Подобно Силену, выделившемуся из множества силенов, населявших лесные чащи, особое место среди демонов леса занял Пан.

Обросший курчавой шерстью с прицепившимися к ней колючками от кустов, через которые ему приходилось продираться, с козлиными копытцами и уморительными рожками на голове, он издали мог быть принят, как любой сатир, за одного из тех животных, которых пас, если бы не две ноги и свирель, с которой он никогда не расставался.

Рожденный от связи нимфы то ли с Гермесом, то ли с Зевсом, он был ею брошен, едва появившись на свет, ибо внушал своим видом матери ужас, но был подобран отцом и отнесен на Олимп, где при виде его все боги покатились со смеху [48]Впервые рассказ о рождении Пана приведен в посвященном ему Гомеровском гимне. Сам гимн до нас не дошел, но сохранилось изложение его содержания в схолиях к "Ресу". В менее известных мифах, донесенных поэтами эллинистического времени, любившими выискивать необычные варианты, он включен в одиссеевский цикл. Согласно этой традиции, Пенелопа не хранила верности супругу во время его отсутствия, и, вернувшись, Одиссей ее изгоняет. Оказавшись в районе Мантинеи, она соединяется с Гермесом и становится матерью Пана. В рамки того же круга мифов вписывается и еще один вариант, согласно которому Пенелопа делит ложе поочередно со всеми женихами, с чем и связана уродливая внешность родившегося от этих многочисленных связей сына. Популярность Пана, отразившаяся в бесчисленных изображениях на сосудах, была велика уже в глубокой древности, о чем свидетельствуют те из вариантов мифов, которые делают его родителями богов первого поколения: то он становится сыном Эфира и нимфы Ойнои, то Кроноса и Реи, то Урана и Геи. О древности Пана говорит и его полуживотная внешность, и рано забытый миф, по которому он сын какого-то пастуха и обычной козы.
. Так наиболее распространенная поэтическая легенда рисовала происхождение имени Пана, объясняя его от греческого слова «все». Между тем Пан еще задолго до появления на Балканском полуострове греков почитался его древнейшими обитателями пеласгами, и, скорее всего, его имя происходит от пеласгийского слова со значением «пасти».

Пан – пастырь овец и коз. Пастухи считали его своим покровителем и приносили в дар молоко и мед диких пчел. Но он покровительствует также и охотникам и рыбакам – всем, кто общается с дикой природой и пользуется ее благами. Он охраняет неприкосновенность природы, ее мирный покой. Ему внушают отвращение все голоса и звуки войны – ржанье и топот коней, дребезжание боевых колесниц, бряцание мечей, свист стрел. Защищая свои владения от безжалостных пришельцев, он может испустить такой крик, что они побегут в ужасе, бросая бесполезное оружие, наталкиваясь друг на друга, падая со скал. Однажды, как рассказывали, он внушил страх целому войску, обратив персов в бегство под Марафоном, и за это афиняне воздвигли ему храм на северном склоне акрополя. Такой же страх наводил Пан на людей, если они тревожили его покой, когда в жаркое полуденное время он отдыхал где-нибудь в чаще или тенистом овраге. В эти посвященные Пану обеденные часы пастухи старались не шуметь, и даже их сторожевые псы остерегались лаять. Горе было тому, кто нарушал в «часы Пана» молчание. Выбегая из своего укрытия, Пан наводил тот безотчетный страх, который стали называть паническим.

Родиной Пана считалась гористая Аркадия, внутренняя часть Пелопоннеса. Ее первоначально называли «страной Пана» – Панией. Но почитали Пана повсюду, где пасли коз и овец, где сохранились не тронутые городской культурой уголки природы, главным образом в местах древнего расселения пеласгов.

Постоянными спутниками Пана были светловолосые голубоглазые нимфы. Часто они призывали его к себе, и он становился участником их хороводов, выходил на середину круга и плясал, неуклюже топая копытцами. Он – брат нимф, они – его сестры. Но никого не минуют стрелы Эрота. Раненный одной из них, полюбил Пан строгую и недоступную, а поэтому трижды прекрасную нимфу Сирингу, отвергающую, подобно Артемиде, мужскую любовь. Напрасно пытался Пан объясниться с Сирингой. Когда же он захотел ее обнять, она бросилась бежать. Погнался за нею Пан. Не догнать бы Пану быстроногой беглянки. Но впереди река. Заметалась нимфа. Сзади слышится горячее дыхание Пана, острый запах его козлиной шерсти. И взмолилась Сиринга богу реки:

– Спаси меня! Погибаю!

Внял речной бог мольбе и обратил нимфу в тростник. Ослепленный любовью Пан не заметил этого превращения и свел свои волосатые руки. Но вместо девушки он обнял стройный, колеблющийся от каждого порыва ветра, щекочущий своим нежным прикосновением кожу тростник. Поняв, что больше никогда не увидит любимую, Пан откусил тростинку своими острыми зубами, проткнул отверстия камнем и, поднеся к губам сирингу – так он назвал свирель, – извлек из нее полные грусти звуки.

Сбежались на них отовсюду сестры-нимфы. Сиринга пела в губах Пана, словно бы обретя неведомую ей при жизни радость любви. По белым щекам нимф потоком катились слезы, такие же светлые и незамутненные, как это даруемое Афродитой чувство [49]За исключением этой трагически завершившейся страсти, любвеобильный Пан не мог пожаловаться на неудачи. Нимфа Эхо родила ему дочь, судя по имени, означающем "вертихвостка", она была в птичьем обличье; до любви к нему снизошла и сама Селена.
.

Возгордившись своим умением, Пан вызвал на состязание самого Аполлона, и тот, приняв вызов, явился в горы Тмола с золотой кифарой. Умение встретилось с божественным искусством. Бог Тмола присудил Аполлону победу. Но царь тех мест Мидас хвалил бесхитростную игру Пана. Разгневался Аполлон и, в ярости схватив Мидаса за уши, потянул, сколько хватило сил. Вытянулись у царя уши, стали напоминать ослиные. Закрыл их Мидас высокой шапкой, и знал о них лишь царский цирюльник, которому было приказано молчать под страхом смерти. Но не в силах был носить в себе эту тайну цирюльник. Он отправился к реке, где росли новые сестры Сиринги, и, поднеся ладони к губам, стал нашептывать, уверенный, что никто его не услышит:

– У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!

Зашуршали на ветру тростники и разнесли эту весть по всему свету:

– У царя Мидаса ослиные уши!

Но не услышал этой новости Пан. Обиженный, он удалился в чащу лесов и никогда уже не вступал в соперничество с олимпийскими богами. Лишь с Дионисом ему было по-прежнему легко и приятно. Поэтому он присоединился к нему и вместе с его свитой обошел весь свет, предаваясь буйному веселью [50]Миф о вхождении в свиту Диониса отражает перемены в мифологической судьбе древнего божества, утратившего специфику покровителя пастухов, и вместе с тем объясняет широкое распространение культа аркадского бога по всей Греции. Главные центры культа Пана, названные в источниках и частично подтвержденные археологией, находились в Аркадии, Трезене и на территории Аттики в Оропе; почитали его и в самих Афинах, где ему был посвящен ежегодный праздник, включавший торжественное факельное шествие, отдано две пещеры: одна на самом Акрополе, другая вместе с горой – рядом с Марафонской равниной и, кроме того, на Саламине (видимо, по частной инициативе) имелось множество деревянных статуй, сделанных, по словам Павсания, "кто как мог". Такой чести Пан был удостоен в Афинах, согласно Павсанию, за то, что, встретив возвращавшегося из Спарты афинского посла, обещал прийти к афинянам на Марафонское поле и помочь одержать победу в сражении.
.

Согласно мифу, первым из богов исчез Пан. Это произошло во времена, когда по Римской империи распространялись восточные верования и новая религия – христианство, старым богам почти не приносили жертв. Их храмы рушились, и никто их не восстанавливал. Рассказывали, что, когда один корабль плыл из Греции в Италию, внезапно наступил штиль. Опустились паруса, и в безмолвии могучий голос призвал кормчего. Когда тот отозвался, ему было приказано плыть к лесистому мысу и там известить, что великий Пан умер. Как только кормчий ответил согласием, паруса наполнились ветром, и корабль побежал к указанному месту. Выйдя на нос, кормчий прислонил ладони ко рту и крикнул что было сил: «Умер великий Пан!» И тотчас же в ответ послышались рев, уханье, стоны. С шумом раскачивались верхушки деревьев. Птицы камнем падали в море. Вся природа скорбила о кончине первого из богов, предчувствуя гибель всех других.