— О! Да он у тебя свирепый! — крикнул человек в коротком плаще, отскочив от ворот конюшни.

Натянув цепь, к нему рвался черный лохматый пес и скалил острые зубы.

Отстранив собаку, наружу вышел юноша лет двадцати, светловолосый, с румянцем во всю щеку.

— Это ты, Регул? — воскликнул он удивленно.

— Мимо проходил. Вот и заглянул. Нет ли у тебя кабаньего навозу?

— Кабаньего навозу?

— Ну да. Ты разве его не употребляешь?

— А что с ним делают?

— Натираются и золу его на молоке пьют. От ушибов помогает.

— У нас в Сицилии от ушибов травами лечатся.

— А как твоего пса кличут?

— Никс.

— Да… — сказал Регул после долгой паузы. — Зачем ты его только сюда привез? Лучше бы раба купил. Раб лошадей накормит и на проминку выведет. А от собаки какая польза?

— Привык я к Никсу. Он со мной коней пас. От волков их стерег. А раб мне ни к чему. Коней я сам кормлю и чищу. Они одного меня признают.

— У тебя трехгодки сицилийской породы, коренной — Огненный, сын Фукса и Этны. В Сиракузах ты самого Андроника на полкруга обошел.

— Откуда ты это все знаешь? — удивился юноша.

— Всего я не знаю, — скромно ответил Регул. — Вот, к примеру, как ты в Рим попал и как тебя зовут?

— Звать меня Неáрхом. Сам я из Тавромéния. Только я в Сиракузах приз взял, подходит ко мне один, такой важный, в тоге. Сервилием назвался. Говорит мне: «Слушай, парень, поедем в Рим. Нравятся мне твои кони. Коренной центенарием будет. За белых выступать станешь. Вот тебе деньги на дорогу и на обзаведение».

— И много он тебе денег дал?

— Тысячу сестерций.

— Всего тысячу монет! И ты согласился из-за них мараться?

— Он еще тысячу обещал дать после скачек. Думаю, не обманет.

— Другой с умом и пять тысяч за один выезд загребет.

— Это как?

— Ну, к примеру, ты в заезде четырех колесниц участвуешь. Приз — пятьдесят тысяч сестерций. Придержишь коней — и от победителя пять тысяч получишь. Понял?

— Так нечестно! — вспыхнул Неарх. — Как после того своим коням в глаза посмотришь? Кони-то ведь тоже хотят первыми прийти.

— Ну и чудак! — сказал Регул, деланно расхохотавшись. — Чего им в глаза смотреть? Ты о себе лучше подумай! За пять тысяч сестерций ты и квартиру наймешь, и крепкую рабыню купишь, чтобы твое хозяйство вела. Заживешь, как патриций. По рукам?

— Иди-ка ты отсюда… — сказал Неарх, побагровев, — Не на такого напал.

— Ого! Да ты так же скалишь зубы, как тот пес. Наняли тебя за тысячу сестерций, а ты и лаешь. Где тебе в Риме жить, деревенщина! Погоди! В последний раз предлагаю добром. Не хочешь? Ну смотри, чтобы не просчитаться!

Сплюнув сквозь зубы, Регул ушел. У него была какая-то разболтанная походка. И весь он был похож на дергунчика с нарисованным лицом.

Может быть, имя Регула ничего не скажет читателю наших дней, но в императорском Риме трудно было найти человека, который не слышал бы этого имени. Регулы из рода Аттилиев во времена Республики были цензорами и консулами. Что касается Регула, героя нашего рассказа, то он знал родословную коней-победителей лучше, чем восковые статуи своих предков. Он мог сказать о прадеде и прабабушке любого из скакунов, отмеченных призом.

В голове Регула удивительным образом удерживалось лишь то, что в какой-то мере было связано с конями. Сколько ни бил его учитель ферулой, Регул не мог усвоить, против каких царей воевал Александр Македонский. Но зато историю с конем Александра — Буцефалом он знал в таких мельчайших подробностях, которые вряд ли можно было вычитать у историков. Уже с десяти лет Регул вертелся на ипподроме и конюшнях среди возниц и конюхов. Он усвоил все их словечки и повадки. Он никогда не клялся Геркулесом, а только Эпоной. Он знал стати всех конских пород и с одного взгляда мог определить, сколько лошади лет.

Впрочем, знания подобного рода мало помогали ему в той азартной игре, которая велась зрителями конских скачек. Всего за год он спустил отцовское состояние. А так как отпрыск знатного рода ничему не был обучен и ничем не интересовался, кроме коней, ему ничего не оставалось делать, как стать возницей. Нельзя сказать, чтобы это обрадовало мать Регула — Антистию, не чаявшую души в своем непутевом сыне. Но все же это было лучше, чем идти в гладиаторы или актеры. Выступление на скачках не лишало человека высокого общественного положения, его почетных привилегий, хотя зачастую ему приходилось состязаться с рабами и вольноотпущенниками. Антистия могла себя утешать, что Фаэтон не считал зазорным править солнечной колесницей, а император Нерон, да будут к нему милостивы небожители, сам управлял квадригой. Была еще и надежда, что Регул возьмет приз и поправит пошатнувшееся положение семьи. Но Фортуна упорно поворачивалась к нему спиной. Дважды Регул разбивал колесницу об мету, три раза его выбрасывало, словно из пращи. Голубые, честь которых он отстаивал, готовы были лишить его права участвовать в заезде. Префект претория Мизерин, один из наиболее влиятельных голубых, добился, чтобы Регулу дозволили еще раз испытать судьбу.

Вот тогда Регул и решил сделать последнюю ставку. Ему нужна была победа любой ценой. Узнав, что за белых выступает новичок из Сицилии, он надеялся его обломать. Эта надежда не сбылась.

Неарх проводил взглядом непрошеного гостя. Приход Регула его сначала удивил и даже обрадовал. Он раньше не был знаком с возницей голубых, хотя и знал его в лицо. Мог ли он надеяться, что сам Регул пожалует к нему в конюшню. Предложение Регула его возмутило, хотя другой, более искушенный возница на его месте не отказался бы от пяти тысяч сестерций.

Закрыв ворота конюшни, Неарх подсыпал в ясли кормовой смеси. Он делал ее сам из ячменя, вики и бобовой соломы. От нее кони не жирели, сохраняя все те качества, какие необходимы беговой лошади.

Услышав приближение хозяина, Огненный повернул голову. Неарх невольно залюбовался своим коренным, У него был небольшой живот, но широкая и выпуклая грудь, суживающиеся книзу бедра, прямые, ровные, обращенные слегка внутрь колени, пышный хвост с вьющимися волосами. Неарх провел ладонью по спине Огненного и ощутил приятную теплоту молодого и сильного тела.

Никс жалобно взвизгнул. Неарх давно уже замечал, что собаки ревнивы. Псу тоже хотелось получить свою долю хозяйской ласки. Конечно, он не мог рассчитывать на ту же постоянную заботу, которой были окружены кони. Пища его была сытной, но однообразной. Но почему с тех пор, как они переехали в этот шумный город, хозяин ни разу не нашел времени его приласкать, как он это делал раньше. Он часто уходит, оставляя его в конюшне одного с лошадьми.

Казалось, все эти мысли Неарх прочел во влажных собачьих глазах.

Неарх подошел к собаке и прижал к своему бедру кудлатую голову.

— Что? Скучаешь, брат? — сказал он, почесывая Никса между большими отвисшими ушами, — Нет здесь раздолья. Четыре стены. Тебе бы на травке поваляться. В речку окунуться. Потерпи, дружок. Скоро Скирп приедет. Помнишь Скирпа, братца моего? Он гулять с тобой будет. Здесь тоже и луг, и река есть.

* * *

Неарх запер дверь конюшни на замок и медленно зашагал по направлению к форуму. Здесь у таверны менялы Аррунция он должен встретить Скирпа. Его обещал привезти в Рим знакомый скототорговец из Тавромения. Мальчик впервые в Риме. Он может заблудиться в лабиринте его улиц, затеряться в сутолоке.

Едва только Неарх скрылся за поворотом улицы, к конюшне разболтанной походкой подошел человек. В руках его была небольшая лопатка, которую употребляют воины для устройства лагерей. Это был Регул. Он подергал ворота. Оттуда послышалось злобное ворчание.

— Не лай, Никс! — прошептал Регул. — Я принес тебе колбаски.

С этими словами он просунул в щель между воротами что-то тонкое и длинное.

Собака замолчала. Заржали кони, и не слышно было, ест ли она колбасу или нет. Но так как она больше не ворчала, Регул решил, что колбаса съедена.

— Скоро околеешь! — злобно прошептал Регул.

Обогнув угол конюшни, он подошел к той стене, где стояли кони. Став на колени, он стал рыть яму. Видимо, он имел в этом деле сноровку, так как лопатка мелькала в его руках. Вот уже яма имела в глубину не менее двух локтей. Регул отложил лопатку в сторону, лег на живот и просунул в подкоп руку. Пальцы нащупали сено. И в тот же момент он отчаянно завопил. Собачьи зубы впились в его руку. Он с трудом вырвал ее и что было силы побежал прочь.

Прошло немного времени после этого, и у ворот конюшни показался Неарх с мальчиком лет двенадцати, одетым по-деревенски — в грубом плаще, подпоясанном сыромятным ремешком, в широкополой войлочной шляпе. 

— Вот наш дом, — сказал Неарх, показывая на конюшню. — Здесь и кони, и Никс. И мне здесь спать приходится.

Заслышав знакомый голос, Никс радостно завизжал.

— Скучно ему взаперти, — сказал Неарх, открывая замок. — Выпускать одного боюсь. Потеряется или покусает кого-нибудь. Потом отвечай за него… Когда коней веду на проминку, его с собой беру. Сидит в повозке — не шелохнется. Может быть, ты с ним погуляешь? Только в городе с поводка не спускай.

— Хорошо, Неарх, — ответил мальчик. — Никс меня знает. Я его еще от волка отбил. А собаки ведь помнят добро.

— Помнят, — подтвердил Неарх, открывая ворота. Ему сразу бросился в глаза кусок колбасы, — Колбаска?.. — протянул он, — Вот чудеса! Откуда она взялась? Я Никса колбасой не кормлю.

Никс залаял и побежал, все время оглядываясь, к стене, где был подкоп.

— Все ясно! — сказал Неарх, отбросив сено, — Следы крови, и дыра снаружи. Кому-то стали на дороге мои кони и мой пес.

Он вернулся к воротам и сказал ничего не понявшему и поэтому напуганному мальчику:

— Вот видишь: колбаса. Клянусь Геркулесом, она отравлена. И лошадям хотели яда подсыпать. Не вышло. Вот тебе и приобретай раба! Да они раба мигом подкупят или убьют. А с Никсом им так просто не справиться. Никс у чужого еды не возьмет. Есть ведь такие негодяи! Ты слышал, как ругаются: «Собака!» Да разве собака на подлость способна! Собака зла не сделает. Только ее не трогай.

Неарх наклонился, гадливо, двумя пальцами поднял колбасу и выкинул ее за ворота.

— Сразу бы я нашел этого двуногого волка, — сказал он, обернувшись к Скирпу, — да вот некогда. Сегодня работа.

Подойдя к стене, он снял с гвоздя длинную белую тунику. Скирп с любопытством взглянул на пришитые к Тунике ремни с медными пряжками. Неарх натянул тунику и попросил мальчика застегнуть сзади ремни.

— Потуже! Вот так! 

Теперь Неарх был похож на сказочных героев, каких изображают художники на стенах и на мозаичном полу богатых домов. У него были широкие грудь и плечи, узкая талия, прямые и стройные ноги. Ему не хватало лишь шлема. И словно Неарх почувствовал это. Он снял со стены остроконечную кожаную шапку и надел ее на голову. Шапка закрывала лоб и щеки, оставляя открытым нос, рот и глаза.

— Какая смешная! — невольно вырвалось у Скирпа.

Неарх пожал плечами.

— Говорят, защищает при падении, — сказал он. — Только я думаю, что, коль пройдутся по тебе копыта и колеса, ничего не поможет.

Неарх затянул кушак, засунул за него кривой нож и обратился к мальчику:

— Займусь конями. Надо им спины протереть и бабки забинтовать. А потом на разминку вывести. Кони любят, чтобы я с ними перед выездом побыл. Ты же в цирк отправляйся. Дорогу тебе каждый покажет. Сегодня пол-Рима в цирке. И Никса: с собой возьми. Вот поводок.

— Меня с ним не пустят.

— Пустят. А в случае чего скажешь, что Никс — моя собака.

* * *

Они шли по мостовой. Здесь было просторнее, чем на тротуаре, и никто не мог их толкнуть или ударить. Скирп крепко сжимал поводок. Никс брел, высунув язык. Его разморила жара. Или, может быть, он утомлен такой массой людей и городским шумом.

Еще в своем Тавромении мальчик много слышал о Риме. Старики говорили: «Тот ничего не видел, кто не видел Рима». Но Вечный город прекраснее всех рассказов о нем, сказочнее, чем любая фантазия. В какую сторону Скирп ни обращал своего взора, повсюду были дома, словно соревнующиеся друг с другом в красоте, пышности и великолепии. Стены портиков и храмов блестели, как смазанные маслом. Площади заставлены бронзовыми и мраморными фигурами. Одних этих статуй больше, чем в Тавромении людей. Некоторые фигуры подняты на высокие каменные арки. Это полководцы на позолоченных конях. А стены арок украшены рельефами. Склонившие голову варварские вожди. Их жены с распущенными косами, с протянутыми в мольбе руками. Здесь все говорило об истории, заполненной сражениями и войнами. Оружие дало Риму господство над всем миром. Побежденные стали рабами. И, может быть, все это богатство и великолепие создано их трудом.

А толпа! Она сама была величайшим зрелищем Рима. Улицы едва вмещали ее. Толпа текла к цирку неиссякаемая, как горная река. Кого только сегодня не встретишь! И вскормленного молоком кобылиц кривоногого сармата. И огромного голубоглазого сигамбра со связанными в узел на затылке волосами. Курчавого, толстогубого обитателя верховьев Нила, сухощавого меднотелого египтянина. Все они покинули свои поля, леса, степи, горы и пустыни ради римских скачек. Казалось, было в самом воздухе что-то свидетельствующее об их приближении. Пыль, взметенная тысячами ног, щекочет ноздри. Движения прохожих подчеркнуто резки и торопливы. Глаза лихорадочно блестят. Речь отрывиста, словно состоит из одних междометий. О чем сегодня говорит Рим? Чем сегодня дышат Субура и Этрусский квартал? Хлеб и жилье? Это завтра. Сегодня на устах у всех лишь кони, возницы, колесницы. Из всех цветов и красок мира остались только четыре.

Вот и полукружие стен, горделиво высящихся над соседними домами. Это три лежащих один над другим ряда арок. В нижнем ряду, с обеих сторон главного входа в цирк, лавки со съестными припасами. Чего здесь только нет! Галльская солонина и ветчина, морская рыба из Испании, откормленные устрицы с Лукринского озера, аттический мед, фригийские петухи, мелосские журавли. Запах индийской корицы смешивается с ароматом благоуханного нарда и вонью иллирийских сыров.

Галереи заполнены так, что негде и ассу упасть. Но здесь меньше всего тех, кто намерен что-либо приобрести. И напрасно торговцы развертывают дорогие шелковые ткани с острова Кос и тонкий сирийский муслин. Напрасно они расхваливают свои румяна и притирания, будто бы возвращающие молодость. Кого сейчас может привлечь это зрелище роскоши, эта выставка чужеземных богатств?! Толпа занята другим. Слышны хлопки и гортанные выкрики. Это заключаются пари о победе в заезде. Юркие, пронырливые люди дают бьющимся об заклад советы. О! Им известно все! Какой конь хромает! Какой возница сломал руку во время тренировки! Известие об этом воспринималось в галереях с таким ужасом, с каким, наверное, бородатые предки не принимали весть о поражении при Каннах.

Кто этот носатый и чернявый человек, прислонившийся спиною к колонне? Его окружило тесное кольцо римлян. Они ловят каждое его слово. Следят за каждым его движением. Может быть, это знаменитый поэт или философ. Что вы? Это Диокл. Диокл? Ну да, тот самый Диокл, которому его почитатели воздвигли в Риме десять статуй. Чем же он прославился? Как? Вы этого не знаете? Он участвовал в заездах четыре тысячи раз и тысячу четыреста шестьдесят два раза выходил победителем. В один год он одержал сто тридцать четыре победы. Он был первым со времени основания города возницей, победившим восемь раз на приз в пятьдесят тысяч сестерций с одними и теми же тремя лошадьми. Сорока двух лет от роду он оставил ремесло возницы и зажил в своем дворце на Эсквили не. Его считают одним из самых богатых людей Рима.

— Диокл, кто победит? Какие кони придут первыми? — слышится отовсюду.

Диокл не отвечает. Он просто поднимает вверх свою ярко-красную шляпу.

— Да здравствуют красные! — кричат его почитатели, — Слава Диоклу!

Сзади Скирпа остановились двое. Один — седовласый старец в грубом, подпоясанном веревкой плаще — тяжело опирается на суконную палку. Его босые ноги в ссадинах. Кажется, он пришел издалека. Другой — юноша с живыми и блестящими глазами.

— Разреши, отец! — сказал юноша. В его голосе прозвучала мольба.

— Отстань! — сердито молвил старец. — Мы пришли не на эти дьявольские игрища. Нам надо найти отца Алексия. Он собирает здесь у грешников милостыню.

— Отец! А ведь святой Илия тоже поднялся в колеснице на небо. И он не считал грехом управлять конями. 

— Я вижу, ты искушен в словоблудии. Святой Илия не мчался сломя голову, а возносился на небо. И влекла его не слава мирская, а любовь господня.

«Христиане!» — догадался Скирп и невольно отстранился.

У себя на родине Скирп много слышал об этих врагах рода человеческого. Будто они кровь у младенцев высасывают и поклоняются голове осла. Если где неурожай был или скот подыхал, во всем обвиняли христиан. Болтали также, что они ходят в толпе с отравленными булавками и колют ими.

«Посмотришь: люди как люди! — думал Скирп. — И нет в них ничего зверского. Только почему этот старик юношу в цирк не пускает?»

В это время толпа вдруг покачнулась и сдвинулась с места. Скирпа сжали с обеих сторон. Никс взвизгнул. Видимо, кто-то наступил ему на лапу. «Теперь даже если захочешь, отсюда не выберешься», — подумал мальчик и взглянул на христиан. Старец, схватив юношу, пытался вытащить его из толпы. Но людское течение уже повлекло их обоих и закрутило, как на стремнине. На лице юноши мелькнула радостная улыбка, и они оба затерялись в толпе.

Остались позади узкие ворота. Пройдя их, толпа растеклась мелкими ручейками между проходами, отделяющими одну каменную скамейку от другой. Скирп вздохнул и вытер тыльной частью ладони капельки пота со лба и щек.

Устроившись на сиденье и посадив рядом Никса, мальчик огляделся. Цирк имел форму гигантской чаши. Дно ее было изумрудным полем с черной полосой беговой дорожки, края — местами для зрителей. И все эти места заливало волнующееся море голов. Люди были в белом, голубом, зеленом и красном, в тех же цветах, какие защищали возницы и их кони. Ложи украшены свежей зеленью и цветами. В одной из этих лож — сам император. Сколько ни пялил глаза Скирп, он не смог отыскать лица, знакомого ему по монетам и статуям. Он хотел было попросить соседа, чтобы тот указал ему императора, но не успел.

Призывно прозвучала труба, и на ипподром вышла праздничная процессия. Она двигалась с торжественной медленностью, обходя цирк вдоль рва, отделяющего беговую дорожку от мест для зрителей. Может быть, многим, с нетерпением ожидавшим начала скачек, эта древнейшая религиозная церемония казалась скучным предисловием к увлекательнейшей из книг, но Скирп не отрываясь смотрел на удивительное шествие. Впереди шли люди в белом. Они держали носилки со статуями богов. Вот Нептун с трезубцем. За ним величественная Юнона. Боги кивали головами, может быть, они благодарили за то, что их не оставили в одиночестве в этот день. Или они обещали своим почитателям успех в скачках? Кто знает? За богами пестрой толпой тянулись музыканты. Сверкали изогнутые этрусские трубы. Звучала древняя мелодия, сочиненная неведомым певцом еще во времена Тарквиниев. А вот и колесница устроителя игр. Медленно вращаются спицы ее огромных колес. Наверху — человек в широкой, ниспадающей складками пурпурной тоге, со скипетром из слоновой кости, украшенным орлом. Рядом с ним — мальчик в претексте. Наверное, это его сын, удостоившийся вместе с отцом невиданного почета. Ведь эта высокая колесница принадлежит самому Юпитеру, так же как и наряд устроителя игр, и венок из золотых дубовых листьев, который держит раб над его головой.

Шествие проделало круг и вернулось к тем воротам, откуда оно вышло. Люди в белом бережно опустили носилки на землю, сняли с них богов и поставили их на почетные места под императорской ложей. Отсюда они будут наблюдать за бегом коней. Устроитель игр сошел с колесницы, передал жрецу свой сверкающий скипетр и направился к ложе, что над центральным входом. В толпе началось глухое брожение. Глаза всех устремлены на сводчатые ворота. Там, нетерпеливо ударяя копытами и фыркая, уже стоят запряженные кони. Устроитель игр поднял над головою платок. В цирке стало так тихо, что, кажется, каждый мог услышать биение собственного сердца. Платок полетел вниз. И в это же мгновение упала веревка, преграждающая ворота; одновременно раскрылись и ворота. Колесницы вылетели на поле. Страшный крик потряс воздух. Наверное, он был слышен в любом месте огромного города.

В первые секунды ничего не было видно, кроме густого облака пыли. Но вот пыль рассеялась. И снова послышался рев толпы. Вперед вырвались кони голубых. Регул натягивает поводья. Правая рука у него замотана чем-то белым. За голубыми несутся красные. Багровая туника и такого же цвета шлем, розовая колесница, пурпурная упряжь — все это сливается в одно алое пятно. Почти рядом, голова в голову, скачут белые и зеленые.

Колесницы несутся к каменным столбикам, за которыми начинается поворот. Малейшая оплошность — и они перевернутся или разобьются.

— Регул! — ревет возбужденная толпа. — Гони, Регул!

«Наверное, в цирке больше всего голубых», — подумал Скирп. Но если бы Скирп обладал всеведением богов и мог бы услышать, что говорят и о чем думают сейчас многие из зрителей, он бы ужаснулся.

— Пусть ларвы отнимут у твоих коней силу! — страстно шепчет толстяк в зеленом плаще и шляпе лягушачьего цвета. — Пусть кони не смогут бежать! Пусть ларвы лишат возницу зрения! Нет, лучше пусть они выхватят Регула и бросят его на землю!

Рыжеволосая пышногрудая матрона с черными бровями на одутловатом лице сцепила пальцы рук так, что видны лишь ее ярконакрашенные ногти. Она не кричит и не шепчет. Она поминутно закрывает глаза. Конечно, она тоже колдует, мысленно представляя себе туго натянутую веревку перед копытами голубых. Но колдовство не помогает. Голубые обогнули мету и по-прежнему скачут впереди, а ее красные — сзади.

На стене между предельными колоннами перед началом скачек висело семь фигурок дельфинов. Семь кругов надо пройти колесницам. Теперь их осталось пять.

Белые начали прибавлять ходу. Те ли это, знакомые Скирпу, кони? Кажется, они стали выше ростом и красивее? Вот они уже обогнали красных. Матрона, выкрасившая свои волосы и ногти в цвет этой партии, уже не колдует. Лицо ее стало белее полотна. Она тычет кулаками в воздух, она дышит как рыба, вытащенная на берег. Толстяк в зеленом уже не шепчет, он выкрикивает проклятия, обрушивая на своего ни в чем не повинного соседа целый фонтан слюны.

— Вперед, Неарх! — кричит Скирп.

И тысячи зрителей вопят вместе с ним: «Вперед!» Теперь кажется, что в цирке больше всего белых.

Регул, перегнувшись вперед, нахлестывает своего коренного. Регул задыхается, он дрожит от напряжения и ярости. Но все его усилия напрасны. Белые рвутся вперед. Неарх стоит на колеснице, широко расставив ноги. Ветер свистит в его ушах. Он чувствует, как тысячи глаз провожают его. И где-то в этой черной массе сам император. Но теперь император такой же зритель, как все. А Неарх — цезарь, владыка, бог. Цирк кружится в бешеной пляске. Кони летят, повинуясь одному его голосу.

— А-а-а! — взревела толпа.

Белые обошли голубых. Кони идут ровным галопом, сильно выбрасывая вперед ноги. Неарх нагнулся еще ниже, натянув поводья, словно повиснув на них.

— Вперед, Неарх! — кричит Скирп, — Вперед!

Мальчик весь дрожит от возбуждения, от счастья. Его нервы, все его существо напряжены, как тетива лука перед выстрелом. Он не замечает ничего, кроме четверки коней и брата, пригнувшегося к их крупам, с поводьями в руках. В такт бегу качаются белые перья между конских ушей, у налобных повязок, прыгают бубенцы, подвешенные к белому набрюшнику.

Откуда только у этих коней берутся силы? Расстояние между белыми и голубыми все возрастает. Напрасных и зеленых в цирке уже никто не смотрит. Между Неархом и Регулом уже полкруга. Регул грозит кому-то кулаком, замотанным белым. «Почему белым, а не голубым?» — думает Скирп. Толпа ревет, как гигантское стадо быков. В ее реве и надежда, и разочарование, и восторг, и отчаяние. А кони белых несутся, словно у них выросли крылья. Кажется, копыта почти не касаются земли. Раздуваются по ветру пышные хвосты. Неарх не разрешил их отрезать, как это делают римские возницы. «Зачем калечить коней?» — сказал он своему патрону Сервилию. И тот согласился: «Поступай, как хочешь. Только приди первым». Скоро уже круг отделит белых от голубых. По цирку прокатился гул, напоминающий вздох разгневанной Этны. Что это такое? Регул направляет своих коней влево. Он хочет перерезать белым дорогу. Но Неарх предугадывает маневр противника. Он придерживает коней и бросает их вправо. Колесницы чуть не столкнулись. Ну и ловок этот Неарх! Может быть, это будущая звезда римского цирка, второй Диокл?

Регул со всего размаха вытягивает бичом по спине своего коренного. Его кони рванулись вперед. Сейчас белые и голубые против того места, где сидит Скирп. Мальчику видно, как ярость исказила лицо Регула. А брат спокоен. Он снова резко бросает коней влево. Но сейчас поворот, поворот шестого круга. Легкая колесница разворачивается, и Неарх вылетает из нее. Он падает за беговую дорожку у рва.

В глазах у Скирпа потемнело. Кажется, что-то оборвалось у него внутри. Но вот к нему вернулось зрение. Кони несут пустую колесницу; брат, раскинув руки, лежит на земле. Белая фигурка на зеленом поле. И в это мгновение мальчик ощутил толчок. Это вырвался Никс. Он черной молнией пролетел через места римских всадников. Еще два прыжка — и остались позади сенаторские места. Пес метнулся ко рву и одним прыжком перемахнул через него. Вот он уже бежит по зеленому полю за колесницей белых.

Сначала многие зрители не заметили пса. Но когда он приблизился к колеснице, словно новый раскат грома потряс цирк. В это мгновение в цирке родилась новая партия — партия черных. Все были уверены, что собака хочет обогнать коней. Весь цирк был за нее. И только один Скирп понимал, что происходит. В воздухе мелькнуло черное тело. Прыжок был точным. Никс оказался на колеснице, на месте Неарха.

Только теперь зрители начали понимать намерения этого пса. Нет, это не просто собака, вошедшая в азарт бега и покинувшая своего хозяина. Она хочет заменить упавшего возницу. Она хочет выручить белых.

А колесница мчалась к мете. Поворот седьмого круга. Сейчас колесница заденет мету и рассыплется в щепки.

Собака прыгнула на спину коренного коня. Почувствовав на своей спине Никса, Огненный переменил галоп на крупную рысь. Этого оказалось достаточным, чтобы пройти опасное место.

Кони неудержимо рвались к белой черте. Четвероногий возница лежал на спине у Огненного словно его привязали. Теперь упряжке белых осталось пройти по прямой не больше стадии. В цирке творилось что-то невообразимое. В воздух летели шляпы, зонтики, набитые мочалой подушки. Белые обнимались, целовались, ликовали, торжествовали. Голубые яростно махали кулаками, скрежетали зубами, осыпали проклятиями белых и эту собаку, лишившую их, казалось, уже достигнутой победы. Да и собака ли это? Это злой дух. Разве простой собаке удержаться на спине скачущей лошади?

— Видишь, отец, — сказал юноша своему суровому спутнику, — не только на земле господа нашего, но и здесь, в Риме, происходят чудеса. Господь бог не презирает животных и не пренебрегает ими. Они лишены речи, но обладают разумом и мудростью.

— Семь кругов ада, — шептал старец, покачивая головой, — Всё суета. Суета сует.

Он сказал что-то еще, но его слова были заглушены криками. Белые миновали черту и, пройдя еще немного, остановились. Пышная желтоватая пена упала с морды Огненного на землю и на руки подбежавшего конюха. Собака спрыгнула со спины лошади и помчалась к Неарху, лежавшему на траве в той же позе.

Никс обнюхал своего хозяина. Схватив за край туники, он стал ее тянуть. Неарх поднял голову и снова бессильно опустил ее.

А в это время Скирп, спустившись вниз по проходу, подбежал ко рву. Страж, охраняющий в цирке порядок, едва его задержал.

— Пусти меня! — закричал мальчик, вырываясь. — Это мой брат. Он жив!

— А собака тоже твоя? — спросил страж.

— Это наша собака. Никс! Никс! Сюда!

Никс прыгал и лаял возле хозяина, словно пытаясь его разбудить. И только знакомый голос заставил его остановиться. С поднятыми вверх ушами пес застыл, вглядываясь в черную массу.

— Никс! Никс!

Собака бросилась ко рву и, перепрыгнув через него, оказалась рядом со Скирпом.

Так их повели обоих через ревущий цирк. Тысячи людей встали со своих мест. Может быть, со времен Тарквиния Древнего в Большом цирке никто не привлекал такого внимания толпы, как этот мальчик с собакой. Люди показывали на него пальцами.

— Смотрите! Смотрите! Это его собака! — кричали одни.

— Их ведут к императору! Сам император пожелал увидеть собаку! — вторили им другие.

Скирпа ввели в ложу. Все расступились, и мальчик оказался перед человеком лет пятидесяти, с полным лицом и редкими волосами неопределенного цвета, причесанными на лоб.

Во всем его облике не было ничего величественного. Такие лица можно встретить всюду. Скирп ничего этого не замечал. Он был подавлен пурпурной тогой и сознанием, что перед ним сам император. И, конечно, Скирп бы не поверил, если бы ему сказали, что император напуган не менее, чем он сам.

Давно уже отняты у народа суверенные его права. Не бурлят политические страсти на форуме. Выборы превратились в комедию: голосуй за того, на кого тебе укажут. Магистраты превратились в чиновников. Сенат — сборище старых баб. Судьбы мира решаются в спальнях и канцеляриях. Не стало оптиматов и популяров. Но зато появились цирковые партии. Ну и что ж! Пусть граждан разделяют цвета. Пусть споры идут из-за коней и колесниц. Это выгодно стоящим у власти. Но страсти остаются страстями. Ничтожный повод может привести к взрыву. О, как надо быть осторожным с толпой! Скачки — это дурман. Но в опьянении люди себя не помнят. Они забывают свое место. Толпа в цирке не требует передела земли и отмены долгов. Ее желания безобидны: отпустить на волю гладиатора или возницу, помиловать преступника, осужденного на борьбу со зверями. Но рев десятков тысяч всегда страшен. Кажется, из глубины веков поднимаются тени Гракхов и Катилины. Берегись, цезарь! Ты на колеснице, верховный возница. Смотри, чтобы твои кони не понесли! Умерь свою гордость. Будь снисходительным к капризам толпы. Ты видишь, как она велика и многолика, а ты один…

— Мальчик, это твоя собака? — сказал император, моргая глазами.

Скирп молчал. Казалось, он потерял дар речи. Кто бы мог подумать, что он, сын пастуха из Тавромения, окажется лицом к лицу с самим императором.

— Что же ты молчишь?! — шепнул ему военный в блестящих латах и шлеме, стоявший справа от императора.

— Это наш пес, — дрожащим голосом отвечал Скирп, — Он жил в конюшне у Неарха.

— Вот видишь, божественный, — произнес торжествующе военный, — это собака белых. Возница обучил ее скакать на лошадях. Начнут с собак, а потом обезьян обучат. И древним скачкам придет конец. А ведь в старину награждали не коней, а возницу.

Император повернул голову.

— А какой у тебя цвет, Мизерин? — спросил он с усмешкой.

— Я голубой, — ответил военный, чуть смутившись, — Но какое это имеет значение в данном случае? Условия были неравными. Это нечестно.

И в это время заговорил мальчик. Откуда у него только взялась смелость?

— А собаку отравленной колбасой кормить честно? А коням отраву подсыпать честно? А дорогу перегораживать колеснице честно?

Император удивленно вскинул брови:

— О чем ты говоришь, мальчик?

И Скирп рассказал, как брат нашел колбасу и открыл подкоп в конюшне.

— Ты говоришь, что Неарх мог бы найти злоумышленника? — сказал император, выслушав рассказ мальчика. — Тебе этим следует заняться, Мизерин. Это по твоей части.

Военный наклонил голову, но видно было, что распоряжение императора ему пришлось не по душе.

— Я думал, — продолжал император, — что искусство Локусты умерло вместе с нею. Но оказывается, у Локусты нашлись последователи. Начнут с собак, а потом…

Он замолчал и несколько раз задумчиво покачал головой.

— Собака спасла белых, — сказал он после долгой паузы. — Победили белые. Пусть это передаст глашатай. Но возница не достиг конечной черты и не получит награды. Почетные знаки победителя передать собаке, по кличке Никс, и назначить ей содержание в пятьсот сестерций ежегодно до конца ее лет.

Раздались рукоплескания и одобрительные возгласы:

— Как справедливо!

— Как мудро!

— Недаром тебя называют усладой рода человеческого!

Император повернулся к Мизерину, почтительно вытянувшемуся перед ним.

— Сегодняшний день не пропал у меня даром, Мизерин, — сказал император, — Я сделал доброе дело.

* * *

Неарх приподнял голову. Рядом с ним стоял Скирп с Никсом на поводке. Военный в блестящем шлеме торжественно приближался, держа в руках широкую белую ленту с двумя золотыми бляхами. Он протянул ленту Скирпу, и мальчик повесил ее на шею пса. Неарху казалось, что он спит. Его Никс получил большой приз заезда!

Толпа ликовала. Народ воспринял награждение пса с радостью. Ему импонировало и само зрелище вручения награды. Сам префект претория Мизерин покинул императорскую ложу, чтобы оказать почет простому сельскому псу. Это было в духе тех стародавних времен, о которых можно было прочитать у историков.

— Да здравствует Тит! — кричала толпа, — Слава цезарю!

— Пятьсот сестерций на содержание пса, — сказал Мизерин бесстрастным голосом, — ты можешь получить в фиске. И каждый год тебе будут выдавать ту же сумму, если явишься вместе с собакой.

По щекам Неарха текли слезы. В его глазах все плыло. Тысячи лиц с разинутыми в крике ртами сливались в одну чудовищную маску. Нет, это лицо Регула. «Не хочешь? Ну смотри, чтобы не просчитаться!» И снова поплыли, поплыли ряды. И снова земля закачала его, как бурное море. Что-то шершавое коснулось щек. Неарх закрыл глаза и нащупал пальцами мохнатую голову Никса.

— Тебе здесь повезло больше, чем мне, — молвил он еле слышно. — Не быть мне больше возницей. Останусь жив, вернусь в Сицилию, буду пасти коней. Ты мне поможешь, дружок…

Никс ласково завилял хвостом.