Дом отдыха журналистов был уже погружен в сон. Нигде не горел свет, из коттеджей не доносилось ни звука. Мы потихоньку выбрались из домика капитана Петерсена и двинулись по лесной дороге на север к часовне.

Было очень темно, луна пряталась за тучами. Дорога выделялась в темноте тусклой полосой, и хоть это облегчало нам путь. Но вокруг темнота, казалось, была непроницаемой, мы ничего не могли видеть дальше нескольких метров.

Капитан Петерсен положил в нишу часовни белый конверт с нарезанными бумажками. Потом очень осторожно, чтобы не трещали ветки под ногами, мы спрятались за большой куст можжевельника. Несмотря на кромешную темноту, часовня выделялась перед нами очень четко, потому что перед ней проходила дорога и давала относительный просвет. Мы разместились на мху рядом друг с другом на случай, если заметим что-то подозрительное, то сможем общаться без слов, только с помощью прикосновений.

Я сложил руки под подбородком, в таком положении устроился и стал смотреть в сторону часовни.

Время шло очень медленно. У меня на руке были часы с фосфоресцирующим циферблатом. Время от времени я посматривал на них и видел подпрыгивающую секундную стрелку. Мы не думали, что ждать прихода Малиновского будем слишком долго; ночи были еще не слишком длинные, он должен был прийти за конвертом до рассвета. Если он был умный человек, то надо было думать, что сделает он это между первым и вторым часом ночи.

Вскоре небо прояснилось, луна вышла из-за облаков, ночь наполнилась зеленоватым свечением. Я ясно видел лес, часовню и деревья около нее. Показалась лиса и неслышно просеменила через дорогу. Малиновскому нужно было стать невидимкой, чтобы приблизиться к часовне незамеченным для нас.

После часа поднялся очень легкий ветер и листва на деревьях слегка зашелестела. Ночь становилась шумнее и мы переползли поближе к часовне. Потихоньку мои попутчики стали зевать и клевать носами. Признаться, мне тоже становилось скучно. В ноги, живот и грудь больно кололи веточки и шишки, время от времени я ерзал и пытался найти более удобную позу, что вызывало шорох. То же самое было с Петерсеном и Козловским. К счастью был легкий ветер и все эти звуки тонули в нем. Мои веки тяжелели все больше, глаза слипались, я ущипнул себя за руку, чтобы не заснуть и не пропустить появление Малиновского. Козловский, наконец, заснул и захрапел, его разбудил толчком в бок Петерсен.

Ночь потихоньку проходила. Наступил третий час. В лесу стало сереть, появилась роса и воздух стал холодным. Мы замерзли, лежа в одной и той же позе, у нас онемели руки и ноги. А Малиновский так и не появлялся…

Я стучал зубами, лежа на холодном мху и думал о том, как теперь тепло и уютно было бы лежать в автомобиле или на матрасе в палатке. Хотелось сильно закурить сигарету и то же желание овладело Петерсеном, который был страстным курильщиком трубки. Он все чаще беспокойно ерзал и тут, наконец, не выдержал Козловский.

Он поднялся с травы и сказал:

— С меня достаточно. Уже четыре утра. Это была сумасшедшая идея, он обманул нас. Никто не пришел за деньгами…

Козловский пошел к часовне. Я проверил белый конверт с нарезанной газетой, изображающей банкноты.

— Боже мой! — Вдруг воскликнул Козловский. — Вот другой конверт!

— Что в нем? — Капитан вырвал его из рук переводчика и разорвал. На конверте теми же каракулями, что и в первом письме, было написано по польски: «Уважаемому господину Петерсену».

Из конверта капитан достал небольшой листок бумаги, а затем вытащил кусок пергамента с латинскими буквами. На куске документа стояла печать тамплиеров.

— Давайте читайте это письмо. Написано на вашем языке. — Сказал Петерсен и протянул мне таинственную записку.

Я прочитал вслух перевод на английский:

«Уважаемый г-н Петерсен! Вы пытались обмануть меня, устраивая на меня засаду около часовни и вместо денег подсунули бумагу. Я должен был бы обидеться на вас и расторгнуть наш договор, но я не стану этого делать. Я дам вам еще шанс. Вы увидите, что мне можно доверять. Только сами соблюдайте условия, и завтра вы получите документ. В то же самое время, в полночь, оставьте деньги в часовне. Я хочу вас наказать и поэтому поднимаю цену с трех тысяч до пяти тысяч злотых. Но если вы обманете меня опять, то я разорву с вами все контакты, и больше вы никогда не увидите этот документ. Малиновский».

Когда я закончил читать письмо, между нами воцарилось долгое молчание. Мы выглядели ужасно глупо. Почти четыре часа пролежали в засаде, не сводя глаз с часовни, а в это время приходил Малиновский и мы его не увидели. Мало того, он посмотрел наш конверт, написал ответ и ушел. И все это он проделал под самым нашим носом.

— Он, вероятно, приходил в шапке невидимке. — Сказал я.

— О, Малиновский, Малиновский! — Капитан Петерсен застонал и сжал кулаки в бессильной ярости.

Козловский злорадно усмехнулся:

— А я вам говорил, что давайте заплатим! Но вы послушались пана Самоходика и теперь Малиновский взял да и поднял цену до пяти тысяч злотых. Мы из-за этого потеряли две тысячи. И что теперь?

Петерсен пожал плечами:

— Не знаю, надо посоветоваться с Карен.

Мы пошли в дом отдыха журналистов. Я шел последним, потому что был смущен при мысли, что скажет Карен, когда прочтет письмо Малиновского. Таинственный пан Малиновский оказался в сто крат умнее, чем все мы. И, кроме ума, ему были доступны таинственные силы, которые делали его невидимым.

— Тьфу! — Плюнул я в сердцах. — Это какой-то дьявол, а не человек.

— Вы верите в дьявола? В колдовство и духов? — Спросил меня Петерсен.

— До сих пор не верил. Но ведь только колдовством можно объяснить тот факт, что на наших глазах Малиновский подложил нам конверт, а мы не увидели его. — Ответил я с усмешкой.

— Просто мы заснули. Все трое. — Сказал Козловский. — И никто из нас не заметил, что мы спим. В это время подошел Малиновский к часовне и сделал свои дела.

Карен была того же мнения. Она посмотрела кусок от документа, Козловский прочитал ей письмо Малиновского. Потом она сказала с усмешкой:

— Я недооценивала Малиновского, надо пригласить его для содействия в поиске сокровищ. Этот человек стоит гораздо больше, чем вся ваша тройка, мои любезные господа. Попались как суслики. Было мягко спать вам на мху, не так ли?

— Нет, я спал ни минуты. Честное слово. — Петерсен оправдывался перед дочерью как школьник.

Было очевидно, что они не были верующими. Так что я даже не стал пытаться объяснять ей, что здесь дело нечисто. Ведь я не спал, и совсем не понимал, каким образом Малиновский подошел незаметно к часовне. Он нас провел, но как? Глядя на кусок документа, было трудно представить: имеет ли он какую ценность.

— Позвольте, господа, теперь я буду решать о наших дальнейших действиях. — Решительно заявила Карен. — Я запрещаю впредь устраивать засады. Я сама пойду в часовню и положу там деньги. Я уверена, что если мы будем честны к Малиновскому, то и он нас не обманет. Мы получим таинственный документ. Только вы должны держаться подальше от часовни.

— Желаю успехов, я буду в это время уже очень далеко. — Сказал я. — С меня довольно. Уже сегодня я уезжаю в Мальборк.

— Это будет лучше, чем то, что вы делали до этого. — Засмеялась Карен. — Хватит нам ваших советов, и так Малиновский смеется над нами.

— Не вижу ничего смешного в том, что вор нас обманул. — Ответил я ей. — Последний мой совет вам: заявите в милицию.

— Нет! — Карен топнула ногой. — Уезжайте лучше в Мальборк.

Пожав плечами, я сухо попрощался:

— До встречи.

Я подошел к своему «Самоходу». Меня догнал капитан Петерсен и положил руку на плечо.

— Давайте вы не будете сердиться на нас, пан Самоходик. По правде говоря, я согласен с вами, но моя дочь считает иначе. В будущем, однако, надеюсь, мы объединим свои силы, чтобы схватить Малиновского. Я могу рассчитывать на вас, не так ли?

— Да, конечно. — Был мой ответ.

Мы пожали друг другу руки. Петерсен вернулся к своей дочери, а я сел в свой «Самоход», выехал на озеро и отплыл в лагерь скаутов. Признаться, слова Карен задели меня за живое. Малиновский оказался таким хитрым и бесстыдным обманщиком, что я не мог и подумать об этом без раздражения.

Вернувшись, я разбудил моих разведчиков. Они выползли из палатки и встали вокруг меня, мое мрачное лицо сразу рассказало им о неудавшейся засаде. Коротко, в двух словах я объяснил, что произошло около часовни.

— Не понимаю, я не спал. Ни минуты. — Оправдывался я.

Вильгельм Телль приподнял свой нос кверху и поводил им в воздухе, как собака.

— Очень таинственная история. А вы нашли что-нибудь подозрительное рядом с часовней?

— Даже не искали. Там только лес и дорога. Какие могут быть там следы?

— Все равно надо было поискать. На земле могли остаться улики. — Сказал Соколиный Глаз.

Баська был другого мнения:

— Это все из-за того, что вы с собой нас не взяли. Мы бы спрятались в ветвях деревьев или в часовне и, конечно, выследили бы Малиновского!

Вильгельм Телль спросил меня:

— А что вы теперь собираетесь делать?

Я пожал плечами:

— После обеда мы едем в Мальборк. Тут для нас нет ничего интересного, мои дорогие помощники.

Они были поражены.

Пан Самоходик! — Воскликнул Соколиный Глаз. — Вы позволите самозванцу взять деньги у Петерсена?

— Вы хотите, чтобы вор одержал победу над честным человеком? — Завопил Баська.

Я беспомощно развел руками.

— Панни Карен запретила устраивать засады на Малиновского. Я обещал ей не вмешиваться. Она хочет получить документ и готова за это платить. Она обвиняет нас, а не вора в том, что она не получила документ. Пусть делает как хочет. Я уверен, что рано или поздно Малиновский все равно попадет в наши руки… Поймите, что я прав. Нам ничего не оставалось, кроме как отказаться от мысли поймать грабителя. А теперь о наших с вами планах. Выезд в Мальборк я назначаю на двенадцать часов.

Потом я залез в машину, переоделся в пижаму, и накрывшись одеялом с головой попытался заснуть. Мне надо было отдохнуть после бессонной ночи. Ребята спать не легли. На берегу озера они устроили стирку своей скаутской униформы и занялись приготовлением завтрака.

Несмотря на усталость, сон ко мне не шел. Меня беспокоил утренний яркий свет, проникающий через окна автомобиля. На берегу мальчики сильно шумели и через открытое окно я слышал каждое их слово. Они думали, что я сплю, и поэтому обсуждали мое ночное приключение.

Я лежал с открытыми глазами и думал о них, об их характерах, о том, кем они могут стать, когда вырастут.

Вот Соколиный Глаз. У него длинный нос и острые, любопытные глаза. Барахтается в озере с мылом и одеждой, на плече полотенце. Наблюдает, как на песчаном дне копошатся водяные жучки. Наклонился близко к воде, чуть ли нос не погрузил в воду. Потом бросил свои наблюдения, вернулся на берег и стал сушить выстиранную униформу.

«Кем ты будешь, Соколиный Глаз? — Думал я. — Может быть, ученым? Нет, для этого у тебя слишком мало терпения. У тебя есть любознательность, логическое мышление, ум и смекалка, но не хватает терпения.

А вот Вильгельм Телль. Это серьезный и спокойный мальчик, несмотря на свой возраст. Он хочет быть врачом, как его отец. А если станет им, будет ли больной иметь доверие к его диагнозам?

Самый ребенок из них Баська. Занятный, веселый, постоянно смотрит на верхушки деревьев, как будто его заветная мечта подняться на высокое дерево, и оттуда разглядывать окрестности. Может быть, в будущем он покорит самые высокие вершины планеты? Или как знать, вдруг станет исследователем белых пятен на карте науки?»

— Я уже хочу быть взрослым. — Сказал Соколиный Глаз, стоя в воде. — Поступлю в школу офицеров милиции и буду служить в службе уголовного розыска. Ловить мошенников вроде Малиновского. Чтобы они вздрагивали от моего имени.

— Ну, а пока, — изрек Вильгельм Телль, — Малиновский смеется над всеми нами. Пан Самоходик в сто раз умнее, чем мы, но Малиновский обманул его. Как по мне, то я не хотел бы быстро стать взрослым.

— А почему? — Задумчиво произнес Баська. — Это так приятно быть взрослым. Работать в газете, как панни Анка, ездить на край света и писать статьи о том, как живут люди.

— Научись сначала писать эссе. Ты делаешь много орфографических ошибок. Главному редактору вряд ли понравится такой журналист.

— Телль немного прав. Не стоит сразу становиться взрослыми. Если бы мы были взрослые, у нас были бы свои серьезные занятия, и мы не смогли бы ездить с паном Самоходиком.

— Когда я стану взрослым, то буду как пан Томаш. Тоже буду ездить в поисках приключений.

— Э-э, размечтался. — Усмехнулся Вильгельм Телль. — Ты хочешь быть всем сразу: антропологом, журналистом, паном Самоходиком. Если ты хочешь быть всем сразу, то не будешь никем, понимаешь?

— Взрослые очень редко участвуют в таких приключениях, как мы с паном Томашем. — Заявил Соколиный Глаз. — У них нет на это времени. Мой отец работает мастером на ткацкой фабрике. Его интересуют только ткацкие станки. Дома постоянно говорит только о них…

Я лежал и думал, что быть может, Соколиный Глаз никогда не будет ни ученым, ни следователем. А будет как его отец: на ткацкой фабрике мастером. Или инженером на заводе.

И вдруг, посреди моих размышлений о ткацких станках, Баська воскликнул на ломаном английском, подражая голосу капитана Петерсена:

— А ты случайно не господин Малиновский?

Ребята рассмеялись. И когда смех затих, продолжили свой разговор:

— Мы тут смеемся, а Малиновский ходит и, вероятно, обдумывает свои дальнейшие авантюры. Под нашим носом взломал дом учителя и украл документ тамплиеров. А потом обманул пана Самоходика у часовни.

— Не говори так! — Обиделся Соколиный Глаз. — Пана Самоходика никто не сможет когда-либо обмануть. Если он не заметил как прокрался Малиновский к часовне, то только потому, что он размышлял о значении слов: «Там сокровище ваше, где сердце». Это, безусловно, ключ к тайне.

— «… где сердце». Не понимаю. — Ответил Баська.

Я этого тоже не понимал. Засыпая, в мыслях у меня проносилось: «… где сердце… сердце ваше…сердце»… Как будто из-за толстых стен доносился голос Телля:

— Надо помочь пану Самоходику. Малиновский, вероятно, скрывается где-то неподалеку в этой местности. Маловероятно, что жители Милкока не заметили незнакомца, торчащего на озере. Он должен был побывать в деревне и расспрашивать их.

Я уже хотел встать и не дать мальчикам уйти из нашего лагеря, потому что мы должны были ехать в двенадцать в Мальборк. Но сон крепко схватил меня, я провалился в пустоту. Когда я проснулся, было уже после полудня. На траве рядом с автомобилем лежала куча, приготовленная мальчиками: одеяла, матрасы, мешок с палаткой, посуда. На дверной ручке моего «Самохода» висел лист бумаги:

«Мы не хотели вас будить, пан Томаш, но мы нашли что-то интересное. Пожалуйста, идите за нами по знакам, что мы оставили. Три разведчика».

Я вздохнул неохотно, волей-неволей оделся и начал искать в траве у колес автомобиля первый указывающий символ. Он был в виде стрелки в направлении извилистого берега озера. Чуть дальше я обнаружил в песке стрелку с двойным острием. Это означало: «Идите быстрее».

Я прибавил шагу и вскоре очутился на узкой тропинке, вьющейся по крутому и высокому берегу озера. Здесь рос высокий сосновый лес, на толстом стволе дерева висел небольшой листок бумаги, на нем было длинная черта, перечеркнутая в двух местах перпендикулярными короткими тире. Такой знак означал: «Иди медленно и осторожно».

Я послушно замедлил шаг и не спеша двинулся по берегу озера. Вскоре тропинку пересек ручей, в котором шумел мутный поток. Такой же, в котором застрял автомобиль Петерсенов. На противоположной стороне я заметил ольху, с вырезанным на коре знаком в виде зигзага и двух перпендикулярных линий. Я вспомнил, что это означает: «Переход, брод, здесь мелко».

— Где же мои разведчики? — Подумал я, снял ботинки, подвернул брюки и стал пробираться по воде на ту сторону. Здесь и вправду было мелко, по щиколотки. На противоположном берегу было указание в виде большого и маленького прямоугольника, означающего: «Ждите здесь».

Я лег под дерево и стал ждать. Прошло десять минут. Пятнадцать. Полчаса.

Я уже собирался встать с места, как словно из-под земли передо мной вырос Вильгельм Телль.

— Тихо! — Шепнул он, приложив палец к губам. Сел рядом со мной на траву и зашептал на ухо:

— Пятьдесят метров дальше начинается низкий полуостров, выступающий в озеро. Там живет мотоциклист, которого мы прозвали кроликом, он одет во все кожаное. Это нам рассказали мальчики из деревни. Может быть, это Малиновский? Несколько минут назад он собрал свой лагерь, палатку и вещи сунул в мешок и привязал его к багажнику мотоцикла. Потом уселся на упавший ствол дерева, время от времени смотрит на часы, как будто кого-то ждет.

Я кивнул в знак того, что понял его объяснение:

— А теперь, Телль, веди меня к этому полуострову.

Мы пошли через кусты по берегу озера, стараясь из-за всех сил не шуметь. Скоро показался заросший ольхой мыс. В кустах на берегу лежали Соколиный Глаз и Баська. Место для наблюдения было выбрано идеально, полуостров виднелся как на ладони. Я и Телль упали рядом с ними на траву.

Весь берег был заросший черной ольхой. Чуть дальше, на лежащем стволе дерева, прямо у воды сидел молодой мужчина в кожаном костюмчике, которые так обожают мотоциклисты. Он сидел и неотрывно смотрел в сторону другого берега озера, туда, где виднелись коттеджи дома отдыха журналистов.

Мотоциклист нервничал и начинал терять терпение. Он опять посмотрел на часы, потом закурил сигарету и снова посмотрел на часы.

Вдруг оживился, вскочил со ствола и стал смотреть на другой берег. Оттуда отплывала синяя лодка, в которой сидели два человека. Загадочный мотоциклист потушил сигарету и поспешно отступил в заросли ольхи, вглубь полуострова. Было ясно, что он хотел остаться незамеченным.

Лодка приближалась и вскоре я узнал одного человека, это было Анка. Когда они подплыли ближе, стало ясно, что греб журналист, который на танцах смеялся над моим «Самоходом».

Еще мгновение и лодка ткнулась в прибрежный песок. Анка выскочила на берег.

— Большое спасибо за доставку. — Сказала она, прощаясь с человеком на веслах.

Журналист развернул лодку и поплыл обратно. Анка осмотрелась и никого не увидев, уселась на дерево, где недавно сидел Кролик и закурила.

Только теперь тот вышел из-за кустов и направился к ней. Они пожали друг другу руки и заговорили, но так тихо, что мы не могли разобрать слов, а слышали только звук их голосов. Затем Анка встала и пошла вместе с Кроликом в кусты, где стоял мотоцикл. Кролик уселся за руль, мотоцикл затарахтел, Анка устроилась на заднем сиденье. Через некоторое время мотоцикл поехал, подпрыгивая на выступающих из земли корнях ольхи, и вскоре исчез из глаз, слышался только звук двигателя, но скоро и он затих.

— Панни Анка и Кролик знакомы. — Сказал с удивлением Соколиный Глаз.

— Она никогда не говорила, что знает его, — с горечью подтвердил Баська, — интересно, кто это? Малиновский? И она в его компании.

— Это нечестная игра. С самого начала она водит нас за нос. — Пробурчал Вильгельм Телль.

— Нет, мальчики, — покачал я головой, — хоть это и подозрительно, но у нас нет данных, чтобы судить, что это был Малиновский. В этой местности летом отдыхает много туристов. Может быть, это просто друг нашей Анки?

— Не надо его защищать! — Воскликнул Баська. — А почему он не приехал за ней в дом отдыха, а ждал, спрятавшись на другой стороне озера? Почему он скрылся в кустах, когда подплыла лодка?

Я пожал плечами.

— Действительно, я этого не понимаю. Признаться, что с меня уже хватит всех этих таинственных историй. Я хочу, наконец, уехать отсюда и заняться только одна загадкой: сокровищами тамплиеров. Возвращаемся в лагерь, мальчики.

Мы решили отложить наш отъезд. День был жаркий, ребята купались в озере, а я загорал на берегу.

Когда мы начали готовить обед, мальчики попросили меня:

— Расскажите о людях, что жили когда-то на этой земле. Ведь это было какое-то таинственное племя?

— Мы тоже хотим быть таинственными. — Смеясь, добавил Баська.

Я улыбнулся:

— Этим народом были ятвяги, а таинственными они были не для современников, такими они стали для нас, потому что они были уничтожены тевтонскими рыцарями, и от них не осталось никаких письменных источников. Сегодня мы мало знаем о них и поэтому они кажутся для нас загадочными. Основными занятиями ятвягов были земледелие, молочное животноводство, рыболовство, торговля и пчеловодство.

— Они жили здесь, на этом озере? В этих лесах? — Наивно спросил Баська, глядя вокруг.

— Да, в этих местах, которые назывались Судавия. И у этого озера, и в окружающих его лесах. Отсутствие единства у них сослужило плохую службу для их судьбы. Они были очень мужественными, авантюрными до безумия, но они были разрознены. Папа Александр IV объявил крестовый поход против них.

В последних десятилетиях XIII века их северные земли попали под контроль Тевтонского ордена, после этого многие ятвяги переселились в Литву, но после его разгрома в Грюнвальдской битве в 1410 году по условиям Мельнского мира 1422 года вся Судавия опять вошла в состав Великого княжества Литовского.

Их военная тактика была похожа на партизанскую войну: избегать боя в открытом поле, но преследовать врага в лесу или нападать во время отдыха неприятеля.

Когда они находились под Тевтонским орденом, то систематически уничтожалось коренное населением, деревни сжигались, ятвяги бежали в леса. Их земли пытались поделить Польша, Литва и даже Киевская Русь. Долгое время на месте сожженных древних поселений рос только лес.

— Что с ними стало? Они все вымерли? — Спросил Баська.

— К XVII веку все или почти все ятвяги были ассимилированы литовцами, белорусами и поляками. Например, на месте одного из их поселений X века позднее возник город-крепость Гродно. Большая группа ятвягов ушла на Русь, где дала начало нескольким боярским родам. В последние годы наши ученые, лингвисты и археологи ищут следы этих людей, проживавших здесь, раскапывают старые кладбища и разрушенные рыцарями Тевтонского ордена поселения.

— А потом? Что было дальше? — Интересовались мальчики.

— После падения Тевтонского государства земли ятвягов поделили польские князья, церковь и монастыри, которые переселили сюда крестьян и ремесленников. Были основаны поселения, такие как Августов, Сейнах, Сувалки, Краснополь и другие. Люди расчистили леса и начали снова сеять хлеб.

— Здесь еще растут старые деревья, помнящие времена кровавых разборок между Тевтонскими рыцарями и ятвягами.

Я замолчал и стал смотреть на озеро. Поднялся ветер и нахмурил воды озера, волны с тихим плеском набегали на песчаный берег. Сквозь шум леса, звуки листьев и ветвей, казалось, слышался звон оружия и грозные боевые крики на неизвестном нам языке.