Предисловие

В повествование о скитаниях введена любовная интрига. Она является развитием конфликта на небесах между враждебной Энею Юноной и его матерью Венерой. Первая насылает бурю, чтобы погубить Энея и его спутников, вторая с помощью Нептуна спасает скитальцев и высаживает их на берегу Ливии, где строится Карфаген, будущий великий соперник тогда еще не основанного Рима.

В античной литературе назывались две даты основания Карфагена – историческая (IX в. до н. э.) и легендарная – за 50 лет до разрушения Трои. Вергилий, естественно, останавливается на второй, поскольку она с меньшей хронологической натяжкой позволяет ему поведать о любви своего героя к основательнице Карфагена Дидоне. При этом он говорит о еще строящемся Карфагене, ибо не может допустить, чтобы героине было около семидесяти лет.

История любви Энея и Дидоны в изложении Вергилия трагична, поскольку судьба заранее определила смертельную вражду двух народов – карфагенян и римлян, одному из которых дано было создать мировую империю, а другому – быть уничтоженным. Этот конфликт между политикой и любовью впервые открывает и развивает в художественном произведении римский поэт конца III в до н. э. Гней Невий, ибо перед его глазами был пример гибели Софонибы, возлюбленной римского союзника Массинисы, вынужденной покончить самоубийством. На глазах поколения Вергилия было повторение этого конфликта – судьба царицы Египта Клеопатры, также покончившей с собой после вступления в Египет римской армии Октавиана Августа.

Юнона (по стенной живописи в Помпеях).

Политизированный герой Вергилия отказывается от любви и оставляет возлюбленную на погибель. Ради чего? Ответ можно не искать в тексте. Его указывает само слово amor (лат. «любовь»), прочтенное справа налево, как читали тексты этруски – Roma (Рим). Рим поставлен в центр псевдоисторического эпоса. Рим стоит за всем. Он – центр мироздания, центр власти, чуждой всяким человеческим чувствам.

Гнев великой богини [40]

Недоверчивый взгляд Юноны едва прикоснулся к скользящим над волнами парусам Энея, и тотчас не покидавшее ее с утра раздражение сменилось яростным гневом. С утра она перебирала в гордой и непреклонной памяти давние и недавние обиды, какие привелось ей принять не только от супруга, но и от смертных. С чувством брезгливости она вспоминала этого красавчика Ганимеда, появлявшегося всегда некстати, и другого, еще более наглого троянца, Париса, презревшего в присутствии соперниц-богинь ее красоту.

Парис (мраморная статуя скульптора А. Кановы).

«Опять эти троянцы, – подумала Юнона, отводя взгляд от кораблей. – Им мало того, что они улизнули от грозного меча Ахилла. Теперь им вздумалось обосноваться в Италии и воздвигнуть новую Трою как раз против звезды Ливии и Карфагена».

Давно уже бессмертным и смертным было известно, что богиня возлюбила этот основанный тирийцами город более всех других городов. Ради него она оставила свой Самос и доверила ему свою боевую колесницу и доспехи. Она делала все, чтобы возвысить карфагенян, – дала им богатство, власть на морях и славу, догадываясь, однако, что к ним враждебны парки и что они замыслили возвеличить их еще не существовавшего соперника.

– Не будет этого! Не будет! – вырвался из ее груди крик, и сразу же послышался грохот катящейся по склонам Олимпа снежной лавины.

Эол [45]

Эол сидел на вершине огромной голой скалы и с отвращением взирал на расстилавшееся перед ним спокойное море. Сколько он себя помнит, он всегда здесь сидел после того, как ему удавалось загнать ветры в пещеру у подножия скалы. Ветры, оказавшись в ловушке, долго не могли успокоиться и по свойственной им, как и смертным, неблагодарности считали причиной своего заточения не самих себя, не свое буйство, а Эола. Вот и теперь, неуклюже ворочаясь, они кляли его, Эола. «Он не пастырь ветров, а настоящий тюремщик!» – провыл Зефир. «Он негодяй!» – воскликнул пылкий Африк. «Он тиран, тиран!» – пробасил Борей.

Эол усмехнулся. Это что-то новое! Понаберутся у людей разных словечек и перекатывают их, как пустые орехи!

Стал вспоминать Эол блаженные времена, когда рядом с ним были жены. Много у него было их, а теперь не осталось ни одной, словно сдуло ветрами. А может быть, вовсе и не сдуло, а завели они шашни, ибо им, ветреным, стало скучно с ним, Эолом, и места здесь голые, невеселые.

Но кто это там стремительно спускается с неба? Юнона? И конечно же снова у нее какое-то дело! За многие годы Эол узнал Юнону и научился по первому слову ее речи определять, чего она от него добивается. Если скажет «милый Эол» – это какой-нибудь пустяк. Если «владыка» – значит, дело исключительно важное.

– Владыка, отпусти ветры на волю, пусть они взбаламутят море, ибо в Италию направляется враждебный мне род.

Не стал Эол расспрашивать великую богиню, кого она имеет в виду и зачем ей понадобилась буря. Ведь даже его далекий утес не обошла молва о жестокой обиде, нанесенной троянцем Парисом, назвавшим «прекраснейшей» соперницу Юноны Венеру. Слышал он и о том, что Юнона способствовала гибели Трои и преследует спасающихся бегством троянцев. Конечно же в его власти было отказать Юноне, сославшись на то, что бурями ведает не он, а Нептун. Но ему самому надоело слушать, как ветры скулят в пещере, как звенят цепи, сковывающие их по рукам и ногам. Ему любо было увидеть удаль своих подопечных и вспомнить о собственной буйной молодости.

– Будет сделано, владычица, – проговорил Эол и, гремя связкой ключей, поплелся к пещере.

Буря