Снова в море
Каюта была полна кубками, амфорами с драгоценными камнями и другими сокровищами из храма Радаманта.
Мидаклит сидел рядом со спящим Ганноном. В руках его шелестел свиток. Врывавшийся сквозь щели ветер колебал пламя светильника. Мидаклиту казалось, что между строчками древней рукописи он видит солнечный свет и сияние моря, корабли входят в порт чудесного города атлантов. Их встречают статуи из красного металла и люди в белых одеждах.
Страшный грохот заставил Ганнона вскочить на ноги. Выбежав на палубу, он увидел огненный сноп, поднимавшийся из глубин темного моря. Багровым пламенем он осветил все вокруг. Его отблеск лег на волны, пронизал паруса. «Горит Колесница богов», – подумал Ганнон.
Огромный столб дыма взметнулся над морем, слившись с багровыми облаками. Временами ветер менял направление, и тогда можно было увидеть огненный поток лавы, растекающийся среди пламени.
«Рождение и смерть – таков закон, которому подвластно все, что есть на земле и на небе. Рождаются и умирают люди, погружаются на дно материки и всплывают новые!» – звучали в голове Ганнона слова сурового и благородного Радаманта. Только теперь он осознал беспощадную мудрость этих слов. Настанет время, когда люди уже ничего не будут знать ни о великом городе Карфагене, ни об этой маленькой гауле, блуждающей сейчас в океане. Забудутся имена отважных. Перед лицом времени и человек, и даже город из вечного камня – как мотылек, живущий один день.
Сгустился мрак. Словно наступила последняя вечная ночь. С трудом пробрался Ганнон к кормовому веслу и сменил Адгарбала. Вдруг на палубу что-то посыпалось частым тяжелым дождем. Это был пепел. Под Гимерой он сам видел огнедышащую Этну и слышал о том, что эта гора извергает пепел. Случалось, что целые города были погребены под ним. Но города ведь не имели парусов, как «Око Мелькарта». Пусть яростно грохочет Колесница богов, пусть она злобно кидает им вслед камни. Гаула уйдет! Ветер, дуй во все щеки! Гони гаулу куда хочешь, только подальше от этого гибнущего острова.
Ночь казалась бесконечно долгой. Наконец мрак стал рассеиваться, превращаясь в туман. Блеснуло солнце, тусклое, как истершаяся бронзовая монета. Глазам Ганнона предстала палуба, покрытая, словно снегом, пеплом.
Отдав кормовое весло Адгарбалу, совершенно обессиленный, Ганнон спустился в каюту. Мидаклит не спал. Положив свои таблички на колени, он что-то царапал по ним палочкой. Увидев Ганнона, грек радостно вскочил. Он указал на горлышко высокого серебряного сосуда, стоявшего рядом, и воскликнул:
– Видишь, Ганнон, что здесь есть!
На горлышке сосуда были начертаны такие же значки, какие были нацарапаны на костяной табличке из щита. Но эти значки были мертвы для суффета.
– Тартесс, – прочел вслух Мидаклит. – Теперь мне ясен путь критских пиратов, которым мы обязаны этими сокровищами. Они достигли Тартесса и разграбили его. На обратном пути, очевидно, буря вынесла их корабль в открытое море и забросила на остров атлантов. Там они прожили более двадцати лет. Там они вынуждены были оставить часть своей добычи. Наверное, лишь немногим из критян суждено было вернуться на родину.
– Но почему же они не вернулись за своими сокровищами? Почему это не сделали их дети и внуки? – возразил Ганнон.
– А потому, что вскоре Крит был завоеван воинственными дорийцами, предками нынешних спартанцев. Эти пастухи и воины разрушили города Крита, опустошили его дворцы и храмы. Много сокровищ досталось дорийцам, но кладезь знаний древних критян так и остался для них закрытым. Таблички с письменами, которые они могли обнаружить в развалинах дворцов, были им так же непонятны, как и мне, пока Радамант не раскрыл их тайну. Но даже если бы они могли прочесть о далеких плаваниях моряков царя Миноса, могли ли они их повторить? Вся жизнь их проходит в горах и долинах Крита или Пелопоннеса. Море вызывает у них ужас… Но все же, – продолжал грек после короткой паузы, – открытия древних критян не были вовсе забыты. На пирах слепые певцы, и Гомер среди них, вспоминали о Тартессе, об океане. И последние капли истины потонули в волнах поэтического вымысла. Тартесс, лежащий за вратами лучезарного бога солнца, за Столбами Мелькарта, превратился у Гомера в царство мрака и смерти Тартар. Всеобъемлющее море с его приливами и отливами, столь удивительными для каждого, кто его видит впервые, превратилось в реку-океан. Остров в океане, заселенный потомками атлантов, сделался полями Блаженных…
Сквозь дрему Ганнон слышал, как грек что-то говорил о Радаманте. Потом Ганнон забылся.
Южный Рог
Целую неделю гаулу носило по бурному морю. Временами волны с такой силой обрушивались на борта «Ока Мелькарта», что они трещали. Гаулу метало из стороны в сторону, и, казалось, вот-вот она станет поперек волн.
Огромные вздыбленные валы пугали даже такого бывалого моряка, как Адгарбал. Мореходы предпочитали лучше разбиться о берег, чем потерять его из виду. Вот и теперь они напряженно всматривались в горизонт, и каждое облако превращалось в их воображении в спасительную землю.
Ветер дул в южном направлении, и сколько ни прилагали люди усилий, им никак не удавалось повернуть корабль на восток, где, как они предполагали, находился ливийский берег. Мощное течение все дальше уносило гаулу. Только на восьмой день блужданий в океане волны уже не были так яростны. Влажный туман рассеялся. И тогда моряки увидели землю.
Гаула быстро неслась к берегу.
– Смотри! – воскликнул грек. – Мыс этот имеет форму рога. А за ним берег уходит к востоку. Это, наверное, и есть южная оконечность Ливии.
Из синих вод океана, как зеленый цветок, выплыл остров. Какими огромными деревьями он покрыт! Высочайшие пальмы, какие когда-либо приходилось видеть Ганнону, были много ниже этих исполинов.
«Да, мы находимся южнее Хреты! – думал Ганнон. – К северу от нее не было ни такого острова, ни таких деревьев. Должно быть, учитель прав. Мы достигли южной оконечности Ливии».
– Правь к острову! – приказал Ганнон Адгарбалу.
«Око Мелькарта» стал на два якоря в спокойной бухте на северном берегу острова. Якоря опустились в глубину на все сорок локтей, но каменистое дно их отлично держало, и гауле не угрожала опасность быть унесенной в океан. Ночь прошла спокойно. Утром Ганнон решил высадиться на берег. Но этому помешало неожиданное препятствие. К утру ветер переменился. Небо стало совершенно серым. Тучи, казалось, задевали верхушки мачт. Вскоре хлынул ливень. С неба лились целые потоки. Вода хлестала по палубе, обливала мачту и паруса, булькала, журчала. Никому из карфагенян не приходилось еще видеть такого дождя. Наверное, так начинался потоп, о котором говорилось в древних преданиях.
– Боги хотели нас сжечь небесным огнем, а теперь решили утопить! – шутил Мидаклит.
Но Ганнона это тревожило не на шутку. Он опасался, что деревянные части гаулы могут погнить. Матросы накрыли просмоленной материей все отверстия на палубе. Дождь лил четверо суток, не утихая.
– Подумай, – возбужденно говорил Мидаклит, – у нас считают, что на юге Ливии нет жизни, что под знойным солнцем сгорает земля и вскипает море, а оказывается, чем дальше к югу, тем больше влаги, тем пышнее растительность.
– А помнишь, – заметил Ганнон, – как мы мучились от жажды в пустыне, как пересыхала гортань, как в мозгу вставали призрачные видения? Почему так несправедлива природа?
– Природа безразлична ко всему живущему. Она не знает, что такое добро, что такое зло. Несправедливость природы должен устранить человек.
Ганнон с любовью посмотрел на учителя. С каждым днем он все больше преклонялся перед ним. Для других людей море, ветер, пустыня были капризными или жестокими, тщеславными или великодушными существами, имевшими свои слабости, любившими лесть и щедрые дары. Для грека море, ветер, пустыня были безличными стихиями, управляемыми вечными, железными законами, доступными человеческому уму. И уверенность в незыблемости этих законов сочеталась в Мидаклите с наивным пристрастием к красивым и нелепым сказкам его родины.
Битва при Гимере перевернула всю жизнь Ганнона. Если бы не гибель отца, его судьба сложилась бы иначе. Ему бы надо было ненавидеть каждого эллина, видеть в каждом из них смертельного врага. Не раз ловил суффет неприязненные взгляды матросов, обращенные к Мидаклиту. Казалось, из их душ поднималось что-то грязное и черное, как осадок со дна амфоры. Глаза их мутнели. Лица искажались злобой. Но в душе Ганнона не было этой ненависти.
– Как мы назовем этот мыс? – вслух рассуждал Мидаклит. – Мысом Дождей или мысом Надежды?
– Южным Рогом, – предложил Ганнон. Учитель обрадованно закивал головой.
Лесные чудовища
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Палуба стала просыхать. К небу поднимались струйки пара. Ветерок доносил с острова приторный и густой аромат, который испускали, по-видимому, исполинские деревья. Людьми овладевало ощущение какой-то новизны и свежести, словно ливень смыл без остатка все, что их связывало с прошлым.
Надо было подумать о дальнейшем пути. Если Мидаклит прав и корабль находится у южной оконечности Ливии, то какой смысл возвращаться старой дорогой, через Мелькартовы Столбы? Не проще ли обогнуть Ливию, как это сделали финикийцы по повелению египетского фараона Нехо? Можно будет высадиться в Аравии, а оттуда сушей достигнуть Тира.
Но чтобы продолжать плавание, надо пополнить запасы провизии, тщательно подготовить гаулу и, главное, дать отдохнуть людям.
В этот же день моряки сошли на берег. Ганнон приказал захватить топоры. Они могли понадобиться, если придется прорубать чащу. Гаула прочно стояла на якорях, поэтому Ганнон оставил на борту только пятерых матросов во главе с Адгарбалом. Все остальные были переправлены на остров. Лодку вытащили на сушу и перевернули килем вверх. Теперь в путь!
Ганнон энергично шагал по мокрому песку. Взморье было покрыто огромными лужами желтоватой воды. Из размытой земли поднимались густые горячие испарения, наполняя воздух гнилой сыростью.
В нескольких шагах от себя Ганнон увидел огромную черепаху, ее панцирь отливал зеленью. Заметив людей, черепаха втянула в него лапы и голову. «Вот и мясо, – подумал Ганнон. – Остается только отыскать деревья, чтобы починить гаулу, и источник с хорошей водой».
Прошлой ночью карфагеняне не слышали хорошо знакомых им звуков – рыка льва и воя гиены, звуков, без которых не обходится ни одна ливийская ночь. Но если на острове нет львов и гиен, здесь могут водиться другие хищные звери.
Лес, мрачный и густой, начинался почти у самого берега. Мощные, гладко отполированные стволы гигантских деревьев, словно мачты, поднимались к небу. Внизу деревья были почти лишены ветвей, зато верхушки их были похожи на огромные шатры. Ветви и листья так сплелись и перепутались, что неба почти не было видно. Вокруг стволов вились растения, их стебли, устремляясь вверх, подобно змеям, охватывали деревья.
Земля была покрыта прелой листвой и множеством полусгнивших стволов. На них росли уродливые грибы и желто-коричневые цветы, напоминавшие орхидеи. Мидаклит попытался сорвать один такой цветок, но тотчас же отдернул руку. Стебли цветка были покрыты острыми, как медные иглы, шипами.
Но что это? Перед Ганноном был след, четко выделявшийся во влажной почве. След зверя? Нет, это скорее отпечаток босой человеческой ноги…
– Посмотри, Мидаклит, – позвал Ганнон учителя, – какой странный след.
Грек покачал головой:
– Я бы сказал, что он принадлежит обезьяне, если бы он не был так велик.
– А не след ли это какого-нибудь дикаря? – предположил Ганнон.
– У человека не может быть так оттопырен большой палец! – возразил Мидаклит. – А впрочем, – добавил он после короткой паузы, – что мы будем гадать? Вот если бы с нами был Бокх, он сразу разрешил бы наш спор.
Кроме странного следа, ничто не напоминало об обитателях этого девственного леса. Но даже самый малейший звук или шорох отдавался под огромными кронами деревьев, словно под сводами храма. Это вызывало страх и уныние у людей, привыкших к открытым просторам, к бесконечному шепоту волн. Они старались держаться поближе друг к другу. Лишь Мидаклит изредка отходил в сторону, чтобы рассмотреть какое-нибудь диковинное растение.
– Взгляни, – обратился он к Ганнону. – Я сорву и засушу этот цветок, я покажу его тем, кто утверждает, будто жизнь на юге Ливии невозможна.
Вдруг раздался странный звук. Вначале он имел отдаленное сходство с прерывистым собачьим лаем, а потом перешел в глухое рокотание, напоминающее раскат грома.
Путники остановились. Кровь застыла в их жилах.
Ганнон судорожно стиснул рукоятку меча.
Все смолкло. Выждав некоторое время, люди снова двинулись вперед.
Неожиданно кусты расступились и оттуда показалось какое-то огромное существо, поросшее короткой черной шерстью. Нос у него был приплюснут. Из-под скошенного лба смотрели маленькие свирепые глазки.
Прежде чем люди успели опомниться, существо это поднялось во весь свой огромный рост. У него была широкая грудь, курчавившаяся шерстью, длинные мускулистые руки.
– Хозяин леса! – в ужасе крикнул кто-то из матросов.
В чудовище полетели дротики. Но лишь один из них задел плечо лесного великана. Он яростно заревел, колотя себя в грудь огромными кулаками. Волосатая грудь его гудела, напоминая эфиопский барабан. Короткая щетина на голове шевелилась.
Ганнон бросился к лесному чудовищу и мечом наотмашь ударил его по голове. Великан опрокинулся на землю. Подбежавший на помощь Ганнону матрос вонзил нож в спину чудовища.
В это время из-за кустов выскочило еще трое лесных великанов. Ганнон не успел оглянуться, как один из матросов уже лежал на земле с раздробленным черепом, а кости другого хрустели в объятиях чудовища. Матросы поспешили на помощь своему товарищу, и вот другой великан свалился под ударами их мечей и дротиков.
– Бежим отсюда! – крикнул Ганнон.
Двое матросов подхватили убитого товарища, еще двое помогли подняться раненому. Но Мидаклит словно прирос к месту. Не отрываясь смотрел он на лесных чудовищ. Сколько мучений ему доставляло сознание, что он не имел шкуры длинношеих животных из Страны Высоких Трав! Неужели и сейчас, когда они на корабле, он не сможет захватить с собой шкуры этих чудовищ? Ганнон понял мысли учителя. Он приказал двум матросам дотащить до берега одного из убитых великанов. Но это им оказалось не под силу. Пришлось срубить змеевидные растения и обвязать ими туловище зверя.
Обратный путь показался Ганнону короче. Вскоре сквозь зелень сверкнул яркий солнечный луч. Впереди открылась небольшая поляна, а за нею море. Наконец можно было выпрямить согнутую, ноющую спину! Больше не надо сражаться с ползучими растениями, перелезать через полусгнившие стволы, скользить по влажной земле.
У лодки карфагеняне внимательнее осмотрели свою добычу. Плечи лесного чудовища имели необычайную ширину – полтора локтя. Толстые, как бревна, лапы были покрыты темно-бурой шерстью. Шерсть на груди и спине отливала серебром. Чудовище имело четыре с половиной локтя в высоту. Оно было на целую голову выше самого рослого матроса на корабле. Несомненно, это была обезьяна, но подобных обезьян не видел еще ни один смертный. Мертвая, она обнаруживала еще более разительное сходство с человеком. У нее была ладонь с крупным большим пальцем, а не коротышкой, как у обезьянок из Гадира. Уши имели небольшую мочку и очень напоминали человеческие. Мощные тяжелые челюсти были снабжены крупными зубами, отличавшимися от человеческих лишь большей величиной.
Матросы рыли могилу для своего погибшего товарища. Молча окружили ее люди. Тело, обернутое в белый холст, опустили в сырую землю. Ганнон на коленях прочел короткую молитву. Каждый бросил в могилу ком земли, а когда яма сравнялась с землей, сверху положили тяжелый камень. И вот на берегу высится пирамидка. «Если когда-нибудь кто-то захочет определить путь, проделанный нами, – думал Ганнон, – его вехами будут могилы». Ганнону вспомнилась пустыня и песчаный холмик над могилой Малха. А где Синта и Гискон? Может быть, их уже нет в живых? И некому было их похоронить и оплакать по обычаям предков. А сколько еще впереди невозвратимых потерь!
След корабля
Две недели прошли незаметно. Каждому нашлось дело. Многие были заняты рубкой леса и починкой корабля. Деревья, росшие на острове, были так тверды, что все топоры, имевшиеся на гауле, пришлось употребить на то, чтобы срубить лишь одно, самое тонкое. Оно пошло на переднюю мачту, давшую трещину во время последней бури. Матросы выкорчевали пенек и притащили его на корабль. Он был так тяжел, что мог вполне заменить железный якорь. Щели заделывали высушенными водорослями. Запасы смолы, к сожалению, иссякли. Мидаклит предложил заменить смолу клейким соком исполинского дерева, прозванного карфагенянами «плачущим». В этом соке вымочили и канаты, чтобы уберечь их от гниения. Корабль пропитался запахами девственного леса.
Часть матросов занялась сбором черепашьих яиц и ловлей черепах.
Черепахи лежали среди камней, огромные, зеленовато-черные. Медленно они вытягивали свои морщинистые шеи и слезящимися на солнце глазами следили за людьми. Черепах переворачивали на спину и, взвалив на носилки из ветвей, перекладывали в лодку, а из лодки поднимали на гаулу. Ганнон приказал очистить для них место в трюме.
В поисках черепах матросы разошлись по всему взморью. Уже смеркалось, когда кто-то закричал:
– Смотрите, что я нашел!
По голосу Ганнон узнал Адгарбала. Он бежал к лодке, держа в руках какой-то предмет. Это оказался обломок весла. Весло здесь, на необитаемом острове! Судя по размерам, им могли пользоваться только на большой гауле. Лет сто назад финикийцам удалось обогнуть Ливию. Но это весло не могло принадлежать им. За это время дерево должно было сгнить. А на весле виден свежий излом. Значит, здесь недавно побывал какой-то корабль. Но какое судно могло оказаться в этих водах, кроме «Сына бури»? Может быть, он потерпел здесь кораблекрушение?
– Идем! – торопливо бросил Ганнон Адгарбалу. – Ты мне покажешь, где его нашел.
Ганнон с Адгарбалом стояли у большого остроконечного камня.
– Вот здесь, – указал Адгарбал.
Ганнон взглядом измерил расстояние до моря. «Будет не меньше ста локтей, – подумал он. – Сюда волны не могли забросить обломок весла. Значит, корабль причаливал к берегу. Но тогда должны быть и другие следы».
Весь следующий день Ганнон вместе с матросами искал эти следы. Но больше ничего не было найдено. Видимо, все смыл ливень.
Находка вызвала у Ганнона новый прилив энергии. Значит, «Сын бури» находится где-то поблизости. Синта и Гискон ждут его! Нельзя медлить!
– Поднять якоря! – приказал суффет.
Матросы забегали по палубе. Одни бросились к якорным канатам, другие принялись натягивать паруса. Подгоняемый попутным ветром, «Око Мелькарта» покинул остров. Ганнон решил обогнуть Южный Рог, держа курс на восток. «Если Мастарна достиг Южного Рога, – думал Ганнон, – то, разумеется, он хотел обогнуть Ливию. Может быть, он опасался встречи с военными судами Карфагена?»
С неохотой плыли матросы вдоль неведомого берега, густо заросшего лесом. Есть ли ему конец? Что влечет Ганнона все дальше и дальше? Будь проклят этот обломок весла, из-за него Ганнон решил не возвращаться к Мелькартовым Столбам! А может быть, во всем виноват этот грек? Он околдовал суффета, вселил в него неутолимую жажду новых странствий.
Корабль-призрак
Безветрие. Пышные пурпурные облака плывут над морем. Паруса безжизненно обвисли. Не слышно тихого журчания воды у носа. Деревья на пустынном берегу стоят неподвижно, как нарисованные. Солнце пылает, яростное и бледное. Казалось, корабль идет через огонь. Металлические части раскалились. При желании на них можно печь лепешки, как на сковороде. Даже дерево жжет, как железо. Дышать нестерпимо тяжело. Слепит глаза.
Двое матросов, сбросив одежду, окатывают друг друга водой из кожаных ведер. Впервые за много дней на палубе слышится смех. Акулы, привлеченные необычными звуками, высовывают из воды пасть.
Дни сменялись ночами, а берег, вопреки предсказаниям грека, все не поворачивал на север. Он тянулся все в том же направлении на восток. И это все больше волновало Ганнона. Вода, запасенная на острове Лесных Чудовищ, протухла. Перед тем как ее пить, нужно было затыкать пальцами нос. Но и эта вода была на исходе. Ганнон приказал развесить на рее овечьи шкуры. За ночь они покрывались росой, и утром, выжав их, можно было получить несколько глотков воды.
О высадке на сушу нечего было и думать. Белая линия пены обрисовывала цепь прибрежных камней, а прибой превосходил своей силой все ранее виденное.
Сегодняшний день тоже принес разочарование. Линия берега повернула на юг. Значит, Южный Рог вовсе не крайняя оконечность Ливии, как полагал Мидаклит. Значит, гаула находится в огромном заливе. Команда встретила эту новость глухим ропотом. Матросов можно было понять. Бледные и исхудалые, они еле передвигались по палубе. У многих распухли десны, во рту появились нарывы.
Людей одолевали кошмары. Грезились города, колодцы, пальмы. Когда матросы приходили в сознание, они стонали и звали на помощь.
Ганнон приказал принести в жертву Эшнуну самую большую черепаху. Но жертва не помогла. Может быть, бог-врачеватель гнушается черепашьим мясом и ему по вкусу лишь бараны и свиньи?
Вечерело. Подул свежий ветерок. Жара спадала. И в это время все увидели стадиях в десяти гаулу. Да, это была гаула, а не военный корабль, как «Сын бури».
«Может быть, – думал Ганнон, – люди на гауле наведут его на след похищенного корабля?»
Ганнон бросился к кормовому веслу, но Адгарбал решительно преградил ему путь. Ганнон остановился в недоумении. Что это? Бунт?
– Не пущу, – резко сказал кормчий. – Это корабль Бальзанара.
– Бальзанар! Что за Бальзанар? – раздались крики.
– Как! Вы не знаете о Бальзанаре! – воскликнул Адгарбал. – Тогда слушайте!.. Бальзанар был мореходом, – начал Адгарбал. – Жил он двести лет назад. Он объездил все моря, побывал во всех гаванях. Всюду ему сопутствовало счастье. Его гаула благополучно избегала подводных камней, уходила от бурь и этрусских пиратов. Бальзанара называли счастливцем. Однажды корабль Бальзанара застигло бурей. Никогда еще не было такой страшной бури. Гаулу швыряло, как щепку. Волнами сбило мачты и унесло весла. Тогда Бальзанар взмолился богу Дагону. Он обещал ему принести в жертву своего первенца, если спасется. Буря стала утихать. Бальзанару удалось добраться до берега и вернуться в Карфаген. Его встретили жена и сын. Вспомнил Бальзанар о своем обете, но у него не хватило мужества сдержать слово. Когда он снова вышел в море, волны разверзлись и показался великан с трезубцем в руках. «Ты меня обманул, Бальзанар!» – закричал великан громовым голосом и взмахнул трезубцем. И гаула Бальзанара исчезла, растворилась в тумане. Невидимая, она поныне странствует по морям. Бывает, матросы в тумане слышат стоны и крики. Это Бальзанар проклинает свою судьбу. Но иногда корабль Бальзанара становится зримым для смертных. Бог Дагон показывает гаулу Бальзанара тем, кто нарушил данную ему клятву, чтобы они видели, какая участь их ожидает.
С ужасом выслушали матросы рассказ Адгарбала. Гаула исчезла на горизонте. Взгляд Ганнона напрасно ловил ее. Появление корабля в этих водах действительно казалось чудом. Не этот ли корабль они видели тогда на берегу? Не за ним ли они гнались, принимая его за «Сына бури»? Не его ли весло они нашли на острове Лесных Чудовищ?
Ночь чудес
В ночном море дрожал и переливался свет. Среди волн то там, то здесь вспыхивало голубоватое пламя. Нос гаулы разбрасывал в стороны снопы искр. Казалось, корабль шел по горящему морю. Это было удивительное, необыкновенное зрелище. Но длилось оно недолго. Волны быстро потемнели, словно лепестки розы, брошенной в кипяток.
Выйдя на корму, Ганнон решил проверить курс корабля. Небо было усеяно яркими звездами. Они опустились так низко, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Вон там, на севере, должен быть Большой Ковш. В прошлый раз Ганнон видел его у самого горизонта. Теперь его не было. Глаза болели от напряжения. Нет и других знакомых звезд. Где же Скорпион, Ворон, Дева? Как будто это Весы? Но раньше они были на юге, а теперь оказались на западе. Кто же это, как игрок в кости, разбросал и перепутал звезды? Чья это злая шутка? Кому захотелось сбить их с пути? А где же звезда Синты? Сердце Ганнона защемило. Пока он видел эту звезду, он верил, что встретится с любимой.
А что стало с луной? Она имела очень странный вид. Ее рожки были повернуты вверх.
– Мидаклит! – крикнул суффет.
На палубу поднялся грек. Молча посмотрел он на месяц и на мерцающие звезды. Потом перевел взгляд на искаженное ужасом лицо Ганнона.
– Этого следовало ожидать, – сказал грек спокойно. – Мы спустились в другое полушарие.
– Ты хочешь сказать, что земля – шар?
– Да, это так! С тех пор как мы плывем на юг, известные нам звезды меняли положение и наконец вовсе исчезли. Появились новые, незнакомые нам звезды. Представь себе яблоко. Сейчас мы находимся в его нижней половинке. Отсюда открывается один вид на звездный мир, но стоит…
Грек не успел закончить фразу. Корабль содрогнулся от мачты до киля.
Первой мыслью Ганнона было: подводная скала!
– В трюм! В трюм! – закричал он. – Пробоина!
Но Мидаклит схватил его за руку.
– Смотри! – указал он на море.
С левого борта чернело что-то огромное, продолговатое. На палубе поднялся крик.
«Скала? – подумал Ганнон. – Но гаула цела и не идет ко дну».
– Симплегады! – закричал грек. – Скала движется.
Грек был прав. Действительно, скала двигалась по направлению к гауле. И вдруг над ней поднялся фонтан воды.
– Чудовище! Морское чудовище! – раздался отчаянный вопль матросов.
Ужас приковал Ганнона к месту. Гаула наскочила в темноте на морское чудовище, и теперь оно, разъяренное, набросится на них, чтобы отомстить дерзким людям.
– Все по местам! – приказал Ганнон.
Очнувшись от оцепенения, моряки схватились за весла. Но чудовище не отставало. Оно приближалось к гауле. Уже видна его огромная пасть. В нее спокойно может войти лодка средних размеров.
Матросы выбивались из сил, но чудовище надвигалось на гаулу. Оно все ближе и ближе. Вопли и крики раздавались на палубе и разносились над поверхностью моря.
– О боги, спасите нас!
С замиранием сердца Ганнон следил, как чудовище подошло к самой корме и остановилось. Казалось, оно было удивлено появлением в океане невиданного соперника без хвоста и пасти. Несколько мгновений чудовище рассматривало гаулу. Затем, лениво повернувшись, поплыло прочь, показав оцепеневшим от ужаса карфагенянам покатую спину и гигантский хвост. Гаула могла продолжать путь. Но весла валились из рук. Сон бежал прочь.
Ночь казалась бесконечно длинной. Наконец наступил рассвет. Это был самый удивительный рассвет, какой когда-либо встречали люди. Солнце всходило на западе.
«Назад!»
Стая чудовищ покачивалась на волнах стадиях в двух от гаулы.
– Пусть сожрут меня рыбы, – воскликнул Ганнон, – если чудовища не сговорились против нас!
– Что ж, подождем, пока им надоест нас стеречь, – отозвался Мидаклит.
Матросы занялись уборкой корабля, починкой одежды. Двое вытащили из трюма черепаху и, опрокинув ее на спину, стали с помощью топоров отделять нижний панцирь. Другие наблюдали за ними. Это была последняя черепаха на гауле. С ней кончались запасы мяса на корабле.
Около полудня Ганнон вышел на палубу. Он застал Мидаклита за странным занятием. Грек заглядывал себе через плечо.
– Что ты ищешь, учитель? – поинтересовался Ганнон.
– Собственную тень! – отвечал грек.
Приглядевшись, Ганнон убедился, что ни мачта, ни какой-либо другой предмет не отбрасывают тени.
Ганнон только махнул рукой. Можно ли удивляться, что исчезла тень, если пропали звезды, мерцавшие тысячелетиями, а солнце свернуло со своего неизменного пути!
Но матросам исчезновение тени показалось страшнее, чем любое из совершавшихся на их глазах чудес. Они ощупывали друг друга. «Живы ли мы или уже сами превратились в тени? Тени не имеет только тень. Или мы попали в царство мертвых?»
– Назад! – кричали они. – Назад…
И Ганнон понял, что никто и ничто не могло бы теперь заставить этих людей хотя бы на один локоть продвинуться к югу.
– Назад, к Столбам Мелькарта!
Тяжелое раздумье овладело Ганноном. Бессонные ночи, полные тревожных мыслей, дни без питья под яростным солнцем – все это оказалось напрасным.
Надо возвращаться!
Страшно подумать, какое огромное расстояние отделяло их теперь от Столбов! Сколько дней и ночей придется плыть вдоль этого чужого, негостеприимного берега! Какие чудовища еще могут встретиться на пути? И никто не поспешит на помощь. Никто!
Против ветра
К вечеру забросили в море сеть. Не прошло и нескольких минут, как вся площадка кормы была. заполнена трепещущей рыбой.
– Я теперь понимаю этих атлантов, – говорил Адгарбал, с отвращением глядя, как один из моряков разжевывал кусок сырой рыбы. – Что может быть отвратительнее этой еды!
– Была бы соль! – вздохнул моряк.
– Неподалеку от Утики, где я родился, – вспоминал кормчий, – добывают соль. Там вокруг нет леса, и люди живут в домиках из соляных глыб, белых и красных. Сюда бы такой домик!
На палубу вышел Мидаклит. Он следил, как по краю неба торжественно плыли семь ярких звезд Большого Ковша.
Кто-то тронул грека за плечо.
– Ганнон, это ты! – радостно воскликнул грек. – Видишь звезды? Они вернулись на свои места. А помнишь затмение луны? Какую форму имела тогда тень?
– Она была круглая.
– Так вот… Тень, передвигающаяся по лунному диску, – это тень земли, ибо земля лежит между луной и солнцем. А скажи, какое тело имеет круглую тень?
– Шар, – произнес в раздумье Ганнон. – Ты, учитель, совершил великое открытие, и имя твое не будет забыто.
– Не преувеличивай моих заслуг, – скромно отозвался грек. – Еще двадцать лет назад Пифагор утверждал, что Земля должна иметь самую совершенную, шарообразную форму.
– Твой Пифагор пустой болтун, – заметил Ганнон. – Легко ему было рассуждать о шарообразной форме, полеживая на боку с чашей разбавленного вина! Попробовал бы он проделать наш путь!
– Ты неправ, – возразил Мидаклит. – Пусть Пифагор и не плавал за Геракловы Столбы. Его мысль опередила наш корабль, и он заслуживает уважения не меньше, чем отважный мореход.
Гаула подошла к острову Лесных Чудовищ. Трюм снова заполнили черепахами. В шутку их стали называть корабельными баранами.
И снова в путь. Ветер изменился. Теперь он задул в нос. Пришлось идти на веслах. Словно налитые свинцом, они скрипели в истершихся петлях. Руки моряков покрылись волдырями. Несколько человек заболело. Несмотря на жару, они никак не могли согреться, и зубы у них стучали. Бледные, чудовищно худые, они казались духами, вышедшими из царства теней.
Через месяц корабль вошел в большой залив. Перед людьми открылась широкая водная гладь со множеством островков. Залив замыкался далеко уходящим на запад мысом, покрытым высокими зелеными деревьями.
– Назовем его Западным Рогом, – предложил Мидаклит.
Очевидно, в залив впадала какая-то большая река, так как вода местами имела желтоватый оттенок. Но входить в устье этой реки за пресной водой – значило задержаться здесь лишний день. «А нет ли пресной воды на этом большом острове?» – подумал Ганнон и тотчас же приказал Адгарбалу править к острову.
Надвигались сумерки. Тени окутали берег. На небе показалась луна. Она осветила бухту, удобную для стоянки.
– Спустить якоря! – приказал Ганнон.
Люди рассыпались по берегу. После недолгих поисков им удалось обнаружить в глубине острова небольшое озеро. Адгарбал лег на живот и зачерпнул ладонью воду, но тотчас же вскочил, отплевываясь:
– Соленая!
– Поищем пресную, когда наступит рассвет, – предложил Ганнон.
Не успел он это проговорить, как послышались какие-то глухие удары и резкие крики. На противоположном берегу озера загорелись огни.
– Бежим к гауле! – крикнул Ганнон.
Подняв якоря, «Око Мелькарта» покинул негостеприимный остров. Люди настолько ослабели, что нечего было и думать о борьбе с неизвестными врагами. «Сколько еще тайн скрывает этот материк!» – думал Ганнон, вглядываясь в берег.
– Придется плыть в устье реки! – вздохнул Адгарбал. – Воды не осталось ни капли.
К вечеру гаула вошла в устье широкой реки, медленно катившей свои воды в океан. Устье перегораживали желтые песчаные отмели. Пронзительные крики птиц наполняли воздух.
По отмели бродили ибисы. Ганнон слышал, что египтяне считают их священными. Смерть угрожала каждому, кто поднимал на них руку. У самой воды стояли какие-то большие белые птицы с кривыми черными клювами.
– А вот и журавли! – воскликнул Мидаклит. – Но ведут они себя совсем мирно.
– Разве журавль – воинственная птица? – удивился Ганнон.
Грек улыбнулся:
– Гомер рассказывает, что каждое лето журавли летят на юг Ливии, где ведут войну с маленькими черными человечками.
– Вот видишь, какой выдумщик твой Гомер. Здесь нет никаких черных человечков.
– А может быть, это они нас так напугали три дня назад! – возразил грек.
Вода здесь была еще солоноватая. Пришлось дождаться прилива. Вместе с приливом гаула преодолела песчаные отмели. Берега стали выше и круче. Яркие зеленые кусты спускались к самой воде. Где-то в глубине их раздался рык льва. Ганнон обрадованно вздохнул. Что-то родное послышалось ему в этом рыканье. Таинственная тишина острова Лесных Чудовищ была для него страшнее.
Подведя гаулу ближе к берегу, моряки набрали воды. Здесь же забросили сети. С первого же раза удалось вытащить десятка два больших рыб. На берегу весело запылал костер. Вот уже в медном котле бурлит вода. Вкусно пахнет свежей рыбой. Но карфагенянам так и не пришлось полакомиться ухой.
– Змея! Змея! – раздался вопль. В нескольких шагах от костра извивалась огромная змея. Зеленоватого цвета, она была почти незаметна в яркой траве. Встревоженное пламенем костра, чудовище длиною не меньше чем в шесть локтей ползло прямо на людей. Из его пасти высовывался длинный, тонкий язык.
Бросив котел с ухой, карфагеняне поспешили на корабль.
Снова потянулся берег, окаймленный, словно зеленая туника, белой полосой пены.
После нескольких недель пути корабль достиг устья Хреты. Молча смотрел Ганнон на берег. В памяти оживали картины прошлого. Отсюда они двинулись пешком к Керне. Тогда с ними был Малх. Ганнон еще надеялся отыскать «Сына бури», спасти Синту и Гискона. Теперь же в его душе лишь тень былой надежды. Он мечтает лишь о том, чтобы добраться до ближайшего карфагенского поселения и дать людям отдых.
Встречный ветер становился все сильнее и сильнее. Путь к Керне отнял целый месяц.
Вот он наконец, этот маленький островок. Он должен стать богатейшей колонией Карфагена, ее золотым дном. Но что это? Почему нет никого на берегу? Почему никто не встречает гаулу?
Страшное предчувствие зашевелилось в душе Ганнона. Керна пуста. Все это время люди жили надеждой добраться до этого островка. Неужели надежда обманет их?
Едва якорь коснулся дна, Ганнон приказал спустить лодку. Вот моряки уже на берегу, они идут, с трудом передвигая опухшие ноги. Но дома колонистов пусты. Что же с ними стало? Не чернокожие ли напали на них? Нет, дома не разрушены, и нет никаких следов насилия.
– Нашел! Нашел!
Ганнон поспешил навстречу Мидаклиту.
Учитель потрясал над головой чем-то белым.
– Вот! – И грек протянул Ганнону лист папируса. – Они покинули остров. Я подобрал это вон в том доме.
Ганнон схватил свиток. В нем говорилось, что целый год колонисты ждали Ганнона и, отчаявшись, построили корабль и отплыли на нем к мысу Солнца.
«Неужели прошло больше года, как мы оставили Керну? – думал Ганнон. – Колонисты уже потеряли надежду меня увидеть. А Синта? Бывают дни, когда я о тебе не думаю. Но чувствую, что ты всегда со мной. Ты слышишь меня, Синта?»
Подошли моряки.
– Друзья, не надо отчаиваться, – твердо сказал Ганнон. – Колонисты покинули Керну. Они отправились в Тимитерий. Поплывем туда и мы. Но не будем торопиться. Над нашими головами здесь кровля. Мы починим гаулу, отдохнем.
Иного выхода не было. «Око Мелькарта» вытащили на сушу. Бедная гаула, что с тобой стало! Днище твое покрылось толстым слоем ракушек, доски бортов сгнили, паруса истрепались! Нет, нелегкий ты проделала путь! А какое огромное расстояние еще отделяет тебя от Карфагена!
Целых две недели отняла починка гаулы. К счастью, на острове было много леса, а для людей – свежая вода и обилие пищи. Здесь люди отдохнули от душной и влажной жары, преследовавшей их начиная с острова Лесных Чудовищ. Когда «Око Мелькарта» был спущен на воду, моряки занялись заготовкой провизии: сушили рыбу, собирали моллюсков, охотились на черепах.
Один из матросов тяжело заболел. Он все время бредил, выкрикивал какие-то имена. Адгарбал вылепил из глины человечка и принес его в жертву Эшнуну. Но жертва не помогла. Моряк скончался, так и не придя в сознание. На берегу Керны появилась пирамидка из камня.
– Видимо, такова судьба каждого Одиссея – терять спутников! – глухо сказал Мидаклит.
И снова в путь. В ночном небе взошло созвездие Ориона. Во Внутреннем море восхождение этих звезд предвещало бурю. Но здесь лишь переменился ветер. Он стал дуть в корму. Впервые за много месяцев гаула шла на парусах.
Вскоре показался мыс Солнца. Эта кровля под высокими деревьями – храм Дагона. Как он мал! А в воображении людей храм рисовался огромным, величественным.
Обогнув мыс Солнца, «Око Мелькарта» подошел к Тимитерию.
На берегу много народа. Но люди настороженно выжидают.
– Их пугает наш парус! – воскликнул Адгарбал.
Верно! Ведь ни один корабль карфагенского флота не имел алых парусов.
– Спустить паруса! – приказал Ганнон.
И как только эта команда была выполнена, берег огласился приветственными криками.
К лодке, доставившей на берег моряков, бежит человек в широкополой шляпе. Конечно, это Мисдесс! Успокойся, Мисдесс, Ганнон посетит твой дом. Ты узнаешь о его странствиях, как узнают о них все карфагеняне. Но моряки сами засыпают колонистов вопросами.
– Где Стратон? – спрашивает Ганнон.
– Исчез!
– Исчез? Как может исчезнуть жрец? Как он может покинуть свой храм?
– Не проходил ли здесь «Сын бури»? – слышится другой вопрос.
– Нет. Его здесь не видели. Но у мыса Солнца останавливалась чья-то гаула. В ту ночь у храма горел костер. Наверное, гаула захватила Стратона.
«Все это было странно и непонятно. “Сын бури” затерялся в океане, а какая-то гаула все время встречается мне на пути, – думал Ганнон. – Нет, это не корабль Бальзанара, не призрак, если он может плыть на костер, зажженный людьми. Тут какая-то тайна. И жрец никогда не решился бы покинуть храм, не будь на это воли Магарбала. Значит, Стратону больше нечего было делать на берегу океана. И он знал о том, что Синта в руках пиратов. Может быть, сейчас Синта в подземельях храма Танит? Кто ей там поможет? Даже Миркан может не знать, что его дочь в Карфагене. Скорее в путь! Скорее!»
После короткого отдыха Ганнон решил осмотреть колонию. Дома колонистов уже не напоминали те убогие постройки, которые оставил здесь Ганнон. Это были прочные сооружения из камня и бревен. Их покрывал камыш, имевшийся в изобилии поблизости. Вокруг домов зеленели молодые сады. Город был наполовину обнесен стеной и окружен рвом. Над стеной уже кое-где поднимались башни. Стена и ров отделяли город от равнины, превращенной в пастбище и пашню. На постройке стены работали смуглые, тощие люди. Звенели цепи на их ногах. Это были рабы, захваченные во время набегов на соседние поселения троглодитов и маврузиев.
Мисдесса Ганнон застал в мастерской. Он стоял у гончарной печи. Багровые отблески пламени ложились на его суровое лицо, Мисдесс бросил на гончарный круг липкий бесформенный кусок глины, и он замелькал в воздухе.
– Рад видеть тебя! – воскликнул горшечник, останавливая круг.
– И я тоже рад встретиться с тобой, Мисдесс. Я слышал, что боги милостивы к тебе.
– Боги нам дали руки, чтобы лепить горшки, – отвечал горшечник. – В этом их милость. Сколько требуется посуды такому маленькому городу, как наш? – продолжал он. – Я бы смог ее вылепить за неделю. Но горшки нужны жителям других колоний. Они нужны нашим соседям, пастухам и охотникам. Люди несут мне сыр и шерсть, шкуры и мясо, а я для них выделываю горшки и глиняные светильники.
На пороге показалась женская фигура. Шимба! Но сколько на ее руках и ногах серебряных колец! А в ноздрях блестит даже золотое! Можно подумать, что это жена какого-нибудь богатого карфагенского купца. Цепляясь за край туники, рядом с нею стоял крохотный мальчуган. При виде незнакомого человека он спрятался за спину матери.
Поклонившись до пояса, Шимба пригласила гостя в дом.
За оградой дома бродило множество кур.
– С ними спокойнее, – сказал горшечник, показывая на птиц. – Они не пропустят во двор скорпионов. Мы так боимся за нашего маленького Мутумбала!
Внутри жилище горшечника имело богатый вид. Пол устилали сшитые львиные шкуры. Стол ломился от яств, немыслимых для карфагенского ремесленника. Тут были жареная утка с аппетитно подрумянившейся корочкой, лепешки из белой муки, сушеные смоквы и плоды Владычицы.
Лицо горшечника сияло. Как всякий человек, выбившийся из нужды, он любил похвастать, что живет на широкую ногу. Теперь же он принимал у себя самого суффета. Пусть соседи лопнут от зависти!
Помолившись богам, хозяин и гость сели за стол. Шимба, по старинному обычаю, стояла возле гостя.
– Свои? – спросил Ганнон, указывая на гранаты.
– Из Ликса, – отвечал Мисдесс. – Свои деревья еще не плодоносят. У меня пятнадцать яблонь, четыре груши и одно дерево Владычицы. Нужде не найти дверь в мой дом.
Как приятно было Ганнону слышать эти слова! Как отрадно видеть благополучие этой семьи! Нет, его труд не пропал даром. Если боги не дали ему своей семьи, то они принесли счастье сотням семей бедняков, переселившихся сюда, на край света.