Чудовищная усталость усилилась в десятки раз древним, знакомым подсознанию уютом и чувством защищенности в родных стенах. Голова матери была в безопасности, всадник тоже и даже он сам хоть и на время ощущал каждой бриллиантовой чешуйкой царящий повсюду равновесный незыблемый покой Великих.

Чувство голода, одолевавшее нутро, тоже растаяло где-то там далеко за гранью разума и необходимости плоти. Только сна. Мирного, блаженного, безмятежного… и ничего более — вот то о чем мечталось в этот миг.

Расставаясь в центральном зале замка, Амдебаф почти не посмотрел на Ерртора. Он без взгляда чувствовал липко-черные, тягучие вихри самобичеваний и сомнений, глумящиеся над душой всадника.

Как в тумане мимо поплыли хрустальные граненые стены тоннеля, ведущие в отдельный комплекс персональных покоев. Шелест собственной чешуи в ровном тяжелом ритме усталых шагов, сплетенный с ритмичным цокотом когтей о глянец пола уносил разум в сладкое забытье дремы прямо на ходу. Сияющий шар Ануфа еще что-то возвышенно-радостно тараторил впереди, создавая еще более уютную домашнюю, давно знакомую душе атмосферу.

Плетеные из кованых жил металла узорчатые двери с тихой мелодией распахнули створки, открывая полуприкрытым векам дракона огромное сводчатое величие опочивальни. Центр зала, выполненного в небесных тонах и имеющего по периметру прозрачное обрамление высоких самозатемняющихся сапфировых окон, представлял гигантское мягкое ложе, щедро драпированное голубым бархатом. Ложе располагалось в одном уровне с полом. Амдебаф, привыкший за эту столь короткую новую жизнь в Эндоре спать где придется, и считавшего сырой пол темной пещеры Бирдинира лучшим и безопаснейшим пристанищем, абсолютно безразлично обвел его вязко-сонным взором. Лапы ступили в теплую мягкость стеганого бархата, и как по команде подкосились, отказавшись дальше идти. С огромным трудом, уже тая в слоистых завитках дурмана наваливающего сна, дракон вволок на ложе любимый хвост.

— Голубой… голубой… голубой… — завиток за завитком голубой цвет зала, удививший Амдебафа, окружал и топил дракона в блаженстве отдыха…

… Ерртору были подарены навечно. Так сказал сам Ануф. И всадник брел к ним. К покоям.

— «Хранитель мира»… Какой невозможный фарс и сарказм, о Судьба! — обреченно ухмыльнувшись, Ерртор подошел к золоченой двери со светящейся малиновой руной Великих означающей эту фразу. Створки двери, запомнив хозяина, послушно бесшумно скользнули в стороны.

Все было таким, каким Ерртор запомнил его в прошлый раз — царство изысканной мебели с утонченными узорами и зеленые уголки с каскадами растений и цветов. Все также нежно благоухал и буйно цвел куст белых роз в дальнем углу, любимых еще по детству в Сетимиэле. Пол устилали мягкие ковры небесно-цветочной тематики. В центре зала в голубой мраморной чаше с серебряными прожилками тихо лил свою свирельную мелодию маленький фонтан. Как и в прошлый раз, лунный свет едва проникал через узкое, но высокое окно.

Миг застыл отраженьем памяти. Все было до нереальности знакомым. Как будто ничего и не происходило. Не было находки кинжала Ишь, не было клятвы Зираиде и долгого полета к оркам, не было битвы Черной зимы и схватки с чудовищами в топях низинных земель. Горячечным бредом на миг показался плен в подземельях Жгаг-Гера и бесконечные изуверства пыток черного лорда Ссенра…

Ерртор подбрел к глубокому креслу у внушительного камина в самом дальнем углу покоев и с удивлением обнаружил, что в его жерле аккуратно сложены поленья. На маленьком стеклянном столике рядом стояла бутылка, бокал и ваза со свежими фруктами.

— Ай-да, Ануф! — благодарно улыбнулся странник. Пальцы скользнули к застежкам лент брони Дрела. Вслед за ней торс покинула и золотая куртка-подарок Ануфа, видавшая виды, но все так же сияющая узорами и лоском Великих.

Но не долгое омовение в горячих струях ванной комнаты, ни воздушно легкий шелк черного халата, ни глоток терпко-сладкого густого, почти черного вина не развеяли грусти, не заполнили медленно поглощающую душу всадника бездонную пустоту. Казалось сама Бездна изначальной Тьмы решила завладеть ею, но не сразу, ни мгновенно, а медленно, постепенно, упиваясь страданием и растущим страхом еще сопротивляющейся пасти Забвения сияющей души.

Легкое движение пальца и витая сияющая руна воспламенила поленья в камине.

Грезы, страхи, надежды — все плясало на переменчивых кончиках языков пламени. Они менялись, сплетались, творя невиданные, невозможные картины из ярких цветных прежних радостей, замешанных на густых черных нотах страданий, лишений, муках совести, и надеждах, которым уже никогда не суждено будет сбыться. Пламя камина лучилось, светилось и согревало кожу, но нутро Ерртора все глубже и глубже погружалось в ледяной холод обреченности, неверия и отчуждения. Его жгло и пожирало неистовое чувство неизгладимой вины пред Иррадой, пред всеми жителями Эндоры, пред всеми теми кто …

Завиток пламени вырос и изогнулся за кованой решеткой грациозно тонким девичьим станом. Еще один бокал не принес облегчения, напротив, он заставил поплыть все вокруг, навалился, прилип и стал тянуть в резвящееся на поленьях пламя. Оно росло, множилось, маня все чаще и яростнее изгибами зашедшегося в агонии экстаза женского тела. В бесшумном шелесте его протуберанцев он все отчетливей и отчетливей слышал свое имя. Имя, произносимое сокровенным наваждением, спасительной иллюзией, бережно хранимой амулетом Скрабом…

— Зира… — выдохнули хмельные губы и полуприкрытые веки отправили рассудок к тоннелю своей памяти в безграничных лабиринтах Скраба.

Но Скраб почему-то не принял его. Мощным толчком, расколовшим пространство разума оглушительным взрывом, он вышвырнул его прочь. Что-то тянуло дух на запад, далеко на запад. Пустой, одинокий, отрешенно-безразличный, но безмерно страдающий Ерртор не стал сопротивляться. Он отдался, покорился, отпустил себя и полетел…

…Голубое… Голубое пламя вновь тянулось… Холод. Темная ледяная утроба мертвой матери. Забившийся в ее угол, замерзающий Амдебаф чувствовал смерть в приближающемся, плавящем снаружи толстый ледяной панцирь, голубом пламени. Маленький дракончик оскалился, зарычал, прижимаясь к стылым внутренностям… но пламя ворвалось, заполонило все и вся и… Он парил в голубом небе, старательно высматривая добычу в горном ущелье гор Нрады. Безмятежный небосвод, друг, брат, вдруг взревел остервенелой огненной лавиной и обрушился пульсирующими языками пламени на охотника. Нестерпимая боль пожрала послушные крылья, залила раскаленной голубой лавой разум, а душу вывернула на изнанку… Голубое пламя рокотало прощаньем… Как вдруг… Он сам стал голубым пламенем… Он был ею! Он был бриллиантовым браслетом на ее левой руке. Он чувствовал ее каждым нервом, он видел ее рубиновыми очами! Образы помчались лентой яростной боли, борьбы, надежды, любви… Лентой жизни Великой Нианны. Двухсотметровое чудовище, пожирающее жизни Иллуны, правильное белое лицо ухмыляющегося мага с пылающим рубиновым взором, отсекающее у прикованной к скале девы с голубой кожей руки и ноги. Радостные лица крылатого лысого зеленого богатыря Дрела и нежная улыбка певуньи Чари. Тайное творение каких-то невиданных существ, сотканных из мира Огня и шквалы взрывов и молний, разрывающие небеса над Сетимиэлем. Амдебаф вздрогнул всем естеством от выпущенной собственноручно чудовищной волны черного пламени, жадно поглотившей двух омерзительных километровых чудовищ вместе с озером Сетимиэля и гигантским ломтем Великого леса. Амдебаф видел, как его сняли с руки и оставили на каменном полу в оплетенной зеленью фосфоресцирующих растений пещере. Он видел, как голубой свет точеного девичьего стана покидает ее. Он чувствовал радость возрождения в этом же тайном месте и слышал магию резонанса открывшихся врат в Тироль Великих… Он…

Глаза дракона распахнулись, сияя двумя рубиновыми звездами в темноте опочивальни, и смотрели они на сияющее ослепительным белым светом бриллиантовое кольцо на пальце.

— Она здесь… В Тироле… Она помнит… Нианна… — вся память подаренная Амдебафу браслетом — мечом была пронизана трепетной, нежной, самозабвенной любовью Нианны к нему. Душа плавилась и кипела, руша барьеры забвения, наложенные проклятьем Хранителей и новым воплощением в мире живых. Он вспоминал быстро, скоротечно, но несвязно и обрывочно. Бурлящим горным потоком запретная память прошлого вливалась в клокочущие горящие удары сердца настоящего. Меч Рук выдал ему сокровенную тайну сердца Нианны, и заставил вспомнить тайну своей души, скрываемую от самого себя. Он любил… и любит, как и прежде!!! Сердце трепетало от восторга и надежды, наполняя бриллиантовую чешую глубинным голубым пламенем…

…Волны теплого эфира стремительно мчали бестелесный, отрешенно-равнодушный дух Ерртора по сине-фиолетовой ночной палитре на запад. Гигантским магнитом, словно мотылька на свет, его притягивала непрекращающаяся пульсация. Пульсация своего имени, отраженная в тысячах голосов, тысячах разумов и тысячах ударов сердец.

Промелькнул зеленым ковром Великий лес, оборвавшись уступом континентального каньона. Раскинулись, серебрясь ртутными разводами рек, озер и болот низинные земли, отражая в множественности этих зеркал многоликость полной луны.

Ерртор узнавал пейзажи. Судьба мчала его в Юрг — духовную столицу орков после битвы черной зимы. Но то, что довелось узреть, прибыв к городу, заставило вздрогнуть даже бестелесного призрака. Тысячи тысяч орков, прихвативших свои нехитрые пожитки, непрерывными пешими и речными караванами тянулись к Юргу со всех сторон. Громадные клыконосные зеленые воины, несущие за спинами тяжелые тюки, секиры, их женщины держащие на руках малышей, да детвора едва поспевающая за родителями — весь зеленый народ земель мхов и болот собирался в одном месте всего с тремя словами на устах — «Ерртор, Иррада спасите!»

Притяжение увлекло призрака к центру города, к стеклянному мавзолею-кургану, в котором они с Иррадой пробудились после схватки с подземной стихией и ставшей для орков величайшей народной святыней. Купол, как и весь огромный курган, сложенный из сплошного оружия, затянутый по верху толстым слоем чистейшего стекла сиял отраженным светом наверший посохов сотен и сотен колдунов-магов орков. Их свет играл радужными бликами в полированной стали клинков и секир каркаса мавзолея. Грубые и мощные голоса по орчьи яростно взывали молитвой-ритмом к Золотым Богам.

Огромным океаном полным печали и тревог за будущее волны зова накатывали на дух Ерртора, увлекая на яркий магический свет под куполом кургана.

Большая, кованная, полированная до блеска жаровня по центру зала выдыхала под купол вязкие клубы дыма множества пучков различных фимиамных трав. Их аромат дурманил даже призрачный разум Ерртора. Друг напротив друга у жаровни, скрестив под собой ноги, сидели два мага орков. И того и другого Ерртор знал. Верховный маг орков Ракл и правитель Юрга и его же высший маг старик Фурунд, полуприкрыв веки, закатив глаза и раскачиваясь из стороны в сторону, зашлись в молитвенно колдовском экстазе призыва духа.

— Ерртор… Ерртор… Ерртор… Иррада… Иррада… Иррада… Снизойдите милостью, услышьте молитвы народа вас почитающего… Услышьте…Золотые спасители!!! — монотонно бубнили в унисон колдуны зеленых мхов.

О предателе и изменнике с пустой душой, неотвратимо погружающейся в ничто, скрывшемся в далекой стране Богов и тщетно бегущем от собственного позора вспомнили! И не просто вспомнили, его призвали силой и волей целого народа Эндоры вожделеющего в унисон его присутствия и помощи!

Клубящиеся волны ароматов фимиама околдовали. Ерртору подсознательно хотелось приблизиться и вдохнуть еще и еще раз запах ошеломительно волшебных курящихся трав. Опустившись ниже, он вдруг обомлел от удивления. Магический дым проявил очертания его эфирного двойника, сгустив до четко различимых, почти материальных форм.

— О могучий золотой Спаситель!!! — мудрено-старческие глаза Фурунда вдруг широко распахнулись, и тело старика-мага озарилось лучистыми переливами света радости.

— Да восславится в вечности твоя несказанная милость!!! — зычно прогудел увесистый бас Ракла с широкой улыбкой на устах. — У орков получилось, Фурунд! Ты был прав, старый корень священной мудрости Изиморы! Боги ответили!!! — Ракл рявкнул так громко, что зазвенел сам стеклянный купол, собранный на каркасе спаянных мечей и секир. Почудилось, что каждый клинок в стеклянном монолите в ответ издал пронзительно звенящий голос битвы в этот момент. Пульсация и ритм хора орчьей молитвы по всему Юргу рухнули в придыханное безмолвие. Жрецы народа зрили над собой в кружевах дымов силуэт с двумя сияющими голубыми глазами.

— Извечных звездных благодатей тебе о Крушитель черной зимы Ерртор и твоей небесной спутнице Ирраде! — вознес могучие ладони Ракл, и призрак почувствовал, как из сердца орка к нему льется чистейшая Фару искренней любви и благоговейной благодарности.

— Да будет овеян каждый ваш вздох и шаг сокрушающими победами! — старческие ладони Фурунда, едва подрагивая, наполнили призрака столь же чистым нектаром почитания и любви.

Такие теплые и искренние слова орков небесным бальзамом приглушили нестерпимую, нескончаемую душевную боль всадника.

— Я рад созерцать вас, могучие клыконосные братья в здравии, — слоистый магический дым на удивление легко преломил мысли Ерртора и они зазвучали под куполом его собственным голосом, сохранив и тембр и интонацию. — Вижу реки и ручьи ваших орд, текущие к славному Юргу. Слышу единую мольбу душ народа под взорами звезд ночных. Поведайте мудрые жрецы, что же заставило могучих орков искать нас в пространствах Матери Эндоры? — Ерртор слегка удивился, как простой разум всадника, вдруг легко принял игру в роль божества. На мгновение ему даже показалось, что это только что произнес совсем не он, а кто-то…

— Боль прошедшего и явственно видимая нами боль грядущая, боль всех и каждого орка, от младенца, до дряхлого старца, испещренного шрамами воинской славы, наказала нам искать вас, о Золотые боги зеленых орд! — лицо Фурунда вдруг стало мрачнее грозовой тучи. Очи задрожали широко раскрытыми черными колодцами зрачков. — Смерть вышла на охоту за всем нашим родом, как и за всеми родами Эндоры. Смерть с Севера. Всесокрушающая черная смерть, отведавшая людской крови, скоро двинется в наши владенья.

— Смерть, — вязким эхом отозвался призрак, висящий в кружевных завитках дымов маслянистых курений. — Нет сомнений, что вы говорите о армаде черных чужаков, о Зираиде. Я желаю знать все о событиях после нашего с Иррадой отлета. Повествуйте! — властно приказал всадник.

— Да, о проницательнейший!!!… — Ракл поднял виноватый, но непокорно-свирепый взгляд.

И в коротком, но емком рассказе, дополняя друг друга, колдуны-орки поведали Ерртору о скрытных отрядах людей в тихую вырезающих целые стойбища, о жажде мести и битве под Озерном, в котором орки, не вмешайся посланцы Арллура, несомненно одержали бы верх, о постыдном отступлении в земли зеленых мхов. Полным затаенного ужаса коснулся слуха Ерртора рассказ клыконосных воителей о увиденном сквозь кристаллы связи Магистрата под Аридалой сражении, о черных небесах, превращенных в ночь крыльями тысяч Звуриаллов, о необъятных головах чудовищ, изрыгающих из черного мрака всесокрушающий огонь гигантских шаровых молний…

— Мы были потрясены до кончиков клыков тем, что даже Арканы Арллура на невиданных летающих тронах, как не прискорбно это признать, с детской легкостью повергшие нас под Озерном, не смогли сдержать натиска Жнецов! — тяжело вздохнул Фурунд.

— Великие Боги Тироля передали нам чудесный дар — Светгардионы, — старик дрожащей рукой извлек из кармана мантии сиреневый кристалл. — Сообща мы сможем построить необоримый купол над Юргом, но насколько он будет необорен для Жнецов с уверенностью не смеет предположить никто. Вы с Трехглавой Иррадой явили нашему народу чудо невозможного, когда сами недра болот хотели пожрать наш род. Вы простерли над нами золотые крылья спасения! Так не оставьте нас ныне, ибо только в вашем могуществе, в ваших золотых сердцах есть сила испросить у рока еще одного чуда для орков! Мы свято верим в вас и молим о снисхождении и помощи! — Фурунд упал челом в пол, гулко ухнув лбом о полированное стекло. Его примеру последовал и Ракл.

Обреченный, одинокий, запутавшийся в смыслах, начертаниях и устремлениях. Отторгающий сам себя в бесконечном водовороте вины, но все же НУЖНЫЙ. Нужный не мифическому чуждому мироустройству недосягаемой Зираиды, не ее холодным расчетливым хищникам, кичащимся своей кровавой удалью, а старым друзьям, мечтающим о чести, мире и своем собственном пути к счастью. Она вертелась и жгла самый кончик не существующего языка призрака. Еще одна… Еще одна возможно невыполнимая клятва зависла в долгой мучительной паузе призрака, парящего в клубах жертвенных благовоний. Клятва будущему, но почему-то не своя, сторонняя, словно незримо, неощутимо кем - то навязанная паутинно-тонкими невидимыми кружевами Судьбы. Клятва хоть и своего, но неизмеримо чуждого гигантского разума.

— Вы ждете от меня ответа, но что ответить вам я не знаю. Со времени нашей последней встречи изменилось очень многое. Волею звезд Златоглавая Иррада не в юдолях живых и соблаговолит ли она вернуться к вашей боли и страданиям мне не ведомо. Скажу больше, и того Ерртора которого вы запомнили, в которого верите и которого призываете то же больше нет…

— Да как же… — надежда на спасение улетучивалась в широко распахнутых глазах орков быстрее завитков сладкого фимиама.

— То, кем он стал, не смеет клясться, не смеет обещать, не смеет дарить даже толику надежды, — в призраке вдруг заговорило что-то свое, родное, почти удушенное горем и пожирающим пламенем Всезабвенья. Из жалкой, затухшей искры, меркнущей в осыпающемся прахе бездонно-черного бытия, вдруг полыхнуло простое белое пламя чистой души и открытого сердца лесного эльфа. Эльфа встречающего первый луч восходящего солнца не сложным магическим гимном, не сверхъестественным обрядом темной магии, а простым вздохом детской непосредственной радости. Он возвращался. Он снова начинал чувствовать тонкий аромат едва колышущихся ветров Эндоры. Ветров любви ко всему и всем.

- Для него сама честь говорить с вами является верхом добродетели. Я не буду скрывать своей благодарности, — призрак приложил руку к сердцу и поклонился, раздвинув сизо серые завитки дыма. — И скажу вам спасибо, что вы помните меня и мою сестру небес могучую Ирраду. Через пространства и расстоянья я прибуду к вам и стану с ярыми орками плечо к плечу в грядущей битве как равный! Мое сердце будет биться рядом с твоим Фурунд и с твоим Ракл, моя смерть будет плясать танец отточенной стали, держа ваши смерти за руки, плясать во имя жизни!!! Орк!!! Орк!!! Орк!!! — одухотворенная мольбами орков решимость взорвала неиссякаемым светом жизненной радости душу Ерртора. Ослепительный свет полыхнул и пронзил горячими лучами всю толщу стеклянного мавзолея в Юрге. Лучи множились и расцветали радужными полосами, отраженные вплавленными в каркас металлическими душами орков — секирами и клинками. Лишь на миг, но осветив весь Юрг от центра до самих окраин, над городом среди зеленых топей возгорелось и угасло солнце грядущей надежды.

— Ерртор услышал нас, он вернется… — губы старика Фурунда мелко дрожали, а по сухой морщинистой зеленой коже медленно катилась скупая вязкая слеза.

Пользуясь моментом внетелесного бытия и возможностями чудовищной скорости бесплотного перемещения, Ерртор решил разведать истинную мощь уцелевших после его Шакизимов войск Зираиды. Покинув Юрг незримым метеором под сияющими россыпями звезд, он рванулся к Аридале…