Бунт
Гискон ничком лежал у мачты. Голова гудела, как корабельный колокол, в который бьют во время бури. Мальчик приподнялся. В глаза ему бросились обломки весел, сломанные древки копий. Сначала Гискон не мог понять, где он, что с ним случилось. Но вот память мгновенно возвратила его к прошлому.
Да, началось это с того, что к судну подошла лодка. На палубу поднялся Мастарна и стал подтаскивать к борту корабля товары. Потом Мастарна наклонился над бортом и крикнул Саулу:
– Перемени весла!
Иудей привязал лодку к веревочной лестнице, вытянул весла из петель и передал их Мастарне. Потом, быстро поднявшись на корабль, спустился на нижнюю палубу. Гискон знал, что там, рядом со скамьей гребцов, хранятся запасные весла.
Но что это за крики, звон и шум? Может быть, Саул снова бьет гребцов? Нет, это гребцы выбегают на палубу. В руках у них цепи и весла. Они вопят. Лица их искажены яростью.
– Бунт! Бунт! – закричал один из матросов, но тотчас же свалился под ноги Мастарне.
Этруск мгновенно раскроил ему череп.
И только тогда Гискон понял, что гребцы не сами освободились от оков, что все происходящее на его глазах – дело рук пиратов, задолго до этого дня готовившихся к нападению.
– Лопни мои глаза! – кричал Саул. – Сдавайтесь!
Но только двое матросов бросились плашмя на палубу, моля о пощаде. Несколько человек кинулось в трюм, где хранилось оружие. Но под ними рухнула лестница. Видимо, ее подпилили заранее. Один моряк, спасаясь от ярости гребцов, взбирался на мачту, но руки его соскользнули, и он упал. Разъяренные гребцы окружили его.
В это время один из матросов выхватил у гребца весло и ловким ударом свалил его с ног. Саул с грозным ревом бросился на матроса. И вот тогда Гискон решил, что и он может принять участие в схватке. Как кошка, он прыгнул на иудея.
Но Саул просто отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Гискон покатился по палубе. Тюк материи спас ему жизнь: он смягчил силу удара.
Что же произошло дальше? Этого Гискон не знал. Уже смеркалось. Гискон понял, что он долго был без сознания.
И вдруг им овладела мучительная мысль: «Пираты захватили корабль! А где же Ганнон и Мидаклит? Где Малх? Они остались в чужой стране. Что их ждет? Как им помочь? Где Синта?»
– Лопни мои глаза, а ведь рыбка клюнула! – раздался вдруг знакомый голос над головой Гискона. Гискон стиснул зубы.
– Наживка была что надо! – самодовольно ответил этруск. – Пусть они теперь добираются пешком до своей Керны!
– Не надо было их выпускать! – проворчал Саул.
– А вдруг они спасутся? Тогда нам несдобровать!
– Будь они во время схватки на корабле, неизвестно, как бы все обернулось, – возразил этруск.
– Лопни мои глаза! Представляю, как они скулили, увидев, что корабль ушел. Хотел бы я на них посмотреть!
– Опоздал! Их уже, наверное, сожрали звери.
Послышались тяжелые шаги, скрип лестницы. Потом все стихло.
Превозмогая боль, мальчик поднялся и взглянул на клетку, где сидел Гуда.
Клетка со львом стояла на прежнем месте. Лев ходил из угла в угол, с тоской вглядываясь в грозно шумевшее море.
«Где же Синта? – думал Гискон. – Во время схватки ее не было на палубе… Так это Мастарна! – вспыхнула в его мозгу мысль. – Вот кто был ночью у костра вместе со Стратоном. Это жрец подговорил пиратов захватить Синту, чтобы вернуть ее в храм Танит».
Гискон спустился по деревянной лестнице. В каюте Ганнона было тихо. Гискон осторожно приоткрыл дверь и отшатнулся. Он увидел Синту: ноги и руки ее были затянуты веревками, голова с распущенными волосами наклонена, глаза закрыты.
– Синта! – прошептал мальчик, переступая порог.
Синта вздрогнула. Увидев Гискона, она рванулась к нему и упала на ковер. В этот момент мальчик почувствовал, что чьи-то жесткие пальцы больно стиснули ему ухо.
– Щенок! – шипел Мастарна. – Еще раз войдешь сюда – задушу. А тебе, – обратился он к Синте, нагло улыбаясь, – советую быть поласковее. Твой хозяин теперь я!
Гости Мастарны
Прошло несколько дней. За это время Гискон узнал, что после схватки на корабле в живых осталось лишь четверо матросов. Они посажены за весла. Освобожденные пиратами гребцы помогают им с неохотой. Мастарна и Саул, видимо, этим озабочены. Они постоянно шепчутся и смотрят на берег, словно ищут там спасения.
Вчера Мастарна подвел корабль к самому берегу и приказал спустить паруса. Это стоило немалых трудов. Со спущенными парусами «Сын бури» вошел в устье небольшой речки, возможно рукава Хреты. На правом ее берегу, шагах в двухстах от воды, виднелось несколько десятков жалких шалашей. Мастарна жадно и нетерпеливо глядел на них, потирая руки.
Появление корабля вызвало ужас у обитателей хижин. Они попрятались в кустах. Но, убедившись, что пришельцы мирно бродят по берегу, чернокожие осмелели. По двое, по трое они подходили к песчаной косе, близ которой стоял на якоре «Сын бури». Здесь они находили оставленные для них разноцветные кусочки материи, стекляшки и дешевые медные фибулы. От радости туземцы щелкали языком, хлопали себя по животу, подпрыгивали.
На следующее утро Мастарна приказал развесить на перилах и реях яркие ткани. Судно стало напоминать персидский базар. На воду была спущена лодка, также украшенная тканями. С лодки на косу были переброшены сходни. Гискон понял коварный замысел пиратов: они хотели заманить чернокожих на корабль.
У сходен собралось человек двадцать туземцев, но никто из них не решался взойти на диковинное сооружение, полное заманчивых вещей. Многие почему-то указывали пальцами вверх.
«Они, наверное, считают, что корабль упал с неба!» – решил Гискон.
Наконец мальчик лет десяти, с курчавыми волосами, совершенно голый, с тугим, как барабан, животом ступил на сходни и сделал первый шаг. Он оглянулся, посмотрел на своих соплеменников. Чернокожие стояли не шевелясь, затаив дыхание.
– Не бойся, малыш, иди сюда! – кричал ему Мастарна, протягивая целый кусок материи.
Мальчик догадался, что белый бородатый человек хочет подарить ему эту чудесную раскрашенную шкуру, кусочки которой он видел еще вчера на берегу. Неужели ему одному будет принадлежать это богатство? Он разрежет эту шкуру кремневым ножом на мелкие полоски и повяжет вокруг шеи, рук и ног. Он раздаст их своим братьям и сестрам. И, уже не колеблясь, мальчик взбежал на корабль и прижал к животу протянутый ему Мастарной кусок материи. Раздался восхищенный крик чернокожих. Обгоняя друг друга, они бросились на корабль. Вот они расхаживают по палубе, заглядывают в каюты и трюм, всему поражаются. Особенно удивительно большое бронзовое зеркало, которое вынес для них Саул. Трудно удержаться от смеха, видя, как они в ужасе отскакивают от своего собственного изображения, а потом, осмелев, пытаются его схватить.
Пираты дружески хлопают дикарей по плечам, угощают вином и финиками. Чернокожие довольно щелкают языком. Угощение им нравится.
Несколько дикарей остановились у клетки с Гудой. Лев ходил из угла в угол, колотил хвостом по своим бокам. Чернокожие упали на колени. Лев, их самый страшный враг, покорен этими белолицыми колдунами! Какой же они должны обладать властью над людьми?
Увлеченные новыми для них вещами, обманутые ласковым обращением, туземцы не заметили, как матросы подняли сходни и корабль стал медленно отходить от берега.
Первым это обнаружил мальчик, которому Мастарна подарил кусок материи. Он хотел сойти на берег, унести свое сокровище, но сходен не было. Полоса воды отделяла корабль от берега. Мальчик вздрогнул, как перепел от тени ястреба, и издал жалобный крик.
Дикари в ужасе метались по кораблю. Но пираты ловкими ударами свалили их на палубу и живо скрутили им руки и ноги плетеными ремнями. Одному чернокожему удалось прыгнуть за борт. Мастарна приказал Саулу убить пловца. Но чернокожий, увидев дротик в руках иудея, с головой погрузился в воду. Он вынырнул у самого берега, вышел на берег, отряхнулся от воды, как утка, и, не оглядываясь, бросился к хижинам.
Пока пираты приковывали пленников к веслам ржавыми цепями, Мастарна вслух подсчитывал добычу:
– Девятнадцать мужчин и один мальчишка!
На берег высыпала толпа разъяренных туземцев. Они грозили кораблю кулаками, исступленно кричали. В руках у них были палки, камни и изогнутые луки.
Град камней обрушился на «Сына бури». Камни ударялись о борт корабля, о перила, но не причиняли пиратам никакого вреда.
Пленники увидели своих сородичей. Они пытались разорвать цепи руками, перегрызть их. Яростный вопль ужаса и бессилия сотрясал корабль.
А тем временем гребцы под наблюдением Саула натягивали паруса. Был прилив, и корабль мог выйти в море.
Вдруг один из гребцов упал. Лицо его исказилось предсмертной судорогой. На синих вывернутых губах показалась пена.
Саул бросился к упавшему. Оперенное древко небольшой стрелки толчало в его бедре.
– Отравленные стрелы! – в ужасе завопил иудей и стремглав побежал к другому борту.
Человек тридцать чернокожих кинулись в воду. Вот они уже подплывают к кораблю и хватаются за его весла.
В это время послышался страшный рев. Над палубой мелькнуло огромное огненное тело. Это был Гуда. Сделав гигантский прыжок, лев оказался на берегу среди мечущихся в панике чернокожих.
К вечеру «Сын бури» был уже далеко от того места, где были предательски захвачены туземцы. Шум волн заглушался тяжелыми ударами весел, свистом хлыста и воплями чернокожих. Мастарна учил новых гребцов обращению с веслами.
– Довольно, хозяин! – крикнул Саул. – В один день не выучишь!
Что-то проворчав, этруск спустился в трюм. Оттуда раздался глухой шум, словно передвигали какую-то тяжесть, звон чаш.
«Пьют! – подумал Гискон. – В трюме много вина. Его прислал в подарок Ганнону суффет Гадира».
При мысли о Ганноне сердце мальчика больно сжалось. Это он, когда пираты были заняты чернокожими, незаметно выпустил Гуду. Гискон думал, что лев кинется на пиратов и растерзает их. Тогда можно будет освободить тех четырех моряков, которых Мастарна приковал к веслам, и привести корабль в Керну. Но лев бросился в море. Невольно он, Гискон, помог этруску. Удивительно, пираты даже не заподозрили, что клетка была открыта мальчиком. Они убеждены, что Гуда не просто лев, а оборотень. Что ему стоило самому отодвинуть железный засов? Пираты радуются своему спасению и тому, что они избавились от этого страшного зверя. Сколько сразу удач выпало на их долю: захватили корабль, заманили чернокожих, избавились от льва.
Мальчик как-то слышал об умной собаке, отыскавшей заблудившегося хозяина. Не сможет ли Гуда найти Бокха? Тогда Ганнону будут не страшны ни дикие звери, ни дикие люди. Гуда их спасет, как дельфин спас того греческого певца, выброшенного в море такими же коварными людьми, как Мастарна и Саул.
Гискон прошел к корме. За кораблем неотступно следовала акула. Видимо, тело гребца, погибшего от отравленной стрелы, пришлось чудовищу по вкусу. Время от времени акула переворачивалась, показывая брюхо молочного цвета и пасть, усеянную острыми зубами.
Из трюма доносились звуки песни. Гискон впервые услышал ее в Гадире, около таверны. Тот день принес им всем несчастье. акой злой дух послал этих проклятых пиратов! Слова песни сливались с рокотом волн. Это придавало ей какую-то грозную силу:
Глаза леопарда
Люди шли к морю. Впереди был маврузий, самый опытный и сильный, за ним шагали Малх и Мидаклит. Шествие замыкал Ганнон. Одиночные кусты, поднимавшиеся среди сероватой травы, вскоре превратились в чащу. На влажной земле виднелись следы каких-то зверей. Деревья были оплетены колючими растениями. Все имело такой зловещий вид, словно боги хотели преградить путникам дорогу в этот лес. Приходилось пробираться через колючую чащу, рвалась в клочья одежда. Руки и ноги были в крови. Людей, привыкших к просторам моря, быстро утомил душный и влажный воздух этого леса. По спинам тек горячий пот.
Лишь вечером путники вышли к морю. Оно встретило их рокотом огромных валов. Валы накатывались на низкий отлогий берег. Неподалеку виднелся холм, заросший сочной травой. Ганнон поднялся на него. Он долго всматривался в морскую даль, словно надеялся увидеть крыло паруса. Но море было пустынным. Солнце медленно опускалось за линию горизонта.
Здесь же решили заночевать. Небо покрылось бесчисленными звездами. Из лесу доносился звериный рев и хохот.
Только один Бокх мог различать в нем голоса отдельных животных – льва, гиены, шакала. По рыку льва он знал, что царь зверей уже насытился и лежит около растерзанной туши какого-нибудь животного, а шакалы стоят поодаль в нетерпеливом ожидании, как голодные рабы перед пиршественным столом.
– Веселая музыка! – вздохнул Ганнон, поворачиваясь на бок.
– Там! Там! – раздался взволнованный шепот грека.
Все посмотрели в ту сторону, куда указывал Мидаклит. Локтях в двадцати от них, в кустах, они разглядели два горящих огонька.
– Леопард! – закричал Малх, хватаясь за дротик.
Еще через мгновение его дротик полетел в хищника. Ганнон невольно вздрогнул. Сейчас зверь с ревом обрушится на них. Люди замерли. Но что это? Горящие зрачки не двигались. Словно зверь хотел сначала испытать их терпение, а потом уж расправиться с ними.
– Ха-ха! – раздался вдруг смех маврузия. – Хотите, я принесу вам один глаз леопарда?
Бокх смело шагнул в темноту и слился с нею. Слышно было, как он шарит в кустах. Вот трещат ветки под его ногами. Маврузий возвращается. И там, где раньше горели два огонька, теперь сверкал лишь один.
– Вот вам и глаз леопарда! – Бокх, смеясь, протянул ладонь.
На ней лежал черный комочек. Это был просто-напросто светящийся жучок.
– Как же это ты? – посмеивался над Малхом маврузий. – Дал себя обмануть таким маленьким козявкам. Возьми свой дротик!
Укутавшись в плащ, Ганнон лежал с сомкнутыми глазами. Он надеялся быстро уснуть, но сон бежал от него. К полуночи его одолела усталость, и он забылся.
Вторая зарубка
Умывшись морской водой, путники закусили моллюсками. После них захотелось пить, но пресной воды поблизости не было.
Грек предложил набрать моллюсков в дорогу.
– Зачем? – возразил ему Малх. – Если держаться берега, мы их найдем везде. Нас прокормит море.
– Посмотрел бы я, как ты станешь есть всю дорогу моллюсков, – улыбнулся Ганнон.
Но старый моряк не слушал Ганнона. Он пристально вглядывался в море, еще подернутое утренним туманом.
– Проклятье! Парус! – вдруг закричал он.
– Где? Где?
– Видите? Вон там! Пират издевается над нами. Ох, попадись он мне в руки!
– А почему ты думаешь, что это именно «Сын бури»? – спросил Ганнон.
– А кому еще быть в этих водах? – удивился старый моряк.
– Ты забыл про «Око Мелькарта». Гадирцы могли починить его, Адгарбал узнал, что мы поплыли к Керне, и последовал за нами.
– Но Керна далеко на севере. Адгарбал не стал бы рисковать гаулой. Хоть он и ныряльщик, но человек осторожный.
– Посмотрите, куда держит путь этот корабль! – воскликнул грек. – На юг. Это Мастарна. Может быть, он ищет Атлантиду?
Теперь Ганнон и Малх накинулись на грека.
– Клянусь морем, – вскричал Малх, – я больше не могу слышать об этой Атлантиде!
Один Бокх не принимал участия в споре. Казалось, его вовсе не интересовало, что это за корабль. Углубившись в кусты, он срезал тонкую ровную палочку и засунул ее за пояс.
К полудню путники подошли к озеру. Оно отделялось от океана широкой песчаной полосой. Берега озера заросли высоким тростником и растениями, напоминающими олеандры. Растения цвели и источали одуряющий аромат.
Ганнон вытащил из ножен меч, стал расчищать им дорогу к воде. Он рубил стебли, словно сражался с целым полчищем врагов. Кровавые головы цветов падали к его ногам, и Ганнон шагал по ним, а вслед за Ганноном шли его друзья.
Вода пахла гнилью. Ганнон выпил лишь два глотка и, вытерев ладонью губы, присел на поваленное дерево.
По озеру с громким кряканьем плыли утки и гуси.
– Смотрите! Смотрите! – воскликнул Мидаклит.
Сквозь кусты пробирался огромный бык с толстым, заострявшимся кверху рогом, но не на голове, а на носу. Бык спустился к воде. Он не смотрел на людей, словно не удостаивая их вниманием.
– Это носорог! – восторженно шептал грек. – Самый загадочный зверь Ливии и самый крупный после слона. Египтяне считают, что его рог обладает целебной силой. А порошок из этого рога излечивает любую болезнь.
– Я бы предпочел его мясо, – заметил Малх. – Говорят, чем толще у зверя кожа, тем нежнее его мясо.
– Выкинь это из головы! – набросился на него Ганнон. – Надо выбирать добычу по силам. Вот, например, этот гусь. Мне кажется, из него выйдет недурное жаркое.
С этими словами Ганнон метнул дротик в гуся. Дротик угодил гусю в грудь. Вода мгновенно окрасилась кровью. Птица бешено заколотила крыльями, затем бессильно опустила голову.
– Хороший удар! – похвалил Бокх. – Но как мы его достанем?
Это оказалось нелегким делом. Лишь после долгих усилий Ганнону удалось подцепить птицу.
И снова карфагеняне пустились в путь. Уже вечерело, когда путники подошли к огромному дереву. Оно имело высоту не более двадцати локтей, но ветви его простирались на все сто. Они были усеяны плодами в виде стручков акаций и красивыми белыми цветами. Среди них, сверкая ярким оперением, мелькали птицы.
– Не дерево, а целая роща! – воскликнул Мидаклит.
– Если мы все возьмемся за руки, нам не обхватить его ствол. – восторгался Малх. – Какую лодку можно из него выдолбить!
– У нас называют его вечным деревом, – пояснил Бокх. – Я слышал, что оно живет до пяти тысяч лет.
– Значит, оно старше египетских пирамид! – восторженно промолвил грек. – Воистину это страна чудес! – Прикоснувшись к рыхлой коре дерева, он добавил: – На Крите мне показывали платан. Под ним будто бы нашла убежище дочь финикийского царя Агенора – Европа, похищенная громовержцем Зевсом. В Додоне я стоял под священным дубом. По шелесту его листьев жрецы предсказывали будущее. Но лишь перед этим великаном я готов склонить голову. Он переживет тысячелетия. Его увидят люди далекого будущего.
– А почему бы нам не послать весть о себе в эти далекие времена? – предложил Малх. – Пусть люди будущего узнают о нас, если мы не можем узнать о них. Не вырезать ли нам что-нибудь на коре этого великана?
– Ты замечательно придумал! – обрадовался грек. – Пусть дойдет до потомков хотя бы одно это имя…
С этими словами он взял у Малха нож и вырезал на коре заглавную букву. За нею появились другие. И вот уже можно прочесть слово «Ганнон».
– Жаль, что я ничего не смыслю в значках костяной таблички, – вздохнул грек, передавая нож Малху, – я бы написал это имя и на языке атлантов.
– И задержал бы нас еще на целый час! – недовольно проворчал Ганнон. – Какое мне дело до того, будут ли знать мое имя через пять тысяч лет или не будут! Мне не нужна слава. Мне хочется узнать только одно: что с Синтой и Гисконом. Живы ли они?..
Стемнело. Путники остановились на отдых. Бокх подобрал сухой кусок дерева и сел на корточки. Вынув свою палочку, которую приготовил утром, он просверлил отверстие в дереве. Вставив туда палочку, Бокх стал быстро вращать ее ладонями. Подложив к отверстию сухой мох, он начал крутить палочку с еще большей силой, пока из-под мха не показалась струйка дыма. Тогда Бокх наклонился и осторожно подул на мох. Метнулся крохотный язычок пламени.
И вот уже пылает костер. Все повеселели.
– Теперь мы стали сильнее во сто раз! – смеется Малх, протягивая к огню ноги.
– Ты прав, – соглашается грек. – Огонь – это великая сила. Чем был бы человек без огня? Недаром мои соотечественники самым благородным героем признают Прометея: он дал огонь людям.
Ганнон ощипал и выпотрошил гуся.
Бокх ударил себя ладонью по лбу, как человек, едва не забывший что-то очень важное. Отбежав немного в сторону, он вскоре возвратился с пучком пахучей травы. Засунув его в уже очищенного Ганноном гуся, маврузий блаженно растянулся на траве.
Ганнон насадил тушку на дротик и подставил под пламя. Вкусно запахло жареным.
– Никогда я не ел такого вкусного гуся! – заявил Малх.
– Просто ты никогда так не был голоден, – засмеялся Ганнон.
Старый моряк сделал рукой жест, который должен был означать, что он бывал и не в таких переделках.
Поев, маврузий взялся за свою палочку. Сделав на ней две зарубки, Бокх отложил палочку в сторону. Ганнон догадался: зарубки обозначали дни, проведенные в пути. Сколько еще зарубок появится на этой палочке? Много ли еще дней даруют им боги?
Ночные огни
Уже несколько дней шли путники. Кончилось редколесье. Потянулась бесконечная травянистая степь, кое-где покрытая жидкими рощицами. Никто из карфагенян не представлял себе, что травы могут быть так высоки. Когда путники шли ложбиной, лишь по шелесту травы можно было догадаться, что впереди идет человек. На равнине травы были ниже. Здесь головы людей то возвышались над зелеными волнами, то снова исчезали, и Ганнона все время не покидало ощущение, что он плывет.
На травянистой равнине паслось множество животных. Больше всего карфагенян заинтересовали звери с длинными и тонкими передними ногами и необычайно длинной пятнистой шеей. Их головы с короткими рожками и большими трубчатыми ушами поднимались даже над самой высокой травой.
– Не удивительно ли! – воскликнул Мидаклит. – На скалах близ Карфагена я видел рисунки древних людей. Один из них изображал точно такое животное. Тогда мне казалось, что это фантазия художника, но теперь я понимаю: когда-то эти красавцы бродили и на севере Ливии.
Диковинные звери были очень доверчивы. Они равнодушно смотрели на людей, нюхая верхушки трав. При этом они высовывали язык, длинный и круглый, как у змей.
– Закачай меня волны, – кричал Малх. – Если привезти эту тварь в Карфаген, можно разбогатеть, показывая ее за деньги.
– Хорошо захватить хотя бы такую шкуру! – мечтательно произнес Мидаклит.
Но о лишнем грузе не приходилось и думать. Может быть, потому грек смотрел на невиданных животных с таким вниманием, словно желал навсегда запечатлеть их в памяти.
Карфагенянам довелось встретить и буйволов. У них было огромное мускулистое туловище, широкие копыта и длинные прямые рога. Глядя на этих мирно пасущихся животных, трудно было понять тревогу Бокха.
– Нет зверя опаснее буйвола! – говорил Бокх, уводя карфагенян подальше от стада. – В степи буйвол владыка. Ему здесь никто не опасен.
– И лев? – спросил Мидаклит.
Маврузий замолк и нахмурился. Видимо, он вспомнил о Гуде.
– Да, и лев! – сказал маврузий после долгой паузы. – Раз я возвращался с охоты и увидел буйволов. Они стояли кругом, а внутри этого круга металась львица. Разъяренный хищник взвивался в воздух, но всюду натыкался на острые рога. Круг постепенно смыкался. И тогда львица нашла смерть под тяжелыми копытами. Буйволы втоптали ее в землю. В стороне я наткнулся на львенка, слепого и беспомощного. Это и был Гуда.
– Как же ты приручил его? – заинтересовался Малх. – Наверное, бил?
Маврузий покачал головой:
– Гуда знал только ласку. Я стал его братом. Мы с ним были всегда неразлучны, вместе охотились, спали рядом. Что с ним теперь? Не бросили ли его в море проклятые пираты?
Бокх разжег костер. Здесь же решили заночевать.
Вечерело. В потемневшем небе красиво парили большие птицы. С завистью смотрел на них Ганнон. «Мне бы их крылья, – думал он, – догнать бы “Сына бури”…»
На землю спустилась ночь. Малх уже спал тревожным сном. Так всегда спят моряки, готовые по первому зову вскочить на ноги. Бокх растянулся на траве, прикрыв лицо краем плаща. Он дышал ровно, как ребенок. Заснул и Мидаклит. Видимо, ему снился хороший сон, его тонкие губы что-то тихо шептали.
Ганнон пододвинул тюк материи, положил на него голову и погрузился в дремоту. Когда он открыл глаза, ему предстало удивительное зрелище: слева и справа мелькали огоньки.
Ганнон разбудил друзей. Молча смотрели карфагеняне на странные, внезапно появившиеся огни.
– Что это может быть? – первым нарушил молчание Мидаклит.
– Похоже на костры, – отозвался нерешительно Малх.
– Это костры чернокожих, – подтвердил Бокх. – Что-то их встревожило, и они переговариваются огнями.
Спать больше не хотелось. Тревога охватила людей.
Ганнон обратил взор к небу. По его краю шествовала огромная кровавая луна. Робкие звездочки терялись, бледнея и вздрагивая, словно от страха, и поднимались на самую вершину небесного купола.
– Танит! – страстно зашептал Ганнон. – Мать всего живого! Вот моя грудь! Рази меня, только пощади Синту. Даруй ей свободу и счастье!
В плену
Удушливо и пряно пахли травы. Они поднимались все выше и выше. Ганнон уже не видел Бокха, шагавшего впереди, и только слышал его голос.
Так шли они уже несколько часов. Пекло солнце. Ганнон остановился, чтобы поправить сползшую завязку сандалий. Внезапно он услышал предостерегающий крик Бокха и инстинктивно сжал рукоять меча. Но было уже поздно. Кто-то сзади навалился на Ганнона, и он ощутил прикосновение голого, скользкого, как рыбья чешуя, человеческого тела. Напрягая все силы, Ганнон попытался сбросить с себя тяжесть, но в это время трава раздвинулась и еще кто-то бросился ему под ноги. Ганнон упал. Через несколько мгновений отчаянной борьбы руки его были связаны. И, только лежа на земле, тяжело дыша, он мог разглядеть своих противников. Это были люди с могучим телосложением. Их черная кожа блестела, словно смазанная жиром. Белки глаз были выпучены. Белые полосы на лбу и щеках придавали их лицам еще более свирепое выражение.
С торжествующим криком чернокожие тащили Ганнона по земле, словно это был не живой человек, а кожаный мешок. Колючие растения царапали его грудь и лицо. Ганнон стиснул зубы от боли.
И вдруг Ганнон увидел своих спутников в жалком, растерзанном виде. На груди у Бокха не было ожерелья из волчьих зубов. На правом ухе вместо привычной золотой серьги пламенела капелька крови. У Малха под глазом был огромный синяк.
Чернокожие, видимо, о чем-то спорили. По мимике и жестам можно было догадаться, что одни – таких было меньшинство – хотят увести пленников в сторону моря, а другие предлагали отправить их в глубь страны. Ссора утихла, когда чернокожий с удивительно свирепым лицом, видимо, вождь, в шапке из леопардовой шкуры что-то резко крикнул и сбросил со своей спины отнятые у карфагенян тюки материи. Те, которые хотели увести пленников к морю, подхватили эти тюки и исчезли в высокой траве.
Бокх сказал чернокожему в шапке из леопардовой шкуры несколько слов. Тот в недоумении вытаращил глаза.
– Не понимает! – огорченно промолвил маврузий.
Два дня и две ночи чернокожие вели пленников в глубь страны. Дикари не считались с тем, что их пленники устали и были голодны. Если они замедляли шаг, их подталкивали палками и кулаками. На каждого из карфагенян приходилось не менее пяти чернокожих, и о бегстве нечего было и помышлять.
К вечеру пленников привели в селение. Это было несколько десятков жалких хижин с камышовыми крышами. Женщины злобно набросились на пленников. И если бы карфагенян не втолкнули в какую-то хижину, эти чернокожие фурии, наверное, растерзали бы их.
Вскоре дверь хижины отворилась, и черная рука поставила на пол выдолбленную тыкву с водой.
Ганнон мгновенно высунул голову наружу. Хижину огибал частокол. На кольях торчали человеческие головы, мужские и женские. Одни, видимо, были отрублены совсем недавно, у других же провалились глазницы и высохла кожа. Ганнон с отвращением отпрянул от двери. Снаружи задвинули засов. В хижине стало темно. Ганнон прислонился к опорному столбу, поддерживавшему кровлю. Бокх, по своему обыкновению, присел на корточки. Мидаклит и Малх легли на листья, устилавшие пол…
Гуда
Наступило утро. Солнечные лучи пробились сквозь щель, освещая четырех пленников, сидящих на земляном полу.
Снаружи послышался протяжный гул голосов, глухие удары. Они становились все громче и громче. Ганнон прислушался. Видимо, чернокожие колотили в барабан.
Заскрипел отодвигаемый засов. На пороге появился чернокожий в шапке из леопардовой шкуры. Он был страшен, как дух смерти. На шее у вождя висел большой кусок синей материи.
«Откуда это у него?» – промелькнула у Ганнона мысль.
Вождь сделал карфагенянам знак, и они вышли. В мутном утреннем свете глазам пленников явилось страшное зрелище.
Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под их ногами. Сверкали поднятые вверх копья. Прыгали, словно кривлялись, размалеванные маски. Эти маски были похожи на те, которые карфагеняне кладут в могилы своим покойникам.
В середине круга возвышался деревянный истукан. Туловище его было черное, а голова – цвета жгучего перца.
Их хотят принести в жертву этому Мелькарту чернокожих!
Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперед вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.
– Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! – закричал маврузий.
И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рев. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда еще не приближался днем к их жилью. Прошло еще несколько томительных мгновений. Львиный рев послышался совсем близко.
Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.
Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина – орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.
Маврузий опустился на колени.
– Гуда! Брат мой! Ты жив.
– Бежим! – крикнул Ганнон. – А то они опомнятся!
Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.
Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошел к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.
– Не чудо ли это? – воскликнул Мидаклит. – Откуда здесь лев? Ведь он оставался на корабле.
– Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, – сказал Ганнон. – В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».
– Ты хочешь сказать, – молвил Мидаклит, – что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?
– Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры – язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.
Ганнон пристально всматривался в желтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на корабле, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.
Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»
– Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! – сказал Мидаклит.
– В Египте, – вспомнил Малх, – я наблюдал, как люди поклоняются черному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают мертвую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю. – А кто не хотел брать моего брата на корабль? – напомнил маврузий.
Все рассмеялись. Старый моряк только махнул рукой.
У Фарузиев
Море высоких трав. Люди идут, поднимая руки, чтобы защитить лицо от острых стеблей. Солнце жжет голову, а мокрые обувь и одежда не просыхают. Сандалии пришлось перевязать тряпками, оторванными от одежды. Ноги покрылись ссадинами и распухли, но люди идут и идут, а за ними царственной походкой шагает лев.
Только однажды на пути встретилось одинокое дерево. Ганнон залез на него, чтобы осмотреться. С высоты ему был виден темнеющий на горизонте край леса, небольшие озера и висящие над ними тучи птиц. А это что такое? Шатры с коническими крышами!
– Там поселок чернокожих, – сказал Ганнон, слезая с дерева. – Надо его обойти.
Бокх с ловкостью дикой кошки взобрался на верхушку дерева, и оттуда вдруг раздался его смех. Так весело он смеялся лишь тогда, когда Малх принял светляков за глаза леопарда.
– Над чем ты потешаешься? – удивился Ганнон.
– Ты принял жилища белых муравьев за хижины чернокожих!
– Наверное, ты хочешь сказать, что муравьи поселились в брошенных человеком жилищах? – заметил Мидаклит.
– Нет, – возразил маврузий, – это жилища самих белых муравьев.
Путники остановились шагах в ста от конических строений.
– Никогда не поверю, что муравьи могут соорудить нечто подобное! – Малх недоверчиво покачал головой. – Чего доброго, ты еще скажешь, что они могут строить корабли и управлять ими, как люди!
– Подойдем ближе! – Маврузий взял Малха за рукав.
И вот карфагеняне стоят перед пологой стеной из красноватой глины, сглаженной так хорошо, словно над ней трудились лучшие каменщики.
– Совсем как здание Совета в Карфагене, – воскликнул пораженный Мидаклит.
– Только без окон и дверей, – заметил Ганнон.
– Дверь есть, – коротко сказал маврузий.
Он обошел муравьиный дом и показал на круглое отверстие, чуть возвышающееся над землей.
Старый моряк просунул туда руку, нащупал ячейки и даже вытащил мертвую личинку.
– Да, ты прав, – обратился он к маврузию. – Но кто поверит мне в Карфагене, если я расскажу об этих муравейниках! Легче поверить басне о людях с языками до земли или глазами на груди.
Мидаклит пытался отколупнуть кусок глины от муравейника, чтобы унести его с собой, но это ему не удалось сделать.
– Прочен, как камень! – удивился он. – А где же сами строители? Я хочу на них взглянуть.
Бокх улыбнулся:
– Вряд ли бы ты обрадовался встрече с ними. Белые муравьи передвигаются полчищами, уничтожая все на своем пути. Лучше встретить взбесившегося слона, чем этих муравьев.
* * *
В этот же день у небольшого озерца путники разглядели несколько человеческих фигурок.
– Это женщины! – шепнул Бокх. – Оставайтесь здесь, чтобы их не напугать. Гуда! Лежать! – приказал он льву.
Лев неохотно опустился на землю, протянув вперед лапы.
Занятые сбором моллюсков, женщины не сразу заметили Бокха. Маврузий вышел на открытое место, присел на корточки в знак мирных намерений и что-то крикнул. Увидев его, женщины испуганно отшатнулись, но одна из них, в переднике из листьев, смело вышла навстречу Бокху.
Карфагеняне с замиранием сердца ожидали, поймет ли женщина Бокха. От этого зависела их судьба.
Бокх и женщина дружелюбно потерлись носами и стали о чем-то говорить, размахивая руками.
– Понимает! Понимает! – радостно зашептал Мидаклит.
Бокх возвратился. Он рассказал, что они находятся неподалеку от одного из селений фарузиев и что женщина, с которой он только что говорил, – жена погибшего на охоте вождя.
– Мы были с ним дружны, как два ствола на одном корне, – сказал Бокх. – Но его возлюбили боги и взяли к себе.
Посоветовавшись, путники решили идти к фарузиям, чтобы запастись всем необходимым для дальнейшего пути.
Солнце висело прямо над головой, когда карфагеняне подошли к маленьким домикам, сплетенным из прутьев, с плоскими крышами.
Домики стояли кругом. В середине площади, образованной этими домиками, росло высокое дерево с густой ярко-зеленой кроной. Около него толпились мужчины. Чем-то занятые, они даже не заметили приближения чужеземцев.
Подойдя ближе, карфагеняне увидели, что пять здоровенных фарузиев сосредоточенно бьют палками распростертого на земле человека. Они делали это без злости, словно молотили на току колосья. Человек корчился под ударами. Из уст его вырывался хриплый стон.
Вдруг раздался предупреждающий крик. Кто-то из фарузиев заметил чужеземцев. Мужчины опустили палки и повернулись. Женщина, шедшая рядом с Бокхом, сделала успокаивающий жест. Бокх присел на корточки и сказал несколько фраз. Его выслушали с большим вниманием. Человек, которого били палками, поднял голову. На вид ему было лет тридцать пять. Волосы на голове у него были выбриты, как у карфагенского жреца. На нижней губе, свисавшей чуть ли не до самого подбородка, болталась металлическая палочка. Уши были украшены блестящими раковинами.
– Наверное, что-нибудь украл, – предположил вслух Малх. – Однажды в базарный день в Карфагене вора вот так забили насмерть палками.
Бокх добродушно рассмеялся.
– Здесь и не подозревают о воровстве, – сказал он. – Просто этот человек захотел заменить моего друга вождя, погибшего на охоте. У фарузиев обычай: каждый желающий стать вождем должен выдержать палочные удары.
Малх захохотал. Но Мидаклит, подняв указательный палец кверху, сказал серьезно:
– Мудрый обычай! Ввести бы его в Элладе. Никто не пожелал бы стать тираном, похитителем свободы… А впрочем, – добавил он, указывая на лежащего туземца, – власть, видно, очень соблазнительная вещь: тех, кто ее добивается, не пугают палочные удары.
– Как бы там ни было, этот человек должен быть нам благодарен, – заметил Ганнон. – Наше появление спасло ему жизнь.
Жена погибшего вождя пригласила карфагенян в хижину. Пахло какими-то засушенными травами. Пучки их висели на голых стенах. Люди блаженно растянулись на шкурах, которыми был застлан пол. Впервые за много дней над их головами была дружественная кровля. Им не угрожало ни неожиданное нападение, ни голодная смерть.
С благодарностью посмотрел Ганнон на Бокха. Верная гибель ожидала их, если бы он не был с ними рядом.
Цези
Ганнон проснулся от шума. Гремел барабан, раздавались воинственные крики. Площадь между хижинами была полна людей. Мужчины в плащах из леопардовых шкур, с короткими, но широкими копьями и с кусками какой-то толстой кожи вместо щитов направлялись к большому дереву. За людьми послушно, как собаки, брели маленькие лошадки.
У дерева, которое, по-видимому, почиталось священным, на корточках сидел совсем голый человек. По металлической палочке в его нижней губе и кровоподтекам на спине карфагеняне признали в нем того самого фарузия, которого лишь два дня назад у этого же дерева били палками. На его голове была небольшая шапочка из львиной шкуры, которую мог носить только вождь.
– Смотри, что он делает! – воскликнул грек.
Вождь разгладил ладонью насыпанный у корней песок и указательным пальцем начертил какую-то фигуру.
– Клянусь Гераклом, это слон! – произнес Мидаклит, подавшись вперед, чтобы лучше разглядеть рисунок.
Вождь вскочил на ноги, словно подброшенный тетивой. Он то подходил к рисунку, то отступал от него. Он подпрыгивал, смешно перебирая пятками, бил себя в грудь. Кто-то из толпы протянул ему копье, и он с размаху вонзил его в песок, в то самое место, где был рисунок.
Раздался ликующий вопль.
Ганнон пожал плечами.
– Ты что-нибудь понимаешь? – обратился он к Мидаклиту.
– Мне кажется, – сказал грек, – они собираются охотиться на слонов. Они верят, что пляска вождя принесет им удачу… Как бы мне хотелось увидеть эту охоту! – добавил он после недолгой паузы.
– Ты прав, это, должно быть, очень интересно. Пойду отыщу Бокха!
И вот карфагеняне шагают вместе с охотниками к тянущемуся на горизонте лесу. Узнав о желании чужеземцев увидеть охоту на слонов, вождь сначала заколебался, но, когда Бокх поклялся, что его друзья не выдадут охотничьих секретов племени, согласился их взять.
Дорога шла между небольшими лощинами, поросшими кустарником. Изредка в одиночку возвышались узловатые деревья, похожие на яблони, но на них не было листьев. На голых ветвях виднелись небольшие розоватые цветки.
К полудню охотники вступили в густой лес. Земля под ногами стала мягче. Она была усеяна багровыми мясистыми ягодами и не менее яркими грибами. Чувствовалось, что неподалеку река или озеро.
Охотники, шедшие впереди, остановились. Заблестели острия поднятых вверх копий.
– Здесь! – сказал Бокх, садясь на корточки. И тогда карфагеняне увидели глубоко вдавленные в землю следы. Мидаклит наклонился. Через центр следа прошло почти два локтя.
– Да, – промолвил грек, выпрямляясь, – слон, оставивший этот след, настоящий великан. Он ростом в одиннадцать локтей.
– Как ты это узнал? – поинтересовался Ганнон.
– Очень просто! Помножил разрез следа на шесть. Я слышал, что так делают индийцы.
– Тебе, наверное, известно все на свете, Мидаклит! – воскликнул Ганнон, с уважением глядя на учителя.
– Нет! Каждый раз я узнаю что-нибудь новое. Сегодня я увидел дерево, которое сначала цветет, а потом покрывается листьями. Вчера узнал о мудром обычае выбора вождей. Часто я говорю себе: «Как ты мало видел, Мидаклит! Какой ты невежда, Мидаклит!»
– Смотри! Что они делают? – закричал Малх, показывая на туземцев.
Фарузии брали что-то горстями и натирали себе лицо и руки.
– Слоновий навоз, – пояснил Бокх. – Он приносит счастье в охоте на слонов.
Ганнон подошел к огромной лепешке:
– Я бы не сказал, что это дурно пахнет!
– Конечно! – согласился Мидаклит. – Ведь слоны кормятся листьями и ароматными травами.
По знаку вождя охотники побежали к краю леса. На большой поляне, спускающейся к озеру, виднелись брошенные жилища белых муравьев. Бокх повел к ним карфагенян.
Ждать пришлось довольно долго. В полдень, объяснил Бокх, слоны стоят у воды или в тени деревьев и покидают их лишь тогда, когда спадает жара. Уже смеркалось, когда один из охотников подал с дерева знак.
– Цези! – раздался приглушенный шепот Бокха.
Ганнон приподнялся на локтях. Издалека послышался шум, похожий на грохот перекатывающихся по трюму глиняных сосудов. Шум шел со стороны чащи. И вот показался первый слон. Гигант шагал величавой, уверенной поступью. Иногда он глубоко втягивал воздух, выпрямлял хобот, и тогда можно было увидеть огромную пасть с отвислой нижней губой и два длинных бивня, казавшихся розовыми в свете вечернего солнца. Это был вожак. За вожаком шла слониха со слоненком. Слоненок был ростом с лошадь, но резвился, как щенок, терся о ноги матери, прыгал, смешно крутя своим коротким хвостом. Когда он попытался отбежать в сторону, слониха слегка шлепнула его хоботом. Издав звук, напоминающий хрюканье, слоненок послушно подбежал к матери и чинно зашагал с нею рядом. За слонихой шли гуськом еще пять слонов.
Из лесу на конях выскочило двое охотников. Они неслись на вожака, издавая воинственные крики и потрясая копьями. Вожак остановился, коротко и тревожно прогудел. Остановились и другие слоны.
Один из охотников приблизился к животному. Карфагеняне поняли: он должен отвлечь его внимание. Казалось, слон вот-вот обрушит на смельчака свой хобот. Но другой охотник с удивительной ловкостью спешился, подскочил к слону и обеими руками вонзил в живот великана длинное копье. Слон поднял кверху хобот, и из его пасти вырвался глубокий, яростный стон, перешедший в рев. Казалось, этот звук издавало не животное, а отставший воин, застигнутый врасплох врагами. Прижав к губам свой рог, он трубит и зовет на помощь. Вдруг раненое животное бросилось бежать. Древко копья задевало землю, кусты. Его острие еще глубже впивалось в рану.
В это время к бегущему слону приблизился первый охотник. Но конь его споткнулся, и всадник вместе с ним оказался на земле. С поразительной быстротой разъяренный слон схватил охотника хоботом за туловище и со страшной силой ударил о землю.
Крик ужаса вырвался из уст фарузиев.
Гигант, расправившись с охотником, стал топтать коня, но вдруг пошатнулся, повалился на колени и рухнул на бок. Хобот его колотил землю. Но когда подбежали охотники, животное уже затихло. В его маленьких черных глазах, казалось, светился укор.
Взявшись за руки, фарузии плясали вокруг слоновьей туши. Потом по одному они подходили к ней и, наклонившись, целовали слона в лоб, чтобы испросить у его могущественного духа прощение.
Ганнон оглянулся. Он отыскал глазами останки охотника и его коня. Бокх перехватил взгляд Ганнона:
– У нас говорят: «Кто идет с копьем на слона, не знает, умрет он или слон».
Охотники внезапно замолкли и остановились как вкопанные. В тишине прозвучал голос вождя.
– Делят мясо! – пояснил Бокх. – Голова и правая задняя нога достанутся тому, кто нанес слону первую рану. Остальное мясо поделят поровну.
– А бивни? – заинтересовался Ганнон.
Маврузий не успел ответить. Вождь взмахнул рукой, и охотники со сверкающими в руках ножами ринулись к туше. Каждый заранее облюбовал себе кусок.
Уже стемнело. Было решено заночевать здесь. Вскоре загорелись костры. В их свете блестели обнаженные смуглые спины охотников. Карфагеняне расположились у одного из костров. Ганнон задумчиво глядел на прыгающие языки пламени.
Послышались шаги. Бокх принес кусок хобота. Переворачивая мясо над огнем, он что-то шептал и покачивал головой. «Благодарит богов за удачную охоту», – подумал Ганнон.
Жареный хобот оказался превосходным угощением. Даже Мидаклит, обычно равнодушный к еде, без конца хвалил блюдо, а Малх клялся, что слоновий хобот вкуснее тунца.
Завернувшись в плащи, карфагеняне легли прямо на землю. Сон быстро взял их в свои объятья. Они не слышали ни воя шакалов, привлеченных запахом крови и мяса, ни заунывного пения фарузиев, охранявших спящих и добычу.
Когда Ганнон проснулся, охотники уже накалывали на палки куски слоновьего мяса. К удивлению Ганнона, знавшего, что слоновая кость ценится наравне с золотом, никто не дотронулся до бивней. Они валялись на измятой и окровавленной траве. Карфагенян поразили их чудовищные размеры. Правый слоновий зуб имел в длину почти шесть локтей и был так тяжел, что одному человеку поднять его было не под силу. Левый бивень был короче и легче. Конец его казался стертым.
Фарузии даже не представляли, сколько красивых вещей можно было вырезать из этих бивней. По словам Бокха, они делали из них подпорки для хижин, когда поблизости не было леса.
К полудню охотники возвратились в селение. Старики, женщины и дети встретили их ликующими криками. Теперь племя было надолго обеспечено пищей.
Золотая дорога
Еще три дня оставались путники у фарузиев. За это время они побывали во многих хижинах.
Узнав от Бокха, что дурные люди похитили у карфагенян большую лодку, фарузии удивленно покачивали головами. Им трудно было понять, как пришельцы, которым было оказано гостеприимство, могли причинить хозяевам зло.
Ганнон удивился, каким вниманием пользуются в племени старики. Им уступали дорогу, давали лучшие куски пищи, усаживали на почетные места. Вождь не принимал ни одного решения, не посоветовавшись со старцами, и их совет являлся для него законом.
Фарузии были довольны своей жизнью. Каждый род получал равную долю добычи, которая затем справедливо делилась.
Фарузии не имели откупщиков, от которых так страдали бедняки Карфагена. У них не было наемников, так дорого обходившихся республике. Оружие носили все мужчины с шестнадцати лет. Перед тем как дать юноше оружие, его подвергали суровым испытаниям: заставляли бежать до изнеможения, прыгать через огонь с завязанными глазами, костяной иглой на его спине и груди выкалывали узоры. И, когда они убеждались, что юноша ловок и смел, что он умеет переносить боль, ему вручали копье с железным наконечником, лук и стрелы, давали ему коня.
У женщин было пять занятий: они готовили пищу, кормили детей, лепили посуду, плели циновки, шили одежду. Но это не делало их рабынями отца или мужа. Отец не мог продать свою дочь, муж – поднять руку на жену.
Фарузии обходились без рабов. И это больше всего поражало карфагенян, привыкших на каждом шагу пользоваться услугами невольников. И, может быть, поэтому фарузии были так честны и трудолюбивы.
Из беседы с вождем Ганнон узнал, что до Керны всего лишь одиннадцать дней пути, из них семь дней придется на пустыню. Надо только выйти на Золотую дорогу. Она ведет с гор Хреты к Керне. До этой дороги вождь обещал дать Ганнону проводников.
Ганнон жадно слушал вождя. Особенно его заинтересовал рассказ о Великой дороге, пересекающей всю Ливийскую пустыню с юга на север. Эта дорога вела через оазис Гарамантов и оканчивалась близ города у Большой воды. По описанию вождя можно было заключить, что город у Большой воды – это и есть Карфаген.
Ганнону и раньше приходилось слышать о торговле, которую вели карфагенские купцы с жителями пустыни.
Эта торговля была, конечно, менее выгодной, чем морская торговля, но все же доставляла немалый доход. Главным ее преимуществом была безопасность. Не надо рисковать ни людьми, ни кораблями. Номады сами доставляли товары в Карфаген. Покупая золото и драгоценные камни, купцы мало интересовались людьми, проделавшими огромный путь через пустыню. Они ничего не знали об их странах, об их обычаях.
«Возможно, – думал Ганнон, – среди людей в странных одеяниях, которых я сам видел на карфагенском базаре, были и фарузии. Нет, мы напрасно пренебрегаем этими людьми. Может быть, с их помощью Карфаген найдет путь к сокровищам Ливии более короткий и верный, чем через Мелькартовы Столбы».
Вождь дал карфагенянам четыре вместительных бурдюка для воды, мешок вяленого слоновьего мяса, двух лошадей и оружие. Карфагеняне вооружились копьями с широкими железными наконечниками.
– Как будто мы отправляемся в плавание! – шутил Малх, глядя, как к брюху лошадей привязывают бурдюки. – Воду берем с собой.
Фарузии провожали карфагенян далеко за селение.
Прощаясь с ними, Ганнон машинально нащупал под плащом мешочек с деньгами. Но намерение одарить гостеприимных хозяев кусочками кожи показалось ему самому смешным. Что они будут делать с этими кожаными кружочками?
Карфагеняне уходили, унося с собой воспоминание об отваге и благородстве этих людей.
Звенели погремушки на шеях лошадей. Животные, напуганные близостью Гуды, бежали, и это было поводом для шуток.
– С твоим другом, Бокх, – смеялся Ганнон, – можно обойтись без палки.
Мидаклит рассказывал о виденных им у себя на родине удивительно уродливых, но в то же время на редкость выносливых животных – верблюдах, могущих почти неделю обходиться без воды.
– Я их тоже видел, – заметил Малх. – Египтяне называют их кораблями пустыни. И, клянусь морем, лучшего названия для них не придумать. Раскачиваясь, как гаулы, они бредут чрез пески. Будь у нас верблюды, путь до Керны показался бы нам прогулкой.
Дорога шла местностью, покрытой кустарником и маленькими колючими деревцами, похожими на акации. Ее сменила степь. То там, то здесь виднелись пучки травы, а в промежутке между ними – голая земля. Ветер катал сухие клубки репейника. «Не так ли нас гонит по свету судьба?» – думал Ганнон.
К вечеру путники вышли к большим желтым холмам с острыми вершинами. Маленький караван остановился на привал между двумя холмами, напоминающими задранные вверх собачьи головы.
Бокх развьючил коней. Он привязал их к большому камню, подбросив им по пуку соломы.
– Что же ты так далеко положил солому? – удивлялся Мидаклит. – Они же ее не достанут.
Маврузий рассмеялся.
– Сразу видно, седая борода, что у тебя не было коней. Мы, маврузии, заставляем наших коней тянуться за кормом. Оттого у них такие длинные и гибкие шеи.
Наутро маленький караван снова тронулся в путь. Дорога шла по засохшему извилистому руслу реки, как бы текущему песчаному потоку, отклоняясь от него то в одну, то в другую сторону.
Копыта коней увязали в сыпучем песке. Солнце жгло немилосердно. От его лучей некуда было укрыться. Путь становился все труднее и труднее.
Лишь изредка встречались кусты тамариска и какие-то светло-голубые растения. Маврузий уверял, что от их сока на коже открываются язвы. Но только с вершины холма пустыня могла показаться мертвой. То и дело на глаза попадались ящерицы темно-желтого цвета и небольшие зверьки с крысиным хвостом и длинными задними ногами. Бокх поймал одного из них и, ободрав, съел. Карфагеняне с отвращением отказались от этой пищи.
Локтях в ста от дороги путники увидели какое-то странное двуногое животное с длинной тощей шеей. У животного была птичья голова и тело с черными, как уголь, перьями. Другое такое животное, покрытое коричневатыми перьями, сидело на песке.
– Так это ведь страус! – воскликнул Мидаклит.
Карфагеняне много слышали об этой гигантской птице. На памяти их отцов страус жил в степи к югу от Карфагена. Но богатые карфагенянки питали неумеренную страсть к страусовым перьям. И вот уже в окрестностях Карфагена не увидишь страуса.
– Гекатей, – захлебываясь, продолжал Мидаклит, – утверждает, что самка страуса, если она сидит на яйцах, не убегает при опасности.
Но, видимо, в этом Гекатей ошибался. Когда путники приблизились, обе птицы побежали, распустив крылья, как парус.
– Удивительная страна! – Малх поглядел им вслед. – Здесь птицы не летают, а бегают, как лошади.
– Быстрее! – возразил Бокх. – Самая резвая лошадь не обгонит страуса.
Путники подошли к тому месту, где сидели птицы. На песке, почти сливаясь с его желтизной, лежало яйцо величиной с голову младенца.
Мидаклит поднял его и внимательно осмотрел:
– Интересно, каково оно на вкус? – сказал он, передавая яйцо Ганнону.
Ганнон отбил мечом верхнюю часть скорлупы и заглянул внутрь. Там плавал огромный желток. Каждый из путников отведал его.
– Как куриное! – Мидаклит вытер губы.
– Его пекут в горячей золе, – заметил Бокх, – а из скорлупы делают чаши.
– Как бы эта птица не лишила Мисдесса работы, – пошутил Ганнон.
– Не лишит! – со смехом возразил Малх. – Это очень неудобная чаша. На стол ее не поставишь. Держи в руках или вкапывай в землю. Моряку она непригодна.
Наступил вечер. Мелькарт медленно опускался в пески, освещая их своими последними разноцветными лучами. Путники расположились на ночлег. Все чувствовали себя утомленными и валились с ног. Маврузий хотел развести костер, но Ганнон остановил его:
– Песок и так горяч!
Бокх в ответ на это лишь молча покачал головой.
Положив голову на вьюк, Ганнон быстро уснул. Ему приснилась Синта в одеянии жрицы. В руке ее был факел. Пламя его колебалось на ветру, словно выписывая на черной доске замысловатые письмена. Ганнон протянул руки, чтобы обнять любимую, огонь обжег их.
Ганнон проснулся от нестерпимого холода. Вскочив, он начал бегать, чтобы согреться. Пробудился и Малх. Зубы его стучали:
– Ну и холод, укачай тебя волны! – бормотал старый моряк. – И укрыться негде. Ни кустика, ни камня.
Кто мог предположить, что в пустыне такие холодные ночи?
Песня песков
Уже несколько дней длился путь через пустыню. Люди постепенно привыкли к дневным переходам. Казалось, что цель близка. На шестой день после полудня ясный горизонт пустыни омрачился, словно на него опустилась пелена тумана. Бокх с тревогой и беспокойством смотрел вдаль.
Хотя было еще светло, пришлось остановиться. Кони легли на песок. Люди сели спинами к ветру, но все равно мелкая песчаная пыль набивалась в глаза, нос и рот.
Слышался лишь шелест песчинок и завывание ветра. Но вот раздались еще какие-то звуки, тоскливые, пугающие, похожие на вздохи какого-то огромного животного. Кони зафыркали и заколотили копытами. Люди вскочили. Только Гуда царственно лежал на песке и невозмутимо облизывал огромным розовым языком лапу.
Сколько ни вглядывался Ганнон, ничего не было видно, кроме известковых скал вдали и песчаного вихря. Вихрь приближался.
Звуки усилились. Они стали тоньше и выше. И вдруг внезапно оборвались.
Малх закрыл голову руками и застонал:
– Духи пустыни пришли за нами! О горе!
Маврузий несколько мгновений молча смотрел вдаль. Потянув носом воздух, он промолвил:
– Поют пески, зовут красный ветер, вместе с ним придет Мут!
Вершина огромной дюны, возвышавшейся над путниками, ожила. Легким желтым облачком закурился песок. Бурая мгла закрыла солнце, и оно куда-то покатилось огненным шаром. Послышался нарастающий глухой шум. Словно что-то огромное падало с неба. Все поплыло и закружилось перед глазами. Бокх закрыл голову плащом и лег ничком на песок. Карфагеняне последовали его примеру. Ветер неистово выл. Не хватало воздуха. Ганнон захотел отбросить свой плащ, но не смог. Ему показалось, что он сделан из камня.
Сколько прошло после этого времени, день или неделя, никто не мог сказать. Бокх первым почувствовал прикосновение к своему лицу чего-то горячего и шершавого. Это был язык его друга Гуды.
Маврузий выплюнул набившийся в рот песок и огляделся. Была ясная лунная ночь. На небе сияли звезды.
Серебристый свет озарял горизонт.
Карфагеняне были покрыты песком, как саваном. Бокх принялся их откапывать. Песок сыпался между пальцами. Ноги подкашивались и скользили.
Сначала Мидаклит, а потом Ганнон открыли глаза. Они увидели Бокха, стоящего на коленях возле распростертого тела Малха. Маврузий тер ему лицо, дул в ноздри, но все было напрасно. Старый моряк, перенесший на море десятки штормов, не вынес одной песчаной бури.
Горе как бы придавило Ганнона к земле. У него не было сил говорить и двигаться. Какие-то бессвязные слова приходили на ум: пустыня, пустота.
Солнечный шар поднялся из-за холмов, окрасив в розовый свет бескрайные пески. Только он, всевидящий бог Мелькарт, был свидетелем горя людей, потерявших друга. Только он видел их слезы, слышал их рыдания. Трое окружили невысокий песчаный холмик.
– Сердце твое было открыто людям, как корни для воды, – глухо сказал маврузий.
Он положил свой кривой нож на песок. Бокх не сомневался, что в царстве мертвых есть пустыни и леса, заселенные душами хищных зверей, реки и моря, полные чудовищ. Охотник и там не должен быть безоружен.
Ганнон начал читать молитву. Слезы подступали к горлу. Не закончив молитвы, он бросился на песчаный холмик, скрывавший тело Малха. «Нет, Малх, тебе уже не придется рассказывать об удивительных чудесах этой страны. Но что все эти чудеса перед человеческой привязанностью и дружбой!»
Последний переход
И вот они снова идут, преследуемые горем, мучимые жаждой. Песчаная буря разлила и высушила всю их воду. Лишь на дне одного бурдюка чудом сохранилось несколько глотков воды. Ее разделили поровну. И Гуда получил свою долю.
Голова невыносимо болела. Глаза слезились. Сухие губы потрескались. Кожа лица воспалилась. Даже Гуда, животное пустыни, страдал от жажды. Он плелся рядом с маврузием, тяжело дыша, высунув запекшийся язык. Бокх разговаривал со львом, как с человеком:
– Терпи, Гуда! Мы скоро отыщем колодец. Там будет много воды. Ты наклонишься и увидишь льва, своего брата. Ты будешь пить из его уст.
Какие-то странные видения отягощали мозг Ганнона. Он видел скалы с раскачивающимися пальмами, строения, напоминавшие ему храм Танит, откуда он похитил Синту. Он протягивал руки, и пальмы и строения исчезали, как письмена, смытые влажной губкой. То ему казалось, что он на корабле. Волны бьют в борта, и соленые брызги обдают лицо Ганнона. «Поднять паруса!» – кричит он. Но нет, это не палуба корабля, а колеблющийся под ногами песок, не брызги, а сухие, колкие песчинки. Ганнон еле передвигал ноги. Смерть казалась ему желанной.
Но вот песчаные дюны остались позади. Люди медленно поднимались по склону. Белая едкая пыль при малейшем порыве ветра била им в лицо. Ноги скользили. Мидаклит падал. И каждый раз ему помогал подняться Бокх. Наконец Ганнон и его спутники поднялись на холм. Их глазам предстала голубая волнистая полоса. Они шли к ней, а она не исчезала, не таяла в раскаленном воздухе.
– Море! – крикнул Ганнон, но вместо крика из его воспаленной гортани вырвались какие-то хриплые звуки.
Издали море казалось неподвижным, волны блестели, как чешуйки слюды на изломе камня.
Мидаклит простирал вперед руки, что-то беззвучно шептал.
– Деревья! – Маврузий показал рукой вправо.
Да, там был лес, а где лес, там вода. Мысли о смерти, только что одолевавшие каждого из путников, мгновенно исчезли.
Вскоре они пили холодную, прозрачную воду из впадавшего в море ручья. Бокх, сбросив одежду, лег в ручей, чтобы иссушенная солнцем кожа впитала влагу. Карфагеняне прислушивались к журчанию воды, внимали ее вечной, прекрасной песне.
Вода! Нет слов, чтобы тебя описать и прославить. Ты самое большое богатство на земле, ты счастье, ты сама жизнь!
– Только в пустыне, – говорил Мидаклит слабым голосом, – я понял правоту мудреца Фалеса. А он говорил, что в основе жизни лежит вода.
Весь этот день путники провели у ручья, дав себе отдых. С горечью вспоминали они о Малхе, взятом пустыней. Как бы радовался он морю!
Еще два дня пути, и карфагеняне стояли на берегу залива. На этой поляне совсем лишь недавно они раскладывали товары для немого торга. Вон там стояла их лодка. Еще не развеялся пепел их костра! Но сколько бед обрушилось на их головы. Как на ладони была видна Керна. Лес не давал возможности увидеть дома колонистов и крохотную бухточку, в которой стоял тогда «Сын бури». Надо держаться правее.
– Что это там? Корабль со спущенными парусами?
– «Сын бури»! – воскликнул Мидаклит.
– «Око Мелькарта», – произнес Ганнон с дрожью в голосе.
Нельзя было понять, радуется ли он тому, что Адгарбал выполнил его приказ и благополучно привел гаулу, или скорбит, что не произошло чуда и у Керны нет «Сына бури».
Утром колонисты Керны и моряки с «Ока Мелькарта» увидели на берегу залива дымок. Решив, что чернокожие привезли золото для обмена, карфагеняне быстро снарядили лодку с товарами. Каково же было их удивление, когда они увидели на берегу Ганнона и его друзей!
– Какая удача! – Адгарбал обнимал Ганнона. – Мы рассчитывали на золото, а встретили друзей. Но почему ты без корабля?
Молча выслушали карфагеняне рассказ Ганнона.
– Как же двум пиратам удалось увести корабль? – недоуменно воскликнул Адгарбал, когда суффет закончил свою грустную повесть.
– Все дни я думаю об этом, – вздохнул Ганнон. – В одном лишь я не сомневаюсь. Мастарне помогли гребцы. Ключи от оков у него. Рабов легко соблазнить обещанием свободы. Что могли сделать моряки?
– Не горюй, суффет! – ободрил его Адгарбал. – Теперь у тебя есть гаула. Мы поплывем, куда ты прикажешь. Мастарне от нас не уйти. У него мало людей. А у Столбов Мелькарта – наши корабли!
– Но он поплыл на юг, – перебил Адгарбала Мидаклит. – Мы сами видели корабль, плывущий к югу. И если ты не был южнее Керны, то это мог быть только «Сын бури».
– Мы найдем этого Мастарну хоть в царстве теней! – воскликнул Адгарбал.
Ганнон с благодарностью взглянул на ныряльщика. «Нет, я не ошибся в этом человеке», – думал он.
Этот день принес еще одну неожиданность. Лев не захотел садиться в лодку. Гуда впервые вышел из повиновения. Он грозно рычал и колотил себя по бокам кисточкой хвоста.
Маврузий подошел к Ганнону:
– Прощай! Мой брат, – он показал на Гуду, не спускавшего с хозяина глаз, – не хочет больше плыть по Большой воде. Боги создали его для лесов и пустыни, а не для волн и бурь.
Ганнон понял: маврузий не покинет своего четвероногого друга, море им обоим так же чуждо и враждебно, как ему самому чужда пустыня. Подойдя к маврузию, он крепко обнял его.
Бокх проводил карфагенян до самой лодки. Еще мгновение, и она уже качалась на волнах. Адгарбал греб плавными, однообразными движениями, а Ганнон и Мидаклит не отрываясь смотрели на уходящий берег. Там остались их друзья, которым они были обязаны жизнью. Долго виднелся неподвижный силуэт Бокха и сидящего рядом с ним льва. Лодка подошла к островку и, обогнув его, причалила к борту «Ока Мелькарта».