянули временные канавки, по ним пускается вода, а потом перед посевом эти борозды заравниваются, машиной, конечно… Я тоже хотел такую систему испробовать, да ничего не вышло. Воды мало, на огороды еле хватало, а не только на поля. Так и кончилось все это дело, — Кузьма махнул рукой. — Если бы сейчас наши ребята не наткнулись на подземную реку, то так бы и лежал этот мой «драндулет» в сарае. Да и сейчас куда он годится? Протяну по полю несколько каналов и опять машинку оттащу в сарай.

Изобретатель с ласковым пренебрежением поддел ногой верхний нож.

— Ну еще бы, у таких индивидуалистов, как ты, все может случиться, — недовольно заметил Бабкин. — Будто для временных каналов твоя машина не годится!

Тетеркин задумался.

— Нет, — наконец решительно сказал он. — Такие плуги есть, они называются «бороздоделами». Есть плуги для всяких канав и разные там культиваторы. Хочешь лунки копать, хочешь ямы для столбов рыть. Каких только машин конструкторы не выдумали! На этих делах они собаку съели.

— Чудак ты, Кузьма, — пожал плечами Бабкин. — Да неужели ты не понимаешь, что плуг, приподнимающий верхний слой почвы, настоящее нужное изобретение!

— Да нет, это совсем, не то, — возразил механик. — Мне просто нужно было механически уложить дерн по краям канала, чтобы они не осыпались.

— Ну, а ты представь себе другое применение этой машины. Предположим, при рытье глубоких и широких каналов. Здесь еще важнее сохранить плодородный слой почвы по обеим сторонам канала. На песке и глине никаких посадок не сделаешь.

— Есть у меня и другая дума, — мечтательно проговорил Тетеркин. — Хочется все сразу сделать: и то хорошо и это. Вот, к примеру, скажем, у нас под ногами клад необыкновенный зарыт. Сверху почва бывает истощенная, требует удобрений, а копни подальше — не земля, а золото, будто целина нетронутая. Что наши плуги? Разве это пахота? Землю сверху поскребут, и хорошо. А вот если бы сделать такой плуг, чтоб из самой глубины свежую, еще не использованную почву выворачивал. Чтоб пахал он сантиметров на восемьдесят в глубину… Слыхал я о таких делах, говорят, что инженеры уже опыты ведут. Ведь у нас в центральных областях везде лежит двухметровый слой плодородной земли, только достать ее нужно умеючи. Новый бригадир Шмаков прямо загорелся: дай ему такую вспашку на будущий год, хоть вынь да положь! Вот бы этим я занялся! Или трактором-автоматом… А канавокопатель этот, — Кузьма пренебрежительно ткнул его ногой, — так… семечки.

— Посмотрим! — многозначительно заметил Бабкин.

— Посмотрим, — равнодушно ответил изобретатель.

— Только ты мне не мешай! — предупреждающим жестом остановил его Тимофей. — Все чертежи я беру с собой в Москву. Тогда увидишь.

— А как же трактор? — растерянно спросил Кузьма.

— Все своим чередом. Чертежи трактора я тоже возьму. — Бабкин вдруг почувствовал себя начальником конструкторского бюро. — План — это первое дело. А что сейчас важнее, ты сам понимать должен.

— Я-то все понимаю, — угрюмо сказал Тетеркин. — Но только иной раз обида меня берет… Ребята наши ночи не спят, с лопатой не расстаются, старухи в поле, будто молодые, работают. Скоро вода пойдет на поля. Урожай какой будет! Никому не снилось! А за нашей спиной стоят всякие Макаркины. Они сейчас смеются над нами, а когда мы все сделаем, тогда они первыми прибегут с большой ложкой к праздничному столу.

— Мне кажется, что для этих людей не найдется места за общим столом, — задумавшись, проговорил Тимофей.

— При коммунизме?

— Да.

— Это как же прикажешь понимать? — глухо спросил Кузьма. — Колхоз наш называется «Путь к коммунизму». Идем мы по нехоженой дороге, не легко иной раз приходится. А еще тяжелее тащить за собой всяких макаркиных, они мешают нам, путаются в ногах. Но вот, несмотря ни на что, мы пришли. — Тетеркин замолчал и потом, словно извиняясь, обратился к Бабкину: — Может, и нескладно я говорю, но вижу я этот праздник, который мы скоро встретим. Вижу ясно, как свет на бугре. — Он протянул руку, указывая на освещенную вершину холма. — Встают у меня перед глазами огромные ворота, словно радуга, горят они разными огнями самоцветными. Мы дошли! Так как же ты считаешь: для Макаркиной и для подобных ей пропуска надо выписывать?

— Не знаю, — отозвался Тимофей. — Но кажется мне, что каждый из нас уже сейчас готовит себе пропуск в будущее.

— И Макаркина? — насмешливо спросил механик.

— Пока еще нет. Такие люди не понимают, что догонять труднее, чем идти рядом со всеми.

— И ты думаешь, что они пойдут рядом?

— Определенно, — твердо, как всегда, когда он чувствовал уверенность, сказал Бабкин.

— Посмотрим, — недоверчиво заметил Тетеркин.

— Посмотрим, — сказал Тимофей.

Они молча направились в кабину трактора. Через минуту застучал мотор. Белесый дымок пополз по траве. Вспыхнула фара, и длинный луч потянулся по полю, намечая путь каналу.

Зазвенели гусеничные траки. Машина тронулась вперед, движущиеся плоскости врезались в грунт, приподнимали дерн, как умные заботливые руки, и осторожно укладывали по обе стороны канала.

Макаркина разогнула онемевшую спину и, не замечая ничего вокруг, пошла за машиной, потом вдруг опомнилась и долго стояла неподвижно, вглядываясь в золотую полоску, светившуюся на бугре.

 

Глава 7

В СТЕПАНОВОЙ БАЛКЕ

Этим ранним воскресным утром, когда только что начала просыпаться степь, когда первые солнечные лучи, словно золотые соломки, поднялись из-за бугра, можно было встретить Багрецова очень далеко от деревни. Он шел неровной, спотыкающейся походкой, и казалось со стороны, что он и сам не знает, куда бредет.

Длинная тень преследовала Вадима, в точности повторяя каждое движение, будто насмешливо передразнивая его, взбираясь на кротовые кочки, путаясь в бурьяне, пожелтевшей полыни, в колючих степных травах.

Третьего дня поздно ночью к Багрецову прибежал Копытин. Он отвел его в сторону и сказал: «Скважина сухая, вода ушла».

Вадим не мог этому поверить. Он бросился в подземную теплицу. В трубе клокотал воздух вместе с мокрой известковой породой. Насос захлебывался, но ни ведра воды нельзя было выкачать на поверхность.

Видимо, подземная река промыла себе новое русло где-то в глубине и ушла, не даваясь в руки человеку. В книгах по разведке подземных вод Вадим встречался с упоминанием подобных случаев, когда податливые карстовые породы вымывались рекой, образовывались пустоты. Затем происходил обвал, и вот уже нет в этом месте воды, река ушла в глубину, может быть в сухое русло, ранее вымытое другим подземным потоком. Об этом техника, предупреждали и в городе, когда он консультировался у специалистов. Много тайн и загадок скрыто в кедрах земли.

В ту же ночь ребята решили бурить еще глубже, надеясь на то, что вода прорвалась вниз. Однако и там воды не оказалось. Можно было предположить, что река промыла известковую перегородку и ушла в сторону. Но куда? Где нужно начинать бурение?

Никифор Карпович связался с городом, просил срочно прислать гидрогеологов. Оказалось, что в городе их нет, уехали на изыскание подземных вод в Шевяково. Приедут не раньше, чем через две недели. Но разве можно ждать? Вся затея Багрецова окажется никчемной. Ее, вероятно, придется пересмотреть в будущем году. Этим летом не успели дать воду на поля, к осени она не нужна, уже снимут урожай.

«А как ребята работали! — вспоминал Вадим, шагая по сухой траве. Он ничего не видел, мутное желтоватое пятно прыгало перед глазами. — Все уже почти готово, осталось только трубы к скважине подвести. Бросили их внизу. Потухла звезда на холме, затихли голоса. Петька-радист снял репродуктор, и теперь уже не слышно веселой песни над полями. Все ребята ходят растерянными и злыми. Бригадир Шмаков стал еще более молчалив, двух слов не скажет. Кое-кто стал во всем упрекать „главного инженера“. Сколько трудов положили на это дело, и вдруг…»

Вадим старался не появляться на улице. Ему казалось, что колхозники его сторонятся, что он и в самом деле один виноват во всем. Напрасно Бабкин и Кузьма утешали его. Васютин ободрял Багрецова, утверждая, что воду они обязательно найдут, и нечего вешать нос «главному инженеру».

Ничто не радовало Вадима. Он бесцельно бродил по полям. Вот здесь под ногами, может быть совсем на небольшой глубине, течет спокойная и ленивая река. А поля иссохли, пожелтели…

Носятся грачи, тревожно кричат. Суслик выскочил из норы, встал на задние лапки и, увидев человека, снова исчез.

Багрецов шел напрямик, и казалось ему, что вода выступила наружу сквозь поры земли и теперь он, как в детстве, шлепает босиком по лужам.

И вдруг он слышит журчание. Не в мечтах, а наяву услышал Вадим извечную песню воды. Дробящимся стеклянным звоном пел ручей.

Подняв глаза, Багрецов только сейчас заметил, что очутился в Степановой балке. Из глубины оврага доносился шум воды.

Техник быстро спустился вниз по склону, заросшему кустарником и бурьяном.

«Может быть, здесь начинается подземная река?» — невольно подумал он. Больше его ничего не интересовало. Всюду он видел эту реку, она плещется под землей, она рвется наружу. Звонкие холодные ключи щебечут по оврагам и балкам, точно высланные вперед разведчики ищут выхода для реки. Долго ли будут ее прозрачные, светлые воды томиться в подземелье?

Вадим осмотрелся. Прямо перед ним вставала известковая стена. Она была покрыта продольными трещинами и напоминала крепостную стену старинной кладки. Рядом шли огромные ступени, будто вырубленные человеком. Дожди и ветры, полые воды, солнце и мороз сотни лет трудились над этим сооружением. А может быть, и река, что ушла под землю, здесь немало поработала? Кто знает, не проходило ли по Степановой балке ее русло?

Багрецов прислушивался к журчанию ручья и брел низом оврага. Давно он не видел таких сочных трав, таких ярких цветов, какие он встретил в Степановой балке. Даже острая осока казалась ему мягкой и податливой. Длинная зеленая полоса тянулась по дну оврага. Белоснежные, чуть розоватые метелки болиголова, сиренево-красные высокие цветы иван-чая, какие-то желтые звездочки, рассыпанные в траве, встречались на пути Багрецова… И думал он, что эта свежая зелень и эти цветы покроют все луга, если вывести из глубины исчезнувшую реку.

Здесь, на дне оврага, был другой мир. Почти такой же, как сделала Ольга под землей. Красноватые бабочки, казавшиеся почему-то здесь огромными, были похожи на шелковые платочки, трепещущие на ветру. Вадим вспомнил, что точно такой прозрачный платок он видел у Ольги. Вспомнил и вздохнул.

С того момента, как Шульгина узнала о неудаче с бурением, Вадим ее не видел. Он был уверен, что Ольга избегает встречи с ним. Может быть, из вежливости, чтобы не напоминать о неудавшейся затее, или просто ей неприятно видеть «главного инженера». Он во всем виноват!

Шум воды становился все громче и громче. Как будто ручей стремительно низвергается по склону и его тяжелая струя с гулом бьет в дно огромной железной бочки.

Или это все только чудится Вадиму? Он прислушался, перепрыгнул через маленький ручеек и побежал. Он не мог понять, как это могло случиться, что столь ничтожная водяная струйка загремела бушующим потоком.

Еще издали он заметил на белом фоне известковых ступеней яркие цветные пятна.

Подбежав ближе, Багрецов смущенно остановился.

Ольга в праздничном бирюзовом платье сидела на ступеньке и что-то бросала в глубокую яму, куда с грохотом падала вода. Рядом с ней стоял Борис Копытин и, щуря близорукие глаза, всматривался в черный провал. Тонкими, но крепкими руками он упирался в бока.

Буровлев в сером праздничном пиджаке стоял поодаль, широко расставив ноги и заложив руки в карманы. Он сосредоточенно наблюдал за Ольгой.

Стеша из-за спины своей подруги заглядывала в провал. Ей приходилось наклоняться, и модные плечики ее платья все время сползали куда-то вниз. Стеша досадливо поправляла их и хмурилась.

Она первой заметила Багрецова. Скользнув глазами по своему нарядному зеленому платью и убедившись, что все в порядке, девушка повернулась на высоких каблуках и не спеша направилась к гостю.

— До чего ж хорошо, что вы пришли! А то непонятность одна получается… Мы уж думали, гадали, как нам порешить с этим делом. Спасибо, Ольгушка насчет спичек придумала…

— Постойте, Стеша, — устало перебил ее Багрецов. — Каких спичек?

Девушка заморгала прямыми, словно из проволоки, ресничками. Оглянувшись на товарищей, которые по-прежнему были заняты своим делом, Антошечкина отвела москвича в сторону.

— Может, что и не так я понимаю, — предупредила она его. — Не буду зря говорить, но вроде как хотят наши ребята реку найти. Сергея Тетеркина знаете? Так вот он вместе с Никиткой заметил, что здесь, в Степановой балке, ручей в яму уходит. К Ольгушке сегодня Сережка чем свет прибежал. А мы с утра на гулянку собрались в Дергачевскую рощу… Расфуфырились, конечно, чтоб перед соседями не совестно было, а то ихние девчата сильно задаются. Как сказала нам Ольгушка про этот ручей, не до гулянок стало… Хотели мы вас разбудить, да мать не дала, — она у меня строгая насчет такого дела. Говорит, успеется…

Вадим не дослушал разговорчивую девушку, торопливо подбежал к Ольге.

Она не удивилась появлению Вадима. Дружески улыбнулась ему и снова наклонилась над провалом.

Багрецов заметил, что Шульгина методически бросает в глубину спички. Из темноты веяло холодом, пахло тиной и плесенью.

Колодец был глубок, с известковыми стенками. По ним сбегала вода. Словно русалочьи косы, висли длинные клочья черно-зеленой тины. Они колыхались в прозрачной струе, как живые.

— Товарищ Шульгина, есть! — раздался восторженный крик.

От неожиданности Вадим вздрогнул и поднял голову. Откуда-то сверху, гремя сапогами по каменным ступенькам, катился весь взъерошенный «главный радист».

Он размахивал руками и отчаянно кричал:

— Есть спички! Есть спички! Спички есть!

Петушок в последний раз притопнул сапогами на ступеньке возле Ольги и, задыхаясь, проговорил:

— Так из воды и выныривают!

Через минуту все стало известно Багрецову. Обнаружив источник в Степановой балке, ребята решили проследить, не впадает ли он в подземную реку. А если так, то нельзя ли найти и место впадения этой реки в Камышовку. Еще раньше они заметили, что небольшая речушка Камышевка питается за счет мощных ключей. Нередко купальщики попадали в холодные струи, поднимающиеся со дна этой реки.

Высказывались предположения, что подземная река или ее ответвление, рукав, выходит в Камышевку около ее излучины, недалеко от дороги в город. Ребята хотели в какой-то мере узнать путь исчезнувшей реки. Может быть, проведя прямую между Степановой балкой и местом впадения подземной реки в Камышовку, удастся найти точку, где следует начать бурение новой скважины? Однако каждый из молодых исследователей понимал, что русло может извиваться под землей как угодно и нанести его на карту нельзя. Впрочем, если убедиться при помощи спичек, что возле Девичьей поляны проходит подземное русло, а не обычные водоносные пески (иначе бы спички не прошли сквозь них), то все-таки будет легче определить и путь реки.

На Камышовку командировали Сергея Тетеркина вместе со своей радиостанцией. Оттуда он должен был сообщить, где, в каком месте замечены спички, проплывшие подземной рекой.

«Главный радист» взобрался повыше на дерево неподалеку от Степановой балки и там, прижимая трубку к уху, затаив дыхание, прислушивался к передаче. Сейчас Сергей ему все расскажет. Слышно будет, конечно, хорошо. Недаром он поднялся на дерево.

«Ультракороткие волны — это не шутка, без понятия с ними ничего не добьешься, — думал он, устраиваясь поудобнее на сучке. — Если хочешь, чтобы дальше слышно было, — поднимай радиостанцию. А до Сережки отсюда без малого километров десять будет, поневоле на самый верхний сучок залезешь».

Как только не свалился Петушок с этого сучка, когда он услышал Сережкино сообщение о том, что «из воды спички выныривают»!

Доложив Ольге о спичках, «главный радист» вернулся на свое место и стал ждать сигнала, чтобы сообщить Сергею новое приказание бригадира. «Чего они там мешкают, коли речку нашили?» — думал он, продувая микрофон и следя, как вздрагивает от этого нервная стрелка прибора.

Ждать ему пришлось долго. Искатели подземной реки заспорили. О том, что спор был жаркий, радист мог судить по взволнованным голосам, доносившимся из Степановой балки.

— Не понимаю, товарищи, — горячился Копытин, подбегая то к одному, то к другому противнику, — откуда вы взяли, что под нами река? На каких таких основаниях? — Он щурил глаза. — Я все книжки прочел, где говорится о поисках подземных вод. Скорее всего, в нашем районе обыкновенные водоносные пески.

— А спички? — подняв голову, взглянула на скептика Ольга. — Ты думаешь, что они пройдут сквозь твои пески?

— Неубедительно, абсолютно неубедительно, — замахал руками Копытин. — Надо математически доказать, может быть, даже теорией вероятности… Впрочем, нет, — поправил он сам себя. — Высшей математикой никто из нас не владеет. Так, кажется? — деловито обратился он к Багрецову.

Тот молча согласился. Знал бы этот колхозный математик, как тяжело далась «главному инженеру» элементарная алгебра. Какая тут высшая!

— Так вот я и говорю, — продолжал Копытин, поводя острыми плечами. — Мы неправильно поставили опыт. Надо было определить, какой процент спичек дошел до конца. Иначе, даже если бы мы выбросили в эту яму весь запас спичек из нашего сельмага, то все равно ничего бы абсолютно не узнали. Возможны всякие случайности. Какие-нибудь пять штук всегда пролезут сквозь трещинки в породе или пройдут вместе с тонкой струей сквозь пески.

Ольга вопросительно посмотрела на Багрецова. Что скажет «главный инженер»?

У Вадима засаднило в горле. Ему было не до разговоров. Однако он не мог согласиться с математиком. Какие тут проценты, когда нужно придумывать что-то совсем новое, необычайное, не существующее в практике гидрологической разведки!

— Может быть, ты прав, Борис, — задумчиво произнес Багрецов. — Вероятно, надо иначе было ставить опыт… Но я почему-то убежден, что в этом карстовом районы под землей течет настоящая река… Обрывистые известковые берега окружают ее. Там внизу огромные пещеры, подземные залы, провалы и водопады… — Багрецов увлекся и, словно представляя себе воочию все эти чудеса, говорил мечтательно, с воодушевлением. — Я готов проплыть по этой реке, чтобы только доказать свою правоту…

— На чем? — перебил его Копытин.

— На лодке, — не задумываясь, ответил Вадим. Иначе он ответить не мог, так как не умел плавать.

Борис с улыбкой взглянул на Ольгу, как бы желая сказать: «Видали вы такого мечтателя?»

— Лодку, конечно, сюда не протащишь, — нахмурившись, проговорил Буровлев, вытягивая короткую шею к засматривая в темную дыру, — но поглядеть, что там есть, не вредно…

— Меня тоже любопытство разбирает, — почему-то вдруг прыснула Стеша.

Она наклонила голову, стараясь удержаться от смеха.

— Ты чего? — бесхитростно спросил Буровлев, глядя на девушку добродушными глазами.

— Да так! Занятно поглядеть, как ты туда пролезешь.

— Обыкновенное дело.

— Застрянешь. — Стеша смешливо взглянула на тяжелого мускулистого парня. — Ишь, откормился! Наверное, через свою кукурузу.

— Успокойся, Стеша, нам не до шуток! — недовольно заметила Ольга. — Никто вниз спускаться не собирается.

Она встала, заметила испачканный в извести рукав к, вытирая его платком, убежденно проговорила:

— Я тоже, как и Вадим Сергеевич, уверена, что наши спички плыли по настоящей реке. Пустим сейчас в русло какие-нибудь штуки покрупнее, чтобы Копытин не пытался нам доказывать, будто они случайно пробрались сквозь трещины.

— Дело! — оживился Буровлев.

— Не знаю, не хочу зря говорить, — как обычно, затараторила Стеша. — Куда уж мне до ваших изобретений! Но думается мне, что и я кое-что могу подсказать. — Она обвела друзей блестящими глазами-подсолнушками и многозначительно заметила: — Сережке придется ловить бутылки.

Антошечкина подбежала к корзинке со всякой всячиной, что взяли с собой на прогулку запасливые друзья, и, вытаскивая оттуда пироги, огромные, с тарелку величиной, ватрушки, еще какую-то домашнюю снедь, наконец добралась до бутылок с квасом.

Она торжественно подняла одну из них:

— Пошлем Сережке с запиской!

Так и порешили.

«Извечная судьба многих бутылок — путешествовать, — подумал Вадим. — Сотни лет тому назад бросил в море бутылку с письмом человек с тонущего корабля, и с тех пор поплыли по всем морям бутылки-путешественницы. Даже сейчас, в век радио, покачиваются на волнах бутылочные горлышки, как поплавки. Холодные и теплые струи увлекают их за собой. Обыкновенные, привычные всем бутылки помогают человеку разгадывать тайны морских течений. Кто знает, может быть, и сейчас с их помощью девичьеполянские изобретатели раскроют загадку исчезнувшей реки?»

— Что ж делать, ребята? — сказала Ольга. — Придется завтракать.

— Дело! — искренне обрадовался Буровлев, потирая руки. — Люблю остроумные предложения. Не выливать же квас в подземную реку! Ведь правда? Сейчас мы тут освободим не только бутылки, но и Стешину корзинку…

Он в предвкушении завтрака уже направился к корзине.

— Поглядите, люди добрые, Ванюша Буровлев с голоду помирает. Земля его не держит. Вишь, шатается, как тростинка малая.

Антошечкина с постной физиономией подошла к парню, мягко провела по его русым, гладко зачесанным волосам и жалобно протянула:

— Ах ты, мой болезный!

Буровлев растерянно заморгал, побагровел; хотел что-то сказать, но махнул рукой. С этой девчонкой только свяжись! Отбреет, как тогда на собрании. Он же не виноват, что ему, кроме Каменного гостя, никаких ролей не дают.

Стеша заметила, что парень готов был обидеться, но не показала виду.

— Вежливость надо понимать, — небрежно бросила она через плечо. — Почему же вы стоите, товарищ Буровлев? Неужели думаете, что девушка должна за вас корзинки таскать?

Сейчас она чувствовала себя снова в классической драме. Надо, чтобы этот Каменный гость тоже приучался к сцене, а то в драмкружке играть совсем некому.

Она придирчиво следила за парнем. Тот лениво пошел за корзинкой.

«Ну кто же так ходит? — мысленно укоряла его Стеша. — Еле ноги передвигает, голову набок положил. Нет бы, по-настоящему пройти! Грудь вперед, глаза сверкают, так — чтоб девчата ахнули!»

Ванюша притащил корзину и молча, именно молча, во избежание новых фокусов со стороны этой насмешницы, поставил корзинку у самых ног Стеши.

Думая о чем-то своем, он взял бутылку и стал вынимать пробку. Шипучая струя выплеснулась из горлышка. Стеша посторонилась, но поздно: на ее любимом зеленом платье заблестели брызги.

— Косолапый какой! — чуть не плача, крикнула девушка. — А еще на сцену лезет! Медведей тебе только представлять!

Не везет бедному Буровлеву!

* * *

Задумчиво смотря себе под ноги, шел Багрецов вдоль ручья.

Он отказался от завтрака и сейчас ждал, пока ребята кончат заниматься едой. Вадим понимал, что даже если будет доказано существование многоводной подземной реки, если даже не только бутылки, но и целые цистерны проплывут по ее руслу, все равно очень трудно будет найти место, где следует начать бурение.

Шелестела высокая осока, словно сизые волны бежали по дну оврага, подгоняемые ветром.

Чибисы плакали: «Чьи вы? Чьи вы?»

Вадим прислушивался к птичьим голосам, будто по ним можно было разгадать тайну исчезнувшей реки.

— Так что же решил главный инженер?

От неожиданности Багрецов остановился. Опять вопросы!

Ольга взяла техника под руку.

Они шли молча. Вадим искоса смотрел на девушку Пряди ее волос, тонкие и будто прозрачные, слегка шевелились от легкого ветерка.

— Вчера вечером я встретила Никифора Карповича, — начала Ольга, опираясь на руку смущенного и молчаливого спутника. Она смотрела себе под ноги и старалась идти в такт его шагам. — Васютин звонил в территориальное геологическое управление. Наш район там хорошо известен, поэтому они и не удивились, что скважина вдруг оказалась сухой. Успокаивают, говорят, что весной в ней опять будет вода…

Молчал Вадим и думал, что никогда он этого не увидит. Осталось всего несколько дней, а там кончается срок его командировки. Он уедет, и комсомольцы из Девичьей поляны еще долго будут вспоминать о неудачной затее приезжего москвича.

Ольга словно угадала его мысли.

— Скажите откровенно, Вадим, — сказала она, заглядывая ему в лицо. — Вы боитесь, что мы не найдем эту воду? Только по-дружески, так же, как я говорю с вами.

Он посмотрел в ее чистые, открытые глаза и почувствовал, что эта строгая, даже слегка суховатая девушка, какой часто она казалась ему, может быть настоящим большим другом. Он понял, что в этом ее вопросе скрывается не только тревога за будущее ее родных мест, но и также искреннее желание помочь огорченному изобретателю в эту тяжелую для него минуту.

— Поймите, — мягко и чуть взволнованно говорила она, — поймите и не хмурьтесь. Мы сейчас узнаем, что там внизу: пески или река?.. Вы правы. Конечно, там должно быть полноводное русло! А если так, то мы заложим несколько буровых… Вручную станем бурить… Пусть это будет трудно и долго, но мы все-таки не отступим.

— Без меня, Оля, — чуть слышно промолвил техник. У него слегка задрожали губы. — В четверг мы уезжаем с Тимофеем.

— И никуда вы не уедете, — неожиданно громко рассмеялась Ольга. — Не пустим, и все!

Она откинула голову назад и прищурилась. Девушка смотрела задорно, с вызовом, будто хотела сказать: «Что, не узнаете меня, Вадим Сергеевич? Странные шутки секретаря комсомола. Но правда ли?»

— Да… — вздохнул Багрецов. — Если бы это было в вашей власти…

— Ничего! — Оля насмешливо подняла брови. — Власть у нас маленькая, но с нами тоже считаются. Вам телеграмма. — Шульгина протянула технику сложенный вчетверо желтоватый листок.

Вадим недоверчиво посмотрел на Ольгу и развернул телеграмму.

«Девичья поляна Правление колхоза Путь к коммунизму Багрецову Бабкину

Распоряжением начальника института вам продлена командировка на месяц тчк Программа дополнительных наблюдений за метеостанцией высылается тчк

Никонов»

Техник перевернул телеграмму, будто стараясь определить, настоящая ли она. Не разыгрывают ли его ребята?

Он растерянно взглянул на девушку. Нет, она не способна на такую злую шутку.

— Довольны? — спросила Ольга. — Или это медвежья услуга с нашей стороны?

Вадим быстро взял Олину руку, потом, словно устыдившись своего порыва, отпустил, стараясь не смотреть девушке в глаза.

— Я не пойму, как это все получилось, — помолчав, сказал он. — Только вчера мы с Тимкой горевали, что ничего не успеем сделать… С Тетеркиным у него еще не все закончено… У меня… — Он потупился и замолчал.

— Можно не продолжать, — ласково заметила Ольга. — Об этом всем известно, даже в вашем институте.

Шульгина рассказала Вадиму, как несколько дней тому назад она обратилась к Никифору Карповичу и просила его помочь ей задержать техников в Девичьей поляне до тех пор, пока не будет закончено строительство. Тот посоветовал послать письмо в институтскую комсомольскую организацию. Пусть они попросят начальство института пойти навстречу колхозным комсомольцам и оставить москвичей еще на некоторое время.

Вчера Ольгу вызывал по междугородному телефону Одинцов — секретарь комсомольской организации института — и рассказал ей, что когда комсомольцы из лаборатории номер девять узнали о помощи своих товарищей девичьеполянским колхозникам, то взяли на себя обязательство выполнить досрочно все монтажные работы по четырем аппаратам, которые должны были монтировать Багрецов и Бабкин. Секретарь просил передать техникам, чтобы они не беспокоились за свои работы в лаборатории и сделали все возможное в Девичьей поляне.

— Кроме того, ваш секретарь спросил у меня, не желаем ли мы принять еще нескольких специалистов, — оживленно рассказывала Шульгина, — потому что многие комсомольцы хотят помочь нам на строительстве во время своих отпусков. Больше того, ваши институтские ребята организовали бригаду и делают для нас особую радиоустановку… Я точно не поняла какую, но, кажется, ультравысокой частоты… По трубке пропускается зерно, и оно сразу очищается от всяких вредителей. И все это вы, — Ольга шаловливо тронула Вадима за рукав, — вы начали эти большие дела и, конечно, Бабкин, которого я почему-то сначала невзлюбила. Мне известно, что о делах ОКБ Вадим Сергеевич подробно рассказывал в письмах…

— Это Одинцов сказал? — растерянно спросил Багрецов. «Как же посмотрит Ольга на такую болтливость?» — тут же подумал он.

— Можно было бы достойно отчитать вас за преждевременную рекламу ОКБ, — с лукавой насмешкой продолжала Шульгина. — Но есть вина у Багрецова куда более тяжелая. Скажите, что за странная девичья скромность появилась у него, когда дело коснулось разработанного им проекта? Да если бы я об этом не написала Одинцову, то нам пришлось бы одним заканчивать всю работу. За такие фокусы у нас исключают из ОКБ. — Ольга посмотрела на Вадима снизу вверх. — Что ж, простим вас за неопытность…

Багрецов еще не мог полностью осознать, как много значит для него решение начальника института. Теперь у него уже не было сомнений, что дело его нужное, и не только для комсомольцев Девичьей поляны… Ольга, Никифор Карпович, Одинцов, комсомольцы института, Никонов и сам начальник — генерал Ступин — все это звенья крепкой и неразрывной цепочки, протянувшейся от Девичьей поляны до Москвы…

«Вот, казалось бы, — размышлял Вадим, молча возвращаясь вместе с Ольгой к товарищам, — какое дело генералу до комсомольской затеи в Девичьей поляне? У начальника своих забот достаточно. С него спрашивают выполнение планов, он отвечает за исследование воздушного океана, и, может быть, в лабораторных отчетах, которые он читает и подписывает, ни разу и не упоминается слово „земля“. Ему поручено „витать в облаках“, и в облаках этих — основной круг его интересов. Но не так получается на самом деле. Этот доктор физико-математических наук, прежде всего, советский человек. У него, как и у Анны Егоровны, государственный подход. Ему так же дорого искусственное орошение полей девичьеполянского колхоза, как исследование причин, почему над этими полями не проходит дождевая туча… Все мы члены большой советской семьи, — думал Багрецов. — Как же тут не помогать друг другу!»

Ему уже казалось, что вот так вместе можно найти не только подземную реку, но и скоро, совсем скоро построить большой агрогород, о котором мечтал Васютин.

Вадим словно вдыхал сейчас запахи цветущих садов. Они кольцами опояшут новый город… Ему вспомнились стихи Маяковского:

Он сунул руку в карман пиджака и нащупал там малюсенькую книжицу. С этим сборником стихов Багрецов никогда не расставался.

…Ольга шла рядом. Вадим чувствовал ее осторожные шаги, словно она догадывалась, о чем он думает, и не хотела мешать его мыслям.

Юноша задумчиво смотрел на нее и видел бисеринки пота на ее лице, крохотные морщинки на переносице, след от царапины на щеке. Все это казалось ему давно знакомым, близким и родным. Он не мог разобраться в своем чувстве. Кто идет с ним рядом: сестра, товарищ, друг?.. Совсем по-иному он смотрел на Ольгу и ничего не мог понять…

Вадим не заметил, как на склоне оврага показался Тетеркин. Потоптавшись на месте, он резко повернулся и ушел.

Стеша встретила Багрецова и Ольгу с загадочной улыбкой. Интересно, о чем это они так долго разговаривали?

— Мы тебя заждались, Ольгушка, — сказала Стеша, подбрасывая на руке пустую бутылку.

Сквозь стекло была видна свернутая трубочкой записка. Рядом у ног девушки стояли еще две бутылки-поплавки.

— Что ты там написала? — спросила Ольга.

— Сережка сегодня именинник. Мы его поздравляем.

— Шлите! — рассмеялась Ольга и подошла к провалу. Задумавшись, она вдруг спросила: — Кузьма не приходил?

— Нет, — ответила Стеша, внимательно наблюдая за Ольгой.

— Странно, он обещал.

— Кому?

Но Ольга промолчала. Она отвернулась и, как показалось Антошечкиной, слегка покраснела.

Сверху по ступенькам снова скатился «главный радист».

— Сергей уже поймал одну бутылку, — обрадованно крикнул мальчуган. — Опять на том же месте вынырнула.

Ребята переглянулись. Они еще не посылали ни одной бутылки.

— Может быть, случайная какая приплыла? — неуверенно заметил Буровлев. — Наши с записками.

Радист тряхнул головой и обидчиво сказал:

— А я что, не понимаю? Сережа поймал бутылку тоже с запиской. Только обижается, почему вы пишете по-заграничному.

Копытин быстро схватил Петушка за руку и потащил его к радиостанции.

 

Глава 8

ЕЩЕ ОДНА «ТАЙНА»

В это жаркое утро Бабкин проснулся поздно. Димки уже не было. Ночью Тимофей долго ворочался, старался ни о чем не думать. Мучила упрямая мысль: куда могла исчезнуть подземная река?

Тысячи планов строил Бабкин. Он хотел было писать в Москву к знакомому гидрологу. Может, тот приехал бы помочь колхозным комсомольцам? Но потом Тимофей вспомнил, что еще с весны этот специалист отправился в экспедицию.

Неясная, пока еще совсем туманная мысль — один из способов определения хода подземного русла — незаметно приплыла только под утро. Тимофей хотел поделиться своими предложениями с товарищем, но пожалел его и не стал будить. Он долго лежал с открытыми глазами, пока не заклеил веки крепкий утренний сон.

Проснувшись, Тимофей взглянул на часы, торопливо оделся и побежал искать Багрецова. Сегодня же надо поговорить с ним о дальнейших поисках. Парень совсем высох от горя и неудач. Ходит все эти дни зеленый, хмурый. А у Бабкина есть гениальная идея! Она казалась ему уже совсем ясной и осуществимой.

Солнце опалило Тимофея, когда он выскочил на улицу. День, как и вчера, обещал быть томительно-знойным.

Ребятишки на улице сказали Бабкину, что его друг направился в сторону животноводческих ферм. Это было вполне вероятно, так как Вадим давно собирался посмотреть их, даже хотел предложить какие-то поилки, но строительство водоема отнимало все его свободные время. Теперь у Димки времени более чем достаточно. Все закончилось. Правда, совсем не так, как предполагал «главный инженер».

Еще издали Бабкин увидел совсем новые постройки колхозных ферм. Длинные кирпичные здания с большими продолговатыми окнами напоминали заводские цехи. Высокие вентиляционные трубы подчеркивали это сходство.

Бабкин прежде всего решил забежать на молочную ферму. Ему показалось, что за изгородью мелькнула долговязая фигура Вадима.

Проскочив в ворота, где, как он предполагал, должна быть ферма. Бабкин в нерешительности остановился и даже хотел повернуть обратно.

Во дворе были разбиты клумбы. Цвели георгины, поднимались вверх высокие стебли гладиолусов. Вдоль всех зданий, расположенных в форме буквы «П», тянулись длинные гряды белых флоксов.

Тимофей втянул в себя воздух и почувствовал острый цветочный аромат, смешанный с запахом парного молока и свежего сена.

Мычание коров и этот запах вполне убедительно подтверждали, что москвич Бабкин попал именно на ферму, а не в садоводство. Он невольно вспомнил рассказ Никифора Карповича о своей прошлогодней поездке на Украину. Васютин при каждом удобном случае напоминал колхозникам о том, какие чудеса он встретил на Киевщине. Такие цветы и клумбы он видел на фермах почти в каждом колхозе, особенно в Черкасском районе.

Бабкин подбежал к широкой двери коровника и перешагнул порог. Впрочем, это совсем не то название. Как можно называть «коровником» заводской цех? Да, именно таким Тимка увидел помещение, где он сейчас находился.

Светлый просторный зал, разделенный перегородками. За каждой перегородкой стоит корова, почти розовая, цвета топленого молока.

Тимофей заметил резиновые шланги электродоек. Каждый из этих аппаратов обслуживал сразу двадцать коров.

Через весь цех тянулись блестящие голубовато-серые рельсы, на них стояли вагонетки со жмыхом и отрубями. Через несколько часов теплое молоко потечет по трубам электродойки в огромные алюминиевые жбаны, как сталь мартена льется в ковши.

По этим же рельсам, тянущимся сквозь весь цех, побегут вагонетки, груженные готовой продукцией — молоком.

Вот так, без всяких мечтаний, точно и расчетливо сравнивал Бабкин «второй колхозный цех» с заводскими цехами, где ему часто приходилось бывать.

— Батюшки! Непорядок какой! — кто-то всплеснут руками.

Тимофей повернулся. Перед ним стояла в белом халате коровница Фрося.

— Да как же вы сюда прошли? — возмущалась она, и ее румяное круглое лицо стало совсем красным от гнева. — Маленький вы, что ли? Несознательный?

— Я не знал, что попал в секретный цех, — пробурчал Бабкин, обидчиво надув толстые губы. — Охрану бы выставили, если ходить сюда запрещено.

— Мы гостям всегда рады. Но надо же правила соблюдать, — чуть смягчаясь, сказала Фрося, убедившись, что в коровнике никого не было.

Она потащила Тимофея за рукав к выходу и за перегородкой надела на гостя халат. Завязывая тесемки на спине, Фрося, уже совсем успокоившись, говорила:

— Сейчас ноги вытрете. На всякий случай руки помоем, и тогда пожалуйста!

Строгая коровница, а вообще, как говорят, самая смешливая девчонка во всем колхозе, указала гостю на специальный коврик, пропитанный пахучей жидкостью креолином. Бабкин долго и сосредоточенно вытирал ноги. Затем Фрося подвела его к рукомойнику.

— Да я, собственно, товарища своего ищу, — пытался было запротестовать Тимофей. — Может быть, и нету его здесь?

— Не убежит далеко, встретитесь. А мне, дурочке, почудилось, что Антошечкина здесь мимо проходила, — звонко рассмеялась Фрося, и на щеках у нее запрыгали веселые ямочки.

Бабкину показалось, что когда она так заливисто смеется, у нее даже кудряшки звенят. «А вообще, — подумал он, — совсем не к чему вспоминать здесь Антошечкину. Что она хотела этим сказать? И при чем тут хохот? Стеша бы ее сразу оборвала за такую невежливость».

— Я что хотела, — зашептала Фрося, — Зойку вам свою показать. Хотите верьте, хотите — нет, но такой коровы во всей области не сыщете. Молодая еще, но она обязательно рекорд поставит!

Девушка затянула потуже халат, долго возилась, чтобы спрятать под белоснежную косынку курчавые волосы и, войдя в цех, поманила за собой Бабкина.

Тимофей вздохнул и зашагал мимо стойл, поворачивая голову то направо, то налево.

— Вот она! — с восхищением воскликнула Фрося.

Зойка неподвижно стояла на коротких толстых ногах, выпятив вперед рога, похожие на слоновые клыки. Она напоминала блестящую майоликовую статуэтку, которую вдруг взяли и увеличили в тысячи раз. Вымя ее было столь огромно, что Тимофей несколько раз удивленно заглядывал в стойло и не верил. В конце концов, у него осталось впечатление, будто под брюхом у коровы висит столитровый бурдюк с молоком.

— В нашей кухне для Зойки, кстати также и для других коров, готовятся блюда по заказу. Что они любят, то мы им и даем, — говорила Фрося, проводя куском марли по гладкой спине Зойки. — А вообще, кормим «по научному», как говорит Сережка.

Она посмотрела на чистую марлю и, видимо, осталась довольной: Зойка ее хорошо вымыта.

Вдруг Фрося тоненько захохотала. Тимофею показалось, будто посыпался горох в звенящие стаканы. Он удивленно взглянул на девушку и нахмурился.

Зойке, видимо, тоже не понравился этот громкий смех, она как бы укоризненно посмотрела на свою хозяйку и отвернулась.

— Не будем ее беспокоить, — Фрося ласково похлопала Зойку. — Коровы тишину любят. А я больно смешлива. Сейчас вспомнила про Сережку и удержаться не могла. Пойдемте, я что вам расскажу про него…

Бабкин снял халат и вышел из коровника. С тоской он посмотрел по сторонам. Вадима нигде не было.

От Фроси не укрылся этот взгляд. Она освободила свои кудряшки из-под косынки и спросила:

— Может, главный инженер на свиноферму пошел?

Тимофей пожал плечами и, вздохнув, подумал: «Какой он теперь главный инженер!»

— Сейчас мы его найдем. Не булавка, никуда не денется.

Фрося, провожая гостя к воротам, рассказывала:

— Послушайте, про булавку чего я скажу. Сережка нам покою не дает со своей наукой. Мы, конечно, курсы кончали по животноводству, ветеринарное дело изучали. Все, как полагается. А Сережка говорит, что нам надо курсы по электричеству проходить. Мы смеемся. С чего бы это за такую премудрость коровницам да телятницам приниматься? Потом, когда электродойки стали пробовать, конечно, кое-что и поняли. Но все же, думаем, больше электричеству у нас на ферме делать нечего. Вдруг узнаем, что Сережка с ребятами какой-то там магнитоуловитель приспособил. Знаете, такая машина, сквозь которую сено, люцерну и всякие другие корма надо пропускать. Иной раз в этих кормах может случайно то гвоздь, то проволока оказаться. Страшное дело для скотины! И что же бы вы думали? У нас была телятница Лидка, так она потеряла в сене булавку. Мы нашли ее на магните, когда корма сквозь Сережкин аппарат пропускали. Я в тот момент как вспомнила о Зойке, так чуть замертво не хлопнулась.

У Фроси округлились глаза.

— С той поры и Сережка и наши ребята из особой бригады на всех фермах самые дорогие гости, — продолжала она, и на ее щеках снова появились прыгающие ямочки. — Птичница как-то пришла к Сергею и жалуется. Оказывается, ее девчата сначала прочитали в книжке, потом и сами додумались лампочки провести в курятник. Осенью рано темнеет, день короткий. Курица на нашесте больше сидит, в темноте не желает клевать. Нестись тоже отказывается. Дали курам свет… Светло, как днем, каждое зернышко видно. Тут уж совсем другое дело. Ходят себе курочки под лампой и думают, что весна настала, солнце долго не садится. Все как будто бы хорошо, но куры хоть и дуры, а обмануть их трудно. Не хотят верить, что день стал длиннее, потому так не бывает на свете, чтобы сразу ночь наставала… Неизвестно, когда на нашест садиться. Приходится удивленным курам уже в темноте свои места искать. Птичница Варвара Касьянова, строгая, понимающая о себе женщина, хотела было все лампы обратно отдать. За каким лешим они сдались, сколь толку от них никакого?.. Куры план не желают перевыполнять. В бригаде у Ольги по этому случаю специальное заседание было. Сережка и говорит: «Надо со всей наукой к этому делу подойти».

— Ну и что же? — спросил заинтересованный Тимофей. Он даже позабыл о Димке.

— Перехитрил все-таки Сережка куриную смекалку. Я плохо в этом деле понимаю, — Фрося смущенно улыбнулась, — но, кажется, поставил он какой-то реостат, чтобы не сразу лампы тушить, а постепенно свет уменьшать. Как пожелтеет волосок у лампочки, так наши пеструшки, ну, прямо… организованно чистят свои носы и ко сну готовятся. Теперь у Варвары куры несутся круглый год. Привыкли… Вот он какой, наш Сережка! Только вы уж, пожалуйста, обеспокоенно попросила Фрося, — не говорите ему, что я вам сама об этом рассказала. А то он еще выше нос поднимет. И так никакого сладу с ним нет, все наукой нас донимает.

— Фросенька, милая! Поди-ка, девонька, ко мне, — послышался старческий певучий голос.

Из двери кормовой кухни вышел старик в белом халате. Он нетерпеливо постукивал палкой по ступенькам крыльца и выжидательно смотрел на коровницу.

— Бегу! — выкрикнула девушка и тут же шепнула Бабкину: — Наш директор, отец Борьки Копытина! Мы его все, ой, как боимся!

Бабкин проводил Фросю понимающим взглядом и снова направился на поиски друга.

«Ну и выдумщик этот Сережка, — размышлял Тимофей. — До чего ж он походит на Димку… Кажется ерунду предложил — реостат, а ферма увеличила доходность… Остановка за тобой, товарищ Бабкин, ты тоже на что-то способен».

* * *

Начинало темнеть. Разведчики возвращались из Степановой балки. Они твердо убедились, что ручей спадает в широкое подземное русло, так как не только спички, но и бутылки свободно проходят по нему и через некоторое время всплывают на поверхность Камышовки. Для большей уверенности разведчики послали Сергею пять поздравительных посланий, больше не было бутылок.

Именинник надувался от гордости, таял от ласковых слов поздравлений, но никак не мог забыть первого послания на неизвестном ему языке, найденного в простой зеленой бутылке. Эта записка была не похожа на обыкновенные. Оборванные края, пожелтевшая бумага и, главное, совсем непонятные слова.

У развилки дорог встретился Сергей со своими товарищами.

— Будь здоров, дружище! — крепко сжал ему руку Буровлев. — Жить тебе еще полтыщи лет. А ну, показывай поздравительную телеграмму из-за границы.

Стеша усердно потирала щеку: ее ужалила пчела.

— До чего же знаменитым ты становишься. Сережка, — ласково заметила она и шаловливо потрепала его за вихор.

Пастушок недовольно отстранился. Нежности какие!

Он вынул из кармана гимнастерки аккуратно сложенную записку и протянул се Ольге. Кому же, как не бригадиру, должен он прежде всего сообщить о своей находке? Бутылку Сергей отдал Копытину для «экспертизы».

— Ребята, у кого есть спички? — спросила Ольга, пытаясь разобрать записку. — Ничего не видно.

— Все спички в Камышовку сплавили, — отозвался Буровлев. — Целый день из-за этого не курил.

— И на что только не пойдет человек ради науки, — как бы невзначай сказала Стеша, покачиваясь на своих высоких каблуках. — Вчера только курить научился, а сегодня даже похвастаться не пришлось. Спички отобрали!

Багрецов подошел к Ольге и протянул ей темный прямоугольник, похожий на карманное зеркальце.

— Откройте! — сказал он. — При этом свете можно все прочитать.

Девушка приоткрыла крышку. Блеснула зеленоватая фосфоресцирующая полоска. Затем вся поверхность зеркала осветилась ровным, немигающим огнем.

Багрецов вместо зеркала приспособил стекло, покрытое ярким радиоактивным составом, обычно применяющимся в приборах на самолетах. Нанесенные этой краской цифры горят ярко и хорошо видны в темноте.

— Занятный фонарик, — похвалила Ольга выдумку техника. Она осветила записку и пыталась разобрать, что же в ней написано.

— Не видно? — участливо спросил Вадим. — Это самый сильный фосфоресцирующий состав. Смотрите, он на целый метр светит.

— Пусть хоть на десять, — Ольга досадливо передернула плечами. — Видно каждую букву, но понять ничего невозможно. Абракадабра какая-то.

Сергей мысленно повторил это слово: «Абра-до-кодаб-ра. Надо запомнить, наверное, тоже научное понятие… Абра-до-кадабра… аброда-ко-дабра», — шептал он про себя, боясь потерять неожиданно найденное звучное и уж очень непонятное слово.

Ольга рассматривала длинную полоску желтой бумаги. Короткие слова, написанные латинскими буквами, упирались в самый край записки:

40-160 Wal…

Kali…

Aqua

1 л. 3.

3. 4. 194

Вот и все из того, что могла прочесть Шульгина. Она повертела в руках странное послание и передала его Копытину.

— Написано латинскими буквами, — сказала она. — Но что можно понять из этой тарабарщины? Валь, Кали, Аква… Ну, последнее слово, надо полагать, обозначает воду.

— Возможно, — согласился Багрецов. — А как вы думаете, ребята? — обратился он к Буровлеву и Копытину. Те с интересом рассматривали записку. — Вдруг не одним нам пришла в голову мысль исследовать подземное русло, посылая в путешествие бутылки? Кто знает, где берет начало наша река? Сидит где-нибудь у ее истока, за тысячи километров до Девичьей поляны, какой-нибудь гидролог и методично бухает в воду бутылки…

— Чего ж он не на нашем языке пишет? — лениво возразил Буровлев. — Ему, наверное, интересно, чтобы люди помогли, к примеру, письмо прислали. Где, мол, и как с этой бутылкой повстречались…

— Адрес не указали, — насмешливо заметил Копытин, приближая записку к самым глазам. — Только дата «3 апреля», но неизвестно сорок… какого года… А вообще «тайна зеленой бутылки»… Шуточки! — заключил парень и зябко повел голыми плечами. Становилось прохладно.

Сергей поднимался на цыпочки, чтобы заглянуть в записку. Совсем по-иному определяли старшие ребята содержание найденного им послания. Пастушок не мог согласиться с недоверчивым Копытиным. У него все шуточки! Будто кому-то понадобилось разыграть Сережку. И вовсе это неправильно, научными словами зря не бросаются. И кто позволит себе шутить с наукой?..

— Тут еще какие-то цифры, — пастушок робко тронул верхний уголок записки.

— Если бы мы поймали эту бутылку где-нибудь в океане, то я бы, вероятно, подумал, что это цифры широты и долготы, — задумчиво глядя на Сергея, сказал Вадим. — Это примерно находится… — Он представил себе карту мира, вспомнил числа меридианов и параллелей и, помолчав, заметил: — Возможно, западная долгота и южная широта, тогда бутылка должна быть брошена где-нибудь у берегов Южной Америки.

— Это где ковбои живут, Вадим Сергеевич? — невинным голосом спросила Стеша.

— Да. — Вадим передал записку Сергею.

— Поздравляю, товарищ Тетеркин, — пряча лукавую усмешку, сказала Стеша. — Не хочу зря говорить, но сдается мне, что эти самые ковбои прислали вам телеграмму: просим, мол, поделиться опытом. Народ они, конечно, темный, не нам чета; радио нету у них, написали как сумели: «Вали, кали». Насчет воды тоже спросили, как, дескать, вы эту «акву» скоту даете: с сиропом или без?.. — Стеша подперла рукой подбородок и оглядела улыбающихся друзей. — Написали они, конечно… запечатали бутылку и бросили ее прямо в океан. Дойдет, думают, в самые руки Сергею Тетеркину. Потому, его весь мир знает.

— Насчет всего мира это мне не интересно, — упрямо глядя исподлобья на Антошечкину, сказал Сергей. — А вот у нас в Союзе знаменитых пастухов хорошо знают. И в газетах их портреты печатают… «Не хочу зря говорить…» передразнил он Стешу, — но думается мне, что иные артистки такой чести в век не заработают.

— На кого же это ты намекаешь, пастушок? — Стеша быстрым движением поправила косы на голове.

— Да так, — будто нехотя отозвался Сергей. — Есть у нас такие. Они даже премии получают на районных конкурсах самодеятельности.

Стеша нахмурилась. Мальчишка, как ежик, выпустил иглы. Все знали, что в прошлом году Антошечкина привезла с конкурса шестую премию за художественное чтение. Она читала «Сон Татьяны». Ничего не поделаешь — абсолютное тяготение к классическому репертуару! Шестое место Стеше не нравилось. Она готовилась завоевать первенство, и вдруг такая неудача! Напрасно она сейчас связалась с Сережкой, но кто же знал, что этот малец уже научился настоящему разговору.

Ничего, она им сегодня всем покажет, как надо играть. Донна Анна — ее самая лучшая роль!

…Еще не совсем стемнело, но вдали уже зажглись огни Девичьей поляны. Они горели тусклым красноватым светом, будто кто-то рассыпал на горизонте пригоршню тлеющих углей.

Видно, в этот безветренный вечер совсем слабо крутились лопасти ветряка. Если бы найти воду, то никогда бы так не горели лампочки в колхозных домах. Сейчас главная задача — узнать, в каком месте начинать бурить. Но как? Кто может указать точку, где ставить треножник бурильного станка?

Сергей не мог выбросить из головы историю с таинственной запиской. Он отстал от товарищей и, придерживая рукой радиостанцию, задумчиво брел по дороге.

«Им бы только насмешничать, — думал обиженный пастушок. — Вот если бы мне все науки узнать, я бы им доказал, что под Девичьей поляной не только река течет, а целое море, вроде как в Сибири».

Хочется многое понять Сергею. Иногда ему кажется, что голова пухнет от тысячи тысяч непонятных вопросов. Так бывает, когда прорастает горох. Он на части может разорвать глиняный горшок, если его плотно закрыть крышкой. Знает об этом Сережка, сам пробовал. А еще читал он, что не только горшок, а трюм корабля как-то однажды разворотил страшный груз — обыкновенный горох, когда в этот трюм попала вода…

«Вода, вода, — мысленно повторял пастушок. — Сколько про нее книг написано! Говорят, что Ольга чуть не все их прочитала. Она даже знает, как вода называется по-латинскому. А вот он даже никогда не слыхал, где живут эти „латыни“. Что за народ, чего он делает? Должен про них знать настоящий пастух с образованием или нет? Обязательно? Значит, мало пятерки получать по географии. Надо еще про разные народы, может, тридцать книг прочитать… Про то, как люди воду ищут, надо попросить книжки у Ольги, про радиостанции спросить у Бабкина, а потом еще по своему списку надо все книги прочесть, где написано о самых что ни на есть знаменитых советских людях… Не забыть еще об агротехнике, о фермах молочных. Сколько же это получается?»

Нет, не мог сосчитать Сергей всей премудрости людской. А нужно! Как ему нужно узнать обо всем, что есть на земле!

Он услышал за собой торопливые шаги. Кто-то босой шлепал по дороге. Сергей обернулся, всматриваясь в темноту. Наконец он увидел маленькую фигурку радиста.

Петушок шел запыхавшись. На боку у него висела радиостанция, а за плечами болтались сапоги.

— Притомился, что ли? — участливо спросил Сергей. — Давай аппарат.

— У тебя свой есть, — отозвался Петушок, придерживая раскачавшиеся сапоги. Помолчав, он шмыгнул носом и с живым интересом спросил: — Чего там было, в заграничной бутылке?

— Вали-кали, — небрежно бросил Сергей.

— Чего-о-о?..

— Все равно не поймешь! По-латынскому говорить умеешь?

— По-какому? — все так же недоумевающе спросил мальчуган.

— По-латынскому, вот по-какому! «Акву» когда-нибудь пил?

— Чего, чего? — Петька заморгал глазами.

— А, да что с тобой говорить! Пил «акву» или нет? — Заметив замешательство Петушка, Сергей строго сдвинул брови.

— Вот, честное пионерское… — залепетал Петька, но пастушок его перебил:

— Какой же ты пионер, коли словом своим пионерским зря бросаешься! Разве я не знаю, что ты пьешь эту самую «акву» каждый день?

— Пусть глаза мои лопнут, — уже не на шутку обиделся радист, не замечая никакого подвоха со стороны Тетеркина.

— Эх, Петух! — сокрушенно вздохнул Сергей. — Темный, неграмотный ты ин-ди-ви… индиви… — запутался он в мудреном названии, но быстро справился: — индивидуум!

Только подходя к самой деревне, Сергей открыл огорошенному Петушку значение слова «аква».

Радист насупился.

— Погоди, Петух! Обижаться потом будешь, — сказал Сергей. — Как ты думаешь, неспроста приплыла к нам эта бутылка? Может, и вправду бросили ее около Америки. Подводные течения пригнали ее в Ледовитый океан, потом в Белое море… А там поплыла она по Северной Двине… А там…

— Опять разыгрываешь? — Петушок недоверчиво покосился на Сергея. — Мотор, что ли, ты к этой бутылке приделал? Как же она против течения пойдет?

— Обыкновенно как, — ничуть не смутился Тетеркин. — Может, на дне течение в обратную сторону пошло. А из Двины, — продолжал он, аккуратно подтягивая ремень гимнастерки, — в какую-нибудь другую реку пробралась бутылка, а потом в подземное море под нашей деревней.

— Заливаешь?! — затаив дыхание, прошептал Петушок. У него даже вихры поднялись от удивления.

Рассказ Сергея настолько взволновал его, что он с нетерпением ждал ответа. Еще бы: не река, а целое море!

— Вот увидишь, — многозначительно заметил Сергей. — Чего я тебе буду объяснять, если ты никаких наук не знаешь. Может, мне и про записку все известно…

— Честное пионерское? — спросил Петушок, и глаза его сделались круглыми, как пятачки.

— Какой я тебе пионер? — Сергей смерил взглядом мальчугана. — Ты что, не знаешь?

Тетеркин был оскорблен в самых своих лучших чувствах. Ему уже комсомольский билет выдали, а этот малец все еще его пионером числит. Он пощупал драгоценную книжечку во внутреннем кармане гимнастерки и уже более мягко обратился к товарищу:

— Жалко, Петух, что ты географию не знаешь, а то бы я тебе рассказал про научную тайну в записке, как я это дело понимаю… Ну, да ладно, — великодушно махнул он рукой. — Кое-чего я ты в школе проходил… Так быть, и думаю я, что первое непонятное слово «Вал» — это вроде как половина названия корабля. Дальше оторвано…

Петька смотрел Сергею прямо в рот. Уж больно занятно тот рассказывал. Петушок чувствовал, что на этот раз никакого подвоха не может быть. Сам Сережка потрясен своим открытием!

— Когда я читал про всякие морские приключения, — продолжал Сергей, — то мне запомнился один корабль, он потом утонул. А назывался он «Валькирия».

— Чего? Чего? — по привычке переспросил радист. — Как звать?

— Обыкновенно. Да не к чему это тебе. Все равно не запомнишь. Вот я и думаю, что бутылку сбросили с этой «Валькирии», а шла она из Калифорнии, потому что второе слово «Кали»… Ну, а дальше просто. «Аква», то есть вода, попала в трюм. Об этом деле и написали моряки. Тонут они, вот что! Широту и долготу тоже проставили: мол, ищите нас здесь…

— Чего ж нам теперь делать? — растерянно заморгал Петушок и даже забежал вперед, чтобы прочесть ответ на лице товарища.

— Ну и чудной ты, Петух, — снисходительно заметил Сергей. — Тут ученые должны разобраться… А потом уж, когда все ясно будет, тебя пошлют в экспедицию моряков спасать.

Радист обиделся. Чудной не он, а сам Сережка. Не поймешь у него, когда он правду говорит, а когда просто так, выдумывает. Неужели Сергей успел выучиться читать по-заграничному?

Петушок зевнул и нарочито небрежным тоном бросил через плечо:

— Спать хочется, а скоро на представление надо идти.

— Кто ж тебя неволит?

— Просили очень, как тут откажешься? — Радист важничал, приглаживая вихры.

— Ай да Петух! Неужто и тебе роль дали? — с тайной завистью спросил Сергей. — Кого же ты представляешь?

— Шум. — И, видя, что Сережка не понимает, Петушок пояснил: — Всякий звук за сценой. Вот чего!

Радист остановился, поставил сапоги на дорогу, ловко влез в них и, громко стуча подкованными каблуками, побежал «представлять шум».

Со всех концов деревни люди уже шли на спектакль.

 

Глава 9

«ДОННА АННА»

Работа на холме оторвала ребят от строительства летнего клуба. К этому воскресенью они хотели соорудить скамейки, но не успели. Однако не на земле же зрителям сидеть? Пришлось положить правильными рядами бревна и таким образом выйти из затруднения.

Сделали партер, затем положили бревна друг на друга, забили по бокам колья, чтобы бревна не раскатились в стороны, и таким образом соорудили идущие вверх ряды — амфитеатр.

По бокам партера, впереди, ребята сделали удобные ложи. Они несколько возвышались над рядами, и из них можно было видеть не только сцену, но и весь зрительный зал.

Как ни противились Никифор Карпович и Анна Егоровна, заведующий клубом усадил их в почетную правую ложу. Левая предназначалась для самых старых, уважаемых членов колхоза. Здесь и отец Копытина, и дед Буровлева, и другие старики-«международники».

Около сцены перед началом спектакля играл духовой оркестр. Сегодня, по существу, было его первое публичное выступление.

Анна Егоровна услышала, что в дальнем колхозе «Смена» правление постановило купить все инструменты для духового оркестра. Это стоило им немалых средств, но «пусть ребята учатся настоящей музыке!» — решили они. Какой же праздник без оркестра!

«Чем мы хуже колхозников из „Смены“?» — подумала Кудряшова, посоветовалась со своими комсомольцами, среди них нашла будущих трубачей и барабанщиков. Оказывается, ребята давно мечтали о такой музыке. На очередном заседании правления она решила «поговорить» об оркестре.

Результат ясен!

Недалеко от «клуба» Багрецова встретил радостный гром барабана и оглушительный звон литавр. Такого страстного исполнения песен и маршей Вадим никогда раньше не слышал.

Прошло всего два месяца, как начались первые репетиции оркестра. За это короткое время ребята уже научились разбирать ноты.

Сейчас, не отрывая глаз от страничек на пюпитрах, колхозные музыканты, обливаясь потом, самозабвенно дули в трубы.

Здоровый парень, похожий на Буровлева, бил в барабан. А как он орудовал медными тарелками! Надо было видеть, чтобы оценить его темперамент и, главное, добросовестность.

Играть, так играть!

Вадиму казалось, что барабанщик готов был тяжестью своего тела в тонкий листок расплющить звенящую медь. Высоко приподнимаясь на носки, он вдруг падал вниз с крепко зажатой тарелкой в руке. Одновременно ударял в барабан, и тогда раздавался такой гром, что у далекой околицы глухая хозяйка Никифора Карповича испуганно крестилась.

Обладая хорошим музыкальным слухом, Вадим убедился, что оркестранты играют правильно, но уж очень стараются. Можно было бы и немного потише.

Сегодня в колхозном клубе «премьера». И актеры, и зрители взволнованы; причем актеры беспокоились за зрителей, — понравится ли им представление, а зрители еще больше волновались за актеров. Свои ребята, родные. Ну, как же за них не болеть? Шуточное ли дело, выходить перед всем народом?

Одна Стеша, как никогда, спокойна. Еще бы! Чего ей тревожиться? Роль свою она прекрасно знает, буквально со всеми запятыми. Правда, была у актрисы маленькая неприятность: опухоль от укуса пчелы разрослась; и главное — на видном месте, под глазом; Стеше пришлось ее сильно запудрить, но все-таки заметно. Актриса нет-нет, да и заглянет в зеркальце.

— Развели всякую фацелию возле моего кок-сагыза, — недовольно ворчала она на ребят из звена пчеловодов. — Эдак скоро на ихних пчел придется намордники надевать! Бросаются на людей, как бешеные.

Сегодня в клубе тематический вечер, посвященный Пушкину. Долго обсуждали, как его провести, и, наконец, решили так: после доклада учительницы Алевтины Максимовны Барышевой показать «Каменного гостя». Ничего, что уже кое-кто из колхозников видел его на генеральной репетиции. Спектакль пришелся всем по душе, они могли бы его смотреть не один раз. Потом кружковцы покажут «Скупого рыцаря» и в заключение — «Моцарта и Сальери». Креме этого, сверх программы молодые колхозные артисты будут читать стихотворения Пушкина и петь романсы на его слова.

Антошечкина, придерживая рукой шлейф своего черного атласного платья, поднялась по лесенке на сцену. Здесь, как всегда, перед самодеятельными спектаклями, Взволнованная и радостно приподнятая суета. Все бегают, снуют взад и вперед.

У кого парик не держится, кому в спешке не так приклеили усы. Лауре, которую играет Нюра Самохвалова, невзначай оборвали кружево на шлейфе. Со слезами на глазах она пришивала его.

Режиссер, он же заведующий клубом, в последний раз прослушал монолог Дон-Жуана. Парень, игравший эту роль, с тоской сжимал эфес деревянной шпаги и, хмуря намазанные брови, покорно принимал очередной выговор режиссера:

— Пойми, Тройчаткин, что ты не принц датский, а Дон-Жуан! — стараясь перекричать оркестр своим тонким голосом, надсаживался режиссер. — Чортом должен смотреть! Ну, глянь на меня по-настоящему, чтоб молнии из глаз выскакивали… Умоляю тебя, глянь!

Парень натужливо морщился, выпучив глаза.

— Ну, это уж слишком! — всплескивал руками режиссер. — Ты же не фашиста играешь. Тогда их еще в Испании не было… Страсти не вижу… Страсти!..

Оркестр устал. Трубачи, сняв мундштуки, стыдливо, за спиной, вылизали из труб слюну: поработать пришлось на совесть.

Стеша шептала слова своей роли. Мимо нее, как тяжелый громыхающий танк, пронесся Буровлев. На артисте болтались еще не закрепленные жестяные латы.

Каменный гость подбежал к ведру с водой и сразу припал к нему. Даже сквозь шум зала было слышно, как он жадно глотал. Казалось, что кто-то бил вальком по воде.

Антошечкина намеревалась сказать Каменному гостю, что такая подготовка излишня; во рту от двух слов, которые он должен высказать на сцене, не пересохнет. Не терпелось ей подшутить, но она вовремя прикусила язычок. Разве можно говорить под руку, ведь Буровлеву скоро выступать. Глядишь, он и эти два слова позабудет.

…Багрецов обогнул целый склад велосипедов. На них приехали артисты и гости. Навстречу технику, слегка покачиваясь, шел высокий парень. Руки его болтались где-то ниже колен. Сапоги щегольскими сборками спущены под самые икры. Брюки с напуском. На затылке крохотная кепочка, почти без козырька.

— Наше вам с кисточкой! — шутовски раскланиваясь, приветствовал парень москвича. — Главному инженеру почтение! Разрешите проздравить?

— Я вас слушаю, — Вадим сразу как-то подобрался и сделался суровым.

— Чего нас слушать? — Парень заложил руки в карманы и стоял перед Багрецовым, развязный и задиристый. — Мы люди неграмотные, неученые. Куды нам до городских. Они скрозь землю все видят.

Вадим нерешительно отступил. Парень, видимо, хватил лишнего. Что с ним разговаривать?

— А ты не пужайся, милок. Ответ перед всем обществом будешь держать. И передо мною, Лексеем Левонтьевичем Кругляковым, — парень нарочито коверкал язык, стараясь прикинуться темным, полуграмотным простачком. — Посулил реку, а чего дал? По-вашему, по-городскому — шиш! Дулю! — Он сложил три пальца и замахал перед носом техника. — Знаем мы ваши подходцы! Мягко стелете, да жестко спать. Химики-механики! — злобно говорил он. — Все на один лад! Сегодня орошение, завтра… електрическое удобрение, а потом, глядишь, и все нормы надо пересмотреть! Надо вам… Лексей Левонтьевич… на один трудодень в три раза больше выработку… Вот тебе и шиш!.. Вот тебе и химия!

Не знал Багрецов, что ему делать. На его счастье, мимо шла Анна Егоровна, медленно, не шелохнув плечом, будто несла в руках наполненную чашу. Симочка семенила рядом.

— Опять Кругляков за нормы тревожится? — спросила Анна Егоровна у Вадима, не поворачивая головы к присмиревшему парню. — Старая погудка! У нас он не один. Есть и бабы, из тех, что постарше, — они за него горой. Несознательные, конечно.

Кругляков сплюнул и вынул из кармана губную гармошку. Отчаянно завывая, надсадно он заиграл…

Симочка зажала уши, затем, подхватив Анну Егоровну под руку, заторопилась в клуб.

«Не легко председательнице, — думал Багрецов, направляясь вслед за ними. А Ольге? Буровлеву? Всем комсомольцам? Всем честным колхозникам? А мне? снова вспомнил он неудачу с бурением. — Даже Кругляков упрекает. Откуда ему все известно? Надо сегодня же посоветоваться с Тимкой, что нам делать дальше».

По шатким ступенькам Багрецов вскарабкался на сцену. Приоткрыв занавеску, он поманил к себе Стешу.

Донна Анна подобрала шлейф и медленно проплыла к кулисе.

— Бабкина не видели? — спросил Вадим и тут же добавил: — Вы простите, что я сюда ворвался, мигом скроюсь.

— Можете не скрываться, — величественно разрешила Антошечкина. — Но почему вы именно у меня спрашиваете о Тимофее Васильевиче? — Она кокетливо повела плечами. — Не понимаю.

Вадим смутился. Нервно поправил галстук. Уж очень непривычно ему разговаривать с такой блестящей дамой, «Неужели это Антошечкина? — в изумлении спрашивал он себя. — До чего же хороша! — Он еле перевел дух. — Даже сердце запрыгало».

— Я потому спросил, что вы раньше меня домой пошли, — робко пролепетал Багрецов. — Может, встретили?

— Не хочу зря говорить, — по привычке начала Стеша, и тут Вадим сразу узнал ее, будто из-под грима показалось милое девичье лицо с золотыми веснушками. — Но сдается мне, — продолжала девушка, — что ваш друг чего-то новое придумал. Залез на сеновал и все аппараты ваши туда утащил… Я пришла его на спектакль звать, а он и слушать меня не захотел. Важным стал, через губы не плюнет… Ну а мы, конечно, тоже свою гордость имеем, — она вздернула носик, и на ее лице появилась презрительная улыбка.

— Не обижайтесь, Стеша… Это он так. Я сейчас его притащу.

Техник ринулся к лесенке, но Антошечкина сделала ему знак остановиться.

— А вы что? Тоже не хотите смотреть? Конечно, у нас не Большой театр, куда вы каждый день, небось, ходите! Но вежливость надо понимать. — Девушка выпрямилась, стала выше ростом. — Я вас прошу остаться, — проговорила она, вновь превратившись в скорбную донну Анну.

Багрецов покорно склонил голову.

— Посмотри, Стеша. — Это подбежала Лаура. — Теперь у меня все в порядке? Может, еще где оборка оторвалась? — она на одной ноге повернулась перед подругой.

Стеша внимательно осмотрела ее туалет. Платье ярко-желтого, яичного цвета туго обтягивало плотную и ладную фигуру девушки. Казалось, ей тяжело было дышать в этом блестящем атласе, готовом сейчас лопнуть на груди. Но нет, костюм испанской актрисы прошлых веков пришелся впору трактористке Нюре Самохваловой. Высокий гребень в пышной прическе, черные кружева на платье, гитара в руках… Ну, чем не Лаура!

— Бусы свои сними, — безапелляционно заявила Стеша. — Их все знают, да и к этому наряду нехорошо.

Самохвалова с сожалением сняла любимые бусы.

— Послушайте, донна! — с довольной улыбкой обратился к Стеше Вадим. Откуда вы достали весь этот театральный гардероб?

— Кое-что у бабушек осталось, переделали. А потом новые платья сшили. Вы чего же думаете, нам на эти дела правление денег не дает? Ошибаетесь!

Зазвенел третий звонок. Лаура метнулась за кулисы. Петька — «шум за сценой» — утащил ведро, вырвав его у Буровлева, который вот уже в пятый раз к нему прикладывался.

Стеша толкнула Багрецова к лесенке и, подобрав шумящую юбку, прильнула к занавесу. Через щелку она принялась разглядывать публику.

Собрались все, кто только мог ходить. Даже старый Кузьмич — дед с бородой, похожей на седой курчавый мох, — притащился в клуб и теперь, опираясь на палку, сидел в первом ряду, моргая слезящимися глазами. Ребятишки легли у его ног на сухой траве. Ну, прямо хоть сейчас снимай на карточку. Стеша вспомнила, что точно так же она и ее товарищи фотографировались, когда кончали школу. Смешная тогда получилась фотография; у всех оказались выпученные круглые глаза.

Девушка всматривалась в темноту. Там, за первыми рядами, смутно белели неизвестно чьи лица. Лампу выключили, и теперь ничего вдали не разберешь. Кто там сидит на бревнах? Говорили, что приедут гости из Дергачева — «партизанцы»; может, они запоздали? Стеша их не видала. Но не только гостей из соседнего колхоза искала глазами девушка. Неужели все-таки не придет посмотреть на ее игру Тимофей Васильевич?

* * *

Вадим незаметно проскользнул в зрительный зал и сел в ложу. Он узнал впереди себя Васютина, но не мог различить, кто еще, кроме него, находился в правой ложе.

Желтоватый свет рампы, как золотой дымок, поднимался вверх. Колыхался занавес, надуваясь, как парус.

Местный художник нарисовал на занавесе свою мечту. Нет, конечно, не только свою, а, пожалуй, мечту всех, кто сидит в этом зале.

Представьте себе девичьеполянскую главную улицу. Она уходит далеко-далеко, туда, где синеют поля. Яркий, до боли в глазах, солнечный день. По обеим сторонам Комсомольской улицы — колхозные дома. Вот здесь слева, правление колхоза, чуть подальше клуб — двухэтажный, с каменной лестницей у входа и с колоннами…

Такова мечта. И художник, и все ребята из ОКБ, и все колхозники знают, что такой будет Девичья поляна через три года. В один город соединятся несколько колхозных деревень. Однако какая же это мечта? Это просто общий вид будущего агрогорода.

Смотрит Багрецов на этот занавес, и хочется ему выйти из ложи и, затаив дыхание, ступить на асфальтовый тротуар этой завтрашней солнечной улицы. Дома — с огромными окнами, кирпичные, оштукатуренные и выкрашенные в светлые цвета. Художник не постеснялся на переднем плане нарисовать угол дома, у которого чуть облупилась штукатурка. Это нужно было ему только затем, чтобы показать кирпичную кладку, — нельзя же вводить в заблуждение дотошного колхозного зрителя, которому все известно о строительстве будущего города. Он очень хорошо знает, что дома будут каменные, так как по предложению Никифора Карповича уже строится свой колхозный кирпичный завод. За домами. вдалеке, виднеется его красная труба. А с правой стороны, на окраине деревня, стоят какие-то башни… Москвич принял их за досужую фантазию художника, хотя трудно предположить, что он нарисовал их зря. Багрецов хотел было спросить у Никифора Карповича об этих сооружениях, но вдруг вся картина поплыла вверх.

На мгновение мелькнули лакированные каблучки донны Анны — Стеша едва успела убежать до открытия занавеса.

…Привычно, не торопясь, словно на очередном уроке у семиклассников, Алевтина Максимовна рассказывала о Пушкине. Она не старалась подыскивать самые простые слова, потому что не впервые выступала на собрании полянских колхозников. Докладчик хорошо знал свою аудиторию.

Багрецов смотрел то на сцену, где медленно ходила учительница (по привычке, будто между парт), то следил за Никифором Карповичем. Тот, как казалось Вадиму, изучал каждого из колхозников, всех, кто сидит в этом зале. Он знал своих односельчан до тонкости. Знал их привычки, желания, мечты, каждую мелочь в их жизни. Однако Васютин никогда не упускал случая еще раз проверить себя, не ошибается ли он в том или другом человеке. И вот сейчас, как представлял себе Вадим, Васютин снова смотрит на своих товарищей, и будто видит на их лицах как-то по-особенному живые слова, что слышат они со сцены.

«Прекрасно говорит учительница, чудесно и слушают», — размышлял Багрецов, смотря на темные ряды с белеющими лицами. Не в первый раз представлялось ему, что иные слова по-настоящему светятся, они летят со сцены или трибуны, и свет их падает на лица. А лица бывают всякие, иные — как чистое зеркало, в них отражается все. Метнется луч со сцены и солнечным зайчиком, светлой благодарной улыбкой возвратится обратно, падая к ногам. Спасибо!.. Тусклым, давно нечищеным самоваром кажется иное лицо. Отраженный свет в нем становится мутным и неживым. Он прячется в зеленой грязной пленке. И, может быть, тут нужны особые, горячие слова, чтобы жарким пламенем до самого сердца растопить позеленевший металл… Тогда заблестит он сам и будет долго сохранять чудесный свет.

Восторженно глядит мечтатель Багрецов на зрителей. Кажется ему, что светится весь зал. Вон только у левой ложи пропадает свет. Будто закрыл свое лицо черной повязкой непонятный, не наш человек. Кто это? Может быть, Кругляков или Лукьяничев? Или это Макаркина? Какими словами заставить ее улыбнуться? Как снять повязку с ее лица?..

Вадим почувствовал легкое прикосновение руки и от неожиданности вздрогнул.

В темноте белело лицо Ольги. Ока только что пришла и села позади Багрецова.

— Вы не думали о записке? — шепотом спросила Шульгина. — Тетеркин очень занятно расшифровал ее.

— Кузьма?

Ольга почему-то смутилась. Нервно откинула волосы.

— Нет, Сергей. Тише! — прошептала она.

Опять перед глазами Багрецова выплыл темный провал, куда с грохотом падает ручей из Степановой балки… Шум становится все сильнее и сильнее, словно это не ручей, а полноводная река низвергается вниз клокочущим водопадом.

Вадим открыл глаза. Над головой уже горела лампа, зрители аплодировали. Так шумит вода, падая с высоты.

Ольга ушла.

Занавес рывками опустился вниз. Вновь Багрецов увидел колхозную мечту. Сейчас она была освещена уже не бледным светом рампы, робко плывущим откуда-то снизу, а ярким, все обнажающим светом тысячеваттной лампы. Он падал прямо на занавес, и все нарисованное на нем стало точным и реальным, как на чертеже.

Вадиму вдруг представилось, что внизу занавеса он увидит знакомые по институту пометки. Они всегда бывают на чертежах: «конструировал», «утвердил», четким шрифтом вычерчивается в маленьких квадратиках. Какие же подписи можно поставить в этих графах? Конечно: конструктор ОКБ, а утвердил Васютин. Нет, не совсем так: Никифор Карпович прежде всего составил общий проект, дал комсомольцам на разработку, утвердил вместе со всеми колхозниками, а потом и в городе.

Даже привстал Багрецов, чтобы увидеть эти несуществующие подписи, но тут же от неожиданности сел.

Только сейчас он заметил холм с искусственным озером. Оно было нарисовано вдали. Тонкие линии каналов тянулись по полям и скрывались за горизонтом. Значит, и он, Багрецов, тоже участвовал в этом проекте? Но…

От неприятных воспоминаний Вадим поежился и опустил голову.

— Насчет этого нам скажет главный инженер, — услышал он голос Васютина. Вадим Сергеевич, — обратился инструктор к юноше, — тут у нас спор зашел с председателем. В наших делах сомневается Анна Егоровна.

— Не то чтобы сомневаюсь, — поправила его Кудряшова и повернула свое круглое улыбающееся лицо к технику, — но я не очень понимаю в ваших мудреных «киловаттах» или чем вы там электричество меряете?

— Пока мерить-то нечего, Анна Егоровна, — с горечью проговорил Вадим. — Все остается по-старому. От ветерка здешнее электричество зависит. Сегодня подул — спектакль играете, а нет его — по домам бы пошли либо керосиновую лампу повесили. Планы-то у нас хорошие, — он вздохнул и снова потупился, — да вот не получается ничего.

Анна Егоровна мягко провела рукой по курчавым волосам огорченного техника, затем бережно взяла его за подбородок.

— Ты что это, сынок? — Она по-матерински тепло заглянула ему в глаза. — К чему такая кручина? Коль за дело большое взялся — отступать не гоже. Да не верю я, чтобы так уж и все пропало!

— Особенно после того, как мы твою затею в наш генеральный план включили, — добавил Васюткин, блеснув глазами из-под выгоревших на солнце бровей. — Смотри, — указал он на занавес, — что это там светится на бугре?

— Озеро, — подавив вздох, ответил Вадим. — Только пока еще сухое.

— Не горюй, Вадим Сергеевич, — мы его скоро наполним водой, завертится новый генератор, вода побежит на поля, а ток — в Девичью поляну.

— Так вот насчет этого самого электричества, — перебила его Анна Егоровна. — Если по-хозяйски к делу подойти, сколько, ты говоришь, оно человека может заменить?

— Я рассказывал председательнице, — Васютин всем корпусом повернулся к Багрецову, — что в сельском хозяйстве один киловатт электроэнергии заменяет семь человек. Значит, выходит, если показать на примере, что энергия, которую забирает эта лампа, — он взглянул на большую стеклянную грушу, — равна физической энергии семи колхозников. Есть над чем призадуматься? Будь у нас достаточно электричества, сколько бы мы могли людей освободить от тяжелого труда.

— Но ведь для этого нашей станции не хватит? — робко заметил Вадим, и ему стало уже совсем не по себе: слишком большие планы у колхозников.

— А почему вы думаете, Вадим Сергеевич, — с ласковой усмешкой спросил Васютин, — что мы только на эту сравнительно маленькую станцию рассчитываем? Во всяком хорошем хозяйстве есть строительства первой очереди, второй, третьей. Ветряк мы построили в первую очередь, теперь работаем по вашему проекту, а дальше займемся и более мощной межколхозной электростанцией. Все то, что нам здесь нарисовал Копытин, требует немало электроэнергии.

«Значит, вот кто у них художник», — подумал Багрецов.

— Хорошо, — согласился Вадим. — Но я не пойму, как можно своими силами построить все эти здания? — Он указал на занавес. — Ну, скажем, театр? Где у вас каменщики, плотники, штукатуры?

— Найдутся, — невозмутимо заметил Никифор Карпович. — Об этом вам мог бы подробно рассказать председатель нашего сельсовета Костюков. С фронта пришли опытные строители. Саперами раньше были. Они подготовят молодежь. Да и потом мы не одни будем все это строить. В других колхозах мастеров достаточно.

— Предположим, — уже слегка загорячился Вадим. — Но откуда вы возьмете мастеров других, более сложных профессий? Где у вас сварщики, водопроводчики, электрики? Да мало ли специалистов нужно, чтобы отгрохать этакое здание! — Он ткнул пальцем в занавес. — Где они у вас, эти опытные, умелые руки?

— Будут! — убежденно сказал Васютин.

Москвичу ничего не оставалось, как пожать плечами. Удивительный оптимизм!

— Вы разве не знаете, что мы еще зимой послали в город на специальные курсы двадцать человек из нашей молодежи? — пояснил Никифор Карпович. — Да еще пошлем. Больше того — мы сами организовали подготовку каменщиков, так же как и наши соседи. И потом, дорогой Вадим Сергеевич, вы еще мало видели. Почти все передовые колхозы у нас так делают. Бывали когда-нибудь на Украине?

Нет, там еще не приходилось ни Вадиму, ни Бабкину ставить автоматические метеостанции.

— Так вот, — продолжал Никифор Карпович. — Поехали бы, ну, скажем, в Черкасский район или Шпольский, да и в другие. Посмотрели бы, какие театры отстраивают себе колхознички мест на семьсот, восемьсот. Я знаю, что только в одном селении, где находятся четыре колхоза, беспрерывно работают три своих кирпичных завода, и то не хватает кирпича для строительства. Я видел новое здание правления колхоза я уверен, что оно может украсить не только районный, но и любой областной город. Перед входом, — продолжал рассказывать Никифор Карпович, — отделанные под мрамор постаменты. Они стоят на широкой лестнице. На них огромные вазы. Причем, заметьте, колхозники их сами отливали. А в вазах растут цветы. Внутри правления — совсем не маленький зал заседаний. Кабинеты, как в хорошем городском учреждении.

— А посмотрели бы вы, Вадим Сергеевич, — с увлечением говорил Васютин, — какая у них больница! Ясли! Сколько новых построек на фермах! Все это сделано добротно, из камня. Стоять будет века! Своими, только своими руками построили эти здания колхозники. А был я там еще в прошлом году, — заключил он. — Так почему же у нас через три года не будет лучше?

Анна Егоровна молчала: она в уме прикидывала, сколько же из-за этих киловатт, о которых говорил Васютин, у нее освободится народу для того, чтобы расширить молочно-товарную ферму, внедрить новые технические культуры, в том числе и хлопок попробовать. Уж очень районный агроном советовал заняться этим особенно важным растением.

«Куда нам с такими новшествами, — тут же с грустью подумала Кудряшова и еще туже затянула концы своего белого платка. — Что делать с полями? Обязательства перед государством не маленькие взяли… а выполним ли неизвестно».

— Так как же с поливкой? — спросила она у Васютина, уже вслух продолжая размышления. — Антошечкина со своими девчатами надсаживается. Шутка ли, на себе воду возить! Может быть, трубу какую протянуть от колодцев?

— Далеко, Анна Егоровна. — Васютин задумчиво гладил короткий ус. — Потом, как я уже говорил, вода сама не пойдет. Напор нужен большой, поля на скате, а вода внизу… Никакой электростанции на такое дело не хватит.

Вадим прислушивался к разговору и соглашался с Никифором Карповичем.

Снова погасла киловаттная лампа.

Поднялся занавес с чертежом будущего Девичьей поляны, и зрители сразу очутились в далеком прошлом. Началась первая картина «Каменного гостя».

Вадим рассеянно смотрел на сцену и ничего не видел. Он был далеко отсюда, опять у Степановой балки, откуда мысленно представлял себе извилистый путь подземной реки.

Первые слова донны Анны, появившейся на сцене, заставили его оторваться от своих дум.

— Отец мой, отоприте, — низко наклонив голову, почти прошептала донна Анна и проплыла вслед за черной фигурой в капюшоне.

Больше в первой картине Анна не появлялась. Вадим ждал ее выхода. Ему было интересно наблюдать за донной. Строгая печальная испанка с опущенными ресницами ничем не напоминала суетливую тараторку Антошечкину.

Только в последней картине Стеша на мгновение стала сама собой. Дон-Жуан спросил у Анны, не желает ли она узнать «ужасную, убийственную тайну».

— с особым чувством произнесла Стеша, зажмурив глаза.

Зрители сразу поверили в ее искренность. В этих словах во всей своей глубине проявился истинный характер Антошечкиной. Любопытнее ее, пожалуй, в деревне и не сыщешь.

Однако упорная актриса быстро поборола звеньевую Стешу. Она вновь стала величественной, разгневанной испанкой.

Сказала она это так, что у каждого зрителя пробежал невольный холодок по спине. Багрецов тоже почувствовал зябкую дрожь, особенно после слов Анны:

Нет! Антошечкиной не было на сцене! Говорила донна Анна, и даже мать Стеши верила, что перед ней не дочь ее, а чужая страдающая женщина. Ее очень жалко, и Никаноровна шарила в кармане широкой сборчатой юбки, разыскивая куда-то запропастившийся платок.

Вадим смотрел то на блистательную донну Анну, то на старушку Антошечкину, сидевшую в первом ряду, и думал, что, пожалуй, самым необыкновенным из всего увиденного им в Девичьей поляне был этот спектакль и эти зрители.

«Может, талант у Стеши какой-нибудь особенный?» — размышлял Багрецов, прислушиваясь к звонкому Стешиному голосу.

— Ах, если б вас могла я ненавидеть! — восклицала она и безвольно опускала руки.

— О Дон Жуан, как сердцем я слаба, — смущенно, с тоской говорила донна Анна, а люди слушали, завороженные и музыкой стиха и талантом актрисы.

«Нет, не только в таланте дело, — продолжал размышлять Вадим. — Парень, который играет Дон-Жуана, тоже неплох. Видно, он подготовился по-настоящему, не одну книгу прочитал».

В этот момент где-то за кулисами раздался грохот и прервал размышления Багрецова. Громовые шаги. Это идет Командор! Будто чугунная фигура шагает по каменным плитам (Петушок старался вовсю, изображая неотвратимую поступь Командора).

— Что там за стук?.. о, скройся, Дон Жуан, — отталкивает его от себя Анна. — Прощай же, до свиданья, друг мой милый.

Дон-Жуан убегает и с криком возвращается.

Входит Командор. В железных латах, медленно, тяжелыми шагами направляется он к Дон-Жуану.

— Я на зов явился.

Напрасно Стеша подсмеивалась над Буровлевым. Сказал он эти слова, как подобает в данном случае, внушительно и строго. Никто же не виноват, что слов по пьесе отпущено ему очень немного.

Однако не повезло Каменному гостю. В тот самый миг, когда он готов был произнести заключительные слова своей роли: «Дай руку», погас свет.

Наверное, настало такое безветрие, что лопасти электростанции уже не смогли даже повернуться. Выключилась линия, сцена сразу погрузилась во мрак.

В зале недовольно зашумели, словно оборвалась кинолента на самом интересном месте.

— Свет! — по привычке крикнул кто-то из ребят.

За сценой вспыхнуло сразу несколько спичек. Мигающие огоньки просвечивали сквозь декорацию, освещая три темные фигуры, застывшие в тех же самых позах, которые видели зрители минуту тому назад.

Кто-то догадался опустить занавес.

— Да, Вадим Сергеевич, — задумчиво произнес Васютин. — Правильно вы давеча заметили. Ерунда получается, считаем киловатты, а они вроде как от бога. — В темноте не было видно, но Вадим почувствовал, что Никифор Карпович улыбнулся. — Вот если бы нам к сегодняшнему спектаклю удалось этот ваш водяной аккумулятор на бугре привести в действие, то Каменный гость успел бы разделаться с Дон-Жуаном. Слышите, как наши зрители обижаются. Неужто этому «дону» никакого наказания не будет?..

За шуткой Васютина Багрецов почувствовал скрытую досаду. Если бы не история с исчезнувшей водой, то, конечно, к сегодняшнему дню пустили бы новую электростанцию. Никифор Карпович в этом был уверен и даже как будто говорил секретарю райкома, что девичьеполянские комсомольцы желали бы увидеть его у себя в гостях на празднике. После пуска нового генератора они покажут пушкинский спектакль. Вышло совсем иначе. Станция неизвестно когда откроется, а спектакль хоть и поставили, да что толку? Половину смотрели по-настоящему, а потом всю сцену керосиновыми лампами заставили.

Действительно, Вадим видел, как за занавесом появились огни. Они вначале выплывали откуда-то из глубины, тусклые, неясные, а затем постепенно разгорались, приближались к рампе и опускались вниз.

Багрецову стало неприятно. «Это во время Пушкина, больше ста лет тому назад, можно было играть при свечах либо плошках в каком-нибудь дворянском клубе, а не сейчас, в клубе передового колхоза, — без всякой иронии подумал он. — А кто виноват? Кто? Спрашиваю я у вас, товарищ „главный инженер“? Надо было все предвидеть. А то чертежики акварелькой подкрашивать — это вы мастер. Доклад сумеете сделать, распинаясь перед собранием). Еще бы, гениальный проект! На это тоже красок не пожалели. А в конце концов — мыльный пузырь. Эх вы, изобретатель! Обманули вы ребят. Обманули! Прав Кругляков!»

Вспыхнули маленькие дежурные лампочки. Они горели от аккумуляторов и тускло освещали недовольные лица зрителей.

Вадим встал и осторожно, чтобы не мешать сидевшим в ложе, пробрался к выходу.

Почему-то он чувствовал, что все неудачи — и этот погасший свет, и сухое озеро, в котором никогда не будет воды, и сухие каналы, и весь зря потраченный на это труд — тяжелым камнем лежат только на нем. Только из-за него все это получилось.

Телеграмма начальника лаборатории, в первый момент доставившая Багрецову радостное облегчение, сейчас, как новый груз, опустилась на его плечи. Теперь он должен отвечать за свои дела не только перед колхозниками, но и перед комсомольцами института. Они спросят автора проекта, как удалась его затея, как он помог колхозникам. Что ответит комсомолец Багрецов? Что ответит Тимофей? Ведь Бабкина он, Вадим, затянул в эти дела. Бедный Тимка ни в чем не виноват.

Медленно брел огорченный техник по тихим улицам деревни. Из клуба доносились какие-то возгласы, аплодисменты.

Вадима невольно потянуло обратно.

Спектакль продолжался.

Согнувшись над сундуком, дрожащими руками перебирал Скупой рыцарь (он же кладовщик Матюнин) картонные кружки, оклеенные золотой бумагой.

Кричал оскорбленный Альбер и бросал перчатку отцу.

Моцарт играл «Реквием».

Багрецов опять и опять ходил по улицам и вновь возвращался в клуб, где на сцене жили и умирали люди, больше ста лет тому назад созданные человеческим гением. И люди, что сидели в зале под темным звездным небом, верили им, страдали и жалели их.

Моцарт поднимал бокал с вином и ядом:

Тишина. В зале все замерло. Моцарт подносит бокал к губам.

— Не пей! — вдруг слышится взволнованный голос. Друзья, настоящие люди, что ценят творения великого музыканта, сидели рядом.

 

Глава 10

«ТЕАТРАЛЬНЫЙ РАЗЪЕЗД»

В последний раз за сегодняшний вечер опустился занавес. Окончился конверт.

Ольга торопливо выбежала из ложи и, оглянувшись назад, в два прыжка пересекла дорогу. Здесь, в тени изгороди, ее никто не заметит. Зачем ей приходится прятаться? Почему? Что она такое сделала? Вся ее гордость, самолюбие, честность восставали против нее.

В широких воротах показались гости из «Партизана» и «Смены». Не спеша, делясь друг с другом впечатлениями, они искали свои велосипеды, поставленные возле изгороди. Провожая гостей, девичьеполянцы медленно расходились по улицам.

Как огромный прожектор, поднятый на облака, луна заливала своим спокойным светом белую дорогу, казавшуюся застывшей рекой, решетчатый забор, который еще не успели выкрасить.

Сейчас его тесовые планки светились, будто сделанные из алюминия.

Ольга рассеянно теребила кружево своего воротничка и, не моргая, смотрела на выходящих из ворот. Она словно боялась, что именно в то мгновение, когда сомкнутся ее ресницы, выйдет из клуба человек и скроется в тени.

Бродит у ворот Багрецов. Кого он ждет? Уж не ее ли? В последний раз, когда она с ним разговаривала, москвич смотрел на нее какими-то странными, робкими, пожалуй, даже влюбленными глазами. Нет, это ей, конечно, показалось!

Из ворот вышел Тетеркин. Он оглянулся по сторонам и, что-то буркнув в ответ на шутку смешливой Фроси, неторопливо свернул в переулок.

Ольга прикусила губу. Легонькие, будто хвойные иголочки скользнули у нее по спине. Что же делать? Бежать за ним?

«Стыдно, Олька, стыдно! — мысленно укоряла она себя. — Если бы кто-нибудь знал… как это стыдно». Но она должна сейчас же подойти к нему, должна проверить себя. Только один раз поговорить с ним, стоя рядом. Тогда все будет ясным. Может быть, и все пройдет?

Она с тревогой смотрела на противоположную сторону переулка, где темнела удаляющаяся фигура Кузьмы.

Где-то в тайниках ее души шевелилось другое, робкое, но радостное желание. Она хотела, чтобы «это» никогда не прошло. Ольга боялась своего чувства и в то же время с трепетом прислушивалась к его волнующему шепоту.

Тетеркин, не оглядываясь, прошел мимо. Он не мог заметить, что, притаившись у забора, стоит секретарь Шульгина, смотрит ему вслед и ничего, ничего не понимает.

В бессильной злобе на себя, стискивая маленькие кулачки, Ольга жалась и изгороди и смотрела в темноту. Опять и опять се будут мучить сомнения. Все остается по-старому. Какая позорная нерешительность!

Девушка побежала вперед, затем остановилась и, наконец, собравшись с мужеством, свернула в сторону, чтобы, обогнув несколько домов, выйти навстречу Тетеркину.

Она торопилась, перепрыгивая через канавы и бревна, Здесь, на этой улице, строились новые дома. Они смотрели пустыми глазницами окон. Ольга не понимала, откуда пришел страх. То ли место здесь глухое и одинокое? Кажется, вот-вот кто-то выйдет из черного провала двери, загудит чугунным звоном тяжелая поступь Командора.

Нет, не этого боялась Ольга. Куда страшнее неизвестность, что ожидала ее впереди!

Ольга выбежала на перекресток и посмотрела вдоль переулка. Луна, как нарочно, высветила всю дорогу. Только один человек шагал по ней. Уверенна и тяжела была его поступь.

Ольга пошла навстречу. Сердце властно било в грудь, теснилось дыхание. Это было так непривычно для нее, так неожиданно и даже нелепо, что она ненавидела себя в этот момент, как никогда.

«А еще Стешу укоряла, — подумала Ольга, — а сама…»

Она шла медленно, будто по тонкому мостику: и боязно и сладко.

Что скажет она ему? Какие хорошие слова подобрать? Нет, все путалось в голове, все существующие на свете слова казались ненужными и чужими.

Вот он уже совсем близко. Идет и ничего не замечает. Ольга замедлила шаги. Какими тяжелыми стали ноги, они вязнут, словно в сыпучем песке.

Кузьма шагает, опустив голову, наверное, видит под ногами чертежи своих новых машин. Может быть, кажутся они ему вычерченными светящимися линиями на этой белой лунной дороге? Точно песня зазвучала в душе Ольги. Любимая песня, с ней она часто мысленно обращалась к другу. Она звенит и звенит, ширится, льется через край:

Услышь меня, хороший мой…

Так всегда, на свой лад, пела Ольга эту всей известную песню. Она готова была запеть ее и сейчас во весь голос, чтоб наконец-то услышал он.

Кузьма поравнялся с Ольгой, поднял голову. У девушки упало сердце. Хмурое, недовольное лицо. Тетеркин, наверное, удивился, что встретил Шульгину около своего дома. Что ей здесь нужно!

Не помнила Ольга, как поздоровалась с Кузьмой. Он молча пожал ее руку.

— Со спектакля идете? — сказал он.

Ольга шла с противоположной стороны. Там никакого спектакля быть не могло, и думал Кузьма, что несколько минут тому назад Ольга была здесь не одна. Он заметил, как во время действия сначала исчезла Ольга, а за ней и Багрецов. И нечего об этом вспоминать!

Не дожидаясь ответа, Тетеркин перевел разговор на другую тему. Зачем же ставить девушку в неловкое положение.

— Придется нам, товарищ Шульгина, прямо в решето превратить участок за бугром, — начал он с подчеркнутой официальностью. — Будем сверлить скважины чуть ли не через каждый метр. Шмаков говорит, что ради воды он всех людей на это дело бросит. Но мы и сами обойдемся.

Ольга молчала. Может быть, впервые в жизни ее совсем не интересовали разговоры о скважинах, о бурении, о воде. Ребята работают. Они все равно найдут и воду и реку, сколько бы ни пришлось трудиться и мучиться. От Кузьмы она сейчас не хочет слышать про буровые поиски подземных вод. Хорошо, если бы она решилась сказать ему об этом.

Механик что-то еще говорил, видно думая, что Шульгина его слушает. Напрасно. Будто в мягкой вате застревают слова, и кажется Ольге, что голова ее окутана этой ватой. Ничего Ольга не слышит, и только видит суровое, без проблеска улыбки лицо, холодное, как свет луны. И кажется оно далеким-далеким, словно смотришь на него в бинокль с обратной стороны.

— Ты знаешь, ведь я не слушаю тебя, Кузьма, — наконец сказала Ольга. — Может, все твои предложения очень дельные, но я думаю, будет лучше, если мы их завтра обсудим вместе с Багрецовым. А сейчас… — Она коротко вздохнула, почувствовала, что краснеет, и мысленно выругала себя за это. — А сейчас, повторила она, с решимостью взглянув прямо ему в лицо, — мне просто не до этого…

— Все понятно, — стараясь говорить равнодушно, заключил Кузьма. — Завтра, так завтра.

Он хотел было добавить, что, конечно, где уж ему до московского техника. У того научные предложения! Их можно слушать хоть всю ночь, и даже со спектаклей уходить… Нет, этого не сказал Кузьма, он не хотел обижать Ольгу.

— Ну, прощай! — с нарочитой грубоватостью сказал он и пожал безвольную руку девушки. — Мне еще нужно из оранжереи долото захватить. Бесхозяйственные ребята: где работали, там и бросили.

Он что-то еще недовольно пробурчал и, не оглядываясь, быстро зашагал по дороге.

Ольга хотела броситься за ним, но удержалась. Все ее существо кричало от боли. Обида, жестокая обида душила ее до слез. Нет, не потому, что она оскорблена равнодушием Кузьмы. Она не могла не заметить, что в его разговоре скрывается какая-то непонятная нарочитость, он умышленно подчеркивает свое равнодушие. Раньше этого никогда не было, и ей казалось, что он ищет встречи с ней и чего-то боится… Сейчас она сама пришла к нему… А он?..

Не такой встречи ждала Ольга. Но самое обидное, чего она себе никогда не простит, заключалось не в этом: Ольга поняла, что отныне она будет еще чаще думать о нем. Она будет всюду слышать его шаги. Он незримо станет ходить рядом с ней. Он придет к ней в дом, сядет напротив, и Ольга будет мысленно говорить с ним. Он заполнит все ее сознание, все ее существо, и она не в силах будет освободиться от этого…

Ольга смотрела вдоль улицы, все ей казалось, как в тумане. Она провела рукой по глазам и с удивлением заметила, что ресницы ее были мокрыми.

* * *

Стеша выходила из клуба почти последней. Ей не хотелось снимать звонко шуршащее платье. Она готова была снова и снова повторять слова своей роли. Как жаль, что Пушкин написал такую маленькую драму! Уже все разъехались, разошлись по домам, и донна Анна может одна пройти улицами уснувшей деревни.

«Ну и луна! — Стеша подняла голову. — Может, такие лампы когда-нибудь повиснут над нашими полями. Чудеса, а не жизнь».

Она вынула из рукава маленькое зеркальце и посмотрелась в него. Еще темнели под глазами пятна плохо стертого грима, блестели от вазелина щеки, но что самое обидное — у донны Анны стали видны веснушки. На сцене они были тщательно запудрены.

Стеша смешливо нахмурилась так, что на переносице показались тонкие морщинки, и озорно, по-мальчишечьи прищелкнула языком: «Ничего, проживу и конопатенькой».

Она не заметила, что за ней наблюдает Фрося. Откинув назад белую шляпку, девушка поджидала подругу. Убедившись, что Стеша перестала собой любоваться, Фрося подошла к ней и, вздохнув, сказала:

— Гляжу я на тебя, и зависть меня берет. До чего ж ты завлекательная, Стешка! — Она тронула ее за рукав, пощупала, каков атлас, и продолжала: — Иной раз поглядишь на Антошечкину, девка как девка — ничего особенного. Курносая, скуластая. Хоть бы кудри или косы настоящие были, как у иных девчат: ну, скажем, у Нюры Самохваловой, а то ведь так — видимость одна…

— У самой и таких нет. Каждый день кудри навиваешь, — не выдержала Стеша. — Чего тебе мои косы дались!

— Да я не про то, — Фрося поморщилась и невольно поправила мелкие колечки на лбу. — Глядела я на тебя сегодня и диву давалась! Девчонка наша, полянская, а ведь вон как представляет, даже мне плакать хотелось. Когда ты там говоришь: «Слезы с улыбкою мешаю, как апрель», — до чего горестно становится… Успокаиваю я себя: «Не верь ей. Это Стешка-тараторка, ни в жизнь она никогда не заплачет, она только зубы умеет скалить, вроде меня…»

Стеша недовольно повела бровью.

— А вот и нет, — продолжала Фрося, скорбно смотря на подругу. — Ничего не получается, вижу я одну эту Анну, и больше никого.

Антошечкина улыбнулась. Вот такая критика ей по нраву, особенно от подруги.

Девушки шли рядом. Стеша шагала медленно, придерживая шлейф тяжелого платья. Она уже пожалела, что не переоделась. И как эти «донны» стопудовые юбки носили? На сцене ходишь два шага вперед, два шага назад и никакой тяжести не чувствуешь, а по улице в таком наряде совсем невозможно идти.

«Через плетень не перескочишь», — с усмешкой подумала Стеша, вспомнив свои проделки. Она не хуже любого мальчишки могла перепрыгнуть через изгородь, конечно, если никто не видит.

В тени домов, где сейчас шли девушки, было темно, но все же Стеша каждый раз прижималась к изгороди, заметив впереди блестящие спицы велосипеда.

Она не хотела, чтобы ее увидал кто-либо из ребят. Скажет: «Форсит наша Антошечкина. До утра хвостом пыль подметала».

Фрося вытащила из платочка горстку подсолнухов и протянула их подруге:

— Хочешь?

По привычке Стеша потянулась за ними, но тут же почувствовала, что грызть семечки в таком платье как-то странно. Донна Анна, наверное, этого никогда не делала.

— Подожду, — улыбнувшись этой мысли, сказала Стеша. — Скоро только одни грецкие орехи будем грызть, а ты мне семечки суешь. Не видала я их, добро такое!

— Насчет орехов тебе Шульгина рассказывала?

— Рассказывала, — с обидой в голосе передразнила Стеша. — Я вместе с ней работаю. У нас уже саженцы ореховые есть. Около бугра с нашей стороны, знаешь, целую рощу разведем. Орехов будет, хоть завались.

— Боюсь, зубы поломаешь, орешек твердый! — хитро прищурившись, сказала Фрося. — Небось, это не подсолнух, — ткнул его в землю, а он и вырос. Дело неизвестное, новое, пока справишься — наплачешься досыта.

— А ты у себя в коровнике не ревела прошлый год, когда твоя Зойка захворала? Так что нам, подружка, не привыкать! Будут у нас эти «греческие орехи». Помнишь, зимой к нам профессор приезжал?

— Ну как же.

— Рассказывал про них. Нет, мол, ничего полезнее таких орехов. «Пусть, говорит, — ваши ребятишки в школу на завтрак их берут. Десяток съел — вкусно и здорово». — Стеша проглотила слюну. — Я и сама не прочь их погрызть. Как-то в сельмаг привозили. Мать приходит домой, а меня из-за скорлупы не видать. Вот такая гора, — показала она, — на столе выросла.

Стеша увлеклась. Она бросила свой шлейф и широко размахивала руками. За ней клубилось облачко известковой пыли. Пышные кружева на оборках широкой юбки заметали следы тонких каблучков донны Анны.

Если бы кто-нибудь из приезжих встретил девушку в этом костюме на колхозной улице, то был бы немало удивлен. Печальная донна Анна словно родилась вновь и сейчас рассказывала об орехах.

— Представляешь, Фроська, что за ореховая роща у нас вырастет? Такие толстые деревья, вдвоем не обхватишь. Идем это мы с тобой, а сверху орехи падают, да не маленькие, а вот, — сжала она руку в кулак.

— Спасибочки, — усмехнулась Фрося, и ее кудряшки весело задрожали. — Ходи сама, только не со мной.

— А что?

— Такой орех как по голове треснет, всю память отшибет.

Подруги смеялись. Фрося то затихала, то снова тоненько взвизгивала, будто ее щекотали.

Медленно вращая педали, проехал «Каменный гость». Девушки притаились у изгороди.

— Нет, а если по серьезному, — сказала Стеша, когда Буровлев скрылся за поворотом. — Чего ты со своими коровами день и ночь возишься? Я поговорю с Ольгушкой, мы тебя в ОКБ примем. До чего ж интересно! Будешь крыжовником заниматься. У нас уже есть! Знаешь, какой крупный? Вроде ореха грецкого.

— Такой? — спросила Фрося, показав кулачок.

— Чуть помельче. — Стеша сказала это вполне серьезно, но не выдержала и, улыбнувшись, добавила: — Приходи, увидишь.

— Нет, Стешка. Не пойду я к вам. Хочется мне у себя на ферме такое сделать… Такое, — повторила Фрося, — чтоб и не снилось никому. Слыхала я, что в Америке была одна сильно знаменитая корова. Она два года подряд по пятнадцати тысяч литров молока давала. Памятник ей поставили американцы.

— Ишь ты, — Стеша сморщила нос и недовольным взглядом проводила еще одного запоздавшего велосипедиста, — какой у них почет коровам-то.

— Это одной повезло, а остальных они таскают арканами за шею. Сережка рассказывал. Но не в том дело, пусть как хотят, так и таскают. Вот у нас в одном совхозе есть корова Послушница 2-я. Так она несколько лет подряд дает больше шестнадцати тысяч литров в год.

— Памятника не поставили?

— Вот еще придумала, — недовольно заметила Фрося, — корова тут ни при чем, дело в коровнице.

Стеша приподняла шлейф, подпрыгнула на одной ножке и негромко запела:

Она оглянулась на темные окна домов и, словно спохватившись, зажала себе рот рукой.

— Ну, а если по правде, — спросила Стеша, стараясь смягчить свою шутку, — как ты прикидываешь, твоей Зойке далеко до Послушницы?

— И не спрашивай, — махнула рукой подруга. — Да если бы она у меня одна была, другие за ней и не тянутся. — Фрося сорвала с головы нарядную шляпку и стала ею обмахиваться, словно ей было жарко. — Лабораторию нам надо на ферму. Ведь мы боремся за каждый процент жирности молока.

Антошечкина молча опустила голову и вдруг заметила, что ее длинное платье волочится по земле. Быстро подхватив свой шлейф, Стеша со вздохом сказала;

— Тут тоже надо что-то придумывать. Соберем ОКБ. Вот только воду найдем.

Они шли молча, и каждая думала об одном и том же. Пора, ой, как пора взяться нашим комсомольцам за «второй цех», как часто они называли колхозные фермы. Сережкин магнитоуловитель и реостат в курятнике пока еще ничего не значат.

Неподалеку от Стешиного дома девушки встретили «длинного москвича». Он шел по другой стороне улицы и что-то бормотал себе под нос.

«Наверное, стихи читает», — решила Стеша.

Шелестя шинами, мимо проехали двое влюбленных. Они держались за руки и молчали.

Театральный разъезд заканчивался.

* * *

У маленькой витрины книжного магазина, недавно организованного в Девичьей поляне, стоял Сергей Тетеркин. Он облокотился на свежевыкрашенные перила и разглядывал книги.

Книги в витрине разные: по агротехнике, по животноводству, романы и повести, стихи. Вон на самом верху — пушкинские сборники. Блестят в свете луны золотые буквы на переплетах. Вон — Маяковский. Но где, в каких книгах прочитает Сергей-пастушок о том, как разгадывать непонятные записки?

Он еще перед спектаклем рассказал Ольге о своих предположениях. Шульгина все-таки считает, что бутылка послана какой-нибудь специальной гидрологической экспедицией, но, конечно, не у берегов Америки.

Сергей хмурился, сдвигал свои колючие брови и не хотел идти домой. Разве до сна ему!

В правой стороне витрины он тщетно пытался прочесть заголовок книги. Книга лежала в тени, только первые буквы названия четко выделялись на светлом переплете:

«Поис… — читал Сергей, и ему определенно казалось, что дальше должны быть две буквы „ки“. — Обязательно в этой книге говорится о поисках. Чего? Подземных рек или каких-нибудь минералов?»

«Нечего разгадывать ребусы, — подумал он. — Скоро луна осветит весь переплет. Нужно только подождать каких-нибудь полчаса».

И Сережка ждал, потому что в эту ночь все равно не уснешь!

Тень медленно уплывала в сторону, словно с витрины незаметно стаскивали черное сукно. Появилась новая буква — «к».

Вот если бы так же легко разгадывалась «тайна» записки!

Может быть, только в этот момент невероятным показалось Сергею новое обстоятельство. Зачем нужно было запечатывать в бутылку одну часть разорванной записки? Он вынул из кармана этот загадочный клочок бумаги и снова — в который раз! — пытался проникнуть в тайну цифр и латинских букв.

Где-то совсем рядом послышалось жалобное мяукание. Сергей тревожно огляделся. Вероятно, кто другой и не обратил бы внимания на такой пустяк. Подумаешь, кошка! Но нет, у пастушка совсем иные принципы. Кошка — животное, к тому же млекопитающее, как говорится в книгах. Животное полезное, состоит на постоянной службе у человека, и если оно жалуется, то, видно, у него есть к тому серьезные причины.

Из-за угла дома, где помещался книжный магазин, показалась Сима Вороненкова. Как маленького ребенка, прижав к груди, она несла мяукающую кошку.

Сергей заметил, что ее задние лапы тщательно забинтованы.

Девушка подняла свой острый носик, высморкалась в маленький платочек, и тут пастушок заметил, что Сима плакала. Он сразу понял, зная ее характер, что ревела она из-за кошки. Ничего не поделаешь, слезливое существо эта Вороненкова.

— Кто это ее? — спросил Сергей, дотронувшись до бинта.

— Макаркина, — поднеся платочек к глазам, всхлипнула Сима. — Со злости как дверью хлопнет… Одну ногу совсем переломила.

Она стояла возле Сергея притихшая, маленькая и черненькая в своем темном простом платье.

У Сергея защемило сердце. Он не мог спокойно смотреть, как плачут девчонки.

Подошли Стеша и Фрося. Услышав, о чем идет речь, Антошечкина не удержалась и, придержав пышные кружева на груди, нагнулась и в сердцах плюнула:

— Простите, девчата, может, и не к лицу мне плеваться, но досада берет на эту чортову Макариху. Кошка ей на дороге стала! Думается мне, что эту Макариху в город надо отправить, пусть из нее все злые микробы повытаскают. Навязалась на нашу шею, злыдень ненавистная!

— На собрании о ней надо вопрос поставить, — сказала Фрося, поглаживая притихшую жертву Макаркиной.

— Из-за кошки? — с сомнением спросил пастушок.

— А как же? — по привычке накинулась на него Фрося, словно Сережка был виноват, а не Макариха. — Она не только кошку, она свою скотину лупит почем зря. Глядеть совестно.

— Да не об том речь, — прервала се Стеша и беспокойно заморгала ресничками. — Не это самое главное, — кошка там или скотина. Обида за другое берет… Мы… вот все вместе живем хорошо, дружно, будто одна настоящая семья, и зачем нам… Скажите, зачем нам нужны такие люди, от которых злость разгорается в сердце: лентяи, мелкие скопидомы, торгаши. В жизни у них только свой дом и рынок. — Стеша умолкла, прижала кулачки к подбородку и снова заговорила: — Час тому назад на спектакле я читала такие стихи, такие стихи… ну, аж сердце замирало. Мне казалось, что и люди, все те, кто меня слышал, от этих стихов становились и добрее и лучше. Потому что сила в них особенная… Мы сейчас шли с Фросей, говорили об этих стихах и думали сделать тоже что-то особенное. Нам и луна казалась совсем другой, будто это свет дневной над полями, о чем Ольгушка мечтает. — Мы говорили о том, как сделать нашу жизнь получше, — словно повторяя стихи, закрыв глаза, шептала Стеша. — И казалось нам, что нет на земле лучше места, чем вот эта наша Комсомольская улица.

— И вдруг кошка дорогу перебежала, — сказал Сергей и со смешком отвернулся к витрине.

— Вот именно, перебежала, — Стеша открыла глаза и погладила кошку, которая снова начала тихо мяукать. — Она вроде как напомнила, что живут еще на этой улице ленивые, вредные люди, которые перебегают нам дорогу. И сразу увидела я, что и улица не мощена, вспомнила, как осенью мы ходим здесь в резиновых сапогах, а не в туфлях. И увидела я избы старые, оставшиеся от дедушек, оглядела себя и тоже разозлилась. Ходит глупая девка, метет шлейфом улицу и корчит из себя неизвестно кого. — Антошечкина обиженно замолкла.

— А как хочется, чтобы все люди были хорошими, — с детской наивностью сказала Сима, прижимая к себе кошку. Девушка приподняла косынку на своей стриженой головке и, помолчав, продолжала: — Мне стыдно говорить, теперь у Анны Егоровны и вместе с вами я стала совсем другая, но вот раньше, когда я встречала чужого, не нашего человека, черствого и грубого, то мне становилось так больно за всех, что я потом плакала. Может, болезнь была в этом виновата или просто так… — Сима вздохнула и опустила голову.

— А все-таки Макариху надо на общем собрании проработать! — заключила Фрося. — И Лукьяничева тоже.

— За что? — спросил Сергей.

— Найдется за что. Правда, Макариха не дура. Она артельный устав в точности выучила. Знает, за что могут исключить. Вот и ходит, как по узенькой тропке. И дела не делает, и от дела не бегает. А вообще этих умников надо на место поставить, чтоб не застили!

— Как? — не поняла Сима.

— Я говорю, чтоб не застили, свет не загораживали на нашей дороге.

— Хорошо, Фросенька, подружка ты моя милая. — Стеша обняла се и крепко прижала к себе. — Хорошо ты сказала. Иной раз поглядишь на таких, как Макариха, на хитрость ихнюю, на лень, и впрямь покажется, что до коммунизма, ой, как далека дорога, потому не веришь, что такие люди могут жить в то будущее время… — Стеша широко раскрыла глаза, словно всматриваясь вдаль. — А все-таки до этих дней… рукой подать!.. Вот мы недавно на политкружке об этом говорили, — снова оживилась она. — Вместе с Ольгой вспомнили лектора, который рассказывал нам о книге Ленина «Государство и революция». В ней написано, что такое коммунизм. Представьте себе, девчата, что скоро настанет такое золотое время, когда каждый человек все будет получать по своим потребностям.

— Стешенька, — повернулась к ней Сима. — Я не была на кружке, но, как счетовод, который знает все наши колхозные доходы, могу сказать, что при хороших урожаях года через два этот принцип коммунизма можно вполне осуществить.

— Мы на политкружке рассматривали этот вопрос глубоко и по научному, — сказала Стеша и сразу сделалась серьезной. — Если бы все колхозники работали одинаково хорошо, если бы мы добились настоящего изобилия продуктов, то уже на будущую осень мы бы имели открытый счет в колхозе.

— Чего? Чего? — вмешался Сергей. — Какой счет?

— Открытый, — повторила Антошечкина. — Все наши заработки оставались бы в банке на счету у колхоза, все продукты — на складах, — поясняла она. — Нечего их у себя по сараям прятать. Жизнь станет совсем другая, — мечтательно продолжала она. — Приходит, скажем, Сергуня к счетоводу Симочке и говорит: «Потребовался мне самый лучший мотоцикл. Спишите с общего колхозного счета три тысячи. Сам хочу в городе машину выбрать. Кроме того, заказал я в мастерской два костюма, вот вам накладная — прошу оплатить». — «Пожалуйста, Сергей Константинович, — говорит Симочка. — Может, еще чего желаете? У колхозного миллионера могут быть любые потребности».

Сергей ухмылялся: «Неужто такая жизнь настанет?»

— А может быть, я захочу купить два мотоцикла? — недоверчиво спросил он.

— Пожалуйста, Сергей Константинович! — с поклоном ответила Стеша.

— А если четыре?

— Зачем?

— Желаю так! — упрямо настаивал Сергей. — Буровлев тоже захочет. Всем потребуется. Никаких миллионов не хватит.

— Чепуху городишь, Сергуня, — снисходительно заметила Стеша. — Ты же не американский фермер какой-нибудь. Тот капиталистами воспитан, ему до настоящего человека, ой, как далеко! Скажи, тебе деньги платят за то, что ты землю на бугре копаешь?

— Нет. А что?

— Может, трудодни выписывают?

— Скажет тоже! — рассердился пастушок.

— Может, Ванюше Буровлеву и всем его ребятам за помощь «Партизану» выписали? Москвичам нашим за труды ихние в колхозе тоже деньги идут?

Сергей замотал головой.

— Так почему же ты думаешь, дорогой товарищ Тетеркин, что наш советский человек, которого партия привела к коммунизму, вдруг сразу переродится, забудет все, чему его выучили, захватит четыре мотоцикла, сядет на них и будет, озираясь, щелкать зубами, боясь, чтобы не отняли?

Девушки рассмеялись.

— Вот и Кузьма тоже говорит, что скоро наш колхоз и вся страна дойдет до коммунизма, — помолчав, сказал смущенный пастушок. — Главное побольше получить электричества.

— Об этом писал очень дорогой нам всем человек, — задумчиво смотря вдоль улицы, заметила Сима.

— Кто? — спросил пастушок.

— Ленин.

Сергею стало стыдно. Как это он мог спросить? «А еще комсомолец! Не помнит, как Ленин определял коммунизм… — в душе корил себя Сережка. — Это… советская власть плюс электрификация всей страны».

С детства знал Сергей эти слова, а тут приехала городская девчонка и подсказывает. Да и Стеша его здорово осадила насчет мотоциклов. На самом деле, кому их столько нужно?

Он упрямо повернулся к витрине. Тень совсем сползла с книг.

«Поиски подземных вод», — наконец прочел младший Тетеркин на переплете. Откуда взялась эта книга? Еще третьего дня пастушок перерыл весь магазин и ничего не нашел про подземные воды. Ему хотелось сейчас же взять эту тонкую книжечку и заглянуть в нее. Может быть, там рассказывают ученые люди, как искать исчезнувшие реки? Может быть, в ней, в этой книжке, напечатаны всякие формулы, которые ученые пишут на записках и закупоривают в бутылки?

Нетерпение росло. Он готов был бежать к заведующему магазином, чтобы тот разрешил достать с витрины эту книгу. «Глупости, — вздохнул огорченный пастушок. — Чего придумал, людей среди ночи беспокоить».

Он демонстративно отвернулся от витрины и хотел идти домой, но снова заинтересовался беседой девушек. Спать им, видимо, не хотелось, как и Сергею, к тому же уж очень близко к сердцу пришелся разговор о том, какой будет Девичья поляна через несколько лет.

Стеша пригласила подруг присесть на лавочку возле магазина. Она осторожно подвернула свою широкую юбку, чтобы не измять, и затараторила:

— Ох, и размечтались мы, девчата! Как бы утром на работу не проспать, — она взглянула на маленькие часики. — Иной раз даже страшно становится. А вдруг этого ничего не будет? Если наши ребята реку не найдут, все пропало! Для такой жизни, о которой мы с вами говорили, надо строить мощную электростанцию.

Сергей стоял в стороне и смотрел на белеющие в темноте лица девушек. Он смотрел и думал: «Девчоночьи разговоры. Будто только река дает электроэнергию? Ветряк поставим с машиной на тысячу киловатт. — Но тут же поправился. — Нет, это не годится. Опять в безветрие света не будет. А если тепловую станцию? Нефти не наготовишься. Солнечную машину? Только летом годится, и то в ясный день».

Перебирая все известные ему способы получения электроэнергии, Сергей с сожалением пришел к мысли, что Антошечкина права. Только вода может дать самую дешевую энергию. Здорово придумал Багрецов использовать ее в сочетании с ветряком!

«А как же Тимофей Васильевич? — с тайным волнением размышлял пастушок. — Неужели он совсем не желает нам помочь? Должен же он что-нибудь придумать насчет того, как найти воду».

Авторитет Бабкина для Сергея был непогрешим. Он убежден, что стоит только пожелать москвичу найти подземную реку, как на другой же день наполнится водой озеро на бугре.

«Вот увидите, — решил пастушок, — завтра чем свет я ему книжку про подземные воды притащу. Там, наверное, все рассказано. Ученые люди писали, они все знают. Несомненно, что книга для Сергея — это еще больший авторитет, а в сочетании с практическими знаниями Бабкина — непреодолимая, огромная сила.»

Так думал младший Тетеркин, и уверенность, что река будет найдена, уже не покидала его.

 

Глава 11

НЕ СПИТСЯ ЭТОЙ НОЧЬЮ…

Часы с контактами, придуманные Петушком, выключили радиоузел, и все затихло — Девичья поляна уснула. Где-то в кустах робко посвистывал совсем сонный соловей.

Но кто знает, почему не спали наши друзья из ОКБ? Сегодня у них не было ночной работы. Все словно замерло на холме, и даже ветряк не мог пошевелить своими металлическими крыльями.

Может быть, ребята не спят потому, что спектакль взволновал их? Или они думают о новой разведке подземной реки?

Тетеркин ушел за инструментом в Ольгину оранжерею, а она сама сидит у окна и рассеянно смотрит на игру призрачных лунных теней, скользящих по изгороди палисадника.

Копытин и Буровлев остановились возле пожарного сарая и спорят между собой. Они хотят испробовать новый способ бурения разведочных скважин.

Стеша все еще сидела с подругами на лавочке возле магазина. Даже в темноте можно было заметить, как в глазах у нее прыгали смешливые искорки. Она болтала ногами, как маленькая девочка, и говорила:

— Послушайте, девчата, до чего интересно посмотреть, что с нами станется, ну, скажем, через несколько лет.

— Ты, конечно, артисткой будешь, — сказала Фрося и почему-то вздохнула. — В Москве, в самом знаменитом театре.

— Нет, — решительно отозвалась Стеша и зашуршала шелком платья. — Я много об этом думала. Уж если бы какой-нибудь особенный талант был, тогда все можно бросить. А так… Не стоит. Правда, девоньки, скажу я вам, есть у меня одна мечта, можно сказать, необыкновенная; хоть один разочек в кино сняться. Но чтоб всегда артисткой быть, это мне что-то не хочется…

— Лучше мастером на полях? — спросила Фрося.

— Не знаю… — неуверенно протянула Антошечкина, расправляя кружева на груди. — Но думается мне, что через несколько лет многое изменится в нашем труде. Во всяком случае, с тяпкой расстанемся.

— Химия, значит? — съязвила Фрося, предупредительно сморщив чуть приподнятый носик.

— И химия и всякие другие науки нам помогут. У нас на опытных полях и не бывало сорняков, — спокойно ответила Стеша, не замечая иронии подруги. — Кстати, ты видела, какой самоходный культиватор нам прислали на испытание?

— Я его боюсь, — Фрося даже вздрогнула и будто побледнела. — Ползет громадный жук из железа и стрекочет.

Девушки рассмеялись. Фрося звонче всех. Так, как будто на мраморный стол выкинули горсть серебра.

— Привыкнешь, — Стеша ласково шлепнула подругу. — Да успокойся ты! Тебе дело говорят.

Смех постепенно затихал. Казалось, что все монеты с легким звучанием ложились на мрамор.

— Можешь ты понять, — продолжала Стеша, — что такое быть мастером на полях, ну, скажем, через несколько лет? Ты же должна уметь управлять разными машинами. Быть инженером, агрономом, химиком…

— Ну, химией своей ты будешь заниматься, — недовольно заметила Фрося. — Все юбки прожгла какой-то кислотой. Мне твоя мать жаловалась. Да и вообще, боюсь я всякой химии и даже электричества. Дома я хотела попробовать, что такое ток, в школе еще учила про него; вывинтила лампочку да вместо нее палец и сунула… Дергануло так, что я и по сей день помню, — Фрося снова рассмеялась. — Нет уж, девоньки, почему-то не тянет меня к электричеству. Останусь я при своих коровах… Хорошо, что, кроме электродойки да Сережкиного уловителя, у нас больше никакой науки не предвидится.

Не выдержал Сергей. Он все время молчал, но когда такое говорят, стерпеть никак нельзя.

— Так и думай! — запальчиво крикнул он. — Коровы в электричестве, видно, больше тебя понимают. Вот посмотришь, что на тот год мы на ферме сделаем!

— А, ковбой! — расплылась в сладкой улыбочке Фрося. — Ты еще здесь? А я думаю, куда мой кавалер пропал? Подойди, не бойся!

Сергей почувствовал какой-то подвох и не тронулся с места. Зря он с ней связался, помалкивать бы надо!

— Молчишь? — все так же сладко пела насмешница. Ее круглое лицо светилось в темноте. — Знаете, девчата, — она понизила голос, — по секрету вам скажу: Сергей-то наш вздыхает, места себе не находит.

— Да ну? — поддержала ее Стеша. Ей было забавно видеть смущение подростка. — И по ком же Сергей Константинович вздыхает?

— Сказать или нет? — обратилась к нему Фрося. От еле сдерживаемого смеха у нее тряслись кудряшки.

Сергей Константинович молчал. Он хотел повернуться и уйти (чего с девчонками разговаривать?!), но такой поступок они бы расценили как малодушие, и Тетеркин подчинился своей участи. Что ж, поговорят-поговорят — и перестанут. Известное дело, болтушки…

— Так вот, девоньки, — продолжала насмешничать Фрося. — Недогадливы вы, непонятно вам, с чего бы Сергей к нам привязался. Стоит, глаз не сводит, а маманя его дома ждет, беспокоится.

— Так, Сергуня, молодец, — тонким голоском протянула Стеша. — Значит, у тебя зазноба появилась? Сказывай, кто же из нас троих?

— Девочки, что вы к нему пристали? Нехорошо, — вступилась было за сконфуженного подростка Сима, но подруг уже никак нельзя было унять.

— Стеснительный какой ты, Сережа, — елейно пропела Фрося. — Ну почему не признаться, если любишь? Скажу вам по правде, девоньки. За мной, за мной ходит Сергей Константинович. День и ночь вздыхает. Видите, не спит и сохнет прямо на глазах… — Она вынула из платочка зеркальце и, посмотревшись в него, добавила: — И чем я ему так приглянулась?..

— Глядите, девчата! — Стеша подмигнула подругам. — До чего ж пугливый Сергей, издали смотрит, глаз не сводит, а подойти боится.

Пастушок зевнул, чтобы девчата поняли, как он относится к их болтовне, прошелся около витрины и вразвалочку направился к ним.

— Антошечкина! — обратился он к Стеше, подсаживаясь рядом. — Ты сегодня Бабкина не видела?

Стеша вспыхнула. Она поняла, что Сергей перешел в наступление.

— Чего ты меня спрашиваешь? Он ведь за мной не ходит, как ты за Фросей, — девушка пыталась отшутиться.

— За это ты и обижаешься на него, — невозмутимо заметил пастушок.

— Вот еще придумал. — Стеша досадливо дернула плечиком и покраснела еще гуще.

Фрося прыснула в кулачок.

— А тебе, Сережа, очень нужен Бабкин? — мягко спросила Сима, заметив, что Стеша смутилась. — Я его видела сегодня.

— Где? — оживился Сергей. Ему это было куда интереснее, чем высмеивать Антошечкину. К тому же разговор с техником у него должен быть особенный. Кто-кто, а он должен знать насчет записки. — Тимофея Васильевича сегодня все искали, а он неизвестно куда скрылся, — сказал пастушок и сдвинул брови.

— Зойку мою смотрел, — вставила Фрося. — Потом пошел товарища ловить.

— Днем он и у меня был, — сказала Сима, поглаживая затихшую кошку. — А позже я его встретила у колодца и больше не видела.

— Чего ж, он к тебе в гости пришел? — небрежно спросила Стеша. — Или, может, по делу?

— Не знаю… Может, и нужно ему было что-нибудь. Непонятный он какой-то человек… Медициной интересовался.

— Ай заболел? — обеспокоенно спросил Сергей.

— Нет, не похоже. Но я все-таки дала ему микстуру от кашля, потом еще от нервов. Он все пузырьки забрал, как узнал, что они мне уже не нужны. Знаете, девочки, я больше всего на свете люблю лечить. Всю жизнь болела, вот и научилась. Мне каждое лекарство знакомо… Я их, наверное, все перепробовала. — Сима смущенно улыбнулась. — Не поверите, что по рецептам я латинский язык учила. Делать-то все равно нечего было… Лежишь в постели и названия лекарств выписываешь… Потом даже врачи удивлялись, как я все эти грустные слова запомнила.

— Конечно, чего ж в них хорошего? Здоровому человеку они не нужны.

— Неправда. Мне они очень требуются, — возразила специалистка из «второго цеха». — Когда моя Зойка заболела, ветеринар приезжал. Дал он мне два пакета с лекарствами. «Смотри, — говорит, — не перепутай, когда какой давать корове». А я прочитать не могу, по-латинскому написано. Пришлось пакеты крестиками отмечать.

— Я так думаю, — вмешался Сергей, — что и коровнице латынь эту самую тоже нужно знать. Как и пастух, она должна быть ученым человеком, а не то что… — он искоса взглянул на Фросю.

Девушка презрительно поджала губы. «Лезет всюду со своей ученостью. Будто мы сами не понимаем».

— Не знаю, что мне хочется, — мечтательно сказала Сима. — Я все живое люблю. Вчера у соседей теленок подавился картошкой, лежит и не дышит. Глаза закатились, только белки видны. — Сима вздохнула. — Вытащила я эту картошку… Не знаю, откуда и уменье взялось… И тут подумала я, что могла бы животных лечить…

— Поступай к нам на ферму! — безапелляционно заявила Фрося. — Какой тут может быть разговор, если охота есть.

Сима слабо улыбнулась.

— Не так просто, Фросенька. Учиться надо.

— А кто тебе мешает? — заявила Стеша и придвинулась к подруге. — Посоветуемся с Анной Егоровной и от колхоза пошлем тебя учиться на зоотехника. Ты же теперь колхозница.

— Спасибо, девочки, я подумаю. Сама с тетей Анютой поговорю. А то сижу в правлении, щелкаю на счетах и за цифрами жизни настоящей не вижу, будто смотрю я на нее из окна, сквозь занавеску. Когда я Бабкину сказала об этом, он засмеялся… Говорит, что я не так все понимаю. Цифры, они тоже живые, если разобраться в них как следует. А все-таки у меня душа к другому делу лежит.

— Скажи, Симочка, Тимофей Васильевич не говорил, почему он за лекарствами пришел к тебе, а не в амбулаторию? — чуть поджав губы, вдруг спросила Стеша.

— Н-нет, — смутилась Вороненкова. — Но… я знаю, что мои микстуры ему не понадобились. Он их бросил в колодец.

— Невежливость какая, — фыркнула Антошечкина, подобрав шлейф. — Бессовестный!

— А в какой колодец? — быстро спросил Сергей.

— Возле фермы.

— Эдак он нам всех коров отравят… твоими микстурами, — неприязненно заметила Фрося, отвернувшись от Симы.

Симочка заморгала. Вот-вот заплачет.

Сергей дрожащими пальцами расстегивал карман гимнастерки. Сейчас все будет известно.

— На, читай, — он протянул записку Симе. — Узнаешь?

Вороненкова успокоилась. Фрося ведь сказала без всякой злости! Она приблизила к глазам бумажку и сразу же отдала Сергею.

— Тут читать нечего, это просто разорванный рецепт.

— Чей?

Сима снова взяла обрывок рецепта…

— Кажется, когда-то я пила эту гадость, пока тетя Анюта не отобрала, — всматриваясь в рецепт, сказала Сима. — Ну, конечно, валерьянка, кали бромати, вода… Так эту же микстуру у меня Бабкин и забрал вместе с другими пузырьками. — Она перевернула бумажку. — Рецепт мой, он был прикреплен резинкой к горлышку бутылки. А вот тут на обороте стоит цифра «2». Это уж, наверное, Бабкин написал.

Сергей был ошеломлен таким простым разрешением загадки. Мечтал, думал о необыкновенном, искал таинственное значение слов, представлял себя спасителем погибающего корабля или, на плохой конец, одним из случайных участников большой научной работы по исследованию подземного океана… И вдруг… Валерьянка. Микстура… Обыкновенная бутылка, брошенная в колодец…

Может быть, и читатель разочарован вместе с пастушком? С детских лет на страницах приключенческих романов мы встречали только иностранные названия и чужие имена. Они оставляли в нас ощущение непонятной волнующей романтики и тайны. С годами все это проходило, романтические ковбои становились плохими пастухами (не в пример Сергею), а тайна не очень действенным рецептом от скуки. Большего мы не смогли найти в этих книгах… Настоящая романтика не скрывается в бутылке, она не приплывает к нам от берегов Южной Америки. Мы каждый день встречаем ее в нашей советской жизни, под нашим небом. Скажем, в той же Девичьей поляне.

Итак, вернемся к нашим друзьям.

Пастушок не мог успокоиться. Он готов был выпить целую бутылку этой валерьяновой смеси, только чтоб прийти в себя. Но зачем нужно было Бабкину дурачить людей? Зачем он запечатал рецепт в бутылку?

И даже не это главное. Как могла приплыть она из колодца в Камышовку?

Словно отвечая на мысли Сережки, заговорила Стеша.

— Вот что, девчата, не хочу зря говорить, но сдается мне, что Тимофей Васильевич без нас тоже не дремал, видно, он хотел проверить, не соединяются ли наши деревенские колодцы с подземной рекой… До чего ж это башковитый парень, если бы вы только знали!.. Идем это мы с ним с бугра… Ночь, луна светит… Вроде как сейчас. А он и говорит…

— Так, Стешенька. — Фрося пододвинулась к ней с лукавой усмешечкой и защекотала ее щеку своими кудряшками. — Рассказывай, рассказывай… А мы и не знали…

Стеша будто обо что-то укололась.

— Да нет, девчата, — смущенно сказала она. Щеки и уши ее зарделись. Хорошо, что в темноте не очень заметно! — Я просто так, к слову…

— Сказывай! — подмигнула ей насмешливая Фроська. — Так что ж он тебе говорил?

— Ничего особенного, про дела все. — Стеша покосилась на Сергея. — Говорил насчет реки. Да… как ее найти… Потом…

Стеша медлила и недоговаривала. Никакого разговора о поисках реки у нее не было с Тимофеем Васильевичем. В тот вечер она пыталась вызвать его на дружескую беседу, но ничего не получилось. Правда, он рассказал ей про Москву, а про себя умолчал. Она, может быть, и почесала бы язычок с девчатами насчет москвича, да неудобно при Сережке: он может все передать Бабкину.

Сергей был поглощен своими мыслями. Ему не хотелось уходить отсюда до тех пор, пока он не разберется, что к чему. И потом он надеялся услышать от Стеши, как Бабкин собрался реку искать. Она болтливая девчонка, обязательно расскажет…

— Брось, Стешка, ломаться, — толкнула ее в бок Фрося. Глаза ее зажглись любопытством. — Что же он тебе сказал?

— Вот насчет реки.

— А ты ему?

— То же самое.

— А он тебе?

Антошечкина передернула плечами.

— А ты ему? — Фрося рассмеялась, повисла у подруги на шее и что-то пошептала на ухо.

— А ну, ковбой, марш домой! Нечего тебе слушать, о чем старшие разговаривают, — повелительно обратилась к нему Фрося.

— Видали мы таких старших, — обиделся Сергей. — Ты эту скамейку откупила, что ли?

— Девоньки, так что ж мы с ним будем делать? — воскликнула Фрося и озорно подмигнула Стеше.

— Пусть сидит, если ему хочется, — примирительно заметила Сима, машинально разглаживая на коленях платье.

— Твоя правда, Симочка, — согласилась насмешница Фроська. Сергей насторожился.

«Чего это она еще придумала?» — мелькнула беспокойная мысль.

— Сергунечка, милый мой, — Фрося встала и погладила его по волосам. — Не можешь ты с нами расстаться. Девоньки, расцелуем его за это!

Она наклонилась к нему, чтобы первой привести угрозу в исполнение, но Сергей подпрыгнул, как испуганный котенок, и отскочил в сторону.

Фрося и Стеша с протянутыми руками бросились к нему. Сережка прижался к витрине и запальчиво крикнул:

— Только подойдите… Подойдите, попробуйте!

В этот момент он был так рассержен, что готов был на все.

— Стеша, заходи с правого бока… Да не бойся!

Девчата бросились на него, но пастушок вырвался и побежал.

Он мчался по улице, и ему казалось, что насмешницы все еще преследуют его.

Наконец Сергей остановился. Издали доносился звонкий смех девчат. Ловко они избавились от любопытного паренька. Какое верное средство!

Обиженный, упрямо наклонив голову, шел Сергей по улице. И как этим девчонкам только не стыдно? Нужны ему очень их разговоры! Тут вот опять загадка встретилась. Может, и вправду во всех полянских колодцах вода из подземной реки?

Он подошел к ближайшему колодцу и наклонился над ним. Там, в глубине, как тусклое зеркало, чуть блестела вода. В ней отражалось ночное небо. Будто упавшая в колодец, светилась звездочка.

Сергей нагнулся, взял комок сухой глины и бросил в живое зеркало. Звездочка задрожала и заметалась из стороны в сторону, словно хотела вместе с водой выплеснуться наружу. И представилось Сергею, что колодец постепенно наполняется, вода ползет вверх. Это волны подземной реки вытесняют ее наружу. Вот она уже хлещет через край и бежит, бежит широким потоком по улице.

Сергей вздохнул и медленно побрел прочь.

Он шел мимо дома Ольги. В свете луны листья актинидии казались вырезанными из белой бумаги. Они чуть шевелились от слабого дуновения ветерка, и тогда по всему фасаду дома, как по реке, пробегала серебристая рябь.

Окно в комнате Шульгиной было открыто. Ольга сидела, облокотившись на подоконник. Она не замечала пастушка.

— Покойной ночи! — робко сказал Сергей. Он не знал, как вежливо напомнить девушке о своем присутствии.

Ольга рассеянно посмотрела на пастушка.

— Это ты, Сергуня? — она задумалась и снова позабыла о нем.

Сережка поправил ремень гимнастерки и потоптался на месте.

— Насчет записки хотел сказать.

Шульгина молчала. «Чудно, неужто она про нее не помнит?» — подумал пастушок и уже обратился к Ольге, как к секретарю комсомольской организации.

— Докладываю, — сухо и официально начал Сергей: его сердило такое невнимание. — Записку с латинскими словами, что мы нашли в бутылке, послал товарищ Бабкин.

— Бабкин? — машинально переспросила девушка, не глядя на Сергея. — Я так и думала. — Она слегка улыбнулась тонкой линией губ. — Спать иди, Сергуня! Поздно. Завтра поговорим.

Сережка обиделся: и здесь его прогоняли. Этого он совсем не ожидал от секретаря комсомола. Молча пастушок отошел от окна.

Шагая по улице, Сергей старался понять, что это случилось с Ольгой? Она так хотела разгадать тайну записки. А сейчас даже не спросила, что означают «вали-кали». Ему так хотелось поделиться с Шульгиной своими соображениями насчет того, как могла бутылка проплыть из колодца в Камышевку, узнать у секретаря, что она думает по данному вопросу, обсудить все как следует… Он еще хотел сказать ей, как он выполнил первое комсомольское поручение.

Бюро предложило Сергею Тетеркину организовать пионеров для заготовки дополнительного корма для птицефермы. Под предводительством Сергея школьники ходили в лес, собирали там муравьиные яйца, потом устроили «питомник дождевых червяков».

Молодому комсомольцу вначале показалось, что поручение это и не очень ответственное, но потом он понял его важность. Заведующая птицефермой очень благодарила Сергея и ребятишек.

Не стала слушать его Ольга. Уж если записка ее не интересовала, то червяки тем более.

«Ну и пусть, — думал Сергей, упрямо смотря под ноги. — Пойду к самому Бабкину. Он, наверное, еще не спит». Наконец понял пастушок, что только ученый человек, московский техник, может ему все объяснить, как полагается.

И в самом деле, Бабкин не спал. У открытой двери сарая стояла темная обшарпанная табуретка, над ней висел карманный фонарик. Тимофей и Багрецов сидели на сене возле табуретки, которая в данном случае изображала собой стол.

Москвичи возились с каким-то аппаратом. Светился синий огонек маленькой паяльной лампочки. На ней грелся паяльник.

Пастушок подошел к техникам, но они его не заметили.

Сергей переступил с ноги на ногу и хотел уже вежливо пожелать друзьям доброй ночи, но спохватился. Ведь техники еще не скоро будут спать. У них важное научное дело.

Бабкин взял паяльник, послюнил палец, попробовал, разогрелся ли медный топорик. Затем ткнул его в канифоль и подцепил кусочек олова.

На остром жале появилась расплавленная блестящая капля.

Подняв глаза, техник увидел Сергея. Стараясь не уронить капельку, он наклонился к аппарату и сказал:

— Тебя-то нам и не хватало. Где-нибудь мел достанешь?

Пастушок обрадовался. Вот где он пригодился!

— В школе, может? — спросил он.

— Нет, не подходит твое предложение, — усмехнулся Бабкин. — Нам очень много нужно мела, толченого, килограммов сто. Достанешь?

Сергей не отвечал. Откуда он его возьмет? Но вдруг ему в голову пришла новая мысль.

— Может, известка годится? Мы ее из ямы берем для побелки.

— Молодец, Сергей! — Бабкин хлопнул себя по голенищу. — К воскресенью организуй это дело. А сейчас — марш спать! Мать, наверное, беспокоится.

Сергей недовольно поплелся домой.

— Теперь нам бы еще бочонок достать, — сказал Тимофей, кладя паяльник на лампу.

— Это потруднее… Погоди, — вдруг что-то вспомнил Вадим и, перешагнув через склонившегося над аппаратом маленького Бабкина, скрылся в темноте сарая.

Тимофей даже не успел ущипнуть его за ногу. «Я тебе покажу, долговязый, как по головам ходить!» — погрозил он и поднес паяльник к щеке, проверяя таким образом, насколько он нагрелся.

Скрипнула калитка. Это Стеша возвратилась домой после того, как всласть обсудила с подругами все достоинства и недостатки ученого техника Бабкина.

— Трудитесь, Тимофей Васильевич? — застенчиво спросила она. — А мы вас ждали-ждали…

Техник поднял голову и увидел Антошечкину во всем ее великолепии. Луна светила так ярко, что казалась Бабкину огромной каплей расплавленного олова… А Стеша! До чего же она привлекательна! Хоть и мала, не выше Тимофея, но кажется такой величественной и гордой в своем блестящем тяжелом платье.

Стеша повернулась, и Бабкин представил себе, будто это платье сделано из жести: так зазвенела упругая шелковая ткань.

— Бессовестный вы, Тимофей Васильевич! — Стеша могла, не сморгнув, говорить ему всякие такие «вежливые слова». — Загордились, ни на кого не глядите…

Тимофей смутился: «О чем это она?»

— Не уважаете нас, товарищ Бабкин, — продолжала Антошечкина, приложив руки к груди. — Вот и пришла я вроде как делегатом от всего нашего драмкружка. Посмотрите на меня хоть здесь…

Стеша взглянула на луну, прислушалась к щелканью соловья и чему-то лукаво улыбнулась. Подобрав шуршащий шлейф, она подошла ближе к оробевшему Бабкину.

Девушка читала стихи с чувством, пожалуй, даже хорошо, и не шестую премию на районном конкурсе самодеятельности ей можно было бы присудить, но не Бабкину в этом разбираться.

Он беспокойно ерзал на месте и ждал, чем же все это кончится? Тимофей не мог понять: либо Стеша над ним подсмеивается, либо еще хуже… Во всяком случае, эти стихи из письма Татьяны похожи на объяснение… Глупость какая!

— Не пугайтесь, я все письмо читать не буду, — Стеша звонко рассмеялась. — Ну, чего же вы молчите? Хорошо?

— Очень, — выдавил из себя Тимофей и тут же обжег палец горячим паяльником.

Стеша постояла еще немного и, видя, что Бабкин упорно молчит, решила заговорить о другом.

— У Симочки сегодня были, Тимофей Васильевич? — спросила она, давая понять, что ей все о нем известно. — С нами пойти не захотели?

— Да я… — начал было Бабкин, дуя на обожженный палец. Он чувствовал, что надо оправдаться.

— Обидели девочку, — продолжала Стеша, стараясь вызвать этого «бирюка» на откровенную беседу. — Просили микстуру, а потом все бутылки, что она вам дала, в колодец побросали… Куда это годится?

Бабкин угрюмо молчал. Черт знает, какая чепуха получилась! Не будет же он сейчас объяснять этой настойчивой девчонке, как все произошло на самом деле. Пока еще ничего не ясно, и нечего об этом рассказывать.

Тимофей тоскливо посмотрел в темноту сарая. И что это Димка запропастился?

Заметив этот взгляд, Стеша рассердилась. Чего это она навязалась к нему с разговорами? А москвич надулся, как индюк, и молчит. Она досадливо стукнула высоким каблучком и круто повернулась.

Обиженная девушка взбежала на крыльцо, отворила дверь, но на пороге задержалась в надежде, что Бабкин ее окликнет.

Тимофей растерянно молчал.

Стеша вздохнула и с досадой захлопнула за собой дверь, едва успев подобрать длинный шлейф.

— Замечательная посудина, — сказал Багрецов, выходя из сарая. Он держал в руках небольшой бочонок, оглядывая его со всех сторон.

Бабкин рассеянно смотрел на Димкину находку. Посасывая обожженный палец, он думал о Стеше. Наконец угрюмо произнес:

— Надо бы спросить про бочонок. А то как-то неудобно.

— Конечно, — согласился Вадим. — Ты сейчас со Стешей разговаривал?

— Да.

— Спроси скорее у нее. Она еще, наверное, не легла.

— Может, завтра? — робко возразил Тимофей.

— Да ты что, боишься? Ну беги, беги, а то поздно будет. Она, наверное, утомилась после спектакля, моментально уснет…

Бабкин не стал противоречить: «Мало ли что Димка подумает? Будто мы поссорились со Стешей или еще что?..»

Он неслышно подошел к окну и тихо постучал.

Окно открылось мгновенно. Это даже ошарашило Бабкина. Он, конечно, не догадывался, что Стеша ждала, когда ученый москвич подойдет, постучит и мило пожелает ей покойной ночи.

— Стеша, нам очень нужен бочонок, — простодушно сказал Бабкин. — В сарае нашли. Можно взять?

Антошечкина захлопнула окно. Мелькнула насмешливая луна, отраженная в стекле.

Бабкин постоял немного, глядя на дрожащие стекла, мысленно проклял свою неловкость и всех обидчивых девчонок и медленно поплелся к товарищу.

— Ну, все в порядке? — спросил Вадим.

Вздохнул Тимофей и утвердительно кивнул головой.

На самой высокой ноте усталый соловей сорвался, тревожно пискнул и замолк.

 

Глава 12

НАХОДКА МАКАРКИНОЙ

Словно голубой дым от костра, стелился утренний туман на полях. Горой раскаленных углей поднималось солнце из-за холма. Покрытая росой трава светилась оранжевым отблеском утра.

Черные прямоугольники вспаханной земли блестели, как огромные куски антрацита.

Солнечный костер за холмом разгорался все ярче и ярче, длинным языком пламени выскочил первый луч, осветил пожелтевший луг, тонконогие саженцы с поникшими листочками и возле них две фигуры. Это были Бабкин и Сергей.

Прижимая к груди маленький чемоданчик, Бабкин вдруг сорвался с места и побежал. Следом за ним кинулся и Сергей. Он на бегу разбрасывал из лукошка известку. Белая пыль, как дымок от выстрелов, клубясь, поднималась с земли в тех местах, куда падали комья извести.

По дороге медленно ехала подвода. Любопытная колхозница, увидев бегущих ребят, остановила коней и долго смотрела на светлую полосу, тянувшуюся по лугу.

Ребята побежали быстрее. Вот они пересекли вспаханное поле, достигли ржи и, разгребая руками се волны, поспешили дальше. Белые пятна пунктиром тянулись за ними.

Женщина, ничего не понимая, покачала головой и поехала своей дорогой.

…Бабка Митрофановна возилась этим утром в своем маленьком огороде возле хаты: она окучивала кустики помидоров.

На конце деревни затявкали собаки. Лай приближался, вот он уже совсем близко.

Кто-то перепрыгнул через плетень. Деревенские псы задохнулись от лая.

Митрофановна разогнула спину. Перескакивая через грядки, по ее огороду бежали два парня. За ними гнались собаки.

— Простите, бабушка, — услышала старушка, и оба парня исчезли в подсолнухах.

Поправляя примятые плети огурцов, Митрофановна улыбнулась и пошла в хату. Ее нельзя было ничем удивить. Она привыкла к постоянным затеям комсомольцев. И если вместе с Сережкой-пастушком, который сейчас зачем-то разбрасывал известку, несмотря на свою солидность, бежал и московский техник, то, значит, так и нужно. Может, в этом деле какая-нибудь наука скрывается?

Колхозники с любопытством выглядывали из окон, но никто не решался остановить ребят, чтобы узнать, зачем им понадобилось посыпать огороды известкой.

Далеко за околицей Бабкин с размаху бросился на траву и, облизывая пересохшие губы, прохрипел:

— Довольно, Сергей. Дальше не так важно.

Сережка отбросил пустое лукошко и повалился, как сноп. Однако он тут же приподнялся и вопросительно взглянул на Бабкина из-под своих густых, как щетки, бровей.

— Я побегу, Тимофей Васильевич, а то, неровен час, пропадет? Жалко будет.

— Машину попроси у председательницы, она знает.

Сергей собрался уже бежать, но техник его остановил:

— Что это у тебя на сапогах, известка?

Пастушок в изумлении смотрел на свои голенища, покрытые голубоватой рябью.

Он пробовал их вычистить, но ничего не получалось.

— Не оттирается, — с сожалением проговорил Сергей и тут же вспомнил. — Так это мы через делянку Антошечкиной бежали! Она там свою химию разводит для прополки. Смотрите, и у вас тоже, — указал он на сапоги Бабкина. — Ну, я все-таки побегу! — решил он.

— Не очень торопись. — Бабкин взглянул на часы. — У тебя в запасе полчаса, а до Камышовки десять минут езды.

Сергей медленно, размеренными шагами, направился к деревне, но потом оглянулся и, заметив, что Бабкин на него не смотрит, припустился бежать. Мало ли что? А вдруг у машины баллон спустит?

* * *

В это воскресное утро по дороге в город ехала скрипучая телега. Возница дремал и спросонок подергивал вожжами. Сзади него сидела Макаркина в ярко-желтом платке с черными горошками. Она попросила подвезти ее в город. Заставила всю телегу горшками да бидонами: видно, собралась на рынок.

Старик долго не соглашался взять ее. Уж больно славушка нехороша у Макарихи, — зелье, а не баба.

Мужики ее боялись, старались обходить стороной. И, может, взял ее возница в город, только чтоб не орала она ему вслед. Чего ж хорошего от такой срамоты? Леший с ней, пусть садится!

По мягкой дороге ступали копыта. Клубилась пыль за телегой. Она оседала на черном праздничном платье Макаркиной. При толчках из плохо прикрытой кринки выплескивалась сметана и тоже попадала на платье. Макаркина придерживала крышку и, как обычно, корила всех полянских колхозниц. Она хотела высказать все, что в ней кипело. Единственный ее спутник будто не замечал Макаркину, и разговаривал с лошадью. Куда как спокойнее, чем слушать эту злую болтливую бабу.

— Ну что ж, обижаться не будем, — бормотала Макаркина, с ядовитой усмешечкой поджимая губы. — Темный ты человек, тебе бы только со скотиной разговоры вести. Ишь, сколько добра на базар везет, людям и сесть негде. — Она оглянулась и, убедившись, что мужик ее не слушает, продолжала: — Знаем, как у вас в «Победе» трудодни выписывают. Брату да свату…

Ничего она не знала и даже не слыхала об этом колхозе, но уж такая у нее натура видеть во всем самое что ни на есть скверное.

«Никакого простора человеку нету! — размышляла она. — Алешку Круглякова опять прижали. Ну, выпил утречком парень, чего ж тут особенного? Ан нет, Шмаков не допустил к работе. Куда это годится?»

С того случая на бугре, когда Макаркина поняла, ради чего ребята проводят всякие свои затеи, услышала все, что о ней думает Кузьма Тетеркин, а вместе с ним и другие колхозники, она стала потише. Но можно ли сразу примириться со всеми неприятностями, которые якобы доставляют ей люди? Ей казалось, что даже те колхозники, которые никогда не сделали ей ничего плохого, только ждут подходящего момента, чтобы прищемить Макаркину.

— Бесстыжие твои глаза, — говорила она, стараясь не прикусить язык, когда задок телеги подпрыгивал на ухабах. — Бочонок я тебе совсем отдала или нет? Думала, коль не спрашиваю, так он и не потребуется мне?

Вспомнила Макаркина вчерашнюю историю. Она пришла к Антошечкиным за своим, можно сказать, кровным бочонком. Хозяйка поискала его — нигде нет. «Зайди завтра, Макаркина». — «Как так завтра? — вскричала обиженная баба. — Мне до свету в город надо. Куда я сметану дену?» Никаноровна опять бросилась искать бочонок. Он словно провалился. И вот сейчас такой несправедливости не могла простить Макаркина.

«Извозилась вся, — думала она, вытирая руку платком. — А все из-за кого? Из-за добрых людей. Им палец в рот не клади, всю руку оттяпают…»

Телега, погромыхивая, выбралась на тракт и сейчас ехала по самому берегу Камышовки.

Макаркина смотрела своими зеленовато-желтыми совиными глазами на воду, а видела перед собой ненавистное ей лицо Антошечкиной.

Камыши теснились у берега. Длинная песчаная коса золотилась на солнце. Птицы оставили на ней замысловатые узоры-следы.

У самого края косы в небольшой выемке покачивался бочонок. Макариха заморгала глазами. Нет, эти ей не чудится! Самый настоящий бочонок плавает в воде.

— Погоди, — остановила она возницу и спрыгнула с телеги.

Старик с нескрываемой насмешкой смотрел на чудаковатую бабу.

Присев на берегу, Макаркина быстро скинула башмаки и зашлепала по мокрому песку.

Самым непонятным для нее было то, что это не просто бочонок, случайно выброшенный в реку. А это именно ее бочонок, который она должна была получить у Антошечкиных.

На каком другом бочонке будет написан черной несмываемой краской номер «411», а под номером «Кильки таллинские, высший сорт»?

Макаркина обрадованно схватила мокрый бочонок, прижала его к груди и побежала обратно.

К ее удивлению, верхняя крышка была плотно замазана варом. К тому же в бочонке что-то гудело.

Макаркина осторожно поставила бочонок на песок и нерешительно отошла в сторону. Кто его знает, чего он гудит? Вот так погудит-погудит, а потом как ахнет! Куда рука, куда нога!

Надоело ждать старику. Этак до вечера не доедешь. Он зачмокал губами и тронул вожжи. Макаркина бросилась было на дорогу, но жадность сильнее страха. Она схватила бочонок и на вытянутых руках понесла к телеге.

— Вот дура-баба, — усмехнулся возчик и достал из кармана кисет. — Мечется взад-вперед со своей бочкой. Коль нашла, так бери, пока другой не подобрал.

— Без тебя знаю, — огрызнулась Макаркина. — Советчик какой нашелся. Подберешь на свою голову. — Она боязливо поставила бочонок на передок телеги и отошла в сторону. — Послушай, как в нем гудет, будто в самоваре…

Старик нагнулся и приложил ухо к верхней крышке. Из бочонка доносилось густое равномерное гудение, похожее на жужжание пчелиного роя.

— А ну, забери эту чертовину отсюда! — строго приказал старик.

— Куда я его дену? — злобно закричала Макаркина и, боясь, что тот не возьмет ее с бочонком, бесстрашно села на задок телеги. — Поедем, нечего канителиться. Испугался! А еще мужик, называется.

— Забери его к лешему! В последний раз говорю! — Старик в сердцах бросил кисет на телегу.

— Указчик какой нашелся! Ровно баба, слюни распустил. — Макаркина демонстративно стала подтаскивать к себе сено, устраиваясь поудобнее на долгую поездку.

Старик спрыгнул с передка, схватил бочонок и побежал с ним к канаве. «Знаем мы эти игрушки, — думал он. — Фашисты всякие тут мины пооставляли: и в ящиках, и в бочонках. Видали ихние фокусы. Может, и этот бочонок откуда-нибудь из оврага принесло вешней водой. Не погибать же из-за глупой бабы».

— Ах ты, проклятущий! — визжала Макаркина. — Твой, что ли, этот бочонок? Она соскочила на землю и побежала за стариком.

Возчик возвратился к подводе и начал выставлять на обочину дороги все кринки и горшки Макаркиной. Он делал это сосредоточенно и осторожно, стараясь не расплескать сметану. Уставив посуду, возчик сорвал лопух и вытер им руки.

— Прощевай, коли так, — спокойно сказал он и вскочил на телегу. — Может, кто и подвезет тебя с этим гостинцем!

Макаркина задыхалась от гнева. Она сорвала с головы платок и хватала воздух широко раскрытым ртом. Слова застряли в горле. И лишь после того, как телега скрылась в облаке белесой пыли, она закричала:

— Погоди, чего скажу!

Проклиная на чем свет стоит пугливого, старика, она взяла снова злосчастный бочонок и притащила его к горшкам, выстроившимся в ряд у дороги.

Вдали показалась машина. Макаркина подняла руку.

Старенький грузовичок, покрытый, как мукой, известковой пылью, замедлил ход и словно нехотя остановился. Из кабины выскочил Сергей. Он еле переводил дух, будто не ехал, а бежал от самой деревни.

— Чего задерживаете! — крикнул пастушок, узнав Макаркину. — Мы не в город. Ишь, сколько горшков! На рынок, небось, собрались?..

Тут он увидел бочонок и осекся. Не веря своим глазам, Сергей бросился к нему, схватил и опрометью мотнулся к машине.

— Ты чего это, милок? — ехидно поджимая губы, прошипела Макаркина. — В грабители, что ль, записался? Средь бела дня такое самоуправство?

— А я чего?.. — насупился Сергей. — Я по праву.

— По какому такому праву? — торжествующе усмехалась Макаркина. Уж она сейчас ему покажет права!

— А по такому, — уже более уверенно проговорил пастушок, крепко прижимая к себе мокрый бочонок. Он ждал, что эта злая баба сейчас бросится его отнимать. — Тут внутри самый главный генератор сидит!

Сергей слышал от техников о «главном генераторе», спрятанном сейчас в бочонке, без которого они не могли обойтись.

Макаркина потянула бочонок к себе.

— А ну, молодой человек, вытряхай этого «главного». Нечего гуделки в чужих бочках устраивать. Моду какую завели: у добрых людей то ведра, то бочонки тащат. Этак на ваши игрушки никакой посуды не наготовишься.

Сергей растерялся. Как это москвичи не знали, чей им бочонок попался? Придется отдавать: Макаркина от своего, хоть лопни, не отступится. Он с тревогой вспомнил, что техники говорили, будто еще раз придется повторить опыт. Что-то там они не проверили.

— Возьмите, тетенька, — со вздохом сказал Сергей, обдумывая дипломатический ход, как бы все-таки вернуть бочонок обратно. — Без всякого сознания вы человек. Самокритика до вас не доходит. Науки тоже не понимаете.

— Да куда уж нам? — елейно запела Макаркина, принимая возвращенную собственность. — От этих ученых в колхозе не продохнуть. — Она хотела было открыть крышку, но та не поддавалась. — На, сам выкидывай оттудова чортову гуделку.

— Не смею, тетенька, — снова вздохнул Сергей. — Это москвичи поставили аппарат. Цены ему нет, потому как это… — он многозначительно поднял палец, — это специальный научный аг-ре-гат. Поняли?

Недоверчиво смотрела Макаркина на подростка, и в глазах ее метались злобные желтые огоньки.

— Вот вы, тетенька, говорите, — укоризненно продолжал Сергей, — выкини гуделку. А сами того не понимаете, что это все от вашей необразованности. Обидно даже слушать. А гудит там вполне научная вещь. — Он понизил голос до шепота: — Преобразователь. Слыхали? Да не простой, а вибра-цион-ный! Вот что! — Сергей заложил руки в карманы и прошелся важно вразвалочку, совсем как техник Бабкин.

— Недосуг мне с тобой лясы точить, — уж менее уверенно сказала Макаркина. — Плевать мне на ваши «образователи». Образованные какие нашлись! Пусть в свою Москву-реку бочонки кидают…

— Эх, товарищ Макаркина! — покачал головой Сергей. — Я хоть и молодой комсомолец, но должен я… — Он особенно тщательно подбирал слова, потому что, может быть, впервые почувствовал себя агитатором. — Должен я сказать все как есть, по-честному. Сколько раз вас критиковали на собрании? В нашем колхозе кто больше всех несознательность показывает? Кто? Конечно, вы, тетенька!

Макаркина хотела было разозлиться и плюнуть. Подумаешь, критику наводит! Материно молоко на губах еще не обсохло, а туда же, старших учить вздумал! Но Сергей не дал ей и слова сказать. Он взял удивленную женщину за руку и, оглянувшись на шофера, внушительно прошептал ей на ухо:

— Только одной вам скажу. В деревне никто про это не знает. — Макаркина вся превратилась в слух. — Москвичи своими научными аппаратами реку под землей нашли. Теперь в точности известно, где скважины бурить.

— Значит, не зря яму на бугре копали? — вспомнила Макаркина.

— Ну как же! И водоем на бугре и канавы на полях, — восторженно подтвердил пастушок. — А несознательность свою надо бросить. И не обижаться на критику. Люди для того, чтобы реку найти, чего хочешь отдадут, а не только бочонок.

— Нам не объявляли про бочонки, — уже стала оправдываться Макаркина, стряхивая засохшую сметану на рукаве. — Откуда ж нам знать, чего москвичи в него будут закладывать.

— То-то! — с достоинством заметил Сергей. — Эта ваша посудина, — он указал на бочонок, — может, тридцать километров проплыла под землей. А мы стояли вверху и все знали, где она сейчас идет. И знали мы еще, как там подземная река извивается. — Он помолчал и, нарочито вздохнув, добавил: — Москвичи хотели еще чего-то проверить, да вот придется в город ехать…

— Это к чему ж? — спросила Макаркина, вероятно подозревая москвичей в каких-то неблаговидных поступках.

— Бочонок подходящий подобрать. Не всякий на такое дело годится.

— А мой?

Сергей наклонил голову и улыбнулся.

— Да вы же, тетенька, его забираете.

— Нужен он мне очень! — огрызнулась Макаркина. — В нем сметана селедкой воняет. Добро какое!

Она сунула бочонок ухмыляющемуся пастушку и, подобрав широкую юбку, выбежала на середину дороги, завидев вдали попутную подводу.

Сергей щелкнул дверцей кабины. Макаркина, видно о чем-то вспомнив, возвратилась к машине и проворчала:

— Спроси там у своих москвичей, может, им еще один бочонок спонадобится? У меня такой же под огурцами в погребе стоит.

 

Глава 13

КОМАНДНАЯ ВЫСОТА

Бабкин сидел на краю канавы и, беззвучно шевеля губами, высчитывал, сколько времени проработал аккумулятор при первом испытании. Нужно ли его заряжать или можно продолжать опыты?

Вадим шагал взад и вперед около своего товарища. Он размахивал руками и горячо доказывал, что если уж повторять опыты, то, конечно, на более высокой научной базе.

— Пойми, Тимка, — говорил он. — Твоя выдумка с генератором, запрятанным в плавающий бочонок, конечно, великолепна, остроумна, интересна… Всякие такие лестные слова можно говорить по этому поводу… Но даже если бы мы сорок раз пускали бочонок в русло, все равно не избежали бы ошибок.

— Доложи свои теоретические соображения, — хмуро заметил Тимофей.

Он вытащил из бочонка генератор и стал проверять, не отскочила ли где пайка после долгого подземного путешествия.

— Я уверен, что известковые дорожки на полях после каждого испытания не всегда будут совпадать друг с другом, — доказывал Вадим. — Как мы сейчас проверяли? По максимальной громкости. Но ведь можно предположить, что слышимость на нашем приемнике будет изменяться не только от того, что подземная река в данном месте свернула вправо или влево, но и от того, как глубоко она ушла. Представь себе, — горячился Багрецов, перепрыгивая через канаву, — мы определим точку для бурения скважины, но можем ли мы быть уверены, что она лежит именно над руслом, а не в стороне от него? Мы не имеем права ошибиться ни на один метр!

— Это мне и без тебя известно, — недовольно заметил Бабкин. Он случайно взглянул на свои пятнистые сапоги и разозлился: «Тоже экспериментаторы! Надо писать: „Осторожно, смертельно“… Учить еще таких выдумщиков надо».

Три дня и три ночи собирал Бабкин вместе с Вадимом незатейливую конструкцию в бочонке. Простой, но достаточно устойчивый длинноволновый генератор был ими запрятан в плавающий бочонок. Антенну расположили на его внутренних стенках.

Питание приспособили от вибрационного преобразователя. Обычно такие устройства применяются в автомобильных приемниках. В данном же случае техники взяли преобразователь от запасного комплекта к автоматической радиометеостанции.

Они знали, что длинные волны довольно хорошо проходят сквозь толщу земли, поэтому не сомневались в успехе своей затеи. Однако сейчас встала перед ними новая задача. В глубине души Бабкин был согласен с Вадимом, что, несмотря на вычерченную извилистую линию, протянувшуюся от Степановой балки до речушки Камышовки, не совсем просто определить истинное направление русла. Можно ли сейчас точно указать колхозным комсомольцам место, где следует закладывать буровую скважину? Нет!

Бабкин смотрел на сухие распределительные каналы. Скоро ли в них побежит вода?

Вадим расхаживал по дну неглубокого рва, заложив руки за спину. От быстрого движения развевались его длинные курчавые волосы. Они падали на глаза и мешали ему сосредоточиться.

— Кстати, — спросил Тимофей, — почему главный инженер не ладит с Кузьмой Тетеркиным? Я вчера говорил с Кузьмой о тебе, и, как мне показалось, разговор ему был неприятен.

— Ничего не понимаю. Я к нему чудесно отношусь. Впрочем, он и тебя сразу невзлюбил.

— Тогда к этому были вполне основательные причины… А в данном случае? — Бабкин пожал плечами. — Он так тебе сочувствовал, когда получилась эта неприятность с пропавшей водой. И вдруг… В общем надо выяснить…

Сейчас Вадим меньше всего интересовался выяснением своих отношений с Тетеркиным. Он выхватил из кармана клеенчатую тетрадку-дневник и начал что-то чертить.

На весу было неудобно, техник сел на дно канавы. Тетрадь он положил на край покрытой дерном насыпи, как бы на крышку парты.

Бабкин подошел к товарищу, заглянул в тетрадь. Вадим вычерчивал серию углов.

— Пеленгация? — спросил Тимофей. — Но у нас только один приемник.

— Другой возьмем на радиоузле.

— Надо приспосабливать рамки. Штурвал с делениями… — вслух размышлял Бабкин, рассматривая чертеж.

— Хитрость какая, — отмахнулся Вадим. — Петушок с Сережкой в два счета намотают рамку. Меня беспокоит, насколько точно удастся нам определить место для бурения скважины?

— Если пеленгаторы поставить близко от линии, которая у нас уже есть, — сказал Тимофей, смотря на белые пятна, точечным пунктиром бегущие по траве, — то, пожалуй, не так трудно засечь истинное положение проплывающего в русле генератора.

С этим не мог не согласиться Багрецов.

Начались новые опыты. На радиоузле наши друзья достали приемник «Родина», приспособили к нему рамку, так же как и к своему аппарату в чемодане.

Аккуратная Сима Вороненкова тщательно вычертила на фанерных кругах градусы, от нуля до триста шестидесяти. По кругу должен скользить указатель поворота рамки.

На другой день к вечеру, после того как комсомольцы закончили свои полевые работы, ребята опять продолжали поиски подземной реки.

Недалеко от холма, где предполагалось пробурить скважину, установили два пеленгатора. Одним из них управлял Вадим, другим — Бабкин.

Аппараты находились между собой довольно близко, поэтому можно было обойтись без радиостанций для связи.

— Кузьма все-таки дуется на тебя, — сказал Бабкин, возвращаясь к вчерашнему разговору. — Пробовал спрашивать — молчит.

— А с тобой Стеша не в ладах, — отпарировал Вадим.

— Ты, может быть, знаешь почему?

— Не пытался даже разговаривать с ней на эту щекотливую тему. — Вадим медленно повернул рамку. — Впрочем, и не буду. Разбирайтесь сами…

— Сто сорок! — раздался зычный крик Сергея.

Он вызвался передавать показатели поворота рамки на соседнюю пеленгаторную точку. Сейчас пока еще только проверялись аппараты.

Вадим побежал к своей установке.

Прошло несколько минут в напряженной тишине.

— Начали! Пошел! — хриплым от волнения голосом сказал «главный радист» в микрофон.

Эти слова услышал Бабкин в телефоне приемника. Он пока настроил его на ультракороткие волны только для того, чтобы принять первый сигнал, возвещающий о начале испытаний. Сейчас бочонок с генератором скрылся в темном провале Степановой балки и поплыл в холодных струях подземной реки.

Тимофей облизал пересохшие губы и быстро переключил приемник.

Теперь он будет слышать только голос радиостанции из-под земли.

Стемнело. На холме зажглась лампа, как первая звезда.

Зеленоватым светом горела шкала приемника. Бабкин, чуть дыша, поворачивал ручку настройки. Сейчас он услышит приглушенный голос радиостанции, путешествующей по волнам подземной реки.

Тонкое, еле заметное гудение прорвалось сквозь шорохи и шумы. Тимофей повернул рамку. Стало слышно громче.

— Димка, слышишь? — прерывающимся голосом крикнул Бабкин.

— Вадим Сергеевич, слышите? — вежливо повторил Сергей.

— Сто сорок пять! — донесся крик Багрецова.

Тимофей записал градусы и мгновенно повернул рамку, добиваясь, как всегда при пеленгации, минимальной слышимости. Это нужно было делать как можно скорее, генератор все время движется. Но вот в телефоне звук совсем исчез. Бабкин записал направление рамки и, снова повернув ее, стал следить за плывущим внизу передатчиком.

Кто знает, по каким подземным пещерам протекает загадочная река? Сквозь какие гроты несет она свои холодные воды? Может быть, клокочущие водопады подстерегают сейчас маленькую, хрупкую радиостанцию, запрятанную изобретателями в бочонок? Один раз она прошла свой путь удачно, но можно ли поручиться, что не встретится ей на пути подводный острый камень где-либо внизу, у водопада?

Больше всего боялись ребята подобной случайности. Поэтому с такой тревогой прислушивались они к замирающему голосу генератора.

Надо несколько раз проследить путь радиостанции, сделать десятки измерений, чтобы убедиться в правильности выбранной точки для буровой скважины.

Первую мысль о плавающем бочонке подал Бабкину Никифор Карпович.

Почти каждый вечер, когда Васютин возвращался из райкома или очередной поездки по колхозам, к нему приходили ребята и рассказывали о своих опытах.

Бабкин еще неделю тому назад сообщил Васютину о том, что один из колодцев в Девичьей поляне каким-то образом соединяется с подземной рекой.

— Надо еще многое узнать, — сказал тогда Никифор Карпович. — Мы об этом даже на партсобрании говорили. Обращались к специалистам, они обещали помочь. Однако, не дожидаясь их, нам нужно знать, где эта река проходит до деревни. Нельзя же тащить к самому холму пять километров труб из Девичьей поляны, если вода прямо под тобой, под ногами! С бутылками вы это здорово придумали, но ведь их не увидишь под землей, где они проходят. Надо видеть! Вот, ребята, какая задача!

Тимофею тогда пришла в голову мысль: «А нельзя ли смотреть радиолокатором, как плывут в подземной реке запаянные консервные банки?» Однако он тут же отказался от этой выдумки. Для радиолокации надо строить особые аппараты. Можно не видеть под землей, а слышать. Так родилась мысль о плавающем бочонке с генератором.

…Испытания продолжались два вечера до самой темноты. К счастью, с радиостанцией ничего не случилось. Точно в назначенное время бочонок выскакивал из-под воды в Камышовке, неподалеку от песчаной косы. Там его уже поджидала машина; и Буровлев, поставив драгоценный аппарат к себе на колени, мчался по пыльной дороге через деревню, а затем в Степановую балку, где снова начиналось подземное путешествие генератора.

Поздним вечером Ольга собрала ребят в своей оранжерее и там вместе с ними наметила планы дальнейших исследований. Нужно было не только определить место будущей скважины, но и, по возможности, узнать ее глубину. Для этого Вадим и Бабкин придумали ставить рамки своих пеленгаторов таким образом, чтобы замечать угол их наклона. Построив затем треугольник на основании двух известных углов, нетрудно было вычислить, на какой же все-таки глубине находится генератор. Оказалось, что подземное русло у холма несколько приподнимается вверх, поэтому глубина скважины в этом месте была не больше двух десятков метров. Такую скважину можно пробурить и вручную.

Тетеркин готовил какое-то новое приспособление. Еще вчера вечером он со своими помощниками притащил тонкие длинные трубы и сейчас, при свете фонаря, сверлил в них дырки.

* * *

К сегодняшнему воскресному утру ребята предполагали закончить бурение. Работали организованно, по сменам, причем еще раньше взяли на себя обязательство досрочно выполнить все полевые работы, чтобы не оставалось неотложных дел на воскресенье, когда должна пойти вода.

У «главного инженера», как у хорошего хозяина, вся механика приготовлена заранее. На холме испытывался насос. Он глубоко вздыхал, втягивал воздух по толстой трубе.

По всем признакам бурение подходило к концу, где-то внизу уже плескалась вода. Самый большой специалист по этим делам, бывший сапер Павлюков, молча соединил трубы.

Настала тишина. Только ветер свистел в трубке с просверленными отверстиями, которую Кузьма держал, высоко подняв, как мачту. Он боялся пошевелиться. Он ждал.

Багрецов поднял руку. Там, наверху, снова включили насос.

Все, кто стоял в эту минуту на склоне холма, — выдумщики и изобретатели комсомольцы Девичьей поляны, — будто по команде припали к трубе. Послышалось журчание, глухой плеск, и вода устремилась вверх.

Вот она клокочет, бежит все выше и выше. Ребята тоже побежали за ней по холму.

Сверкающим мощным водопадом, словно распирая тесную стальную трубу, вырвалась вода на свободу. По твердому глиняному дну искусственного водоема побежал, выбирая себе дорогу, первый ручеек.

Никифор Карпович чуть ли не раньше всех оказался возле бассейна. Взглянув вниз, он обрадованно поманил к себе Тетеркина. Тот осторожно положил просверленную трубу и поднялся к Васютину.

— Значит, сегодня попробуем? — спросил Никифор Карпович. — Не малы ли отверстия?

— Как раз.

— Каналы ребята прочистили?

— Сам проверил. Все в порядке, — ответил механик, не отрывая взгляда от бегущего ручья.

«Нет, далеко не все в порядке, — подумал Васютин, наблюдая за Кузьмой. Странно. Ходит парень как в воду опущенный. Что же с ним такое?..»

— Ольгушка! — крикнул Васютин, поворачиваясь к Ольге. — Уточнить кое-что нужно.

Кузьма быстро перешел на другую сторону котлована.

— А ну, стрекоза, рассказывай, чем опять провинился комсомолец Тетеркин? — Васютин улыбался и по привычке пощипывал усы.

— Почему вы меня об этом спрашиваете? — запальчиво воскликнула Ольга и тут же покраснела, опустив голову. «Дура», — мысленно обругала она себя.

— Понятно, — Васютин спрятал улыбку. — А я уж думал, что Кузьма снова взыскание получил…

— Нет. — Ольга решилась поднять глаза. — С него теперь можно брать пример…

— Не думаю. С таким кислым видом не приходят на праздник.

Глаза у Никифора Карповича сделались очень добрыми. Ольге хотелось рассказать ему все-все, что было, но мешали гордость и оскорбленное чувство. Нет, пусть все останется по-прежнему!..

— А вообще секретарь комсомольской организации должен интересоваться настроением комсомольцев, — так, между прочим, заметил Васютин.

Ольга промолчала, наблюдая, как постепенно наполняется озеро.

Бурлила желтая вода. В стороне от трубы уже понемногу успокаивались маленькие волны. На поверхности нового озера расползались белые кружева пены.

— По-моему, тебе ясно, Ольгушка, что для твоих ребят из ОКБ за все эти годы не было большего праздника, — сказал Васютин и ласково посмотрел Ольге в глаза. — Пусть это только первые испытания комсомольской оросительной системы, но вы ее сами выдумали и сами сделали.

— Багрецову принадлежит идея, — уточнила Ольга.

— А он разве не комсомолец? Кузьма у нас сегодня тоже один из именинников. Мне говорили в городе, что в его машине для рытья каналов есть одно очень дельное изобретение. Теперь посмотри на него самого, — Васютин кивком головы указал на Тетеркина, — похож он на именинника?

— Но что я могу сделать? — Ольга досадливо повела плечами.

— Поговори, узнай…

Перепрыгивая через трубы, лопаты, носилки, к Васютину мчался «главный инженер».

— Никифор Карпович, через два часа озеро наполнится до половины, — одним духом выпалил Вадим. — Через два часа, — повторил он. — Тогда можно будет открыть шлюз магистрального канала… чтобы пустить в него воду.

— Значит, пригодилась задачка с бассейном? В одну трубу вливается столько-то, а из другой… выливается… на колхозные поля. С этих полей, Вадим Сергеевич, придет к нам изобилие. Видно, не зря мечтает наша молодежь об «открытом счете»…

Васютин обнял Багрецова и долго так стоял, смотря на темные линии каналов, перерезающих пожелтевшие хлеба.

Здесь, на этом холме, на том месте, где осыпался и провалился последний дзот, появилось озеро. Кончилась война, а враги все-таки остались. Много их бродит в большом, пока еще не устроенном мире. Но есть и другие враги, от которых мы защищаемся не пушками и не пулеметами. Враги эти рядом с нами. Они часто приходят на наши поля. Они жгут наши посевы. Засуха, страшные суховеи — вот еще не покоренные враги.

Васютин видел на желтых квадратах зеленые рамки. Они скоро станут оберегать хлеба от горячих ветров, сохранять влагу на полях. Поднимается надежная защита наших богатств… Враги постепенно оставляют свои позиции.

Сегодня, в четырнадцать часов ноль-ноль минут, отсюда с холма начнется новое наступление. Вода пойдет на поля!

Все выше и выше поднимается она в бассейне. Полдень. Солнце повисло над головой. Ярким, слепящим светом оно отражается в новом водоеме.

Больно смотреть. Глаза устали, но никто не в силах оторвать взгляда от зеркала воды…

Вадим глядит на свое отражение. Оно прыгает и дрожит. Похоже на то, что «главный инженер» пустился в пляс от радости.

А кругом? Кругом по всему высокому берегу озера стояли люди. Они молча смотрели в воду, ничем не выдавая своего волнения.

«Пусть навсегда сохранится в памяти этот чудесный день», — думал Вадим. Не было раньше в жизни Багрецова такого неизъяснимого ликования души. Все пойдет именно так, как он хотел. Смотрите, как весело плещется вода и как ярко светит солнце! Оглянитесь кругом. Посмотрите на лица. Молчаливый Ваня Буровлев сейчас ораторствует перед Симочкой. Никитка весело болтает ногами в воде.

Васютин взял Вадима за руку и, будто случайно, обернулся назад.

Внизу, у края высокого бруствера, сидел Тетеркин и вертел в руках ненужное уже теперь долото. Он терпеливо дожидался того часа, когда вода пойдет по распределительным каналам.

И, странное дело, «главный инженер», так же как и Васютин, сразу заметил непорядок.

Почему начальник механизации, товарищ Тетеркин, не принимает участия в общем торжестве? Кто ему разрешил идти на первые испытания в таком неподходящем для праздника виде? О нет, «главный инженер» был далек от мысли, чтобы заподозрить Тетеркина в том, что он не совсем трезвый. Нет, наоборот, Кузьма был слишком трезв, тогда как все ребята из ОКБ чувствовали себя так, словно выпили по стакану доброго вина. Будто не вода, а холодное игристое вино било из подземных подвалов. Казалось, что от одного взгляда на эту пенистую струю сразу становишься веселым.

А что с Тетеркиным? Он-то должен больше всех радоваться…

Его замечательная машина для рытья магистральных каналов скоро пойдет по полям многих колхозов района. Изобретение трактора-автомата рассматривается в Москве. К Тетеркину уже приезжали специалисты из города. Слава бежит впереди…

Нет, не может Вадим в этот радостный день чувствовать, что кого-то, да не «кого-то», а товарища его, обделили и не дали до конца выпить вместе со всеми из пенящейся чаши счастья. Знал теперь Багрецов, очень хорошо знал, почему не сходит тень с лица механика. И как он об этом раньше не догадался?

«Главный инженер» вздохнул и спустился вниз по насыпи. Как трудно всех людей сделать счастливыми!.. Но если ты можешь заставить улыбнуться угрюмого товарища — сделай это поскорей! Он ждет тебя!

Увидев Багрецова, механик встал и, вынув из кармана замасленного комбинезона тряпку, не спеша начал вытирать руки. Он равнодушно смотрел на Вадима.

Васютин со стороны наблюдал за ними. Вот «главный инженер» что-то сказал, затем отвел Тетеркина в сторону. Тот нехотя повиновался.

Многое рассказал Кузьме Багрецов и, главное, поведал ему о том, что встретил Ольгу с заплаканными глазами после спектакля. Нет, конечно, Ольгу не Моцарт растрогал… Мокрые глаза Димка заметил после ее встречи с Кузьмой… О нет, он, конечно, не следил. Он только сейчас об этом вспомнил.

Все, что думал и знал, выложил Вадим перед товарищем. Искренне и чистосердечно рассказал. Он только так и умел…

Издалека же казалось, что Багрецов вел с механиком обыкновенный технический разговор. Быть может, он в этот момент доказывал необходимость продолжения работы насоса, даже когда будет открыта труба, подающая воду в магистральный канал. Все вероятно!

Васютин, так же как и другие, не слышал их разговора, но почему-то не мог сдержать улыбки, когда через некоторое время Тетеркин начал разыскивать глазами Ольгу.

«Ну что с ними сделаешь? — вздохнув, подумал Никифор Карпович. — Молодежь!»

Он заметил ребятишек, столпившихся у водоема. С высоты насыпи ребята жадно смотрели вниз. Редко им выпадало счастье искупаться. До Камышовки далеко! Может, за все лето только раза два и можно позволить себе это ни с чем не сравнимое удовольствие.

— А ну, ребятки! Марш в воду! — весело крикнул Васютин.

Они этого только и ждали. В трусиках, в рубашках ребятишки попрыгали с насыпи. Взметнулась вода и закипела… Белобрысые, сразу потемневшие головенки, как брошенные в воду маленькие дыни, запрыгали на волнах.

Ожил бассейн. Визг, хохот. Брызги выплескивались на песок и, будто маленькие Кедровые орешки, катились по склону вниз.

Радужная водяная пыль повисла над водоемом.

* * *

Анна Егоровна деловито и, как подобает ей, придирчиво, по-хозяйски осматривала водяной аккумулятор. Она видела маленькую заслонку, которую ребята называли «шлюзом». Сквозь боковые щели заслонки сочилась вода и оставляла на дне сухой канавы темные извилистые полосы. Скоро сюда ринется водопад.

На склоне Кудряшова заметила небольшую будку. Председатель колхоза вздохнула, вспомнив, что эта маленькая будочка «влетела ей в копеечку». Комсомольцы потребовали, чтобы турбину и генератор установить наилучшим образом: по последнему слову техники! Чего они там сделали, она еще толком не знает, но проводов привезли из города столько, что всю деревню можно опутать.

— А ну, инженер, расскажи мне по-ученому, как вы с проводами распорядились, — остановила она проходившего мимо Багрецова.

Вадим смутился. Он еще пока не инженер, а техник! Правда, временно исполняющий обязанности главного инженера, но подобное обращение к нему хозяйки колхоза было, конечно, очень лестным.

Будто собираясь прочитать Анне Егоровне целую лекцию о телемеханике, Багрецов поправил галстук, откашлялся, но тут же вспомнил, как однажды читал ей лекцию о погоде. Смешно и нелепо все это тогда получилось.

— Анна Егоровна, вы не подумайте, что мы зря провода потратили. Вот, честное слово, не зря, — почему-то стал оправдываться «главный инженер», видимо не совсем уверенный в необходимости телемеханики. Может, и вправду зря его на это дело Копытин подбил…

— Идемте, я вам все покажу, — решил он доказывать фактами и, вежливо, как полагается, подхватив под руку полную улыбающуюся женщину, осторожно спустился с ней к будке.

Вадим порылся у себя в карманах и среди проводов, каких-то гаек и винтов нашел ключ. Открывая дверь, «главный инженер» с поклоном обратился к Анне Егоровне.

— Прошу!

— Нет уж, милок, уволь. Я в этом курятнике и не умещусь. Чего же такую конуру сделали, нешто я бы вам лесу не дала побольше? Моя Симочка и то сюда не влезет. Даром, что маленькая. К тому же, — ворчала она, — совестно человека в ящик сажать.

— Да здесь никого и не будет, — сказал Вадим, переламываясь, как складной метр, и пролезая в маленькую дверь. — Сюда нужно заходить только для проверки генератора.

— А начальник-то где поместится? Небось, генератор-то ваш надо включать, выключать, когда требуется?

— В деревне будет сидеть начальник.

— И за это трудодни ему начислять? Нет, инженер, — Кудряшова усмехнулась, — слава богу, у нас в колхозе пока бездельников не было.

«Главный инженер» слегка растерялся. Он не мог понять, шутит или совершенно серьезно говорит ему об этом Анна Егоровна.

— Вот смотрите, — старался он на деле доказать преимущества телемеханики. — Сюда, к этому щитку, подходят провода от шлюзовой заслонки, от мотора насоса, от ветростанции. С этой стороны включены провода, идущие в Девичью поляну, на диспетчерский пункт.

Багрецов дотрагивался до разноцветных проводов, указывал на кожуха самодельных реле, похлопывал по чугунной станине генератора.

Он чувствовал себя хозяином всех этих вещей. Они ему близки и дороги, он знает их характер и капризы. Тут же вспомнил он, сколько огорчений ему доставила заслонка, которую никак не удавалось приподнять даже мощным соленоидом, и только опыт Тетеркина со своими автоматическими переключателями помог ребятам добиться четкой работы всего устройства.

— Никифор Карпович поставил перед нами задачу, — рассказывал «главный инженер», — ни одного лишнего человека! Мы подсчитали, что если бы не применять управления на расстоянии, то пришлось бы сюда сажать двух техников, они бы дежурили в три смены. Значит, шесть человек…

— А на поле кто будет работать? — снова заворчала Анна Егоровна. — Выдумщики! Эдак у меня бы все колхозники начальниками сделались.

— Вот в том-то и дело, — обрадованно воскликнул Багрецов. — Мы тогда решили, особенно Копытин настаивал, что управлять всем этим хозяйством будет один человек — диспетчер.

— По проводам, что ль? — догадалась Анна Егоровна. Она уже научилась разбираться в затеях ребят из ОКБ.

Техник с уважением поглядел на нее.

— Ну, конечно, это очень просто. Причем, вы заметили, что мы эти дополнительные провода подвесили на тех же столбах, где проходит электросеть… Значит, все получается таким образом… — Вадим вылез из будки и, размахивая руками, стал пояснять: — На узле у диспетчера мы сделали щиток с кнопками. Нажмет он красную кнопку, включится мотор насоса, через вон то реле в жестяной коробке. — Он указал в глубину будки. — После этого станет наполняться водоем. Нужно диспетчеру воду дать на поля? Нажмет он желтую кнопку — откроется у бассейна заслонка. Видели ее, наверное?..

Анна Егоровна молча кивнула головой.

— …Вода побежит вниз, закрутится турбина, а от нее и генератор. Ну, а там в деревне эту электроэнергию распределяйте, как хотите…

— Найдем ей дело, не беспокойся… — Хозяйка улыбнулась каким-то своим мыслям и спросила: — А скоро там на узле желтую кнопку нажмут?

Багрецов приподнял крышечку у щитка и взглянул на медленно движущуюся по зубчатой гребенке контактную пружинку.

— На узел сейчас Копытин поехал. Ему по прибору будет виден уровень воды в бассейне. — Вадим сосчитал контактики на гребенке и добавил: — Как будто бы скоро откроется шлюз.

— Ну, пойдем, коли так! — Анна Егоровна быстрым движением подтянула узел платка. — Спасибо тебе, сынок!..

Обратно поднимались медленно. Непоседливый «главный инженер» хотел было мигом взбежать на холм, но ему казалось неудобным оставить Анну Егоровну одну.

— Беги, милок, беги, — сказала она, видя нетерпение москвича. — Чего тебе старую бабу дожидаться? Вишь, грузна стала, а все машина виновата… Раньше бывало пешочком ходила на поля, а теперь время, ох, как дорого стало. Без машины за день много ли осмотришь?

Техник убежал, подпрыгивая на своих длинных ногах. Анна Егоровна проводила его взглядом, затем вытащила из кармана широкой юбки коробку с папиросами и с наслаждением закурила.

Внизу, где проходил главный канал, она заметила ребятишек. Маленькие пловцы только что вылезли из бассейна и сейчас готовили для себя новое развлечение. Из коры и щепок они мастерили мощный флот. Прилаживались паруса, устанавливались трубы на паровых судах, выводились химическим карандашом названия на бортах. Скоро флот отправится в дальнее плавание по каналам среди полей.

Анна Егоровна докурила папиросу, вытерла платком замутившиеся вдруг глаза и поднялась вверх, к водоему.

 

Глава 14

НЕОТЛОЖНЫЕ ДЕЛА «ГЛАВНОГО ИНЖЕНЕРА»

— Никифор Карпович! — закричал Петушок, на бегу приглаживая топорщившиеся вихры. — Копытин передал по радио, что у него все в порядке. Спрашивает, можно ли пустить воду в канал? Ждет команды.

— А я тут при чем? — Васютин взял радиста за подбородок. Тот смотрел на него немигающими зеленоватыми глазами и ничего не понимал. — У тебя же есть бригадир.

Петушок покраснел, сдернул наушники и, громыхая сапогами, побежал разыскивать Ольгу.

Бригадир ОКБ осматривала квадраты дерна и тут же отдавала распоряжения девчатам об укладке его поверх насыпи. Багрецов стоял рядом, пытаясь у нее что-то спросить, но Ольга была столь увлечена своим делом, что даже не замечала его.

— Оля, Копытин спрашивает: можно ли пустить воду? — выпалил радист.

Шульгина подняла голову и пожала плечами.

— Такие вопросы решает главный инженер.

— Да что вы, Оля? — искренне возмутился Багрецов. — Команда должна быть ваша… Я только гость. Или… вот что: пусть командует Кузьма, он же делал все каналы.

Ольга поправила растрепавшиеся от ветра волосы и ничего не сказала.

— Попроси сюда Тетеркина, — приказал Багрецов радисту.

Петушок шмыгнул носом и побежал за механиком. Он никак не мог понять, чего это они все друг на друга сваливают. Хитрость какая, подать команду! Кнопку только нажать. Ясное дело, Кузьма сейчас прикажет. Его канавы, он в них и воду должен пускать.

Однако вышло совсем иначе, чем думал Петушок. Кузьма тоже заартачился:

— Если бригадир ОКБ считает, что не она должна подать сигнал, и главный инженер тоже отказывается, — говорил Тетеркин, стараясь не смотреть на Ольгу, — то, конечно. Бабкин достоин этой чести. Он придумал, как найти воду…

Радист сбился с ног. Бабкин заявил, что он тут ни при чем. Если все члены ОКБ отказываются и скромничают, то, конечно, нужно просить Анну Егоровну, хозяйку — взять на себя эту честь.

Кудряшова и слушать не захотела. «Сами придумали, сами построили, сами и пускайте. Я в этих делах не разбираюсь. Сами ваши кнопки нажимайте».

Так и метался радист от одного к другому. Просил бригадира Шмакова, но тот только удивленно развел руками. Он-то при чем?

Может быть, наконец, кто-нибудь и поборол бы свою скромность, но Копытин не мог больше ждать. У него на приборе стрелка подходила к последней красной черте. Бассейн полный, вода вот-вот хлынет через край.

Копытин нажал кнопку. Из колхоза по проводам побежал ток, мгновенно взобрался на холм, закружился в катушке соленоида; сердечник потянул за собой заслонку. Тяжелая мутная струя вырвалась на свободу и, ударяясь о стенки канала, помчалась вниз.

Багрецов подумал, что, вероятно, так льется расплавленный металл. Каким ослепительно ярким светом горит на солнце вода!

Вот она уже домчалась вниз, влетела в широкую трубу и ударила по лопастям турбины…

Лохматая, с клочьями пены, струя вырвалась из трубы и, уже успокоенная, тихо потекла по главному каналу.

Взглянув на Тетеркина, Вадим почувствовал, что Кузьма, так же как и «главный инженер», ждет не дождется, когда поток, разветвляясь в стороны, поползет по распределительным каналам. Всякое может быть… А вдруг напор недостаточен, чтобы преодолеть наклон у первого поля? Или неожиданно осядет и обвалится земля в середине главной магистрали?

Механик нервно мял в руках замасленную тряпку.

Как тонкая ртутная полоска в градуснике, бежала вода по каналу. Казалось, что здесь, на холме, ее подогревает радость и нетерпение людей. Но вот она доползла до первого разветвления, на мгновение задержалась и потекла в разные стороны.

Кузьма облегченно вздохнул и повернулся к Ольге. Она смотрела на него строго и выжидательно. Тетеркин смутился. Но вот губы Ольги дрогнули, и счастливая улыбка побежала по ее лицу. Так утром тает стеклянная корочка на весенних лужицах…

Взяв Ольгу за руку, Кузьма что-то хотел сказать ей, но увидел «главного инженера» и постеснялся.

— Оля, — обратился к ней Вадим, в задумчивости потирая лоб и стараясь, чтобы она не заметила краски на лице. — Что-то мне еще нужно было сделать?.. Ах да! — Он сделал вид, что вспомнил, и, размахивая руками, обежал с насыпи.

Обогнув бассейн, юноша остановился. «Все хорошо… Очень хорошо. Так и должно быть!»

Нет, даже перед самим собой не хотел сознаться Багрецов, что совсем недавно писал он Ольге стихи и тут же рвал на мелкие клочки, пуская по ветру.

Мимо прошел Кузьма. Он смотрел себе под ноги и чему-то улыбался. За ним ребята тащили дырявые трубы.

Вадим глубоко вздохнул и посмотрел вверх. Люди стояли вокруг водоема. В глазах рябило от пестроты девичьих нарядов.

Среди них любимое зеленое платье Стеши. Над головой девушка держала веточку тополя, защищаясь ею, словно зонтиком, от солнца. Антошечкина, как всегда, боялась загореть.

Вспомнил тут Багрецов, что к обязанностям «главного инженера» прибавились еще новые дела, совсем уже не касающиеся техники. Ему во что бы то ни стало нужно помирить Бабкина и Стешу. На самом деле, куда это годится? Оглянитесь вокруг. Солнце не сходит с радостных лиц!

Даже Макаркина, прищурив свои птичьи глаза, смотрит на бегущую в каналах воду. Кажется, она совсем позабыла, что около нее стоят люди, которые на днях «прорабатывали» ее на собрании. Там она переругалась со всеми и хотела было навсегда уехать из Девичьей поляны, но вовремя спохватилась и пришла в правление с повинной. Кто знает, о чем сейчас думала Макаркина, но Вадим был уверен, что в ее сознании, как опухоль давних лет, постепенно рассасывалась тупая и нелепая злость.

Может быть, радостнее чувство, которым до краев был наполнен мечтатель Багрецов, или присущая ему некоторая сентиментальность заставили его увидеть в Макаркиной что-то очень приятное. Она показалась ему довольно симпатичной женщиной. И вообще ей очень к лицу это ярко-синее платье с белым горошком.

Поднявшись вверх, Вадим остановился возле Макаркиной. Она вежливо подвинулась. Юноше хотелось сказать ей что-нибудь хорошее. В этот замечательный день он искренне желал всем большого и настоящего счастья. Он был уверен, что эта вечно чем-то недовольная женщина тоже понимает его и, может быть, впервые видит мир совсем иными глазами.

Но что ей сказать? Почему-то не находилось слов.

— Вы извините нас, пожалуйста, что мы тогда… ваш бочонок взяли без разрешения, — наконец проговорил «главный инженер».

Макаркина медленно повернулась к нему. Этот москвич, кажется, начинает насмешничать? Она готова была ответить ему, как полагается, но, заметив его смущенный вид, смягчилась.

Вадим смотрел на нее совсем по-детски, с застывшей улыбкой, в глазах светилось живое участие и ничем не прикрытая радость. Еще бы, день-то, день-то какой сегодня!

И тут рассмеялась Макаркина. Люди, стоявшие рядом, обернулись. Пожалуй, никогда еще колхозники не слышали настоящего смеха этой нелюдимой, озлобленной женщины.

— Чего это вы, милый, вспомнили про такую несуразность? — все еще продолжая смеяться, сказала Макаркина. — Небось, Сережка нажаловался?

— Ну что вы! — возразил Багрецов, стараясь оградить помощника от возможных неприятностей.

— Да я не к тому. Вот вы человек образованный. Чуть не каждый день, гляжу я, чего-то записываете в своей тетрадке…

Тут Вадим слегка покраснел. Даже она знает, что он ведет дневник. Проклятая неосторожность!

— Так вот и прошу я, — с заметным волнением продолжала Макаркина. — Не пишите, товарищ москвич, насчет бочонка… Мне самой совестно… — Она посмотрела по сторонам и, понизив голос, добавила: — Вообще про меня ничего не пишите… Мало ли чего почудится глупой бабе… Совестно, в книжках пропечатают…

В это время подошла Фрося и осторожно дотронулась до рукава Багрецова.

— Вадим Сергеевич, вы когда уезжаете? — спросила она, нетерпеливо теребя большую блестящую брошку на груди.

— Послезавтра.

Фрося недовольно взглянула на Макаркину, решительно тряхнула темными кудряшками и отвела «главного инженера» в сторону.

— Бабкин Сережку забирает в Москву! — выпалила она одним духом. Ее и без того красное лицо покрылось темно-малиновыми пятнами. — Нам это никак невозможно. Сережка сам хвастался, что из него Бабкин инженера сделает. Нехорошо сманивать, не по-комсомольски. У вас в Москве инженеров много, а у нас в Девичьей поляне пастух один. Да еще какой! Лучше его во всей округе нет. Мы вчера на комсомольском собрании насчет животноводства до полночи говорили… Бабкин тоже выступал, распинался, что, мол, и городские комсомольцы могут помочь «второму цеху». Второй цех, второй цех, — передразнила она Тимофея. — А сам пастухов сманивает…

Фрося замолчала. Вадим слышал, как она часто дышала. Даже ее маленький нос-кнопка дергался от возмущения.

— Поди-ка сюда, Сергей, — спокойно подозвал Багрецов пастушка.

Младший Тетеркин стоял неподалеку и, поглядывая на «глупую Фроську», хлопал себя стальным прутиком антенны по голенищу. «Нацепила на себя брошку и задается, — думал Сережка. — Небось, опять на меня наговаривает».

— Ну чего? — недовольно спросил он, косясь на Фроську.

— Не «ну чего», а отвечай как следует, — поправил его «главный инженер». — Значит, в наш институт поступаешь?

— Чего я там не видел? — Сергей был недоволен этим допросом в присутствии насмешницы-девчонки. Он до сих пор не может простить ее выходки у книжного магазина.

— Ну, брат, ты, конечно, там многого не видел, — усмехнулся Вадим. — Но вот твой товарищ утверждает, что ты все бросаешь и едешь?

— Какой такой товарищ? — хмуро спросил Сережка.

— Фрося.

— Она? — Сергей взглянул на девушку и снисходительно улыбнулся. — Мало ли чего она придумает.

— Погоди. — Фрося обиделась на такую несправедливость. — Ты же сам говорил, что Бабкин из тебя инженера сделает?

— Ну и что ж, говорил.

— Вот видите, — Фрося повернулась к Багрецову, — уезжает!

— Понимать как следует надо, — солидно заметил Сережка. — Я и здесь инженером могу сделаться. Про то разговор шел. Тимофей Васильевич обещал мне книжки высылать.

— Зря беспокоилась, Фрося. — Вадим ласково взглянул на смущенную девушку. — Ну, а ты, Сергей, — похлопал он его по плечу, — каким же инженером будешь? Наверное, машинами займешься по примеру брата?

— Нет. Я так думаю, что буду инженером «второго цеха». У вас в городе на заводах в каждом цеху инженеры. Правда?

— Да, но… — Вадим почему-то не мот представить себе достаточно ясно будущую профессию пастушка. — Значит, ты станешь «инженером по млекопитающим»? — Вадим вспомнил пристрастие Сережки к научным терминам.

— А что? Захочу и буду. — Сергей победоносно взглянул на Фроську и погрозил ей пальцем. — Тогда ты поймешь у меня, что значит электричество. До сих пор путаешь аккумулятор с трансформатором.

Девушка надменно подняла бровь, что выражало у нее высшую степень пренебрежения и, придерживая внизу раздувавшееся от ветра легкое платье, побежала к подругам. Она была очень рада, что все обошлось так благополучно, «второй цех» может быть спокоен. Видный специалист, каким считался Сережка Тетеркин, не переводится в столицу.

— Испугалась, — кивнул головой Сергей в сторону убежавшей Фроськи. Он сорвал листок подорожника и, приложив его к губам, с наслаждением звонко щелкнул. Увидев улыбающееся лицо Багрецова, Сережка вспыхнул: «Не пристало будущему инженеру заниматься такими глупостями. Это простительно разве только Никитке».

* * *

Вода в бассейне постепенно убывала, разбегаясь по каналам.

Багрецов стал мысленно прикидывать, какое время потребуется для того, чтобы бассейн совсем освободился, но вдруг вспомнил, что он еще не все сделал. О чем-то он позабыл?

«Может быть, составить график подачи воды? Нет, этим уже займется Копытин!.. Ах да, Стеша!»

Только сейчас он думал о ней и вдруг забыл. Надо поговорить с Бабкиным. Что они между собой не поделили? Дуются друг на друга, и главное — без всякой видимой причины. Вадим вспомнил, как Стеша отозвалась о Бабкине: «Важный стал, через губы не плюнет».

Но и Стеша — девушка с норовом. Она по-серьезному обиделась в тот вечер на Тимку, когда он обратился к ней через окно насчет бочонка. Потом недоразумение выяснилось, но тут уже Тимофей был обижен на Стешу за то, что она, не разобравшись, в чем дело, на другой день демонстративно не замечала его. У Бабкина тоже своя гордость есть.

Впрочем, кто из них виноват, Вадим не пытался выяснять. Важно только одно, что все их ссоры, как говорится, «не по существу».

«Однако неспроста они так ревниво относятся друг к другу», — думал озадаченный «главный инженер», наблюдая за Стешей.

Она стояла на противоположной стороне озера под «зонтиком» и о чем-то шепталась с веселой подружкой — Фросей. Изредка Стеша с напускным равнодушием поглядывала на Бабкина. А он действительно сегодня казался особенно важным.

Не понимал его Вадим. «Уж если он в эти годы начал солидность на себя напускать, то что же с ним будет через несколько лет? Хорошо, что его не назначили здесь главным инженером, а то бы он надулся, как мыльный пузырь. Эх, Тимка, друг ты мой дорогой, и зачем это только тебе надо!..»

«Главный инженер» осмотрел свой костюм, поправил галстук и направился к Антошечкиной.

В небе ни облачка, оно чисто и ясно. И пусть лукавая Стеша не закрывает своего лица. «Главный инженер» не хочет видеть тени на небе. Насытятся поля влагой живой и без грозовых туч, так пусть же светлым, как небо, будет милое девичье лицо.

С замиранием сердца шел он к Антошечкиной. Гордая, самолюбивая девчонка! Как ее помирить с Тимофеем? «Мы уезжаем с Тимкой и хотим, чтобы о нас остались только самые лучшие воспоминания», — скажет он сейчас Стеше.

«Главный инженер» сдает свой объект без последующих доделок и исправлений. Все вычищено и вылизано до сориночки. Не должно оставаться ненужного сора и в душе у Стеши. Никогда не потускнеют блестящие приборы в будке управления, и пусть также не тускнеет память у нее и всех девичьеполянцев о двух «комсомольцах из лаборатории № 9».

Расчувствовался Вадим. Ему до боли, до слез не хотелось уезжать из Девичьей поляны. Теперь у «главного инженера» осталось только одно дело, и к тому же совершенно не относящееся к технике!

— Растолкуй, инженер, — с этими словами преградила Вадиму путь Анна Егоровна. Она смотрела на москвича влажными голубыми глазами. — У нас тут с инструктором спор небольшой вышел.

Никифор Карпович улыбался, пощипывая седоватые усы.

— Душа сердобольная у товарища Васютина, — с чуть заметной досадой говорила Анна Егоровна. Она шарила в кармане сборчатой юбки, видимо искала папиросы. В этот момент хозяйка готова была закурить на виду у всех. — Не успели еще свои поля напоить, как он уже думает воду чужим отдать.

— Ну, это ты зря, — Васютин иронически прищурился. — У нас чужих нету. А по-соседски почему и не поделиться? Помогали же мы «Партизану»? Сейчас разговор о другом: хлеба дергачевских колхозников рядом с нашими. Им тоже нужна вода.

— Всем нужна, — возразила Анна Егоровна, досадливо дергая концы белого платка. — Мы еще пока не объединились, а на всех добрых соседей не наготовишься. Погодят, пока плотину не построим.

— Какую плотину? — удивился «главный инженер». — Я не слыхал.

— Строительство третьей очереди. Но это уже со всеми соседями. Новому городу нужна мощная электростанция. Помните; я вам говорил на спектакле?

Никифор Карпович помедлил и, указывая палкой на левый край Девичьей поляны, сказал:

— В овраг подземную реку выведем. Знаете тот, что у молочной фермы? Кроме этого, есть еще проект: Камышовку запрудить. Плотина, гидростанция — все это будет. Не может жить целый город на таком голодном пайке, какой дают ветрогенератор и ваша турбинка.

Вадим заметно сник. Что же получается? Он придумывал, мучился, считал себя и ребят из ОКБ чуть ли не спасителями колхоза, и вдруг… Голодный паек… Мало Васютину, все мало!.. Удивительный он человек!

Васютин почувствовал перемену в настроении Багрецова. Он привлек юношу к себе и, мягко поглаживая его по плечу, говорил:

— Вода уже на полях… Бригадир Шмаков считает, что урожай спасен, даже если все лето не будет дождей. Теперь нечего бояться случайностей. Всегда девичьеполянские колхозники будут помнить, как помогли им два комсомольца из Москвы.

Анна Егоровна ласково взглянула на москвича и вздохнула. Как бы она хотела, чтобы они, эти ребята, навсегда остались в колхозе!.. Она бы приняла того, меньшенького, у которого нет родителей, в свою семью, как Вороненка, а этому хату бы каменную построили, назначили бы главным колхозным инженером. Нельзя теперь колхозу, как считала Кудряшова, существовать без главного инженера. Кто же будет руководить новой и мощной техникой, которая из года в год внедряется в деревне. «А меньшенький тоже башковитый парень, — с особой теплотой издали смотрела Анна Егоровна на Бабкина. Тимофей ползал около задвижки шлюза, измеряя напряжение на приборах управления. — Меньшенький всему электричеству будет главный…»

Она снова вспомнила о погибшем сыне. Перед самой войной он пошел учиться на электротехника. Не закончил учебу, уехал на фронт… Подумала Анна Егоровна, что не придет к ней в дом ни сын, ни «меньшенький техник». Бабкину еще нужно учиться, так же как и «главному инженеру». Улетят они, точно птицы, и навсегда забудут и ее и всех колхозных друзей…

Долго стояла так Анна Егоровна и думала уже о своих девичьеполянских ребятах. Что ж, придется из них готовить и главного инженера и «главного по электричеству». Они всё могут, эти ребята — выдумщики из Ольгиной бригады!

— После уборки на первом же заседании правления, с участием ребят из ОКБ, мы рассмотрим план строительства ближайших лет, — сказал Васютин, продолжая разговор с Багрецовым.

— Ольгушка его вам пошлет, — вставила свое замечание Анна Егоровна. Может, какие предложения от вас будут?

— Но ведь мы через два дня уедем, а оттуда, из Москвы, я даже не представляю, чем мы сможем быть полезны?.. — тоскливо заметил Вадим. — Мы все-таки временные члены ОКБ.

— А почему вам не оказаться постоянными? — Никифор Карпович вопросительно посмотрел на техника. — Думаю, что к взаимной пользе.

Багрецов молчал. Вдруг он совершенно ясно представил себе будущее… И формы общения с ОКБ, и как они станут помогать комсомольцам советами, литературой, даже научной консультацией, потому что никто из крупных инженеров или профессоров у них в институте не откажет в помощи ребятам из ОКБ.

Воодушевленный этой мыслью, Вадим собрался бежать к Тимофею. Он что-то пробормотал насчет дебита воды, вспомнив о споре между инструктором райкома и хозяйкой. Но те, видимо, уже разрешили спор мирным путем и сейчас беседовали о том, что надо проверить через несколько дней состояние посевов, определить возможные запасы воды и тогда уже приступить к рытью каналов на полях дергачевского колхоза. Это нетрудно, так как машина Тетеркина на ходу.

Тимофея Багрецов нашел возле ветростанции. Он измерял напряжение на контрольном щитке.

Горячась и подпрыгивая от нетерпения, Вадим восторженно рассказал Бабкину, что они остаются членами ОКБ и все время будут переписываться с ребятами. Теперь не только они, двое техников, будут интересоваться выдумками комсомольской бригады из Девичьей поляны, но и привлекут к этому делу всех институтских комсомольцев. Москвичи уже начали монтировать радиоустановку для уничтожения вредителей. Они придумают и еще что-нибудь.

— Мы будем вроде постоянных представителей девичьеполянской ОКБ в Москве, — быстро говорил Вадим, придерживая развевающиеся на ветру волосы. — Мы можем поехать в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию и спросить у любого академика все, что заинтересует ОКБ.

— Это они и без нас могут сделать, — заметил Бабкин, наблюдая за шкалой прибора. — Пошлют письмо, и все!

— Совсем другое дело! — горячо возразил Багрецов. — Нам даже могут показать опытные поля. Мы увидим своими собственными глазами…

— Много ты в этом деле понимаешь. Кок-сагыз принял за одуванчики… Специалист!

— Согласен, — махнул рукой Вадим. Ему не хотелось вспоминать об одуванчиках. — А машины, механика, электроустановки? В таких делах разберемся? Как ты думаешь? — Он торжествующе взглянул на Бабкина.

«Пожалуй, Димка прав, — мысленно согласился Тимофей. — О самой передовой технике будут чуть ли не первыми знать здешние комсомольцы. Московским институтам, наверное, тоже полезно познакомиться с работами колхозных изобретателей. Крепкая, неразрывная связь ученых и практиков поможет друг другу».

— Да, чтобы не забыть, — небрежно проговорил Вадим, завязывая шнурок на ботинке. — Оставь наш адрес Антошечкиной.

— Почему ей?

— Как почему? Она же секретарь ОКБ. — Димка вытряхнул песок из отворотов брюк и выпрямился.

— Ладно, — буркнул Тимофей, озабоченно наклонившись над вольтметром.

Багрецов мельком взглянул на прибор. Странное дело! Стрелка стояла на нуле. Впрочем, не было ничего удивительного. Бабкин, который так внимательно и сосредоточенно наблюдал за вольтметром, попросту не присоединил его концы к щитку. Они висюльками болтались у него в руке.

— Какое напряжение? — безобидно спросил Вадим, отвернувшись в сторону.

— Нормальное, — все так же упорно рассматривая прибор, нехотя ответил Тимофей, «Чего это Димка пристал со своей Антошечкиной? Пусть сам с ней разговаривает, если хочет…» — с досадой думал он.

— Передача энергии на расстоянии? — Вадим подошел к товарищу и взял в руки болтающиеся концы от прибора. — Я и не знал о твоем открытии.

Разозлился Тимофей, но промолчал.

— Не забудь адрес, — еще раз напомнил Багрецов. — Об этом просил Никифор Карпович… У тебя есть ручка?

Бабкин вынул из кармана автоматическое перо. Вадим протянул ему блокнот, затем оглянулся.

— Вон Копытин идет. Надо узнать, как у него работал индикатор уровня…

С блокнотом в руках Тимофей остался один. Димки и след простыл! Не знал Бабкин, что вся эта история с адресом была заранее запланирована «главным инженером». Он просто заканчивал свои дела на строительстве.

Техник написал адрес, аккуратно выводя мелкие буквочки, намотал на руку провода вольтметра и остановился в нерешительности.

Ему очень хотелось подойти к Стеше. Если бы у него был характер Димки, то сейчас Бабкин прямо бы сказал ей, что он тюлень, грубый и неотесанный парень и его надо учить вежливости. Потом он бы сказал Стеше, что ему… очень не хочется уезжать из Девичьей поляны…

…С запозданием Петушок включил репродуктор. Радист был занят связью с диспетчерским пунктом. Вдоль блестящих, наполненных водой каналов понеслась песня. Как легкий ветер, она гнала вперед ребячьи кораблики с бумажными парусами, словно обещая им большое плавание по всем полям. Пусть уходят каналы за далекий горизонт, на поля соседних колхозов и дальше, по полям всего района, всей страны…

Девушки вторили этой песне. Обнявшись, они стояли на высоком холме и счастливыми светлыми глазами смотрели вдаль. Кто знает, о чем они думали? Им, наверное, уже казалось, что сейчас, в эту минуту, тонкие подземные ручейки просочились к корням, побежали вверх по стеблям живительные струйки… И вот уже наливаются колосья, склоняясь к земле…

Может быть, об этом думали девчата? Или совсем о другом? Песня таяла и гасла над полями…

Стеша рассеянно сняла руку подруги со своего плеча и, закрывая веткой лицо, спустилась с насыпи. Надо у Копытина взять лабораторный дневник, а то этот художник и математик опять его где-нибудь потеряет. Водились за ним такие грешки.

Навстречу девушке шел Бабкин и еще издали протягивал какую-то записку.

Стеша остановилась и глядела на Тимофея, не отрывая от лица ветку тополя. В зеленом узоре из листьев видны были ее черные улыбающиеся глаза. Тимофею казалось, что на ветке повисли две блестящие ягоды.

— Не хочу зря говорить, — сдержанно заметила Стеша, — но думается мне, что вежливые молодые люди, особенно москвичи, сначала здороваются, а потом уже лезут со всякими записками… Мы с вами почти неделю не виделись.

«Удивительное ехидство, — разозлился Бабкин и неожиданно почувствовал, как краска приливает к лицу. — Этого еще не хватало!»

Однако Стеша милостиво взяла записку и прочитала.

— Чего-то не пойму… Тишина какая-то матросская… — Она откинула ветку и строго посмотрела на притихшего Тимофея. — Насмешки строите?

— Адрес это!.. Адрес! — Он не мог себе позволить, чтобы Стеша заподозрила его в неумных шуточках. — Улица такая в Сокольниках… называется «Матросская тишина»… — Он взял записку из рук девушки и добавил, указывая пальцем: — Видите, тут номер дома и квартиры.

Стеша расплылась в улыбке.

— Значит, это ваш адрес?

— Нет… Димкин.

— Ах, так, — Стеша сразу сделалась суровой, глаза, как лед. — Он что? Просил вас передать его мне?

— Да нет. Послушайте сначала, — вспылил Тимофей и опять почувствовал свою невежливость. «Чорт знает, как с этими девчонками разговаривать?..» — с досадой подумал он.

— Я потому дал адрес Багрецова, чтобы вы писали нам, — сдержанно проговорил Бабкин, — как тут без нас все аппараты работают и что вы еще сделали.

— Почему на его адрес? — совсем упавшим голосом спросила Стеша.

— Не все ли равно? — Тимофей пожал плечами.

Он заметил, что девушка сразу сделалась грустной. И веснушки на ее лице побледнели, не кажутся они золотыми… Ему хотелось взять Стешу за руку и сказать что-нибудь очень вежливое. Нет, просто хорошее…

— Вашего адреса я не спрашиваю, — хмуро вымолвил Бабкин, поглаживая себя по коротко остриженной голове.

— И не нужно, — Стеша отвернулась, закрывая лицо сеткой. — Если что понадобится, пишите прямо бригадиру Шульгиной.

Снова помолчали. Бабкин с тоской смотрел по сторонам. Ему как-то не по себе было от этого разговора… Чего это Димка адрес ему подсунул? Однако в глубине души он радовался, что Стеша на него не сердится.

Она вдруг как-то притихла и стала совсем неразговорчивой.

Девушка постояла еще минуту, затем тряхнула косичками и пошла к насыпи.

— Стеша! — окликнул ее Тимофей.

Она быстро обернулась и подбежала к нему.

— Когда… лично вам пишут, — мучительно выдавливал из себя слова Бабкин, — то вы письма в правлении получаете?

— А мне еще никто не писал, — искренне созналась девушка. — Да и неоткуда письма-то получать.

— Я вам напишу, — наконец решился Бабкин.

— Правда? — обрадовалась Стеша. Тимофей по-детски зажмурил глаза и, как ему показалось, совсем глупо улыбнулся.

Стеша рассмеялась, встряхнула его руку и убежала.

С насыпи скатился Багрецов. Кажется, последнее его дело на строительстве увенчалось полным успехом.

«Главный инженер» восторженно помахал Стеше рукой и потащил наверх Тимофея. Тот ничего не понимал. К чему такая поспешность?

— Смотри, — указал ему вниз «главный инженер». — Вот почему мы не делали частых каналов.

У подножья холма, вдоль канала, шел трактор. Над ним была укреплена высокая решетчатая ферма, которая несла длинную многометровую трубу. Труба, как тонкий гигантский шлагбаум, повисла над полем.

За рулем сидел Тетеркин, он повязал себе голову носовым платком, скрепленным по углам узелками.

Кузьма остановил трактор, повернувшись, улыбнулся друзьям и, наклонившись, включил какой-то рычаг. Из многочисленных отверстий сбоку трубы брызнули тонкие, длинные струи. Труба завертелась.

Через несколько минут трактор передвинулся на новое место. Пожарный шланг, опущенный в воду, потащился за ним. Небольшой насос, закрепленный здесь же на машине и приводимый в действие мотором трактора, высасывал воду из канавы и подавал в вертящуюся трубу.

Поливку проверяла Ольга. Она наклонялась к самой земле, рассматривая, как стекают по стеблям дрожащие капли. В руках она мяла потемневшие мокрые комочки почвы.

Повинуясь какому-то непонятному внутреннему порыву, Багрецов сбежал с холма, перепрыгнул через канал и, широко раскинув руки, будто пытаясь кого-то обнять, наклонился над серебристой пшеницей.

Мокрые колосья щекотали его лицо, пахло свежестью прошедшего дождя.

От земли поднимался волнующий теплый пар.