Переименованиями сегодня уже никого не удивишь. Более того, тенденция эта, зародившись еще в годы перестройки, сейчас постепенно сходит на нет. Однако, порой еще случается, что проснувшись погожим мокрым и холодным осенним утром, мы обнаруживаем неожиданные перемены на географических картах или плане города. Два последних события, которые в данном случае приходят на ум — переименование Калининграда (областного) в Королёв и ВДНХ — в ВВЦ.

В первом случае мы не можем говорить о возвращении городу его исторического названия: ведь Калининград во времена Елизаветы назывался то Мытищи, то Штумпфбургер, то Подлипки; а в далекой Восточной Пруссии — и того пуще — Кёнигсберг.

Случай с ВВЦ гораздо сложнее. Согласно итогам социологических опросов, подавляющее большинство российских граждан считают, что ВВЦ — это всего лишь прежняя ВДНХ, т. е. речь идет не о возвращении этому месту его исторического названия, а об обычном переименовании, вызванным быть может, чиновничьей прихотью. На самом деле это не так.

Зададимся вопросом: почему переименована сама Выставка Достижений Народного Хозяйства, а, допустим, станция метро ВДНХ продолжает сохранять свое первоначальное название?  В ходе кропотливых архивных исследований удалось выяснить, что территория, где сейчас находится ВВЦ (ВДНХ) в далеком прошлом была излюбленным местом проведения народных праздников и гуляний.

Дело в том, что именно на этой территории до самой революции находились постройки Волостного Выездного Цирка или ВВЦ. Ежегодно, с апреля по август, цирк совершал своеобразный тур по Центральной России и Поволжью, а в конце августа приезжал в Москву. Привлекавший по всей стране огромные толпы любопытных, ВВЦ вскоре перестал быть цирком в чистом смысле этого слова. Под крышей этого предприятия объединились еще и зоосад, промышленная выставка и ярмарка. Выступления в Москве (т. н. «Московская гастроль») длились обычно по полтора — два месяца и завершали поездку цирка по городам России, всегда проходя с особым подъемом.

Шатры и карусели ВВЦ на т. н. Воронцовом поле в Самаре.

С гравюры Ж.Делабарта, 1795 год.

До конца XVIII века у ВВЦ не было своего постоянного места в Москве. Цирк разбивал шапито и у стен Китай-города, и на окраине Кожевенной слободы, и (позднее) в Хамовниках. Только в 1794 году Высочайшим повелением и Циркуляром Московского градоначальника для «волостников» было определено постоянное место неподалеку от сгоревшей царской резиденции в Алексеевском. Злые языки того времени утверждали, что градоначальник Кивелиди тем самым выразил свое неудовольствие растущей популярностью крепостного театра графа Шереметьева. ВВЦ расположился «под самым боком у графа», менее чем в двух верстах от шереметьевской усадьбы Останкино.

Петр Вениаминович Кивелиди

И цирк действительно начал притягивать к себе все больше москвичей. Сначала на представления валила только чернь. Но с 30-х годов XIX века частыми гостями на жизнерадостных и красочных гуляниях стали и представители московского света. Графский крепостной театр стал терять зрителя. Наметился серьезный репертуарный кризис. В теплый сезон зал зачастую оставался полупустым. Отмена крепостного права в 1861 году завершила развал театра. Но Кивелиди не увидел плодов своей интриги — еще летом 1797 года он погиб при невыясненных обстоятельствах во время охоты под Таганрогом.

ВВЦ тем временем рос и обустраивался. Появились первые стационарные шатры, которые уже не разбирались на зиму. Открылся трактир. Были разбиты регулярный сад и аллея для гуляний. У входа в 1840 году была заложена часовня.

Летом же всю территорию занимали большие и малые шапито, лотки, ярмарочные павильоны и беседки. День и ночь шли представления. Кипела бойкая торговля. Самодеятельные художники устраивали выставки-вернисажи. (К концу века из «волостников» и «выездников» их переименуют в «передвижников», и под этим названием они войдут в историю русской культуры.)

По размаху эти празднества можно было сравнить разве что с испанскими фиестами и «велорио» (velorio). Выступления цирковых артистов перемежались состязаниями в городки и лапту, канатоходцев сменяли клоуны, рекой лились вино, медовуха, квас (для господ побогаче — шампанское). Всеобщее внимание привлекала установленная неподалеку дыба… В народе тогда говорили: «Вот приехал «ВВЦ» — будет праздник на крыльце».

Увы, так продолжалось лишь до начала революции. Когда в конце марта 1918 года ВВЦ попытался вновь раскинуть свои шатры на излюбленном месте, взвод красноармейцев под командованием небезызвестной женщины-вамп Ларисы Рейснер сжег все привезенное артистами оборудование, уничтожив при этом многих редчайших животных.

Лариса Рейснер

«Пожар был настолько сильным, — не без самодовольства вспоминает Лариса Рейснер, — что подойти к горящему шапито нельзя было и на полверсты. Правда, мой помощник комиссар Телегин, увидев спасавшуюся от огня шиншиллу, и, вероятно, желая сделать мне приятное, с диким криком бросился в самое пекло, где, разумеется, сразу же сгорел. Так что зиму 1919 года я проходила в обычном норковом манто».

Уничтожение ВВЦ породило в народе изрядное недовольство. Толпы любопытных приходили взглянуть на пепелище. Люди роптали. Лишь спустя два года было принято решение «работать на перспективу» и освободившуюся огромную территорию использовать для организации так называемой Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки (ВСХВ).

Аббревиатура ВСХВ (в последствии ВДНХ — Выставка Достиженний Народного Хозяйства) в то время носила скорее условный характер: поскольку в 20-х годах сельское хозяйство находилось в тяжелом положении, трудно было вести разговор о каких-либо его достижениях.

«Ничего, ничего! Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! — говорил один из крупнейших в то время хозяйственников академик Анатолий Владимирович Поляница. — Лет эдак через двадцать откроем здесь такую выставку! Гордиться ей будем на весь мир!»

Тем временем строительство шло своим чередом. В конце двадцатых годов был торжественно открыт павильон «Животноводство». Глазам собравшихся предстало несколько изрядно откормленных свиней, отара овец и огромный овцебык. Животные эти крайне неудобно чувствовали себя среди ионических колонн и мраморных полов.

Вспоминает участник церемонии В. Ступин:

«Через некоторое время, после того, как экскурсовод дал гостям все необходимые пояснения, чабан, одетый в папаху и новенький крепдешиновый костюм, загнал животных в соседний зал.

Пока гости обходили другие, лишь только готовящиеся к открытию павильоны ВДНХ, в «Животноводстве» готовился банкет. Прошло часа два, и после осмотра павильона «Стандартизация», единственным экспонатом которого был в то время эталон килограмма (!), все вновь собрались в «Животноводстве», где к тому времени уже были накрыты праздничные столы. В воздухе витал неописуемый аромат шашлыка. Животных в павильоне не было…»

Павильон «Животноводство»

И всё же достижений у народного хозяйства молодой советской республики было в то время не так уж много. «Да уж, как говорится, не до жиру! — признался в интервью журналу «Колокол» (июнь 1929 года) А.В. Поляница. — Видимо, придётся смещать акценты».

В январе 1930 года, на Первом Межрегиональном Слёте Работников Выставочного Хозяйства эта мысль получила своё логичное развитие:

— Давайте не будем забывать про антураж! — говорил П.Ф. Бесцер. — Бесценным алмазам наших будущих достижений — а я лично не сомневаюсь, что таковые появятся уже в самое ближайшее время — необходима адекватная оправа!

— Пал Федорыч, нельзя ли попроще? — попросил грузный мужчина в толстовке, сидевший в Президиуме (И.А. Рагозин — ред.).

— Что ж, можно и попроще, Иван — если не ошибаюсь — Андреевич, — у Бесцера давно были трения с простоватым представителем горкома. — Предлагаю пока не зацикливаться на немедленном заполнении уже построенных павильонов.

— На чём же прикажете тогда «зацикливаться»?

— В сложившейся ситуации единственный, на мой взгляд, выход — уделить приоритетное внимание строительству такой ключевой части будущей выставки, как статуи и фонтаны.

— Мы уже думали об этом, Пал Федорыч, — тихо произнес председатель Президиума, профессор А.С. Волохов. — У вас есть еще соображения?

— Да. Мне кажется, можно уже подумать и об особом символе экспозиции. Скажем, пусть это будет некое концентрированное пластическое воплощение идеи народных достижений.

— Как? — переспросил Рагозин.

— Концентрированное пластическое воплощение идеи народных достижений, — медленно повторил Бесцер.

Данная дискуссия получила свое продолжение уже через месяц, когда московское руководство объявило творческий конкурс на создание проекта специальной скульптуры — символа выставки. На конкурс было предложено более шестисот (!) эскизов, среди которых, по мнению жюри, выделялись «Девушка с веслом» Самохина, римейк «III-го Интернационала» В. Татлина, «Трактористы» молодого уральского художника Муховца и инсталляция «Наше дело правое» группы И.В. Жолтовского. Однако ни одна из этих работ не удовлетворяла высоким требованиям, диктуемым ситуацией. Работа над символом, казалось, зашла в тупик. Но в 1937 году, при закрытии Советской экспозиции на Всемирной выставке в Париже произошло одно из тех счастливых недоразумений, которые и определяют подчас ход истории.

Случилось так, что французские власти не были готовы оставить в черте Парижа 25-метровую скульптуру, венчавшую Павильон СССР. Буржуазное сознание местных рантье и фабрикантов отказывалось принять изображение рабочего и колхозницы, держащих в руках символы освобождённого труда. Откликнувшись на ноту протеста Версаля, советское постпредство решает вернуть подаренный было городу монумент на родину. «Французы депортируют трудящихся», — не замедлил отозваться на это событие рупор местных коммунистов газета «Юманите».

Разобранная на части и тщательно упакованная в опилки уже осенью скульптура была доставлена в Москву спецпоездом. Однако МИД, ответственный за транспортировку, по прибытии состава в столицу посчитал свою функцию выполненой и монумент попал в распоряжение начальника станции «Фрезер» М.М. Иконникова. Сопутствующие документы вскоре отправили Главному архитектору города с запросом о месте новой установки, и буквально через полтора месяца с нарочным пришла лаконичная депеша: «Немедленно переправляйте на ВДНХ!».

Вспоминает академик Поляница:

«Когда я увидел фотографии, пришедшие с Парижской выставки, меня словно громом поразило: вот то, что мы уже семь лет безуспешно искали! В работе Мухиной все было хорошо — и классовый состав героев, и революционная патетика, и наличие орудий труда. Не впечатляла только поза. При взгляде на скульптуру приходило на ум, что рабочий и колхозница просто стоят на берегу реки, устало опустив руки. А серп, находящийся на уровне бедра, казалось, так и норовил поранить одного из них.

Не было динамики. Не было движения…

Теперь же, когда монумент оказался у нас в руках, мы могли придать его героям любое положение. Увиденное буквально несколько дней назад выступление агитбригады на юбилее Осавиахима навело на неожиданную мысль: а что, если Рабочий и Колхозница сделают что-нибудь типа выпада вперед и одновременно поднимут руки?

Я позвонил Мухиной и рассказал об идее. Уже в начале следующей недели ко мне на стол легли новые эскизы».

Доработанные «Рабочий и Колхозница». Фото 1950 года

Обновленная скульптура была одобрена во всех инстанциях. 1 мая 1938 года она заняла свое почетное место в 800 метрах к северу от главного входа на выставку и стала настоящим символом не только ВДНХ, но и всей эпохи великого строительства.

* * *

Шли годы, росло число статуй и фонтанов, постепенно открывались и новые павильоны. Появился даже павильон «Космос», где по ночам тренировались практически все члены первого отряда советских космонавтов. Люди уже стали забывать о прежнем ВВЦ. В обиход вошло новое слово — ВДНХ.

С началом перестройки многое изменилось. Когда в марте 1992 года на очередном заседании Расширенной коллегии МНВК зашла речь о переименовании ВДНХ в ВВЦ, профессор Самойлов (и.о. председателя коллегии) резонно, правда не без иронии, заметил:

— Эдак мы с вами и слона можем мухой обозвать!

— Но ведь у слона нет крыльев, — усмехнулся в ответ академик Олихвер, отвечавший тогда за естественные науки.

— А у мухи — хобота! — парировал Самойлов.

Оба дружно рассмеялись.

— Давайте хоть станцию-то оставим, — предложил доселе молчавший профессор Хелемский. — А уж ВДНХ, — он глубоко вздохнул, — ну какое же это теперь ВДНХ? Как было ВВЦ, так и будет.

— Вы что там будете в бубен бить, шаманить, людей дурачить? — профессор Самойлов был в своем репертуаре. — Кстати о станции, — тут его голос вдруг стал серьезным, — надо бы ее что ли закрыть на реконструкцию. Вестибюль трогать, наверное, не нужно, а вот в зале необходимо многое изменить. Что вы думаете, Андрей Палыч?

— Что я думаю? — машинально повторил Олихвер. — Думаю, что вы как всегда правы, Владимир Михайлович.

— А ведь как все просто! — воскликнул вдруг Хелемский. — Теперь я, кажется, понял что такое наполнять новые формы старым содержанием… или, наоборот… — он смущенно затих…

* * *

Канун Рождества. Мы доезжаем до станции ВДНХ. В карманах куча денег. Вера всё время хочет мороженого и ликёра. Мы ни в чём себе не отказываем. Побродив с полчаса по выставке заходим, наконец, в павильон «Космос». Навстречу, откуда ни возьмись, выплывает космонавт с красным мешком в руке. Мне почему-то становится страшно за Веру. Вот сейчас космонавт схватит её, такую маленькую, и засунет в свой огромный мешок. Но тут я вижу, что он улыбается, залезает рукой в мешок и на нас сыпется конфетти. Долго-долго. И не хочется никуда уходить…