З Б И Г Н Е В Н Е Н А Ц К И Й

" Я - Д А Г О "

том первый цикла "DAGOME IUDEX"

______________________________________________

Перевод: МАРЧЕНКО В.Б. 1997-8

"Нет ни человека, ни дела, ни явления, ни вещи какой-либо, пока не будут они надлежащим образом названы. И власть, таким вот образом - это способность своеобразного нарекания людей, дел, вещей и явлений, чтобы наименования эти повсюду были приняты. Это власть именует - что хорошо, а что плохо; что белое, и что черное; что красиво, и что отвратительно; Что геройством назвать, а что предательством; что служит народу и государству, а что народ и страну рушит; что лежит по левой руке, а что по правой; что находится спереди, и что сзади. Власть определяет даже то -какой бог силен, а какой слаб; что следует возвысить, а что унизить."

КНИГА ГРОМОВ И МОЛНИЙ

глава "Об искусстве управления людьми"

Г Л А В А П Е Р В А Я

В И Н Д О С

На четвертый день неспешной езды, ведя за собой в поводу двух нагруженных вьюками лошадей и белого жеребца, добытого у саксов, в самый полдень Даго наконец-то добрался до берега большой реки, которая на одной из трех серебряных табличек, принадлежавших когда-то могущественному императору Каряц, носила имя Свебской или же Вядуи. Только обыкновенно называли ее Рекой Забытья, поскольку живущие над нею народы, до сих пор еще не вошли в историю. А если кого история не отметит, тот живет как бы в сумерках событий, в забытье, Ибо не существует что-либо, если нет у него названия. Имеюшее же имя, может быть близким и даже дружелюбным, быть приручено, захвачено или же взято в собственность. До сих пор почему-то никто не знал названий земель, лежащих к востоку от Вядуи, не ведал, сколько живет там народов, какие у них там обычаи, в каких там верят богов, имеются ли там повелители или же существует там каждый по своему. Даже купцы, в основном из стран Абассидов, что ездили через эти земли за глесумом, называемым еще и гинтарасом (впрочем весьма редко и неохотно), выбирая чаще всего морской путь через океан, когда-то называвшийся Восточным или Сарматским и только сейчас Свебским (пока не распугали их пираты - аскоманны) - пробирались украдкою сквозь громадные леса по краю огромнейших болот, избегая встреч с людьми, не зная ни языка их, ни обычаев, и потому, как правило, известия привозили запутанные. Даго уже рассказывали, что император Карл частенько и беспокойствием великим размышлял об этих забытых народах, опасаясь, что когда-нибудь вырастут они из числа своего, могучими станут и будут угрожать государству франков. Потому-то и запретил он продавать на Восток любое оружие: будь-то железные шлемы, кольчуги, но прежде всего - знаменитые франкские мечи, изготовляемые в среднем течении Рейна. И еще посылал он сюда шпионов. Только они либо никогда не возвращались, либо приносили противоречивые сведения.

Ученый из Ахена, Алкуин, выкопал в старинных книгах известия, будто за Вядуей живут невры, люд могучий и волчий, поскольку раз в году каждый из невров превращаться в волка должен был, и лишь после того вновь принимать человечий облик. Рядом с неврами, якобы, имелась страна Квен или же Страна Женщин; далее проживали андрофаги, поедающие человеческое мясо; маленхлайны, всегда одевающиеся в черное; лысоголовые агрипаи и живущие в дальних горах иссидоны - козлоногие и одноглазые племена, что вместе с грифами золото стерегут. Но уже более поздние записи говорили, что невров можно назвать еще и склавинами, и что разделяются они на множество могучих народов. Когда-то Карл, уже подчинив себе саксов, баваров и разгромив лангобардов, сражаясь безрезультатно с Омайядами, предпринял поход против аваров и уничтожив их крепкую державу - встретил наконец племена склавинов, которые совместно с королем встали на бой с аварами. Племен этих насчитывалось целых пятнадцать: лючане, лемузы, лютомирцы, лечане, пшованы, хорваты, зличане, дудлебы, нетолицы, седличане и другие, а среди этих других самые сильные - богемы и моравы. От них взял император Карл дань и создал на бывших аварских землях свою Восточную Марку, что племенам этим не было по нраву. Они взбунтовались против франков, так что императору пришлось два похода предпринять, дабы успокоить их; правда, не очень-то это и удалось. Хроникеры-подхалимы внесли в жизнеописанме Карла, будто дань платили и главенство франков признали еще три народа, живущих к востоку от реки, называемой когда-то Альбис, что казалось совсем уже ложью, поскольку народы эти объединены были в три могучих племенных союза: сорбов, одобритов и лютичей, называемых еще велетами и волками; и вправду, границы франкского государства заканчивались на реке Альбис. Так что о сорбах, одобритах и лютичах кое-что уже было ведомо, особенно же во времена Людовика Набожного, когда те прибыли на съезд во Франкфурт, чтобы формально признать над собою власть франков. Только вот земли этих племен лежали меж реками Альбис и Вядуей. Что находилось далее, никто до сих пор понятия не имел. А после смерти Людовика Набожного, у которого и так было достаточно забот с Омайядами и аскоманнами, кончилась всяческая зависимость от франков и для лютичей, ободритов и сорбов. В Моравии стал править князь Моймир, повелитель независимый. Вядуя же так и оставалась Рекой Забытья, за ней пряталась тайна, всегда пробуждающая беспокойство и даже страх.

Наконец-то Даго увидал Вядую и, стоя на высокой стене обрыва, мог глянуть на лежащую у его ног громадную древнюю долину, за сотни лет углубившуюся в землю и теперь ставшую бесконечным длинным разломом. Весенние воды давно уже спали, стрежень голубел где-то далеко-далеко, заслоненный зарослями вербника и ольшаника. Но между обрывом и рекой оставались огромные разливы и небольшие глазки воды, совершенно закрытые ряской, и зеленой, как ковер пушистое пространство, поросшее камышом и травой. Казалось - легко спуститься по склону и помчать через эту зелень до самого берега, чтобы там напоить лошадей, дать им попастись среди деревьев. Но Даго был из страны спалов, что веками жили среди болот и трясин, ставя дома на сваях и плавая по разливам в легких лодках из шкур зубров. Так что знал он - манящая зеленью долина скрывает под собою бездны; хватило бы остановиться в любом месте, чтобы и конь, и всадник открыли под собою навсегда затягивающую, предательскую глубину болотной жижи. Только лишь хорошо знающий округу человек, как знал он когда-то землю спалов, мог безопасно провести лошадей незаметными тропами через трясины к самому берегу реки, к вербам и ольхам, а уже там искать мелкий брод. Но если подобный брод где-нибудь рядом и существовал, то наверняка его стерегло укрепленное городище лютичей. Встреча же с лютичами требовала осторожности, проявления мирных намерений и договора, касающегося оплаты прохода через перекат. Сам же Даго был с двумя лошадьми, наполненными всяческим богатством вьюками и белым жеребцом. Как бы не пришло им в голову, что вместо того, чтобы брать проездное, взять да и коварно убить его, чтобы забрать все.

Только Даго мог и не спешить, поэтому хорошенько осмотрелся по сторонам. Страна спалов лежала на другом берегу реки кто знает как далеко; может в нескольких, а то и в десятках дней конской езды. Даго не был даже уверен, сможет ли он вообще добраться туда, поскольку пять лет назад уезжал совершенно иным путем. Никто его не ждал, ничьи глаза не блеснули бы радостью, увидав его. Во время коварного нападения эстов пали все его ближайшие родичи, уцелел только он, поскольку уже тогда обладал мечом, называемым Тирфингом. Но никогда не сомневался он в том, что желает вернуться в родные края, пускай даже и с новой силой отзывалась в нем одна ужасная болезнь, называемая Жаждой Подвигов; заболевали ею те, в чьих жилах текла кровь великанов. Но раз уже пять лет не было его в тех сторонах, раз не суждено ему было встретить кого-то из близких, что значил день, неделя или даже месяц отсрочки, если только-только сошли весенние воды и пришло время сбора куколок червя, которыми окрашивают ткани.

Он не ожидал погони из-за белого своего жеребца. Сбежавшему саксу, что спасал свою жизнь, не так уж легко будет встретить людей, способных организовать преследование. За четыре дня Даго пересек множество ручьев и каждый раз долго ехал вдоль русла, чтобы вода смыла следы копыт его лошадей. Если чего он и опасался, то лишь выпущенной из пущи стрелы или брошенного крепкой рукой копья, так как лютичи, подобно всем склавинам, никогда не вступали в открытый бой, но нападали из укрытия. Белый жеребец выделялся в зелени кустов и деревьев, а одинокий воин мог показаться легкой добычей. Вот потому-то и старался он огибать лесную глушь и одинокие поселения, а так же городища и укрепленные поселки, отыскивая дорогу через луга и поляны, через клочки степи, где лишь изредка росли могучие буки или дубы. Но третьего дня ему все-таки пришлось углубиться в пущу, которая, несмотря на множество таящихся в ней опасностей, именно ему могла дать сейчас защиту. Он вырос на болотах, в дремучем лесу, и как мало кто иной знал их тайны. Окружавшие его люди, как правило, боялись того, что называли "лесными шорохами", то есть странных, иногда заставляющих застыть кровь в жилах отзвуков, приходящих из чащобы; мало находилось храбрецов, чтобы в одиночку пройти через лес, не говоря уже о том, чтобы переночевать в самой его гуще. В лесу жили духи мертвых, злые тролли, страшные вальдлёйтен или же Лесные Люди, а еще дикие звери, прежде всего же - кровожадные и не знающие страха волки. Разве не случалось такого, о чем потом говорилось повсюду, что как-то зимой голодный волк забрался даже в церковь города Сенонес и набросился на молящихся? Но сам Даго, когда был совсем еще малым ребенком, провел суровую зиму в лесной берлоге совсем один - при виде его, поскольку он был сыном Бозы, убежала страшная волчица. На самом пороге юности убил он и Лесного Человека. Так что пуща не пугала его так, как иных, "лесные шорохи" были для него так же понятны, как и людской язык.

Через лес вело несколько дорог, пробитых колесами купеческих караванов, время от времени тянущихся с Запада на Восток, чаще всего в край эстов. Даго выбрал самую неприметную, то есть редко используемую, поскольку, скорее всего, она не вела в какое-нибудь большое городище или селение. Людей следовало опасаться сильнее, чем волков, в чем Даго вскорости и убедился. Через несколько часов путешествия, перед каким-то поворотом белый жеребец вдруг остерегающе фыркнул, и Даго понял, что тот почуял либо хищного зверя, либо человека. Он незамедлительно спрыгнул с коня, позволяя лошадям идти дальше самим, сам же, вооружившись лишь круглым щитом и коротким мечом, отскочил в сторону, в заросли лещины. После этого он бесшумно и осторожно зашел сзади за тот самый поворот, как раз в тот момент, когда двое одетых в волчьи шкуры воина хватали его лошадей за узды, с беспокойством высматривая всадника. Даго ударил на них без всякого предупреждения. Два раза только взмахнул он своим Тирфингом, снося им головы. Вновь исполнилось заклятие Одина - на тропе остались два дергающихся в конвульсиях тела. Даго забрал одну волчью шкуру, вскочил в седло и повел трех лошадей дальше, через самое сердце пущи, сквозь самую чащобу, хотя из-за этого двигался очень медленно, и целый день атаковали его громадные слепни. "Винд, Виндос", - ласково шептал он тогда белому жеребцу, что на языке кельтов означало "белый", ведь, раз жеребец был куплен у кельтов, как уверяли саксы, кельтский язык коню был ближе всего.

Но белый жеребец продолжал проявлять к нему враждебность. Когда Даго подходил к нему, он прямо трясся от гнева, скалил зубы и пробовал укусить, будто волк, или же подымался на задние ноги, чтобы передними раздавить человека. Он кусал и двух других лошадей и, сопротивляясь, шел последним, привязанный длинным поводом к вьючной лошади. От великанши Зелы Даго научился языку тела, что был древнейшим из языков; с помощью его люди, якобы, общались не только друг с другом, но и с животными. И тогда Даго заговаривал с жеребцом мягкими движениями ладоней, легкими наклонами и колебаниями туловища, применяя игру взглядов и улыбок - только это помогало мало. Гордыню белого жеребца пытался он сломать, моря его голодом; но на каждом постое сам кормил его с рук горстями овса, что был у него в одном из кожаных мешков. Иногда Даго вспыхивал гневом, и тогда долго осыпал Виндоса проклятиями на языке франков, ромеев, склавинов и аскоманнов, грозил, что перережет коню горло, переломает ноги, а в грудь вонзит ужасный свой Тирфинг. Размякло ли от этого хоть на миг сердце белого жеребца, затлела ли в сердце его искра любви? Этого Даго не знал, а проверить боялся, поскольку это могло означать сражение не на жизнь, а на смерть. Он полюбил Виндоса с первого же взгляда и желал его как самую прекрасную женщину, когда же белый жеребец предупредил его об опасности, любовь лишь усилилась. А всё, может, потому, что и его самого в течение многих лет за светлые волосы и белую кожу когда-то называли Белым. Лишь потом из-за желания властвовать, он дал себя окрестить и принял имя Дагоберт. Но, поскольку не верил он Богу, позволившему замучить себя на кресте, то просил называть себя Даго, что и принялось. У ромееев, да и у франков, много было таких, что подобно ему вроде и осеняли себя знаком святого креста, но в глубине души верили в своих домашних богов.

Даго привязал Виндоса к толстому буку, растущему на краю поляны и дающему хорошую тень. Затем снял вьюки, расседлал лошадей и провел их по склону вниз, к большой ямине с чистой водой - наверное, там бил родник. Лошади пили жадно, так как день был жарким, а они устали в дороге, Виндос тоже, конечно же, хотел пить, но Даго не собирался добавлять ему сил перед ожидавшим их сражением. Если ему не удастся укротить Виндоса, придется его убить. И так уже слишком долго подвергался он опасности, водя за собою белого жеребца, который каждому встречному должен был казаться священным.

Даго спутал ноги напоенным лошадям и пустил их на траву среди молоденьких березок. Затем он еще раз спустился вниз и зачерпнул воды в жестяную кружку. Он вынул из вьюка кусок ячменной лепешки, засохшей будто кора на дереве, размочил его в воде и съел, не забыв о том, чтобы разбросать вокруг себя немного крошек и стряхнуть несколько капель воды. Эта поляна на пожоге, этот обрыв, вздымающийся над древней долиной реки, наверняка имели какого-то своего духа или божка, и Даго не хотелось иметь в нем врага.

Утолив голод, он сбросил с себя кожаный кафтан, отложил короткий меч и, голый до пояса, как бы без всяческого интереса, приблизился к Виндосу, который буквально затрясся от ненависти, а может и тревоги. Сначала он завязал ему петлю на передних, затем на задних ногах, потом забросил на спину седло, хотя конь и рвался на привязывающей его к буку веревке и пытался затоптать человека копытами, только Виндос ничего не мог сделать в связывающих его путах.

Теперь Даго схватился за короткие поводья и отвязал веревку от дерева. Одним броском тела, не прикасаясь к стременам, он очутился в седле. Снова затрясся, затрепетал белый жеребец, а затем, выгнув спину дугой, начал скакать на месте, чтобы сбросить с себя всадника. Бежать он не мог, так как ноги были спутаны, вот и приходилось ему скакать вверх, все сильнее чувствуя зажим удил. В иной ситуации Даго разрезал бы веревку на ногах коня и позволил бы ему удариться в безумную скачку. Но поляна была слишком мала, а в лесу, среди деревьев его могло сбить какой-нибудь низкорастущей веткой. Впрочем, кто знает, куда бы понес его обезумевший от ярости жеребец, ведь они находились не в дружественной стране, а среди врагов. Так что Даго лишь подскакивал на выгнутом лошадином хребте и болезненно ощущал все свои внутренности. Ему казалось, что еще мгновение, и он извергнет из себя всю только что проглоченную еду.

Был жаркий полдень, пот покрыл золотистую от загара спину Даго, белая шерсть жеребца тоже покрылась пеной. Не напоенный, он чувствовал жажду и начинал слабеть, но густая его белая грива все еще развевалась при резких скачках, как развевались и светлые, длинные волосы всадника. Но прыжки становились все ниже и все реже. Но только минула, казалось, целая вечность, прежде чем белый жеребец наконец застыл, порывисто вздымая свою грудную клетку.

- Винд, Виндос, - успокаивал его Даго и гладил по вспотевшей шее, потом тихо заговорил на языке спалов: - Я люблю тебя как женщину. Люблю как самого себя. У тебя будут бронзовые нагрудники, чтобы не пронзило тебя копье. На спину я тебе накину кожаный чепрак, чтобы не достал тебя наконечник стрелы. Винд, Виндос...

Даго верил, что белый жеребец понимает его слова и обещания. Ему не хотелось ломать до конца гордости коня, желая только послушания и того прекрасного, мужественного чувства, что меж твоими бедрами находится такое великолепное и красивое животное.

- Винд, Виндос, милый, - не переставал повторять он, будто заклинание.

Наконец недвижный жеребец низко опустил голову. Побежден он или только коварно притворяется спокойным? Даго спрыгнул с седла и осторожно коснулся розовых ноздрей, а затем попробовал заглянуть в голубые глаза. Как же редко попадаются жеребец-альбинос! Ради обладания им Даго убил уже двоих людей. Скольких убьет еще? А может этот жеребец знал, что мог гулять на свободе в каком-нибудь из святилищ, и только изредка запрягали бы его в священную повозку, чтобы по движениям ног, тела, по фырканию ворожеи могли бы предсказывать людскую судьбу? Может и вправду не хотел он соединять свою судьбу с переполненной опасностями и сражениями жизнью Даго?

Теперь жеребец дышал громко и хрипло. Даго оттер его покрывшиеся пеной бока своей льняной рубахой. И только через долгое время, все еще спутанного, свел он его вниз, к воде, где позволил напиться. Когда они возвращались вверх по склону, жеребец мог укусить Даго в руку, но не сделал этого. Даго ответил ему улыбкой и погладил по шее. На поляне он вынул изо рта Виндоса удила и подал с руки последний кусок ячменной лепешки, сам оставаясь без ужина. Затем он отпустил Виндоса, чтобы конь мог щипать траву меж березками, Жеребец оставался спутанным и далеко зайти не мог. Впрочем, в любой момент Даго мог сделать аркан и поймать его, поскольку и это умение не было ему чуждым.

Он уселся на поляне в тени толстого бука и приглядывался к спокойно пасущимся лошадям. При этом он внимательно прислушивался к лесным звукам такому как он опасность грозила всегда и везде. Эта старая гарь говорила, что когда-то здесь жили люди, а когда земля перестала родить, они перебрались подальше, но может и не слишком. Речные берега всегда привлекали человека, а здесь была страна враждующих с франками воинов.

Это из-за них, только перейдя брод на реке Альбис, он сразу же снял с головы шлем, на языке спалов называвшийся "шелом", украшенный четырьмя золотыми пластинками и охваченный понизу обручем с отверстиями для кольчужной сетки, защищавшей шею. Шлем он спрятал во вьюк, сделав то же самое и с позолоченным ромейским панцирем, одев вместо него простой кожаный кафтан. Во вьюках спрятал он и чепрак и конский нагрудник. Только не мог он спрятать позолоченных шпор и длинный франконский меч с рукоятью, инкрустированной серебром, медью и золотом; с ножнами - вообще-то деревянными, зато с бронзовой, мастерски изукрашенной пяткой. Этот длинный меч, отличный для верховых сражений, не очень-то спрячешь среди вьюков, к тому же - как сам он считал - с первого взгляда никто его за франка и не примет, самое большее, за состоятельного волка, тем более, что он оставил себе лишь коротенький Тирфинг в ножнах из простых, покрытых кожей липовых дощечек и округлый щит, который назывался так по-склавински, поскольку имел бронзовое острие в виде клюва. Щит выглядел скромненько, но под деревом было три слоя тонких металлических пластин, скрепленных бронзовыми гвоздями. Лишь взявший этот щит в руку по тяжести смог бы подозревать, что не существует ни копья, ни меча, способные пробить его или разрубить.

Подобно всем племенам, живущим к востоку от реки Альбис, волки ненавидели франков и их могущество. Даго франком не был и ненависти местных не искал. Вот почему, продвигаясь на восток, все время ехал он осторожно, избегая встреч с людьми. Внезапно он заметил на дороге следы всадников трое ехало на лошадях, а один конь бежал в запасе, его след был не таким глубоким. Они были где-то в половине дня дороги впереди Даго, и ему не хотелось их догонять. Только совершенно неожиданно он наткнулся на их вечерний постой на поляне под старым дубом. Трое вооруженных мужчин сидело у костра, рядом паслись три лошади и спутанный белый жеребец, при виде которого у Даго похолодело в груди. Великолепный альбинос с чудесной белой гривой, широкой грудью, длинными стройными ногами, созданными для быстрого бега, и огромной силой. которую можно было ожидать по сильно развитым мышцам под белой шерстью.

Трое сорвались со своих мест и схватились за мечи, но Даго снял с правой руки кожаную рукавицу и поднял ладонь в знак того, что желает мира. Все уселись возле костра. Даго тоже уселся, но с другой стороны.

- Куда направляешься, господин? - вежливо спросил его воин в железном шеломе и с длинной рыжей бородой. Он говорил на языке склавинов, как волк, но акцент у него был твердый, тевтонский.

Даго сразу же узнал его, хотя в Регенсбурге видел его совершенно мельком, из окна замковой комнаты. Это был тевтонский шпион. Возможно, что король Людовик Тевтонский готовит в тайне новый военный поход, на сей раз против волков? Двое других молчали, но Даго подозревал, что это тоже саксы, хотя они носили всего лишь кожаные кафтаны, а на головах у них были коровьи черепа с рогами.

- Еду прямо на восток, - коротко ответил он.

- Это нам не по пути, - сообщил рыжебородый, - Мы купцы и идем к руянам, на север. Хотим продать им белого кельтского жеребца в священный храм.

Они врали. У них были щиты и мечи, так что это были такие же как и Даго воины. Возможно, они и вправду хотели продать коня в святилище руянов, но прежде всего им было приказано оглядеться в стране лютичей, называемых волками, и принести сообщения об укрепленных городах и боевых дружинах, о бродах через реки и путях через чащобы и болота.

- Я свободный человек и ищу службы, - заявил им Даго.

Поверили ли они ему? Если их выслали шпионить, то они должны были хорошенечко все наматывать на ус. Они сразу же приметили бедный кожаный кафтан Даго и даже то, что у него и шлема не было - непокрытая голова с длинными волосами. Щит у него выглядел бедненько, равно как и короткий меч, который по аскоманнскому обычаю висел на свисающем с плеча ремне, а не на поясе. Только вот среди вьюков они сразу же заметили длинный франконский меч. И тотчас же рыжебородый указал на него пальцем.

- Продай его. Сразу видно, что это работа Ульфберта со среднего течения Рейна. Хороший франкский меч. Ты добыл его в бою?

- Да, - кивнул Даго. - Я могу отдать его вам за этого белого жеребца.

- Он не продается.

- Но вы же говорили, будто ведете его к руянам, на продажу.

- Это так. Только в храме нам дадут за него больше, чем стоит франкский меч.

- Это кельтский жеребец? - спросил Даго.

- Да. Его купили у кельтов, и по-кельтски он зовется Виндос. Он уже объезжен, только всадника носит с неохотой - сбрасывает и кусает.

Даго почувствовал, что желает этого жеребца всем своим телом и душой, и что он должен его иметь, даже если ради этого пришлось бы потерять все, что у него есть.

Он встал от костра, подошел к своей лошади и из седельной сумки вынул золотую цепь с крестом, которую вместе с титулом графа подарил ему король Людовик Тевтонский, когда Даго победил непокорного королевского вассала из рода Нибелунгов. Он бросил цепь к костру, под ноги рыжебородому.

- Столько за жеребца? - вырвалось у одного из молчавших до сих пор воинов. Выговор у него был тоже твердый, тевтонский.

Рыжебородый послал ему выговаривающий взгляд, а потом сказал:

- Ты богат, господин. Это золото?

- Да.

- Рукоять меча тоже украшена золотом. В твоих вьюках может быть большое богатство. Ты что, ограбил какого-то богатого франка? Или ты и сам, может, какой повелитель?

- Может, - кивнул Даго. - Я родом из края спалов.

- Я много путешествовал, но о крае спалов не слыхал.

- Это далеко отсюда.

- В какую сторону?

- К восходу отсюда.

- Там края вендов и эстов. Об эстах я слыхал, потому что они торгуют янтарем и рабами. Про вендов же знаю, что они не ведают железного оружия. А может, господин, ты из какого склавинского племени, что имя свое от названия "слёва", болото означающее, взяли? Но более всего ты на аскоманна походишь, они большие любители грабить.

И после того он заговорил на языке тевтонов, языке старых саксов, но Даго притворился, будто его не понимает, хотя научился тевтонскому языку хорошо. Зато он внимал языку тела рыжебородого и взглядам, которые тот бросал двум своим товарищам. Ему стало ясно, что они и не думают продавать ему белого жеребца, что их охватила жажда наживы. Троим оружным он показался легкой добычей. Откуда им было знать, что край спалов когда-то принадлежал великанам, которых старый Глодр называл Гигантами, а это значило, что в Даго текла их кровь. Это великанша Зелы научила его сражаться на длинных и коротких мечах, использовать всякое оружие. Затем были у него и другие учителя в граде Бизиса и при дворе короля Людовика. Потому-то он не испугался, лишь, сидя с другой стороны костра, незначительно придвинул круглый свой щит и положил руку на рукоять Тирфинга. Он слушал, как рыжебородый распаляет себя для драки, обзывая Даго по-саксонски самыми оскорбительными прозвищами, и даже не дрогнул, когда тот внезапно сорвался со своего места и, вытащив свой меч из ножен, сделал к нему шаг. Рыжебородый замахнулся, и вот тогда снизу, сидя на месте, Даго ударил его своим Тирфингом прямо в брюхо, закрываясь одновременно щитом. Рыжебородый свалился на землю у костра, и вот тогда Даго вскочил на ноги и бросился на двух воинов, которые только-только подымались с земли, так как не считали, будто их участие в бою будет необходимым. Он взмахнул Тирфингом и отрубил от туловища голову, на которой был надет коровий череп. Кровь хлестанула прямо в костер. Третий стал отступать на четвереньках, затем поднялся и понесся в глубину леса. Даго не гнался за ним. Рыжебородый все еще был жив; он лежал скорчившись, схватившись руками за живот. Ему показалось, будто Даго желает его добить, и что-то пробормотал по-саксонски, но тот лишь вытер свой окровавленный меч о его кафтан, затем подошел к сложенным под дубом мешкам и рассек их несколькими ударами.

В них не было какого-то особого добра кроме овса для лошадей и еды. Белый жеребец был их единственным богатством. Даго забрал для себя немного еды, потом перерезал трем спутанным лошадям веревки на ногах, чтобы те могли разбежаться по лесу, и схватил белого жеребца под уздцы. Виндос воспринял его враждебно, пытаясь вздыбиться на задних ногах и раздавить чужака передними. Но Даго научился от ромеев правильно обходиться с лошадями - вцепился в удила и успел накинуть на Виндоса уздечку. Затем он привязал его к веревке, второй конец которой закрепил на своей вьючной лошади. С поля битвы он забрал еще два франконских меча, принадлежавших рыжебородому и его спутнику с отрубленной головой.

Когда Даго подходил к тевтонцу, чтобы забрать его меч, рыжий попросил:

- Добей меня, господин.

Даго отрицательно покачал головой.

- Я не добиваю раненых. Мой меч уже получил одну свою жертву. А вдруг ты и выживешь? Если так случится, передай маркграфу Радбору, графу Теодориху и постельничему Мегинфриду, но прежде всего - Людовику Тевтонскому, что это я убил графа Фредегара, и то потому6 что граф приказал отравить меня из-за моей дружбы с Карломаном. Я, граф Даго, гонимый Жаждой Подвигов, иду в мир, чтобы стать повелителем народов, которые скрываются во мраке истории.

Закончив говорить, он увидал, что тевтонец умер. И тогда стало ему стыдно за свое бахвальство. Он вскочил на своего коня, схватил поводья запасной лошади и, ведя за нею белого жеребца, снова углубился в лес...

Теперь же, спустя четыре дня после тех событий, он сидел в тени старого бука и, отдыхая после поединка с Виндосом, глядел на другой берег Реки Забытья, где проживали многочисленные народы, погруженные во мраке исторических событий. Может и права была Зелы, говоря, что в каждом человеке, в котором течет кровь спалов, вечно торчит заноза стремлений к великим свершениям. Он не желал смерти этих людей, белого жеребца ему хотелось только купить. Их погубила лишь жадность и стремление к убийству. Ведь сколько воинов, остающихся на службе у крупных господ и непрестанно с кем-нибудь воюющих, просыпались однажды с такой вот жаждой убийства? Уже несколько лет дорога, по которой шел Даго, была покрыта телами убитых им противников. Он убивал, поскольку это надо было делать. Убивал, ибо в противном случае сам потерял бы жизнь. И всегда он прислушивался к себе, не пробуждается ли в нем то страшнейшее чувство удовольствия от самого убийства, из-за чего частенько дарил своим соперникам жизнь. Даго был охвачен чем-то гораздо более сильным странным, сладостным чувством, вызывающим впечатление вечной ненасытности - желанием властвовать, жаждой власти. Оно было сильнее даже кровной связи или родительской любви, самых крепких клятв или чувства благодарности. Ведь разве под Фонтенуа-эн-Пульс не столкнулись с собою три родных брата: Людовик, Лотар и Карл лишь затем, что каждый возжелал иметь императорский венец? Жажда власти заставляла безжалостно сражаться и убивать даже жену, мать, отца или сына, но она же учила так же прятать меч в ножны и проявлять милосердие. Первым жестом повелителя должна быть миролюбиво поднятая рука, в то время как вторая должна хватать нож. Так делал император Карл. Но потом внуки разодрали его громадные владения на части, поскольку каждый был отравлен желанием властвовать. Он, Даго, тоже возжелал овладеть белым жеребцом, после чего бросил золотую цепь. И только после этого - убил. Потому-то и не беспокоила его смерть этих саксов. Человек, желающий стать повелителем, должен научиться забывать о трупах на своем пути. Правитель должен иметь сотни глаз и сотни ушей; даже каменные стены могут рассказать о чьем-нибудь предательстве либо о чьей-то дружбе.

Кто-то донес Людовику Тевтонскому о том, что Даго полюбил сварливого его сына Карломана и тайно побратался с ним. Тогда они сказали друг другу, что если Карломан станет императором, он, Даго, подчинит себе народы за рекой Альбис и станет их королем. Но чей-то язык доложил об этом Людовику. Вот потому-то граф Фредегар и приказал подать яд Даго посредством красивой монашки Рыхильды. Как жаль, что этот сакс издох с распоротым брюхом. Он отнес бы Людовику и Карломану известие, что Даго, живой и здоровый, в одиночку направился на восход солнца, чтобы пробудить спящие народы и стать их повелителем, подобно тому, как много лет назад сделал это Моймир. Разве не для этого готовил его Главный Конюший, Василий? Чем живущие за рекой Вядуей народы были хуже тех, что жили дальше к югу и позволили объединить себя в Великую Мораву? За Вядуей, до самой реки Висулы дремлет множество великанов. Кто же иной может пробудить их к жизни и ввести в историю, если не он, Даго, сын великана Бозы из рода спалов?

Г Л А В А В Т О Р А Я

З Е Л Ы

Долго не имел он какого-нибудь имени, пока, наконец, бабка не сказала, что ему исполнилось семь лет - настала пора вступать в мир мужчин и получить имя. Быть может, даже такое, какое носил Дед, хозяин всего рода Землинов. Ему очень хотелось, чтобы ему подстригли его почти белые волосы, такие же длинные как у девушек. Ведь он умел уже так много: ловил рыбу на костяной крючок, метко стрелял из маленького лука и упражнялся попадать в цель камнем из пращи. Бабка начала готовиться к постриженному пиру, сытила мед, пекла ржаные лепешки и откармливала каплунов.

И как раз именно тогда случилось нечто, совершенно изменившее его жизнь. Перед их домом, покрытым камышовой стрехой, на ограниченном палисадом дворе, где копались в навозе куры и каплуны, на глазах у множества мужчин его рода - сын брата его отца, старше его на пять лет, захотел отобрать у него костяной крючок для ловли рыбы. Семилетний ребенок схватил старшего на пять лет парнишку, поднял его и бросил на землю, как будто это была деревянная колода. Никто из видевших это не издал радостного или там удивленного крика, лица мужчин и женщин нахмурились, и в глазах собственного отца увидал он ненависть. Бабка же сказала, что пострижин не будет.

В тот же вечер услыхал он, как отец его ссорится с дедом. Отец хотел убить сына, но все решала воля хозяина. "Зимой мы продадим его купцам за железное орало, - решил Дед. - Теперь же пускай пасет коров на лугу между Черным Бором и болотом, в котором утонул Боза." И мальчишка буквально затрясся от ужаса, потому что - хоть трава в том месте была самая буйная никто там не выпасал скотину, потому что в Черном Бору завела себе логово волчица. Кроме того, и сам Черный Бор был страшным местом. Говорили, что уже много веков никто просто так не осмеливается войти в его чащобу. Там лежали поваленные огромные деревья, те же, что еще росли, сплелись ветвями и стволами будто в страшной муке. А в самой средине Черного Бора росло, якобы, дерево, согнутое книзу будто натянутый лук, и толстенный дуб, у самой земли расщепленный молнией. Если кто из рода Землинов заболевал, один только Дед мог провести такого в Черный Бор чтобы трижды обвести под ветвями этого дерева и пропихивал сквозь разорванный молнией ствол могучего дуба.

На утро от большого коровьего стада были отделены три самые худющие нетели, и мальчишке было приказано погнать их на луг меж Черным Бором и болотом. "До первых заморозков они должны стать жирными, иначе я тебя прибью, - заявил отец. - Дома тебе появляться нельзя. О пропитании будешь заботиться сам, равно как и о чем-нибудь теплом на ночь. Посему даю тебе нож, кресало и трут."

Мальчик не спрашивал, за что ему такая суровая кара. Ребенок не имел права говорить, если его не спрашивали. Ребенок был вроде вещи, вроде глиняного горшка, который можно разбить одним пинком. Впрочем, даже глиняный горшок в семействе Землинов был чем-то более ценным. Вот почему мальчишка без слова взял свой лук и несколько стрел с костяными наконечниками, отравленными чемеричным ядом. Как был, как спал и ходил - в коротковатой льняной рубашке, перепоясанной лыковой веревкой - погнал он коров далеко от дома, так как никакого другого выхода у него и не было. Если бы не Дед, отец убил бы его, так что нужно было скрыться с глаз.

Прекрасен был дальний луг в это время года, хотя и страшновато на нем тоже было. Трава росла тут до пояса, полно было желтого лугового горошка и лиловой вики, что вьется по стеблям. На холмах сразу же бросались в глаза синие корзинки васильков и желтые - рeрawy, а так же белые балдахины кашки. Коровы напихивались травой, но в полдень, когда уж очень докучали им слепни, сбегали в тень Черного Бора, а туда обычный человек заходить права не имел. Мальчонка звал их оттуда слабым, тоненьким голоском, умоляя вернуться, поскольку в путанице деревьев жила волчица, что могла сожрать какую-нибудь из телок. Животные возвращались на луг только под вечер, гонимые жаждой. Тогда нужно было следить, чтобы они не утонули на болоте, что тянулось до лениво несшей свои воды реки. К воде имелся только один сухой спуск, там росли лозы, именно там мальчишка ловил рыбу. Из нарезанной лозы же он сложил себе шалаш, в котором ёжился в прохладные ночи. Еще он сделал несколько дротиков по своей мерке, с настолько заостренными концами, что те могли бы пробить даже волчью шкуру. В у себя шалаше, в ямке, облепленной засохшим илом, держал он огонь, а точнее, покрытые золой угли. На опушке Черного Бора мальчишка собирал хворост и с его помощью разжигал по вечерам небольшой костерок, пёк на нем рыбу и съедал ее полусырой. Однажды ему удалось подстрелить из лука зайчонка, но почти половину мяса он отнес на край Черного Бора, чтобы задобрить богов и обеспечить себе их благоволие. С той поры он почувствовал себя уверенней и пару раз даже осмелился углубиться за своими коровами в чащу. Населявшим речку богинькам он платил каждый день, выпуская первую выловленную рыбу. В течение всех тех дней, что провел он на лугу, мальчишка ни разу не задумывался ни о себе, ни о постигшем его наказании. Он думал лишь о том, как уберечь трех отцовских коров. Но когда его не мучил страх за себя или животных, он ложился в траву, следил за кружащими по небу ястребами-мышеловами и слушал, как кричат речные чайки. Еще он научился делать из лыка веревки и теперь на ночь запутывал коровам ноги, держа их рядом с шалашом. Ему было спокойнее, когда он слышал коровье дыхание, ночь уже не казалась такой страшной, хотя в Черном Бору и орали козлы, и в голосе их, казалось, было некое предостережение или предупреждение. Ночью и река шумела сильнее - в ней все время что-то плескалось, наверняка это купались речные владычицы. Тогда он и не высовывал носа из своего шалаша, не желая увидать богиньку голой, ведь за это та могла его и заколдовать.

Однажды на луг пришла Милка, рожденная сестрой его отца, и принесла с собой в корзинке большой кусок ржаной лепешки - подарок от жалостливой бабки. Милка была всего лишь на три года старше мальчика, но под такой же как и у него рубашонкой вырисовывались выпуклые грудки, а когда она сидела, расставив ноги, ему было видно, что ее щелочка поросла светлыми волосами. Может потому-то она и считала себя уже взрослой и гораздо умнее, чем такой как он мальчишка.

- Что со мною будет? - спросил он.

- Ты доказал, что родился от спалов, - заявила девчонка. - Твоя мать умерла из-за тебя, и с тех пор женщина твоего отца хозяйничает в вашем доме. Впрочем, твой отец - тоже не твой. Твоим отцом был Боза.

- Откуда ты знаешь об этом?

- Ты родился настолько большим, что у твоей матери лопнула поясница, и она от этого умерла. Но теперь уже все вспоминают, что задолго до твоего рождения она вернулась с поля вся поцарапанная. Всем говорила, что спряталась в колючках от зубра. Но на самом деле, это Боза поимел ее и наполнил своим семенем.

- Под Бозой сломался лед, и он утонул.

- Это случилось уже позже. Ты показал свою силу, а это означает, что в тебе течет кровь спалов. Таких как ты или убивают еще в младенчестве, так как из-за их силы позднее одни неприятности, либо продают купцам. За такого, как ты, можно получить много ценных вещей. Зимой тебя продадут.

Да кто же из них с самого раннего детства не слыхал страшных историй про спалов. Это были великаны, населявшие большой остров в развилке болотистой реки. Они постепенно вымирали - остался лишь Боза и его сестра Зелы. У Бозы не было великанши, чтобы совокупиться с нею, вот и шатался он по лесам и болотам, нападая на женщин обыкновенных людей, а те потом рожали огромных младенцев и в родах умирали. Рожденные от спалов люди великанами не становились, но наследовали от отцов громадную силу. Боза зимой утонул на болотах, когда под ним сломался тонкий лед, так что осталась одна лишь Зелы, которая тоже не могла найти себе мужа. Люди радовались, что спалы в конце концов вымрут, ведь сами они заселяли страну великанов все многочисленней.

- По крови ты спал, - уверенно сказала Милка. - Ведь разве может семилетний мальчишка поднять двенадцатилетнего парня и грохнуть того оземь будто деревянную колоду? И вообще - посмотри на себя.

Она задрала у него сорочку и с интересом разглядывала его мужское отличие.

- Он у тебя больше, чем даже у старших парней. Хочешь тронуть меня там, где обычно трогают девчонок?

Ему не хотелось. Бабка остерегала его перед молодыми девицами, в которых пробуждается женственность. Они постоянно врали, вечно что-то выдумывали и, якобы, могли даже сглазить. именно потому, если в некоторых родах люди голодали, то в первую очередь убивали девочек.

- Если тебя не продадут, или же когда-нибудь я еще повстречаю тебя, сказала она, - у меня будет ребенок от тебя. Большой и сильный, хотя и не настолько крупный, чтобы я, рожая его, умерла. Мне хочется, чтобы в нем была кровь великанов. Ты согласен?

- Да.

- Тогда поклянись.

- Я не знаю, как это делается.

- Поклянись тем, кто мечет громы.

Мальчик боялся гроз, пугался грома и пересекающих небо молний. Когда-то он увидал, как молния расщепила громадное дерево в лесу, как загорелся стог сена на лугу. Жившие поблизости роды, а вместе с ними и Землины, верили, будто самый могущественный бог - это Сварог, Повелитель огня. Дед молился еще и Сварогову сыну, называемому Даджьбогом - Повелителю Солнца. Когда Сварог гневался, то есть "сварился", небо покрывалось черными тучами, и били молнии. В дни торжеств, и когда кто-то болел, Дед вынимал из тайного места продолговатый гладкий камень, окаменевшую молнию, которую называли Свароговым хером. У него была способность лечить головную боль и другие болезни. Сварогов хер клали еще и во влагалища бесплодным женщинам, чтобы те не пережигали понапрасну мужское семя и могли зачать ребенка.

- А может тебе уже сейчас хочется попробовать? - тихо спросила Милка, когда он поклялся Тем, кто мечет громы, и снова подняла ему рубашку, осторожно щупая его член. - Дед научил меня приятной забаве. Он уже давно приглашает меня к себе в постель.

При мысли о старике мальчик почувствовал отвращение. Тот его тоже зазывал к себе в постель и щупал его ягодицы, сопя и пуская слюни. В такие моменты мальчишке блевать хотелось. Но вот Милка, по-видимому, охотно лазила в постель старого Деда. Впрочем, у Землинов было принято, что отцы забавлялись с собственными дочерьми, братья с сестрами, вот потому-то, как громко нарекала бабка, иногда у них рождались дети хлипкие, слепые, скрюченные. Может именно потому их и перепугала его сила и текущая в нем кровь спалов. Если бы ему позволили подрасти, то он мог бы править всем родом не по возрасту и старшинству, но по праву силы.

- Помни, ты поклялся, - уходя сказала Милка, потому что ему не захотелось играться с нею.

С той поры он знал о себе уже всё. и тут же начал испробывать дремлющую в нем силу. Сначала он без всяческого труда поломал будто тонкие палочки сделанные им самим же дротики. Пришлось изготовить копье-сулицу из толстого и твердого дерева, будто для взрослого мужчины. потом он убедился, что даже крупный камень может бросить на очень большое расстояние. А позднее с ним случилось уже совсем удивительное: из Черного Бора выскочил молоденький козленок, а за ним - волчица. Она столкнулась с парнишкой, который как раз тогда был без своей сулицы и даже без ножа. Мальчишка не испугался и заорал на нее:

- Я сын Бозы! Во мне кровь спалов! А от спалов все волки завсегда удирали!

Он схватил камень и запустил им в волчицу. Та оскалилась и нехотя отступила в гущу деревьев. Мальчик понял, что он и вправду из рода спалов, и с той поры уже никогда не был голодным. Ведь если он был из рода спалов, значит ему не надо было опасаться богов Черного Бора, и он начал там охотиться. Спалам - по рассказам других людей - было плевать на лесных богов. Они уважали лишь богов, спрятанных в громадных камнях. Камень или валун, которого не могли они стронуть с места, рождал у них почтение, и тогда они признавали в нем существование бога.

Хотя мальчишка и чувствовал себя спалом, для него огромным переживанием был самый первый поход в Черный Бор, а затем и то, что обычным людям было строго-настрого запрещено там - охота. Бор был мрачным, и уже через несколько шагов появлялось чувство, будто отовсюду человека ожидает неизвестная и непонятная опасность. Пугали даже сами дубы, грабы, сосны и ели, скрюченные и сплетшиеся друг с другом. На каждом шагу попадались гнилые поваленные стволы - достаточно было наступить на них, и те сразу же рассыпались, так что мальчишка по пояс, а то и по шею погружался в труху. То тут, то там дорогу заграждало сплетение орешины или рябины; то тут, то там открывались прогретые солнцем поляны, заросшие высоченными папоротниками, на которых жили клещи-кровососы. Мальчик увидал священный дуб, расщепленный ударом молнии, увидал и дерево с обнаженными корнями, что лежало на земле будто громадный паук. Странно выглядели и грабы со сплетенными будто пальцы на человечьих ладонях ветвями. В Черном Бору, случалось, звенели сотни птичьих голосов, но бывало и так, что на него наваливалась давящая, массивная тишина. Дикие звери - серны, олени, даже лисы - не убегали, увидав человека, так как тот столетиями не заходил в Черный Бор. Заметив мальчишку, они с интересом глядели на него и неспешно удалялись в чащу. Иногда со страшным топотом сквозь Черный Бор пробиралось стадо зубров, а однажды мальчишка услыхал рев, заставляющий кровь стынуть в жилах - наверное, это был зов тура. В глубоких ямах, оставшихся от вырванных бурей деревьев, гнездились сотни кроликов, вот на них мальчишка и начал, в основном, охотиться и питаться ими; он стал сильнее, так как уже никогда больше не страдал от голода. Черный Бор дарил ему всякие богатства: кроличье мясо, чернику, малину, а потом и орехи. Боги Черного Бора признали в нем спала и были к нему милостивы. Но и он, впрочем, делился с ними всем, что доставалось ему, любой едой. И Черный Бор позволил ему прожить здесь до самых заморозков.

Милка больше не приходила к нему на луг или в шалаш. Осенью, пригнав домой раздобревших коров, узнал он, что ее отдали в дар воину повелителя лендицов, что правил за рекой и болотами. Этот воин - как ему рассказали прибыл от владыки Голубя Пепельноволосого и потребовал от Землинов, чтобы их род отдался под владыкино правление. Но это означало посылку через какое-то время трех молодых мужчин в воинскую дружину князя или же на работы по постройке для него городища. Дед никак не желал соглашаться на это, заявив, что родился свободным, и потому никакого другого хозяина кроме себя самого никогда не признает. Тогда воин предложил ему выкуп: молодую женщину теперь, а по осени пять мешков овса и столько шкур от скотины, сколько понесет лошадь. Он забрал с собой Милку, а зимой, по замерзшему болоту приехало целых пять воев с тремя сменными лошадьми. Землины лошадей никогда не разводили, лишь коров и волов, необходимых им для пахоты. С удивлением и боязнью присматривался Белый - потому что так его теперь называли - к этим людям. Они были выше и сильнее Землинов. На головах они носили железные шлемы, у пояса мечи и щиты - Землины же пользовались одними только топорами. На сменных своих лошадей вои нагрузили мешки с овсом и столько шкур, сколько мог поднять один конь. О Милке не рассказали ничего, впрочем, это дело никого и не интересовало. Дед был доволен, так как весь его род и сам он остались свободными. Но парень посчитал, что тот поступил глупо, так как слыхал уже, что дважды зимой с севера на них нападали вооруженные копьями эсты. Роду Землинов приходилось самому обороняться перед ними своими топорами - потому-то многие и погибли. У эстов были только луки да копья - повелитель Голубь Пепельноволосый мог дать Землинам железные мечи и эти полдесятка воинов для защиты от эстов. Или, опять-таки, вместе с Землинами предпринять поход на север, на эстов, чтобы отомстить за их предательские нападения и угнать их скот. Да разве свобода, о которой постоянно талдычил Дед, стоила вечного страха перед эстами?

Этой зимой купцы не приехали, так что мальчишку не продали. Он научился держаться осторожно, избегал встреч с отцом, ни перед кем не показывал своей силы; обманывая всех, он делал вид, что даже ведро с водой ему не по силам. Он надеялся, что, может, весной ему сделают пострижины, перестанут верить в текущую в его жилах кровь спалов. К сожалению, никто не обманулся, и зимой ему, вместо дома, было приказано спать в хлеву с коровами. Да и нельзя было укрыть, что он выше иных его однолеток, что у него самые белые волосы. Спалы, как правило, были очень светловолосыми.

Громадные сугробы окружили палисад и замкнули в своих пределах три жилых дома и два длинных скотских сарая. Реки и болота замерзли. Зима была долгая и тяжкая. В одной льняной сорочке зиму еще можно было пережить в мрачном доме, где окна законопачены шкурами, а на огражденном камнями возвышении день и ночь пылал огонь. Дым, не торопясь, стелился по всему объему, разыскивая дыру в крыше. На высоте головы взрослого мужчины дым становился настолько густым, что щипал глаза и выжимал слезы. Но ближе к самому огню и дышать было полегче, да и теплее было. Но еще теплее было на деревянных нарах, под овечьими шкурами. Женщины пряли лен или овечью шерсть, освещенный лучиной, закрепленной в специальном ухвате, подальше от деревянной стенки, стучал ткацкий станок. На очаге целый день стояли глиняные горшки, в них готовили еду - чаще всего просяную кашу, в которую добавляли куски копченой или сушеной свинины. Раз в неделю пекли лепешки из размолотой на ручных жерновах ржи. Вот только в этом доме не было места для чужака, спала. Так распорядился хозяин рода, Дед, который едва ходил, но до недавнего времени каким-то образом, по-своему, еще забавлялся с десятилетней Милкой.

Мальчишка закапывался в громадную копну сена, собранного прямо над коровами на деревянных жердях. Ему не было холодно, зато он постоянно ощущал голод, ведь бывали такие дни, когда о нем забывали и совсем не приносили поесть. А только лишь в рубахе и босиком он не мог даже наловить рыбы в проруби, так как снег совершенно закрыл землю, а мороз уже через несколько мгновений делал ноги будто деревянными. Вот и приходилось ему днями и ночами слушать, как коровы пережевывают сено, как шлепают об пол коровьи лепешки. Тепло от тел животных и навоза подымалось кверху, так что, скорчившись в сене, еще можно было выдержать. Когда было голодно, он прислушивался к каждому звуку, то от дома - не несут ли еду, то от речки не едут ли купцы. Он даже желал уже, чтобы те приехали и забрали его с собой. А вдруг они дадут ему еду и теплую одежду? А то еще и лыковые лапти или сплетенные из кожи! Он знал, что без всякого сожаления оставит эту деревушку, спрятавшуюся в болотах, потому что чувствовал себя здесь совсем чужим. Дед не был его дедом, отец - отцом, не было у него здесь настоящих сестер и братьев.

Как-то начал он плести из ржаной соломы длинную косу. Сначала обвязал ею стопы и ноги. Ему стало теплее. Потом он сплел еще одну косу, обмотал ею спину и грудь, и ему сделалось еще теплее. Только вот неустанного голода это не успокоило.

На глаза он не показывался, вот люди из рода Землинов как-то и позабыли о его существовании. Чуть ли не ежедневно какая-нибудь парочка забиралась в сено, чтобы спариваться друг с другом. Их сопения, причмокивания, стоны и производимые ими необычные движения не пробуждали в мальчишке ни интереса, ни отвращения. С малых лет видел он, как бык покрывает нетель, а кабан свинью; точно так же и мужчина должен был наполнять своим семенем женщину, чтобы рождались дети. Все живые существа должны были спариваться для размножения, то есть, дело это было очевидным и совершенно естественным. Не один раз он в доме, слабо освещенном блеском луны, проникавшим через рыбьи пузыри в окнах, видел он, как его отец всовывает свой набрякший член в оттопыренный голый зад мачехи. Мальчишка не задумывался, доставляет ли это дело им удовольствие, или же они занимаются этим из необходимости обзавестись потомством. Только здесь, в сене над хлевом, в эту суровую зиму, когда его изгнали из дома, впервые показалось ему, что эта, до сих пор, вроде бы, естественная потребность, скрывает в себе какую-то тайну. Залезающие на сено мужчины и женщины делали все это в тайне; женские лица распалялись, несмотря на мороз на улице и холод в сарае, мужчины же буквально тряслись и скрежетали зубами от переполнявшего их странного чувства. Некоторые вообще походили на безумцев, пьяных или надышавшихся чадом. Руки мужчин скользили под женские платья, задирали их наверх, а женщины от подобных прикосновений буквально постанывали, разводя в наслаждении бедра и медленно вращая ягодицами. У некоторых женщин меж ногами текла слизь, и тогда вместо запаха сена мальчик чувствовал неприятную, резкую, доводящую до рвоты вонь. Парочка устраивалась на сене, мужики вытаскивали из штанов твердый кол с красной головкой, валились на баб и совали свой член им в низ живота, покрытый курчавым волосом. Бабы стонали от наслаждения, мужики все быстрее совали и пихали в них свои члены, сопение пары становилось все громче, пока, наконец, чуть ли не со всхлипом не падали мужчины на голые женские телеса и на какое-то время застывали на них. А потом мальчик своими ноздрями чувствовал запах их семени, похожий на аромат свежесорванного молоденького камыша.

Однажды, когда мальчик не ел целых два дня, на сено прокралась его мачеха со своим родным братом. Посмеиваясь, забралась она повыше, задрала юбку и, продолжая хихикать, развела свои белые ноги. Ее брат тут же покрыл ее, и его голый зад довольно долго ритмично дергался. Потом он спустился вниз, на ходу подтягивая порты, а она, несмотря на холод, заснула на сене с широко раскинутыми ногами. За измену женщин у Землинов карали смертью, за спаривание с собственным братом - тем более. Только где землинские женщины могли испробовать чужого мужчину, если от других селений отделяли их леса да болота? Разве не рассказывала Милка, что даже старый Дед с собственной внучкой забавлялся? Бабка же говорила, будто от подобных связей рождаются слабые карлики. Значит, могло быть и так, что это не он был таким уж большим и сильным - а это они слабые и гнилые?

Мальчик взял в руку нож и уселся меж разбросанных ног жены своего отца. Его тянуло на рвоту от запаха ее влагалища, но он терпеливо ждал, когда женщина проснется. Когда же та открыла глаза и глянула на него, то сразу поняла, что этот мальчишка с его необычайной силой готов ее убить за чужеложство.

- Я отдам тебе свой шерстяной платок, - испуганно шепнула она.

С другим мальчишкой его возраста она справилась бы, даже не обращая внимание на нож. Но о нечеловеческой силе этого паренька она была наслышана все лето и осень.

- Ты отдашь мне платок и принесешь горячей еды, - потребовал он.

- А ты ничего не расскажешь своему отцу? - спросила она.

- Моим отцом был великан Боза, - гордо ответил мальчишка.

Теперь он забился в свою нору на сеновале, закутав ноги и голову теплым платком. На следующее утро мачеха принесла в сарай глиняную миску с вареным просом, над которым поднимался пар, без слова поставила ее в ясли и тут же убежала. Мальчик начал было сползать вниз, но прежде, чем ему это удалось, рыжий бык грубым своим языком уже вылизал всю принесенную кашу. Мальчишка снова вскарабкался наверх и там зарыдал от голода и жалости к самому себе, от чувства одиночества и несправедливости судьбы. Плакал он долго, так как от слез легче не становилось. Плакать он перестал потому, что его внимание привлекли стоны быка. Животное издавало звуки будто умирающий человек, затем пало на колени и к вечеру издохло. Каша была отравлена ядом. И в этот вечер маленький сын великана Бозы понял, что женщины носят в своем сердце измену, что от них нельзя принимать подарков, даже воды, прежде чем они не испробуют ее сами. Через множество лет это знание спасло ему жизнь. После того он убил графа Фредегара и ушел на восток.

Наступила морозная ночь. Мальчик знал, что никто не поверит его словам, будто бы жена отца отравила их быка. Дед прикажет убить мальчишку ради того, чтобы умолить богов, заботящихся о стаде. Потому-то он и достал из норы в сене все свои сокровища - железное кресало, кремень, лук со стрелами, тяжелую, как будто для взрослого сделанную сулицу; обмотал голову и руки шерстяным мачехиным платком и в своих лаптях из соломенных косиц вышел из сарая на мороз.

Никто не сторожил ворот в ограждавшем деревушку частоколе. Мальчик открыл их и по скрипящему под ногами снегу направился к Черному Бору. Он брел и брел, гонимый страхом перед Землинами. Он решил про себя, что если переживет зиму в Черном Бору, то весной разыщет дворище спалов и скажет великанше Зелы: "Я сын Бозы". Про великаншу Зелы рассказывали, будто та похищала по деревням мальчишек и пожирала их живыми, сначала откусывая у них маленькие их члены.

Снег был глубокий. Над головой мальчишки было звездное небо, немного отличающееся от того, что видел он до сих пор. Этой ночью удивительно ярко сверкала звезда, которую называли Звериной, поскольку она ночами светила лесным зверям. "Это ради меня заблестела она так ярко, чтобы я не заблудился по дороге в Черный Бор", - подумал он. и с той поры полюбил он эту звезду, считая своей собственной, и всегда отыскивал ее на ночном небе.

С огромным трудом добрался он наконец до опушки леса и зашел в чащу, направляясь к громадному деревищу, что гигантским пауком толстенными корнями поддерживало свой ствол над землею. Под корнями в глубокой яме летом жила волчица с волчатами. Жила она там до сих пор, раз уже вырастила свое потомство? Зимой волки собирались в стаи и гоняли по лесам и полям; волчица наверняка присоединилась к ним.

Нора была засыпана снегом, но нигде не было видно следов волчьих лап или останков их пиршеств. Мальчик расчистил логово от снега, залез вовнутрь и почувствовал себя в безопасности.

На рассвете он услыхал воронье карканье. Тогда мальчик натянул тетиву своего лука и первой же стрелой сбил черную птицу. Он попытался развести огонь, но искра от кремня никак не могла зажечь пересохшего гриб-трутовик. Тогда он немного распутал косу, которой защищал грудь, растер солому в руках, и только лишь около полудня ему удалось развести пламя. После этого он набрал сухих веточек и развел под толстенными корнями костер. Мальчишка буквально сожрал полуобуглившуюся ворону, хотя мясо ее было отвратительным - сухим и горьким. Почувствовав сытость и сонливость, он не поддался слабости. Поначалу он наломал веток для костра, затем колючего терновника. Им он заложил ход в волчье логово и то дремал, то бодрствовал сидя, поддерживая огонь.

В тот день и последующие, когда ему удалось даже подстрелить серну, и уже никогда по-настоящему не чувствовал он голода, мальчик понял, что огонь священен, что он дает тепло и пищу, а тем самым - жизнь. Каждое утро, раздувая скрытый в золе жар, он кланялся первому огоньку пламени, который начинал уже пожирать сухой лист. Он любил своего защитника и кормильца Сварога. А когда однажды к его дереву подобралась волчья стая, и он услыхал их ворчание и вой, мальчик схватил в руку горящую ветку и вылез с нею на снег. Он замахнулся головней, и волки удрали, а мальчишка хохотал, вновь почувствовав себя спалом, которого защищает бог Сварог.

Через несколько дней снег начал таять, солнце показывалось все чаще и все сильнее пригревало. Мальчик заметил, что от постоянной сытости руки и ноги у него стали толще. Ему докучали лишь вши да блохи, оставшиеся в логове от волчицы, а может они жили в шерстяном платке мачехи. Мальчишка постоянно расчесывался до крови, раны начинали гноиться. Поэтому в один из более-менее теплых дней он разделся донага и всю свою одежду отнес к реке и там, бросив в оду, прижал ко дну камнем, чтобы утопить паразитов. К себе в нору он вернулся бегом, потому что, хоть и наступила весна, но по ночам было еще морозно. Он распалил большой костер и грелся возле него голяком, осчастливленный уже тем, что его ничего не кусает. В солнечный полдень голяком же выскочил он за хворостом, принес несколько веток, поломал их и, грея спину на солнце, подбрасывал куски дерева в горящий у лаза в логово костер.

И вот тогда будто огромная туча заслонила солнце. Мальчишка оглянулся, считая, будто идет первая весенняя гроза. Но вместо тучи он увидал огромнейшую женщину в короткой юбке и с голыми длинными ногами, обутыми в сандалии. Женщина была настолько велика, что ее светловолосая голова, казалось, достигает крон лесных деревьев. И еще, она была настолько красива, что у мальчишки перехватило горло от доселе неизвестного ему чувства, он почувствовал в себе чудесное тепло, которое потом научился называть любовью.

- Я - Зелы, - сказала женщина, и голос ее прозвучал так мощно, что с ближайших деревьев, переполошившись, сорвались птицы.

- А у меня нет имени. Я сын Бозы, - смело отвечал мальчик, не опасаясь огромной женщины.

Глядя с интересом, она наклонилась к нему, затем неожиданно схватила его своими могучими ручищами, но так осторожно, как берут раненую птицу. Она подняла его высоко, до уровня своих глаз, присмотрелась к его длинным волосам, к чертам лица. Затем она подняла еще выше и осмотрела его мужское отличие, прильнув потом к нему своими губами. От испуга ему хотелось крикнуть, ведь знал он все рассказы о великанше Зелы, будто та питается маленькими мальчиками. Но великанша только поцеловала его маленький член и поставила на землю.

- Это правда, что ты сын моего брата Бозы, - подтвердила она. - У тебя очень светлые волосы, у тебя его глаза и его черты лица. И то, что внизу, у тебя больше, чем у других мальчишек твоего роста. Но почему ты такой поцарапанный и голый? Что ты делаешь в Черном Бору?

Даже когда она уселась с ним рядом на землю, лицо ее чрезвычайно высилось над мальчишкой. Только сейчас заметил он, что у нее была дубина раза в три больше его самого. В дерево дубины были вбиты кремни и острые железки. Оружие это, по-видимому, делали очень долго - сначала выбрали молодой бук, в него набили острые кремни и куски железа, а потом лет, самое малое, десять ожидали, пока плоть дерева не обрастет чужеродные тела, потом же дерево спилили и обработали так, чтобы удобно держалось в руке. По сравнению с дубиной Зелы дубинки Землинов были просто крохотными.

- Сколько тебе лет? - спросила женщина.

- Сейчас уже минула моя восьмая зима.

- Почему же у тебя нет имени?

Он рассказал ей, что с ним случилось, когда проявил он свою силу. А еще о том, что ему не разрешили жить в доме со всеми остальными, и как жил он в сене. И о том, как мачеха хотела его отравить, а он удрал в зиму, поскольку боялся, что его убьют из-за быка.

- Боза погиб шесть лет назад, а тебе восемь. Много обычных женщин оплодотворил мой брат в этой округе, и довольно-таки часто забираю я его детей к себе на дворище. Тебя я тоже заберу к себе, когда же ты подрастешь, то отправишься по свету, чтобы поискать для меня какого-нибудь великана в мужья. Хотя и знаю, что не найдешь, - вздохнула она, обдавая его лицо горячим дыханием, пахнущим сытным медом. - Сейчас по свету с великанами туго. Рождаются одни карлики.

- Откуда ты узнала, что я здесь? - отважился спросить мальчик.

- Спалы - это охотники и рыбаки. Зимой самое хорошее время для охоты, потому что из мехов не выпадает волос, Зимой и ранней весной я обязательно прохожу этими местами, и вот заметила, что над Черным Бором поднимается столб дыма. Это удивило меня. Никто, кроме спалов, не отваживается заходить сюда из боязни перед лесными богами.

- Это хорошо, что ты пришла. Хорошо, что заберешь меня к себе, прошептал мальчик и, непонятно почему, вдруг крепко-крепко прижался к великанше.

На ней был кафтан из лосиной кожи. Зелы расстегнула его, под ним была льняная рубаха, и она расстегнула и ее, обнажив очень белое тело и громадные, будто караваи ржаного хлеба, груди. Мальчику показалось, будто от них пышет жаром, его окатило запахом ее кожи, как показалось ему, пропитанной запахами диких зверей. Он втиснулся меж этими огромными грудями и чуть не заплакал от счастья, потому что давно уже ни к кому не прижимался, никто не согревал его своим теплом.

- Ну, тихонько, тихонько, - шептала Зелы. - Не плачь, сын Бозы. Чувствую, что ты жаждешь любви.

Она сняла с себя коротенькую накидку, сшитую из множества лисьих шкурок, закутала в нее голого мальчишку, посадила его себе на левое плечо, правой рукой схватила дубину и направилась к селению Землинов.

- Я не могу забрать тебя без согласия твоего рода, сын Бозы, объясняла она. - Может случиться, что ты еще встретишься с Землинами. Им нельзя будет поступить с тобой, будто со своею собственностью, пытаться тебя убить или продать. Они должны знать, что ты стал спалом.

Страшась Деда мальчишка выбрался чуть ли не на шею Зелы и спрятался под копной ее развевающихся на ветру волос. Ему казалось, будто он прячется в камышах, поскольку волосы пахли именно так.

Одним пинком сорвала она ворота палисада, окружавшего деревушку, и очутилась посреди дворища. Весь род попрятался по домам и сараям. Один лишь старый Дед осмелился выйти к дверям. Зелы знала его, да и он сам, видно, не раз уже сталкивался с великаншей.

Та сняла мальчика с плеча и развернула накидку.

- Это ли сын Бозы, от которого отрекся твой род? - спросила она.

- Его мать умерла, потому что крестец у нее лопнул. Перед пострижинами он и сам доказал свою необычную силу. У него и кожа и волосы светлее, чем у людей моего рода.

- Почему же ты не привел его ко мне, как гласит закон? - сурово спросила его Зелы. - Ты даже хотел его продать.

- Ты никогда не платишь за приведенное к тебе дитя, - буркнул Дед. - А я ведь потратился из-за смерти его матери.

- Ты занял земельный клин, принадлежавший когда-то спалам, и ничего плохого с тобой не случилось, - ответила Зелы. - Мы не топчем своими огромными ногами ваши поля, уважаем ваши Священные Рощи.

- Ты последняя из рода Спалов. Когда умрешь, край этот будет весь принадлежать Землинам, - гордо заявил великанше Дед.

- Как же, Землинам! - засмеялась та. - Ваши женщины рожают карликов, и я сама могу прогнать вас из края спалов. Не будет нас - не будет и Землинов. Это только наша кровь еще оживляет хилую вашу породу. Откуда знать, а вдруг вернутся другие спалы, что ушли к Великим Стенам, чтобы воевать и брать добычу у ромеев?

- Тебе уже тридцать пять, и ты до сих пор еще не нашла для себя мужа. Один только Боза вернулся от Великих Стен, но и он погиб.

- Ты хочешь со мною войны или мира? - бросила вызов Зелы.

- Забирай мальчишку и уходи с миром, - сказал Дед, и какое-то злое предчувствие подсказало ему следующие слова: - А когда пацан подрастет, пусть придет к нам и оплодотворит одну из наших женщин. Ибо ты права - мы становимся родом карликов. Много лет назад род наш оживило семя ваших байстрюков, только потом мы испугались их силы. Короче, забирай его и уходи с миром.

Говоря это, Дед низко поклонился Зелы, которая снова посадила мальчика себе на плечо.

Таким вот образом очутился он на дворище спалов, где великанша была повелительницей. Она сразу же показала ему на округлый камень, лежащий посреди двора.

- Он большой и тяжелый. Я без труда подымаю его. Ты же каждый день будешь пробовать перекатить его сначала к воротам, а потом к моему дому. Когда сможешь это сделать - получишь от меня меч и щит. Тогда ты станешь воином.

Зелы выкупала мальчика в огромной деревянной кадке с теплой водой, куда насыпала много пахучего зелья. После купания она занесла его к себе в дом и положила на громадной кровати, покрытой медвежьими и овечьими шкурами. Этой же ночью узнал он, почему говорили, будто она поедает маленьких мальчиков, и лакомейшим кусочком для нее является мальчишеский отросточек. Раздевшись донага, она призналась ему:

- Я занимаюсь любовью только лишь с маленькими мальчиками. Ведь нет для меня великана. Обычный мужчина не может дать мне удовольствия. Впрочем нет, был такой, что пробовал дать мне наслаждение. Но когда он сделал это, я так забылась, что в любовном объятии раздавила ему грудь, и он умер на моем лоне, выхаркивая кровь из уст. Знаю, что могла бы полюбить его, но сама же убила его своей любовью. И потому с тех пор лишь маленькие мальчики доставляют мне удовольствие.

Она положила сына Бозы рядом со своим лицом и долго сосала мужское его отличие. Губы у Зелы были влажные и теплые, их действие довольно-таки понравилось сыну Бозы. Вот почему заснул он глубоким и счастливым сном, с чувством безопасности и огромной любви к этой громадной женщине. И хотя потом было у него множество женщин, но лишь одну только Зелы любил он по-настоящему и всю свою жизнь вспоминал о ней с большой нежностью.

Г Л А В А Т Р Е Т Ь Я

Х Е Р И М

На закате Даго услыхал доносящиеся по воде с юга людские голоса и лай собак, ему даже показалось, будто у самого берега по головному течению реки он замечает отблески огня. Так что, как он и ожидал, поблизости должна была находиться переправа через Вядую, а рядом с нею какое-то городище или селение. Он спутал троих своих лошадей покрепче, спрятал вьюки возле поляны и направился пешком, чтобы оглядеться по округе. Долго идти не пришлось, когда в свете луны увидал он невысокий защитный вал и несколько прижавшихся к кремлю домишек. Вершина вала была размыта дождями, а это говорило о том, что здешние обитатели давно уже ни с кем не воевали. Жили они, скорее всего, с проездного, которое собирали, переправляя купцов и путников на другую сторону реки, о чем свидетельствовали вытянутые на берег большие лодки-долбленки и привязанные к вербам над рекой плоты из бревен. Если бы здешние жители были воинственными, купцы стали бы искать других путей, и местные потеряли бы свои доходы. Даго подумал, что безопаснее всего подойти к селению завтра и предложить, чтобы его переправили на другой берег. Граф Даго хорошо знал обычаи народов, проживающих на берегах реки Альбис не только потому, что и сам был родом с востока, из заречья Вядуи, но и много читал о них, и с многими посланными в эти края шпионами при дворе Людовика Тевтонского беседовал. Могущественным был еще тогда король Людовик, хотя после неудачного похода на запад, против Карла Лысого, уважение к нему со стороны воинов несколько пошатнулось. Но он все-таки восстановил свою власть над Восточной Маркой и всеми землями до самой реки Инны, которые обманом отобрал у него восставший против собственного отца первородный сын, маркграф Шарлемань, вступивший в союз с князем Великой Моравы, Ростиславом. Как в тюрьме посадил король Шарлеманя в замке города Регенсбурга. Другом и поверенным Шарлеманя оставался один только молодой граф Даго, что прибыл к франкам в посольской свите от Цесаря ромеев. Одному лишь Даго в тайне признался бунтарь о пылающем в груди желании отомстить отцу, чтобы захватить власть, даже о том, чтобы забрать у отца корону сначала королевскую, а потом и императорскую. Даго шепнул об этом ромейскому послу Мелейносу, а тот направо и налево рассыпал золотые солиды тевтонским графам и баронам, чтобы добыть сторонников Шарлеманю и сделать возможным новый мятеж. Но случилось так, что Людовик Тевтонский оказался более искусным в интригах; он заключил союз с болгарами и вместе с ними ударил на Великую Мораву, победил и покорил Ростислава, захватив его владения под свою руку. Так что неоткуда было Шарлеманю ожидать поддержки для своего бунта, но огонь в его груди продолжал тлеть, да и Мелейнос золотом его подкармливал, поскольку не без причины ромеи посылали своих монахов на Великую Мораву, дабы ослабить влияние Ромы и сдержать нашествие франков на восток. Для величайших дел, казалось, создан был Главный Конюший императора ромеев, Василий из Македонии. Он поверил, что к востоку от Вядуи Даго создаст обещанное, разбудит спящего великана, объединит различные народы, создаст собственное королевство, а уж потом, возможно, станет даже угрозой для фпанков. Только вот меж землями, где хотел править Даго, то есть между реками Альбис и Вядуей - проживало множество склавинских народов, за которыми внимательно следили и франки. Настоятель монастыря в Фульде, Рабан Маурус, прочел для Даго о множестве событий, описанных в Фульдских Хрониках. Из них следовало, что за рекой Альбис проживали: вонгры, хижане, линяне, чрезпеняне, рароги. спревяне, бытники, украиняне, дошане, речане, березане, стодоры, называемые еще и гоболанами, доленжане, редары, моречане и раны, которых называли еще и руянами. Но самыми могучими среди них были все же живущие на севере, у Свебского моря, ободриты; чуть пониже них, к югу, жили лютичи, прозываемые еще велетами или волками, а уж совсем на юге - сорбы. Из всех этих народов раньше всего свой племенной союз создали ободриты, избрав среди сильных своих главного вождя, как бы великого князя. Их племенная держава носила военный характер, так как народ этот жил в основном войною, военной добычей богатели их главенствующие, неустанно подстрекаемые к грабительским войнам соседствующими с ними ютами.

Как можно было прочесть в Annales regni frankorum (Анналах франкских королей), когда мажордом при меровингском дворе, Пипин, по прозвищу Короткий, лишил власти последнего Меровинга, Хильдерика III и папа Стефан II - а точнее, Стефан III, поскольку настоящий Стефан II восседал на своем престоле всего лишь четыре дня, пока его не отравили - дал ему и членам его семьи королевское помазание, франки установили дружеские отношения с ободритами, которые помогли Пипину в войне с кровожадными саксами. Подобное произошло и во времена могущественного Карла, сына Пипина. Объединяя франкскую державу, он разбил западных саксов, называемых еще и вестфалами, хотя и не изничтожил до остатка их сил. Поднявших против него мятеж король смог разгромить лишь с помощью предателя Видукинда и ободритов, он же кроваво подавил восстание саксов и переселил их на левый берег Рейна, на правом поселяя франков. Во времена Карлового сына, Людовика Набожного, ободриты отказали франкам в помощи и по науськиванию Генриха, короля ютов, стали вместе с аскоманнами нападать на франконские земли, чтобы добывать для себя добычу. Военные походы Людовика Набожного против своенравных ободритов не принесли ему решающей победы. Раз за разом, как сообщали "Фульдские Хроники", ободриты с аскоманнами нападали на приморские владения франков.

Подобно ободритам свой племенной союз, нечто вроде племенной державы, создали позднее и лютичи, называемые велетами или волками, а так же сорбы, хотя и ненадолго. Хроники упоминали князя сорбов, некоего Мильдуха, а также князя гломачей по имени Семиль, которому пришлось покориться перед франками и отдать им в залог двух своих сыновей. В летописях вспоминалось и про князя коледиченов - он был разгромлен и убит саксами. Один лишь Моймир смог создать собственную державу, состоявшую из склавинских народов, проживающих у истоков рек Альбис и Истр, но и он тоже пребывал в зависимости от франков. Подобно франкам ободриты попытались завести себе одного бога с четырьмя ипостасями, объединявшего в себе богов четырех самых могущественных племен. Только это не сильно им помогло, поскольку культ четырехликого бога принялся не везде. Более того, они сами выбирали для себя предводителя, ограничивая его власть общевойсковым вечем. Если повелитель им не нравился или же правил не по их мысли, они призывали к императорам франков, чтобы те разрешали споры меж воинами, можными и правителем. Франки охотно соглашались на это, поскольку таким образом влияли на дела склавинов и каким-то образом управляли их поступками. Так что, по сути своей, не было еще у ободритов, а так же лютичей, которых называли велетами, волками, а еще хавелянами, сознания новой эпохи. Потому-то и не воспользовались они замешательством, что воцарилось в восточной франкской державе при Людовике Набожном, и не создали своего, совершенно независимого государства. Они довольствовались временной независимостью - не заглядывая в будущее - и, по сути, если бы не соседствующие с ними аскоманны, вечно подстрекавшие их к войне, сами бы никогда не предприняли наступательных действий.

Про народы, что жили еще дальше к востоку, за рекой Вядуей, в Фульде знали совсем мало. Даго был родом как раз из этих мест, но знаний своих франкам выдавать не собирался. Да и, впрочем, мог ли человек, какое-то время пребывавший в городе Бизиса, садившийся за стол с конюшим цесаря ромеев, обучавшийся крупным политическим играм, не чувствовать в глубине души легкого превосходства над франками, которые за большую часть богатств своих должны были благодарить аваров и понятия не имели, что такое изысканность и наивысшее наслаждение? Даже их Рома и папа на золоченом троне слишком уж были не такими величественными по сравнению с дворцами и цесарским троном ромеев.

Воистину правда, что каждая великая власть может заставить сообщить о предательстве даже каменные стены замков и монастырей. Именно потому, вроде бы по случаю, погиб от отравленной стрелы Мелайнос, приглашенный на охоту маркграфом Радбором, графом Теодорихом и постельничим Мегинфридом, поскольку покупал он сторонников для Шарлеманя. По приказу графа Фредегара красивая монашка пыталась отравить и Даго, но тот убил графа и сбежал, даже не попрощавшись с Шарлеманем. Теперь же ему предстояло переправиться через реку Вядую и вступить в страну, где находился Спальский Остров, а рядом проживали Землины. Там же было и княжество Пепельноволосого, Гедана II. В большом городе Каррадонон проживали висуляне, вокруг было еще много народов, которые еще не появились в истории. Даго верил, что где-то в этих краях дремлют великаны-спалы и ждут своего пробуждения. Он надеялся, что с ними свершит великие дела!

Даго достал из вьюков вышитую серебром черную накидку и набросил ее на Виндоса. Еще он надел на него бронзовые нагрудники и украсил зелеными ветвями; сам же, с отвращением, ибо в ней кишели насекомые, натянул на себя волчью шкуру - трофей, захваченный у воина-лютича. Даго хотелось, чтобы его принимали за велета-волка, Короткий его меч Тирфинг не бросался в глаза, равно как и круглый щит, Одевшись таким образом, он направился с лошадьми в сторону приречного селения и к утру добрался туда.

Худые собаки, увидав его, залаяли, женщины и дети попрятались по домам, Навстречу вышло несколько мужчин, вооруженных копьями и деревянными щитами. У каждого было по нескольку дротиков, чтобы метать на расстояние; наконечники были железные, с задирами, в форме листьев. Как и Даго они носили волчьи шкуры. Из группы вышел огромный бородач с бельмом на правом глазу.

Даго заговорил на языке тела, подняв в знак мира руку и дружелюбно улыбнувшись. Он указал на реку и плоты, потом показал на себя и своих лошадей и вынул из висящего у седла кошеля один денар. Его поняли сразу же, но на предложение не ответили, Все их внимание было сосредоточено на Виндосе, громадном белом жеребце в черной накидке и бронзовом нагруднике.

- Я здесь жупан, а это моя жупа, - мужчина с бельмом на глазу заговорил по-склавински, показывая на осыпающиеся валы городища, дома, лодки и плоты.

- Священного коня, названного Виндосом, веду я к ворожеям в святой город Арваба, - сказал Даго нараспев. Это дар ворожеев из края ранов. Он станет предсказывать людские судьбы, А если кто коснется его, тот будет поражен тяжкой хворью.

Как бы подтверждая эти слова, Виндос поднял свою огромную голову, потряс белой гривой и громко заржал. Видно, до него донеслась отвратительная вонь, исходящая от этих людей.

Те перепугались и немного отступили.

- А еще я голоден, - заявил Даго.

Он коснулся живота и оскалил свои белые зубы. Впрочем, он и вправду хотел есть. Со вчерашнего полудня у него, кроме воды, ничего во рту и не было.

Жупан замигал своим белесым глазом.

- Три лошади, в том числе один священный конь. И ты, господин. Большой плот будет нужен и много людей на шесты. Опять же, ты хочешь есть, а мы и сами бываем голодны. Дашь два денара.

- Нет, - потряс Даго своими белыми волосами. - Это священный конь. Ты навлекаешь проклятие на себя и свою жупу. Я же могу поискать через реку и другую дорогу.

Жупан дал знак рукой, и все его люди, вместе с ним, спрятались в одном из домов, чтобы посоветоваться. Из домов стали выглядывать грязные женщины и любопытная ребятня. Даго повел лошадей к берегу реки, чтобы конца совещания ожидать там. И как раз тогда, рядом с валами городища, он увидал клетку из крепких ивовых прутьев, В ней сидел человек в лохмотьях, с заросшим лицом, ужасно грязный и худой. Сквозь дыры его одежды на его теле были видны царапины и шрамы. Одни лишь глаза глядели на Даго со странной, обезоруживающей силой.

- О, пресветлый господин, - плачущим голосом заныл человек в клетке, Выкупи меня из варварской неволи.

Он говорил по-сорбски, поэтому до Даго доходили только отдельные слова, а про смысл других ему приходилось лишь догадываться.

- Я монах из Фульды. Меня держат здесь в плену и морят голодом уже полгода. Держат меня на продажу, только ни один купец не захотел меня забрать с собой. Ребятня тычет в меня палками, будто я бешеный пес. Есть-пить не дают. А я знаю латынь, умею читать и писать.

Даго отбросил волосы со лба, чтобы получше приглядеться к человеку в клетке. Рядом никого не было, так что они могли разговаривать свободно.

- Раз ты знаешь латынь, значит - почитаешь крест. На что мне такой как ты? Я веду священного коня в храм Аврабы. А там почитателей креста ненавидят.

И тут до него донесся шепот уже на тевтонском языке:

- Господин, я видел тебя в Фульде. Как тебя зовут, мне не ведомо. Но ты тоже носил на груди золотую цепь с крестом. Выкупи меня, пресветлый господин, и я буду тебе верно служить. Выкупи меня, ради Христовых ран. Я умею молиться по-латыни, умею исцелять людей.

- Молчи, - прошипел Даго.

С безразличным видом он прошел мимо клетки и уселся на речном берегу. Долго ждать не пришлось. Из дома вышел десяток воев во главе с жупаном, и все направились к нему. Даго положил руку на рукоять Тирфинга, но жупан сделал рукой миролюбивый жест. Сразу же за ним шли две женщины в грязных льняных сорочках и несли вяленую рыбу. За теми же бежали худые собаки.

- Давай два денара, господин, и сразу же переплывешь на другой берег, - заговорил жупан. - Ты ведешь священного коня. Мы не хотим проклятия на свои головы, потому ты дашь два денара.

- А что это за зверя вы держите в той клетке? - указал Даго на узилище из ивовых прутьев.

- Это не зверь, а человек, - объяснил жупан. - Но ты прав, он очень походит на зверя. Мы его даже научили выть. Купи его у нас, господин. Он сам говорит, будто умеет читать и писать. Нам такой не нужен, но купцу, быть может, и пригодится.

- Я не купец, - с презрением отрезал Даго. - Откуда он у вас?

- Он жил в ватаге разбойников. Грабежом занимался. Женщин насиловал. Тевтоны изгнали его из своей страны за его неправедные дела. А может он родом из сорбов, удрал в те стороны, да и пристал к разбойникам. Мы их много перебили, а этот поддался и пообещал, что купцы за него много заплатят. Только с тех пор здесь не было ни одного купца.

- И не будет купцов, потому что слишком высокое проездное берете. Опять же, говорят, что путь у вас опасный.

Воины беспокойно переглянулись. Даго изучил от Зелы язык тела, язык взглядов и уст. Этим людям нельзя было доверять, слова его прикоснулись к какой-то из их тайн.

- Я дам вам два денара. За перевоз, еду и этого вот зверя из клетки, заявил Даго. - Мы прикажем ему написать королю франков, что ожидаем его за Вядуей с оружием в руках и плюем на его крест.

- Три денара, - бросил жупан.

- Один. И не надо мне вашей еды и зверя.

- Два, господин. И человека из клетки получишь, - согласился жупан.

- Привяжите его к вьючной лошади, - скомандовал Даго.

А потом, совершенно безразлично, не обращая на жупана и его воинов никакого внимания, он взял из грязных рук женщин вонючую рыбу и начал жадно есть, делая вид, будто смотрит лишь на приготовления к переправе. Только он заметил и то, что далеко на реке появились три лодки с людьми, плывущими на другой берег реки. Он догадался, что там, в каком-нибудь овраге или на лесной дороге, на него готовят засаду. Только он не боялся этого, поскольку всю жизнь кто-нибудь пытался его убить.

Воины быстро и умело завели лошадей на плот и привязали их к деревянным столбикам. Сюда же притащили и человека из клетки, связав ему руки. Тот был настолько слаб, что все время падал, так что двоим людям все время приходилось его поддерживать. Даго дал ему вяленую рыбину, выбрав самую вонючую. Впрочем, и сам этот человек ужасно вонял. Сколько могло быть ему лет? На вид - пятьдесят, а то и больше. Только кто мог знать, сколько ему на самом деле?

Даго ударил его кулаком по шее.

- Завой, - приказал он.

И человек из клетки завыл будто волк, а потом как собака. Жупан расхохотался.

- Ты должен чего-нибудь добавить за него, господин, - сказал он. Красиво он воет.

Даго достал из кармана бронзовую серьгу.

- Возьми это для своей женщины, - бросил он украшение жупану.

Прежде чем отплыть от берега, жупан и его люди поклонились реке. Даго сделал то же самое, хотя и перехватил презрительный взгляд монаха. Только христианство лежало на Даго будто тесная одежка. Жалким казался ему бог, которого люди смогли замучить, а потом еще и распять на кресте, А разве может кто-нибудь распять реку? Существует ли кто-то такой, что смог бы сдержать ее течение, особенно по весне или осенью, когда воды вздымаются и несут поваленные деревья, людские дома и утонувших животных. Даго поклонился бы существу, способному остановить бег реки, заморозить молнии или громы. У этой реки был могучий бог, или же сама она была богом. Христиане верили в рай и ад, вечно опасались греха и постоянно испытывали чувство вины. Для Даго же не существовало ни греха, ни рая, ни ада. После смерти человек переходил в иной мир, но жил в нем точно так же. Если умирал повелителем - им и оставался, если умирал рабом - то и в новом мире рабствовал.

Случались боги сильные и слабые. У этой реки было могучее божество. Малые речки, возле которых родился он сам, люди покоряли, выстраивая язы, и с их помощью ловили рыбу. Просто там были слабые боги. Но даже и тех, слабых, не следовало презирать. Даже маленькая речушка по весне могла стать сильной.

Наконец они отбились от берега. Люди жупана искусно пользовались жердями, плот не кружил на речном стрежне. Воины стояли по двум краям плота и, чтобы ровно отталкиваться от дна, подхватили за своим жупаном песню: "Ой лелум, полелум". Когда пели "лелум" - одновременно погружали свои шесты в речное дно, а когда отталкивались - мычали "полелум". Песня была монотонной, но путешествие не затянулось. Впрочем, все это время Даго был занят тем, что успокаивал Виндоса. Он крепко держал его под уздцы, непрерывно поглаживая коня по шее, и старался прикрывать ему то один, то другой глаз, чтобы жеребец не понял, что с ним происходит.

Монах из клетки тоже молчал. Он жевал вонючую рыбу и казался Даго все отвратительней. На песчаный берег они сошли среди трухлявых верб. Даго отдал жупану два денара, привязал купленного чужака к вьючной лошади, а уже к человеку - Виндоса. Потом поднял руку на прощание, удивляясь, что ни жупан6 ни его люди не готовятся в обратный путь.

- Надо перевести дух, господин, - объяснил жупан. - Тяжко было. - И вдруг, ни с того, ни с сего, показал свою жадность, глядя на сидящего в седле Даго. - Красивые у тебя шпоры, господин. Они покрыты бронзой или золотом?

- Золотом, - коротко ответил тот и медленно тронулся меж вербами, направляясь к недалеким холмам, образующим край долины на этой стороне реки.

Купленный человек внезапно заговорил, на сей раз на языке склавинов:

- Будь осторожен, светлейший господин. Там, на тех холмах, на тебя нападут. Они выслали вперед три лодки с воинами, чтобы те приготовили засаду. Эти же, плотовики, пойдут сзади и ударят с тылу. Много раз я видал, как переправляли они купцов, а потом возвращались с богатой добычей.

- Я знаю об этом, монах из Фульды, - усмехнулся Даго.

Он вытащил нож и перерезал веревки на руках купленного, Виндоса же привязал к вьючной лошади.

- Я сорб. Когда я был еще ребенком, меня пленили франки, окрестили и дали имя Герман, так как раньше у меня было имя Херим.

- Франконским мечом владеть умеешь?

- Очень плохо, светлейший господин. В аббатстве Фульды, где я тебя видел, из меня сделали монаха. У меня недостаточно сил, чтобы сражаться тяжелым мечом.

- Но ведь ты же был в разбойничьей шайке, убивал, насиловал женщин...

- Это правда, светлейший господин. Только сам я не убивал и не дрался. Я замаливал их вину, каялся в их прегрешениях, ибо сказано в Священном Писании, что "один за другого бремя носить обязан". Они не были христианами, но принимали меня за чародея и чувствовали себя со мною безопасней.

- Если меня убьют, ты вернешься в свою клетку, - сказал Даго.

- Я предпочту смерть, господин. Так что дай мне меч, если он есть у тебя.

Даго остановил лошадей. Наконец-то он может сбросить с себя кишащую всякой пакостью волчью шкуру. Он бросил ее Хериму, чтобы тот покрыл ею свои лохмотья. Потом вынул из вьюков железную кольчугу и достал свой длинный франкский меч. Хериму же он дал меч, добытый у тевтона, который вел Виндоса. Только Херим и в самом деле был настолько слаб, что не смог удержать оружия в руке.

- Ладно, тогда тебе будет только одно задание - следи за белым жеребцом и не позволяй, чтобы он куда-то убежал в сумятице. Остальное я беру на себя.

- Господин, ты не сможешь один справиться с воинами из засады. Они метко бросают копья. Их много, а ты...

- А мы не полезем в засаду, не пойдем по дороге от переправы. Я поведу лошадей через заросли лозы, так что на холмы мы подымемся далеко от того места.

- Но мы же оставили следы копыт. Жупан пойдет за нами.

- А мы обождем его в лозах. Когда я справлюсь с этими, другие про это знать еще не будут. После того, они до смерти перепугаются того, что увидят.

Херим покачал головой, не слишком-то доверяя силе Даго.

- Прежде, чем нам погибнуть, светлейший господин, скажи мне хотя бы свое имя.

- Меня зовут Даго - князь, - услыхал он ответ воина, который, говоря это, выпрямился в седле, а голос его окрасился властным тоном. - Если мы победим, то я заберу тебя в свое княжество.

Лозы и высокий камыш, заполнявшие почти всю пойму долины, становились все выше по мере удаления от реки. В какой-то миг Даго приказал Хериму остановиться с Виндосом и вьючной лошадью на небольшой полянке, со всех сторон закрытой стенкой молодого ольшаника и лоз. Сам же он на своем коне исчез в кустах, чтобы застать идущих сзади воинов врасплох.

Ждать пришлось недолго. Очень скоро послышался шорох шагов и сопение людей. Над верхушками камыша были видны наконечники копий. Воины шли гуськом по тропе, вытоптанной лошадями Даго. Тот терпеливо обождал, пока все не пройдут мимо него, а затем, ударив коня шпорами, напал на них сзади. Прежде, чем те успели сориентироваться, на них посыпались удары длинного франконского меча. У воинов жупана не было щитов, и они не успели направить в него своих копий. Даго нагонял их, поочередно разрубывая головы или же нанося удары по шеям. Умирая, они ужасно кричали. Один лишь жупан и пара его людей пытались удрать их камышовых зарослей, но Даго догнал предводителя, принял на щит удар его копья, а затем снес ему голову.

Запыхавшись, вернулся он на поляну, где оставил Херима с лошадьми.

- Я заметил у них мешки. Посмотри, нет ли там какой-нибудь еды, приказал он монаху. - Нас ждет долгая дорога, так что не знаю, удастся ли нам поохотиться.

Херим пошел по следам и возвратился с набитой хлебом и рыбой сумкой.

- Некоторые из них еще живы, - сообщил он перепуганно.

- Ты мог их добить, - ответил Даго. - А, впрочем, пускай скажут своим людям из засады, что за нами не следует идти.

Он тронул коня шпорами и, таща за собой вьючную лошадь и Виндоса, поскакал через тростники в сторону обрывистого края долины. Хериму пришлось бежать, чтобы не оставаться одному.

В конце концов, они вскарабкались по склону и скрылись в чаще.

- Погоди, князь, - хрипел Херим.

Он был очень слаб, силы совершенно оставили его.

Полдень уже минул, но жара стояла невыносимая. В лесу Даго поехал помедленнее, потому что в полутьме и сплетении ветвей можно было и не заметить врага. Потом, когда их глазам открылось небольшое лесное озерцо, Даго спрыгнул с седла. Сначала он напоил лошадей, искоса глядя на то, что Херим набросился на хлеб с рыбой.

- У меня большая охота отрубить тебе башку, поскольку смрадом своим ты напоминаешь мне дикого зверя, - сплюнув, сказал он.

- А что я мог поделать, князь? Меня несколько месяцев держали в клетке. Неужели ты считаешь, что я и сам чувствую себя человеком?

Даго обошел озерцо по берегу, затем снял вьюки с лошади, спутал животным ноги и дал овса. После этого он вынул из вьюка большой шар мыла и подал Хериму.

- Помойся. Свои старые тряпки выкинь и оденься в чистое. Еще тебе надо подстричь волосы и побриться. Здесь бородатых не любят.

Он и сам вымылся в озере, намылил подбородок и побрился острым ножом, не оставляя даже усов. В его вьюках были чистые льняные порты и рубахи без рукавов. Он переоделся и только потом, не без отвращения, взялся за вонючую рыбу.

- Хорошее у тебя мыло, князь, - сказал Херим, выходя голым из воды.

- А разве не учили тебя в Фульде, из чего делается хорошее мыло? спросил с иронией Даго. - У меня в королевстве его делают из жира, золы и мыльного корня.

- Но ведь ты, господин, говорил про княжество и наказывал князем себя величать. Или мне следует называть тебя королем?

- А какая тебе разница, если жизнь твоя зависит от мановения моей руки и меча? - с той же издевкой спросил у него Даго.

Он забрал у Херима мыло и тщательно спрятал его среди своих вещей. Потом он обождал, пока Херим не острижет свои длинные, сбитые колтуном волосы, и подал тому чистое исподнее. Теперь он с удовольствием видел, что подстриженный и помытый Херим имеет вид тридцатилетнего.

Тем временем наступил вечер, и все указывало, что Даго в дальнейший путь не собирается. Только вот костер он разжечь не позволил. Он знал - в отличие от Людовика Тевтонского и монахов из Фульды - что за Вядуей край не пустынный, что здесь проживает множество народов и племен, что в каждом есть свой правитель, и что они не любят чужаков.

Затем он надел на себя свой кожаный кафтан и лег прямо на земле. Херим же закутался в покрывало, что было на Виндосе. Ночь была темная, над ними свирепствовали комары, но хоть не было слепней. Луна еще не взошла, мрак был настолько плотным, что они даже не видели лиц друг друга.

- Так на что же я тебе, господин? - начал было Херим на языке тевтонов, но Даго приказал ему говорить по-склавински. Не все слова языка сорбов, на котором говорил Херим, были понятны Даго полностью, но они звучали так похоже на его любимый язык спалов. - Ты говорил, что возьмешь меня в свое то ли княжество, то ли королевство. Где оно находится? В Фульде многое знают, но я никогда не слыхал про державу, которой правил бы король Даго.

Он долго ждал ответа. И ответ этот не был для Херима приятен.

- Дважды я бывал в Фульде, и ты должен был видеть меня в первое мое посещение. Во второй раз аббат Рабан Маурус рассказывал мне про монаха-скрибу, который, изнасиловав женщину и опасаясь наказания, удрал из монастыря. Потом он, якобы, получил письмо от самого Христа и с тех пор начал продавать людям свои ногти в качестве священных реликвий. Его предали анафеме и изгнали за Альбис. Возможно, что там он присоединился к разбойникам, насиловал женщин и каялся за других. В конце концов он очутился в клетке и из него получился человек, воющий будто волк.

- Это правда, о князь или король. От тебя ничего не укроется. Я видел убитых тобою людей. У тебя есть не только сила с хитростью, но и мудрость. Многое ты знаешь о мире и разных людях. Скажи же мне, господин, где находится твое королевство, и я пойду за тобою, поскольку ты вновь сделал меня человеком.

- Ты считаешь себя умным, скриба. Тогда скажи, что на свете самое сладкое?

- Мед, - не раздумывая, ответил Херим.

- Глупец. Слаще всего на свете - власть над другими людьми. Имеющий власть может есть столько меда, сколько захочет, и столько раз, сколько, опять же, захочет.

- Ты прав, господин.

- А скажи мне, Херим, что на свете милее всего?

- Женщина, господин.

- Дурак ты, Херим. Милее всего на свете - власть. Благодаря ей, можно иметь любую женщину. И столько, сколько захочешь.

- И опять ты прав, господин. Я не подумал об этом.

- А вот скажи мне, Херим, что на свете могущественней всего?

- Бог, мой господин. А может богатство? Впрочем, знание - тоже сила.

- Туп ты, Херим. Ведь ясно же, что самое могущественное в мире - это власть. Император Карл назначал пап. то есть, правил христианским богом. Трижды он разводился, хотя это и запрещено, и получал на это согласие, а может и вообще, ничьего согласия и не спрашивал. Не было у него особых знаний, читать и писать не умел, но ведь управлял могущественной державой, и мудрые люди слушали его. Богатство, говоришь? Если у кого есть власть, тот и добывает богатство. Такой попросту забирает его у других.

- И опять твоя правота, светлейший господин. Я слушаю тебя внимательно, но вот, честное слово, все смешалось у меня в голове, и я даже не ведаю, что же такое та власть, о которой ты говоришь с таким воодушевлением?

И ответил ему Даго:

- В "Книге Громов и Молний", в главе "Об искусстве правления людьми" записано: "Нет человека, дела, явления и даже какой-либо вещи до тех пор, пока не будут они надлежащим образом названы. Так что власть - это возможность своеобразного нарекания людей, дел, явлений и вещей так, чтобы определения эти принялись повсюду. Власть нарекает, что хорошо, а что плохо; что белое, а что черное; что красиво, а что нет, что есть героизм, а что - измена; что служит народу и державе, а что этот народ и державу разрушает; что есть по левой стороне, а что по правой, что спереди, а что сзади. Власть даже определяет, который бог сильный, а который - слабый; что следует возвеличивать, а что - принижать."

- Трудно это понять, господин...

- Жаль мне тебя, темный монах. Разве не находился ты под властью людей в селении над Вядуей? Разве силою власти своей не закрыли они тебя в клетку и называли не человеком, но псом? И ты выл будто пес. И купил я тебя у них не как человека, а как собаку, поскольку называли тебя собакой.

- Да, все так и было, господин.

- Король Людовик Тевтонский дал мне золотую цепь, титул графа и назвал своим другом. "Вот идет друг короля", - орали про меня его воины. Только теперь он именовал меня по-другому: изменником. И тысячи его воинов называют меня изменником, поскольку для них я изменник. Но когда я начну править, силой своей могущественной власти я, быть может, назову Людовика Тевтонского червем. И для тех, кто будет моей власти подчиняться, будет он червем, гнилью, падалью, всем, чем только захочу я его назвать, ибо считается лишь наименование.

- Но откуда ты возьмешь власть? Где твоя держава?

И снова долгое молчание.

- Я уже доказал, Херим, что ты глупец. Как же могу я говорить с глупцом о том, что видал на свете, что пережил? Как могу откровенничать о своих мечтаниях и стремлениях? Ты перестал верить в Бога и продавал людям свои ногти в качестве священных реликвий. Могу ли я быть уверенным, что ты поверишь моим словам? Что поймешь ты из того, что во мне течет кровь великанов, и меня терзает болезнь, называемая Жаждой Деяний? Далеко на востоке есть Страна Спалов, где я родился, и язык которой мне милее всего. Что скажешь ты, если признаюсь, что именно там мечтаю я построить свою державу и ввести ее в историю. Король Людовик Тевтонский дал мне титул графа и золотую цепь. Плевать я хотел на его титул, цепь же эту собирался я отдать за белого жеребца. Потому-то и не имеет значения, как ты станешь меня называть: графом, князем или королем, поскольку для меня будет достаточно - Даго Господин. Когда же я создам свою державу, то подумаю и про титулы. Может и для тебя подберу подходящий.

На этот раз долго молчал уже Херим. Он совершенно не мог ничего понять.

- Ты, господин, хочешь создать собственную державу? Сам, один? Но может где-то там ожидает тебя войско, дружина, твои придворные?

- Никто меня не ожидает. Я даже не знаю, попаду ли в страну спалов. Но я обязательно введу в историю неведомые свету народы. Ведь видел я, как один, два, три человека создавали и рушили целые государства. Мир кажется мне похожим на мокрую глину, из которой можно вылепить все, если есть в тебе кровь властителей.

- Я видел, господин, как ты сражаешься мечом. Но, чтобы создать державу, этого мало.

- Потому что державы строятся не только мечом, Херим. Для этого нужны еще яд, преступление, обман и нарушение собственных обещаний. А еще сильная воля. Я хочу, чтобы ты поверил мне и пошел за мной.

- Но для чего же тебе, господин, сможет пригодиться скриба, монах, которого выгнали из монастыря и предали анафеме? Зачем тебе монах, усомнившийся в Боге?

- Ты рассказывал мне, что банда разбойников творила множество зла, грабила, насиловала женщин, а ты нес за них покаяние, ибо сказано в Священном писании: "Один должен нести бремя другого." Сколько людей, Херим, падет от моей руки? Сколько преступлений совершу я, прежде чем сотворю собственную державу? Я хочу, чтобы именно ты носил мое зло, ибо "один должен нести бремя другого".

- А если я этого не сделаю, господин? - тихо спросил Херим.

Даго уже засыпал, во всяком случае, так Хериму казалось.

- Ты слаб и не можешь держать меча. Вокруг леса и болота, а еще люди, готовые такого как ты запереть в клетке и сделать животным. Буду ли я милосердным, если отрублю тебе голову, поскольку из-за слабости своей ты задерживаешь мой путь в Страну Спалов?

И еще одно осмелился спросить Херим у Даго:

- А что ты, господин, понимаешь под словами "один должен нести бремя другого"? Как должен я выполнять это задание?

- Ты будешь записывать все мои деяния и оправдывать любое мое преступление и каждый мой проступок таким образом, чтобы на них лежал драгоценный отблеск. Даже когда мы будем по шею торчать в грязи и дерьме, ты напишешь, будто переходили мы ручей с хрустально чистой водой.

- Так значит, тебе необходимо будет мое умение в чтении и письме! обрадовался Херим.

- Оно пригодится, когда пожелаю я выслать известие Карломану или Людовику Тевтонскому. Но ты ошибаешься, считая, будто великан, которого стану я пробуждать, нем и глух. Я научу тебя древнему, магическому искусству склавинов запечатлевать мысли и слова, ты познаешь наши руны. С завтрашнего же дня начнешь ты изучать науку знания и пользования ими. Ведь меня учили, что истинное государство - это налоги и подати для правителя. Нужно будет, чтобы многие люди обладали искусством начертания рун, записывая, кто и сколько отдал для государя, кто сделал это наполовину, а кто и вовсе не сделал. Ибо не может существовать власть без свойственного ей порядка дел и вещей, и важно лишь то, что названо и закреплено в письме. Волшебством наших рун запишешь и мою историю, ибо не существует того, кто в историю не вошел.

- И что же я обязан, господин, записать под датой нынешнего дня? спросил Херим.

- Напиши так:

"В пору сбора красящих куколок Даго Господин перешел Реку Забытья, чтобы пробудить спящего на востоке великана, ибо и сам был из великаньего рода. Прадедом Даго был великий Само, что победил гуннов, называемых аварами, и короля франков Дагоберта. Отца же Даго звали Бозой, и он тоже был из рода великанов - спалов. Даго Господин имел заколдованный меч по имени Тирфинг, а также обучился он правлению людьми при дворах цесаря ромеев и Людовика Тевтонского, короля франков, что давало ему право стать государем. И вот таким образом, переправившись через Реку Забвения, Даго господин очутился в краю пырисян, у которых было семьдесят городищ и три племенных правителя. Будучи один, решил он осторожно обойти их селения и очутился на земле Свободных Людей, или же лобоман, меж племенами пырисян и краем, которым правил государь лендицов, князь Голуб Пепельноволосый. А направлялся Даго Господин в Страну Спалов, поскольку текла в нем кровь великанов, что были родом оттуда. Ехал он на коне по имени Виндос, и сопровождал его человек по имени Херим, дабы описывать его великие деяния для будущих поколений..."

Голос Даго замолк, а потом Херим услыхал ровное и спокойное дыхание спящего.

Той ночью Херим не мог заснуть. Над лесом появилась луна и покрыла поверхность лесного озерца ясным отблеском. Лишь самое короткое мгновение раздумывал Херим, не безумен ли спящий поблизости человек, а может только притворяющийся спящим. Но ведь до сих пор ни один поступок, ни единое его слово не были безумными. Создать державу? Создать нечто огромное как государство?

Ему вспомнились годы, проведенные за переписыванием старинной хроники и требующее колоссальных трудов вырисовывание заглавной буквицы "А". Текст полностью запечатлелся в его памяти:

"Anno 40 regni CНlotariaНomo nomen Samon, natione Francos"...

О том, как некий франконский купец Самон на сороковом году правления короля франков Хлотера прибыл к народу склавинов, называемых винедами, что весьма страдали от аваров, и подвиг их на борьбу с ними, и в битве оказался вождем настолько способным, что его избрали королем. Он правил 35 лет, имел 12 жен из рода винедов, 22 сына и 15 дочерей. Так если обычный франконский купец смог создать вошедшее в историю государство, почему не смог бы совершить подобное некий Даго - неизвестно, то ли франк, то ли склавин поскольку правды о себе так до сих пор и не выдал? Вчитываясь в хроники королевства франков, Херим открыл в них проскальзывающий по страницам истории глубокий, хотя, временами, и тщательно скрываемый страх перед огромными и многочисленными народами с Востока. Чувство грозящей оттуда опасности имелось у Карла Великого, наложившего запрет на продажу оружия на восток, только за много-много лет ранее было оно и у последнего из меровингских правителей, короля Дагоберта I. Он отобрал утраченные ранее земли у басков, лишил брата своего, Хариберта, Нойстрии и присоединил ее к своей державе, воевал во многих краях на Западе, и даже могущественный Цесарь, сидящий на Босфоре, заключил с ним вечный мир. Этот король не опасался огромной державы аваров. Но все-таки, при известии, что склавины восстали против аваров и под началом Самона создали свое государство, задрожал он тревожно, поскольку теперь стали винеды его непосредственными соседями. Не помогли ему ни лангобарды, ни бавары. Склавины разгромили франков и грозили напасть на Тюрингию. Желая спастись от них, пришлось Дагоберту отказаться от дани, которую до сих пор выплачивали ему саксы, и просить их, чтобы те стали защищать его границы от склавинов. Но только умер вскоре король Драгоберт, и пришла эпоха королей "гнусных", что в юном еще возрасте умирали от разврата, вот почему потеряла держава франков свое значение. Но распалось и государство склавинов, управляемое Самоном. Так было ли возможным, что спустя века, подобно Самону, вновь один человек сумеет разбудить спящих на Востоке великанов?

Г Л А В А Ч Е Т В Е Р Т А Я

Т И Р Ф И Н Г

Дворище Зелы было на Спальском Острове, в развилке разлива небольшой реки, текущей к Нотечи. Остров окружали торфяники и болота, замерзающие лишь в самые суровые зимы. Весной и осенью поднятые воды речки, в это время сильной, с буйным течением и широко разливающейся, покрывали остров. Поэтому дома здесь были построены на колодах-подпорах, а сами сделаны были из толстых бревен; все широкое подворье было вымощено неошкуреными досками. Боковые стены и крыши домов, крытые камышом и поросшие толстым слоем мха, соединялись друг с другом и образовывали круг с единственными воротами, ведущими на полуостров, куда приставали лодки-долбленки и легкие лодочки из зубровых шкур. Задние стены соединялись как бы в палисад или защитное укрепление; в них не было окон, а брошенные врагами факелы не смогли бы поджечь крыши из-за вечно сырого мха. Окна со стороны дворища были затянуты тонко выделанными кожами или же рыбьим пузырем, так что в домах было светло. Изнутри и снаружи стены домов раз в год белились известью, покупаемой у купцов с юга. В избах имелись печи, и дым никому не ел глаз; там хорошо спалось на огромных кроватях, покрытых шкурами животных. Спалы, в основном, занимались рыбной ловлей и охотой, земледельцев презирали, за меха покупая рожь, просо и ячмень. Потому так много помещений предназначалось для выделки и сушки шкур. День и ночь дымили коптильни для дичи и рыбы. За дворищем, на полуострове сушились сети, вентеря и жаки.

Зелы была здесь единственной великаншей с тех пор, как ее брат Боза утонул, доверившись зимой хрупкой скорлупе льда на болотах. Во всем дворище мальчик заметил всего лишь три десятка очень молодых мужчин и множество женщин, с бородами и безбородых. Он не обнаружил ни одного ровесника, все юноши были старше его, то же самое - и девушки. С тех пор, как утонул Боза - так объяснила ему Зелы - уже никто не оплодотворял обычных женщин, и никто новый, кроме него самого, не прибывал за последнее время на дворище спалов.

Про бородатых женщин Зелы не захотела говорить много. Точно так же и о других вещах.

- Я все объясню тебе, когда ты станешь взрослым и перекатишь лежащий во дворе камень. Сейчас же знай лишь то, что на спалах лежит проклятие. Великанши стали бесплодными, равно как и девушки, рожденные от великанов и обыкновенных женщин. Из своих военных походов спалы привезли с собой две ужасные болезни: скифскую, которая после восемнадцатого года жизни заставляет мужчину жить и вести себя будто женщина, и удивительную хворь, называемую Жаждой Деяний. Когда тебе исполнится восемнадцать, и ты тоже, ибо в тебе есть кровь спалов, заболеешь либо скифской болезнью, либо же той, второй. Тебя охватит тоска по великим подвигам и деяниям, и ты отправишься в большой мир, чтобы сражаться и править.

- Я никогда не брошу тебя, - пообещал мальчик.

В ответ Зелы лишь печально усмехнулась.

- Ты не ведаешь, что это такое - скифская хворь. Но не знаешь, что такое Желание Деяний. Если в ком течет кровь великанов, тот уже не может усидеть дома, занимаясь только лишь охотой да рыбалкой. Он должен уходить в мир, чтобы воевать.

После того жизнь мальчика на дворище Зелы пошла так же чудесно и быстро, как убегает лето. Все, окружавшие его, понимали, что он последний из обреченного на исчезновение народа спалов и, возможно, соединяли с ним свои надежды на возрождение и новую жизнь. Обабившиеся бородатые мужики сшили для него суконные штаны и мягкую высокую обувку из оленьей кожи; они и так любили ткать на станках, прясть купленную у других племен шерсть и делать из нее одежду. На лето он получил от них плетенную из камыша шляпу, на осень - шапку из валяной заячьей шерсти, а на зиму - остроконечную шапку из мягкой оленьей шкуры. Они же научили его ловить рыбу, так как на спальском дворище рыболовством занимались только обабившиеся. Подрастающим парням была доверена охота и защита дворища Зелы, хотя наилучшей защитой была она сама. Зелы внимательно следила за тем, как относятся к мальчишке превратившиеся в женщин мужчины, не позволяла брать им его на колени и целовать - поскольку, как догадался он попозже - подозревала она, что те живут друг с другом. У немногочисленных женщин и девушек он интереса не пробуждал, так как был еще ребенком. Среди девиц и женщин царили вольные нравы, любой подрастающий парень мог иметь любую - в таких делах права на собственность не существовало из-за того, что женщины, в которых текла кровь спалов, были бесплодными, парни же после восемнадцати лет или бабились, или уходили в мир, гонимые жаждой великих подвигов.

Для мальчика сделали лодочку, обтянутую шкурой зубра. В первый же год он научился строить на реках язы, то есть запруды с небольшим проходом, куда для ловли рыбы ставили плетеную из лозы корзину. Потом он уже ставил камышовые вентеря и жаки, ловил рыбу сетями, сплетенные из льна и конопли, ставил неводы с двумя крыльями и мешком, а еще тригубицы - где была сетка трех видов, с различной величиной глазков. Теперь уже мальчик никогда не голодал - на дворище Зелы всегда хватало рыбы; даже зимою невод можно было тянуть подо льдом, чтобы иметь свежий улов.

Через год Зелы отдала его под опеку подрастающим парням, их на дворище было шестеро, все разного возраста, но не старше восемнадцати лет. Как и все, в которых была кровь спалов, они отличались огромною силой и были превосходными охотниками. Сначала мальчик получил лук и стрелы с отравленными наконечниками. Он научился бесшумно бегать по лесу, подкрадываться к добыче, чтобы та не чуяла человеческого запаха, и метко попадать в нее. Вместе с другими он копал ловчие ямы на волков и медведей, ставил самоловы на протоптанных диким зверем тропах, изготовлял силки и липучки на птицу. Через два года он уже умел делать слопы, то есть самобои - громадные колоды, устанавливаемые так, что при легчайшем касании к ним дикого зверя, те падали и прибивали его.

Много недель занимался он метанием копий и дротиков, потом и получил свое копье с двумя задирами и, в конце концов, топор, которым пришлось научиться метко бросать в цель. Еще же он умел с большой силой метать дубинки. На тринадцатом году жизни железным топором убил он медведя, что упал в ловчую яму с острыми кольями на дне. На четырнадцатом году жизни он отправился вместе со всеми, чтобы охотиться на зубра, и чуть не погиб тогда, так как копье сломалось в боку гигантского животного. Раненного зубра добила Зелы, срубив огромную голову топором. Никого не было сильнее ее, никого не было, кто лучшее ее охотился бы или сражался. Именно от нее научился мальчик сражаться на специально сделанных для него деревянных мечах, на палках, на кольях и топорах. От нее же научился он умению чар. Зелы умела срастить сломанную руку, она показала ему, какие травы снимают горячку, какие останавливают текущую из раны кровь, какие дурманят, какие добавляют сил, а какие ядовиты. Она учила, как и из чего делать амулеты и талисманы. Дом ее всегда был заполнен сушащимися травами, и запах их сопровождал его, когда он засыпал рядом с великаншей на огромном ее ложе. Зелы научила мальчика рисовать магические круги, бросать белые и черные палочки и по их раскладу предсказывать будущее. По каждой ворожбе выходило, что сын Бозы когда-то станет могущественным властелином. Но пока еще оставался он маленьким мальчиком, у которого не доставало сил перекатить по двору большой камень.

Про Землинов он почти что и забыл. Впрочем, он никогда их больше и не встречал. В его памяти остались разве что воины на лошадях, проибывшие в деревушку Землинов, чтобы забрать дань для князя Голуба Пепельноволосого. Про воинов на лошадях он иногда рассказывал Зелы. Та князя лендицов не боялась. Тот же про существование великанов тоже знал, но предпочитал обходить их стороной. К тому же, его самого тоже не очень интересовали охотники, только землепашцы, поскольку от них гораздо легче было брать дань, рабов и лошадей. Зелы лошадей не любила, хотя меж разливами реки было множество лугов с сочными травами, где можно было их пасти; лошадей у спалов не было, и они ими не пользовались. "Надеяться надо лишь на свои ноги и мышцы", - объясняла великанша мальчику. Вот почему юноши из рода спалов были, прежде всего, великолепными бегунами. Иногда, охотясь на дичь, целыми днями, трусцой, почти без шума, могли они мчаться по лесам и лугам. Сын Бозы тоже научился бежать целый день, не теряя сил и не запыхиваясь.

Спалы почитали огонь, как стал почитать его и сын Бозы, когда стал жить в Черном Бору. Каждый вечер Зелы сгребала жар в очаге и нежно накрывала его золой, утром же кланялась огню, когда тот восстанавливал свою мощь после того, как женщина подбрасывала на угли несколько сухих веточек. Горя в течение целого года, огонь становился грязным. Раз в год, весной, грязный огонь гасили, а вечером зажигали новый - уже чистый. При этом спалы пили пиво и мед, танцевали и пели.

Зелы рассказывала парнишке и про то, откуда может грозить им опасность. Землины не были страшны, поскольку мельчали и вырождались, а кроме того, как и все землепашцы, не отличались воинственностью. Точно так же было и с князем лендицов, Голубом Пепельноволосым, который - как рассказывали торговцы солью - из за доброты своей и мягкости хлопот набрался, и у него отобрали соляные жупы, тогда как соль была золотом этих земель. Опасность могла прийти только из-за реки Висулы, от эстов. Они были воинственны и сильны, но никогда не признавали какого-либо порядка и никогда не избирали себе правителей, самое большее - вождей на время военных походов. Весьма часто, из-за царящего среди них хаоса, им угрожал голод, и тогда, чтобы было поменьше ртов, которых надо было кормить, они убивали девочек. Когда же решали плодиться - воровали женщин или покупали их за бобровые шкурки, меха куниц и выдр. Если случалась засуха, эсты резали груди кормящим матерям, чтобы их молоком орошать вянущие стебли проса. В давние времена бывало - хотя могло повторяться и теперь - в суровые зимы они переходили Висулу ради грабежа и поимки рабов; по замерзшим болотам подкрадывались они даже под дворище спалов. Вот кого следовало опасаться из-за их воинственности и жестокости, равно как и Лесных Людей. Вот эти уже были самыми дикими из диких, наиотважнейшими из отважных. Неизвестно, откуда они брались, неизвестно и то, каким образом вообще появлялись они на свет. Лесные Люди были одиночками. Быть может, в силу умственных недостатков, еще в детские годы изгоняли их от себя роды и племена, чтобы те погибали в лесу. Но если кто подобный выживал, то становился сильным и совсем диким. Кто знает, может и сын Бозы, если бы не встретила его Зелы, тоже вырос бы в Дикого Человека, жил бы одиночкой и ненавидел остальных людей.

От Зелы же научился мальчик и языку тела, самому древнему и понемногу забываемому человеческому языку. Науку свою сын Бозы начал с изучения своего и чужого тела, начав с тела женщины. "Я великанша, так что ты хорошенько узнаешь каждый мой закоулочек," - говорила Зелы, лежа, обнаженной, на постели. Тогда карабкался он на холмы огромных ее грудей, покусывал вертикально торчащие соски, соскальзывал на живот, а уже оттуда съезжал меж расставленных ее ног. Иногда садился он верхом на могучие ее бедра, а она, довольная и счастливая, посмеивалась, показывая те места на женском теле, прикосновение к которым доставляет наслаждение. Ему кружил голову запах ее тела, ниже живота, он любил поглаживать густые и чуточку грубоватые волосы ее лона, заглядывать в розовую раковину меж бедрами, Когда Зелы ложилась на живот, он, будто на конской спине, гарцевал на ее ягодицах, упругих и обширных, гладил шею. Осторожненько всовывал язык в ее ушную раковину, так как это доставляло ей удовольствие, Ей нравилось, когда мальчик игрался ее волосами и расчесывал их, как расчесывают конскую гриву. Она позволяла гладить свой живот и заглядывать к себе в пупок, куда прятался его палец, даже не доставая до дна. Холмы и долины тела великанши стали для мальчика необычайно интересным миром, наполненным удовольствием, которого женщина могла достичь различными путями, если только мужчина мог заговорить с нею языком тела.

Обучение этому языку Зелы продолжила, когда сыну Бозы исполнилось тринадцать лет, с тех пор она часто купалась в деревянной кади с теплой водой, куда сыпала сушеные и мелко растертые зелья: ромашку, цветки ландыша и шиповника, плоды крушины и куриного зелья, а еще - пахнущие малиной палочки можжевельника. После купания она тщательно натирала волосы подмышками, лоно и весь крестец маслом из молодых побегов сосны. вымытая таким образом и пахучая, она, обнаженная, садилась на ложе, а мальчик, тоже нагой, расчесывал ее длинные и густые волосы, время от времени лаская открытую шею. И вот тогда, к своему изумлению, убеждался он, что любое прикосновение к коже на ее шее возбуждает в великанше дрожь наслаждения. Зелы говорила, что когда он касается ее ушей - то пальцами, то снова языком, вскальзывая в ушную раковину, ее охватывает чувство удивительного, сладостного тепла. С тихим вздохом ложилась она тогда на постель, а он проводил, сначала пальцами и губами, по ее замкнутым векам, хватая зубами ресницы. Затем его пальцы и губы спускались к шее Зелы, на округлые ее плечи. Пальцы мальчика все сильнее и сильнее начинали сжимать высокие и тугие груди, а зубы его легонько покусывали ее соски. Тогда дыхание Зелы ускорялось, ноги же потихоньку начинали расходиться. Чем ниже спускались его руки и губы по твердому, выпуклому животу, а язык проникал в пупок, тем более раздвигались бедра Зелы. Она даже вскрикнула от наслаждения, когда внезапно - согласно ее наукам - он покинул ее лоно и поцеловал большой палец на ее правой ноге. И, в конце концов, делая вид, что устал и засыпает, он ложил голову на внутреннюю часть ее бедра. Он чувствовал, как быстро дышит великанша, как под кожей внизу живота движутся скрытые в его глубине мышцы. Потом же он притворялся, что проснулся, и погружал лицо в благоухающую сосновым запахом гущу волос на лоне, нажимая на холмик лона пальцами руки, поначалу еле-еле, а затем все сильнее; в самом же конце, видя, как длинная розовая щелка меж ее ног заполняется слизью, запах которой, смешавшись с запахом соснового масла был настолько одуряющим, что вызывал у мальчишки головокружение, замечал он высовывающийся из щелки маленький темно-красный язычок, о котором Зелы рассказывала, что это самое чувствительное место женского тела, отличающее ее от звериных самок. Его не было ни у коров, ни у кобыл, и вот потому-то, хоть и походило на спаривание крупных животных то, что делали люди друг с другом, но все же отличалось во многом. "Мужчина, который не играется женским этим язычком, не посасывает его, не гладит, - объясняла Зелы, - ничем не отличается от покрывающего кобылу жеребца. Тогда он животное, а не человек." Вот почему мальчишка хватал этот язычок губами, сосал его до тех пор, пока запахи ее влагалища не доводили его до обморочного состояния, а сама Зелы не начинала хрипло сопеть и все громче и громче стонать. Чувствуя, что и она уже теряет сознание, великанша хватала его голову и подносила к своему лицу, чтобы уста их встретились. Сын Бозы пальцами отгибал ее нижнюю губу и целовал внутреннюю ее поверхность, осторожно хватал зубами, всовывал ей в рот язык и водил им по шершавому небу, впитывая в себя дыхание Зелы, сладко пахнущее сытным медом. Иногда языки их встречались и будто две змеи пытались сплестись, соединиться, слипнуться вместе. В это же время рука Зелы спускалась к бедрам и все быстрее и быстрее потирала выглянувший язычок, и в самом конце слыхал он нарастающий в ее горле крик, глазные яблоки у нее выворачивались, и мальчик отрывал свои уста от ее, пугаясь, что задохнется она от этого крика и невозможности дышать. А уже через миг Зелы лежала совершенно недвижная, тихая и неспособная издать какой-либо звук, лишь время от времени по телу ее пробегала дрожь.

Но долго она не отдыхала, потому что сразу же переходила к уроку по знакомству с мужским телом, указывая на ту большую важность, которую, на этом языке, будут иметь хорошо развитые мышцы живота, бедер и рук, чтобы иметь возможность обнимать женщину. Кончиками пальцев касалась она к внутренней поверхности его ладоней, и тогда, подобно как и она сама, когда мальчик касался ее, у него возникала дрожь наслаждения. Так доказывала она ему, что даже вроде бы бесчувственная мужская ладонь, сотворенная, якобы, лишь затем, чтобы хватать древко копья, натягивать тетиву лука, бить противника и носить тяжести - тоже может быть инструментом наслаждения и сама может дарить наслаждение. Липкими губами блуждала она по его лицу, векам, шее, соскам и животу. Но Зелы избегала медленно набухающего и твердеющего члена, утверждая, что тот пока еще молодой и незрелый. Пальцами и языком поглаживала она мешочек с яичками, соединения в бедрах и даже коленках, и каждое такое прикосновение будило в теле мальчика приятный зуд. При этих ласках лицо Зелы вновь алело от возбуждения, и, продолжая потирать свой высовывающийся из щелки язычок, она приказывала ему касаться дырочки меж ее ягодиц. А потом, измученная любовью, позволяла ему засыпать с кистью руки, сунутой в ее горячее, липкое влагалище, что, как объясняла она, должно было стать для него и для нее знаком полнейшего соединения.

"Это был любовный язык тела, - говорила потом она, - только тело разговаривает и в момент страха, лжи и любого чувства, в том числе и скрываемой враждебности." По ее науке выходило, что любое движение руки, ноги, наклон туловища, поворот головы, взгляд - тот или иной из под прищуренных век, прямой или искоса, означали каждый раз разное. "Люди позабыли язык тела, только тело не забыло своего языка, - объясняла Зелы. Они не ведают, что тело выдает их самые сокровенные мысли. Уста их могут говорить совершенно иное, но язык тела выдаст тебе всю правду. Доверяй языку тела, а не тому, что говорят уста."

Вот рот и губы. Зелы уверяла, что если человек, хотя бы и тысячами клятв обещающий любовь, дружбу и доверие, крепко сжимает губы - на самом деле скрывает в себе глубоко затаенную злость, ненависть или враждебность. Женщина может говорить "ненавижу", но если губы ее расходятся, слегка открывая зубы - на самом деле она чувствует нечто иное, она желает и жаждет. И у мужчины слегка приоткрытые губы могут свидетельствовать о любовном желании, но и о жадности, скупости, стремлении к обладанию. Даже если стократно уста будут говорить о счастье и радости, смеяться спадающие книзу уголки рта выдадут печаль, отчаяние, горе.

Ладони и руки. Они всегда бессознательно говорят правду, которую отрицают уста. Пальцы рук лежат спокойно на коленях или же сплетаются будто в муке. Иногда, когда ладони сходятся и расходятся, разводя пальцы, это говорит о чувстве неуверенности, нерешительности. Люди потирают руки, скрывая в этом жесте свою радость, как правило, от предательской какой-то хитрости. "Доверяй движениям рук, - предупреждала Зелы. - Если кто уверяет тебя в своей доброжелательности, но кисти его рук сжимаются в кулаки, будь уверен, что через миг он вытащит меч. Это еще ничего не значит, если кто широко раскрывает руки в радостном приветствии - обращай внимание, что с этими руками происходит потом. Следи за обеими руками вместе и за каждой по отдельности, поскольку человек может быть и правшой и левшой, а такой может ударить ножом с любой стороны. Пусть беспокоят тебя пальцы на руках, если они сжимаются и расправляются, ибо это признак того, что человек такой размышляет, схватиться ему или нет за рукоять меча. Имеет значение и то, каким образом подают тебе руку, сила рукопожатия - долго или коротко жмут твою руку, резко или медля, натянуто или с откровенностью. Равно как и приветствие важно и прощальное рукопажатие. Оно подскажет тебе, нашел ты друга или врага."

Нос. Расширенные ноздри свидетельствуют о жадности, но еще и о желании убить. Потому следует быть осторожным, когда ноздри другого человека сильно раздуты, когда их крылья даже дрожат. Нос может двигаться влево или вправо, даже сокращаться или удлиняться, он может морщиться, что выражает задумчивость или недовольство, а также скрываемое презрение. Если кто не глядит на нос собеседника, не видит направления движения его носа - тот обязательно вскорости погибнет.

Ноги и ступни. Если движения ног медленны и неуверенны, если ступни плохо прилегают к полу, следует знать, что такой человек слаб, или же его мучает какая-то хворь, пусть он даже заверяет всех в своей силе или здоровье. "Силен тот, - утверждала Зелы, - кто шагает крепко. Не верь тому, кто становится перед тобою, слегка расставляя ноги, ибо это знак готовности к бою. Приказывай людям разговаривать с тобой, сжимая ноги вместе. Из такого положения никто не нападает."

Глаза. Следует обращать внимание не только на сами глаза, но и на брови. Их стягивание, смарщивание означает скрытое недовольство или гнев. Очень важно трепетание век, подвижность глазного яблока или же странная неподвижность, поскольку каждое из этих проявлений говорит о различных чувствах. В разговоре с другим человеком глаза редко остаются неподвижными, чаще всего устремляясь на говорящего, наверх, вниз в стороны - каждое такое движение и его направление говорят о разных чувствах. "Следи за взглядами скрытными, заговорщическими, - учила Зелы. - Следи за прищуром глаз, опаданием век, увиливанием перед твоими взглядами. Узнавай и запоминай выговор взглядов, ты найдешь в них притворный страх, скрытую ненависть, данный кем-то другим приказ, затаенное желание твоей смерти, лживую лесть, фальшивую радость или обманное восхищение, если глаза внезапно широко раскрываются. Зрачки глаз расширяются и сужаются не только под воздействием света, но и человеческих чувств, и никто не может управлять языком зрачков. Если ты замечаешь, что зрачки твоего собеседника хоть чуточку, но сужаются, сразу же выхватывай свой меч."

Еще Зелы обучала мальчика выговору человеческого туловища, значению его наклонов, движений, поворотов и качаний. Ведь даже закрытое одеждой тело может говорить. Если кто-то неумело и небрежно носит свою одежду - тот не настолько опасен, как тип в одежде, превосходно прилаженной к формам его тела, в особенности же, если та не стесняет его движений.

"Следи, какие движения тела использовал человек, подходя к тебе, заставляла Зелы понять ее. И следи, с какими движениями корпуса он от тебя уходит. Возможно, ты удостоверишься, что он прибыл к тебе в страхе и раболепии, а уходит переполненный радостью, что достиг своей цели и обманул тебя. Радуйся, если движения тела уходящего неуверенны и неточны, поскольку цели он своей не достиг."

Голова. В особенности важно каждое движение человеческой головы, когда тот приветствует тебя, ее наклон, глубина поклона и его быстрота. Медленное движение означает скрываемое презрение, равно как и тогда, когда он, приветствовав тебя, отбрасывает голову назад. "Помни, - остерегала Зелы, что люди дерутся друг с другом, слегка склонив голову. Остерегайся, увидав такой наклон головы у неизвестного тебе человека, и не путай этот наклон с униженностью, иначе незнание этого может стоить тебе жизни."

Сложной и обширной была наука о языке человеческого тела, но сын Бозы познал ее, ведь ум его был понятливым, а глаза все замечали.

А еще Зелы чудесно могла петь, в каждой ее песне была история спалов и их сражений. Более всего мальчик любил песнь про Тирфинг и про то, как спалы отправились в поход к Великим Стенам. Много раз мальчик просил, чтобы великанша повторила их, особенно зимой, когда на замерзшей речке буйствовала метель, а в их доме было тепло от нагретой печи. В такие дни в бане раскаляли камни и, обливая их водой, баню заполняли паром. Купались все вместе, раздевшись донага, и Зелы хлестала их тела березовыми ветками. Ежеминутно кто-нибудь выбегал на снег, чтобы охладиться, а потом возвращался в клубы пара и банный жар. Затем, переодевшись в чистое, все вместе ужинали: солонина, свежая рыба, печеный из пшеницы хлеб. За едой выпивалось много пива, сваренного из проросших зёрен ячменя, тщательно перетертых с шишками хмеля. Иногда же пили мед, в который перед тем лили воду, варили, а затем на какое-то время отставляли, чтобы тот заквасился и набрал силы смешивать мысли и путать язык. Как раз после подобного ужина, снежной ночью, когда Зелы выпивала громадные количества пива или меда, она садила себе на колени довольно-таки большого уже мальчишку и пела:

П е с н ь З е л ы п р о Т и р ф и н г

Десять тысяч лет сражалось племя великанов, населявших скованные льдом северные горы с племенем асов, живших на Древе Жизни. Полюбились асам женщины великанов, похищали они их и оплодотворяли, вызывая гнев мужей этих женщин и их отцов. И обратились тогда великаны к злым карликам, прячущимся в горных пещерах и занимавшимся кузнечным искусством, чтобы карлики выковали для них меч, способный победить асов. И сковали злые карлики такой меч - и дано было ему имя Тирфинг. Ничто не могло сломить его или даже сделать на нем щербину - даже если ударить им в скалу. И был он настолько острым, что перерубал муху на лету. Когда же падал на клинок луч солнца противник слеп от его сияния.

И пошли великаны на бой с асами, и стали побеждать их, благодаря мощи Тирфинга. Но тут сжалился над асами бог Один, вырвал меч Тирфинг из рук великанов и забросил его в глубочайшее из ущелий северных гор, наложив на него заклятие - кто найдет сей меч и обнажит его из ножен ради сражения, то обязательно должен кто-нибудь пасть мертвым. И так вот много-много лет пролежал Тирфинг в ущелье, пока не нашел его бедный готский козопас. Не ведал он, какое сокровище попало в руки к нему, ибо не был тот пастух воином, и потому только много лет пролежал Тирфинг в доме его, и никто не пал мертвым от его клинка.

Но тут случились неурожайные годы, и люди с дальнего севера переплыли море, чтобы перебраться к югу, к солнцу. Племя пастуха с Тирфингом высадилось возле устья Висулы-реки и пришло в край спалов, прося разрешения идти дальше. Согласились на это спалы, ибо никогда не жаждали они человеческой крови. Попросили они лишь об одном: желали они испробовать готских женщин, на что согласились те, и от крови спалов родилось впоследствии множество могучих повелителей среди готов и гепидов, которые после долгого-долгого пути поселились в конце концов на берегу громадного и темного моря.

Тем временем, на дальних концах мира, там, где восходит солнце, родились бесчисленные народы. Роста невеликого, с остроконечными головами были они, вооруженные луками и ездящие на лохматых лошадях. Называли их гуннами. Целые орды этих народов направились к западу. Под напором гуннов стали отступать племена готов и гепидов, пока не перешли последние реку Истер и попросили милости у великого короля Ромы, дабы позволил им тот проживать в безопасных границах державы своей. Но великий гуннский вождь по имени Гумла, подчинив себе множество племен и народов, таких как аланы, вандалы, герулы и руги, напал на могущественную державу Ромы, покорил часть ее и угрожал смертью даже самому королю Ромы. Вот тогда-то и разгорелась смертельная битва меж войсками Ромы, готами и гепидами с одной стороны и гуннами. Длилась эта битва тридцать дней и тридцать ночей, пока не отступил Гумла. Переждав немного и собрав сил, еще раз ударил он на Рому, а король, испугавшись гуннской мощи, дал ему громадные сокровища и множество женщин. Обогатившийся таким вот образом Гумла отправился в обратный путь через край спалов, о которых ведал, что были те великанами.

На реке Висуле напали на гуннов другие народы, дабы отомстить за обиды свои. Были это гепиды, готы и спалы, и другие племена. На стороне гуннов сражались аланы и герулы, за что потом все народы возненавидели их. И была это великая война многих народов.

И Зелы запела, уже на другой мотив:

Рассказывают что: Гумла

Гуннами правил,

А Гизур гаутами,

Готами - Анганты,

Данами - Валдар,

Вальями - Клар,

Альрик же бесстрашный

Английским народом.

Тридцать дней и ночей продолжалась смертельная битва. И как только лишь на миг приостанавливалась она, тут же появлялся какой-нибудь воин и вызывал противника на поединок:

"Выйду я, конечно, сам,

Щит и меч я принесу,

Чтобы вызвать на сраженье

Диких гаутов войска."

Тридцать дней и ночей длились сражения. И страшно было глядеть на это:

Вонзает гот копье,

Гепид размахивает мечом,

Ломает ругиец копье в ране врага своего.

Дерется ногами свеб,

А гунн уж нацелил стрелу.

Алан в тяжелых доспехах,

Герул же без брони дерется.

Турами встали на битву

Все великаны спалы.

И, возможно, победили бы гунны, если бы в сражение не вступил Анганты, король грейд-готов, в жилах которого текла кровь спалов, обладающий Тирфингом, что хранился в его семье. Ужасный Тирфинг сеял опустошения, тысячами падали гунны, погиб и их вождь Гумла, и вот, побежденные, разбежались гунны по всему свету, и с тех пор всяческий след от них пропал. Герулы в последний миг предали гуннов и перешли на сторону готов и гепидов. И все это деялось на реке Висуле, на самых окраинах страны спалов.

Заснул Анганты, измученный сечей. Вот тогда-то герул Одоакр подкрался к спящему, заколол его ножом и похитил сеющий ужас меч Тирфинг. Благодаря мечу этому, стал Одоакр вождем герулов и покорил он ругов, лангобардов, а потом победил и могущественного короля Ромы. Королевскую его корону отослал Одоакр ромеям, живущим далеко на юго-востоке, за Великими Стенами.

Всего лишь семнадцать лет тешился властью Одоакр, ибо коварно убил его король остроготов, Теодорик, И отступили тогда герулы из древней державы Ромы. На них, ослабленных войною с остроготами, напали лангобарды и разбили их окончательно. Решили тогда остатки герулов возвратиться на север, в давнюю свою родину на острове Туле. Боялись использовать они в битвах страшный меч Тирфинг, ибо гласило заклятие Одина, что после того, как обнажат меч для сражения, на поле боя обязан остаться мертвец, только ведь не всегда умирает противник, Лишь в руке человека, одаренного таинственным могуществом власти, сеет он опустошение. И вот выпало герулам проходить страной спалов, чтобы выйти к морю и лежащему на нем острову. Бедными и несчастными были герулы. Пожалели их спалы. Потребовали они лишь отдать им Тирфинг и получили его. После того герулы беспрепятственно пришли к морю и переплыли на остров Туле. И такова вот песнь о мече по имени Тирфинг, что возвратился к великанам.

- А где сейчас находится Тирфинг? - допытывался мальчик. - Он должен быть у тебя, Зелы, раз попал к спалам.

Зелы клевала носом, устав от пения и перепив меду. Мальчик же считал, что все, о чем пелось Зелы - всего лишь красивая сказка, выдуманная богами, ибо те были творцами всез песен. А еще он любил слушать о походе к Великим Стенам, в страну ромеев. На поход этот спалов уговорили дикие авары, создавшие свою державу к югу от громадных гор. И пела Зелы:

Случилось так, что хаган аваров прислал посольство к склавинам, чтобы те помогли ему напасть на ромеев, живущих в городах многих, в золотых одеждах щеголяющих и во всяческом достатке тонущих. Но засомневались вначале, запугались склавины, что ждет их поход долгий и опасный, одни лишь спалы отважились принять вызов хагана. После того склавинское войско, ведомое спалами и поддержанное склавинскими антами, предводил которым великий спал по имени Боза - как и твой отец - в количестве трех тысяч человек, перейдя без помех реку Истр, а затем так же легко реку Хеурос, разделились на две части. Одна напала на гарнизоны ромейских городов в Иллирии и Тракии, а другая, разгромив полководца Асбадоса, штурмом взяла город Топерос, стоящий на морском берегу и отдаленный от Великих Стен двенадцатью днями пути. Против них было выслано значительное войско, во главе которого встали выдающиеся полководцы: Монстантиунус, Арациус, Надзарес и Иоанн по прозвищу Шут. И случилась тогда яростная битва, в которой разгромлены были ромеи. Склавины же, утратив всяческий страх пред войском ромеев, двинулись вперед, грабя как желалось им землю, что называлась астикийской. А так как ее давно уже никто не грабил, нашли они там громадную добычу. Так они добрались под Великие Стены, находящиеся от Города менее чем в двух днях пути.

И вернулись спалы с громадной добычей в дворища свои и дома. Только не прошло слишком много времени, и снова, вместе с аварами, пошли они на ромеев, прошли всю Элладу, через земли Фессалии и Тракии, занимаясь грабежами до самых Великих Стен. Пленников же убивали не мечом, копьем или каким обыкновенным способом, но, вкопав в землю четыре столба, привязывали к ним руки и ноги схваченных, а после того били их палкой по темени будто собак или змей."

- А кем был этот Боза, вождь антов? - спрашивал мальчик.

- Это был прапрадед твоего отца, Бозы, отвечала ему Зелы.

- А почему вождь Боза и другие спалы убивали пленных будто собак или змей?

- А по-иному и нельзя было поступать, если хочется тебе стать настоящим вождем, - объяснила Зелы. - В первую очередь следует тебе стать чрезвычайно жестоким, чтобы одно только имя твое будило страх и парализовало волю к сражению. Лишь впоследствии можешь ты проявлять милость и благосклонность. Если же кто начинает с милостей, никогда такой не станет ни вождем, ни повелителем.

Из походов своих спалы привезли не одни только богатства. Принесли они еще и скифскую хворь, вызывавшую, что мужчины надевали на себя женскую одежду и занимались делами, предназначенными ранее только лишь для женщин. Так обабились воины. А женщины спалов становились бесплодными и уже не могли рождать великанов. Обычные женщины, оплодотворенные семенем спалов, рожали обычных людей, но с силою великанов. Только и те, войдя в возраст, либо заболевали скифской хворью, либо уходили куда глаза глядят, охваченные жаждой подвигов. Так стал пустеть край спалов, и постепенно начали селиться в нем обычные люди. Они занимались земледелием, разводили пчел и торговали воском, обменивая его на железные орала и соль. Через много лет от спалов остались лишь великан Боза с сестрой Зелы. Боза утонул в болоте, и последним спалом по крови остался его сын со светлыми, почти белыми волосами, родившийся от обыкновенной женщины.

Печально заканчивалась песнь Зелы. Очень скоро убедился сын Бозы, что великанша пела правду. Совершенно неожиданно один из взрослых парней, наилучший в метании топором, переоделся в женскую одежду и уселся за прялкой. Другой, владевший мечом необыкновенно, поклонился Зелы и прочим обитателям дворища и пошел в неизвестность, чтобы свершить великие деяния, С той поры Зелы запретила мальчику дружить с кем-либо из подрастающих парней. Она же следила, чтобы не заходил он в дома, где те жили, чтобы всегда ночевал в ее ложе, рядом с нею. Она считала, что таким образом убережет его от скифской хвори, и никогда не охватит его жажда деяний.

Как-то зимою, а было мальчику уже четырнадцать лет, когда спал он вместе с Зелы, та осторожно сосала его кончик, внезапно какое-то доселе неизвестное ему, пронзительное чувство охватило его. Необычное наслаждение охватило всего его, пронзило до боли, яички его сжались. И тогда, издав из себя крик отчаяния, наполнил он уста Зелы чем-то белым и липким. Когда же случилось это, охватило его чувство печального спокойствия, позволившее ему заснуть необыкновенно глубоким сном. На следующий день Зелы, крепко обцеловав все его тело, заварила для него крепкие травы.

- Теперь я стану сосать у тебя лишь два раза в неделю, чтобы не забирать твоей силы и семени, - предупредила она. - Ты стал мужчиной, сын Бозы.

А через три дня он перекатил камень через весь двор.

Наступила морозная, лунная ночь. До полуночи разбудила парня Зелы и приказала тепло одеться. Сама она тоже надела бобровую шубу. Взяла она лучины и свою неразлучную дубинку, схватила парня за руку и при свете луны вышла с ним со дворища спалов. Они шли по скованной льдом реке, и, хотя повсюду выли волки, Зелы не обращала на них внимания.

Они очутились на островке, поросшем громадными деревьями. Там был невысокий холм и засыпанный снегом валун. Зелы очистила камень от снега и приказала сыну Бозы передвинуть его. Дважды тот приступал к валуну, но камень не позволил даже стронуть себя с места. Зелы хотела уж было возвращаться, но парень собрал все силы и отвалил валун, открывая глубокий тоннель, выложенный деревянными колодами. Тогда Зелы зажгла лучину и повела сына Бозы в подземелье, где в блеске огня увидал он бесчисленные сокровища, добытые спалами у ромеев. Были там золото и серебро в ожерельях, цепях и диадемах; еще была там различная одежда, сгнившая за много веков, воинское снаряжение, золотая конская упряжь. Зелы открыла громадный, полусгнивший сундук, набитый тряпками, и достала из них короткий меч.

- Вот он, ужасный Тирфинг. Пусть будет он твоим. Только помни о заклятии Одина: если вытащишь его ради битвы, кто-то обязан пасть без жизни. Он предназначался только лишь для руки властелина, Но только не знаешь наверняка, станешь ли ты повелителем.

Сын Бозы взял меч Тирфинг в руку и почувствовал себя разочарованным. Меч был очень легким, изготовлен он был из необычного металла и не блестел, весь покрытый каким-то черным налетом.

- Ты говорила, будто от его блеска можно ослепнуть...

- Разве не видишь ты, что на нем запеклась кровь?

Зелы выбрала для парня щит - легкий, но необычайно крепкий, и железный, покрытый медными пластинами шлем. Еще искусно изготовленную кольчугу, сделанную ромеями, скорее всего, для какого-то полководца. И топрик с длинным тонким обухом, вытянутым за отверстие для топорища и законченный полукруглым утолщением. Все это Зелы завернула в расползающиеся от древности тряпки и приказала парню нести, сама же завалила камень на место и повела сына Бозы назад.

Долгие часы чистил сын Бозы все найденные в сокровищнице вещи, пока те не стали будто новенькие. От клинка Тирфинга, когда падал на него солнечный свет, можно было ослепнуть. Вот почему Зелы приказала парню сделать для меча скромные ножны из липовых дощечек, покрытых кожей.

- Старайся биться топором, - советовала она. - Помни о заклятии. Еще неизвестно, станешь ли ты правителем, и не погибнешь ли сам, если вынешь для боя Тирфинг.

Военное облачение должно было стать для парня новой кожей. Потому Зелы приказала ему каждодневно переплывать на своей лодке реку и часами бегать по лесу и лугам, вооружившись мечом и топором, в кольчуге и шлеме на голове. Так он делал, закаляя свои мышцы и волю.

Случилось как-то, что из-за жары укрылся он в лесную тень и, уже несколько медленнее, бежал вдоль опушки. Внезапно костяной наконечник стрелы ударил его в грудь и скользнул по железным колечкам кольчуги. Затем его настиг сильный удар копья, сделанного из коровьего рога и называемого потому рогатицей, но и оно отразилось от щита, который сын Бозы носил на спине. Он не знал, сколько врагов в округе, и как они вооружены. Нужно было ускорить бег и удалиться из лесу, либо же становиться на бой. Колебался он, вынуть ли из ножен ужасный меч, на котором лежало заклятие Одина. Ведь если неправильно предсказала Зелы, что станет он повелителем - тогда не враг, а сам он падет мертвым в этом бою.

Он отскочил на лесную прогалину и там встал в защитной позиции, как учила его Зелы. В правой руке был у него топор, вытащенный из-за кожаного пояса, а в левой - круглый щит. Послышался хруст ветвей, и с наклоненного старого дерева спрыгнул Лесной Человек. Сын Бозы тут же распознал его, поскольку тот был почти голым, в одной лишь набедренной повязке из волчьего меха. Длинные волосы спадали на спину, лицо заросшее. Ростом он казался ниже обычного человека, но у него были широкие плечи и необыкновенно развитые ноги с выпуклыми мышцами.

Лесной Человек отбросил лук и тулею для хранения стрел. Он вытащил из-за дерева несколько буковых дубин - не очень длинных, чтобы метать их в неприятеля. Будто самец зубра, прежде чем броситься в бой, издал он звериный рык, и даже, опять-таки подобно зубру, стал рыть ногою землю. Было видно, как заводится он для битвы, плюется слюной, глаза же, плохо заметные в зарослях волос на лице, начинают блестеть и наливаться кровью. На его губах выступила пена.

Всякого мог напугать он своим видом и за счет только лишь страха изгнать противника с поля боя. Сын Бозы понимал, что Лесной Человек и ждет того, что чаще всего случалось, когда жертва побежит. Только дикарь мог бегать много быстрее обычных людей, быстрее серны или оленя, и в спину убегающего обычно попадала брошенная с нечеловеческой силой дубина.

Только сын Бозы стоял недвижно, ожидая нападения. Его страх исчез, ноги и руки перестали дрожать. Вместо этого же охватило его постепенно доселе неведомое, удивительное чувство: желание боя.

Дубинка метнулась к сыну Бозы, но тот отбил ее своим щитом. Теперь сам он метнул свой топор, несколько раз обернувшийся в воздухе. Неприятель уклонился, и топор вонзился в ствол клена. Тогда Лесной Человек издал пронзительный крик и бросился с другой дубиной на сына Бозы, считая, будто тот остался безоружным. Вот тогда-то и блеснул на солнце клинок Тирфинга, ослепив на мгновение Лесного Человека. Этого мига хватило, чтобы меч, разрезающий мух на лету, срубил голову Лесному Человеку. Отпрыгнул сын Бозы, кровь хлынула на руки и грудь дикаря; голова уже валялась на земле, но безголовое туловище сделало еще шаг вперед. Затем грохнуло оно наземь, лишь только раз дернувшись в агонии. Теперь уже закричал сын Бозы, и был это крик победы. Тирфинг поразил Лесного Человека. Разве не было это знаком, что течет в сыне Бозы кровь повелителей?!

Он с презрением плюнул на мертвое тело, без всякого отвращения схватил голову Лесного Человека за длинные волосы, вырвал топор из кленового ствола и легкой трусцой, отмечая путь каплями крови, побежал к своей лодке на реке.

Заросшую волосами башку Зелы надела на высокую жердь и поставила ее над воротами дворища спалов. Так и торчала она там, пока со временем вороны не выклевали все мясо с нее, оставив лишь белый, голый череп. Одни лишь длинные, рыжеватые волосы остались на нем и развевались по ветру.

В тот вечер Зелы попросила его показать клинок Тирфинга. Глянула она на засохшие кровавые пятна, оттерла их тряпкой, а затем, вроде бы даже с опасением, поглядела на сына Бозы.

- Я предчувствовала, что ты станешь повелителем, - тихонько сказала она. - Но не знала, что настолько великим. Если всего лишь пятнадцатилетнего юношу послушался грозный Тирфинг, насколько же послушным сделается он, когда достигнешь ты мужских лет? Только теперь уверена я в том, что тебя охватит страшная болезнь, называемая Жаждой Великих Деяний.

- Не хочу я становиться повелителем, если это означает заболеть Жаждой Деяний и бросить тебя, - неожиданно сказал юноша великанше. - Скажи: для чего мне власть над другими людьми?

Впервые увидал он лицо Зелы изменившимся, выражающим доселе неизвестные ему чувства. Глядя куда-то над его головой, сказала она очень серьезно и немного печально:

- Тебя родила женщина измельчавшего рода. Отцом твоим был, якобы, великий Боза. Но ведь сам ты до конца не уверен в этом. И вот именно потому ты и заболеешь Жаждой Великих Деяний. Никому ты в этом не признаешься, но в самой тайной глубине своих мыслей все время будешь ты сомневаться, течет ли в тебе кровь великанов или всего лишь карликов. Вся твоя жизнь станет доказыванием себе и другим, что ты все-таки сын великана. А чтобы доказать это себе и другим, тебе придется совершать достойные такого имени подвиги, и это означает, что когда-нибудь ты станешь великим властелином. - И, помолчав какое-то время, добавила она: - Только это вовсе не значит, будто тебе надо будет уходить отсюда. Зачем совершать подвиги где-то вдалеке, когда это можно делать и близко?

Зелы отвела парня на берег реки и на золотом песке стала вычерчивать различные линии.

- Гляди и запоминай, сын Бозы. Вот это река Нотечь, на берегу которой мы живем. Она впадает в Варту, а та в реку Вядую. Вот река Висула, стремящаяся к морю, где владеет своим градом князь Гедан. Вот границы земель Голуба Пепельноволосого, а далее к югу - земля князя Каррака и его большой град Каррадонон. Рядом проживает множество народов и племен, имеющих лишь племенных вождей или вообще свободных от всяческой власти. Народы эти многочисленны и населяют множество градов. У зуйреанов триста двадцать пять градов, у бусан - триста и двадцать один град; земля ситтицей чрезмерно многолюдна с пятьюстами и шестнадцатью градами; у себбиротов девяносто градов. Огромен и населен край уплицов, нерюанов, а также атторочей с четырьмястами шестью градами. Другие родственные им народы это виллероты, забороты, знателицы, зеруане, от которых ведут свой род все склавинские люди. А имеются еще нырысяне, любошане, волиняне, силежане, лунситы, ополины, а еще голенситы. Запомни то, что показала я тебе на песке, и знай, что из этих вот племен и народов можешь ты сотворить могучую державу и стать ее повелителем, и будет это край от Свебского Моря до самых гор Карпатос. Нужно, чтобы пал пред тобой на колени князь Голуб Пепельноволосый, правящий лендицами и гопеланами, пусть покорится тебе князь Каррак. Запомни: убивай даже собственных детей, если те встанут на твоем пути к власти. Запомни: Тирфинг откроет тебе дорогу к правлению, но вот удержать его помогут разум и хитрость. Запомни: будь беспощаден и жесток к своим врагам, но иногда проявляй милость и великодушие, но ненадолго. Никогда не забывай нанесенной тебе обиды. Более всего станут ненавидеть тебя люди, которым есть за что быть тебе благодарными, ибо благодарность - это змея, травящая человека. Более всего любят те, которые тебе служат, но еще не получили от тебя благодарности. Опасайся людей худых и мучимых бессонницей, поскольку ночь - мать заговоров. Пусть окружают тебя люди, любящие наслаждения пищей и телом - сытость и разврат редко доводят до заговоров. Притворяйся, что многих держишь в друзьях - на самом же деле не следует иметь никого. Не говори о том, что сделаешь сегодня, завтра, через год. Запомни: тебе следует добыть кожаный ремешок, который князь Голуб носит на своих пепельных волосах. На ремешке этом зачарованный камень. Бог Сварог сбросил его на землю в виде кусочка солнца; подняли его когда-то живущие среди нас кельты и нарекли Андалой, поскольку всегда приносил он победу. Если камень на голове повелителя мутнеет - это означает, что повелитель теряет разум свой и власть. Но если сияет солнечно - мудростью горят тогда глаза государя. Этот ремешок, сын Бозы, надень себе на голову так, чтобы камень Сварога сиял посреди твоего чела. Запомни: ремешок этот нельзя добыть, пролив кровь; владевший им должен отдать его тебе по доброй воле. Тирфинг и Андала - это и будет твоя сила. Запомнил?

- Да, - отвечал сын Бозы.

И сказала ему Зелы тогда:

- Если своими великими деяниями докажешь ты, что и на самом деле твой отец - это брат мой, великан Боза, значит есть в тебе и кровь прадеда его, Великого Само, который двести лет назад создал первую державу склавинов и победил не только гуннов, называемых еще и аварами, но и короля франков по имени Дагоберт. После смерти Великого Само держава его распалась, но уже многие годы на ее месте создаются новые княжества и королевства. Ты же построишь наивеличайшее, а через тысячу лет племя твое поможет сокрушить могущество тевтонов, и поставит оно ногу свою на руинах самого большого их града. Ибо тысячи великанов спят в этой земле, и будет велик тот, кто сможет разбудить их и вдохнуть волю к борьбе.

После того много дней учила Зелы его хорошо известному спалам волшебному искусству запечатления мыслей и слов, то есть искусству начертания склавинских рун. Ибо не может стать великаном тот, кто не умеет запечатлевать мыслей и слов своих и передавать их другим даже весьма далеко. Когда-то искусство начертания рун было распространено повсюду, где жили великаны. Но оно погибло вместе с ними, поскольку не в состоянии объять его разум карлика, а люди-таки мельчали. У всех великих народов есть свои руны, запечатлевают ими мысли и слова для других людей и для потомков. Но сейчас искусством этим не владел даже Голуб Пепельноволосый, а помнят о нем разве что древнейшие веком и она, Зелы. Теперь же научился ему и сын Бозы...

В это время, только лишь случалась возможность, приманивали к себе юношу женщины и девушки, живущие на дворище спалов. Они подымали платья, чтобы показать естество свое и привлечь к себе, рвали рубахи, обнажая груди. Только Зелы не разрешала связываться ни с какой из них. "Они заразят тебя скифской хворью. Я же хочу, чтобы ты создал новую державу спалов," так говорила она. Когда же по ночам напрягался его член, Зелы сосала его, пока не ощущала в устах вкуса семени. Он же и не думал о других женщинах, поскольку тела их казались ему грязными и мелкими. Тело же великанши Зелы было прекрасным, чистым и громадным. Он не мог представить, чтобы существовала другая женщина, прекраснее Зелы, чтобы у нее были волосы гуще, а зубы белее, губы же нежнее и теплее. Великанши не пачкались каждый месяц как обычные женщины и не старели так быстро. Лишь спустя много лет понял сын Бозы. что с нею у него было двойное наслаждение, ибо была для него Зелы матерью и в то же время любовницей.

Г Л А В А П Я Т А Я

Щ Е К

Херим проснулся на рассвете и с удивлением убедился, что Даго давно уже не спит. Несмотря на утреннюю прохладу, он плавал по озеру и, по-видимому, уже довольно давно. Херим видал многих купающихся мужчин обычно при этом они громко плескались, радостно и призывно кричали. Этот же человек плыл в воде так тихо, как плавает речная выдра или бобер; лишь тонкая полоска воды, похожая на стрелу, отходила от его едва выглядывающей над поверхностью головы.

Потом Даго нагишом вышел на берег и стал обтираться льняным полотенцем. Лишь теперь увидал Херим, как широки плечи у этого человека, насколько выпукла его грудная клетка, как дрожат под золотистой кожей бугры его мышц. И почувствовал Херим зависть, что сам он такой худой, слабый и хилый, поскольку всю свою жизнь потратил он на чтение и переписывание ученых книг. Он мечтал стать аббатом или даже епископом, только сгубила его страсть к женщинам. И как все люди, физически слабые, но обладающие знаниями, подумал он, что если Бог создал настолько сильного, как Даго, мужчину, то, наверняка, не отпустил ему ума, и что он, Херим, вчера вечером просто сошел с ума, поддавшись влиянию этого мужлана, вбившего себе в башку, будто способен он построить свою державу.

После еды Херим с легкой ехидцей обратился к Даго:

- Как долго будем мы путешествовать, прежде чем попадем в то место, где пожелается тебе создать свою державу? Будет это день, неделя или же годы?

- Не знаю, Херим. Это зависит от тебя и меня. А так же от тех, кто пожелает жить под моею властью. Возможно, что для этого понадобится мгновенье, но может - и целые годы.

- Да разве есть люди, господин, что добровольно захотят отдаться под твою власть? Люди рождаются свободными, а повелитель делает их рабами. Неоднократно слыхал я, что на востоке живут свободные народы. Они не выбирают себе правителей и не знают, что такое подати.

- Свободным не рождается никто. С самого начала каждый - раб своих родителей, своего рода, своего языка, своей веры, а так же, своего пола, разума и силы, данных ему при рождении. Я не знаю, что означает, быть свободным человеком, равно как не знаю, что есть свобода. Если бы ты жил на свете один, то, возможно, и мог бы думать о себе, что свободен. Но если ты повстречаешь другого человека, то либо сам подчинишь его своей власти, либо он подчинит тебя себе.

- Странным учился ты наукам, господин. Никогда я не слыхал о подобных.

- Это плохо, Херим. Потому, ответь мне на такой вопрос: Что объединяет людей, что сближает их друг с другом?

- Люди объединяются для того, чтобы вместе совершить то, чего один человек, самостоятельно, совершить не может. К тому же люди объединяются, чтобы вместе молиться.

- Нет, Херим. Людей объединяет страх или ненависть. Они сближаются, когда им угрожает опасность, либо когда они сами хотят на кого-нибудь напасть, ограбить, убить. Поначалу имеется род, выбирающий для себя старосту или жупана, чтобы тот каждого члена рода защищал от других, придерживался родовых законов, чтобы стерег он возделанные поля и скотину. Так что род объединен страхом того, чтобы другой род не отобрал их жизни или имения.

- Так, господин.

- Если несколько родов объединены одним говором или языком, мы говорим, что существует племя. Племя объединяется, когда ему угрожает опасность, или же когда оно само намеревается напасть на другое племя. тогда главы родов выбирают племенного вождя - правителя, и так образуется держава.

- И ты, господин, желаешь создать подобную?

- Нет, Херим. В мире я видал и не такие. Ведь что объединяет государство ромеев? Неужели воля народа, родовых вождей или предводителей племен? Истинная держава может быть объединена лишь волею ее государя.

- Ничего не понимаю, господин. У меня в голове все перемешалось, простонал бывший монах.

Улыбнулся Даго и сказал:

- Это хорошо, Херим. Правитель должен окружать себя людьми умными. Только запомни, никто не должен быть умнее правителя. Если бы ты понимал мои мысли полностью, мне следовало бы отрубить тебе голову, в противном случае это ты, а не я, мог стать государем. - А потом такое сказал Даго: Херим, ты говорил мне, что умеешь молиться по-латыни и владеешь искусством исцелять людей. Твои молитвы мне не нужны. Но скажи, каким образом следует лечить людей?

- Similia similibus curantur. Подобное подобным излечивается, отвечал тот.

Даго согласно кивнул. Тому же самому учила его и Зелы. Желтуху учила она лечить морковью или какими другими травами с желтыми цветками, рожу красными ягодами земляники или цветущим алыми цветками колючим кровавником. Головную боль следовало лечить листьями grazeli, ибо у той были круглые, похожие на человеческую голову, плоды.

- А как ты станешь изгонять проникшего в человека зверя: ящерку, змею или рака?

- Изгнать его сможет что-нибудь остро-колючее и неприятное: крапива, настой из чертополоха или горькая полынь. Можно еще окуривать больного неприятными запахами и пугать болезнь именами дьяволов.

- Ты не обманывал меня, - подтвердил Даго. - Но вспомни, что и прикосновение к одеждам повелителя тоже имеет оздоровляющую силу. Ибо повелитель - это все, Херим.

Наконец-то Даго удалось укротить Виндоса. Видимо, белый жеребец понял, что не станет он предметом восхищения в священном храме ранов, но будет носить на себе человека. Он уступил силе Даго, позволил надеть на себя узду, натягивать поводья и вскакивать в седло. Но только одному человеку, поскольку Даго не сломил гордости белого жеребца, а лишь доказал свою власть. Если Херим подходил к Виндосу достаточно близко, тот немедленно дыбился на задних ногах, пытаясь ударить передними. И как часто бывает с гордыми животными или людьми, конь сразу же полюбил существо, оказавшееся сильнее его самого. С тех пор, даже спокойно пасясь, все время высматривал он Даго, а увидев6 тихонько ржал. Когда же Даго ласкал его, жеребец застывал на месте или легонько подрагивал от наслаждения.

Херим сел на коня, на котором Даго ехал раньше, и оба, уже в седлах, с одной лишь вьючной запасной, направились прямо на восток. Они до сих пор продирались сквозь густой лес, и в этот день им не случалось повстречать человека. Но на следующий день лес уступил место полям. Издали увидали они городище и построенные вокруг него деревянные дома. Даго и Херим ехали по лугам, где люди с полукосами в руках заготавливали сено на зиму. Так вступили они в край земледельческий, полный малых речек и ручьев, небольших лесков и полей, с клиньями, засеянными озимой рожью и просом. Повсюду земля была хорошо возделана, скорее всего, с помощью железных орал. На сенокосе работали свободные люди - этих сразу же можно было узнать по длинным волосам, и коротко остриженные рабы. Увидав двух всадников и вьючную лошадь, они не бросались бежать. Вольные брали в руки копья или мечи и глядели на чужаков. Когда же те скрывались с глаз, они спокойно возвращались к прерванной работе, и это говорило о том, что край этот давно уже не знал войны. Впрочем, Даго весьма осторожно избирал направление их похода. Иногда приходилось им делать большой крюк, когда, увидав перед собою группу деревьев или даже рощу, обещавшую прохладу в летний зной, Даго внезапно заворачивал Виндоса, чтобы объехать такое место. "Это священные рощи, - объяснял он Хериму. - Если мы хотим выжить, следует уважать обычаи. Никто чужой не имеет права вступать туда. Пырысяне многочисленны и сильны, так что будем поосторожней. Впрочем, когда-нибудь они могут стать и моим народом."

Он говорил об этом с такой уверенностью в голосе, что Херим ему верил, хотя ничего - кроме самих этих слов - не давало подтверждения, будто все так и случится. Но разве строится держава в один день? У Даго имелась какая-то цель, куда-то он стремился. Херим не спрашивал, в особенности же с того момента, когда увидал он, как покорился хозяину белый жеребец. Впрочем, он до сих пор чувствовал себя слабым и, никогда не умея владеть мечом, неосторожным вопросом боялся вызвать гнев Даго. И если даже раз, а то и два мелькала у него мыслишка сбежать ночью с места постоя, то потом до него дошло, что без Даго он снова станет кем-то вроде животного и закончит свою жизнь в новой клетке из прутьев. Слабый и болезненный, он бессознательно стремился под опеку чужой силы и могущества. Восприняв знания и развив свой разум, он до сих пор во всем сомневался, даже в Боге. Простые и ясные ответы этого человека восхищали его потому, ибо те уничтожали в нем муки сомнений. вот почему так много слабых людей стремится к сильному повелителю, и многие мудрецы отдают свой разум для его потребностей.

Тем временем они ехали все дальше и дальше. Случалось им видеть и спешащие куда-то группки оружных всадников. Херим, все еще чувствуя себя слабым, боялся встреч с ними и радовался, когда Даго в подобных случаях и сам скрывался с лошадями в зарослях деревьев или за каким-нибудь холмом.

- Боюсь я пырысян, господин, - признался Херим в конце концов. - Когда же, наконец, попадем мы на земли Свободных Людей, где ты желаешь основать державу?

Даго пожал плечами.

- Ты сам узнаешь землю Свободных, или же любоман, когда увидишь разрушенные поселки, плохо возделанные поля и прячущихся от нас людей. Вот это и будет тот край. Там никто не чувствует себя в безопасности.

Очень скоро эти слова исполнились. В тот день они Даго с Херимом обогнули с юга сильно укрепленный городок пырысян и к вечеру очутились на берегу какой-то речки. У брода, по одной и другой стороне, на двух холмах со специально выкопанными рвами и деревянными палисадами стояли две крепостцы с прижавшимися к ним домами. У Даго как раз закончилась еда, и следовало пополнить запасы, так что нужно было встречаться с местными и покупать у них нужные продукты. А на то, чтобы сделать это именно здесь, Даго подвиг вид заброшенных полей и разрушенных защитных валов. Оба проживавших здесь рода не могли быть многочисленными и сильными, так что встреча столкновением не грозила.

Они переночевали на берегу реки и только лишь утром приблизились к первому из городков. Как и всегда в подобных случаях, вид вооруженных всадников вызвал панику и бегство из домов за убогие валы, в границах которых находился деревянный сарай, где, по-видимому, жил глава рода или староста; здешним жителям казалось что старость связана со знаниями и мудростью.

В крепостцу Даго с Херимом не въезжали, а только лишь остановились перед илистым рвом, ожидая, когда кто-нибудь приблизится и начнет разговор с ними. Через некоторое время в сопровождении двух мужчин, вооруженных железными мечами и прямыми деревянными щитами, появился седой старик.

- Я Даго, Господин. Со своим слугой, Херимом, еду я в край спалов, заявил юноша на языке склавинов. - Мы хотим купить у вас хлеба и поесть мяса. У нас нет враждебных намерений.

- Меня зовут Хоривой, - по-склавински же ответил старец. - Я владычествую над родом Лисиц. Хлеба у нас мало, и еда плохая. Но голодными никого не оставим.

- А в том городке? - Даго показал на другой берег реки.

- А там, господин, проживает род Нелисиц, с которыми мы в ссоре.

Хорива указал им на полуразрушеную хибару, чтобы им было где отдохнуть, но Даго терпеть не мог населявших подобные места насекомых. Он решил, что они станут лагерем близко к городку, так как лошадям следовало хорошенько попастись. Он показал денар и попросил принести хлеб и мясо.

- Хорошо, - согласился Хорива.

Коровы - всего лишь несколько штук - и стадо овец и коз паслись на лесной опушке. Зарезали козленка и разожгли огонь, на котором стали его жарить. Жизнь в городке шла своим чередом, Склавины были людьми ненавязчивыми, они делали вид, будто чужих не замечают, и старались к ним не приставать. Разве что движение по домам стало живее. До путешественников донесся стук маслобойки; задымили хлебные печи, из кислого молока для приезжих делали творог.

Из городка на другой стороне реки приплелся очень древний старик, одетый в белые порты и длинную рубаху. Он долго глядел на чужих.

- Жаль, что вы не купцы. У меня есть много воску на продажу, только давно уже не приходили к нам покупатели воска.

Вечером разожгли костер, у которого сели Даго, Херим и два старца из родов Лисиц и Нелисиц. Остальные люди, как приказывал обычай, спрятались за кругом света от огня и прислушивались к разговору с чужими.

Через несколько лет Херим записал в своей хронике:

"Когда же Даго Господин и я прибыли на Землю Вольных Людей, к градам Лисиц и Нелисиц, за один денар накормили нас обильно: дали молочную похлебку, ячменные лепешки с маслом, творог и козлятину. Но больше ничего не смогли они нам дать или продать на дорогу, ибо голодали сами, угнетаемые ужасным Змеем. В обычае склавинов было, что если человек одного рода убивал или обижал человека из другого рода, то мести не искали, но назначали оплату за кривду, и бремя это называли вярой или вирой, а саму плату покорой. И вот мужчина Лисиц убил мужчину из Нелисиц и лишил женщину мужчины ее. Тогда принял вяру род Нелисиц и назначил покору - раз женщина потеряла мужчину, пускай род Лисиц отдаст ей этого. Поскольку те не захотели лишаться мужа сильного, способного к войне и работе, отдали этой женщине четырнадцатилетнего парня по имени Щек, названный так потому, что, будучи малолетним, не говорил он, но щекал, лаял, теперь же, несмотря на свои четырнадцать лет, до сих пор еще игрался будто семилетнее дитя. Взяла Щека в свои сладострастные объятия эта женщина, но тот так перепугался, что задушил ее и удрал в лес. Три года не давал он знать о себе, как вдруг то тут, то там стали находить задушенных женщин, старых и молодых. Творил это Щек, превратившийся в Змея и ищущий мести. По всем градам и весям стали прятать женщин от этого Щека и устраивать походы, чтобы убить его. Но тот был таким диким и сильным, таким увертливым и хитроумным, что в семи норах жил, и никогда не было ведомо, из которой выскочит и добытым неизвестно где топором мужчину убьет, а женщину задушит руками. Когда же и этого стало ему мало, начал он на купцов нападать и грабить их. Потому-то купцы другого пути искать стали, а восемь градов на реке в беду попали. И сказал тогда Змей: "С этой поры ежегодно каждый из родов пускай приводит мне девушку, я же стану ее душить ради удовольствия своего. Тогда будете иметь от меня спокойствие". И спросил их Даго Господин: "вас столько, а он один. Как же это так?" И отвечали они: "Ведь не обыкновенный же человек это, но Щек." Спросил после того Даго Господин: "Если сами справиться не умеете, почему не попросите какого-нибудь повелителя, чтобы тот освободил вас от Щека?" Ответили они: "Щек лишь одну девицу раз в год забирает, а любой властелин-повелитель забирает свободу, вот в чем дело." И сказал тогда Даго Господин: "Есть такой закон в мире, что слабый отдается во власть более сильного, а тот - во власть еще более сильного, наисильнейший же отдается во власть князя или короля. Почему же не хотите иметь вы своего короля?" И ответили ему: "На земле нашей проклято имя княжье и имя королевское, ибо везде, где правят они, народ плачет в неволе. Не князь, не король нужен нам, но Пестователь, который бы взял нас в пестование свое, как мать пестует дитя собственное." И спросил тогда Даго Господин: "А хотите ли вы, чтобы освободил я вас от Щека?" И отвечали они: "Да, Господин. Только чего потребуешь ты взамен? Сколько женщин, сколько детей, сколько коров и овец?" Но сказал на это Даго Господин: "Ничего от вас я не требую, лишь того, чтобы поклялись вы на моем щите, что даете мне титул Пестователя. Много титулов носил я за жизнь свою, но этот кажется мне наикрасивейшим."

А потом - чего Херим уже не записал - все вокруг видели, как Даго спрятал лицо в руках и долго ничего не говорил. Пламя костра, казалось, касалось его рук, но не обжигало их. По волосам Даго попеременно прыгали пятна света и тени, и волосы его становились то черными, то золотыми. И хоть никто сразу не мог выразить своих чувств, люди поняли, что перед ними повелитель.

Неожиданно Даго отнял ладони от лица и спросил у старцев:

- Вы уже платили дань Щеку в этом году?

- Имеется у нас девица, десятилетняя. Она все время болеет и наверняка умрет. Осенью, чтобы казалась постарше, мы отдадим ее Щеку.

- А как узнает он, что вы доставили ему новую жертву? Ведь он шастает по всему лесу и целых семь укрытий имеет?

- Мы убиваем петуха и вешаем на дереве, называемом Деревом Щека. Это старая липа, растущая над речным обрывом. Когда петуха забирают, для нас это знак, что на следующий день можно привязывать жертву. Только не думай, господин, будто он позволит загнать себя в ловушку. Спрятавшись в лесной чаще, видит он, сколько людей приближается к дереву, не собирается ли кто подкрасться к нему сбоку или сзади. Опять же, его защищает речной обрыв. Многие пробовали устроить на него засаду там, только никому не удавалось.

- Принесите мне большую и частую сеть. Завтра утром вешайте на Дереве Щека петуха. А потом выполняйте все приказы человека, сидящего рядом со мною, которого зовут Херим. Теперь же уходите, чтобы я мог помолиться своим богам.

Они ушли, а потом один из них принес для Даго большую и крепкую сеть. Перепугался Херим и припал к руке Даго.

- Что ты делаешь, господин? Ведь обещал ты создать державу, большую и крепкую. Разве не понимаешь ты, что обычная случайность, твоя смерть или даже нанесенная тебе Щеком рана могут свести на нет все твои планы?

Даго подбросил веток в огонь и ответил Хериму:

- Я не знаю, что такое случайность. Расскажи мне, если можешь.

Херим отчаянно начал копаться в памяти и наконец вспомнил:

- Был великий вождь гуннов, называемый Атиллой. Еще называли его Бичом Божьим, и одно имя его пробуждало страх. Он взял себе в жены молодую женщину и устроил великий пир, на котором так объелся, что от обжорства помер. А после того напали на гуннов все народы и разгромили их на реке Надео, поскольку Атиллы не стало.

- Расскажи еще что-нибудь, Херим, - попросил Даго.

- Папа Григорий I стал Великим, ибо над Мавзолеем Адриана всему народу показался Архангел Гавриил. И как раз тогда от стен Священного Города отступили могучие лангобарды, ибо замучал их кровавый понос. Из-за случайности победили гуннов, по той же случайности - поноса и Архангела, папа Григорий стал Великим.

- Рассказывай дальше, Херим.

- Король лангобардов, Альбуин, был убит своею женой. То же самое содеяла и жена следующего короля, Клефа. Из-за этой глупой случайности в течение тринадцати лет лангобарды не выбрали для себя короля, хотя могли за это время ввести в Священном Городе арианство, и тогда история всего мира пошла бы иным путем. Истори направили ножи двух женщин. Ведь нет у истории никаких законов, и никто не ведает, почему это одни народы возрастают в силе и блистают будто солнце на небе, а потом, так же неожиданно, уходят за горизонт. Величайшее дело могут погубить: отрава, выигранная или проигранная битва. История - это что-то вроде игры в кости. Не иди, господин, к Щеку, ибо случайность может решить нашу судьбу.

Улыбнулся Даго Хериму и сказал ему:

- Понял я, что имеются два вида случайностей: хороший и плохой. Почему же ты считаешь, будто меня ожидает случайность плохая?

- Но ведь я уже говорил, что это игра в кости. Неужели ты хочешь поставить на кон свою державу?

Задумался Даго, и Хериму вроде даже показалось, что убедил он его. Но тот, ложась спать и закутываясь в суконный плащ, сказал ему:

- Я ценю твой разум, Херим. Я не люблю играть в кости, не люблю вина и пива, от женщины не приму даже воды, если перед тем она не испробует ее. Я сделаю так, как ты хочешь, если вначале ты отгадаешь мою загадку.

- Слушаю, господин.

- Скажи мне, Григорий I стал Великим только лишь потому, что ему показался Архангел, или же Гавриил показался народу затем, что Григорий должен был стать Великим?

- Как это понимать, господин?

- Можно ли преодолеть тысячи трудностей и поставить на колени сотни человек, если не можешь одержать победу над одним? А теперь спи, Херим. И больше не указывай мне, раз не смог разгадать мою загадку.

Но еще раз осмелился Херим спросить у Даго:

- Скажи мне откровенно, господин: ты христианин?

- Меня помазали освещенным елеем и я прочел символ веры. Мой меч тоже был благословлен священником. В своих вьюках я везу золотую цепь с крестом. Так что помни о том, что правление мое будет освящено.

- Но ни разу не видал я тебя молящимся или осеняющим себя знамением креста, зато много раз давал ты пищу лесным и речным богам.

- Государь должен иметь множество слуг, и служить многим богам. Поэтому, никогда больше не спрашивай, христианин ли я. Я тот, кем хочу быть. Один лишь я знаю, кто я такой.

- Но можно ли мне будет молиться за тебя, когда пойдешь ты драться со Змеем?

Долго не отвечал Даго. Лишь через некоторое время смог признаться он:

- Я родился в роду карликов, но отцом моим был великан Боза. Многие люди видели, как я родился, но никто не видел, как меня зачали. Так как же мне быть уверенным, что мой отец великан, если не стану я свершать деяния, пугающие огромностью своей не только карликов, но и людей обычных? Херим, если ты дашь мне уверенность, что меня зачал великан6 я не пойду драться со Щеком. Только если ни ты, ни кто-либо иной во всем мире не можете дать мне такой уверенности, лишь мои сверхчеловеческие деяния станут бесспорным доказательством. - А чуть позже он добавил: - Если я погибну, похорони меня как человека маленького. если же я вернусь, забудь о всем том, что я сейчас рассказал тебе, ибо умрешь ты, если замечу я в тебе хоть каплю сомнений в том, течет ли во мне кровь великанов. Я могу простить многое, все, кроме этого вот сомнения.

И Даго заснул или же притворился, что спит, поскольку Херим никогда так и не был уверен, что происходит с господином его на самом деле. Сам же Херим не мог заснуть потому, что вновь в голове его был хаос.

Костер догорал, на небе заблестели звезды. Херим поглядел на усеянное звездами небо и впервые за долгое время задумался о Боге, едином и всемогущем. Это было правдой, что еще в Фульде, в монастыре, перестал он верить в замученного на кресте Бога, ибо тот превратился в личную собственность пап и епископов и даже некоторых правителей. С именем Бога на устах заводили они собственные порядки, объясняли, что, по мнению этого Бога, хорошо, а что плохо; с именем этого Бога одевали себе на головы короны, создавали государства, убивали, делали людей рабами, приказывали отказаться от всяческих желаний, но сами были переполнены собственными желаниями и стремлениями. Даже Священный Город стал местом наивеличайшего разврата. И он сам, Херим, поддался желанию поиметь женщину, но его - пусть даже перед тем и отпустив грехи - выгнали из монастыря, а потом еще и предали анафеме. Так разве существовал Бог, единый и всемогущий, если то, что совершали владыки всегда было хорошим и получало Его одобрение, сделанное человеком малым - становилось плохим и тут же осуждалось? Но, раз не существовало Бога, не имелось, следовательно, и законов Его, историей же народов и повелителей правил хаос и случай.

И подумал Херим, что, может быть, ближайшее будущее позволит ему разрешить загадку Даго. После того он либо снова очутится в клетке из прутьев, либо добъется высших должностей, Вот почему , несмотря на теплую ночь, затрясся он под накидкой из волчьей шкуры, ибо и то и другое показалось ему страшным.

Даго встал до рассвета и шепотом отдал Хериму несколько приказаний, от которых монаха опять затрясло. Молча глядел он, как его господин, нагруженный сетью и вооруженный всего лишь коротким мечом, исчез в темноте, когда же растворился он во мраке, почувствовал Херим бремя одиночества. Понял он, что нет на всем свете у него ближе, кроме ушедшего человека. Без него мир превратился в хаос, а сам он, Херим, ничтожным прахом, несущимся по ветру случая. И понял Херим, что полюбил он Даго Господина любовью, похожей более на любовь животного, чем человека.

Утром Хорива принес зарезанного петуха. Старец был обеспокоен отсутствием Даго, но Херим показал ему на пасущегося Виндоса.

- Даго Господин пошел за Щеком, ты же выполняй все его приказания.

Старик появился через пару часов. Петух уже повис на Дереве Щека. Херим не проявлял перед людьми ни страха, ни какого-либо смущения, ибо так приказал ему Даго.

Наступил вечер, а после него пришла и ночь. На небе вновь ярко светили звезды. Одиночество тяжким камнем повисло на Хериме, и был он переполнен страхом. Он думал о том, что ждет его, если Даго погибнет. Тогда у Херима останутся три лошади, в том числе и белый жеребец; наполненные добром вьюки и франконские мечи. Только вот куда идти с этим всем Хериму - монаху, переставшему верить в Бога? Что должен делать человек, осознавший хаос мира? Ему не хотелось возвращаться на запад, к франкам. Но и варваров-склавинов на востоке он тоже опасался. Был ли безумен Даго со своим замыслом сотворения сильной державы? Был ли безумен он, идя на бой со Щеком? Только, ведь даже если история народов была собранием случайностей, и Даго мог погибнуть от руки Щека, точно так же могло оказаться, что он победит и создаст свое государство. Надежда и тревоги попеременно мучили Херима.

Утром появился Хорива и сказал, что петух на Дереве Щека исчез.

- Приведи ко мне девочку, - властно приказал ему Херим. - Прежде, чем привяжешь ее, от имени Даго и по его приказу, должен я взять ее в пестование его. Она знает, что ждет ее?

- Нет, господин. Кабы знала, то умерла бы от страха или же бросилась бы в реку.

Для своего возраста девочка была хиленькой, слабо развитой. Может она болела легкими, потому что ее мучил кашель. Но может сердце ее билось слишком медленно, так как губы ее были слишком бледными.

Херим погладил девочку по реденьким, длинным и светлым волосам, взял пальцами под подбородок и взглянул в голубые, перепуганные глаза. Много дорог прошел Херим, нагляделся на жестокости, начитался о насилиях и смертоубийствах. А сколько жестокостей познало его собственное тело? Только дитя это, идущее на смерть, пробудило в нем огромную жалость и сомнения. Почему это именно ему доверил Даго такое жестокое задание - послать на смерть малое дитя? Чувствовал он - еще мгновение, и прикажет он Хориве отослать девочку домой.

Но он пересилил себя. С яростью пнул недогоревшую колоду в костре. Затем наклонился над девочкой и сделал на лбу ее знак креста, бормоча какие-то непонятные даже самому себе слова.

- Идите, - приказал он старцу, показывая на дальнюю опушку леса.

Херим повернулся к ним спиной и сел у погасшего костра, будто у него разболелся живот. Он даже и не заметил, что этим утром никто даже не вышел из своих домов, все селение выглядело вымершим, хотя смерть ребенка была здесь делом обыденным.

Хорива привязал девочку к стволу громадной липы над оврагом. Он не сказал ни слова, поскольку с ребенком, тем более с девочкой, нечего было разговаривать. Та тоже ни о чем не спрашивала, зная, что не услышит от старика ни слова. Она начала плакать лишь тогда, когда старец исчез из виду. Сначала тихонько, а потом все громче.

Даго слыхал этот плач. Он лежал сразу же над девочкой, прижавшись к толстой липовой ветви, спрятавшись среди листьев и закутавшись в серый, будто ствол дерева, плащ. У него болели все кости, слабость охватывала тело. Как долго можно недвижно лежать на толстой ветви, высматривая врага? Ни единый член его тела не имел права дрогнуть, чтобы не вызвать шелеста листьев. Щек был чем-то вроде Лесного Человека, которого Даго встретил в молодости и с которым провел свой первый смертный бой. Для Щека лес стал родной стихией, как для рыбы такой стихией было море. Всякий шелест листьев, всяческое движение среди ветвей должны были что-то говорить ему на лесном языке. По-своему шумели для Щека лесной козел, птица в ветвях, и совсем по-иному - человек.

Вот почему весь жаркий день Даго неподвижно лежал на ветке и ожидал, когда Щек явится за петухом. В ветвях липы жужжали пчелы, листья дарили тень, но горячий воздух сушил уста. У Даго был закрытый сосуд с водою, но он боялся сейчас взять его. Старая липа росла на поляне над обрывом, с шумящей внизу рекою, но казалось, будто отовсюду за этим местом следили таящиеся в чащобе глаза. Время тянулось медленно, а Щек все не появлялся, хотя Даго довольно часто слыхал в кустах какие-то шорохи. Иногда такая осторожность казалась Даго излишней, так как не было у него уверенности, находится ли Щек где-то рядом, заметит ли он петуха, придет ли за ним. Но Даго знал, что если в жизни его что-то и должно получиться, то лишь ценою терпения и омертвевшего от неподвижности тела. Ведь что такое была случайность, о которой рассказывал Херим? Случайное шевеление на ветке, случайно услышанный Щеком непривычный шелест в кроне дерева, а значит неосторожность, недостаток терпения. Случайностью следовало управлять, имея ее на своей стороне, а не против себя. Успеха можно было достичь лишь болезненной недвижностью на ветви, полопавшимися от жажды губами, умением победить время, тянувшееся ужасно медленно, тогда как тело его слабело.

Щек так и не появился, хотя много раз глазам Даго чудилась какая-то заросшая голова над краем обрыва, или слышался шорох в кустах, и видел он нечто вроде мчащейся меж деревьями людской тени.

Наступила звездная ночь. Даго привязался к ветке, чтобы не упасть, если не удастся перебороть охватывающую его сонливость. С наступлением темноты веки его становились все тяжелее и, наконец, медленно опустились. Как долго он спал? Вроде бы, самое мгновение. И все-таки, ночью петух исчез. Какой-нибудь зверь похитить его не мог, так как петух висел высоко. Это не могла быть и птица, ведь не было такой птицы, чтобы бесшумно утащить тяжелого петуха. Такое мог сделать лишь человек с легкими будто у привидения ногами. Случай помог Щеку. То есть, ему помогло то мгновение, когда Даго спал. "Случай способствует тому, кто бодрствует, - подумал Даго. - Не может стать повелителем человек, доверяющийся ночи. Сколько государей погибло во сне?" И почувствовал он бешенство из-за того, что не станет повелителем, так как тело его не было железным.

Потом он уже лежал на ветви и слушал плач девочки. И плач этот казался ему следующим испытанием. Только теперь это было испытанием уже не тела, но чувств. Плач этот должен был пробудить в нем жалость, должен был заставить его освободить рыдающую девочку. Никогда еще не подвергали Даго подобному испытанию. Только ведь, наверное, его обязан был пройти каждый государь, если - как рассказывал Херим - столькие из них убивали собственных детей, дабы те не отобрали власть? Значит ли что-нибудь в истории народов и держав детский плач? Слышен ли он через века? И способен ли детский плач пробудить дремлющие народы?

Даго подумал, что ребенку следовало бы плакать еще громче и отчаянней, чтобы услыхал Щек, чтобы беззащитность жертвы пробудила в нем болезненную страсть. Если плач этот выманит Щека, и Даго победит его, то плач этот станет таким, что пробудит спящие народы. Когда-нибудь Даго отметит справедливое первенство этого ребенка и расскажет, что именно его плач дал начало всей его державе. Так что сейчас его следует и слышать, и как бы не слышать. История записывает только лишь имена правителей и их деяния, но не отмечает слезы сотен перепуганных детей. История так же жестока, как и Щек.

Франки подвергали людей испытанию железом. Раскаленным железом прикасались они к телу, и если у кого рана быстро не залечивалась, такого признавали виновным в тех преступлениях, в которых его обвиняли. Он, Даго, если достигнет власти, станет подвергать других испытанию души. Кто знает, а вдруг это испытание более важное? Человек, стремящийся к великой цели, должен быть выше ненависти, любви, чувства жалости.

Неожиданно что-то зашелестело в кустах над обрывом. Один скорый отблеск света, но Даго понял, что это солнечный луч отразился на лезвии топора. На поляну неспешно вышел молодой мужчина. Даго ожидал увидать кого-то вроде Лесного Человека, заросшего длинными волосами. Этот тоже был широкоплечим, с большой грудной клеткой, темные волосы опадали на шею. Но лицо было безбородым, чуть ли не с детским выражением радости при виде привязанной к дереву девчушки. Казалось, он не видит ничего, кроме ее худенького тельца. И все же, взгляд маленьких глаз обежал всю поляну и растущие вокруг кусты. Щек шел босиком, не издавая при этом даже шорохом. Даго он казался совершенно не повзрослевшим ребенком.

С каждым шажком, сделанным Щеком к девочке, глаза его переставали быть умными и настороженными, рот искривился в странной какой-то усмешке, губы задергались.

Девочка увидала его, и плач затих. Наконец-то до нее дошло, зачем ее привели сюда, и кто этот приближающийся человек. За три шага до жертвы он отбросил топор и протянул к девочке руки. Но, когда уже доставал он пальцами ее шею, с ветви у него над головой упала сеть, а потом спрыгнул Даго и одним ударом Тирфинга снес чудищу голову.

Но и девочка тоже была мертва. Ее убил страх. Даго отвязал ее тело от дерева и, закинув себе на плечо, пошел к людям.

Множество людей сбежалось впоследствии, чтобы увидать убитого. Его мертвое тело кололи копьями и дротиками, пока наконец не рассекли на куски и не разбросали по всему лесу. Даго же лег у погасшего костра, накрылся плащом и под присмотром Херима спал целые сутки.

Потом пришли несколько жителей окрестных градов на реке, чтобы вместе искать семь логовищ Щека. Возвратились они с добычей, которую тот награбил у купцов. Это было оружие, янтарь, соль, бронзовые и золотые украшения, рулоны сукна и даже шелка.

Даго разделил богатства Щека среди восьми старост, а потом потребовал сложить клятву на своем щите, что с этих пор, где бы он не был - на Востоке или Западе, с левой или с правой стороны мира - если вызовет он сам или через своего посланца, люди эти пойдут, не колеблясь, чтобы помочь ему в борьбе с мучающим кого-нибудь Змеем.

- А я думал, господин, что твою державу мы начнем строить здесь, сказал Херим. - Земля здесь плодородная, женщины, вроде бы, ничего.

Даго пожал плечами.

- Никого не интересует лежащая в стороне неудобь. Но только лишь начнет ее кто распахивать, тут же находится куча хозяев. Здесь нас победят повелители пырысян или же владетель лендицов. Моя же отчизна - это страна спалов.

Они уже были готовы к отъезду, когда тело девочки загорелось на погребальном костре, а воздух переполнился криками плачущих. Восемь старост окружило белого жеребца, на котором уезжал Даго. И услыхали Даго с Херимом от них:

- Ты обещал стать нашим повелителем, а теперь уезжаешь. Почему?

И указал Даго на Восход, на Заход, на Полдень и на Полночь.

- Я буду там или там. Здесь или тут. Вызывайте меня, если станет вас терзать какой-то новый страх.

Захлюпали по мелкому броду копыта трех лошадей. Уже на другом берегу реки Херим осмелился спросить:

- Что ты имел в виду, господин, говоря, что их может начать мучить новый страх?

Мрачным было лицо Даго.

- Они предпочли иметь для себя Щека, а не выбирать повелителя, так как Щек забирал всего лишь одну девицу за год, а повелитель забирает свободу. Нельзя править народом, который не боится собственной свободы.

- А ты, господин, не любишь свободы?

- Я объехал множество стран, но нигде не встречал по-настоящему свободного человека. Ведь даже имеющий сотни рабов государь тоже зависит от них. Зато повсюду встречал я страх. Потому, когда достанешь письменные приборы, запиши для истории:

" Счастливо пройдя край пырысян, Даго Господин встретил народ любоманов,

страдавший чрезмерно от Змея, называемого Щеком, Сжалился он над народом сим и, убив Змея, принял титул Пестователя. А потом, одаренный от народа этого едой, направился он в дальний путь, в поисках страны спалов. Ибо ведал Господин, что народ этот когда-нибудь отдастся под власть его, поскольку на месте одного убитого Змея или Дракона всегда вырастает пять новых Змеев..."

Г Л А В А Ш Е С Т А Я

Д Р У З О

Случилось это в самой середине суровой зимы. Парню исполнилось тогда шестнадцать лет и, согласно приказу Зелы, учился он искусству выдержки и стойкости: целыми днями бегал в полном вооружении по лесам и замерзшим болотам в шлеме, кольчуге, со щитом, подвешенным на шее ножом и Тирфингом за поясом. с топором, копьем и луком за спиной. В меховых сапогах, в которые заправлены были меховые же штаны, пересекал он громадные пространства, пробираясь через сугробы, учась умению распознавания следов, оставленных разными животными и людьми. Иногда он охотился, чаще всего на белок, совершенствуя свое умение стрелять отравленными стрелами из лука. Поверх кольчуги парень носил накидку из беличьих шкурок - такую считали весьма ценной, поскольку была она легкой и теплой.

Как-то пополудни он увидал облако дыма с той стороны, где была деревушка Землинов. Дым был сначала черным, потом седым и рыжеватым; дымовое облако увеличивалось и выглядело грозно на фоне голубого зимнего неба. Поначалу парню показалось, что Землины выжигают лес, чтобы расширить свои поля, но потом вспомнил, что делалось это, в основном, ранней весной или поздней осенью, во всяком случае, не в разгаре зимы. Он несколько обеспокоился этим и остановился, наблюдая за дымом на горизонте. У него появилось чувство, будто бы кто-то зовет его на помощь, будто откуда-то близится опасность. Только он не придал значения этим чувствам, поскольку его охватила злость - парень увидал белку на буковой ветке, выстрелил и промахнулся, стрела же вонзилась высоко в ствол дерева. стрелу с железным наконечником он потерял - у дерева не было низкорастущих ветвей, так что за стрелой влезть было невозможно.

И вот тогда увидал он второе облако черного дыма. На сей раз - ближе к западу, где было дворище спалов. Тогда он, не раздумывая, побежал в ту сторону, ритмично перенося тяжесть тела с ноги на ногу и стараясь дышать ровно. От дворища спалов его отделяло много полетов стрелы, черный дым успел стать рыжим, серым и опять черным. Дымовое облако заслонило полнеба и закрыло даже заходящее зимнее солнце. Но юноша не ускорил шаг, понимая, что произошло наихудшее, и ко дворищу надо прибыть со всеми возможными силами, чтобы сразиться с врагом.

Потом, когда он был уже недалеко от цели, дым начал редеть, темно-вишневое солнце уже пробивалось сквозь него. Затем он уже не видел неба, так как вбежал в густой лес, за которым была замерзшая река и остров с дворищем спалов. Лес принес отраженные чащобой дикие крики, стоны и плач, наполовину человеческий - наполовину животный визг. Парень выбрался на опушку и тут же увидал громадную толпу, пересекающую замерзшую реку. Около сорока воинов, вооруженных копьями, щитами, мечами и топорами, вели связанных веревками молодых женщин и мужчин. Юноше казалось, будто он узнает женщин рода Землинов и спальских бородатых мужиков, которые на дворище Зелы занимались женской работой. Много раз слыхал он, что на далеком севере, в краю эстов, у самой большой воды есть город, где самый дорогой товар - это рабы. Племена эстов, случалось, переходили реку Висулу и нападали на племена склавинов, чтобы добывать рабов. И надо же такому случиться, что нынешнее их нападение случилось, когда он, как и каждый день, оставил дворище спалов. Рукавицей он стер пену, выступившую на его губах от ярости. Но он не бросился на уходящих с добычей врагов - слишком много их было, слишком хорошо были они вооружены. Парень верил в силу своего Тирфинга, верил и в нечеловеческую свою силу, которую давала ему кровь спалов. Но Зелы была сильнее его... Что с ней случилось? Как позволила она, чтобы эсты, взяв пленников, уходили по замерзшей реке? Впрочем, та же Зелы учила его, что даже его отец, великан Боза, который сворачивал головы зубрам, прятался на дерево перед взбешенным туром. Чтобы победить тура, следовало выкопать предательскую яму и загнать туда зверя хитростью, притворившись, будто боишься его, а только потом уже плененного - атаковать и убить. "Никто не обладает бесконечной силой, предупреждала Зелы. - Даже боги рек слабы в лесу, а лесные боги бывают слабыми возле рек."

Вот почему он скрылся в лесу, а затем, продираясь сквозь чащу, осторожно пробрался к спальскому дворищу. И там услыхал он запах паленого. В наступающей темноте юноша увидал развалины дворища, отделенные от него лишь полотнищем замерзшей речки. Снег возле частокола был затоптан, ворота были широко распахнуты; то тут, то там валялись трупы эстов, а так же спальских юношей и женщин. Отовсюду уже слетались стаи воронов.

Эсты, по-видимому, напали поутру, с северной стороны. Они застали спалов врасплох и прошли через открытые ворота. И хотя наверняка спальские юноши быстро схватились за оружие, внезапность нападения и громадное число врагов подавили их. Тех, кто заперся в укрепленных домах, эсты выкурили, поджигая камышовые крыши. Пожар буйствовал в кругу частокола, сам же двор стал полем битвы. Сын Бозы видел все это в своем воображении, будто окутанное черной мглою, вызывающей желание драться и мстить. С этой мглою в глазах юноша переступал через трупы знакомых ему людей и врагов - он искал одну только Зелы. Ползущий по гари дым давил горло, вызывая кашель. Но ниоткуда не слышал сын Бозы человеческого голоса - лишь треск горящих бревен да воронье каркание. Везде снег был помечен каплями человеческой крови, да высились холмы людских тел.

Зелы лежала навзничь. Она была в одной лишь рубахе, в левую грудь глубоко вонзился выпущенный с близкого расстояния наконечник стрелы. Рядом валялись тела воинов-эстов с разбитыми головами. Лицо Зелы показалось сыну Бозы от смерти пожелтевшим и сразу же постаревшим, и потому некрасивым. Красивыми оставались лишь ее длинные, светлые волосы, разбросанные вокруг головы и затоптанные сейчас в снег. Всего раз глянул сын Бозы в ее недвижные, открытые глаза. Потом же, до самого рассвета стаскивал он во двор догорающие бревна и, устроив из них костер, положил на него тело великанши. Он не чувствовал ни голода, ни жажды до тех пор, пока тело Зелы не превратилось в пепел. Утром в мерзлой земле выкопал он яму и высыпал туда останки сожженного тела вместе с угольями погребального костра. Лишь после того обыскал он сгоревшее подворье и в одном из домов, в глубоком подвале нашел копченое мясо и рыбу. Парень поел досыта, а затем сложил немного мяса в рваную юбку, и привязал узелок к спине. Ему хотелось сразу же выступить по следу эстов, но внезапно он почувствовал усталость и до наступления темноты проспал в углу сгоревшего дома великанши. Особенно спешить ему и не надо было, отягощенные рабами эсты быстро передвигаться не могли. Их ждал долгий путь в город, где торговали невольниками. Может потому и не остались они подольше в сожженном дворище, не обыскали его тщательно, а сразу же двинулись в обратный путь. Так далеко проникали они очень редко: всего лишь дважды - кеак рассказывала когда-то Зелы - делали они подобные попытки. Кто знает, не потому ли застали они ворота открытыми? Ведь и вправду, сыну Бозы никогда бы и в голову не пришло, что кто-то мог бы напасть на спалов, поскольку ими правила великанша. Убедился таким вот образом сын Бозы в том, что права была Зелы, предостерегая, что имеются границы у всякой силы и мощи. Победить можно всех и каждого.

Парень жаждал мести, но помнил уроки Зелы, что ненависть ослепляет человека. Он сам насчитал около сорока эстов, но их могло быть и больше. Ведь и сам же он видел дымы с двух сторон горизонта. Была уничтожена деревушка Землинов, дворище спалов, может и какие другие селения. Да и слишком мало знал он про эстов, живущих на северо-востоке, за рекой Висулой - лишь то, что не было у них никаких правителей, и что говорили они на языке, немного походившем на язык спалов. Когда-то - так рассказывала Зелы - это был один общий язык.

Проведенная в развалинах сожженного дворища ночь привела к тому, что сын Бозы почувствовал себя изменившимся. Да, он жаждал мести, но чувство это уже не распаляло его как вчера. Он понял, что ему уже не воскресить Зелы из пепла, который сам же высыпал в глубокую могилу. Он понял, что если даже и одолеет эстов и освободит пленников, никогда уже не вернуться ему в разрушенный двор, ибо ночью пришла к нему болезнь, называемая Жаждой Деяний.

А началась она с того, что у него появилось гнетущее чувство одиночества и страха перед будущим. Сын Бозы понимал, что нужно свершить что-то, но не знал, что следует делать. Ему вспомнились его детские года у Землинов, и внезапно ушла уверенность в том, что отцом его был великан Боза. На самом деле был он из рода карликов, только дал себя уговорить, что в нем течет кровь великанов. В это поверили Землины, в это поверила Зелы, вот только был ли сам он уверен до конца, что зачал его все-таки великан Боза, а не карлик? Как удостовериться в истине, если не великими деяниями по великанской мерке?

Напавшие эсты, пленники, месть - все это перестало вдруг иметь какое-либо значение. Ему хотелось борьбы, хотелось совершать сверхчеловеческие подвиги. Вот теперь он уже явственно чувствовал, как близится и пожирает его эта хворь. Ночью охватил его жар, все тело сотрясалось в судорогах, зубы стучали друг о друга, а слюна во рту приобрела вкус крови. Пальцы перестали слушаться его, царапая землю; член напух и напрягся до страшной боли, пока не выпрыснул семя; волосы его как бы вздыбились над головой; мышцы рук поначалу окаменели, а потом как бы налились новой силой. Юноша схватил дротик и переломал будто тонкую ветку, взял топор и, хрипя от усилий, обливаясь потом, согнул его лезвие. В конце концов, он стал кричать, все громче и пронзительней, до потери дыхания... До того мгновения, пока он будто мертвец не упал в снег лицом и не заснул.

Утром он еще раз обыскал руины дворища и набрал три колчана стрел для своего лука, нашел два копья и еду. Оружие было тяжелым, узел из юбки с едой мешал двигаться, но сын Бозы чуть ли не бегом двинулся по четко отпечатавшемуся в снегу следу большой группы людей. Широкий след вел сначала по замерзшей реке, затем сворачивал в лесную чащу и направлялся к покрытым льдом болотам. В полдень он увидал раздетый донага мужской труп, В нем сын Бозы узнал человека, которого когда-то считал своим отцом. Эстам он показался слишком старым, а кроме того, он, по-видимому, был ранен в бою и не мог идти быстро. Кто-то ударил его копьем в спину, поскольку он замедлял марш. Ему оставили лишь маленький шерстяной мешочек на груди, опасаясь, видно, что чужие амулеты смогут навлечь на них несчастья. Юноша разорвал мешочек, который не раз уже видал на груди человека, считавшегося его отцом, и нашел там лишь комочек мха, бобровый клык, кусочек янтаря, называвшегося здесь еще и бурштыном, и немного шерстяных нитей. С презрением сын Бозы выбросил мешочек в снег, так как, познав уроки Зелы в искусстве чар и изготовлении амулетов, эти посчитал лишенными всяческой силы. У него самого, как пристало человеку, знающему чары, таких амулетов не было.

Через час он обнаружил след первого постоя врагов. Затоптанный снег, следы пяти костров и еще один полураздетый труп - на сей раз беременной женщины, которой, скорее всего, немоглось.

Сын Бозы удостоверился в том, что трупов он не боится. У мертвой женщины были открыты глаза, а зубы оскалены точно так же, как и у Зелы. Но могла ли заставить бояться себя чужая женщина, скорее всего, из рода Землинов, лишь потому, что на шее у нее висел бобровый клык? Юноша уселся рядом с женским трупом и спокойно поел, уменьшив свои запасы, а потом сразу же двинулся дальше, идя все время быстрым, ровным шагом, что было легко, так как впереди идущие хорошо утоптали дорогу в снегу.

Остановился он только ночью - темнота не позволяла видеть дорогу. Сын Бозы обнаружил в лесу яму в корнях вывороченного дерева, собрал сухих веток и разжег костер. Он поел и заснул, кутаясь в свою меховую накидку. Еще до рассвета его разбудил холод, нагнанный пронзительным северным ветром. Этот ветер мог засыпать следы, потому, не тратя времени на завтрак, при свете позднего рассвета юноша побежал по теряющемуся чуть ли не на глазах следу. Бег разогрел его, а следы на снегу, пусть и засыпал их северный ветер, были до сих пор четкими. Это значило, что он, скорее всего, эстов догнал. Через час он обнаружил еще теплый труп одного из спалов, страдавших скифской хворью. Эсты не знали, что эти, вроде бы, здоровенные мужики из-за болезни своей были нежны будто женщины. Как обычно, его убили ударом копья в спину. На его груди остался висеть продырявленный медвежий клык - амулет рода спалов.

Дальше след раздваивался. Пять человек отошли в сторону. Сын Бозы понял, что они решили добыть какого-нибудь зверя, чтобы прокормить такую большую группу воинов и пленных. Он пошел за тем, кто оставлял самый малый и неглубокий след, то есть, мог быть юношей.

Эсты были хорошими охотниками. Они окружили густую рощу, и один из них, этот самый юноша, выгнал оттуда стадо серн. Одну из них подстрелили, а поскольку близилась темнота, решили больше не охотиться и направились в ту сторону, где наверняка стояли лагерем все остальные. Сбившись в кучку самый высокий и сильный нес на спине серну - они прошли мимо сына Бозы, затаившегося в корнях упавшего дерева. Только на двоих из них были надеты мохнатые шкуры, которые наконечник стрелы пробивал с трудом. Когда они немного отошли, сын Бозы захрюкал будто свинья. Эсты остановились и стали совещаться. Победило желание отведать свиного мяса. Двое пошли дальше, неся с собой серну, а трое вернулись и вновь разделились, медленно подкрадываясь к тому месту, откуда услыхали хрюкание. Становилось все темнее, и все время дул северный ветер, грозно шумя в кронах могучих сосен.

Человек с натянутым луком осторожно обходил упавшее дерево. Именно тогда-то сын Бозы и ударил его копьем в спину. Тот громко вскрикнул и упал, а потом со стонами пополз по снегу. Сын Бозы выскочил из своего укрытия и снес ему голову Тирфингом, а потом вернулся в засаду.

Через некоторое время прибежали двое оставшихся, в том числе и юноша в суконной накидке и меховой шапке. Их перепугал вид отрубленной головы и мертвого тела. Этого мгновения изумления и испуга было достаточно, чтобы в грудь юноши ударила стрела. Третий бросился бежать, но его догнала мрачная тень. Эст упал с отрубленной правой рукой, а потом на снег покатилась и его голова.

Наступила ночь. Сын Бозы собрал три копья убитых им эстов, схватил их головы за длинные волосы и пошел в ту сторону, куда ушли два воина с серной. Пошел снег, а поскольку дул северный ветер, вместе с ним началась и поземка. Юноша знал, что потерявшихся воинов до утра никто разыскивать не станет. Ночью же их тела, а также следы борьбы занесет снегом.

Меж деревьями он увидал свет нескольких костров и услыхал людские голоса. Эсты стали лагерем на берегу скованной льдом речки. Возможно, они хотели идти по ее течению, а может решили реку перейти. Он сам обошел лагерь и, невидимый в снежной дымке, вышел на покрытый снегом лед. Огонь костров был виден издалека, и три копья с отрубленными головами сын Бозы вонзил в лед прямо напротив стоянки. На дворище спалов, когда хотели отпугнуть ворон от маленьких цыплят, убитую ворону вешали на длинной палке. Отрубленные же человеческие головы должны напугать людей. Страх - учила Зелы - может стать союзником воина, он обезоруживает врага и позволяет нанести неожиданный удар.

Сын Бозы устроился на другом берегу за стволом граба, видя сквозь снежную поземку блеск эстских костров. Потом место пришлось сменить, так как северный ветер сменился южным. Теперь он нес с собой тепло и влагу. "Скольких же должен я убить за Зелы?" - задумался юноша. Но тут же посчитал, что подобные размышления не имеют смысла, потому что ничто не сможет загладить утраты. "Стану убивать, пока это доставляет мне удовольствие", - решил он.

Утром эсты убили пленника - бородача из рода спалов - и голым положили рядом с тремя головами на копьях. Видимо, им и в голову не приходило, что их преследует кто-то настолько сильный, что одним ударом может сносить головы с туловищ. Они посчитали, что своим походом нарушили покой какого-то божества и теперь принесли ему жертву. Опасаясь, что бог снова станет мстить им, эсты перешли реку и вновь углубились в лес.

С тех пор сын Бозы убивал редко - лишь тогда, когда ему грозила опасность, или же когда был он голоден и желал отобрать еду у какого-то эста. Впрочем, они уже вошли в страну эстов; время от времени им встречались укрепленные деревни. Если деревушка была небольшой, разбойники нападали на нее и забирали еду и пленников, в основном, молодых женщин. Их присоединяли к тем, которых вели ранее. Деревень не жгли, чтобы дым не предупредил других обитателей здешних мест. Если же селение было укреплено хорошо, грабители посылали послов и еду покупали, отдавая взамен своих пленных, чаще всего - бородатых спалов, сориентировавшись за время пути, что те окончательно обабились и не годятся ни для дальней дороги, ни для тяжелой работы. Впрочем, не было такого дня, чтобы кто-то из пленных не падал замертво от истощения. Впрочем, никого не беспокоило и то, если погибал убитый сыном Бозы воин. Разбойники не были чем-то вроде военной дружины, подчиненной суровой дисциплине командиров. Это была ватага, сборище, объединенное только одной целью - довести до места как можно больше пленников. И для них не было важно, то ли это будут спалы, то ли свои же эсты, захваченные по дороге.

Как-то сын Бозы раздел донага убитого им эста ради одежды, маскирующей его перед ними. На груди убитого он обнаружил подвешенную на ремешке деревянную фигурку кабана. Эти люди верили, что нося изображение зверя, одновременно они получают и его силу и дикость. Сын Бозы таких чар не признавал - Зелы учила его, что силу и мужество человек добывает, лишь упражняя ежедневно тело свое и мысли. Затем, переодевшись в шубу убитого воина, он подкрадывался по ночам к самому лагерю эстов, иногда даже ходил между догасавшими кострами и воровал для себя пищу. Он никого не убивал, желая, чтобы его довели до места, где торгуют рабами. Ему хотелось увидеть город. От Зелы он уже слыхал о городах, переполненных людьми и богатствами, и мечтал увидеть их собственными глазами, так гнала его вперед Жажда Деяний.

От нечего делать наблюдал он за обычаями эстов, за поведением пленных, слушал дикие песни, что орались возле костров. Для него было открытием, что женщины переносили неволю лучше мужчин. Некоторые из них, возможно, потеряли детей, которых убили эсты, но как будто позабыли об этом. С радостью отдавались они насильникам и даже дрались между собой за то, с кем из них эст посильнее будет спать, согревая своим телом. Всей ватагой эстов командовал громадный мужик с густой черной бородой. Звали его Гурдой. Это он знал дорогу до места, где торговали рабами, это он расставлял стражей возле лагеря, это он выбирал себе на ночь самую красивую женщину, и он же карал эстов, причем, признавая один только вид наказания - копьем в спину. Это он ел больше всех и самые отборные куски. Его власть над другими бралась от того, что был он самым сильным и знал дорогу через леса и болота. И тогда подумал сын Бозы, что источником власти является сила и обладание какою-нибудь тайной. Сама же власть не может проявляться иначе чем через жестокость. Никто ведь не протестовал, если Гурда убивал воина, плохо выполнившего приказ. Но власть, все-таки, следовало проявлять не только путем одной жестокости, но фактом обладания самыми красивыми женщинами, поедания самой вкусной пищи. И тогда сын Бозы пришел к выводу, что власть следует проявлять и демонстрировать различными путями, а путей таких, скорее всего - бесчисленное множество.

Тем временем, сделалось теплее. Болота и топи вскрыли свои предательские глубины. В полдень на реках и озерах трескался лед, и ватаге разбойников приходилось делать крюки, занимавшие по несколько часов, чтобы обойти болото или озеро. Заметил тогда сын Бозы, что Гурда все чаще начинает убивать эстских воинов, в основном тех, что шли последними, с трудом вытаскивая ноги из талого снега. В то же время, он избегал убивать пленников. Понял тогда сын Бозы, что до города должно дойти наибольшее число пленников и наименьшее число их ведущих. Под самый конец осталось двадцать пять пленных женщин, пять мужчин и пятнадцать охранников. Гурда начал теперь заботиться о пленных, на своих же воинов махнул рукой совершенно и когда замечал, что на следующем привале не хватает одного-двух, беспокойства не проявлял, даже, казалось, был этим доволен. Понял тогда сын Бозы, что всю прибыль от продажи пленных Гурда желает заполучить для одного себя. И все сильнее начал ненавидеть он Гурду, так как Зелы учила его поступать совершенно по-иному. За равный труд должна была следовать и равная награда. Но разве так поступали правители? Знакомясь впоследствии с "Книгой Громов и Молний", понял он, что для человека, желающего владеть и править иными, важны лишь собственные цели и личное обогащение.

Как-то днем ватага разбойников обогнула топкие берега крупного озера и наткнулась на разбитый тележными колесами тракт. По нему медленно тащились запряженные волами громадные повозки с деревянными, пронзительно скрипящими осями. Эти повозки - чаще всего их было несколько, грузы были накрыты льняными полотнищами - сопровождали вооруженные всадники. Случалось, что за возами шагали коротко обстриженные, одетые в рванье рабы. Время от времени воины в звериных шкурах, с коровьими черепами на головах вели группки худых и оборванных людей - мужчин и женщин, взятых в плен далеко от этих мест. Группа, которую вел Гурда, ничем не отличалась от них; никто из воинов или всадников, проезжавших по тракту, не обращал на них внимания. Но никого не интересовал и сын Бозы, идущий в одиночестве в некотором отдалении от банды Гурды. Город - как легко можно было догадаться - жил торговлей рабами, кожами и воском, а также добычи от грабежей. Туда тянулись не только разбойники и поставщики рабов, но и различного пошиба бродяги, готовые наняться для охраны купеческих караванов. Уже позднее узнал сын Бозы, что в городе находится порт и десятки судов. Каждой весной люди, называемые ярлами, владеющие боевыми кораблями, объявляли набор добровольцев в свои дружины. Каждый свободнорожденный, имеющий меч со щитом, мог, присягнув ярлу, отправиться за приключениями и добычей. И не важно было, что выглядел такой искатель оборванцем - с рваной шубой, дырявыми сапогами и настолько драными штанами, что из прорех светило голое тело. Главное - чтобы был он оружным и умел драться. Город жил не только торговлей, но и добычей, которую привозили на своих кораблях эти голодранцы и продавали за серебряные гривны или куфические монеты Аббасидов, а потом пьянствовали до потери сознания в специально для такой цели построенных хибарах и шалашах, да забавлялись с продажными женщинами. Город был непохож на иной мир, руководствуясь своими собственными законами, имея собственного выборного правителя и собственные воинские дружины для своей защиты.

Когда же сын Бозы наконец-то увидал Город, он страшно разочаровался. Зелы повторяла то, о чем спалы рассказывали после своих походов на юг. Они видели громадные стены из камня, прохаживавшихся по этим стенам воинов в блестящих панцирях. В Город вели ворота с высокими арками. За воротами тянулись мощеные камнем улицы, и один рядом с другим высились каменные дома, покрытые деревянными дощечками или же пластинами из обожженной глины. На улицах клубились толпы людей, одетых в одежды из золота, пахло благовониями и хорошей едой. В хоромах, настолько огромных, что в них могли поместиться тысячи человек, с каждой стены на людей глядела краса - так называли это спалы. И потому, даже возвращаясь домой с добычей, тосковали по походам и вновь отправлялись к Большим Стенам.

В этом же городе никаких стен не было. На берегу реки, вытекающей из поросшего тростником озера, на размякшей от весенней грязи земле располагались сотни шалашей из камыша или жердей, покрытые соломой. Между шалашами то здесь, то там виднелись длинные сараи, выстроенные из ивовой плетенки, скрепленной глиной - видимо, склады для товаров, так как рядом с ними были обширные площадки, где под голым небом велась торговля. Из шалашей курился дым, и если заглянуть в какой-то из них, можно было увидать людей, тачающих сапоги, работающих у ткацких станков, или же оттуда доносился стук кузнечных молотов; меж шалашами шатались ватаги самым различным образом одетых людей, говорящих на различных языках и наречиях. Воздух был пропитан запахами дыма, вонью гниющего мяса, смрадом людских и животных испражнений; то тут, то там в загонах из жердей ждали забоя волы, бараны, телята и свиньи. Везде можно было завязнуть в грязи или промочить ноги в стекающих прямо в реку помоях. Лишь где-то вдалеке, за крышами сотен шалашей и сараев, можно было увидать земляной вал и несколько сложенных из бревен ворот. Из-за валов торчали остроконечные крыши домов, похожих на те, что были на дворище спалов. Дома были разной величины и высоты, но чаще всего к улице стояли фасадом. Дома, стоящие поближе к реке - точно так же, как и на спальском дворище - высились на бревнах-подпорках; те, что подальше от реки - имели малюсенькие садики с оградой их плетеных прутьев. Улицы были узкими, на них с трудом могли разминуться две повозки. И таких домов, сбитых в некий, определяемый улицами порядок, были сотни.

На правом берегу реки располагался порт, сейчас закованный льдом деревянные помосты заходили в реку, а возле них можно было видеть вытянутые на берег суда, формой своей напоминающие большие лодки. Некоторые из них были узкие и очень длинные, другие покороче, но и шире. На каждом корабле была высокая мачта, поэтому издалека порт напоминал лес оголенных от веток деревьев.

Реку перегораживал деревянный палисад с большими воротами посредине. Благодаря палисаду, когда река была свободна ото льда, и вход в порт был открыт, никто не мог заплыть или выплыть из него без разрешения воинов, державших стражу на двух башнях, стоящих по обе стороны от портовых ворот. Впрочем, тут же неподалеку высилась насыпь с палисадом из наклоненных наружу и заостренных на концах бревен, высоко вверх поднимались четыре деревянные башни, откуда был прекрасный вид на реку и всю округу. Именно здесь жил правивший городом князь, именно здесь могли спрятаться на случай неожиданного нападения самые значительные горожане. Позднее, когда сыну Бозы довелось жить тут, он открыл для себя порядок города, а в воинах, маршировавших по его улицам или проезжавших верхом, научился отличать тех, кто следили за порядком и за некоторые провинности свободного человека могли сделать рабом. Узнал он кварталы, где проживали купцы: евреи и хазарины, юты, норманны, франки и аскоманны, аббасиды и омайяды, эсты и десятки иных различных племен и народов. Узнал он и закоулки, где ожидали развратников продажные женщины; места, где пились вино, сытный мед и пиво, где продавались жареные бараньи седла, каплуны, пахучие коренья и плоды удивительного вкуса. А еще были улицы, где можно было купить оружие, настолько красивое и легкое, как будто сделано оно было не из железа, но хорошо высушенного дерева, позолоченные кольчуги и шлемы, украшения для поясов великолепной чеканки, чудеснейшие броши и диадемы, рулоны сукна, настолько тонкого да нежного, будто соткали его не человечьи руки на ткацких станках, но сделал это за них огромный паук...

Одно сразу же бросилось в глаза сыну Бозы и научило его внимательности: если кто ходил без оружия, того сопровождали один-два оружных; даже женщины носили ножи у пояса. Парень не понимал слов, которые говорили обитатели города, так как разговаривали они на разных языках, зато язык тел выдавал их чувства: каждый думал только лишь о богатстве, каждого переполняла жадность.

Гурда город знал и уверенно вел свое сборище воинов и пленных среди шалашей. Сыну Бозы пришлось чуть ли не приклеиться к ним. Ни Гурда, ни кто-либо из рабов не смог бы в этом оборванце узнать человека, идущего за ними от самого края спалов, воровавшего у них пищу, подглядывавшего за ними по ночам, а иногда и убивавшего. Язык тела Гурды говорил сыну Бозы, что его хозяин измучен зимним походом и желает как можно быстрее сплавить добычу, чтобы обрести богатство.

Они остановились возле длинного сарая, сразу же возле первого земляного вала. С севера дул холодный ветер, неся с собою неизвестный доселе для парня соленый запах. Из сарая вышел мужчина с широкой черной бородой и в белой, до самой земли, одежде. На его голове была надета странная белая шапка с поблескивающим над самым лбом самоцветом. Его сопровождали двое, в блестящих панцирях и закутанные в плащи, сотканные из небольших оческов шерсти. Сопровождающие носили высокие сапоги из мягкой кожи и шерстяные обтягивающие штаны. На их поясах висели длинные мечи в разукрашенных ножнах.

Гурда что-то говорил этим воинам на языке эстов, а те переводили его слова человеку в белом. Тот неспешно кивал головой, а затем, видимо, позволил Гурде занести в сарай много дров и развести костер. Ему не хотелось, чтобы рабы от холодного ветра простудились и заболели. Потом из сарая вышли какие-то женщины, по-видимому тоже невольницы, и стали раздавать среди рабов Гурды еду. Сын Бозы не ел со вчерашнего дня, так что голод мучил его будто проглоченная колючка. Но он спрятался за угол сарая и начал следить за тем, как происходит продажа невольников.

На какое-то время один из воинов исчез и вернулся в сопровождении женщины в пушистом темно-зеленом плаще с капюшоном. Под плащом у нее было длинное платье, перетянутое в талии узорчатым поясом с ножнами, из которых торчал нож. На ее платье можно было видеть целых три большие броши, по одной на каждой груди, а третья - посредине, хотя и несколько ниже. Поза этой женщины, ее походка и одежда создавали впечатление, что это непростая особа.

Видимо, она знала много языков. Человек в белом заговорил с нею на каком-то неведомом сыну Бозы наречии, вручив кусок металла в качестве платы, а потом она подходила поочередно к каждому из приведенных Гурдой рабов и, если это был эст, расспрашивала его на языке эстов, а если склавин - то по-склавински. Сколько лет? Знает ли какое-нибудь ремесло? Если это была женщина - познала ли та уже мужчину и рожала ли детей? Сколько раз рожала?

Когда женщина закончила расспросы, она поклонилась человеку в белом и пошла в сторону города. Тогда сын Бозы направился за ней и, ускорив шаг, нагнал у большого дома на высоком речном берегу.

- Остановись, госпожа, - с мольбою в голосе произнес он на языке спалов. - Я здесь чужой, а ты, как я сам слышал, владеешь языком склавинов.

Женщина положила руку на рукоять ножа, но, поглядев на его юношеское лицо и развевающиеся по ветру чуть ли не белые волосы, ответила:

- Чего ты хочешь, парень?

- Я прибыл из края спалов, ибо гонит меня Жажда Деяний. Скажи мне, где я оказался? Что это за город?

Она рассмеялась:

- Ты даже не знаешь, куда пришел? Этот город зовется Друзо.

Сын Бозы заметил, что ее лицо как будто присыпано пеплом, из-за чего женщина выглядела пожилой. Только глаза ее не могли его обмануть - она была молода.

- Посоветуй мне, госпожа, что должен я делать здесь, раз даже не знаю иного, кроме спальского, языка?

- Через неделю - две, когда сойдет лед, ярлы объявят набор на свои корабли. Они будут искать дренгов, у которых имеется оружие и которые умеют драться. На кораблях ярлов всегда есть место тем, кто гоним жаждой подвигов. Да и купцам нужны воины, чтобы защищали они товары от морских разбойников. Не знаю, правда, согласятся ли они взять тебя, ведь им нужны опытные воины, а ты более похож на мальчишку.

- Благодарю тебя, госпожа, за совет. Но где мне жить, и кто даст мне еду на время клича ярлов или купцов?

Та пожала плечами.

- Здесь нужно иметь деньги, парень. Разве тебе не говорили об этом, прежде чем ты отправился в Друзо? Здесь даже свободный человек, если у него нет денег, отдается в неволю к другому.

Она повнимательней присмотрелась к своему собеседнику. У того был паршивенький щит и меч в ножнах из липовых дощечек. Единственной замеченной ею ценной вещью была мастерски сделанная кольчуга. В меховой накидке было множество дыр. Такими же дырявыми были сапоги и штаны. На лицо парень был красив. Но она не хотела заниматься любовью.

- Продай свою кольчугу и меч, - посоветовала она. - Только вот никакой ярл не возьмет тебя в дружину, никакой купец не наймет.

- А тебе, госпожа, воин не нужен?

- Нет. Я бедна почти так же, как и ты. Еще перед осенью было у меня четыре раба, три рабыни и муж, занимавшийся торговлей шкурками куниц и выдр. Ты не слыхал, как осенью на город напали аскоманнские разбойники? Вот тогда-то мой муж и погиб, и я стала вдовой. Рабов пришлось продать. У меня остался только дом. Зарабатываю я тем, что знаю языки склавинов и эстов, могу излечивать раны, а еще я занимаюсь сейдром, то есть - искусством чар.

- Я тоже владею искусством чар, - похвастался сын Бозы.

- Так может твои чары смогут достать из воздуха мешок куфических монет Аббасидов, - пожала она плечами. - Если ты сможешь сделать такое, приходи в мой дом и постучи в дверь три раза. Меня зовут Астрид. А тебя?

- У меня нет имени, - серьезно отвечал сын Бозы.

- В таком случае, я ошиблась, приняв тебя за мальчишку. Ты вообще еще дитя. Уходи из Друзо еще сегодня же, потому что завтра, может случиться, я встречу тебя в сарае, где держат рабов.

Сказав это, она ушла. Сын Бозы увидал, как она открыла дверь ключом и исчезла в темноте сеней. Тогда он чуть ли не бегом направился в сторону сарая на площади, в котором Гурда продавал рабов. Сын Бозы сожалел, что так много времени потратил на разговоры с чужой женщиной. Разве не учила его Зелы, как вести себя в городе, какие правят в нем законы, какие ловушки расставляются здесь на прибывающих из далеких лесов людей? Опять спрятался он за углом сарая, довольный тем, что торг меж Гурдой и человеком в белом до сих пор не закончился. Пара воинов, сопровождающих купца, до сих пор еще осматривали отдельных невольников, выясняли силу мужчин, заглядывали им в рот и пробовали пальцами зубы. У женщин обнажали грудь и живот, чтобы проверить, рожали ли те уже, всовывали пальцы меж ног, чтобы удостовериться, был ли у них мужчина. Сын Бозы не понимал языка, которым пользовался купец в разговоре с Гурдой, но язык тела покупающего был для него понятен полностью. Гурда поступил глупо, пригнав рабов, худых и уставших от тяжкой дороги. Он сам и его люди забавлялись с невольницами, забывая о том, что за девственниц дают самую высокую цену, а они не оставили чести ни у одной хотя бы девицы. Ведь разве многого стоит поношенная куртка или выщербленный меч? Человек в белом потрясал маленьким мешочком и показывал Гурде на его рабов с презрением. Всего лишь маленький кошелек должен был получить Гурда за недели трудов, за множество опасностей и десятки погибших. В один миг понял сын Бозы самую суть торговли: вначале Гурда должен был рабов выкупать, подкормить и только после этого вести переговоры с купцами. Разве в этом большом городе существовал только один человек в белом? Только Гурде было спешно по каким-то своим делам. Спешка же в торговле приносила только вред. Если сын Бозы захочет разбогатеть, охотясь за рабами и торгуя ими, он будет делать это не так как Гурда.

В конце концов, когда стало уже почти темно, человек в белом вытащил из кармана, скрытого в складках одежды, второй кошелек. После этого Гурда приказал своим людям сложить свое оружие в углу. Откуда ни возьмись появились вооруженные воины в блестящих панцирях и стали вязать людей Гурды. Сын Бозы внезапно понял, что Гурда продал в рабство и собственных людей, тех, с кем он совершил разбойничий налет. Вот как, значит, выглядит предательство. Теперь стали ясны ему и предупреждения Астрид о том, что здесь любой легко может превратиться в раба. Границы между свободным и несвободным человеком не определялись никакими законами, ими не были даже короткие или длинные волосы, лишь только оружие в руках да полный кошель.

Уже на закате рабов загнали в сарай, а Гурда с двумя кошельками у пояса пошел меж шалашами. Над городом вздымался дым от печей, разожженных во многих домах, от горящих между палатками и шалашами костров. Гурда шел меж хижинами, откуда долетал запах жареного мяса, откуда выглядывали обнаженные до пояса женщины и зазывали разбойника к себе. В шалашах и палатках торговали пивом, едой, а также собственным телом ради чьего-то удовольствия. "Город - это такое место, в котором все можно купить и все можно продать", - так говорила Зелы, хотя никогда в городах и не была, а только слыхала о них от других спалов.

Вид полуобнаженных, с распущенными волосами женщин, что манили не только Гурду, но и сына Бозы - будил в последнем телесное желание. Никогда у него не было иной, кроме Зелы, женщины, так как та не позволяла ему сблизиться ни с кем из женщин на дворище спалов. Эти же тут - даже в свете костров - казались красавицами, а выпуклости их грудей и круглые плечи вызывали в парне странную боль. Но он был ужасно голодным, оборванным и грязным, от запаха еды он был чуть ли не в обморочном состоянии. Но гораздо сильнее боли вожделения и голодных мук был страх перед тем, что увидал он на невольничьем рынке. Если он до сих пор оставался свободным человеком, то лишь потому, что никто не знал о его существовании. Никто и не предполагал, что где-то среди шалашей и хижин бродит оборванный, не знающий городских обычаев, без кошеля у пояса, только лишь с мечом и щитом человек.

Гурда остановился у какой-то палатки и дал блестящую монету мужчине, подкладывающему дрова в костер. Через некоторое время ему вынесли жбан пива, и Гурда долго и жадно пил. Затем он пошел прямо, наверное, к какому-то известному лишь ему сараю, где он бывал уже много раз, и сын Бозы подумал тогда, что если он позволит разбойнику дойти туда, то потеряет его. Поэтому, когда Гурда на короткое время зашел в такое место, куда не проникал свет от какого-либо костра, он догнал его бесшумно, вынул Тирфинг и одним ударом снес голову эсту; потом склонился над дергающимся в агонии телом и срезал оба кошеля с пояса.

Никто и не заметил случившегося, хотя буквально в нескольких шагах пылал костер, вокруг которого сидели несколько оружных эстов и пели какую-то песню. Сын Бозы отвернул от костра и направился к дому Астрид, обходя все костры, шалаши и сараи. Он перелез через защитный вал, который совершенно не охранялся. Воины сторожили лишь ворота крепости, где жил городской правитель.

Как и сказала ему женщина, он трижды громко ударил кулаком в двери. Та сразу же открыла, и сын Бозы заметил в ее глазах изумление. Еще он увидал большую, мрачную комнату, слабо освещенную огнем горящего камина и каменной, наполненной маслом лампы, стоящей на деревянном столе.

Астрид была в длинной до щиколоток льняной рубахе, волосы у нее были распущены, отмытое от золы лицо - молодое и приятное на вид.

- Чего ты хочешь? - спросила она на языке склавинов.

- Я наколдовал эти монеты своими чарами, - ответил сын Бозы. - За них я хочу здесь жить, научиться языку здешних народов и городским обычаям. А еще я голоден.

Женщина молча подошла к камину и сняла подвешенный над огнем небольшой котелок, наполненный кашей с жиром. После этого она наложила каши в каменную миску и подала деревянную ложку.

Сын Бозы осмотрел комнату. Ничто не говорило о том, чтобы здесь жил какой-то мужчина. Но из комнаты наверх вела лестница. Может быть кто-нибудь спрятался там? Он не верил, чтобы Астрид жила сама. Город не казался ему подходящим для одиноких женщин.

- Где твой мужчина? - спросил он.

- Я живу сама. Я же говорила тебе, что я вдова. Вот я специально и пачкаю себе лицо. чтобы считали, будто я уже старая и гадкая.

- В этом и заключаются твои чары, - поддел ее сын Бозы.

Он заглянул в миску, набрал ложку с верхом и подал ее Астрид.

- Съешь ты, пока я не начал. Я никогда не беру никакой еды из женских рук, прежде чем хозяйка не попробует.

- Я не голодна.

- Делай, что я сказал. Я из рода спалов, и у нас такой обычай.

- Не хочу.

- Ешь, иначе я ударю тебя. - Сын Бозы был голоден, и в нем нарастала злость.

Женщина пожала плечами и съела ложку каши.

- Никогда не слыхала про спалов, - сообщила она. - Ты похож на ребенка и, будто ребенок, не имеешь имени. И в то же время, ты осторожен и недоверчив, будто бы тебе уже сто лет.

Астрид молча глядела, как ест ее гость. Она не присела на лавку рядом, но продолжала недвижно стоять у пылающего огня и о чем-то сосредоточенно думала.

- Возьми, - сын Бозы отодвинул пустую миску и ложкой указал ей на кучку куфических монет. - Это тебе.

Женщина собрала монеты и положила их в два кошелька.

- Один из них мне известен, - сказала она. - Он был у купца, который покупал рабов у Гурды. Ты убил Гурду.

- Да, - кивнул он. - Это мое колдовство.

- Если я сообщу об этом стражникам князя Акума, ты тоже потеряешь жизнь.

- Ну а эти куфические монеты? - спросил сын Бозы. - Ведь я же не требую от тебя многого. Предоставь мне жилье, научи языку и обычаям. Ты рассказывала мне, что после смерти мужа живешь в бедности, что тебе пришлось продать рабов и уволить служанок. Теперь ты станешь богатой.

Женщина коснулась рукой груди, рисующейся под льняной рубахой.

- Чего ты еще потребуешь?

Он отрицательно качнул головой.

- В этом городе много женщин. Я видел их обнаженными до пояса. Они заманивали меня своим телом. Если мне захочется женщину, за одну из этих монет приведешь мне одну из них.

- И ты больше ничего не хочешь, кроме еды, жилья, обучения языку и обычаям?

- Ничего. И если правда то, что ты живешь без мужчины, мой меч даст тебе защиту. Я убиваю быстро и бесшумно. Только это я и умею.

- Ладно, - кивнула она.

Тогда сын Бозы попросил, чтобы она села на лавке по другую сторону стола, подсунул лампу под самое ее лицо и потребовал, чтобы она поглядела ему прямо в глаза.

- Ты приказываешь мне, будто я ребенок, - оскорбилась Астрид. - А ведь я могла бы быть твоей матерью. Зачем ты хочешь смотреть мне в глаза?

- Тебе мало лет, чтобы быть моей матерью. У тебя красивые зеленые глаза, а кожа на щеках нежна будто лепестки у цветов.

- Не говори со мной так красиво, а не то я подумаю, будто ты меня хочешь.

Еда наполнила сына Бозы сытостью. Но, вместе с тем, он почувствовал и страшную усталость.

- Разве ты не видишь, как я оборвался? - спросил он. - Я хочу отдохнуть. Дай мне чистую рубаху и укажи место, где бы я мог заснуть.

- Это дом аскоманна, - ответила женщина. - Аскоманны спят голыми. Ложись на лавке возле камина. Там есть баранья шкура, под ней тебе будет тепло. А завтра я устрою для тебя баню и дам одежду, оставшуюся от мужа. Ты долго шел сюда?

- Я не считал дней и ночей, но их было много.

Астрид подкинула дров в огонь и неспешно поднялась по лестнице. Может она спала там, или же ей хотелось там спать сегодня. Сын Бозы чуть ли не на ощупь нашел лавку и разложенные на ней шкуры. С огромным облегченьем сбросил он с себя вонючие лохмотья - ведь он не мылся и не снимал одежду уже много дней и ночей. Кожа на его теле буквально лущилась от грязи.

Свою кольчугу и щит он уложил на утоптанном глиняном полу, лохмотья положил на лавке. Голый, держа в руках лишь Тирфинг и нож и набросив на себя баранью шкуру, сын Бозы укрылся в самом темном углу комнаты. Он сел там и прикрыл веки. Рукоять ножа он опер на колени, направив лезвие вверх. Если бы он заснул, и голова упала, кончик ножа обязательно уколол бы его подбородок. Парень боялся заснуть, так как показалось ему, что в глазах у Астрид увидал он фальшь. Он сознавал, что обладает нечеловеческой силой, так как в нем течет кровь великанов. Но, как предостерегала его Зелы, и как учил собственный опыт, Лесной Человек был сильнее, и жизнь ему спас лишь Тирфинг. Но даже и меч оказывался бессильным, если держащий его поддавался человеческой слабости - потребности во сне. Ибо ведь у спящего победителя украл Одоакр чудесный меч Тирфинг - этому учила песнь Зелы.

А ведь он был всего лишь юношей, измученным долгой дорогой и бессонницей; тепло очага и спокойствие темного дома отбирали остатки сил и отдавали тело на милость сну. И все же, что заставляло его быть чутким и защищало перед слабостью. Какая-то странная горячка, начавшая травить его во время погони за воинами Гурды - Жажда Деяний, ничем не успокоенное желание действовать. Юноша чувствовал в себе эту горячку, и это она время от времени будто судорогой сотрясала все его тело, отгоняя сон и слабость.

Трижды кончик ножа больно кололо его в подбородок. В третий раз он поднял отяжелевшие веки и увидал спускающуюся по лестнице Астрид. Она была совершенно голая, с распущенными волосами; в руке она держала длинный нож. Отблески огня в очаге и масляная лампа слабо освещали комнату, но белизна женского тела резко выделялась в темноте, а по лезвию ножа несколько раз алой искрой пробегало отражение каминного жара. Сын Бозы глядел, как она бесшумно приближается к тому месту, где должен был он спать. Так же бесшумно поднялся сын Бозы из своего угла и встал за спиной Астрид.

- Почему ты хочешь меня убить? - спросил он. - Ведь я же не сделал тебе ничего плохого?

Она вздрогнула, перепуганная его голосом, и повернулась, а он, без всяческих усилий, вынул из ее руки нож с длинным лезвием.

Женщина не сказала ни слова, в темноте ему не было видно выражения ее глаз. Они стояли, друг против друга, совершенно обнаженные - она, белокожая, с маленькими девичьими грудями, со стройными ногами и округлыми плечами, по которым разметались волосы. Стиснутые губы говорили о ненависти и страхе. Лишь на короткое мгновение захотелось ему ее убить, снести голову женщины Тирфингом. Ее лицо показалось ему слишком красивым, чтобы его исказила гримаса смерти. Никогда еще по-настоящему не обладал он женщиной, а ведь на стольких насмотрелся сегодня. Страх Астрид усилил его желание. Сын Бозы заметил, что женщина направила свой взгляд меж его ног. Он посмотрел туда же и обнаружил, что его член начинает подыматься и твердеть будто рукоять ножа. Тогда медленным движением Астрид повернулась к юноше спиной, нагнула спину, схватилась руками за лавку и оттопырила свой круглый зад. Сын Бозы отбросил свой меч и нож и вошел в нее так глубоко, что женщина даже вскрикнула от боли. Желудь на конце его длинного члена был велик, и он погрузился в Астрид глубже, чем когда-либо доставал ее муж, Отар. Но сразуже после мгновения боли у нее появилось чувство совершеннейшего переполнения, доставившее доселе неиспытанное ею наслаждение, потому она еще сильнее согнулась, чтобы член юноши входил в нее глубже и глубже. Ее изогнутой книзу шеи коснулись кончики его пальцев, затем губы, из-за чего наслаждение усилилось. Сын Бозы нежно покусывал Астрид за шею, его пальцы схватили ее свисающие книзу груди и сжали так сильно, что у нее даже перехватило дыхание. Но это только лишь увеличило наслаждение, равно как и страх, что, удовлетворив свое желание, юноша отрубит ей голову за то, что она хотела его зарезать. Потому с крайней тревогой воспринимала женщина каждое прикосновение и неспешные движения его мужского естества в своих укромнейших уголках тела, совершенно непохожие на те, что делал ее Отар - он брал ее грубо и резко, спешно утоляя свое желание, точно так же, как быстро утолял он голод, разрывая пальцами ячменные лепешки и куски мяса. Только страх перед смертью как-то не убивал наслаждения, наоборот - только увеличивал его, как будто последние мгновения жизни женщина хотела пережить вдвойне, втройне, параллельно... Она понятия не имела, что после подобного удара, который выдержало ее влагалище, чувство раскошного блаженства будет еще усиливаться и усиливаться, пока в какой-то миг не потеряла ощущение действительности, очутилась на краю какой-то пропасти, а затем упала в нее, погружаясь вниз, в теплую бездну... Астрид громко вскрикнула от ужаса и блаженства, а потом вскрикнула еще раз, почуяв в себе извержение его семени. Беспомощно упала она на колени и спрятала лицо в овечьих шкурах, лежавших на лавке.

А он, успокоенный, впервые овладев женщиной, презрительно глядел на свой все еще торчащий, блестящий от выделений член. Удовлетворение вожделения смирило его, но все равно, к этой женщине он чувствовал отвращение. Ее влагалище издавало противный рыбный запах, в то время, как у Зелы всегда пахло хвоей. Ее кожа имела неприятный соленый привкус, кожа Зелы же вкусом напоминала иголочки можжевельника и ромашку. Получается, что не все женщины были такими как Зелы?

Трясясь всем телом, Астрид заползла на лавку и легла будто мертвая, недвижными глазами глядя в темноту под потолком. Сын Бозы лег рядом и обхватил ее рукой, чтобы - если уснет сам - она не смогла уйти и вновь вернуться с ножом. Но та, видать, даже и не помышляла об этом.

- Семь лет жила я со своим мужем, - шептала она, - но никогда не познала наслаждения. Это страх смерти и ненависть к тебе принесли мне его.

Юноша не мог объяснить ей случившегося. Он лишь подумал, что не все женщины напоминают Зелы, наверняка среди них существуют разные, как различными бывают цветы на лугу. Но, по-видимому, все они знают лишь один способ, как вести себя с мужчиной - когда любят, и когда ненавидят, когда ощущают благодарность, и когда ужасно боятся. В любой трудной ситуации они выпячивают перед мужчиной свой голый зад.

Зелы как-то говорила ему, что женщина может отдаться мужчине, не испытывая никакого желания. Иногда ненависть, которую носила она по отношению к мужчине, могла усилить ее наслаждение. И все это говорило о том, что женщине нельзя верить - ни тогда, когда отдается она без всякого наслаждения, ни тогда, когда, отдаваясь - это наслаждение испытывает.

Г Л А В А С Е Д Ь М А Я

З И Ф И К

В течение двух дней Даго и Херим медленно и осторожно продвигались по огромному пространству трясин и болот, сотворенному рекою, которую местные жители называли Нотецью. Сама река была небольшой, но иногда разветвлялась на десятки малых речушек и ручьев; весной и осенью она заливала обширные пространства, которые даже в жаркие месяцы оставались подмокшими. Могло показаться, что вся эта местность творит одну громадную ловушку на человека - необозримые луга, поросшие высокой, по пояс человеку травой, поддавались копытам лошадей, и снизу раздавалось зловещее бульканье черной жижи. Кусты лоз вырастали на тонюсеньком слое земли, скрывающем бездны смрадного ила. То тут, то там, затянутые камышовой шубой, недвижно глядели в небо окна гигантских разливов вонючей воды с роящимися над ними тучами комаров. По ночам на болотах светились огоньки, манящие к себе смельчаков, но пугающие тех, у кого на совести лежало какое-нибудь преступление. Херим раз за разом осенял себя крестным знамением, утверждая, что это людские души горят в огне преисподней, но Даго, будучи родом из края спалов, в котором полно было трясин и болот, только иронично усмехался и спокойнехонько засыпал. Если бы не Даго, не его знание подобных этой местности земель, никогда бы они не перешли Нотець, сотню раз поглотила бы их черная пропасть, скрытая под зеленью трав и кустарника. Но Даго безошибочно направлял своего Виндоса, обходя предательские места. Какой-то чудесный инстинкт - так называл это Херим - заставлял его вести коня по твердой почве, пускай даже и похожей на болото. Ему всегда удавалось обходить разливы смердящей воды, находить сухие возвышенности и кочки, пусть даже и приходилось при этом добавлять пути, прежде чем хоть немного продвинуться вперед.

- Теперь-то мне ясно, почему Пепельноволосые и их держава так никогда и не вошли в историю, - сказал Даго. - Этот край от беспокойных и подвижных северных народов защищен болотами, Здесь живется безопасней, чем за Великими Стенами, Но все же, Херим, реки должны людей не разделять, но объединять. По этой реке когда-нибудь поплывем мы, чтобы взять в свое владение Свободных Людей и пырысян, а еще народы севера. Ведь чего стоит страна без того безбрежия вод, что зовется океаном? Она будет словно человек, что ходит на одной только ноге.

- Я никогда не видал океана, - честно признался Херим. - Но меня учили, что с океана приходит всяческое зло: норманны, юты, англы, аскоманны

- Но ведь океан дает и богатство! И силу! Потому-то все обитающие возле океана народы и сильны.

- Рома лежит близко от моря, но не на самом берегу. А есть ли держава могущественней Ромы?

- Но разве не ведаешь ты о Новой Роме за Великими Стенами? Тот, кто видел град Бизиса, уже никогда не станет восхищаться городами франков. Очень много слыхал я и об удивительнейшей красоте городов Омайядов и Аббасидов, народов, которые сами себя называют "поддаными". Так что самое время разбудить спящего великана, и он сотворит удивительнейшие вещи. - А потом Даго прибавил следующее: - А знаешь ли ты, что я на самом деле думаю про Старую Рому, про папу и ее народе? В этом городе лежал я больным, но встречался со многими проживающими там людьми. И никогда не приходилось мне встречать людей столь самоуверенных и переполненных гордыней, думающих только лишь о себе самих, считающих, будто они и есть наследники великого прошлого - древние ромеи. На самом же деле - это выродки вандалов и лангобардов, гуннов и готов. Они говорят на своем ужасном языке, называемом латынью, понятия не имея о чудном и звучном языке греков. Величие кроется только лишь в Новой Роме. Но таким же великим и чудесным сделаем мы спящего великана.

Херим не отвечал. Где были все эти спящие великаны, если они с Даго тащились уже два дня по этой практически безлюдной стране болот и трясин? Они пересекли уже бесчисленное множество речушек и ручьев, а может и саму Нотець, но все равно новые и новые реки и болотистые разливы становились преградой на их пути. Да и вправду ли где-то далеко отсюда существовала страна лендицов и король Пепельноволосый, равно как и край спалов, куда так упрямо стремился Даго? А вдруг Даго ошибся? Ведь учили же Херима, что на Восходе проживают пожирающие человеческую плоть андрофаги, лысоголовые агрипаи и одетые только в черное меленхлайны - все это народы дикие и варварские, не избирающие себе правителей и не создавшие никаких, даже для самих себя, законов. Старые книги ничего не говорили о лендицах и королях Пепельноволосых или каких-то там спалах. Ведь что случится, если встретится им спящий великан, они разбудят его, а тот схватит их своими пальцами и раздавит будто мошек? Может история и правильно поступала. заставляя восточных великанов находиться во сне. Кто знает, не приведут ли эти болота, по которым бредут они сейчас, к упомянутому в истории громадному озеру, откуда вытекает одна река, называемая Гипанисом, а вокруг озера скачут дикие белые кони подобные Виндосу? В книгах говорилось, что как раз это озеро отделяет мир от края скифов и невров - людей, что раз в году превращаются в волков.

И неожиданно Херим придержал коня.

- Давай повернем назад, господин, - умоляюще попросил он. - Давай вернемся в край Свободных Людей, где дали тебе титул Пестователя. Я боюсь великанов, о которых ты говоришь, что они спят за болотами.

Даго сжал пальцы на рукояти меча. Губы его были сжаты, и до Херима дошло, что через мгновение его голова упадет в то болото, которое уже давно месили копыта их лошадей.

- Я знал, что путь в край спалов преградят мне пущи и реки, и что буду я слышать мольбы о том, что лучше бы повернуть назад. Только я считал, что это будут сладкие голоски обнаженных женщин, но не твой, скриба несчастный.

Хериму казалось, что в последний раз глядит он на заходящее солнце, он даже перестал чувствовать зуд от укусов комаров, облепивших все его лицо и проникших в лошадиную шерсть.

- Прости меня, господин! - испуганно взмолился он.

И может быть - Херим так до конца и не был уверен - был бы он убит, если бы не чей-то отчаянный голос, отвлекший внимание Даго. Из недалеких ивовых зарослей на краю заросшего камышами болота кто-то звал на помощь. Это был зов на языке спалов, и он пронзил сердце Даго болью и радостью одновременно. Сын Бозы ударил коня шпорами, но уже через мгновение сдержал его, так как здесь каждый неосторожный шаг грозил смертью в болотной бездне.

Тогда он спрыгнул с седла и, ведя Виндоса под уздцы, со всей осторожностью направился к ивовым зарослям, потом остановился, так как земля под ногами, как показалось, начала дрожать и проваливаться. В пяти шагах от себя Даго увидал воина с конем, засосанным трясиной по самый живот. Конь ужасно храпел, каждое движение погружало его в болото все глубже. На воине же был панцирь, за спиной висел щит, стеснявшие движения. По-видимому он опасался того, что если сойдет с коня, то и сам завязнет в предательской трясине.

- О господин, спаси меня, - попросил он высоким, молодым голосом.

Его лицо опухло от комариных укусов, панцирь из серебряных чешуй кроваво поблескивал в свете заходящего солнца. Багрово отсвечивал и округлый, покрытый серебром шлем, закрывающий нос молодого воина.

- Подожди немного, говорящий на языке спалов! - крикнул ему Даго.

Боевым топором, что был привязан к седлу Виндоса, нарубил он ивовых ветвей и набросал их перед собою на болотистую почву, затем вытащил из вьюков веревку и по настилу из веток приблизился к плененному в болоте коню.

- Брось мне поводья, - приказал он.

Привязав поводья к веревке, Даго вернулся к Виндосу, вскочил на него и пустил того шагом, вытаскивая одновременно и лошадь с всадником. Попавший в болото конь храпел все громче. но постепенно передние его копыта выбирались на более твердый грунт. Трясина как бы с неохотой отдавала свою добычу, шипя засосанным ранее воздухом воздухом. Еще одно усилие коня, еще один всхрап, и плененный конь вырвался. Весь облепленный черной, густой грязью, на подламывающихся ногах встал он на земле.

- Благодарю тебя, господин, - сказал юноша, соскочив с седла. - Ты спас мне жизнь.

Тут подъехал Херим, удивленно разглядывая спасенного, его одежду и вооружение.

Юноша носил высокие сапоги из тонкой кожи, из такой же кожи были сшиты штаны, поверх кожаной же куртки был надет панцирь из серебряной чешуи, на голове - посеребренный шлем, а на спине - продолговатый щит, тоже покрытый серебряными пластинами. На поясе у него висел меч с длинным и тонким клинком, на плече же был лук с блестящими оковками. Позади инкрустированного серебром седла видна была привязанная накидка из бобровых шкурок, которой всадник, видимо, укрывался по ночам. Воин, судя по голосу, был очень молод, но опухлости от укусов и грязь на лице не позволяли определить его возраст точно. Был он высок и худощав. Его конь, с черной шерстью и длинными ногами, показался Даго красавцем.

- Кто ты, человек, говорящий на языке спалов? - спросил Даго.

Воин указал рукой на уста, давая понять, что не хватает ему воздуха, и ему надо передохнуть. Тяжело дыша, он уселся на траву.

- Господин, я знаю, кто он такой, - вмешался Херим. - В книгах читал я, что за рекой Висулой проживают аргараспиды, носящие серебряные щиты. И погляди, господин, у него как раз серебряный щит. Это именно они когда-то прогнали знаменитого Александра Македонского, так что пришлось александритам отступить к югу и искать добычи в иных краях.

- Помолчи, - поморщился Даго. - Я хочу услыхать от него. Спутай наших лошадей и приготовь хворост для костра. Ночевать будем здесь.

Что-то в молодом воине заставляло Даго задуматься. Он чувствовал на себе его быстрые взгляды, но шлем чужака прикрывал его глаза. Он вроде бы отдыхал, но все его тело выдавало крайнюю подозрительность. Может хотел он удостовериться, что имеет дело не с врагами? Ведь не случайно же он очутился один среди болот. Кто-то или что-то загнало его в этот дикий край.

Херим расседлал лошадей, в том числе и черного коня спасенного воина. Он спутал им ноги, пустил пастись, затем насобирал хвороста и разжег костер. Сделалось темно, но молодой воин все еще не двигался с места, только и того, что снял с плеча свой лук и едва заметным движением вынул из колчана стрелу. Язык тела этого человека, казалось, говорил, что он боится спасших ему жизнь, и что в любой момент готов он сразиться.

Даго опустился на колени и поцеловал болотистую землю, на которой предстояло им спать.

- Что ты делаешь, господин? - изумился Херим.

- Я целую мать, что родила меня и вскормила. Земля может дать или же отобрать у человека силу. Кто проявляет к ней уважение и любовь, тот имеет право считать, что ночь проведет спокойно.

- Но ведь это чары, мой господин.

- Мне ведомо искусство чар, Херим, и, вполне возможно, когда-нибудь я научу тебя ему.

Стало уже совсем темно, и Херим вежливым жестом указал воину место у костра. Он подал ему ломоть ржаного хлеба и разделил на три части остатки имевшейся у них еды - кусок вяленой свинины.

- Ты, господин, спас мне жизнь, - наконец заговорил воин. - Так что тебе должен я первые свои слова. Да, это правда, что родом я из племени аргараспидов, что проживает за рекой Висулой. Меня выслали в посольство к королю Голубу Пепельноволосому, ибо на нас нападают марды, и нам требуется помощь. Но в стране Голуба не признают никаких законов, всех моих людей перебили, меня же загнали на эти болота. Говорят, будто сам Голуб Пепельноволосый заключен в башню, правит же его сын Аслак и воины из Юмно. Когда-то мы оказали помощь отцу Голуба, теперь сами нуждаемся в ней. К сожалению, на наше посольство напали лестки, и значит это, что в стране лендицов нет уже порядка, и никто не почитает закон. Меня же, господин, зовут Зификом.

- Ты говоришь на языке спалов, - отозвался Даго.

Воин пожал плечами.

- Видно, ты издалека, раз вспомнил о спалах. Они живут только в старинных песнях. Языком же, который ты называешь языком спалов, владеют здесь все племена и народы: лендицы, гопеляне, мазовяне, лендзяне и мы, аргараспиды, а на юге - висуляне. На этом же языке разговаривают у князя Гедании и на всем севере, хотя более гортанно и твердо.

И сказал тогда Даго:

- Я сын великана Бозы, рожденный от обыкновенной женщины. Пять лет тому назад погибла воспитавшая меня великанша Зелы. Тогда же заболел я хворью, называемой Жаждой Деяний, и ушел в широкий свет. Та же самая болезнь заставила меня вернуться сюда, чтобы свершить великие подвиги, а ты говоришь, будто страна спалов сохранилась лишь в старинных песнях? Меня зовут Даго, но называют меня и Пестователем. Того же человека, что пришел со мною, зовут Херимом, и он разговаривает на языке склавинов, только в наречии сорбов.

- Если все земли, где разговаривают на твоем языке, господин, ты называешь краем спалов, то ты ныне в своей стране, хотя сами спалы обитают лишь в старых песнях, - ответил воин. - Болота скоро закончатся, и ты войдешь в край лендицов. По левую руку у тебя будет край гопелян, а за Висулой - аргараспидов и мазовян. Нигде не встретишь ты великанов, скоре, людей малых. Но во многих людях, подобно тебе, течет кровь спалов.

- Ты хочешь, Зифик, сказать, будто я человек без отчизны? - гневно воскликнул Даго.

- А что такое отчизна? - спросил его Зифик. - Если и правда, что ты сын великана Бозы, что воспитала тебя великанша Зелы, тогда - весь этот край твоя отчизна. Только вначале ты должен стать ее хозяином. Даже у Голуба отобрали владения его отца, и теперь там правит его последняя жена по имени Хельгунда, дочь Хока, хотя на словах правит сын его, Аслак. Только ведь Аслак еще дитя, господин.

- Носит ли Голуб Пепельноволосый на своей голове зачарованную повязку, называемую Андалой? - спросил Даго.

- Носит. Потому-то и не был он убит, а только заключен в башню. Андалу невозможно забрать силой или через кровопролитие.

- Тогда, согласно воле богов, он до сих пор все еще остается правителем, - заявил Даго.

- Говорят, будто камень Андалы помутнел. Голуб утратил разум свой и власть.

- Носящий Андалу всегда остается повелителем, - акцентируя каждое слово, сказал Даго.

- В таком случае, господин, не знаю я, каким образом хочешь ты вернуть свою родину. Что касается меня, господин, то позволь мне возвратиться в страну аргараспидов, ибо лук мой и стрелы могут пригодиться в войне против мардов. Согласишься ли ты на то, что какое-то время я стану сопровождать тебя? Втроем легче избегать опасностей.

- Ты говорил, будто вам необходима помощь против мардов. Почему ты не обратился за нею к Хельгунде?

- Да как же это сделать, если священная Андала все еще на голове Голуба? Аргараспиды не признают власти Хельгунды.

- Тогда поступай по собственной воле, - сказал Даго.

Он поднялся от костра и ушел в темноту, павшую на болота.

- Кто ты для него? - спросил Зифик у Херима. - Слуга или друг?

- Не знаю, - ответил тот честно. - Он спас мне жизнь, равно как и тебе. Я сопровождаю его, как и ты хочешь сопровождать его. Он говорит, будто родился властелином.

Ни о чем больше не спрашивал Зифик, накрылся своей бобровой накидкой и сразу же заснул, ибо спасший его жизнь Даго немедленно пробудил в нем удивительное чувство спокойствия.

Даго же тем временем стоял в темноте, на самом краю трясины, в шаге от наполненной болотной жижей бездны. Он видел на болотах перемещавшиеся будто живые существа голубоватые огоньки, слышал подобную рокоту утихшего моря музыку мириадов комаров. Из за низко висящих туч он не мог увидать звезд, по которым издавна человек привык выискивать предсказания своей судьбы - и хотелось ему выплеснуться в крике жалости, огромного разочарования, охватившего его. То, что в течение множества лет он всего лишь предчувствовал, о чем только догадывался - теперь, похоже, стало действительностью. Спалы жили только лишь в старинных песнях. Возможно, понял он, как очутившийся в стране своего детства человек, что все, бывшее ранее громадным, высоким и далеким, стало теперь малым и близким. Так и семилетнему ребенку женщина по имени Зелы казалась великаншей, теперь же самой обычной. Он рос с уверенностью, что живет вместе с великаншей, обладая нечеловеческой силой, а по сути своей был лишь немногим сильнее других, ростом равняясь чуть более высоким мужчинам. Спалы жили только лишь в старинных песнях - а может и не существовало никогда никакого края спалов; дорога Даго к власти и на свою родину оказалась никому не нужной. Не было в нем крови великанов, не родился он повелителем. Единственной реальностью оставалась в нем лишь хворь, называемая Жаждой или же Горячкой Деяний, желание пробудить спящего на востоке великана. И не было у него никаких прав на правление этим кусочком земли, поскольку была это земля гопелянов, лендицов и других племен. Того же, кто имел право на владение, Голуба Пепельноволосого, пытались его лишить какие-то чужаки. Но один только Голуб мог передать ему свою силу, свое право на власть, в противном же случае - а более всего, в собственном мнении - он сам будет всего лишь захватчиком чужого имения и чужой отчизны. Но почему же слушался Даго ужасный Тирфинг, срубая головы с плеч его врагов? Да и чем по сути своей была эта сила власти? Разве не научился он у ромеев и франков, что руку за властью протянуть мог всякий, имеющий силу, ловкость, богатство и успевающий крикнуть "Я властелин!", различными путями навязывая свою волю другим - страхом, жестокостью, преступлением, нарушенной присягой? Почему не должен верить он Василию, Великому Конюшему ромеев, который с первой же встречи распознал в нем повелителя всех народов к востоку от Вядуи? Да и разве вся жизнь Василия не была подтверждением того, что следует верить не святыням, но собственной силе и разуму? "Андала? - смеялся Василий, пируя один на один с Даго, ибо полюбил он юношу, видя в нем отражение самого себя, ту же силу, что сравнима с Жаждой Деяний. - Одни лишь глупцы верят, что власть можно добыть, не пролив крови. Ибо, что есть Андала? Самое главное - венец! Когда вернешься в страну спалов, вонзи кинжал в сердце Голуба и одень на голову себе золотой венец, корону. И ты сам убедишься, Даго, что никакой Сварог не ударит тебя громом, народ тебя полюбит, а ты, с помощью Ростислава, выступишь против франков."

Только ничто не могло стереть из памяти Даго предостережений и уроков Зелы: "Тирфинг и Андала станут твоей силой, только Андалу ты должен получить, не проливая крови."

"Спалы живут лишь в старинных песнях", - сказал Зифик. Значило ли это, будто он, Даго, обязательно родился в малом роду Землинов, что не зачал его никакой великан, ибо великанов на земле уже не стало?

- Нет! Нет! - крикнул он в темноту ночи и продолжил размышлять дальше.

- Я сын великана, так как совершил уже деяния, за которые другие опасались браться. Я стану повелителем огромной державы, ибо лишь это может стать доказательством того, что во мне течет кровь великанов. Временами во мне говорит кровь карликов, и тогда, как и теперь, меня одолевают сомнения, и я чувствую страх и неуверенность. Но чего во мне больше? Крови карликов или великанов? Но даже если спалы живут только лишь в старинных песнях, я воскрешу их своими деяниями. И тогда народ сам признает меня великаном."

Даго вернулся к догасающему костру и, укрывшись накидкой, лег рядом с Херимом и Зификом. Когда же он проснулся рано утром, Зифик уже возвращался от болота, где, видимо, нашел какую-то лужу. Его кожаные штаны и сапоги были старательно очищены от грязи, он умылся, а чтобы снять опухоль от комариных укусов, натерся листьями мяты. Даго увидал нежное, совершенно еще без следов растительности смуглое лицо шестнадцатилетки и с волнением подумал, что как раз в таком возрасте и он сам заболел Жаждой Деяний и попал в Друзо. Зифик был без шлема. Легкий ветерок, разгоняя утренний туман над болотами, поднял с плеч его длинные черные волосы.

Юноша внимательно пригляделся к Даго, который не успел побриться и потому казался на пару лет старше своего возраста.

- Вчера я видел тебя другим, господин, - приветствовал Даго Зифик. Тогда твое лицо было спокойным, сегодня же тебя будто гложет какая-то боль.

Зифик отметил и необыкновенные, густые, длинные и удивительно светлые волосы у Даго. Он подумал, что вот Даго белый, а сам он, Зифик - черный; у Даго конь белый, а у него, у Зифика - черный. Добрым или злым было такое совпадение?

- Сядь, - приказал юноше Даго, - и дай сюда свою руку.

Зифик недоверчиво остался стоять. Только показать свое замешательство ему не хотелось, тогда он присел возле Даго на корточки и, глядя ему в глаза, подал в его широкие, сильные руки свои маленькие, юношеские.

Даго молча, с огромным вниманием глядел в темные глаза юноши, пока тот не спрятал их за веками и не вырвал своих рук из ладоней спасителя.

- Не люблю я колдовства, господин...

Не промолвив ни слова, Даго поднялся и пошел в том же направлении, откуда пришел молодой человек. Там он обнаружил лужу с относительно чистой водой, умылся, смочил щетину на лице и сбрил ее своим острым ножом. Когда он вернулся, Херим все еще спал, Зифик же сидел рядом с ним, внимательно следя за каждым движением Даго. Сейчас рядом с ним лежали серебряный щит, меч, лук и стрелы.

- Сегодня ты не такой как вчера, господин. Почему? - опять спросил Зифик.

- Не задавай мне никаких вопросов, парень, пока я сам того не разрешу, - презрительно ответил Даго. - Ведь если их начну задавать я, у тебя не будет времени на то, чтобы успевать придумывать всякие враки.

Зифик вскочил с земли. Очень быстрым движением, практически незаметно для глаза, он положил стрелу на тетиву лука.

- Ты хочешь сказать, господин, будто я лгу, - возмутился он. - Но ведь я же сказал правду, что ехал с посольством от аргараспидов, но на нас напали и перебили всех моих людей. Еще я сказал правду о том, что Голуб пленен, власть у его сына Аслака, и от его имени правит жена Голуба женщина из Юмно со своими воинами. А еще я сказал правду про то, что спалы живут лишь в старинных песнях.

Даго успокаивающим жестом поднял правую руку.

- Отложи-ка лук, парень, ибо ты имеешь дело с мужчиной, меч которого не оставлял живых врагов. Вчера я поверил тебе, равно как верю и сейчас. Только помимо языка слов ведомы мне и языки тела и глаз. Поэтому, без моего на то разрешения, не задавай мне никаких вопросов, чтобы мне не пришлось задавать их тебе.

- Не называй меня парнем, - с тем же запалом заявил Зифик.

Даго пожал плечами.

- Пока ты не начал бриться как взрослый мужчина, для меня ты останешься мальчишкой, в лучшем случае - парнем. Отложи лук, я не привык драться с сосунками.

Возбужденные голоса разбудили Херима. Позевывая, он сказал:

- И вправду, отложи лук, Зифик. Я видел, как Даго убил Змея по имени Щек. Меч Даго всегда отрубает головы его врагам.

- Так ведь я же не враг ему! - воскликнул Зифик.

Херим, все еще зевая, разминал кости.

- Ясное дело, Зифик, что ты не враг ему. В противном случае, ты бы давно уже не жил. - А потом, чтобы перебить возникший меж этими двоими настрой враждебности, он заявил: - А знаете ли вы, что у нас уже нечего есть? Я же голоден. Еще мне хочется пить, но болотную воду пить нельзя. И что хуже всего - ночью мне снилась прекрасная, пахнущая благовониями женщина...

- Я могу в любой момент подстрелить утку, - предложил Зифик. - Только вот кто полезет за нею в болото?

- В путь, - решил Даго и направился к Виндосу.

Они собрали свои пожитки, оседлали лошадей и двинулись по естественной дамбе между двумя заболоченными впадинами. Ночной туман уже разошелся, солнце поднялось довольно высоко, и вдали стала видна темная полоска леса а значит, там была и твердая, сухая земля. Только им еще предстояло переправиться через илистую мелкую речку и обширное заболоченное пространство, поросшее молоденьким ивняком. Даго ехал первым, осторожно направляя Виндоса, и знания о болотах, полученные в детстве от Зелы, позволяли ему избегать ловушек, приготовленных толстым покрывалом ряски, пучками камышей и едва укоренившимися в трясине кустами. Херим с Зификом ехали стремя в стремя, сразу же за Даго.

- Сегодня, Зифик, мне снилась женщина, - рассказывал Херим. - Мой Господин и Пестователь Даго говорил мне, будто слаще всего - это власть. Только для меня нет ничего слаще молоденькой девахи. Имел ли ты когда-нибудь женщину, Зифик?

- Ясное дело, ведь мне уже шестнадцать, - похвастался тот.

- И снилось мне, Зифик, сто у меня была красавица - нагая, полненькая, пахнущая благовониями. Только кто-то все время мешал ее поиметь и насытить свое желание. Потому желудок мой болит от голода, но еще большую боль испытываю я от неуспокоенного влечения. О господин мой, Даго Пестователь! Ведь сколько дней едем мы вместе, но ни разу, ни ты, ни я, не имели мы женщин. В стране Свободных Людей, где ты убил Змея, было много красивых женщин. А как соблазнительно глядели они на нас... Ну почему мы не задержались там, господин, чтобы поиметь какую-нибудь? Неужели ты сделан из железа и никогда не испытываешь желания?

Он не услыхал ответа от Даго и вновь обратился к Зифику:

- Расскажи, какая у тебя была женщина, и что ты с нею делал.

- Мне стыдно, господин, - отвечал на это тот. - И вообще я не люблю говорить о подобных вещах. неужели, Херим, ты так страдаешь от телесного вожделения?

- Так сильно, что когда мы садились на лошадей, и я прикоснулся к твоим ягодицам, Зифик, упругим и небольшим будто у девушки, то подумал, что ведь и мужчины могут наслаждаться друг с другом. Так часто поступали в монастыре в Фульде, где я был монахом. Что ты думаешь об этом, Даго господин? Или ты видишь в этом нечто непристойное?

- Заткнись, - не поворачивая головы, отвечал на это тот. - От подобных вещей меня тянет на рвоту.

При этом Зифик несколько делано рассмеялся.

- Ты говоришь по-сорбски, Херим, так что не каждое слово было мне понятно. Но если бы я все понял, то воткнул бы тебе в спину нож.

Херим не обиделся, лишь тяжко вздохнул, Он молчал какое-то время, но телесные страдания не давали ему покоя.

- Когда доберемся до леса, может там подстрелим какую-нибудь птицу или зверя. После этого я наполню желудок едой и напьюсь воды из источника. Только вот где и когда успокою я другое свое желание, раз не беспокоит оно моего господина Даго? Он размышляет лишь о власти. Она для него и наслаждение, и любовница.

- Херим, давай-ка я расскажу тебе кое-что, - весело рассмеялся Зифик. - Говорят, будто на востоке имеется Страна Квен. Это страна женщин. Подумай только, Херим - десятки, сотни женщин! Отправляйся туда, и можешь наслаждаться с ними, сколько душе угодно.

- И я читал об этом в ученых книгах, - кивнул Херим. - Только ведь это не настоящие женщины, а воины. Они великолепно скачут на лошадях и метко стреляют из луков. Еще знамениты они своей жестокостью. Испытав наслаждение с мужчиной, они его убивают. Дважды в год женщины этой страны устраивают на мужчин охоты, отлавливают их, наслаждаются и убивают. Им не ведомо, что такое любовь, Своих детей женщины Квен отдают на воспитание евнухам только мальчиков убивают, а из девочек делают воинов. Так что не хотелось бы мне попасться к ним в руки и заниматься любовью. А ты, Даго, Господин мой и Пестователь, как ты думаешь об этих женщинах?

- Отвратительно, - бросил тот через плечо.

- Похоже, ты вообще ненавидишь женщин, - заметил Зифик.

Даго остановил Виндоса и сказал, не повернув головы:

- Когда я был мальчишкой, та женщина, которой я доверился, подала мне яд. От него издох огромный рыжий бык. С того времени я поклялся не брать из женских рук даже воды, если перед тем она сама ее не попробует. Месяц назад подобная предосторожность спасла мне жизнь. Точно с такой же осторожностью я беру от женщины и наслаждение.

Тогда Зифик спросил у него:

- А от меня, как ты называешь, парня, примешь ли, господин, немного воды с мятой? Она очень хорошо утоляет жажду.

Говоря это, Зифик вынул из седельной сумки тыквенную баклажку и подал ее Даго. Тот же взял ее и стал жадно пить.

- Спасибо тебе, Зифик, так как отгадал ты мое желание попить, а болотную воду употреблять нельзя. Я принял от тебя воду, поскольку ты всего лишь застенчивый юноша, а не женщина.

Херим допил баклажку.

- Вода с мятой - штука хорошая, - объявил он. - Теперь я понимаю, Зифик, почему ты так приятно пахнешь мятой. Еще вчера почувствовал я от тебя этот запах, может потому мне и снилась пахнущая благовониями женщина.

Зифик же обратился к Даго:

- Господин, ты принял от меня воду с мятой, и это значит, что ты на меня уже не сердишься. Можно ли мне кое о чем тебя спросить?

- Спрашивай.

- Ты говорил, будто не веришь ни единой женщине. Женщины страны Квен, вроде бы, тоже не верят в любовь.

- Я любил воспитавшую меня Зелы. Вот ей я верил безгранично. Это от нее узнал я, что такое власть, и понял, что в ней нет места для истинной любви.

- Почему же?

- Если кто отдается во власть любви - тот не настоящий правитель. Если ты любишь какую-нибудь женщину, значит становишься ее подданным. Но нельзя быть одновременно и властелином, и чьим-то подданным.

- Господин, ты говоришь то же, что и женщины из страны Квен. Они не отдаются мужчинам, а захватывают их, пользуются ими, а затем выбрасывают в грязь. Они правят сами собой.

На это Даго презрительно ответил:

- У них только тела женские, но души мужские. Такие же как я берут не только тело, но и душу женщины. Если бы мне пришлось испытывать наслаждение с какой-нибудь женщиной из страны Квен, то мне казалось бы, что я занимаюсь этим с мужчиной, но подобное мне глубоко противно. Теперь тебе известен мой ответ, что думаю я про женщин страны Квен. Они мне противны.

И Даго двинулся дальше, а за ним Зифик с Херимом, которого подобные разговоры совершенно не трогали. Он чувствовал в себе вожделение и думал лишь про обнаженные женские телеса. Причем, это могла быть даже и не женщина из его сна, она могла даже и не пахнуть благовониями - лишь бы у нее было женское естество. Ибо ведь не с душой облегчаешь вожделение, но с телом...

До самого полудня они двигались зигзагами меж болотами и мокрыми распадками, прежде чем достигли луга, за которым уже начинался подмокший лес. Зифик не раз удалялся от товарищей, вспугивал в зарослях диких уток и с необыкновенной меткостью поражал их стрелами из своего лука. Вспугнутые утки чаще всего улетали в сторону болот, но две упали на луговую траву, и Зифик приторочил их к своему седлу. Стрелы он старательно извлек и спрятал к себе в колчан.

- Да, юноша, стреляешь ты очень метко, - с уважением заметил Херим. Впрочем, и лук у тебя превосходный - с бронзовыми оковками. Никогда я такого не видал.

- Сам лук новый, но оковки на нем старинные, - гордо сообщил Зифик. Только ты, господин, не отличаешь золота от бронзы. Оковки эти из золота. Это золотой лук князя аланов, давным-давно исчезнувшего племени, с которым мой народ победно воевал.

- Я слыхал про аланов, будто бы они подчинялись ужасным гуннам, сказал Херим.

- Об этом мне неизвестно, только были они храбрецами доезжали конными своими ордами до самой Мазовии. Там-то они и понесли поражение от моих предков. Старинные песни рассказывают, что плечом к плечу с моими предками на бой вышли и спалы.

Даго лишь пожал плечами и горько заметил:

- Чего стоят старинные песни, говорящие лишь о вымерших народах и племенах, о давным-давно отгремевших битвах. Я знаю много песен о спалах. Это они стеною своих тел заградили дорогу скифам, а потом и сарматам. Это благодаря им край гопелян, лендицов и мазовян никогда не познал рабства. Ты считаешь, что старинные песни говорят правду? А если и так, то имею ли я право, раз уж течет во мне кровь спалов, создать здесь собственную державу, которое когда-нибудь станет угрозой для вероломных тевтонов?

- Ты, господин. желаешь создать здесь собственную державу? - удивился Зифик. - Кто ты, князь или изгнанный откуда-то король?

- Великий Цесарь ромеев дал мне власть над всеми народами к востоку от Вядуи. Король Людовик Тевтонский предложил мне титул графа и кубок с ядом. Потому я презрел то, что не добыл сам. Я убил Змея по имени Щек, и меня назвали Пестователем. Вот это для меня ценно, ибо этот титул я получил от Свободных Людей. Меня назвали Пестователем, и это означает, что я беру кого-нибудь под свою защиту, подобно тому, как отец защищает и опекает собственное дитя. И решил я многие народы взять в свое пестование. Ты поймешь это, Зифик, поскольку и сам ты родом из правителей.

Зифик обеспокоился:

- С чего это пришло тебе в голову, господин, будто я родом из правителей?

- Поскольку у тебя имеется золотой лук аланов, равно как у меня есть меч, прозванный Тирфингом. На этом мече заклятие северного бога Одина, и заключается оно в том, что если вынуть его из ножен для сражения, обязательно кто-то должен пасть мертвым. Только, если в ком нет крови правителей, гибнет он, а не его противник. Точно так же, как мне кажется, обстоит дело и с золотым луком аланов. Лишь в твоих руках, Зифик, стреляет он так метко. Лишь бы кого с посольством не высылают. Все твои товарищи погибли, а ты спасся, хотя тебе всего лишь шестнадцать лет, и большим боевым опытом ты еще не обладаешь. И, как я понимаю, спутники защищали тебя в бою и погибли, лишь бы ты смог уйти. Но ты будешь и дальше в безопасности, если отдашься в мое пестование.

- Слишком уж ты проницателен, господин! - крикнул Зифик и ударил своего коня шпорами.

Он ускакал галопом и через мгновение уже скрылся в подмокшем лесу.

- Кажется, открыл ты правду, господин, - объявил Херим. - Этот Зифик с первого же взгляда произвел на меня странное впечатление. Может, следовало бы взять его в плен, чтобы потом получить за него выкуп? Жаль, что ты не сделал так, господин, но сообщил все, что о нем догадываешься. К тому же, он забрал с собой двух уток. Придется искать, чего бы поесть.

В лесу росли, в основном, березы и ольхи, лишь на сухих пригорках еще встречались дубы и сосны. Ничего не говорило о том, чтобы где-то поблизости было какое-нибудь селение или град, где можно было бы поесть. Слишком уж мокрым был этот лес, чтобы здесь селились люди. Наконец, когда солнце уже клонилось к закату, им встретилось озеро, узкой, извилистой лентой вонзавшееся в пущу. Даго с Херимом напоили лошадей, потом и сами утолили жажду. Даго с беспокойством поглядел на конские животы - те вздулись от плохой травы, которую лошадям приходилось есть на болотах. Нужно было дать им какое-то время на поправку. Даго приказал Хериму разводить костер, а сам с луком отправился вдоль зарослей тростника по берегу озера. Как и Зифик он собирался подстрелить утку. Он поднял на крыло нескольких, но ни одной не удалось сбить. Стрельбой из лука Даго занимался еще на подворье у Зелы, но потом как-то забросил это занятие, упражняясь только лишь во владении мечом. Рассердившись на самого себя, он возвратился к Хериму и увидал поджаривающихся на жару, уже ощипанных птиц. Рядом с их с Херимом лошадьми пасся черный жеребец, а у костра сидел Зифик.

- Нет, господин, не отдамся я в твое пестование, - сказал юноша. - У меня другой план. Как ты и угадал, я из рода повелителей. Я самый младший сын королевы Айтвар. Не я унаследую власть и королевство, но если доведешь меня до матери живым и здоровым, ты, господин, получишь много золота, а Херим поимеет столько женщин, сколько ему только захочется. Ты согласен?

И ответил ему Даго:

- Я Пестователь, а не наемный воин. Я провожу тебя в край аргараспидов только лишь, если ты отдашься мне в пестование и поклянешься в этом.

Зифик не дал ответа, лишь сказал злорадно:

- Я видел, господин, как ты пытался попасть из лука в утку. Что-то тебе не удалось это.

- Ты, Зифик, уток стреляешь прекрасно, - без тени улыбки отвечал Даго. - Но я привык убивать не уток, но людей.

Тогда спросил его Херим:

- А почему сегодня ты не поцеловал землю, на которой мы решили остановиться на ночлег? Или ты, господин, уже не веришь в свои чары?

- Поначалу я должен убедиться, эта ли земля мать моя и отец. Вот тогда я и проявлю к ней свое сыновнее почтение и любовь.

До самого вечера Даго не отозвался ни словом. Прежде, чем утки были готовы, он сбросил с себя кольчугу, разделся донага и, намылив свое тело, выкупался в озере.

- А ты, Зифик, не любишь чистоты, как мой господин? - спросил у юноши Херим.

- Я помылся, перед тем как вернуться к вам. Я тоже люблю быть чистым. Но вот ты, Херим, воды как будто боишься.

- Да, это так, не люблю я воды. Но мой господин, Даго, терпеть не может вонючек. Только ведь кто-то должен сторожить вещи на берегу, так как мы находимся в чужой земле.

- А разве меня недостаточно?

- Ты всего лишь метко стреляющий из лука юнец, - ответил на это Херим и стал поворачивать уток, насаженных на вертелах из веток.

Херим уловил стыдливый, но полный восхищения и интереса взгляд Зифика, направленный им на Даго, когда тот, обнаженный, выходил из озера. Второй раз увидал Херим тело Даго и понял, что в первый раз ошибался: Даго не был атлетом. У него были узкие бедра и не слишком-то широкие плечи, какие обычно бывают у силачей. Но под кожей трепетали канаты мышц, и это как раз они говорили о силе. Это тело было гибким и ловким, мышцы на правой и на левой руках казались развитыми одинаково, что должно быть весьма полезным в бою, так как давало способность перебросить меч из одной руки в другую.

Все сели кушать. Даго принес вынутый из вьюков маленький мешочек с солью и отсыпал каждому по щепотке.

- Из-за этого серого праха и гибнут здесь люди, - сказал Зифик. Соляными залежами владеют гопеляне, потому-то Пепельноволосые и подчинили их, а затем выстроили свое Гнездо, чтобы стеречь соль и держать ее на своих складах. Если кто им неприятель, тот соли не получит и должен везти ее из самого Города, что на Берегу Моря. Множество лендицов обогатилось на торговле солью. Именно они-то и проявили Голубу свою покорность. Моей стране тоже нужна соль, потому мы всегда жили с Пепельноволосыми в мире. Не знаю, откуда теперь возьмем мы соль. Но когда-нибудь между аргараспидами и Хельгундой, что правит теперь от имени Аслака, сына Пепельноволосого, случится война.

- А Хельгунда сильна? - спросил Даго.

- У нее есть сотня воинов из Юмно, полученных ею в приданое. Но ее ненавидят могущественные роды гопелян и лендицов - Повалы, Лебеди, Землины и Дунины.

- Моя мать была из Землинов. Это род малых людей, - презрительно заявил Даго. - У нее лопнул крестец, когда она рожала меня. Только ведь ты сам, Зифик, видишь, что я ек великан.

- Ты ведь сам говорил, что в тебе течет кровь великанов, - перебил его Херим.

- Спалы живут только лишь в песнях, - с печалью закончил Даго. - Я не знаю, как выглядел мой отец, Боза. Уверен я лишь в том, что воспитывающая меня, когда я подростал, казалась мне великаншей.

Херим один слопал одну из уток. Даго удовлетворился половинкой второй. Зифик же мяса едва коснулся. Он часто ходил на озеро и пил воду. Губы у него были спекшимися и потрескались. Даго задумчиво посматривал на него, а когда стало совсем темно, сказал ему:

- Если ты не доверишься мне, Зифик, тебе никогда не видать страны своей матери.

Пришла ночь, они сняли панцири и кольчуги и легли спать у догорающего костра. Налопавшийся Херим заснул первым, и вскоре послышался громкий храп. Даго стоял на страже и глядел в звездное небо, чтобы отыскать там свою, Звериную Звезду. Через какое-то время он почувствовал на своем плече осторожное прикосновение.

- О Даго, Господин и Пестователь, - овеяло его горячее дыхание Зифика. - Догадываюсь, что ты уже знаешь, кто я на самом деле. Когда я отъезжал от вас, низкая ветка в лесу сбросила меня с коня, и на спине открылась недавняя рана от стрелы. Я истекаю кровью, господин, и не могу перевязать ее. Тебе ведомы чары, так что останови кровь.

- Иди к озеру, - приказал Даго шепотом.

В своих запасах он отыскал мешочек с купленным когда-то в Регенсбурге чудесным порошком из тертого камня, который назывался алуном, и закрытую в деревянной коробочке мазь для ран, сделанную из целебных листьев чистотела и подорожника. Еще он порвал льняную нижнюю рубаху на длинные полосы и направился к озеру.

Рана на спине у Зифика и вправду кровоточила. Она была под правой лопаткой, и кровь из нее вдоль позвоночника стекала до самых ягодиц. Даго смочил льняной лоскут в озере и вытер спину Зифика, затем приказал ему приспустить штаны и стер запекшуюся кровь меж тугими, девичьими ягодицами.

У нее были торчащие вверх остроконечные маленькие грудки, а кожа на спине гладкая-гладкая, каким и бывает сладкое тело у молодой и красивой женщины.

На шее у Зифики Даго увидал ремешок, на котором меж грудями висела деревянная фигурка.

- Не помог тебе твой амулет, - заметил Даго.

- Потому что защищает он не от ран, а от власти мужчин.

Даго взял деревянную фигурку и был изумлен, увидав, что это резной мужской член.

- В Стране Квен, когда девочке исполняется семь лет, для нее вырезают такой вот член и ним лишают ее девственности, а после этого она носит его на своей груди. Наши законы говорят, что никакой мужчина не имеет права причинить боль женщине, оплодотворяя ее, не может он и хвастать, что вошел в нее первым.

Ничего не сказал на это Даго, так как научился уважать чужие законы и обычаи.

Он присыпал рану порошком, смазал мазью и полосой из льняной ткани обвязал грудную клетку, сделав узел под самой грудью.

- У тебя вытекло много крови, но уже послезавтра можно будет тронуться в путь, - сказал он, принеся из своих вьюков чистую рубаху.

Зифика набросила ее на свое девичье тело и спросила:

- Как мне высказать свою благодарность, господин? Примешь ли ты от меня золотой солид?

- Нет. Ведь это я делал не ради денег. Тебе всего лишь шестнадцать лет, и родом ты из Страны Квен, потому ты не настоящая женщина. Ибо женщина лишь единственным способом может проявить свою благодарность мужчине.

Ее гордость была уязвлена настолько, как будто Даго вложил ей палец в рану под лопаткой.

- А тебе ведомо, господин, что говорят наши законы? Если кто видел обнаженное тело женщины из Страны Квен, тот должен быть убит. Так что опасайся за свою жизнь.

Даго тихо рассмеялся.

- Да не видал я никакой обнаженной женщины, лишь парнишку по имени Зифик из края аргараспидов. Так было, и так будет.

- Хорошо, - кивнула она. - Пускай так и остается.

Они легли спать. Только Даго не мог сомкнуть глаз, поскольку, закрывая их, он снова видел крепкие груди девушки, чувствовал под пальцами ее гладкую кожу; вновь и вновь оживала в нем память о ее круглых и упругих ягодицах, в ноздри врывались запахи ее молодого тела. А когда он заснул, к нему пришел такой же, как вчера у Херима, сон - понапрасну желал он испытать наслаждение с пахнущей благовониями женщиной. И тогда он буквально застонал от вожделения. Зифика слышала этот стон, но считала, будто Даго плачет во сне, тоскуя по стране великанов. В его же сонном видении на лицо Зифики наложилось воспоминание о лице гордой княжны Пайоты, потом множества других женщин, которых он желал, которых имел, но так мало от них получил. И когда, время от времени, пробуждался он от подобных воспоминаний, Даго видел великаншу Зелы, и все в нем бунтовало против мысли, что спалы живут лишь в старинных песнях. Ведь разве он, Даго, не нес в себе крови спалов? Неужто всего лишь иллюзией были его воспоминания о счастье, которое познал он на дворище Зелы? А может, и вправду со смертью Зелы кончились великаны-спалы... Но ведь остался он, Даго, видимо, затем, чтобы исполнить какое-то предназначение. Мощью своих великих деяний и силой будущей своей власти введет он в историю неведомые до сих пор народы.

Г Л А В А В О С Ь М А Я

Х Л О Д Р

Астрид нагрела много воды, вкатила в комнату деревянную бочку, и парень, наконец-то, смог избавиться от грязи. В настое пахучих трав она отмыла его длинные волосы, и те стали еще светлее. Затем она подстригла их ровно, чтобы доходили до плечей, как у свободного человека, побрила юношу и подала обильный завтрак.

...В ту ночь, когда она пришла его убить, а потом, повернувшись спиной, лежала рядом с юношей на лавке у очага, он раза три просыпался и каждый раз, чувствуя на своем животе теплые женские ягодицы, проявлял желание, брал Астрид и наполнял ее семенем, она же наслаждалась. Она не лгала, что за семь лет совместной жизни с мужем, Оттаром, ни разу не испытала Астрид удовольствия, но думала, что так оно и должно быть. Этот шестнадцатилетний парень без имени открыл в ней что-то новое, и ее напугала сама мысль, что, если бы она убила его, то до конца жизни, возможно, так бы и не узнала об истинном женском наслаждении. Астрид убедилась, что даже обычное прикосновение доставляет ее пальцам удовольствие - и потому мыла парня так долго, ласково касаясь его рук, живота, ног. Хоть таким образом хотела проявить она благодарность за испытанное с ним. А еще Астрид принесла самую красивую одежду. Впрочем, женщина и сама удивлялась: отчего это ей хочется, чтобы этот приблуда, вошедший в ее жизнь грязным и ободранным, выглядел красиво - как ее покойный муж.

И вот получил он от нее белые льняные подштанники и сорочку, ярко-красные шерстяные штаны-чулки, настолько обтягивающие, что выпирало все его мужское естество. На сорочку он одел блузу, тоже красную. Астрид подарила ему высокие сапоги из мягкой оленьей кожи, украшенный серебряными оковками пояс, а для его меча - ремешок через плечо, украшенный серебром. Еще она дала парню шляпу с мягкими полями, снова ярко-красную, и похожий на шубу плащ, называемый роггр, изготовленный из коротких полосок шерсти. Вот теперь, в костюме богатого аскоманна, выглядел он по-настоящему красавцем, и Астрид хотелось, чтобы таким он остался навсегда.

- Может тебе дать еще и меч моего мужа? Он более длинный и красивый, спросила она. - Он зовется Кусателем Кольчуг, так как прорубает даже кольчуги.

- Спасибо тебе, Астрид. Мой меч зовется Тирфингом, и он заколдован, ответил юноша. - Если я выну его ради сражения, кто-то должен будет умереть, потому-то я и ношу его в таких неприметных ножнах. Он не должен привлекать чьего-либо внимания.

- Это ты зачаровал его? Ведь сам говорил, будто понимаешь в искусстве колдовства.

- Нет, это бог Один наложил на него заклятие и приказал ему убивать. Но правда и то, что мне ведомо искусство чар, так как воспитала меня великанша Зелы. А родился я от обычной женщины и великана Бозы. Родом я из края спалов, то есть - из страны великанов.

Астрид подумала, что все это лишь юношеская похвальба, но потом вспомнила набухший член, который четырежды заполнил ее за одну всего ночь и подарил наслаждение. У ее Оттара, пусть даже сильного и воинственного мужчины, член был меньше.

- Мое же умение чар невелико, - призналась она. - Я могу отыскивать травы, что призывают или же отталкивают любовь. Я умею складывать поломанные кости, лечить раны, останавливать текущую кровь и принимать ребенка у рожающей женщины.

- Мне это искусство тоже ведомо, - сказал юноша. - И, хоть новорожденного принимать не умею, знаю, что к роженице следует идти в мужском одеянии, чтобы обмануть злые силы.

- Правда, - изумленно воскликнула Астрид. - Ты действительно знаешь искусство чар.

- Еще я понимаю язык человеческого тела. Поэтому я знал, что ты придешь, чтобы меня убить. Об этом мне рассказали твои глаза.

- А что они рассказывают теперь? - с улыбкой спросила женщина.

Этот разговор они вели за завтраком, сидя за столом друг напротив друга. Он, в своих ярко-красных одеждах и белыми, спадающими до плеч волосами, и она, тоже одетая красиво - так как Астрид хотелось понравиться юноше - в длинном зеленоватом шерстяном платье, с серебряными брошами и фестонами бус на груди. Волосы - как пристало вдове - были связаны в толстый узел и прикрыты остроконечным чепцом.

Юноша с удовольствием провел пальцами по украшенным кружевами манжетам своей новой сорочки, потом поглядел на Астрид и сказал:

- Твои глаза беспокойны. Взгляд твой все время направлен к лестнице. И потому мне известно, что там, наверху, есть мужчина.

- Ты убьешь его? - Астрид попыталась скрыть свой испуг.

- Не знаю.

- Он ранен. У него сломаны обе ноги. Долго защищаться он не сможет, сказала она, с напряжением ожидая ответа.

- Кто он тебе?

- Это брат моего мужа. Его зовут Хлодром.

- Почему же он лежит наверху, а не здесь?

- Я прячу его от правителя города, Акума. Вступив в заговор с моим мужем Оттаром, этой осенью Хлодр напал на город с ватагой аскоманнов. Их всех перебили. Хлодра я нашла с перебитыми ногами и приволокла сюда. Мой муж тоже погиб. Но никто не знает, что Оттар был в сговоре с пиратами, потому меня оставили в покое. Правда, с того времени я живу в нужде. Мне пришлось продать рабов и много ценных вещей.

- А почему твой муж связался с пиратами?

- Он был аскоманном, - пожала она плечами, как будто это могло все объяснить.

- Я все время слышу про аскоманнов. Кто они такие?

- Это люди с Севера. Иногда они бывают купцами, иногда разбойниками и даже пиратами. Мой муж скупал меха, но когда эту торговлю перехватил Акум, наши дела пошли неважно. Тогда Оттар вспомнил про своего брата Хлодра и о тех, с кем его объединяло "ваарар", то есть братание. Вместе они задумали и спланировали нападение на город. Ты убьешь Хлодра?

- Нет, - ответил ей сын Бозы. - Я стану опекать его, если он научит меня обычаям аскоманнов. Ведь я хочу познать умения и науки, ибо наворожили мне, что буду великим правителем. Я не хочу убивать человека, способного меня чему-нибудь научить. Является ли Хлодр кем-то значительным?

- В городе Бирка у него есть свой дом. Много раз переплывал он моря, сражался с бритами, англами, нападал на франков и привозил огромную добычу. Он даже бывал на море, которое называют Понт. Когда сойдет лед, он будет каждый день выходить на пристань и высматривать корабль с головой дракона, в пасти которого раздвоенный язык. На этом корабле Хлодр втайне возвратится домой, забирая с собой и меня.

- Спроси его, согласится ли он стать моим учителем, - предложил сын Бозы, у которого при мысли о дальних походах начиналась дрожь, вызванная болезнью, именуемой Жаждой Деяний и Подвигов.

Астрид ушла и долго не возвращалась. Затем она появилась на верхней площадке лестницы и махнула юноше рукой, чтобы тот поднимался. И вот тогда, в чердачной комнатенке, на громадном ложе, покрытом овчиной, сын Бозы увидал лежащим громадного мужчину с большой ярко-рыжей бородой и длинными рыжими волосами. Обе его ноги были в лубках. Мужчина находился в самом расцвете сил. Глаза его смеялись.

- Чему же ты хочешь научиться от меня, молодой человек без имени? низким голосом спросил Хлодр на языке, которого сын Бозы не понял, но Астрид тут же перевела ему.

Тот ответил, не раздумывая:

- Твоему языку, господин, и твоим обычаям. А если ты любишь битвы, то и твоему умению сражаться.

- Не знаю, стоит ли тебя учить, безымянный юноша, - загудел Хлодр, а женщина тут же переводила его слова. - Может не стоит тратить и времени? Астрид говорила, будто ты хвалился, что сам из племени великанов, называемых спалами. Я пересек на ладьях наверное с полмира, но о спалах ничего не слыхал. Вот если бы ноги мои не были сломаны, мы могли бы попробовать биться на мечах. Я слыхал, будто твой кличется Тирфингом. Мой же носит имя Кусатель Голеней.

- Мы не могли бы биться на мечах, господин, поскольку, после того, как я обнажил бы Тирфинг для битвы, обязан пасть мертвец. Мой меч заклят и ради забавы не годится.

Хлодр перестал усмехаться.

- Кто же его заклял?

- Один.

- Спалы поклоняются Одину?

- Нет. Наш бог - это Сварог. Но я желаю отдавать честь разным богам, так как мне хотелось бы иметь много сил.

- Даже и не знаю, каким образом проверить мне, годишься ли ты для науки, - размышлял вслух Хлодр.

Улыбнулся на это сын Бозы и сказал:

- У тебя, господин, в овчине возле руки спрятан нож. Когда я зашел сюда, то увидал в твоих глазах сомнение, не убить ли меня.

Как только Астрид перевела эти слова, тут же блеснул нож и пролетел над самой головой у сына Бозы. Если бы юноша не предусмотрел опасность и не уклонился, нож вонзился бы прямо ему в сердце.

- Ты можешь читать в мыслях?! - воскликнул Хлодр.

- Нет, господин, - спокойно отвечал юноша. - Я всего лишь знаю язык тел и глаз.

Говоря это, он вытащил вонзившийся в стропило нож и бросил его на пол.

- Я научу тебя языку аскоманнов, то есть, донск тунга, а ты меня языку тела и глаз, - предложил Хлодр.

- Это невозможно, господин. Лишь женщина, знающая искусство чар, может научить мужчину этому языку. Множество веков женщины ласкали мужчин, знакомясь с их глазами и телами, равно как и с собственным телом. Это они, а вернее, некоторое из них, сохранили крупицы памяти о древнем человечьем языке. Сам я познал его, но вот научить ему смог бы лишь женщину. Вместо этого я могу обещать тебе безопасность и деньги для богатой жизни.

- Это откуда же?

- По вечерам я стану одевать черный плащ и искать таких, что ходят с кошельком у пояса. А теперь, господин, скажи мне, пользуешься ли ты этой вот женщиной по имени Астрид?

- Что значит пользуешься? - рассердился Хлодр. - Ясное дело, иногда я заставляю различным образом удовлетворять мои телесные желания, но и все.

- В таком случае, мы будем делиться ею, - решил сын Бозы.

- А что ты скажешь на это, Астрид? - спросил Хлодр.

- Он прав, Хлодр. Я люблю тебя, но нужна и ему. Кроме того, специально для него чужую женщину в дом привести будет нельзя, ведь та, из ревности, сможет донести на нас людям Акума.

Так вот сын Бозы подружился с Хлодром, старым "тане", как приказывал он называть себя; слово это означало участника многих битв. Сам же он стал дренгом, то есть юношей и товарищем по оружию. Через месяц он уже неплохо говорил на языке аскоманнов и узнал многое про таинственные обычаи и присяги, а также способах сражений аскоманнов.

Это не был единый народ, хотя и пользовался одним языком. Немного отличались обычаи тех, кто был из края ютов, с острова Фюн, Зеландии, Борнсхольма, Скании и Бекинге. Чуть по-иному жили на озерах Венерн и Веттерн, в Вестманланде и Норрланде. И уж отличались от них те, кто был родом с Хорделанда, Вестфольда или Халлагланда, то есть Края Вечной Зари. Все аскоманны любили море и сражения, иногда бывали они разбойниками и пиратами, потом вновь становились купцами и вождями-ярлами, что вместе со своим хирдом, то есть оружной дружиной, захватывали какой-нибудь кусок земли. У аскоманнов имелись короли, которые созывали народ на разбойные походы или на завоевания; тогда все давали ваарар, присягу, что "один будет за всех, а все за одного". Объединенных подобной присягой называли "килфингйяр". Нарушение присяги приводило к приговору норн, что означало одно - смерть.

Они верили в Одина и множество других богов и полубогов. Хлодр носил на груди амулет в виде молота, который носил Тор, сын Одина. У других аскоманнов были амулеты с изображениями богини Фрейи, которая давала урожаи и богатства. Среди самых знаменитых городов-портов была Бирка, но аскоманнов было много во всех портовых городах, например, в Хедеби, где они организовывались в дружины "ваэрингйяр", на местном языке такие дружины назывались варягами или варегами. Направлялись они на восток, огибая полуостров Домеснес, а потом шли через озера и реки, перетаскивая корабли по суше, чтобы попасть в большую реку Борисфен, по которой плыли аскоманны за богатствами великолепного Города на Понте. По дороге некоторые селились в различных градах или шли на службу к местным правителям для защиты и укрепления их силы - а иногда и сами давали начало новым династиям повелителей.

"Боэндр" - это были свободные люди, "тхралл" - племя рабов. Для правления имелись конунги, то есть короли, и вожди - ярлы. У аскоманнов имелись и жены, и наложницы. Хлодр хвастал сыну Бозы, что оставил в Бирке четырех наложниц. Женщины аскоманнов тоже были воинственными. Когда мужчины отсутствовали, они прекрасно справлялись с делами и ведением хозяйства.

Хлодр участвовал во многих захватнических походах и умел живописно о них рассказывать. Начинал он молодым дренгом вместе с отцом, во время похода варягов на восток и юг. Тогда они обогнули полуостров Домеснес и через реку, называемую Нева, попали в озеро под названием Ладога, а затем, по реке Волхов, прибыли в край, называемый Гардарика, что означало - Страна Городов. Там отец Хлодра полюбил молодую женщину из племени русинов и остался наемным воем у князя Хольмгарда. Хлодр же с остальными перетащили свои корабли до верховьев реки Борисфен, зовущейся по-иному Данапр, и по ней приплыли в страну ахаев, к теплому морю. Во время этого путешествия, продолжавшегося всего шесть недель, им пришлось преодолевать ужасные пороги, названные: Оульборси, Геландри, Альфор, Боруфорос, Леанти, Струкун. Много варягов погибло, множество ладей разбили каменные пороги, зато у вернувшихся было много товаров и добычи, и прежде всего - большое количество прекрасных золотых предметов.

Хлодру был известен еще один путь для варяжских ладей - по течению реки хазаров, до самого Хазарского моря и дальше, до державы муслиминов, называемых "подданными" и до города по имени Багдад. Туда вел путь нагруженных шелком караванов из страны серов, проживающих где-то на самом краю света. Варяги были выгодны для хазаров, которые, подобно иудеям и муслиминам, любили торговать. По Варяжскому пути, иногда даже вместе с ватагами аскоманнов, шли хазары на север - до самого Друзо или даже к Бирке - по дороге закупая меха, которые называли пермскими. Это оттуда, с дальнего юга, привозили темнокожих рабынь, знающих искусство самой изысканной любви, и тончайший материал - шелк, который получался из нити, производимой белыми червячками, а еще - купленные по дороге великолепные меха белых медведей.

Отец Хлодра погиб в бою, сражаясь на стороне князя Хольмгарда, и был захоронен с соблюдением великолепного ритуала в большой лодье вместе со всеми своими богатствами и любимой женой, среди торчащих вокруг вырезанных из дерева мужских членов. "Вот так же и я мечтаю когда-нибудь быть похороненным", - признался Хлодр сыну Бозы.

Несмотря на уже добытые сокровища, Хлодра все время тянуло к новым походам, прежде всего тем, где можно чего нахапать, поразбойничать. Потому-то, когда по уговору Оттара в Бирке было запланировано нападение на Друзо, Хлодр вызвался в этот поход добровольцем. Но пограбить не удалось из-за осторожности Акума, только Хлодр не терял надежды на то, что ему еще удастся нажиться на Друзо. "А что ты сделаешь потом?" - спросил у него сын Бозы. На это у Хлодра уже имелся готовый ответ. Возле устья Рейна имелся город Дорсстадт, уже захваченный королем Рориком, так что теперь можно было нападать и грабить на все франкское побережье. "Вот в этот поход я и тебя возьму,"- обещал Хлодр.

Минуло время сбора осколы, то есть березового сока, потом еще раз изменился месяц, и наконец пришел месяц травен, когда уже зеленеет трава, а люди выпускают скотину на свежую зелень. Хлодр уже не валялся в кровати, а начинал ходить, опираясь на сделанные им самим же костыли. Он делал несколько шагов по чердаку, чаще всего - от кровати до передней стенки дома Астрид. В одном из бревен выпал сучок, и через дыру можно было видеть реку, вытекающую из озера Друзо, и порт. Льды уже давно растаяли, плененные в их холодных объятиях корабли ушли в дальние края, а на их место все время прибывали новые и новые суда, чтобы через какое-то время тоже уйти из порта. Хлодр научил юношу различать виды суден. Так вот, в порт заходили громадные и широкие ферие с высокими бортами, предназначенные для купцов и их товаров; кнорры для дальних путешествий; скуты - с тремя десятками весел, отличные и для войны, и для торговли; карфи - помещающие от двенадцати до тридцати двух гребцов. У всех кораблей имелась мачта с парусом, места для гребцов, а также руль и киль, позволявшие плыть под углом к ветру. Величина кораблей определялась количеством гребцов и предназначенных для них скамей; делили же эти суда на предназначенные для купцов - канпсикипы, и очень длинные, с малой посадкой - лангскипы, годящиеся для военных походов. Военное судно снекка, как правило, имело двадцать скамей, оно могло взять сорок четыре человека и пару лошадей. Приплывали в порт и несколько меньшие по размеру скейды, очень быстрые; слово "скейд" уже означает "судно, которое быстро режет воду". Самые большие военные корабли назывались драккарами, то есть "драконами", поскольку у них были бронзовые носы с помещенными на них фигурами огнедышащих чудовищ. На носах у других кораблей можно было видеть человеческие фигуры, отлитые из бронзы или даже золота; быков с высоко поднятыми головами, дельфинов и людей с конскими туловищами. На вершинах мачт поворачивались птицы, выкованные из тонкого металла - они показывали направление ветра. У каждого большого корабля было свое имя. Хлодр ожидал прихода "Длинного Змея" - драккара, несущего на носу изображение дракона с раздвоенным языком. Но, хоть каждое утро, а то и весь день высматривал Хлодр через дыру в бревне, следя за рекою и портом - драккар все не появлялся.

Хлодр пока еще не мог обходиться без костылей, и эта беспомощность становилась причиной того, что временами впадал он в печаль, отказываясь от еды, не желая видеть юношу и даже Астрид. Но бывало и так, что он становился буйным и бил мечом в балки крыши. "Остерегайтесь, чтобы как-нибудь не впал я в берсеркер, то есть волчье бешенство, - предупреждал он тогда Астрид и сына Бозы. - Иногда такое случается с аскоманнами во время битвы. Тогда они убивают без разбору, а если их ранят - не чувствуют боли. Такие в бою нужны, но их окружают всеобщим презрением, считая глупцами и безумцами. Но кто знает, не заболею ли я такой хворью от ничегонеделания, и тогда смогу убить тебя, безымянный, и Астрид."

Иногда Хлодр начинал бахвалиться и вспоминать свою молодость. Он рассказывал, будто еще дренгом мог пробежать вдоль всего корабля по движущимся веслам. Совершить подобное мог человек лишь необыкновенно ловкий и отважный, редко кому удавалось такое, особенно на многовесельном судне.

Как и каждый аскоманн Хлодр любил корабли, и, как каждый аскоманн, желал, чтобы после смерти его сожгли вместе с его судном. Если же кто не был в состоянии купить себе корабль, друзья хоронили такого в каменной гробнице, сложенной в виде корабельного корпуса. "Это мы стали повелителями всех морей и океанов, - хвастался Хлодр сыну Бозы. - Наши корабли не плывут безвольно, подталкиваемые лишь ветром. У них малая посадка, и они могут заплывать даже на сушу. И тогда мы молниями нападаем на не осознающих опасности людей. Наши суда легки, мы можем перетаскивать их по суше или даже нести на плечах. И борта у них выше, чем у всех других кораблей, потому легко нам запрыгивать на вражеские суда с низкими бортами."

Сын Бозы тоже мучался бездействием. Особенно сильно тогда, когда, как ему казалось, он уже неплохо познал аскоманнский язык и обычаи. Он еще не мог упражняться с Хлодром на мечах, поскольку тот передвигался только на костылях, и его можно было легко победить. Надоела ему и любовь Астрид. Зелы научила юношу не только языку тела и глаз, но и пониманию тела мужчин и женщин. Благодаря этому, он мог довести Астрид до потери сознания, вызванной экстазом. Только вот она не могла сделать такого же с ним, ибо не знала тайн мужского тела. В ее объятиях сын Бозы тосковал по Зелы, и его телесное желание никогда не было исполнено до конца. "все наши женщины холодны, - сказал ему Хлодр, когда юноша пожаловался ему на отсутствие любовного искусства у Астрид. - Да, запомни и еще одно наше присловье: холоден совет нашей женщины. Поэтому будь осторожен и не слишком прислушивайся к ее советам."

Астрид было двенадцать лет, когда ее похитили из какой-то склавинской деревушки и продали богачу Оттару в Друзо. Она выросла красивой девушкой, воспитанной аскоманнскими женщинами, и Оттар взял ее себе в жены, перед тем торжественно отпустив на волю из рабства. От аскоманнских женщин Астрид научилась быть сильной, выносливой, готовой сражаться рядом с мужчиной, но эта суровость воспитания лишила ее свойственной женщинам мягкости и подчиненности, куда-то забрала сладость и теплоту, которыми были знамениты женщины юга. Таких можно было встретить лишь в шалашах у городских валов и воспользоваться ими за деньги. Сына Бозы до сих пор мучила Горячка Деяний бывало, что по ночам, лежа рядом с Астрид, он буквально скрежетал зубами, мучимый желанием свершения великих дел. Но, тем временем, приходилось оставаться в бездействии, так как ожидаемый драккар в порт так пока и не пришел. Потому все чаще сбрасывал он с себя ярко-красный костюм и, одетый лишь бы как, с кошелем, набитым деньгами, выбирался в шалаши к городским стенам. Его Жажда Деяний выливалась в посещение бесконечного числа продажных женщин. Он щедро платил тем, кто дарил ему самое изысканное наслаждение. Случалось, что он привлекал к любовным подвигам случайно встреченных аскоманнов или эстов и, уже вместе с ними, заключая споры, сколько кто успеет посетить шалашей за одну ночь, совершал невообразимое: за одну ночь случалось ему поиметь восемь, девять, а то и все двенадцать женщин. Никому и никогда не выдал он того, где живёт и как его зовут, ибо, по сути своей, имени у него ещё и не было, потому и окружала его атмосфера тайны, так как сын Бозы исчезал так же таинственно, как и появлялся. Лишь к утру возвращался он в дом Астрид усталым и спал до полудня, не рассказывая, где был и что делал.

Однажды он увидал, как Астрид удовлетворяет телесное желание Хлодра. Аскоманн, как обычно, лежал на своём ложе на чердаке и, почувствовав, что желает женщину, вытащил наружу свой поднявшийся член и позвал возившуюся на кухне Астрид. Та послушно поспешила наверх и, увидав торчащее естество, сразу же поняла, чего Хлодр от неё хочет. Она тут же залезла на Хлодра верхом и задрала юбку. Сын Бозы поднялся по лестнице и увидал, как Астрид впихивает в себя член аскоманна, ритмично крутя своими ягодицами, пока не почувствовала извержение мужского семени. Тихо ойкнув, она слезла с Хлодра и, будто ничего особенного не произошло, спокойнёхонько вернулась на кухню и к сыну Бозы. А тот, даже неизвестно почему, вдруг почувствовал к ней отвращение и решил уже никогда не иметь с ней больше наслаждения. Любовь, учила его Зелы, была искусством, Астрид же пошла к Хлодру и отдалась ему так, будто тот попросил чашку воды или кусок мяса. Получалось, что ей было всё равно, что давать - себя или еду с питьём. Ничего не поняла она, живя с сыном Бозы; напрасно учил он её любовному искусству.

Он сказал ей об этом, а она, к изумлению сына Бозы, приняла его слова совершенно спокойно, они, возможно, даже принесли ей какое-то облегчение, что теперь они не станут спариваться. Ибо, хотя по сути своей, лишь с этим юношей Астрид испытывала наслаждение, только оно в то же время казалось ей чем-то необычным, а значит, и пугающим, поскольку, испытывая его, считала женщина, будто умирает. Астрид боялась, что когда-нибудь и вправду умрет от наслаждения. Так понял сын Бозы, что наслаждение, которым переполняет мужчина женщину, может крепко привязать её к нему, но - иногда - пугать и отпугивать друг от друга, в особенности же, если перед тем она привыкла переживать занятия любовью без всякого наслаждения.

Через некоторое время сын Бозы купил себе коня с седлом и стал держать его у одного кузнеца, жившего бобылём в доме на берегу озера Друзо, в нескольких стаях от городской черты. Кузнец этот, как и почти все кузнецы, считался колдуном. У него сын Бозы упражнялся в верховой езде в незаметном для посторонних глаз месте.

Его продолжали привлекать женщины из шалашей на окраине, которых привезли сюда с разных сторон света. Те, что с севера, были - как назвал это Хлодр - холодными. Своим поведением напоминали они коров с огромным выменем. За горстку монет без слова ложились они. расставляя ноги или выпячивая жирные белые зады. Те, что были с юга, по-видимому немного разбирались в искусстве любви, некоторые из них могли полуобнаженными танцевать под аккомпанемент свирели или удары барабана, прелестно выгибая бедра или бессовестно крутя задом. За проведение времени с такими женщинами надо было платить дороже, но приходящим сюда редко когда были нужны бесстыдные утехи; эсты и аскоманны заваливали сюда будто в корчму, только лишь бы утолить свой голод, они все делали очень спешно, лишь бы побыстрее почувствовать облегчение своего естества. Лишь путешественники из Края Подданных пользовались услугами танцовщиц, их смазанными благовониями телами с оливковой кожей.

Сын Бозы предпочитал тех, что с юга. Лёжа обнаженным на постели, сплетал он свои пальцы с их пальцами; опустив веки, с наслаждением он позволял их губам путешествовать по своему телу, так как это напоминало ему про Зелы. Их бархатистые языки проникали в каждую щелочку его тела, а горячие губы охватывали набухший желудь его члена, чего ни за какие деньги не желали делать женщины с севера, не понимая того, насколько различны пути к наслаждению. Те, что с юга, склонялись над мужчиной, чтобы тот мог прикоснуться губами к их щелке и высасывать сладковатую, пахнущую благовониями слизь, как мотылёк пьёт нектар из распустившегося цветка. А чуть позднее уже они пили мужское наслаждение, его белое семя, как делала это Зелы. После посещения подобных женщин сын Бозы находил на своём теле, на груди и внизу живота лёгкие царапины от их ногтей и следы укусов их зубов, так как они кусались и царапались, когда кончали, или же только делали вид, вместе с мужчиной. Осматривая на себе эти следы, юноша вспоминал пережитые мгновения, и снова его тянуло туда, в шалаши.

Ему тоже была ведома любовная игра тела. Случалось, что сын Бозы изумлял южанок своим умением и любую из них мог он привести в экстаз раньше того, чем приходил сам. Тогда они возвращали ему деньги, падали перед ним на колени и целовали ноги, умоляя, чтобы снова посетил он их. Они жаловались ему, что в большинстве своём мужчины - это козлы вонючие и ничего не умеют, как только совать свой дрын в их влагалища, чуждо им даже искусство поцелуев: и самых простеньких, и повёрнутых, и наклоненных, и с засосом; неведома им любовная борьба языков, о которой учат священные книги богини любви. Один лишь он знал, как следует сплетать своё тело с телом женщины, и хоть не знал названий каждой из поз, но мог исполнить "плющ", "подъём на дерево", "смешивание риса с сезамом" и даже "смешивание молока с водой", когда люди входят в экстаз и калечат собственное и чужое тело. Но сын Бозы оставался безразличным к их лести и никогда к ним не возвращался, ибо желал знакомиться со всё новыми и новыми женщинами, как бы разыскивая Зелы, только пахнущую не восточными благовониями, а сосной, иглами можжевельника и ромашкой...

Недостаток денег заставил сына Бозы действовать. Свою ярко-красную одежду он прятал у кузнеца, одевая её лишь по вечерам; набросив темный плащ, выезжал он верхом на тракт и там, на закате или ранним утром, нападал он на одиночек, едущих в город или из города. Всегда возвращался он с кошелем, наполненным деньгами или обрезками драгоценного металла. На тракте же оставались трупы с отрубленными головами. Воины Акума устраивали на него засады, но сыну Бозы удавалось либо удрать от них, либо он сам срубал им Тирфингом головы. Так среди горожан родилась ужасная легенда о Багровом Конунге, который стал ужасом для всего Друзо. Никто и не догадывался, что, сбросив багряную одежду и оставив коня у кузнеца, тот же человек, в одежде самой обычной или даже нищенской, возвращается пешком в город, чтобы множество следующих ночей провести в шалашах, в объятиях продажных женщин. Астрид и Хлодр догадывались, кем был пресловутый Багровый Конунг, но никогда на эту тему с сыном Бозы даже не заговаривали. Они брали деньги и молчали, ибо они боялись этого юноши. "Всё это из-за болезни, которую он сам называет Жаждой Деяний, - втолковывал Хлодр обеспокоенной Астрид. Когда приплывёт наш драккар, парень займется настоящим военным делом и станет другим человеком. А пока пускай делает, что хочет. Меня тоже мучает безделье."

Летом, в пору жатвы, в дом Астрид постучал какой-то чужак, одежда которого, но прежде всего меч, носимый на ремешке через плечо, выдавали аскоманна. В порт как раз зашел двадцатискамьевой лангскип; и человек этот был похож на моряка, от него пахло солью и ветром. Шёпотом спросил он Хлодра, и Астрид повела его на чердак. Они разговаривали на языке донск тунга, но сын Бозы уже владел им хорошо и снизу слышал каждое слово. Из разговора узнал он, что река Ильфинг, вытекающая из озера Друзо, над которым стоял город и порт, впадает в Эстский залив, образованный устьем реки Висулы. У реки этой было несколько устьев, с множеством разливов, болот и островов; весь этот край называли Витляндией или же Краем Вит, принадлежал он эстам и отделял их от склавинских земель. Напротив устья реки Ильфинг в Эстском заливе был остров, но морские волны и течение реки Висулы наносили на него все время новый и новый песок, и в более сухие годы становилось всё труднее заходить в порт Друзо по узенькому проливу между сушей и островом. Если этот пролив станет еще мельче, тогда купеческим кораблям придется огибать насыпанный морем полуостров, то есть делать большой крюк. Тогда и порт, и город Друзо перестанут быть хорошим местом для моряков и купцов, так как слишком далеко от моря были они расположены. Об этом знал повелитель Витландии, князь Гедан, и потому собирался строить новый порт в своём городе, у левого устья Висулы. Об этих тайных задумках Гедана узнал Акум, повелитель Друзо, и, с мыслью о будущем, решил подчинить себе всю Витландию, отобрать власть у Гедана и на месте небольшого града Геданова, у левого устья реки Висулы построить свой собственный град и большой порт. Для этого выслал он тайных послов в Хедебу и даже Бирку, самое гнездо морских разбойников, чтобы вместе с ними напасть осенью на град Гедана. Самый могущественный из проживающих в Бирке ярлов, некий Свери, согласился с планами Акума, так что осенью во главе нескольких военных кораблей должен был он войти в порт Друзо, чтобы потом, совместно с кораблями и воинами Акума ударить на град Гедана и захватить всю Витландию. Только и Гедан не бездействовал. Он укрепил и вооружил свой град, позвав на помощь соседей склавинов. Но на самом деле ярл Свери и не собирался нападать на небогатый град Гедана. Морские разбойники издавна мечтали захапать сокровища Друзо. Они были готовы войти в порт этого города, только не для того, чтобы сдержать обещание, данное Акуму. Вместо того, они задумали по входу в порт напасть на воинов Акума и разграбить город. То, что минувшей осенью не удалось Оттару, Хлодру и другим, на сей раз могло осуществиться. И вот Хлодр, хотя он пока еще передвигался на костылях, получил от Свери задание организовать небольшую, но боевую группу людей, которые в нужный момент, когда корабли аскоманнов войдут в порт, ударят на воинов, стерегущих ворота замка Акума и откроют тем самым доступ к княжеским богатствам.

Чужак вскоре ушел, его корабль уплыл. Хлодр посвятил сына Бозы в планы ярла Свери. "Если тебя и вправду травит Горячка Подвигов, ты сможешь успокоить её, - обещал он. - Я с Астрид найдём подходящих людей, а ты вплоть до осени будь осторожным, чтобы не схватили тебя воины Акума. Мы отомстим ему за смерть Оттара, за мои поломанные ноги, В Бирку мы вернёмся очень богатыми людьми. Там ты построишь себе дом и станешь богатым аскоманном."

Поздним вечером, выглушив кувшин пива, Хлодр запел:

"Часто веселился я в волнах морских,

Когда резкий ветер вздувал громадный парус.

Коней зеленогривых морских я подгонял,

А корабельные кили пропахивали борозды среди волн.

Так мы мчались на битву на своих кораблях!"

С того дня сын Бозы перестал посещать шалаши продажных женщин. Но совсем не потому, что его просил об этом Хлодр. Случилось так, что как раз в предыдущий вечер он уже поимел шестерых женщин, щедро заплатив им за это. Но захотелось ему поиметь и седьмую, и направился он к шалашу, где держали одну рабыню с юга, с оливковой кожей и нежными пальцами. Ласки её губ, но прежде всего - странный танец, в котором выгибала она своё практически обнаженное тело, возбудили его желание. В объятиях южанки, обессиленный любовными ласками в седьмой раз за день, он заснул, и разбудил его её шепот. Языка этой женщины он не понимал, но сразу же уловил, что женщина о чем-то его предупреждала. Какой-то бродяга, эст или аскоманн, украл у сына Бозы пояс с Тирфингом и только что выскочил из шалаша. Женщина подала юноше короткое копьё, и тот, обнаженный, нагнал бродягу, что, обладая мечом, почувствовал своё превосходство. Он встал напротив сына Бозы и вытащил Тирфинг из ножен. И вот тогда случилась удивительнейшая вещь. Вор замахнулся мечом, не попал, а потом поскользнулся на навозной куче и упал. И тогда сын Бозы проткнул его копьём, а затем, схватив Тирфинг, отрубил бродяге голову. Таким вот образом вновь исполнилось заклятие Одина: вытащенный для боя Тирфинг должен убить. И жертвой пал тот, кому не суждено стать повелителем.

Свидетелей стычки не было, всё происходило в ночной темноте. Но красавица - рабыня выбежала вслед за юношей, увидала отрубленную голову и заявила: "Теперь я знаю, что это ты Багровый Конунг. Один лишь он сносит головы подобным образом. Я люблю тебя."

Но после того и её голова пала на землю, потому что юноша не желал, чтобы южанка проболталась кому-нибудь, и чтобы известие об этом дошло до Акума. Впоследствии не раз жалел он о своём поступке и в бессонные ночи слышал шёпот рабыни, предупреждавшей его о краже меча. Но вместо благодарности - он убил. И, возможно, как раз в этот момент и проявилась в нем черта истинного повелителя.

Только с тех пор перестал он ходить к продажным женщинам в их шалаши. Хлодр уже забросил свои костыли и, хотя и сильно прихрамывая на правую ногу, опираясь на плечо сына Бозы, ежедневно ходил в порт или кружил по городским улицам, разыскивая людей, из которых желал сколотить небольшую дружину для ярла Свери. На город стекала летняя жара, улицы воняли людскими и животными испражнениями, из под покрывающих улицы досок вылезали жирные крысы. Лишь ветер от Эстского залива приносил свежий воздух, напоенный солоноватым запахом водорослей. Этот запах только усиливал в сыне Бозы желание встретиться с морем и свершать великие подвиги.

Знакомясь с городом, юноша получал представление и о его богатствах. Он видел громадные склады мехов куниц и выдр, сараи, заполненные кругами воска и бочками с мёдом и солью; длинные строения в которых ожидали купцов массы рабов, захваченных в стране эстов, на землях сарматов и у склавинов. Торговым делом занимались богатые эсты, муслимины, хазары и иудеи, признающие удивительнейшую религию: они верили в единого Бога и боялись его так сильно, что никогда никто из них не называл его имени вслух. Сын Бозы узнал франков, говоривших о себе, что они - как обозначает само их имя сыны свободы; чрезмерно возгордившихся алеманов, так как само имя представляло их как "вселюдей". Познакомился он с купцами из страны Аббасидов, кельтами, бриттами, греками, галлами и понял, что мир огромен и окружен множеством морей и океанов. Это от них услыхал он о богатствах Новой Ромы, о людях, проживающих в чрезмерной роскоши. о странных, а иногда и наводящих ужас обычаях многих народов. В складах увидал он привезенные купцами ткани, золотые тарелки и чаши, научился различать стоимость различных монет: золотых, называемых солидами, и более новых, называемых дирхемами, сделанных из серебра, а то из бронзы, а также франкских денаров. Он увидал золоченные ожерелья для женщин и мастерски выкованные броши, великолепные браслеты для мужчин и изготовленное мастерами оружие: шлемы, кольчуги, панцири, мечи с реки Рейн и блестящие кинжалы из Дамаска. И поскольку ум его жаждал знаний, очень скоро усвоил он многие слова из языка тевтонов, а также много слов из языка, называемого латынью, и франкского. Ещё он жадно поглощал рассказы о временах древних, когда-то существовавших громадных державах, о казавшихся непобедимыми Цезарях, пока не пали они от народов, что пришли из Герценского Леса. Прошло всего лишь полгода, как покинул он сожженное дворище спалов, но прошлое уже пряталось как бы за лёгкой дымкой; и все-таки юноша не переставал думать о селениях, затерянных среди лесов и болот, в неведомой ему державе Пепельноволосого, о Земле Спалов, где Зелы наказала ему стать властелином. Понял он, что мир, откуда сам прибыл, существовал лишь для охотников за рабами; важен же был только мир, расположившийся далеко на Западе и Юге, где вроде бы всегда было тепло и росли странные и сладкие плоды. Но человек, которого подгоняет Жажда Деяний, обязан менять картину мира, и не принимать без возражений мир, который застал. Друзо был лишь узеньким окошечком, через которое люди из наполненного богатством и солнцем настоящего мира заглядывали во мрак краёв, погруженных в варварство. И что же видели они через это узенькое окошко? Эсты делились на множество народов: голендов, судовов, помезан, посезян, бортов, натангов, вормов, надровов, скалов, сасинов, замбов и других. Их обширные леса и острова на тысячах озер скрывали бесчисленное число градов, в каждом из которых сидел свой князь. Они непрерывно вели войны друг с другом - ради мести, наживы, и чтобы захватить побольше рабов. Удивительными были их обычаи, как, например, такой, что если все остальные народы к змеям относились враждебно, эсты считали их существами священными и держали в домах. Им были ведомы необычные чары, которые желал познать и сын Бозы, но, хоть и заплатил он эстскому ворожею золотой солид, тайну так и не раскрыл. Тайна же состояла в том, что когда умирал кто из значительных эстов, то даже в жаркое лето колдуны могли так заморозить останки, что те не разлагались, и случалось, что возле умершего пировали эсты по два месяца, потом же раскладывали имущество покойного на большом пространстве и устраивали скачки на лошадях - кто первым к вещам прискакивал, тот и становился их хозяином. Воинственность эстов и их чары импонировали сыну Бозы. Но в глубине души он презирал их, так как в момент опасности отдельные народы не могли объединиться, не могли создать державы и центра власти, хотя бы такого, что был у Пепельноволосого. Потому-то сын Бозы и мечтал вернуться когда-нибудь на землю спалов, узнать Пепельноволосого, победить его или стать его союзником и из народов, о которых упоминала Зелы, создать державу такую же могучую и грозную, как те, о которых рассказывали купцы из Друзо.

Как-то ночью сыну Бозы приснился странный сон. В нём он увидал Зелы. Она взяла его за руку и повела, как когда-то за Тирфингом, на таинственный остров, где увидал юноша множество спящих великанов. "Почему они спят? спросил он у Зелы. - Они спят, потому что ожидают тебя. Это ты пробудишь их для действия", - объяснила та.

Зелы обучала его искусству понимания снов. И этот вот сон сын Бозы посчитал важным предсказанием. Если случилось так, что он один остался последним по крови спалом, то предназначением его было пробудить великанов, и следовало понимать так, что великаны эти - народы, перечисленные Зелы. Тирфинг проложит для него дорогу власти над ними, а зачарованная головная повязка Андала добавит его глазам блеска и сделает мудрее.

С тех пор он еще внимательнее слушал рассказы о великих властителях и могучих державах Запада и Юга, но время от времени на его губах появлялась странная усмешка. Сын Бозы чувствовал себя великим и богатым, считая, что только он один знал тайну о спящих среди лесов и болот великанах, и что он один предназначен был пробудить их к жизни.

Но случилось как-то, что когда он стоял на улице, ведущей к крепости-замку Акума, открылись настежь набитые железом ворота, и оттуда выехала кавалькада. Спереди увидал юноша воинов из Друзо, а за ними золоченый шлем и кольчугу самого Акума и сопровождающей его верхами дочери, Пайоты. Девушка была одета по-мужски, на ней были такие же как и у отца золоченые шлем и кольчуга. В руке, скрытой кожаной рукавицей, она держала копьё, и еще целый пучок копий вёз за нею раб или слуга. По-видимому, она с отцом выезжала на охоту.

Как обычно, когда появлялся владыка Акум, на улицы вываливала толпа, так что всадникам кавалькады пришлось сталкивать зевак лошадями на обочины. Сын Бозы увидал лицо Пайоты с её алыми губами и черными бровями, и так он был восхищен ею, такое охватило его желание овладеть этой девушкой, что застыл юноша, чудом не потеряв сознания. Оно вернулось к нему лишь после крепкого удара конской груди, вдобавок он схлопотал удар мечом плашмя и только после этого убрался с дороги. Но он продолжал глядеть на лицо девушки... И внезапно дошло до него, что та никого не видит, что взгляд ее устремлен в какие-то неведомые дали. Сын Бозы почувствовал меж собою и нею какую-то невидимую стену. Когда девушка проезжала мимо него, он захотел сделать шаг вперёд, пытаясь заглянуть ей в лицо, только что-то невидимое запрещало ему сделать этот шаг, что-то как бы вжимало его в землю. Он, понимающий язык глаз, без всякого труда узнал, какие мысли выражает этот никого не видящий взгляд. Для дочери Акума не существовало толпящейся на улице черни, она её презирала. Она была настолько горда, что не желала унизиться даже до того, чтобы хоть кого-то заметить. Её отец был всего лишь повелителем богатого города Друзо, она же сама желала тело своё и красоту предназначить для кого-нибудь более могущественного и выше по положению. Так что же мог значить для неё какой-то юноша, стоящий в толпе и глядящий, как она с отцом выезжает на охоту? Да и мог ли кто-нибудь из этой толпы предложить ей королевскую корону?

Юноша возвратился домой и рассказал о своих впечатлениях Хлодру и Астрид.

- Даже и не мечтай о Пайоте, сын Бозы, - рассмеялась Астрид. - Это дочь повелителя Акума, а кто ты такой? Обыкновенный воин, причем безымянный.

- Тогда я снова сделаюсь Багровым Конунгом и брошу к её ногам огромные богатства, - сказал юноша.

- Этого мало. Акум - не только самый богатый человек в городе. Он повелитель - как ты этого не понимаешь? То, что незримой стеной разделяло вас, как раз и было силой власти, - объяснил Хлодр. - Она родилась дочерью повелителя, и замуж тоже выйдет за повелителя. Её глаза слепы к обычным воинам и слугам, они могут глядеть лишь на человека, рождённого повелителем.

- А что значит власть?

- Я не смогу объяснить тебе это, - пожал плечами Хлодр. - Власть - это нечто огромное и святое. Я слыхал, что достаточно прикоснуться к одежде короля Гориха - и слепой прозревает, а больной выздоравливает. У франков родился обычай, что корону каждому из франкских повелителей в знак власти даёт папа, потому что он представитель Бога на земле.

- Кто такой папа? Где он живёт?

- В Роме. Живёт он в золотом дворце, ходит в золотых одеждах, сидит на золотом троне. Он делает людей великими, передавая им священную власть от Бога. Потому-то некоторые и говорят, что папа могущественней королей и князей. Наши же короли либо сами добывают власть оружием, либо наследуют её от своих отцов.

Юноша задумчиво сказал:

- Хочу священной власти.

И не помогли никакие объяснения Астрид и Хлодра, что вначале ему следует принять веру в умершего на кресте Бога, дать себя окрестить, то есть - стать христианином.

- Ладно, я хочу стать христианином, - сказал сын Бозы. - Есть ли в Друзо священник, который может меня окрестить?

- Но после этого тебе придётся носить на шее знак креста, предупредил его Хлодр. - А многие люди ненавидят этот знак.

- Ты носишь на груди знак Одина. Но ведь он не защитил тебя от тех, кто поломал тебе ноги. Видал я и мертвецов, что носили на груди амулеты, медвежьи клыки и волчьи когти. Эти амулеты не дают силы и власти.

- А я видал, как умирали люди, носившие на груди крест, - перебил его Хлодр. - Я сам их многих убил.

- Я желаю иметь подобный амулет. И хочу иметь право носить его, настаивал сын Бозы.

Хлодр не стал спорить. Среди жителей Бирки и острова Фония, среди всего нарда ютов было много христиан. Соседствующие с ними саксы и фризы уже давно приняли веру в человека, умершего на кресте. В Друзо жили аскоманны, что носили на груди серебряные крестики - символ этой веры. Потому Астрид без труда нашла среди них человека, которого называли Патером, то есть отцом, поскольку он был как бы отцом для почитателей христианства в Друзо. Сын Бозы отправился к нему и в богатом доме аскоманнского купца, торгующего мехами, познакомился с отцом Дагобертом бритоголовым, в черной одежде и с серебряным крестом на груди. Пожилого священника не удивило решение юноши, о котором он разузнал, что тот прибыл в Друзо из края склавинов, расположенного на реке Висуле. Ему показалось довольно естественным, что кто-то желает принять истинную веру. И все-таки он спросил у сына Бозы, зачем тот хочет окреститься. Сын Бозы ответил ему откровенно:

- Отче, у меня имеется намерение вернуться на свою родную землю и там, объединив разные народы, стать их правителем. Скажи мне, если я приму крещение, станет ли моя власть священной?

- Да, сын мой. Во Франкфурте я видал, как крестились многие князья малых племён и народов. И власть их становилась от этого священной. Но с того времени они должны были признать верховенство папы и платить дань, назначенную им епископами. Ты соглашаешься на это?

- Согласен, - кивнул сын Бозы. - Но должен ли при этом мой народ тоже окреститься?

- Нет. Будет достаточно, если один только их повелитель признает истинную веру.

- А окрестишь ли ты мой меч, отче?

- Нет. Но я благословлю его и тем самым сделаю освященным, так как вижу в твоём замысле великие намерения, а в сердце - желание полюбить Христа.

И подумал сын Бозы: "Длинна и трудна дорога к власти. Пусть на ней помогают мне многие боги. Пускай власть моя будет стократно освящена и Крестом, и Андалой."

А потом в руках у отца Дагоберта увидал он книжку - впервые в жизни оправленные в кожу листы пергамента, покрытые таинственным письмом на загадочном языке. Хлодр научил его чертить руны на дощечках, ими можно было представлять слова и даже целые предложения людского языка. Но христианские священники, как объяснил патер Дагоберт, ещё со времен Карла Великого начали пользоваться в своих обрядах языком, называемым латынью, и на этом языке специальным алфавитом писать свои ученые книги. Сын Бозы пожелал узнать тайны латинского языка, но тут Хлодр получил известие, что корабли Свери скоро войдут в порт. Так что на знакомство с основами новой веры оставалось не очень много времени до того момента, когда патер Дагоберт привёл юношу к небольшому лесному озерцу, которое священник на своём странном языке назвал "писциной". Там, согласно с заученным ритуалом, он спросил у сына Бозы:

- Чего ты желаешь от Святой Церкви?

- Веры, - ответил тот, хотя и на грош не верил в божественность человека, позволившего себя распять.

Затем он отрекся от Сатаны и языческих верований, произнёс выученный заранее символ веры и на чужом языке повторил на память слова молитвы "Патер ностер". После этого он разделся и трижды погрузился с головою в озеро, прежде чем услыхал на латыни: "Ego te baрtisto in nomine Рatris et Filii et Sрiritus Sancti". Отец Дагоберт помазал руки юноши елеем и дал ему собственное имя: Дагоберт. После этого в доме Астрид состоялся пир с участием патера Дагоберта. Юноша был горд тем, что теперь у него есть имя. Правда, Хлодр тут же чуточку изменил его. Теперь он называл парня Даго, и вскоре тот и сам позабыл, что на самом деле его зовут Дагоберт. За горсть серебряных дирхемов он получил и маленький серебряный крестик, который с тех пор стал носить на груди.

И только после всего этого он осмелился спросить у священника:

- Скажи мне, отче, откуда берётся власть?

- Какую власть ты имеешь в виду, сын мой? - спросил в ответ отец Дагоберт, сам по происхождению галл, и получивший священническое помазание в знаменитой школе Ахена, а поскольку он знал язык донск тунга, ещё Людовик Набожный выслал его в Друзо, чтобы патер выслеживал здесь и доносил о разбойничьих походах аскоманнов.

- Я имею в виду власть над людьми.

- Такую власть Бог даёт выбранному Им человеку, чтобы тот мог управлять судьбой других людей или целых народов. Власть эта - сила и мудрость. Но подобная власть над людьми - ничто по сравнению с властью, которую Господь дал своему наместнику на земле, папе, и его священникам. Им дана власть над человеческими душами, право судить их грехи, отпускать их и совершать священные таинства.

- Каким образом можно получить власть над людьми?

- Чаще всего получает её человек, рождённый от повелителя. Папа совершает его помазание освящённым миром и одевает ему на голову королевскую корону. Без такого помазания власть никакой святости в себе не имеет. Случается, правда, что и обычный человек, которому Господь непостижимым образом дал способность править другими или большую силу, достигает высоких постов и положений и тоже может получить миропомазание, или же харизму, от наместника Божия.

- Ты говоришь о христианских владыках. Но ведь имеются и многие другие. Князь Акум в Друзо тоже обладает властью над городом и людскими судьбами.

- Это власть ненастоящая и слепая. Но, признаюсь, что обычному человеку трудно её отличить от той, которую даёт священное помазание. Некоторых людей Господь в непознанной и таинственной мудрости своей одарил удивительным талантом: способностью к правлению. Своим хитроумием и разумом приходят они к власти и управляют иными. Но, говорю тебе, они остаются слепцами. Бог предложил им возможность увидать полноту сияния своего и величия, но полностью смогут они сделать это лишь приняв истинную веру. Если они не пользуются данной им возможностью, то слепцами и умирают.

- Акум всех видит и всё слышит. Когда же он проезжал мимо меня на коне, то я чувствовал, как меня от него отделяет какая-то невидимая стена.

- Эту стену меж повелителем и обычным человеком творит величие власти. Вообще-то я никогда не размышлял об этом достаточно глубоко, но все же считаю, что некоторые люди рождаются повелителями как бы сами по себе. От них исходят сила, мудрость и упомянутое мною величие.

- Скажи мне, отче, а как мне добыть его?

Пожилой священник изумлённо поглядел на этого семнадцатилетнего юношу. Сам он прожил уже шестьдесят лет, но еще никто и никогда не задавал ему подобных вопросов. Но разве уже то, что этот молодой человек спрашивал его о таких удивительных вещах, не свидетельствовало, что со временем станет он повелителем? Поэтому, после глубоких раздумий, священник сказал то, что подсказывал ему опыт:

- Немногие знают, сын мой, что когда-то я пребывал при дворе франков. Я познакомился с их повелителем, столкнулся и с франкскими вельможами, И скажу тебе, что человек, желающий обладать хоть щепоткой власти, прежде всего должен пробуждать страх, чтобы другие подчинялись ему хотя бы из страха. Ещё должен он пробуждать любовь, чтобы привлечь к себе иных. Его должна окутывать тайна, чтобы каждый его поступок и слово носили примету необычности. Еще обязан он взвешивать каждое слово и каждое своё деяние, чтобы не выглядеть смешным. Ибо, тот кто смешон, пробуждает презрение к себе.

Только это и удалось узнать сыну Бозы от старого священника. Но и этого было достаточно, чтобы уразуметь: если Зелы говорила правду, что он, будучи сыном великана, и родился повелителем, то здесь, в Друзо, в самом начале своего пути к власти начал он делать ошибки. Поначалу для Астрид и Хлодра он был таинственным, но подрастерял загадочность, когда начал шататься по продажным женщинам. Разве можно было завоевать величие, покрывая за ночь пусть даже и дюжину девок? А потом ещё, будто обычный разбойник, еще и грабил на дорогах. Аскоманны ценили разбой, но ведь он не собирался стать повелителем аскоманнов. Почему перестал он пользоваться искусствами, полученными от Зелы - магией и чарами? Да, он был всего лишь семнадцатилетним мальчишкой, которому нужно было многому учиться. В планируемом захвате и грабеже Друзо командование взял на себя Хлодр, а не он, Даго. Но так, по-видимому, и должно быть, раз он только начал познавать мир.

Как он ни пытался, но так и не смог поверить, что сын Бога позволил себя распять обычным людям. Даго носил на груди крестик, но понятия греха, рая и ада, а также вечного создателя грехов - Сатаны, оставались для него чуждыми. Ещё в детстве ему привили то, что после смерти человек живёт в виде духа своей обычной жизнью, княжеской или рабской, в зависимости от того, кем он родился и кем умер. Если при жизни человек творил много зла, то после смерти - самое большее - принимал звериный облик или становился упырём. Когда Даго глядел на небо с его громадной полосой блестящих звёзд, которую некоторые называли Млечным Путём, а другие - Птичьим, для него он всегда оставался Путём Душ, Дорогой душ, отлетающих для жизни в новом мире...

Тем временем в посад Друзо стали свозить лён, и в бедняцких землянках, и в шалашах слышно было, как женщины отделяют костру от волокон. Время это называлось Пажджердж, от льняной костры - пажджерджи. В первых днях этого месяца в доме Астрид появились два воина, здесь же укрылись шестеро аскоманнов, которых Хлодру удалось уговорить принять участие в нападении на город, ибо уже назначен был день, когда военные корабли Свери должны были зайти в порт. Каждую ночь снилась Пайота Даго, он видел её лицо, алые губы и никого не замечающие глаза. Когда же снилось ему, что глаза её глядят на него с испугом и, в то же время, с любовью, у него поднимался и напрягался до боли член. Теперь у него не было Астрид, так как с тех пор, как начал он бывать в шалашах у продажных женщин, та стала ходить спать к Хлодру, потому Даго не мог теперь успокоить своих телесных желаний и потому, постанывая, ворочался на лавке. А впоследствии даже днём, достаточно было прикрыть глаза, образ Пайоты вставал перед ним, возбуждая дрожь будто от холода или горячки. Эту дрожь заметили Астрид с Хлодром, но парень объяснил им, что его мучает Жажда Деяний. "Ведь разве не рассказывал я вам неоднократно, что меня родили для великих подвигов," - говорил он им.

Украдкой вытаскивал он подвешенный на ремешке крестик и молился Богу, замученному людьми, чтобы тот помог ему овладеть Пайотой. Только вот желал ли он этого только лишь в том смысле, в каком мужчина желает молодую и красивую женщину? Ведь та даже не была красавицей. Даго знал в городе и более красивых женщин. Так что желание его имело в себе что-то ещё, что сам он мог осознать лишь с трудом. Возможно, он хотел овладеть Пайотой, чтобы таким вот образом переступить ту невидимую границу меж её величием и собою, доказать, что для него, будущего повелителя, такой границы не существует. Обладать Пайотой - для него это значило укрепиться в уверенности, что он не такой, как все вокруг, что её высокое рождение и величие ничего не значат, поскольку он, Даго, тоже вскоре добудет себе величие власти, как ворожила ему об этом Зелы.

Таким вот образом, через сны и мечтания, вновь вернулась к нему память о жизни у Зелы, о её ласках и громадном теле, о её чарах и предсказаниях. И ничего, что не был он выше или сильнее самых сильных в Друзо, раз был у него чудесный меч Тирфинг, а сам он был из рода великанов. Это он разрушит Друзо, Пайоту сделает рабыней и уйдет в свет, чтобы свершать великие деяния и сделаться повелителем.

Г Л А В А Д Е В Я Т А Я

Л Е С Т К

Рана на спине Зифики не закрывалась быстро, несмотря на мази и чары Даго, поэтому он решил, что они простоят лагерем у озера еще пару дней. Место, похоже, было безопасное, навряд ли кто заглядывал в места, граничащие с болотами. Ночи стояли тёплые, когда же Даго подстрелил серну, еды у них стало до отвала. Лошади, разболевшиеся от ядовитой болотной растительности, теперь выздоравливали, питаясь сочной травой, растущей по берегам озера.

Согласно обещанию, Даго ни разу не дал понять, что видит в ней женщину. Только теперь сама Зифика стала сильно ощущать свой пол. Быть может впервые в жизни довелось ей жить так близко возле мужчин. То при совместном разжигании огня, то при разделе пищи внимательно следила она, чтобы её руки случайно даже не встретились с руками Даго, её нога или колено - с его ногой или коленом. Когда же Даго иногда глядел на неё, она закрывала глаза ресницами, что самой ей не мешало бросать заинтересованные взгляды и восхищаться его телом, когда тот купался в озере голышом. Только женственность исходила от неё во все стороны, и даже Херим, не знающий тайны Зифики, в присутствии девушки становился возбуждённым, что проявлялось в неустанной болтовне про то, какое наслаждение испытывал он с различными женщинами. Пришлось Даго запретить ему подобные разговоры, так как это явно раздражало Зифику.

Приходило ли Даго в голову изменой, силой овладеть девушкой; думал ли он о нежном девичьем теле, о коже, одуряюще пахнущей женщиной? Только вот кто мог поручиться, что в будущем ему не понадобится помощь жестоких, но и храбрых женщин?

Наступила ночь - душная, жаркая, обещающая грозу. Путников окутали тучи комарья, так что Херим раз за разом подбрасывал в костёр зелёных веток, чтобы отогнать их дымам и жаром. Вскоре где-то вдалеке, со стороны болот, послышались пока еще тихие раскаты грома, и тут же забеспокоились лошади - они подошли к костру и стали фыркать. Люди тоже испытывали страх. Зифика опустилась на колени и коснулась земли лбом, моля Перуна, чтобы тот обминул их своими молниями; какие-то свои молитвы бормотал Херим; один лишь Даго сидел неподвижно и молча, жалея, что не ведом ему Бог, которому бы смог он поверить свой страх перед бурей. Слишком многих богов, которым люди приписывают власть над молниями, знал он: Перуна, Сварога, Триглава, уже позабытого древнего Зевса, богов кельтов, алеманов, саксов, ютов и англов. Существовал ещё и Бог христиан, повелевающий любой стихией, был еще Один Бог народов Севера. Даго видал, как возносили мольбы об успокоении шторма на море, только ни одна из этих молитв так и не была выслушана. Вот почему, хоть сам он и боялся грозы, Даго не молился, поскольку не было в нём никакой веры. Мир для него был настолько переполнен страшными тайнами, что ни один человек, пусть даже придумавший для себя наисильнейшего и наимогущественнейшего Бога, не смог бы их разгадать. В представлении Даго боги, равно как и люди, оставались беспомощными по отношению к подобным тайнам. Мир, как рассказывал ему один сумасшедший монах, состоял из четырёх стихий и не знал ни добра, ни зла, что же хорошо, а что плохо - определяли сами люди. Был мир видимый и мир невидимый, заполненный душами умерших людей. Даго опасался этого невидимого мира и потому всегда совершал облату, для невидимых уст роняя на землю по нескольку капель воды, мёда или пива, хлебные крошки. И ещё он предпочитал объезжать рощи, где, могло случиться, невидимое скрывалось от видимого мира.

Внезапно он почувствовал на своём лице как бы прикосновение руки. Может это дух, о которых он только что размышлял? Нет, это было то, что Зелы называла человеческим взглядом. Она научила Даго чувствовать взгляды даже тогда, когда самого глядящего не было видно. Тогда он немного отсел от огня, чтобы отблески костра не мешали ему, и поглядел в лесной мрак. Людские глаза отсвечивали как и глаза животного. Спрятавшись в лесу, за ними следил какой-то человек. А поскольку друзей они не ожидали, значит это был враг.

- Ведите себя как обычно, - шёпотом приказал Даго Зифике и Хериму. Из леса за нами кто-то наблюдает. Он подкрался к нашему лагерю очень близко. Я ненадолго отойду и поймаю его.

Над лесом снова прокатился раскат грома. Белый жеребец Виндос забил копытами, так что могло показаться вполне естественно, что Даго поднялся с земли и отошёл от костра, направляясь к коню. Он, успокаивая, похлопал его по шее, а потом пропал в темноте. С детства учили его, как ходить по болотам, чтобы не завязнуть, и как ходить по лесу, чтобы не хрустнула ни единая веточка. Поэтому без малейшего шума подкрался он к этому человеку и сзади нанёс могучий удар по голове. Будто тяжёлый мешок приволок он пленника к костру и положил на спину.

- В лесу осталось его оружие и, возможно, конь, - тоном приказа обратился Даго к Зифике, которая тут же взяла в руку горящую головню и направилась в лесную темень.

Когда Зифика вернулась, ведя за уздечку коня и неся удлинённый щит из досок, обшитых кожей, и громадный топор, пленник пришёл в себя.

Это был мужчина в возрасте Даго, но гораздо более рослый и плечистый, с резкими чертами лица и кривым, сломанным носом. У него были светлые волосы и длинные усы. Увидав неприятелей, он тут же прикрыл глаза, притворяясь, будто вновь потерял сознание. Но пальцы его сразу же стали шарить по земле, выискивая меч или топор. Даго ногой отшвырнул его оружие подальше от костра, и пленный тут же понял, что очутился в полной власти тех, кто его поймал. Но страха он не проявил, что Даго понял, наблюдая за его лицом.

- Вы не воины Аслака и Хельгунды, - заговорил он хриплым голосом на языке спалов. - Похоже, что вы чужие. Так зачем же вы поймали меня?

- Ты подкрался как враг, - заявил Даго.

В этот момент Зифика швырнула под ноги Даго принесенный ею щит.

- Убей его, господин! - воскликнула она. - Убей его не медля, будто бешенного пса. Погляди на его щит. Это же лестк!

На щите у пойманного был виден неуклюже нарисованный белый орёл с распростёртыми крыльями.

- Убей его, Даго! - настаивала Зифика. - Или ты не знаешь, кто такие лестки или лестковицы?

- Я никогда не слыхал о них.

- Теперь их полно здесь по весям и лесам. Они хотят вернуть давнюю волю, сражаться с властью князей и королей. Раньше они предательски нападали на людей князя Пепельноволосого, теперь воюют с Хельгундой и Аслаком. Они ненавидят всяческую власть. Днём работают и живут как остальные, притворяясь послушными воле правителей, а по ночам сбиваются в ватаги и нападают на грады. На их щитах знак орла, так как для них тот означает существо, что само управляет своим полётом и не признаёт над собою никакой власти. Когда я отправился с посольством к Пепельноволосому, мне было приказано остерегаться лестков и убивать их. Кто не признаёт никакой власти, тот не признаёт и посольства аргараспидов.

Через несколько лет Херим записал:

"И сказал тогда Даго Господин и Пестователь: и я тоже человек, что как орёл не признаёт над собою ничьей власти, не ищет ничьего совета и сам своим полётом правит. Надоели мне короли и князья, графы и бароны. От Свободных Людей получил я титул Пестователя, ибо прибыл в края эти, чтобы принять в своё отцовское пестование народ мой, насилуемый князьями и богатеями. Свобода моего народа - вот моя наивысшая цель."

Так, а может как-то иначе сказал Даго Господин и Пестователь. Теперь уже точно никто установить не сможет. Но пойманный им лестк понял его и, несмотря на боль после удара в голову, уселся на земле и обратился к Даго:

- Как зовут тебя, господин, и кто ты такой? Видимо ты не убьёшь меня, раз сам любишь свободу и ненавидишь князей да богачей.

- Зовут меня Даго Господин и Пестователь. Родом я из племени великанов спалов, что остались в старинных песнях, но их кровь во мне, поэтому имеется у меня право считать землю эту своею наследственной. Много лет, гонимый Жаждой Деяний, провёл я в пути. Но таинственный голос приказал мне вернуться в земли свои, чтобы народ мой получил давнюю свободу. По пути взял я в пестование своё этого вот, в прошлом монаха, Херима, что был несчастен и томился в рабстве, а еще этого вот юношу, которому грозила смерть или неволя. Ты же - лестк, что на древнем языке спалов означает хитроумный или понятливый. Только слишком уж хитроумным ты себя не показал, раз очутился в моей неволе. Однако, если ты скажешь мне своё настоящее имя, я дам тебе свободу. Если же ты захочешь отдаться в моё пестование, я дам тебе свободу вдвойне.

- Что значит "вдвойне"? - спросил лестк.

- Я могу вернуть тебе меч, топор, щит и коня и позволить уйти. Это будет предоставление свободы в первый раз. Но если ты останешься у меня и будешь рядом со мною, свободу получит и здешний народ. Потому и говорю, что предлагаю свободу вдвойне.

- Меня зовут Палука, и я из рода Палуков, что никогда не признали власти Пепельноволосого. Род наш могучий, но княжеская власть порушила наши грады и многие наши веси. Сохранились мы только в глухих лесах. Все Палуки сделались лестками.

- А известны ли тебе еще какие-нибудь роды, принадлежащие к лесткам? спросил Даго.

- Да. К югу есть несколько родов, что никогда не признали ни власти Пепельноволосого, ни его воинов из Юмно, ни власти его жены Хельгунды и сына Аслака. Сотни людей поддерживают нас, господин.

- Но если вас так много, почему же до сих пор правит Хельгунда с Аслаком? Почему власть у воинов из Юмно? - спросил Даго с издёвкой.

- Пепельноволосые выстроили три настолько крепких града, что никто и никогда их не захватит, разве что кто обладает силой великана. Самый крепкий из них - Гнездо. Мы, господин, умеем сражаться по лесам, но вот град добыть - это уже дело совершенно иное. К тому же нет у нас такого, кто бы собрал нас вместе.

- Выходит, ты понимаешь, что кто-то должен стать во главе и повести в бой?

- Да, господин. Это каждому ясно.

И сказал Даго:

- Если ты понимаешь столько, выходит, что понимаешь всё. Забирай тогда свой меч, щит, топор и коня. Ты свободен.

И как раз в этот миг ослепительный зигзаг молнии прорезал темноту неба над их головами, а через мгновение над лесом прокатился оглушительный гром. Палука поднялся, только ноги его подкосились, и он снова уселся к костру.

- Не позволишь ли мне, господин, остаться здесь до утра? Слишком уж сильно ты меня ударил.

Даго разрешающе кивнул, а потом приказал Хериму и Зифике, чтобы те прикрыли огонь на случай, если разыграется гроза, и польются потоки дождя, в костре осталась хотя бы одна тлеющая головешка. Затем концом ножен своего меча он очертил вокруг всех громадный круг, пробормотал несколько непонятных слов и, укрывшись плащом, сел, не двигаясь. Теперь он выглядел будто вырезанный из дерева или камня.

- Он что, еще и волшебник? - спросил Палука у Херима.

- Искусство чар ведомо ему. Но прежде всего, он - Пестователь, а это означает, что взял всех нас в свою опеку от грозы. Он предложил тебе свободу вдвойне, а ты взял только одну. Дурак ты, Палука.

- Вообще-то, тебе следовало бы отрубить голову, - добавила Зифика. На двор короля аргараспидов, где я служу, давно уже доходили вести о лестках с белыми орлами на щитах. Вы - самое большое несчастье в краю Пепельноволосого. Вы хотите жить свободными, но меняете одно зло на другое. Вы сражались с Пепельноволосым, но победили не вы, а еще более худшая Хельгунда и её сын Аслак. Мы хотели получить помощь против мардов, но если нам удастся их разбить, мы придем за солью сюда, так как здесь скоро не станет никакой власти. Вместе с солью мы отнимем у вас и свободу.

- Он тоже любит свободу, - сказал Палука, указывая на неподвижно сидящего Даго.

- Это так, - согласился Херим. - В стране Свободных Людей он победил ужасного Змея, и за это ему была предложена власть. Но он не принял её и ушёл, потому что господин - человек вольный. Но скажу тебе, в краю Свободных людей я встретил лишь страх и бедность. Господин Даго сделал меня свободным, но я пристал к нему и слушаюсь его приказаний будто раб.

Буря разыгралась не на шутку. Сначала с ужасным шумом прилетел ветер. Своим воем он наполнил весь лес, согнул кроны вековых сосен и дубов, а после этого начал ломать ольшины. Раз за разом небо рвалось молниями, и делалось светло как днём, а затем с оглушительным раскатом грома наваливалась тьма. Вихрь ударил в угли костра. К счастью, мокрые ветви, которыми накрыл его Даго, не позволили пламени разнестись. Человеческие души переполнились ужасом: Палука бил лбом оземь, а закутавшаяся в плащ Зифика, равно как и Херим, тряслась от страха. В конце концов, она подбежала к Даго, встала перед ним на колени и прошептала:

- Спасай меня, господин, от гнева Перуна, повелителя молний. Спаси, господин!

- Властелин громов и молний - это Сварог, - отвечал ей Даго. - И раз ты веришь в Перуна, значит, в тебе течёт скифская кровь. Я начертил магический круг, его уважит и Сварог, и твой Перун.

Он положил руку на голову Зифики и прошептал несколько непонятных слов, и тогда почувствовала она, что от ладони этого мужчины переходит в неё какая-то неведомая сила, а страх куда-то уходит. Если бы не привитые ей принципы, приказующие ненавидеть и презирать мужчин, Зифика обняла бы его и прижалась бы к нему всем телом, так как бюуря была для неё чем-то гораздо более страшным, чем бой с врагом.

Внезапно буря утратила свою силу. Некоторое время глаза ещё поражал блеск молний, а уши наполнялись громовыми раскатами, только гроза уже удалялась. Ржали перепуганные лошади, и если бы им не спутали ноги, они в панике разбежались бы по лесу. Наконец полил дождь, а громы и молнии становились всё реже. Поток воды вмиг погасил костёр, сделав траву вокруг сидящих подобием мелкого озера. Дождь стекал по плащу, покрывавшему спину Даго, он же затекал за воротник кожаной куртки Зифики и, по-видимому, загасил в ней страх. Устыдилась тогда Зифика, что стоит на коленях у ног Даго, поднялась с земли и под дождевыми струями ушла под гущу листьев громадного дуба. После этого к Даго подошёл Херим в истекающем водою плаще и сказал:

- Мне кажется, господин, что я понимаю твои мысли.

- Это хорошо. Тогда ты хоть в чём-то сможешь мне помочь. Так о чём же я думаю, Херим?

- Ты размышляешь, господин, а не нарисовать ли и тебе на щите белого орла и сделаться лестком.

- Откуда тебе ведомо, что я так думаю?

- А потому, что ты сам сказал мне, что желаешь создать великую державу. Только каким образом победить тебе Хельгунду и Аслака, если не соединиться с лестками?

- Ты правильно говоришь, Херим. Но помни, что у каждого повелителя голова думает одно, уста говорят другое, а руки делают третье. Укройся под дерево. Я хочу побыть один.

Под утро дождь прекратился, но сделалось ужасно холодно. Херим нашёл в кострище тлеющий уголёк, раздул его и развёл огонь припасённым под попоной хворостом. Мужчины сразу же разделись донага и, грея тела у огня, сразу же сушили свою одежду. Одна лишь Зифика тряслась от холода в промокшей одежде.

- Почему ты не раздеваешься, Зифик? - спросил Херим. - Ты все время остаёшься в панцире, как будто опасаешься, что кто-то его украдёт.

Тогда Даго взял Зифику за руку, отвёл её за деревья и достал из своих вьюков сухую нарядную аскоманнскую одежду, похожую на ту, которую получил в своё время от Астрид: ярко-красные штаны, чулки, белую сорочку с кружевами на рукавах, пурпурную блузу и белые порты. Но он не уходил, а ждал, чтобы Зифика переоделась при нём.

- Мне стыдно, господин мой, ты смущаешь меня, - едва выговорила, трясясь от холода, Зифика, с трудом стаскивая с себя вымокшую одежду.

- Я видел множество обнаженных женщин, Зифика, - усмехнулся Даго. - Я знаю, что тело у тебя красивое, но мне хочется увидеть тебя голой.

- Ты заплатишь за это смертью, - с ненавистью, стуча при этом зубами, выдавила та.

Но, тем не менее, разделась при мужчине донага, и Даго увидал её девичье тело, стройные ноги, плоский живот, треугольник тёмных волос внизу его и подумал, что Зифика красива. А она, раздеваясь, глядя ему прямо в глаза, заметила, что у Даго, когда он увидал её совершенно нагой, не дрогнула даже ресница.

- Почему же ты глядишь на меня, раз вид обнажённой женщины, как мне кажется, тебе безразличен? - спросила она.

Даго покачал головой.

- Ты ошибаешься, Зифика. Я желаю тебя, и мне хотелось увидать твоё тело. Но иногда мне хочется доставить себе страдание, чтобы проверить собственную силу и волю. Ибо плохо кончают повелители, не могущие сдержать желание к какой-нибудь женщине и не умеющие причинить себе боли воздержания. Власть - это то же самое воздержание.

- Ты хочешь стать властителем, но не убил проклятого лестка?

Тот пожал плечами.

- По-видимому, правду говорят некоторые, утверждающие, что у женщины разум прячется между ног. Никогда тебе не понять, куда летит орёл. И ещё, неужели ты и вправду собираешься убить меня из-за того, что я видел тебя голой?

Говоря это, он рассмеялся и ушёл, чтобы погреться у костра. А девушка пришла вскоре после него, одетая в багряную аскоманнскую одежду. Под блузой панцирь скрывал девичьи торчащие груди. Всех поразила её необычная красота и гибкая фигура, которую яркая одежда лишь подчеркивала.

- Ты, Зифик, похож на красивую девицу, - похотливо облизал губы Херим.

Та презрительным взглядом окинула голое тело Херима и его мужское отличие, таким же взглядом отметила член Палуки, потом сплюнула на мокрую после дождя траву и сказала:

- Ты сам, Херим, похож на бабу, так как думаешь только об одном, что указывает на то, что ум твой скрывается не в голове, а между ногами.

Лицо Херима побагровело от злости, и он уже хотел было ляпнуть какую-нибудь грубость, но его, подняв руку, успокоил Даго, в знак того, что желает о чем-то спросить.

- Лестк, а ты знаешь, где сейчас находится князь Пепельноволосый?

- А зачем тебе он, господин? - удивился Палука.

- Я спросил, а ты не отвечаешь, - грозно прогремел голос Даго.

- Правду знают лишь воины из Юмно. Это они вывезли князя из Гнезда и где-то спрятали вместе с двумя его наложницами. Мне так кажется, что Хельгунда хотела его убить, но он носит Андалу, так что она предпочитает править от его имени.

У большого костра одежда быстро высохла, вскоре все оделись.

- Так ты уезжаешь? - спросил Херим у Палуки.

- Нет, - ответил тот и повернулся к Даго: - Хочу, господин, принять от тебя свободу вдвойне, как ты обещал. Я тебе не говорил, но перед тем, как стал я подкрадываться к тебе, за мною гнались воины из Юмно. С большим трудом ушёл я от них. Может они завернули в какое-нибудь селение, когда начиналась гроза, но, может, где-то и ожидают в лесу. Мне больше не хочется убегать от них будто собака и кусать их как пёс. Возьми меня в своё пестование.

- А что ты предложишь мне взамен?

- Я провожу тебя в свою весь, где ты повстречаешь множество лестков. Мы пойдём с тобою за свободой. А еще, никто в этих краях не сравнится со мною в метании топора.

- Покажи.

Тогда Палука взял в руку свой топор с широким, спущенным книзу остриём, с тремя усами у отверстия, чтобы топор хорошо держался топорища. Оружие, видимо, было хорошо уравновешено - какое-то время Палука раскачивал его в руке, а затем с размаху метнул. Топор сделал три оборота в воздухе и вонзился в тонкий ствол растущей неподалёку ольшины.

Бросок был хорош, но Даго не высказал никакой похвалы.

- Пошли, - коротко приказал он. - Ты, Палука, ведёшь.

Был полдень, когда они углубились в лес. Солнце пригревало довольно сильно, лесная подстилка парила, из-за чего ехали в легкой дымке, часто объезжая или перескакивая стволы упавших во время бури деревьев. Некоторые из них ветер вырвал с корнями, в основном ели. Но были и берёзы, и ольхи, переломанные посредине ствола. Вид этот вызывал страх перед богами, и он вновь закрался в сердца едущих.

- Чего такого натворили мы, господин, что пришла буря? - беспокойно спросил лестк. - Если бы не твой магический круг, то молния обязательно бы ударила в нас.

- Буря - это доброе предзнаменование, Палука, - объяснил Даго. - Эта буря должна была сдержать тех, кто гнался за тобою. Боги помогают тебе. Есть ли у тебя какой-нибудь амулет?

- Да, господин. Я получил его от отца, которого убили эти, из Юмно. Это три волчьих клыка.

- Разве ты не знаешь, что нельзя носить с собою вещей, подаренных покойными? Ведь когда-нибудь мёртвый захочет напомнить тебе о подарке. Выброси его. Я дам тебе другой талисман, но лишь тогда, когда буду убеждён в твоей верности.

- И что же это будет, господин?

- Кусочек золотистого камня, в котором заключено странное насекомое. Камень этот родился в море, куда стекали слёзы громадных сосен. Насекомое это замкнутый в камне дух, который станет тебе помогать.

- А у тебя, господин, какой талисман?

- Мне служат мои заклинания.

- А у тебя, юноша? - обратился Палука к Зифике.

Девушка достала висящий на шее деревянный член. Херим увидал его и расхохотался. Палука же остался серьёзен.

- Так значит ты любишь девушек, парень. Этот деревянный хер должен добавлять тебе сил в любви, не так ли? Ты хотел, чтобы Даго Господин убил меня, но я не питаю к тебе вражды и обещаю, что когда мы доберёмся до моей веси, ты сможешь выбрать там любую женщину. Для своих гостей мы не жалеем своих жён, сестёр и дочерей.

- Ого, тогда поспешим, Палука, - разохотился Херим. - А тебе, Зифик, предлагаю поспорить, кто дольше и кто большее число раз поимеет женщину.

С гневом в глазах Зифика спрятала свой амулет на груди. Она уже жалела, что показала его. Слушая похвальбу Херима, она стиснула зубы и подумала, что возможно, когда подвернётся случай, она, Зифика, ещё покажет им, как по весне женщины в своей стране устраивают охоту на мужчин, как делают их после того рабами или убивают.

- Моя деревушка находится у малого озера в лесу. Из этого озера течёт ручей в большую реку, называемую Вартой. Ещё до вечера мы успеем добраться ко мне домой. Ведь это сегодня, господин, самый длинный день и большой праздник Очищения Огня?

- Да, сегодня пора летнего солнцестояния, - кивнул головой Даго. Сегодня гасят грязный огонь.

Неожиданно перед ними открылась широкая поляна, поросшая низким березняком и высокой травой. Скорее всего, еще недавно здесь обрабатывали землю. С другой стороны поляны были видны остатки сожжённых домов.

- Это сделал Нелюб Пепельноволосый, - объяснил Палука. - Когда он строил своё Гнездо и насыпал громадные валы, каждый род и каждая весь получили приказ свозить землю и насыпать свой кусок вала. Те, что жили тут, взбунтовались и сбежали. Воины Нелюба погнались за ними и всех перебили. Даже стариков и малых детей. Поехали побыстрее, господин, а то здесь живёт очень много духов.

Они были уже на средине поляны, как увидали выехавшую из лесу напротив небольшую группу конных. Их было шестеро: двое одеты в панцири и шлемы, блестящие на солнце. У них были круглые деревянные щиты и мечи у пояса. У остальных были только щиты, копья и луки.

- Это те, что гнались за мною! - воскликнул лестк и хотел уж было разворотить коня, но Даго решительно приказал ему оставаться на месте. Он и сам остановился, сделав знак Хериму и Зифике сделать то же самое.

- Господин мой, их шестеро, - пробормотал Херим.

- Но у тебя же есть меч, - гневно отрезал Даго. - Неужели всю жизнь ты хочешь воевать только лишь своим хером?

Зифику же он попросил отъехать чуть подальше и приготовить свой лук.

- Когда я подниму левую руку, стреляй прямо в горло тем, что в панцирях, - приказал он. - А с остальными мы и сами справимся.

Шестеро всадников приближались медленно, настороженно, следя за Даго и остальными. Они знали, что перевес на их стороне - их было шестеро, а этих только четверо. Но один из них восседал на белом жеребце. В Юмно белых жеребцов считали священными.

Даго никогда не был в Юмно, равно как никогда ему не случалось посещать священный город на острове склавинских руанов. Но из того, о чём доносили соглядатаи, высланные Людовиком Тевтонским, выходило, что Юмно следовало причислить к самым крупным и шумным городам, что существовали над морем в той его части, что называлось Остзея. Правили в Юмно правители склавины, много там жило греков, а еще купцов и путешественников из разных народов, даже саксов, а ещё - аскоманнов. В Юмно продавали пищевые запасы бедным зерном народам севера, торговали небольшими, но ценными шкурками пушного зверя, покупали оружие и самые изящные украшения. Юмно располагалось на берегу Вядуи, а часть его - на острове. Так же как у руянов, посреди города стояло громадное строение, где в зале, задрапированной красной тканью стояла деревянная фигура бога с тремя лицами и огромным копьём в руке. У руянов же молились богу с четырьмя лицами и большим украшенным мечом. Ученые монахи из Ахена называли этого бога Световидом, поскольку, подобно старинному богу Ромы Янусу, глядел он на четыре стороны света, хотя это и не могло быть правдой. Взгляд глаз в этих четырех лицах направлен был в сторону6 в себя, а не на четыре стороны света. Подобные же глупости рассказывали и про трехликого бога из Юмно, будто тот глядит на землю, на небо и в подземное царство, хотя склавины ни в какое подземное царство не верили. Для Даго, который по-настоящему христианином и не стал, было ясно, что склавинские племена, граничащие с державой Карла Великого, каким-то образом пытались объединиться, а для этого им нужна была, подобно франкам, вера в единого бога. Поскольку каждое племя имело собственное божество, объединяясь, творили они единого бога из нескольких племенных. Вот так и у руянов - в образе четырехликого бога заключили союз четыре племени, а в Юмно - три племени поставили бога трёхликого. И случалось у склавинов, как доносили о том шпионы, что были боги с пятью и даже семью ликами. Общей же для всех них была вера в ведовскую силу священных белых коней, которых содержали в специальных конюшнях на задах храмов. Если кто-нибудь готовился в дальнее морское путешествие или собирался в захватнический поход, такой приходил в храм с подарками для божества. Тогда жрецы выводили белого коня и заставляли его пройти меж разбросанных по земле копий. Если конь не касался копытом ни единого копья, это означало, что предприятие будет удачным, если же копья касался или наступал на него тогда от похода отказывались. Бывало, что для предсказаний использовались кони чёрные, будто вороны, но именно на таком как раз сидела Зифика. И потому-то люди из Юмно с беспокойством поглядывали то на Виндоса, то на вороного коня Зифики.

- Кто ты такой, господин? - первым спросил один из чужих воинов, видимо, наиболее важный из них, так как носил панцирь, да и оружие имел получше.

Говорил он на местном языке, но с трудом. Скорее всего, он был норманном, так как, подобно Даго, носил меч на перевязи, переброшенной через плечо. Если правду говорили о том, что Пепельноволосый взял себе в жены дочь правителя Юмно и получил с невестой сотню воинов, то были они, скорее всего, готовые служить каждому за деньги разбойники с севера.

- Я граф Даго и еду от Людовика Тевтонского к князю Голубу Пепельноволосому, - ответил тот на языке донск тунга.

- Голуб за своё неправое поведение был заключён в башню на озере, отозвался воин, довольный тем, что услыхал свой родной язык. - Теперь от его имени правит Хельгунда, дочь правителя Юмно, и её малолетний сын Аслак. Если ты захочешь встретиться с нею, мы свободно пропустим тебя.

Вдруг один из воинов, одетый и вооруженный похуже и, по-видимому, подчиняющийся норманну, поднял своё копьё вверх и крикнул на местном языке:

- Это лестк, повелитель! С ними вождь лестков, которого мы ищем!

Наконечником копья он указывал на Палуку. Того выдал щит с белым орлом.

И снова заговорил норманн в блестящем панцире:

- Давай, граф. говорить на здешнем языке, чтобы нас все понимали. Меж твоих людей мы видим лестка, нашего врага. Он не может входить в посольство от Людовика Тевтонского. Ты должен выдать его нам.

Даго ответил ему:

- Я получил титул Пестователя, а это означает, что беру в своё пестование любого, кто поклянется мне в верности. Этот человек признал во мне Опекуна, поэтому я вам его не выдам.

- В таком случае будем драться! - гневно крикнул норманн и вытащил меч.

Даго поднял левую руку, и стрела Зифики пробила горло норманнского воина. Не успел тот упасть с коня, на Даго с обнаженным мечом бросился второй норманн, а четверо воинов из дружины Хельгунды атаковали копьями Херима, Зифику и лестка.

Даго сошелся с норманном и ударом Тирфинга раскроил у того щит на голове, после чего противник без памяти скатился на землю. Зифика второй стрелой пробила тонкую кольчугу нападавшего на неё воина и попала прямо в сердце. Палука отрубил одному из своих противников правую руку, а затем бросился на помощь Хериму, который неуклюже закрывался щитом от копья пятого всадника. Пронзительно крича, с поднятым мечом лестк близился к нему, и тот, перепуганный, видя еще, что Зифика целится в него из поблескивающего золотом лука, резко развернул коня и, уклонившись от летящей стрелы, стал удирать к лесу. Шестой атаковал Даго своим копьём, но тот успел прикрыться щитом, а потом одним взмахом Тирфинга отрубил ему голову. Воин с отрубленной рукой бросился было бежать, но на полпути к лесу, то ли от боли, то ли от потери крови, ослабел и упал с коня, который помчался дальше.

На земле остался лежать и норманн с разрубленным на голове шлемом. Даго спрыгнул с коня, подошел к противнику, снял помятый шлем и выяснил, что голова осталась целой. От удара норманн лишь потерял сознание, а теперь уже приходил в себя.

- Если ты скажешь, где находится Пепельноволосый, я сохраню тебе жизнь, - сказал Даго на языке донск тунга.

Тот не колебался. Он был на службе у чужаков, так что жизнь для него была дороже секретов Хельгунды.

- Есть такое озеро, что называется Лендица. Там имеются два острова. На одном стоит деревянная крепость с башней. Вот там и держат Пепельноволосого вместе с наложницами.

- Много ли людей сторожит Пепельноволосого?

- Этого я не знаю, господин. Только зачем его стеречь? У него нет друзей.

- Уж слишком ты болтлив для норманна. И труслив. Разве не говорили тебе, что перед лицом смерти следует смеяться? - спросил его Даго.

- Ты же обещал сохранить мне жизнь, - запинаясь, сказал норманн, у которого от страха на лбу выступили капли пота.

- А чего стоит обещание повелителя? - спросил Даго и одним ударом Тирфинга отрубил ему голову. Тело забилось в агонии, пальцы цепляли траву, губы на отрубленной голове беззвучно шевелились.

Ни лестк, ни Херим с Зификой не знали донск тунга, так что им не было известно, о чем Даго говорил с норманном. Один лишь Херим отважился спросить:

- О чем вы говорили, повелитель, и зачем ты отрубил ему голову?

Даго пожал плечами:

- Я сказал ему, что он, будучи норманном из Юмно, перед смертью обязан смеяться. А убить мне его пришлось, потому что на моем мече тяготеет заклятие Одина. Это не я убил его, но мой меч.

Тем временем Палука смог поймать коня одного из убитых воинов и начал затем стаскивать с трупов панцири и шлемы, собирать брошенные копья и всю добычу нагружать на добычного коня.

- Это может пригодиться для других лестков, - объяснил он.

- Ты не поблагодарил меня, - сурово сказал Даго. - Ведь если бы не ты, нас пропустили бы свободно. К тому же, Палука, ты не сказал мне, что являешься предводителем лестков. Разве так поступают с Пестователем?

- Я послал тебе благодарный взгляд, господин, - гордо ответствовал Палука. - Раз ты знаешь теперь, что я вождь у лестков, то не можешь теперь требовать от меня, чтобы я благодарил тебя как подчиненный.

- Я не заметил твоего взгляда. Может ты был излишне занят мародерством?

- Это оружие для других. И не пробуй, господин, ранить мою гордость, ибо я человек свободный. Ни перед кем не стану я опускаться на одно или оба колена, поскольку не признаю власти.

- Я и не приказываю тебе становиться на колени, так как князем не являюсь. Но ты должен поклониться мне, так как у меня имеется власть Пестователя. Или же ты предпочтёшь, чтобы я вытащил меч, заклятый Одином?

Палука заколебался. В нём жила гордость вольного человека, который много лет сражался с княжеской властью, чтобы ни перед кем не становиться на колени. И ведь по сути своей этот человек выбрал сражение, а не отдал его в руки Хельгунды. Унижал ли поклон гордость вольного человека, разве означал он подданство и рабство? Этот человек только что защищал его волю.

И тогда Палука низко поклонился Даго и вновь вернулся к своему занятию, то есть вьючению на лошадиную спину оружия, забранного у мертвецов. Закончив же работу, он весело сказал:

- Давайте поспешим. Моя весь уже недалёко отсюда. Скоро мы будем веселиться, пить мёд и пиво.

Они тронулись, ведя за собой коня с добытым оружием. Лестк вёл их по узкой тропке через чащу, Даго ехал в самом конце. В какой-то миг Херим поравнялся с ним и сказал вполголоса:

- Видно, нет разницы, как называется власть человека над человеком...

- Ты становишься всё умнее, - кивнул головой Даго. - Я верил, что ты станешь таким еще тогда, когда увидал тебя сидящим в клетке.

- Спасибо тебе, господин, - разулыбался Херим. - И потому отважусь спросить ещё раз: о чём ты вправду говорил с убитым тобою норманном?

- Он указал мне место, где находится Пепельноволосый. А убил я его затем, чтобы никому он не донёс, что мне необходимо встретиться с Голубом.

- Но зачем это тебе, господин?

- В своей жизни я видел многих властителей. В том числе и побеждённых. Но так всегда случалось после проигранной битвы. Теперь же мне хочется узнать повелителя, утратившего свою власть без сражения. Или ты считаешь, что можно стать великим, не зная тайн власти?

Через несколько лет, на содранной с берёзы коре Херим написал:

"А когда правый властелин земель этих, Пестователь, во главе немногочисленных войск своих прошёл болота и очутился в бескрайних лесах, путь ему преградило могучее войско княгини Хельгунды, вероломной жены Пепельноволосого. И тогда-то на огромной поляне Пестователь вступил в битву с превосходящим врагом и, вспомогаемый лестками и воинами страны Аргараспидов, одержал победу, тем открывая себе путь к наследственным землям. И случилось так потому, что был он не только мудр и имел друзей, но и отличался необыкновенной храбростью, ибо текла в нём кровь великанов."

Деревушку, где проживал род Палуков, они нашли уже к вечеру. Дорога к ней вела через болота и подмокший лес, потому три десятка небогатых изб, стоявших на берегу небольшого озера, не защищались ни рвом с водой, ни каким-нибудь палисадом. Выстроенные из деревянных колод дома были низкими, утопленными в землю, крытые большими стрехами из соломы и камыша. В них не было окон, одни лишь двери; дым из обложенных камнем очагов уходил через дыру в крыше. Такие избы было легко спалить, но и легко отстроить.

В веси праздновали уже с самого утра. На выставленных у озера лавках лежали недоеденные огромные хлебы, недогрызенные бараньи кости, стояли глиняные корчаги с сытным мёдом и пивом. Почти все обитатели, не исключая старух и детей, были под хорошим хмельком. Даже здешний старик - ворожей в грязной рубахе и более длинными, чем у всех других волосами с трудом мог подняться с земли, когда приехал Палука с чужаками. Возвращение Палуки, который был тут кем-то и вправду важным, а также вид незнакомцев, вызвали новый взрыв радости. Их лошадей расседлали и пустили пастись на траву, а гостей пригласили к самой длинной лавке, куда тотчас же были принесены новые хлебы и корчаги с пивом. Из леса выбежали девушки в длинных льняных платьях и с венками на головах. Осмелев от пива, они вели себя весело, а затем, под нежные звуки гуслей начали подпрыгивать, переступать босыми ногами по траве, возбужденно покачивать грудями и бедрами. Пели они сначала печальную:

"Солнышко уходит к себе домой

Медленно, как девка, жизнь неся с собой.

Не будет солнце землю палить,

Уходит солнце, чтобы жизнь дарить.

Умирает грязный огонь - Хранитель, но

Он родится чистым, будто полотно."

А затем веселее, в более живом темпе:

"Солнышко уходит, белое, сбежало,

А не то оно бы всю землю посжигало.

С нами остаётся солнце лето всё.

Солнце нам богатство в дом наш принесёт."

Херим сладострастно всматривался в танцующих девушек, раз за разом отхлёбывая пиво из корчаги. Возле озера горела куча хвороста с новоразожжённым огнём, от которого женщины разносили по домам горящие лучины с теперь уже чистым пламенем. Привлечённые девичьим пением, отовсюду сходились и парни. Вот к ним Даго приглядывался уже повнимательней и с удовольствием отметил, какие те рослые и широкоплечие. Не знал он только, хорошо ли владеют они оружием.

- Вот теперь можешь выбирать себе какую хошь и тащить в кусты, разрешил Даго Хериму.

Девушки пили сытный мёд. К каждой из них подходил с корчагой шатающийся старый ворожей, а те пили жадно, пытаясь поскорее опьянеть. Вновь зазвучали стонущие струны гуслей. Мелодия становилась всё быстрее и быстрее. Девушки запели:

"Это ты, солнышко, разжигаешь кровь всем.

Дозревает солнце, чтоб хлеба нам выросли.

Ни одна сегодня девка не откажет никому,

Ждёт корова бугая, мужик семя прыскает!"

И все собравшиеся, девушки и парни, начали кружить с распростёртыми руками будто птицы, что взмахнули крыльями, чтобы взлететь. Они кружили всё быстрее и быстрее, пока у некоторых не закружилась голова, и те, теряя равновесие, не стали падать на землю. То один, то другой парень хватал девушку на руки и тащил в недалёкие кусты, откуда стали доноситься радостные визги. А на всю весь медленно спадали серые сумерки, которые сегодня должны были длиться чуть ли не до полуночи.

На краю веси, на стволе поваленной сосны сидел грязный старик с седыми длинными лохмами и спадающими книзу усищами. Рядом с ним, на плоском камне стояла небольшая глиняная фигурка, изображающая женщину с маленькой головой, зато с громадным, раздувшимся животом, огромными грудями и выпяченными половыми органами. Это был здешний ворожей, называемый по-лендицки жерцом, а глиняная фигурка представляла Макошь, известную еще и под именем Весна - богиня плодородия, урожая и достатка.

- Погляди, Херим, - сказал Даго. - А саксы говорят, будто в краях за Вядуей нет никаких женских божеств.

Время от времени к жерцу подходили парни и зрелые мужики и обнажались от пояса вниз, показывая возбужденно торчащие члены. Жерц брал его двумя пальцами и прижимал к животу хозяина, потом быстро отпускал, глядя, как тот пружинисто выпрямляется в прежнее положение. Тогда он удовлетворённо погружал руку в стоящую рядом посудину с сытным мёдом и окроплял им член.

Приходили сюда и женщины с девками. Эти задирали юбки и рубахи, обнажая своё естество. Ворожей совал пальцы им во влагалища, и если те были полны мужского семени, белая жидкость стекала на ноги. Тогда он окроплял их лона, и те уходили, радуясь, что будут плодовитыми, что соберут богатый урожай, и что скот у них не передохнет.

- Эти люди предаются ужасному греху, - отозвался Херим, хотя губы его кривились в гримасе вожделения.

- Молчи, глупый монах, - рассердился на него Даго. - Да разве ты сам не согрешил в Фульде, изнасиловав женщину? У людей и так много горя, а почитающие крест прибавили им самое худшее: грех! Эти люди не грешат здесь, ибо греха не ведают. Их боги тоже не знают, что такое грех. Скажи мне, как может грешить бог реки, древнее дерево или камень? Они вне греха, вне добра и зла. В их мире нет греха, потому что нет добра или зла. Все законы на земле установили люди и по ним судят иных. Человеческие законы не могут происходить от богов, ибо разные страны знают собственные законы, весьма часто, впрочем, изменяемые. Когда я стану правителем, то сам буду устанавливать свои законы. Только зачем же в это вмешивать еще богов и грехи? Наши боги карают лишь тех, кто их презирает, не приносит им жертв или же ссылается на них, обманывая или нарушая клятвы. Но помни, что клятва, данная без обращения к богам, наказанию не подлежит.

Он замолк и сидел задумчивый, мрачный.

- А вот ты, господин? - спросила Зифика. - Ешь мало, а пьёшь ещё меньше. Почему не веселишься вместе с другими?

После долгого молчания Даго ответил:

- Мне вспомнились все женщины, которыми я обладал, и которые любили меня.

- Говорят, что сегодня после полуночи девушка, пусть даже её поимеют несколько мужчин, никогда не забеременеет, - сказала Зифика.

- Это правда. Сегодня после полуночи каждая будет ходить переполненная мужским семенем, но дети от этого не рождаются.

- Кто же виноват в этом, солнце или чары?

Она не дождалась ответа, потому что Палука, который кружился вместе с другими, внезапно схватил за руки двух девиц и потащил их к лавке, где сидели Даго с Зификой.

- Это мои сёстры. Бери-ка вот эту, - подсунул он одну Зифике, - а ты, господин, вот эту, помоложе да покрасивее, - и он посадил на колени к Даго пятнадцатилетнюю, видимо, молодку с розовыми щеками, голубыми глазами, но уже широкую в бёдрах и с большими грудями.

Пьяненькая девка захихикала, а потом, вцепившись своими пальцами в длинные белые волосы Даго, стала целовать его взасос в губы.

- Теперь они принадлежат вам. Это в благодарность за мою жизнь! радостно воскликнул Палука и, крича "ху - ху - ху!!!", вновь закружился, разведя руками.

Зифика с неохотой притянула к себе старшую сестру Палуки и, как требовал того обычай, посадила её себе на колени.

- Пей, пей. Давай-ка, выпей ещё, - подсовывала она посудину к губам девицы.

Но та, и так уже пьяная, вцепилась Зифике в руку и потянула её к ближайшим кустам. Та, сопротивляясь и переполнившись отвращением, двинулась за ней.

Их догнал Даго. Он нёс на руках младшую сестру Палуки, его губы дрожали от вожделения. Девушка откидывала голову и весело смеялась, размахивая босыми ногами.

Даго положил её на траву за первым же кусточком и задрал ей рубаху до самой шеи. Сам же стянул штаны и вошёл меж раздвинутых ног, В теле её он почувствовал сопротивление, девушка вскрикнула, но член уже был в её горячем и влажном нутре. Через какое-то время по всему девичьему телу прошла дрожь наслаждения. Неподалёку от них вторая сестра Палуки всё еще тащила за собой Зифику, которая, увидав Даго, занятого девчонкой, гневно оттолкнула от себя её сестру и вернулась к лавке с едой. Брошенная сестра Палуки стояла неподвижно, не понимая, почему этот парень её отверг. Даго поднялся, какое-то время глядел на голую молодку у своих ног, а потом, сделав несколько шагов, схватил за талию другую, отвергнутую Зификой. Та послушно легла на землю и сама задрала льняную рубаху. Несмотря на серость сумерек, Даго увидал её белеющую наготу и темноту волос меж ногами, в нём снова пробудилось желание, и он овладел и этой. Только теперь он двигался в ней долго и с силой, пока вновь не ощутил наслаждения.

К лавке, рядом с которой сидела Зифика, он возвращался медленным шагом, подтягивая на ходу штаны. Схватил полный жбан и поднёс его ко рту.

- У тебя кровь на руке, - заметила Зифика.

- Это кровь девки, которую я сделал женщиной, - ответил Даго. - С тобой никогда подобного не случится, потому что твою девственность у тебя отобрала деревянная палка.

- Ты грязен, господин, - презрительно сплюнула Зифика и ушла в темноту, к пасущимся лошадям.

На землю накатывала самая могущественная в году ночь. Стихали голоса, смех и перекликивания в лесу, но костры на озёрном берегу всё ещё горели высоким пламенем, а меж деревьями бегали парни с факелами. Множество мужчин и женщин, усыплённых мёдом, валялось на траве. Какая-то девка печально пела о солнце, уступившем ночи. Рядом с Даго появился Херим и, бахвалясь, сообщил, что у него было три девки, а вот теперь ему захотелось еще и женщину. И он побежал по кустам в поисках той, что была еще способна заняться любовью. Даго же почувствовал печаль, впервые за долгое время показалось ему, что на него пало бремя ужасного одиночества. Ему казалось, что нет вокруг никого, кому можно было бы поверить свои мечтания, страхи, желания и заботы. Тогда он направился на поиски Зифики и нашёл её, закутавшуюся в попону и лежащую на траве рядом с пасущимися лошадями. Даго вынул из вьюков свой мохнатый плащ, бросил его на траву и лёг рядом с девушкой. Он ждал, когда на небе появится самая яркая звезда, называемая Звериной, та самая, которую он увидал еще ребёнком, когда уходил из деревушки Землинов. Впоследствии она сопровождала его по ночам везде, где бы он ни был, и видела все его хорошие и плохие поступки. Но Даго верил, что звежда благоприятствует ему.

Тем временем, пользуясь темнотою, из домов выбежали старухи. Они рассчитывали на то, что во мраке их никто не узнает. Пьяненькие, что-то бормоча своими беззубыми ртами, они дергали одежды молодых парней и высоко задирали юбки, а старики сладострастно лапали лежащих в беспамятстве от мёда и пива девушек и женщин. Две старухи подскочили и к Даго с Зификой, щипая их, что-то бормоча и обнажая свои вислые животы. Но потом они ушли, так Даго с Зификой притворились пьяными до потери чувств. Даго понимал желания старух. Теперь ночь будет становиться всё длиннее, а вместе с нею близилась и смерть, Так почему же им, старикам и старухам, хоть разок еще не испробовать наслаждения?

И наконец, низко-низко над лесом Даго увидал ярко светящую Звериную звезду. Она взошла поздно и вскоре должна была с рассветом исчезнуть. Лишь зимою поднималась она рано и светила почти всю ночь.

Пришёл Палука, ведя за собой женщину, белая одежда которой светилась в темноте.

- Господин мой, - тихо обратился он к Даго. - Полюбил я тебя как себя самого и желаю, чтобы ты был со мной. Уже минула полнолчь, вскоре наступит рассвет и минут чары бесплодия. Возьми жену мою и оплодотвори её, хочется мне иметь от тебя сына, чтобы сделал он мой род могучим. Передай нам свою кровь великанов.

Палука ушёл, а его жена послушно легла на траву рядом с Даго и обнажила своё тело. Тот в темноте не видел черт её лица, не знал, красива она или нет. Руки его нащупали торчащие груди, скользнули по плоскому животу, коснулись горячих ног. Он совершенно не чувствовал желания, не хотел этой женщины. Даго отодвинулся и долго лежал, не двигаясь и лишь глядя в небо на свою Звериную звезду. А вокруг них остывал раскалённый солнцем за день сосновый бор, и воздух напаивался запахами смолы и хвои. Даго прикрыл глаза и ему показалось, что как в прошлом лежит он рядом с Зелы, а в ноздри его проникает запах хвойного масла, которым та окропляла своё лоно. Неожиданно почувствовал он сильное желание, вновь коснулся горячих и обнажённых женских бёдер, после чего резко задрал жене Палуки рубаху до самой шеи, налёг сверху и вошёл в неё. Затем услыхал он её ускоренное дыхание, после чего уже только шум собственной крови в ушах. Он отдал ей своё семя, она же приняла его - недвижная и безгласая.

Даго опять лёг на свой плащ и ждал, когда успокоится его разбушевавшееся сердце. Женщина медленно поднялась, и так же медленно белая её рубаха растворилась в темноте.

- Ты спишь, Зифика? - бросил он вопрос в темноту. - Я хочу показать тебе свою звезду. Ту, что светит ярче всех.

- Я не сплю, господин, потому что сделанное тобой разбудило меня и переполнило презрением.

- А вы, воительницы, делаете это как-то иначе?

- Не знаю, никогда так не делала. В пору равноденствия дня и ночи, весной и осенью охотимся мы в лесах на мужчин, или же наших женщин оплодотворяют рабы. Только, видимо, всё это должно происходить иначе, чем тут. Я ещё никогда не охотилась за мужчинами. Но я видела, что ты трижды совокуплялся с этими грязными бабами, и каждый раз было у меня желание убить каждую из них.

- Зачем? Я не понимаю тебя.

- Они отдаются, а ведь должны брать мужчину, поскольку для женщины он - лишь орудие для зачатия ребёнка.

- А вы не испытываете желания? Не хотите любви? - удивлялся Даго.

- Нет, господин. И больше не говори об этом со мной.

Зифика боялась, что Даго откроет в её словах ложь. Этой ночью к ней трижды приходило чувство желания, и поняла она, почему о ревности говорят как о кусачей змее. Тело её болело, будто укушенное множество раз, и вместе с кровью по жилам растекался яд.

Г Л А В А Д Е С Я Т А Я

Г Е Д А Н

Князь Акум, властитель Друзо, как-то ранним вечером в средине месяца, называемого Паждзерж, устроил в своём замке большой пир в честь ярла Свери, который со своими двенадцатью кораблями вошёл сегодня в порт. На каждом корабле было, самое малое, по тридцать хорошо вооружённых аскоманнских воинов из Бирки. Итак, ярл Свери привёл Акуму свой гирд - дружину из более чем трех сотен воинов для сражения с князем Геданом, повелителем края Вит. Помимо этого, князь Акум подготовил и пятнадцать своих кораблей и более четырёх сотен воинов, одних только эстов, так как аскоманнам не доверял. С такой силой Акум ожидал захватить град Гедана без особых трудностей, так как тот был не слишком-то укреплен из-за того, что защищали его разливы Висулы. Как доносили соглядатаи - град Гедана защищался всего лишь полутора сотнями воинов, в основном, склавинами, ибо край Вит отделял земли эстов от земель, населенных склавинами. Вся Витландия - как говорилось об этом в песнях - принадлежала эстам, пока дед правившего нынче Гедана не укрепился в разливах реки и не построил небольшую крепостцу, что через несколько лет стала новым центром власти. После того склавины захватили левое устье Висулы, ибо, как утверждали они, вытекает та из склавинских земель, значит имеется у них право не на одну только змею реки, но и на голову, что пьёт морскую воду.

Висула благоприятствовала роду Геданов. Год за годом вход из моря в Эстский залив становился всё мельче, так что должен был наступить такой момент, когда река намоет песчаную дамбу и навсегда замкнёт весь залив. Тогда Друзо пришлось бы умереть, поэтому с мыслью об этом Гедан решил устроить у левого устья Висулы собственный город-порт и перехватить всю торговлю в этой части южного побережья Остзее, называемого когда-то Сарматским Морем. Только вот об этих планах узнал Акум и пожелал сам захватить град Гедана, становясь таким образом повелителем всей Витландии. Впрочем, планы его заходили даже еще дальше. Если всё сложится удачно, свою дочку Пайоту Акум выдаст за молодого повелителя Города На Берегу, где варили соль, а захватив в свои руки еще и торговлю солью, он тогда объявит себя королём Южного Берега Остзее.

Соль нужна каждому. Прежде всего, она нужна народам, проживавшим в глубине суши. Поэтому, придёт такое время, - рассуждал Акум, - когда склавинским племенам нужно будет выбирать между солью от Пепельноволосого и солью от Акума. А потом крепкой своей рукой захватит голову громадной реки и заставит Пепельноволосых, чтобы знаменитые своими урожаями, расположившиеся на юге Куявы, посылали по реке суда с зерном ему, а уже он - в обмен на всяческую воинскую добычу - накормит многочисленные, вечно голодные и склонные к грабежу народы неурожайного севера.

Акум не доверял аскоманнам, ибо те не раз пробовали неожиданным наскоком добыть себе богатства Друзо. Но у него не было выбора, раз хотел он победить Гедана. Посему он разрешил, чтобы дюжина кораблей с тремя сотнями аскоманнов вошли утром в порт Друзо, согласился на их однодневный передых здесь, но не разрешил, чтобы оружные сходили со своих судов, и окружил порт стражей из сотни эстов. К тому же пришлось ему устроить пир в честь Свери и его военачальников, поскольку аскоманны очень любили пировать. В свой замок он позволил запустить всего лишь полтора десятка аскоманнов и посадил за пиршественный стол в зале, почерневшем от дыма лучин и каменных масляных плошек. Согласно договора, сразу же после пира, рано утром корабли аскоманнов и эстов должны были совместно выйти в Эстский залив, а потом - в море. Затем, направляясь вдоль морского берега, при попутном ветре должны были они уже к вечеру добраться до града Гедана и неожиданно напасть на него.

На длинные деревянные, обставленные лавками столы принесли глиняные миски с разрубленными на четыре части жаренными баранами и ягнятами, а также каменные тарелки с каплунами. Каждый из пирующих вынимал из-за пояса короткий нож и отрезал себе кусок мяса, запивая его южным вином и пивом, которое варили в Друзо. Вино и пиво вносили в глиняных корчагах, а затем разливали в посеребренные кубки. Аскоманны ели спешно и жадно, бросая обглоданные кости на конец стола, где молчаливо и настороженно сидели эстские воины. Северяне подобным образом привыкли проявлять презрение или нарываться на драку, поскольку, помимо пиров, больше всего на свете они любили подраться. Пили они очень много, будто гася пожар в желудках. Некоторые даже хватали корчаги и, громко чмокая, отхлебывали из них, разливая половину на грудь и на стол. Они были ужасны в бою, но выглядели страшными и теперь, когда просто сидели и ели. На пир они явились в полном вооружении, никто даже на миг не снял перевязь с мечом, хотя князь Акум и просил их об этом. На уговоры ему объясняли, что сразу же после пира все пойдут на корабли, а потом и в битву. Лишь некоторые стянули с голов шлемы с коровьими рогами, и теперь рыжие волосы кроваво отблескивали в мерцании лучин. Свои ножи аскоманны за пояс не убирали, а вонзали перед собой в столешницу, чтобы в любой момент иметь возможность отрезать новый кусок мяса. Они громко разговаривали на своём гортанном донск тунга, и вообще, обычаи у них были весьма грубые. Раз за разом случалось, что кто-нибудь грубо бил другого в бок или вырывал из рук только что отрезанную баранью лопатку. Они походили на сброд, враждебный друг другу, и лишь хорошо знающий их понимал, что один за другого в любой миг отдал бы собственную жизнь. Аскоманнов объединяли пожизненные узы дружбы, а случалось, и любви, которую они стыдились проявлять один перед другим. "Они похожи на стаю диких собак, которым бросили мясные обрезки", - подумал о них Акум, поскольку при его дворе - может под влиянием Пайоты и обычаев, привезенных в Друзо купцами из стран муслиминов и города Бизиса - уже научились пировать более культурно, особенно же, когда на пиру присутствовали женщины. Но на сегодняшнем пиру Акум женщинам появляться запретил, еду и питьё подавали эстские воины, тоже в полном вооружении, что, казалось, раздражало ярла Свери.

Это был мужчина огромного роста, с лицом, почти полностью покрытым рыжей щетиной, спадающей на кольчугу. Он тоже вел себя грубо. Если хотел привлечь к себе чье-то внимание, то бросал в этого человека недоглоданной костью, а затем что-то кричал с полным ртом, из-за чего речь его становилась совершенно непонятной. Ел и пил он много, но Акум заметил, что Свери больше разливал пиво и мёд, чем пил. Грозными выглядели его голубые глаза с кровавыми прожилками на белках, и Акум уже пожалел, что заключил союз с разбойниками для уничтожения князя Гедана. Разве эти люди из Бирки не прославились своим бесстрашием перед лицом смерти? И разве существовало для них что-либо святое и достойное уважения, кроме их собственных тайных клятв? Акуму рассказывали, что их законы суровы и ужасны. Если чей-нибудь раб воровал что-либо у аскоманна, то отвечал хозяин раба, так как невольника за человека не признавали. Если какой-нибудь аскоманн не мог обеспечить пропитания своим отцу и матери, он отдавался в рабство тому, кто мог дать родителям сносное существование. Так что на самом деле аскоманны не были стаей диких собак, хотя сейчас вели себя именно так. Кто знает - но об этом Акум уже не имел понятия - не у них ли следовало учиться настоящей и пожизненной дружбе? Разве не сидел рядом со Свери Хлодр, а рядом с тем молодой Даго? Только вот откуда было знать Акуму, что эти двое уже много месяцев жили в Друзо, а как только корабли аскоманнов вошли в порт, тут же появились на пристани? Ярл Свери взял их на свой дреккар, а потом повел на пир к Акуму вместе со своими командирами. Когда-то Хлодр, Свери и Оттар побратались, вот почему Хлодр имел право ожидать, что за ним придет корабль, а возможно, случится и оказия отомстить за смерть Оттара и поражение аскоманнов во время нападения на Друзо.

- Почему это, князь, твои люди не едят и не пьют, а только пялятся на нас будто на диких зверей? - хриплым голосом спросил у Акума Свери на языке донск тунга. - Или в еде твоей слишком много перца, а питье отравлено?

Князь Акум снял с головы позолоченный остроконечный шлем. Ему не хотелось ссориться со Свери.

- Завтра нас ждет битва, ярл Свери, - ответил он. - Или ты желаешь, чтобы мои люди ослабели от обжорства и похмелья?

- А мы? - загремел гневно Свери. - Или же ты считаешь, что храбрость наша будет менее обыкновенной?

Акум протянул руку к эстам, что в полном вооружении стояли под почерневшей стенкой у дверей, ведущих во внутренние помещения замка. На указательном пальце Акума кроваво блеснул княжеский перстень с огромным рубином.

- Ешьте и пейте. Пусть не думают наши друзья, что в своих сердцах мы таим измену, - сказал он на языке эстов.

Те послушно начали есть и пить. Но лишь те, что сидели за столом. Остальные все так же торчали под стенами, пока разъярившийся Свери, смяв посеребренный кубок в руке, не бросил в одного из них.

- Бери этот кубок и пей! - заорал ярл.

Акум снова протянул руку, и после того прислуживающие воины начали раздавать кубки и наливать вино остальным эстам.

- Красивый у тебя перстень, князь, - вновь заговорил Свери.

- Это княжеский перстень, - ответил Акум.

- А разве ярл не равен князю?

- Ты равен мне, если у тебя есть замок.

- Мой замок - это мой корабль! - расхохотался Свери. - Отдай мне этот перстень в знак дружбы.

- Князь Гедан носит подобный перстень. Завтра заберешь его себе, а захочешь, то и с отрубленной кистью, - предложил Акум. - Дружба, ярл, рождается в бою, а не через подарки.

- Ты прав, - снова расхохотался Свери, а затем, положив руку на плечо Хлодра, продолжил: - Вот этот человек, господин, в прошлом году напал на твой город. Его зовут Хлодр. Ты победил его, князь, и он за это любит тебя.

Свери вновь расхохотался, ему вторили остальные аскоманны. Только лишь Хлодр с Даго даже не улыбнулись, равно как и князь Акум, который лишь сейчас заметил, что этот Хлодр почти ничего не ест и не пьёт, лишь внимательно глядит в затянутые рыбьим пузырем окна. Но на дворе уже была ночь, и через окна ничего нельзя было увидать. Чего же высматривал этот человек в темноте?

Еще Акум заметил, что почти все аскоманны были одеты в кожаные штаны и блузы, посеревшие от морской соли, так как явились на пир прямиком со своих кораблей после долгого морского перехода. Один лишь этот Хлодр, да еще сидящий рядом с ним молоденький аскоманн выглядел так, будто волны и ветер с ним не встречались. Хлодр был в светлозелёных широких штанах с чулками до колен, а под его кольчугой была поддета ярко-зелёная блуза. Красивый алый кушак поддерживал его штаны. Молодой же аскоманн носил на себе алые штаны-чулки, блуза тоже была красной. Из под рукавов блузы выглядывали безукоризненно белые кружева сорочки. На груди у него висело золотое ожерелье, а его длинные волосы были удивительно светлыми. Эти двое либо специально переоделись, идя к Акуму, либо же в морском походе и не были. Князя охватило предчувствие беды, но тут же и исчезло. Он подумал, что в его городе проживает много аскоманнов, занимающихся торговлей. Только вот тех Акум знал лично, а этих двух в Друзо никогда не видал...

Хлодр наполнил себе серебряный кубок, осушил его одним глотком и, заглушая крики пирующих, обратился к Акуму:

- Я, старый тане, как уже говорил о том ярл Свери люблю победивших меня. Я люблю тебя, князь, хоть ты и переломал мне ноги. И такой же любовью этот вот дренг любит твою дочку Пайоту. Почему бы тебе, князь, не облегчить любовные страдания дренга и не показать свою прелестную дочь хоть на миг?

- Да, да, покажи нам свою дочку! - чуть ли не хором закричали пирующие.

Князь Акум наморщил брови. Не нравились ему аскоманнские шутки. Эти пираты и наёмники слишком многое себе позволяют. Вот только догадываются ли они, что Акум приготовился к любым неожиданностям? Один лишь жест его левой руки - и копья пробьют грудь аскоманнам.

- Моя дочь предназначена для глаз другого человека. Равного себе, гордо заявил он.

Свери, тянувшийся к миске, чтобы взять себе грудку каплуна, вонзил нож в столешницу.

- А меня, князь, ты разве не считаешь равным себе?

Акум с трудом сдерживал гнев. Ему хотелось отрезать: Я здесь повелитель, а ты, ярл - наймит. Но сказал он другое:

- Когда я увижу на твоей руке перстень Гедана, то буду приветствовать в твоём лице повелителя.

Свери поднялся с лавки, и все могли заметить, какой он рослый.

- А есть ли у Гедана что-нибудь больше, чем этот перстень? Ведь он не занимается как ты торговлей, князь. Что поделю я меж своими тремя сотнями воинов? Здесь, у тебя, склады забиты шкурками горностаев, выдр и пермскими мехами. Это в твоей казне лежат мешки с золотыми солидами ромеев, дирхемами муслиминов и денарами франков. Мы хотим возвратиться в Бирку с кораблями, груженными добром. А Гедан - бедняк, князь.

- Мы же договорились относительно оплаты, - Акум тоже встал из-за стола. - Красивы склавинские женщины и трудолюбивы склавинские мужчины. Случается, что рабы стоят столько же, сколько и горностаевые шкурки. Я сказал, что после победы вы заберете себе всех рабов.

- На наших кораблях нет для них места, - отрезал ярл Свери. - Его хватит лишь на меха, золотые солиды и серебряные дирхемы, Рабов заберешь себе, а нам заплатишь за будущее сражение уже теперь.

И в это же мгновение в окнах появился отблеск огня, заставший Акума врасплох. Откуда было знать ему, что жена убитого прошлой осенью Оттара в точно определенный срок подожгла собственный дом и побежала на пристань к аскоманнам.

- Что это? Что там происходит? - протянул Акум руку, показывая своим воинам на багровый отблеск за окнами.

- Я заберу твой перстень! - крикнул Свери и своим мечом отрубил правую кисть князя. И в этот же миг Даго проклятым своим Тирфингом снес князю Акуму голову.

Кровь хлынула на стол и смешалась с разлитым вином. Только этого никто и не заметил. Эстские воины метнули свои копья в аскоманнов, но, отвлекшись на отблеск в окнах, сделали это слишком поздно. Аскоманны действовали быстрее. Будто щиты подняли они лавки и заслонились ими, а потом учинили резню. Даго уже не видал этого, так как не принимал участия в ней. Он убил стражника у двери, открыл её и побежал вглубь замка, в княжеские покои. Ему не запомнилось, скольких воинов-эстов посвтречал он по пути. Ярл Свери, который вскоре побежал за ним, рассказывал потом, что на каждом шагу видел воинов с отрубленными головами.

Дом Астрид пылал со страшным грохотом. Этот пожар для аскоманнов Свери на кораблях неожиданностью не был. Десятки горящих стрел полетели на корабли Акума, вызывая на них пожары. В бока этих кораблей таранами ударили окованные железом носы кораблей Свери. Хлодр и трое других аскоманнов открыли ворота замка, но северян больше манил город и купеческие склады. Стало светло как днём, так как от дома Астрид занялись и другие деревянные постройки, и вскоре уже казалось, что пылает чуть ли не весь город. Грохот валящихся брёвен заглушал крики убиваемых людей и воинские кличи нападавших. Женщины, дети и купцы удирали со всех ног из города в направлении скопления шалашей с продажными женщинами. Некоторых аскоманнов охватило волчье безумие. Они убивали всякое людское существо и с пеной у рта бегали меж горящих домов, совершенно не замечая, что на них уже начинает тлеть одежда. Боли они не чувствовали, когда же одежда на них загорелась, то сбросили её с себя и убивали нагими, забрызгивая себя кровью.

Наконец Даго добрался до комнаты, где на небольшом столике горели две стеатитовые лампы, а на деревянной кровати сидела в одной сорочке готовящаяся ко сну Пайота. Она видела огонь за окном, слыхала раздающиеся в замке крики и, предчувствуя опасность, схватила в руку нож. Она умела владеть различным оружием, но боялась покидать комнату. Но вдруг от сильного пинка запор на двери сломался, и в комнату ворвался юноша с развевающимися белыми волосами, в ярко-красной одежде и с мечом в руке.

- Пайота, - сказал он на ломаном эстском языке, с трудом хватая воздух ртом, так как пришлось не раз драться, чтобы попасть в эту комнату. Пайота, я забираю тебя как свою добычу!

Девушка догадалась, что это один из аскоманнов, с которыми её отец должен был выступить для захвата Витландии.

- Я не буду твоей рабыней, - поднялась она с ложа, стискивая пальцы на рукояти ножа.

Даго спрятал свой Тирфинг в ножны, потом оттер рукавом вспотевшее лицо, лишь сильнее размазав кровь. Весь его красный костюм был забрызган кровью. Он усмехнулся и сказал:

- Скинь сорочку. Я хочу видеть, стоишь ли ты того, чтобы стать моей добычей. Покажи мне свою наготу.

- Кто ты? - только и спросила девушка, трясясь от ужаса.

- Меня зовут Даго. Родом я из края спалов.

- Я предназначена для повелителя, - ответила Пайота презрительно, уже не боясь смерти.

- Я тоже стану повелителем, - сказал Даго.

- Пока же ты никто! - плюнула она ему в лицо и ударила себя острым и тонким ножом под левую грудь, целясь так, чтобы тот прошел между ребрами и попал в сердце.

Кровь хлынула ручьем, Пайота упала на пол. Даго стоял над нею, с изумлением и страхом наблюдая, как лицо девушки кривится от боли и застывает в отвратительной маске. Его будто громом ударило, и он стоял без единого движения. Если бы в этот миг в комнату вбежал какой-нибудь эстский воин, он смог без всякого труда убить бы парня мечом, копьем или даже ножом. Совершенное Пайотой превосходило всяческие представления Даго о женщинах. Неужели они не были всего лишь вещью? Разве не обязаны были они послушно отдаваться тому, кто купил их или добыл в бою? Что же такого разделяло их, что Пайота настолько презирала его? Неужели опять было это то самое величие власти, к которой предназначалась она с самого детства, ему же - еще предстояло добыть?

- Я - Даго, повелитель повелителей, король королей, цесарь цесарей, забормотал он на языке спалов. - Ты же дура, что глядела сквозь меня будто сквозь рыбий пузырь...

Пайота в агонии перевернулась на спину. Ее белая сорочка на груди пропиталась кровью. Нож уже давно выпал из пальцев.

- Ты оскорбила меня! - вскрикнул Даго. - Это я решаю, кто должен умереть, а кто жить. Ты не имела права умирать по своей воле, потому что считается лишь моя воля. Чувствую я, что ты увидела во мне выродившегося карлика, и потому отвернулась от меня. Но я сын великана и совершу великие подвиги! Я ненавижу тебя за то, что ты подумала обо мне как о малом!

Он вновь вытащил меч из ножен и отрубил Пайоте голову, а затем вышел из комнаты и побрёл по замку, шатаясь будто пьяный, не обращая внимания на аскоманнов, грабивших помещения и выносивших мешки с монетами и драгоценностями Акума.

Замок и сам уже начал гореть, как и весь город. На рассвете корабли аскоманнов, груженные самой ценной добычей: золотом, серебром, мехами и мешками восточных пряностей, без которых невозможно было есть почти всегда провонявшееся мясо, выплыли из порта.

Жители Друзо сбежали из горящего города, и тот уже никогда не вернулся к прошлому своему величию. Когда через несколько десятков лет путешественник Вульфстан, высланный в эти края Альфредом Великим, посетил Трузо, как он назвал город, тот уже превратился в обычное поселение, поскольку Вульфстан ни разу не упомянул о торговле. Через годы Висула намыла-таки дамбу и замкнула Эстский залив с северо-запада, приведя Друзо к окончательному разорению.

В сражении за добычу погибло около сотни аскоманнов, поскольку эсты дрались отчаянно. Один корабль из Бирки потонул, зато все эстские корабли были сожжены, чтобы никто не смог погнаться за пиратами на их обратном пути домой.

Хлодра, Астрид и Даго в Эстский залив уносил огромный дреккар с головой быка на носу. Это был корабль на два десятка скамей, но так как много аскоманнов погибло, гребло всего лишь пятнадцать человек. Командование судном взял на себя Хлодр и сам сел на руль. Подняли парус, так как ветер дул в сторону залива.

- А ты набрал себе добычи? - поинтересовалась Астрид, глядя на огромные пятна засохшей крови, покрывавшие ярко-красную одежду Даго.

- Я хотел иметь Пайоту, но она предпочла заколоться ножом. Скажи мне, Астрид, где можно добыть, украсть или отобрать величие власти?

Та только пожала плечами, не понимая юношу. На корабль она принесла два больших меха серебряных гривен и куфических монет Аббасидов. Хлодр притащил две полных охапки горностаевых шкурок. Этого было достаточно, чтобы долго жить в Бирке в благополучии.

- Хлодр пообещал, что женится на мне, - похвасталась Астрид Даго. - У него будет много женщин, но я стану самой главной. Наверное, он позволит тебе пожить у нас, так как ты отомстил за смерть Оттара.

В Эстском заливе ветер сменил направление и подул в сторону суши. Они спустили парус и дальше пошли только на веслах. Даго тоже сел к веслу. Вскоре они проплыли мимо острова, намытого песком, что был нанесен одним из многочисленных ответвлений устья Висулы, и Даго впервые в жизни увидал море, которое раньше называлось Свебским, Сарматским Океаном и Кванзее, то есть Море Женщин, так как люди упорно верили в то, что на севере живут воинственные женщины-лучницы. Помимо этого море это называли еще Остзея или же Эстзея, по названию страны эстов, расположенной на его юго-восточном берегу. Но местные народы всегда называли это море Балтикой, что впоследствии принялось повсеместно. Аскоманны привыкли плавать вдоль берегов, но Бирка лежала на другой стороне Балтики. Нужно было пересечь море в самой широкой его части, останавливаясь на отдых на острове, называемом Готландия. Месяц Паждзерж не был подходящим для такого предприятия. Светило солнце, но подул сильный ветер и поднял высокие волны, способные разбить корабль. Ледяной ветер пронизывал до костей и сковывал холодом руки.

За свою короткую жизнь Даго видал громадные лесные пожары, и тогда огонь казался ему самым могущественным богом. Узнал он и весенние половодья, творившие из самых маленьких ручьев непокорные, могучие реки. Но бог моря, видать, был самым могучим. Перед глазами юноши раскрывалась то зеленоватая, то сразу же синяя, а то и черная кипель. Она была безграничной и доставала до самого неба. Могучие руки моря несли на волнах аскоманнские корабли, а потом бросали их вниз, чтобы через мгновение поднять и снова бросить в зеленые бездны. На краях волн, как на губах Лесного Человека, появлялась белая пена бешенства, комки её подхватывал ветер и с размаху бросал в лица людей. Как же звали морского бога? Почему никто не сказал Даго об этом?

Аскоманны молились Одину, Даго молился Сварогу, а потом и Христу. Только волны с каждым мгновением становились все выше и все тяжелее. Чтобы удержаться на поверхности требовались страшные усилия гребцов и кормчего, направлявшего нос корабля прямо на набегающие водяные валы. Любой поворот бортом к волне угрожал тем, что судно перевернется - так уже случилось с двумя вышедшими из Друзо декарами. Тонущих никто не спасал, каждый сражался лишь за свою жизнь.

Но аскоманны знали свое море. На некоторых кораблях были подняты паруса и, несмотря на бьющий в лицо ветер, благодаря килю под дном, им удавалось плыть под ветер, то левым, то правым галсом. Флотилию Свери разметало в стороны, все дальше один корабль оказывался от другого. Все новые и новые суда переворачивались и тонули. Спастись и доплыть до Готландии могли лишь те, где были крепкие паруса и все гребцы на борту.

На дреккаре у Хлодра гребцов не хватало. Потому-то Хлодр и дал приказ поворачивать к берегу. Это был трудный манёвр, поскольку на какое-то время кораблю предстояло повернуться к волнам боком. Когда стали поворачивать, их сильно закачало, мачта треснула и полетела за левый борт, еще сильнее увеличив крен. Дреккар стал зачерпывать воду. Тогда кто-то из аскоманнов перерубил канаты и освобожденная мачта отплыла в сторону, подгоняемая ветром и волнами, а люди, уповая лишь на весла, подбрасываемые с кормы гигантскими валами, мчались на своем судне к берегу. Наконец кто-то крикнул "земля!", и в сердцах их вспыхнула радость. Это ничего, что они вернулись на эстский берег и, может так случиться, их будет ждать битва, когда они высадятся на сушу. Всем хотелось чувствовать под ногами твердую землю.

Но до берега все еще было далеко. Волны с кормы не всегда поднимали корабль, иногда они переливались по всей его длине. Тогда несколько человек бросало весла и вместе с Астрид начинало вычерпывать воду деревянными ведрами со дна. Волны все еще пытались повернуть корабль боком, будто человек, пытающийся подставить противника под более сильный удар. Напор волн и человеческих мышц был настолько силен, что неожиданно в один миг раскололись лопасти четырех весел, и с этого момента кораблю с большим трудом удавалось держать нос к земле. Но все равно, песчаный мыс с высокими дюнами становился все ближе.

Внезапно со страшным треском переломалось рулевое весло, и дреккар развернуло боком. Пару ударов он еще выдержал, но потом неожиданно перевернулся вверх килем, накрывая корпусом весь экипаж. Даго охватила темень, во рту он почувствовал соленый вкус моря, но юноша родился и рос на речном берегу, и потому плавал как выдра. Он нырнул поглубже и выбрался из под останков судна. Он отдался во власть волн и хотя был в одежде, со щитом на спине и мечом на боку, все же плыл. Время от времени он набирал в легкие воздух, позволяя, чтобы мощная волна сваливалась ему на спину и на голову. Ненадолго исчезал он в водной ямине, чтобы вновь подняться наверх на следующей вспененной волне. Он не оглядывался, так как наверняка утонувшая добыча его не интересовала. По сторонам же он не видал никого, лишь белую пену и все новые и новые горы зеленоватой воды. Даго чувствовал, что костенеет от холода, руки и ноги хватала судорога, иногда от холода он даже терял сознание, и казалось ему, будто склоняется над ним лицо Зелы. Если бы не ледяная вода, он бы доплыл до берега без труда, ведь суша, казалось, была рядом, на расстоянии вытянутой руки. Только тело отказывалось слушаться и двигаться, на дно тянули щит и заклятый Одином Тирфинг. Но вот наконец волна больно ударила им о каменистое дно, вытащила на мелкий песок, а уже через мгновение попыталась вновь затащить в море. Онемевшими пальцами впился юноша в землю и полз по песку, чувствуя, что море уже начинает забывать про его тело. Затем он выбрался на сухое место и повалился на землю, подставляя себя под лучи осеннего солнца и пытаясь согреться.

Он не знал, как долго лежал, когда же поднял глаза на песчаную дюну, то увидал Астрид и Хлодра. Еще дальше, на самой границе сухого песка и заливаемого волнами, неподвижно лежали три аскоманна. Чуть позже до него донесся ужасный треск. Это море выбросило на берег корпус дреккара, ударило им о сушу и разбило будто яичную скорлупку, чтобы через мгновение опять затянуть в воду и снова выбросить на берег.

На подгибающихся ногах, с трудом волоча их по песку, Даго приблизился к дюне, где лежали Хлодр и Астрид. Те выкопали в песке яму и, раздевшись донага, пытались укрыться в ней от северного ветра. У них было весло, именно оно и спасло этих двоих от гибели. Хлодр испытал уже много штормов на море и знал, что надо цепляться за что-нибудь деревянное, чтобы не пойти ко дну. Это он отыскал в воде весло, левой рукой подхватил тонущую Астрид, а правой судорожно схватился за рукоять. Потом Астрид пришла в себя и тоже ухватилась за весло.

- Хлодр подарил мне жизнь, - сообщила она Даго. - Если он умрет, тогда я тоже умру вместе с ним.

Хлодр был безоружен. Плывя в море, он сбросил с себя все, что тянуло его ко дну. Поэтому сейчас он не хотел углубляться в лес, росший за дюнами, а решил переждать в песчаной яме всю ночь до рассвета.

Даго сбросил свою красную одежду с пятнами засохшей крови на груди и штанах. Обнаженный, но с перевешенным через плечо мечом и щитом, он направился к лежащим на песке аскоманнам. Первый из них, пусть и добравшийся до берега, был уже мёртв. Его убила холодная вода. Двое остальных уже пришли в себя, но у них не было сил. С помощью Даго они добрели до выкопанной Хлодром ямы и, стуча зубами от холода, тоже разделись донага, подставляя тела солнечным лучам. Сил говорить у них уже не было. Высовывая головы из ямы, они видели, как море играет дрекаром, выбрасывая его остатки на берег. Еще они видели какие-то мешки, но никто даже с места не сдвинулся, чтобы принести их. Те мешки, где были золотые солиды, серебряные гривны, меха и награбленное оружие - сразу же пошли на дно. В этих же могли быть какие-нибудь восточные пряности, вещь ценная, но не стоившая того, чтобы ради нее выставлять замерзшие тела под удары свирепого будто кнут северного ветра.

Они все время ожидали появления на берегу каких-нибудь людей. Невозможно было, чтобы никто не видал дреккар, в одиночку сражающийся с волнами. Живущим над морем эта ужасная стихия уже не раз приносила в подарок добычу с разбитых военных и купеческих кораблей. А может быть сейчас они внимательно следили из леса за заливаемым волнами песчаным берегом? Море разбило дреккар с бронзовой бычьей головой. Кто мог знать, сколько воинов смогло добраться до берега и теперь сушило одежду? Воинственность и дикость аскоманнов были известны повсюду. Когда они наберутся сил, высушат свою одежду, почувствуют голод и двинутся вглубь суши - кто же устоит перед ними? Вполне возможно, что никто и не показывался именно потому, чтобы чужаки и не догадались, что рядом есть какая-нибудь веська.

Хлодр все время считал, будто они находятся в краю эстов. Ему не было известно, что шторм занес их далеко на запад и выбросил на землю там, где тремя своими руслами в море вливалась река Висула. Когда-то этот клочок называли Землей Индов, так как считалось, будто сюда, пригнанные морскими бурями, когда-то прибыли инды. Позднее его стали называть Коданским, а потом - Венедийским заливом. Сотни лет назад здесь, якобы, поселились гепиды с севера и дали устью Висулы название Гепидойос. Гепиды по-соседски жили с местными венидарями, но - как гласила легенда - позавидовав готам и их захваченной на берегах Понта добыче, они ушли, оставив весь этот край венидарям. Об этой земле еще говорили как о крае Вид или же Витландии. Она отделяла земли эстов от склавинских. Своим князем венидари выбрали Гедана, а уже тот силой своего разума и оружия покорил их и подчинил себе. Было это очень и очень давно, и теперь здесь правил дальний потомок того самого Гедана.

После полудня Даго надел высохшую свою одежду и пошел в лес, растущий за дюнами. Там ему не встретился никто, даже людского следа он не нашел. Он вырезал из лиственницы несколько удобных для драки дубин и принес их к яме. Именно тогда-то и увидали спасшиеся трех едущих вдоль берега воинов. Кони у тех были рослые, воины были вооружены мечами и круглыми щитами, на головах у них были шлемы с коровьими рогами, их длинные плащи из льна развевались по ветру. Когда воины приблизились, Даго увидал, что те брили бороды, но оставляли себе длинные усы. Неужели это были склавины?

Прятаться в яме уже не было смысла. Успевшая одеться Астрид и остальные аскоманны схватили свои дубинки и встали на вершине дюны вместе с Даго.

Воины не спеша подъехали и остановились в нескольких шагах.

- Кто вы такие? - спросил один из них. Он говорил на языке склавинов, но с гортанным акцентом. Пара слов была на языке донск тунга.

Его поняли только Астрид и Даго.

- Разве ты не видишь корабль, которым теперь играются волны? вопросом на вопрос ответила Астрид.

Воины презрительно поглядели на женщину. По их представлениям женщина вообще не должна была разговаривать в присутствии мужчин. Даго заметил, что воины носили мечи по-аскоманнски, значит аскоманны должны быть им известны.

- Мы из флота ярла Свери, - вмешался Даго. - Волны на море разметали наши корабли. Нас же пригнало сюда.

- И что, спаслись только вы? - спросил тот же самый воин.

Даго не отвечал. Пусть думают, что за дюнами скрываются другие потерпевшие крушение.

Но воины ссоры не искали. Пока что.

- Вы были в Друзо? - прозвучал вопрос.

Даго стоял, широко расставив ноги. Левой рукой он покрепче ухватил щит, правую положил на рукоять Тирфинга.

- А кто ты такой, что спрашиваешь?

Юноша в дорогой багряной одежде с пятнами засохшей крови, рослый, атлетического сложения, пробудил уважение в воинах. Они видели порванные и грязные кружева, выглядывающие из рукавов его блузы, и посчитали, будто имеют дело с кем-то высокопоставленным.

- Вы находитесь в краю князя Гедана, - сказал воин, начавший разговор. - Мы проведем вас в его город. Если кто пребывает на земле Вит без согласия князя, тот становится его пленником. Бросьте дубины и отдайте нам все свое оружие.

На это Даго гордо заявил:

- Пускай один из вас мигом поспешит к князю Гедану и сообщит ему, что Друзо уже нет. Мы дрались, защищая князя Гедана. Я же тот, кто отрубил князю Акуму голову. Мое имя - Даго. Но мы пойдем как свободные люди, при этом один из вас возьмет женщину на коня.

- Ты сказал, что Друзо уже нет? - переспросил главный из воинов.

- Да, сказал. Мы его сожгли, а я отрубил князю Акуму голову.

- Если это правда, то вас наградят дарами. Если же это все ложь - мы вас повесим, - сказал главный и, разбрасывая песок копытами своего коня, помчал по берегу.

В ранних осенних сумерках они увидали перед собой деревянный град, выстроенный возле устья широко разлившейся здесь реки, возле самого моря. Восемь рядов вбитых в берег толстых бревен противостояло волнам и смягчало их удары. Со стороны реки город был защищен насыпью из плетенных из лозы фашин и покрытой дёрном. В небольшом заливчике, образованном поворотом реки, стояло несколько купеческих суден и два военных корабля. Сама же крепость была построена из наполненных землей деревянных ящиков. В град и на речной берег вели только одни ворота с помещением для караульных. Вокруг крепости было множество деревянных домов, облепленных илом и глиной, а посреди замка высился дом Гедана с деревянной башней, с которой можно было следить за морем как бы с высоты птичьего полета. Кроме княжеского дома за насыпью из дерева и земли находились конюшни, а неподалеку, в шалашах и палатках жили слуги и воины.

Аскоманнов провели к Гедану, в свежепобеленный извёсткой дом. Им предоставили темную комнату и только лишь один светильник. Старуха принесла глиняный горшок с водой, а затем подала холодную печенную рыбу и ковригу пшенного хлеба. Когда они ели, в комнату неожиданно вошел Гедан. Аскоманны узнали его по прошитой золотыми нитями блузе и инкрустированному драгоценными камнями кинжалу, заткнутому за зеленоватый шарф, опоясывающий живот князя. На темно-русой голове тот носил остроконечный шлем с четырьмя блестящими камнями. Князю было не больше сорока лет, усы у него были длинные и свисали ниже подбородка. Голубые глаза глядели пристально, в них был виден ум.

Князя сопровождали два воина в кольчугах ромейской работы, с искусно переплетенными мелкими кольцами. У каждого в руке было длинное копьё, а на голове шлем франкской работы, закрывавший лоб и нос.

- Где ярл Свери? - привыкшим к приказам тоном спросил Гедан.

Даго встал из-за стола и, как когда-то учила его Зелы по отношению к повелителю, привстал на правое колено и на мгновение склонил голову. Хлодр и остальные аскоманны из-за стола даже не двинулись. Они были слишком горды, чтобы кланяться какому-то там князьку, которого даже и грабить не было смысла.

- Встань, - приказал Гедан на языке донск тунга, который выучил еще в детстве, когда наёмный аскоманн учил его драться на мечах и молотах. Юноша ему понравился, так как ему были знакомы новые обычаи, укореняющиеся при дворах правителей.

- Прошлой ночью, князь, мы сожгли Друзо, а я отрубил голову князя Акума. После того, нагруженные добычей, мы отплыли морем к Бирке. Морская буря разметала наши корабли. Возможно, что ярл Свери добрался до острова Готландии.

- Мы должны были силой трех десятков кораблей и пяти сотен воинов напасть на твой град, - заговорил Хлодр. - Только Друзо манил нас сильнее, ибо ничто не могло сравниться с его богатствами. Ярл Свери сдержал свой тайный договор с тобою, Гедан, я же теперь требую корабль, который отвез бы нас в Бирку.

Князь сделал вид, что не услыхал слов Хлодра. Вместо этого он вежливо обратился к Даго:

- Ты говоришь, юноша, что отрубил Акуму голову. Есть ли у тебя какое-нибудь доказательство?

- Тебе должно хватить моего слова, ибо я, князь, не наёмный бандит. Родом я из края спалов, что соседствует с землёй Пепельноволосого. Родился я от обычной женщины, но отцом моим был великан Боза. Зовут меня Даго. Возможно, когда-нибудь ты услышишь обо мне, так как меня гонит Жажда Деяний.

- Если ты сказал правду, то я посажу вас на корабль, и вы поплывёте в Бирку. Завтра или послезавтра я получу известия из Друзо. За правду вознагражу, за кровь, которую ты, юноша, носишь на своей одежде, заплачу.

- Ты оскорбляешь меня, князь, - ответил на это Даго. - Я не сражаюсь ради вознаграждения, а лишь из желания сражаться.

Тогда Гедан очень серьезно заметил:

- Вы свободны и можете ходить по моему граду как вольные люди. Если мои посланники подтвердят ваше известие о разрушении Друзо, вы получите корабль до Бирки.

В комнату принесли дрова и в огромном камине разожгли огонь. Начиналась осень, и с морем временами дул северный холодный ветер. Ночью спали под овчинами, а на следующий день отправились в град.

Крепость Гедана расположилась на острове у слияния рек Метлавы и Висулы. но так близко к морю, что с защитных валов, насыпанных из земли и укрепленных палисадом из брёвен, можно было видеть золотой песок берега и до самого горизонта - вспененные волны, в которых еле виден был маленький островок Хеля, рождаемый и размываемый штормами. С западной стороны, у самой крепости, располагался порт, остров с сушей соединял мост. Около порта теснились дома-срубы и длинные склады для товаров. На узеньких, выложенных драницей улочках шла обычная городская жизнь, на рынках, как и в Друзо, процветала торговля, хотя и в гораздо меньшей мере, поскольку сам град Гедана тоже был намного меньше.

Здесь Гедан увидал, что такое большая река, и какая от неё может быть польза. Чуть ли не постоянно туда и обратно плыли по Висуле лодки-долблёнки, по течению к порту подходили широкие суда, наполненные товаром. Из края лендицов и гопеланов везли, прежде всего, просо и пшеницу, потому что там они росли в изобилии. Даго выяснил, что Гедан взял в свои руки торговлю зерном. Зимой он держал зерно в амбарах, где ласки уничтожали мышей, когда же подходил тяжелый канун нового урожая, и народы, населяющие каменистые и неурожайные земли на севере начинали испытывать голод, то за зерно Гедану отдавали добытые в разбойничьих походах монеты, оружие и всякое другое добро. Даго рассказывали, что ранней весной в порту буквально роились суда из Бирки, Хедебы, Хельго и Каупанга. Франконские купцы приплывали сюда за воском для выделки свечей, ибо бог франков требовал, чтобы те постоянно горели. Порт только-только начал развиваться, поскольку до сих пор почти всю торговлю на южном побережье Сарматского моря и Венедийского залива держали в своих руках купцы из Друзо. На западе же существовал могучий Юмно, город-государство, посему Гедан действовал очень осторожно, чтобы не подвергнуться нападению аскоманнов и наёмников оттуда. Несколько лет назад он заключил союз с князем Голубом Пепельноволосым, держава которого находилась в среднем течении реки Висулы. Гедан получил от Пепельноволосого сотню воинов для охраны складов зерна из края лендицов и гопеланов. Взамен Гедан выслал Пепельноволосому франкское оружие, железные шлемы, кольчуги, ромейские панцири, а еще предметы роскоши, как, например, княжеские одежды из шитого золотом адемалика и позолоченный трон. Затем Пепельноволосый, для которого Гедан всё еще оставался малым князьком, решил заключить союз с могущественным повелителем Юмно, Хоком, и взял его дочку Хельгунду своей второй женой. Все это из-за того, что обогатившиеся на торговле зерном старосты из края лендицов и гопеланов все сильнее и сильнее ограничивали власть Голуба, становясь равными ему по богатству. Именно их-то и хотел прижать князь Голуб силами воинов из Юмно. Вот только - как выяснилось позднее - судьба не благоволила Голубу...

Многих людей расспрашивал Даго о течении реки Висулы, только никто не мог рассказать об этом подробно. Вытекала Висула, якобы, из под града Каррадонон, огибала края Крылатых и Длинноголовых людей и страну Квен, то есть страну женщин-воительниц. В нижнем же своём течении Висула разделяла земли эстов от склавинских земель.

К вечеру Даго отправился на морской берег, чтобы еще раз насытиться видом стихии, бегом гривастых волн, которые - как говорили ходившие по берегу люди, и в чем убедился сам - выбрасывали на песок знаменитый гинтарас - странные золотистые кусочки камня или же окаменевшего воска.

...Когда на закате он возвращался по берегу реки, из ворот замка выбежала десятилетняя девочка в белом льняном платье. Она гналась за прирученной домашней лаской, которая то скрывалась под перевёрнутыми вверх дном лодками, то среди развешенных для просушки сетей. В конце концов зверёк заскочил в привязанную на берегу лодку-долблёнку. Девочка решила войти на лодку, чтобы забрать свою любимицу, и вдруг свалилась в воду, прямо в течение, которое у берега было очень сильным. Белое платье и светловолосая головка ребенка тут же исчезли в мутной от ила реке.

Даго отбросил щит и Тирфинг и, как был, в своей ярко-красной одежде прыгнул в Висулу. Он увидал, как течение на миг вынесло тело девочки на поверхность, доплыл до него сильными гребками рук, схватил льняное платьице и, поднимая голову ребенка над водой, вытащил его на берег. Это видели чинившие сети рыбаки и тут же подняли крик:

- Гедания! Княжеская дочка! Гедания спасена!

Девочка была в сознании, хотя и сильно перепугалась. Она крепко ухватилась Даго за шею и не давала опустить себя на землю, пока из ворот не выбежала её мать и куча служанок. Даго отдал им девочку, поднял с земли щит и меч и побрёл в отведенную им комнату, чтобы высушить одежду.

Через час к ним пришёл Гедан, а за ним слуга, несущий на вытянутых руках посмеребрённую кольчугу, светло-зеленую блузу, кожаные штаны и накидку из бобрового меха.

- Юноша по имени Даго, - сказал Гедан. - У меня четверо сыновей, но дочка только одна. Ты спас её из реки. Прими от меня в дар эту втройне сплетённую кольчугу, чтобы никакая стрела не пробила её, а ещё бобровую накидку для холодных дней.

Даго поклонился в ответ и сказал:

- Подарков я не приму, ибо не ради них делаю я то, что делаю, это гонит меня Жажда Деяний. Но спасибо тебе, князь, за одежду. Моя промокла, вся в крови и порвана.

Гедан приказал положить одежду на лавку, забрал кольчугу и молча ушёл. Его ворожей Гвидо, что был на вершине башни и наблюдал за осенним затмением Луны, тоже был свидетелем спасения Гедании. Но его происшедшее обеспокоило.

- Князь, - сказал он Гедану впоследствии. - Бог ненадолго забрал луну с неба, и как раз тогда дочь твоя упала в воду. Спас её чужой человек, гонимый Жаждой Деяний. Это плохой знак для тебя и твоей дочери. Прикажи заколоть чужака ночью. Я не могу сказать, на счастье тебе или на несчастье выбросило его море.

- Твоё дело. Мне же следовало его поблагодарить и оставить дар. У тебя же есть собственные способы испытать силу этого человека.

Во время ужина слуга Гедана зашёл в комнату, где сидел Даго вместе с Хлодром, Астрид и двумя аскоманнами и попросил юношу выйти на морской берег.

- Поосторожней, - предостерёг Хлодр парня. - Слыхал я, что сегодня луна на какое-то время исчезала с неба.

Даго, надев подаренную Геданом одежду, набросил на плечо перевязь с мечом, взял в руки щит, и набросил бобровую накидку. Ветер развевал его длинные волосы, когда направлялся он к морю на безлюдный в эту пору берег, о который с рычанием били волны. Вид безоружного человека, идущего с противоположной стороны и при свете луны казавшегося очень высоким, несколько успокоил его. Тот был в широком и длинном одеянии, прошитом серебряной нитью. У этого человека была седая борода, удивительно блестящие глаза и остроконечная шапка с вышитым серебряной же священным знаком огня.

Они уже были в шагах четырёх друг от друга. И вот тогда человек этот вынул из складок своего одеяния чёрную палку и на заливаемом морскими волнами песке нарисовал магический круг, а в нем тайный знак:

Зелы учила Даго, что на языке чар этот знак говорит: "Дальше не иди, иначе тебя ждёт смерть".

Но такой знак можно было победить другим. Концом своих ножен из липовых дощечек Даго нарисовал рядом с первым знаком:

и презрительно перечеркнул первый знак. В ответ на это мужчина в остроконечной шапке начертил на песке:

Даго остановился перед новой преградой. После этого он обратился могуществу нового знака:

и хотел уже было сделать шаг вперёд, но незнакомец поднял вверх левую руку, говоря:

- Будь осторожен! Твоё оружие слабо.

Даго отступил и обратился памятью к урокам Зелы. Какой магический знак был сильнее? Что следовало противопоставить тому клубку змей, что нарисовал противник? Но он вспомнил и концом ножен начертал знак знаков, магический прямоугольник:

Чужак отступил на шаг. И тогда память Даго пробудилась. Он двинулся вперёд и снова начертал на песке:

Охваченный ужасом, человек в остроконечном колпаке закрыл лицо руками и отступил уже на три шага. Даго же начертил следующий знак:

И еще один:

Незнакомец застыл. Он стоял, побледневший, с дрожащими губами, с них текла струйка слюны. Тем временем волны размывали все следы на песке. Состоявшееся только что сражение становилось всё менее видимым, равно как невидимой была сила, заклятая в магических кругах, квадратах и прямоугольниках.

- Я Гвидо, ворожей князя Гедана. У меня седьмая ступень посвящения. А кто ты такой, пришелец?

- Я Даго, сын великана из рода спалов. Чары в нашем роду - искусство ведомое. Но я не прибыл сюда с злыми намерениями. Меня гонит Жажда Деяний.

Маг низко поклонился:

- Приветствую тебя, сын великана.

Ворожей направился к городу, а Даго всё ещё стоял на берегу моря, о котором ему уже было ведомо, что оно - могущественнейший бог.

В княжеских палатах Гедана ворожей Гвидо босиком ходил по пушистому ковру, называемому гуннским, и рассказывал хозяину:

- Сварог забрал луну, когда сын великана спасал твою дочку. Таким образом, судьбы этих двоих связаны навеки. Он обладает могуществом творить чары. Ты должен убить его, ибо это единственный путь разрешить всё это дело.

- Мне уже известно, что Друзо разрушен, известно и то, что это именно он отрубил голову моего врага Акума. Я хочу отдать ему один из своих кораблей, чтобы он, гонимый Жаждой Деяний, уплыл отсюда.

- Прикажи его убить. Кто ведает, не вернётся ли он, ибо юноша этот обладает таинственной силой.

- Я должен убить человека, сделавшего для меня столько доброго? Он спас мою дочку и убил Акума. Ты точно уверен, что исчезновение луны - это злой знак для него и моей дочери?

- Этого мне не ведомо. Но прикажи его убить! На всякий случай...

- Нет!

- Княже, повелитель мой. В ромейской "Книге Громов и Молний" в главе об исполнении власти можно прочесть: "Убьёт тебя тот, кого ты полюбил более всего и одарил наибольшими милостями". Разве ты сам, господин, не убил своего старшего брата, который любил тебя больше всех? Но он был первородным и должен был унаследовать власть после твоего отца. Разве не задушил ты собственного отца, поскольку пришла пора властвовать самому? А ведь ты был самым любимым сыном у отца своего. Господин, я испробовал свои самые могущественные способы, чтобы обезоружить его. Он оказался сильнее.

Гедан снял с пальца перстень с зелёным камнем.

- Раз уж он так силён, держи мой знак и отдай приказ, чтобы завтра его убили. Только пусть кровь его падёт на твои руки и твою грудь. Помни, что я отрекусь от убийства, а убийц страшно покараю. Ведь ты сам читал мне из "Книги Громов и Молний", что повелитель всегда обязан богато отплачивать за каждую услугу. Он же спас жизнь моей дочери.

- Так пусть же он умрёт, - поклонился князю Гвидо и отошел, бесшумно ступая по гуннскому ковру.

Г Л А В А О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я

П Е П Е Л Ь Н О В О Л О С Ы Й

Три дня Даго прожил в веське Палуков, ничего не делая, что даже начало беспокоить Зифику, желавшую возвратиться к королеве Айтвар. Херим тоже, хоть и находил охочих до любви девок, поостыл к ним и сказал Зифике: "Мне бы уже хотелось двинуться дальше, так как и я заразился от своего хозяина болезнью, которую называет он Жаждой Деяний или же Горячкой Подвигов". Только сам Даго в путь не спешил. Много времени просиживал он на берегу озера, бросая на отмытый водою песок покрытые корой и очищенные палочки, внимательно всматриваясь, как те ложатся, как громоздятся одна на другую. Среди лендицов и всех других склавинских народов было ведомо, что означают эти его действия - Даго держал совет с богами, выспрашивая, что ему делать.

Только на самом деле Даго ожидал не предсказания богов. Чащи и рощи имели языки и уши, потому-то и не удивился он, когда в деревушке внезапно зазвучали крики, а из леса послышался нарастающий конский топот. Палуки схватились за оружие, женщины попрятались по домам, перепуганный Херим припал к ногам Даго, а Зифика схватила в руку свой серебряный щит и вынула из колчана стрелу, натянув золотой лук аланов.

В деревню ворвалось более чем три десятка всадников на низеньких, но выносливых лошадях, вооруженные каждый по-своему. Их лица пылали дикостью, но на их щитах были нарисованы белые птицы, и это означало, что прискакали лестки, то есть Палукам с их стороны никакая опасность не грозит. Самый рослый из них, молодой, но уже бородатый всадник резко остановил коня за спиной у Даго, который снова уселся возле озера, как будто и не слыхал конского топота.

Прибывший узнал Даго по длинным светлым волосам и миролюбиво поднял правую руку в сторону Зифики, которая целилась в него из аланского лука.

- Так это ты, господин, тот самый Пест, о котором шумит пуща? спросил он.

- Не называй меня Пестом, - ответил Даго, - потому что на древнем языке спалов это слово означает толкушку для дробления зёрен. Я же Пестователь, Пестун.

- Из раздробленных зерен можно испечь лепёшку. Из толченых орехов делают сладкие лакомства. А меня, Пестун, зовут Куи.

- Куи... На нашем старом языке это означает "ветер". Так значит, будь здрав, Ветер, - ответил на это Даго, поднявшись с земли и показывая прибывшим своё лицо.

- Лес всё шумит о том, что прибыл человек на белом коне, желающий уничтожить власть князей и старост. Народ должен быть вольным!

- Так и будет, - сказал Даго.

- Мы, Пестун, люди вольные. У нас нет селений, жен и детей, так как княжьи старосты спалили наши селенья и увели наших жен и детей в неволю. Мы живем с награбленного на трактах при нападении на дружины старост. С каждым месяцем нас всё меньше, потому что мы гибнем в борьбе, которой, похоже, нет конца и края. Люди боятся нас больше, чем старостовой власти. Вместо воли мы несём им огонь и месть повелителей. Лес шумит о тебе, Пестун. Примешь ли ты верховенство от Куи, чтобы вести нас к воле?

- Нет, - отрезал Даго. - Тот, кто был вожаком, и должен оставаться им. Но я могу взять вас в своё пестование, чтобы после долгой войны дать вам деревни и жен, чтобы вы плодили детей и засеивали поля под сенью моих крыльев. Но запомните - Пестователь, это не от слова "пест", то есть толкушки, но от пестования власти. Хотите ли вы моей власти?

- Да! - закричал Куи, а по знаку его руки то же самое прокричали и его воины.

- Принеси мне мой щит, - приказал Даго Хериму.

Когда тот вернулся, Даго положил свой щит на землю и приказал всем новоприбывшим коснуться того пальцами и повторить за ним:

- Вот я, человек вольный, отдаюсь в пестование тому, кто даст мне опеку и волю. Присягаю Даго, Господину и Пестователю, что выполню любой его приказ, что буду послушен ему в любом деле, а если нарушу эту клятву, пускай повесят меня на дереве!

После чего Даго присягнул сам:

- Вот я, Даго, Господин и Пестователь, беру людей сих в пестование своё. Каждому из них в будущем дам я поле и сделаю каждого повелителем собственной воли, пока не призову его, чтобы помог он мне. Если кто почувствует себя обиженным иными в чем-то, тот имеет право прийти ко мне как к Пестователю и потребовать справедливости. Каждый же, кто свершит неправедное, будет мною осуждён и наказан по законам вольных людей.

Он закончил и приказал воинам Куи, чтобы те перебрались на другой берег озера и там пустили лошадей попастись. А еще вручил он Куи вынутый из вьюков мешок, называемый по-ромейски "фоллесом", наполненный новенькими, но малоценными ромейскими денариями.

- Это селение дружелюбно настроенных к нам Палуков. Заплатите им за еду этими вот денариями, и пусть никто не осмелится хватать их жен и детей, ибо за подобное, Куи, ты прикажешь виновного повесить.

Чуть попозже Даго осмотрел каждого коня лестков, каждый меч и каждое копьё, и увидал, что кольчуги их порваны, равно как и кожаные кафтаны. Зато у многих было великолепное оружие, награбленное у норманнов. Он рекомендовал Куи, чтобы тот поделил весь свой отряд на две группы по пятнадцать всадников и каждой дал командира. Потом на клочке белого полотна он жиром обозначил контуры белой птицы, а затем погрузил тряпицу в горшок с красной краской. Таким вот образом получился алый флажок с белым орлом, который командир с тех пор должен был носить на своём копье, прямо под наконечником.

- Ты, Куи, в бою будешь рядом со мной, держа в руках наш знак. Теперь же позволь своим людям отдохнуть, так как с завтрашнего дня их ожидает тяжёлая работа.

Даго вернулся в селение Палуков, где радовались серебряным денариям и с охотой несли за них еду людям Куи. Палука страшно сердился и долгое время прикидывал, как показать эту свою злость перед Даго. Наконец под самый вечер он пришёл туда, где Даго лежал на шкурах, а рядом отдыхали Херим и Зифика.

- Пестователь, - сказал он. - Разве не полюбил я тебя так сильно, что буду иметь от тебя сына? Или же ты хочешь еще раз поиметь мою женщину, если она так тебе понравилась? Почему же ты выделяешь Куи, а обо мне позабыл?

- У тебя всего лишь десять лошадей, а мне нужны наездники. Хорошего оружия у тебя много, но вот лошадей маловато, сможешь ли ты обеспечить мне пятнадцать наездников, чтобы я мог иметь третий отряд под твоим командованием?

- В половине дня дороги отсюда живут варцяне. Они разводят лошадей для князя Пепельноволосого. Ночью мы нападем на их конюхов.

- Ну да, а потом, когда вы все уедете со мной, они спалят вашу весь, уведут ваших женщин...

- Так что же мне делать, господин?

Даго покопался у себя во вьюках и достал второй мешок с денариями.

- За хорошего, объезженного коня в стране франков платят триста денариев. У тебя уже есть десять лошадей, так что поедешь к варцянам и купишь у них еще пять, по сотне денариев за каждую. Мешок пускай возьмёт Херим, он же пусть произведёт оплату, чтобы стало ведомо - эти лошади для Пестователя. Не будет грабежа - значит не будет ссор и мести. Придёт время, и варцяне станут отдавать лошадей задаром, поскольку обещаю тебе, если от моего семени у твоей женщины родится сын, вся земля отсюда и далеко к северу будет называться Землёй Палуков.

Палука опустился на колени и поцеловал щит Даго.

- О, Пестователь, - сказал он взволнованно. - Я не беден, так что не нужен мне твой мешок с денарами. У меня закопаны золотые солиды. За них я куплю самых лучших лошадей.

Ночью Даго проснулся от лёгкого прикосновения руки. У самого уха он услыхал шёпот Зифики:

- Ночь темна и тепла, господин. Я же хочу выкупаться. Пойдём со мной, чтобы никто не видел, что я женщина.

Даго пошёл с нею к озеру, где Зифика разделась перед ним без всяческого стыда. То же самое сделал и он сам.

- Разве не понимаешь ты, Зифика, что это как раз от меня грозит тебе то, что ты сама считаешь наихудшим? Гляди, как при взгляде на тебя поднимается мой член.

Девушка легонько коснулась вставшего члена пальцами, а потом язвительно ответила:

- На самом деле, ты жаждешь только власти. Известно ли тебе, сколько золота есть у королевы Айтвар в краю Квен? Подумай об этом золоте, и тогда член твой встанет еще сильнее. Когда я захочу тебя, тогда же и возьму, а потом убью.

Сказав это, Зифика застегнула пояс с ножом на своих бёдрах и без всплеска погрузилась в воду. Даго же долго стоял на берегу и думал о золоте королевы Айтвар, ибо ведомо было ему из "Книги Громов и Молний", что война - это самое дорогостоящее дело на всей земле.

Палука пригнал от варцян пять лошадей. Куи приделал мундштук к кривому воловьему рогу. На большом пастбище за озером Даго учил воинов. Если рог звучал низко, это означало, что воины двумя рядами должны ударить на врага. Если же рог звучал тонко и долго - они должны были наступать лавой, широко растянувшись. Три коротких, вроде бы отчаянных стона рога означали сигнал к повороту и отступлению. Если после того раздавался низкий зов рога, это говорило, что бегство обманное, следовало тут же возвращаться и вновь атаковать противника.

- Откуда тебе, господин, ведомо это чудесное искусство строить воинов к бою? - спросили однажды у Даго Куи и Палука.

- Я долго пребывал при дворе цесаря ромеев и приглядывался к воинским учениям. Еще я жил при дворе Людовика Тевтонского. Но из всех видов ведения войны более всего ценю я умение обманного боя.

- А оно очень трудное?

- Да. К тому же оно требует знания умения маскировки, искусства владения разумом, чтобы тот был холодным. Делайте как я, и я сделаю вас теми, кто поведут воинов в сражение, то есть - Воеводами.

Пуща продолжала шуметь о Пестователе. Каждый день в весь прибывали новые воины - по двое, по трое, а то и по пятеро. Пеших Даго отправлял по домам и приказывал добыть себе лошадей, конных же оставлял и формировал из них четвёртую дружину. А тем временем уже переставало хватать для всех еды, хотя за денарии Даго даже из дальних весек привозили в селение Палуки хлеб и кашу. Потому в окрестных лесах устраивались охоты. Даго не был доволен оружием некоторых воинов. Одежда, шлемы, мечи, а также наконечники копий и пик требовали починки.

- За день дороги отсюда по направлению к Гнезду живёт кузнец Авданец, - сообщил Палука. - У него своя весь. Помимо кузнечного дела он занимается еще и чарами. Он куёт хорошие наконечники и чинит кольчуги каждому, кто хорошенько заплатит.

В пятый день месяца Липень, когда у озера сладко пахло липовым цветом, сорок и пять всадников, разделённых на три отряда, вышли двумя рядами из веси, направляясь к кузнице Авданца. Вёл всех Палука, но впереди ехал Даго - в золотом панцире, в белом плаще и с открытой головой. Белый его конь по имени Виндос время от времени тихо ржал, как бы радуясь, что снова можно бежать тихой трусцой. Рядом с Даго на своём черном жеребце ехала Зифика со своим серебряным щитом, и Херим, который к этому времени уже немного научился владеть мечом. Херим стал любимцем всех воинов, так как нравилось им слушать о приключениях Даго, о его сражении со Змеем. о его происхождении от великанов, о его великом умении чаровать и о том, как от Свободных Людей их предводитель получил титул Пестователя. К тому же Херим пробуждал уважение и даже страх, когда стало известно, что он умеет лечить людей. При дворе ромеев часто говорили, будто склавины страдают от накожных болезней. И правда, у многих воинов были гнойные нарывы, называемые чирьями, которые Херим разрезал ножом, а затем тщательно выдавливал из них гной и стержень, называемый еще корнем. Мучили их еще и различного вида парши и лишаи. Другие жаловались, что внутри их поселились существа, называемые рупьями, черваками или глистьями.

Против бородавок и лишаёв Херим применял растение, что называлось бедренец, а от глистов - дикую рябину и пижму, к ранам прикладывал подорожник или же делал обвязки из мать-и-мачехи. При кашле он давал отвар из одуванчика. При недомоганиях, причину которых определить было ему трудно, Херим спрашивал совета у Пестователя, и тот поступал согласно советам Зелы. Так что поняли лестки, что Пестователь обладает ещё и тайной силой, а это гораздо сильнее укрепляло в них веру, что исполнится данное Даго обещание про вольную жизнь без князей и старост.

Вскоре оставили они леса и болота, въезжая в край, где леса уже давно были вырублены, и повсюду раскинулись поля, по-давнему называемые лендами. На полях зрело просо, пшеница, рожь и овёс, обещая богатый урожай. Земля лендицев не была такой плодородной как в краю гопеланов, но веськи, которые воины тщательно объезжали, и соседствующие с ними грады казались богатыми и многолюдными. Встречные люди кланялись, снимая шапки, так как принимали их за княжескую дружину. Только самые внимательные замечали неуклюжие изображения белой птицы на щитах, означавшие, что все они были лестками. И догадывались они, что птицы эти - орлы, что сами руководят своим полётом. А какой же человек не мечтает о воле, о жизни без приказов и запретов? Так что громко шумел лес, а потом и колосья в поле шептались о людях, несущих народу волю.

У поворота небольшой реки в половине пути от крепости Гнездо и в половине дня конного пути от крепости Познаня имел свою весь кузнец Авданец. О его могучей силе и умении чаровать рассказывали такие страшные истории, что они сами по себе защищали его от нежелательных гостей, так что не нужно было строить ему укрепления, дом его огораживала обычная земляная насыпь. За валом располагались жилые дома для прислуги и длинный сарай, из которого вечно подымались столбы дыма, сыпались искры, а громкие удары молотов о наковальню были слышны еще на другом берегу реки. Авданец делал наконечники для стрел и копий, пряжки на пояса и простые железные шлемы. Редко когда ковал он мечи; говорили, что они не так хороши как франкские. Еще он умел заговаривать болезни, мзлечивать лошадей от сапа и вырывать зубы. Голый до пояса, огромный и почти всегда черный от дыма - внушал он страх и уважение. У него были чёрные кудрявые, но свалявшиеся волосы. Два его сына походили на него - такие же рослые, с могучими шарами мышц. За то, что он работал на Пепельноволосого, Авданца освободили от всяческих податей в пользу повелителя края лендицев, поэтому, кроме собственных дел, его мало заботило, кто сидит на золотом троне в Гнезде, правит сам Пепельноволосый, или же от его имени отдаёт приказания Хельгунда.

Колдовскими своими чарами Авданец приручил чёрного ворона, который всё время летал по округе и потом возвращался в кузницу. Он садился на плечо кузнеца и что-то каркал тому на ухо, видимо, обо всём, что происходило вокруг. Лестки видали этого ворона, как он летает над ними. Зифика вынула-было стрелу и хотела сбить птицу, но Даго удержал девушку.

- Это священный ворон. Не будем делать того, о чем потом будем жалеть, - сказал он, потому что и сам уважал искусство чар.

Было понятно, что именно ворон принёс Авданцу весть о подъезжающих воинах. В веси кузнеца они увидали множество вооруженных копьями мужчин, и ни единой женщины или ребенка.

Авданец отложил свой молот и вышел к отряду со своими сыновьями. Но, увидав белых орлов на щитах, нахмурился, ибо не любил тех, кто не признавал никакой власти. Сам он, Авданец, в своей веси был повелителем, его обязаны были слушать сыновья, а также жены сыновей и вся челядь.

- Это ты Авданец, кузнец и чародей? - спросил нестарый мужчина с белыми волосами и в белом плаще, без шлема на голове, лишь в золотом панцире и с перевешенным через плечо коротким мечом. Он восседал на прекрасном белом жеребце.

- Я Авданец, - гордо подтвердил кузнец.

- Меня же зовут Даго, но еще именуют и Пестователем. Сам я из рода великанов.

- Сойди с коня, чужак, и померяйся со мной. Если ты сильнее, то, может статься, я и признаю в тебе великана. Только вот кажется мне, что рядом с тобою великаном буду я, - ответил на это Авданец и расхохотался.

Тут же расхохотались два его сына, вышедшие из дома женщины и служанки.

Человек на белом жеребце сказал:

- Меня родила обычная женщина, потому-то и не унаследовал я большого роста. От отца же имею я разум. Не тот истинный великан, кто вытянулся чрезмерно, а тот, кому дан великий ум.

- Тогда докажи силу своего ума, - бросил Авданец презрительно, и в этот же миг на плечо к нему уселся огромный ворон. - Только вот кажется мне, что не слишком-то пригодится ум, когда в дело пойдут чары. Ты не опасаешься, если я ненароком сглажу тебя?

И ответил на это Даго:

- Я не боюсь сглаза, так как пил разведенный вином змеиный яд и ел сырое змеиное мясо, а тело моё смазывали жабьей слизью. Это я убил Зигфрида из рода Нибелунгов, считавшего себя бессмертным, так как в роду его все купались в драконьей крови. Это я убил Змея по имени Щек. Я владею мечом, заклятым богом Одином, и если вытащу его из ножен, обязательно кто-то падёт мёртвым. Поэтому сейчас держу я этот меч в ножнах, поскольку ты мне нравишься, кузнец, и нуждаюсь я в твоей помощи и дружбе.

После того Даго взял у Куи пику и её острием нарисовал меж собою и кузнецом:

- Авданец, в этом магическом круге находится знак, что соединяет в себе огонь и воду, две силы, которые не могут быть соединены никогда. Что ты можешь противопоставить мне?

- Такого умения, господин, я не ведаю, - переступил Авданец с ноги на ногу.

- Это плохо, кузнец. Сейчас я прикажу залить водой твой горн. и ты уже никогда не сможешь разжечь в нём огонь, чтобы ковать наконечники копий.

Даго осмотрелся и увидал петуха, сидящего на соломенной стрехе дальнего дома. Он шепнул про петуха Зифике, а та вынула из колчана стрелу и натянула тетиву золотого лука. Стрела свистнула, петух хотел было подать голос, но упал с крыши с пробитым горлом.

- А теперь сбей ворона с плеча кузнеца, - приказал Даго.

Зифика вынула вторую стрелу и вновь натянула тетиву золотого лука.

- Нет! - вскрикнул кузнец. - Не делай этого, господин. Это сделает нас врагами не на жизнь, а на смерть. Скажи лучше, чего ты от меня хочешь.

- Я Даго, Пестователь всех народов этого края. Ты откуёшь для меня сто пятьдесят наконечников для копий, чтобы у каждого моего всадника было их по нескольку, чтобы метать копья во врага. А взамен я научу тебя, как уничтожить знак, объединяющий огонь с водой. Смотри, Авданец, вот я снимаю с тебя свои чары.

И он нарисовал концом пики:

- Мир с тобою, Пестователь, - ответил на это Авданец. - Я изготовлю для тебя сто пятьдесят наконечников с задирами. За это ты заплатишь мне пять золотых солидов.

Даго с издёвкой глянул на Авданца, на его покрытую мелкими кудряшками волос голову и низкий лоб с могучими дугами бровей. Кузнец нервно облизал толстые, несколько вывернутые губы. "Что может думать этот человек? Каким образом сделать из него приятеля?" - размышлял Даго.

- Хорошо, я дам тебе пять солидов, но взамен, Авданец, заберу у тебя свободу.

- У меня? Свободу? - недоумевал Авданец.

- Мы проведём единоборство в магическом кругу. За свободу или неволю. Каким оружием ты владеешь лучше всего?

- Молотом, ибо я кузнец.

- Тогда прикажи принести несколько кузнечных молотов, чтобы я выбрал подходящий для своей руки.

Говоря это, Даго спрыгнул с коня и концом ножен своего меча начертил на земле огромный круг.

Кузнец чувствовал себя не в своей тарелке. Сам он занимался колдовством, но ведовства побаивался. Все видели, что Даго ниже и слабее Авданца, но ведь именно чужак и предложил сражаться на молотах. Посему, исполненный подозрений, кузнец вновь переступил с ноги на ногу и сказал:

- Нельзя, господин, биться молотами на волю или на неволю, а только на смерть или жизнь. Любой удар молота разбивает голову, ломает ребра или перебивает хребет.

Ответил ему Даго на это:

- Я одержу победу над тобою умением сейдр, которое подарил людям бог Тор, повелитель всех молотов. Я не нуждаюсь в твоей смерти. Ты мне нравишься, и сердце моё уже начинает тебя любить.

- А нельзя ли нам разойтись по-доброму? - спросил Авданец.

- Я буду вести здесь долгую и изнурительную войну, пока не введу тут вольных законов. Мне нужны пики и копья, мне нужен ты, Авданец, твои сыновья и еще другие мужчины, чтобы вы пошли за мною. Нашему краю грозят марды, Крылатые и Длинноголовые люди. Ты был сегодня ночью с женщиной?

- У меня было три женщины, ибо не только сила моя, но и желание велико.

- А известно ли тебе, что сражающийся на молотах обязан быть чистым?

- Не знал я, что буду сражаться молотом.

- Хорошо, тогда я согласен перенести поединок на завтрашний день. Этой ночью ты обязан оставаться в чистоте. А сейчас прикажи своим людям, чтобы они начали ковать сто пятьдесят копейных наконечников. Укажи нам место, где мы можем пасти наших лошадей, и скажи своим женщинам, пусть они приготовят еду для моих воинов. Забей вола и трёх баранов. За всё получишь дополнительную оплату.

С этими словами Даго подошёл к вьючной лошади, которую стерёг Херим, вынул из вьюка две серебряные гривны и бросил Авданцу под ноги.

- Мы не разбойники, кузнец.

Тот нагнулся, поднял гривны, а затем показал на дом за глиняной насыпью.

- Войди гостем в мой дом и прими от меня еду и дары. К завтрашнему дню наконечники будут у тебя. Завтра же проведём и поединок. Мне показалось, что ты лестк, грабитель, но, похоже, ты кто-то другой, хотя вокруг тебя вижу я множество лестков.

Даго подозвал к себе Палуку и Куи, наказав им, что если кто из воинов хотя бы коснётся женщин Авданца или сворует у хозяина пусть даже самую малую вещь, то будет повешен на ветке. Потом он взял с собой Херима, Зифику, Куи и Палуку и пошёл вместе с ними в дом Авданца.

Там он увидал большую комнату с полом и стенами, выложенными дорогими коврами, с развешанным повсюду дорогим оружием. На стол подали хлеб, миски с маслом и творогом. Поставили и жбан с крепким мёдом. Не слишком много хитрости было в голове у Авданца, но он привёл молодуху с большой грудью, круглым животом и настолько смазливую, что Херим даже язык высунул, как бы желая полизать её. Девицу Авданец посадил на коленях Даго.

- Позабавься с нею, господин, хоть бы и сейчас, ведь ночью тебе надобно быть чистым. Это моя дочка.

Авданец задумал так, что Даго позабавится с девушкой сейчас, и так понравится ему ядрёное молодое тело, что станет забавляться с нею и ночью, а потом проиграет поединок на молотах, так как не уважил закона Тора. Даго понял замысел кузнеца и посадил девицу рядом с собою, поил её вином и пивом, лапал за грудь и лазил рукою меж ног, поглаживая ей лобок.

- Господин, тебе надобно быть чистым, - сурово напомнила Даго Зифика.

И Даго кивнул, мол, услышано твоё предостережение.

Тем временем, на всё селение гремели удары молотов. Для дружины Даго ковались копейные наконечники. Работой руководили сыновья Авданца, а сам он сидел с гостями, угощая их мёдом и разными блюдами.

Авданец был богат, но чем более богатым он становился, тем сильнее травило его желание стать еще богаче. Это Даго смог понять по языку глаз и тела кузнеца.

- Марды одеваются в золотые одежды и золотым оружием владеют. То же самое - и Крылатые люди с Аргараспидами, которые как этот воин, - показал Даго на Зифику, - носят серебряные щиты. Я уже дал Палуке обширные земли, которые зовутся теперь Землёю Палуков. Большие земли получат от меня Куи и другие. А разве ты, Авданец, не желаешь, чтобы род твой был вознесен над иными? Над Лебедями, Дуниными и Повалами?

Только Авданца при дворе Пепельноволосого считали всего лишь кузнецом. Роды Повал, Дунинов и Лебедей ценились там гораздо выше.

- Я всего лишь кузнец, - с фальшивой скромностью заявил кузнец и сгорбился.

- Если я добуду Гнездо, то Хельгунду отдам тебе. С ней ты родишь сына, а уже он станет главою твоего рода. Палука же будет иметь сына от моих чресел, и вот тот даст начало своему большому роду.

Авданец пил прямо из жбана. Он чувствовал, как желание владеть мёдом разливается у него по жилам.

- О Даго Пестователь! Не хочу я Хельгунды. Возьми мою дочь и дай мне внука. А после того пожалуй роду моему все земли до самой реки Обры, поскольку там хорошие пастбища и урожайные поля.

Внезапно в комнату залетел ворон и что-то прокаркал кузнецу на ухо.

- Едут купцы. Пятьдесят возов. Направляются из Калисии в край куров за гинтарасом.

Все вышли за укрепления. Вскоре и вправду показалась почти сотня закованных в панцири всадников и пятьдесят возов, каждый из которых тянуло четыре пары лошадей. С первого воза встал человек в богатой одежде, по франкскому обычаю с мечом у пояса. Он сказал что-то своим людям на языке баваров, а потом обратился к Авданцу на языке склавинов:

- Мои возы требуют починки, а кони отдыха. Я могу продать кольчуги тройного плетения и толщины и шлемы, способные закрыть всё лицо.

Даго как-то уже видел этого человека, и тот видел его. Купец подошел к Даго, поклонился и сказал:

- Маркграф Карломан беспокоится о тебе, господин. В случае нашей встречи мне приказано передать тебе, что Карломан снова взбунтовался против Людовика Тевтонского, и королю Людовику пришлось уступить требованиям сына. Восточно-франкское королевство было разделено меж тремя сыновьями Тевтона: Людовик Младший получил Тюрингию, Саксонию и Франконию, Карл Толстый Алеманию и Рецию, а Карломан - Восточную Марку и Баварию. О граф Даго, маркграф Карломан просит, чтобы ты вернулся к его двору и помог ему в борьбе за императорскую корону.

Слова эти слушали Авданец, Зифика, Херим, Палука, Куи, а также все лестки, потому что все прибежали, чтобы поглазеть на купеческий караван.

Даго закрыл лицо руками, а когда отнял их, то сказал:

- Передай Карломану, баварец, что свои судьбы в руки мои отдали лестки. Если у тебя имеется пергамент, мой слуга Херим напишет от меня Карломану письмо, ты же передашь его, когда возвратишься от куров.

Купец дал Хериму пергамент, чернила и даже гусиное перо. Авданец провёл их в пустую комнату, и там Даго продиктовал письмо:

"Брат мой, маркграф Карломан. Я, Даго, граф и господин, горячо желаю тебе здравствовать..."

Херим довольно-таки давно не держал в руке в руке пера, не слишком хорошо владел он и языком лендицов, потому-то не очень ясно и написал, над какими это людьми держит сейчас власть Даго. Видукинд, нашедший это письмо в старинных документах, связанных с Карломаном, узнал вдруг о каких-то лестковицах или же лисицявиках. Тем более, что и Константин Порфирородный тоже слыхал о лестках, потому и помянул о лициках, живущих на реке Висуле. Говорят, что от названия "лестки" потом пошло "лехи" или "лехичи", а еще говорят, что от них уже родились "слехчичи", откуда уже только шаг до "шляхтичей". Но к истории о Даго это уже никакого отношения не имеет; истиной же остаётся то, что и его самого, из-за хитрости и предусмотрительности, назвали лестком. Но ведь и вправду был он им, ибо часто говаривал, что любит волю, а сопровождающий Даго воин носил на пике флажок с белым орлом.

Даго были ведомы обычаи властителей. Поэтом он продиктовал Хериму и второе письмо, а затем вызвал к себе купца-баварца.

- Я завоюю страну Пепельноволосых, через которую ведёт путь за гинтарасом - глесумом. Так вот, я освобождаю тебя от оплаты всяких пошлин и обещаю всегда давать тебе сотню своих людей для дополнительной защиты перед грабителями.

И он вручил купцу пергамент с обязательством.

- Сколько? - коротко спросил купец.

- Война дорого стоит... - начал было Даго.

- Господин, ты получишь пять тысяч серебряных денаров и сто серебряных гривен, - заявил баварец. - И не ради этого вот документа, но потому, что этого желал бы Карломан, мой повелитель и опекун. Придёшь ли ты к нему с помощью, господин?

- Да. Лишь только справлюсь с Хельгундой.

Даго лично проверил, чтобы еще в тот же вечер мешок с пятью тысячами денаров и сотней серебряных гривен очутился под опекой Палуки и был привязан вместе с другими мешками на вьючную лошадь, которую он вел из самого края франков. Ибо "Книга Громов и Молний" в разделе о власти учила, что повелитель без всяческого ложного стыда должен использовать купцов и людей, дающих деньги в залог.

Этой ночью кузнец Авданец был разбужен Куи, который повёл хозяина в комнату, где на громадном ложе, застеленном овчинами, Даго забавлялся с кузнецовой дочкой. Толстая девица, упившаяся мёдом и измученная любовью, лежала голой на шкурах. Её большие груди были похожи на хлебные ковриги, а слегка раскрывшийся срам показывал влажную свою внутренность. На животе, над самым обросшим светлыми волосами лоном, Даго начертил древесным углём магический круг со священным знаком, чтобы девушка родила великана:

Девица любила заниматься любовью, и у Авданца последние пару лет были с нею неприятности - всё время приставала она к нему, чтобы отец выдал её замуж. Только кузнец не видел никого, кто мог бы за неё прилично заплатить, а её прелести и в нём самом не раз пробуждали вожделение. Жалко было отпускать её из дома за просто так.

- Чего ты от меня хочешь, господин? - спросил Авданец, отводя взгляд от раскинутых ног дочки. Этой ночью с ним не было женщины, ибо ему хотелось оставаться чистым перед завтрашним поединком. Сейчас же желание болезненно отозвалось в его нутре.

- Ты кузнец, а значит - почитаешь огонь. Я отметил твою дочку символом плодовитости, - сказал Даго. - Четырежды я наполнил её собственным семенем и уверен, что разжег в ней огонь новой жизни. Если это будет сын, его ждет большая слава. Поэтому я дарую тебе земли до самой реки Обры, тебе и твоему роду. Завтра ты со своими воинами пойдешь со мной. Будешь воеводой.

- Не могу я, господин, идти с тобою. ведь твои люди носят на своих щитах знак белого орла, а значит - не признают никакой власти. Сам же я человек, до власти охочий.

Даго положил ему руку на плечо и сказал:

- Есть разные магические знаки, Авданец. Некоторые из них добываются путём учения у магов и волшебников, иные мы сами узнаём из собственного опыта. Если уж случилось так, что люди видят в знаке орла существо, само направляющее своим полётом, почему бу не дать им и надежду на то, что они станут вольными? Власть даруется богами, но не людьми, кузнец. Только Пепельноволосых и их наёмников из Юмно смогут победить тысячи. Что сможет вызвать их из лесов и весей? Что вдохновит их на битву, если не обещание свободы? Признай этот знак без возражений, ибо не от народа, а от меня получишь ты власть. Ты нравишься мне, Авданец, ибо, подобно мне, ты жаждаешь власти.

Ушел кузнец Авданец и не заснул до самого утра, мучимый страхом того, что проявил непокорность по отношению к Пепельноволосым. Не знал он того, что означает стать воеводой, но чувствовал, что теперь сравнялся с теми вельможами, что появлялись у него, чтобы чинил он им повозки, ковал наконечники для копий или шпоры. А завтра его ожидал бой на молотах. Даго не сохранил чистоты, так что завтра обязан был проиграть. Как же согласовать это с напророченным им будущим?

Этой же ночью, мучимая доселе неведомым ей чувством ревности к другой женщине, Зифика оседлала своего чёрного коня, решив мчаться в Гнездо, чтобы передать Хельгунде просьбу королевы Айтвар. Она уже вскочила было в седло, когда из темноты вынырнул Херим и придержал коня за удила.

- Меня послал Даго Пестователь, - сказал Херим. - Глаза его видят далёко. Он догадался, Зифик, что тебе захочется уехать отсюда.

- Твой господин завтра погибнет от руки Авданца, так как не сохранил чистоты. Ради лона жирной девки он рискует своим будущим. Скажи, чего стоит такой мужчина? Аргараспиды нуждаются в помощи, а я теряю время с лестками.

Зифика вырвала короткие поводья из рук Херима и скрылась в темноте леса. Но утром, когда множество воинов собралось возле начерченного Даго круга с нетерпением ожидая обещанного боя, Зифика вернулась, чтобы с высоты конского седла следить за поединком.

Первым в магическом кругу появился Авданец, обнаженный до пояса и с огромным молотом в руке. Почти одновременно с ним линию круга переступил и Даго. Два кузнецовых сына принесли пять молотов, чтобы гость смог подобрать самый подходящий по руке.

- Бог Тор, повелитель всех молотов, - заявил Авданец, - позволяет сражаться только тем людям, оторые чисты. Вчера я имел женщину, и мы не смогли провести бой. А ты, Пестователь, имел этой ночью женщину?

- Да. Четыре раза, - признал Даго.

Авданец отбросил молот.

- Нельзя сердить Тора, ибо он может так зачаровать молоты, что те уже не смогут выковать и наконечника стрелы. Мы проведем поединок, когда ты будешь чист. И ты, и я. Ибо так велел Тор.

Даго кивнул головой, а лестки недовольно загудели. Они ожидали, что Даго силой своих чар победит Авданца, и тогда они набросятся на имение кузнеца и ограбят богатства, видимые здесь на каждом шагу. Хотели они и Авданцевых женщин.

Тогда спросил у них Даго:

- Имеется ли среди вас кто-нибудь сильный и чистый, чтобы иметь способность драться? Пускай возьмёт он молот и встанет против Авданца. Только бой этот будет уже не на волю или неволю, но на жизнь или на смерть.

Авданец поднял свой молот и расставил ноги, ожидая противника. Мускулы его напряглись под кожей. Никто из лестков не отважился сразиться с ним, и воины, призванные звуками рогов своих командиров, стали возвращаться в лагерь над рекой.

Зифика подъехала к Даго и презрительно сказала ему:

- Никогда вы не проведёте этого поединка, ибо ни один из вас не может оставаться в чистоте. И ты знал об этом, Пестователь.

Ответил ей Даго:

- У склавинов имеются боги с тремя, четырьмя и даже семью лицами. Мне ведомы многие повелители, Зифика, и могу поклясться Сварогом и Тором, что честь государя имеет бесчисленное количество лиц.

Авданец же заметил удивление в глазах своих сыновей, жен, челядников и невольников. Никто не знал, что на рассвете прибежала к отцу дочка, наполненная семенем Даго, и шепнула отцу, что следует ему сказать, когда выйдет он на поединок.

Двоих своих сыновей Авданец оставил дома. Он вооружил молотами пятнадцать всадников из кузнечных подмастерий и собственных родичей. Сто пятьдесят копий было роздано лесткам. К вечеру четыре отряда по пятнадцать человек были готовы выступить в путь. Куда же - никто не знал.

Ибо в "Книге Громов и Молний" в главе о властвовании было сказано: "Никто не должен знать истинных намерений повелителя, но многие могут считать, что им дана честь ведать их".

Как раз в это время на небе появился новый месяц, бледно светили звёзды, и хорошо было ехать по широкому тракту через лес. Звенели стремена, фыркали лошади, в темноте лаяли испуганные лисы. Шесть десятков воинов, разделённых на четыре группы, вёл Авданец, которому Даго поверил цель их путешествия. Сам Даго вместе с Херимом и Зификой ехал рядом с ним.

- Ты, Пестователь, ведёшь множество воинов. Не знал я, когда мы повстречались в первый раз, что так легко можно покуситься на власть, задумчиво сказал Херим.

- Легко, говоришь? - пожал Даго плечами. - Ладно, я даю её тебе. Бери и владей, - засмеялся он, ударил коня шпорами и поскакал по дороге, опережая Авданца и исчезая в ночном мраке.

Херим исполнился радости.

- Слыхал, Зифик? Он дал мне власть. Слыхал? Сам отдал её мне, бормотал он, ибо в голове у него всё смешалось.

- Я всё слыхал, - кивнула Зифика. - Он дал её тебе, и в этом я могу поклясться. Но ты останешься в живых лишь до тех пор, пока не скажешь об этом подарке тем, что едут за нами. Они разобьют тебе голову молотами, порубят мечами.

- Это правда, - повесил голову Херим. - Но почему, Зифик, почему?

Зифика молчала. Она не знала, что ей ответить Хериму. Ведь она тоже не понимала, что такое власть, откуда бралась она и куда исчезала.

На рассвете они добрались до границы леса. Дальше тянулись возделанные поля, поросшие качающимися на ветру, уже почти созревшими хлебами. Старые, причудливо изогнутые вербы поросли лендицкий берег у двух островов. На один из них вёл деревянный мост, а на суше, за невысоким защитным валом, высилась деревянная, квадратная башня. За укреплениями, поблизости от башни, видны были крыши конюшен и домов, где проживали воины. Сколько их могло стеречь Пепельноволосого?

- Вышли своего ворона на дозор, - приказал Даго кузнецу, а воинам сказал, чтобы те укрылись неподалеку, рядом с лесной опушкой. Ибо наверняка на башне стоял стражник, следивший за округой.

Ворон летал часа два, но прокаркал Авданцу лишь то, что возле башни имеются люди и лошади, а в самой башне живёт какой-то старик.

Палука с Куи советовали Даго со всем отрядом неожиданно проскочить мост и захватить остров. Но Даго не принял их советов, так как прибыл сюда не драться, но вести переговоры.

- Пройдите по лесу до самой дороги, что ведёт от острова к Гнезду, приказал Даго в конце концов. - Там спрячьтесь. Если кто-либо от Хельгунды или Пепельноволосого будет пытаться проехать по этой дороге - убейте его.

Затем он взял с собою только Авданца, Херима и Зифику, из мешко, что были на вьючной лошади, выбрал какие-то ценные дары, спрятал их в седельный мешок, и в самый полдень четвёрка всадников двинулась к мосту на озере. Их заметили сразу же, потому что тут же протяжно прогудел коровий рог. Четыре всадника не представляли угрозы для стерегущих Пепельноволосого, впрочем, это ведь могли быть и люди из Гнезда или Познани. Поэтому, как и ожидал Даго, на средине моста их поджидало только трое норманнов из Юмно. Даго в миролюбивом жесте поднял правую руку и сказал на языке донск тунга:

- Мы послы от аргараспидов, на которых напали марды. Меж нами и князем Пепельноволосым был мир и обещание взаимной помощи. Мы везём князю дары и просьбуу о подмоге.

Ни у одного из новоприбывших на щите не было лестковского знака, а щит Зифики вообще был покрыт серебром, так что слова Даго выглядели весьма правдоподобно. И всё же, один из норманнов, по-видимому командир, в шлеме, закрывавшем нос, был из людей подозрительных.

- Почему вы не направились в Гнездо? - недоверчиво спросил он. Откуда вам ведомо, что Пепельноволосый здесь? У него уже нет никакой власти. А правит Хельгунда от имени княжеского сына, Аслака. Отправляйтесь в Гнездо.

- Носит ли Пепельноволосый священную Андалу? - спросил Даго.

- Да.

- Тогда мы можем говорить только с ним.

С этими словами Даго вынул из мешка золотую цепь, данную ему королем Людовиком Тевтонским, и показал её норманну.

- Мы желаем передать дары Пепельноволосом и просить его о помощи против мардов. Аргараспиды не слыхали о Хельгунде и её сыне Аслаке. Так что должны мы сделать с дарами - золотом и драгоценными камнями?

Норманн был простым наёмником, получавшим от Хельгунды не очень-то большую плату. Ему казалось, что это будет необыкновенной хитростью пропустить этих людей к Пепельноволосому, пускай отдают они подарки и получают обещание помощи против мардов. А когда послы уедут, все дары присвоит себе он, начальник стражи. По приказу Хельгунды князь Пепельноволосый не мог иметь ничего своего, разве что кроме серебряного кубка для мёда, посеребрённой тарелки, покрытого бронзой кувшина для воды, нескольких бронзовых брусков и трёх готских монет. Даже у двух княжеских наложниц были отобраны все драгоценные украшения.

- Меня зовут Стир, - представился норманн. - Мир с вами. Я проведу вас к Пепельноволосому.

Он повернул коня и позволил четырём чужакам въехать в открытые ворота в валах и остановить лошадей возле самой башни. Пепельноволосого стерегло шесть норманнов и пятеро лучников, кроме того на острове имелся десяток слуг из невольников. Даго внимательно следил за Стиром и догадался, что тот задумал напасть на прибывших и забрать у них дары. Только вид белого и черного коня, на которых восседали глава посольства и воин с серебряным щитом, для Стира были плохим предзнаменованием. С посольством не отправляют лишь бы кого. Наверняка эти люди могли прекрасно постоять за себя. Особое же уважение у Стира вызвал Авданец с молотом в руке и черным вороном на плече.

Они сошли с лошадей. которых Даго поверил Авданцу. После этого он повесил на шею Стиру золотую цепь.

- А это, господин, тебе от меня, за то, что понимаешь и знаешь посольские обычаи.

Стир вежливо поклонился, думая про себя, можно ли будет, имея такую цепь, немедленно бросить службу у Хельгунды, вернуться в Юмно и пьянствовать там хоть круглый год.

- Я проведу вас к Пепельноволосому. Сам. - Это последнее слово он бросил в сторону норманнов, с жадностью глядящих на золотую цепь. Стиру не хотелось иметь свидетелей того, как послы станут слагать дары князю. Ему хотелось выбрать себе вещь подороже, спрятать её, а лишь потом делиться оставшимися с другими.

- Закройте ворота, - приказал он и приставил лестницу к очень высоко расположенной двери, ведущей в башню.

По лестнице он вскарабкался первым, за ним полез Даго. Потом Зифика и Херим. Внутри башни было темно. Деревянная лестница, обегавшая башню спиралью, вела к небольшим сенцам. Именно там, в комнатёнке с одним окошком и полом, напоминавшим скорее топтаную землю, на деревянной лавке возле простого деревянного же стола сидел повелитель лендицов - князь Голуб Пепельноволосый. За занавеской в углу прятались две его наложницы.

- К тебе посольство, князь, - на ломаном склавинском языке с презрением бросил Стир.

Князь Голуб Пепельноволосый был стариком с длинными, пепельного цвета волосами и покрытом морщинами лицом, его голова и руки все время тряслись. На голове у него был почерневший от пота кожаный ремешок с мутным камнем посредине.

Даго привстал на одно колено, склонил голову и сказал на языке спалов, что был и языком лендицов:

- Я Даго, сын Бозы из рода спалов. Рождён я от обыкноыенной женщины из рода Землинов, но зачал меня великан Боза. Мне было предсказано, что когда-нибудь, ведомый Жаждой Деяний, вернусь я в родные края, чтобы принять все народы в своё пестование. Отдай мне, князь, Священную Андалу, а взамен ты получишь от меня свободу.

- Неужто подобным коварством Хельгунда возжелала отобрать у меня ещё и Андалу? - спросил Пепельноволосый.

В этот миг острый кинжал Зифики вонзился в спину Стира под левую лопатку и попал ему прямо в сердце. Норманнский воин не носил панциря и не ожидал смерти. Теперь же он упал лицом вниз на утоптанную землю пола, изо рта его потекла кровь.

Даго, казалось, даже не заметил этого. Он продолжил тем же самым ровным голосом, не подымаясь с колена:

- Князь мой и господин. Я, Даго, гонимый Жаждой Деяний, пребывал при дворе ромеев, где познакомился с "Книгой Громов и Молний" и научился искусству правления людьми. Бывал я в Старой и Новой Роме, садился за стол с цесарями и королями и бывал дружен с их сыновьями. Никогда не был я, и теперь не являюсь, ничьим слугой, но ведомо мне, что пора здесь создать сильное государство, державу.

- А зачем создавать державу? - перебил его Пепельноволосый. - Зачем создавать что-то, забирающее у людей свободу и гнетущее их будто тяжелая цепь на шее. Здешний народ не желает государства.

С нетерпением и гневом отвечал Даго:

- Господин мой, народ не всегда знает, что для него хорошо или плохо. Боги разговаривают с народом через его правителей. Неужто непонятно тебе, что пришло такое время, когда на свете творятся все новые и новые государства, и всё меньше остаётся ничейной земли? Если я не создам тут своей державы, придут чужаки и навяжут нам собственную власть. Так или иначе будет народ в неволе. Ибо нигде на свете нет, господин мой, свободы самой по себе. Истинной же ценой свободы бывает и неволя. Ты можешь и не передавать мне Священную Андалу, но знай, что дед твой, Нелюб, делал хорошо, хотя народу казалось, что это плохо. Ты же творил зло, а народ считал, будто это добро. Знай также, что если ты не передашь мне Андалу, всё равно я получу наследие князя Нелюба и построю здесь могучее государство, ибо так приказывает мне поступать нечто, чего я и сам назвать не могу. Отдай мне Священную Андалу, и ты получишь то, что сам хотел дать народу: свободу для самого себя. Иначе ты погибнешь от рук Хельгунды или своего же сына Аслака.

- Аслак не мой сын, - повысил голос Пепельноволосый. - Хельгунда хитростью и коварством взбунтовала против меня моих сыновей, а потом отравила их на пиру. Я последний из Пепельноволосых, которого видят людские глаза. Поднимись, Даго, с колен и садись за мой стол.

Даго уселся на лавке напротив Голуба. Только сейчас заметил он, что широкое княжеское одеяние из шитого золотом адамаска порвано и покрыто грязными пятнами. Старик хлопнул в ладоши, и из-за занавески показались две постаревшие и одетые в лохмотья наложницы. Они принесли серебряный и глиняный кубки и кувшин с мёдом. Так понял Даго, что повелитель этот был ограблен во всём, уу него украли даже величие власти.

- Чего ты хочешь от меня кроме Андалы? - спросил Пепельноволосый.

- Правды, - громко заявил Даго.

- Не ради ли этой правды ты убил стражника на моих глазах?

- В главе об исполнении власти, княже, сказано было, что если желаешь ударить врага, следует бить его в самое сердце.

Голубые глаза Пепельноволосого казались выцветшими и серыми будто его же волосы. Но после этих слов Даго они на какое-то мгновение вернули себе голубизну, точно так же вспыхнул и камень на лбу.

- Какой же правды ты желаешь? - Даже голос Пепельноволосого стал громче и яснее.

- Скажи мне, княже, кто так сильно унизил величие твоё?

Пепельноволосый наполнил кубки мёдом. Но Даго отодвинул от себя угощение. Никогда не брал он в рот напитка, если сам не приготовил его, или же вначале не испробовал его кто-то другой. Он пришел сюда за правдой, а не за приятным шумом в голове. вызванным мёдом. Но даже когда Голуб осушил свой кубок, Даго так и не прикоснулся к питью.

- Рассказывают, - дрожащим голосом начал князь, - что несколько десятков лет назад край лендицов пострадал от неурожая и нашествия сотен тысяч мышей. Рядом с нами жили гопеланы, народ богатый плодородными землями и солью, которая сама по себе богатство. Не было у лендицов чем платить за соль, так что пришлось им обходиться без неё, потому и начали они продаваться в неволю к гопеланам. А потом пришли лендицы к моему деду, Нелюбу Пепельноволосому, что жил в крепости Гнездо, и выбрали его своим князем. А потом пошли они на гопеланов и без всякого труда захватили их грады и все земли и положили руку свою на их солеварнях. Дед мой, Нелюб, глядел далёко и всё видел. Он встретил человека, сказавшего, что знает способ постройки градов более крепких, чем даже возведенных из камня. Так дед мой стал обладать тайной постройки крепостей из деревянных ящиков, соединяемых специальными зацепами и заполненных глиной или землею. Обратил он в невольников и лендицов, и гопеланов, и построил их силами три могучие крепости: своё родное Гнездо, Познанию и Крушвиц. Будто запором замкнул он этими крепостями дороги, ведущие с юга на север, с востока на запад, даже извечный тракт, называемый "лугийским", и взял в свои руки всю соляную торговлю. За это народ и прозвал его Нелюбом. После него правил мой отец, князь Нелюб Второй. Он укрепил эти три града так, что уже никто не мог захватить их. Но он же сделал и нечто большее. Он создал державу и чиновников. С тех пор уже не стало дарений, но каждый, что-либо имеющий: дом, огород или кусок земли, должен был платить ежегодную дань в княжескую казну. Таким вот образом отец мой добился большой военной мощи. Это он протянул руку к реке Висуле и сделал из неё дорогу в свет для нашей соли и нашего проса. И вот тут пришло моё время и моя власть. Меня назвали Голубом, так как я уменьшил ежегодную дань, чтобы народ меньше страдал от сборщиков. Уменьшил я и число наших войск, а две крепости, Познанию и Крушвиц, отдал не двенадцати своим сыновьям, но самым могущественным родам - Повалам и Дунинам, ибо так казалось мне справедливее. Меня не учили искусству править, не знал я и того, что жадность людская не знает меры, и много получающий желает еще больше. Взбунтовались против меня мои старосты - Дунины, Повалы и Лебеди с Суши, открыли границы для нападений эстам, для нашествия Крылатых и Длинноголовых людей. Грозят нам и идущие с востока марды. Потому и обратился я к правителю Юмно, князю Хоку, и попросил у него руку дочери его, Хельгунды. Он прислал её мне вместе со ста пятидесятью воинами. Должны были прибыть склавины, но это были только норманны, языка которых я не знал. Никогда Хельгунда не была со мною в постели, но она отравила моих сыновей, а своего выродка Аслака объявила моим сыном. Это она заключила договор с Повалами и Лебедями, а меня сослала сюда, в башню.

- А твой народ, княже? Ведь это он назвал тебя Голубом.

- Ты говорил мне, будто отец твой - великан Боза, но мать твоя обычная женщина из рода Землинов. Разве не ведомо тебе, что Землины - это народ карлов? Разве не ясно тебе, что в нас течет кровь великанов и кровь карлов? Бывают мгновения, когда говорит в нас сила великанов, но приходят годы, когда сила наша мельчает. Народ, которым мечтаешь ты править, ненавидит всяческую власть и послушание к величию этой власти. Эта земля порождает лестков, грабящих эту страну, как когда-то мыши угробили урожай лендицов. Каждый живущий здесь завидует соседу, его достатку и красоте женщин. Всякий ненавидит всякого, даже того, кого еще вчера называл Голубом. Я устал от этой правды, Даго, и за свободу отдам тебе Священную Андалу. Я знаю такое место, куда уплыву, если ты дашь мне лодку и немного еды. Я уйду в забытьё вместе со всем своим достатком: бронзовыми брусками, тремя готскими монетами и двумя женщинами. Я хочу вещать беды как никому не ведомый ворожей. Позволишь ли ты мне это?

- Не понимаю я, княже, - сказал Даго, - почему твой дед и отец, Нелюбы Пепельноволосые, не научили тебя умению править людьми? Почему, когда взбунтовались против тебя богатеи, не воспользовался ты правом каждого повелителя нарекать по-своему людей и дел их? Ведь ты мог крикнуть народу: "Нелюбы и богатеи - это Старое, а я и вы - это Новое. Поглядите на толстые рожи богачей. Разве не разжирели они на обидах ваших? А я - Голуб Обновитель!" Таким бы образом ты поднял бы народ на войну с богатеями, ибо ничего народ не меняет так охотно, как богатеев своих, а с Новым всегда соединяет надежды на улучшение своей жизни.

Молчал Голуб, а Даго продолжал спрашивать его:

- А потом, когда призвал ты Хельгунду и наёмников, а те оказались вероломными, почему не воспользовался ты правом всякого повелителя начертить на земле магическую линию, отделяющую Своих от Чужих, черное от белого, безобразное от красивого. Ты мог обратиться к народу: "Чужаки пьют вашу кровь, это из-за них умирают младенцы, коровы дают мало молока, дохнут волы, а куколь душит хлеба." Всегда необходимо искать и находить Чужих, чтобы народ мог их ненавидеть.

- Мне знакомо умение нарекания людей и вещей, - отвечал Голуб. - Но к нему же требуется и сила повелителя, а как раз её мне и не хватило. Я рассчитывал на людскую благодарность.

- Ясно, княже. Ты из тех людей, что считают будто делают хорошо, когда чинят добро. Тем временем, "Книга Громов и Молний" учит: "Пасть обязан тот повелитель, который желает делать одно только добро, ибо люди по натуре своей злы." И еще говорит эта книга: "Кто строит на благодарности людской, строит на песке". И еще: "Не жалуйся, повелитель, на свой народ, а дави его сильнее и научи, как обязан он тебя уважать и любить". А теперь, княже, позволь спросить тебя: как завоевать крепости твои?

- А каким образом попал ты ко мне?

- Я дал сторожившему тебя Стиру золотую цепь.

- Покажи сотню золотых цепей, и все крепости откроют перед тобой ворота свои. Ибо, что такое власть без богатства? Ладно, я отдам тебе Андалу, если ты поклянешься в том, что будешь помнить: в тебе течёт кровь не только великанов, но и кровь карлов, которая отозвалась во мне и вызвала все мои несчастья.

Даго почувствовал, как обожгло его холодом. Так значит правда то, что кровь карлов делает человека малым, а кровь великанов - великим! Так как же мог он быть уверенным, что отцом его был великан Боза? А вдруг в нем тоже отзовется когда-нибудь кровь карлов, и превратится он в малого человечка.

- Княже, - еле промолвил он шепотом, дрожащими от страха губами. - Я совершил уже много сверхчеловеческих деяний, чтобы доказать самому себе, что во мне течёт кровь великанов. Я создам великое, по великанским меркам, творение и не допущу того, чтобы пришла ко мне слабость, родящаяся из крови карлов.

Задумался Пепельноволосый, а потом спросил:

- Как называешь ты то великое, что мечтаешь создать?

- Державой.

- А что такое держава? Разве не создаётся оно затем, чтобы защищать слабого перед сильным?

- Правильно, господин мой. Но для того, чтобы держава была, необходимы и налоги, и дани, и тяготы. Могущество своей державы должны нести на своих плечах её подданые.

- Выходит, что ты желаешь отобрать у народа его свободу? Хочешь уничтожить сделанное мною?

- Я не знаю, что такое свобода, княже. То, что предложил народу ты это самоволье. Нелюбы Пепельноволосые начали укрощать людское самоволье и приучать людей жить в государстве, в державе. Ты же, господин, выпустил прирученных зверей на лужок, а они уже разучились пастись сами. Ты захотел разделить эту самую свободу среди всего народа, а она уже была захвачена, только не народом, а богатеями. Я же знаю, княже, что следует укротить самоволье как богатеев, так и народа. Если и существует нечто такое, как воля и свобода, то её нельзя разделять между всеми, ибо ее всегда не хватает. Даже самовластец не бывает свободным, ибо его держат в узах заботы его государства. Потому не бывает никогда неограниченной власти, неограниченным может быть только самоволье.

На лице Пепельноволосого появилось сомнение. Он не мог управлять языком собственных рук, которые опирал он на стол, слегка шевеля пальцами, что означало: он уже готов снять с головы Священную Андалу и отдать её Даго, вот только что-то удерживает его. И тогда Даго сказал:

- Свободы, княже, на свете столько, сколько каждый человек носит в себе, а может, и еще меньше. Я могу предложить тебе свободы лишь столько, сколько возьмёшь ты в собственный руки и уйдёшь отсюда в неведомое. Возьми её, господин мой, пока еще есть время, потому что завтра может случиться так, ты не получишь не только эту самую малую щепоть, но и жизнь потеряешь.

После этих слов Пепельноволосый снял с головы своей кожаную повязку, положил её на столе и подтолкнул к Даго. А тот одел её на свои белые волосы, и все внезапно увидели, как тусклый камень на ремешке вспыхнул солнечным блеском. Даго поднялся и повернулся к Зифике и Хериму. Камень на лбу у него сиял так сильно, что им даже пришлось прищуриться, и, видя перед собою повелителя, опустились они невольно на колени.

- О Пестователь, господин мой и повелитель, носящий Священную Андалу, - сказала Зифика. - Окажи нам помощь в сражении против мардов. За это ты получишь целый воз золота.

Херим же только бормотал, вспоминая какие-то латинские фразы о святости власти. Даго же обратился к князю:

- Готовься в дорогу, княже. Скоро тебя ждёт свобода.

Потом он кивнул Зифике с Херимом и вышел из комнатки Пепельноволосого. Херим поспешно сорвал золотую цепь с шеи убитого Стира.

Они вышли наружу. Пять норманнов играли в кости, присев на землю в тени башни.

- Их надо убить, - приказал Даго Авданцу и вынул свой Тирфинг из ножен. И сразу же после того два норманнских панциря были разбиты Авданцевым молотом, Тирфинг отрубил голову третьему норманну, Зифика подстрелила двух лучников на валах острова. Остальные воины бросились бежать через мост, но за ними никто не стал гнаться, так как Даго знал, что по дороге на Гнездо ждут Палука и Куи.

Невольники спустили на воду большую долблёнку. Туда же опустили и мешки с запасами: лепёшками и просом. Из башни спустился Пепельноволосый с двумя своими наложницами. Тогда Даго приказал закрыть невольников по домам, когда же солнце стало клониться к закату, указал Пепельноволосому на лодку.

- И ты, господин, запросто отпускаешь его? - изумился Херим. - Ведь всякий оставшийся на свободе повелитель станет для тебя большой опасностью.

- Замолкни! - чуть ли не рыкнул на него Авданец. - Замолчи, ибо ты здесь чужой и не знаешь наших древних законов. Нельзя надеть Священную Андалу на голову, если пролита хотя бы капля правителевой крови. Знаешь ли ты, что случается, если начинает править самозванец? Всё вокруг усыхает, урожаи становятся ничтожными, скот не плодится, а люди заболевают.

Даго внимательно поглядел на Авданца. Кузнецы не только чарами занимались, но и хранили старинные законы. Неужто в Авданце тоже текло немного крови спалов, которые сами, как уверяла в том Зелы, имели в себе кровь исчезнувшего народа кельтов, потому-то и были они светлокожими и светловолосыми. Сам Авданец был темноволосым и кудрявым. но ему было ведомо древнее кельтское право. Ведь это именно кельты когда-то подняли с земли частичку Солнца и сдедали из него Андалу, прежде чем исчезнуть во мраке истории, а точнее - о чем узнал он от ромеев - уйти на запад и на север.

Месяц взошел рано, и по озеру разошлась полоса его желтоватого сияния. По этой полосе и уплыл Пепельноволосый со своими двумя наложницами, бронзовыми брусками и тремя готскими монетами. Долго еще следил Даго за лодкой на озере, долго еще слышал он плеск весел в трясущихся княжеских руках. Когда же затихло всё, выпустил он невольников из их домов и вскочил на своего белого жеребца. То же самое сделали Зифика, Херим и Авданец.

Более чем через тысячу лет поэт вспомнил Пепельноволосого и посвятил ему песнь, воздающую хвалу и ему:

...С тех пор исчезнувшему,

В казне имевшему три готские монеты

И несколько брусков из бронзы, что ушел

Куда, неведомо...

- А что же стало с Пепельноволосым? - осмелился спросить кто-то из слуг-невольников.

Даго улыбнулся. Впервые за много дней.

- Скажите народу... - начал он, подумал и быстро добавил: - Передайте народу... что Попела съели мыши.

Он чмокнул коню и первым помчался через мост. За ним с громким стуком копыт по бревнам галопом пролетели его товарищи, и грохот этот казался невольникам громом удалявшейся бури.

Авданец приблизился к Даго и спросил его шепотом:

- А лесткам, господин мой, ты тоже расскажешь, что отпустил князя?

- Андала - это знак власти Пестователя, Авданец. Попела же съели мыши. Лестки ненавидят князей и любят свободу. Здесь не будет князей - только пестователи. Проси у богов, Авданец, чтобы дочь твоя успешно родила. Ибо тогда и твой, и мой роды будут кровно соединены меж собою.

И тогда пришла к Авданцу мысль, которая разъяснила темноту в голове его, как факел разгоняет мрак в помещении:

- Никогда не станем мы драться на молотах, Пестователь. Позволь мне поцеловать край белого твоего плаща. Теперь-то понял я тебя и возлюбил всем сердцем. Завтра я прикажу нести за собою флажок с белой птицей. Пепельноволосого съели мыши, ты же. повелитель, превратишь мышей в волков, затем в рабочих волов, в воинов и в тысячи копий.

- Пускай же так и станет, - сказал Даго и подал Авданцу для поцелуя край белого своего плаща.

А через несколько лет Херим записал в своей хронике жизни Даго:

"И так вот князь Голуб Пепельноволосый, в котором по матери текла кровь людей малых, утратил способность сохранить власть, и держава его распалась на три части. Именно тогда-то Пепельноволосый, не видя пути спасения для страны и народа, добровольно передал Священную Андалу юному Господину Даго Пестователю, в котором по отцу текла кровь великанов. С тех пор Пестователь носил на белых волосах своих повязку со священным камнем, а ради возвышения величия своего вынул из вьюков великолепные одежды: кожаные штаны, кожаный кафтан, длинные сапоги из красной вавилонской кожи, позолоченный панцирь и, по королевскому обычаю, стал носить и белый разрезной плащ, скрепленный на правом плече драгоценной фибулой. Свой зачарованный меч носил он на перевязи, переброшенной через плечо, но имелся у него и спадающий на бедро белый пояс. И одетый таким вот образом всегда держал он при себе воина, что носил копьё с флажком, на котором был белый орёл - знак свободы. Ибо превыше всего Пестователь возлюбил свободу народную."

Г Л А В А Д В Е Н А Д Ц А Т А Я

В А С И Л И Й

Извечно в обычаях повелителей было, ради обеспечения своей безопасности, из опасения перед заговорами родичей и богатых людей, окружать себя Личной Гвардией, составленной из чрезвычайно храбрых, но чужестранных воинов. Именно эти воины, иногда совершенно не знающие языка страны, в которой выпало им жить, отделенные от общества, но получающие огромную плату, чувствовали себя связанными не на жизнь, а на смерть с тем, кого должны были они охранять и защищать. Так, например, цесарь Калигула имел личную гвардию, состоящую исключительно из диких германцев, точно так же поступали и цесари ромеев, Когда-то их гвардию и личную императорскую армию пополняли готы, затем гепиды, со временем заменённые храбрецами согдами из Края Согдов. Цесарь Михаил III, по совету своего приятеля и Великого Конюшего, Василия, решил создать придворную гвардию из всем известных своей воинственностью аскоманнов, которых на юге называли варягами или же варегами от наименования присяги "вариар", которую они давали друг другу. В дальнюю Хедебу на полуострове ютов послал цесарь Василия, чтобы тот доставил ко дворцу большую дружину. Долго плыл Василий до Хедебы, а когда завербовал там триста пятьдесят аскоманнов, приняв от них присягу на верность, то целых семь дней плыл потом на тридцати пяти кораблях вдоль южного побережья Сарматского моря, называемого еще Остзеей или же Балтикой. Так очутился он возле устья Висулы и увидал крепость Гедана. У него Василий решил закупить провиант для своего войска, так как их ожидал еще длинный путь в обход полуострова Домеснесс, затем по рекам Нева и Волхов до самой реки Гипанис, называемой еще Донапром. Василий спешил, так как уже стояла осень, а зимы на востоке бывали необыкновенно суровыми.

Перепугался князь Гедан такого большого числа кораблей и воинов в границах собственного княжества, но позволил Василию, чтобы суда причалили к левому, нежилому берегу Висулы, приказал доставить туда съестные припасы. Но, конечно же, нельзя было не принять Великого Конюшего цесаря ромеев как гостя в собственном замке. Гедан выслал к Василию специальную лодку, и Великий Конюший вместе с тремя недавно завербованными варягами прибыл к князю на пир, где был принят с величайшим почетом.

Василий был рослым и очень сильным мужчиной с тёмной, коротко стриженой бородой и черными, горящими глазами. Он надел шитые золотом пурпурные одеяния, на нём был позолоченный панцирь, в инкрустированных драгоценными камнями ножнах он носил меч из дамасской стали. На голове у него был золотой шлем с павлиньими перьями. Он свободно разговаривал на языке склавинов, поскольку, как сам сообщил князю Гедану, родился в стране Македония, населенной склавинскими народами. Василий не скрывал, что родился в простой семье, и лишь милость цесаря вознесла его к должности Великого Конюшего. На пальце левой руки он постоянно крутил золотой перстень с рубином - знак уважения к нему дяди цесаря, великого военачальника Гардаса, которого, впрочем, через несколько лет Василий собственноручно заколол на глазах у цесаря, ибо Великий Конюший был не только сильным, но еще и коварным, и жестоким, он охотно брал в руки меч, но не брезговал и ядом или же кинжалом из дамасской стали.

Именно этого человека и вывел после пира у князя Гедана ворожей Гвидо на высокие валы замка и показал вначале зеленоватые морские волны, неустанно бьющие о берег и ведущие сражение с водами Висулы, а затем прохаживающегося в одиночестве по берегу юношу с удивительно белыми волосами.

- Мог ли бы ты, Великий Конюший цесаря ромеев, - начал Гвидо, - помочь в наших трудностях и приказать троим своим воинам убить этого вот юношу?

- В чем же его вина? - спросил Василий и повернул перстень на своем пальце.

- Он спас дочку князя Гедана, и ему следует благодарность от нас. Но звёзды говорят, что в будущем человек этот сможет повлиять на судьбу нашего княжества, поэтому он должен умереть.

- Кто он такой?

- Сам он говорит о себе, будто родился в краю спалов от великана и обычной женщины. Край спалов же, о Великий Конюший, находится где-то на юге, в среднем течение реки Висулы.

Василий любил смотреть на бои и даже на человекоубийства. На своём пути к власти многих убрал он своим мечом или же кинжалом. Ему были безразличны рассуждения Гвидо, говорящие лишь о неблагодарности князя Гедана. Да и что такое благодарность? Через несколько лет он собственными руками задушит цесаря Михаила III и сам станет императором, положив начало Македонской династии.

- Разве у князя Гедана недостаточно воинов, чтобы убить этого юношу? спросил Василий, вновь крутя золотой перстень.

- Мы не хотим, чтобы кровь его пала на нас. У тебя же под командованием люди чужие, господин. Пускай он умрёт от их рук, и пускай на них падёт его кровь. Взамен же князь Гедан не возьмёт с тебя денег за припасы, поставленные на твои корабли.

- Хорошо, - согласился Василий, потом легонько дунул в висящую на груди пищалку, и тут же к нему подбежали три его варега.

- Убейте его, - указал Великий Конюший пальцем на юношу, гулявшего по морскому берегу.

Был полдень, и солнце ярко освещало золотой прибрежный песок. Василий остановился на высоком валу и подумал, что вид боя доставит ему большее удовольствие, чем пир у Гедана. Вдали от императорского дворца у него было немного развлечений, впереди ожидало далёкое и скучное путешествие. Так разве предстоящий бой не был для такого как он мужчины прекрасной возможностью развлечься?

- Ты будешь глядеть вместе со мной, - тоном приказа заявил он Гвидо, который собирался уйти, стыдясь того, что должно было произойти на берегу.

- Мне донесли, что юноша этот рассказывает о себе, будто сделается великим повелителем, - сказал Гвидо, как бы оправдываясь перед собственной совестью.

Василий погладил черную бороду и усмехнулся.

- Выходит, ты попросил, чтобы я убил будущего государя? А что случится, если он говорит правду?

- Мертвец не может сделаться повелителем, - ответил на это Гвидо.

- Это так, Но ведь он пока что не мёртв, - сказал Василий и уже пожалел, что выслал трёх варегов на убийство этого молодого человека. Его заинтересовали и сам юноша, и его слова. Слишком много знал Василий о франках и их силе, чтобы не подумать о том, что лишь великие правители края склавинов смогут сдержать их напор на земли ромеев.

Он смотрел на трех варегов, направлявшихся к идущему по берегу парню. Было мгновение, когда Василий хотел было дунуть в висящую на груди пищалку и вернуть их. Только Великий Конюший был слишком горд, чтобы отменять собственные приказы.

- Гляди! - приказал Василий ворожею.

Вареги были уже в трёх шагах от юноши с белыми волосами, казалось, не замечавшего их приближения. Неожиданно он привстал на колено и поднял с песка большую раковину, будучи все ещё повернутым спиной к подходящим. А те уже вытащили мечи, и один из них издал из груди громкий призыв к бою на языке донск тунга: "Кныйюм! Кныйюм!"

Вареги носили кольчуги и шлемы с бычьими рогами, одно плечо они прикрывали щитом. Поэтому юноша из полуприседа неожиданно вытащенным мечом ударил по голеням одного варега, затем отскочил назад и уже из глубокого приседа перерубил ноги двум остальным. После этого, когда нападавшие на него упали на песок, он поочередно отрубил всем им головы, и те в своих рогатых шлемах покатились по песку в сторону морских волн. Золотой песок покрылся кровавыми пятнами, туловища варегов бились будто вытащенные из воды рыбины.

Гвидо закрыл лицо руками, настолько поражен он был резней на берегу.

- Ты обманул меня, ворожей, - с презрением сказал Василий и, вытащив из-за пояса кинжал, вонзил его в живот Гвидо. После этого он сбежал с валов и, выйдя через открытые ворота, прошел по мосту и уселся в лодку, которая провезла его по реке до самого морского берега, где Даго всё еще стоял над телами убитых варегов. Приближаясь к юноше, Василий ни на миг не показал страха, наоборот, на лице его рисовался неподдельный интерес.

- Мир тебе, господин, - приветствовал Даго Великий Конюший, подняв правую руку в знак мира. - Я - Василий, прибывший сюда с варегами по пути к цесарю ромеев. Ты убил трех моих воинов. В Хедебах я дорого заплатил за них. Теперь тебе придется их мне заменить.

- Они напали на меня, великий господин, - ответил Даго, пряча свой меч Тирфинг в ножны.

- Ты говоришь правду. Я сам видел это. Но цесарю ромеев будет не хватать трех воинов.

Юноша гордо выпрямился и мотнул головой, так что светлые его волосы, растрепавшиеся во время стычки, упали на плечи.

- Я не наёмный воин, господин. Но вместе со мною морская буря пригнала сюда трёх аскоманнов и женщину одного из них. Утром они говорили мне, что охотно пошли бы с тобой.

- А ты сам? - спросил Василий.

Вытянув руку, Даго указал на полуденную сторону неба.

- Моя земля там. Туда хочу я вернуться, чтобы стать повелителем.

Василий пожал плечами и сказал с презрением:

- При дворе цесаря ромеев мы знаем о каждом земном уголке. Там, куда ты показал, имеются лишь леса и болота, места безлюдные или же заселенные дикарями, не признающими никакой власти. Только лишь за горами Карпатос находится государство, называемое Великой Моравией.

- Ошибаешься, господин. Жаль, что не видал ты, как летом и ранней осенью плывут сюда по Висуле суда, груженные солью, воском и мёдом.

И, вспомнив слова Зелы, выпалил он на одном дыхании:

- Там, на юге, есть река Нотець, которая впадает в Варту, а та потом в Вядую. Именно там находится среднее течение реки Висулы, что впадает в море здесь, у града Гедана. Таковы границы державы Пепельноволосых. Но и рядом с ними проживает множество народов, имеются там и племенные державы, говорящие на одном языке: зуиреане, бусане, ситтицы, себироццы, унлицы, нерюане, вилероццы, заброцы, знателицы, пырысяне, любошане, силезяне. К северу от гор Карпатос расположена держава висулян с большим градом, называемым Каррадононом. Мне было предсказано, что я все эти земли и народы объединю и сделаюсь их повелителем.

- Ты говоришь правду, - кивнул Василий согласно. - Имеются такие державы и народы, и нам ведомо о них, но не сказано ли в твоём предсказании, что имеется еще и империя ромеев, где тебя захотят научить искусству править людьми?

- А какая будет им польза с того, что меня обучат править?

Василий вновь пожал плечами:

- Ты убил троих людей из моей охраны. Сейчас я беззащитен, и каждый может меня убить. Возьми меня под свою опеку, юноша, и проведи на корабль, ибо мне грозит опасность, так как только что я заколол ворожея Гвидо, попросившего убить тебя.

- Это зачем же? - удивился Даго.

- Возможно, так приказали ему звёзды, - ответил Василий. - Но, может быть, звёздам захотелось, чтобы я встретился и познакомился с тобой. Может это я научу тебя искусству править людьми. Но, может, звёзды приказывают, чтобы ты создал великое государство к северу от гор Карпатос и в союзе с императором ромеев преградил путь франкам, как делает это с другой стороны гор Карпатос повелитель Великой Моравы.

Василий говорил мягким и певучим голосом, зачаровывающим Даго. От его рослой фигуры, богатой одежды и спокойного лица исходила огромная сила. Потому, когда Василий пошел вперёд, Даго следовал за ним, пока не очутились они в лодке, которая перевезла их на другой берег реки Висулы, где были привязаны корабли императора ромеев. На самом большом из них посредине был разбит шатер из искусно тканых занавесей, весь заполненный предметами роскоши.

- Здесь ты будешь жить со мною, чтобы охранять меня, - сказал Василий.

Потом он приказал послать лодку за Хлодром, Астрид и двумя спасшимися во время морской бури аскоманнами. Больше всех Василию понравился Хлодр. Он сразу же увидал в нём закалённого во многих морских походах и битвах воина. Когда же узнал он, что Хлодр уже плавал по варежскому пути по рекам Нева, Волхов и Донапр или же Бористенес до самого Понтийского моря, то сразу же отдал в его командование один из кораблей, ибо не желал полагаться только лишь на греческих или русских проводников, которых дали ему при дворе цесаря ромеев.

Они выплыли на рассвете следующего же дня, даже не попрощавшись с князем Геданом, к которому Василий почувствовал отвращение. К тому же ему не хотелось объясняться по поводу заколотого ворожея. Хлодр предложил поспешить и выбрал дорогу вдоль берега, где можно было бы спрятаться во время частых в это время года штормов. Хлодр признался Василию, что уже бывал в знаменитом городе Хольмгардр, называемом еще и Немогардес, и предупредил, что если они не прибудут туда к началу месяца опадания листьев, то могут встретиться с таким страшным холодом, что слюна замерзает на лету. Стужа скуёт реки льдом, и они уже не доберутся до большого града князя Кия, откуда уже один только шаг до Понтийского моря и тёплых стан. Поэтому они плыли днём и ночью, на парусах и вёслах, подстёгиваемые ледяным ветром, прилетавшим с севера. Василий, привыкший к тёплому воздуху юга, почти не выходил из своего шатра, где, закутавшись в меха и полулёжа в постели, убивал время, разговаривая с Даго и напиваясь кипрским вином. Во время этого долгого пути Даго узнал от Василия историю державы ромеев, услыхал про границы их земель и влияний, а также о слабостях ромеев и про источники их силы.

Василий поведал ему, что когда-то величайшей державой на всём свете была Рома, расположенный в Италии и окружённый стенами город-государство, который сумел победить и подчинить себе Галлию, Испанию, половину Британии и часть Германии, Рецию, Паннонию, Далмацию, Мезию, Тракию, Македонию, Эпир, Ахайю, Азию, каппадокию, Сирию, Палестину, Египет, Ливию, Киренаику, Африку, Проконс, Нумидию и даже Мавританию. Только часть Германии, народы Скандии и склавины остались свободными от владычества Ромы. Но могущество её впоследствии начало клониться к упадку, так как повелителей или же цесарей стали выбирать солдаты, иногда всего лишь на несколько дней, настолько долго, насколько цесари служили солдатне. На Рому наваливались все более сильные волны нашествий жаждавших богатств диких германцев. Именно потому, видя, что упадок Ромы неизбежно случится, император Константин и построил новую столицу в месте, наиболее пригодном для этой цели - на полуострове, на самом краю суши, называемой Европой, у южного конца Босфора с естественным портом Золотой Рог, где когда-то располагался град Бизиса. С запада и севера Новую Рому должны были защищать толстые и высокие стены, возведённые Константином, а с других сторон у города имелись естественные границы - бухта Золотой Рог, Босфор и море, называемое морем Мармара. Впоследствии на Старую Рому напали дикие гунны и вновь германцы, пока, в конце концов, император Феодосий Великий не разделил державу Ромы на две части: Западную, со столицей в Старой Роме, и Восточную, со столицей в граде Бизиса на Босфоре, где он построил Великие Стены. Старая Рома потом стала добычей германцев, а предводитель герулов Одоакр, отослал знаки императорской власти в Новую Рому, которая с тех пор стала единственной истинной Ромой, наследницей той, древней.

Новая Рома под управлением великого цесаря Юстиниана отвоевала себе практически все территории, принадлежавшие в прошлом Старой Роме, но уже при его наследниках лонгобарды отобрали Италию, склавины проникли в Тракию, Македонию, Мезию и даже Ахайю. Муслимины же завоевали Палестину, Сирию и Египет. С востока пришли болгары и, укрепившись в древней Мезии и заключив союз со склавинами, стали угрожать граду Бизиса.

- Было время, когда цесари Новой Ромы, - признался Василий, - позабыли о том, что они наследники Ромы Древней, чуть ли не забыли о землях, называемых Европой. Неожиданно выросло мощью государство медов или же персов, а когда наконец удалось сломить его силу, родилась новая сила муслимины, которых называли еще Подданными. Только были это люди, подданные лишь воле собственного бога, называемого Аллахом, и его пророка Магомета, жестокие и неуступчивые по отношению к неверным, как называют они христианские народы Новой Ромы. Почти двести лет цесарям Новой Ромы пришлось проливать кровь в войнах с медами, а потом и муслиминами, забывая о Старой Роме и принадлежавших оставшихся после неё имениях. Ты христианин, Даго?

- Да, господин. В Друзо меня окрестили, там же я получил имя Даго.

- Новая Рома - это христианская держава с самыми чудесными храмами и единственной Истинной Христовой религией. Ибо запомни для себя, что многочисленные народы, из которых каждый люд владеет отдельным языком и живёт по собственному обычаю, объединить возможно только лишь через религию. Хотя, на самом-то деле никогда единой истинной христианской религии и не существовало. Живущие в Старой Роме и их германские повелители начали признавать собственную её разновидность, а в Новой Роме даже дошло до гражданских войн меду теми, что рисовали на стенах храмов и на деревянных досках изображения Христа, Его Отца, Святого Духа и Христовой Матери, и теми, что противостояли этому. Одни считали эти картины остатками язычества, другие же видели в них проявление святости, веруя, будто пишущий Божий образ, сам вдохновен Богом. Но через пару десятков лет и у нас воцарился гражданский мир, поскольку победили сторонники священных изображений. И тогда вновь пришло время, когда мы обратили взор на Старую Рому. Тем временем, великий франкский вождь, которого звали Карлом, уже построил на останках Старой Ромы громаднейшую державу и пожелал создать из множества народов одно великое Царство Божие? Только кто же должен был править в этом Божием Царстве? Франконские императоры, папы или же ромейские цесари? Был такой момент, когда мы уже надумали объединиться с Карлом Великим и отдать ему в жены императрицу из Новой Ромы. Только осторожность нас не подвела. Империя франков просуществовала столько времени, насколько хватило самого Карла Великого. После его смерти сыновья Карла и внуки перессорились, ибо по обычаю франков державу следует делить меж всеми сыновьями. Так что же вышло из идеи о Царстве Божием? Каждые несколько месяцев в Старой Роме избирают нового папу, чтобы уже через какое-то время отравить его ядом или заколоть кинжалом. У нас главой державы и церкви является цесарь, и власть переходит от отца к сыну. Помимо того назначается патриарх, то есть наивысший церковный начальник. Сейчас им является Фокий. Папы Старой Ромы утверждают, что Дух Святой происходит от Отца и "от Сына". Наш патриарх Фокий учит, что Дух Святой происходит от Отца "через Сына". Вот это одно слово, которое на языке, называемом латынь звучит как "филокве", навсегда может разделить наши державы и церкви.

- Разве стоит ради единственного слова разделять державы и церкви? спросил Даго.

- Если бы я был повелителем, и если бы мне это было выгодно, я бы отдал Фокия под суд. Потому что рассказ мой это всего лишь отражение сил существующих, но скрытых. И силы эти - торговля и произведенное людскими руками. Ибо изделия эти и торговля - являются сутью всех вещей. Для нас, ромеев, самое главное - это контроль над торговыми путями в державу, называемую Индией, потому что, благодаря им, у нас имеется шелк из державы серов, коренья и приправы, индиго и черное дерево, драгоценные камни и золото, мирра, ладан и слоновая кость. Легче всего подчиняются тебе силы, если в твоих руках имеется то, что этим силам необходимо: рубины из Бадахшана, гуннские ткани, сапоги из вавилонской кожи, месопотамские финики, но прежде всего - золото. Много золота, мой Даго. Запомни, что повелитель, имеющий много золота, получает возможность иметь много воинов и вести сражения, приносящие ему победы. Повелитель же, держащий в своих руках важнейшие торговые пути, обладает и всем миром. Ведомо ли тебе, за что на самом деле велась вековая война между нами, ромеями, и державами муслиминов? Так вот, дело в том, что омайядский калиф Абдаль-Малик сам начал чеканить золотые монеты, динары, желая тем самым вытеснить с рынка наш золотой солид. Это из-за золотого солида, из-за его позиции в мировой торговле гибли тысячи солдат и лишились трона ромейские цесари и калифы рода Омайядов! И по той же самой причине эта война продолжается и по сей день. Так что, Даго, если ты и вправду собираешься сделаться правителем, помни, что ты должен иметь много золота и контролировать собственные торговые пути, а еще - навязать разным народам религию, которая бы их объединяла. Остальную правду о власти ты впоследствии узнаешь из "Книги Громов и Молний". Пришло время правления склавинских повелителей. Во мне тоже течет склавинская кровь. Знаешь ли ты, что совсем недавно Фома Склавин чуть не сокрушил всю ромейскую мощь? Он погиб, только это не означает, что мы, склавины, не оставим своего знака в истории, как оставляют на пергаменте восковую печать. Запомни: пришло время положить конец могуществу франков. Нами пока презирают, хотя это не они, но мы являемся истинными наследниками Древней Ромы. Это не они, но мы - ромеи. Ведомо ли тебе, что их короли и вельможи разбогатели только тогда, когда им удалось разбить обоз и захватить сокровищницу аваров? Когда ты познаешь град Бизиса, его богатства и могущество нашего повелителя, тебе станет ясно, что франки всего лишь варвары. Это мы на весь свет излучаем красоту и изысканные обычаи. Но говорю тебе и то, что во сто крат большую красоту, чем франки, способны сотворить муслимины, гораздо более изысканы их обычаи по сравнению с варварами. Нет ничего более великолепного во всём свете наших императорских дворцов и нашего храма. названного Священной Мудростью, равно как и мечетей, дворцов и садов Омайядов и Аббасидов. Но как же примитивно и бедно живут аскоманны, которых везу я в град Бизиса. Насколько мрачную жизнь ведут в своих каменных замках франки. Они не живут изысканно, не слушают музыку или поэзию, не созерцают божественные образы и картины, но охотятся на диких зверей. Это их любимое времяпровождение. Война у них эта та же охота, только на человека. Их достаток берётся от войны и грабежа. Вот почему тебе следует охранять от них собственный народ, если он у тебя когда-то появится. Ибо мы, ромеи, свои богатства черпаем не из грабительских войн, но из торговли и творений людских рук.

Даго закрепил в памяти каждое слово Василия, пытаясь в собственном воображении создать карту мира с расположением держав и их правителей. Только вскоре им пришлось прервать эти беседы, так как Хлодр заставил каждого мужчину садиться на вёсла. На реке Волхов встретили их ночные заморозки, начал сечь их и дождь с первым снегом. Хлодр тоже не щадил собственных сил и потому как-то упал на палубу, не имея возможности даже ногами двинуть. У него открылись старые раны на голенях, все указывало на то, что поломанные кости начали гнить. Прежде чем добрались они до порта в городе Хольмгардр, Хлодр совершенно выбился из сил.

Хольмгардр был громадным городом-государством. Река Волхов делила город на две половины, которые соединялись деревянным мостом. На западном берегу имелся квартал, называемый софийским, на восточном же купцы вели свои торговые дела, имели лавки и склады с товаром. В западной части города, в крепости, называемой Детинец, окруженной рвом с водой и деревянным палисадом, жил повелитель Рюрик. Впрочем, весь город тоже был защищен рвом и палисадом. Основой богатства местных бояр и крупного купечества была торговля между югом и севером, между западом и востоком. Бояре владели громадными лесами и обширными земельными участками на севере, оттуда-то и привозили на торг воск и чудесные меха. Русские князья все время жадно поглядывали на этот город-державу, но он постоянно защищал собственную независимость, используя для этой цели даже наёмных варегов.

Хлодр умер сразу же по прибытию флотилии в Хольмгардр. Правитель Рюрик добром вспомнил его отца, который много лет верно служил ему. Даго помнил, что обещал он Хлодру, впрочем, об этом же напомнила ему и Астрид. Хлодр хотел, чтобы его захоронили как истинно великого варега. За несколько василиевых золотых солидов для Хлодра был устроен погребальный обряд по полному аскоманнскому обычаю в месте, специально для того предназначенном на берегу реки, где редким леском торчали вкопанные в землю толстенные брёвна, вырезанные в виде мужских членов.

С реки дул пронизывающий ветер, и Даго буквально трясся от холода, когда по аскоманнскому обычаю копал яму, в которой должны были сложить останки Хлодра. Громадные деревянные херы с гигантскими желудями на концах, в которых вырезаны были человеческие лица, а толстенные жилы на набухшем члене долото изобразило в виде рук с растопыренными пальцами, означали мужскую силу и волю к жизни. Только Даго, копая яму, уверен был, что смерть сильнее жизни, и это переполняло его страхом. Еще больший же страх почувствовал он, когда к нему пришла Астрид и заявила, что желает умереть и сгореть вместе с останками Хлодра, поскольку дала покойному такую клятву. Она сказала, что любит Хлодра, ибо тот спас её из морской пучины, и потому желает теперь уйти с ним в Страну Мёртвых. И ни Даго, ни Василий не сумели отговорить её от этого намерения. Вновь увидел Даго, что желание умереть обладает иногда большей силой, чем желание жить, и эти деревянные члены, вкопанные на кладбище, противоречат истине, что жизнь всегда побеждает смерть.

Поздно вечером, когда Даго грелся у железной жаровни, наполненной раскалёнными углями, в его шатре появилась Астрид. На ней была бобровая шуба. Женщина резким движением сбросила её с себя и встала перед юношей совершенно нагая.

- Если ты любил Хлодра, - сказала она, - возьми меня и наполни жизнью, чтобы после смерти смогли мы вместе начать жить и в Стране Мёртвых.

Нагота Астрид не возбудила в Даго желания. Его парализовал страх перед неведомым, перед духом Хлодра, который, быть может, явился в его шатёр вместе с Астрид. Видимо, это он, Хлодр, устами Астрид и требовал от Даго последнюю услугу - силу и семя Даго, чтобы иметь возможность начать новую жизнь в неведомом и невидимом мире.

Астрид подала Даго большой кубок с вином, чтобы юноша пробудил в себе вожделение. Тот опорожнил кубок одним глотком, голова его закружилась, страх оставил его, а может именно он и дал дополнительное возбуждение. Даго подтолкнул Астрид к лежанке, покрытой шкурами, перевернул на живот и вошел в неё сзади, как и тогда, когда та пришла убивать его в собственном доме в Друзо. Опустошившись, он желал лечь с нею и так провести ночь, но Астрид вырвалась из его объятий и снова набросила шубу.

- Куда это ты идёшь? - спросил Даго.

- К Василию, потому что он тоже был приятелем Хлодра. И ко всем, кто его любил... - объяснила она.

Похороны Хлодра были впоследствии описаны путешественником из страны Подданных, неким Ибином Фадланом:

" ...Когда наступил день, в котором должны были сжечь останки умершего вместе с его женщиной, я направился к реке, где стоял его корабль. Судно вытащили на берег и подперли четырьмя столбами из берёзы и другого дерева. Неподалёку был сложен громадный костёр. Корабль подтянули и установили на этом костре. Люди кружились возле него и твердили слова, которых я не понимал, останки же до сих пор лежали в могиле, их пока еще не вынимали. Потом принесли похоронные носилки, поставили их на корабле и накрыли бархатной ромейской материей, положив вовнутрь бархатные же подушки. Затем пришла старуха, которую называли Ангелом Смерти, она развесила ткани на носилках. В её обязанности входило помазание трупа благовониями и подготовка его к сожжению. Это именно она убивает женщину умершего. Та, которую я видал, была крепко сложена и мрачна. Придя к могиле, люди вначале отбросили землю с деревянной крыши, а затем сняли и всю крышу. Потом сняли повязку, которую умерший имел на себе в самый момент смерти. Я заметил, что тело почернело от холода земли. Когда мёртвого клали в могилу, туда же положили набидх, всякие плоды и лютню. Теперь же всё это было вынуто. Тело совсем не воняло, изменился лишь его цвет. Затем на мёртвого надели порты и штаны, сапоги, блузу и бархатный плащ с золотыми пуговицами, На голову ему надели шапку из бархата и собольего меха. После этого мертвеца принесли в шатер, установленный на корабле, положили на бархате и обложили подушками, Затем принесли набидх, фрукты, сладко пахнущие травы и положили рядом. После того принесли хлеб, мясо и лук и разбросали вкруг него. Взяли двух лошадей и начали их гонять, пока те не покрылись пеной, после чего порубили их мечами, а мясо набросали в корабль. Еще были приведены две коровы, которых тоже порубили на куски и бросили туда же. Женщина, пожелавшая умереть, ходила от шатра к шатру, и хозяин каждого из них обладал ею, после чего говорил: "Скажи своему повелителю, что я сделал это из любви к нему".

Было уже пополудни, и женщину привели к кораблю. Тогда она сняла с руки два браслета и отдала их старухе, которую называли Ангелом Смерти. После того завели её на корабль, но в шатёр войти не разрешили. Затем пришли мужчины со щитами и палками и дали ей чашу с набидхом. Женщина спела песнь над чашей и выпила её. Затем дали ей вторую чашу, и она долго пела над нею, пока старуха не предупредила, что надо быстро выпить чашу и идти в шатер к покойнику. Когда я глянул на женщину, мне показалось, что она одурманена, так как, желая пройти в шатер, она всё время падала, тогда старуха взяла её за руку и затащила в шатёр. после чего и сама зашла туда. Мужчины стали бить палками в щиты, чтобы не было слышно криков женщины, иначе другие девушки перепугались бы того и не хотели бы впоследствии умирать вместе со своим господином. После того в шатёр вошло несколько мужчин, и все обладали женщиною половым путём, после чего положили её рядом с мертвым; двое взяло её за руки, двое - за ноги, а старуха, называемая Ангелом Смерти, набросила ей на шею петлю и дала концы верёвки двум мужчинам, чтобы те тянули, сама же взяла нож с широким лезвием и стала вонзать его женщине под рёбра, пока мужчины затягивали петлю, пока женщина не умерла. Затем вышел тот, кто был ближайшим приятелем умершего, а звали его Даго. Он взял деревянную палку и поджег её, пятясь и держась лицом к людям, подошел к кораблю, держа одну руку за спиной, а во второй держа факел. Он был совершенно обнажен. Таким вот образом было подожжено дерево под кораблем после того, как убитую женщину положили рядом с останками её любимого мужчины. После этого пришли другие люди, с ветвями и дровами, и каждый нёс собою горящую ветку. Они бросали дрова на костёр, и вскоре весь он уже пылал, потом занялся и корабль, шатёр, женщина с мужчиной и всё, что на корабле было..."

Еще в тот же вечер пепел с останками сожженных тел был собран в сосуд, на земле из камней были сложены очертания аскоманнского корабля, туда положили людские останки и насыпали высокий земляной курган.

Так понял Даго, что такое настоящая женская любовь, и с тех пор, глядя на всякую, с кем приходилось ему спать, оценивал, могла бы та поступить как Астрид - умереть с любимым мужчиной. Поскольку же весьма редко получал он тому подтверждение, то оставался к женщинам недоверчивым и настороженным.

Вместе с ранними осенними сумерками ушли с речного берега вареги, чтобы пировать после смерти Хлодра и Астрид, как было в их обычае. Рядом со свеженасыпанным курганом и торчащими деревянными херами остался лишь Даго, в котором сейчас боролись два чувства - печаль по Хлодру и Астрид и радость того, что завтра он поплывёт с Василием в огромный мир ромеев. Хлодр обещал юноше богатый дом в Бирке и жизнь обеспеченного аскоманна. Теперь Даго глядел на это с безразличием. На юге лежала земля намного богаче, и жизнь там обещала быть интереснее.

От реки Волхов дул холодный ветер, но Даго, казалось, даже не чувствовал его. В нём медленно таяла печаль по Хлодру и Астрид, точно так же, как когда-то перестал он с болью думать о смерти Зелы. Вновь охватывало его странное, жаркое чувство, приходившее накатами, будто болезнь. Ему было ведомо его имя: Жажда Деяний.

Даго поглядел на курган с пеплом Хлодра и Астрид, на торчащие из земли деревянные члены с человеческими лицами и слепыми глазами, и показалось ему, будто те шепчут своими деревянными вырезанными устами: "Жизнь сильнее смерти, а мы означаем Жизнь". И что с того, что в прах превратились тела Хлодра и Астрид, раз он, Даго, вскоре отправится открывать необъятный мир, и от его члена вздует животы у множества женщин, и родится новая жизнь, новые людские существа. Его меч будет нести смерть. но член всегда будет приносить жизнь, ибо жизнь и смерть - это наивысшая тайна окружающего его мира. Смерть и жизнь - будто две сестры, две стороны ладони, день и ночь.

На пир он не пошел, а спрятался под шкурами на своей постели в шатре Василия и, обливаясь раз за раз потом, в конце концов заснул, крепко и без сновидений...

На следующий день Василий продал купцам из Хольмгардра самые крупные из своих кораблей, а вместо них купил суда поменьше, которые уже находились в особом порту на реке Донапр. Остальные суда поменьше и полегче были перевезены по суше на громадных повозках, куда были запряжены по четыре пары волов. Пять дней продолжался этот сухой путь от реки Волхов до реки Донапр. И потом почти неделю плыли они уже по этой реке, которую древние называли Бористенес. Когда же приблизились они к другому городу-государству, которым владел князь Кий, их предупредили, что в порту останавливаться нельзя. Оказывается, в этом году князь Кий и его русы предприняли большой военный поход против ромеев и, грабя страну, дошли до самых Великих Стен. Русы знали, что большого отпора они не встретят, так как в это же время цесарь ромеев, Михаил III, вместе со своим дядей, знаменитым полководцем Бардасом, выступил в поход против "подданных". Но кто-то донёс цесарю о нападении русов, после чего он с Бардасом повернул назад, прорвался к осаждённому городу и русов разгромил. Лишь малая их часть вернулась в Киев с добычей.

Поэтому град Кия проплывали ночью, в темноте на них никто не напал. Да и кто осмелился бы напасть на такую сильную флотилию, везущую три с половиной сотни воинственных варегов. После этого их ждала переправа через каменные пороги, и шесть раз пришлось им перетягивать корабли по суше. Изнуренные и обессиленные увидали они в конце концов тёплое Понтийское море, а в нём - три громадных, защищенных свинцовыми листами ромейских корабля. Когда-то ромейским шпионам удалось овладеть секретом удивительного изобретения: смеси серы, нефти, селитры и негашеной извести, которой из медных сифонов на больших судах или же с помощью маленьких лодочек, называемых "карабос", поджигали чужие корабли. Чудесная смесь обладала тем свойством, что вызывала пожары, грохот и клубы дыма, поджигала корабли и горела даже на воде. Благодаря этому чудесному оружию, ромеи уничтожили огромный флот тяжелых муслиминских дромонов, пытавшихся заблокировать пролив, и тем самым спасли свой город, Но, как это часто бывает с чудесным оружием, муслимины тоже проникли в его тайну. С тех пор военные ромейские суда предохранял от огня панцирь, изготовленный из свинцовых листов.

Три ромейских корабля направлялись в сторону устья Донапра. Василий переговорил с командующим этой экспедиции, и позднее Даго узнал, что по совету патриарха Фокия император Михаил направил к русам посольство с дарами и словами мира. Ромеям не хотелось иметь врагов у самых своих границ. За подарки и возможность торговли с ромейскими купцами послы просили Кия, чтобы тот разрешил ромейским священникам выстроить в его граде храм и позволил обращать местных жителей в веру Христа. Будущее показало, насколько велика была мудрость Фокия, и что действительно - общая вера в одного и того же Бога способна сплотить разные народы или же сделать их друзьями. Впоследствии русины отказались от предложения папы принять крещение от него, отвергли они и веру Аллаха с его пророком, равно как и уговоры иудеев отдавать честь их Богу, хотя в него уже верили соседи русинов - хазары. Крещение русы приняли из рук ромейских миссионеров, приняли они и их литургию, их культ величественных храмов и прекрасных икон...

Тем временем флотилия кораблей Василия через несколько дней плавания по Понтийскому морю зашла наконец в пролив Босфор и в бухту Золотого Рога. Даго своими глазами увидал Великие Стены императора Феодосия и стены императора Константина, громадные купола храмов и крыши каменных дворцов. Он увидал сотни, а то и тысячи мачт в портах Золотого Рога. тучи белоснежных чаек, вздымавшихся над рыбацкой пристанью. ибо воды эти славились обилием рыбы. И если бы кто сказал ему тогда, что проведет он здесь целых три года - вскрикнул бы от изумления. Не знал он, что годы эти заполнены будут учебой, хотя и встречаться будут дни сладкого ничегонеделанья и любовных наслаждений среди небывалой роскоши.

Пока же что он поселился во дворце Великого Конюшего, выстроенного рядом с резиденцией самого цесаря. Ему дали одеяние человека из богатого рода - пурпурное платье, богато изукрашенное перламутром и павлиньими перьями. Позолоченные ножны получил и его Тирфинг, но Даго как священный предмет сохранил и старые ножны из липовых дощечек. Еще он отпустил бороду, поскольку слово "безбородый" в этом городе звучало оскорбительно, ибо здесь проживало множество евнухов и кастратов. Иногда, когда ему случалось сопровождать Василия в роли личного телохранителя, Даго одевал одежду каудиатов, то есть гвардейцев императора. К ней полагался позолоченный панцирь и белая пика. В этой одежде вместе с Василием несколько раз посещал он патриарха Фокия, был на пиру у цесаря Михаила, а также у его дяди, знаменитого полководца Бардаса. В граде Бизиса, называемого еще городом Константина или же Византион повсюду пользовались греческим языком. Василий приказал Даго учить этот язык, а еще язык франков, для чего ежедневно в комнату Даго приходили специальные учителя. Время от времени ему разрешали посетить цесарскую канцелярию, где десятки скриб бегали с восковыми табличками, на которых тщательно записывались всяческие полезные новости, привезенные купцами или же сотнями разосланных по всему свету шпионами. Даго казалось, что нет в мире события, о котором здесь не знали бы. "Помни, - говорил Василий, - что власть - это еще и знания. Нельзя править людьми не только без золота и без войска. но еще и без знаний о том, что происходит в мире и собственной державе: кто выражает недовольство, кто с кем встречается, и о чем они разговаривают; кто кого не любит и желает чьей-то смерти; о чем говорят солдаты, о чем моряки и купцы, о чем шепчутся во дворцах вельмож, а прежде всего - какие мысли скрываются в головах людей, приближённых к повелителю."

Через неделю после прибытия в Византион, Василий пригласил Даго на пир, который давала его жена, Эвдокия Ингерина. Никогда Даго не видал настолько красивой женщины; ему казалось, будто сотни прелестных женщин отдали свою красоту ей одной, сотни других отдали ей свой голос, а сотни следующих - свою привлекательность и мудрость. Она догадывалась, что Василию для чего-то нужен этот юноша с почти белыми волосами и потому с улыбкой подавала ему наполненные вином кубки, а затем через Василия, служившего ей переводчиком, пообещала Даго сделать его счастливым. Уже на следующую ночь она прислала Даго красивую чернокожую невольницу, затем женщину с желтой кожей и узкими раскосыми глазами, щебечущую будто птичка; впоследствии получал он гречанок и ромейских женщин. Так что, благодаря Эвдоксии, Даго понял, какую необыкновенную радость может дать совместная жизнь с женщиной, познавшей искусство самых изысканных ласк. Ибо, хотя и ему, благодаря Зелы, не были чуждыми любовная игра и язык тела, сейчас повстречал он женщин, превосходивших его как в игре, так и понимании телесного языка. До сих пор Даго знал, что это мужчина был обязан собственным искусством вести себя и женщину на священную вершину наслаждения и, по мере собственного умения, продлить там совместное пребывание. Женщины, которых присылала ему Эвдоксия. давали ему возможность вести себя туда без трудностей, иногда же так долго, что из него уходили всяческие силы. И вот тогда-то они - как будто новые силы взялись ниоткуда - начинали перенимать роль мужчины, садясь на него верхом и зажимая его соски своими большими грудями, легонько покусывая его шею, губы и веки, а после того могли они удивительнейшим образом так двигать своим нутром, что у него появлялось чувство, будто член его посасывают и сжимают, после чего мужская сила вновь возвращалась к нему. Но они не передавали ему собственного перевеса в любви, но, сидя на нем, медленно и тихонько раскачивались, а затем все быстрее и быстрее, пока вновь не испытывал он нового момента экстаза, хотя перед тем считал себя уже ни на что не способным. Вот почему с тех пор, в течение всей своей жизни Даго тосковал по тем женщинам, которые одними лишь прикосновениями пальцев рождали любовное возбуждение и могли довести до экстаза. До самой своей смерти носил он в памяти запах их волос, их тела, их умение поцелуев.

Где-то через полгода от назначенного Василием учителя в искусстве правления людьми - грека, владевшего языком склавинов, который заставлял заучивать "Книгу Громов и Молний" напамять, а еще историю всех на свете народов - Даго узнал, что Эвдоксия Ингерина когда-то была любовницей молодого Михаила III. Тогда державой правила императрица Теодора. После смерти своего мужа Теофила, когда Михаилу было всего лишь три года, она заняла от его имени трон совместно с Михаиловой самой старшей сестрой, Теклой. Её изображения и портрет маленького Михаила Даго видал на монетах тех времён. Главным своим советником императрица Теодора избрала своего любовника Теокистоса, способного полководца и политика. Тот отодвинул от участия в правлении не менее способного брата Теодоры, Бардаса. Тем временем Михаил подрос, только его мать и всемогущий Теокистос и не думали передавать ему бразды правления. Они установили тщательнейший надзор за жизнью и всяческими начинаниями Михаила, разлучили его с его очень умной любовницей, Эвдоксией Ингериной, и заставили его жениться на глупой Эвдоксии Декаполите. Но Михаилу удалось в строжайшей тайне связаться со своим дядей Бардасом, а затем, пригласив Теокистоса на пир, он приказал его убить. Потом уже, вместе с Бардасом, они заставили Теодору отречься от трона, Теклу постригли в монастырь вместе с остальными Михаиловыми сестрами, а впоследствии туда же сослали и саму Теодору. Так Михаил III стал самодержцем, а когда познакомился с Василием и всем сердцем полюбил его, то именно ему отдал в жены бывшую свою любовницу, Эвдоксию Ингерину.

- Чему же учит "Книга Громов и Молний"? - спрашивал у Даго учитель-грек.

- Она учит, - отвечал тот, - что недостаточно быть законным наследником, чтобы вступить на трон. Помехой может стать собственная сестра, мать или же кто-либо из братьев. На трон всегда вступаешь через чей-нибудь труп.

Первые полгода с градом Константина Великого, настолько громадным, что даже за день на коне не объехать, Даго знакомился только лишь по ночам. Великий Конюший, человек необыкновенной силы и храбрости, любил опасности и приключения. Иногда, когда наступала ночь, он и Даго, закутавшись в черные плащи, выходили в город, чаще всего в район Колоннады Домниноса и Терм Дагистеса или же на одну из великолепных прямых улиц, называемых Месе, где под покровом темноты ошивались банды молодых людей, чаще всего из богатых семейств. Они отличались своими одеждами и прическами, которые сами называли гуннскими, цеплялись к прохожим, нападали на людей, выходивших из пивных или же из домов свиданий, а то и на дома богатых купцов. Вот с этими как раз бандами Василий с Даго и ввязывались в драки. И не было такой ночи, чтобы Тирфинг не отрубил чьей-нибудь головы, а дамасский меч Василия не пронзал чью-то грудь. После этого они возвращались во дворец, радуясь приключению, опасности и хорошей драке. Забрызганные кровью садились они в покоях Василия и пировали до утра.

Но потом учитель искусству правления людьми, тот самый грек, что разговаривал по-склавински, провел Даго по всему городу ромеев. Юноша узнал, что громадную площадь полуострова отрезали от материка необыкновенно длинные и высокие Стены Феодосия, тянущиеся от семибашенного замка над морем Мармара до замка Блахерном над Золотым Рогом, меньшую часть полуострова же защищали Стены Константина. Огромное пространство между стенами оставалось незаселенным и незастроенным, именно здесь в случае нашествия неприятеля должны были прятаться люди с территорий, захваченных войной, прежде всего - из Тракии. На стенах были установлены световые сигналы, принимавшие с помощью видных издалека огненных вспышек зашифрованные сведения о передвижениях вражеских войск даже на самых дальних окраинах империи. Шпионы ромеев неустанно следили за перемещениями флота муслиминов, и когда тот, хоть ненадолго, избирал своей целью город Бизиса, сотни кораблей тут же прятались в портах Золотого Рога, а затем через весь пролив протягивали железную цепь, не дававшую врагам прохода. Навстречу вражескому флоту выплывала всегда готовая к бою громада боевых ромейских кораблей.

Чем ближе к морю Мармара и бухте Золотого Рога, тем больше можно было видеть домов и ремесленных мастерских, храмов и дворцов. Улицы, как правило, были узкими, не превышающими в ширину четырёх шагов взрослого мужчины. Но впечатление пространства давали взамен улицы, называемые Месе, широченные, с колоннадами портиков по обеим сторонам, с сотнями мастерских и купеческих лавок, помещенных под портиками. Чем ближе к берегу, тем застройка становилась плотнее, деревянные доходные дома становились всё выше, достигая иногда нескольких этажей. Как правило, их строили без всякого фундамента, совсем не так как каменные дворцы и церкви, поэтому во время частых здесь землетрясений они легко разваливались, а сохранившиеся остатки служили строительным материалом для новых домов. Эти же деревянные дома легко становились добычей огня, так как в холодное время года они обогревались печками и жаровнями с тлеющими углями.

Даго увидал гигантский ипподром, где происходили цирковые зрелища с участием самого цесаря. На ипподроме время от времени народу раздавали бесплатный хлеб, здесь устраивались конские бега, показы укрощения и сражения диких зверей, а также выступления танцовщиц, концерты для органа или духовых инструментов. Почти каждый горожанин принадлежал к какой-нибудь цирковой партии, заданием которых было соперничество друг с другом во время состязаний и выступлений на ипподроме. Когда-то с желаниями предводителей этих партий приходилось считаться самим сенаторам и даже императору, теперь же их власть была ограничена, точно так же, как после гражданской войны ограничена была власть монастырей и иконоборцев.

Необыкновенное строительное и живописное искусство храма Айя София дала Даго представление о том, чем может быть творимая ромеями красота. Впрочем, храмов было множество: Святой Феодосии, Анастасии, Сергия, Бакхуса, Диомеда и Кириаке. Еще больше было великолепнейших монастырей: святого Иоанна Крестителя, Христа Пантократора, монастырь Феодосии, монастырь Христа Акаталептос, монастырь святого Георгия, монастырь магулинов, монастырь Полуэкта и десятки других, заполненных погруженными в молитвы монахами.

Город изумлял Даго своими противоречиями. Несмотря на огромное число церквей и монастырей, имелось столько же и домов свиданий. Рядом с громадами монахов, настолько суровых, что даже не моющихся годами, дабы не оскорблять глаз видом собственной наготы, в домах свиданий уже без всяческого стыда демонстрировали свою наготу как мужчины. так и женщины. И мужчины отдавались мужчинам, а женщины женщинам; обнаженные танцовщицы нескромными танцами возбуждали вожделение мужчин, а потом за деньги удовлетворяли их самыми различными способами. Учитель-грек переводил ему фрагменты ходящей по городу в сотнях копий "Секретной Истории" Прокопия из Цезареи. В ней описывалось, как жена Юстиниана, знаменитая императрица Теодора, достигла экстаза, когда специально дрессированные гуси выклёвывали овёс, насыпанный меж её срамных губ. И так пришлось понять Даго, что не существует преград, которых не отважился бы переступить человек, и то, что одним кажется страшным грехом, для других просто знакомый и естественный обычай. Потому-то, несмотря на учение у ромейских богословов, никогда не утвердилось в его воображении понятие греха, Рая и Ада; он никак не мог понять, почему это кто-то должен быть наказан, за нечто, доставляющее ему лично и другим наслаждение, почему наказы и запреты христиан именно таковы, а не другие, и почему Бог Отец должен был пролить кровь собственного Сына, чтобы спасти род людской перед грехом, совершенным тысячи лет назад. Тем более непонятной оставалась для него суть Духа Святого, как будто бы в Боге не было души, и ему требовалась еще новая личина. Не понимал он и того, почему это одна вера обязана быть лучше других, разве что в том, как объяснял ему Василий, что истина христиан позволяла легче объединять различные народы и облегчала правление властям. Этот громадный и таинственный город был для него как бы отдельным, самостоятельным существом, похожим на божество. И вид его больше говорил Даго, чем живописные и осыпанные алмазами изображения Бога на иконах.

У самого порта в бухте Золотой Рог познакомился Даго с различными купеческими колониями разных национальностей: венецианцев, купцов из Амальфи, купцов из Пизы, генуэзцев, египетских, еврейских и даже муслиминских. Бесконечно емкими и переполненными богатств были приморские склады, скрывающие в своих внутренностях товары и сырьё со всего света. На этажах доходных домов трудились сотни ремесленников, создающих чудесные изделия, которые затем продавались на Западе. Работа велась в одном месте, в другом же месте жили, так что иногда ремесленнику к своей мастерской приходилось шагать час или полтора. Нам каждом шагу видна была роскошь и размах, длинные колоннады и изукрашенные ворота в защитных стенах, прекрасные дворцы богатеев, как например, дворец Буколеон или дворец Порфира. Только ничто не могло сравниться по великолепию и красоте с комплексом императорского дворца, который сам по себе был городом в городе. В многочисленных зданиях здесь проживали императорские гвардейцы, помещались различные учреждения: днём и ночью не прекращалась суета чиновников и курьеров, торжественные приёмы иностранных посольств и отправка собственных послов. Здесь же помещалась сокровищница цесаря громадные комнаты, заполненные золотом, серебром и драгоценными камнями, ибо, как говорил Василий, нет власти без богатства.

Про цесаря Михаила III Даго слыхал, будто тот пьяница и человек с неуравновешенным характером, не имеющий собственного мнения, либо же меняющий его под влиянием того, кого выслушал в последнюю очередь. Даго не понимал того, о чем Василий разговаривал с цесарем, с Фокием и великим полководцем Бардасом. Но ему показалось, что и этих людей, точно так же как и его самого мучает болезнь, называемая Жаждой Деяний. Не знал он, что благодаря получаемым со всех концов света известиям, люди эти предчувствовали, что империя ромеев вступает в период нового величия и могущества. Михаил, Фокий, Бардас и Василий будто лучшие игроки постоянно были склонены над шахматной доской и переставляли на ней фигуры. В игре, которую они вели, рассчитывая на новое могущество ромеев, он - Даго, должен был оказаться всего лишь пешкой, которую в нужный момент желали поставить там, где жили народы, еще неведомые истории. И думали они, что так же как и Моймир, неожиданно выплывший из мрака истории повелитель Великой Моравы, когда-нибудь выступит по их желанию к северу от гор Карпатос и он сам и положит конец напору державы франков.

Тем временем Даго учил греческий язык, знакомился с историей различных народов и держав, а прежде всего, узнавал он историю тех самых франков, которым в будущем предстояло ему противостоять. Он мог на память цитировать как, согласно учению франков, прачеловек по имени Манн имел трёх сыновей: Инго, Хермино и Исто. Потомками Инго, Ингвеонами стали и остались в истории: кимбры, тевтоны, амброны, англы, варины, кауки, саксы, ампсиварии и фризы. Из Хермионов пошли: херуски, свебы, шатты, батавы и канненефаты. От Иствеонов же - сугамбры, марсы, узыпеты, тенкрерры, тубенты, чазуаржи, бруктерии, чамавы, салийцы, туйганты и убайи. А со временем на арену истории вышли еще бастарны, скиры, лугии или же вандалы, бургунды, руги, лонгобарды, готы, гепиды и герулы. Различными были существования этих народов, некоторым из них удалось создать сильные державы, они вели победные для себя битвы и имели великолепных правителей, но и они в конце концов проигрывали, а создания их распадались, поскольку народы и державы как учила история - всегда имеют восходы и закаты своего могущества. В конце концов, через множество лет остались лишь два сильных племенных объединения: саксов, породнившихся с кауками, и франкский союз, состоявший из давних иствеонских племён. И наконец, Карл, прозванный Великим, повелитель франков, подчинил себе франков, разгромил лонгобардов и стал повелителем Запада. Но, хотя он сам и его наследники многое сделали для возрождения могущества и блеска Старой Ромы (была установлена даже латинская грамматика, которой пользовались ученые мужи и священники Запада), в городе Константина к ним относились с презрением, ибо редко который из них знал прекрасный греческий язык, способный передать любую, даже самую тонкую человеческую мысль, на который уже были сделаны переложения самых вдохновенных произведений. Посему Даго учили, что франки весьма боевиты, но это была боевитость людей, жаждающих добычи, они были лишены обхождения и любви к истинной красоте. Фальшивым было и их христианство, ничем не было обосновано и их желание, чтобы их папы управляли всей христианской церковью. Так что, если Даго когда-нибудь сделается повелителем народов, возможно даже, более варварских чем франки, то, благодаря христианству, данному патриархом из Новой Ромы, ему быстро удастся поднять свой народ на высшие ступени культуры. Только вот когда это должно произойти, об этом с юношей не говорили.

По улицам города Константина шаталось множество бормочущих нечто непонятное людей, которых называли "божьими безумцами", а также сотни ворожеев, предсказывающих судьбу по линиям на ладони руки. Однажды, проходя по улице вместе со своим учителем-греком, Даго подал свою ладонь одному из таких ворожеев. Тот долго что-то говорил по-гречески, но учитель Даго не спешил перевести его слова на склавинский язык. И только после настоятельных требований коротко сказал:

- Этот человек предсказал, что ты станешь повелителем, который мечом своим станет угрожать не только франкам, но в один прекрасный день обнажит его и против ромеев. Если ты, господин, дашь мне три золотых солида, которыми так щедро осыпает тебя Великий Конюший, я не стану повторять ему этого предсказания.

И Даго отдал ему три солида.

Г Л А В А Т Р И Н А Д Ц А Т А Я

В С Т Р А Н Е К В Е Н

Лестки были воинственны и храбры, но только на известной себе земле. При мысли о том, чтобы выступить против мардов, несмотря на обещание богатой добычи, многие начинали высказывать опасения и оправдывались тем, что им следует возвращаться в свои спрятавшиеся в лесах веси, так как пришла пора уборки урожая. Для них ничего не значила Священная Андала на волосах Пестователя, поскольку трудно было им подчиняться какой-либо власти. Они еще не привыкли к мысли, что следует сражаться армией, под командованием поставленных свыше предводителей-командиров. Они же предпочитали затаиться втроём-вчетвером в пуще, ожидая небольшие отряды Хельгунды. Мечты о целом возе с золотом и богатой добыче, взятой у мардов, манили Авданца, Палуку и Куи, но многие предпочитали остаться в собственном краю, довольствуясь малым.

Даго понимал, что означает настоящая армия. У ромеев каждый богатый гражданин обязан был сдать солдата на имперскую службу, так же и каждый крупный землевладелец; бедняки же выбирали в солдаты одного из своего круга, обязуясь возделывать землю вместо него. Кроме того, цесарь ромеев имел в собственном распоряжении личную наемную армию, которую очень хорошо оплачивал, но взамен требовал послушания и отваги в битвах. Так же было и у франков. Их императоры и короли имели большие дружины профессиональных воинов, которых обязан был содержать весь народ. На случай крупной войны император или король имели право призывать в военный лагерь собственных вассалов вместе с их дружинами. Только сейчас понял Даго решение Голуба Пепельноволосого, не обладавшего достаточной казной, путем женитьбы на Хельгунде, дочери Хока, привести из Юмно целую армию наемников, и уже с ними отстаивать свои права на крепости Познании и Крушвицы. Вот только Голуб позабыл, что сердца наемников и их мечи готовы служить тому, кто обещает больше денег...

На совет, в котором участвовали Авданец, Палука и Куи, Даго принес мешки с франкскими денарами, полученными от купца-баварца, и мешок с золотыми солидами, что были им получены от Василия на дорогу.

- Война - это искусство, - сказал Даго. - Если кто желает пахать, сеять и убирать урожай, тот пускай возвращается домой. Если же кто любит воевать и любит связанное с войною богатство, на которое купит себе все, что захочет, пускай остается при моем обещании оплаты. Я - Даго Господин и Пестователь, должен иметь свою армию, послушную мне, способную к трудностям, хорошо вооруженную и способную в любой час сражаться. Пока за их службу я буду платить из собственного кармана, но когда весь край этот станет нашим, платить станут те, чьи веси и поля будет охранять наша армия.

Из шестидесяти лестков с Даго осталось лишь сорок. И вот из этих людей Даго выбрал посланников, которые тайком разнесли его призыв к войне по краю лендицов и гопеланов. Троих из них Даго выслал вместе с Зификой и Куи на реку Висулу, а затем по побережью, на саму Малую Мазовию, куда уже подтягивались конные отряды мардов. До самой поры листопада стоял Даго лагерем в лес над Нотецью, куда прибывали к нему все новые и новые воины, готовые всю жизнь сложить за оплату и долю в добыче. Были среди них лестки, но появились и другие, для которых было достаточно известия, что Пепельноволосого съели мыши, а Священную Андалу носит теперь на голове Пестователь Даго, из чего следовало, что Хельгунда правит незаконно. В конце концов под командованием Даго и его помощников: кузнеца Авданца и Палуки, названных воеводами, ибо им предстояло вести отряды в битву, собралось сто воинов и сотня лошадей. Меж этих людей Даго раздал серебряные денары, а за солиды у проезжих купцов прикупил оружия: хорошие мечи, шлемы, щиты и меха, так как после месяца опадания листьев наступала холодная пора.

Как-то, стуча копытами по мерзлой земле, из разведки возвратился Куи с двумя лестками. Они сообщили, что Зифика отправилась в Страну Квен.

- Понимаешь ли ты, господин, куда хочешь нас завести?! - вскипел гневом Куи на ночном совете, где присутствовали еще Палука, Авданец и Херим. - Ты послал людей за вестями про мардов и аргараспидов, поскольку те обещали нам целый воз золота. Только оказалось, что никто не слыхал ни о каких аргараспидах, носящих серебряные щиты. Только скажу тебе, что такие щиты носят женщины из Страны Квен, где проживают мазовы. Выходит, ты ведешь нас на помощь не аргараспидам, но к Диким Женщинам. По пути один из нас подсмотрел за купающимся Зификом, и тот оказался женщиной. Воин попытался овладеть ею, но сам погиб от кинжала. А тебе было ведомо, кто такой Зифик?

- Да, - холодно ответил Даго. - С самого начала знал я, что нет на свете никакого края аргараспидов, но что против мардов просит помощи королева Айтвар, обещая за это воз золота. Только вот не знал я, Куи, что подобные тебе мужчины боятся женщин.

- Ты не знаешь их, господин. Они дикие и жестокие. Два раза в год они устраивают охоты на мужчин и берут их так, как обычно мужчина берет женщину. Язык женщин часто бывает двойным, посему, даже если мы защитим их от мардов, они обманут нас и захватят в плен.

- Замолчи, трус, - Даго схватился за рукоять меча. - С сегодняшнего дня ты становишься обыкновенным воином. Ты говорил, будто желаешь свободы, только для тебя свобода - это разгул и дорожный грабеж. Неужели не слыхал ты от Херима, что я сражался со Змеем по имени Щек, победил его и освободил угнетенный народ? Ради воза золота мы пойдем даже против андрофагов, пожирающих человеческое мясо, ибо вместе с вами желаю я сотворить нечто, настолько огромное, что оно перейдет в историю и будет наречено. Ты не ведаешь, Куи, что такое история. Неизвестно тебе и то, что ненареченное не существует. Так что, тебя нет, как нет еще никого из вас. Я же хочу призвать вас к существованию.

Они сидели на поляне в густом лесу, у костра, дававшего свет и тепло. Воины спали в землянках, лишь некоторые, сторожившие лошадей, тоже жгли костры. Лицо Даго, на котором появилось гневное выражение, оставалось в темноте, лишь солнечный камень на его лбу сиял золотой искрой.

- Я посылал тебя, Куи, - враждебно прозвучал голос Пестователя, чтобы ты принес мне известия не о Стране Квен, но про мардов. Не стану я искать друзей в странах франков, в Юмно или у ромеев, ибо неверно делает ищущий вдалеке то, что может найти поблизости. Если мы сами не пересечем границ Страны Квен и ни в чем не нарушим ее законов, Дикие Женщины станут нам союзницами. Не только лишь ради воза с золотом и добычи обязаны мы предпринять этот поход. Услыхал я, что марды вступили в склавинские земли и уже покорили часть земель лендзян. Если они захватят и Мазовию, то потом двинутся на наши грады и веси, ибо они - народ кочевой, не признающий никаких границ и живущий там, где есть хорошая трава для их лошадей. Вы хотите стать рабами мардов? - Даго ненадолго умолк, а потом продолжил с еще большим гневом: - Мне уже давно ведомо про Страну Квен, ибо не раз приходили известия оттуда и к ромеям, и ко двору Людовика Тевтонского. Дикие Женщины проживают в развилке двух слившихся друг с дружкой могучих рек, на земле, где есть множество коварных песков и болот, В Город Женщин надо пробираться по запутанным плотинам, и чужаку никогда не удастся найти правильного пути. От Зифики стало мне известно, что королева Айтвар боится не того, что марды завоюют их Город, но того, что они захватят приречные пастбища и лошадей, на которых Дикие Женщины ездят. Так что рассказывай мне про мардов. Сколько их? Где они держат свой обоз? Когда они выступят против нас?

Куи свесил голову.

- Про мардов мне ничего не ведомо, Пестователь. Мы схватили одного, но, не зная языка, убили.

- Вот поэтому ты и перестаешь быть воеводой, Куи. Будешь обычным воином, пока не отличишься в бою.

Решение Даго подействовало на всех будто удар кнутом. Куи же почувствовал его как удар молотом. Так вот как выглядит благодарность Пестователя за то, что он привел к нему дружину лестков? Да разве не проявил он за всю свою жизнь достаточно отваги и хитрости, сражаясь против старост Хельгунды? И что с того, что не привез он сведений про мардов, а один из его людей захотел поиметь Зифику? Возможно, и следовало бы ему попенять за это, но ведь не наказывать и унижать! За кого же принимает себя Пестователь, если так помыкает своими командирами?

Куи хотел обратиться за защитой к Авданцу и Палуке, но увидал обращенные на него хмурые взгляды и понял, что если кто теряет уважение Пестователя, тот теряет и их уважение.

Даго же сурово спросил у Херима:

- А тебя, писака, чему учили про мардов в Фульдском монастыре? Что написано про них в ученых латинских книгах?

- Никогда в Фульде не слыхал я каких-либо известий о народе по имени марды, - честно признался Херим.

И вновь голос взял Даго.

- У ромеев учил я на память все сведения о народах этого мира, которые были и ушли в мрак истории или же только-только появились. Я знаю о древних египтянах, халдеях и мидянах. О народах кельтских и германских, от которых пошли франки. О гуннах, хазарах, булгарах, печингах и мардах. Этих последних называют еще мадьярок. Это родичи кантов и маузов. Они проживали меж реками Танаис и Бористенес в краю, называемом Лебедией. Их терзали печинги, и потому они укрылись меж реками Тирас и Даностер в стране Этелькёз. Там они образовали союз семи племён: Медьер, Ниск, Курдьярмат, Тарьян, Ено, Кёр и Коси. Чего они ищут у нас - не знаю. Но это не могут быть их главные силы, самое большее - какой-то крупный разведывательный отряд. Ибо марды - народ кочевой, передвигающийся на лошадях и телегах, живущий в шатрах и любящий лошадей как самих себя. Наверное, они встретили на своем пути болота и непроходимые леса, им же нужны поля и пастбища. Поэтому они застряли на месте. Но когда же они прорвутся сюда - в край полей и лугов, марды тут же двинутся дальше, все сжигая и грабя на своем пути.

Все заслушались словами его будто песней. И еще сильнее возросло удивление к знаниям Пестователя, который в воображении этих людей стал тем, кто умом своим объемлет весь свет.

- О Господин! - воскликнул Авданец. - Никогда не будем мы сражаться на молотах, ибо мог бы я, даже не желая того, слишком сильно ушибить тебе голову!

Даго не обратил внимания на эту лесть и добавил:

- Слишком мало мы знаем, чтобы вступать в сражение с мардами. Но знаем достаточно, чтобы против них выступить. Надеюсь, что много дополнительных сведений пришлет нам королева Айтвар. Но вы сами теперь убедились, насколько важно знание о людях. Посему, Херим, нарекаю тебя старостой моей канцелярии, где должны быть собраны все сведения и известия из мира, полученные от купцов и пленных. Записывай их рассказы на дощечках, покрытых воском. Пускай воевода Палука отберет из моей армии тех воинов, что пригодны для разведки и владеют языками иных народов - из них и будет создана канцелярия Херима. За каждое известие, Херим, плати серебром или золотом, ибо знания стоят того. Еще хочу я знать, что происходит при дворе Хельгунды, у Повалов и Лебедей, в краю вислян и в граде Каррадонон, у лендзян и других кровных нам народов. И пошли соглядатаев к князю Гедану.

- А скажи-ка, Пестователь, - спросил Авданец, - почему перед тем, как отправиться на мардов, мы вначале не расправимся с Хельгундой?

- Мы не сможем этого, ибо нет у нас золота, которое открыло бы нам ворота крепостей непреодолимой мощи: Гнезда, Познании и Крушвиц. Если мы победим мардов, при известии об этом армия наша увеличится, к нам присоединятся сотни лестков и правых людей. Вот тогда-то и откроются пред нами врата городов. Запомните: мы создадим державу вольных людей, а это означает, что на самом верху будут стоять повелитель с его воеводами. Ниже будут стоять воины со своими родами, а еще ниже - люди, работающие на повелителя, воевод и воинов.

Сжигающий Куи гнев заставил его сказать:

- Чем же, в таком случае, станем отличаться мы от Хельгунды и ее старост?

И вновь Даго сжал рукоять меча.

- Мы построим новый порядок. Пестователь, Куи, это тебе не князь. Нас вознесут наверх свободные люди. Это мы станем стражами свободы лестков. Но так же, как и в природе существует порядок, что после зимы приходит весна, а после нее - лето и осень, таким же должен быть порядок и в мире людей. Когда все говорят одновременно, никто ничего не слышит. Поэтому я, Пестователь Даго, буду говорить от имени всех.

Авданец поцеловал край белого плаща Даго.

- Истина, Пестователь, сказанное тобой о порядке. Истина и то, что если все говорят сразу, то никого не слышно.

Внезапно Палука представил себя, стоящего рядом с троном, на котором сидит Даго. Еще подумал он о своих сородичах, которым Даго подарил какую-то крупную крепость. Не хотелось ему быть хуже Авданца. Он тоже взял край белого плаща Даго и поцеловал его.

- Люблю тебя, Пестователь, ибо любишь ты волю народную. Воистину верны слова твои, что когда все хотят говорить, никого не слыхать. Говорить и приказывать может только один.

Куи же почувствовал себя одиноким и вроде бы побитым. Какая же сила таилась в Даго, что немилость его была настолько болезненной? Зачем столько говорить о любящем свободу народе, раз из отряда лестков, которых он лично привел в селение Палуки, уже семеро уехало, чтобы жнивовать? Они позабыли о защите собственной свободы. Ведь на самом деле защищал ее Даго и они, прибывшие с повелителем сюда... Он покорно склонился и тоже поцеловали край белого плаща. - Все сделаю, чтобы вновь милость твоя была на мне, - шепнул Куи.

Херим же обратился к Даго со словами жалобы:

- С самого начала ты, господин, знал, что Зифик - это женщина, но не выдал мне этого ни единым словом или жестом. С самого начала, господин, чувствовал я, как возникает во мне к Зифике какое-то большое вожделение, но из-за молчания твоего считал я, будто это всего лишь мерзкое влечение мужчины к мужчине. Я радуюсь, что Зифика убила воина Куи, и что, может быть, вновь увижу я это преудивительнейшее существо. Как и все остальные, опасаюсь я Диких Женщин, но если все они такие как Зифика, пойду я с тобою против мардов и уговорю сделать то же самое и лестков, как сделали это уже Авданец с Палукой.

Усмехнулся Даго и сказал:

- Высоко вознес тебя я, Херим, равно как и Палууку с Авданцем. Ибо не тот трус и слабый душой, кто боится и не может удержать в руке тяжелый меч, но тот, кто не может преодолеть собственной трусости. Только не считай, будто Зифика ответит взаимностью на чувства твои и желания. Ничто не может поменять натуры Дикой Женщины.

Почему же позабыл он впоследствии слова эти и столько несчастий навлек на край свой?

После коротких заморозков пришла пора тепла. Меж деревьями в пуще стелились туманы, солнце светило как бы сквозь паутину, высвечивая голые ветви. И лишь там, где росли сосны и лиственницы, все еще было зеленым, хотя и там толстым ковром серели иглы.

Против мардов выступили они осенним утром с сотней коней под воинами и двумя десятками лошадей, навьюченных провизией. Отряды шли к востоку по широкой просеке в пуще, и копыта их лошадей топтали как бы огромный, цветастый ковер, сотканный из коричневых, золотистых и алых листьев. Вскоре вышли они в поля, где связанные попарно волы перепахивали землю железными оралами. Крепость Гнездо они обошли с юга и вступили в богатый край гопеланов. По пути им не встретилось ни единого воина из Гнезда или крепости Крушвиц, лишь дважды наткнулись они на две спаленные крепостцы и окружавшие их дома. Увидали они стариков и женщин, плачущих по своим убитым родичам, потому что не отдали те половину своего урожая для крепости Крушвиц, и напали на них воины сидящего там Повалы. Среди этих несчастных Даго раздал несколько серебряных денаров, говоря, что наступают времена воли, и он, Пестователь, явился людям на белом коне, чтобы свергнуть господство богатеев. На волосах Даго видели люди Священную Андалу и сами понимали, что нет уже Пепельноволосого, а власть после него добровольно принял Даго, ибо, как гласило предсказание: золотой камень не сиял бы так ясно, если бы Пестователь пролил кровь.

Легко было идти маршем даже в сто двадцать лошадей, поскольку уже минула пора сбора урожая, амбары были заполнены зерном, а на полях стояли стога сена. За овес и сено для лошадей, за припасы для воинов Даго приказал своим воеводам платить людям деньгами, обещая. что так всегда и будет при его пестовании.

Воины обошли Крушвиц и озеро Гопло и потом, ускоряя марш, направлялись к Висуле, к граду, называемому Плоцк, где начиналась уже Мазовия, и где должны были они встретиться с посланцами королевы Айтвар. Именно такое сообщение передала Зифика с Куи, прежде чем, отнесшись к ней как к обычной женщине, хотел поиметь ее воин-лестк и был ею заколот. Но Даго не считал, будто событие повлияет на его отношения с королевой Айтвар, ведь она все так же нуждалась в его помощи против мардов. Но никто, ибо Даго не говорил об этом, даже перед ближайшими своими советниками - Авданцем, Палукой и Херимом, не знал истинных его планов. Раз за разом спрашивал Даго у Херима, поступают ли в его канцелярию известия из соседних держав. Что делают Крылатые, а что Круглоголовые? Как чувствуют себя в неволе мардов лендзяне, и что делает повелитель Каррадонона?

Сильно изменился Херим. Титул старосты канцелярии Даго, власть над кучкой разведователей и шпионов дали ем, наконец-то, чувство собственной значимости и ценности. На особой вьючной лошади возил он дощечки, покрытые воском, и хотя еще не сделал ни единой записи на них, важничал, постоянно направляя своих подчиненных в разные стороны.

Первыми сообщениями, записанными Херимом костяной палочкой, были сведения от схваченного воина из рода Повалов, что каждый из начальников самых значительных родов лендзян и гопеланов желает объявить себя удельным князем. Право на княжескую власть хотели иметь прежде всего те, что сидели в укреплениях, выстроенных еще Нелюбами Пепельноволосыми, то есть Повалы и Дунины. Херим записал, что в борьбе за княжеский титул столкнулись меж собою Лебеди, а также Повалы с Дунинами. но битвы так и не разрешились в чью-либо пользу. Повалы с Дунинами закрылись в своих крепостях, собираясь приступать к последующим действиям только весной. Еще Херим записал, что Хельгунда, якобы, выслала в Юмно небольшой отряд воинов с просьбой, чтобы ее отец, Хок, прислал ей княжескую корону и еще сотню наемников. Выходит, и она сама не собиралась отказываться от княжеской власти.

- Нелюбы Пепельноволосые создали державу, - объяснял Даго Хериму. - За сделанное народ и богатеи возненавидели их. Голуба же уничтожили за его доброту. Так каким же правителем следует быть, чтобы править этими карликами, похожими на кровожадных клещей, облепивших громадного лося.

- Таким как ты, повелитель, - льстиво отвечал Херим.

- Что значит: "таким как я"?

- Любящим свободу, - Херим сказал это с такой уверенностью, что Даго даже поверил ему.

Приближаясь к Висуле, увидали они дым в небе, а ночью - зарево пожара. Когда же подошли к берегу, то увидали, что это горел городок Плоцк и порт, откуда Пепельноволосые сплавляли зерно в Витляндию. Три сотни вооруженных луками Диких Женщин, восседавших на лошадях, ожидало воинов Даго на другом берегу. Это они сожгли городок и перебили его жителей. Увидав все это, сплюнул Даго в сторону и сказал Хериму:

- Ну почему они не сохраняют сил для войны с мардами, а вместо того убивают людей, которые вскоре станут моим народом? Зачем было им палить порт на реке? В Мазовии разговаривают на языке лендзян и гопеланов. Пепельноволосый отдал мне и эти земли.

В это время на лодке к ним приплыли Зифика и командовавшая женским войском её старшая сестра, княжна Люгия - женщина рослая и настолько атлетически сложенная, что в своей мужской одежде казалась сильнее Палуки или даже самого Даго. У неё, как и у Зифики, был покрытый серебром щит и великолепный лук с бронзовыми оковками. Презрительно поглядела она на сотню приведенных Пестователем воинов.

- И с этой вот горсткой ты собираешься ради воза золота победить мардов? - не скрывая издевки, спросила она.

Отвечал ей Даго:

- Мы не станем сражаться ни по-ромейски, ни по-тевтонски. Мы, склавины, сражаемся тайным образом. Скажи, что знаешь ты о мардах?

- Они крепились, окружив свой стан повозками, на огромных пастбищах в нижнем течении реки Буцк на левом её берегу. Много у них награблено зерна и сена. Там же поставили они свои шатры. То ли готовятся они зимовать, то ли, когда ударят сильные морозы, пойдут они на Край Квен, ибо известно им, что у нас есть много золота.

И тогда приказал Даго:

- Выступай, госпожа, со своими воинами и становись лагерем на правом берегу реки Буцк. Когда придут морозы, мой посланец даст вам знать, когда мы совместно ударим на мардов. Мы зайдем на них по левому берегу, где стоит их лагерь. Оставь лишь нам Зифику, в качестве проводника. И уходи со своими женщинами как можно быстрее, ибо они пробуждают нашу неприязнь. Поэтому сейчас нам не стоит объединять наши силы.

Лицо княжны Люгии было женственным и даже весьма красивым. Но лишь одно это могло нравиться в ней, ибо тело, движения и голос напоминали, скорее, мужчину-силача. Она была на несколько лет старше Зифики, которая еще сохранила девичий стан. "Через несколько лет Зифика будет такой же", с сожалением подумал Даго, которого в последнее время часто посещали воспоминания о нежных и благоухающих телах женщин с юга и их искусстве любви. Женщины же из Края Квен не знали, что такое любовь. Будто животные один-два раза в год охотились они на самцов и вынуждали тех к совокуплению, чтобы оплодотвориться.

- Твоих воинов объял страх перед нами. Или теперь боязнь стали вы называть "неприязнью"? - с издевкой спросила Люгия. - Зифику оставить я могу. Только вот, не придется ли ей вновь пускать в ход кинжал?

- Она будет под моей опекой, - заявил Даго.

- А кто ты такой, носящий Андалу? Чего стоят твои обещания?

Даго пожал плечами. Эта Дикая Женщина искала ссоры, но для этого было самое неподходящее время.

- Не хотелось бы видеть, княжна, как марды тянут тебя на аркане. Слишком мало знаешь ты мужчин, поскольку, как я слыхал, в Городе Женщин проживают лишь рабы - слабые и трусливые.

- Равно как и среди вас, мужчин, живут слабые и пугливые женщины. Я бы с удовольствием подралась с тобою, - хохоча, толкнула она Даго в плечо.

Тот отодвинулся с выражением отвращения на лице.

- Ну, и что мне с того, если бы я победил тебя? - спросил он. - У тебя женское тело, но душа мужчины. Этого слишком мало, чтобы сделать человека счастливым.

Люгия поняла, что ссориться сейчас с Даго нет смысла. Презрительно смеясь, она спустилась в лодку и уплыла, оставляя Зифику.

- Не сердись на мою сестру, - сказала та. - Она никогда не встречала такого как ты мужчину.

- А чем же я отличаюсь от других мужчин? И что ты сама, Зифика, знаешь о мужчинах?

- В Городе Женщин живут сотни мужчин, слабых и трусливых. Случаются и такие как тот, кого мне пришлось убить. Как только он узнал, что я женщина, то сразу же захотел обладать мною. Ты же, господин, с самого начала догадывался, кто я такая, но с тобой мне безопасно, хоть и известно мне, каким жадным до женщин ты можешь быть.

- Повелитель отличается от подданных, - сказал Даго, с вниманием глядя на противоположный берег реки и в то же время на ряды своих воинов. Люгия не ошиблась. Три сотни сидящих на лошадях и вооруженных луками женщин будили в воинах Даго страх. Слишком уж много страшных слухов ходило о том, как обходятся они с мужчинами. По-видимому, каждого из них влекло желание обладать Дикой Женщиной, но страх преодолевал телесное вожделение. И, наверное, один только он, Даго, не испытывал ни страха, ни вожделения, поскольку эти всадницы не были для него женщинами, а только воительницами. Мужчинам, которыми довелось ему теперь командовать, не было дано, как ему, познать женщин, которые пальцами своими и губами, теплом и объятиями создавали несказанное наслаждение. Холодны были женщины аскоманнов, пусть даже было дано им знать, как Астрид, что такое любовь. Склавинские женщины не знали любовного искусства, поскольку мужчины относились к ним как к вещам. А ведь любовь была таким же искусством, как и умение править людьми. История, которую изучал он у ромеев, упоминала о власти женщин, которые, благодаря своему любовном искусству, могли управлять начинаниями повелителей.

Лодка Люгии прибилась к другому берегу и, хоть приказов не было слышно, заметно стало, что Дикие Женщины готовятся к отъезду. Только еще один раз пересекла реку лодка с черным конем Зифики, и в скором времени противоположный берег сделался пустынным.

Тем временем Херим льстиво заговорил с Зификой, пытаясь завоевать ее расположение.

- Я всегда чувствовал рядом с тобой как-то не по себе, - признался он. - Ты и тогда благоухала и теперь от тебя приятно пахнет. Не мог я догадаться, кто ты такая, но каким-то таинственным образом воспринимал твою женственность.

Зифика показала ему на другой, теперь уже пустынный берег:

- Все они пахнут как я, Херим. И, заверяю тебя, они не мужчины. Ни одна из них не откажет тебе в своем теле, если попросишь об этом.

- А что будет потом?

- Если ты сможешь победить ее в поединке, то сделаешь из нее свою рабыню. В противном же случае она убьет тебя или сделает своим рабом.

Херим усмехнулся и отрицательно покачал головой:

- Ты прекрасно знаешь, Зифика, что я не человек лука и меча, а вместо того люблю держать в руках гусиное перо или стило. К тому же, любовь - это не поединки и сражения.

- Все потом, что тебе ничего о любви неизвестно, - вмешался Даго.

А потом он уже ничего не сказал, лишь вскочил на своего белого коня и в сопровождении Зифики направился по берегу вверх по течению реки, дав знак воинам, чтобы те следовали за ними. Он не собирался рисковать людьми, лошадьми или вьюками, переплывая Висулу, которая теперь несла в русле своем черную от ила, поднявшуюся от дождей воду. Впервые пригодились для Даго разведчики Херима. Они принесли известие, что в двух днях пути вверх по реке имеется брод, действующий, к сожалению, только лишь в пору низкой воды. Но рядом с бродом, на высоком обрыве берега был Высокий Град со старостой по имени Псарь. Как и все в Мазовии он платил дань Городу Женщин, взамен же те оставили его в покое, давая возможность подзарабатывать на переправах.

И вот уже четыре дня сотня воинов Даго шла по левому берегу Висулы к реке Буцк. Погода все еще была теплой, туманной, кони все еще могли щипать траву на лугах. Но потом зарядили дожди, а в пору зимнего солнцестояния грянули морозы и посыпал снег. Воинам Даго показали брод на реке Нарев, но перешли ее уже по льду. Теперь они очутились в краю, где находились марды, чей лагерь был в пяти днях пути от брода. Все городки были сожжены, а их обитатели ютились теперь по землянкам, вырытым в лесах. Сохранились только лишь укрытые в чащобе малые веськи.

Пришел месяц сечень, а с ним и сильные морозы. Выпал глубокий снег. В одной из уцелевших деревушек мазовян Даго решил остановить свое войско, хорошо оплачивая за укрытие и возможность жить по хатам, за еду для воинов и сено для лошадей. На глазах у всей деревушки приказал он повесить двух воинов за изнасилование женщины и отобранного у местного жителя барана. После этого многие скрывавшиеся в лесах от мардовлюди поверили, что теперь есть человек, и в правду взявший всех их в пестование свое и не позволяющий никого обижать. Это от них узнал Даго, где расположен лагерь мардов, как он построен и каким образом охраняется. На трех восковых табличках записал Херим рассказы про мардов, но Для Даго самым важным известием было такое: внутри самого лагеря марды держали всего лишь несколько лошадей - для своего предводителя и его родичей. Остальные шесть сотен лошадей (столько было их у мардов под седло и тягловых) содержались на громадной лесной поляне, огороженной жердями. Лошадей охраняли два десятка воинов, живущих в трех шатрах. Они же стерегли и стога с сеном, которое марды забрали, чтобы кормить им в зиму лошадей.

Даго, Херим, Зифика, Авданец и Палука, а также семья старосты жили в большом доме, где от печи несло теплом. Спали они на деревянных нарах, друг возле друга. Зифика всегда спала у стенки, отделенная от Херима и остальных телом Даго.

- Прошу тебя, господин, - обратилась она к Даго, - даже во сне не пытайся прикасаться ко мне, ибо я всегда сжимаю рукоять кинжала.

А тот ни в первую, ни во вторую ночь глаз не сомкнул, мучимый желанием, которое вызыывал в нем запах лежавшей рядом женщины. Поэтому днем он ходил невыспавшийся и раздраженный, именно тогда приказал повесить двух воинов за насилие над мазовянкой. Только разве было у них больше прав, если сам он обязан был сдерживать свое вожделение?

На третью ночь он забрал из дома бобровую накидку и пошел спать на верхушку огромного стога с сеном. Стоял мороз, но под меховой накидкой было тепло, и Даго чувствовал себя счастливым, видя над собою чистое ночное небо и свою Звериную Звезду, которая в это время восходила очень рано.

Утром, когда оголенный до пояса мылся он возле колодца с журавлем, к нему подошла Зифика - злая, с синяками под невыспавшимися глазами.

- Ты ушел, господин, и мне стало страшно, - призналась она. - Я не спала всю ночь, так как любое движение кого-нибудь в доме заставляло меня хвататься за кинжал. Где ты был этой ночью?

- Не твоя вина, Зифика, что ты пахнешь мехом как моя опекунша и первая любовь, великанша Зелы. Но рядом с тобой не могу я заснуть, так как накатывают на меня воспоминания о моих самых счастливых днях. Я же лежал на стоге сена, молясь Звериной Звезде, чтобы дала она мне победу над мардами.

- Я тоже буду спать на сене, ибо ты обещал обеспечить мою безопасность, - гордо заявила Зифика. - Лишь рядом с тобою чувствую я себя защищенной.

Только случилось все по-иному. Сразу же после завтрака Даго с Зификой решили отправиться в сторону лагеря становища мардов. Даго пришел к вывод, что чем более будут оставаться все они лишь в дне пути от вражеского лагеря, тем больше будет опасность, что марды знают об их укрытии и какой-нибудь ночью неожиданно атакуют. Тот же, кто бьет первым, всегда имеет больший шанс на победу.

К полудню небо затянуло тучами, и начал падать мелкий снежок, которому Даго с Зификой были даже рады, ведь тот засыпал их следы. Свой поход они спланировали на два дня. У них была еда, меха и попоны для лошадей, для них же овес в мешках. Так что они не опасались ночлега в лесу, даже на случай большого мороза.

Вскоре поднялся сильный ветер. Метель усилилась, и сделалось темно. Бор был в основном еловым, и деревья защищали наших путников от ветра. Перед самым закатом встретилась им стая волков, и Даго сказал Зифике, что они, по-видимому, находятся уже неподалеку от поляны, так как волки любят кружить возле подобных мест. Они, видно, не раз пытались проникнуть на поляну и похитить жеребенка. Следовало ожидать, что марды всегда настороже и тщательно охраняют лошадей не только из опасения налета чужаков, но и из-за шастающих поблизости хищников. Поэтому они свернули к югу, чтобы обойти поляну стороной, и приблизились к становищу мардов с востока.

Две лошади и два всадника для стаи, где было тридцать голов, казались легкой добычей. Было самое начало зимы, и звери еще не должны были испытывать сильного голода. Трижды накладывала Зифика стрелы на тетиву своего золотого аланского лука, и три волка пали мертвыми, становясь поживой для остальных. Только так смогли Даго с Зификой оторваться от хищников и затем спокойно ехать через бор, захлестываемый ветром и снегом.

Начало ночи они переждали, прячась под широкими лапами огромной ели. Позволили покормиться и отдохнуть лошадям, сами же пожевали вяленого мяса. Как Даго и ожидал, ночь утихомирила ветер, метель закончилась, снег перестал падать, и показались звезды, и среди них увидал он и свою Звериную. Даго, молчавший всю дорогу, теперь вроде бы оживился и показал звезду Зифике:

- Вот она, моя любимая. Я показывал ее тебе летом, в селении Палуки. Теперь же ты можешь видеть ее зимой. Останься тут, Зифика, и ожидай меня. Назад я приеду по собственным следам. У меня белый плащ и белый конь, так что на снегу буду я невидимым. Известно мне, что табор мардов где-то рядом. Я хочу увидеть его собственными глазами, потому что глаза соглядатаев часто косят.

- Ладно, - согласилась Зифика. - Твой белый жеребец мчится быстрее ветра, и ты сумеешь оторваться от погони мардов. Мой лук тебе ни в чем не пригодится, ибо этой ночью не может погибнуть никто из них, чтобы не узнали они, будто кто-то чужой ходил возле их лагеря.

Похвалил Даго Зифику:

- Тебе ведомо искусство боя, потому скажу тебе, что я не желаю с мардами воевать. Я знаю, что тысячами живут они над Понтом, они храбры и воинственны. Если мы перебьем этих здесь, другие пожелают отомстить и пришлют сюда тысячи воинов, а тогда Край Квен точно погибнет. Я предпочел бы не сражение, но переговоры. Жаль, что не знаю я никого, кто владел бы странным языком мардов.

- Когда год назад появились они у границ Края Квен, то потребовали от нас сундук золота, а за это вернули похищенных с пастбищ наших лошадей. Жена их юного вождя, Арпада, женщина из русских склавинов, разговаривала с моею сестрой Люгией. Она сказала, что с нас будут требовать по сундуку золота каждый год, но теперь они хотят уже два сундука, иначе обещают снова напасть на наши пастбища и похитить наших лошадей.

Даго начал готовиться в путь.

- Поведай мне свои замыслы, господин, - попросила Зифика. - Доверься мне, и я, может, в чем-нибудь помогу тебе.

- Мне помогут мои глаза, уши и ловкость. Зачем же мне советы женщины, выдающей себя за мужчину?

И после таких презрительных слов, он исчез в темноте на своем белом жеребце. Уже на полпути увидал он десятки костров, пылавших между белыми шатрами, расставленных в центре громадного круга из соединенных повозок. Как и докладывали шпионы лишь несколько лошадей, привязанных к коновязи возле самого большого шатра, принадлежали вождю Арпаду. Даго втянул в ноздри запах дыма и почуял, что здесь жарят конину. Он напряг слух и услыхал тихий голос женщины и плач какого-то ребенка, и это означало, что марды прикочевали сюда со своими женщинами, как обычно степняки и поступали. Потом увидал он объезжающую становище стражу и догадался, что охранники прячутся в накрытых полотном повозках.

Даго галопом вернулся к Зифике, уже имея в голове план нападения на мардов. До самого рассвета не сомкнул Даго глаз, опасаясь того, что волки нападут на привязанных к дереву лошадей. Он лежал в снежной яме под огромной елью в своей бобровой накидке, а рядом с ним, завернувшись в такую же накидку, спала Зифика. Этой ночью Даго смог бы овладеть ею, ибо руки ее лежали под щекой, вдалеке от ножа. "Книга Громов и Молний" не говорила, что должен делать повелитель, когда пожелает лежащую рядом женщину, но Даго было необходимо золото Страны Квен. Когда у него будут эти сокровища, золотой камень Андалы вспыхнет еще ярче. И разве не обязана самой пылкой любовницей повелителя оставаться лишь власть?

Утром они натерли лица снегом и отправились в обратный путь.

- Не кажется ли тебе, господин, что мне следует отправиться на поиски становища своей сестры? - спросила у Даго Зифика. - Мне показалось, что ты собираешься ударить на мардов.

- Не пытайся отгадывать мои намерения, - довольно грубо отрезал тот. Радуйся, что этой ночью ты не стала моею. Руки ты держала под щекой, а не на ноже. Впрочем, ты все равно не смогла бы дать отпор моей силе.

- Так почему же ты струсил? - спросила девушка с издевкой.

- Потому что гораздо более твоего тела жажду я повозки с золотом.

Зифика открыла зубы в кокетливой улыбке.

- Если ты одолеешь мардов, то получишь свой воз золота, Но я попрошу свою мать, чтобы она разрешила мне переспать с тобою. Сына убью, но вот дочка от тебя станет повелительницей Города Женщин, ибо я верю, что в жилах твоих течет кровь древних спалов.

- Нет, Зифика, не станет по-твоему. Лучше уж переспи с моим белым жеребцом, - захохотал Даго и пустил коня галопом, оставляя разгневанную девушку за спиной.

На следующий день Палука с тридцатью воинами направился на поиски поляны неподалеку от лагеря мардов. Он должен был оградить эту поляну жердями, чтобы оттуда не смогли сбежать лошади. Было решено, что в полночь Палука встретится с Авданцем и Даго возле того места, где марды держали своих коней.

- Лошади - это их жизнь. Марды любят их как себя самих, - объяснял Даго. - Лошадей стерегут всего лишь два десятка воинов. Мы ударим на них всей силой, одолеем, а затем ты, Палука, и тридцать твоих воинов погоните их лошадей на нашу поляну. Вот тогда, как мне кажется, вождь Арпад во главе сорока воинов, потому что ровно столько лошадей насчитал я в их лагере, пойдет по нашему следу. Остальные марды останутся в лагере, потому что там их женщины и дети. В пешем строю они навряд ли умеют сражаться. На Арпада мы устроим в лесу засаду. Старайтесь никого не убивать, хватайте арканами. Я хочу всех их иметь живыми. Если они не получат лошадей. им придется сдаваться без боя.

Так и случилось. Спрятавшись на заснеженном склоне оврага, невидимые среди сосен и елей, видели они, как Палука гнал по оврагу мардских лошадей в сторону огороженной поляны. Лошади оставили в снегу глубокий след. Через какое-то время увидали они сорок всадников, и Даго без труда догадался кто из них Арпад. У него был позолоченный шлем и под седлом великолепный буланый жеребец. Рядом с ним ехала женщина в большой меховой шапке на голове и с луком в руках. Скорее всего, это была его жена, женщина из рода русов.

Даго крикнул и, ударив Виндоса шпорами, одним скачком очутился на дне оврага, и белый жеребец так сильно ударил свой грудью в бок буланого жеребца, что тот даже осел на задние ноги. Тогда Даго ударил ножнами своего меча по золоченому шлему, и арпад без сознания грохнулся с седла. То же самое Авданец сделал с женой Арпада. С другими пошло чуть похуже, так что двое кочевников пало от копий воинов Даго, одного же из них смертельно ранила мардская стрела.

Сражение продолжалось недолго. Двенадцать мардов, связанных веревками, лежало на снегу, воины Даго вылавливали в лесу их лошадей.

- Кто ты такой, господин? - спросила женщина из края русов на своем певучем языке, понятном и для лендицов, поскольку оба языка были родом от древнего спальского.

- Я Даго, которого называют Пестователем. Весь народ за рекой Висулой взял я в свое пестование, - горделиво отвечал тот, держа белого жеребца под уздцы.

Женщина сказала Арпаду что-то непонятное, он тут же ответил ей, а та повторила:

- Мы не враги народа, живущего за рекой Висулой. Мы никогда туда не ходили.

Даго снял с головы Арпада позолоченный шлем и натер ему голову снегом, чтобы тот не испытывал боли после удара ножнами.

- Скажи ему, - обратился Даго к женщине, - что за помощью против вас обратились ко мне воинственные женщины из Страны Квен. Вы уже получили от них сундук золота, а теперь затребовали уже два сундука. Ваша жадность безгранична, и потому будете вы перебиты, а ваши лошади станут нашими. Ваши дети станут нашими невольниками, а ваши женщины - нашими служанками.

Когда женщина переводила эти слова Арпаду, Даго внимательно приглядывался к нему. Это был молодой человек его возраста, самое большее двадцати двух лет, с раскосыми глазами, смуглым гладким лицом и длинными черными усами.

- Это Арпад II, сын великого вождя мардов, За его жизнь и свободу ты получишь множество табунов лошадей и все то золото, которое дали нам воительницы из Страны Квен.

Арпад что-то высокомерно добавил, и женщина перевела:

- Если же ты сохранишь жизнь и свободу и другим мардам, Арпад II готов возвратиться к своему отцу на Понт.

Даго поглядел на женщину из края русов, на ее длинные светлые волосы, белое лицо и прекрасные голубые глаза. Этот темнолицый вождь, по-видимому, сильно любил ее, ибо она так сильно отличалась от женщин племени мардов. Даго вынул из-за пояса нож и разрезал веревки на руках женщины и Арпада.

- Мне не нужно ваше золото. Коней я вам отдам, - заявил он. - Вы уедете отсюда ранней весной, как только начнут сходить снега. Эти земли не подходят для кочевий. Здесь мало пастбищ, а только леса и болота. Мне не хочется ни войны, ни мертвецов на своем пути. Хочу же я с мардами братства.

С этими словами он вынул из седельной сумки металлический кубок, надрезал ножом безымянный палец на своей левой руке и слил в кубок немного крови. После этого он подал нож Арпаду.

- Ты выпьешь мою кровь, а я выпью твою кровь, - радостно подхватил Арпад и надрезал и свой безымянный палец, глядя потом, как капли крови стекают в кубок.

Затем он отпил этой крови и подал кубок Даго. Тот осушил кубок до дна, а затем торжественно сказал:

- Ты возвратишься на Понт, но когда очутишься в нужде, мои воины придут к тебе с помощью. Если же я, Даго, повелитель народов за рекой Висулой, буду в нужде, твои воины подадут руку помощи мне. Пусть нашим свидетелем в этом станет ворон. Клянись же!

Авданец поднял руку, на которой сидел его ворон, и черная птица закружила над ними, а потом вновь вернулась на плечо хозяина.

- Клянусь! - произнес Арпад.

Даго, Господин и Пестователь, лично перерезал путы на руках каждого из схваченных мардов, затем приказал вернуть им лошадей и позволил забрать двоих, убитых в стычке.

- Завтра я отдам всех ваших остальных лошадей, - пообещал он. - Но остерегайтесь Диких Женщин, что воспылали к вам ненавистью и прячутся на правом берегу реки.

Марды отбыли в свой лагерь, а Даго усмехнулся Хериму и Авданцу:

- Их стан неприступен. В нем укрыты более четырех сотен воинов. Они очень храбры, и даже если бы мы одолели их, мало кто из нас возвратился бы за Висулу.

- Жалко мне этого сундука с золотом, - вздохнул Авданец.

- Но мы же получим целый воз золота, - Даго все еще был весел.

Тут вмешалась Зифика, заикаясь от распирающей ее грудь гнева:

- Ты проговорился, господин, что лагерь наших женщин находится на другом берегу замерзшей реки. Зачем?

- Потому что я не желаю продолжения этой войны. Пусть ранней весной марды уходят отсюда. Мне не хочется, чтобы они возвратились сюда с новыми силами. Ты немедленно переберешься на другой берег и передашь княжне Люгии, что марды мирно уйдут отсюда. Таким образом, я выполнил то, о чем просила меня королева Айтвар. Мардов я победил. Теперь же мне следует получить с вас воз золота, и я буду ждать его в Высоком Граде.

Зифика стиснула губы и, ударив коня шпорами, галопом умчалась в лес. После этого Даго отдал приказ оставить деревушку, где они до сих пор жили. Утром же, вместе с Палукой и его людьми он погнал лошадей со своей тайной поляны в лагерь мардов. Навстречу к ним выехпл вождь Арпад с женой. Марды забрали своих лошадей.

- Не желаешь ли ты, Даго, заехать в мой стан и выпить кумыса? пригласил вождь.

Даго опасался измены. С ним был только Палука и его тридцать воинов, а в лагере находилось около четырехсот мардов.

- Благодарю тебя, вождь, - вежливо, но решительно сказал он. - Мое войско уже отправилось в обратную дорогу, ибо я поверил твоим клятвенным заверениям. Не мне тебе объяснять, насколько труден зимний марш для почти что тысячи воинов, - солгал он. - Мне следует поспешить за ними и проследить, чтобы не было какого насилия здешним людям, чтобы воины силой не отбирали себе и своим лошадям корма. Может статься, я и вернусь сюда весной, чтобы убедиться, ушел ли ты на родину.

После этого Даго соскочил с коня и, стоя на земле, широко открыл объятия. Арпад понял этот жест и тоже сошел на землю. Они обнялись, как пристало братьям, что прощаются, скорее всего, навсегда.

Через два дня, когда Даго с войсками шел по направлению к Высокому Граду, чтобы там дождаться конца зимы, до Херима дошло известие, что три сотни Диких Женщин ночью напали на лагерь мардов. Те, прячась за своими повозками, перебили из луков почти сотню женщин, а после того рискнули совершить конную вылазку и убили еще пару десятков напавших на них. Остальных Диких Женщин спасла темнота ночи и знание лесов на правом берегу реки Буцк. Поговаривали, будто княжна Люгия погибла, о судьбе же Зифики никто сказать ничего не мог.

После того Авданец вновь льстиво начал:

- Никогда, о Пестователь, не стану я сражаться с тобою на молотах, ибо ненароком мог бы повредить твою разумнейшую голову. Ты одолел мардов, что были в четыре раза сильнее нас, а погиб всего один наш воин.

Один лишь Херим все время опасался, что королева Айтвар может быть такой же жадной крови как ее дочка Люгия. И отдаст ли она обещанный ею воз золота только лишь за уход мардов?

Через неделю Даго с войском добрался под палисады Высокого Града.

- Открой нам свой град, староста по имени Псарь! - крикнул Даго мазовянам, спрятавшимся за палисадом. Если по доброй воле предоставишь ты мне теплое жилье и корм для лошадей, я возьму тебя в свое пестование. Если же ты не сделаешь этого, мы спалим твой город, а тебя самого повесим.

Через несколько лет Херим записал:

"Видя могучий отряд Даго, староста по имени Псарь, открыл ворота града своего, дал укрытие воинам и был взят в пестование. И таким вот образом во власти Даго Пестователя очутился расположенный над рекою Висулой первый град мазовян, что до сих пор выплачивал дань Диким Женщинам".

В тот год в месяце лютом ударили злейшие морозы, но холода стояли недолго. Оттепель началась еще до наступления месяца березня. Снег растаял совершенно, и уже можно было выпускать лошадей на пастбища с остатками прошлогодней травы. Разведчики Херима вернулись уже известным путем и увидали, что с первой же оттепелью марды уложили свои шатры на повозки и, отмечая путь свой глубокими колеинами, ушли на юг.

- Он выполнил свое обещание, - передал их сообщение Херим.

И Даго согласно кивал головой, хотя и не верил он ни в какие обещания, присяги и клятвы. Он давно уже пришел к выводу, что отряд мардов под предводительством Арпада, сына великого вождя, был выслан на север только лишь на разведку. Марды не нашли здесь земель, пригодных и привычных для кочевников, и поэтому повернули. В подходящем для них климате Паннонии им будет легче врываться в богатые провинции империи ромеев или же бить по восточным франкам.

Вскоре после того в Высоком Граде появилась Зифика. При виде Даго ее хмурое лицо вроде бы даже прояснилось.

- Королева Айтвар оплакала свою дочь Люгию, как оплакала и почти полторы сотни своих воительниц. Поначалу она злилась на тебя, господин, что ты позволил мардам уйти, ничего не взяв с них за смерть ее подданных. Только ты ведь предупреждал Люгию, чтобы та не нападала на лагерь мардов. Я тоже предостерегала ее. Она совершила ошибку, ты же, господин, свое обещание выполнил. Марды оставили наши границы. Посему, возьми с собою пятнадцать воинов и направляйся со мной в Страну Квен. Только, когда подойдем мы к первой же плотине, твои воины останутся на месте. Тебя же одного, с завязанными глазами, я проведу в Город Женщин, откуда ты заберешь обещанный воз золота. Так будет, ибо ни один мужчина не должен узнать дорогу в Город Женщин и после того уйти оттуда живым.

Очень долго Авданец, Палука, а также Куи, который во время войны с мардами как-то не нашел способности вернуть к себе доверия и милости, уговаривали Даго отказаться от поездки за золотом.

- Там будет засада, господин мой, - объяснял Авданец. - Королева Айтвар захочет отомстить за смерть своей дочери Люгии.

Куи же повторял рассказы об ужасных жестокостях, которые, якобы, творили Дикие Женщины.

- В самом лучшем случае, господин, они тебя кастрируют, - пугал он. Я слыхал, будто в городе этом проживает множество кастратов. Когда Женщины поимеют мужчину и чувствуют себя оплодотворенными, то заставляют своих невольников выбирать: смерть или кастрацию.

Даго и сам боялся, хотя тщательно скрывал свой страх. Он не верил людским обещаниям и клятвам, поскольку и сам не собирался когда-либо выполнять свои собственные, чему научила его "Книга Громов и Молний". Нарушение клятв входило в науку управления людьми. Потому-то он долго разговаривал с Зификой, пытаясь вытянуть из нее хотя бы словечко об истинных намерениях королевы Айтвар.

- Ты, господин, носишь на волосах Священную Андалу, - заявила та. - Я сама присутствовала при том, как Пепельноволосый по доброй воле передал ее тебе. Неужели ты считаешь, что моя мать захотела бы убить того, кто станет владеть державой, соседствующей с ее собственной? Тебе обещали воз золота, и ты его получишь.

Ее слова не убедили Даго. Держава Пепельноволосого распалась на три удела с крепостями в Гнезде, Крушвице и Познании. Не лучше ли иметь соседями три перессорившихся меж собою и слабых удела, чем одну сильную державу, под управлением одного государя? На месте королевы Айтвар Даго сам бы избавился от такого как он человека.

Но мысль о целом возе золота манила и не позволяла заснуть. Его собственные мешки с солидами и денарами уже показывали дно. А в Высокий Град все время прибывали и прибывали новые воины из краев лендицов и гопеланов, готовые служить Даго за большую плату. Прибыл даже самый старший сын старосты Повалы, сидящего в Крушвице, и попросил помощи против своего же отца. Старый Повала обещал молодому передать всю власть, но потом взял себе в жены молодку, а та посоветовала мужу убить наследника. Трижды пробовали отравить молодого Ольта Повалу, пока тот не сбежал в Высокий Град. Он торжественно встал перед Даго на колени и, положив руку на его щите, отдался в пестование.

Но в Даго было нечто большее, чем просто жажда золота и власти. Как сказала об этом когда-то Зелы - в глубине мыслей скрывал он сомнение: а взаправду ли зачал его великан?

- Вы всего лишь карлы, - с презрением сказал Даго своим воеводам. - Во мне же течет кровь великанов. Поэтому вы, будучи на моем месте, возможно, и струсили бы. Я же - великан, сын великана Бозы, отправлюсь к королеве Айтвар и заберу обещанный воз золота.

Под утро, когда запели первые петухи, Даго разделся донага и алой краской нарисовал на руках, на груди и бедрах магические знаки, чтобы те защитили его от стрелы, меча, копья и воды. Утром он объявил Зифике, что готов в путь.

Авданец с четырнадцатью всадниками сопровождали их до места, где сливались реки Нарвия и Буцк, и там, на обширных болотах, прорезанных каналами и насыпями-дамбами, скрывался от посторонних глаз Город Женщин.

На полях уже сошел снег, солнце пригревало днем довольно-таки сильно, но достаточно было очутиться в тени, чтобы почувствовать холод. По вечерам землю еще сковывали заморозки. Развилку рек Нарвии и Буцка окружали громадные пастбища - пока еще рыжие и покрытые талой влагой, слившейся в огромное озеро. На самом краю разлива Зифика остановила весь отряд и приказала воинам сойти с лошадей.

- Здесь будете вы ждать, потому что именно здесь начинается первая насыпь, ведущая в Город Женщин. Насыпи эти скрещиваются одна с другой, поворачивают, некоторые ведут в болота, и только одна ведет к цели. Более двух десятков мостов защищают доступ в город, причем каждый из них можно очень быстро разобрать или поджечь. Все эти дамбы и каналы творят огромный магический знак, обещающий смерть прибывшему со злыми намерениями, Посему до сих пор никому не удалось встать хотя бы перед защитным валом с семью башнями, стерегущим Город.

Даго хотелось показаться перед королевой Айтвар в самом лучшем виде. Как и всегда на нем был белый плащ и позолоченный панцирь; на бедрах он застегнул белый пояс и одел красные сапоги из вавилонской кожи.

Он обнял Авданца, и чтобы не выдавать своего волнения, так сильно хлопнул кузнеца по спине, что сидящий у того на плече ворон взлетел вверх и какое-то время кружил над ними, что было добрым предзнаменованием.

Зифика завязала глаза Даго красной повязкой, взяла белого жеребца под уздцы и повела к первой подмокшей насыпи.

Но весьма скоро Даго услыхал, что копыта лошадей ступают по драницам, значит насыпи были выложены деревом. Еще слыхал он, как с громким стуком проходили они по мостам из деревянных стволов. Таких мостов он насчитал уже ровно десять, как вновь раздался голос Зифики:

- Наступила ночь, господин, хотя для тебя уже давным-давно темно. Но не беспокойся, что нам не удастся попасть в город, так как я вижу зажженный на одной из башен огонь. Скажи мне, испытываешь ли ты страх?

Немного подумав, Даго ответил:

- Я слышу вокруг себя вздохи духов моих предков, давно ушедших спалов. Моя спина чуть ли не сгибается под охраняющей меня дланью какого-то великана. И кто-то нарисовал на руках моих пурпурный знак солнца.

Зифика остановила лошадей и вынула из седельной сумки факелы. Даго услыхал удары кремня по кресалу и почувствовал запах горящей лучины. Девушка разрезала ножом рукав кожаного кафтана Даго в том месте, где кончался панцирь, и увидала алый знак.

- Ты сказал правду, господин. Кто-то нарисовал на твоей руке пурпурный знак.

Даго обрадовался, так как в голосе Зифики он уловил тревожную нотку. Когда же они отъехали еще на какое-то расстояние, он сказал:

- Кто-то нарисовал пурпурные знаки на моей груди и на бедрах. Станешь ли ты проверять их?

- Нет, господин. Оставь свои чары. Я знаю, что ты обладаешь колдовской силой. Помню, как лечил ты рану у меня на спине, и от нее остался почти незаметный шрам. Херим говорил мне, что и твой меч тоже зачарован.

Издалека до них долетел крик, похожий на крик какой-то птицы. Зифика ответила точно так же. На какое-то мгновение они приостановились, а затем Даго услыхал грохот и скрип широко распахиваемых ворот. Когда они проехали через них, Зифика сняла с глаз Даго красную повязку.

- Мы в Городе Женщин, откуда до сих пор не вышел живым ни один мужчина.

Они ехали по узенькой улочке, выложенной драницами. По обеим ее сторонам сбились дома с крутоскатными крышами, что Даго видал, не смотря на темень. Свет падал на улицу сквозь затянутые рыбьим пузырем окошки. На воткнутых в землю шестах горели освещающие путь факелы. По дороге им не встретилось ни одной женщины-воина, вообще ни единого человека. Даже собаки не лаяли. И вообще, город казался вымершим и безлюдным.

Четыре громадных факела, прикрепленные к деревянным столбам, освещали площадь, где на самой средине высился дом, выше всех других. Перед ступенями, ведущими в дом, Зифика спрыгнула с коня и приказала Даго сделать то же самое. Коней она привязала к специальной перекладине.

- Будь спокоен, о твоем Виндосе позаботятся, - заверила его Зифика.

Они вошли в темные сени, и через несколько шагов Зифика открыла дверь в боковое помещение, где горела масляная лампа, стояло покрытое оленьими шкурами ложе и стол, на котором Даго увидал золотую миску для мытья и золотой же жбан, наполненный водой. На позолоченной тарелке, украшенной чеканными крылатыми животными, лежало несколько кусков холодной баранины.

- Поешь и ложись спать. Завтра утром тебя примет королева Айтвар. Не пытайся выйти отсюда, так как я сразу же закрою двери на засов, а окна заперты ставнями.

Зифика ушла, а Даго повалился на ложе, держа меч в руках. Хотя он был голоден и хотел пить, Даго не коснулся ни воды, ни мяса. В еде или питье мог быть отвар, вызывающий безумие, усыпляющий или даже убивающий человека. При ромейском дворе, во дворце Василия, а еще раньше - Зелы, учили его готовить подобное питье.

И вновь почувствовал он гложущий его страх. В помещении, куда не доходило ни одного звука, никакой человеческий голос, Даго почувствовал себя одиноким и бессильным. Но потом его посетили более радостные мысли и страх начал отступать. Разве на своем пути по свету не видал он, что повсюду рождаются государи, и появляются могучие державы. Разве не чувствовал он явственно, что племена, живущие между Вядуей и Висулой, живущие в раздробленности и ссорах, буквально кричат, требуя для себя единого правителя, пусть даже и не ведая о том осознанно? Королева Айтвар всего лишь человек. "Книга Громов и Молний" говорит: "отдельные люди могут спутывать нити истории, но не могут их рвать".

Королева Айтвар была уже очень стара. Настолько стара, что желтая кожа, иссохшая будто пергамент, обтянула скулы, как бывает с мертвецами, нечто вроде белого парика из овечьего руна покрывало ее голову и уши. Когда-то среднего роста, теперь она съежилась до размеров малолетней девочки, и когда приходилось сидеть на высоком золоченом троне, под ноги приходилось подставлять обитую бархатом скамеечку. На королеве был обшитый мехом обширный кафтан, с вышитыми на рукавах и груди крылатыми драконами. На ее голове была золотая королевская диадема, буквально слепящая глаза сиянием множества драгоценных камней огромной величины. В правой руке она держала золотой скипетр. На груди у королевы Айтвар висело золотое ожерелье-пектораль с изображениями львов, пожирающих коня. У ее ног лежал золотой колчан, наполненный золотыми же стрелами, и меч в золотых ножнах. Она казалась покойницей, в особенности же, когда опускала веки. Но когда поднимала их, наполненные разумом черные блестящие глаза глядели на пришедшего. И тут же вся ее фигура оживала. Понятно, что она не могла быть матерью ни Люгии, ни Зифики, так как была слишком стара для этого. Лишь позднее Даго узнал, что женщины Страны Квен лишь рожали самостоятельно, а детей воспитывали сообща. Каждый ребенок называл королеву "матерью", так как в их представлении та была матерью всех, населявших Город женщин. Королева приняла Даго в длинном помещении с множеством деревянных колонн. Его обогревали четыре глиняные печи. На стенах висели посеребренные щиты и десятки драгоценных колчанов и луков с золотыми оковками. От дверей до самого возвышения, на котором стоял трон, вел толстый и мягкий пурпурный ковер, а возле колонн, по каждой стороне помещения стояло на страже по десять вооруженных женщин.

В приемный зал Даго привела Зифика, а возле самых дверей отошла в сторону и там же остановилась. Даго же в своих красных сапогах вавилонской кожи и золоченом панцире, со своим белым поясом и в белом плаще направился вперед. В трех шагах от возвышения он остановился, встал на одно колено и слегка склонил голову с белыми волосами, поддерживаемыми кожаным ремешком с Андалой.

- Приветствую тебя, Священная Андала, лежащую на голове этого человека, - услыхал Даго медленный и скрипучий голос старухи.

Он поднял голову и гневно наморщил брови:

- Отчего, королева, ты приветствуешь Андалу, а не меня, ее носящего?

- Потому что носить ее должен только повелитель. Ибо, разве отпускает мардов просто так, не мстя им и не требуя выкупа, знающий искусство власти человек? Я знаю, что молодой Арпад был в твоих руках. Почему ты не отнял у него жизнь?

И ответил ей Даго:

- На твоей груди вижу я изображения львов, пожирающих коня. Искусство правления говорит, что во встреченного льва не мечут копье сразу же, ибо он может быть сытым и сейчас уходит в свое логово. При дворе цесаря ромеев говорили мне, что на берегах Понта поселились тысячи мардов. Не хотелось мне, чтобы они явились сюда искать мести за убитого Арпада. Ты, королева, просила меня, чтобы я изгнал мардов из границ твоих владений. За это мне обещали воз золота.

Веки королевы Айтвар упали, и какое-то время походила она на умершую. Но потом глянула она на Даго и заявила:

- Людьми управлять трудно. Я хочу знать, имеешь ли ты право носить Священную Андалу. Скажи мне свое мнение: хорош или плох по сути своей человек?

И отвечал ей Даго:

- Человек по сути своей и добр, и зол одновременно. Он бывает плохим по сути своей, но его можно заставить творить добро. И это обязан сделать повелитель, так лишь он знает, что для народа хорошо, а что плохо.

И вновь спросила его королева Айтвар:

- Как же повелитель должен творить зло, а как - добро?

И отвечал ей Даго:

- Зло следует отмерять сразу и во всей его полноте, чтобы подданные страдали как можно короче. Добро же следует отмерять понемножку, чтобы подданные могли подольше радоваться.

Искривились сухие, бледные губы королевы Айтвар, что означало довольную улыбку.

- Где учился ты искусству правления, Даго? - Впервые назвала она его по имени.

- У цесаря ромеев, а еще у короля франков.

- Встань, Даго. Ты получишь свой воз золота. Сегодня будет лунная ночь. Мы наполним воз золотыми украшениями савроматов и запряжем в него четверку лошадей. Ночью, с завязанными глазами ты уедешь отсюда. Вплоть до самых границ Страны Квен груз будет сопровождать Зифика, но потом она возвратится. Ты же воспользуешься этим золотом так, чтобы камень у тебя на голове заблестел еще ярче.

Она ударила золотым скипетром о поручень трона, и две воительницы внесли для Даго обитый бархатом стул.

- Садись, - попросила королева Айтвар Даго. - Скажи, нет ли у тебя ко мне какой-нибудь просьбы еще?

И сказал ей Даго:

- Золото - вещь ценная. Но знания - еще ценней. У цесаря ромеев и при дворе короля франков слыхали про Страну Квен. Только вот никто, королева, не ведает истории твоего народа. Моя держава будет соседствовать с твоей. Не зная истории, я могу совершить какую-нибудь ошибку, ибо незнание - мать ошибок.

Снова королева ударила скипетром о поручень кресла, и через мгновение в комнату вошел мужчина в белой хламиде и с гуслями в руках. Он был взрослым, но в детстве его, видимо, кастрировали, так как голос его звучал высоко и тонко будто у мальчика.

- Спой нам историю Края Квен, - приказала королева Айтвар.

Мужчина с гуслями уселся у ее ног, коснулся струн и завел детским голоском:

- ...Говорят, что когда Солнце было молодо, и молодым был месяц, почти всю юную Землю покрывали поросшие сочной травой степи. Будто цветы в этой степи появились скифы - народ, любящий серебро и золото, ибо и луна, и солнце состоят из них. Скифы делились на Скифов Царских, строящих города, называемые Неаполями, где из серебра и золота изготавливали миски и кувшины, колчаны для стрел и ножны для мечей, золоченые панцири и наголенники, щиты и конскую упряжь. А еще были скифы кочевые; эти жили в степях, разводя скот и лошадей, получая за них от царских скифов золотые и серебряные вещи. А еще были скифы-пахари; эти сеяли и собирали зерно, отдавая его кочевым и царским скифам взамен за мясо и кожи, за золотые и серебряные сосуды и украшения. А Богом всех скифов был Меч.

Мужчина прервал свою песнь, затем трижды сильно ударил по струнам гуслей. Через мгновение он продолжил:

- ...Рассказывают, что в те же самые времена на острове с уже позабытым названием проживал народ савроматов, которыми правили женщины, называемые амазонками, слово же это на языке савроматов означало женщину, сражающуюся наравне с мужчиной. Савроматские женщины любили золотые и серебряные украшения, но, поскольку золота в их стране не было, они устраивали походы за ним вплоть до самого края эллинов.

...Рассказывают, что однажды эллины напали на савроматов и, одержав победу под Термодентом над ними, уплыли на трех кораблях, взяв с собою всех амазонок, которых удалось им взять живыми. Но женщины-воительницы по дороге перебили всех эллинов и захватили корабли. К сожалению, не могли управлять этими судами, и ветер понес их от самого Кремного на Меотийском озере, принадлежавшего уже скифам. Тут амазонки сошли с кораблей и пешком двинулись по чужой стране. Встретив первый же табун лошадей, воинственные женщины захватили его, объездили и стали грабить имение скифов...

...Рассказывают, что скифы начали бой с амазонками, но после битвы, осмотрев трупы убитых, открыли, что амазонки - это женщины. Тогда они собрались на совет и решили не сражаться с женщинами, но послали к ним юношей, приблизительно в том же числе, сколько было и амазонок. Когда же те убедились, что юноши не питают к ним враждебных намерений, со временем поддались им и разбили совместный лагерь. Амазонки научились языку скифов, юношей послали к родителям их за имуществом, а потом совместно с ними отступили за реку Танаис и начали там жить. Но, хотя и жили они вместе, амазонки сохранили давние свои обычаи, выезжали верхом вместе с мужчинами на охоты, принимали участие в сражениях, и ни одна из них не могла выйти замуж, пока не убила хоть одного врага...

Рассказывают, что во времена царя Атеаса на скифов напали меды, и тогда все скифы, в том числе и мужья амазонок, выступили на битву с ними, оставляя амазонок дома, чтобы те защищали имение их от других враждебных народов. Двадцать и восемь лет воевали скифы, а когда возвратились они домой, навстречу им выступило многочисленное войско. Это савроматские амазонки за это время, не имея сил дождаться мужей, связались со своими невольниками и произвели на свет многочисленное потомство. Дети эти, узнав о своем происхождении, вышли на бой с возвращающимися с войны против медов скифами. И выбрали они себе землю, и выкопали широкий ров,что тянулся от Таврических Гор до самого Меотийского озера, а поскольку скифы пытались ворваться на их земли, вели с ними постоянные битвы... В конце скифы одолели амазонок, которые, уходя от преследующих их мужчин, направились на запад; на скифов же в это время напали аланы и кутагуры. На западе амазонки вступили в край глухих лесов, затем пришли они в поля и захватили солеварни в краю гопеланов. Но против них поднялись все склавинские народы, впоследствие - по Висуле - ударили готы и гепиды. Амазонки отступили в междуречье Нарвии и Буцка, выстроив там Город Женщин. Страну свою назвали они Амазонией, что потом превратилось в Мазовию. В стране этой, имея в подданных склавинский люд, женщины научились их языку, но сохранили свои обычаи не поддаваться мужчинам. Никому не удалось завоевать Города Женщин, который германцы назвали Квен. Таким образом савроматские женщины сохранили свои обычаи и богатства - золото эллинов, золото скифов и золото савроматов. И истинно то, что никакая савроматская женщина не может иметь мужчины, пока не убьет мужчины-врага. Ибо мужчина не может господствовать над женщиной, поскольку не способен он рожать детей и в силу сего недостатка обязан оставаться лишь слугой женщины и ее рабом...

Закончил свою песнь мужчина с голосом ребенка, забрал свои гусли и тихонько ушел. И тогда королева открыла уста в последний раз:

- Даго, ты получишь воз, наполненный золотом скифов, эллинов и савроматов. Уходи в свой мир и уже никогда не возвращайся сюда, поскольку ни один мужчина не имеет права уйти живым из Города Женщин. Сюда тебя привезли с завязанными глазами, так что будем считать, будто тебя здесь и не было.

Так вот закончился прием у королевы Айтвар. Даго провели в его комнату, где он пировал с Зификой до самого вечера и восхода Луны. После того покинул он дом королевы Айтвар и увидал, что перед дверью стоит крытая полотном повозка, а в ней четыре сундука, заполненных золотыми предметами. К повозке были привязаны Виндос и черный конь Зифики. Две пары лошадей должны были вывезти тяжеленную повозку из города. Даго и Зифика уселись на передке повозки. Зифика взяла в руки вожжи и кнут, завязав перед тем глаза Даго.

Конские копыта грохотали по драницам улиц, колеса стучали на мостах и выложенных деревом насыпях. Даго чувствовал болотный запах, потом же в ноздри его проник какой-то ужасный смрад.

- Что это такое, Зифика? - спросил он.

- Я вижу сотни крыс, - ответила та. - Конские копыта и колеса повозки давят их, только их множество.

Даго сорвал с глаз повязку. В серебристом лунном свете увидал он огромное заболоченное пространство, пересеченное каналами и насыпями, по которым можно было проехать. Насыпи то соединялись одна с другой, то разбегались в разные стороны, там же, где шел канал, были проложены деревянные мосты. Некоторые насыпи-плотины вели прямо в топь. Луна отражалась в неподвижной и вонючей воде каналов, исчезая под мостами, и где-то далеко-далеко огромной звездой на одной из семи башен Города Женщин горел факел.

Сейчас же из под мостов на насыпь выбирались сбитые в кучки по сотне и более штук небольшие, юркие серые зверьки - кочевые крысы. Сейчас они разбежались уже по всем насыпям. Там, где моста не было, они сворачивали, но упорно искали дорогу к городским стенам. Воздух был пропитан зловонным запахом гнили.

Даго увидал, что их повозка уже преодолела путаницу каналов и насыпей, дорога, по которой они ехали, приближалась к опушке леса, а это означало, что топи заканчиваются, и начинается твердая земля.

- Это кочевые крысы! - крикнул Даго Зифике. - Знаешь ли ты, что несут с собою эти твари, пустившиеся в путь лунной ночью? Они направляются в Город Женщин, а вместе с ними идет зараза! Мор! Зифика, это ужасная смерть! Через несколько дней в Городе Женщин не останется ни одного живого человека!

- Ты снял повязку! - взвизгнула Зифика и вытащила из-за пояса нож, чтобы заколоть Даго.

Но тот ударил ее кулаком по голове, лишая сознания, а затем связал и приторочил к передку повозки. После этого он схватил вожжи и кнут и начал колотить им по конским хребтам, чтобы ускорить их бег.

И так вот, под свист кнута, воз мчался по насыпи, все сильнее удаляясь от Города Женщин и кочевых крыс, несущих с собою заразу, называемую Мором.

Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я

К А Р Л О М А Н

Империя ромеев вступала в период собственного расцвета. Из-за вмешательства императрицы Теодоры, оставшейся вдовою после смерти императора Теофила и правящей теперь от имени малолетнего сына Михаила, понесли окончательное поражение иконоборцы, для которых культ священных образов, в огромном количестве изготовляемых в империи, не был ничем иным, как проявлением язычества и отступничеством от христианской веры. Можно ли по сути своей признать изображения Господа и его святых слуг - апостолов предметом священным, способным творить добро во имя Божие? Следует ли поклоняться картинам, созданным человеческими руками, возносить к ним молитвы, рассчитывать на их поддержку? Но может - как утверждали сторонники икон - в момент творческого акта сам Господь направлял рукою художника, и потому в его творении осталась божественная частица, которой и следовало поклоняться и ждать милости?

Многолетняя борьба между иконоборцами и сторонниками икон истощила державу ромеев изнутри, а нашествия мидян и муслиминов ослабляли его внешнее могущество. К тому же цесари-иконоборцы, занятые внутренними проблемами, забросили проблему Старой Ромы и теряли земли в Старой Империи, тем самым укрепляя власть пап, позволяя франкам хозяйничать в старых пределах до такой степени, что теперь уже франкам приходилось строить Царство Божие, а их предводитель, Карл Великий, был коронован в качестве императора, равного цесарям с Босфора.

У Теодоры был мудрый советник, ее любовник Теоктистос, которого она сделала высшим государственным чиновником - логофетом дома. Она же отодвинула от кормила власти своего брата, прекрасного военачальника Бардаса, а на престоле патриарха держала сына одного из прошлых императоров, кастрата Игнатия. И она же внимательно следила за всеми самостоятельными начинаниями своего сына Михаила.

Только правдой останется то, что именно она покончила с религиозными спорами, потрясавшими страной, а ее любовник Теоктистос выступил походом против муслиминов и, пускай ненадолго, но отобрал у них остров Крит. После этого ромейский флот неожиданно появился у берегов Египта и разрушил принадлежащую муслиминам крепость Дамиетту, стоящую возле устья Нила. Муслимины оказались немощными, так как их ослабляла внутренняя борьба за власть. Могучий в прошлом багдадский халифат разделился на множество халифатов с различными владыками, у которых не было ни сил, ни власти как у самодержцев Багдада. Теоктистос же поддержал и развитие мысли в державе ромеев, что вызвало ее расцвет в области науки и культуры.

Тем временем малолетний Михаил вырос в мужчину, пожелавшего править империей. Его естественным союзником оказался его дядя, Бардас, оттесненный от власти любовником императрицы. Бардас был не только превосходным военачальником, но и одним из замечательнейших людей той эпохи. Способен он был и к интригам. Обманом приглашенный во дворец, Теоктистос был убит на глазах у Михаила, которого сенат тут же объявил самодержцем. Теодору отправили в монастырь, а брат ее, Бардас, принял титул цесаря, как главнокомандующий войсками и управляющий делами государства. Сразу же сделалось очевидным, что Бардас вместе с юным Михаилом III не потерпят на патриаршеском престоле Игнатия, так тесно связанного с императрицей Теодорой. Их выбор пал на Фокия, известнейшего ученого и профессора великолепнейшей академии, располагавшейся во дворце Магнура и основанной как раз Бардасом. Вот каким образом Фокий сделался патриархом империи ромеев, хотя множество религиозных фанатиков в стране, равно как и папа в Старой Роме, не согласились с этим выбором, и далее продолжая считать патриархом кастрата Игнатия. Это событие, а затем и проблемы теологического порядка вызвали окончательный раскол между Восточной Империей и Западной, с ее столицей в Старой Роме, где на папском троне восседал энергичный и несговорчивый Николай I, которого впоследствии назовут "новым Илией". Он считал себя единственным главой Христианской Церкви; патриарх Фокий же был для него самозванцем. И так с тех пор весь христианский мир имел два центра власти и двух церковных глав: один центр находился в Старой Роме, имея главою папу, второй - в Новой Роме, во главе с Фокием. Насколько велика была его власть и мудрость, а так же способность к убеждению, свидетельствует факт, что посланные на собор в град Бизиса папские легаты, которым было поручено огласить Фокия незаконным патриархом, под влиянием его аргументов признали его и отнеслись к нему со всем уважением.

Только спор между Фокием и папой продолжился значительно дальше и глубже. Обострился он по вопросу сути Святого Духа. Папа и церковь в Старой Роме утверждали, будто Дух Святой исходит от Отца и Сына, а Фокий и представители церкви в империи ромеев - что Святой Дух исходит от Отца через Сына. Медленно, но неумолимо происходило разделение христианского мира на две могущественные и равноправные церкви: восточную в Новой Роме и западную - в Роме Старой.

Как раз в это время и довелось пребывать Даго при дворе императора ромеев, пользоваться милостями Великого Конюшего, встречаться с патриархом Фокием и цесарем Бардасом, учиться искусству править и языку франков. Ибо для великих целей предназначал его не только Великий Конюший, но и патриарх Фокий. Для каких целей - понял он, когда ко двору императора ромеев прибыло посольство от правителя Великой Моравы, державы, расположенной к югу от гор Карпатос, от склавинского князя Ростислава. Государь этот вечно попадал в зависимость от восточных франков и их короля, Людовика Тевтонского, поскольку Великая Морава соседствовала с франкскою Восточной Маркой. Франкские миссионеры принесли Великой Мораве христианскую веру, но, как быстро выяснилось, это означало зависимость от франкского епископа в городе Пассау и постепенную утрату независимости. Потому Ростислав и попросил папу Николая I выделить для него самостоятельное епископство, которое могло бы помочь князю в поддерживании независимости. Но папа отказал просьбе склавинского князя, так как поддерживал тевтонских епископов, которые за счет склавинов и Великой Моравы желали расширить свои имения и свое владычество. И тогда Ростислав решился на отчаянный поступок: он изгнал из своей державы франкских и тевтонских миссионеров, и выслал посольство к императору ромеев, сообщая через него, что желает христианской веры от патриарха Фокия, а от ромеев - опеки и защиты не только от франков, но и от болгар, живущих на другой границе его владений.

Фокий быстро понял, что пробил час, когда восточная церковь сможет подчинить себе соседствующие с франками склавинские народы, и тем самым, преградить западным путь на восток. И еще, посчитал он, что таким путем уменьшит престиж папы и западной церкви.

Даго стал свидетелем, с какой необыкновенной пышностью были приняты послы Великой Моравы. Уже на границе империи посольский поезд встречали государственные чиновники, одаряя посла множеством драгоценных предметов и приняв скромные подарки для своего императора. В каждом городе, через который проезжало посольство, ему устраивали торжественный прием и снова вручали дары. В столице посла Великой Моравы поместили в великолепнейшем дворце, и первым посетил его самый главный чиновник, логофет дома. Затем одетый в золотые панцири и белоснежные плащи особый отряд гвардейцев императора провел посла во дворец Магнура, где находился зал приемов. Для проезда через город посол Великой Моравы получил великолепного, осыпанного драгоценностями коня. А в тот момент, когда входил он в зал приемов, в глубине раскрылись занавеси, открывая специальное возвышение, где стоял золотой императорский трон, на котором восседал сам повелитель. Все присутствующие, увидав его, пали на колени, и только посол направился к трону, остановившись на плите из красного порфира, вделанной в пол. Только здесь опустился он на колени и, согласно церемониала, трижды поклонился императору Михаилу III. Посол передал императору поздравления от своего повелителя, Ростислава, а потом вручил письмо с просьбой прислать монахов для распространения христианства.

Император Михаил выглядел восхитительно. Не только для посла, прибывшего из такой далекой как Великая Морава страны, но и для всех очевидным было, что он воплощает собою Бога-Солнце, и то, что власть свою получил он от самого Христа. Впрочем, иногда и сам он короновал изображенную на иконе голову Иисуса, давая тем понять, что и сам является как бы Богом.

Трон сверкал от золота. Император был одет в хламиду, на которую был накинут плащ древнеримских царей. На его ногах были пурпурные сапоги главнокомандующего армией, а на голове - тяжелая золотая корона, состоящая из множества щитков, соединенных петлями. В руке он держал пергаментный свиток - как символ правоверности, и кошелек с прахом - как символ преходящего. Никто не имел права касаться руки императора, такой поступок оценивался как святотатство.

Тихим голосом император спросил посла из Великой Моравы о здоровье "своего сына", поскольку именно так назывались здесь повелители меньших стран, а словом "брат" - повелители держав могучих. Посол ответил, и церемония была признана законченной, так как вторая аудиенция, предназначенная для переговоров по делам, ради которых посол и прибыл, должна была состояться лишь на следующий день.

Навсегда в памяти Даго остался вид императора Михаила III, сидящего на троне в своей огромном и тяжелом венце, вид императорских чиновников и вельмож, разодетых в пурпур, павлиньи перья и перламутр. А еще - стоящий на коленях посол Великой Моравы, просящий прислать монахов для распространения христианства и защиту от франков и болгар. Мог ли предположить он тогда, что когда-то встанет на смертный бой с Великой Моравой за будущее страны, которую впоследствии назовут Польшей.

Даго присутствовал и на пиру, устроенном императором Михаилом в честь посла из Великой Моравы. Повелитель восседал за золотым столом, а за его спиной толпились шамбелены, держащие в руках символы своей должности палки. Рядом с императором сидела императрица, за ее спиной стояли придворные дамы с палочками в руках. Послов садили в зависимости от значения их держав; этого вот, из Великой Моравы, в связи с важностью расширения ромейского влияния на страны, граничащие с восточными франками, о чем так много размышляли

Михаил III, Бардас и Фокий, посадили во главе стола, рядом с императором. При том к некоторым странам можно было проявить и презрение. В древних документах сохранилась жалоба тевтонского посла, епископа Лютпранда из Кремоны, которому указали место на самом конце стола, в то время как посол булгар сидел рядом с цесарем, ибо это было то время, когда Болгария должна была принять христианство, опять же, из рук ромеев.

Во время пира играли оркестры, состоящие из органа, цимбал и множества смычковых инструментов, выступали хоры и сольные певцы, а потом были танцовщицы и актеры, демонстрирующие искусство пантомимы. Понял тогда Даго, что повелитель должен окружать себя красотой, поскольку красота возвеличивает его в глазах подданных.

И случилось так, что император Михаил III милостиво отнесся к посольству князя Ростислава. Патриарх Фокий назначил для миссии распространения христианства к югу от гор Карпатос своего любимейшего ученика, Константина, в монашестве принявшего имя Кирилл, и его брата Мефодия. Оба они знали язык склавинов, так как были детьми офицера из Салоник, где проживало много склавинов. Константин, профессор собора святых Апостолов, разработал специальное письмо для склавинов, соответствующее звукам их языка, потом на склавинский язык были переведены литургические книги и разработано проведение богослужений по-склавински. Так подготовленные миссионеры, Кирилл и Мефодий, отправились при многочисленном посольстве в Великую Мораву, чтобы через ромейское христианство расширить и укрепить влияние империи.

Впоследствии Василий спросил у живущего в его дворце Даго:

- А ты, Даго, пришлешь ли к нам послов, когда станешь повелителем народов к северу от гор Карпатос? Пожелаешь ли ты, чтобы ученики Константина и Мефодия распространяли христианство и в твоей державе?

Ответил ему Даго:

- Сначала я должен иметь эту державу, господин. Учитель, которого ты дал мне, чтобы освоил я искусство править, сказал, что сложенную из различных народов империю объединяет только религия. То же самое и у франков. Так что христианство, господин, это клей для разных народов, Но вместе с тем, господин, сказал он мне, что дело не в том, во что какой народ будет верить, в Христа или Сварога, но от кого примет эту веру, и как раз здесь уже то, что называется у вас "политикой".

- Политика? Очень странное слово, - рассмеялся Василий.

- Да, господин. Когда булгары решили принять христианство от папы из Старой Ромы, полководец Бардас выслал целый флот к побережьям Булгарии, давая им понять, что из-за этого может вспыхнуть война.

- И заверяю тебя, Даго, что война с Борисом Булгарским будет, согласился Василий. - И когда-нибудь мы заставим русинов принять от нас веру, ибо лишь это сможет обеспечить безопасность наших границ.

Тем временем с запада к ромеям приходили все более радостные вести. Идея Царства Божия, отождествляемая с единством Франкской Державы, с каждым годом расшатывалась все сильнее. Сын Карла Великого, Людовик Набожный, уже не мог удерживать этого единства. Женившись на красавице Юдифи, начал он, в ущерб сыновьям от первого брака, поощрять притязания своего с Юдифью сына, Карла. Несколько раз подымали против него бунт сыновья, он даже лишался трона, и ему трижды приходилось короноваться императором. С каждым поражением его угасали мечты о Царстве Божием. Потом сторонники единства империи связали свои надежды с самым сильным сыном Людовика Набожного, Лотарем, которого и короновали императором франков. К сожалению, Лотарь оказался плохим вождем и политиком - в знаменитой битве при Фонтенуа эн Пуассе, неподалеку от Оксерр, он столкнулся в битве со своими братьями, Людовиком, которого потом назовут Тевтонским, и Карлом, впоследствии названном Лысым. И потерпел он поражение.

Даже до ромеев дошла песнь об этой знаменитой битве, в которой полегло множество франков:

Пусть ни роса, ни дождь уж никогда

Не выпадут в поля, где полегли

Те рыцари, что в бой пошли тогда.

И плачут все о них: отец и мать, сестра и брат.

На стороне Людовика и Карла белы ж были поля

Плащами белыми, льняными, тех, кто пал,

Как водится от птиц, слетающихся часто...

Через два года после этой битвы, в Вердене три брата подписали мирный договор. Таким образом внуки Карла Великого окончательно растащили меж собою огромное Государство Франков. Лотарь получил Италию и длинную полосу земли между Рейном и Ааром с одной стороны и Скальдой, Арганами, Соной и Цеуннессом - с другой. Еще он получил Фризию на правом берегу Рейна, хотя пришлось уступить Людовику Тевтонскому Майн, Ворм и Спиру. Людовику же были даны франкские земли, лежащие к востоку от земель Лотаря, образующие Восточно-франкскую империю. А все земли к западу от владений Лотаря взял себе Карл Лысый, создавая таким образом Западно-франкскую державу.

Но даже эти три, довольно-таки сильных государства не были в состоянии сохранить свою целостность и боролись с многочисленными хлопотами. Италию и Лотаря угнетали набеги муслиминов, Карла Лысого - разбойные нападения аскоманнов, которых к тому времени начали называть норманнами. Людовик Тевтонский же никак не мог справиться с бунтами язычников-склавинов, прежде всего - ободритов, и нарождавшейся мощью Великой Моравы. Случилось так, что Лотарю пришлось поделить свою державу меж тремя сыновьями, отдавая Людовику II - Италию, Карлу - Бургундию и Прованс, а Лотарю II - Фризию и все остальные свои земли. Самой важной среди всех этих владений была, конечно же, Италия, так как там находилась Старая Рома и правили папы, которые надевали короны и были в то время единственными сторонниками целостности империи.

Не лучшим образом обстояли дела и в государстве франков Карла Лысого. Мало того, что ему досаждали нападения норманнов, но в то же время против него бунтовали богачи, в особенности из Бретани; дошло даже до того, что для борьбы с ними пришлось звать брата, Людовика Тевтонского. Тот перешел Рейн и одержал победу, только власти над западными франками удержать не сумел. Потом против Карла Лысого поднял мятеж его собственный сын, Карл Аквитанский. Впоследствии пришлось королю, ради защиты от норманнов и бретанцев, часть земель отдать в руки Роберта Сильного, который очень быстро почувствовал себя самостоятельным королем данных ему в опеку земель. То же самое начало происходить и во Фландрии, где правил граф Болдуин Железнорукий...

Но Даго прежде всего интересовался страной восточных франков, которой владел Людовик Тевтонский. Ибо, если должен был он создать державу к востоку от рек Альбис и Вядуи, казалось неправдоподобным, чтобы этот сильный и предприимчивый король согласился с этим, подобно тому, как не хотел он согласиться с самостоятельностью Ростислава и Великой Моравы. Казалось, что все внимание Людовика Тевтонского сосредоточено на востоке, куда год за годом отправлял он экспедиции против не признающих его главенства склавинов-ободритов. Потом напал он на Ростислава, правителя Великой Моравы. Этот поход оказался неудачным до такой степени, что вскоре уже Ростислав разграбил пограничные территории восточных франков. Вот тогда-то, опасаясь нападения Великой Моравы на Баварию, Людовик решился отдать всю Восточную Марку под власть своего старшего сына, Карломана. Этого молодого правителя пожирали огромные амбиции. Восточной Марки ему было мало. Когда Людовик Тевтонский вернулся из неудачного похода против подданных Карла Лысого, он, договорившись с Ростиславом, захватил все земли к востоку от Инна. Хочешь - не хочешь, Людовик смирился с этим и в силу договора с сыном признал за ним захваченные земли. Но потом он хитростью заманил сына к себе, обвинил его в заговоре и лишил всяческой власти. Затем, узнав, что Ростислав желает принять веру от цесаря ромеев, и тем самым отдаться в их опеку, Людовик задумал большой поход против Великой Моравы...

День, когда в императорскую канцелярию поступило известие об этих событиях, стал предпоследним днем пребывания Даго в Новой Роме. Вечером этого дня Великий Конюший Василий взял его на очень тайную аудиенцию у императора, где были еще патриарх Фокий и полководец Бардас. Кроме Даго туда же был приглашен еще и Мелейнос, сын одного из крупнейших богачей Новой Ромы, молодой человек, только начинающий карабкаться по ступеням к наивысшим чинам в государстве.

Император сидел не на троне, а за накрытым столом. Рядом с ним пиршествовали патриарх Фокий и Бардас. Великий Конюший, равно как Даго и Мелейнос, стоял.

Поначалу император, а затем и патриарх тихими голосами очень долго что-то втолковывали Мелейносу. Затем через Великого Конюшего император Михаил спросил у Даго:

- Ну что, юноша, усвоил ли ты искусство правления? Для чего ты учился ему?

- Я, о великий цесарь ромеев, желаю создать огромную державу к северу от гор Карпатос. Искусство же правления я усвоил.

- Трудно создать что-либо из ничего, - нетерпеливо сказал Михаил. - Но мне хотелось бы знать, овладел ли ты искусством ссорить людей меж собою?

- Это часть искусства править.

- По-франкски говорить умеешь?

- Да, великий цесарь. По-франкски, тевтонски, немного по-саксонски и по-баварски. Кроме того, могу пользоваться языком Ромы.

Тут заговорил патриарх Фокий:

- Да не будет для тебя тайной, сын мой, что мы высылаем в державу франков большое посольство с сопровождением воинов, которое возглавит Мелейнос. Какими будут все его задания, пусть останется нашей тайной. Но одно я могу тебе сказать - нас беспокоит мысль о походе Людовика Тевтонского против Великой Моравы, куда мы отослали наших миссионеров. Скорее всего, дорога ваша приведет ко двору Людовика, где твоим заданием станет подружиться с королевским сыном, Карломаном, и углубить в нем чувство ненависти к отцу. У Мелейноса будет достаточно золота, чтобы сплотить сторонников Карломана и устроить новый мятеж против отца. Если бунт окажется успешным, Людовику придется отказаться от похода, иначе ему надо будет сражаться не только с Ростиславом, но и с собственным сыном. Если же такое произойдет, снабженный золотом Мелейноса ты отправишься к народам за реку Альбис и, рассыпая золото горстями и ссоря их друг с другом, сделаешь так, чтобы ободриты снова напали на державу Людовика, заставив его выступить и против третьего противника. Только это сможет обеспечить выполнение нашей миссии.

Внезапно в разговор вмешался Великий Конюший:

- Имеется еще и четвертый противник. Это кочевой народ, называемый мардами, а еще - мадьярами, что пришли из страны Этелькёз, нанесли удар по восточным франкам и вступили в край, который называют Хорутанией, угрожая при том Аллемании. Разве Даго не должен встретиться с ними, чтобы подговорить их и на другие нападения?

Василий сказал это по-гречески, а потом повторил по-склавински, чтобы и Даго смог узнать про мардов. Но Бардас резко перебил Великого Конюшего:

- Марды - враги нам. Они осели возле Понта и грабят наши границы. С ними мы будем воевать, равно как и с булгарами, которые желают помочь Людовику в его войне против Великой Моравы.

Михаил III дал знак, что считает аудиенцию законченной. Даго и Мелейнос опустились на одно колено, то же самое сделал и Василий, а потом все трое вышли из дворца.

Этой ночью Великий Конюший напился с Даго чуть ли не до потери сознания. Возможно, в этом жестоком и сильном человеке тлели какие-то человеческие чувства, и он просто полюбил Даго, которого нашел на берегу Сарматского Моря. Может он чувствовал, что уже никогда не встретит юношу, которого сам повелел научить искусству правления людьми. А может его терзали какие-то собственные тревоги, поскольку, опьянев, выкрикивал он слова, за которые мог лишиться всех милостей:

- Император - это самый обыкновенный пьяница, у которого нет ни собственного мнения, ни силы воли. Если бы не Бардас, никогда бы не победил он своей матери и не воссел на троне. Для него прав тот, кто приходит к нему со своей правотой последним. Он слишком поддается влиянию Фокия, а этот умник мечтает править вообще целым миром. Бардас же обожает малые войны, в которых легко может выйти победителем. Ясно, что надо помочь Великой Мораве, и что надо заставить уступить болгарского царя Бориса. Только глупо настраивать франков против себя и неустанно ослаблять их. Известно ли тебе, Даго, кто угрожает нам на самом деле? Муслимины, чертовы "подданные". Лишь совместно с франками сможем мы сломить их могущество и править всем Маре Итернум, Средиземным Морем, отобрать у них Сирию и Египет. От кого истекает Дух Святой? от Отца и Сына, либо же от Отца через Сына? И ради такой дурацкой причины мы должны расколоть христианский мир, когда нас начинает заливать вера "подданных"? Ведь мы станем строить вместо церквей мечети, потому что не можем договориться с франками. Какое мне дело, кто главнее: папа или патриарх! Здесь, на месте, так или иначе, но император будет назначать патриархов, а папам в Старой Роме ничего не останется, как согласиться с нашими решениями, поскольку, победив муслиминов, мы станем самыми сильными во всем мире. Тебя, Даго6 тоже обманули. Мне обещали, что тебе дадут денег и воинов, чтобы к северу от гор Карпатос ты создал дружественную нам державу. А из тебя сделали всего лишь соглядатая и подстрекателя.

Даго молчал, потому что искусство правления учило притворяться глухим, когда кто-то из могущественных выкрикивает подобные слова. Искусство это давно уже научило его, что обещания правителей непрочны, и сам он тоже решил не выполнять собственных обещаний, если для него это не будет выгодно. Он должен был подружиться с Карломаном и подговорить его на мятеж против отца. Возможно, что он так и сделает, но, может, и совершенно иначе. Ему поручили идти к ободритам и раздуть неугасимый пожар на восточной границе державы франков. Может он так и сделает, но, может - и нет!

На утро Мелейнос и двадцать сопровождавших его ромеев, большей частью греков, сели вместе с Даго на тяжелый, окованный металлом ромейский корабль и отплыли в направлении порта Барис, где находилась Фема Лонгобардис, последний бастион ромеев на италийском полуострове. Зачем была избрана такая кружная дорога, чтобы попасть ко двору Людовика Тевтонского, Даго не знал. Лишь очутившись в Старой Роме, где свалился он в неожиданной горячке и похудел от страшного поноса, видя беготню Мелейноса и его товарищей, странные и тайные встречи, происходящие в снятом ими доме, Даго понял, что у Мелейноса было множество поручений и заданий, и одним из них был подкуп епископов, чтобы те признали недействительными решения Латеранского синода в отношении Фокия. Случилось так, что разозлившись решениями синода, созванного Фокием и Бардасом в Новой Роме, папа Николай I собрал свой синод на Латеранском холме и заставил епископов признать избрание Фокия незаконным, считая и впредь патриархом Новой Ромы кастрата Игнатия. Денег на подкуп у Мелейноса хватало. Он распоряжался двумя повозками с наполненными золотом сундуками, на лошадей были навьючены мешки с золотыми солидами и нумизматами.

Вот почему не удалось Даго увидать Старую Рому, потому-то и не мог он оценить, можно ли сравнивать ее с величием и красотой града Бизиса. Но в одном он убедился точно, что было это место, где процветал всяческий разврат, где налево и направо торговали церковными должностями, где подкупить можно было каждого, а папы слишком недолго сидели на своем престоле.

Ожил он только лишь в Ахене, в великолепных дворцах, построенных Карлом Великим. Купаясь и плавая в бассейне с водой из теплого источника, восстанавливал он здоровье и силы. В Ахене же Даго очутился в свете замысловатых интриг. Дело в том, что лотарингский король Лотарь II пожелал взять в жены красивую наложницу Вальдраду, у которой с ним уже были дети, и бросил свою законную жену Теубергу, обвиняя ту в развязном поведении. Громадные деньги потратил Лотарь II, а так же и Мелейнос, чтобы местные епископы разрешили королю развестись, вопреки воле папы Николая I. Все это делалось затем, что любое ослабление папской власти служило делу Фокия, но Николай I, к которому король апеллировал ранее, решил показать зубы. Легатов, одобривших королевский развод, он лишил церковных должностей и заставил духовенство Лотарингии аннулировать развод под угрозой наказаний. Получилось, что папа выиграл, и замешанный в это дело Мелейнос спешно оставил Ахен, направляясь в Регенсбург, ко двору Людовика Тевтонского. Впрочем, поспешить его заставило известие о том, что произошло наихудшее: Людовик к этому времени совместно с болгарами ударил с двух сторон на Великую Мораву и осадил Ростислава в граде Довине у слияния рек Истра и Моравы, заставив того признать зависимость от себя. Таким образом, Великая Морава вновь очутилась под влиянием франков, хотя миссия Константина и Мефодия продолжала действовать.

Дивился Даго обычаям франкских повелителей. У них не было стольных градов, и они, собственно, все время были в пути, переезжая из дворца в дворец. Иногда они жили за счет своих вассалов, предупреждая баронов, епископов и аббатов, что едут к ним, приказывая готовить для целого двора соответствующее количество помещений, еды и питья. Это, якобы, должно было служить единству франкских держав, созданных из различных народов, говорящих на совершенно различных языках - только на самом деле, жизнь за счет баронов, аббатов и епископов казалась франкским королям гораздо более легкой и дешевой. Вот почему Людовик Тевтонский лето проводил во Франкфурте, а зиму - в Регенсбурге.

Как раз в Регенсбурге в начале зимы они и нашли Людовика Тевтонского. Повелитель был упоен своей победой над Великой Моравой и принял посольство от императора ромеев милостиво, равно как и рулон пергамента, в котором Михаил III выражал королю свое восхищение и уважение, обещая вечную дружбу и называя "братом". Источником великодушного отношения Людовика к ромейскому посольству был факт того, что марды, называемые еще и мадьярами, прорвались в Аллеманию, грабя и опустошая страну. У Людовика появилась мысль, а не ударить ли ему на мардов вместе с ромеями, чтобы навсегда изгнать кочевников даже с побережий Понта.

В Регенсбурге Даго скучал, так как замок не был таким великолепным как замки и дворцы Новой Ромы или даже Ахена. Не удалось ему сблизиться и с Карломаном, которого Людовик держал чуть ли не под замком. Потому он дважды съездил в Фульду, чтобы ознакомиться там с хрониками, касающихся проживающих за Альбис склавинов, а еще завел роман с аббатисой ближайшего монастыря, Альбегундой, внебрачной дочерью короля Людовика. Это была тридцатилетняя женщина необыкновенной красоты, страстная и нежная; знаменита она была еще и тем, что писала прелестные стихи, называемые "винилодес", за что наиболее строгие монахи осуждали ее, например, рабан Маурус из Фульды. Ведомое Даго искусство любви настолько потрясло Альбегунду, что она изгнала всех своих любовников, и монастырь ее стал любовным гнездышком только лишь для нее и Даго. Как и каждая женщина, впервые познавшая полное наслаждение от любви, она хоть как-то желала отблагодарить Даго, дать ему богатство или, хотя бы, титул, Это она подсказала Людовику, чтобы тот пообещал графский титул тому, кто вызовет на поединок Зигфрида из древнего рода Нибелунгов. Зигфрид был вассалом короля, но, тем не менее, он не явился по зову своего сеньора на войну против Великой Моравы, что сам Людовик посчитал за личное оскорбление. Взял тогда Даго латную рукавицу Людовика тевтонского и вместе с тремя ромеями, которых дал ему Мелейнос, а также с несколькими тевтонскими рыцарями направился в замок Страссфурт на реке Боде, где, якобы, много-много лет назад легендарный Зигфрид из Нибелунгов, предок нынешнего барона, жил с женою, слывущей своею красотой Крумхильдой.

Замок Страссфурт был запущен, так как Зигфрид, скорее всего, о своем имении заботился мало. Рассказывали, для того, чтобы вести разгульную жизнь, он совершенно опустился, вплоть до грабежа купцов. Но, все-таки, его боялись. У него были могучие ручищи и настолько сильный удар меча, что мог он разрубить самый крепкий щит. Говорили, что он носит пояс и перстень исландской королевы Брунгильды, которая с помощью Хагена предательски убила легендарного Зигфрида.

В замке продолжался начавшийся уже месяц назад пир. Зигфрид не прекратил пировать, даже получив вызов от своего сеньора. На пиры эти он тратил добычу от грабежа, не слишком беспокоясь об обороноспособности замка, веря, что легенда предка делает его самого грозным для кого угодно, даже для короля.

На каменный пол замка, где Зигфрид пировал с несколькими соседями и полуголыми девками6 бросил Даго королевскую рукавицу и вызвал хозяина на поединок. В этот миг был он великолепен - в своем позолоченном панцире, в золоченом шлеме с павлиньими перьями, в красных сапогах из вавилонской кожи, с белым поясом и в белом же плаще.

Щит его покрыт был серебром, вот только меч, по- аскоманнски подвешенный на плече, выглядел скромно в ножнах из липовых дощечек.

Из-за стола поднялся атлетически сложенный сорокалетний мужчина, с огромными усищами и опухшим от пива лицом. Он сразу же оценил6 чего стоит золоченый панцирь Даго, его шлем и щит. За эти вещи можно было получить большие деньги, если бы только в бою они не пострадали.

- Я Даго, господин из рода спалов, сын великана Бозы, бросаю тебе эту королевскую рукавицу и от имени короля вызываю тебя на смертный бой. Ты предал короля, не прибыв по его зову на войну, нарушая тем самым рыцарский обет, - сказал Даго на языке франков.

Зигфрид не слыхал о роде спалов, не слыхал он и о многих других великих родах, так как давно уже не бывал при дворе Людовика Тевтонского. Презрительно поглядел он на незваного гостя налитыми кровью глазами и хриплым голосом ответил:

- Разве неизвестно тебе, что я сам из рода Нибелунгов, а каждый член нашего рода омылся кровью дракона, что сделало его нечувствительным к ранам? Разве не видишь ты на мне пояса с золотыми оковками - пояс королевы Брунгильды? Или же показать тебе свой перстень, приносящий удачу в бою, что принадлежал ей же?

Подобные хвастливые речи считались перед боем проявлением изысканности и хороших манер. Соперники таким образом желали поднять себе цену в глазах собственных, противника и зрителей.

- Я, Даго Господин, ношу меч, заклятый Одином. Если вытащить его из ножен, кто-то из нас падет трупом!

- Это ты будешь трупом! - взревел Зигфрид и приказал слуге подать ему длинный, обоюдоострый, выкованный на Рейне меч, кольчугу, удлиненный щит и шлем, украшенный бычьими рогами.

Они вышли на замковое подворье, где ноги до щиколоток тонули в навозе.

- Будем драться пешими или конными? - задал вопрос Даго, с отвращением глядя на красные свои сапоги, заляпанные навозом.

- Пешими, собака! - проревел Зигфрид оскорбление.

- Твой перстень и пояс я брошу под ноги Людовику. А замок все твое имение с землями заберу себе, вместе с титулом графа, который получу от него же, - заявил Даго.

- А вот что мне достанется с победы, если расколочу я твои золоченые панцирь и шлем?

Снял тогда Даго с себя белый плащ и отдал его одному из ромеев. Потом снял он с себя позолоченный панцирь, шлем тоже отдал.

- Становись на бой с сыном великана! - воскликнул он, чувствуя, как вздымается в нем желание драться и воля к победе.

- Поосторожней, недомерок! - пронзительно заорал Зигфрид и, подняв меч, бросился на Даго6 который даже не успел еще вытащить из ножен свой меч Тирфинг.

Щит выдержал удар франкского меча. Даго отпрыгнул на три шага назад и успел выхватить меч. В зимнем, кроваво-закатном солнце, клинок Тирфинга вспыхнул, будто залившися немедля кровью. Повсюду, куда падал отблеск Тирфинга, казалось, кровь льется потоком.

Вид этот на мгновение ошеломил Зигфрида. Теперь уже ударил Даго. Но Нибелунг инстинктивно прикрылся щитом, который застонал будто треснутый колокол и распался на две части. Зигфрид опять сделал замах своим мечом, что был намного длиннее Тирфинга, и вновь глухо откликнулся щит Даго. Движения спала ускорились: меч, могло показаться, подобно кровавому отблеску солнца, висевшего у них над головами, окружал Зигфрида со всех сторон. И вдруг, когда барон чуть наклонился, делая для своего меча чуть больший замах, Даго подскочил к нему и одним ударом снес голову.

Пронзительно вопя сбежали в замок полуголые девицы, что вышли на подворье, чтобы поглядеть на поединок. Соседи Зигфрида тут же вскочили на своих лошадей, решив, что товарищи Даго тут же начнут расправу и с ними. Они удрали через порушенные ворота на покрытую льдом реку Боду. Даго нагнулся над трупом, расстегнул на нем пояс и стянул с пальца Зигфрида золотой перстень Нибелунгов, Потом он презрительно сплюнул, увидав, что лицо барона погрузилось в навоз.

- Все слыхали, как человек этот назвал меня собакой и недомерком! закричал он, все еще пылая ненавистью к Зигфриду. - Теперь вы и сами смогли убедиться, что я из рода великанов, потому что лишь великан может поразить Нибелунга!

Воины, которых Людовик предоставил Даго, скрылись в глубине замка. Даго не желал оставаться здесь даже на мгновение. Он вскочил на коня, а за ним и три ромея. Тевтонские воины нагнали их только через три стаи. Уже только, когда увидали они стены замка в Регенсбурге, один из них сказал:

- Господин, мы обязаны были сделать то, что было нашим правом. Замок и земли Зигфрида достанутся тебе. Мы убили его жену и всех детей, одного в колыбели. Род Нибелунгов перестал существовать - ведь если бы кто-то из них остался в живых, тебе всегда пришлось бы ожидать мести.

Не знали они, что вскоре Нибелунги оживут в песне и останутся жить в веках. Ибо лишь закрепленное в истории или песне бывает в нашем мире бессмертным.

Людовик Тевтонский принял Даго со всем почетом - в самом большом зале Регенсбургского замка, в окружении самых значительных своих придворных: палатина, мажордома, маркграфов, графов и баронов. На голове короля был "камелаукион" - осыпанная драгоценными камнями шапка - поскольку повелители франков, в отличие от императоров Ромы корон не носили. Одет он был в блистающий драгоценностями кафтан, затянутый поясом; второй пояс с ножнами меча слегка спадал на бедро. Белый плащ был разрезным, скрепленный на левом плече золотой фибулой так, чтобы правая рука оставалась свободной. На руках у короля были белые перчатки.

Даго привстал перед королем на колено и положил к ногам повелителя пояс и перстень Нибелунгов. Кроме всего, он отдал ему и боевую рукавицу.

- Тебя зовут Даго из рода Спалов, - торжественно объявил король Людовик. - Ты был воспитан при дворе императора ромеев, но ради величия имени моего сражался с моим вассалом Зигфридом из рода Нибелунгов. Ты свободный человек, и потому можешь избрать службу для меня и ради моей чести. Я титулую тебя графом и отдаю тебе все имение, принадлежавшее Зигфриду Нибелунгу, то есть, замок в Страссфурте и земли по обеим берегам реки Боде.

Сказав это, Людовик взял в руки золотую цепь с крестом и одел ее на шею Даго. Присутствующие же в зале тевтонские дворяне ударили мечами о щиты в знак того, что соглашаются с титулом и правами новоиспеченного графа.

В тот же вечер в покоях Даго появилась монастырская прислужница и передала ему просьбу Альбегунды приехать к ней в аббатство. Он отправился туда верхом, в полночь перед ним открыли калитку, после чего монашка с закрытым капюшоном лицом провела его в келью аббатисы.

Даго очутился в комнате, выстланной коврами и вышитыми подушками, с покрытым медвежьей шкурой ложем. Перед ним стояла Альбегунда - только уже в новом своем воплощении, не в монашеской одежде, но в костюме богатой придворной дамы: на кафтан с широкими рукавами был наброшен тяжелый от золота и драгоценных камней широкий плащ, богатый пояс подчеркивал талию. На рыжеватых волосах женщины сияла диадема из золота и каменьев. Грудь была покрыта ожерельями и подвесками. Никогда еще Даго не видал ее столь красивой, к тому же от горящих восковых свечей в келье было светло как днем. Он привстал перед Альбегундой на колено, будто перед королевой, и низко склонил голову, а она, радостно смеясь, подняла его на ноги и подвела к столу, где на золоченых тарелках лежало холодное мясо, а в кувшинах стояло вино.

- Теперь ты граф и останешься в нашей стране. Именно этого я и желала, поскольку не смогу выдержать мысли о расставании. Мне не хотелось бы, чтобы ты возвратился в Новую Рому, - сказала она, целуя Даго в губы.

Вообще-то Даго получил от Мелейноса разрешение перейти на службу к Людовику Тевтонскому. Сейчас, уже как графу, у него был более легкий доступ к делам королевства франков и к личности Карломана. Ему нравилась Альбегунда, но где-то в глубинах души оставалась и память о великих деяниях, для которых был он рожден. "Книга Громов и Молний" учила, что искусство любви служит повелителю не только для наслаждения. У настоящего повелителя не может быть иной любовницы кроме власти.

- Не опасаешься ли ты, Альбегунда, ужасных адских мук, которыми угрожает проказливым монашкам аббат из Фульды и знаменитый Хинкмар, реймский архиепископ? - спросил Даго, когда нагие и измученные занятиями любовью лежали они рядом на медвежьей шкуре.

- А я и не собиралась становиться монашкой, - с презрением отвечала та. - Меня породил грех Людовика, его разврат, которым он занимался с моей матерью, фрейлиной своего двора. Он не смог обеспечить мне богатую жизнь иным образом, как только дать аббатство. Сколько тебе лет, граф?

- Двадцать один год, - отвечал тот.

- Это и видно. У тебя молодое и чудесное тело, - шептала она, поглаживая кожу на его груди и на бедрах. Губы ее затряслись от вожделения, когда увидала она, как вновь напрягся член Даго.

- Ты красива, - сказал Даго, желая поцеловать Альбегунду в шею.

Она же сорвалась с ложа и спешно начала гасить свечи.

- Нет, не гляди на мою шею. На ней уже появились морщины. Мне уже тридцать, но ведь ты еще долго будешь дарить мне наслаждение, так?

- Правда, - ответил он, размышляя, согласится ли Альбегунда организовать ему встречу со своим братом по отцу, Карломаном.

Прежде чем они снова возлегли на ложе, чтобы заняться любовью, Альбегунда взяла со стола сосуд с каким-то травяным отваром и выпила его до дна.

- Это что, таким образом ты увеличиваешь свое желание? заинтересовался Даго. В Новой Роме его учили, какие напитки возбуждают желание и делают его огромным.

- Нет, просто я не желаю иметь ребенка, - призналась та. - Это отвар из вербовых листьев, корней папоротника, руты, алоэ, семян левкоя, из имбиря, перца и шафрана. К тому же я еще вложила кружок в матку. Еще я купила реликвию святого Луки, благодаря чему у меня имеется прощение всех грехов - и, пусть священники и запрещают это, могу теперь заниматься любовью в течение сорока дней до Рождества, в течение сорока дней Великого Поста, всю неделю после Пасхи, в течение недели после Троицы, в кануны всех больших праздников, а еще по средам и пятницам. А сегодня, Даго, как раз пятница.

Тот лишь усмехнулся в темноте. Сам он не верил ни в рай, ни в преисподнюю, не верил и в силу Бога, позволившего распять себя на кресте; ему было все равно: был ли Дух Святой от Отца и Сына или же через Сына. Он видал, как море поглощает корабли Свери и чувствовал страх перед богом моря. Он видал, как осенью и весной вздуваются большие реки, и чувствовал страх перед скрывавшимися в них богами. Он боялся душ умерших, когда те бывали голодными, и знал, что их следует покормить. Он видел грозы и бури, молнии, расщепляющие целые деревья и убивающие людей и животных, и потому почитал Сварога, что был к тому же и Солнцем. На дворище Зелы не было для него никаких запретов в вопросах любви, можно было заниматься ею любым, доставляющим удовольствие способом, Никто не стыдился своей наготы, а мужчина с крупным членом пользовался большим уважением. Так почему же этот Бог христиан уделяет так много внимания тому, как любятся люди, что у них меж ногами, не понимая громадной силы плодовитости?

- Мне хотелось бы встретиться с твоим братом, маркграфом Карломаном. Ведь ты можешь устроить это, - как-то сказал Даго.

- Это невозможно. Отец запретил все попытки встреч с Карломаном, так как обвиняет его во все новых и новых заговорах.

Тогда Даго начал покусывать и посасывать кончики сосков Альбегунды, пока из уст женщины не раздался стон вожделения. Тогда Даго прервал ласки и вновь попросил:

- Сделай так, чтобы я смог встретиться с Карломаном.

- Нет! - крикнула женщина. - Это невозможно! Король-отец накажет меня.

И тогда Даго сделал то, на что не отважился бы ни один мужчина из окружения Альбегунды, ибо совершил бы величайший грех против христианского бога. Он спустил свою голову по телу монашки и кончиком языка коснулся ее естества в самом чувствительном к наслаждениям месте. Альбегунда даже вскрикнула, перепуганная, но и загоревшаяся страстью, а Даго ласкал ее языком... Когда же она начала биться в спазмах, он опять прервал свою игру, чтобы вновь попросить:

- Дай мне возможность повстречаться с Карломаном.

- Хорошо... Хорошо... я сделаю... - стонала та, мучаясь неисполненным желанием.

И тогда Даго свершил новый грех и преступление против христианского бога, повернув Альбегунду так, чтобы иметь ее зад перед собою, а затем вошел в нее так, как жеребец покрывает кобылу. Но, поскольку то, что запрещено и грешно, доставляет наивысшее наслаждение, этой ночью Альбегунда даже потеряла сознание от волшебного экстаза. Придя же в себя утром, она заявила:

- Ты не веруешь в Бога и продался дьяволу...

Но могла ли она отказать в просьбе Даго повстречаться с Карломаном, причем без свидетелей?... Что могло быть лучше охоты в лесах ее аббатства, знаменитых богатством дичи...

И уже через неделю по оттаявшей под весенним солнцем Карломан и Даго мчались верхом рядом друг с другом. Одетая по-мужски Альбегунда поспешила галопом за сворой собак, идущей по следу раненного оленя.

- Император ромеев Михаил III выражает к тебе братскую любовь и беспокоится о том, что ты, господин, пользуешься немилостью отца, осторожно начал разговор Даго.

- Я слыхал о тебе, - перебил его Карломан. - Ты прибыл сюда с ромеями, но уже получил от моего отца графский титул.

- Маркграф, император ромеев хотел бы видеть повелителем восточных франков тебя, - уже смелее продолжил Даго.

Карломан молчал. Это был высокий, длиннорукий мужчина с впалой грудью. Его худое лицо с желтоватой кожей как бы говорило, что маркграфа гложет какая-то внутренняя болезнь. Говорили, что по ночам он не может заснуть. Только Мелейнос считал, будто единственная хворь Карломана - это патологическое желание властвовать. Ему было уже тридцать лет, и у него было два младших брата, которые тоже желали власти. Не пришла ли пора, чтобы Людовик, согласно обычаю франков, поделил между ними свое королевство и дал ему, Карломану, началие над младшими братьями...

- Император ромеев... - начал было Даго, но Карломан резко перебил его:

- Замолчи, граф. Разве неведомо повелителю ромеев, что для завоевания власти необходимо иметь золото? Много золота, граф... Ибо вассалы моего отца - это всепожирающее болото.

- Не закрывай этой ночью свою комнату и оставь свои сундуки открытыми. Пусть будут они пустыми, так как ночью случится чудо - они заполнятся золотыми нумизматами и солидами.

Даго ударил своего коня шпорами и, не дожидаясь Карломана, помчался галопом за Альбегундой.

Еще трижды в начале месяца, называемого франками "маиюс" встречались Даго с Карломаном на охоте. Сундуки в комнатах королевского сына наполнились золотыми солидами и нумизматами, переданными Мелейносом.

Но только на третий раз Карломан осмелился спросить у Даго:

- Но кто ты на самом деле, граф? Ты не похож на обычного шпиона.

- Потому, что я и не шпион, - гордо ответствовал Даго. - Мне было предсказано, что, как ты сам станешь императором франков, так и я стану повелителем народов, о которых никто пока что еще не знает, ибо они еще дремлют далеко на востоке. Мне хочется, чтобы ты стал императором, потому что когда-нибудь мне может понадобиться твоя помощь. Но, может, и тебе понадобится помощь от меня. Не желаешь ли ты, по обычаю моего народа, стать мне братом?

Говоря так, вынул он из дорожной сумки золотой кубок, надрезал себе безымянный палец и позволил, чтобы немного крови стекло в сосуд. Затем он передал кубок и нож Карломану.

Немного поколебавшись, Карломан, которому такое братание показалось чем-то языческим, надрезал и свой палец. После этого Даго отпил крови из кубка, то же самое сделал и Карломан.

- Теперь мы стали братьями, ибо, как учит искусство чар, в нас теперь общая кровь. Впрочем, я и без того чувствую, что люблю тебя будто родного брата, - торжественно провозгласил Даго.

- И я люблю тебя как родного брата, - сказал Карломан.

Через три дня Людовик Тевтонский призвал Даго к себе.

- Я знаю, граф, что имение Нибелунгов запущено, а замок следует обновить. Только война и военная добыча помогут нам стать богатыми. Я решил объявить поход против ободритов. Командование я доверил графу Фредегару, дав ему три сотни пеших и конных воинов. Ты дважды был в Фульде, чтобы познакомиться с обычаями ободритов, посему в походе станешь служить ему советом и помощью.

В средине месяца маиюс Даго с графом Фредегаром и тремя сотнями воинов отправились к реке Альбис. К концу месяца им удалось преодолеть течение на плотах из древесных стволов, и вошли они в край склавинов, удивляясь, что нигде не встречают какого-либо сопротивления. Не знал Фредегар, что склавины редко когда становятся лицом к лицу с противником, сражаясь чаще всего обманно, из-за укрытия. Один лишь Даго предчувствовал, что как только углубятся они в преграждавшие им путь распадки и овраги, тут же и нападут на них ободриты.

Наступил третий день месяца, называемого франками юниусом, а склавинами - червенем. Фредегар позволил разбить лагерь на большой лесной поляне. Для графа и для Даго были поставлены шатры, воины же спали у костров или на повозках с провиантом и оружием.

К вечеру в лагерь прибыли двое конных, скорее всего, посланники от короля Людовика, так как Фредегар тут же зазвал их к себе в шатер и долго там с ними беседовал. Среди ночи один из этих вновь прибывших неожиданно появился в шатре Даго.

Было темно. Даго спешно высек огонь и зажег свечу. Несмотря на одежду воина. он сразу же понял, что перед ним женщина. Та положила ему палец на уста.

- Меня зовут Рыхильда, я монашенка из монастыря Альбегунды, - шепнула она. - Тебе, граф, я приношу поздравления от нее и свое тело, ибо госпожа моя желает, чтобы, обладая мною, ты, как бы, любил и обладал ею.

- Привезла ли ты какие-нибудь новости? - спросил Даго.

- Да. Твой приятель Мелейнос погиб от случайной стрелы на совместной охоте с маркграфом Радбодом, графом Теодориком и мажордомом Мегинфридом...

Она задула свечу и начала снимать с себя кольчугу, кафтан и сапоги. Раздевшись донага, легла она на овечьей шкуре, которую расстилал для себя Даго. Тело женщины виделось ему в темноте белым пятном. Он буквально затрясся от вожделения, так как уже много дней не было у него женщины. Он быстро разделся и лег рядом с монашенкой, желая без промедления войти в нее, но та отодвинулась от него.

- Погоди, граф. Моя госпожа прислала тебе баклажку вина. Если выпьешь его, не станешь помнить, что обладаешь мною, так как лишь она будет в мыслях твоих.

Не знала она, что Даго с самого детства не принимал из женских рук ни еды, ни питья, если женщина поначалу не испробует угощение. Потому-то, когда монашка подала ему упомянутое вино, он попросил, чтобы сначала отпила она сама.

- Нет, нет, граф! - чуть ли не закричала та со страху. - Это вино зачарованное. Если я выпью его, то сама поверю, что стала Альбегундой.

Даго все понял. Мелейноса убили. У стен Регенсбургского замка имелись уши. Кто-то донес Людовику про охотничьи выезды, которые Альбегунда устраивала для него и для Карломана. Кто-то получил от Карломана грсть золотых солидов, но кто-то еще сообщил об этом королю.

Левой рукой Даго крепко обхватил Рыхильду за голову, а правой расцепил ей зубы. И хотя женщина кусала его, он влил вино в рот монашки - не каплю, не глоток, а почти всю баклагу.

Спустя немного времени тело женщины сотряслось судорогой, монашка пыталась закричать, но Даго ладонью закрыл ей рот. Он чувствовал, как бьется в смертных муках Рыхильда, но никто не услыхал из его шатра даже малейшего стона.

Мертвое нагое тело Даго оставил на овечьих шкурах. Сам оделся поспешно и вышел из шатра. Его верховой конь, и еще один, вьючный, с мешками, наполненными одеждой, полученными от Мелейноса золотыми солидами и серебряными денарами, стояли рядом, привязанные к специально вкопанному столбу. Средина ночи уже минула, костры, у которых бодрствовала стража, уже догорали. Никого не взволновало то, что Даго идет в шатер Фредегара, где до сих пор горела свеча, а сам граф разговаривал со вторым королевским посланником. Даго бесшумно скользнул вовнутрь и, прежде чем те успели схватиться за мечи, снес своим Тирфингом головы Фредегару и тевтонскому воину.

Торопясь, Даго отвязал своих лошадей от столба, вскочил на верхового коня и, не привлекая ничьего внимания, пропал в темноте.

Небо было беззвездным, но в лесу Даго сразу же попал на светлую полосу песчаной дороги и, даже неясно почему, но ему было известно, что дорога эта ведет на юго-восток. Он ехал не спеша, ведя вьючную лошадь в поводу. Его попеременно мучило чувство то жары, то холода. Так вновь проявилась в нем болезнь, называемая Жаждой Деяний. Стало ему ведомо, что пришло время, когда следует возвратиться туда, где он родился, и разбудить спящего великана.

Через четыре дня неспешной езды, в самый полдень, Даго добрался до берега большой реки, которая на одной из трех больших таблиц, принадлежавших когда-то великому императору Карлу, носила имя Свебской или же Вядуи, хотя обыкновенно называли ее Рекой Забытья.

Две пары лошадей мчались галопом по границе между лесом и болотами. Даго, не переставая, лупил бичом по их спинам, тяжелая повозка с золотом даже стала подпрыгивать на выбоинах, разбрызгивая фонтаны грязи. Где-то далеко перед ними замаячил отблеск костра, разведенного, скорее всего, Авданцем; за собой же он чувствовал чуть ли не материальное присутствие ужасной смерти.

Зифика пришла в себя и пыталась разорвать держащие ее узы. Тогда Даго сначала замедлил бег лошадей, а потом и вовсе остановил повозку. Он схватил девушку в свои объятия, гладя ее лицо и волосы.

- Я не разрешу тебе возвратиться туда, где вот-вот начнет гулять Мор, - все время повторял он. - Я женюсь на тебе, и ты вольешь в мой род свою савроматскую кровь. Я буду повелителем, а ты - повелительницей. Вместе мы создадим державу настолько могущественную, что ее не сможет победить никакая людская сила.

Зифика молчала, хотя и перестала вырываться из веревок. Даго схватил вожжи и направил повозку в сторону горящего костра.

Конец первого тома.