Конечно же, переход от Пестума и Сибариса к затерянному на далекой окраине античного мира Херсонесу Таврическому может показаться странным. Но античный мир со всеми его чудесами, как осязаемая реальность, для меня начался именно здесь. И благодарность, если она не пустое слово, должна распространяться не только на людей, но и на места, открывающие нам новые горизонты.

Русские Помпеи

В конце прошлого века Херсонес Таврический кто-то назвал «русскими Помпеями». Сравнение это имело целью показать, что древнегреческая колония на юге России как археологический памятник сопоставима со знаменитым римским городом, засыпанным пеплом Везувия. Правильнее, однако, говорить не о сходстве городов в археологическом отношении, а об их различии. Мгновенная гибель Помпеи, обеспечившая их редкую сохранность, представляет разительный контраст медленной агонии Херсонеса и его методическому разрушению на протяжении многих столетий. И все же в одном отношении Херсонес можно сравнить с Помпеями. Его раскопки стали школой для русской археологической науки в той же мере, в какой исследование Помпеи и соседнего с ними Геркуланума оказало влияние на формирование итальянской археологии.

Жизнь в Херсонесе прекратилась в середине XV в. Его дома опустели, став обиталищем птиц и зверей. Консул генуэзской колонии в Крыму Кафы (Феодосия) в 1470 г. предлагал разрушить стены Херсонеса из опасения, что оставленный город будет захвачен и использован турками. Несмотря на предшествующие разрушения, оборонительная система Херсонеса была тогда еще цела.

Древнейшее свидетельство о развалинах Херсонеса принадлежит послу польского короля Стефана Батория Мартину Броневскому. В 1578 г. во время своего путешествия на юг он посетил Херсонес, покинутый, по его словам, «много веков назад». Путешественнику бросились в глаза большие и высокие крепостные стены со многими башнями, мощные крепостные ворота, царский дворец с неразрушенными стенами и руины разграбленного монастыря. Вряд ли можно думать, что Броневский преувеличивал масштабы города и его роскошь. Он был человеком образованным и мог сравнивать Херсонес с Краковом, Торунью и другими достаточно крупными городами своей родины.

В 1783 г., после присоединения Крыма к России, началось сооружение военного порта и крепости Бахтиар (по-татарски — название утеса). Полгода спустя новое русское владение получил имя Севастополь. Крепость и город возникали на новом месте, но поблизости был покинутый, беззащитный Херсонес. Донесение контр-адмирала Макензи, командовавшего русской эскадрой, говорит о том, что Херсонес был превращен в каменоломню. Отрицание этого варварства для сохранения престижа тогдашнего «покорителя Крыма» Потемкина и его генералов имеет против себя и другие свидетельства современников. Известный ученый, русский академик Петр Симон Паллас, посетивший Херсонес в 1794 г., в своей книге определенно указывает, что постройка Севастополя явилась причиной уничтожения Херсонеса.

Осматривая окрестности Севастополя, наблюдательный путешественник обратил внимание на остатки древних стен и фундаментов, покрывавших всю территорию Гераклейского полуострова. Совершенно правильно он определил их как следы сельскохозяйственной деятельности херсонеситов и укрепления, куда они скрывались во время нападении скифо-тавров. Паллас проявил интерес и к эпиграфическим памятникам Херсонеса. Он с прискорбием отметил, что большинство из них уничтожено матросами при добывании тесаных камней. Отдельные надписи, попавшиеся на глаза, Паллас скопировал. Среди них наибольшую ценность представляет декрет в честь императора восточной империи Зинона (474—491 гг.), укрепившего городские стены, и латинская надпись о пребывании в Херсонесе в конце III — начале IV вв. римского гарнизона.

В конце XVIII в. на территории Херсонеса побывал другой известный путешественник и ученый Э. Кларк. В своем труде «Путешествияпо разным странам Европы, Азии и Африки», вышедшем в двух томах в 1810—1816 гг., Кларк сурово осуждает русские власти за умышленное уничтожение древнего города. Он забывает, что его соотечественники не были в этом отношении более щепетильными, а лорд Элгин действовал на афинском акрополе как настоящий варвар. Заслуга Кларка в том, что он составил план руин на нынешнем Маячном полуострове, относя их к упомянутому Страбоном «старому Херсонесу». План дополнил работу русских военных топографов XVIII в.

Из русских путешественников по Крыму в первой четверти XIX в. наибольшей эрудицией отличался И.М. Муравьев-Апостол. Этот прекрасно ориентировавшийся в античной литературе ученый поставил целью определить соответствие древних населенных пунктов и географических названий современным. Попутно он давал описание заинтересовавших его памятников, тем более для нас ценное, что многие из них впоследствии бесследно исчезли.

Развалины тянулись от Карантинной бухты до Круглого залива. Но кто мог бы вслед за Мартином Броневским сказать: «Они достойны удивления». Ничто не говорило о великолепном, богатом, многолюдном городе. Не попали ли мы в каменоломню? То там, то здесь можно увидеть матросов, вооруженных ломами. Под тяжестью огромных квадров скрипят фуры. Давно исчезли приморские стены и башни, которые наблюдались путешественниками в XVIII в. Всюду царит «мерзость запустения».

Таким был Херсонес Таврический в 1827 г. Он напоминал необитаемый остров, лишь изредка посещаемый пиратами. Кто же был первым Робинзоном на этом клочке земли? Имя его почти совпадает с героем Даниэля Дефо. Крузе был лейтенантом российского флота. Подобно Муравьеву-Апостолу и другим образованным россиянам своего времени, он видел в развалинах древнего города нечто большее, чем склад дарового материала.

Раскопками Крузе были вскрыты три средневековые базилики, которые сохранили в современных археологических планах Херсонеса его имя. Крузе вел исследования и в районе так называемого Страбонова Херсонеса. Определенный вклад в археологическое изучение Херсонеса внес энтузиаст археологии граф Алексей Степанович Уваров (1826—1884). В 1847—1848 гг. он производил свои первые разведки и раскопки от устья Дуная до Таманского полуострова.

Вооруженный этим опытом, в 1853 г. молодой ученый прибыл в Херсонес. Его привлекли две группы памятников: за городской чертой — погребения, внутри города — христианские храмы. Раскопки Уваровым херсонесских гробниц, несмотря на недостатки их научной методики, впервые дали представление о погребальном обряде херсонеситов. Исследованная им гробница представляла собой склеп, выдолбленный в стене. По трем сторонам небольшой четырехугольной комнаты располагались ниши для тел. В головах покойников ставилась стеклянная слезница, у ног были сосуды, с правой стороны — светильники, с левой — нож или оружие. Женщин украшали бусами, подвесками, золотыми или серебряными кольцами. Иногда рядом с ними помещались бронзовые зеркала. Уварова, естественно, заинтересовала датировка херсонесских погребений. Он ее установил по встречавшимся в них монетам. Это были монеты римских и византийских императоров первых девяти столетий новой эры. Более древние гробницы не встретились.

В северной части города, на крутом морском берегу, Уварову удалось раскопать большую базилику, носящую в археологической литературе его имя. Во всю длину базилики в два ряда располагались мраморные колонны, делившие ее на три части. Средняя часть была вымощена плитами белого мрамора, боковые — мозаикой. На некоторых колоннах увековечены имена граждан, пожертвовавших деньги на их возведение. Одной из самых интересных находок стала древняя надпись с указанием затрат на сооружение храма Артемиды. Она позволила Уварову прийти к выводу, что христианская базилика перестроена из материала языческого храма в IV в. В современной науке эту перестройку датируют VI в.

Вскоре после раскопок А.С. Уварова территория Херсонесского городища превратилась в арену жестоких боев между героически оборонявшими Севастополь русскими войсками и наступавшей англо-франко-турецкой армией. В районе Херсонесской гавани французские саперы вырыли траншею и оборудовали площадки под батареи. Рвавшиеся снаряды разрушали древние стены. Покидая Севастополь, англичане и французы прихватили с собой приглянувшиеся им антики Херсонеса.

В 1861 г. на территории городища появился мужской православный монастырь. Монахи обосновались в центральной его части, к востоку и северо-востоку от херсонесской агоры, окружили свою усадьбу каменной стеной, построили ряд служб и гостиниц для приезжих, разбили сады, выкапывая ямы для деревьев прямо на памятниках. Русские археологи того времени понимали, какой вред приносит Херсонесу сооружение на его территории монастыря. И впоследствии, когда монастырь был уже построен, председатель Московского археологического общества графиня Прасковья Сергеевна Уварова обращалась к Николаю II с ходатайством о переносе монастыря для спасения древнего города. Но ходатайство было оставлено без внимания. И, более того, монастырскому руководству было поручено ведение раскопок. В мировой практике это не было новшеством. За несколько десятилетий до этого во французской колонии Алжире Карфаген начали раскапывать католические «белые монахи».

По мере сооружения рядом с монастырем большого собора Св. Владимира и планировки подходов к нему монастырские раскопки приобретают более целенаправленный характер, и ими уже руководят представители высшего духовенства. Целью раскопок становится отыскание «христианских древностей», которые предполагалось сосредоточить в «христианском музее» поблизости от собора.

С 1876 г. общий надзор за монастырскими раскопками осуществляется Одесским обществом истории и древностей. Из переписки президента общества Н. Мурзакевича с архимандритами и игуменами монастыря, а также из других документов видно, что в 70—80-х гг. расхищение памятников происходило в невиданных ранее масштабах. В нем участвовали не только монахи, но и строители собора, солдаты соседней с городищем воинской части и просто случайные лица, совершавшие пиратские набеги на Херсонес. Обеспокоенное этим «потоком и разграблением», монастырское начальство предписывало после общей молитвы перед началом работ чтение инструкции о бережном обращении с памятниками. Чтобы затруднить доступ на городище «любителям» древностей, предполагалось уничтожение тропинок со стороны моря.

К 1881 г. монастырские археологи открыли главную улицу, ведущую от сооружавшегося Владимирского собора на восток, к морскому берегу. Впервые на свет появилась часть города с фундаментами зданий и даже постаментами исчезнувших еще в древности статуй. Это увеличило интерес к Херсонесу со стороны столичных ученых и вызвало специальный царский рескрипт о сохранении руин христианского Херсонеса и поручении раскопок Императорской Археологической комиссии (1887). Высокопоставленные члены этой комиссии наезжали в Севастополь в качестве гостей и ревизоров, сами же раскопки были поручены местному жителю Карлу Казимировичу Косцюшко-Валюжиничу.Косцюшко-Валюжинич (1847—1907), могилевский дворянин польского происхождения, в истории раскопок Херсонеса занимает совершенно исключительное место. До того, как возглавить раскопки Херсонеса, он перепробовал много профессий, в том числе был редактором «Севастопольского листка». В какой-то мере его можно сравнить со Шлиманом. Он был самоучкой, фанатиком археологии, обладал исключительной энергией и настойчивостью. Но у Косцюшко-Валюжинича не было миллионов Шлимана и его коммерческих дарований. Археологическая комиссия отпускала очень ограниченные суммы, в начале его деятельности — всего 2 тысячи рублей в год. На эти деньги надо было оплачивать рабочих, сторожа, вывозить раскопанную землю, отправлять находки в Петербург.

Монастырское начальство обвиняло Косцюшко-Валюжинича в том, что, «будучи лицом инославного происхождения», он умышленно оскверняет христианские погребения.

Подобно тому, как Винкельман принял католичество, чтобы попасть в Рим, Косцюшко-Валюжинич, чтобы продолжать раскопки Херсонеса, перешел в православие. Но это мало что изменило. Жалобы монастырского начальства на его действия продолжались. И они могли бы иметь неожиданные последствия (во главе принимавшего жалобы Синода в те годы стоял К.П. Победоносцев), если бы не поддержка, какой пользовался археолог со стороны сановных членов Императорской археологической комиссии в Петербурге. Им удалось убедить царя, что раскопки Херсонеса — это слава империи и его царствования. В дневнике Николая II мы можем прочесть слова «милейший Валю…». Полного имени археолога царь никак не мог запомнить.

В письмах к своим покровителям Косцюшко-Валюжинич умело отводил обвинения монастырского начальства и разоблачал его интриги. Но Петербург был далек, а монахи рядом. Они делали все, чтобы отстранить Коснюшко-Валюжинича от раскопок. В минуту отчаяния Карл Казимирович писал: «Я так предан делу расследования Херсонеса и, как фанатик, так далеко зашел, что возврата нет. Для меня расстаться с Херсонесом все равно, что расстаться с жизнью».

Косцюшко-Валюжиничу приходилось не только отражать нападки духовенства, но и вести острый научный спор с просвещенным знатоком херсонесских древностей Александром Львовичем Бертье-Делагардом. Последний, так же как и Косцюшко-Валюжинич, не был профессиональным ученым, но профессия военного инженера делала его мнение об архитектурных памятниках весьма авторитетным. В 1886 г., т. е. за два года до начала раскопок Косцюшко-Валюжинича, Бертье-Делагард издал труд о руинах античного Херсонеса и пещерных городах Крыма. Дополненный материалами археологических раскопок, он был переиздан в 1893 г. под названием «Древности Южной России. Раскопки Херсонеса».

Бертье-Делагард поставил своей целью опровергнуть господствующее мнение о былом великолепии развалин Херсонеса и о варварском их разрушении жителями Севастополя. По мнению исследователя, византийский Херсонес задолго до строительства Севастополя был жалким и убогим поселением, не заслуживавшим того восхищения, с каким Мартин Броневский описывал его руины. Что касается античного Херсонеса, то он, как полагал Бертье-Делагард, находился не подвизантийским городом на берегу Карантинной бухты, а совсем в другом месте — в окрестностях Казачьей бухты.

К. Косцюшко-Валюжинич

Выводы эти встретили поддержку со стороны компетентного знатока античных памятников академика Н.П. Кондакова (1844—1925), что ставило Косцюшко-Валюжиннча в весьма затруднительное положение. Рассказывая монастырскому начальству, что он под христианским Херсонесом ищет языческий город, Косцюшко-Валюжинич не имел поддержки со стороны научных авторитетов. Правда, уже А.С. Уваров отыскал в базиликах византийского времени обломки античной эпохи. Но кто мог поручиться, что они всегда находились на этом месте, а не были привезены морем из Казачьей бухты в период строительства храма? К.К. Косцюшко-Валюжинич не мог представить в пользу своего мнения убедительных доказательств.

Эти доказательства появились лишь в 1899 г. В нескольких шагах от монастырской калитки на свет вышли монументальные ворота V в. до н.э., а справа и слева от них — стены великолепной кладки. Не меньшей неожиданностью было то, что в стене близ ворот оказалась ниша, прикрытая плитой. Когда удалили окрашенную охрой глину и плита отпала, взору предстали погребальные урны, золотые украшения поразительной сохранности.

В своем письме от 12 марта 1899 г. в Императорскую археологическую комиссию Косцюшко-Валюжинич писал: «Много столетий топтали это место своими ногами жившие здесь византийцы и татары, и, наконец, сотни тысяч богомольцев, туристов и ученых, не подозревавших, что под ними погребена целая маленькая Троя с нетронутыми гробницами ее знаменитых граждан».

Среди тех, кто одним из первых увидел открытые Косцюшко-Валюжиничем ворота и стены, был его главный соперник и оппонент Бертье-Делагард. Как настоящий ученый, он отказался от своего ошибочного мнения и признал, что по характеру кладки ворота и стены принадлежат греческому городу V—IV вв. до н.э. А это означало, что город, основанный гераклейцами в V в. до н.э., находился на том же месте, где византийский Херсонес (Корсунь по русским летописям).

Последовали и официальные признания. Скромный археолог сразу стал знаменитостью. Археологическая комиссия, наконец, удостоила его избрания в свои члены-корреспонденты. Царь повелел увеличить бюджет раскопок на 2 тысячи рублей. По этому поводу из Археологической комиссии пришла телеграмма: «Ура! Ура! Ура! Милейший Косцюшко-Валюжинич, беспредельно радуемся беспримерному счастью».

План Херсонеса

В марте 1904 г. Косцюшко-Валюжинич писал: «Зачем я не родился столетием раньше. Я бы пал к ногам Великой Екатерины и спас бы Херсонес, раскопав его, от будущих врагов, причинивших ему, начиная с Крымской кампании, и причиняющих в настоящее время больше зла, чем это сделали скифы и остальные варвары».

Вскоре древние башни и стены, очищенные археологом от земли, стали свидетелями грозных событий революции 1905 г. На рейде восточнее Карантинной бухты 15 ноября бросил якоря мятежный крейсер «Очаков». Оставшиеся верными царскому правительству батареи Северной стороны открыли по нему артиллерийский огонь. Несколько снарядов разорвались у склада древностей, над большой западной базиликой. В час ночи 17 ноября каратели провели под башней Зенона на гарнизонную гауптвахту командующего революционным флотом лейтенанта Шмидта и его сына. Шмидт хромал, кровь текла по его лицу. Матросы грубо толкали пленника в спину. Косцюшко-Валюжинич был свидетелем этого зрелища, и оно его потрясло.

Посетители Херсонесского музея-заповедника неподалеку от ныне восстановленного Владимирского собора могут увидеть скромную одинокую ограду. На обломке колонны — имя Косцюшко-Валюжинича. Человек, отдавший жизнь Херсонесу, похоронен внутри стен древнего города как его именитый гражданин.

В оценках археологов последующих поколений Косцюшко-Валюжинич нередко не первый исследователь Херсонеса, а лишь его открыватель. Укреплению этого мнения способствовало отсутствие у Карла Казимировича капитальных работ по какой-либо из проблем истории открытого им города. В год столетия начала раскопок Косцюшко-Валюжиничем в Херсонесе на одном из заседаний Крымской научной конференции в сентябре 1988 г. прозвучал доклад саратовского археолога Владимира Ивановича Каца, изменивший наши представления об открывателе Херсонеса. Оказалось, что Косцюшко-Валюжинич был пионером в исследовании такого сложного и важного исторического источника, как клейма на керамике. Он первым выявил группу клейм, принадлежавших Херсонесу, определив характерные для нее признаки. В дальнейшем им был составлен список должностных лиц, ставивших эти клейма. Последние были использованы не только для датировки археологических комплексов, но и как аргумент в споре о местонахождении древнейшего Херсонеса. После смерти исследователя его труд попал в руки симферопольского коллекционера и нумизмата И. Махова и был издан под его именем. Потребовалось целое столетие для того, чтобы восторжествовала справедливость, и труд российского ученого был оценен по заслугам.

Уже во времена Косцюшко-Валюжинича город, занимающий мыс Гераклейского полуострова, между Карантинной и Песчаной бухтами, представлялся чудом. Теперь имеются все основания говорить, по крайней мере, о семи чудесах этой далекой, но процветающей окраины греческого мира.

Фортификация Херсонеса — это первое, что привлекает каждого, вступающего на территорию Херсонесского музея-заповедника, вызывая ощущение мощи и величественности. Почти полторы тысячи лет на участке между Карантинной и Песчаной бухтами совершалось «собирание камней» для защиты города от варварской периферии. Тщательно отесанные, они укладывались плотными рядами, создавая с суши и моря каменный панцирь, ограждающий Херсонес от враждебного ему племенного мира. Они были главным условием функционирования города. Они давали его обитателям чувство безопасности и уверенности в настоящем и будущем. Благодаря им, можно было принимать корабли, плывущие со всех концов ойкумены, стекаться на народные собрания, заниматься земледелием и ремеслами, приносить жертвы отеческим богам. Стены для херсонеситов были предметом не только гордости, но и обожествления. Недаром ведь богиня Дева, покровительница города, изображалась на монете в короне, имеющей вид зубчатой городской стены.

Стены жили вместе с городом, преображаясь в зависимости от изменения военно-политической обстановки. Первоначально, когда городу могли угрожать лишь местные жители тавры, структура стен была сравнительно простой. С перенесением в Таврику столицы скифского государства стены пришлось перестроить с учетом возможного использования противником таранов. Враждебные отношения с веко-вечным соперником Боспором вызвали в I в. до н.э. дальнейшее усовершенствование фортификации Херсонеса. Боспорские цари, видимо, считали город неприступным и поэтому, как свидетельствует легенда, решили захватить его хитростью, тайно накапливая в доме знатной херсонеситки Гиппии своих воинов. Узнав об этом, Гиппия сообщила властям о готовящемся выступлении врагов и спасла город.

Стены и умелая дипломатия помогли уцелеть маленькому Херсонесу и в бурную эпоху переселения народов, когда и великий Рим пал жертвой варварских вторжений. Но внешняя опасность продолжала нарастать. Херсонес не мог обойтись без посторонней помощи. Ее оказала Византия, в сфере влияния которой многие годы находился город. Сочинения византийских историков и надписи, обнаруженные в Херсонесе, свидетельствуют об участии византийцев в укреплении херсонесских стен и башен.

Участок оборонительной стены Херсонеса

С гибелью и запустением Херсонеса в XIV в. наступила эпоха «разбрасывания камней». Нет, никто не завидовал славе умершего города и не стремился уничтожить память о нем по примеру римлян, разрушивших ненавистный Карфаген. Разрушителями Херсонеса руководил житейский расчет: снять готовые к употреблению квадры и колонны было дешевле, чем отесывать новые. И в этом отношении судьба Херсонеса не была исключением. Точно так же обходились греки с мертвыми микенскими городами, византийцы — с городами греков и римлян, итальянцы — с городами римлян. В новое время эта печальная традиция продолжалась, по крайней мере, до середины, а в некоторых регионах планеты и до конца прошлого века. Города живых вырастали на костях мертвых.

История разрушения стен и башен Херсонеса известна так же плохо, как история их создания. Можно думать, что первыми разрушителями города были обитатели средневековых городов Крыма — те же греки, готы, аланы, генуэзцы, которых привлекал даровой строительный материал. По свидетельству М. Броневского, также и турки перевозили морем огромные камни Херсонеса «для своих домов и общественных зданий». Затем, как уже говорилось, в опасной близости возник Севастополь… В меньших масштабах разрушение стен продолжалось и позднее — во время строительства монастыря, батарей и военных складов — всеми, кто владел этой территорией постоянно или временно. В разрушении стен приняла участие и природа. Море, уровень которого за последнее столетие стал выше, подмывает берега. Куртины обрушиваются в волны, и теперь трудно себе представить, где шли стены, защищавшие город с моря.

За «временем разбрасывания камней» пришло, наконец, и время нового их собирания. Оно продолжается и в наши дни. Речь, разумеется, идет о мысленном «собирании камней» и их виртуальном соединении с целью научной реконструкции облика города и его фортификации на разных этапах ее существования. Работа эта с точки зрения сложности и затраты умственной энергии вряд ли уступает труду первых собирателей камней.

Археологическое вскрытие такого долговременного сооружения, как стены, дает не моментальный снимок, а ряд накладывающихся друг на друга картин состояния памятника в разные эпохи. Но эти трудности не остановили археологов, отдававших себе отчет в том, что стены — не просто самый видный памятник города, но и ценнейший источник для изучения культуры, экономики, внешней политики Херсонеса.

К.К. Косцюшко-Валюжинич долгое время не считался исследователем херсонесской фортификации по той же причине, что и пионером изучения керамических клейм: начатый им труд по истории и археологии древнего города бесследно исчез. После долгих его поисков директору Херсонесского музея-заповедника И.Д. Антоновой удалось обнаружить в ленинградском архиве всего один лист этой работы — обложку с аккуратно написанным рукою Косцюшко-Валюжинича заглавием.

Черновик труда Косцюшко-Валюжинича видел приехавший в Херсонес после смерти ученого К.Э. Гриневич, дважды запрашивавший Петербург, что делать с этими бумагами. Возможно, новый директор музея воспользовался какими-то мыслями своего предшественника в капитальном труде «Стены Херсонеса», выходившем отдельными частями начиная с 1926 г. Гриневичу в ходе раскопок 1927 г. удалось выявить участок древнейшей стены Херсонеса IV в. до н.э., видимо, составлявший одну оборонительную линию с участком, открытым раскопками в районе античного театра. Она была перекрыта кладкой западного фланга 16-й куртины III в. до н.э.

С 1957 г. в Херсонесе осуществляется систематическое исследование фортификационных сооружений, связанное с необходимостью укрепления разрушаемых временем крепостной стены и башен. Эти работы велись С.Ф. Стржелецким и И.А. Антоновой. Раскопки и дополнительные исследования проводились почти на всем протяжении крепостной стены.

В эти годы мне приходилось бывать в Херсонесе почти каждое лето и участвовать вместе с воронежскими студентами в раскопках близ 15-й башни. Станислав Францевич Стржелецкий часто водил нас по стенам, делясь своими соображениями об оборонной значимости каждого конкретного участка. Наибольшее впечатление производила фланговая башня, обозначенная в плане города под № XVII и известная также по найденной в ней надписи как «башня Зенона». На протяжении многих веков башня укреплялась, перестраивалась, и изменение ее структуры является прекрасным источником для изучения плохо известной военной истории Херсонеса.

Наиболее древняя часть башни имеет диаметр 8 м. Наружная ее облицовка состоит из хорошо подогнанных квадров, уложенных насухо, без применения раствора. Самое удивительное, что внутренняя сторона облицовки по всему периметру башни и на всю ее высоту сложена из обломков надгробных памятников IV—III вв. до н.э. и архитектурных деталей.

Древние греки почитали места захоронений предков. Осквернение гробниц считалось одним из самых страшных преступлений. Лишь в случае смертельной опасности для государства могло быть использовано надгробие в качестве строительного материала. Известно, что афиняне по настоянию Фемистокла употребляли гробницы для сооружения «длинных стен», защищавших Афины и их порт Пирей. Это вызывалось угрозой со стороны Спарты. Херсонеситам, по всей видимости, угрожали кочевники, обосновавшиеся в степной части Таврики. Судя по эпиграфическим датам надгробий, башня Зенона была сооружена в конце III — начале II в. до н.э., во время первого нашествия скифов на Херсонес.

Установление времени сооружения башни № XVII поставило вопрос о ее соотношении с другими частями оборонительной системы. Участок стены близ главных городских ворот датируется, как мы уже говорили, IV в. до н.э. Башня № XVII и построенные одновременно с нею стены представляют собой новый мощный узел обороны. Эта цитадель была пристроена к городу в чрезвычайных условиях скифской угрозы. Археологи предположительно называют имя инициатора строительства цитадели. Херсонесским Фемистоклом был Агасикл, сын Ктесия. Имя его сохранила надпись, указав, что наряду с другими благодеяниями для города, он предложил декрет о гарнизоне и устроил его.

Строительство крепости в наименее защищенном месте оборонительной системы является типичным для III в. до н.э. Римляне при основании на землях Этрурии своей колонии Козы (III в. до н.э.) также расположили крепость таким образом, что она занимала угол прямоугольника городских стен. Выбор угла, примыкающего к гавани, давал возможность в случае необходимости подбрасывать подкрепления морским путем. Город мог быть захвачен неприятелем, но крепость, являвшаяся автономным узлом обороны, должна была держаться до тех пор, пока в море господствовали греческие корабли.

Изучение кладки и залегания слоев позволило Инне Анатольевне Антоновой понять, что в IV в. до н.э. башни, укреплявшие стены, имели прямоугольные очертания. В III в. до н.э. они имеют круглую форму, а в первых веках нашей эры башни вновь становятся прямоугольными. При ремонте старых башен воздвигался новый каменный панцирь. Так было и с лучше всего изученной башней Зенона.

Наиболее полное представление о первоначальном, не тронутом позднейшими перестройками состоянии крепостной стены дает 13-я куртина с фланкирующими ее башнями. Одна из них, прямоугольной формы, особенно интересна тем, что сохранила амбразуры. Косцюшко-Валюжинич и после него московский археолог Н.В. Пятышева именно здесь, на доминирующей над долиной высоте, помещали цитадель города. К этому мнению присоединилась И.А. Антонова.

Я часто встречался с Инной Анатольевной и наблюдал, как, надев акваланг, она искала на дне Карантинной бухты остатки портовых сооружений и обрушившихся в море куртин. Последняя наша беседа состоялась летом 1988 г. Меня заинтересовало, что толкнула ее, человека мирной профессии, посвятить жизнь фортификации Херсонеса. Улыбнувшись, моя собеседница сообщила, что она дочь архитектора и нередко при решении загадочных вопросов строительной биографии башен и куртин пользовалась книгами отца. По ее мнению, создатели стен Херсонеса умело использовали рельеф местности, и без учета этого трудно разобраться в особенностях отдельных частей фортификационной системы. Так, И.А. Антоновой удалось установить, что близ башни Зенона проходит балка, по которой весенние воды несли в море песок и мелкие камушки. Высота башни понижалась, и ее приходилось надстраивать.

Греческий полис состоял из огражденной стенами городской территории и простиравшейся за ними сельской округи (хоры), дававшей горожанам пропитание. Жители города в значительной своей части обладали земельными наделами (клерами), которые они обрабатывали, используя, исходя из обстоятельств, труд рабов, зависимого неполноправного населения (илотов, пелатов, пенестов, киллириев) или обедневших свободных граждан.

Такова самая общая картина взаимоотношения городского и сельского элемента в античную эпоху, встающая при изучении литературно-исторической традиции полисной эпохи, особенно богатой применительно к таким полисам, как Афины и Спарта, а из колониальных центров — Сиракузы. Но как складывались отношения городского и сельского населения в Херсонесе Таврическом, каковы были размеры и состав его сельской округи, как на ней делилась земля, как было организовано сельскохозяйственное производство на разных этапах его многовековой истории? В античной литературе нет никаких данных для ответа на эти и другие, связанные с сельской округой вопросы. Все, что нам известно, для ответа на них, дали памятники материальной культуры и надписи, попавшие в сферу зрения отечественной науки за двести лет после основания Севастополя.

С обезлюдением Херсонеса в XV в. его сельская территория никем не использовалась. Это привело к удивительной сохранности следов древней сельскохозяйственной деятельности. В конце XVIII в., вскоре после присоединения Крыма к России, план Гераклейского полуострова был снят топографом Ананием Строковым. На нем Гераклейский полуостров представлен как сеть прямых, пересекающихся под прямым углом линий, ограничивающих прямоугольные клеры, которые обращены длинными сторонами к западу. Всего на плане их около четырехсот.

На эти же участки обратил внимание академик Паллас во время осмотра Гераклейского полуострова в 1794 г.: «Весь Херсонес (в греческом значении этого слова «полуостров». — А. Н.), — писал он, — полон следами древних стен и фундаментами древних построек. Стены эти были, кажется, оградами полей».

Летом 1825 г., сразу же после написания комедии «Горе от ума», Крым посетил Александр Сергеевич Грибоедов. Обойдя Херсонес, он обратил внимание на остатки каменных сооружений и определил в них пригородные помещения древних херсонеситов, разделивших свои поля на клетки. Во второй половине XIX в. эти постройки отнесли ко временам обороны Севастополя в период Крымской войны (1854—1855).

Полвека спустя на сельскохозяйственную деятельность херсонеситов пролила свет знаменитая гражданская присяга, найденная в ходе раскопок на центральной площади города. В тексте имеется пункт: «Хлеба вывозного с равнины не буду продавать и вывозить с равнины в другое место, но (только) в Херсонес». Итак, город обладал монополией на весь хлеб, производимый на равнине. Но где находилась эта равнина? Непосредственно ли за оборонительной стеной, на плато Гераклейского полуострова или в западной части степного Крыма, где располагались порты Херсонеса Керкинитида и Калос Лимен (Прекрасная Гавань), использовавшиеся для вывоза хлеба морем или сушей в земли скифов?

«Равнина» упоминается и в другой херсонесской надписи того же, III в. до н.э., в почетном постановлении Совета и Народа в честь Агасикла, сына Ктесия. В перечне его заслуг после пункта об устройстве гарнизона и перед пунктом о строительстве городских стен и агоры указано, что он «размежевал виноградники на равнине». Надпись выявляет роль государства и его выборных органов (Агасикл исполнял обязанности стратега, жреца, гимнасиарха и агронома) в распределении земель между гражданами. Но вопрос о локализации «равнины» остался нерешенным. Кроме того, возникла новая дилемма, произошло ли при Агасикле размежевание всей «равнины» или только той ее части, где находились виноградники? Иными словами, не было ли предварительного размежевания земли, используемой под зерновые культуры?

Во второй половине XX в. началось интенсивное изучение черепков с надписями (граффити), обнаруженных в ходе раскопок на Гераклейском полуострове и в Западном Крыму. Они обогатили информацию о хозяйственной деятельности на этих территориях, показав, что на них производили и на помощь каких богов рассчитывали пахари и виноградари, обрабатывая земли Херсонеса. Эти надписи помогли также изучить систему мер и весов Херсонеса и в известной степени по именам астиномов, выбранных лиц, ответственных за правильность веса и мер, понять применительно к Херсонесу последствия повсеместной варваризации античных городов древнего Крыма.

Параллельно с изучением эпиграфического материала осуществлялось археологическое исследование хоры Херсонеса. Впервые в руинах на Гераклейском полуострове были выделены жилые помещения и постройки хозяйственного значения, изучены следы ирригации и мелиорации, прослежены направления древних дорог. В 1914—1924 гг. здесь копали Лаврентий Алексеевич Моисеев, Илья Николаевич Бороздин и Константин Эдуардович Гриневич. Помимо дальнейшего уточнения размеров клеров, задачей исследователей было определить время возникновения сельскохозяйственных усадеб на Гераклейском полуострове.

Распределение клеров у Камышовой и Круглой бухт Гераклейского полуострова было изучено С.Ф. Стржелецким. Здесь находилось 33 клера, самый больший из которых достигал 60 га. Усадьбы небольшого размера (3,8 га) были еще раньше обнаружены на Маячном полуострове. Таким образом, стало ясно, что план Строкова слишком схематичен и не отражает картины распределения земель на Гераклейском полуострове.

Особенно тщательно С.Ф. Стржелецкий изучил клер на побережье, у Круглой бухты. Он установил, что из 30,5 га общей его площади 12,5 га были заняты под виноград, 4 — под плодовые деревья, 1 га — подсобными участками, а 12 га использовались для прочих целей, т. е., возможно, под хлебные культуры. Наличие одинаковых по форме и размерам участков навело исследователя на мысль о применении херсонеситами двупольной системы земледелия.

Данные, добытые при раскопках одного, как он считал, типичного участка, Стржелецкий распространил на всю хору. Исходя из того, что римский агроном Катон Старший (II в. до н.э.) считал идеальным поместье тех же размеров (около 30 га), Стржелецкий счел возможным распространить на херсонесскую сельскохозяйственную территорию данные о рабском труде в Италии II в. до н.э.

К выводу о неправомерности отождествления аграрных отношений на окраине античного мира с греческой классикой пришла сотрудница музея-заповедника Пишна Михайловна Николаенко на материале раскопанных ею двенадцати усадеб и тридцати наделов Гераклейского полуострова. Она не нашла никаких следов масштабного использования херсонеситами рабского труда и его следствия — массового вывоза вина на продажу. Постулируемая С.Ф. Стржелецким огромная цифра производимого на Гераклейском полуострове вина, будто бы превышающая выход вина с территории всего современного Кры¬ма, является, по мнению исследовательницы, невероятной. Для его вывоза не хватило бы и изготавливаемой на месте тары, остродонных амфор. Основой экономики Херсонеса было не только виноградарство, но и хлебопашество. Не менее половины контролируемой государством земли использовалось под зерновые культуры. В снятии урожая принимали участие сезонные рабочие — те же жившие по соседству тавры, от которых сохранились явные археологические следы.

— Как же Вы понимаете слова надписи в честь Агасикла о переделе на равнине виноградников? — спросил я Г.М. Николаенко во время нашей последней, беседы летом 1988 г.

И моя собеседница изложила свою концепцию о переделе земли на Гераклейском полуострове, снимающую многие спорные вопросы организации сельскохозяйственной территории. Получаемый гражданином Херсонеса надел включал участки различных по качеству земель; таким образом, можно себе представить, что делились и земли, годные под виноградники, и, например, неудоби, которые можно было использовать для выпаса скота и заготовки топлива. Так соблюдалась справедливость. Виноградарство занимало в хозяйстве второе место после землепашества. Но виноград не шел полностью на изготовление вина. Из него, как свидетельствуют археологические данные, делали изюм. Он, бесспорно, шел и на изготовление виноградного меда, заменившего херсонеситам сахар.

Земледельческая округа Херсонеса

При такой организации сельскохозяйственной территории число наделов превышало число усадеб. Усадьбу имел далеко не каждый клер. Усадьбы различались но типам: 1. Дом-башня; 2. Усадьба — производственный комплекс; 3. Усадьба-жилище; 4. Усадьба—укрепленное поселение. Выбор того или иного типа усадьбы был обусловлен особенностями местности или иными обстоятельствами. Так, на Маячном полуострове преобладали неукрепленные усадьбы, поскольку этот полуостров надежно защищен с суши мощной стеной с шестью башнями. Дома-башни и усадьбы — укрепленные поселения располагались на открытой части Гераклейского полуострова и могли рассматриваться как дополнительные узлы обороны Херсонеса. Поэтому достаточно правдоподобно давнее предположение, что в укреплении усадеб, сочетавших хозяйственные функции с военными, принимало участие государство.

Прерогативой точных наук с давних пор считается возможность проверки научных предположений опытным путем. Поэтому и археологию в какой-то мере можно отнести к точным наукам. Мне это стало понятно, когда я познакомился со статьями Галины Михайловны Николаенко, посвященными системе мер и весов древнего Херсонеса. Они пестрят выведенными ею формулами емкостей керамической тары. Отныне об объеме сельскохозяйственной продукции можно судить по точным подсчетам. Но Галина Михайловна пошла дальше и воспользовалась экспериментом для изучения сельскохозяйственной деятельности херсонеситов. По договору с винодельческим совхозом имени С. Перовской Г.М. Николаенко в 1979 г. осуществила опыт по выращиванию винограда способом, выявленным при раскопках виноградников на Гераклейском полуострове. Между двумя траншеями на полосе шириной около семи метров складывались извлеченные из земли камни, образовывавшие плантажные стенки. Виноградные кусты высаживались в землю точно на таком расстоянии, как это делали виноградари Херсонеса. Урожай винограда на экспериментальном участке оказался намного богаче обычного в этой местности.

В научной литературе неоднократно поднимался вопрос о роли греческой колонизации Таврики в плане развития сельскохозяйственного производства. Старые исследователи, опиравшиеся на античные описания тавров как разбойников, нападавших на корабли и приносивших захваченных чужеземцев в жертву своей кровавой богине, видели в местном населении дикарей, не знакомых с обработкой полей и виноградарством, и введение культурного земледелия приписывали грекам.

Археология ниспровергла и этот миф. На таврском поселении Уч-баш близ Инкермана в слое X—VIII вв. до н.э., среди обуглившихся зерен пшеницы, ячменя и гороха, были найдены два семечка культурного винограда. Херсонеситы на Гераклейском полуострове стали выращивать местную карликовую пшеницу, обугленные зерна которой обнаружены при раскопках клеров. Что касается винограда, то греки производили селекцию местных сортов. Вряд ли вино из росшего на Гераклейском полуострове винограда могло соперничать с прославленными греческими винами типа хиосского. По находкам импортных винных амфор видно, что дорогое вино ввозилось из Греции как предмет роскоши. Но своего винограда херсонеситам хватало и для собственного употребления, и для вывоза в города Северного Причерноморья, где виноград не вызревал, а также в земли скифов, пользовавшихся репутацией пьяниц, пивших неразбавленное вино.

С ростом города и увеличением численности его населения земли на ближайшей к городу территории стало не хватать, и Херсонес приступил к освоению земель на Тарханкутском полуострове, которую использовал ионийский полис Керкенитида. К середине IV в. до н.э., не выдержав натиска могущественного соседа, Керкенитида потеряла независимость, на вновь обретенных землях (близ современной Евпатории) появились новые сельскохозяйственные усадьбы и крепости. В результате сельскохозяйственная территория Херсонеса увеличилась более, чем в три раза.

Греческие колонии имели своих летописцев, собиравших сведения об их основании и главных моментах истории, они повсеместно не сохранились. Херсонес в этом отношении не был исключением. Мы знаем только по надписи о существовании Сириска, сына Гераклиона, «трудолюбиво описавшего явления Девы» (т. е. изложившего факты, говорящие, по общему мнению, об особом покровительстве этого божества Херсонесу). «И про отношения к царям Боспора рассказал и бывшие дружественные отношения с городами исследовал согласно достоинству народа».

Мраморная плита с надписью из Херсонеса.«С добрым счастьем. Теоген, сын Диогена, будучи агораномом, на собственные средства устроил рыбный рынок при жреце Дионисии, сыне Филаделъфа»

Исторический труд Сириска бесследно исчез, как исчезло в Херсонесе все, написанное стилем на папирусе или пергаменте. Истлели исписанные деревянные доски, выставлявшиеся для всеобщего обозрения. Вместе со статуями из бронзы безразличными к прошлому потомками переплавлены бронзовые таблицы с наиболее ценными государственными актами. Сохранилось лишь то, что вырезано резцом или нанесено краской на камнях. И зиждется на них история Херсонеса Таврического.

Начало накоплению надписей Херсонеса было положено в конце XVIII в. первыми русскими путешественниками. Несколько попавшихся на глаза надписей скопировал и сохранил для истории академик Паллас. В начале XIX в. копии греческих и латинских надписей Херсонеса снимали П.И. Сумароков и П.И. Кеппен. Особенно много ценных эпиграфических находок принесло в 1870-х гг. рытье котлована под фундамент Владимирского собора на месте херсонесской агоры.

Во втором издании Корпуса греческих надписей Северного Причерноморья, составленном и мастерски изданном в 1916 г. академиком Василием Васильевичем Латышевым, было 395 херсонесских надписей на камне. Среди них была знаменитая присяга. Принимая ее, херсонеситы клялись охранять демократию и защищать свой город от недругов:«Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девой, богами и богинями олимпийскими и героями, владеющими городом и землями и укреплениями херсонеситов, я буду в мыслях со всеми во всем, что относится к свободе государства и граждан…».

За прошедшее после этой публикации столетие число найденных в Херсонесе надписей возросло почти вдвое. Но прогресс в эпиграфике, равно как и в других сферах знаний и жизни, менее всего определяется количественным показателем. С одной стороны, ни одна из вновь найденных надписей по богатству исторической информации несопоставима со знаменитой херсонесской присягой или с декретом в честь Диофанта. С другой — сама эпиграфическая наука все это время не стояла на месте. Пользуясь ее достижениями, представители нового поколения эпиграфистов сумели ответить на многие вопросы, поставившие в тупик В. В. Латышева и других великих русских эпиграфистов конца XIX в. — первой половины XX в.

Родоначальником античной эпиграфики в России был профессор Петербургского университета Федор Федорович Соколов. Из его школы вышли такие крупные исследователи надписей, как А.В. Никитский, Н.И. Новосадский, В. В. Латышев, С.И. Жебелев, И.И. Толстой. Можно себе представить удивление любого из этих почтенных академиков и профессоров, если бы он узнал, что эстафету в изучении надписей Крыма примет женщина. Но не меньший шок испытали бы Гладстон и Дизраэли, если бы им сказали, что премьер-министром Великобритании станет дама. Феминизация коснулась политики, науки, литературы. Это символ времени.

Вполне закономерным оказалось и то, что надписи Херсонеса попали в изящные женские руки Эллы Исааковны Соломоник. Ведь она, выпускница Ленинградского университета, посещавшая доклады С.И. Жебелева и лекции И.И. Толстого, ученица их ученика — видного советского антиковеда С.Я. Лурье. Среди обстоятельств, особенно благоприятных для изучения надписей Херсонеса, было то, что Э.И. Соломоник изучала все надписи в натуре, а не по эстампажам, как нередко приходилось делать петербуржцу В.В. Латышеву. Она держала их в руках в прямом смысле этого слова, и не просто держала, а поворачивала, рассматривала в разном освещении, прикладывала одну надпись к другой и даже поливала водой, чтобы яснее проступили окрашенные буквы.

В своей херсонесской «резиденции», подвале, где были собраны обломки надписей, она была настоящей королевой, поражавшей воображение каждого специалиста, не говоря уже о тех, кто знал о труде эпиграфиста по литературе. Разве не удивительно, что два найденных в разных местах обломка с надписями, так мало внешне похожие (один из них побывал в огне и покрыт красноватыми пятнами ожога, а другой сероватым налетом), сложились друг с другом и составились в одну надпись, разумеется, неизмеримо более ценную, чем ранее изданные две. В другом случае Э.И. Соломоник соединила четыре фрагмента декрета римского времени в один текст.

Как это удалось сделать? Дадим слово исследовательнице: «Только после многократного и всестороннего осмотра отдельных надписей, когда их шрифт запечатлевается в памяти, как почерк знакомых людей, можно из трех и даже четырех отдельных фрагментов составить плиту, воссоздав погубленный некогда памятник».

Иногда найденные в ходе давних раскопок надписи десятилетиями пылятся на полках, дожидаясь своего исследователя. Так, дождался Э.И. Соломоник обломок мраморной плиты, найденной в Херсонесе еще в 1910 г. и каким-то образом оказавшейся неизданной. При первом взгляде на надпись, покрывавшую всю гладкую поверхность неровного обломка, у нее появилось ощущение знакомства с манерой письма. И оно не обмануло! Оказалось, что вновь обретенный текст вырезан тем же писцом, которому было поручено увековечение заслуг понтийского полководца Диофанта и другого неизвестного по имени лица, освободившего от скифов херсонесскую крепость Прекрасную Гавань.

Можно себе представить нетерпение эпиграфиста, приступившего к чтению новой надписи. Ведь она способна дополнить новыми фактами или эпизодами историю той войны, которую вел по поручению юного царя Митридата Евпатора, будущего знаменитого противника Рима, его полководец Диофант. Во фрагменте прочтенной Э.И. Соломоник надписи сообщалось, что некто (имя его не сохранилось) оказал городу помощь, восстановив за свой счет какие-то сооружения, чем обеспечил безопасность народа. Далее указывалось, что это лицо на собственные средства выступило против крепости Напит. Ясно, что скифская крепость была расположена в степной части Крыма, где, согласно литературным источникам, находились три скифские крепости — Палакий, Хабеи и Неаполь. Следовательно, была и четвертая крепость — Напит, местоположение которой до сих пор неизвестно. Подтверждением существования крепости с этим названием являются упоминания о скифском племени напитов (или напеев, напов). Таким образом, выяснилось, что эти напиты жили не где-то в глубинной Скифии, а в степной Таврике, куда во II в. до н.э. переместилась столица скифского царства.

«Каждая надпись, — поясняет Э.И. Соломоник, — своеобразный экзамен для ученого: она задает самые неожиданные вопросы и касается различных областей экономической, политической и культурной жизни». Историк по образованию и призванию, Элла Исааковна была далека от истории медицины и никогда не думала, что ей придется ею заниматься.

Все началось со стихотворной эпитафии из Херсонеса конца IV — начала III вв. до н.э., извлеченной в 1969 г. из оборонительной стены Херсонеса. Надпись, вырезанная мелкими четкими буквами и обведенная красной краской, гласила:

Сыну воздвиг своему усопшему ЛесханоридуЭту гробницу отец, врач с Тенедоса Эвклес.

На той же плите красной и черной охрой были нарисованы пожилой мужчина и юноша, выше их — медицинские инструменты. Стало ясно, что рисунки дополняют надпись и речь идет о том, что Лесханорид так же, как его отец, был врачом, практиковавшим в Херсонесе. «Но почему, — задумалась Элла Исааковна, — Эвклес называет Тенедос, маленький островок, прославленный лишь близостью к Трое?»

Изучение надписей Тенедоса не принесло каких-либо данных, проливающих свет на стелу Лесханорида. Но после долгих поисков удалось найти опубликованную надпись с Кипра некоего Феда, названного «искуснейшим врачом Эллады». Он тоже оказался тенедосцем. «Очевидно, — заключила Э.И. Соломоник, — на Тенедосе был неизвестный доселе центр медицины, который, возможно, возродился после упадка книдской и косской школ, процветавших в V—IV вв. до н.э.». Пришлось Э.И. Соломоник заняться и изображениями медицинских инструментов на стелах Херсонеса. Хирургический нож (скальпель), щипцы, лопаточка не вызывали сомнений. Последней наносили мазь. Но какое назначение имела баночка? Может быть, это сосуд для приема лекарств? И это предположение было отброшено. Удалось установить, что это банка для снятия воспаления легких или для отсасывания крови. В нее вводился на мгновение горящий фитиль, после чего ее прикладывали к телу больного в том месте, где был сделан небольшой надрез. Так в древности до открытия полезных свойств пиявок снижали повышенное кровяное давление.

С I в. Херсонес, переживавший экономический подъем, превратился в главный опорный пункт Римской империи на северных, хуже всего защищенных ее границах. Немногочисленные по сравнению с греческими, латинские надписи дают ценную информацию о военно-политической обстановке в Таврике и жизни расположенного в Херсонесе римского гарнизона. В эпитафиях указываются имена погребенных в херсонесской земле римских воинов, названия легионов и частей, в которых они служили. Так мы узнаем, что в разные времена гарнизон Херсонеса составляли части V Македонского, I Италийского и XI Клавдиева легионов.

Из посвящений стало известно, что с моря Херсонес защищали корабли Мезийского Флавиева флота. Я стал свидетелем работы Эллы Исааковны над одной из этих надписей. Она была в таком плохом состоянии, что с первого взгляда можно было с трудом обнаружить следы отдельных букв. Вглядываясь в поверхность камня час за часом, исследовательница выявила связный и очень интересный текст: «Гай Валерий Валент, моряк Мезийского Флавиева флота с либурны “Стрела”, поставил алтарь Юпитеру Лучшему Величайшему». Так мы узнаем, что в состав береговой охраны входили быстроходные корабли типа либурн (эти корабли получили название по имени племени либурнов,занимавшегося на Адриатическом море пиратством) и что один из них носил имя «Стрела» (другие известные нам названия древних военных кораблей происходили от имен богов). Это посвящение по стилю напоминает военный раппорт.

О жизни древних обитателей Херсонеса говорят не только остатки крепостных сооружений, жилищ, хозяйственных построек, но и погребений. По раскопкам древнейшего северного некрополя конца V в. — начала IV в. до н.э. П.Д.Белову удалось выяснить, что половина всех погребенных принадлежит не дорийским переселенцам из Гераклеи, а местному населению, которое было включено в число жителей основанной колонии. Еще важнее как погребальные памятники стелы, изготовленные из того же желтого известняка, который служил материалом для построек. Это высокие вертикальные плиты высотой до 170 см, шириной от 28 до 40 см, толщиной 12—22 см. На лицевой их грани высекалось или писалось имя умершего или умершей — в последнем случае с именем отца или отца и мужа. Ниже надписи на многих стелах высекались скульптурные розетки: две на лицевой стороне, по одной на боковых. Изображались также символы, указывающие на пол, возраст и общественное положение умерших. Так, изображенный на погребальной стеле меч в ножнах, иногда с перевязью, означал, что покойный был воином и защитником Херсонеса. На некоторых стелах имеются изображения скребков-стригилей и арибаллов — сосудов с узким горлышком для хранения оливкового масла. Стригилями и арибаллами пользовались эфебы, юноши допризывного возраста, проходившие военно-спортивную подготовку. На немногочисленных стелах можно видеть изображение секача, орудия виноградаря, с помощью которого удалялись высохшие лозы. На одной стеле с написанным по-гречески именем Дионисия, сына Пантигнота, красками нарисованы медицинские инструменты: скальпель, щипцы, лопаточка для нанесения мазей и кровососная банка. Дионисий был врачом. На женских стелах изображены траурные ленты, перевязанные узлом, и флакон для благовоний.

Стелы отличаются и по архитектурному оформлению. Насчитывают четыре типа архитектурного декора: 1) стела с фронтоном; 2) стела с акротерием; 3) стела с антефиксами; 4) стела, оканчивающаяся карнизом. Все эти украшения отражают идею храма: погребение мыслилось как культовое, посвященное богам и охраняемое ими место. Но использование стел для укрепления городской стены в чрезвычайных обстоятельствах, особенно если оно было санкционировано народным собранием, не считалось святотатством. Ведь и стены были святыней города!

Помимо той информации, которую содержат изображения на погребальных стелах, многое говорят сами имена. Некоторые из них свидетельствуют о метрополии Херсонеса, Гераклее Понтийской, находившейся на южном побережье Понта Эвксинского, поскольку встречаются где-либо в другом городе. Наряду с дорийскими греческими именами встречаются имена негреческого происхождения: иранские, пафлагонские, фригийские, фракийские. Это позволило поднять вопрос об этническом составе населения Херсонеса. Наличие иранских, пафлагонских, фригийских имен можно объяснить тем, что в составе первых переселенцев из Гераклеи были не только эллины, но и «варвары», воспринявшие эллинские обычаи и культуру. Фракийские имена, скорее всего, принадлежали переселенцам с западного берега Понта Эвксинского, с которым херсонеситы поддерживали теснейшие связи на протяжении многих веков.

Г,Д. Белов

Изучая надписи Херсонеса, Э.И. Соломоник обратила внимание на две стелы, выполненные рукой одного мастера, с именами Геро и Гермодора. Девушка и юноша, принадлежавшие к разным семьям, были погребены рядом и в одно время. Все это натолкнуло исследовательницу на мысль о какой-то любовной трагедии, оборвавшей жизнь Геро и Гермодора, наподобие той, которая вдохновила Шекспира на создание «Ромео и Джульетты».

Одна из неординарных стел, изготовленная из мрамора, содержит стихотворную эпитафию, раскрывающую личность покойного юноши:

Странник, скрываю собою я юного Ксанфа, которыйБыл утешеньем отца, родины милой красой,Сведущим в таинствах муз, безупречным в сонме сограждан,Чтимым средь юношей всех, светлой звездой красоты.В битве за родину был он завистливым сгублен Ареем.

Как мы видим, погибший в бою за родину Ксанф был не только воином, но и поэтом. Не потому ли он был удостоен стихотворной эпитафии?

Среди погребальных стел Херсонеса имеется обломок камня с живописным изображением юноши. Ни один из великолепных этрусских или южно-италийских погребальных памятников не сохранил портрета покойного, подобного херсонесскому. Удивительное чувство охватывает вас, когда вы оказываетесь с ним лицом к лицу. В повороте головы, выражении глаз, очертании губ есть что-то такое, чему сразу не найдешь определения. Возможно, это объясняется какими-то чертами внешности греков, которые не могли быть переданы скульптурны¬ми изображениями. Или это неведомая творческая манера, при всей своей скупости художественных средств отличающаяся редкой выразительностью?

До этой находки было известно еще одно живописное изображение на камне из Херсонеса — надгробная плита Апфы, жены Афинея, середины IV в. до н.э. Апфа представлена в длинной темной одежде, с капюшоном, накинутым на голову. Она грустно взирает на тянущегося к ней ребенка, прощаясь с ним. Живопись теперь утрачена, и мы можем судить о ней лишь по сохранившейся копии.

Обе стелы написаны в характерной для древности технике энкаустики. Древние авторы дали восторженное описание картин, созданных восковыми красками, правдиво передающих натуру, показывающих капли росы на цветках, темные треснувшие от зрелости плоды фиги, естественный румянец яблок. Римский натуралист Плиний Старший, давший краткое описание работы художников с энкаустикой, писал: «Она не повреждается ни солнцем, ни ветром».

Мы можем к этому добавить: ни временем. Это впервые доказали найденные в конце прошлого века в Фаюме (Египет) живописные изображения покойных на деревянных досках, вошедшие в историю искусства под названием «фаюмские портреты». Они относятся ко времени существования Египта как римской провинции (II—III вв. н.э.) и, следовательно, насчитывают почти две тысячи лет. Впрочем, исследования показали, что техника энкаустики была известна египтянам уже в III тысячелетии до н.э. Она использовалась в росписи древнеегипетских гробниц.

Но не является ли причиной удивительного долголетия энкаустики сухой климат Египта, в земле которого сохраняются тысячелетиями даже хрупкие листы папируса? Находки энкаустических росписей на камне в Херсонесе, равно как и в Керчи, возникшей на месте столицы Боспорского царства Пантикапея, убедительно показали, что дело не в египетском климате, а в удивительной стойкости восковых красок.

Когда о ком-нибудь говорят, что «он отдал жизнь театру», подразумевается, что речь идет об актере или режиссере. Между тем эти слова применимы и к человеку несценической профессии, например археологу, если ему удалось открыть театр, удалив завалы, веками накапливавшиеся в пустотах древнего театрального сооружения, раскрыв его в напластованиях разных эпох и строительных периодов.

Все это совершил крымский археолог Олег Иванович Домбровский, поднявший на дневной свет херсонесский театр, о существовании которого можно было лишь догадываться. Многие крупные открытия происходят совершенно неожиданно. Расчищая завал, образовавшийся в годы фашистской оккупации Севастополя на полу христианского «храма с ковчегом», Домбровский преследовал цель вернуть средневековому памятнику то состояние, в котором он находился при его открывателе Косцюшко-Валюжиниче. С его времени считалось бесспорным, что этот храм стоит прямо на скале. При расчистке 1954 г. под полом была выявлена небольшая каменная насыпь, отдаленно напоминавшая археологу скамью античного театра. Поделившись этим соображением с работавшей рядом сотрудницей музея, Домбровский забыл о нем. Но на следующее утро археологу пришлось принимать поздравления от группы работников музея с находкой долгожданного театра.

В том же 1954 г. были обнаружены остатки трех концентрических ступенчатых вырубов, сделанных в скальном массиве. На краю нижнего выруба был выявлен сложенный из бута барьер, отделявший зрительные ряды от арены. «Значит, это амфитеатр», — думал Домбровский. Он вспомнил рельеф с изображением гладиаторов и живо представил себе, как зрители с раскопанных им скамей наблюдали за кровавым зрелищем. «Наверное, первые ряды занимали солдаты римского гарнизона, расквартированного в Херсонесе. Служба на далекой окраине Римской империи должна была рассматриваться даже выходцами из дунайских провинций, не говоря уже о коренных римлянах (имена тех и других сохранили надписи), как наказание, как ссылка. Чтобы поднять боевой дух оторванных от родины воинов, город создал целую корпорацию жриц Венеры Общедоступной и специальным дошедшим до нас постановлением определил обязанности владельцев лупанаров и их посетителей. Воинам было мало хлеба и любви (точнее, ее суррогата). Они жаждали зрелищ. И отцам города пришлось раскошелиться, чтобы создать амфитеатр.

«А может быть, расходы были невелики, — думал археолог. — Амфитеатр перестроили из ранее существовавшего театра?»

Этой мыслью, учитывая прежний опыт, он не поделился ни с кем, но вел раскопки с еще большей тщательностью, надеясь, что под амфитеатром римского времени удастся обнаружить какой-нибудь из элементов классического греческого театра.

И чудо свершилось! В ходе раскопок следующего года из земли стали вырисовываться камни парода, прохода в орхестру, а за ним и сама орхестра. И уже можно было, дав волю воображению, представить к торжественный выход хора старцев из трагедии Софокла «Антигона»:

Много в мире сил великих,Но сильнее человекаНет в природе ничего.Мчится он непобедимыйПо волнам седого моря,Сквозь ревущий ураган…Злой недуг он побеждает,И грядущее предвидитМногоумный человек…

Не знаю, возникли ли в памяти Олега Ивановича именно эти слова. Или он представил себе начало трагедии «Ифигения в Тавриде», которая должна была быть ближе всего херсонеситам? Но гимн человеку Софокла более всего созвучен сделанному Домбровским открытию. Ведь возвращение из небытия памятников прошлого, бесспорно, принадлежит к числу деяний, свидетельствующих о могуществе человеческого разума, не только предвидящего будущее, но и проникающего в безвозвратно ушедшее прошлое.

Раскопки продолжались. Удалось выявить основание проскения, помоста, возвышавшегося над орхестрой (в современном театре — аван-сцена). Обращенный к зрителям фасад проскения представлял собой ряд трехчетвертных колонн дорического ордера, а по углам — массивные прямоугольные столбы. Сохранилось лишь несколько фрагментов этих колонн и столбов. Может быть, турки увезли все остальное в Синопу? Или строители христианского храма пережгли фрагменты антаблемента в известь? Но в камне остались от них углубления. Найденные тут капители колонн и столбов поддерживали плоскость помоста, проскения и скене.

Перенося меня, как на машине времени, в театр Херсонеса IV— III вв. до н.э. из августа 1988 г., Олег Иванович прошелся боком по основанию проскения и произнес: «Если бы я был режиссером, я бы нускал актеров так. Со средней части театрона их бы увидели в профиль». Вот эти слова дали мне основание выстроить образ открывателя древнейшего крымского театра. Кто-то назвал археологов «гробокопателями», «собирателями ненужных вещей», «учеными сухарями». Но сам я всегда был уверен, что воображение — верный спутник настоящего ученого, какой бы он ни занимался наукой. Воображение — это то, что отличает Фауста от вагнеров, творца летательных аппаратов от морлоков Герберта Уэллса, способных лишь разбирать и смазывать созданное другими. И археологию двигают не «винтики», а творческие умы, люди, сочетающие воображение Шлимана с методичностью Эванса.

За первой кампанией раскопок театра последовала вторая (1964—1971 гг.). После долгих и упорных поисков О.И. Домбровскому удалось открыть правый парод театра и тем самым полностью определить его планировку. Одновременно надо было выяснить время его сооружения и разрушения, установить связь с соседними общественными сооружениями.

Наряду с археологическими материалами выяснению хронологии древних памятников способствуют даты, предоставляемые надписями, эпиграфическая документация. Обнаруженные в ходе раскопок надписи, прочитанные и опубликованные Э.И. Соломоник, в полной мере подтвердили предположение О.И. Домбровского о греческом театре, совместившем при перестройке в I в. н.э. в себе функции амфитеатра. Надписи лучше всего документировали историю комплекса. Во время раскопок О.И. Домбровского были обнаружены два небольших алтаря с греческой и латинской надписями, посвященными богине Немесиде. Шрифт и язык надписей позволили датировать их серединой II в. н.э. В это время Немесида, считавшаяся в классическую эпоху богиней возмездия, приобрела роль богини справедливой судьбы во всяком состязании. Она стала любимицей актеров и атлетов, гладиаторов и воинов, и ее алтари находят во время раскопок театров римского времени, амфитеатров, лагерей римских легионов, римских дорожных постов.

Осветителем алтаря Немесиды с латинской надписью оказался воин XI Клавдиева легиона, расквартированного в Херсонесе, Тит Флавий Цельзин. Он, бесспорно, был постоянным посетителем херсонесского амфитеатра и, вероятно, большим любителем гладиаторских боев или травли зверей. Однако остается неясным, что побудило Флавия Цельзина поставить алтарь «Немесиде хранительнице…» за «спасение свое и детей своих по обету».

После открытия театра и установления времени его совмещения с амфитеатром стала понятна давняя находка в Херсонесе — мраморная плита с изображением заключительного эпизода схватки гладиаторов. Атлетически сложенный человек готовится нанести смертельный удар такому же обнаженному поверженному противнику. Схватку гладиаторов можно увидеть также на дне глиняного светильника из Херсонеса.

От времени существования в городе театра до нас дошел фрагмент мраморной плиты с частично сохранившимся изображением женщины и надписью «Гармония». Этот памятник, найденный около театра, датируется серединой III в. до н.э. Он был, очевидно, частью многофигурного фриза, украшавшего театр. Имя Гармонии было нарицательным для обозначения соразмерности в искусстве. Ее считали воспитательницей всесторонне образованного человека. Ее место было там, где происходило театральное действие, где соревновались в своем искусстве поэты, музыканты, атлеты.

Новые находки позволили О.И. Домбровскому датировать перестройку херсонесского театра временем императора Нерона (54—68), любившего выступать перед зрителями в качестве актера. В годы его правления увлечение театральными зрелищами было проявлением верноподданнических чувств. При Нероне, как установил исследователь, были уничтожены три первых ряда зрительных мест и сдвинут проскений, что дало возможность увеличить орхестру, сделав ее пригодной для сражений гладиаторов и травли зверей; в то же время были прибавлены задние ряды. Театр, совмещенный с амфитеатром, мог теперь принимать до трех тысяч зрителей, занимавших шесть секторов. Секторы разделялись понижающимися проходами-лестницами, средняя из которых была несколько шире других.

В районе херсонесского театра в ходе раскопок всегда делались выдающиеся эпиграфические находки, проливавшие свет на историю этой территории. Кроме названных выше алтарей Немесиды и плиты с именем Гармонии, должна быть упомянута мраморная плита с перечнем литературно-музыкальных состязаний авторов комедий, хвалебных гимнов и эпиграмм, а также глашатаев и трубачей. Эти состязания проходили также в театре, поскольку в городе не было для этого специального помещения (одеона).

1988 год не принес в этом районе новых эпиграфических находок. Но их отсутствие компенсируется открытием двух рельефов. На одном из них, мраморном, сохранилась лишь нижняя часть лапы животного с когтями. По когтям легко узнается грифон, мифическое чудовище с львиным туловищем и орлиной головой. Это не первая находка изображения грифона в Херсонесе: известна статуя грифона. Популярность грифона в северном городе требует объяснения. Согласно греческой легенде грифоны обитали в стране северного народа гипербореев, где они охраняли от одноглазого племени аримаспов золото Зевса. Возможно, что херсонеситы, обитатели крайнего греческого севера, в какой-то мере ощущали себя гипербореями, а своих соседей и противников тавров и скифов отождествляли с аримаспами, инстинктивно воспринимая сказочного грифона как своего рода союзника в защите сокровищ, эллинской культуры.

На другом рельефе, вырезанном из туфа, видны две человеческие фигуры. На первый взгляд обе они по их одеждам кажутся женскими. Но О.И. Домбровский обратил мое внимание на то, что фигура, изображенная слева, вооружена и голова ее покрыта шлемом. По телосложению это юноша, что дало основание исследователю увидеть в нем Ахилла и трактовать рельеф как эпизод, связанный с мифом об амазонках и их предводительнице Пенфесилее, погибшей иод Троей (вторая из фигур рельефа повержена). Женские одежды, в которые переодет герой, по мнению О.И. Домбровского, напоминают о хитрости его матери, морской богини Фетиды, переодевшей сына в женские одеяния и скрывшей его среди царских дочерей на одном из островов Эгейского моря, чтобы он не оказался вовлеченным в поход против Трои, где ему суждено было погибнуть. Однако прибывшие под видом купцов герои Одиссей и Диомед положили среди предназначенных для царевен украшений оружие и доспехи, к которым, заслышав за стенами дворца звон оружия и воинские клики, бросился переодетый юноша.

Возникает вопрос, почему этот рельеф, не имеющий к театру прямого отношения, оказался на его территории? Археологическое изучение территорий театров в Балканской Греции выявило множество миниатюрных произведений искусства, которые по имевшимся на них надписям определены как посвящения победителей состязаний богам. Найденный рельеф по характеру изображения (мотив переодевания) мог быть даром Дионису или иному богу, покровительствующему агонам. Такое же назначение могло иметь и изображение грифона.

Тому, кто сможет посетить раскопки херсонесского театра, откроется удивительное зрелище: средневековая христианская базилика, как победительница, наступила своим фундаментом и стенами на часть зрительных мест и орхестру античного театра. Это расположение памятников двух эпох, кажется, нагляднее всего выражает смысл происшедших в годы сооружения христианского храма идеологических перемен. Первоначально христиане видели в театре, считавшемся в античном мире «школой для взрослых», бесовское игрище. Враждебность к театру и, в особенности, к амфитеатру (каковым стал в римское время театр Херсонеса) подогревалась и тем, что именно в такого рода зрелищных сооружениях происходили публичные казни христиан. Поэтому понятен выбор места театра, запрещенного христианскими императорами Рима, под постройку базилики. Там, где ранее слышался звон мечей и восторженный рев толпы, наслаждавшейся муками смертельно раненных гладиаторов или стонами терзаемых хищниками жертв, зазвучали христианские песнопения во славу христианских мучеников.

Одно зрелище сменило другое. Но и оно оказалось не вечным. Стоя у края орхестры, я услышал приглушенный каменными глыбами голос актера. В ста метрах отсюда, под башней Зенона, шла постановка пьесы Ж. Ануя «Жаворонок. Подвиг Жанны д’Арк». Театр умер… Да здравствует театр!

Среди чудес Херсонеса Таврического, как и любого древнегреческого города, первое место должно было бы быть отдано храмам. Тем более, что один из этих храмов, святилище Девы на мысе Парфений, уже в древности привлек внимание поэтов и историков. О нем восторженно писали Геродот, Еврипид, Диодор Сицилийский, Овидий и Страбон. От этого храма не осталось никаких следов. И даже нет точной локализации мыса Парфений, где он находился. Обычно его отождествляют с крутой скалой, на которой в IX в. был сооружен Георгиевский монастырь.

Пушкин, посетивший это место и осмотревший Георгиевский монастырь, писал:

К чему холодные сомненья?Я верю: здесь был грозный храм,Где крови жаждущим богамДымились жертвоприношенья.

Храм Девы находился за городской чертой, в ста стадиях от Херсонеса. О храмах в самом Херсонесе не сообщал ни один древний автор. Но посвящения богам на алтарях и сосудах, равно как и другие надписи, позволяют предположить, что в Херсонесе были также храмы Зевса, Афродиты, Афины, Асклепия и других богов. Мы можем себе представить, что эти постройки доминировали над остальной массой жилищ, вскрытых в ходе археологических раскопок. Но ни один из них не сохранился. Большая часть архитектурного декора античных храмов разметана по городищу. Их находят в древних мостовых и городской стене, часто разбитыми на куски, обезображенными до неузнаваемости.

Сложить из этих обломков хотя бы один храм и даже определить, к какому из храмов они относятся, в Херсонесе не удается. Нам известна лишь одна попытка реконструкции храма ионийского ордера в Херсонесе, выполненная И.Р. Пичикяном. Поэтому, как правило, приходится говорить не о храмах как комплексах, а в отдельности об их архитектурных и скульптурных деталях. Мы остановимся на статуях, как наиболее видных и выразительных памятниках, к тому же лучше всего изученных.

Собственного мрамора херсонеситы, как и другие греческие поселенцы Таврики, не имели. Его приходилось доставлять на кораблях из Эгеиды. Но дороговизна мрамора не останавливала, если надо было воздавать почести богам. И если мраморных статуй немного, то это объясняется ценностью материала, привлекавшего последующие поколения.

Обращает на себя внимание великолепная мраморная голова малоазийской богини Кибелы, найденная в центральной части города. На голове богини высокий головной убор (калаф), из-под которого выходят сплетенные в узел косы. Лицо овальной формы имеет тяжелый подбородок и несколько удлиненные глаза. Богиня чем-то напоминает портретные изображения царей и цариц Галикарнаса. И это неудивительно! Кибела, Великая Мать богов и всего живущего на земле, была фригиинкой. Почитание Кибелы в греческом мире относится к классической эпохе, когда она была отождествлена с богиней Реей. Специалисты датируют херсонесскую Кибелу V в. до н.э. Ее создателем мог быть выходец из Малой Азии, прекрасно знавший этнический тип ее негреческого населения.

Многочисленны в Херсонесе находки мраморных статуй Диониса, бога-покровителя растительности и, прежде всего, виноградарства. На одной из мраморных голов Диониса, хранящихся в Эрмитаже, он представлен бородатым мужчиной средних лет. На его волосах виноградный венок. Ниже венка на лбу узкая полоска ленты. Лицо бога спокойно и строго.

Почитание Диониса в Херсонесе удостоверено не только статуями, но и надписями. Дионис присутствует в гражданской присяге среди богов, именами которых клялись ее принимающие. В другой надписи этого же, III в. до н.э. сообщается, что «жители вышли из города с детьми и женами, сопровождая Диониса». Судя по участникам культовой процессии, речь идет не о вакханалиях, а об освящении сельскохозяйственной территории в праздник Дионисии с магической целью увеличения урожая. Этот праздник прямо упоминается в почетном декрете в честь историка Сириска, награжденного золотым венком во время Дионисий.

По найденным в Херсонесе статуям можно судить о почитании бога-целителя Асклепия. В его храме отправлялся также культ дочери Асклепия, богини здоровья Гигиены. В 1965 г. из вымостки оборонительной стены была извлечена сильно поврежденная мраморная статуэтка Гигиены. Богиня изображена в виде молодой женщины, в длинном нижнем хитоне и гиматии поверх него. В руках у богини змея, наклонившая голову над плоской чашей. Чаша со змеей в руках Асклепия и Гигиены в наши дни стала символом медицины. От имени ее произошло название науки о здоровье и мерах, его обеспечивающих, — гигиена.

Археологов нередко называют следопытами истории. Им приходится подчас по ничтожным остаткам восстанавливать картину далекой жизни. В ходе раскопок в Херсонесе был обнаружен мраморный постамент с посвящением богине. На одной из его граней видны углубления от ступней бронзовой или мраморной статуи. По их размерам можно установить, что статуя была несколько выше среднего человеческого роста. Но как она выглядела? Какую занимала позу?

Видный советский нумизмат А.Н. Зограф вспомнил, что на монетах Афин и других греческих полисов нередко изображались наиболее почитаемые статуи богов и богинь. Обратив внимание на монеты Херсонеса, исследователь установил, что одна и та же фигура Девы показана в разных ракурсах. Это могло свидетельствовать о существовании статуи Девы, прототипа монетных изображений.

На предполагаемой статуе был длинный хитон, перехваченный крестообразно на груди двумя ремнями. Голову ее украшала корона с зубцами, символизирующая городскую крепостную стену. В правой руке было занесенное перед броском копье, в левой — лук. Это образ богини-воительницы, покровительницы города, окруженного враждебными варварами.

В ходе раскопок Херсонеса не было найдено ни одной статуи из бронзы, хотя они, бесспорно, существовали. Об этом говорят многочисленные находки бронзовых статуэток, представляющих интерес как с художественной, так и с исторической точки зрения. Это изображения олимпийских богов — Зевса, Афины, Гелиоса, Гермеса. Все они восходят к типам статуй великих греческих мастеров V—IV вв. до н.э. Исследователь этих статуэток Г.Д. Белов предполагает, что они были предметом импорта, поскольку имеются их аналоги в Греции, Италии, Малой Азии.

Материалом для изготовления статуй богов наряду с камнем и металлом служила и глина. Обнаружен терракотовый торс с прекрасно переданной мускулатурой. Видимо, что часть статуи Геракла, пользовавшегося в дорическом Херсонесе особым почитанием: Херсонес был основан выходцами из Гераклеи, города, носившего имя этого популярного бога-героя. В большом количестве находят в Херсонесе статуэтки из обожженной глины и формы для их изготовления. Особым мастерством исполнения отличались терракотовые головки Афродиты, Диониса и Ниобы. Первому их исследователю — Г.Д. Белову удалось на материале скульптурной терракоты проследить развитие в Херсонесе традиций классического и эллинистического искусства.

Помнится, на участке, закрепленном за студентами Воронежского университета, была найдена первая монета [29]. Сразу же послали за руководителем раскопок Станиславом Францевичем Стржелецким. Студенты окружили маститого ученого, ожидая оценки находки. Но он не торопился, поворачивая монету, то удаляя ее от глаз, то приближая. Закончив это «священнодействие», он зажал монету в кулаке и, снустив очки на кончик носа, обвел взглядом студентов, застывших с лопатами и кирками в руках.

— Итак, — заключил он. — Каково значение находки?

Наступило долгое молчание, ведь все приготовились слушать, а не отвечать.

— Это ценный исторический источник, — промямлил долговязый студент.— Молодец! — похвалил Станислав Францевич. — Но конкретнее… Источник для изучения чего?— Состояния экономики, — сказал долговязый.— Политической истории Херсонеса, — добавил другой.

После этого вновь воцарилось молчание.

— На монете есть надпись, — подсказал Стржелецкий.— Для определения хронологии надписей по характеру письма, — произнес коренастый студент в очках.— Верно! Но там имеется изображение. Следовательно, это источник для изучения искусства.— Да! Да! — согласились студенты.— И, кроме того, — заметил Стржелецкий, — этот кусочек металла характеризует технику монетного дела.Поднимаясь на насыпь, он оглянулся.— Это самое общее. Для меня же важнее всего, какого она времени. Ведь с помощью этой монеты можно будет датировать раскапываемый вами комплекс.

Станислав Францевич не был нумизматом. Опредением монет в Херсонесе занималась Анна Михайловна Гилевич, жившая в домике под черепичной крышей у ворот монастырской стены. Надпись можно было бы показать группе студентов, но монету надо долго очищать от патины, затем рассматривать ее в лупу. Поэтому воронежские студенты так и не узнали, какого времени была найденная ими монета. Но те, кто заинтересовались нумизматикой, — среди них был коренастый студент в очках — впоследствии познакомились с работами А.М. Гилевич и с трудами других нумизматов, занимавшихся монетами Херсонеса.

Впервые херсонесские серебряные и медные монеты появились в каталогах западно-европейских собраний в конце XVIII в. «Отцу нумизматики», Экелю, было известно пять херсонесских монет. Французский нумизмат начала XIX в. Мионне описал 31 монету Херсонеса. Накопление нумизматического материала позволило Б.В. Кене в 1848 г. дать описание 204 монет этого города и выделить три периода в истории и монетном деле Херсонеса: греческий, римско-боспорский, византийский. В «Общем каталоге монет…» Северного Причерноморья П.О. Бурачкова описание монет дополнено рисунками, облегчающими работу нумизматов. Но ценность этого атласа снижается из-за наличия в нем рисунков поддельных монет.

Частично этот недостаток удалось исправить нумизматам следующего поколения — А.Л. Бертье-Делагарду и А.В. Орешникову. Им принадлежит заслуга правильной классификации и группировки херсонесских монет с целью установления периодизации монетного дела Херсонеса и хронологии отдельных выпусков. «Работа А.Л. Бертье-Делагарда, — пишет В. А. Анохин, — составила эпоху в изучении херсонесской нумизматики, окончательно освободив ее от дилетантизма». С успехом исследовал монеты Херсонеса А.Н. Зограф (1889—1942), подведший в своем труде «Античные монеты» итог более чем столетнему их изучению.

По уточненной датировке В. А. Анохина, монетное дело Херсонеса пережило три периода: 1. Период автономии (390—110 гг. до н.э.); 2. Период понтийско-боспорско-римского влияния (110 г. до н.э. — 138 г. н.э.); 3. Период второй элевтерии (138—268 гг.).

Самая древняя монета Херсонеса имеет на лицевой стороне изображение головы Девы, повернутой влево, на оборотной стороне — палицы Геракла, имя которого носила метрополия Херсонеса Гераклея Понтийская [30]. А.Л. Бертье-Делагард датировал первый выпуск монет Херсонеса серединой IV в. до н.э. Зограф отнес его к 390—380 гг. до н.э., и эта датировка принята Анохиным. Начало чекана монет помогает установить время появления Херсонеса как суверенного государства. При отсутствии сведений литературных и эпиграфических источников показания монет являются решающими.

Уже первые исследователи заметили, что монеты экономически связанных между собою государств часто объединены общей весовой системой. Удобство единой весовой системы заключается в том, что при торговых операциях отпадала необходимость заниматься переводом денежного номинала из одной системы в другую. Особенностью херсонесского чекана было то, что драхмы первых серий были двух видов — легкого (3,5 г) и тяжелого (5 г) весов. Различие в весе драхм А.Л. Бертье-Делагард вполне логично объяснял принадлежностью их к разным весовым системам. Развивая этот тезис, Л.Н. Зограф высказал предположение, что более легкая драхма чеканилась по хиосской (родосской) системе, а тяжелая — по персидской. Применение двух весовых категорий отражает внешнеэкономические связи города. Выход из употребления в Херсонесе II в. до н.э. персидской системы и переход на хиосскую является свидетельством перемены экономической ориентации — от городов Малой Азии (в том числе и метрополии Херсонеса Гераклеи) к островным государствам Родоса и Фасоса. Менялся вес херсонесских монет и в дальнейшем, знаменуя усиление зависимости от Боспора: выпускались монеты, близкие по весу к боспорскому сестерцию.

Помимо весовых данных, ценную историческую информацию содержат изображения на лицевой и оборотной поверхностях монет, которые принято называть типом. Различные монетные типы иллюстрируют местную флору и фауну, распространение мифов и религиозных культов, архитектуру и скульптуру города, спортивные достижения его граждан. Монеты позволяют датировать те или иные значительные события в военно-политической истории, в том числе одержанные победы в военных действиях, территориальное расширение государства, переход власти к тому или иному правителю и даже его политическую программу. Одним словом, небольшое поле монеты для опытного глаза нумизмата подобно маленькому круглому оконцу, через которое можно различить миниатюрные, но вполне жизненные детали давно отшумевшего мира.

Извлечь исторические данные из «картинок» на херсонесских монетах, разумеется, неизмеримо сложнее, чем из изображений на монетах Афин, Сиракуз, не говоря уже о Риме. И не только потому, что монетные типы указанных государств более разнообразны и многочисленны. Отрицательно сказывается отсутствие связной истории Херсонеса. Сохранись исторический труд Сириска, посвященный «явлениям Девы» и отношениям Херсонеса с царями Боспора и Скифии, изображения на монетах Херсонеса были бы более понятны. Но огромные трудности не помешали исследователям херсонесских монет высказать ряд интересных мыслей и предположении.

Выше мы уже изложили гипотезу А.Н. Зографа, согласно которой изображения Девы — от участницы непринужденных мифологических сценок до грозной богини в башенном венке — отражают появление храмовой статуи в облике защитницы от врагов и, прежде всего, от обосновавшихся в степной части Крыма скифов. Спасителем Херсонеса от скифской угрозы был царь Понта Митридат VI Евпатор, но это спасение имело результатом утрату Херсонесом независимости и подчинение царю Понта, а затем царям Боспора. Возможно, изменение политического статута Херсонеса отразилось в появлении на монетах рядом с Девой пасущегося оленя, присутствующего тоже на тетрадрахмах этого царя. Также и распространение изображения орла с молнией может быть поставлено в связь с этой же символикой на монетах как Митридата, так и получившего после его падения независимость Боспора.

Помимо изображений, древние монеты, как и современные, имеют надписи. Иногда это название города, чаще его сокращенная форма ХЕР, ХЕРС. Встречаются также греческие имена Морий, Аполлоний, Диотим, Сенокл, Бафил и др. Бесспорно, что это имена лиц, ответственных за выпуск монеты. Но каких? Ежегодно избираемых гражданами на собраниях? Или жрецов Девы, ведавших чеканкой? И что означает исчезновение этих имен и появление монограммы «Парфенос» (Дева)? Эти вопросы остаются спорными.

Особое внимание привлекла легенда «Элевтерия Херсонеса», сопровождающая монеты с изображением божества Херсонеса с лирой на лицевой стороне и Гигиеи — на оборотной, а также монеты старых к типов первого монетного периода. Дословно «элевтерия» означает «свобода», «независимость». Но это слово приобретет точное значение, если его сравнить с другими терминами политической фразеологии: автономия и ателейя. «Автономия» означала, что город живет по собственным законам и не признает ничьей власти над собой. «Элевтерия» — это независимость, но с некоторыми ограничениями. «Ателейя» — освобождение от повинностей, обусловленное договором. В чем конкретно ограничивалась независимость Херсонеса, неизвестно, но продолжение выпуска монет означало, что Херсонес пользовался большей свободой, чем многие другие города Римской империи. На эпитафиях мы находим имена римских воинов, но на монетах нет ни одного римского имени. Нет на монетной чеканке никаких следов варварского влияния, хотя оно ощутимо в плане скифских сюжетов на кратковременной чеканке зависевшей от Херсонеса Керкенитиды. Херсонес на всем протяжении своей античной истории оставался типично греческим городом.

Признание элевтерии давало возможность Херсонесу иметь собственное летосчисление. За его начало немецкий ученый Август Бек, исследовавший херсонесские монеты в 20—30-х гг. прошлого века, принял 36 г. до н.э. А.Л. Бертье-Делагард установил новую, не вызывающую сомнений дату, — 25/24 гг. до н.э.

Впоследствии вольность Херсонеса, уже не чеканившего собственной монеты, признали римские императоры Диоклетиан и Константин. Эта привилегия объясняется тем, что херсонеситы оказывали империи большую помощь в сдерживании натиска варваров. В крупных политических играх таких сильных государств, как Понт, Боспор и Рим, сам Херсонес был всегда мелкой разменной монетой.

Историческую информацию содержат не только сами монеты, но обстоятельства и места их находки. Появление монетных кладов свидетельствует о наступлении беспокойного времени, и последнее датируется новейшими монетами этого клада. По находкам монет Херсонеса А.М. Гилевич определила примерные размеры хоры Херсонеса и постепенное сокращение его владений.

* * *

И ты пришел на этот край земли,Как некогда посланец Митридата.Какие здесь проплыли корабли —Триеры, каравеллы и фрегаты.Какие здесь звучали языки!Кому здесь только солнце не светило,Каких солдат и армий сапогиПрошли по следу эллинских педилов!Вгрызается лопата до скалы —И ты одним охватываешь взглядомИ треугольник бронзовой стрелы,И трубку бронебойного снаряда.Ты видишь, как крошатся берегаИ в море опускаются куртины.И, может быть, в далекие векаУходят корабли из Карантинной.

Когда сквозь одиноко торчащие и как бы подпирающие небо древние колонны смотришь на сверкающее внизу море, может показаться, что только оно одно осталось неизменным в потоке сменяющих друг друга столетий и культур. Но это иллюзия! Море не только изменило свое имя, став из Понта Эвксинского Черным. Вследствие «черных дел» исчезла рыба. Купающийся с оглядкой входит в волны «самого синего в мире» моря, чтобы не вляпаться в мазут или пену (о нет, не ту, из которой вышла Афродита) — в пену от мыльных порошков. Экскурсанты с недоверием рассматривают демонстрируемые им огромные рыбозасолочные цистерны древних херсонеситов: «Как их удавалось заполнить?» Порт Херсонеса онустился на морское дно. В щелях кладки здания на южном берегу города гнездятся раки. Обрушились в волны куртины участка крепостной стены. Растущий Севастополь наступает на хору Херсонеса, сйося бульдозерами плиты тарпанов и плантажные стенки. И что еще будет, когда Крым «осчастливят» атомной станцией?

«Панта рей», — уверял древний мудрец. «Все течет!» Потока времени не удержать! Но есть в этом стремительном мире перемен чудаки, которые заботятся о сохранении остатков прошлого, следов древних культур. Рыцари бескорыстной Мнемозины (Памяти), слуги ее великой дочери Клио, хранители истории. Для них те, кто заселил, полил потом и кровью этот каменистый клочок земли не «славные предки», о которых фальсификаторы и невежды сочиняют слюнявые россказни и нелепые этимологии. Да, они пришельцы. Но покажите мне народ, который всегда занимал одну и ту же территорию! В наш ли космический век делить обитателей земли на исконных жителей и чужаков? История, как и сама жизнь, это не признающее покоя движение во времени и пространстве. К тому же этот мыс, занятый греческими колонистами, стал местом встречи цивилизаций. Здесь сошлись тысячелетия истории тавро-скифской, эллинской, византийской и российской. И все это наша история. Общечеловеческая!