Утро стрелецкой казни — добрая шутка по сравнению с тем состоянием, в каком проснулся Николай. В комнате, где и до этого не было особого порядка, царил поистине первозданный космический хаос, из которого, если верить философам, образовалась материя.

 Он лежал на полу голым среди бутылок, книг, подушек, каких–то тряпок и одежды. Максимум усилий потребовался, чтобы сфокусировать свой взгляд и оглядеться. Но понять, что тут произошло, он так и не смог. Николай сдался, закрыл глаза и вновь провалился в «бессознательное».

 Вторая попытка вернуться в реальность была более успешной. Он очнулся уже в ванной, голова раскалывалась от боли. Вода пенилась и бодро лилась на пол. Матерясь, он выскочил весь в пене из ванны и стал тряпкой собирать воду с пола. Было такое ощущение, словно в черепной коробке так же свободно плещутся его мозги, как и в ванной комнате вода. Он довольно быстро справился с наводнением и, накинув халат, с опаской оглядываясь по сторонам, вышел в комнату. Там никого не было.

 Николай со вздохом облегчения опустился в кресло, но тут же вскочил и как ошпаренный бросился проверять свои документы. Удостоверение личности офицера, пропуск в Генштаб, водительские права, разрешение на ношение газового оружия — все было на месте.

 Он вновь плюхнулся в кресло и стал восстанавливать в памяти события прошлого дня. Кинолента событий распалась на отдельные эпизоды сразу после того, как он, перемахнув через забор госпиталя, стащил с себя белый больничный халат и не без удовольствия надел его на слепленного детьми снеговика. Оставшись довольным собой и полученной в результате композицией «главврач Моргулис», побрел на платформу электрички.

 Там зашел в пивную «отлакировать». Пил с каким–то услужливым мужичком пиво «Балтика ? 6», от которого приятно отдавало пригорелым черным хлебом. Дальше обрыв «пленки» - вспоминались отдельные, не связанные между собой «кадры» событий и впечатлений. Вот он едет в такси (откуда деньги?) Вот танцует в каком–то баре с блондинкой. Ее безжизненные, крашенные перекисью водорода волосы упорно лезут ему в рот. Опять пиво, какая–то шумная компания. Выяснение отношений, драка…

 Николая бил противный озноб, тошнило, во рту ощущался какой–то металлический привкус. Из восстановленных в памяти эпизодов вчерашнего дня складывался довольно мрачный «документальный фильм». Было стыдно и противно. «Кретин, идиот, старый козел! Где тебя черти носили? Кого ты домой к себе притащил?» От этих риторических вопросов лучше на душе не становилось.

 Большим усилием воли он заставил себя встать, прекратить нравственное самобичевание и навести в комнате относительный порядок. После этого залез с головой под ватное одеяло, как бывало в детстве, и вновь уснул.

 Ему приснился сон: он жадно пьет воду из ручья, попутно глотая живых рыб, и никак не может напиться. Проснулся от жуткого «сушняка» во рту. Встал, шатаясь, побрел на кухню. Там надолго припал к крану и с жадностью путника, вышедшего из пустыни к оазису, пил противную хлорированную воду. Потом снова уснул, но теперь уже глубоким, спокойным сном.

 Утром следующего дня он проснулся от телефонного звонка. Сразу подняться не было ни сил, ни желания. Пока он с трудом перемещал свое тело к телефону, сработал автоответчик. Бодрый голос Николая, записанный на пленку, пригласил позвонившего оставить короткое сообщение после длинного звукового сигнала, затем после паузы послышалось недовольное ворчание дяди Федора:

 - Где ж его черти носят. Не хочу я с этой железкой разговаривать.

 Красная лампочка автоответчика мигала, и Николай нажал клавишу, чтобы прослушать все ранее записанные сообщения.

 Первым в квартиру ворвался взволнованный голос Студента. Сергей Федорович, как всегда заикаясь от волнения, выпалил:

 - Т–товарищ полковник, Вас срочно п–просит зайти или по–позвонить генерал–майор Скорняжный. Доклад закончил, дежурный по главку майор Федоров.

 Вторым после гудков, треска и шипения зазвучал голос Нади.

 - Ты подлый шпион и псих. Что ты себе позволяешь?! Это мой знакомый. Просто знакомый. А ты… Ты… Не звони мне больше. Все.

 От голоса Нади Николая вновь пробил озноб. Он со звериной тоской вспомнил запах ее кожи, волос. Ему захотелось плюнуть на все, броситься прямо сейчас к ней в общагу исключительно ради того, чтобы вновь услышать тысячу ее бестолковых риторических вопросов, ее беззаботное щебетание сразу обо всем на свете и ни о чем конкретно. Но потом он вспомнил «лицо кавказкой внешности», его смрадное, пропитанное луком и водочным перегаром дыхание, и ком подкатил к горлу.

 Дальше следовал ряд малозначимых звонков каких–то людей, знакомых, которые мало что значили в его жизни. И только один голос его заинтересовал.

 - Это Вас лейтенант Гордеев побеспокоил. Дело срочное. Я от Потапова. Нет, я от себя, но по поводу Потапова. Ну Вы, наверное, уже знаете… Нет, черт, опять не то. Одним словом, дело срочное. Встретиться бы надо, поговорить. Будет возможность — позвоните. Мой гостиничный телефон: 947–30. До следующей среды я буду в Москве.

 «Гостинец, наверное, Потапов передал с оказией, а у лейтенанта отпуск кончается, вот он и завибрировал», — подумал Корнеев и направился в ванную приводить себя в порядок.

 После контрастного душа мысль о еде уже не была столь отвратительной. Он заставил себя одеться, сходить в магазин за продуктами и свежими газетами.

 Когда на сковородке уже скворчала глазунья, а в его любимой пивной кружке белел кефир, Николай раскрыл городскую «молодежку». В глаза сразу бросилась полоса с громкой «шапкой»: «Убийцы военного журналиста арестованы». И уже более мелким шрифтом: «Кто заказчик - неизвестно».

 - О, черт! — только и смог воскликнуть Николай, когда после беспорядочного шараханья по полосе его взгляд вдруг наткнулся на следующий абзац:

 «…По всей вероятности, журналисту стало известно о преступном канале поставки морфия, за что он и поплатился жизнью… По подозрению в организации убийства уже арестован командир батальона Потапов и ряд его подчиненных».

 Телефон, оставленный лейтенантом, как и следовало ожидать, молчал. Корнеев слушал длинные гудки, с трудом сдерживая себя, чтобы не швырнуть трубку и не броситься прямо сейчас на улицу. Сонливость похмельного утра бесследно исчезла. Николай почувствовал, как жизнь вновь «зацепила» его и властно требовала действий.

 «Не суетись. Кто быстро соображает — ходит медленно, — сам себя поучал Корнеев. — Что толку мчаться в гостиницу, если «лейтехи» там нет? Пораскинь–ка лучше мозгами, если они еще у тебя полностью не проспиртовались. Итак, что мы имеем в сухом остатке. Потапов — организатор убийства. Этот бред, и он даже не обсуждается. Его просто подставили, но зачем? Какой с этого прок и кому это выгодно? Ну, во–первых, истинному убийце и тем, кто стоит за его спиной. Во- вторых, «раскрывается» громкое дело: убийство известного журналиста. Можно отрапортовать. И наконец, очень хороший повод еще раз облить дерьмом армию. Три в одном, как говорится в опостылевшей рекламе».

 «Гладко излагаешь. Только вот нестыковочка: зачем вообще надо было взрывать журналиста? Что на это скажешь? Мотив где?» — сам с собой начал спор Корнеев.

 «Где, где… Не нарывайся на рифмованный ответ! Сам знаю, что ни черта не знаю, видимо, поэтому я еще и существую…»

 «Надо посоветоваться со знающими людьми, глядишь, и появится какая–то зацепка. С тем же Павловым из ГОМУ».

 …На входе в Министерство обороны прапорщик не больше положенного изучал пропуск Корнеева, но эти секунды тянулись невыносимо долго. Николаю казалось, что уже все знают и о его пьянке, и о его вчерашнем прогуле, и от этого было противно и стыдно: «Раскис, как баба! Тоже мне трагедия: отобрали то, что тебе не принадлежало! Костры пионерские еще в заднице не догорели! А если кто–нибудь из знакомых тебя позавчера видел? Кстати, ты придумал героический рассказ о причинах твоего задержания милицией и чем объяснишь свой «макияж»?»

 Корнеев, не заходя в главк, сразу же направился в Главное организационно–мобилизационное управление. Павлов, коренастый полковник с хмурым лицом, протянул для рукопожатия сухую крепкую ладонь и пригласил сесть на свободный стул. В кабинете была спартанская обстановка. Большой стол, на котором возвышались стопки папок с бумагами, и огромная карта мира во всю стену. На том месте, где чиновники обычно помещают портрет действующего вождя, у Павлова был прикреплен стандартный лист бумаги с известными словами Наполеона, о том, что тот народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: доверие такого человека заслужить будет очень трудно, но после упоминания Петровича, голос Павлова чуть потеплел.

 - Чем могу быть полезен?

 Николай сразу же проникся уважением к этому человеку и, не таясь, выложил на стол злополучную публикацию в «молодежке», фотографии, которые ему удалось сделать с пленки Потапова, и подробно рассказал обо всех свои мытарствах последнего времени.

 Павлов слушал, не перебивая, а когда Корнеев закончил, протянул неопределенно: «Да уж…» И чуть помолчав, добавил: «А я–то чем могу…»

 - Советом. Чувствую, разгадка где–то рядом. И если раньше я из–за принципа это дело раскапывал, то теперь на кону честное имя и, может быть, сама жизнь моего друга.

 - Николай Васильевич, лучшего совета, чем Петрович, я не дам. Не надо лезть в это дерьмо. — Павлов встал, давая понять, что разговор закончен.

 Последние его слова прозвучали для Корнеева как фраза из культового фильма «Белое солнце пустыни»: «А пулемет я вам не дам!» Николай грустно улыбнулся своему сравнению и, направляясь к выходу, в тон киношному Сухову произнес:

 - Павлины, говоришь…

 Его намек был схвачен моментально. Сдержанность Павлова как ветром сдуло, он подошел к радиоприемнику и, включив его почти на всю громкость, сердито заговорил.

 - Только вот этого не надо! Не надо, не надо из себя героя корчить. Николай, ты просто не понимаешь, насколько все тут серьезно. — Павлов перешел на «ты», и Корнеев понял, что разговор еще не закончен. — Ты знаешь, что за техника на этих снимках? Нет?! А я тебе скажу, чтоб ты со своими павлинами заткнулся. Это наш БМП–6! Да–да, наш родной российский БМП. Его еще никто в глаза не видел. Он весь из себя секретный. На его создание несколько НИИ работало. Туда тьма денег вложена и ума. По своим тактико–техническим характеристикам он превосходит все мировые аналоги. По защищенности ему вообще нет равных. Активная защита, с которой так сейчас все носятся, вчерашний день и детские шалости, по сравнению с этой разработкой. А существует эта чудо–техника только в секретных чертежах и двух экспериментальных экземплярах! Двух! Один из них на твоих снимках.

 - Так как же он к «духам» попал? Наши хотели испытать машину в боевых условиях и профукали?

 - Нет, мой дорогой, хуже. Никаких испытаний БМП–6 в Чечне не проводилось — это факт! Как офицер ГОМУ официально тебе говорю. А вот как попала секретная техника к «духам» — это вопрос. И ответ на него, по моему убеждению, не совместим с жизнью… Сам посуди. Одно дело - толкнуть «чехам» по сходной цене вагон бэушных калашей, а совсем другое — такой эксклюзив… Тут такое шило, которое в мешок просто не помещается… Вот так–то, товарищ Сухов. Впрочем, ты скорее Петруха. И упаси тебя Боже просить автора этой сделки показать свое личико…

 - Что ты предлагаешь? Заткнуться и ждат, пока Потапова осудят за убийство? Раньше я еще мог бы остановиться и «не влезать», но сейчас…

 Павлов вновь сел за свое рабочее место, помолчал.

 - Ладно, тащи свою кассету, покажу знающим людям. Может, что они придумают. Только непросто все это. Уж больно высоко ниточка тянется. Пойми, в Чечне только кровь льется, а настоящая война — в Москве идет. И линия фронта между высокими кабинетами проходит.

 И все–таки разговор с Павловым прояснил картину. Теперь по крайней мере понятен возможный мотив убийства журналиста. Конечно же, Бергман хоть и молодой, но хваткий, опытный репортер. Он не мог пройти мимо такого сенсационного факта, что у бандитов на вооружении появилась новая зарубежная техника. А именно так Бергман искренне считал, о чем и написал в своем репортаже «с колес». Очевидно, начал разрабатывать тему, собирать материал, интересоваться вопросом. Насколько он продвинулся в этом деле, теперь уже никто никогда не узнает… Его сенсация, «информационная бомба» была разрушена еще на подлете. Кто–то все очень тонко рассчитал. Получилось, как в современной активной танковой броне: снаряд разрушается встречным направленным взрывом. Видимо, кто–то справедливо посчитал, что громкое дерзкое убийство известного журналиста — это как раз то, что надо. Общественное внимание сразу переключилось на криминальную сторону дела, и «за кадром» осталась настоящая, пусть и не раскрученная сенсация — продажа современного секретного оружия бандитам.

 «Если эта версия верна, то я до сих пор дышу московским воздухом только потому, что мои незримые доброжелатели не знают о существовании фотопленки. Стоп! А может, как раз и наоборот: именно пленка меня держит на этом свете!»

 Николай вспомнил тот страшный «отходняк» после пьянки, странный металлический привкус во рту. Бывало и больше выпивал, но чтобы так отрубиться — никогда. И потом — этот жуткий переворот в квартире. «Конечно же, как я раньше об этом не подумал! Это был совсем не тот беспорядок, который оставляет пьяная компания. Скорее то была имитация безумной гульбы, маскировка элементарного обыска! Они ищут пленку!»

 Корнеев невольно обернулся, ускорил шаг. Он чувствовал в себе прилив какой–то бесшабашной энергии, азарт и злость. С большим трудом заставил себя остановиться и дождаться зеленого сигнала светофора на переходе через улицу Знаменку. Опасность, которую он теперь физически ощущал всем телом, мобилизовала его и требовала действий.

 Нет, он не был наивным мечтателем, оторванным от реальной жизни. Конечно же, догадывался, что кто–то двурушничает и вместо своих солдат снабжает и вооружает чеченских бандитов. Для этого не надо быть большим аналитиком, не надо даже ездить в Чечню. Достаточно посмотреть несколько репортажей из этой вечно «горячей точки». Наши солдаты - грязные, голодные, в стареньком обмундировании. А бандиты сытые, откормленные, в удобных современных «разгрузках», обвешанные оружием и радиостанциями. Все это так, но одно дело - объяснять этот бардак огромными деньгами, которые международные террористические организации вливают в Чечню, и совсем другое — знать, что завелась крыса в собственном доме. Крыса, которая, несомненно, наделена большой властью и связями: совершенно секретный образец новой техники с завода пьяный прапорщик утащить не в состоянии.

 Корнеев прикидывал в уме те шаги, которые необходимо сделать срочно, но у входа в главк все планы пришлось перечеркнуть. Рядом с часовым на солдатской тумбочке, покрытой красной материей, стояла фотография в черной рамке. Петрович на ней не улыбался, как это бывало в жизни. Он был хмурым, только глаза из–под густых бровей смотрели на каждого входящего с какой–то пронзительной тоской…

 Оглушенный этой новостью, Николай молча поднялся на второй этаж. Еще издали, завидев его, офицеры старались свернуть в сторону или зайти в первый попавшийся кабинет. Он чувствовал себя прокаженным. Никто не хотел подать ему руки, в глазах читалось презрение: «Петрович умер, а он в это время куролесил». Конечно, все уже знали и о его задержании милицией, и о прогуле. А разукрашенная синяком физиономия не оставляла ни у кого и тени сомнения в его виновности.

 - Вот такие, блин, дела. Сегодня похороны. Автобус на четвертой площадке уже стоит. Поедешь? Помянуть старика надо. — Степанов, казалось, так и простоял все это время в курилке. Он старался не выдавать своих чувств, но в глазах у него прыгали все понимающие чертики. — Пивка дернуть не хочешь? У меня есть.

 Николай ничего не ответил. Он остро почувствовал себя здесь чужим и ненужным. Петрович был, пожалуй, единственным человеком, мнением которого он дорожил. Ему и только ему можно было бы, не таясь, все рассказать и быть уверенным, что тебя выслушают, поймут и поддержат. Другим рассказывать — все равно что оправдываться. А он не хотел ни перед кем оправдываться. Корнеев развернулся и пошел на четвертую площадку.

 Домодедовское кладбище встретило холодным, пронзительным ветром. Свинцовые тучи от тяжести снега, казалось, вот–вот упадут на землю и придавят все вокруг удушающей снежной ватой. Вид от административного домика кладбища открывался поистине батальный: в низине раскинулось широкое поле, где сурово, как воины перед сражением, плотно сомкнув свои ряды, стояли могильные кресты. Ни тебе кустика, ни деревца.

 Пока шел траурный митинг и люди безуспешно пытались найти слова, соответствующие моменту, пошел снег. Густые лохматые хлопья буквально за считанные минуты присыпали отвалы свежей земли у могилы, они падали на лицо покойного и не таяли. Петрович лежал в гробу в форме старого, еще советского образца: парадный китель морской волны, белая рубашка. Такова была последняя воля покойного. Оказывается, он еще при жизни все продумал и подготовил. Ребята рассказали, что нашли в квартире завещание и полный комплект одежды для последнего парада. У Петровича не было детей, и он рассчитывал только на себя, вот и позаботился старик обо всем заранее.

 Когда прибили фуражку с красным околышем к крышке гроба, отгремел последний салют и гроб с телом покойного опустили в яму, офицерам пришлось разгребать свежевыпавший снег, чтобы взять горсть земли и по обычаю бросить в могилу.

 Николай не пошел вместе со всеми в автобус, сказал, чтобы его не ждали. И никто не стал его уговаривать: его присутствие всех тяготило. Корнеев стоял и смотрел, как споро и привычно работают могильщики. Они быстро засыпали яму, сделали аккуратный холмик и неспешно ушли. Теперь ему никто не мешал поговорить с Петровичем наедине. Снег пошел еще сильнее. Он быстро покрыл могильный холмик и следы людей. Только венки еще виднелись из–под белого савана. Не будь их, могилу найти было бы невозможно. Корнеев стоял один среди белого безмолвия с непокрытой головой: даже самые ближние ряды могильных крестов сейчас скрывала снежная пелена.

 Где ты теперь, Петрович? Здесь, зарытый в Земной шар, или, может быть, уже шагаешь при полном параде со всеми своими честно заслуженными орденами и медалями где–то по Млечному Пути? Идешь на Божий суд смело, как и смело шел по жизни. Не хитрил и не гнулся. Простой советский офицер. Преданный стране и преданный страной…

 До города пришлось добираться на попутке. Поток машин с трудом разбивал снег на дороге. Серая грязная снежная каша летела из–под колес встречных машин прямо в лобовое стекло. «Дворники» с трудом счищали ее. Водитель, согласившийся подбросить до ближайшего метро, что–то говорил о ценах на бензин у нас и в Америке. Ругался, никак не мог взять в толк, почему у нас, в стране, где добывают нефть, бензин стоит столько же, как и в штате Техас. «Ведь его же еще через океан вести надо? А цена — та же!» Николай его не слушал. Он был рад вновь оказаться в привычной спартанской обстановке родных «жигулей». Казалось, что он сейчас все бы отдал, чтобы опять очутиться за баранкой своей «ласточки». И вот так же куда–нибудь ехать, слушать привычную радиостанцию, перемигиваться с другими водителями фарами, предупреждая о коварных засадах гаишников, и ни о чем не думать кроме дороги.

 «А что если, действительно, попробовать освободить из бандитского плена мою «ласточку»? Позвоню сейчас Олегу, пусть напрягает своих ребят из военкомата. Вдруг выгорит, — эта сумасбродная идея вывела из душевного ступора Николая. — Гори оно все ясным пламенем! Отремонтирую, там дел, по–моему, не так много: стекло заменить, фары, чуть передок поправить, и махну к своим братьям на Дон. Сходим на зимнюю рыбалку, детство вспомним, в баньке попаримся, водки попьем. Жизнь еще не кончается! Да и отсидеться мне какое–то время надо. А то, не ровен час, из–за этой пленки пошлют меня догонять Петровича на Млечном Пути».

 У метро Николай вышел. Водитель денег не взял, и этот нормальный человеческий жест стал каким–то укором для Николая, почти профессионального «бомбилы». Спускаться в метро не стал, сразу пошел звонить. Дежурная медсестра подозрительно быстро отыскала Олега. Видно, рядом сидел, клинья подбивал. Звонку был рад. Тут же согласился провернуть дело. Договорились о времени и деталях. Он, как и в прошлый раз, твердо пообещал нагнать страху на охранников штрафстоянки, напомнив им о «священном долге Родину защищать».

 - А меня в прошлый раз чуть не вышибли из госпиталя. Ох, и натерпелся! Если бы не мой лечащий, точнее его диссертация, мне бы несдобровать. Я, как ты знаешь, уникальный экземпляр для научных опытов. — Олег еще что–то там острил по поводу «собаки Павлова», но это говорилось уже явно не для Корнеева, а для сидящей где–то рядом медсестры. Николай слышал в телефонной трубке ее сдержанный смех.

 Отыскать штрафную стоянку оказалось делом непростым. Облегчать автолюбителям поиск своих насильно эвакуированных машин не в интересах бизнеса. Тут уж точно: время — деньги. Чем дольше вы ищете штрафстоянку, тем больше платите. Потому ни указателей, ни точного адреса. Сервис с большой дороги приносит огромные деньжищи. Куда они потом идут — секрет. Одно известно точно — не в городскую казну. Потому ООО «Соловей–разбойник» процветает.

 Уже стемнело, когда Николаю все–таки удалось найти высокий забор, за которым, как подсказал ему прохожий, и находится искомый объект. Штрафстоянка напоминала скорее зону строгого режима: колючая проволока, мощные прожекторы, лай собаки.

 Николай дважды обошел вокруг всей территории, но Олега с товарищами все не было. Что–то, видно, у него не клеилось. Чтобы как–то скоротать время и согреться, зашел в небольшое кафе. Только сел за столик, понял, насколько он голоден. С утра ведь ничего не ел. Заказал две порции жареных сосисок, картофель фри, горячую лепешку, салат из огурцов и двести граммов водки. Хотелось помянуть Петровича, да и просто согреться после промозглого кладбищенского холода.

 В кафе было тепло и уютно, тихо играла музыка. После выпитой водки и с жадностью съеденной закуски, Николай закурил. Он чувствовал себя сейчас как любовник у дома своей возлюбленной. Вроде рядом и встреча возможна, но ее все нет и нет.

 Посмотрел на часы: все договоренности с Олегом рухнули. Но уходить ни с чем, да еще после того как он увидел через дыру в заборе свою «семерку», не хотелось. Заказал еще водки — не сидеть же без дела.

 Кафе закрывалось, и пришлось вновь выходить в холод ночи. Снег по–прежнему падал густыми хлопьями. Ноги сами собой пошли к той прорехе в заборе, которую заметил Николай, обходя стоянку. Его «ласточку» уже накрыл слой снега. То, что это была именно его машина, он ни на минуту не сомневался. Корнеев легко бы узнал из тысячи одинаковых вишневых «семерок» свою. Даже то, что ее отремонтировали, нисколько не смутило Николая. Это была его машина. Просто хозяева автомобильной тюрьмы уже подготовили ее к продаже. Ведь срок прошел большой, а хозяин так и не появился. Сейчас выкупать — себе дороже. Вот и подсуетились ребятки. Это их бизнес.

 С дальней стороны стоянки, там, где находилась сторожка, послышался крик охранника: «Альма! Ко мне! Пайка стынет!» В его руках была большая алюминиевая миска, от которой поднимался густой пар. Крупная лохматая кавказская овчарка с радостным лаем бросилась к нему и с жадностью стала есть. Охранник еще какое–то время постоял рядом, покурил. Потом красная точка окурка, описав дугу, упала в сугроб, и он вернулся в сторожку.

 Николай с трудом протиснулся в дыру забора, тихонько подошел к «жигулям». Вот она стоит его «ласточка». Сердце учащенно забилось. Следов аварии почти не видно. Только в двух местах на кузове белела грунтовка: покрасить крыло еще не успели. Корнеев достал ключи, легко открыл дверцу и юркнул в салон. Лобовое стекло еще не все засыпало снегом, в оставшуюся узкую щель ему хорошо была видна вся стоянка, а его, напротив, никто не мог видеть. Собака у сторожки по–прежнему была занята едой.

 Их разделяло приличное расстояние, к тому же охранники явно что–то праздновали. До слуха Николая доносились возбужденные пьяные голоса, магнитофон на всю округу тосковал о Владимирском централе. После небольшого колебания, Корнеев решил запустить двигатель. Он понимал, что сейчас, даже если бы ворота стоянки оказались раскрытыми настежь, выехать ему не удастся: машина превратилась в один большой сугроб. И все же он хотел узнать, на ходу или нет его машина. «Прорвемся! Только заведись, родная! А завтра Олег обязательно поможет, мы с тобой вырвемся на свободу — и поминай как звали!»

 Стартер с трудом провернул коленвал, аккумулятор явно подсел, но уже вторая попытка оказалась удачной, двигатель заработал. Николай сразу сбросил обороты до минимальных, и машина тихонько по–кошачьи заурчала. Даже было слышно, как тикают часы в приборной доске. От печки повеяло теплом. Салон быстро нагрелся. Снежная занавеска на лобовом стекле стала намокать. Но на смену таявшим все падали и падали новые хлопья снега…

 От выпитой водки, тепла печки Николая разморило. Он задремал.

 И снилось ему, как мальчишкой идет босиком по луговой дороге к Дону. Черная растрескавшаяся от летнего зноя земля колет ступни ног. Вокруг жаркий летний день, где–то в голубой вышине заливается жаворонок, шурша своими цветными крыльями, то и дело перелетают через дорогу или плюхаются прямо под ноги крупные кузнечики. Луг напоен медовым запахом созревших цветов и трав. Этот зеленый ковер полон жизни и движения. Дядя Ваня (отец двоюродных братьев Вани и Пети), когда ему доводилось косить трактором траву на лугу, всегда приносил домой, то оставшегося без присмотра птенца, то зайчонка.

 Далеко позади остались и сейчас уже почти не видны на склоне горы хаты села Прогорелого, купол полуразрушенной церкви. Перед самым обрывом дорога вдруг резко поворачивает в сторону леса, здесь открывается вид на остров, поросший ивняком. Дон сильными, но ласковыми рукавами бережно обнимает его с двух сторон. На ровной, как зеркало, глади воды отражаются белые горы облаков. С мальчишками, лежа кверху пузом на песчаном пляже, они любили поглазеть на этих небесных странников, помечтать: вот было бы здорово, если бы можно было бегать, прыгать, а главное, кататься на этих похожих на вату горах. Воображение мальчишек с такой достоверностью рисовало картину, открывавшуюся с высоты полета облаков, что дух захватывало.

 Вот и сейчас Николай ощутил это неповторимое чувство полета. Он легко оттолкнулся от самого краешка крутого донского обрыва, но полетел не в холодную чистоту реки, как бывало в детстве, а вверх, к истоптанным в мальчишеских мечтах облакам.

 …В доме напротив зажегся свет. Снег все падал и падал. Но его уже не видел Корнеев…

 Душа его летела в вышине рядом с белыми облаками. Чудный вид предстал перед ней: вон там, обступив блюдце озера Лиман, стоят хаты родного села. Сразу за глинищем (так здесь зовут рукотворные яры, где раньше добывали глину) раскинулась желтая скатерть хлебного поля. Она упирается в сосновый лес, где, благоухая нагретой на солнце янтарной смолой, стоят корабельные сосны. Они цепляются своими верхушками за облака, пытаясь притормозить их скольжение по небу, но тщетно. Облака только смеются от этого ласкового прикосновения и уходят дальше за горизонт, туда, где сверкает на солнце мириадами бликов синяя лента Дона. Она режет меловые горы, теснит лиственные леса. Ничто не может удержать ее неторопливого, но властного течения. А рядом, в прохладе и тишине дубрав, прячутся, словно кимберлитовые трубки в земной коре, озера, образовавшиеся на месте старого русла реки.

 Вот оно счастье! Останови свой бег, время, дай насладиться красотой родных мест! Дай напоследок надышаться напоенным запахом чабреца воздухом, дай глазам налюбоваться Доном, единственной рекой в мире, у которой нет ни истока, ни устья, ни начала, ни конца! Катит он свои воды из седой глубины веков, омывает потные бока лошадей кочевников Дикого поля, смывает вражескую кровь с мечей ратников Дмитрия Донского, проходит сквозь радиоактивные контуры Ново–Воронежской атомной станции, мимо грязных городов и смрадно дымящих заводов. Но наперекор законам природы грязь «времени сего» не пристает к нему. Дон в своей первозданной родниковой чистоте величаво течет дальше, за горизонт, в голубую даль будущих времен. Поди разберись, река это или, может быть, само время русской истории материализовалось в водную гладь!

 Но не упросить даже на мгновение остановиться ту неведомую и безжалостную силу, какая влечет душу раба Божьего Николая все выше и выше. Вот уже и скрылись вдали красоты родных мест, померкли краски дня, холодный межзвездный мрак обступил со всех сторон. И уже сама Земля осталась позади и съежилась до размера медного пятака. А впереди — только темный туннель и трубный Голос, властно зовущий к себе…

 

 …Утром охранника штрафстоянки разбудил вой собаки. Он вышел за угол по малой нужде, оставил на белом снегу рыжую проталину и, матерясь, вернулся в душное тепло сторожки. Долго ворочался на своем продавленном диване, но уснуть уже не смог. Вой не прекращался. Снова встал, накинул теплый тулуп и вышел на улицу. Светало. Кавказская овчарка на минуту стихла, увидев хозяина, подбежала к его ногам, но потом опять устремилась в глубь стоянки, уселась у вишневых «жигулей» седьмой модели и, задрав морду, залилась своим истошным воем.

 Охранник удивленно посмотрел на отъезжающий от стоянки джип «мицубиси паджеро» с сильно тонированными стеклами, подумал: «Кому не спится в такое раннее утро?». Потом нехотя пошел к сидящей у «жигулей» овчарке.