Краткая история критики бездарности и особенности отечественного мерчендайзерства

В далекие-далекие времена, в период зарождения в обществе ныне здравствующих капиталистических отношений, жил на свете Евгений Дюринг (отчества за давностью прошедших лет никто припомнить уже не может). С некоторых пор возомнил он себя выдающимся социал-экономистом современности и принялся сочинять всяческие рассказы об окружающем его бытии. Рассказы были очень яркими и современными. Они очень быстро овладели умами самых бестолковых господ из читающей части тогдашнего населения. А все потому как не стеснялся неистовый Евгений повсеместно использовать яркость образов, заимствованных из самых значительных литературных произведений того времени. А что касалось величественности неких обобщений и смелости выводов, тут Евгений просто зажигал! И многим это нравилось. Только вот был в этих дюринговых рассказиках один недостаток — полное отсутствие смысла. Вернее, кое-какой смысл, конечно же, в его книжонках присутствовал, но очень далек он был от действительности. Вот кто, к примеру, может сказать, что в произведениях Д. Р. Р. Толкиена нет смысла? Если таковые и найдутся, то, почти наверняка, это будут либо очень неумные люди, либо человеческие особи, напрочь лишенные воображения. А на таких и не стоит даже вовсе заморачиваться, не стоит вовсе тратить на них ни бумагу, ни драгоценные биты информации. Лучше их израсходовать на что-то другое. В особенности бумагу. Но ведь мистер Д. Р. Р. Толкиен никогда открыто не претендовал на научность и историчность своих произведений. Он просто рассказывал эти сказки на ночь своим деткам, а потом вдруг понравилось все это ему самому. А когда понравилось, закралась капиталистическая мыслишка: «А не нарубить ли на этом бабла?!» И пошло, и поехало. Экранизация за экранизацией. Одна страшней другой. И если бы толкиненовские детки все это в начале славных дел на ночь смотрели… В общем, не состоялся бы Д. Р. Р. Толкинен никогда как писатель. А так вот состоялся. Потому что не претендовал ни на какую научность. Сказки и все тут. А вот ошибка некоего Евгения Дюринга как раз-то и состояла в том, что он пытался доказать, что все его ошибочные измышления имеют под собой реальные основания, и даже претендовал на глубокую научность изрекаемой им чуши. И делал он это, надо сказать так нагло и беспринципно, так напористо утюжил он незрелые мозги бестолковых своих почитателей, что многие признанные научные авторитеты тогдашней современности впали в полную растерянность и не могли никак сообразить, когда, как и в какой форме можно всю эту чушь изобличить. А воинствующая серость тем временем продолжала набирать обороты. Так всегда, между прочим, с чушью этой всегда и происходит. Чем она наглей, тем она почему-то оказывается привлекательней для основной массы пипла. И поэтому, тем больше эта чушь нуждается в собственном умерщвлении. Мгновенном умерщвлении еще в самом своем зародыше. Потому как наступает момент, когда она становится самой себе омерзительной. Так в чем же, собственно, дело? Почему же в те далекие времена не воспользовались каким-нибудь подходящим с точки зрения права моментом, не прихлопнули и быстренько так не зарыли остывающий труп этого подлого эмбриона? Почему, наконец, выпустили тогда этого уже успевшего протухнуть джина из его плесневой бутылки?

Все дело в том, что все эти по тогдашним меркам знаменитости хотя и действительно, наверное, были выдающимися учеными того времени, но имели они один общий недостаток. Недостаток, который порой перечеркивал все их достоинства и состоял в том, что были они все, как на подбор, беззащитными интеллигентными хлюпиками. Хлюпики эти все время ныли в своих больших кабинетах за массивными столами из красного дерева о каких-то надуманных проблемах общества. Но надо отдать им должное, периодически демонстрировали они и приступы коллективной неврастении, переходящие в классические формы буйно-массового помешательства. И это массовое буйство ученого сообщества воинствующих хлюпиков помогало-таки иногда достичь какого-либо практического результата. Вот и в том конкретном случае начинающие свирепеть хлюпики-ученые сначала постоянно о чем-то переписывались, иногда собирались вместе и непрерывно гундели о научной этике, спорили по поводу самых вопиющих дюринговых заявлений. При этом отдельные из них впадали в полную прострацию и вдруг начинали гундеть о том, что в этой дюринговой чуши что-то все же есть. Какая-то социально-экономическая изюминка. И это были первые признаки проникновения смертельной заразы в стерильную ученую среду. И самым продвинутым из всех вдруг стало понятно, что это мракобесие пора останавливать. И чем быстрей, тем лучше. Но вот кто этим займется? И заметались они в очередной раз в суетливых поисках достойной кандидатуры-киллера. Заметались, засуетились и опять же свалились эти рафинированные особи в свои длительные словоблудия. В ходе этого коллективного онанизма, наконец, выяснилось, что никому из них это не под силу. Слишком сильно надо было нарушить научную этику. Этого мягкотелые интеллигенты от науки не могли себе позволить. После таких надругательств над этикой им пришлось бы всем сразу застрелиться в тиши своих большущих кабинетов. Или же всем одновременно залпом осушить полные яда бокалы на очередном нудном своем сборище. Одним словом, пришлось бы им совершить тогда акт коллективного самоубийства. А это в планы неврастеников никак не входило. Очень они любили свою псевдонауку. И хотели еще посидеть за своими массивными, обтянутыми зеленым сукном столиками. Ну и кто же тогда, господа чистоплюи, должен выступить в роли ассенизатора от науки? Долго они опять то судили, то рядили. Собирали друг на друга различные сплетни и кулуарно перемывали друг другу тонкие аристократические косточки. И, наконец, сошло на них озарение. Наступило-таки оно, коллективное это прозрение. Как же раньше-то им было до таких простых вещей-то не додуматься?!

Дело в том, что в те далекие времена жил на свете очень продвинутый в науке и, чисто конкретный такой, чел. Звали его Карл Маркс. Несмотря на свою известную ученость, он был начисто лишен всяческих интеллигентских комплексов. Он всегда считал их абсолютно лживыми в извечной своей слюнявости человеческими пороками. Поэтому не гнушался он, например, после принятия изрядной порции пива разбить парочку другую уличных фонарей и быстро скрыться с неосвещенного места. А что? Классикам им ведь ничто человеческое не чуждо. Они ведь как обычно поступают: корпят, корпят над своими нетленками в полнейшем психологическом напряжении, а потом вдруг — раз и ступор. И ни туда и, ни сюда. Срочно нужна психологическая разгрузка. Обычно в этом случае классики азартно поколачивают своих жен, горничных или, когда совсем уж разойдутся — любовниц. А вот Маркс — нет. Не таков он был. Очень отличался он от большинства классиков. Исключительно на уличных фонарях он специализировался. Разобьет из под тишка и быстро убежит. Полиция даже и не пыталась его никогда догнать. Что толку-то? Сразу ведь было видно, что это классик бежит. А что можно было взять с классика? С него, классика, как с гуся вода. И зачем тогда бегать за ним? Никто и не бегал. А факт этот был документально засвидельствовал наш пламенный анархист Плеханов, имевший неосторожность попить пивка с классиом.

Но при всем при том, несмотря на такое вот свое классически нестандартное, можно даже сказать девиантное поведение, был этот Маркс настолько велик, что заниматься такой шушерой как некий Дюринг (пусть бы был он даже и трижды ЕвГений), ему было абсолютно не по понятиям. Да и недосуг ему, в общем-то, было в то далекое, можно даже сказать эпохальное время. Строчил он в ту пору, наверное, очередной том своего знаменитого «Капитала», самого захватывающего экономического бестселлера на все капиталистические времена. Нельзя, конечно же, его было от этого отвлекать. Тем более по такому вот абсолютно лажовому вопросу. Понимали это и ученые-хлюпики. Поэтому стали перебирать они по памяти всех марксовских дружбанов и наткнулись вдруг на Фридриха Энгельса. («Как же мы раньше про него не вспомнили!» — гнусаво ныли в восторге внезапного озарения спасенные ученые-хлюпики). Энгельс в то далекое время уже тоже был очень знаменит. И помимо того, что был он закадычным марксовским дружбаном, работал он еще по совместительству его же спонсором. И пусть Энгельс был не так продвинут в теории, как гроза местных фонарей — дружбанище Маркс, но зато был он гораздо более успешен в практике мирового капиталистического движения. Попросту говоря, досконально изучив экономическую теорию Маркса, он так хорошо научился рубить бабло на капиталистической ниве, что самому отцу теории такое даже и не снилось. А потому что не занимался Энгельс никогда всякой фигней и был он во всех своих начинаниях очень практичным и всегда чисто таким конкретным. По крайней мере, надуманные проблемы научной этики его, как и Маркса, никогда сильно не парили. Но уличных фонарей при этом никогда не бил он. Видимо, не было у него никогда приступов особых творческих мук и запредельного такого внутреннего напряжения. Однако, Энгельса еще надо было уговорить. Доказать ему, что вовсе все это не полная фигня. Не лажа это какая-нибудь, а самая настоящая социальная полемика. А сделать это было очень даже непросто. Больно уж прозорлив он был. Энгельс этот. Потому-то прозревшие нытики от науки, хоть и робкие духом, но всегда упорные тихой сапой в достижении поставленных самим себе и не нужных никому псевдонаучных целей, начали очень сильно занятому Энгельсу докучать. Начали они совершенно беспардонно приставать к нему и всячески его беспокоить. Некоторые приезжали к нему лично и падали в слезливой мольбе на колени. Другие каждый день отправляли ему мокрые от слез и соплей почтовые, телефонные и телеграфные обращения. (Да, да. Именно так: бумага с нацарапанным на ней посланием попросту не успевала просохнуть, а смесь соплеслюней, обгоняя электромагнитные волны, шумно текла по проводам и в конце-концов заливала мудреные механизмы телеграфных аппаратов. Кроме того, смесь эта противно чавкала паразитной модуляцией и во внушительных своими округлыми размерами тогдашних телефонных трубках. В общем, разборчивость этих склизких сообщений была, прямо скажем, неважнецкая. Энгельс мало что из этих текстов понимал или же делал вид, что не врубается он в это прокисшее-хлюпающее безобразие. Кроме того, все сопливо-мокрое непотребство часто приводило к коротким замыканиям и вызывало большое недовольство работников телефонно-телеграфных служб. Работники часто раздражались и, в свою очередь, выплескивали справедливый профессиональный гнев на суетливых в неуемности своей хлюпиков. Но тех это никак не могло остановить. Хлюпики молча утирали выплеснутое на них своими по-интеллигентски безупречными платочками и вновь принимались за настырное — свое. Но вся эта около научная возня была пока что безрезультатной. Энгельс принялся ломаться и долго набивал себе цену. Он ведь и раньше время от времени полемизировал с этими задохликами и приобрел уже кое-какой опыт. А полемизировал он всегда с присущей только некультурным капиталистическим отношениям деловой такой простотой: «Да пошли вы все отсюдова, козлы слюнявые! Мне что, по-вашему, заняться что ли нечем? У меня же, все-таки, свой бизнес. Семья большая, которая все время почему-то хочет есть, модно одеваться и отдыхать исключительно только на Лазурном побережье. Опять же этот фанат пролетариата Маркс на моей тонкой шее примостился и соскакивать, похоже, совсем не собирается. Ладно бы один дружбан этот примостился. А то ведь детей-то наплодил, а сам все книжки какие-то слишком уж мудреные пишет. И издает за мой счет. А книжки эти из-за их мудрености никто кроме вас, маргиналов, не покупает. Да и то, что с вас можно взять-то? Все время ноете вы у прилавков: «Скока-скока? Отдайте, пожалуйста, подешевле. Общемировое революционное движение вас не забудет!» И приходится вам эти книжки отдавать задешево. Даром, почти. Это не по рыночному. Ну а что делать, если больше никого кроме вас звериный оскал капитализма не впечатляет, а Маркс все строчит и строчит? А тем, которые с деньгами, им все про любовь с клубничкой подавай. Им ведь в капитализме все нравится, тем-то, которые с деньгами. В общем, сплошные убытки. Поэтому-то и надо мне непрерывно рубить бабло. Вы ведь, поганцы, кормить-то меня, наверное, не собираетесь? И семью мою тоже не собираетесь? Тем более на Лазурном побережье? Да, там цены будь здоров! А каков аппетит от морского воздуха! Конечно же, куда вам, горемычным. А как насчет того, чтобы Маркса прокормить? С семьей его цыганской? Ну, конечно, дождешься чего-нибудь от вас когда-нибудь хорошего, позитивного, так сказать. Что-что? Ненадолго придется отвлечься, говорите?! Это ведь написать мне недолго при таком-то моем талантище! Особенно когда время у меня есть. Но ведь его-то как раз и нет! А ведь всю эту чушь надо же еще и прочитать! Разобраться в ней надо! Чтобы подобрать необходимые глаголы. Такие, которые бы зажигали. А если чуши очень много? Вот, сами признаетесь, что много ее. Чуши этой нечитабельной. Нет, даже и не приставайте больше ко мне с этими поганенькими провокациями». И Энгельс, пребывая в состоянии крайне острого раздражения, обычно с омерзением выбрасывал за порог очередного умытого слезами горе— просителя. Но хлюпики, несмотря ни на что, даже на такие-то вот самые что ни на есть неслыханные для них унижения, вовсе и не думали униматься! Они поднимались с земли, отряхивались и снова шли к Энгельсу, как на Голгофу. И, надо отметить, добивались-таки постепенно своего эти проходимцы. Тон Энгельса с некоторых пор начал постепенно теплеть: «А почему вы сами, бездельники, не хотите эту чушь разоблачать? Сидите в своих кабинетах, штаны только зазря протираете. Мало того что никакой практической пользы от вас нет мировому революционному движению, так вы еще и собственный семейный бюджет своими дырявыми штанами опустошаете. Да еще набираетесь наглости и пишете мне: «Дорогой Фридрих! То да се, опять, мол, протер я свои скорбные штанишки. Не могу, мол, выйти теперь в ученый свет. На защите очередной бредовой диссертации не могу потусоваться теперь я. И на халявном банкете откушать не в чем мне теперь. Сплошной облом со мной произошел. Пришли, пожалуйста, дорогой Фридрих, хоть немножечко денежек на обновление моего куцего гардеробчика. На штанишки хуч бы пришли денежек нам каких-нибудь, отец ты наш родной!». А зачем вы, интересно, в кабинетах своих штаны эти самые носите? Протираете их там? Почему, к примеру, вы не можете поберечь их для выходов своих, подлецы вы эдакие, расточители? Кого вы там в кабинетах своих полутемных от невежества стесняетесь? Супругу и горничную уже никогда ничем не сможете удивить вы. А кто вас там еще может увидеть? Кабинетные мыши, грызущие от полнейшей безнадеги эти давно уже пожелтевшие в бездарности вашей не нужные никому бумажные ваши труды? Им, мышам этим, уже давно не до вас, поверьте. Каково им приходится? Каждый день жевать эту желтую чушь! Что-что? Мышей не стесняетесь вы? Я знаю, что причина не в этом. Это же я так, для жгущего глагола только-то мышей этих отстойных поминул. Тогда что же заставляет вас штанишки ваши в ваших кабинетах-склепах протирать? Этикет, говорите вы? Так значит опять эти ваши комплексы? Оставьте, не нужны вы уже давно никому со своим этикетом, теоретики гребанные. Одного Маркса вместо вас всех мне достаточно. И денег на штаны ваши сраные больше никогда не дождетесь от меня! Вон отсюда! Мерзавцы!»

И очередные отсыревшие от слез нытики от науки, монотонно замедляясь, молча катились по жесткой лестничной крутизне всегда гостеприимного энгельсового дома. Однако, благодаря такому вот беспримерному самопожертвованию, вскоре тон энгельсовских отказов приобрел уже почти оправдательные оттенки: «Ну не могу же я на каждого вашего «дюринга» вот так всерьез реагировать. Ну пусть человек себе немного поболтает. Ну любит он, видимо, письменно и со всеми сразу так и ни о чем поговорить. Известить сразу всех о своей беспросветной глупости. Терпимей надо быть. Что поделаешь, у всех у нас ведь свои недостатки и особые заболевания имеются…». Но тут уже плаксивые ученые, почувствовав временную энгельсову слабину, не упустили своего шанса, в очередной раз проявили они лучшие в своем эгоизме качества, нашли какие-то особые слова и смогли-таки убедить в конце-концов этого (уже больше для понта) ломающегося Энгельса в необходимости мощного анти-дюрингового выступления. Показали они ему всю вредность этого псевдоучения, туманящего сознание мирового пролетариата и отвлекающего его от праведной борьбы с капиталом. И дрогнул, наконец-то, окончательно этот железный Энгельс. А уж дрогнув совсем окончательно, Энгельс вдруг так разошелся, что долго уже не мог остановиться. Лягал и лягал он впоследствии этого уже и без того растоптанного Дюринга по поводу и без. Иногда совсем просто так пинал он его — походя и всуе. Испортится бывалыча у Энгельса по каким-то причинам настроение, он сразу раз — и за столик письменный: немедленно тиснуть очередную (трехсот…ую) добавку в свой «Анти-Дюринг»! А в добавке этой очередное же: «Вот вы Дюринг тогда написали… Ну вы Дюринг и собачий сын! Да вы…!!!!!».

В общем-то тоже занялся он впоследствии беспределом каким-то. Вел себя совершенно не по-спортивному. Так тоже нельзя. Надо уметь вовремя останавливаться. А то можно и по шапке получить. Вон НАТО понесло в очередной раз куда-то со своими радарами и противоракетами, а наш президент им хлоп по башке, и отправленные в опломбированных вагонах «Искандеры» уже приближаются к границе с Польшей. И «пшеки» уже заходятся в извечной своей истерике по поводу своих псевдоисторических территорий: «От мозя и до мозя!» А вот хрен вам, вороватые вруны вы и отъявленные в хитрости своей бездельники-воришки. Наши патриоты ведь так про вас иной раз рассуждают: «Маловато этой нечисти когда-то и в какой-то там Катыни замочили. Надо было всех вчистую замочить и утопить в озере Селигер! И без лживых в последствии покаяний! А потому как не надо было беспредельничать с заблудившимися бойцами нашей Первой конной армии! (Кстати, где ваше-то покаяние?) И все было бы у вас хорошо. Но вы же — нет! Который век уже на матушку Русь мастурбируете. Импотенты чертовы! Пора бы уже и честь знать. Пора бы уже, наконец, господа хорошие, и кончить в удалении. Бросить бесплодное семя свое на поганую свою землицу. А кончив, уже и успокоиться окончательно. Покончить со своими шляхетскими амбициями и впасть в апатию. Ведь что такое апатия? Правильно, это отношение к сношению после сношения. А вам сношения давно уже заменила дистанционная ваша мастурбация. Вот после нее и кончайте. А кончив — апатично успокаивайтесь. Не то получите «Искандером» по кумполу!» И ведь есть определенное рациональное зерно в этих злобных патриотических рассуждениях! Ведь так будет лучше для всех: бросай себе зерна в свою землю и жди своего урожая. А на чужой кусок, как говорится, не разевай никогда роток.

Так вот, об Энгельсе. Это ведь он только потом неспортивным таким беспределом занялся. Ближе к старости. Ну, когда уже подкрался к нему маразм. А когда Энгельс за Дюринга по-первости принимался, был он еще достаточно молодым и спортивным. Нашел он тогда в себе силы и отвлекся решительно от бизнеса своего и от большой своей семьи временно отрекся. (Этот пример вдохновил впоследствии нашего Ильича: «Жене надо бы сказать, что пошел к Инессе, Инессе наврать, что пошел к жене, а самому на чердак и работать, работать, работать!») Даже от Маркса слегка отдалился Энгельс в этот сложнейший для себя период. В общем, все, чем только мог поступиться это классик марксизма-ленинизма в тот исторический момент — все бросил он. Бросил и сильно сосредоточился. Сосредоточился и смешал-таки этого нахала Дюринга с дерьмом собачачьим под осмелевшие аплодисменты когда-то трусливо-плаксивого сообщества. И сделал это так он, что об этом нахале, о смешанном с фекалиями и порубленном в капусту Дюринге не было слышно целых два века. Если бы, конечно, тогда же в дело вмешался бы еще и Маркс…, то мы бы, наверное, до сих пор не знали бы никаких проблем от шершавой фамилии Дюринг. Но Марксу, к большому сожалению, было тогда некогда. Дел просто невпроворот у него тогда накопилось. Даже помимо «Капитала». Ведь тогда-то призрак коммунизма только еще начал бродить по Европе. И был еще очень худеньким и слабеньким этот отстойный призрак в ту далекую пору. Только-то и мог он тогда поднять тонюсенькую книжечку с гордым названием: «Манифест». Робко стучался он тогда в дома начинающих буржуинов и заискивающе спрашивал своим тонюсеньким голосом, протягивая хозяевам книжечку: «Не желаете ли чуть-чуть коммунизму, господа хорошие?» «Ты что, малый, совсем оборзел? — крутили пальцем у виска развивающиеся буржуа, — Мало того, что ты ломишься в чужие дома (это частная собственность!), так еще и выражаешься так неприлично. Вон отсюдова, бледнотень худосочная! Коммунизьму он принёс! В моем доме попрошу не выражаться!»

Такое неуважении к призраку никак не могло устроить пролетариат. Ему, этому беспредельщику-могильщику капитализма уже нужна была всесокрушающая мощь мировой революции. По крайней мере, Маркс был в этом твердо уверен. Пролетариат-могильщик, наверное, тоже был уверен, но еще не умел он писать в то далекое время. Неграмотным он был тогда повсеместно и поэтому письменных свидетельств о своей непоколебимой уверенности нам никаких не оставил. Поэтому только-то и остается нам, что верить этому Марксу. И хорошо еще, что Маркс этот был чрезвычайно правдив для своего лживого времени. К тому ж надо было ему уже срочно перестраиваться и ускоряться. В срочнейшем порядке надо было строчить ему трактаты по теории и практике классовой борьбы и секретном оружии пролетариата. А когда пошла такая срочность, тут уже врать некогда! Только успевай окружающую тебя действительность правдиво описывать (в смысле — писать, тьфу, пером — в смысле).

Ну да ладно. Тогда все обошлось хотя бы так, что два века не было заметно этой воинственной и самовлюбленной серости. Спасибо, как говорится, Вам, дорогой господин-товарищ Энгельс, и на этом. Но не успело минуть и двух веков, и тут вдруг — нате вам! Как черт из табакерки появился вдруг, откуда ни возьмись, ну просто по всем внешним проявлениям самый что ни на есть дюрингов потомок! Даже имя с фамилией — и то совпадают! Появился он, конечно же, пока только как бледная тень своего прапрадедушки в области разнообразной псевдолитературы, но уже стал многими узнаваем. Уже приглашают его на всякие рейтинговые передачи, и даже всякие серьезные снаружи дяди величаво кличут его писателем!!!??? Вопросы ему всякие судьбоносные для страны задают: «А что думаете по этому поводу Вы, Евгений? Ответьте нам, пожалуйста. Нам очень важно знать Ваше мнение по этому непростому вопросу?» И он уже все воспринимает как должное, а если что вдруг не по нем (ну там какой не тот вопрос), принимается он вдруг в запале истошно так вопить: «Вы все завидуете безмерной глубине моего таланта! Бездари! Вон уже и лондонский Time написал, как я раздвигаю границы понятия «бестселлер»!!! Понимаете вы, лузеры?!! Я! Ррраздвигаю! Я рушу! Я меняю! И это все — я! А что сделали вы? Чего вы то хоть раз в жизни раздвинули? Чего хоть раз обрушили и поменяли? Ничего. Потому-то и в наших чрезвычайно разборчивых и не падких на дешевые сенсации СМИ про вас никогда и ничего слышно не было. Не было в этих СМИ даже вашего духа. Полнейший духлесс вы из себя представляете. Бездари вы все несчастные, беспросветные, да еще и завистливые к тому же! И все вопрсы ваши гребанные — это все тоже от вашей жуткой зависти. А я, помимо того, что все время все раздвигаю, еще и являюсь самым популярнейшим из журналистов нашей современности. К тому ж, являюсь я еще и самым крутым из телерадиоведущих той же нашей современности! Мне даже приз недавно дали. «Карьера гада» он называется. Жесть! Что вы на это скажете? А вам чего-нибудь дали? То-то же. Вот и не лезьте со своими дурацкими вопросами о моем многогранном творчестве. О беззаветном служении моем высокому искусству. Не мешайте сеять мне разумное, доброе и т. д. Что-что?! Сомневаетесь вы, что есть у меня то, что я как раз собираюсь тут посеять?! Отстой какой-то! Как можно вообще в этом сомневаться? Мне же приз дали. Да идите вы все… Вы все, все завидуете мне, отморозки».

В чем же, интересно, причины такого вот наглейшего поведения этого зарвавшегося «автомотовелофототелерадиомонтера»? В генах, по-видимому. Наверное, в генах его заложена неуемная амбициозность и подозрительная скороспелости. Благодаря этому, наверное, получилось так, что даже когда и не успел он еще в общем-то и как следует на свет этот появиться, а уже принялся сразу, с измальства с самого строчить наивреднейшие в паскудности своей книжонки. Экономику с социологией, правда, не решается он в книжонках своих сильно беспокоить. Не в пример своему далекому предку. Он ведь все больше по псевдолитературе начал специализироваться… Другой жанр себе выбрал. По малолетству. Видимо. Но экономические потуги все-таки иногда проявляются. В запале, видимо, каком-то. Или в угаре. Кто его разберет? Сыпанет бывалыча он какими-нибудь давно уже известными каждому ларечному продавцу терминами, ну что-нибудь там типа: маркет-ресерч, промоушн, фокус-группа и т. д., и любуется умным собой со стороны, представляя себе глупые лица читателей. И, по всему видать, большие у потомка-тени проблемы со словарным запасом. Он уже в отчаянии и англицкие слова из школьного учебника за шестой класс все в книжонку свою перепишет, и матерные слова, подслушанные когда-то в одесском порту все в книжонку вставит, а путного ничего в конце-концов так и не получается. Не получается все равно у него сформулировать ну пусть хоть какую-нибудь, но вполне законченную мысль. А может, никакой мысли и не было вовсе? Может все это не от банальной скудности ума, а просто все у него так всегда и задумано было? Чтобы без всякой мысли? Оригинальный авторский замысел, так сказать? Или мысль все же была, но из-за сильной ограниченности словарного запаса дерзновенного потомка и его убогих почитателей в нашей псевдо литературе вдруг спонтанно образовалось новое направление? Некий сформировался, например, авангардно-быто-пьяно-обдолбанно-извращенно-половой сюрреализм? Или, может быть, некий ново-символизм? Развитие ставшего уже классическим: «Аптека, улица, фонарь…» и все такое прочее? А иногда всё это очень похоже на Мураками в детсадовском возрасте… В общем, как ни крути эти тексты — патологический лепет задержавшегося в развитии дауна какой-то все время получается. Какие-то мудовые рыдания о разрушенной кем-то мечте. Кто эти «кто-то»-разрушители светлой мечты потомка, вроде бы немного понятно. А вот содержание этой самой мечты в книжонке, видимо, все же намеренно не раскрывается. Там, видимо, такое сокрыто…! И это, по всей видимости, тоже нюансы нового стиля, которые должны были кого-то заинтриговать. И, по всему видать, действительно кого-то заинтриговали. Это ведь дело вкуса. Или же его полного отсутствия.

Кстати, в этом отношении, в смысле вкуса, далекий предок был гораздо более продвинутым, нежели его дерзновенный потомок. Наверное, все же нужные книжки он, предок в смысле, в детстве своем читал. Конечно, по скудности ума не все смог он в них понять. За что и был впоследствии подвергнут публичной порке. Однако, подумаешь ты, беда то какая! Ну, выпороли его и выпороли. Пусть даже и публично выпороли. Круг-то этой публичности был очень узок, и простой народ об этом позорном факте дюринговой биографии так ничего не узнал. А поэтому продолжал приветствовать франтоватого и всегда лучезарно улыбающегося Дюринга на улицах европейских городов. Но кто знает, что могло бы произойти с Евгением-старшим, если бы он вдобавок к своим укоренившимся заблуждениям еще бы и неправильные какие-нибудь прочел в далеком детстве книжки? Но, к его же счастью миновала его чаша сия.

А вот потомку, похоже, в этом плане повезло гораздо меньше. Ему, наверное, сразу после усвоения букваря подсунул кто-то и что-то для чтения совершенно неудобоваримое. Что-то, видимо, непотребное все-таки подсунул какой-то явный его недруг. Может, подложил даже под новогоднюю елку в качестве подарка. И, разумеется, что-нибудь совершенно непредназначенное еще для детей ведь подбросил-таки этот неизвестный нам гад. Что-нибудь из Эллиса, например, или же, возможно, что-то даже из самого Ульбека ему удружил. Что-нибудь про «элементарные частицы». А он взял, по детской еще своей наивности, и все это прочитал. От корки до корки все прочитал, привычно тыча в книжку пальчиком. Он ведь думал, что там про нейтроны и протоны. А там такое… Отсюда, наверное, и все его проблемы. Отсюда, видимо, и родилось это дикое стремление тоже что-то написать ну хотя бы о чем-то. И чтобы это «что-то» кто-нибудь когда-нибудь опубликовал. И желательно все же побыстрее. И чтобы сразу многомиллионным тиражом! И на всю страну! И о таких интимнейших проблемах в организме, чтобы наутро проснуться знаменитым!

Или все-таки дело в чем-то другом? Может, секреты всех этих комплексов кроются в дурной наследственности? Ведь если вспомнить Дюринга-старшего, то ведь и у него наблюдались явные противоречия между некоторой ограниченностью мышления и непомерными амбициями. А против наследственности не больно-то и попрешь. Наследственность — это ведь гены. Нет, попереть, конечно же, всегда можно — амбиции-то эти, их ведь никуда не спрячешь! Им, амбициям, на эти гены глубоко наплевать. И ведь, в конце-то концов, эти гены ведь можно в крайнем случае и модифицировать. Но итог все равно будет печальным: природа со свойственным ей равнодушием будет созерцать, как вас, такого еще моложавого и притворно нарумяненного, с надорванным горбом и явными внешними признаками геморроя тихо несут на ближайшее кладбище. Даже не несут, а облегченно тащат или даже может радостно так волокут. Волокут вздыхающие в великой скорби по вам, развеселые и когда-то вроде бы даже и дорогие такие вам родственники. Вокруг вас и веселые, когда-то даже очень вроде бы милые вашему сердцу, но втайне всегда продажные, ваши мнимые якобы друзья. Чему они, все эти двуличные, радуются? Все эти прижизненно скрытые сволочи и сплошь в душе своей отъявленные мерзавцы? Нет, в этот раз они ведь вовсе даже уже, наверное, и не со зла… Абсолютно без всякого злорадства вроде бы в этот раз ухмыляются они. Просто почувствовали они как-то сразу и вдруг какое-то громадное облегчение. Видимо, потому как вдруг перестали они быть вечно виноватыми в ваших неудачах. Вы ведь давно уже достали всех своими внутренними противоречиями. Своим вечным раздвоением и, временами, даже некоторой многоликостью. Своими непомерными амбициями при нулевой их реализации. Своими никем непонятостью и неоцененностью, наконец, вы всем уже давно надоели. Вот потому и радуются затаенно все они и торопятся поскорее уже зарыть вас где-нибудь подальше и поглубже. И все. И, как говорится, с глаз долой. А потом всем этим злыдням можно будет еще и напиться на халяву, а некоторым (так и не избавившимся от привычки закусывать) вдобавок еще и наестся какой-нибудь праздничной едой. И все это под вяло-пьяно-сытое по-бранивание неких темных сил, так и не давших безвременно усопшему во что-то путное реализоваться. Через некоторое время отдельные личности из числа безутешных ни с того ни с сего вдруг начнут орать веселые пьяные песни. А почему бы и нет? Вам-то уже все равно все по-барабану. Даже эти глумливые могильные червячки, приползшие потерзать вашу измотанную амбициями оболочку, не вызывают у вас уже абсолютно никаких эмоций. Вы уже впали в состояние дзэн. Но это уже не ваша заслуга. При достижении финала так почему-то поступают все. Каждый, как говорится, дурак так всегда поступает. Испустит этот каждый дурак финальный дух, хлоп — и сразу в дзэн. И сразу становится мудрым. А вот надо было бы еще при жизни постараться. Попотеть изрядно, чтобы стать, наконец, вот таким вот излучающим спокойствие философом и созерцающим феномены трансцидентального сознания мудрецом. Глядишь, и сложилось бы все по-другому. И не пришлось бы, наверное, тогда так сильно огорчаться. Переживать так сильно, чтобы потом вот так вот взять — и в одночасье бездарно зажмуриться, мучительно вглядываясь в безвременье.

Что же можно было бы предпринять, чтобы все было не так грустно? Вернее, чтобы было совсем все негрустно? Как обойти это неудачное сочетание ограниченности и амбиций? Чтобы обязательно: яркие лучи славы, мировая известность, обильные сопли фанатеющих поклонниц, живые цветы, фонтаны шампанского, бравурные гимны, торжественные марши, немереное количество бабла в зарубежных банках и всякое такое прочее? Все такое по жизни сопутствующее? Чтобы жизнь эта, в конце концов, удалась?

Можно поступить очень даже просто. Для этого нужно использовать общечеловеческую тягу ко всему порочно-запретному. Тягу эту можно эксплуатировать где угодно: в театре, в балете, в живописи, в литературе и кино. И многие из тех, у которых эти неудачные сочетания черт характера по каким-либо причинам образовались, очень активно сейчас этой тягой пользуются. И всегда имеют оглушительный успех. А когда у них некоторые случайно оставшиеся еще в литературе и искусстве скептики спрашивают в недоумении; «Зачем вы эту порнографию все время показываете? Да еще с такой вот детализацией всяческих интимных подробностей? К чему такой примитивный натурализм? Где же тут искусство? Где его загадки и недосказанности?» Амбициозные, в бездарности своей, все время бодро так и почему-то одинаково всегда отвечают (видимо сговорились меж собой на каком-нибудь внеочередном съезде): «Это реальные пороки нашей жизни, а мы всегда за объективное отражение окружающей действительности. Пусть она не совсем приглядная ныне. Но она же такая и есть на самом деле! Не надо прятать голову в песок. Не должно быть у нас никаких недосказанностей! А во-вторых, никакая это не порнография. Порнография — это когда детородный орган в режиме полной эрекции и в непосредственной близи от созерцающего его лица демонстрируется, а у нас этот символ мужского достоинства всегда вдалеке от любопытных глаз пребывает, где-то на втором плане и при этом постоянно на шесть часов указывает! Не важно, утра или вечера. В этом как раз и состоит великая недосказанность нашего современного искусства! И это надо понимать. Здесь нас прямолинейностью попрекнуть никак невозможно! А имитация различных поступательно-повторяющихся движений — это так, всего-навсего не более чем оригинальные наши танцы. Как в фигурном катании. А вообще все это сейчас у нас эротикой называется. Так, что все у нас по закону. Ничего не нарушаем. Полнейшая легитимность во всех вопросах. А вам вот законы надо бы почитать! Не дураки-то ведь их пишут! Эти «недураки» сидят в огромном зале в центре столицы и поют под караоке гимн страны! Патриоты они! Почему под караоке? Да потому, что все некогда им слова этого гимна выучить! Надо же когда-то и законы писать. Ведь, чтобы какой мудрый закон для населения прописать, это же знаете сколько надо усилий приложить этим серьезным людям в модных галстуках-флагах? Вот, к примеру, писали они когда-то закон о всеобщей эротизации населения, так для эффективного решения этого злободневнейшего для страны вопроса пришлось им даже специальный муляж человеческой особи мужеского пола изготовить. Специальный муляж был оборудован специальным же фаллоимитатором, с аккуратно приделанным к нему транспортиром. Это покруче коллайдера будет. Это, просто жесть! И только с помощью этого сложнейшего механизма самым достойным людям страны удалось найти именно тот угол эрекции фаллоимитатора, при котором (наконец-то!) заканчивается порнография и начинается эротика! Выдающееся достижение! Феноменальный результат! В общем, далеко не дураки у нас для населения законы пишут. И не дураки же за них на выборах и голосуют. Вы и с этими утверждениями не согласны? А-а-а, согласны вы все же, что не дураки это пишут, но считаете их ворами, подлецами и вдобавок, еще и заклятыми врагами отчизны? И главное, говорите, это не то, как кто голосует, а главное как кто считает? Бред какой-то. Когда-то мы это все уже слышали и даже знаем, чем все это закончилось. Не желаем так больше! Долой деспотизм и цензуру! У нас давно уже существует насквозь прог… правовое государство! Удивлены просто мы Вашей вопиющей правовой безграмотностью!» Скептики тогда выходят из себя окончательно и начинают грубить, уподобляясь амбициозным бездарям-оппонентам: «Ну уж если вы про полную объективность заговорили, то у нас и без пороков есть что показать. Например, извините, мы каждый день с вами банально так срем, извините, какаем, то есть. Выделяем естественные, так сказать, продукты жизнедеятельности. И почему бы вам не показать тогда все это и во всей красе на вашей сцене? Чтобы натуральная такая, большущая, судорожно сокращающаяся, извините, жопа во весь высоко висящий большой экран, дублирующий происходящее на сцене. Чтобы все подробности зрелищного процесса испражнения! Все конвульсии прямой кишки! И чтобы там разные звуки присутствовали, неистовые в своем метеоризме! Да и еще вони, вони в зал, и побольше! Чтобы ни один из благодарных зрителей не смог нас ни в чем обвинить. Даже чтобы упрекнуть не мог он нас ни в чем. Чтобы, например, не мог набраться он наглости и не крикнуть что-нибудь обидное, к примеру, станиславсковское: «Не верю!» Вот это в вашем понимании и будет стопроцентная реальность! Вот это искусство! Тьфу, ты, мерзость какая, вот уж действительно — дух даже может захватить! А то еще и совсем перехватить может дух этот. И наступит-таки тогда полный «духлесс» наконец-то!» И возрадуется тогда всяческая нечисть и возгордится она. И есть от чего: внутреннее величие и галактическую масштабность происходящего действа никуда ведь не спрячешь. А на следующий день после такого театрального действа вдруг встрепенутся новомодные критики: «Скажите, а вы не знаете кто автор этого смелого эксперимента? Нет-нет, главного исполнителя мы запомнили. Такое трудно забыть. Но кто этот новатор? Что-что? Молодой режиссер Дюринг? Это, безусловно, дарование! Это новое театральное явление! Это свежая струя! К завтрашнему утру мы напишем о нем во всех театральных журналах!» И получая такие вот «благословения» от экзальтированных любителей всяческих сомнительных экспериментов, амбициозные бездари продолжают свое оглушительное и пахучее восхождение к липко-денежной славе.

Видимо, по такому же вот простому пути и решил пойти отмороженный дюрингов потомок. Судя по всему, других вариантов-то у него не было и не будет никогда. Ну так, чтобы девушки там с ногами из шеи, полные реки соплей восторга и так далее. Не дано, видать, было достигнуть всего этого нашему бездарю каким-нибудь другим путем. Стать, например, знаменитым на всю страну хлеборобом. А что? У нас сейчас опять стали хлеборобов по телевизору показывать и орденами их награждать. А к ордену обычно всегда конверт прикладывается. И, наверное, хватит того, что в конверте, на девушек и шампанское. Правда, на сопли, наверное, может и не хватить. И здесь не поможет даже телевизионная слава хлебороба. А зачем они нужны вообще, сопли эти? Когда уже есть девушки и шампанское? Нет, нет. Без соплей — это совсем не тот масштаб. Сопли — это жесть! Отсутствие соплей — отстой! Нет соплей — нет понтов. А куда сегодня без понтов? Никуда. Поэтому очень уж хочется. Ну, а раз уж так очень хочется, тогда — путь известен. Только через воспевание пороков на фоне отдыхающего разума. А сон разума, он, как известно, рождает чудовищ, и на сцене появляются псевдолитературные герои — мегасупермены. В сравнении с ними дутые голливудские персонажи, ну там различного вида «Агенты 007», выглядят просто разыгравшимися в песочнице шалунишками-детьми дошкольно-ясельного возраста. Все эти многочисленные Джеймсы Бонды, они, конечно же, всегда что-то там пыжатся, постоянно пребывая в резких движениях. Все время куда-то они палят, на чем-то гоняют и летают, все время кого-то мочат, а в промежутках или даже в ходе свершения этих замечательных подвигов пьют виски и предаются утонченному разврату. Но по милости режиссеров иногда они все же от всех этих хлопот хоть немного, но хоть как-то отдыхают. На больших экранах кинотеатров они иногда вальяжно плавают в кишащих акулами океанах или в бассейнах с чистейшей голубой водой. Или же просто тупо спят они. Чутко спят, конечно. Под подушкой всегда припрятан у них надежный Walther PPK. Потому что так надо. Такая у них по сценарию работа. Но короткий, пусть даже очень тревожный сон — это, господин режиссер, извольте предоставить. Всем понятно, что все это кино и понарошку все это, но иначе все же нельзя. Периодически надо отдыхать. Иначе все это совсем не будет походить на правду.

А образы мегасупергероев, созданные дюринговым потомком, ни в чем и никогда устали не знают. Они могут очень долгое время предаваться диким в необузданности своей оргиям, находясь при этом в глубочайшем пьяном угаре. Да если бы речь шла только об этом милом сердцу каждого россиянина состоянии! А то ведь еще и в постоянно обдолбанном виде они всегда предстают перед удивленными читателями. А как закончат свои извращенные оргии, сразу торопятся они на работу. И трудятся они там с упоением и в поте своего пьяного и вечно обдолбанного лица. Находясь в безсознательном состоянии, вырисовывают они на мониторах своих компьютеров графики продаж, проводят встречи и переговоры с западными партнерами. А как же иначе? Где же тогда бабло им брать на восхитительный в своей утонченности разврат, беспробудное пьянство и на эстетическую наркоманию? Они ведь не на окладе в какой-нибудь МИ — 6 находятся, как, например, этот романтический бездельник Бонд. Они реальные участники рыночных отношений и хотят честно зарабатывать деньги. А после работы опять разбегаются они по кабакам, баням, казино и прочим злачным заведениям. И так продолжается месяцами. Иногда мегасупергерои, устав от всего этого, уезжают, наконец, в отпуск куда-нибудь на Канары или Мальдивы. Но и там продолжают заниматься тем же самым, только уже без перерывов на понтовую имитацию кипучей деятельности. Не могут они уже совсем остановиться. И при всем при этом герои дюринговского потомка никогда не спят. А когда, спрашивается, спать-то, когда им везде надо поспеть и столько всего полезного для страны сделать?

В общем, не чета были эти мегасупергерои слабакам Джеймсам. Единственно, чем уступали они им, так это тем, что до сих пор не «мочили» они еще никого реально. Так ударить друг друга пару раз по и без того распухшим лицам — это иногда случалось в пылу полемики о ставках таможенных тарифов на какую-нибудь отстойную продукцию. Но это мелочи. Это даже было предусмотрено принятым у мегасупегероев корпоративным этикетом. А так, чтобы «мочить» кого-то чисто конкретно? Нет, такого с ними не происходило, в основном. Даже несмотря на полученное сверху разрешение по «замачивать» нежелательных обществу элементов в сортирах — нет, не позволяли себе они этого. Но по динамике псевдоповествования чувствуется, что этот род занятий для мегасупегероев уже не за далеко расположенными от них горами. Он уже где-то рядом. Потому как, агрессия их непрерывно растет. Как это из-за чего растет? А вы сами попробуйте так самоотверженно трудиться и при этом долго не спать. Озвереешь тут поневоле.

Но нельзя все же не отметить особый, можно даже сказать аристократический эстетизм этих мегасупергероев. Он чувствовался буквально во всем: в тщательном подборе элитных спиртных напитков и наркотических средств, чистоте поверхностей для нанесения коксовых дорожек, в манерах поведения во время группового секса, утонченной изысканности ненормативной лексики их речи и т. д. Но об этом несколько позже (так ведь, кажется, в этих случаях пишут?).

Исключительно справедливости ради надо в дополнение к ранее сказанному отметить, что ничто человеческое было не чуждо этим дюринговым мегасупергероям. Несмотря на катастрофическую свою занятость и побочные отвлечения, все же посещало их иногда высокое и светлое чувство. Чувство настоящей любви, воспетое когда-то нечитаемыми ими классиками. И было в этой любви много какой-то нереализованности. Какой-то противоречивой незаконченности и невостребованности. Так, например, любой из мегасупергероев мог предаваться обыденному для него разврату с одной из тех (а то и со всеми сразу), кого он всегда пренебрежительно называл Тhe telki (просьба, не путать с The Mokroshelkami — это отдельная тема и мы ее вскоре коснемся), а в момент, предшествующий наступающему оргазму, сердце его вдруг мучительно сжималось в тоске по той, другой, всегда любимой и желанной, а уж в такой-то вот ответственный момент любимой как-то по-особенному… И вот дрожащие в торопливой своей похоти холеные пальцы мегасупергероя уже набивают очередную, полную признаний и восклицаний SMS. Тhe telki каким-то образом чувствовали судорожные сердечные сокращения своих похотливых партнеров и с обидой в душе понимали, что это аномальное сердцебиение посвящено не им. И SMS с признаниями и восторгами поэтому никогда они не получали. Это постоянно удручало Тhe telok и попросту лишало их всяческих надежд. Но в то же время подобное поведении мегасупергероев заставляло Тhe telok невольно восхищаться такими вот трогательными и высокими отношениями. Тhe telki всегда приветствовали эти отношения своими громкими криками в уже наступившем оргазме. Они так и вопили всегда в такие вот волнующие моменты: «Ка-ки-е вы-со-о-о-о-кие о-о-о-о-тно-о-о-о-о-о-шения!!! O-о-о-о да! Yes— yes — yes!!!»

Ну и как о таком, в принципе, можно было написать? А потом еще и напечатать? Да еще, наверное, вожделенными миллионными тиражами? Но факт остается фактом. Очередная воинствующая чушь напечатана, а самодовольная физиономия дюрингова потомка уже устойчиво утвердилась на экранах нашего продажного телевидения. А может мы чего-нибудь все-таки недопоняли? Сами упустили что-то очень важное и поспешили все так огульно и сразу охаять? И потом нас всю оставшуюся жизнь будут мучить угрызения совести? Ведь сказано же в Писании, что оговаривать людей — это очень плохо. Грех это. Поэтому надо, наверное, побыстрее заканчивать эти затянувшиеся эмоциональные прелюдии и переходить к холодному и беспристрастному, в то же время очень короткому рассмотрению препарированных кусочков литературных изысканий бледной тени Евгения Дюринга-старшего. И на время превратиться пускай в еще более бледную тень, но все же пусть это будет тень великого Энгельса! Стоп, стоп, стоп! Вот уже и появились первые признаки заразного заболевания. В воспаленные остатки мозгов начала уже вползать змеей непрошенная в амбициозности своей и наглая такая гордыня. Гордыня — это тоже тяжкий грех. Нельзя впадать в него ни в коем случае. Срочно принять необходимые в этом случае успокоительные лекарства и за работу!

Почему только короткое рассмотрение намечается? Да потому что по другому просто нельзя. Ведь если мы до этого были все же правы, то может попросту затянуть в эту бездарную в безнадежности своей трясину. И тогда, чтобы оттуда выбраться, придется писать совершенно другую книжку. А потом долго беседовать с доктором-психиатром. И никакие лекарства уже не помогут. Поэтому потихонечку начнем. Не возражаете? Впрочем, вы, конечно, можете возражать. Можете даже активно возражать. Я же все равно вас не услышу. И поэтому с вашего неслышного согласия продолжу. Чтобы совесть была, хотя бы относительно чиста. Чтобы хоть как-то обозначить рефлекторную реакцию нашего больного нынче общества на внешние раздражители. А реакция — это жизнь. Недаром мудрый народ говорит: если реакция есть, то дети еще будут. А там, где дети, там и жизнь. Народ ведь никогда не врет, даже сейчас, в этот гнуснейший период, когда некоторые внешне успешные, но психически весьма подозрительные типы его почему-то лузером называют.

Начнем с того, что в последнее время Жеку Дюринга, потомка когда-то напрочь и публично обосранного предка, почему-то постоянно плющило и отчего-то непрерывно колбасило. Надо отметить, что был Жека не менее бездарен, но гораздо более амбициозен, нежели его далекий предок, и посему терпеть не мог каких-либо неудач. А очередная черная полоса этой зеброподобной жизни похоже для него как раз и началась. Началась, несмотря на все его немые протесты. Наступила она прозаически — в виде возникших очевидных проблем со здоровьем. И причины этого нездорового явления, ежесекундно сотрясающего питаемый витаминными наркотиками и перманентно поддерживаемый дорогим алкоголем организм, открылись Жеке совершенно недавно и, можно даже сказать, совершенно случайно открылись они ему. Еще до средины прошедшей недели пребывал он в счастливом неведении, плющился и колбасился себе потихоньку, потягивая косячок за косячком между бокальчиком-другим «Jamcson» со льдом из воды чистейшего в мире озера Титикака. Вел себя исключительно миролюбиво. Никого вроде бы не трогал он и давно уже никого не ругал. Дошел он даже до того, в миролюбии своем и всепрощенчестве, что ни одного из своих полевых (это те, кто трудится на ниве обслуживания фермеров на бескрайних наших полях в период сева или уборки урожая) менеджеров по продажам ни разу не обидел ничем он за целый день. Ранее такого с ним просто никогда не бывало. Как начнет, он, бывало, бушевать с самого раннего одиннадцатичасового утра, вращая подернутыми мутными пленками злостных бельм глазами! Страшное дело! Штабные менеджеры в панике разбегаются по офисным туалетам и испуганно щелкают до обеда за спасительными дверями по клавишам своих ноутбуков. Но это ведь когда было-то в последний раз? Где-то полгода назад. И эти полгода Жека — само спокойствие и деловая корректность. И тут — на тебе, как серпом по съежившимся на внезапном российском морозе июльским помидорам! Во как! А что? Разве натянутое сравнение? У нас ведь такое нередко бывает. В смысле внезапных похолоданий. Все ж таки у нас, как-никак, зона рискованного земледелия.

А все началось здесь, в одном из центров мировой торговли и финансов, в славном городе Люберцы. Что-что? Никогда не слышали? Да будет вам известно, тем, кто по этой жизни как-то медленно во все врубается и думает, что столицей нашей Родины является Москва: Москва — это такой серый и неказистый пригород-поселение, сиротливо прикоснувшийся дрожащими в отстое границами к грандиозному, сверкающему по ночам многочисленными огнями супермегаполису. Мегаполису с гордым названием г. Люберцы. В этом царстве стекла, бетона, скоростных лифтов и воздушных монорельсовых железных дорог Жека по воле своей судьбы (кстати, относящейся к нему всегда очень строго) довольно долгое время уже мерчендайзерствовал в аутсорсинге одного из великих мировых производителей стратегически важных продуктов «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION».

С самого момента рождения нашей рыночно-базарной экономики аутсорсил, пока его за выдающиеся успехи не отправили на аутстаффинг. Дабы не перегружать читателя сложной рыночной терминологией, будем называть Жеку и его ближайших сподвижников очень просто — маркетологи. Нет, конечно же, можно начать сейчас сыпать какими-нибудь дикими определениями типа: маркетолог — от слов маркетинг (англ. marketing, от market — рынок), система управления производственно-сбытовой деятельностью предприятий и фирм, основанная на комплексном анализе рынка. Включает изучение и прогнозирование спроса, цен, организацию НИОКР по созданию новых видов продукции, рекламу, координацию внутрифирменного планирования и финансирования и др.) и logos (греч. — закон, сущность) — человек, знающий все законы рынка и неукоснительно им следующий. Но мы не будем заниматься никаким наукообразием по принципиальным соображениям. Маркетолог — он, как говорится, и в Африке маркетолог.

Словом, был Жека из тех великих маркетологов, о которых people слагает легенды и рассказывает их друг другу в форме анекдотов. Можно даже сказать, что народ, абсолютно ничего не приукрашивая, рассказывает своими простыми словами «всамделишную» быль, основанную на бесхитростных своих наблюдениях за окружающей его рыночно-базарной действительностью. Такие рассказы, как, например, рассказ об одном талантливом менеджере по продажам, который во время пребывания «хозяина» в законном трудовом отпуске (по профсоюзной путевке) где-то на далеких Мальдивах, взял и попросту продал все цеха, склады и офисы фирмы. Продал он и самого «хозяина». В рабство продал, в одно из центральноафриканских людоедских племен. Те за «хозяином» сами на Мальдивы приехали, потому что самовывоз был предусмотрительно оговорен менеджером в договоре купли-продажи. В том же договоре были прописаны и «Особые условия поставки»: со стороны объекта купли-продажи могут допускаться возражения. Почему же так негуманно поступил он? Да потому, что он был очень хорошим менеджером по продажам и всегда добросовестно исполнял свои прямые обязанности. А очень хороший менеджер по продажам (он же маркетолог) никогда не останавливается на достигнутом и упрямо идет себе всегда вперед. Идет просто так себе по жизненной обыденности и вдохновенно втюхивает всем и все подряд. Ну, в смысле: чем располагает, то и втюхивает. Впрочем, иногда втюхивает даже то, чем не совсем он располагает, но располагает его сподвижник, такой же лихой маркетолог, но продаже других товаров. А за дополнительное втюхивание имеет этот проныра всегда дополнительную копеечку зеленых американских рублей со своего, тоже не лыком шитого, но благодарного сподвижника. И это вполне нормально. Это, как раз, очень даже по-рыночному. Всякий труд должен быть оплачен, а тем более — такой интеллектуальный труд. Тут ведь как, на нашем рыночном базаре-то? Если с ходу втюхивать что-то вдруг не удается этому маркетологу, он немедленно приступает к впариванию. Направо и налево впаривает все подряд он. Иногда это совсем не совпадает с интересами попадающегося на пути маркетолога people. Но это его совершенно не заботит. Кроме того, ему, менеджеру этому, абсолютно все равно, что втюхивать и впаривать. И это правильно! Это тоже по-рыночному. И поэтому, как настоящий профессионал своего продажного дела, сегодня впаривает он ящиками одноразовые женские колготки, весело желая лузерам комфортного ношения до самой глубокой старости, а назавтра он уже втюхивает кому-то цистерны омерзительного рыбьего тухляка. А по поводу надписи на цистерне «Живая рыба» вдохновенно полемизирует: «Ну уснула рыбка в пути! Что я могу тут поделать? Укачало ее в дороге. Вы что, не врубаетесь? Жесть! Отстой полнейший! Рыбка спит, а я в чем-то виноват… Причем здесь я? Не будил ее в дороге? Ну, не углядел — самого меня сморило. Из Мурманска к вам ведь добираемся. Чай не ближний свет. Ах, что-то еще и воняет? Бред! (Шмыгает носом). Да, что-то есть. Не знаю что это. Пока вы сюда не подошли, здесь ничем не воняло. А, кажется я врубился! Рыбка-то крепко спит. А вы, в натуре, можете взять на себя смелость утверждать, что во время крепкого сна уверенно себя в этом плане контролируете?! Уверены, что от вас во время сна хорошо пахнет?! Ага, не можете уверенно утверждать! Гмыкаете как-то не совсем уверенно! Вот и не канючьте тута! И так за нуль все отдаю вам здеся! Даром просто отдаю! Совсем превратился в какого-то, как его, этого-то… Э-э-э, альтуриста! Во как! Когда-то ведь чему-то учились. Даже слова всякие мудреные еще помним. И сами себе постоянно удивляемся — полный ведь отстой! Откуда вдруг взялась такая доброта? Жесть! От сердца, можно сказать, отрываю, а они, гады, еще и ехидничают тута». И ведь что самое удивительное: у этого хамовитого нахала всегда все покупали. Зажимали с отвращением носы свои и покупали! По запредельным ценам покупали-то все. Такова, значит, была великая сила его убеждения. А потому как — талант. И никому с этим ничего было не поделать. Талант — он же сверху. А с небесами лучше не спорить. Лучше сразу покупать, не торгуясь и не задавая лишних в глупости своей и некомпетентных таких вопросов. Не показывать никому тупости своей, тем более такому профессионалу.

Вот таким же точно был и Жека — одним из великой плеяды талантливейших маркетологов был он в данной местности и активно продвигал в сознание незадачливых люберчан и жителей близлежащих окрестностей везде узнаваемый брэнд своей великой компании. Но извините, это сейчас он стал всюду узнаваемым, а тогда, на заре базарочного нашего рынка… Тогда никто и слыхом не слыхивал об этом великом производителе стратегического продукта.

Но стоп! Сейчас не об этом. Сегодня случился редкий для капиталистической действительности выходной, и Жека отдыхал в знаменитом люберецком кабаке «Сбитый летчик». Отдыхал вместе со своим другом Коляном, известным люберецким придурком, торговавшим на потеху публике раскрашенными деревянными муляжами детородных мужских органов в знаменитом люберецком пешеходном переходе на железнодорожном вокзале. Переход был знаменит своей необычной для европейской части суши длиной и вопиющей, для той же части суши, неосвещенностью. В этом переходе всегда витало такое многообразие зловонных запахов, что знаменитость перехода от этого только выигрывала. Рейтинг знаменитости год от года увеличивался. Вмести с рейтингом быстро росла пулярность этого перехода среди многочисленных иностранных туристов, валом валивших в знаменитейший город. Все эти никому не нужные детали приводятся здесь исключительно для придания происходящему должной достоверности. Ведь каждый желающий может в любой момент приехать в этот гостеприимный город и осмотреть его исторические достопримечательности. А во время осмотра надо бы непременно познакомиться с Коляном и обязательно у него что-нибудь купить. Что без толку ездить-то? А человеку (пусть даже и слегка придурковатому) будет это приятно. Каждому ведь приятно, когда его труд оценивается по достоинству. Тем более, когда речь идет о высоком искусстве.

Посетители знаменитого люберецкого кабака «Сбитый летчик» действительно напоминали только что переживших авиакатастрофу субъектов. Помятые лица их хранили следы недавно полученных травм, а согбенные спины напоминали ранцы наспех собранных на меже парашютов. Во всем облике посетителей сквозила хроническая безнадега. Терлись здесь всегда и какие-то девицы. Всегда одни и те же. Видимо, это были стюардессы с давно сбитого где-то террористами самолета. Жека со свойственным каждому маркетологу здоровым снобизмом называл их Тhe telki. На самом деле это были обычные проститутки. Причем многие из них были довольно приличными девушками. Имели, например, несколько высших образований и владели двумя-тремя иностранными языками, в числе которых обязательными были английский и китайский. Но стоило им только зайти в «Сбитый летчик», как они сразу перевоплощались в обычных проституток. Видимо, царила здесь какая-то особая среда. Можно даже было назвать эту среду аурой. И аура здесь была действительно какая-то необычная, обволакивающая и всех в безнадежность свою засасывающая. Она всегда дрожала где-то под потолком. Многие думали, что это были обычные облака табачного дыма. Они ошибались. Это была она, аура. И эту необычную ауру создавали сбитые летчики и обычные Тhe telki. Именно те, обычные Тhe telki, которые без всякого образования проживали и всяческих никому не нужных здесь языков. Самые что ни на есть они были простые. И в простоте своей любили просто так незамысловато попрелюбодействовать за какие-нибудь небольшие деньги. Впрочем, не только за деньги любили они это делать. Могли, например, запросто ублажить угрюмого «летчика» за бутылку какого-нибудь дешевенького пива или же за какую-нибудь грошовую пачку сигарет. Они ведь понимали, как у «летчиков» тоскуют руки по штурвалу. А то еще могли вдруг заартачиться и выставить даже довольно приличный такой счетец. Да еще в какой-нибудь экзотической валюте. Не в каких-нибудь там наших баксах или евриках, а, например, в австралийских долларах или даже в английских фунтах стерлингах. Но с валютой в Люберцах никогда проблем не было. Даже с экзотической. Все дензнаки элементарно конвертировались в любом ларьке на самой большой в Европе привокзальной площади. Поэтому эти требования Тhe telok рассматривались, как обычные женские капризы и, как правило, мужественными «пилотами» неукоснительно выполнялись. Выполнялись, несмотря на постоянство депрессивного состояния этих сбитых героев. В отличии от пилотов-неудачников Тhe telki, никогда постоянством никого не радовали. Непостоянны они были даже в сравнении с самыми запредельными эталонами женской стервозности. Иногда они очень даже стыдились этого обстоятельства. Этой своей неординарной непредсказуемости. И на всякий случай всегда носили в своих прическах темные очки. Темные очки ведь всегда помогали им. Помогали скрыть свои полные вечного стыда глаза. Что-нибудь отмочат в очередной раз бывалыча и сразу — раз, выдергивают свои элегантные очки из слипшейся в кабацкой ауре прически и прячут за запотевшими стеклами свои мутные от страсти к наживе глаза.

Удивительно, но точно так же вели себя в этом источавшем депрессию кабаке и воспитанные девушки. А что им еще оставалось делать в такой обстановке? В этой всезасасывающей ауре? Куда же им было здесь деваться? Некуда, конечно же. Вот поэтому и становились они тут же настоящими проститутками. И тоже носили они всегда с собой черные очки в пахнущих дешевым шампунем прическах. И в почетном труде своем были они всегда последовательны и, даже можно сказать вдохновенны. И отдавались они делу своему просто таки до самого что ни на есть конца. А иногда и до почек отдавались. По разному все у них тоже порой выходило. Все зависело порой от глубины отчаяния какого-нибудь залетного покорителя пятого океана. И нельзя было им никак иначе. Ведь к этому их всегда подспудно что-то обязывало. Что-то внутреннее и плохо формализуемое. Можно только предположить, что это «что-то» и было как раз то самое, полученное ими в детстве хорошее такое, добротное семейно-школьное воспитание.

Ну да шут с ними, с этими деталями окружающей наших героев обстановки. Вернемся лучше к описанию их творческого времяпровождения. По давней своей традиции Жека с Коляном сидели в углу зала за самым маленьким в «Сбитом летчике» столиком и глушили стаканами «Chateau Margaux». Они были уже достаточно пьяны, чтобы быть по отношению друг к другу необоснованно категоричными, но еще недостаточно для того, чтобы начать бить друг друга по лицу. Если же так немного по скрупулезней разобраться в их взаимоотношениях, то этот бестолковый Колян и не был никогда Жекиным другом. Это был обычный придурок, с которым еще можно было как-то поболтать о глобалистических тенденциях в мировой экономике или о последствиях потепления планетарного климата. О засилии транснациональных корпораций, наконец, можно было поболтать с ним на полном серьезе, но никогда нельзя было с ним затронуть что-нибудь глубоко личное. Например, нельзя никогда было с ним пошептаться о великих таинствах мерчендайзерства.

А что еще можно было взять с этого Коляна? Он ведь был простым люберецким торгашом и ничего в настоящем мерчендайзерстве не смыслил. Однако, это не мешало ему по каждому вопросу, связанному с глубинами мерчендайзерства, иметь собственное мнение, переходившее в словесное суждение абсолютно наиглупейшего содержания. Бестолковый Колян этот, к примеру, мог на полном серьезе утверждать, что производитель любого продукта имеет в рыночной экономике более значимый вес, чем продавец, и поэтому доход от деятельности производителя должен быть много выше, чем у продавца. Ну бред же какой-то! Такого не мог бы себе позволить даже сивый мерин в Авгиевой конюшне! Одним словом — клинический люберецкий идиот!

Тем временем, Жека с Коляном начали уже периодами впадать в пьяную меланхолию. Шестой стакан «Chateau Margaux», наконец возымел свое успокающее действие. Это ведь только поначалу непримиримые друзья, сильно контрастировали на унылом кабацком фоне. Это только поначалу они время от времени разражались веселым лошадиным смехом или же переходили к громким взаимно обвинительными выкрикам. Но постепенно сникли. «Chateau Margaux», как назло, никак не кончалось, а на громадном, стоящем по среди стола блюде, шевелилась приличных размеров горка сваренных в красном вине лобстеров. Слишком много заказали друзья в этот раз… Слишком много заказали. После десятого стакана длительность периодов приходящей грусти раз от раза начала увеличиваться. Этому еще и способствовала царящая в кабаке удушливая атмосфера. Рвущая душу атмосфера произошедших авиакатастроф. Надо было что-то срочно предпринимать. Иначе воскресный вечер грозился быть напрочь испорченным. Ситуацию, неожиданно даже для самого себя, спас Колян. Его уже начавшая выбивать сонную дробь по крышке стола голова вдруг резко вскинулась и понесла обычную для нее пьяную чушь.

— Ты только подумай, — орала голова Коляна на Жеку, распространяя всюду запах сгнивших в кариесе зубов, — чтобы изготовить хороший, качественный член, надо найти, прежде всего, качественную древесину, договориться о ее закупке — ну там цена, откаты лесничим и все такое. Затем, Жека, надо закупить специальный деревообрабатывающий станок. Больших бабок станок стоит. Потом рабочих надо сыскать, которые на этом станке что-то еще могут и в запой уходят ненадолго. Раз в месяц на неделю. Это я про риски и рентабельность, Жек. Потом, Жека, надо найти таких людей, которые будут вручную заготовкам членообразную эту форму придавать, головастую такую, с прожилками, как в лучших порнофильмах. А потом, Жека, это все надо раскрасить. Под нашу желтизну, под негроидную синеву, коричневость монголоидов и зеленость инопланетян. Поприкольней чтобы все было-то. И для этого, Жек, краски хорошие нужны и малопьющие люди. Краски такие, Жек, нужны, чтобы не отшелушивались сразу-то. Ну хотя бы во время продажи. Народ ведь у нас любопытный. Все норовит пощупать руками своими липкими. Особенно дамочки. Краснеют все, а все равно щупают: «Хи-хи-хи, мужу на 23 февраля подарю!» Знаем мы, каким мужьям и что эти дамочки дарят. Но сейчас не об этом. С людями, Жек, вообще облом. Люди ведь такие-то, нужны чтобы не чаще, чем раз в месяц и не больше, чем на неделю. Улавливаешь?! Жека? Ты вот лично могешь таких челов у нас в Люберцах надыбать? Я, например, точно нет. Я тут уже каждую сволочь знаю как облупленную… Все вменяемые и адекватные, Жек, в Москву работать едут. Несмотря на то, что в Люберцах зарплаты гораздо выше. Им, Жек, вменяемым и адекватным, свежего воздуха, видите ли, здесь не хватает. Очистные тут у нас, Шатура недалеко и все такое… Вот и едут они на эту забитую окраину. Воздухом подышать. А ты, местный производитель, крутись здесь, как хочешь. Налаживай производство со всякой пьянью.

— А сколько усилий надо, Коль, чтобы эти члены твои впарить? Ты ведь, Колян, все это реально представляешь. Ты ведь гниешь просто заживо в этом сраном переходе и прыгаешь перед всеми как дешевая проститутка: «Купите этот член от пьяного бизона! Я по глазам вашим вижу, что принесет он вам удачу!»

— (Глаза Коляна зло трезвеют) Да, Жека. Я, конечно, прыгаю. И проститутка, и все такое… Но ты ответь мне на один вопрос. Вот если не будет у меня в руке раскрашенного члена, я, Жень, с чем прыгать-то буду? Со своим? Природой мне щедро дарованным? Так его ж не купит никто! Никому он в качестве покупки не нужен. Так если только, во временное пользование кто попросит… А вот когда не будет того, с чем можно за деньги перед публикой прыгать, так мне что, по-твоему, Жек, с голоду что ли подохнуть? Или ты меня на баланс возьмешь? Вот и получается, что производитель — он всеж-таки главный в экономике, а чистой прибыли имеет меньше, чем мы с тобой, торгаши проклятые.

— Ну-ну, дружок, ты давай не путай кабель с кобелем, Бабеля с Бебелем. Это ты у нас торгаш рыночно-базарный! Мы, бизнесмены из «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION», всё ж таки на порядок-то повыше вас, улично-ларечных будем. Всё ж таки мы, как никак, мерчендайзеры.

— А-а-а, то есть вы — это как раз те, которые этикетки в торговых залах супермаркетов развешивают?

— Отстойная ты, Коль, серость.

— Может оно и так, но ты только что правильно заметил, что «как никак» вы — мерчендайзеры. Какая, на хрен, разница между вами и нами, всякими ПБОЮЛами?! У вас, мерчендайзеров долбанных, объемы только-то и больше. Ну не можем мы всю страну членами завалить! Ну нет такого у страны спроса! Очень уж специфический это продукт. А все остальное у вас — так же, как и у нас. И так же прыгаете вы по рынку, как проститутки и заглядываете дистрибьюторам в глазки. Умоляете их, чтобы они продвижением именно вашего товара занимались. Стимулируете их. А дистрибьюторы — это еще те проститутки, улыбаются вам так простимулированно, простимулированно же кивают вам головами, а продвигают товары ваших конкурентов. А все почему? Потому что конкуренты их сегодня простимулировали гораздо качественней, чем вы. Так кто же вы тогда, Жек? И чем на самом деле занимаетесь? Повышением качества стимулирования дистрибьюторов? Этаких электро-фало-имитаторов вы все время мне напоминаете.

— А у тебя одно только на уме всегда.

— Так это же нормально, Жек! Мужик всегда должен заботиться о своей состоятельности. А у вас там с этим сплошные проблемы. Судя по твоим друзьям. Посмотришь на них, послушаешь их разговоры — сплошняком просто проблемы. Нормальных людей нет. И не поймешь сходу, половина на половину: либо педерасты, либо импотенты!

— А в рыло?!

— У кого это рыло?!

— Послушайте, Николай, Вам не кажется, что наш диалог перешел в неконструктивную плоскость?

— Вынужден с Вами согласиться, сэр.

Они встают в изысканном английском полупоклоне. Тhe telki с затаенной надеждой смотрят на них своими припухшими в скорби глазками. Бесполезно. Жека уверенно и молча следует в туалет. Его мутит от обилия съеденных лобстеров. Он заходит в туалетную кабинку, в которой оказывается почему-то четыре с половиной унитаза. Раньше Жека такого здесь не наблюдал. «С четырьмя сральниками вроде бы все понятно, — пьяно рассуждает он, — повышают качество обслуживания. Теперь можно будет продолжить беседу в сортире, если за столом кого-нибудь или всех сразу прихватит. У нас такое часто бывает. От переедания. В основном. Но зачем еще половинка? Наверно, это со сбитого самолета. Это наверное все, что осталось от неудачливого лайнера. Не выбрасывать же. Вот и поставили для антуражу».

Жека громко зовет Ихтиандра, аккурат между парами унитазов. Становится немного легче. Унитазы медленно ползут навстречу друг к другу и сливаются в один, но половинка так и остается стоять поодаль. Штормит. Жека садится на унитаз-трансформер. Он неуверенно закуривает настоящую, купленную на площади у Киевского вокзала, сигарету «Филип Моррис» и стряхивает пепел дрожащими руками в рядом стоящую антуражную половинку унитаза. В соседнем очке громко зовет Ихтиандра полоумный Колян. Ихтиандр почему-то долго не приходит. Но Жеке некогда уже его ждать. Очень хочется спать. Завтра на работу. Выходной близок к завершению. Жаль, конечно. Но ничего, в конце-концов, славно отдохнули. Жека медленно вырубается. Последнее, что он видит в угасающем своем сознании, это сумрак подземного люберецкого пешеходного перехода и плавающую в этом сумраке, как в невесомости, сгорбленную фигуру Коляна. Вместо носа у Коляна торчит большущий член сине-лилового цвета. Рядом с плавающей фигурой Коляна подпрыгивает какая-то сухонькая старушенция и пытается ухватить Коляна за член-нос. По лицу старушенции разлит румянец волнующих воспоминаний. Колян все время уворачивается от ее костлявых ладоней и кричит не своим, каким-то пронзительно-тоненьким голоском: «Бабуся, не трогайте, это последнее, что у меня осталось! Все продал! Резко возрос спрос! Увеличился объем продаж! У-рр-а! Я теперь тоже мерчендайзер! Смерть продажным дистрибьюторам!»

Жека вырубается. Он будет спать теперь до утра сном праведника. Спать, не обращая внимания на негодующие вопли «сбитых летчиков» по ту сторону туалетной кабинки. Не обращая внимание на их барабанные, в нетерпении своем, перестуки на дверной поверхности. Плевать! Жекин сон не могут нарушить даже призывные курлыкания «сбитых стюардесс», просачивающиеся сквозь ненадежность туалетных дверей. А утром Жека как всегда очнется в той же удобной позе, которая была принята накануне. Бодро спрыгнет с унитаза-трансформера. Побрызгает на свежее, слегка помятое и сильно опухшее лицо прохладной и чистой водой из треснувшего сливного бачка и энергично двинется на работу. На великие свои маркетологические свершения.

Дела у Жеки действительно были великими. Ведь если бы не это Жекино великое поколение талантливейших менеджеров, кто знает, жила бы сейчас страна родная? А в то далекое время, когда несчастные лузеры шарили по одной шестой части обездоленной суши в поисках недорогой, но относительно съедобной для себя пищи, успешные Жекины подвижники весь день и весь наступивший вечер продвигали по базару рынка стратегические продукты, а по ночам зачитывались Ульбеком и Эллисом. Все вместе собирались и увлеченно так зачитывались. Нет, не все, конечно же, а только самые продвинутые из маркетологов. Остальное маркето-менеджерское быдло (ну, к примеру, руководители уличных ларьков, колхозных прилавков и т. д.) тоже как-то кучковалось, но все больше под «Последний приказ убитого комбата» или там под какие-нибудь «Спецназ выходит из зоны огня», «Не раскрывшийся парашют резидента» и т. д… Что же заставляло их всех кучковаться? Шли бы себе домой после тяжелого капиталистического труда, да и читали себе, расслабленно развалившись в не совсем уютном кресле, сделанном еще при неориентированном на комфорт социализме, и потягивали в свое удовольствие какой-нибудь «Tuborg» или еще какую-нибудь модную жидкость. Ан нет! Как в годы реакционного царизма молча собирались они на «конспиративной» квартире, рассаживались в «революционный кружок» из жестких, не хватающих на всех табуреток и с упоением по очереди читали. И было две предпосылки для этих посиделок. Во-первых, были наши маркетологи все, как на подбор, махровыми недоучками. Ну не было у них никогда времени на учебу! Да, конечно, закончили они когда-то с грехом пополам средние советские школы, но ведь это неправильные были школы. Не тому там совсем учили, и уж очень были они скучными для будущих подвижников наступающего на страну базарного рынка. Если бы в тех школах учили тому, например, как «Жопой танк остановить» (известный постсоветский хит), тогда, наверное, какой-нибудь интерес у них проявился — танки в окрестностях Люберец в те далекие времена еще не появились, но вот-вот должны были появиться и даже немножко пострелять с горбатого мостика. Но в тогдашних неправильных школах этому не учили. Поэтому промышляли будущие маркетологи, в ущерб занятиям различного вида «фарцой». Сначала фирменными зажигалками, сигаретами, жвачкой и презервативами, добытыми всеми правдами и неправдами в предместных гостиницах типа «Интурист», а затем в ход пошла дефицитная «джинса». Вместе с «джинсой» подкралось и время получать самое высшее на тот момент в стране Советов образование. А тут уже замаячило на горизонте «новое мышление», и к единству партийных съездов начал подкрадываться некий таинственный для всех еще, но уже чем-то настораживающий «плюрализм». На мировом рынке вдруг резко рухнули цены на нефть, и оскудевшая от борьбы с пьянством казна Страны Советов начала с печальным визгом стремительно сдуваться. Мгновенно опустели полки магазинов, и в обиход опять вошли не забытые еще военным поколением продовольственные карточки. Но вдруг — о чудо! Какой-то шелест прокатился по стране! Задули вдруг свежие ветры с загнивающего Запада! И так сладко в самом начале благоухали они! Вместе с шелестом и ветрами стал вдруг слышен всей стране звук чьих-то шагов. Кто это? Чья это тяжелая и уверенная поступь? А-а-а! Да вот же замелькали с экранов их лица! Молодые еще лица наших, так сказать, младореформаторов-спасителей. Гайдар шагает впереди! За спиной флагмана развивается чей-то, неузнаваемый еще, рыжий чуб. И, наконец-то, ур-ра-а! Опустевшие было полки магазинов начали вдруг быстро заполняться. А потом начали просто ломиться эти полки, и товар попросту разбрасывался по всей торговой площади не рассчитанных на такое обилие советских магазинов. Чем только не стремились тогда попотчевать приунывших было лузеров за их же, разумеется, денежные средства! На прилавках самого убогого ларька можно было обнаружить одновременно и гламурный «Амаретто», и паленый «Абсолют», и даже деревянные кокосы с зелеными ананасами. Все посыпалось на головы бедных лузеров как из рога изобилия. Ну и какая же тут, спрашивается, могла быть в принципе учеба-то?! Когда такое «бабло» в округе вращается! А ехидный голосок внутри нашептывает: «Это скоро все закончится. Ненадолго это все. Скоро опять все и вся закроют и строжайшим образом запретят. Так что куй железо, пока Горбачев!»

И они ковали! А учиться уже совсем некогда было — поток тлетворного барахла с деградирующего Запада все усиливался, и, как ни странно, никто не думал ничего перекрывать, хватать и запрещать. Вот благодаря этому недосмотру и остались герои базарного рынка неучами по сути своей, но с новенькими свежекупленными дипломами. И вынуждены были потом участвовать в коллективных чтениях. Один, к примеру, из, на первый взгляд обычных, но на самом деле очень даже продвинутых, маркетологов умел читать со средней скоростью — одна страница в час, и словарный запас его составлял 249 слов, а вот состоявшийся топ-маркетолог мог уже осилить и полторы страницы за тот же час и обладал уже довольно таки солидным таким словарным запасом слов эдак в 300. Но не все же ведь на топах-то всю дорогу выезжать! Вот и читали маркетологи по очереди эти серьезные такие и новомодные совсем еще книжки. Мало тогда таких книжек в стране было. Не заработал тогда еще в полную силу гламурный издательский базарный рынок. И это была вторая причина коллективных ночных посиделок. Но маркетологам это было совершенно не в падлу: и слов можно было новомодных поднабраться для общения с западными партнерами в неформальной обстановке, и косячок-другой придавить на фоне быстро кончающегося «Hennessi» со льдом, доставленным кем-то по какому-то случаю с чистейшего, не растаявшего еще тогда ледника вершины горы Килиманджаро. А коллективность — это очень даже хорошо! Маркетологов в последнее время западные братья постоянно пытаются обучить коллективным методам работы. Ну, там, какие-нибудь мозговые штурмы, коллективные принятия решений, ролевые игры, процессный подход и всякая такая прочая хрень. А что? Очень даже удобно. Приложение западных технологий к менталитету наших маркетологов всегда приводит к тому, что виноватых в принятии какого-нибудь неправильного решения или чего-нибудь там неисполнения впоследствии уже днем с огнем не сыщешь. И убытки списать будет уже не на кого. И это очень хорошо для наших маркетологов. Значит, продолжат свой рост коэффициенты полезности и эффективности. А вместе с ними постепенно подрастут и грейды с бонусами, и, глядишь, жить становится уже ощутимо лучше, жить становится гораздо веселей!

Вот и чешут потом репу ничего не понимающие западные представители инвесторов-акционеров, читая годовые отчеты. Никак им недокумекать, далеко не бедным, но тупым от рождения: как это так может произойти — плановый показатель объема продаж выполнен, ценовый порядок соблюден, а прибыль упала вдвое? Никак им, глупым, этого не понять. Как не понять им и фразы в отчете о выполнении бонусного плана: «Проект не выполнен. Отчет об успешно выполненной работе составлен. Процент выполнения бонусного плана — 100 %». Да и еще многого не понять им пока. Ну да, были небольшие просчеты в работе. Загнали эшелон с продукцией в Республику Алтай вместо Алтайского края. А то еще круче: в Астраханскую область вместо Архангельской. С кем не бывает? Понаплодили этих субъектов федерации. Да еще с похожими такими названиями. Черт ногу сломит! Короче, не в состоянии они у нас здесь ни в чём разобраться! Они хотят тут по-быстренькому так взять и все с ходу понять. Понять то, что нам здесь, на родной нашей территории непонятно веками! Мы тут все время дискутируем друг с другом. Непрерывно и просто без устали друг с другом полемизируем. На кухнях и в парламентах. И все бесполезно. Ни к каким общим результатам прийти мы не можем. Ни к каким общим, устраивающим всех выводам. Кроме одного, сомнительного в поэтичности своей, уклончивого такого заявления. Заявления насчет того, что можно нам всем, составляющим Россию, только верить. Этим заявлением все заканчивается. Резко смолкают все дебаты, митинги, полемики и дискуссии. И на кухне, и в парламенте. А эти умники только приехали и уже: «А посему так? Дафайте будет разбьерьемся». Пожалуйста. Давайте. Самим бы очень хотелось. Но пока пытаемся заставить себя в себя же верить. Долго и мучительно пролагаем дорогу к Храму. А в итоге все равно получается — каждый к своему.

К нам ведь с запада с этого присылают сюда самых бездарных представителей буржуазии — маргиналов просто каких-то от буржуазии! Тех, от которых там не чаяли как избавиться. Чесали постоянно репу: где бы еще открыть филиал, чтобы этого идиота туда сбагрить? Везде уже представительства пооткрывали на территориях капиталистических и развивающихся стран, а в соцлагерь не пускают. А тут вдруг раз-и такая удача неожиданно образовалась — один план сокрушил целую плановую систему. План Даллеса сокрушил-таки плановую экономику СССР, и в России, очистившейся от шелухи союзных республик, вдруг открылись филиалы многочисленных «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». И поперли в эти филиалы западные бездари. Закончит, к примеру, такая бездарь магистратуру какого-нибудь Кембриджа по классу «Экономика, бизнес и право» и думает, что она, эта бездарь, все про это знает. И про экономику знает, и про бизнес, и даже в какой-то отрасли права что-то понимает. И приезжают нас сюда учить. Хренушки, господа хорошие. Нам начихать на ваши магисторские звания. У нас вы даже трехмесячные бухгалтерские курсы не закончили бы. У нас в течение трех месяцев могут внести десяток другой поправок в Налоговый кодекс, и тогда впадете вы со своим любящим постоянство менталитетом в состояние «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша». И разорятся ваши компании на ваше долговременное лечение, дабы организовать вам психический «комбек».

А вы все лезете к нам со своими процессными подходами и воспитанием корпоративного духа. Пожалуйста, как вам угодно. Извольте только вовремя платить нам большую зарплату. А сами подите-ка теперь назад по цепочке придуманного вами процесса и попробуйте там в чем-нибудь разобраться. Найдите-ка теперь хоть одного виновного. Вам каждый элемент цепочки расскажет, с кем, когда и как он взаимодействовал, какие документы с предложениями и куда отправлял, что согласовывал и в какие сроки. Каждый предъявит вам сотни служебных записок и согласований. И в итоге получится, что все делали все вовремя и правильно. Все в соответствии с утвержденным вами регламентом процесса. А в результате на выходе получается громкий, ничем даже не пахнущий такой «пук». И посыпятся на вас тогда со стороны вашего родного Запада гневные телефонные звонки, и повалятся угрожающие факсы.

Но нет, они никак ни хотят уняться, бездари эти. А как же крест Маршалла, маржинализм, эластичность спроса и предложения? Где проявления основных положений теорий предельной полезности и потребительского выбора? Ну ладно, думают незадачливые западные представители инвесторов-акционеров, значит, положения этих теорий были не в полной мере учтены в ходе бизнес-планирования, не углядели, не уловили какую-нибудь новую рыночную тенденцию. И тогда западные эти бездари, исполненные недоверием к местным участникам капиталистического движения, сами погружаются в различные ORCLы, APLANA и колдуют над всякими OPEXами и CAPEXами, зачитываются аналитическими записками. При этом бездари поминутно консультируются по телефону то с Сайрбенсом, то с Оксли, а то и с обоими стариками сразу. А когда бизнес-планирование заканчивается и оба старика остаются довольны его итогами, западные бездари впадают в счастливый транс. До момента подведения следующих годовых итогов. До очередного града обидных звонков и язвительных факсов из раздраженного отечества.

А нашим маркетологам — хоть трава не расти. По барабану им все. Регламент выполняем, бумаги вовремя оформляем и шлем куда надо. Баблосы платят эти придурки — и ладно. КПЭ растет. Бонусы с грейдами тоже постепенно подрастают. Че еще надо нашим маркетологам? Ниче им, в натуре, больше не надо. На дорогое бухло и наркоту хватит! Ну, там на Париж еще… А может еще на подержанную «бэху» хватит? Нет, это вариант для лузеров. Лучше в Париж. Это прикольней.

Вот это, господа хорошие, и есть наш базарный рынок. Не нравится вам он почему-то? Почему? Он ведь прикольный такой в непредсказуемости своей. Не нравится непредсказуемость? Тогда катитесь отсюда к едреней фене в свою предсказуемость и стабильность! И никогда больше сюда не приезжайте. Даже по турпутевкам больше никогда сюда не лезьте. Потому как один вред от вас всегда земле русской. И деньги, которые вы сюда привезете, заплатив за эти турпутевки, наверняка, будут потрачены на какую-нибудь катастрофу. На какой-нибудь Трансвааль парк. А потому что такая у нас с вами судьба. Вот и не приезжайте. Вам же лучше от этого будет. А мы вас все время любили и любим до сих пор. Сами не знаем, за что (это давно подмечено классиками: «За что у нас так любят иностранцев?!» В. Высоцкий), но хотим, чтобы вам всегда было хорошо. Поэтому, многие вам лета!

А были бы вы немножко поумней, то делали бы все по-другому. С нашим маркетологом ведь как надо? Вызываешь его, ленивца этого и хронического алкоголика, и говоришь ему, например: «Жека, короче, надо сделать то-то и то-то. Я не знаю, как ты это все будешь делать, и можно ли это сделать вообще, тоже не знаю. На вот тебе денег — все твои. И чтобы к утру все было. Не будет — убью, сука!» И все, больше ничего не надо. К утру все будет. Хоть Пизанская башня посреди Красной площади! Жека сразу определится, с кем и о чем надо срочно переговорить, с кем выпить, кому на лапу сунуть и сколько сунуть. И тут такое начнется!!! Мигом будут проведены соответствующие экспертизы и изыскания, получены необходимые разрешения, разработаны всевозможные проекты, закуплены стройматериалы и необходимая техника. Тут же формируются строительные бригады, и вот уже к полудню в центре Красной площади вовсю уже трудятся экскаваторы, а к утру — пожалуйте полюбоваться на близняшку красавицы из города Пиза. С тем же (до долей градуса!) наклоном! Вот так надо, господа, работать в России. И при этом дешевле все у Жеки получится. И все будут счастливы: продажные эксперты и чиновники, халтурщики-проектировщики, халтурщики-строители и т. д. И Жеке еще останется. На лечение в диспансере до глубокой старости. А вы все носитесь со своими регламентами несуществующих процессов. Или же процессов вполне реальных, но ведущих в никуда. Счастливого, как говорится, вам пути на бескрайних просторах нашего бизнес-пространства. Но абсолютно нет никакого желания вам что-то подсказывать. Не хочется участвовать в вашем обогащении. Работайте так, как вас учили в ваших Оксфордах. Есть полная уверенность в том, что книгу эту вы, господа магистры, никогда не прочитаете. Поэтому и пишется здесь о полишинелевых секретах нашего рынка так открыто. А по уму — надо бы засекретить. Поставить гриф, например: «Только для российских маркетологов». И ознакамливать маркетологов с содержанием только при предъявлении ими специальных документов.

А вот насчет ваших попыток, господа, привить нашим маркетологам корпоративный дух во время проведения корпоративных вечеринок или выездов на природу можно сказать, что это вы здорово придумали! Духа этого коллективного у наших маркетологов и без вас всегда хватало. Было кому прививать этот дух и без вас. Ваша заслуга состоит в том, что все это укрепление стало происходить на халяву. Раньше (до вашего прихода, господа) маркетологи собирались, конечно же, по случаю, за праздничными столами, но исключительно за свой счет собирались. А тут такая нечаянная радость — коллективная пьянка, да еще на халяву! Даешь укрепление коллектива! И это правильно. В коллективе ведь все оно как-то попроще получается, как в той песне поется: «А в коллективе все легко — ты водку пьешь, как молоко…». Хотя насчет халявы, господа, у многих до сих пор большие сомнения имеются. Потому как не можете вы просто так от души… Наверняка ведь от годового фонда оплаты труда чего-нибудь открысячили? А, господа?

Да шут с ними, с господами с этими бестолковыми, пребывающими в своем мнимом величии. Вернемся к нашим маркетологам. Они еще не успели стать господами в полной мере и поэтому они нам более интересны. Особенно интересен богатейший их внутренний мир. Именно он, внутренний этот мир, тянулся к различного вида душещипательным литературным произведениям. Произведениям, написанным где-то по границе обыденного и сумеречного сознаний. Произведениям, написанным о психопатах и для психопатов. Произведенья эти принадлежали неистовым перьям неких господ, носящих фамилии Ульбек и Эллис. Может быть, это и не фамилии вовсе, а какие-нибудь псевдонимы? Такое ведь придумать невозможно. Такое можно только прожить. И напечатать это под своей фамилией, значит доверительно поведать всему миру информацию интимно-конфиденциального характера. Ну, например, сообщить всему миру о том, что ты являешься постоянным посетителем психотерапевтического кабинета, а в периоды обострений приезжают к тебе мощные ребята-санитары из психлечебницы и, не реагируя на твои буйные протесты, увозят в известном направлении на какое-то время. А потом ты все же возвращаешься, чтобы поведать и без того дуреющему миру о своих патологических проблемах в виде следующих своих «произведений». Хотя некоторые критики очень восторженно отзываются об этих авторах. Есть подозрение, что этих критиков мучают те же проблемы, что и авторов. И описывают они свои восторги от прочитанного в короткие минуты между принудительными лечениями в стационаре.

Но почему-то волнуют все эти проблемы и наших замечательных маркетологов. Теребят, попросту, их пропитанные гламуром души. В этих психопатических произведениях ведь абсолютно все можно найти. И одиночество тут присутствует. И полное отсутствие возможности самореализоваться. А особенно тонко, подробно и с особым смаком рассматриваются там проблемы эрекции и преждевременной эякуляции. В общем, полный набор капиталистической безнадеги. И все это становится постепенно очень близким нашим маркетологам. Особенно проблемы своевременной и устойчивой эрекции их с некоторых пор вдруг взволновали. А вот проблема преждевременной эякуляция их просто могла надолго ввести в состояние глубокого ступора. Отчего все это? Откуда вдруг все эти проблемы у моложавых еще и внешне свежих (несмотря на некоторую благородную одутловатость лиц) маркетологов? Дальше станет все немножечко попонятней. Но не более того. Разгадать абсолютно все секреты маркетологической души вряд ли кому удастся в ближайшем будущем. Но по мере погружения в их проблемы кое-что все же должно проясниться. Должна приоткрыться, хотя бы слегка, некая таинственная завеса.

Так какой же стратегический продукт «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» продвигал Жека на российском базарном рынке? Что из стратегического мы не умеем до сих пор сами производить? Ракеты самого что ни на есть стратегического назначения вроде бы как-то сами пока делаем. И даже иногда получается у нас их хоть куда-нибудь время от времени, но все же запустить. И при этом еще иногда удается и самим запускающим в живых остаться. Редко, но бывает. Что же еще надо нам такого стратегического? А-а-а, что-нибудь из продовольствия, наверное! Вон депутаты перед выборами любят рассуждать о стратегических запасах зерна. Но зерно-то у нас тоже вроде есть. Даже псевдокормилице всего СССР, «ридной неньке Украине» его уже начали продавать. То есть, если вы насчет того, чтобы что-нибудь покушать — у нас на каждый день всегда хоть чего-нибудь да найдется. Что же мы еще каждый день делаем? А-а-а, ну да, конечно же! Это очень интимно все. Назовем эту операцию следующим образом: естественное выделение продуктов жизнедеятельности. Или же выделение естественных продуктов жизнедеятельности. Мы на этом уже когда-то останавливались, рассуждая о проблемах современного искусства. И какая, собственно, разница, как сформулировать название этого процесса? У нас что с одним названием, что с другим нет абсолютно никаких проблем. Выделяем повсеместно и по полной программе. Иногда, правда, возникают некоторые недоразумения с естественностью выделяемого. Так и пытаются порой нас недобросовестные производители втихаря генно-модифицированными продуктами накормить. Ладно бы еще бесплатно. Мы бы, может быть, в конце концов как-то смирились. Всякие негативные последствия, они ведь когда еще только наступят-то. А может и не наступят вовсе. А халява — она уже сейчас! И много ее, халявы! Но нет, не идут на это недобросовестные производители. Хотят нас за наши же деньги накормить продуктами-мутантами! Однако мы как можем сопротивляемся, и естество возвращается вновь.

Так что с продовольствием вроде бы все нормально у нас, хоть и кричат некие паникеры о нашей продовольственной зависимости. Но мы им не верим. Не может же наше государство так с нами поступить. Посадить нас на продовольственную иглу Европы или, не дай Бог, еще на какую иголку. Например, на напичканные антибиотиками «ножки» дядюшки Сэма. А если государство все же нас в очередной раз обманет — рванем по лесам и наедимся глюкогенов-мухоморов (благородных-то грибов на всех явно ведь не хватит уже). И тогда не останется ни государства, ни Европы. Видимо государство и Европа это понимают. Понимают и стараются этого беспредела не допустить. Пытаются вообще искоренить у населения привычку шляться по лесам в поисках какой-либо пищи. Чтобы все по-европейски было. Там ведь никто ничего из леса не тащит уже которое столетие подряд. Там и лесов-то уже давно нет. Остались одни парки с асфальтовыми дорожками. Вот и нас пытаются хорошим манерам обучить. И заваливают страну безвкусными и ничем не пахнущими шампиньонами. А чтобы не так все было пресно, в нагрузку к шампиньонам бесплатно выдают солонущие, имеющие явное химическое происхождение и отстойные такие бульонные кубики, источающие суррогат грибного запаха при термической обработке. Но народ этим не обманешь. Народ из этих фальшивых кубиков изготовлял средство от тараканов. Нахлебавшись вдоволь этой гадской смеси тараканы впадали в затяжную депрессию. Побыв достаточно большое количество времени в пресквернейшем настроении, тараканы, наконец, сбивались в небольшие стайки и покидали территорию страны. В настоящее время народ уже и забыл, как они выглядят.

Но позвольте, неужели у нас так все хорошо? А как у нас обстоят дела с таким стратегическим продуктом, как туалетная бумага? Ну конечно же, очень плохо. Так и не научились свою, качественную выпускать. Какую-то дрянь выбрасывают постоянно на базарный наш рынок с извечным призывом поддержать отечественного производителя. Непатриотизмом постоянно укоряют. Но тщетно! Народ двумя ягодицами проголосовал за продукцию «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». Во-первых, она гораздо мягче — не чета отечественной «наждачке». Во-вторых, она прочнее — не требуется большого расхода мыла после окончания жизненно важной процедуры. Ну а, в-третьих, народ проголосовал ягодицами за справедливость. Наш ведь производитель не погнушается и напишет на блеклом рулоне «72 метра». Народ почешет одну, а то и обе ягодицы сразу. Затем берет в руки рулетку и начинает себе терпеливо так отмерять. Целый день на это может потратить — так любит справедливость наш народ. И в итоге: все правильно, что, собственно, и ожидалось! Что и следовало в конце-концов доказать! Вывести, так сказать, на чистую воду. В рулоне оказывается всего 50 метров. «Да нет же, — начинает выкручиваться наш производитель, — мы же имели в виду известное всем кино. Его даже по телеку показывали. Кино так и называется: «72 метра». Там про наших моряков-подводников показывается. Романтика! Вот и решили мы для большей привлекательности продукта такое название написать на обертке! А внизу там же указано, что действующая длина составляет 50 метров! Мелко написано? Мы что, должны были еще и очки для Вас в рулон завернуть?» Поэтому народ решительно отвергал такое лукавство и покупал исключительно продукцию «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION».

Откуда у народа появился вдруг такой циничный непатриотизм? Все оттуда же — от попранной справедливости. Потому как у «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» все было четко. Яркая этикетка и на ней по-бухгалтерски достоверная информация крупным шрифтом: «60 (шестьдесят) метров». Народ снова погрузился в исследования и вооружившись рулеткой выяснил — 50 метров точно есть, а после этой отметки надпись: «10 метров бесплатно!!!» И действительно еще десять метров. И такая это народу нечаянная радость! Такая экономия семейного бюджета! Теперь можно уже было даже задуматься о поездке к теплому морю.

Но не сразу удалось прийти к такому успеху. Несмотря на очевидные качественные преимущества продукта, завоевать доверие народа было очень и очень даже непросто. Это ведь только на первый взгляд «хи-хи». На самом деле это очень тяжело продвигать товар по едва зародившемуся базарному рынку и завоевать наконец доверие не раз обманутого иностранцами народа. Но если за дело взяться серьезно, не по детски, по взрослому, значит, взяться, то дело это ой какое важное и чрезвычайно хлопотное. И, почуяв запах удачи, Жека очень сильно возбудился и начал не по-взрослому, а можно сказать, по-китайски начал он упираться.

Первым делом из описательной части бренда на рекламные щиты перекочевали сомнительные заверения об экологической чистоте и даже целительных свойствах предлагаемого продукта. Лузеры велись и килограммами скупали шершавый продукт в надежде избавиться от геморроя и предотвратить наступление более серьезных заболеваний безмерно дорогой каждому сердцу самой прямой своей кишки.

С этой целью помимо ежедневного проведения банальной протирочно-подмывочной деятельности, лузеры регулярно употребляли продукт во собственную нутрь в качестве целительной пищевой добавки. Употребление внутрь происходило еще и с совершенно другой стороны пищевода. Для этого лузеры стремились придать продукту округло-продолговатый вид и иногда даже умудрялись вымочить его в какой-нибудь очередной разрекламированной дряни. И только после выполнения этого далеко не полного перечня возможных оздоровительных мероприятий, лузеры приступали к употреблению продукта по одному из заранее выбранных назначений. И не надо только очень уж узко так рассматривать эти назначения. Талант маркетологов постепенно превратил продвигаемый на глобальном люберецком и прилегающих к нему окрестных рынках продукт в разряд товаров действительно первой необходимости. А первая необходимость — это вам не шуточки. Вопросами безопасности поставок продукта, ставшего стратегическим, тут же озаботилось само правительство. Чем дальше в лес, тем толще партизаны — далее прочно вошло сначала в моду, а потом и в свято соблюдаемую традицию дарение продукта на различного рода радостные торжества. Значимость торжества определяла количество даримого продукта. Например, если свадьба — по 10 кг или 30 км каждому брачующемуся обычно дарят, совет вам, как говорится, да любовь. На первое время хватит вам. Или же проводы на пенсию в трудовом коллективе — 3 кг или 9 км надо было подарить, потому как понятно, конечно же, всем без исключения, что недолго старичку-то уже осталось. Он, старикан этот, может даже и пройти-то столько уже не успеет, не то что… гхе-гхе… Но устроить старикашке маленький праздник все таки необходимо — старикам у нас до сих пор везде только почет. Правда хоть он и один у стариков остался, почет этот, больно он все же хлипким каким-то стал. Порой почет этот простирается только до родного для старика порога. А как переполз старикашка порог этот… Там, за порогом за этим, тоже все по разному может для него сложиться.

Вот таким вот образом лузерский непатриотизм способствовал просто-таки катастрофическому росту капитализации компании и довольно-таки ощутимо улучшал качество собственной Жекиной жизни. Качество этой бурной жизни уже начало было достигать нормальных для топ-менеджера размеров и вдруг такая вот случилась незадача. Такая, видите ли, досадная упала неожиданность на бугристую Жекину голову. И не только на голову. Но об этом чуть ниже. А сейчас, когда нездоровье это его вдруг плотно окутало, появилось у него наконец-то время и о душе своей исчезающей подумать. Вернее, об ее исцелении. Целый месяц терялся он в догадках: чем же может быть так больна безгрешная душа чистого помыслами маркетолога?

И тут вдруг обожгла его внезапная мысль! Произошло наконец-то это знаменательное, судьбоносное прямо-таки по сути своей озарение! И где? В этом банальном предбаннике, в котором он продолжал сидеть пока мы так долго описывали его базарно-рыночные подвиги. Конечно, хотелось ему, чтобы пораньше это озаренье на него снизошло. Но тут ведь как? Каждому — свое. Это понимали даже безмозглые фашисты. И иногда даже вешали в своих жутких концлагерях транспаранты с этим циничным утверждением. А может даже и вовсе не циничным. Все ведь мы в чем-то разные. И приход у всех наступает по-разному. Тут ведь многое от изношенности организма, от какого-нибудь внутричерепного давления может все зависеть. А вот почему же событие это произошло совершенно случайно? Да потому что ничего этому не предшествовало. Ничего, казалось бы, особенного не происходило, сидел себе Жека, посиживал в прохладном, стилизованном под английский паб предбаннике знаменитой городской люберецкой бани. Сидел он очень даже уверено и устойчиво — на двух ягодицах одновременно сидел. Не обращал он совершенно никакого внимания на позднее время и внутриутробный плеск двух литров шотландского виски, глухо низвегающегося в нижние пределы оставшихся фрагментов пищевода. Отдыхал он, физически обессиленный и местами даже психологически опустошенный. Отдыхал от неистового «боди-кача» и активных температурных воздействий со стороны агрессивной окружающей среды. Позвольте-позвольте, какого еще «боди-кача»? С температурными воздействиями вроде бы все понятно. Баня как-никак. А «боди-кач» — это ведь что-то вроде бодибилдинга? Это ведь много времени отнимает. Когда же успешному маркетологу этим заниматься? Да еще на фоне постоянного употребления горячительных напитков и баловства с травкой и коксом. От этого ведь никуда не уйти. Всем понятно, конечно же, что без непрерывного употребления напитков, временами прерываемого курением травки и дыхательными же упражнениями с коксом, долго маркетологом не проработаешь. Не справишься с нагрузкой. А тем более, в такой солидной фирме, как «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION», точно долго не протянешь. Завалишь первое же порученное дело. И выгонят сразу. Сразу и навсегда. И, пожалуй, дальше, чем находится аутстаффинг, могут выгнать.

А чтобы не выгнали, чтобы всегда быть равным среди равных, приходилось каждому маркетологу с самого что ни на есть утра, иногда даже можно сказать, с самого что ни на есть спозаранку, превозмогая удушливо-глубокое отвращение и с трудом сдерживая подступающую тошноту, поглощать эти многочисленные разновидности «Jamоson» и «Hennessi», а короткие минуты отдыха между поглощениями заполнять торопливым и нервным сворачиванием мастырок «плана» из свежих «Playboy», «Penthouse» или же новейшего российского глянцевого журнала «Туалетная бумага. Где лучше купить. Как лучше продать». А преодолев сопротивление плотной глянцевой бумаги, менеджер, глубоко и часто затягиваясь, приступал всякий раз к непрерывному размышлению об оптимальном планировании бизнес-кейса. Когда глянцевая бумага все же заканчивалась, а новую партию дорогого алкоголя еще не успели доставить, в ход шли бодрящие «коксовые дорожки». Не только для бодрости использовали это природное средство маркетологи — оно очень хорошо помогало от банального насморка. Так что простудившиеся маркетологи каплями «ДляНос» никогда не пользовались. И были благодарны они тем далеким чумазым шахтерам, этот кокс для них из преисподней добывающим. Читали маркетологи когда-то в детстве про глубокие угольные разрезы стремительно тающих запасов этого стратегического сырья. Они думали, что все уже давно закончилось. Ан нет, хватало этого сырья в Люберцах с избытком. Столица как-никак. А в столице не принято пользоваться «химией». Вот и не баловались никогда столичные маркетологи никакими суррогатами. Применяли они для лечения исключительно народно-природные средства. Не забывали никогда они о своем здоровье. Это было стилем их напряженной жизни. А поэтому и вырывали они, просто с мясом вырывали хотя бы два часа в сутки для неистового «кача» в ближайшем от офиса фитнес-центре. Для этого надо было только в спортбар фитнес-центра предварительно организовать завоз небольшой партии «Jamcson» и «Hennessy VSOP». А как иначе? Иначе какой же это тогда «кач»? Весь спортивный мир сидит на допинге и постоянно поднимает планку казалось бы уже давно запредельных рекордов.

Так вот (опять пришлось отвлечься на описание особенностей маркетологической жизни), все же продолжим про Жекино озарение. Во время своего устойчивого на полной жопе в предбаннике сидения впал вдруг Жека в полную прострацию. А в прострации нахлынуло на него, опять же вдруг нахлынула очередная волна одиночества. А как иначе? Это ведь удел каждого интеллигентного и ранимого душой человека. Об этом еще Эллис с Ульбеком писали. Еще в большей степени это чувство угнетает интеллигента от бизнеса. А Жека был именно таким. Он вроде бы всегда находился в людской гуще. Каждый день ему приходилось заставлять работать армаду ленивых придурков, половина из которых была еще и законченными, вечно обдолбанными педерастами. Педерастами не были только дебильные напрочь секретарши на рецепшенах, но зато все они без исключения были либо проститутками, либо лесбиянками. Были еще, правда, проститутствующие лесбиянки, но это на Жекино повседневное одиночество уже никак не влияло. Все равно не с кем ему было поговорить на отвлеченные и возвышенные темы, поделиться сокровенными мыслями и совместно о чем-либо помечтать.

Полный одиночества и страданий взгляд его безучастно скользнул по сморщенной поверхности крайней своей плоти, а сознание вяло отметило какой-то необычный иссиня-зеленый ее оттенок. «А когда-то ведь бескрайней была эта плоть, — грустно подумал Жека, — ну, по крайней мере, всегда к этому стремилась! А что теперь? Одно недоразумение осталось. Сколько девок перетрахано по сортирам многочисленных люберецких кабаков! Почему же непременно по сортирам? А так гораздо интересней! Сама обстановка зажигает. Просто жесть! Очень возбуждают шум падающей воды и щекотливая вонь, проникающая в расширенные от страсти ноздри! Некоторые, чтобы получить этот полный комплекс удовольствий едут за большие бабки в секс-туры куда-нибудь в Тайланд. А тут не надо особо тратиться. Зашел со своей страждущей подругой в любой люберецкий кабак. Заказал что-нибудь дешевое для вида. Чуть-чуть посидел. А потом подругу под мышку и прыг-прыг в сортир. И окунаешься сразу в почти бесплатную экзотику. Так веселился когда-то Жека и сподвижники его, самые романтичные из столичных маркетологов тоже иногда так веселились. Хорошо им всегда было в этих сортирах. Весело. Не то, что сейчас. Фу! Кругом одни педерасты!»

Вдруг Жекины грустные размышления были чем-то прерваны. Сначала он и сам не понял чем. Что-то потревожило его безучастный взгляд на собственную крайнюю плоть. Стертая до мозолей в «виагровой» своей неистовости, густо посыпанная белоснежной смесью стрихнина и трихопола (гигиена для маркетолога всегда была вопросом чести) увядающая Жекина плоть вдруг неожиданно и самопроизвольно как-то вздрогнула, как беспокойно вздрагивает в чутком сне дворовая собака. И тут, в этот самый момент наступления наивысшей степени мужского разочарования вдруг как-то разом все началось и далее, уже не останавливаясь. Поперло просто все куда-то! Видимо вид этого безнадежного в беззащитности своей и давно потерявшего фармацевтическую независимость жалостливо вздрагивающего в сонном увядании естества, некогда стойкого в стройности своей органа замкнул какую-то доселе пассивную нейронную цепочку в Жекиной противоречивой голове. Голове, постоянно окутанной угаром беспокойства о порученном «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» деле и покрытой пятнами нервной экземы (об остальных особенностях физиологии маркетологов — чуть позже). И посыпались вдруг на него со всех сторон образы! И вдруг раздались ему в уши голоса! Подсознательный анализ образов и грубые интонации голосов помогли Жеке, наконец-то, как-то вмиг осознать всю пропасть зародившейся в нем нелюбви. Нелюбви к этому доморощенному капитализму в виде рыночного базара, где окружали его сплошь и рядом в общем-то вполне достойные люди, но почему-то всегда пьяные, и вечно обдолбанные проститутки, лесбиянки и педерасты. Да ладно бы были это простые, бесхитростные какие-нибудь извращенцы. Недалекие, но, вместе с тем, веселые, добрые и отзывчивые или, уже на худой конец, безобидные какие-нибудь проститутки, лесбиянки и педерасты. А то ведь все как на подбор, так и норовили они всегда что-нибудь «скрысить» у великой компании и благоденствовать потом на теплых волнах умопомрачительных откатов. А откаты и крысятничество — это было как раз то, чему Жека всегда стремился противостоять. Всегда стоял он на страже интересов своей великой компании. И все это потому, что он всегда хотел честно зарабатывать деньги. Именно зарабатывать! А не крысить где ни попадя. Лютой просто ненавистью ненавидел он крысятничество во всех его проявлениях. Он, например, никогда не давал взяток гаишникам. И вовсе даже не потому, что у него не было никогда машины. А машины у Жеки действительно не было. Даже какой-нибудь четырехлетней «бэхи» и той не было у него. Взяток не давал Жека гаишникам исключительно по принципиальным соображениям. Можно даже сказать больше: он потому и не обзаводился личным автомобилем, чтобы не создавать даже предпосылок к кормлению этих алчных оборотней в погонах. И делал он это порой в ущерб своим финансовым интересам: приходилось нести ему ощутимые расходы на такси. А когда везущего Жеку таксиста останавливал очередной алчущий и начинал вымогать у него вожделенные денежные знаки, пусть даже в завуалированной форме (как там у них: «Капитан, Иванов. Трое детей!»), Жека тоже активно присоединялся к речевому обмену с целью оставить оборотня ни с чем. «Вы сначала посмотрите, кого он везет!» — орал Жека на гаишника. Иногда гаишник впадал в ступор, разглядывая слегка испитое Жекино лицо и (от греха подальше!) отпускающе подносил ладонь к козырьку своего новомодного колпакообразного головного убора. Если же этого никак не удавалось достичь и мягкотелый таксист способствовал увеличению материального благосостояния очередной «крысы», Жека демонстративно покидал автомобиль, принципиально не расплатившись с пособником этого вопиющего крысятничества. Он выходил и продолжал свое принципиально-протестное движение исключительно пешком. Демонстрируя при этом всю свою независимость легко подпрыгивающей походкой. Иногда по этому поводу тут же возникали конфликты. Иногда конфликты эти протекали с жестким мордобитием (и куда только девалась у таксистов мягкотелость). Не всем ведь импонировала такая вот Жекина независимость и принципиальность. Некоторых таксистов, даже из числа тех, которым по душе была непримиримая Жекина борьба, очень не устраивал один возникающий в этой ситуации маленький такой нюансик. Нюансик состоял в том, что в сухом остатке единственной пострадавшей стороной оказывались именно они, дважды обиженные таксисты. И фактически несли двойные убытки. Ну, а как они еще хотят остановить произвол на дорогах? За все ведь в этой жизни надо платить. И поэтому, невзирая на весьма реальные угрозы получения многочисленных травм, любая из которых могла стать несовместимой с самоей жизнью, Жека всегда жестко стоял на своем. А потому что очень уж не любил он этого крысятничества. Во всех его проявлениях не любил.

Но все-таки гаишников Жека как-то особенно не любил. Какой-то особенной нелюбовью. Поэтому его любимым анекдотом была сага примерно такого содержания. Ехал как-то по зимней загородной трассе обычный наш российский «бычара». Ну а как они ездят-то? Педаль в пол, распальцованные ладони в руль (им по спецзаказу в руле делали по три дырки слева и справа) и оглушительное подобие музыки! Не заметил «бычара» выскочившего на дорогу гаишника и сбил его насмерть. Не растерялся «бычара», закинул гаишника в багажник и отвез его на придорожное кладбище. Нашел на кладбище сторожа-могильщика, отслюнявил баблосов на пузырь паленой водки и строго настрого наказал ему гаишника как можно быстрее закопать. Наказал и поехал себе дальше. На обратном пути на том же самом месте «бычара» не замечает и сбивает насмерть второго гаишника. Придерживаясь старой схемы, «бычара» везет гаишника на прежнее кладбище и, чтобы сэкономить баблосы, наезжает на уже пьяного в дымину сторожа-могильщика, бросив перед ним убиенного: «Ты че, падла?! Я тебе денег дал! А эта сволочь снова на дороге? Закопать, в натуре!» Ничего не понимающий сторож-могильщик закапывает второго гаишника и грустно-пьяно сидит на его могиле. В это время на поиски куда-то запропастившихся гаишников выехал их третий товарищ по корысти. Проехал всю трассу — никого. И тут его внимание привлекли свежие следы протекторов на снежной предкладбищенской целине. Следы, само собой, вели к кладбищу. Гаишник поехал по следам и вскоре обнаружил сонно-пьяного сторожа-могильщика. Обнаружив перед собой живого гаишника сонно-пьяный сторож-могильщик долго удивленно моргает и, наконец, впав в состояние крайнего раздражения убивает третьего гаишника ударом лопаты по голове с криком: «Да ты уймешься сегодня, наконец, или нет?!!». Вот так. Три трупа гаишников в одном анекдоте. Это Жеке очень даже нравилось. А чего? А пусть не крысят. И так вон у всех морды какие. И по этому поводу тоже есть анекдот. Это анекдот, в котором сын спрашивает отца-гаишника о назначении ленточки на его фуражке. «Ну, сынок, ты же должен понимать, что у меня суровые условия службы. Круглый год на улице. И в любую погоду. А вот ежели, например, случится сильный ветер, то эта ленточка цепляется за подбородок, чтобы, значит, фуражку не сдуло». «А-а-а, — разочарованно тянет деликатный сын, — а мама сказала, что ленточка эта нужна для того, чтобы рожа у тебя не треснула!»

Но вернемся, наконец, к Жекиным озарениям. Странно это все как-то произошло, ведь совсем недавно еще казалось ему все творящееся вокруг непотребство уже таким неотделимым от судьбы его, донельзя просто уже таким родным. Ан нет! Где-то что-то прорвало в сложном организме маркетолога.

И здесь, к сожалению, придется еще раз отвлечься. Подождать еще раз с описанием озарений. Здесь надо бы подробней остановиться на особенностях физиологии маркетологов, иначе дальнейшее повествование будет не вполне понятным. «Какие такие особенности на физиологическом уровне могут появиться у маркетологов?» — удивленно спросите вы. Колян, он хоть и придурок люберецкий, конечно, но в отношении маркетологов был безусловно прав. Маркетологи ведь, если так разобраться и отбросить всякую терминологическую чушь, — это ведь, действительно, обычные торгаши с рыночного нашего базара! И отличает их от мясника на колхозном рынке только особый маркетологический прикид, обилие оргтехники на рабочем месте и некоторая манерность поведения — так называемые понты. Если, к примеру, современный рыночный мясник договаривается с каким-нибудь перекупщиком о поставке мяса, он вытирает о грязный передник свои мозолистые руки, берет мобилу и по-простому так звонит перекупщику и говорит: «Серега, у меня товар на исходе. К завтрашнему дню мне надо то-то и то-то. У тебя цены не изменились? ОК! Жду!» И все, можете не сомневаться, назавтра все будет. Ту же по сути своей операцию маркетолог выполнит совершенно иначе. В несколько этапов выполняет он ее. Вначале он будет долго и мучительно ползать по многочисленным сайтам поставщиков в глубинах всемирной паутины Интернета, протирая рукава пиджака своего понтового тысячедолларового рабочего костюма. Это не просто так, хухры-мухры. Это означает, что маркетолог проводит маркетинговые исследования. А когда созерцание сайтов с одинаковыми ценами на искомые продукты ему надоест, он по каким-то своим критериям отберет десятка два поставщиков. Поставщиков, между которыми маркетолог организует в недалеком последствии проведение конкурса. Теперь он будет долго слать во все концы многочисленные свои запросы по электронной и обычной почте, терроризировать поставщиков факсами, ежечасно звонить и подолгу вести с ними беседы по мобильному телефону. Отдельно следует остановиться на особой, понтовой же манере общения маркетологов по мобильному телефону. Осуществив соединение быстрым нажатием кнопок, маркетолог пускается в очень своеобразный пляс, со значением отклячивая локоть правой руки в сторону, параллельно полу. Он ежесекундно меняет тембр голоса, сопровождая это картинным изменением положения своего туловища. Это туловище может быть стремительно отброшено назад с одновременным взъерошиванием свободной от трубки рукой буйной своей шевелюры (или частым поглаживанием блестящей поверхности абсолютно лысого черепа) маркетолога, при этом сам маркетолог срывается в высокий фальцет (на манер поэта, выступающего перед публикой с непризнанными еще стихами). Или же туловище маркетолога может быть наклонено слегка вперед, и поза его полна сарказма. «Сколько-сколько?» — язвительно басит маркетолог. А то вдруг еще принимается этот маркетолог всюду бегать с телефонной трубкой. Бегать, подпрыгивая и приплясывая меж офисных столов, задевая в экстазе за все на них лежащее или стоящее. Еще недавно лежащее и стоящее, как правило, с грохотом летит на пол к неудовольствию маркетологического окружения. Но окружение это все терпит, зная, что вот-вот само может закружиться в телефонно-деловом своем плясе. Описывать эти понтовые танцы можно бесконечно. Поэтому необходимо вовремя остановиться и вернуться к рассмотрению очередного этапа многотрудной деятельности маркетолога. На него уже обрушился громадный объем ответных сообщений, звонков и факсов, которые надо будет теперь кропотливо разобрать и проанализировать, составить специальные таблицы и выкатить их на какую-нибудь закупочную комиссию. Комиссия будет долго заседать и определит, наконец, тех же самых поставщиков, которые уже десяток лет работают с компанией, в которой и имеет счастье трудиться незадачливый маркетолог. И не понять этому маркетологу сразу, если он еще совсем молодой, что все давно уже и всеми, кому это грейдом определено, крепко схвачено. Да-да, конечно же, итог получится таким же, как и у мясника. Продукция будет закуплена. Месяца, эдак, через три. А у мясника — ведь у него все на следующий же день! Он ведь не фигней какой-нибудь страдает, не созданием видимости честной конкуренции, не другими какими понтами — он делом занимается! Так кто, спрашивается, из них, этих участников базарно-рыночных отношений, на самом-то деле круче, если отбросить понты?

Ладно, с манерностью, дорогими прикидами и другими понтами маркетологов нам вроде бы все понятно. Но при чем здесь физиологические особенности? Что-то мы не наблюдаем у них никаких видимых изменений относительно, например, тех же мясников. У маркетологов, с которыми доводится нам в реальной жизни каким-то образом повстречаться, ничего особенного вроде бы не замечали мы никогда. Ну, толстоваты чуть-чуть. Лощены излишне. Чуть припухшие в самодовольстве лица. Понятное дело. Могут себе позволить. Так ведь и мясники-то, сами знаете, какими иногда бывают! Такие, знаете ли, рожи…!».

Да, да. Вы во многом, безусловно, правы. Но все же в процессе рыночно-базарной эволюции у настоящих маркетологов с некоторых пор наметились невидимые глазу необратимые изменения физиологии внутренних органов (попрошу не путать с органами внутренних дел, там как раз давно уже ничего не меняется). И если бы хоть один из маркетологов хотя бы раз обратился к обычному врачу с просьбой провести исследования его внутренних органов — мир потрясла бы сенсация! Учение старика Дарвина перестало бы подвергаться критике и различного рода сомнениям! Но нет ведь, не загонишь ни одного маркетолога в обычную медицину, предоставляющую услуги лузерскому населению. Для маркетологов развернута особая сеть секретных медицинских учреждений. И даже создано особое медицинское направление: маркетологическая медицина. Чем это вызвано? Сейчас рассмотрим, откроем, наконец-таки, великий секрет. Вскрытие, как говорится, покажет. Справедливости ради надо отметить, что в маркетологической среде с недавних пор сформировалось скептическое отношение к своей секретной медицине. Мягко говоря, не жалуют ее маркетологи. Во-первых, им абсолютно некогда ее жаловать: рабочий день маркетолога обычно растягивается до тридцати часов в сутки, а в конце года бывает, что и до сорока продлевается. Во-вторых, со здоровьем у них всегда и так все нормально — они ведь, в общем-то, разумные люди, эти маркетологи, и уж кому как не им знать, что здоровье — это, конечно, сейчас уже тоже товар. Но товар, который даже на среднюю заработную плату маркетолога можно и не смочь купить вовремя. Вовремя — это когда вдруг внезапно с чем-нибудь прижмет. Страховки может и хватит еще на чудесное излечение от какого-нибудь ОРЗ, а ежели что посерьезней, не дай Бог, все, кранты, только за свой счет. А на счету у маркетологов, как правило, ничего нет. Когда что-то на счету у них появляется, они сразу сбрасывают все в оборот. В оборот отечественной индустрии развлечений. Или летят в Париж на три дня и гуляют там по Лувру. Насладившись в полной мере Парижем, маркетологи могут тут же продолжить свои развлечения в совершенно иной сфере. Например, прилететь в Москву, зависнуть в «Птюче» и приняться там за банальную жратву, почитывая одноименный журнальчик. А жруть в этом милом местечке сначала МДМА (3,4-метилендиоксиметамфетамин), затем, когда набьет он им оскомину, переходят к МДА (3,4-метилендиоксиамфетамин), а заканчивают к утру уже МДЕА (N-этил МДА, 3,4-метилендиоксиэтиламфетамин) или, под настроение, может хорошо лечь МБДБ (N-метил-1-(3,4-метилендиоксифенил)-2-бутанамин)).

А когда надоест им окончательно все это жрать и читать журнальчики под «techno» или «house», то приступают они к тому, что начинают переться в улетнейшем улете под культовую «Born Slippy» Underworld.

— обычно хором подпевают маркетологи и тащатся от своего проникновенного пения. Это ведь только случайно-денежные лохи на то бабло, которое тратят на свой культурный досуг настоящие маркетологи, покупают себе четырехлетнюю «бэху» и тупо ездят на ней в супермаркет за бухлом. В Лувр этих уродов, конечно же, на аркане не затянешь. Зато по супермаркету, по какому-нибудь дешевому «Ашану», они могут часами рыскать со своим лоховским семейством. Поэтому и «бэху» побольше подобрать себе всякий раз стараются. Чтобы можно было бы, значит, бухлом, помимо дешевой лузерской еды, затариться. Затариться за один раз, и чтобы на все воскресенье им всего хватило. И на столько всего им хватило, чтоб и на хмурое утро понедельника что-нибудь перепало. Повеселей чтоб немного было, когда с похмела-то да на постылую работу… Иногда четырехлетняя «бэха» не помогала решить эту проблему. Тогда случайно-денежные лохи покупали себе десятилетнего «мерина» и на какое-то время успокаивались. И пропадала их размеренная, серая в гоблинстве своем жизнь в абсолютное зазря. И текла из года в год себе бездарно в абсолютное никуда.

А у маркетологов все совсем не так всегда происходило. У них все всегда было гораздо интереснее. Они на такие же бабки всегда предпочитали в какой-нибудь Париж свалить. Свалить и подышать там чистым воздухом Елисеивских полей, на Русский мост полюбоваться. Вкус, знаете ли. Белая косточка. У маркетологов, у них ведь с эстетикой всегда дела отлично обстояли. Ну, примерно, так же, как и со здоровьем. За это их случайно-денежные лохи люто ненавидели. Они, лохи эти, временами тоже хотели было поэстетствовать. «Скрысят» что-нибудь в своем отстойном цеху, толкнут на митинском рынке и тоже было до городу Парижу соберутся. Но вот с эстетством ничего никогда не выходило у них. Не могли они никак удержаться и напивались почему-то всегда аж до поросячьего визга еще до взлета самолета. Может, трусоваты были и боялись дальних перелетов, может еще чего с ними внезапно случалось — не понятно и до сей поры. Но от фактов никуда не деться: напивались и оглушительно визжали, перекрывая рев турбин (видимо, все же от аэрофобии все это происходило). Наши стюардессы к визгунам уже давно привыкли и не обращали на них никакого внимания. Даже напитков никаких не приносили им они. А вот раздраженные в спеси своей французы все время отправляли буянов со скандалом первым же рейсом восвояси. И в восвоясях тоже не лучше с ними поступали. Боролись с грубиянами их же оружием. Грубить и диагностировать почки им начинали еще на трапе самолета. А достаточно нагрубив и отдиагностировав, сразу сажали на пятнадцать суток в КПЗ. И писали им на завод всякие кляузные письма. В общем, не наблюдалось никакого абсолютно эстетизма. Даже тем лохам, которым все же удается себя хоть как-то сдержать и на чудовищных морально-волевых усилиях суметь показаться принимающей стороне умеренно, по-французски пьяными, все равно не везет. Через какое-то время на неблагополучной окраине Парижа их, пьяных в хлам, обязательно задержит полиция при покупке очередной порции банальной анаши (по нашему — плана) у каких-нибудь обдолбаных негров. Ну не хватает им убогим чего-то глубинно-душевного. Какого-то тоненького душевного оттенка-нерва, некой аристократической утонченности. Спрашивается: тебе что, чудак ты этакий, на букву «М», дома, что ли, анаши не хватает? Тебе что, лень до Лубянской площади доехать? Какого хрена тебя вдруг в Париж-то понесло? А-а-а, Эфелевую башню хотел ты посмотреть, горемычный. На фиг сдалась тебе эта железяка? Ты что, никогда опору ЛЭП не видел? Раз уж так получилось, что достиг ты все же Парижа в приемлемом по французским понятиям (тоже хронь, еще та) состоянии, так доберись хотя бы ты до банального Лувра. Или на собор Парижской Богоматери посмотри хотя бы издалека. Там ведь твой брат по красоте, незабвенный Квазимодо обитал когда-то. Насколько он был красив внешне, настолько и ты, дружок, прекрасен изнутри. Ты же одноименный мюзикл пытался смотреть не так давно. Отвалил немереных баблосов из вырученных за «скрысенный» с родного оборонного завода киловатный паяльник, но свалил через полчаса под предлогом срочного звонка на мобилу. Ты ведь думал, что там, как на заезженных дисках из отстойных ларьков, только и делают, что торгуют душу за ночь с этой динамовкой-Эсмеральдой. А там, оказывается, еще и другие музыкальные фрагменты имеются. Не такие душещипательные. Поэтому-то и не пошел ты собор осматривать. Испугался, видимо, что деньги возьмут, а Джоконду опять тебе не покажут. И ведь правда — не показали бы. Нет ее там. Надо было бы перед поездкой хотя бы спросить у кого-нибудь знающего, поинтересоваться: «Не подскажите ли, любезнейший, где в Париже можно найти Джоконду? Эфелевую башню и собор не предлагать!» Но видимо, не нашлось в округе знающих. Окружение-то, вон ведь оно какое. Долететь без медународных эксцессов и то не может оно. Окружение это отстойное. А может окружение это вовсе и не виновато даже совсем. Просто так ты и не счел нужным у него поинтересоваться. Накатила вдруг на тебя ложная скромность. Скромность— скромностью, а на собор все же зря ты не поглядел. Надо было бы хотя бы издали глянуть. Это, как-никак, бесплатно. Но куда там, без утонченной душевной организации-то? Для таких ведь моральных уродцев гораздо проще всегда напиться и ходить канючить анашу у обдолбанных парижских негров. А поэтому-то кесарю — кесарево. И нечего со свиным-то рылом, да еще в калашный ряд. И что положено Юпитеру, то вовсе не обязательно иметь быку. И не надо нас позорить в укоризненных глазах Европы. Пусть это даже будут глаза всегда слегка пьяного француза. А поэтому — вперед. В «бэху» и в супермаркет. За дешевым бухлом. Быдло лоховское!

Могут, конечно же, и маркетологи позволить себе иногда немного расслабиться. Но всегда исключительно красиво и аристократично. Ни в коем случае не под какой-нибудь там отстойный компакт-диск Сереги со своим «Черным бумером» (это ведь — та же «бэха»). Расслабиться, для начала, например, откушав вдоволь МДМА, МДА, МДЕА или же на худой конец, МБДБ. Затем немного потащиться, вальяжно развалившись в мягком клубном кресле и украдкой (этикет как-никак) порыгивая от последствий допущенного обжорства. А далее продолжить в здоровом экстазе свой улет под «Born Slippy» Underworld:

Вот такой вот аристократизм. Вот такая вот вырисовывается у нас особая утонченность нравов. Поэтому денег особых у маркетологов никогда в заначке не было. Так, бывало, заваляется случайно парочка-другая десятков «тонн» зеленых американских рублей на зарплатной пластиковой карточке. Куда их девать? На виллу гавайскую все равно не хватит. Но на мелкие, так сказать, эстетические расходы вполне всегда хватало. Все высасывало из маркетологов это веселое богемно-гламурное бытие. Эта неистребимая любовь к эстетству. Уважающий себя маркетолог ведь никогда не будет смотреть по телевизору, пусть даже с очень большим плазменным экраном, какой-нибудь матч кубка страны по футболу пусть даже таких великих отечественных суперклубов с миллиардными годовыми бюджетами как Спартак (Люберцы) и Динамо (Мухосранск). Если маркетолог уж решил посмотреть футбол, то он с утра обязательно просматривает «Спорт — Экспресс», затем звонит в офис самого престижного авиаперевозчика и на чистейшем испанском языке заказывает авиабилеты до Милана. И вот он уже, как всегда пьяный и обдолбанный, внимательно наблюдает с трибун за дерби «Интер» — «Милан». Накладно, конечно, это все. Дороговато, даже для маркетологов. Зато так жить им было до чрезвычайности прикольно. Ну по крайней мере, гораздо веселее, чем лоховским этим лузерам, уныло прущимся каждое утро с тяжелой во похмельи головой на свою постылую и плохо оплачиваемую работу. К верстакам своим и рашпилям. В надежде что-нибудь в очередной раз скрысить. Как так можно жить? Скрысил — и в гипермаркет, скрысил — и, опять в гипермаркет…? Свихнуться можно окончательно. И в Париж даже уже больше не суются похоже они. Очень редко можно столкнуться с ними в Домодедово. Видать надоели им эти неудачные попытки. Предпочитают, в лучшем случае, доехать на «бэхе» до какого-нибудь мутного водоема где-нибудь в районе Большого Бодуна. И попытаться в этом отстойном водоеме что-нибудь поймать. Какую-нибудь благородную рыбу. Ротана, например. А что его ловить? Ротана-то этого? Наливай себе да пей. А что же предъявлять потом своей лоховской жене, свою еще больше распухшую рожу? Не вопрос — в гипермаркет! Там продается норвежская селедка. А вдруг спросит лоховская жена самого лоха: «А откуда в пруду близ Большого Бодуна появилась вдруг норвежская семга?» Не спросит. Она же тоже тупая и не дано ей отличить сорную рыбу семгу от благородного ротана. Вот так: «бэха», гипермаркет, тухлая рыба и тупая жена. Круг, как говорится, замкнулся.

Об одном маркетологи все время переживали в своем хроническом безденежьи. Переживали и молили все время кого-то о том, чтобы со здоровьем было подольше так же у них хорошо. Секретная спецмедицина — это все, конечно же, хорошо, но больно уж дорого. Маркетологическим врачам ведь здорово доплачивали за секретность. Именно поэтому-то народ ничего и не знал до сих пор о физиологии маркетологов. Нет, конечно, если все же прижмет какое-нибудь заболевание совсем уж неумеренного в эстетизме маркетолога, то теоретически можно было бы ему и срочный кредит где какой хапануть. Справка по форме 2НДФЛ позволяла маркетологам это сделать. Но только чисто теоретически: кто же теперь даст кредит маркетологу, когда его уже прижало? Когда его уже плющит и колбасит? Когда уже трихопол и все такое, помноженное на преждевременную эякуляцию… Непосильно велики становятся риски кредитора в этот ответственный в судьбоносности своей момент. Вот оно, звериное лицо капитализма, которым долгие годы пугали недоверчивых советских граждан. Поэтому-то и не забывают они, маркетологи эти никогда о здоровье своем рыночно-дорогом неустанно и повседневно заботиться. Но что же это, всеж-таки, за незаметные такие для пытливых глаз наших обывателей изменения произошли с маркетологами? К чему эти секретные маркетологические клиники? Что это за особые такие мутации относительно усредненных показателей обычного «хомо сапиенс»? Ничего особенного. Приоткроем, наконец, завесу тайны (так ведь в этих случаях обычно пишут?). Довольно обычная реакция на изменение окружающей среды. Например, в ходе эволюции у маркетологов вырос второй пищевод. Не такой длинный, конечно же, как первый, данный маркетологам от рождения пищевод. Но все же полноценно всасывающий такой пищеводец образовался внутри маркетологов. А в придачу к этому пищеводу гибкая человеческая природа даровала им еще и вторую печень с комплектом почек впридачу. Заметим, что вновь выросшие органы, под стать новенькому пищеводу, тоже имели уменьшенные размеры, но тоже были весьма и весьма жизнеспособными. Заканчивался перечень новообразований вторым пахом, прорезавшимся у маркетологов совсем недавно. Это все, конечно, не улучшило внешний вид маркетологов. Стали они гораздо тучнее своих прежних размеров, и гораздо медлительней стали они в движениях. И этой тучностью своей и приобретенной медлительностью стали они раздражать окружающее население. Население почему-то подумало, что наши доморощенные маркетологи взяли так и просто-напросто, банальнейшим таким образом взяли и попросту зажрались. Ну а что оно должно было подумать, это лузерское население, спешащее по своим копеечным делам в разгар дня мимо многочисленных ресторанов и кафе с прозрачными витринами и наблюдающее лоснящиеся в потливом изнеможении лица маркетологов, сосредоточенно прожевывающих свои бизнес-ланчи? Народ-то ведь по ресторанам у нас почему-то не ходит, и не знает этот лузерский народ, что бизнес-ланч — это, попросту говоря, всего-навсего комплексный обед такой. И неважно, где он происходит. В заводской столовой или в дорогущем кабаке. А что такое комплексный обед наше население знает. Можно даже сказать, что очень хорошо оно по этому поводу осведомлено. Знает и то, что после такого обеда можно загреметь суток, эдак, на трое под домашний арест и удручать своих домочадцев постоянной недоступностью отхожего места. Народ еще в советское время, когда он был еще народом-победителем, сочинял всякие издевательские стишки по этому поводу, о том, как какой-то мифический дед слопал вполне конкретный комплексный обед: «И теперь не платит теперь дед ни за газ и ни за свет». Многие сейчас уже не поймут смысла этих стишков: «Ну и что, что не платит этот дед? У нас треть страны уже не может заплатить за коммунальные услуги. А тем более дедушка этот, видать, хорошо откушал. Любил старик, наверное, повеселиться. Вот и попал на бабки. Всю пенсию разом просадил». Да нет же, уважаемый читатель, в те времена, когда дед промахнулся с обедом, все еще довольно дешево было и на свою пенсию дед мог и жить припеваючи, и вовремя оплачивать дешевые же коммунальные услуги. А вот с качеством тогда были большие проблемы. И дед от этого качества катастрофически пострадал. Съел он комплексный обед и тут же умер. А когда умер, сразу перестал оплачивать услуги ЖКХ. За что платить-то? Он же перестал этими услугами пользоваться. Так что здесь все по-честному. А именно так всегда и надо поступать. Поэтому, если бы писали на дверях ресторанов правду, например: «Комплексный обед, недорого. С 12.00 до 14.00. С 14.00 — до утра — дорого, лузерам не беспокоиться. На входе работает фейсконтроль», народ перестал бы этих ресторанов пугаться и даже посочувствовал бы нашим по-рыночному рисковым маркетологам: качество-то этих, с позволения сказать, обедов с тех далеких дедовых пор почти не улучшилось, зато цены взлетели в несколько десятков раз! А может быть даже стал народ иногда заходить в эти кабаки по старой привычке и по той же привычке комплексно там питаться. С 12.00 и до 14.00. Так нет ведь, этим понтовым маркетологам именно «бизнес-ланч» подавай! Чтобы народ от них в испуге отшатнулся. А народ-лузер, первоначально испугавшись, впоследствии начинает все больше и больше раздражаться. А когда народ сильно раздражается, в коротких тревожных снах маркетологов всегда почему-то начинают мелькать какие-то обвешанные крест-накрест пулеметными лентами матросы. Кто это? Что это за не вполне знакомые образы? Маркетологи этого точно не знают, но самые продвинутые из них всегда почему-то чувствуют исходящую от матросов угрозу. И когда ощущения начинают усиливаться, самые продвинутые из маркетологов совершают акты жертвоприношения. Сбрасываются они тогда срочно на какие-нибудь крейсера или же на подводные лодки, не скупясь сбрасываются они: «А ну их на фиг, этих матросов! Пусть лучше плавают они. И, желательно, где-нибудь подальше от родных берегов».

А поэтому до сих пор пока все обходится мирно. И не только поэтому, а еще и потому, что возможность контакта маркетологов с этим нервным, пребывающим большую часть своей жизни в скверном настроении и постоянном раздражении населением была сведена к минимуму (этому всегда способствовали толстые ресторанные стекла и скучающие на входе «оборотни в погонах»). Кем проявлялась такая забота о маркетологах до сих пор не совсем ясно. Но забота чувствовалась, а поэтому все заканчивалось обычно очень даже благополучно для маркетологов. И призрачные матросы из сновидений пока сильно им не докучали.

Ладно, с внешними изменениями маркетологов вроде бы разобрались. Здесь вроде бы все понятно, стали они толсты и медлительны. А вот с внутренними изменениями пока не понятно ничего совсем. Верней, совсем ничего не понятно. На что же это природа отреагировала таким радикальным образом? На какие такие вопиющие угрозы? От каких напастей оградила она этих замечательных людей? Этих истинных спасителей Отечества?

На самом деле все очень просто. Все ответы лежат на поверхности. На поверхности стола, заваленного килограммами МДМА, МДА, МДЕА или же, на худой конец МБДБ. На поверхности стола, заставленного литрами Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare, Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey или, на худой конец, Lepanto brandy и т. д. И все это — не какие-нибудь средства развлечения. Это все необходимо для нормального хода бизнес-процессов. А организация бизнес процессов — это вам не шуточки. Это вам: стратегическое планирование, управление жизненным циклом продукта, управление маркетингом и предложением, развитие, управление сервисом, управление ресурсом, управление цепочкой поставки. И еще многое-многое другое. А вы, наверное, думали, что это фигня какая-нибудь? Что та же вожделенная вами бумага чуть ли не с неба на вас падает? Распространенное и очень опасное заблуждение! Только неустанный, напряженный и упорный каждодневный труд многомиллионной армии маркетологов позволяет вам не опуститься окончательно и не скатиться до уровня самых отсталых африканских племен, обитающих в дремучих джунглях и абсолютно не знакомых с какой-либо письменностью. Эти ведь африканцы-то из-за своей неграмотности до сих пор ведь для чего используют газеты, поставляемые сердобольными европейцами на черный континент в рамках своих отстойных гуманитарно-образовательных программ? Исключительно для выполнения обряда окончания облегчающего организм испражнения. Вне всякого сомнения, это ожидало бы и вас. Нет, вы, конечно же, в отличие от этих неандертальцев что-нибудь прочитали бы перед началом облегчающего процесса или же уже в течение этого процесса почитали бы. Ну а что потом? А потом все, все различия между вами и аборигенами полностью исчезают. Потом все как в африканских джунглях. Каменный век и антисанитария! А вредоносный свинец, содержащийся в типографской краске? И что дальше, рак прямой кишки? И еще много-много всяких бед грозило бы населению. Но тут появились маркетологи! И все без исключения угрозы были ликвидированы. Но знали бы вы, какой ценой все это было достигнуто! С каким чудовищным перенапряжением приходилось и приходится им трудиться в поте лица своего! И все исключительно ради нашего с вами спасения! И речь идет, отнюдь, не только и не столько о туалетной бумаге. С таким же напряжением трудились маркетологи и в других стратегически важных рыночных сегментах. И именно им удалось одержать победу над кариесом и перхотью. Вот ответьте на такой вопрос: может ли пархатый народ с гнилыми зубами качественно реализовывать многочисленные наши национальные проекты и выполнять невидимый План нашего Президента? Нет, конечно же. Такой народ достоин только того, чтобы шляться целыми днями по европейским помойкам и просить милостыню у своих более успешных соседей. К этому, кстати, все и шло, пока не появились на рыночный свет наконец-таки наши доморощенные герои-маркетологи. Пока не появились эти локомотивы, если так можно выразиться, наших рыночно-базарных отношений!

И как им, спрашивается, все это было выдержать без ежедневного, а часто и еженощного употребления Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare, Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey, МДМА, МДА, МДЕА или, на худой конец, Lepanto brandy, МБДБ. К этому далеко не полному списку в особые для маркетологов периоды добавлялся еще и «кокс», а иногда и «герман» заходил. Но это редко, это когда уже совсем маркетологам станет тяжело… «Герман», которого маркетологи часто по-свойски звали «Герычем», всегда чувствовал их настроение и, когда это было надо, всегда охотно заходил к маркетологам.

Ну и кто с заурядной нашей физиологией это все может выдержать? Конечно никто. И маркетологи бы не выдержали. Но тут подсуетилась мать природа и наградила их за труды праведные, за бескорыстную, так сказать, их любовь к простому народу. Одарила такими вот уникальными физиологическими способностями. И теперь им все нипочем! Все угнетающие организм напитки и предварительно «суспензированные» различными выделениями порошки стекали теперь по дополнительному тракту, фильтровались резервной печенью и почками и, наконец, благополучно попадали во второй пах маркетолога. Через второй маркетологический пах гремучая в ядовитости своей смесь с шипением и брызгами под воздействием давления в несколько атмосфер вырывалась за пределы спасенного организма. Если какому-то непосвященному лузеру случайно доводилось наблюдать это фантастическое явление, то ему начинало казаться, что какая-то невидимая сила вдруг перебросила его в долину гейзеров на далекую Камчатку (лузерам довольно часто показывали долину гейзеров по их черно— белым телевизорам, пока ее не смыло грязевыми потоками). А другим лузерам почему-то мерещилась жесткая аварийная посадка НЛО. Шокированные лузеры часто заваливали газеты и телевидение письмами или же срочно бежали в милицию и сигнализировали о необычных явлениях, происходящих на якобы контролируемой этой милицией территории. В общем, создавали ненужный никому ажиотаж и причиняли лишние хлопоты маркетологам. Поэтому маркетологи вынуждены были принимать меры к тому, чтобы процесс очистки организма проходил в недоступном для любопытного лузеровского глаза месте. Но иногда случались промашки. Какие-то происходили недочеты. Но это ведь для нас-то, простых смертных, очень даже хорошо. А то бы мы вообще никогда и ничего не узнали об этих необычных людях. О совершенно бескорыстных наших спасителях. Не узнали бы мы никогда, какой ценой это спасение им ежедневно дается!

Да, что и говорить, терниста она, маркетологическая жизнь. Особенно тяжело пришлось маркетологам в период промежуточных мутаций. Когда резервные почки уже появились, а второй пах еще не прорезался. Но это уже позади. Теперь же, в результате окончания всех физиологических преобразований были они, в конце концов, надежно защищены. И ходили теперь наши глубоко уважаемые, но недостаточно еще оцененные народом маркетологи всегда внешне свежими и яблочно-румяными. Только вот эта благородная припухлость… Едва заметная такая пропитость… Впрочем, не беда. Можно списать на хроническое недосыпание. Ведь несмотря ни на что, все равно источали они из себя неиссякаемую никогда бодрость и неподдельный оптимизм. Но одна проблема все же оставалась: были они при этом постоянно пьяными и обдолбанными. И никуда тут не денешься. И ничего тут уже сделать было невозможно. Голова-то у них была одна. Второй головы им природа не могла предоставить. Иначе появились бы тогда у них уж слишком явные внешние изменения. Это была бы уже слишком явная патология. Спецполиклинники уже бы не спасли. И с такой совсем уже явной патологией у нас в стране можно ведь и в кунсткамеру, в конце концов, загреметь. Поэтому пока так. Приходится им терпеть. Но без ущерба их благородному делу. Ведь это вечно пьяное и обдолбанное состояние совершенно не мешало нашим маркетологам продуктивно и качественно, потихонечку себе неистово так трудиться. Если помните знаменитый эстрадный номер Г. Хазанова, когда он, включая трагические регистры голоса диктора Левитана, вещал: «Сегодня, на 70-м году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, не приходя в сознание…». И далее бодрым голосом спортивного комментатора продолжал: «… приступил к работе депутат Государственной Думы…». Маркетологи, конечно же, были несколько помоложе упомянутого депутата, но проблемы у них с депутатом были очень схожими. Особенно их сближала одна наиглавнейшая проблема: «… не приходя в сознание, приступил к работе…». Но маркетологи это проблемой никогда не считали. С некоторых пор они совершенно искренне считали это состояние уже окончательно устоявшейся жизненной нормой. Некоторые из них даже умудрялись в свободное от работы время писать некое подобие книг. Не в полном смысле этого слова, конечно. Но все-ж таки небольшие псевдокнижонки пописывали они периодически. Пописывали, похоже, в самые тяжелые периоды обострения пьяной своей обдолбанности. Необходимо заметить, что псевдокнижонки эти издавались только после тщательной редакторской правки и поэтому содержали минимальное количество грамматических ошибок. Этому, в основном, способствовало обилие ненормативной лексики. Ведь если нет норм, то ведь нет и никаких ошибок. Откуда же им, без норм-то, тогда взяться? Но как не крути — тексты все равно получались абсолютно пьяными и обдолбанными. Наверное, с ними сделать уже было ничего нельзя. Ведь издавали эти тексты абсолютно пьяные и обдолбанные издатели. А что? Как иначе-то? Они ведь, издатели-то, тоже были по сути своей теми же самыми маркетологами. И ничто маркетологическое им было не чуждо. Поэтому они всегда и всячески демонстрировали цеховую свою взаимовыручку. Там же, в этих обдолбанных текстах было все, что необходимо было маркетологам. Все то, что они искали обычно у Ульбека и Эллиса. На хрен, спрашивается, теперь они сдались нашим патриотам-маркетологам? Эти-то давно уже выдохшиеся в своем псевдотворчестве западные писаки? Теперь у маркетологов появилось собственное одиночество. И собственная невостребованность со стороны общества у них теперь уже была. А уж собственная неуверенная эрекция и собственная преждевременная эякуляции давно уже повсюду их сопровождали. В этой части ничего нового от псевдолитературы они пока для себя не дождались. Стоп. Но ведь должна же быть и какая-то прибыль от этих изданий. Маркетологи-издатели помимо демонстрации круговой поруки и чисто псевдолитературного интереса должны же были чем-то закусывать. И, несмотря на свою пьяную обдолбанность, тоже ведь мечтали эти издатели о сытой и красивой жизни. А без прибыли откуда же она возьмется? Эта беззаботная жизнь? Поэтому псевдокнижонки эти как-то надо было еще и продавать. А кто их купит? Широкие круги маркетологов в силу своего извечного состояния и умения читать их покупать не будут. Пора коллективных чтений уже давно прошла, а в одиночку это чтиво вряд ли кто осилит. Да и некогда им, маркетологам. Очень много у них работы. Одна надежда на молодежь. Особенно на ту ее часть, которая тоже метит в маркетологи. Но из тех, кто метит, читающих тоже очень мало. Не тот менталитет. Что же делать? Замкнутый круг какой-то получается. Назад к Ульбеку? К Эллису? Где же выход? Где же брать эту долбанную прибыль? Судьба псевдолитературы под угрозой!? Как бы не так! Откуда не возьмись, появляются спонсоры! Кто они такие? Из какой среды? Да, в принципе, из этой же. Но они, спонсоры, гораздо круче работяг-маркетологов. Они либо супер топы сети супермакетов, либо рантье. Что же движет ими? Неужели та же самая порука? Нет, здесь уже все несколько шире. Глубины опять никакой, но ширь, размах уже заметны. И виной тому те же амбиции. Какие еще амбиции? У этих спонсоров баблосов-то немерено! Казалось бы, вот и реализуй свои амбиции. Покупай себе высокие должности, например, в какой-нибудь государственной комиссии по борьбе с корупцией, въезжай в обитый вишневым деревом кабинет и сиди там, в своем большом кожаном кресле с раздутыми донельзя щеками от важности и борись себе потихоньку с многоголовой гидрой коррупции. Это ведь сегодня не проблема. Были бы только баблосы. Много баблосов. Так ведь с этим-то как раз проблем у спонсоров и нет. Так в чем же дело? Да хлопотно все это. Могут ведь сверху работать заставить. «Верх» ведь все равно будет. Или на взятке во время очередной компании подставят. Вот если бы сразу в президенты рвануть! Но это вряд ли. Олигархи не пустят. У них баблосов-то по определению больше. А так… Да и кто их знает-то, этих больших начальников? Этих неутомимых в неподкупности своей и пламенных таких борцов. Только-то что в своем курятнике и знают этих бойцов невидимого фронта… Гораздо проще сделать себе имя, использовав какого-нибудь пытающегося что-то написать маркетолога. Пусть даже пьяно-обдолбанного. Делов-то? Сделал этому обдолбанному проходимцу заказ. А маркетолог взял да и упомянул в книжонке своей спонсора к месту и не к месту (это ведь совсем не важно. Важно, что упомянул). Спонсор слегка поправил текст, убрав из двух эпизодов не к месту упомянутую свою фамилию (ну что вы? Скромнее надо быть) все проплатил, пропиарил, раскрутил и вот вам, пожалуйста, уже пошли первые анонсы: «В книге скандально известного писателя Евгения Дюринга красочно описана жизнь и борьба со своими пороками гораздо более известного предпринимателя Виктора Опохмелкина». Читающий народ пребывает в растерянности: «Кто такой Опохмелкин? Дюринга, порочную бездарь эту, вроде бы знаем мы. Про него еще Энгельс что-то писал. Заставляли конспектировать. А Опохмелкин? Как он с такой фамилией умудряется бороться с пороками? Надо бы почитать. Может, что-то новое? Может, и я, наконец, исцелюсь?» И пошло — поехало! Растет тираж, растет объем продаж, а вместе с ними подрастает и она, вожделенная прибыль. Но самое-то главное — растет популярность борца-Опхмелкина! Вот и все. Групповая цель достигнута. Писака получил-таки долгожданные и целебные для него сопли экзальтированных и слегка туповатых поклонниц. Издатель наконец огреб вожделенную им прибыль. А спонсор окупил все затраты и приобрел, наконец-таки, известность! И каждый, как говориться, по-своему счастлив! А как же вред, нанесенный неокрепшим умам и без того тупеещего молодого поколения? О чем это вы, батенька? У нас теперь капитализм с девизом: цель оправдывает средства. Цели мы достигли, а значит, использованные средства были выбраны нами правильно! И пошли вы куда подальше, моралисты долбанные!

Да, что-то мы в очередной раз забыли про нашего главного героя. Увлеклись уж слишком описанием непомерных тяжестей маркетологической жизни. А ведь в каждой, пусть даже такой плюгавенькой книжонке, ну, к примеру, такой, как эта, должен быть обязательно свой главный герой. Он здесь, конечно, присутствует, но мы совершенно необосновано оставили его в довольно тяжелый для него момент. В мучительный момент его чудесного прозрения через падающие на него образы и раздающиеся ему в уши голоса. Что же это были за удивительные такие образы? Что же это за странно-глумливые случились такие голоса? Начнем по порядку. Образ первый. Этот образ, впрочем, как и все последующие, прокрутился в Жекиной голове в формате когда-то уже давно снятого видеоролика.

 

Ролик первый. Особенности столичного бытия и неожиданное избавление

Жека идет по избитому асфальту стольного города Люберцы. Идет, периодически проваливаясь в многочисленные лужи с липнущей на импортную обувь грязью. Идет Жека не только по великому, но еще и по очень древнему городу. Богатому своими великими традициями. И традиции эти были незыблемы на протяжении уже множества веков. Состояли они, главным образом, в том, что каждый уважающий себя гражданин города стремился немедленно освободиться от внезапно появившегося у него мусора или от какой-нибудь вещицы, которая вдруг стала ему без надобности. Поэтому улицы великого города частенько были завалены горами всевозможного мусора и ненужных его гражданам вещей. Мусор летел из окон высоких домов и проезжающих по улицам автомобилей. Мусор эмитировался каждым уважающим многовековые традиции пешеходом, считавшим своим священным долгом внести свою хотя бы малую лепту в строительство очередного насыпного холма, источающего искусственное в своей мерзости, просто сказочное такое зловоние. Истоки этой замечательной традиции скрывались, видимо, в стремлении древних люберчан соблюсти правила гигиены. В те далекие времена не было ведь еще водопровода и канализации, а правила личной гигиены и гигиены жилища надо было как-то выполнять. И именно так древние люберчане избежали чумы, выкосившей когда-то пол-Европы. Поэтому традиция была проверенной и прочно укоренилась в душах люберчан. С наступлением эпохи центрального водоснабжения, мусоропроводов, урн и мусорных баков правители Люберец пытались одно время разрушить эту традицию. Пытались убедить своих граждан преодолеть инерционность мышления и отказаться от традиционного поведения. И отнюдь не надуманный эстетизм двигал этими правителями. Двигал ими обычный прагматизм. Не хотелось правителям отрывать от себя денежные знаки и тратить казенные средства на борьбу с новообразованными курганами. Если бы это были курганы древних богатеньких люберчан, правители бы долго не раздумывали. Они бы тогда срочно перекваливицировались бы в ученых-археологов и мигом все курганы в алчности своей разрыли. А так — нет. Не хотелось правителям тратиться на новоделы. Поэтому правители, прикрываясь лозунгами о необходимости соблюдения чистоты, хотели разрушить древнюю традицию. Не тут-то было. Граждане великого города почувствовали фальшь и не поверили на этот раз своим правителям, а поэтому продолжали повсюду неистово пакостить. Что заставляло их делать это кроме необходимости соблюдать традиции? В чем причина такого вопиющего недоверия к своим искренним правителям? Может это недоверие тоже какая-нибудь древняя традиция? А может, недовольны были граждане качеством центрального водоснабжения? Ведь из кранов в квартирах люберчан частенько бежала темно-коричневая сильно пахнущая чем-то неприятным жидкость. Прямо-таки зловонная, можно сказать, текла из кранов жидкость. Вероятно, вид и запах этой жидкости и пробуждали в гражданах воспоминания о гигиене древних и был причиной нынешнего недоверия. Воспоминания эти совершенно естественным образом приводили к активизации традиционного поведения граждан, и из окон их снова и снова летели остатки пищи, нестиранное нижнее белье, старая мебель и использованные презервативы. Чтобы хоть какой-нибудь гадостью в доме было поменьше. Обиженные таким поведением и недоверием граждан правители с некоторых пор взяли и попросту прекратили финансирование работ по уборке территории этого блистательного мегаполиса. Вернее, на бумаге, конечно же, работы не прекращались ни на минуту. На улицах города неусыпно трудилась виртуальная уборочная техника. В узких переулках и дворах не покладая рук трудились виртуальные дворники. Заключались реальные договора, выписывались и сразу же закрывались вполне реальные наряды на выполнение виртуальных работ. Виртуальные работы сразу же реально оплачивались. Оплатой все, кому положено, делились и все, кому положено, были друг другом довольны до чрезвычайности. А реально, не на бумаге то есть, работы по расчистке территории мегаполиса проводились раз в год поздней весной. «А зачем чаще? — удивлялись правители, — вам ведь, говнюкам, только добро сделаешь, только-то уберешь реально, в натуре просто, почистишь вам что-то, только за все заплатишь, глядь — через неделю опять все засрали! Все в соответствии с вашей долбанной древней традицией! Будь она проклята! Поэтому вполне достаточно вам одного раза и поздней весной. Но зато чтобы уже все капитально так было. Чтобы прямо уже до самой почвы все, наконец, выгрести». Почему же обязательно поздней весной? Потому что дальше экономить городские денежные средства было уже просто опасно. Сошедший под солнечными лучами снег обнажал такие подробности жизни этого блистательного мегаполиса, что даже закаленные в решении различных жизненных проблем правители просто до ушей краснели, разглядывая все эти гнусные интимности. Между пикантными этими интимностями непрерывно сновали какие-то неизвестные науке существа. Люберчане назвали меж собой этих странных существ не иначе как песикот. Потому как существа эти напоминали одновременно и большущих грязно-лохматых дворовых собак, и облезлых помойных котов. Эти сущности-мутанты непрерывно сновали между зловонных мусорных куч, но пока никого не трогали. Видимо, все нормально у них было с кормовой базой. Пугало только одно — абсолютная неизученность этих существ. Потому как никому до сих пор не удавалось отловить хотя бы одну снующую особь для исследований. А самое главное — до сих пор не было обнаружено ни одной естественным образом падшей особи. Все это вызывало некоторую настороженность. Потому как непредсказуемо все это было. Куда они скрываются? Может, готовят где засаду? А ведь в город в любую минуту могли приехать иностранцы. Вернее, они там были всегда, и те, кто пребывал в городе достаточно долго, ко многому уже успели попривыкнуть. Но ведь в любую минуту могли же приехать еще и какие-нибудь другие. Какие-нибудь совсем для нас новые и не успевшие еще морально окрепнуть. Новые для нас иностранцы и так ехали сюда со страхом перед медведями, которые в пьяном виде свободно разгуливают по улицам стольных Люберец. Некоторые иностранцы, якобы даже видели в лапах этих подвыпивших медведей подносы со штофом водки и с бутербродами, горкой посыпанными влажной красной икрой! И вот когда эти заранее испуганные наконец приедут, вот тогда может быть по настоящему, до слез просто стыдно. Рубиновые бутерброды на фоне зловонных куч со шныряющими между ними песикотами. Какие жуткие диссонансы!

Еще одна небольшая проблемка была у этого славного мегаполиса. Когда-то в глубокой древности в этом городе забыли построить систему ливневой канализации, и теперь у нынешнего поколения жителей этого великого города периодически возникали некоторые неудобства с чистотой обуви. Как правило, эти неудобства случались каждую неделю. Точно с такой же частотой обрушивали на великий город свою очистительную мощь пролетавшие над ним ливневые тучи. Но местные власти нашли весьма экономичный и удобный выход из создавшейся ситуации. Около каждого входа в подъезд каждого люберецкого дома (надо отметить, что каждый люберецкий дом представлял собой одну из вершин архитектурного искусства) было установлено специальное устройство, снабженное разнокалиберными щетками-барабанами. И теперь каждый житель этого славного города, выбравшись на спасительный пятачок суши перед своим великолепным подъездом, хлюпая, шлепал прямиком к чудо-устройству и, нажав на специальную кнопочку, придавал вращательное движение щеткам-барабанам. А дальше — еще проще: суйте, граждане, свою импортную обувь под заботливые щеточки и не тащите домой всякую грязь. Очень даже удобно. Гражданам оставалось теперь только тщательно отжать дома свои пахнущие болотом носки и аккуратно повесить их на просушку. Дорогое, наверное, это было удобство. Но мудрые люберецкие правители, несмотря ни на что, никогда не держали зла на своих граждан и ничего для них не жалели. Так было далеко не везде. Только, наверное, в Люберцах и было такое. Например, уже в ближайших пригородах было совсем не так. В той же отстойной Москве, например. Там подобные чудо-устройства устанавливали только в очень крупных офисах, в основном в тех, в которых всегда в большом количестве гнездились местные чиновники-отцы тамошнего захолустья. А чтобы взять и вот так, всему населению и у каждого чтобы подъезда — такого больше нигде не было. Как же эти все остальные выкручивались? Все по-разному. Так, например, в Москве этой убогонькой до чего ведь догадались?! До чего ведь додумались эти жлобы?! Эти патологически жадные местечковые правители! Решили, значит, они сэкономить на чудо-устройствах для родного своего населения и сварганили какую-то подземную систему. И теперь постоянно что-то всюду роют, чем-то дымят и вонюче коптят. Понатыкали везде каких-то дурацких совершенно люков. Того и гляди, провалишься в преисподнюю-систему и всплывешь потом когда-нибудь в мутно-отстойной речушке с таким же, как и у этой местности, названием. В общем, всеми силами создают тамошние правители своему народцу форменное беспокойство и беспредельный такой дискомфорт. И можно себе представить, как тяжело приходится этим несчастным москвичам под таким вот гнетом своих беспредельных правителей постоянно прямо-таки выживать. Вот представьте себе, идет, к примеру, какой-нибудь несчастный москвич зимой рано утром на работу, а ему под ноги кидают гранитную крошку или так и норовят налить под скорбные его ступни какой-нибудь ядовитый реагент. Ну разве не беспредел?! И все ведь вытворяется под эгидой заботы о населении. А на самом деле, наверное, просто извести хотят этих бедных москвичей. Наверное, слишком быстро стали они размножаться. Главным образом, ворами государственной собственности из дальних регионов. А в Люберцах было все совершенно не так. Там все совершенно по-другому было налажено. Эти прагматичные люберецкие правители не сказать, что очень уж сильно любили свое коренное население. Любовь прагматикам вообще противопоказана. Но, что можно с удовлетворением отметить, очень сильно уважали правители это непритязательное население и сильно ему никогда не докучали. К примеру, никогда вы не увидите в Люберцах хотя бы чем-то обезображенные ледяные или протоптанные в снегу тропинки. Вы можете сами в этом удостовериться. Приехать, например, к полудню после ночного снегопада и увидеть нетронутую в девственном сиянии снежную целину великого города. А если приедете вы в тот благословенный период, когда затянувшуюся оттепель вдруг неожиданно прервет хотя бы небольшой морозец (пусть даже градуса, эдак в 2–3), то увидите вы сверкающую (даже в кромешной тьме), громадную ледяную поверхность улиц и площадей этого сказочного мегаполиса. Поверхность, не обезображенную признаками песка, гранитной крошки или, еще чего не хватало, какого-нибудь гадостного реагента. И совершенно необязательно думать в этот величественный момент о том, что находится в этой ледяной толще! Думать надо всегда только о хорошем. Только тогда-то и можно хоть как-нибудь, несмотря ни на, что жить в этой местности. Ведь если звезды зажигают, значит, это ведь кому-нибудь нужно. Эх, знать бы этого «кому-нибудь» лично. А еще лучше знать того, кто все же по этим просьбам что-то зажигает. И что бы так, накоротке знать его… Пока не получается. И, наверное, вряд ли когда-нибудь это получится. Слишком все это при жизни недосягаемо. А хотелось бы…

Мало ли чего кому хочется! Главное это то, что сейчас люберчане мирно так проживают себе, не подвергаясь никаким абсолютно над собой издевательствам и почти при полном отсутстствии экологических проблем. Проблем, присущих всем остальным мегаполисам мира. Первозданность просто какая-то в этой местности образовалась! «А как же травматизм? Как же каждый день по скользкому льду?» — спросите вы. С травматизмом в Люберцах все в порядке. Очень высокие всегда показатели борьбы с ним. Как это достигается? Да очень просто. И здесь мудрые люберецкие правители нашли гениальный в изворотливости своей, нестандартный такой выход из сложившейся в городе ледовой обстановки. А поступили они следующим гениальным образом. На сэкономленные на реагентах средства мудрые люберецкие руководители извернулись и закупили-таки для всего населения отнюдь не самые дешевые коньки. Очень, можно даже сказать, добротные такие коньки. С высокими такими сапожками. Эти коньки даже пользовались большим спросом в североамериканской НХЛ и являлись там страшнейшим дефицитом. А разве есть у них там хоть какой-нибудь дефицит? До недавних пор не было. А теперь есть, потому как львиная доля выпускаемой продукции тут же скупалась заботливыми люберецкими правителями по спекулятивно завышенной ими же цене. Далее никогда не останавливающиеся на полпути правители, выделив деньги из тех же сэкономленных средств, организовали обучение населения навыкам конькобежного дела и непрерывную бесплатную заточку прочных лезвий подаренных коньков. И теперь все без исключения люберчане от мала до велика рассекают по улицам города кто куда. А что? Очень даже удобно. Утром достал себе коньки из специального ящичка, висящего в каждом подъезде. Ящичка, что-то наподобие почтового, только с дополнительным подогревом и принудительной вентиляцией для ускоренной сушки. Так вот, одел счастливый люберчанин с утра свои просушенные и теплые совсем еще конечки, тщательно их зашнуровал и погнал себе туда, куда ему надо. Всем люберчанам ведь всегда в разные места срочно поспеть нужно было. Уж очень по-столичному хлопотливый это народ. Кому на рынок, кому на работу, кому в школу, а кто-то еще только в детский сад или в ясли свои неуверенно шаркает, цепляясь острыми лезвиями за жесткую, но идеально ровную ледяную поверхность. Но зато все люберчане теперь всю зиму находились в состоянии непрерывного движения-скольжения. И на всю зиму теперь становились они поджарыми, оптимистичными и розовощекими. К осени, правда, они как-то очень быстро хирели и сдувались. Видимо, давали о себе знать ароматные испарения с находящихся неподалеку полей аэрации. Но зато что творилось благодатной зимой!!! Зимой с любого из люберчан можно было рисовать плакаты об успешном выполнении какой-нибудь государственно-оздоровительной программы. Программы из далекого советского прошлого, что-то типа: «Здоровье нации — наша первостепенная задача!» Случались, правда, иногда и казусы. Некоторые, надо отметить, особо неумелые или какие-нибудь уже очень сильно застарелые в своем маразме пенсионеры, те временами скользили совсем уже куда-то не туда. Просто совсем уже куда ни попадя катились порой они. Но это ведь не беда, еще ведь древние любили говаривать: «Движение— все, конечная цель — ничто!» Иногда случалось так, что их, не туда укатившихся, все-таки пытались хоть как-то отыскать и вернуть в родные пенаты. По заявкам внешне безутешных родственников. Но не всегда это удавалось. Некоторые умудрялись пропадать бесследно. Видимо, умудрялись за что-то зацепиться где-то во время своего неправильного скольжения. Может быть даже за какую-то еще более благополучную для себя жизнь удавалось зацепиться им. И тогда оставалось за них совершенно искренне порадоваться. Многие родственники так и поступали. Забирали свои заявки обратно и тихонечко радовались в душе за своих более удачливых близких. Радоваться открыто им не позволял столичный этикет. По сложившемуся в столице этикету при упоминании об укатившихся лица родственников застывали в скорби и всегда искажались тенью глубокой печали. А когда о внезапно укатившихся никто уже долго не вспоминал, тогда-то и торжествовала радость. И торжествовала она тем сильней, чем больше было так нежданно быстро освободившихся метров жилой площади, занимаемых когда-то куда-то укатившимися гражданами. Словом, очень много положительного было в этой чудесной программе. Очень многие граждане, например, вдруг сразу забыли про все свои стародавние проблемы, связанные с лишним весом. Пропадала вдруг у них докучавшая им давно уже ненавистная такая одышка. Нормализовывалось, наконец, кровяное давление. Быстро шло на спад количество обращений граждан в, оборудованные по последнему слову медицинской техники, просторные и светлые поликлиники города. Служба скорой помощи вскоре была и вовсе ликвидирована за ненадобностью. Вместо нее была развернута сеть небольших таких спортивных травмпунктиков, в которых всегда можно было получить кусочек ваты, смоченный зеленкой… Кроме того, существенно усовершенствовалась и инфраструктура города. Повсюду теперь можно было наткнуться на пункт заточки высокопрочных лезвий для дорогих коньков-подарков либо на центр обучения населения всем премудростям конькобежного дела. При пунктах и центрах круглосуточно функционировали магазины, солярии, бассейны с морской водой, фитнесс-центры и сауны. А все это, плюс ко всему, еще и дополнительные рабочие места. Дополнительные, так сказать, денежные потоки и пути решения многих социальных проблем. Это же все очень важно было для мегаполиса. Тем более для такого бурно развивающегося мегаполиса, как г. Люберцы. Поэтому про такую чушь как песок, гранитная крошка и (упаси Небо!) реагенты никто из правителей города уже давно и не вспоминал.

Нашлись, правда, отдельные недовольные и протестные все такие из себя граждане. Такие гнусы ведь находятся везде и всегда. В любом деле. При любой степени мудрости действующей власти они всегда найдут повод о чем-нибудь побрюзжать. Но эти скандалисты давно уже получили все то, что им, в конце концов, причиталось. Получили они уже давно травмы, не совместимые с жизнью. А как еще могло произойти без коньков-то да на беспощадном люберецком льду? Доупрямились они наконец-то до ручки и вот никому уже давно больше не докучают. А потому, что надо было вовремя учиться! И потому, что не надо никогда упрямиться! Проявляет власть о вас заботу, о незаметном таком и совсем даже никчемном, так вы будьте ей за это хотя бы молчанием своим благодарны. Не брюзжите никогда. Берите молча кусочек властной доброты и уходите быстро в норку свою. И сидите там себе молча. Не мешайте власти работать. Тогда и травм не будет у вас никаких. Не послушались. Случились травмы. Весьма прискорбно. Люберецкие правители очень сожалели об этом. Но зато теперь трепать ворчливыми языками и мешать их созидательной работе было уже практически некому. Остались одни довольные. И правители продолжали работать. Да еще как работать! Прагматичные правители города Люберцы всегда ведь помнили слова недавнего Председателя Правительства всея Руси: «Правительство — это вам не тот орган, в котором можно только языком…». И всегда непрерывно и напряженно так трудились по благоустройству вверенной им территории. Не трепали попусту языком. Возьмут, к примеру, правители и поставят над перекрестком убитых вусмерть дорог статую ангела-хранителя. И их расчет в который раз оказывается верным. Количество аварий и задавленных пешеходов на перекрестке резко сокращается. Работает — таки ангелочек! Не зазря поставлен! А куда он теперь денется? На нем теперь ответственность за все, что творится на этом опаснейшем перекрестке. И эту ответственность люберецкие правители даже закрепили законодательно. Выпустили они совершенно недавно закон: «Об ответственности скульптурной композиции «Ангел» за состояние травматизма на городских магистралях г. Люберцы». Вот и пусть теперь попробует ангелочек как-нибудь схалтурить. Тут же последует административная, а то и уголовная ответсятвенность. А что? Даром, что— ли, его туда поставили? Правители ведь свою работу честно выполнили. Вот пусть и он постарается. Одного бабла ведь вон сколько вложили!

Вложили-то вложили, но тут же, ничтоже сумняшись взяли и тиснули свои великие имена в основание статуи. А те имена, которые в основании не поместились, тут же легли на гранитные камешки, вокруг ангела аккуратно уложенные. И лежат себе там, как на знаменитом Арлингтонском кладбище в Северной Америке. Одни прохожие, читая эти свежетиснутые надписи на гранитных в скорби своей камушках сильно удивляются: «Так вот этот-то гад, жив ведь еще, чтоб ему пусто было! Мы же эту сволоту только вчера еще в Белом доме видели! Пугал он нас сносом «ракушек»! А куда мы будем машины ставить? Каков, подлец?! Нахамил и, быстренько под почетно-мертвого закосил!» А другие прохожие тут же вступают с этими злыми гражданами в перебранку: «Перестаньте кощунствовать в этом святом для нас месте! Не могли вы Афанасьича вчера видеть! Не мог он вас ничем пугать. Уж очень добрым он при жизни был. Садовые участки нам на очистных сооружениях выделил. Пусть небольшие, но зато очень ровные. Воняет, правда, там очень сильно и всегда, почему-то, воняет. Но зато какой хрен и огурцы с кабачками там вырастают! И ведь совсем немного взял с нас тогда Афанасьич! По-божескому просто. Это сейчас уже (когда Афанасьича не стало) некоторые типы говорят, что незаконно это все и документы у нас недействительны, кадастр какой-то поминают… Фу, слово какое мерзкое. По-всякому обидеть таперича все всуе норовят. А Афанасьич — нет, он нас никогда не обижал. При нём всё подругому было. Справедлив был. А камень уже два месяца как тут лежит. И написано на нем про Афанасьича. Поэтому — даже и не сумлевайтесь. Там он. Афанасьич-то. Под каменюкой этой тяжеленной. Горемыка-благодетель наш незабвенный». И слушая это все, понимаешь — абсолютно правильно ведь сделали все люберецкие правители. Сделали, чтобы, значитца, помнили их благодарные потомки! И будут теперь они, правители в смысле, жить во всех грядущих веках. А в ближайшей перспективе никогда не умрут они от внезапно нахлынувшей скромности. А что? Это ведь тоже очень даже хорошо. Хоть одной напастью, но всеж-таки по-меньше для них будет. Ведь, упаси Бог, с ними чего на почве этого скоропостижного приступа ложной насквозь скромности может приключится! Кто же позаботится тогда о незадачливых в извечной беззаботности своей безхитростных люберчанах? Вымрут ведь все. Зазря передохнут.

Ну а тем, кому все же не повезло на перекрестках (ну, не доглядел, к примеру, ангел, недоработал как-то — рвстерялся) хитроумные люберецкие правители тут же хлоп и проникаются заботой: «Надо, — справедливо думают они, — срочно организовать по этому безвременно убиенному память! Не только же нам великим она нужна-то, в конце-то концов! Людям ведь тоже хочется. Хоть кусочек, какой от памяти этой». Недолго они думают по этому поводу и — «Нате!» Сразу же другой памятник невдалеке от своего правители эти ставят. Тоже совсем недалеко от злополучного перекрестка. А для этого вначале найдут они на свалке развалившегося вертолетного завода ржавые останки некогда грозной машины, добротно помазюкают их зеленой краской и повесят на списанный столб уличного освещения в изрытом (для дизайну, конечно же) противотанковыми рвами и бомбовыми воронками типовом люберецком дворе. Повесят и напишут у подножия столба какую-нибудь трогательную надпись, посвящая ее тем, кто так и не дошел до своего дома. А на открытии памятника еще и тоскливо споют, подпевая надорванными в скорби голосами приглашенному по такому случаю батюшке: «Вечная па-а-мять!» При этом совершенно непонятно кому посвящена эта память, кто этот потерпевший, откуда и куда он шел и почему, всеж-таки, не дошел он. И это, наверное, правильно. В этом случае, вроде как о всех этих недошедших куда-то бедолагах, память получается. Обезличенно как-то все, не как там — под ангелом, но всеж-таки тоже, какая-никакая, а память. Ангелов на всех не напасешься. В том числе и на тех, кто потерпел неудачу на этих скорбных в разрухе своей направлениях автомобильного движения, когда-то по ошибке названных в Люберцах дорогами. А кто им был виноват, недошедшим этим? Надо было перебегать быстрее или же тише ехать. И при этом не выпивать. Выпивать можно только дома. В меру. А выпив, пусть даже и в меру, из дома ни в коем случае не выходить. Тогда не придется тратиться правителям ни на какие памятники. Можно будет тогда и какие другие вопросы порешать. А пока львиная доля денежных знаков из городской казны продолжает кристаллизоваться в скорбные монументы, но, надо отметить, надписи на граните становятся год от года конкретней и осмысленней. Понятное дело — совершенствуются правители, развиваются. Однако мелкие семантические недоработки все равно имеют место быть. Так, к примеру, не так давно, соорудили правители еще одного скорбящего ангела, а на постаменте указали выгравировать вполне понятную в самом начале своем фразу о скорби по всем павшим на недавно прошедших войнах. Правильное начало. А потом вдруг: «В назидание потомкам». Что, спрашивается, назидают правители потомкам? «Откосить» любыми путями от армии, чтобы нигде не пасть? Или же наоборот, срочно найти такое место, где можно гарантированно пасть и попасть под юрисдикцию надписи, выгравированной на скорбном монументе? Нет, было бы понятно, если бы абсолютно все городские правители одновременно и публично бросили бы пить, курить и нецелевым образом расходовать казенные деньги, а потом соорудили по этому поводу какую-нибудь стелу с соответствующим назиданием. Тогда все ясно, правители как бы сказали потомкам: «Делай как мы!» Но этого-то ведь пока не наблюдается. Поэтому-то и смысл этого назидания потомкам пока не совсем понятен. В общем, есть еще отдельные недоработки у люберецких правителей в лингвистике, но ведь и прогресс их уже заметен!

Справедливости ради, надо отметить, что громоздящиеся повсюду скульптуры и памятники — это все, как говорится, мелочевка. Обыденность и текучка все это. Особенно же много мудрым люберецким правителям удалось сделать в части освещенности и без того блистающего многообразием разноцветных огней мегаполиса. Пусть некоторые жлобы из других регионов необъятной страны обвиняли их при случае в излишней расточительности. Но люберецким — им все по фигу. Люберецкие правители всегда игнорировали эти недальновидные в очевидной глупости своей и такие мерзкие инсинуации. И по ночам мегаполис являл собой море разноцветных огней и замысловато подсвеченных высотных зданий. Жителям мегаполиса это, конечно же, доставляло некоторые небольшие неудобства во время их чуткого сна, но проблема очень просто решалась покупкой плотных штор. Правители и здесь не скупились и шли на новые траты, закупая шторы для населения. А население при этом здорово экономило на электричестве! Ведь наружное освещение было таким ярким, что в вечернее время дополнительного внутреннего освещения квартир не требовалось вовсе. Надо было только не полениться и пошире раздвинуть плотные в халявности своей оконные гардины. Тратить электроэнергию населению приходилось теперь только на бытовые приборы. Но самым главным из того, чего удалось достичь люберецким правителям с помощью такой вот грандиозной иллюминации, было то, что практически полностью была искоренена в мегаполисе уличная преступность. Знаменитые люберецкие уличные бандиты, привыкшие творить свои темные делишки исключительно под покровом ночи, теперь этого покрова лишились и пришли в полнейшую растерянность от такого светового обилия. Они начали чувствовать себя насекомыми, препарируемыми под ярким светом микроскопа и, в конце концов, трусливо расползались по другим, менее освещенным регионам страны.

Можно еще долго петь оды мудрости нынешних люберецких правителей, но главное — итог. А итог состоял в том, что все в порядке было на этом отдельно взятом пятачке земной поверхности, по которому топал сегодня Жека. Решил он сегодня немного развлечься. Решил покинуть он благословенные Люберцы и посетить одно из окраинных его поселений. Мы уже не раз вспоминали эту отстойную люберецкую окраину, называемую Москвой. Что несло его в эту клоаку? Все дело в том, что был у Жеки в этих трущобах один любимый кабачок. В этом любимом Жекином заведении всегда собирались довольно успешные и состоявшиеся уже давно люди. В основном это были маркетологи типа Жеки, даже кое-кто иногда забредал туда на огонек и покруче. Немного по-VIPестей самого Жеки. Но это случалось редко. Таких людей в Люберцах было не так-то и много при громадном изобилии кабаков. Были, правда, случаи, когда в кабак пытались проникнуть какие-нибудь отстойные лузеры. Однако этих случайно-залетных во хмелю лузеров уверенно отсекал бдительный и жесткий фейсконтроль. Несмотря на изысканность местной публики, кабак носил какое-то странное, отстойное просто какое-то название. Может, как раз этим названием он и вводил в заблуждение залетных лузеров. В общем, несколько приземленно, коротко и просто назывался этот кабак — «Яма». И никто не мог вспомнить, кто и когда его так назвал. Много раз пытались это название поменять. Устраивали даже конкурсы среди посетителей на выдумку нового, более продвинутого названия. Но, в конце-концов, все всякий раз заканчивалось, как всегда, ничем. Неудачей все заканчивалось. Очередное победившее в конкурсе название почему-то никогда не находило отклика в душе хотя бы одного из многочисленных кавказских хозяев заведения, и старая вывеска оставалась висеть дальше. Жеке это название временами даже нравилось. Чаще всего летом. В неистовую летнюю жару это название обещало прохладу. Во всех остальных случаях от названия веяло либо могильным холодом, либо смрадом бурно разлагающихся испражнений. Лучше бы, конечно, это был бы какой-нибудь «Погребок». Все же не так печально и отстойно как «Яма». Но предложенный Жекой «Погребок», к великому его сожалению, в свое время не прошел по конкурсу. В одном из конкурсов как-то раз победило название «На дне». Но вывеска не поменялась. Видимо, из соображений экономии. В общем, какой-то злой рок висел над этим кабаком. Вернее, над его названием. А может, это прилипчивое название каким-то образом сублимировало все в этом кабаке происходящее? Вряд ли. Все же такие приличные люди в нем всегда собирались.

Тем временем видеоролик продолжал свое вращение и Жека шел в своем черном до пят фланелевом пальто, поминутно поправляя развевающийся на холодном осеннем ветру длиннющий белый шарф. Любил он прогуляться пешком. Любил проветрить свою вечно пьяную и обдолбанную голову. А поэтому шел он сначала по улице Интернациолистов, затем свернул на Комсомольскую улицу, потом на Инициативную и, пройдя знаменитый своей потрясающей воображение шириной Люберецкий автомобильный туннель, недавно открытый после капитального ремонта, вышел, наконец-то, на Октябрьский проспект. Пройдя Октябрьский проспект, Жека вышел сначала на Лермонтовский проспект, затем на Рязанский, прошел улицы Нижегородскую и Таганскую и пересек, наконец, Тагнскую площадь, а затем и Садовое кольцо. Проходя Краснохолмский мост через речушку Москва, Жека останавливается и долго смотрит на мутную воду. Он всегда надеется увидеть там хоть какую-нибудь живность. Пусть даже рыбу-мутанта. Пусть даже с тремя головами, но обязательно живую. Он вовсе даже не собирался никого ловить в этой речке. Тем более не собирался он есть то, что в этой речке водится. Осетра там явно нет, в этой мути, а кроме осетрины Жека давно уже принципиально никакой рыбы не ест. Он смотрит на эту жидкую грязь, протекающую под его ногами, в надежде увидеть уже даже не мутанта, а хоть какие-нибудь признаки жизни, хотя бы какую-нибудь дафнию! Ведь какая-никакая, но это все же ведь речка! Но нет. Ни рыбы, ни мутантов с Неглинки, ни дафний. Признаки жизни, конечно же, время от времени проплывают по речке. Но все это были признаки другой жизни. Это те признаки, наблюдение за которыми приводит к еще большему жизненному разочарованию. И в очередной раз Жека огорченно плюет в мутные желтые волны и идет дальше.

Продолжая свое целеустремленное движение, Жека еще немного плутает по узким улицам этой серой окраины столицы. Он идет по Нижней Краснохолмской улице, сворачивает на Новокузнецкую улицу, далее движется по Пятницкой улице и переходит реку Яуза через узкий, раскачивающийся от ветра Чугунный мост. На мосту он долго стоит, пристально вглядываясь в могучие волны большого количества зловонной воды этой некогда величайшей среднерусской реки. Опять разочарование. И в который раз уже огорченно плюет Жека в мутно-желтые воды и, продолжая движение, вновь переходит речку Москва, змеей извивающуюся среди холмов этой отстойной местности. На Москворецком мосту Жеке наконец-то улыбается удача. В мутных волнах этой отстойной речушки он замечает, наконец, нечто необычное. Этим нечто среди мирно покачивающихся на волнах фрагментов фекалий какого-то не вполне земного происхождения являлся медленно уплывающий вдаль и вполне обычный такой труп типичного московского бомжа в типовом грязном ватнике. На широкой груди трупа сидела хищная ворона и торопливо клевала трупов глаз. Казалось бы, ничего необычного для гнилостных тех мест не происходило. С наступлением холодов начинался массовый падеж бомжей. А их остававшиеся пока существовать товарищи часто поступали с трупами простым таким и незамысловатым образом: они поднимали падшую особь своими натруженными мозолистыми руками и бросали ее с моста. Бросали, предварительно не забыв снять с этой особи представляющие для этого строгого общества интерес ценности. А куда им, бомжам, было деваться? Если бы они попытались поступить в соответствии с действующим законодательством, то приобрели бы дополнительное количество проблем на свои и без того уже измученные различными инфекционными болезнями задницы. А у бомжей у этих, у них ведь и так, как говорится, целый день забот не впроворот. А тут еще надо дополнительно и конкретно так похлопотать. Во-первых, надо как-то вызвать милицию, а во-вторых, ее еще надо ведь и дождаться, провалив тем самым адрес своего конспиративного лежбища. Поэтому место стоянки этих современных «древних» людей после уезда милиции и труповозки надо будет им срочно менять. А это непростая задача для мегаполиса с высокой плотностью населения. Вот так, казалось бы плевый совсем вопрос, а сколько сразу возникает проблем у большого количества достойнейших людей! Проблемы милиции-то вкупе с проблемами труповозов — это еще пол-беды. Эти ведь, как никак на работе. А бомжи? И хорошо еще, если проблемы непритязательных этих людей иссякнут после вынужденного переселения. А то ведь еще может приехать какая-нибудь излишне любопытная милиция и начнет какие-нибудь совсем уж странные вопросы задавать. На которые неудобно отвечать. Даже. Маловероятно, конечно же. Но вдруг? Например, милиция может спросить: «А куда делась обувь с этого скоропостижно усопшего гражданина?» Или: «А откуда это у безвременно почившего гражданина появились синяки на судорожно прижатых к давно остывшему телу локтях?» И пошло-поехало: допросы, очные ставки, протоколы и т. п., и т. д. Любопытство, как известно, это ведь не порок. И кому, спрашивается, это все надо? Никому. Ни бомжам, ни милиции (допрос бомжа в замкнутом помещении, он ведь дорогого стоит-то!), ни труповозам (с кого им бакшиш-то требовать?). Вот поэтому-то и хоронят бомжи своих павших товарищей, как погибших в боевом походе моряков. А что, некоторые из усопших бомжей, которые поудачливее всех были, доплывали-таки аж до синего Каспийского моря. И случалось это порой не только благодаря их упорству и проявленному в пути героизму. Такому успеху порой способствовало известное желание граждан и побережных правоохранительных органов избавиться от дополнительных для себя проблем. Прибьет, например, такого отважного вояжера в камыши какого-нибудь берега. А на берегу садово-огородническое товарищество. Граждане отдыхать приехали, а тут такая вонь. Бдительные в брезгливости своей граждане, зажимая носы, гундосо сигнализируют об этом милиции. Милиция сначала долго сомневается: «Да не может быть! Чтобы в нашем-то районе и такое?! Это, наверное, такое причудливое бревно. Сильно воняет трупом? Вы что-то путаете — это, наверное, налипшая на бревно тина так пахнет. Жара-то какая стоит. Нет-нет, нам сейчас некогда. Утром киллеры опять бригадира комбайнеров завалили. Да нет, в этот раз другого. Того, которого прошлый раз завалили, тот встал почти сразу. Здоровый мужик. А это другой бригадир. Похилее первого будет. Пока не встает. Лежит, охает. Дробь из башки своей ржавым гвоздем выковыривает. Словом, очередная «заказуха» свалилась на нашу голову. Объявлен план «Перехват». А вы тут со своим вонючим бревном лезете! Так что отвалите покедова, от нас граждане-дачники! Не до вас нам сейчас. Подождет бревно ваше». И все. Переговоры сорваны. Труп-бревно подождет-подождет, да и пойдет себе по-тихонечку ко дну. А на дне, там любимые всеми рыбаками раки— трупоеды и трупоеды же сомы. Пир будет. Вот из-за этого пира и не видать никогда этому неудачливому трупу морской шири.

Но всеж-таки бывает иногда и такое, что милиция все же приезжает. Даже очень быстро приезжает. Например, когда трупешник этот вдруг возьмет, да и сдуру свернет лихо с фарватера в какой-нибудь элитный яхт-клуб. Элита морщится. Элита платит. Милиция быстро приезжает и проводит тщательный осмотр места происшествия сквозь запотевшую в спешке лупу: «Так, так, так. Трупешник. Причем очень уж давнишний какой-то. Застарелый и можно сказать, заведомо бесперспективный совсем такой трупец. И все это безобразие на моей самой передовой в районе территории? Стопроцентный, такой «глухарь» (или же «висяк», в зависимости от диалекта проплываемой трупом местности)! Падение показателей раскрываемости. Да на фиг он нам здесь сдался?! Пусть плывет к Кузьмичу, на соседнюю территорию». И веточкой так, раз-раз, стыдливо — и оттолкнут путешествующего героя от берега. Он и плывет себе дальше. Упорно так плывет он, отталкиваемый веточками, палочками, досточками, бревнышками по уже полноводной реке Москва, впадая в речку Оку и далее в речушку Волга (кстати жители, населяющие берега Камы, не считают Волгу великой русской речушкой. Они считают, что именно Волга впадает в Каму, которая уже и впадает в Каспийское море. А что? Посмотрите на карту и попробуйте опровергнуть!) И, наконец, вот оно! Теплое южное море! Впечатляющие просторы всегда штормового Каспия! Теперь немного еще поплавать и не стыдно уже и на вожделенное в песчанности своей и прохладное такое дно. В полном, как говорится, соответствии со славными морскими традициями! Последний парад наступает… Из глубины беззвучно подъсплывают русалки и оказавшись на морской поверхности, начинают заунывно петь своими противными, убаюкивающими потенцию голосами: «Лучше лежать на дне, в тихой прохладной мгле — чем мучиться на этой проклятой земле…». Какой потрясающе красивый конец! Даже как-то завидно в глубине души, правда, где-то совсем уж очень в глубине… Туда, в глубину эту, лучше бы вообще никогда не заглядывать.

Так что ничего необычного в увиденном Жекой не было. Но ранимая душа маркетолога вдруг возликовала в нахлынувшей на него щемящей тоске (так, кажется, пишут в таких случаях?): «Вот это сцена! Какая глубокая философия! Какой жесткий в высшей справедливости своей закон жизни — отжившие организмы способствуют продолжению жизни других особей, молодых и перспективных (а ворона разве бесперспективна? Может у нее еще 300 лет впереди!) Какая гармония сущего (не путать с известной скульптурной композицией «Писающий мальчик»)! И не где-нибудь там, в джунглях, где с отбором и выживанием все строго, где все понятно: кто кого, в конце концов, съест. Там всегда очень строгая очередь — тигры, львы, антилопы, гиены, стервятники и все такое прочее. По нисходящей. Покушали одни, пришли другие. А здесь, почти на окраине крупнейшего мегаполиса в мире…!? Переполненный философскими рассуждениями Жека провожает взглядом отмучавшегося в этой жизни бомжа вместе с его перспективной всадницей, мысленно желает им обоим счастливого плавания до самого синего моря и движется дальше. Он идет по Варварке и поворачивает на Китай-город. Он смотрит на встречные подделанные под старину фонари. Фонари смотрят на Жеку. Он впивается в сумерки. Сумерки впиваются в него и, приятно щекоча Жекины нервные окончания, мягкими волнами разливаются по всему его сентиментальному организму. Наконец, он выходит на убогий пятачок обшарпанной окраины стольного города Люберцы. Пятачок называется Старой площадью. Все в порядке! Вывеска на месте. Название прежнее. Значит, ничего не изменилось и все будет, как всегда. У входа Жека увидел знакомую ему еще со школы и тоже завсегдательницу заведения — местную проститутку Леночку:

— Здорово, Жень! Что-то ты совсем нас забыл. Все бабло, небось, рубишь в экстазе?

— Как это забыл! А с кем я тогда прелюбодействовал на очке в прошлое воскресенье? Или это была твоя голограмма?

— Конечно, голограмма. Я сама ее недавно видела. У ней на заднице туалетная щеколда отпечаталась.

— От этой твоей голограммы у меня до сих пор с конца что-то капает.

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! У меня всегда справочка из кожвендиспансера при себе, а у голограммы (хи-хи) — не уверена.

Обменявшись обычными сальностями, принятыми в кругу хороших школьных друзей, они вваливаются внутрь заведения. В вестибюле как всегда сумеречно. Фейсконтролер и одновременно охранник, не заметив Жеку, преграждает было Лене дорогу: «Опять ты, б… дюга, сюда приперлась с синюшной своей харей! Сказали же тебе, гнида вонючая, меняй хазу!» Заметив рядом с ней Жеку, фейсконтролер несколько теряется. «Сестричка моя!» — доверительно и широко улыбается Жека. «А-а-а, — расплывается в ответной улыбке фейсконтролер и плотоядно подмигивает ему, — а мы-то и не знали. Хорошая, какая девушка!»

Жека входит и оглядывает помещение кабака. Здесь уже гораздо светлее. Но все равно сумеречно. Кабак стилизован под старую совковую забегаловку с обшарпанными столами и стульями. На поверхностях столов можно было прочитать различные надписи, якобы в пьяном угаре вырезанные перочинными ножами отстойных совковых посетителей. Разные это были записи, от сокраментально-классических: «Здесь был Вася» до поэтически-образных, что-нибудь: «Ветка сирени упала на грудь, ты меня, Клава, никогда не забудь». Видимо, нынешние новомодные дизайнеры именно так представляли себе литературных шедевры пьяных советских граждан. Ну и шут, как говорится, им судья.

Бегло осмотривая зал, Жека не замечает каких-либо нововведений в кабацком интерьере. Поначалу не замечает он никаких изменений и в составе посетителей. За столами сиживали все те же хорошие Жекины знакомые и добрые друзья. С которыми всегда и обо всем можно было поговорить. Обсудить, например, последние театральные новости или нюансы финального футбольного матча чемпионата мира двадцатилетней давности. Словом, за столиками сиживали все те же, что и всегда педерасты и лесбиянки. Как всегда, немного было, так называемых, натуралов. Но все же они здесь тоже присутствовали. Если натуралом была особь мужского пола, то это была, как правило, до одури развратная особь. А если особь принадлежала противоположному полу, то обязательно представляла она древнейшую профессию, то есть попросту была она обыкновенной кабацкой проституткой. Или путаной. Так даже лучше. Это название раскрывает поведенческую сущность этих еще молодых и милых для всех желающих женщин. Слово «путана» ведь очень созвучно слову «путать». А они ведь, эти добрые, и не имеющие сил никому отказать, женщины являются по сути своей однолюбками. Но постоянно все путают. В том числе, путают они по жизни и своих единственно любимых. Полюбят прямо сейчас кого-нибудь всей душой, например, а через какой-то час уже все перепутают и любят вовсю, но совсем уже другого. Но всегда единственного. Полнейшая путаница и рассеянность! Но необходимо заметить, что вне зависимости от принадлежности к какому-либо полу, натуралы почитались в «Яме» за святых, и к ним было всегда какое-то особое отношение. Имен такое, какое, наверное возникало в старь в сердцах верующих людей при виде особо убогих нищих.

Вместе с тем, в этот раз состав посетителей был несколько иным. В самом темном уголке кабака, там, где обычно стоял маленький служебный столик с запасными сервировочными принадлежностями, сегодня восседал за изысканно отсервированным столом незнакомый Жеке человек в безукоризненном по-английски фраке. Человек этот был чрезвычайно бледен не выражавшим абсолютно никаких эмоций породистым лицом. Он сидел, отрешенно глядя внутрь полутемного пространства заведения, и молча потягивал из бокала какую-то вязкую жидкость необычного серо-голубого цвета. В кабацкой полутьме невозможно было определить его возраст. Единственный вывод, который можно было сделать, наблюдая царивший вокруг незнакомца официантский переполох, что это была фигура довольно значительная. «Надо будет найти повод и познакомиться. По всей видимости это какой-нибудь супер-топ. Вдруг от этого суперского топа может чего-нибудь и мне когда что-нибудь обломится», — думает практичный маркетолог Жека, проходя с проституткой Леночкой мимо столика этого неизвестного господина. Они проходят в более освещенную часть заведения. Проходят и подсаживаются к компании закадычного своего друга, веселого педераста средних лет — Тимура. Помимо своего застарелого педерастизма, Тимур был еще, по совместительству, и, владельцем трех крокодиловых ферм где-то в Индонезии. Тимур обнажает в приветственной улыбке свои полусгнившие в кариесе и причудливо кривые зубы. Мол, очень рад. Затем игриво хлопает Жеку по коленке и ласково, по-отцовски треплет Леночку за слегка обвисшую грудь. От него исходит пронзительная, разрушающая психику вонь — смесь вчерашнего «Chateau Margaux» с перечесноченным крокодильим мясом. Но все уже давно к этим его особенностям привыкли и не обращают на них внимания. Между сидящими за тимуровым столиком сразу завязывается новый разговор о коммерческой привлекательности поставок крокодиловых яиц в новомодные люберецкие рестораны. Тимур чисто по-дружески предлагал собеседникам быть с ним в доле, для чего необходимо сразу внести всего-то полмиллиона зеленых американских рублей и через месяц получить триста процентов навара. Но таких денег ни у кого с собой, кроме Жеки, почему-то не оказывается. Поэтому Тимур и Жека тут же пересчитывают валюту, бьют по рукам в знак состоявшейся сделки и пропускают по стаканчику Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey.

Меж тем, вечер только начался. И поэтому педерасты и лесбиянки вальяжно развалившись на крепких деревянных скамейках, лениво и благочинно потягивали каждый свое разминочное пиво. Кроме хороших дружеских отношений всю эту разномастную и разношерстую публику объединяла еще одна общая для всех особенность. Особенность состояла в том, что были они все еще и наркоманами с довольно большим для их возраста стажем. А когда есть некоторое объединяющее начало, тогда есть и коллектив. А когда есть коллектив, есть и традиции. Поэтому были и у этого кабака свои, свято почитаемые традиции. Например, одна из них заключалась в том, что все без исключения педерасты и лесбиянки в начале вечера изображали из себя «натуралов» и заигрывали с затесавшимися меж ними девушками-лесби. А те, в свою очередь, тоже изображали из себя «натуралок», строя глазки педерастам. Зачем им это все было нужно? Все очень просто. Это у них был такой традиционный ритуал — немного поиграть, немного перевоплотиться. Ну согласитесь, это ведь очень скучно, все время быть педерастом или девушкой с острова Лесби. Надо же чуть-чуть им было покривляться. Немного хотя бы погримасничать. Чуть попозже, когда все напьются, обкурятся и нанюхаются вдоволь, а напоследок еще и ширнутся, все встанет на свои места. Наркоманствующие педерасты займутся себе подобными, демонстрируя друг другу освоенное из богатого разнообразием арсенала гомосексуальных пассов. Обдолбанные девушки-лесби начнут прилюдно друг-друга слюнявить и томно пыхтеть, тоскливо закатывая глаза. Оставшееся сексуальное меньшинство натуралов стыдливо разбредется по зассаным туалетным кабинкам с оторванными щеколдами и предастся там своим скромным утехам под шум воды, низвергающейся из бачков загаженных унитазов, стыдливо придерживая истертыми своими ступнями хлипкие туалетные двери от постороннего вторжения. По крайней мере, так всегда и происходило в этом замечательном кабаке с этими весьма достойными, желающими хорошо провести вечер, людьми.

Почему же так-то? К чему такая несправедливость? Те, вона, которые розово-голубые, вызывающе так и прилюдно. Абсолютно никого не стесняясь. А эти несчастные натуралы почему-то все по туалетам тусуются? А что тут, собственно, непонятного? Потому что меньшинство, вот и тусуется по сральникам. И стыдливо держат ступнями двери. И эта тенденция широко уже по всей стране у нас шагает. Началось все с нашей богемной элиты, несущей культуру в массы. Но когда-то это наказывалось в уголовном порядке и поэтому тщательно скрывалось. А сейчас все это всячески приветствуется и поэтому где-то даже пропагандируется. Вон уже и Боря Моисеев, которого примадонна нашей эстрады когда-то прилюдно окрестила «главным педриллой СССР» не так давно заслуженного артиста всея Руси получил. Искусство, как говориться, в массы! А закончится, наверное, все это садомство массовыми же гей-парадами и всяческими притеснениями оставшегося сексуального меньшинства. Вот и придется вскоре лузерам-натуралам стыдливо детей своих по сортирам зачинать. А для этого, пусть пока и тренируются.

Но это все еще, наверное, когда-то будет. Где-то уже в недалеком последствии, а сейчас педерасты с лесбиянками пока еще дружески улыбаются натуралам. Они же все-таки друзья. Они давно уже друг друга знают. У них довольно много общих тем для разговоров. Поэтому и приглашают педерасты с лесбиянками Жеку с Ленкой к своим столам. Столам, заставленным бутылками Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare, Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey, Chateau Margaux. Только МДМА, МДА, МДЕА и МБДБ сегодня отсутствуют в программе. Из достоверных источников стало известно, что сегодня в «Яме» инкогнито должны появиться замаскированные под педерастов наркополицейские. Есть у нас такая хитрая служба ФСКН (Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков) называется. Недавно только ее образовали. Служба, которая ни с кем не борется и никаких незаконностей не пресекает. Очень безобидная такая служба. Об этом можно даже догадаться, внимательно прочитав ее полное название. Нет там, в названии этом таких зловеще-жутких слов, как «незаконность» и «борьба». Но все участники наркотрафика ее почему-то испугались. Совершенно необоснованно, надо сказать, испугались. Потому как стремилась эта служба наладить-таки в стране учет и контроль. Весь цикл зарождения и прохождения наркотрафика стремилась она учесть и проконтролировать: от созревания травки на полях до конкретного ее потребителя. Сколько и где выращивается, в какую сеть розничной торговли и почем она поступает, как доходит до конкретного потребителя и каковы розничные цены. Не нарушаются ли при этом права производителей и потребителей? Нет ли в этой отрасли монополизма? В общем, всем интересуется ФСКН. Появляются, например, наркополицейские на бывшем колхозном поле и видят, что новоявленные фермеры убирают на нем урожай конопли. Не пройдут никогда мимо. Обязательно остановятся и поинтересуются: «Какая площадь была засеяна? Сколько центнеров уже собрано с гектара? Какие виды на урожай?» Выслушают все ответы на вопросы. Все аккуратно и подробно запишут и поблагодарят. Напоследок, поинтересуются фамилиями и прочими паспортными данными фермеров и перемещаются в следующую точку контроля. Если следующей точкой контроля являются, например, склады наркодиллеров, то наркополицейские обязательно на этот склад зайдут и таким же образом поинтересуются, зададут наркодиллерам свои безобидные вопросы: «Откуда и сколько товара поступило? Кто следующий получатель груза?» Ну и так далее. И вновь все подробно помечают в блокнотиках и записывают паспортные данные дилеров. А записанные данные заносятся в служебную базу данных. И все. Основная работа закончена. Проблема теперь состоит в том, что базу эту надо периодически обновлять. Поддерживать ее, так сказать, в актуальном состоянии. И так весь наркооборот оказывается под тотальнейшим контролем ФСКН! И никто при этом никем не обижен. Обидами-то ведь у нас все время МВД с ФСБ занимались. Вот и пусть продолжают они этим дальше заниматься. А ФСКН, увольте. У нее другие задачи.

Несмотря, на такое исключительное миролюбие ФСКН, наркозависимый народец почему-то все равно насторожился. Почувствовал он здесь какой-то скрытый подвох. Этот-то народец ведь никогда почему-то не замечал различий между нашими правоохранительными органами. И всех представителей этих славных органов называл всегда «ментами погаными» и относился к ним весьма и весьма насторожено. Вот и сейчас, чувствовал этот незаконопослушный народец какой-то скрытый подвох. И никто из этого народца делиться информацией с ФСНК никогда не спешил. Тем более, за бесплатно. А денег у наркополицейских на эти цели никогда не было. Им если даже когда выдавали какие-нибудь крохи на выуживание информации из промышлявшего наркотой населения, они сразу же эти крохи пропивали и пытались взять участников наркодвижения на бесплатный испуг.

Поэтому в «Яме» сегодня было наркотическое затишье, и замаскированных под педерастов наркополицейских это сильно раздражало. Они уже битый час вынуждены были облизывать друг другу небритые щеки и слюняво целовать друг-друга взасос, изображая прелюдию педерастических игрищ, а посетители кабака продолжали упрямо хлестать Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare, Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey. И глядя на их довольные, самодостаточные лица, можно было подумать, что никто из них и не знает даже, что такое «кокс», «герыч», «план» или, на худой конец, все эти детские игрушки типа: МДМА, МДА, МДЕА, МБДБ.

Такое развитие событий могло закончиться катастрофой для наркополицейских. От окончательного и бесповоротного вхождения в образ их спас неосторожный Жекин поступок. Он вдруг вздумал пойти в сортир. Ошибка состояла даже не в том, что поперся он в этот отстойный сральник, а в том, что поперся он туда в полном одиночестве. Нет, наркополицейские, конечно же, знали, что по «коксовым» дорожкам «бегают» обычно коллективно (по традиции берущей свое начало в старом добром алкоголизме, помните, это давно забытое: «Третьим будешь?»), но им было уже все равно. Они чувствовали всю гибельность своего педерастического состояния и стремились выйти из него любой ценой. Нет, конечно же, если бы Жека прошествовал в сортир с Леночкой, наркополицейские даже бы и не взглянули в их сторону. Тут было бы все понятно: традиционной ориентации парочка стремится к уединению в сортире. Обычное дело. Не стоит мешать. Тем более, что не позволяет образ. Но с Леночкой Жека пойти в этот раз не мог. Потому что шел он на этот раз действительно по нужде. А справление нужды у маркетологов… Сами, наверное, помните. Рвущиеся наружу гейзеры дерьма и вонючего пара сквозь широко отверзнутое отверстие пульсирующего маркетологического второго паха и все такое, о чем мы уже говорили. И которое совсем нежелательно было видеть окружающим продвинутых маркетологов лузерам. Дабы не травмировать их и без того неустойчивую психику и не провоцировать проявление ими нездоровой активности. Тем более, если лузером в этот раз была дама. От этих вообще непонятно когда и что ожидать. А тут, такое намечалось…

Не успел Жека подготовиться к оглушительному залпу, как на очко ворвались озверевшие наркополицейские: «Стоять, сучара! Бояться! Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков!» Несмотря на свои изначально мирные намерения, наркополицейские были сильно возбуждены своими маскировочными гомосексуальными упражнениями. Поэтому, ворвавшись и закричав, они приступили к планомерному окучиванию первой пары Жекиных почек. Наркополицейские хорошо знали, где они находятся. Они в свое время долго служили в милиции. Но ведь они ничего не знали про вторую, резервную пару Жекиных почек! Они ведь никогда не имели дела с маркетологами и не знали особенностей их физиологии. Не знали они, к чему может привести хотя бы одно неточное попадание! В отличие от безумствовавших наркополицейских, Жека очень даже хорошо все про себя понимал и всячески пытался остановить образовавшийся беспредел. Остановить, вяло протестуя, в паузах между наращивающими мощь ударами. Он что-то быстро и беспорядочно лепетал про какие-то права человека и милосердную Женевскую конвенцию.

Но на работников по «контролю за оборотом» это не производило никакого впечатления. Тем более, в Женеве наркополицейские никогда не были. Они молча наносили удар за ударом, при этом откуда-то сзади до Жекиных ушей доносилось их натужное сопение, а до его чувствительного носа долетал гнилостный, в своей оглушительности, мерзкий запах смеси алкоголя с запущенным кариесом. «Извините, — верещал ничего не понимающий Жека — может, я случайно когда-то вашу девушку на танец пригласил? Но, простите, я же не знал, что она ваша. Что вы ее так любите-то, наконец. Мне же не надо было ничего больше, только потанцевать! У меня никогда не было никаких далеко идущих планов!» «Гы-гы-гы, — слышит он за спиной глумливые смешки не вышедших еще до конца, из своего педерастического образа наркополицейских, — ты что, парень? Ты так ничего и не понял? Мы ведь совершенно по другому делу. Нам не до девушек. Гы-гы-гы. Мы ведь наркополицейские!» «А-а-а! Я то сразу и не врубился. За обычных педерастов принял я вас! Я же первый раз вас в «Яме» вижу. А потом только понял, как я ошибся! Просто это у вас такая обманчивая внешность. Я и подумал, что вы это так из-за бабы зверствуете! Но бить-то зачем, если не из-за бабы? Немедленно отстаньте от меня, господа! Идите и контролируйте свой бесконечный оборот!» — не унимался Жека. «Помолчи, щенок. Мы должны окончательно сломить твою волю к сопротивлению представителям власти, нам по инструкции так положено: сначала силовой вход в любое угрожающее помещение, а потом планомерная ломка воли» — прерывисто ответствуют наркополицейские. «Нет у меня никакой воли, — изо всех сил верещит Жека, — давно уже наступил у меня полный духless!» Но, как говорится в писании: глас, вопиющего в пустыне! Наркополицейские теперь надолго замолкают, сопят и продолжают свою трудную работу.

В какой-то момент Жека начинает ощущать в боковом кармане своего новомодного малинового пиджака какую-то непонятную тяжесть и серия ударов резко обрывается. «Наркоту подбросили, гады! — смекает Жека — Сейчас приведут парочку обдолбанных понятых и на нары. Ну уж нет, господа наркополицейские, хренушки, как говорится, вы тут попали!» Жека вдруг встает в позу окруженного гитлеровскими захватчиками матроса. В позу обреченного героя с гранатой в руках. Он некоторое время сурово и прощально смотрит в белую унитазную глубь и резким движением сразу обеих рук резко опускает брюки. Раздается оглушительный хлопок. В замкнутом белокафельном пространстве сортира испуганно заметалась взрывная волна. В очередной раз, уклонившись от ее разрушающей мощи Жека вдруг замечает опрокинутых на пол наркополицейских. На их лицах застыла маска неподдельного ужаса. Их взгляд прикован к фонтанирующему Жекиному второму паху. Наконец, наркополицейские справляются со своим надуманным ужасом и на четвереньках пытаются покинуть опасное помещение. Жека успевает догнать одного из них и засунуть ему в карман полиэтиленовый пакет с «герычем». Нам, как говорится, чужого не надо. У нас все есть. Сортир наполняется едким удушливым газом. «Так и не починили вентиляцию, бездельники. Я ведь даже денег прошлый раз этим чуркам на ремонт вытяжки дал». — успевает подумать Жека, и сознание покидает его.

Очнулся он уже за столом. За столом незнакомого гражданина, которого он еще при входе в кабак мысленно окрестил «супер-топом». Человек коротко глянул на Жеку: «С возвращением». Губы на бледном лице изобразили подобие улыбки. Теперь уже можно было сказать, что на вид этому господину было лет, эдак, сорок с небольшим. Самыми примечательными деталями его, ничего не выражающего и до синевы выбритого лица были узкие черные брови-стрелки и бескровные губы. Веяло от господина каким-то странным холодком. Холодком всезнайства и надменности. Жекин второй пах, всегда особенно чувствительный к чему-либо необычному, сейчас вдруг зашелся в какой-то особой вибрации. Вибрация мгновенно распространилась на все его дублирующие органы. Сознание его вдруг охватило какое-то необычное беспокойство.

— Кто вы? — встрепенулся Жека, — в смысле, как мне к Вам можно обращаться?

— Насчет этикета вы особо не переживайте. Как у вас говорят: не парьтесь. Пока можете звать меня просто Вася. В дальнейшем будет видно. Может когда и познакомимся официально.

— Ха, Вася! Скажете тоже. Это сегодня даже как-то неприлично звучит. Как оскорбление какое-то. Может, есть еще какие-нибудь варианты? — активизировался вдруг Жека. Он никак не мог унять свое внезапное беспокойство, и поэтому пытался использовать в этих целях старое испытанное средство. И этим средством был тон его обычно негромкого голоса. В особые периоды тон этот становился нагловато-развязным, саркастическим и, можно даже сказать, глумливым до чрезвычайности становился он вдруг. — Ну, хотя бы Василий Алибабаевич, например?

— О! А, вы, оказывается, легко возбудимый юноша. Да-да, что-то я вспоминаю у вашего Маяковского: «Появились молодые, превоспитанные люди…». Да и, конечно же еще, алкоголь, наркотики…

— Ну да! Иногда выпиваем. И по дорожке любим пробежаться. А вы, стало быть, Ангел?

— Ангел? — бескровные губы господина-инкогнито искривила грустная четверть-улыбка. — В некотором смысле — да.

— А тогда, позвольте спросить Вас, Ангел-Вася, если Вы, конечно же, настаиваете на том, чтобы я Вас так называл: что это налито в Ваш бокал? — не унимался Жека.

— Честно? Сам не знаю. У меня ведь много помощников. И каждый пытается проявить особое рвение. Проявить обо мне заботу. Чтобы, как у вас тут нынче модно говорить, быть ближе к телу. Я знаю только одно, что помошничек, с которым я к вам нынче приехал, летал для сбора каких-то трав на Тибет, затем засветился на Кипре и в Аргентине. Но в итоге — это не алкоголь. Это что-то другое. Какая разница? Греет немного и ладно.

— Круто! Тибет, Кипр и Аргентина! — мечтательно закатил глаза Жека.

— Ничего особенного. Обычные места. Каждое со своей энергетикой. Он так когда-то задумал. Вот только все меньше и меньше чистых мест на этой планете остается. Он такого сценария вашего развития, по-моему, не предполагал. Вернее, предполагал, конечно же, но надеялся все же, Он на что-то другое.

— Кто это — он?

— Ах да, извините, отвлекся. Это я вспомнил об одном своем старом знакомом.

— Да, а как я здесь очутился? В смысле, за Вашим столом? И куда пропали эти дурные наркополицейские? — наконец пришел в себя Жека. Его внутренние вибрации, не то чтобы совсем исчезли, но стали уже заметно мягче сотрясать его скорбное нутро. Вместе с наступившим облегчением несколько смягчилась и тональность его речи. Стала речь его менее агрессивной, но не потеряла еще некоторых нагловатых своих оттенков.

— Как очутились? Очень просто. Это я вас сюда, за стол, в смысле пригласил. А наркополицейских выгнал. Нет, не сам, конечно. Помощник мой подсуетился. Они ведь как из сортира выкатились, сразу достали свои пукалки и давай палить во все стороны. Видно, сильно вы их там чем-то огорчили. Но это ваши дела. А при чем здесь, спрашивается, остальные? Не люблю шума.

— А он, помощник Ваш, сейчас здесь?

— Ну, не то чтобы совсем уж здесь. В этом тухлом кабаке его точно нет. Не любит он всего этого безобразия. Поэтому он всегда где-то неподалеку и всегда начеку.

— А Вы, стало быть, эти, как Вы изволили выразиться, тухлые кабаки любите?

— Да нет. Иногда, просто хочется посмотреть, куда все это, в конце-концов, катится. Это ведь только в таких злачных местах можно увидеть, а не на заседаниях какой-нибудь вашей думы. Там все же пусть и не намного, но все же поприличней. По крайней мере, там хотя бы иногда пытаются правильные слова говорить. О культуре, например. Хотя и там всякого можно насмотреться. Но здесь это «всякое» более выпукло. И депутата тут, опять же, можно встретить. И посмотреть на его элитарное поведение в этом низменном быту.

— А, так Вы иностранец! Я-то сразу и не понял, уж очень хорошо вы по-русски разговариваете. Совершенно без акцента.

— А я на всех языках разговариваю одинаково хорошо.

— Смелое заявление. Готов биться об заклад, что английский-то я уж всяко получше Вас знаю. По английскому, я у себя в офисе самый продвинутый. Ну да ладно. Не будем зацикливаться на лингвистике. Более интересно было бы узнать, что же Вы такого необычного здесь у нас увидели? Чего-нибудь такого, ну совсем уж отличного от каких-нибудь других мест? Вы ведь, наверное, много где уже побывали? И куда мы все вместе здесь, интересно, катимся? Или не все вместе мы катимся? Или вовсе даже никуда не катимся, а победоносно идем куда-то вверх? По крутой лестнице научно-технического прогресса? Скачем через ступеньку?

Но незнакомец, казалось, уже и не слышал Жеку. Он еще где-то в середине Жекиной тирады рассеяно перевел свой отсутствующий взгляд на развлекающихся посетителей «Ямы» и еле слышно в полной задумчивости что-то сам себе нашептывал. Прервав словесный понос, Жека резко пододвинул стул по-ближе к иностранцу и до предела напряг слух. Со стороны казалось, что по ушам его забегали быгорки напрягающихся ушных мышц. После того как слуховой аппарат Жеки вышел на предельные режимы работы ему кое-что удалось разобрать: «И зачем Он только разрушил эти несчастные города? Все равно ведь ничему этим не научил он этот народец. Тогда для чего все это было? Не из-за моря ведь он это сделал. Море можно было и в другом, более безлюдном месте разлить. Оно теперь мелеет. Потому как, не самое это удачное для моря место. Видимо, все же замысел состоял в чем-то другом. Воистину, неисповедимы пути Его. А этим, похоже, никогда не избавиться от какого-то вживленного порока. Этот порок и привел к первородному греху, а дальше пошло-поехало».

А развлекающиеся педерасты и лесбиянки, не обращая ни на кого внимания уже вовсю предавались своим оргиям и при этом истошно вопили хором:

«Вы про что это снова заговорили? Опять знакомого вспомнили?» — оскорбился, было таким явным проявлением невнимания к своей персоне, Жека.

Незнакомец еще некоторое время беззвучно шевелил подобием пунктиром обозначенных губ и, наконец, вновь обратил внимание на приунывшего Жеку.

— А вам, молодой человек, лучше бы отсюда уйти. И чем скорей, вы это сделаете, тем будет лучше.

— Кому это лучше? Вечер в самом разгаре. Всю неделю мечтал именно здесь повеселиться, — заартачился, было Жека.

— Как вам будет угодно. Только сейчас вернутся обиженные наркополицейские с отрядом сочувствующего им, как это у вас называется? ОМОН, по-моему. И всем присутствующим сразу станет, как говорят в одном вашем южном городе, мало места. Так что как хотите. А мне эти приключения совершенно ни к чему.

В этот момент кто-то потянул Жеку за рукав. Жека обернулся и увидел Леночку. Ее скулы были судорожно сжаты, накатившим на нее желанием. Багряный румянец нахлынувшей страсти разлился по ее пухлым и дрябловатым уже щекам. Она мычала что-то нечленораздельно-страстное и куда-то приглашала, звала, о чем-то умоляла своими мутными, состоящими только из зрачков, глазами. Глаза эти призрачно сияли в мутном кабацком сумраке. Так было уже не раз. Очень часто так, в самый разгар веселой дружеской пирушки, приглашала она вдруг Жеку посетить заветную кабинку в сортире. Посетить и предаться безудержным оргиям. Если не могла найти кого-нибудь другого. А находить кого-то другого с годами становилось все труднее. Все чаще и чаще приходилось рассчитывать на школьную дружбу. Но, все же, тех, кого удавалось ей найти, приглашала всегда почему-то молча. Видимо считала, что в этой ситуации всякие слова будут лишними. А может, просто не удавалось разжать сведенные страстной судорогой челюсти? Непонятно. Но факт остается фактом. Приглашала всегда только так, лишь горящей парой своих обдолбанных глаз. И Жека часто соглашался. Оно и понятно. Друзья познаются в беде. Но сегодня Жеке уже почему-то не хотелось больше посещать это заведение. Во-первых, он уже все свои самые душетрепещащие потребности на сегодня удовлетворил. А во-вторых, в заведении еще не были решены проблемы с системой вентиляции. К тому же Жека еще не закончил свой разговор с этим странным иностранным господином. Поэтому Жека презрительно показал Леночке поднятый вверх указательный палец правой своей руки (это означало, что совокупление будет проходить сегодня виртуально) и вновь повернулся к собеседнику. Но того уже не было. На том месте, где только что стоял бокал со странного цвета напитком, уже лежал потрепанный ресторанный счет. Счет, судя по небрежно торчащим из его дермантиновой обложки купюрам «чаевых» был уже оплачен. Жека бросился было к официантам, но никто из них не видел, куда и когда ушел этот иностранец. Странное дело, но официанты даже не могли вспомнить, как выглядел этот иностранный господин! И когда Жека пытался им словесно его описать, официанты только озадаченно хлопали своими обдолбанными глазами и терли свои узкие, покрытые испариной лбы: «Да-да, кто-то был за этим столиком. Он же специально и задолго был заказан! Кто заказывал? Не можем вспомнить. А за столиком точно кто-то сидел сегодня. Подождите. А вот же счет. Все оплачено. И «чаевые» солидные. Так что и не было у нас никакой надобности кого-то там запоминать! Мы и так уже все тут сбились с ног. И кроме бабла нас давно уже ничего не интересует».

Жека одевает свое черное пальто, аккуратно обматывает свое утонченное горло безукоризненно белым шарфом и быстро выходит на улицу. Он еще надеется увидеть своего недавнего собеседника мучающимся в поиске такси. На улице уже давно темно. Жека закуривает сигарету и впивается в темноту. Темнота, как и всегда, впивается в Жеку. Тщетно. В темноте уже никого нет. «Конечно, — думает Жека, — какое может быть такси. На такси такой «фрукт» не поедет. У него ведь, наверное, по всему свету помощники. И здесь уже подсуетились. Подогнали по первому сигналу ему какой-нибудь «Бентли» или «Линкольн», на худой конец. Шестерки. И за что у нас так любят иностранцев?» Вечер был безнадежно испорчен. Ничего больше не оставалось, кроме как немедленно покинуть эту недружелюбную окраину. Тем более, что встреча с ОМОНом никак не входила в сегодняшние Жекины планы. Достаточно с него было наркополицейских. Неистовых в полнейшем своем беспределе. И все это непотребство нынче правовым государством называется. Это что теперь войдет в повседневную практику правоохранительных органов — отбивать почки каждому гражданину решившему справить нужду? Отстой просто какой-то. Как так можно жить? Ну, ничего, Жека он ведь тоже не пальце деланный, не ударил он перед этими безпредельщиками лицом в грязь. Вел себя очень достойно и не дал замарать свое честное имя. Более того — это им, этим долбанным наркополицейским пришлось уползать обосранными. Ага, вон и автобусы с голубыми проблесковыми маячками! Отмылись, кажется. Смотри, ты, быстро. Видимо, сильно торопились. А это значит, что и нам уже пора.

Жека быстро проходит мимо памятника Героям Плевны. Это любимое тусовочное место всех педерастов этой окраины. «Интересно, что может быть общего между героями, сражавшимися за Шипку и Плевну, и спасшими, в конце-концов, своих болгарских «братушек» от турецкого ига и этими заполонившими все в округе педерастами? Что, в конце-концов, этих гомиков сюда притягивает? Именно на это место? Плевна и плевра, конечно, созвучны. Хотя при чем здесь это? Педерастов ведь плевра совсем не интересует. В том месте, которое их всегда интересует, плевра почему-то никогда не вырастает. А жаль! Вот бы было хорошо, если бы все же вырастала. Шершавая такая, как самая грубая наждачная бумага. И чтобы из нее еще торчали острые такие шипы. Как из взрослого кактуса. Глядишь, и эта мерзота бы вскоре вся перевелась. Но нет, почему-то никак эта колючая плевра в нужном месте не вырастает, а падаль эта только множится».

Жека проходит по Москворецком мосту и смотрит на узоры его перил. Узоры причудливо изгибаются в темноте и внимательно смотрят на Жеку. Их взгляды навевают на воспаленные Жекины мозги новые патриотические мысли и догадки: «А может эти пидоры чувствуют некую родственность с тем безобразнейшим поведением, которое сейчас демонстрируют правители потомков этих самых «братушек»? Родственность с правителями, разрушающими памятники воинам-освободителям? Родственность со всяческими другими безобразиями типа вступления в НАТО и все такое прочее? Может, именно это им так сильно как раз-таки и нравится? Они ведь просто обожают, когда к ним кто-то, попросту говоря, жопой своей неблагодарной поворачивается? Вообще, что-то все не так: и погода плохая и все они там сволочи и педерасты. Тьфу ты, какая мерзость вокруг. А народец-то навстречу какой попадается… Просто гады какие-то. Сволочи какие-то все и педерасты…».

С такими вот путанными и беспорядочными мыслями возвращался Жека в столицу. Он уже переходит речку Яуза судорожно хватаясь за перила угрожающе раскачивающегося Чугунного моста, идет по Пятницкой и сворачивает на Новокузнецкую улицу, далее переходит он по Краснохолмскому мосту через речушку Москва и попадает на Садовое кольцо, пересекает его и появляется на Таганской площади. Далее Жека идет по улице Нижегородской, Рязанскому, Лермонтовскому и Октябрьскому проспектам и сворачивает, наконец, в знаменитый Люберецкий автомобильный туннель. Пройдя туннель, идет Жека по улице Инициативной, вдоль старого люберецкого кладбища. В глубине ночного кладбища то и дело вспыхивают огоньки зажигалок. Это бдят в ночи знаменитые люберецкие наркоманы. И Жека всех их знает. А все, без исключения, люберецкие наркоманы знают Жеку. Замечательные люди. Со многими из наркоманов его связывает крепкая мужская дружба. От этих блуждающих в ночи огоньков разливается вдруг по останкам Жекиной души благодатное тепло. «Друзья, — думает он, — мирно так косячат себе и ширяются себе по тихоньку! Мирные такие. Никого не трогают. Сладкой дури вам по-дольше, братаны, и космических грез на заросших могильных холмиках».

И на этом моменте-мгновении тихого Жекиного торжества и добродушия, ролик с первой партией образов вдруг неожиданно обрывается. И не успевает Жека встрепенуться, как включается видеоролик второй. Экран мигает и слышатся голоса:

I’d like it too, sir.

Will you press my shirt, please.

What a stupid situation!

What’s so funny?

The river is not far from here.

 

Видеоролик второй. Ночные диалоги в Николаевском экспрессе

Жека сидит за столиком в вагоне-ресторане самого отстойного в истории железнодорожного транспорта поезда с длинным названием «Николаевский Экспресс» вместе со своим хмурым настроением. Поезд на всех электронах летит в город Санкт-Петербург. На столике перед Жекой сегодня стоят Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare. Таких напитков как: Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey в ресторанном баре не оказалось. Но это ничего. Ехать-то всего одну ночь. Можно ведь и это не успеть выпить все до выпуклого донышка. К тому же в двухместном Жекином купе по небольшим дорожным сумкам типа «Hermes», «Delsey» и «Samsonite» были аккуратно разложены солидные запасы МДМА, МДА, МДЕА. В этот раз Жека даже не поленился взять с собой немного МБДБ. Чтобы не возникло у него каких-нибудь проблем в этом нищем Питере. Городок вроде ничего так, но баблосов там вращалось гораздо меньше, чем в Люберцах. А когда баблосов в обороте мало, мало и необходимых для здоровья медикаментов. Ничего не поделаешь. Таковы законы рыночной экономики.

С запасом медикаментов все понятно. Как и всякий уважающий себя маркетолог, Жека просто обязан был быть рачительным и предусмотрительным. Но зачем ему вдруг понадобилось столько тары? Зачем все эти Hermes», «Delsey» и «Samsonite»? Все дело в том, что был Жека, оказывается, еще и сентиментальным романтиком. Поэтому частенько привозил он из своих питерских командировок камни, отломленные от питерской тоски. А ломал он, как правило, много. Про запас. Потому как очень уж он рачительный. Отсюда и обилие тары. А зачем ему вообще были нужны эти камни? Как это, зачем? Неужели не понятно? Для равновесия в своем необузданном романтизме. Чтобы в клочья не разнесло от этой необузданности. Начнет Жека, бывалыча, давиться смехом после десятка выкуренных косячков и вот-вот уже сейчас кажется, что лопнет он. Ан, нет — скок-скок к дорожной сумке, откусит с хрустом спасительный кусочек камешка от питерской тоски — и под скомканный язык его. И все. Порядок. По мере рассасывания, наступает в организме требуемое равновесие. Вот такой вот питерский синдром имел место быть в судьбе маркетолога. У Жеки вообще с Питером были всегда какие-то особые отношения. Он часто позволял себе в отношении Питера чрезвычайно наглые выходки. Жека мог, например, позволить себе время от времени метать в Питер непотушенными сигаретами. Бывалыча только выйдет он из вагона на Московском вокзале, и давай себе метать окурки во все стороны. На что Питер реагировал совершенно неадекватно. Он, в ответ, снисходительно бросал на обдолбанную Жекину голову лишь жалкую щепотку своего фирменного дождя. И это, вместо того, чтобы немедленно смыть этого люберецкого засранца в ближайшую канализационную трубу. Но, Питер, видимо, был слишком велик, для того, чтобы всерьез реагировать на пьяные выходки вечно обдолбанного Жеки. А тот, тем временем, продолжал бесчинствовать. В кругу своих знакомых он уже всерьез рассуждал о заключении с Питером неких междинастические браков (???). Сравнивая себя с молодым принцем-престолонаследником (????), которого кто-то собирается женить на каких-то страшных бабах по политическим мотивам, с цель планового забора у населения какой-то голубой крови (?????). Поэтому как он иногда говаривал, сидя в состоянии сильной усталости в каком-нибудь излюбленном маркетологами кабаке: «хочешь не хочешь, а жить придется. Жить, трахаться и рожать новых престолонаследников». В такие минуты даже обдолбанные вусмерть маркетологи понимали, что Жеку попросту уже куда-то совсем уж не туда заносит. Понимали маркетологи, что это может все скоро очень плохо кончится (больницами Скворцова-Степанова или Кащенко, в зависимости от места проишествия), но ничего не могли ему возразить по причине своего пьяного состояния и абсолютной обдолбанности. Они молча кивали своими пустыми головами и хлопали веками своих мутных глаз. Это пьяно-обдолбанное безмолвие вливало в Жеку дополнительную порцию ощущения собственного величия. И он начинал с упоением писать об этом свои мерзкие книжонки. Ладно бы просто так писать, как говориться, «в ящик стола». Нет, еще умудрялся он книжки эти иногда и публиковать. Выпускал иногда он в свет этих уродцев на деньги прославляемых в этих же книжонках спонсоров! А спонсоры так были иной раз довольны Жекой, что периодически подкупали продажных членов жюри различных литературных конкурсов деятельно хлопоча об его лауреатстве. Иногда им это даже удавалось и приводило Жеку в неописуемый восторг. Ладно бы дело ограничивалось только восторгами, а то ведь это сподвигало поганца на новые «литературные» подвиги! И это становилось уже опасным. Опасным не для литературы вообще. Для настоящей литературы подобные инсенуации — это как слону дробина. Опасность заключалась в формировании некоего образа героя нашего времени — вечно пьяного и обдолбанного развратника-маркетолога, в неокрепших умах малообразованной части современной молодежи. А малообразованная, но современная молодежь, она ведь настоящей-то литературы не читает. Опусы, типа Жекиных, почитывает она иногда и говорит: «Прикольно!». Отсюда и опасность. И виноваты в существовании этой опасности были окружавшие Жеку сподвижники-маркетологи. К сожалению, не нашлось среди них ни одного, кто бы нашел в себе силы, собрал свою волю в кулак и после очередной бредовой Жекиной тирады выкрикнул бы, взбрыкнув обдолбанно-пьяной головой: «А вот нэ надо нас дурыты! У нас нэма дурних!» И обязательно на хохлятском языке это надо было бы сделать. Ибо нет языка конкретней! Как, например, на русском языке в романсе описывается возможность внезапной смерти героя? Очень слезливо: «Паду ли я, стрелой пронзенный…». Героя еще никто ничем не пронзил, а он уже такую возможность предположил и тут же нюни распустил себя жалеючи. А как у хохлов? Все чисто конкретно: «Впаду и я драчком пропертый…». Во как! И ни каких слюней. Но, к сожалению, не нашлось такого героя среди маркетологов и Жека распоясался окончательно.

Но шут с ними, с маркетологами этими, самое ведь интересное — это то, что в минуты этих бредовых Жекиных откровений молчал и Питер! Не видно было никому, кивал ли головой этот «старый пес», но то, что молчал — это точно. То ли город не понимал, что весь этот бред относится к нему. Или же город все же понимал, что все произнесенное Жекой, является клинико-патологическим бредом алко-наркотического характера и, проявляя ложный гуманизм, старался лишний раз не беспокоить хворого. А зря. Чувствуя свою безнаказность, эта полная псевдоголубой крови и воинствующая бездарь в очередной раз ничтоже сумняшись катила в чрево этого пока еще красивейшего города. Катила вовсе не для того, чтобы посетить Эрмитаж или, к примеру, Кунсткамеру. Вроде как по делам она катила. А какие у этой обдолбанной серости могли быть в Питере дела? Оказывается, были. И очень даже важные. Все дело в том, что решил Жека перейти к практической части своих безумно-пьяных идей. Решился он таки сделать предложение сразу всем проживающим в Питере страшным бабам с голубой кровью, а затем только и делать, что заниматься с ними непрерывным деторождением каких-нибудь голубых престолонаследников. Вот как! Ни много, ни мало. Масштаб, понимаете ли. Задача эта, конечно же, и для Джеймса Бонда была бы трудновыполнимой. Но попытаться, безусловно, стоило. Ведь за дело брался не кто-нибудь, а, пока еще целый, маркетолог.

Интересно было бы посмотреть на то, как бы это все проиходило. Но вся беда в том, что все это были очередные пустые декларации. Все это было игрой на падкую до сенсаций маркетологическую публику, провожавшую Жеку на вокзале. На самом деле ехала эта бездарь, чтобы в очередной раз элементарно так напакостить великому городу: покидаться в него недокуренными до фильтра сигаретами типа «бычок», использованными презервативами и пустыми бутылками. А всякая чушь про страшных баб была придумана им просто так, типа для маскировки.

Одет этот потенциальный псевдо-родитель престолонаследников в этот раз был очень даже просто. По-дорожному. В демократичный спортивный костюм Vintage, под которым красовалась красная футболка с надписью «HOMELESS. WILL WORK FOR FOOD», и кроссовки типа «Fila for Ferrari». Алкогольные запасы ресторана на колесах постепенно таяли. Но в купе идти не хотелось. На Жекино несчастье МПС подложило ему огромных размеров свинью. Свинья была представлена в образе совершенно отстойного попутчика по двухместному Жекиному купе. Совершенно отстойный попутчик являл собой типичного старпера-маразматика. Маразматик с первых же минут знакомства задолбал Жеку своими гнилыми базарами про свои молодые годы и пьяные оргии в какой-то деревне под Питером. Старпер-маразматик когда-то строил БАМ и ехал теперь в турне по Дальнему Востоку, дабы навестить своих отстойных и давно закисших в глубоком маразме старперов-корешей. Несмотря на патологическую несвежесть своих вечно обдолбанных мыслей, Жека рискнул высказать вслух свое удивление странностью маршрута, выбранного старпером-маразматиком для своего дальневосточного турне. На что отстойный старпер сначала поинтересовался: «А как еще можно туда доехать?», а потом вдруг разразился потоком грязных ругательств относительно всего молодого поколения в целом. Он кричал что-то о разрушенном институте семьи, о какой-то потерянной совести и поруганной морали. Полный отстой! Ясное дело — маразматик. Жека даже не стал вступать в бессмысленную полемику и отстаивать современные принципы бытия. Бесполезно. Все равно ничего не поймет этот обезумевший старпер про сексуальную революцию и равенство прав и свобод. К тому же, от старпера-маразматика омерзительно разило смесью отрицательной энергетики и запахом отстойного коньячного напитка «Московский». Этим напитком угощали всех VIP-пассажиров «Николаевского экспресса». А черную энергетику старпер-маразматик, видимо, пронес с собой. Жека не любил ни того, не другого. А уж когда это все перемешивалось и достигало прямо-таки какого-то синергетического эффекта, молниеносно проскакивая точку своей бифуркации, начинал Жека просто люто ненавидеть все это непотребство.

Поэтому, дабы не нагнетать обстановку и не рисковать своей непорочной аурой, Жека предпочел ретироваться из недружелюбного купе. А куда можно было ретироваться в этом отстойном экспрессе? Не торчать же в коридоре. По коридору ведь то и дело снуют в пижамах эти отстойные папики-старперы со своими непомерно вздутыми животами. И порой попадаются такие экземпляры, которых легче перепрыгнуть, чем обойти. Ну, что же. Тогда только в тамбур или в вагонный кабак. В тамбурах «Николаевского экспресса» было очень неуютно. Неуютно, главным образом, из-за того, что было там очень тесно. А в тесных тамбурах, несмотря на многочисленные и разнонаправленные сквозняковые потоки несвежего наружного воздуха, постоянно висели облака дешево-табачного дыма. К тому же в этих тамбурах никогда не мылись полы, и если не хвататься руками за склизкие, желтые от никотина стены, то можно было споткнуться о кучу какого-нибудь столетнего в несвежести своей затвердевшего дерьма и упасть в лужу какой-нибудь липкой блевотины, источающей запах прокисшей мочи и халявного коньячного напитка. Жеке все это было неприятно. И поэтому он, отчаянно на чем-то скользя, судорожно за что-то хватаясь, через что-то перепрыгивая и от чего-то задыхаясь, поминутно задерживая дыхание, в конце-концов, пробрался-таки в прицепленный к этому отстою кабак.

Пробрался-таки наш настырный маркетолог в это царство относительной чистоты, дешевого дневного освещения и возбуждающих слизистую оболочку желудка мерзких запахов. «Царство» отчаянно болталось на грубости рельсовых стыков и отстойно дребезжало металлической посудой. Официально все это называлось вагоном-рестораном, но Жека всегда называл его «столыпинской теплушкой». Он всегда любил эстетически о чем-либо высказываться. Теплушка так теплушка. С классиками ведь не поспоришь. Правда, что такое «теплушка» наш «классик» точно не знал, но все же догадывался. Имел он на этот счет некоторые догадки. А вот кто такой Столыпин «классик» не мог даже и предположить. А зачем перегружать мозг? Это же не мешает, взять и просто так что-то, по своему, назвать. Услышал где-то что-то и ляпнул себе.

Надо отметить, что «теплушка» эта была тщательно замаскирована под средних размеров городскую, в совковости своей, общепитовскую такую столовую. При ближайшем рассмотрении окружающей обстановки можно было без труда определить, что в этом милом кабачке очень уж давно не проводилась сколь-нибудь серьезная приборка. Наверное, со времен последнего царя Николая. Он, Николай, в этом поезде, наверное, подписал указ о своем отречении, проезжая по дороге домой мимо Пскова. Сидел-сидел себе в Могилеве, чувствует — мало от него войскам пользы, а тут еще вдруг по царице соскучился. Что делать? Просто так ведь с фронта-то не уедешь. Это ведь дезертирством попахивает! Ну и придумал, наконец. Взял себе по-простому так и отрекся от царства, а отрекшись, снял с себя еще и обязанности Верховного главнокомандующего. Совсем тогда хорошо ему стало: награбленного всей династией бабла в общаке много, а обязанностей никаких. И домой! Славные были времена. И, видимо, с тех пор, как в этом, с позволения сказать, экспрессе была подписана это мерзкая бумажка, с тех пор в этой «теплушке» и не убирались. А для кого тут все мыть? Царя-то давно уже нет. Он нынче в святые записался. А святые на поездах не ездят. Как им сказочно повезло. Надо тоже когда-нибудь попробовать приблизиться к этой святости. Только конечно не так как этот бездарный потомок Романовых. Это же надо было так умудриться! Отдать управление великой страной бесовским силам во главе с бесноватым «старцем», погрузить страну в хаос братоубийственной гражданской войны и при этом умудриться попасть в число святых! Во, как! Вроде и смерть была у него не мученической. Не пытал его никто. Наверное, мы чего-то недопонимаем.

Ну да ладно. Всего на свете никогда ведь не узнаешь. Но то, что «Николаевский Экспресс» был историческим поездом — это известно достоверно. К обшивке его локомотива даже была прикручена соответствующая табличка с дарственной надписью последнего царя-императора. «Поэтому-то, видать, поезд так и назвали — Николаевский», — осенило всегда догадливого маркетолога вспомнившего про надпись на табличке, которую он прочел мимоходом при посадке в поезд, — поэтому-то и не моют ничего здесь, берегут исторические следы и отпечатки!» Но, справедливости ради, надо отметить, что в несвежем помещении «теплушки» было все же немного поприятней, чем в удручающей тесноте вагонных тамбуров. Повоздушней, как-то, все там было. Понятное дело, все ж таки это, как-никак, предприятие общественного питания. Под присмотром строгой СЭС и все такое.

Осмотревшись, Жека устало опустился на обитую дешевым дермантином скамейку, привинченную к полу большими ржавыми болтами. Скамейка была привинчена неподалеку от прибитого к полу гвоздями небольшого кривоватого на вид столика. Поверхность столика непрерывно дребезжала и выглядела очень неопрятно. К этой неопрятности надежно липли рукава. Вместе с тем, поверхность стола не была такой совсем уж скучно пустой. На ней подрагивали засиженные большими зелеными мухами влажно-сероватые матерчатые салфетки. Кроме того, на этом вибрирующем столике уютно примостились приборы со специями и миниатюрная вазочка с каким-то, тоже густо засиженным мухами, высохшим искусственным соцветием. Сами же мухи роились неподалеку. Прямо под желтоватым потолком. Жека не обращал на них никакого внимания. Он уже зацепился взглядом за стол. Взгляд рассмеялся. Видимо, стол этот очень был смешон, в своей совковой отстойности. Несмотря на это, Жека решил придать этому отстойному столу еще более веселое выражение. И именно поэтому на его липкой, изрытой неровностями поверхности очень скоро появились Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare. Можно было бы заказать еще чего-нибудь повеселее, но как мы уже отмечали, ничего больше в этом отстойном и дребезжащем кабаке не было. Наверное, уже все выпили, эти неугомонные шельмы. Эти проклятые старперы. И когда только успели? В принципе, конечно, должно было хватить Жеке и этого. Ну, а если, все же не хватит, то придется тогда идти в полное опасностей купе. И снова преодолевать все эти удушливые тамбуры. Фу, какая пакость. А здесь так светло и тепло. И почти ничем не воняет. Разве что когда открывается тамбур, пахнет чем-нибудь особенно мерзким. Но это случается редко. Ночь. Уже никто никуда не ходит. Все пузатые старперы-папики-маразматики, вся это отстойная и примитивная серость давно уже спит. С печалью вглядываясь в заоконную тьму, под рвущий душу перестук колес страдают в такие часы только ранимые маркетологи. Страдают они в такие часы от одиночества и невозможности самореализоваться. Страдают и омывают своими теплыми слезами обломки разрушенной кем-то мечты. И в такие вот печальные минуты, никак не достичь им эякуляции, пусть даже и преждевременной.

Наконец официантка с ненавистью в глазах приносит Жеке заказанное им час назад фирменное ресторанное блюдо. В движениях официантки угадывается плохо скрываемое раздражение. Видимо, хочет спать, сука. Это ее проблемы. На дверях заведения висит расписание. А там черным по желтому написано: «До последнего посетителя». Он, Жека, наверное, и есть тот самый последний посетитель. И до самого утра посетитель. В купе все равно не уснуть. Раскатистые звуки храпа отстойного старпера перекрывают ярость стука колес. Звуки храпа устрашающе влетают в слегка приоткрытое окно «теплушки». Эти звуки напоминают рев атакующей поезд немецкой авиации. Рев периодами продолжительно нарастает и затем неожиданно резко затихает. В минуты затишья растет вибрация окружающих Жеку предметов. Официантка не выдерживает авиаударов и в испуге прячется в служебном купе. Слышен разрушающий возникшие было надежды звук закрывающегося купейного засова. Все, теперь совсем один. Утешения и продажной любви тоже ждать больше неоткуда: «Надежду убили…». А ведь хотелось бы еще сегодня успеть проверить эякуляцию. После ужина. Похоже, не удастся. А может, откроет? Если понастойчивей так попросить? Поманить длинным рублем? Ладно, будет видно. Надо сначала перекусить. Не то дело не дойдет даже до эрекции. Какая же тогда может быть эякуляция?

Где же блюдо? Жека ищет блюдо глазами. Наконец глаза находят нечто. Блюдо имеет довольно длинное название: «Бифштекс рубленый с яйцом». Кроме длинного названия блюдо имеет какой-то свеже-весенний, молодо-серо-бурый цвет только что сошедшего снега и благоухает носками таежного лесоруба-вахтовика. «Не беда, — думает Жека, — если это блюдо обильно покрыть разнообразием специй, то получится очень даже ничего. Очень даже съедобно будет».

Но и тут его ждет еще одно разочарование: приборы со специями оказались бутафорскими. За долгие годы пользования этими ребристыми пузырьками их содержимое кристаллизовалось и перешло в цельнокусковое, монументальное в твердости своей состояние. Жека неуверенно стучит солонкой по засаленной поверхности стола, пытаясь выудить наружу хотя бы крупинку от монолитности кристалла. Крупинка не появлялась. Жека уже было хотел стукнуть солонкой изо всех своих сил, но вовремя заметив на поверхности стола глубокие выбоины, оставленные его нетерпеливыми предшественниками. Жека тяжело вздыхает и обреченно ставит прибор на место. Проклятая совковость. Ничем ее не удается вытравить из этого самодовольного быдла. Вот оно, крушение надежд целого поколения! В этот момент Жеке захотелось положить кому-нибудь голову на плечо и, возможно, даже заплакать. Отчаяние вдруг заволокло его и без того близорукие глаза. Поэтому он не сразу заметил подсевшего к нему за столик знакомого ему уже господина в безукоризненном фраке. О его близости Жеке опять просигнализировала вибрация второго паха. Но ущербные глаза его, даже промытые уже набежавшей вдруг слезой, еще ничего четко не различали. Ничего, кроме спроецированного в обдолбанный Жекин мозг мутного черного пятна. Но резервный пах не унимался. Когда, наконец, затуманившиеся Жекины глаза, в автоматическом режиме нащупали фокус, он сразу узнал в своем незваном на соседство соседе того самого синевыбритого иностранца. Того, который так неожиданно и, можно даже сказать, воровато как-то исчез тогда из полного опасностей кабака со звучным названием «Яма». Жека насупился и начал есть глазами это надменное, облаченное в пижонский фрак, напротивсидящее туловище.

— Ну, вот мы и встретились вновь, юноша, — произнес господин, демонстрируя свою запоминающуюся четверть-улыбку — вы, я вижу, удивлены? Напрасно, я же намекал вам, что у нашей встречи может быть продолжение. Да не таращьтесь вы так на меня! Вы же во мне дырку сделаете.

— А че, я, типа, второй раз, в натуре, так Вас реально вижу! Да, базар какой-то был, типа потом объява проканает насчет конкретного погоняла. Чтобы в натуре. Чтобы как в ксиве. И все. Потом Вы куда-то испарились. Сделали фокус и исчезли, — сходу сорвался в галоп словесного поноса незадачливый и уже сильно пьяный маркетолог, — Щас опять будете мне фуфло втирать про Ангела-Васю? Не парьтесь! Мне эти непонятки без надобности. Своих заморочек море. В Питер вот еду, с одним козлом по понятиям разбираться. На стрелку, можно сказать, еду. Один-бля, еду — сам-бля! Без ансамбля. Во бля! Стихи! А вы тут! Юноша! Какой я Вам, на хрен, юноша! Вы че, намного меня старше? А даже если на много, мне уже давно по херу все!

— Не хамите, юноша. Во-первых, все эти ваши звания и названия не имеют ровным счетом никакого значения. Но я вас прощаю. Вас ведь тут любят дурить. Трактаты всяческие строчат. Доказывают вам зависимость судьбы от присвоенного при рождении имени. Или же могут обдурить вас трактатом об обратной зависимости. Чушь абсолютнейшая! Но, как у вас говорится, любой каприз за ваши деньги. Во-вторых, пора бы уже научиться различать знаки судьбы. Настораживаться при их едва заметном проявлении. И пытаться, хотя бы в такие ответственные минуты, никому не хамить. Не отпугивать от себя эти знаки своим безобразным поведением. Даже пребывая вот в таком вот пьяном и обдолбанном состоянии. В каком, вы и изволите сейчас пребывать. И не только сейчас. Можно ведь собраться и немного потерпеть. А там, как у вас говорится, чем черт не шутит? Авось, вам это пригодится. Какое-нибудь счастье по судьбе выпадет.

— Ну, допустим, слегка «измучился нарзаном» я сегодня. Но, у меня работа такая. Нервная очень. Да к тому ж, еще эти… Одиночество с невостребованностью на фоне преждевременной эякуляции, — уже более членораздельно и менее развязанно лепетал сумевший, на какое-то время, взять себя в руки огорченный маркетолог, — А где они, позвольте поинтересоваться, знаки эти? Что-то я до сих пор ничего такого никогда не замечал. И сейчас не вижу ничего. Кроме Вас и остывающего бифштекса. И совсем не понимаю, что это такое. Дорожные знаки мне вполне понятны. Типа: «Сюда ехать нельзя!», «Сюда ехать можно, но очень скользко!» Здесь все понятно! И со знаками судьбы точно так же должно быть. Чего там темнить? Как там, в детской сказке? Стоит громадная такая каменюка в чистом поле, а на ней надпись нацарапана, мол, пойдешь туда — издохнешь быстро, пойдешь сюда — без коня останешься, прямо пойдешь — бабла нарубишь и принцессу какую может еще по ходу захомутаешь. Вот это я понимаю — знак. Но ничего такого пока мне не видно.

— Да, прямо беда с вами, с маркетологами, какая-то. Какие-то вы все прямолинейные и нетерпеливые. Вам прямо сразу же все вынь и положь! «Разбогатей или сдохни, пытаясь!» Понапридумывали себе каких-то нереальных лозунгов и душите друг-друга. «Жить — это сейчас!» Прямо сразу одевай вам корону олигарха и датскую принцессу подавай! Скромнее надо быть. Ладно, что с вами делать? Давайте попробуем подойти к вам с несколько другой стороны. Если вы оказывается знаков, до сих пор никаких не заметили. С чего же начать-то мне с вами? Как оживить ваше обдолбанное со всех сторон воображение? Ну, ладно, давайте попробуем подойти к решению этой задачи несколько издалека. Мне вот, к примеру, очень нравятся многие ваши пословицы и поговорки. Все они, наверное, без исключения несут в себе частичку народной мудрости. Но вот смысла некоторых из них я все же не могу до сих пор до конца понять. Вот, например, хотел вам сейчас сказать: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться». Ну, может не совсем точно. Но без потери смысла. А вот теперь ответьте, юноша, откуда вдруг это непонятное желание — плюнуть в колодец? Для чего это надобно? Кому это надобно? Какая из этого может быть извлечена польза? И почему от свершения этого поступка необходимо отдельно кого-то предостерегать или даже, отговаривать?

— И чего Вам тут непонятно? Народец у нас такой, весь из себя пакостный. Безнадежный такой в отстойности своей тупой быдлятник. Гадит вечно вокруг себя. И под себя тоже, гадит. Ну, под себя, это типа физиология у нас такая, но смывать за собой все равно не любит. И если есть у засранца уверенность, что поганство это пройдет для него ненаказанным — никогда за собой не смоет. А поэтому и плюет в колодцы. Как только увидит где на пути своем какой-нибудь колодец, так украдкой подкрадется к нему и обязательно вовнутрь его плюнет. Чтобы другому, значит, которому этим колодцем пользуется на постоянку, хоть как-нибудь напакостить. Тот, другой который, этого плевка даже может и не заметит вовсе. Воды-то в колодце много. Что там какой-то плевок. Но верблюду, все равно при этом будет очень приятно.

— Позвольте, отчего это, вдруг, наступит для этого пакостника такое вот приятствие? Должен же в этом быть хоть какой-нибудь смысл? Что-то рациональное?

— Да ни от чего! Просто так! И ничего рационального! У нас народцу всегда приятно, когда кому-то другому хуже, чем ему. Он, положим, смотрит на чужой колодец и думает: «Ага, сволочь толстомордая, колодец ты себе соорудил. Холодненькой и чистой водички тебе захотелось? А у меня такого колодца нет! И что? Я теперь должен пить ржавую водопроводную воду, а ты, гад, буржуйский, будешь теперь жизнью наслаждаться?! Э, нет, брат! Шалишь!» А потом подкрадывается втихаря к колодцу (за такие дела-то, если заметят, могут ведь и лицо набить) и: «На вот тебе! Харк, тьфу! Наслаждайся, урод, всеми последствиями моего глубокого кариеса!»

— Неужели так стало у вас все запущено? Вспоминаются мне прошлые мои посещения этих мест — не было здесь никогда такого. Народ был немного диковат, конечно же. Копьями друг в друга кидался. Хотя это еще что под дикостью понимать? Я тут такого у вас уже насмотрелся… У меня в Аду, тьфу ты черт, в стране моей, гораздо лучше. Поприличней все, как-то. Поэстетичней.

— Ну, конечно. У вас на Западе, там — да! Там у вас оплот культуры. Высочайшая, можно сказать, степень развития человеческой цивилизации! Там у вас как раз и рационализм везде присутствует. Вы про него, недавно совсем, вспоминали. Этот ваш Запад долгое время пытался наш народец хоть как-нибудь окультурить. Широкие его массы. Много раз присылал сюда своих эмиссаров на различные руководящие должности. Ни шиша, ни у кого из них не получилось! Тогда, наконец, на Западе поняли, что с культурой широких народных масс у нас дела полный швах и стали налегать на этот самый рационализм. На этот раз, кое что все же получилось. Взять хотя бы ту же пословицу. В ней рационализм уже присутствует. Любителей поплеваться в чужие колодцы теперь часто предупреждают этой пословицей. Например, говорят такому любителю: «Прежде чем сделать это, Вася, надо тебе крепко подумать. А вдруг завтра в твоем водопроводном кране исчезнет вода? Даже такая вот ржавая и зловонная? Ну, там какая авария вдруг случится на какой-нибудь там Чагинской подстанции и все такое. Куда ты Вася, тогда денешься? Что делать-то будешь? Побежишь ты, наверное, далеко за город к известному тебе деревенскому колодцу. Где ты нынешним летом отдыхал. Прибежишь, а в колодце твои отравленные кариесом плевки плавают. С прошедшего лета. Неприятно тебе, наверное, станет. А, Вася? И многих «Вась» это уже останавливает. А многих других — еще нет. Не останавливает их пока ничего. Не верят они еще, что вода в кране может неожиданно кончится. Не верят и продолжают ежедневно повсюду гадить.

— Да, очень любопытные инсинуации я от вас сейчас услышал. Даже не ожидал от вас проявления таких цицероновских способностей. Думал, что опять придется слушать нечленораздельную вашу чушь. А вы вон как долго говорили, и почти не отклоняясь от темы. Делаете очевидные успехи. Вы, как у вас иногда говорят, дико растете над собой.

— В последнее время я сам это замечаю. Поэтому и расту по служебной лестнице. Скоро в «топы» выбьюсь. Надо только суметь еще хотя бы пару раз шефа незаметно подставить. А по поводу моего бла-бла-бла… Я Вам вот что скажу: главное для маркетолога — это вовремя собраться. А то ведь знаете, как у нас бывает: сидишь в кабаке и у тебя во лбу уже литр вискаря плещется, а тут вдруг звонит президент компании и дает указание через час организовать совещание. И чтобы там с цифрами, графиками, диаграммами и презентациями. В общем, чтоб не по детски все было…

— Довольно! Вот, только вроде бы похвалил, а вас тут же уже куда-то в очередной раз понесло!

— А че? Я же уже ответил на все Ваши вопросы. Теперь я уже хотел бы задать свои, — перешел было в наступление начавший уже опять раскисать Жека.

— Нет, юноша, ваше время задавать вопросы еще не настало. Вы лучше выпейте что-нибудь еще для бодрости. По-моему у вас уже похмелье начинается.

— Это можно. А то что-то совсем заговорился. Организм-то молодой, сами понимаете, требует. Ваше здоровье…

— И вам, как говорится, не хворать. Ну что провалилось?

— У-ф-ф! Хорошо!

— Ну, я рад за вас. Да-а-а, если бы не ваша специальная физиология…

— Что-что Вы сказали?

— Ровным счетом ничего. Позавидовал вашей молодости.

— А-а-а, а то я уже было подумал…

— Давайте вернемся к делу. Хотелось бы вот еще что понять. Вот вы, любезнейший, к какой части местного населения себя относите? Наверняка ведь, не к этому, как вы изволили только что выражаться, безнадежному быдлятнику. Ну, как-то так. Я не успеваю за вами. С этой вашей, знаете ли, нарушенной легкой «нарзанной измученностью», дикцией.

— Да-да, нас, попрошу, вместе с этой гнусной в своей отстойности массой не мешать! — Жека от возмущения даже подскочил на месте и стал похож на Гитлера из последней серии кинофильма «Освобождение». На того возмущенного Гитлера, который отмечал свой день рождения, а на его бункер вдруг посыпались бомбы: «Вот к чему привели ваши удары в Померании!»

— Да успокойтесь вы! Кого это нас? Кого вы требуете не мешать?

— Мы — это постепенно зарождающийся в маркетологических недрах общества, так везде называемый, средний класс. Но название «средний» нас не устраивает. Есть в этом названии тоже что-то отстойное. Нам бы больше понравилось что-нибудь вроде — класс эстетствующих маркетологов. Или еще что-то подобное. Но чтобы обязательно присутствовало в названии этом слово «эстетика».

— Извините, рискую показаться вам несколько старомодным, но уж снизойдите. Уж ответьте, пожалуйста, будьте так любезны. Вы что-нибудь из произведений Платона когда-нибудь читали?

— Платона? Нет, извините, на букву «п» я только Пелевина знаю. Слышал про его книжки. Мухоморы-глюкогены и все такое. Говорят, клево написано. Да, еще есть дальний родственник у меня, Платон Моисеевич. Где-то в Твери проживает. Но никакой он не писатель даже вовсе. Спился он уже давно. А так мы, маркетологи, в редкие минуты отдыха, все больше Эллисом и Ульбеком интересуемся.

— Что же, вовсе даже неплохо. Это мои ребята. Но Платона все таки, советую прочитать. Хоть это и не совсем писатель в сегодняшнем понимании этого слова. В сегодняшнем понимании — это, скорее всего философ. Всех его трудов вам, конечно, не одолеть. Почитайте хотя бы «Государство». Хотя бы в той части, где описывается деление общества на три части: стражей, воинов и простолюдинов. Про мудрое государственное устройство писало очень много разных людей. Но я могу сказать вам, по большому секрету, что ближе всех к истине был все же Платон. Хотя очень многие глупцы называют его работы утопиями. Утопия — это, как раз ваше постиндустриальное общество. А Платону удалось угадать замысел Творца. Не весь, конечно. Но в части выбора, лучшей из всех возможных форм государства — здесь ему удалось это сделать. Лучшей, с точки зрения высшей справедливости.

— Хорошо, если мне попадется такая книжка, я ее обязательно почитаю. Хотя вряд ли она мне когда-нибудь попадется. А вот если не откладывать все в долгий ящик, то, может, все же сами расскажете, коль все равно уже прочитали. С воинами и простолюдинами вроде как все понятно. А вот кто такие стражники?

— Охотно поясню. Стражники — это правители. Носители политической власти. Таким образом, Евгений, если все остальное вам понятно, то кем же вы оказываетесь на самом деле? Вместе со всеми продвинутыми маркетологами сразу? Вы ведь явно не стражник, а уж воин из вас совсем никакой. Угадайте-ка, как у вас говорят, с трех раз.

— Ну, это… Уж не хотите ли Вы сказать…? Э-э-э…

— Да-да, Евгений. Именно это я и хочу сказать. Сказать, чтобы вы сильно насчет себя никогда не обольщались — обыкновенные вы все простолюдины. Я с полной ответственностью заявляю вам, что все без исключения маркетологи являются простолюдинами. Даже внешне эстетствующие. Впрочем, исключения все же есть. Исключение составляют те маркетологи, которым удалось пролезть в стражники. Правда, это не их заслуга, а моя. Впрочем, это уже не суть важно. А значит вы, Евгений, как это для вас ни прискорбно, и есть то же самое быдло. Если вам угодно так выражаться. Если «быдло» звучит для вас благозвучней «простолюдина».

— Но ведь существуют же в обществе еще и некие прослойки… Нам еще в школе про это говорили. Ну там, интеллигенция и все такое…

— Безусловно, существуют. Точно так же, как и существуют в обществе некие, извините, прокладки. Которые, как вы знаете, являются интимной частью женского туалета. Заметьте, Евгений, ин-тим-ной. Но подобные вам маркетологи совершенно беззастенчиво рекламируют их с экранов ваших телевизоров. Кстати, я своим уже запретил этим заниматься. Скоро и до остальных доберусь. А то ведь подозреваю, что скоро совсем распоясаются. Скоро уже продемонстрируют подробную видеоинструкцию по использованию этих самых прокладок по назначению! Я, Евгений, поверьте, далеко не моралист, но считаю, что до такого скотинизма доходить никак нельзя. Почему? Чисто из эстетических соображений. Все должно быть красиво. Даже в критические дни. Это не имеет ничего общего с вашим пониманием эстетики. В чем разница? Это я вам чуть позже и поподробней объясню.

— Секундочку. Вы уже который раз называете меня по имени, а мы ведь друг другу, кажется, даже и не представлены? Откуда вам известно мое имя? Подслушали еще тогда, в «Яме»? Назовите, наконец, себя и, может, давайте уже и на бруденшафт?

— Подождите, мой юный друг, не опережайте события. У меня не было никогда нужды ничего подслушивать и, тем более, распивать с кем-то алкоголь. Мне все всегда и так давно известно. В том числе и о вас. О вас, поверьте, я знаю гораздо больше, чем вы сами о себе знаете. Но и об этих своих знаниях я вам расскажу чуть позже. Давайте закончим проведение аналогий между этими несчастными прокладками и вами.

— Дались Вам эти прокладки! Не может здесь быть никаких аналогий. Вы что, не понимаете, что для маркетологов — это же живые деньги! А деньги это сейчас все! Деньги ведь они не пахнут использованными прокладками.

— И тем не менее. Так вот, Евгений, так же, как нельзя вот так беспардонно рекламировать интимные детали женского туалета, так же нельзя выпячивать свою исключительность, находясь внутри какого-либо слоя. Тем более, никакой исключительности у вас, у маркетологов, на самом деле нет. Поверь мне на слово. Обычные вы торгаши. Некая прослойка внутри простолюдного слоя. Причем самая беспринципная прослойка. И я вам сейчас это докажу Но для этого придется перейти на ваш сленг, чтобы вам попонятнее было. Не возражаете? Благодарю. Так вот, конечно, денежек на своих торгашеских махинациях поболее вы, конечно же, имеете, нежели все остальные участники товарно-денежных отношений, даже куда более достойные, чем вы. Имеются ввиду, те достойные, которые что-то производят. Своими мозолистыми руками. Но, так почему-то всегда было. Издревле как-то повелось. Почитайте исторические романы. Кто всегда червончик— другой в заначке имел? Торговцы и ростовщики. А ремесленники с крестьянами, те всегда в поте лица и с грошом в кармане. Вот и сидите себе потихоньку. Крысьте помаленьку себе на черный день. Страна ваша ведь никогда стабильной не будет. А вы все выпендриваетесь, все напоказ пытаетесь выставить — Канары, «Челси-Арсенал» и все такое прочее. Зачем так явно и напоказ-то. Съездил и съездил. Обменялся впечатлениями в своем узком маркетологическом кругу и за работу. Крысь себе дальше. Наворачивай проценты. Копи себе тихо на следующую поездку. Или на нового «мерина». Так вы же — нет! Пальцы веером и все напоказ!

— Вот здесь я совершенно с Вами не согласен. Мы как раз против того, чтобы что-то крысить! Мы как раз хотим честно зарабатывать деньги! Честно заработать, а потом, никого не таясь, тратить их на свои эстетические удовольствия!

— Ну, в торговле вам этого никогда не удастся. Вы сами это все прекрасно представляете и знаете, что если все в торговле будет честно, то ни на какие «Челси-Арсенал» вам никогда не хватит. Но вы ведь любите друг перед другом повыделываться. Мол, мы этих азбучных истин не знаем и знать не хотим. Мы вообще не понимаем, о чем вы говорите? О каких-то махинациях с накручиванием процентов вы говорите? Эти проценты едва покрывают наши издержки. И вообще, все спросом определяется. Пусть не покупают, если кому-то что-то не нравится. Может, конечно, кто-то там где-то и мухлюет когда-нибудь. В семье, как говорится, не без урода. Но уроды, они где-то там. В других маркетологических компаниях. А у нас их попросту нет. У нас они просто никогда не приживутся. Потому что мы ведь чего, в конце-концов-то, хотим? Чего в итоге добиваемся? Только одного — чтобы все по-честному везде было. И поэтому, взяток, даже гаишникам, ни в коем случае не даем мы. Сами не берем ни у кого и не даем никому. Такие у нас принципы. И никаких откатов! Мы о них, конечно, слышали. Но сами ни-ни, никогда. Что-что вы там такое говорите? Почему торговые цены превышают цены производителей в несколько раз?! Иногда в десятки?! Первый раз об этом слышим мы! Может это какой-нибудь новый, еще до конца не исследованный закон рыночной экономики?

— Ну да, десятки. Всего-то на 5 отпускную цену рулона умножаем.

— Речь идет не только о вашей туалетной бумаге. А кстати, обоснуйте— ка, почему именно на 5 вы умножаете?

— Ну там погрузка, доставка, разгрузка. Бензин постоянно дорожает…

— Вот в этой наглейшей лжи и состоит первая часть совокупности всех ваших дешевых понтов. Начинать дело только тогда, когда велика вероятность получения сто пятидесяти процентной прибыли — это и есть понты. А на этих дешевейших понтах и основывается все ваше дальнейшее выпендрежное поведение.

— Так-так, интересно, а что, по вашему мнению, составляет вторую часть этих самых понтов? Кстати, у вас неплохо получается с нашим сленгом. Очень даже доходчиво.

— Благодарю. Хотя мне это, если честно, иногда это просто противно. Так вот, для того, чтобы ответить на ваш вопрос, мне необходимо получить ответ на новый свой. И это вовсе не дань еврейским традициям. Это необходимо для ускорения вашего понимания.

— Хорошо, я готов на него ответить.

— Так вот, позвольте уточнить, любезный мой Евгений, это какие же такие удовольствия вы причисляете к эстетическим? Уж не ежедневное ли поглощение дорогого алкоголя в непотребных количествах? Может вы действительно считаете, что если вы за какой-нибудь там час вместо бутылки дешевой «Гжелки», например, выпили бутылку Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey, то за этот час вы получили гораздо большее эстетическое удовлетворение? Может быть, конечно, но только в самом начале самого процесса поглощения будет немного поприятнее. В смысле вкусовых ощущений. Пока рецепторы окончательно не будут умерщвлены в течении двух-трех приобщений. То есть, совсем это ненадолго. Итог-то ведь все равно будет один. Итог будет оглушительным — утрамбованная квадратная голова с торчащим из нее — полувбитым гвоздем и мерцающие сумерки отравленного сознания.

— Но это ведь все с утра элементарно лечится! Либо клин клином, либо еще как.

— Вот — вот. О чем я и говорю. Чем же вы тогда отличаетесь от простых быдлячих алкоголиков, встречающих похмельное утро в своих рваных майках-алкоголичках на прокуренных и засаленных кухнях. Более дорогим алкоголем? Теплым глинтвейном вместо холодного рассола? Более дорогим прикидом? Футболкой с надписью «HOMELESS. WILL WORK FOR FOOD»?

— Ну, можно еще пустить в дело «кокс».

— А можно еще и МДМА, МДА, МДЕА, МБДБ и «герыча» пригласить в завершении. Кратковременный эффект может быть, конечно, действенней. Но вот насчет долгосрочных перспектив у меня большие сомнения. Вашу страну от наркомании может спасти только пьянство. Пьянство, поверьте, это все же лучше. Пусть ненамного. Но это так. И что тогда у нас в итоге получается? А получается то, что в среднесрочной перспективе ваш выигрыш проглядывается очень слабо. А в долгосрочной — проигрыш ваш очевиден. Вот это и есть вторая часть ваших дешевых понтов. Сюда же можно присовокупить и вашу, так называемую, свободу нравов. Вашу сексуальную революцию! Весь ваш приобретенный с годами педерастизм и модное ныне лесбиянство.

— Позвольте, а как же наша тяга к мировому культурному наследию? Париж там, Лувр и все такое?

— Не паясничайте, Евгений, не заставляйте меня начать расспрашивать вас о том, на что вы в этом Лувре смотрели и что вам там особенно запомнилось. Вы же будете сейчас долго кхмыкать, хрюкать и мычать. Но кроме красивых дворцовых перил с золотыми шишечками ничего больше и не вспомните. Зато фотографии на фоне музея, безусловно, сможете вы всем продемонстрировать. Даже видеозапись в качестве доказательства вашего там пребывания сможете знакомым своим прокрутить. Вот вам и банально-быдловское: «Здесь был Вася». Ну, так и в чем же состоит ваше глобальное отличие от наших платоновских простолюдинов?

— Ну а вот что вы скажете насчет нашей любви к чтению различной экзотической литературы? Согласитесь, быдло ведь этого читать никогда не будет?

— И правильно, что те, кого вы быдлом считаете, этого никогда не читают. Это им только на пользу. Здоровее будут. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы читали. Но пока не читают… Мне пока и вас, выпендрежников-понтовиков, вполне достаточно. А вот от презрения к такому же, как вы простому, но непонтящемуся люду я хочу вас серьезно предостеречь.

— Нам что надо всем сразу переродиться и стать лузерами или лохами? Утром на работу вечером с работы? Стакан за ужином, полчаса пяленья в отстойный ящик с «Аншлагом» и на боковую? А назавтра с глубокого похмела и все сначала? А как же прочие эстетические радости жизни?

— Достали вы уже меня своими радостями. Мы же с вами только сейчас пришли к выводу, что радости у вас те же самые. Нет в них никакого эстетизма. Только что все это ещё и на дешёвых понтах происходит, да и разврата в несколько раз больше. Садомства всякого и другого извращеннейшего прелюбодеяния!

— Но так все равно веселее. Прикольнее. Что ни говорите.

— О всех доступных для вас радостях давно уже написано в Библии. Вы знаете, что это такое, Библия?

— Что-то слышал. Кто-то мне что-то за косячком рассказывал. Говорили, что написано как-то скучно и много там непонятного. Что-то про древних евреев.

— Да, это вам далеко не Ульбек с Эллисом. Но все же советую почитать. Может что-то и поймете.

— Попробую когда-нибудь, может и найду там что-нибудь прикольное. А что это вы так об этих лузерах беспокоитесь? Что Вас так раздражает в нашем отношении к ним?

— Я просто не люблю этого, как бы вам это попроще… А, вот, не люблю беспредела. Надо бы уже давно вам понять, что этот люд несет вам в супермаркеты, неважно как добытые, деньги. (Вам ведь это совершенно не важно? Конечно! Деньги, как вы только что утверждали, не пахнут. Вам должен быть важен исключительно один момент — чтобы непахнущие ничем деньги несли именно вам!) И вот, Евгений, этот такой же, как и вы простой люд несет вам деньги, в том числе на ваши порочные увеселения. А вы как бы со стороны на это все смотрите и презрительно цедите из себя некие описания творящегося в супермаркетах: «напоминающих мне восточные рабовладельческие базары или разграбленные кочевниками города Римской империи. То же бессистемное брожение сотен людей с отсутствующими лицами тащащих перед собой тележки, доверху набитые различным барахлом». Вы, извините, где такое вообще видели? Бывал я, наездами правда, в тех краях, когда империя распадалась. И на рабовладельческих рынках бывать мне иногда приходилось. Но кочевников, тащащих перед собой тележки с барахлом, я нигде не видел. Тем более, Евгений, кочевников с отсутствующими лицами никогда наблюдать мне не приходилось. Смею вас заверить, что лица у них были всегда, как вы изволите выражаться, чисто конкретными. И вам сильно повезло, что ваша встреча с этим людом до сих пор не состоялась. В противном случае далеко бы вам пришлось тележку толкать. А лицо ваше излучало бы при этом неиссякаемый оптимизм. Но весь этот бред, Евгений, наверное, можно списать на проблемы связанные с вашей постоянной усталостью. Этой болезненной для вас темы мы сегодня касаться не будем.

— Так позвольте, я всего раз говорил на эту тему в кругу близких мне друзей. Позволил себе такое сравнение. А как об этом узнали вы?

— Как, в вашей среде могут быть друзья? Даже близкие? Вы меня все больше и больше удивляете. Не задавайте лишних вопросов. Я же сказал — не все сразу. Не торопитесь.

— А как Вам удалось присутствовать при распаде Римской империи? Ее же ведь уже, наверное, лет сто как нет, а вы выглядите гораздо моложе?

— Сто лет?! У меня несколько другое отношение ко времени, нежели у вас. Но это к делу не относится. Вы бы лучше задумались над другим, вопросом: а при каких обстоятельствах распалась эта империя? Что послужило, так сказать, толчком к ее распаду?

— Ну и что же?

— Читать вам больше надо, Евгений. И нужные книги вам надо читать. Совсем еще недавно они у вас издавались. По крайней мере, по древней истории. С искажениями минувшей реальности, конечно же. Но, в основном, все верно. Историю средних веков и новейшую историю исказили гораздо больше. Так что поройтесь в библиотеках и обязательно там что-нибудь стоящее найдете.

— Да некогда мне лазить по этим библиотекам!

— А вы бы, Евгений, вместо кабака бы, раз, и в библиотеку. Вместо косячка бы, хоп, и исторический рассказик прочитан. Вместо забега по длинной «коксовой» дорожки, бац, и научно-историческая монография преодолена. А, Евгений?

— Вы просто на глазах становитесь скучным моралистом!

— Ну, о том, какой я моралист вы узнаете несколько позже, а сейчас вам, так и быть, я коротко расскажу о своих впечатлениях, сложившихся при этом самом распаде. В книгах там подробно все: причины, следствия, гносеологические предпосылки и связи. А я вам попроще как-нибудь.

— Весь во внимании. Как говорят англичане: я — одно большое ухо.

— Не напрягайтесь так сильно. Лучше выпейте еще чего-нибудь. Но к бифштексу лучше не прикасайтесь. А то натворим тут дел. За год не отмоются. Это даже вам небезопасно. С вашей-то физио…э-э-э, тьфу ты, черт, с возможностями вашего молодого организма!

— Хорошо, хорошо, не буду. Тем более специи все пересохли. Гребанное наследство совкового режима! А без специй я — пас.

— Так вот, я не буду вам долго рассказывать о своих утомительных беседах с Калигулой и Траяном. Я вам скажу только одно: началом конца великой империи стал тот момент, когда тамошний народец стал вопить: «Хлеба и зрелищ!» Когда Рим стал утопать в пьянстве и разврате. Когда римские бани превратились из места деловых и светских встреч достойных граждан великого города в места проведения диких оргий обезумевших горожан. Когда вина текли реками. Когда на улицах и площадях великого города стали расцветать ядовитые букеты содомского греха. Вам это ничего не напоминает?

— Напоминает, все в точности, как и у нас сейчас происходит. И бани, и оргии, и педерасты кругом, — изумленно шепчет Жека, — вот только наркоты, наверное, не было тогда.

— Хватало там всего и без наркоты. Но история потому и не является наукой, потому что не учит ничему. Ваши стражники если и читают какие-нибудь исторические эпосы, то читают их, как какие-нибудь сказочки про белых бычков. Только для того, видимо, что бы блеснуть эрудицией во время светских раутов или во время дипломатических переговоров. Но никак не хотят эти стражники извлечь из исторических уроков хоть какую-нибудь практическую пользу. Ну что же, как будет угодно. Мне это всегда было только на руку. Именно потому мне удалось развалить такую могущественную империю. И это уже после истории с Содомом и Гоморрой! Развалил-то в конце-концов, конечно же, Он. Но это, опять же, я все подстроил. Не нравились они мне. Особенно этот Калигула. Он ведь, шельмец эдакий, возомнил себя выше меня. И с упоением наслаждался я тогда плодами трудов своих тяжких. Правда, недолго. Торопили дела. Слишком велика матушка вселенная. А ведь Он хотел вместо этой империи еще какое-нибудь море сделать. Но мне удалось Его от этого отговорить. Слишком большое море получилось бы. Хватит уже морей. Ладно, что-то заговорился. Так всегда бывает, когда начнешь былое вспоминать.

— Х-р-р, пых, и-ы-к. — Вдруг было храпо-икнул совсем было сомлевший Жека.

— Ну-ну, Евгений. Мы ведь еще не договорили. Сейчас будем заканчивать. Вот, как раз, и хотел в завершение нашей содержательной беседы о воззрениях Платона все же поинтересоваться у вас, Евгений: удалось ли мне вас хоть в чем-либо убедить?

— Что-то в этом есть, но неужели все это только из-за понтов? Неужели нет совсем никакой у нас эстетической исключительности? Позвольте, а кто вам сказал, что этот Ваш Платон, в конце концов, все-таки прав? Кто Вам сказал, что он действительно угадал замысел Творца? Кстати, а кто он сам такой есть, этот Ваш Творец? — Пьяно вскинулся обиженный маркетолог.

— Юноша, я вас умоляю, смените тональность. Не надо превращать научный диспут в привычные вам пьяные разборки а ля: «Ты меня уважаешь?» или: «Ты кто такой?» Я этого не люблю. Вы же сами понимаете, как это пошло смотрится со стороны. Я ведь понимаю, что вам сейчас очень обидно, но это голая, если хотите, сермяжная правда. А правду, ее ведь надо учиться воспринимать. Какой бы тяжкой она бы, сволочь эдакая, ни была. Этому ведь даже Он вас учит. Мне-то как раз этого, по большому счету, и не надо было бы совсем. Но вот и я уже вынужден вам то же самое говорить. То же, что и Он. Потому что начали вы пугать своими пороками и распутством уже и меня. Уже начались у меня из-за вас проблемы. Надо же понимать, что Чистилище-то, оно ведь не безразмерное! И мест в Аду не так много уже осталось! А вы все лезете и лезете! Геена огненная который год уже работает без передыху. Без выходных и отпусков работает! На износ! И я, как руководитель всего этого процесса, ничего не могу поделать! Не могу предоставить ей выходной! Не говоря уже об отпуске.

— Чистилище?! — Жека чувствует, как вновь отчаянно запульсировали оба его паха.

— Да-да, purgalorium, если хотите. Но с латынью у вас, я так понимаю, совсем никак. А вашего ломанного английского я все равно не пойму. Так что давайте продолжим нашу беседу на вашем родном языке, который, вы, кстати, тоже плохо знаете. Но все же лучше, чем английский.

— Ад!? Геена огненная!? Руководитель!? — Все больше и больше вибрирует Жека.

— Да-да, я являюсь руководителем лечебно-воспитательного предприятия «Ад». Закрытого акционерного общества. По вашему, я генеральный директор или президент этого предприятия. И я обязан постоянно думать о его эффективной работе: о ритмичности поставки угля и тугоплавких смол, о своевременной замене сковородок, о своевременном регламенте оборудования, об организации отдыха сотрудников и т. д., и т. п. В общем, обычные заботы топ-менеджмента крупного предприятия. Кроме того, тружусь еще на полставки в Чистилище. Обвинителем. Тоже нагрузка, знаете ли, будь здоров! А вы все к нам лезете и лезете! И самое главное, за последнее время ни одного оправдательного приговора! А это означает, опять же, дополнительную нагрузку на ЗАО «Ад». Я уже десять филиалов открыл! Не помогло! Не спасло это от перегрузки. А при этом в конкурирующей организации, в так называемом ЗАО «Рай», полным полно свободных койко-мест. И в кущах почти никого не видно. Своими глазами видел. Недавно совсем был там на обзорной экскурсии. Все обошел — тишь и благодать! Одни райские птицы кругом заливаются.

Я уже, признаюсь вам, стал на хитрости всяческие пускаться, не оглашаю, к примеру, всех пунктов обвинения. Сознательно, так сказать, их замалчиваю. А Он все равно, ни в какую, все равно перстом на «Ад» указывает. Я уже, бывало, прошу Его: «Да плюньте Вы на этого придурка, ибо не ведал он, что творил!» А, Он — нет. Неумолим. И перстом, тык. В «Ад»!

— Так Вы что же, в этот раз за мной, что ли, пришли? — Слабым и дребезжащим голоском шепчет Жека, с трудом сдерживая давление на оба паховых клапана сразу.

— А чему вы, собственно, удивляетесь?! Вы думали, что все ваше непотребство просто так сойдет вам с рук? Или еще с какой-нибудь части вашего феноменального организма, но все равно, просто так как-нибудь соскочит? Нет, так не бывает. Если вы своим поведением начали уже раздражать даже меня…

Произнося эти слова руководитель лечебно-воспитательного предприятия достал из под стола дорогой кожаный кэйс и хотел было открыть его как вдруг раздается оглушительный хлопок, и пьяное Жекино сознание окончательно покидает его. Второй видеоролик подошел к концу. Показ обрывается. Но тут же запустился видеоролик третий. Слышатся настойчивые и перебивающие друг друга голоса:

But we have no vacant rooms yesterday.

But I don’t want the room.

What is it you want, sir?

Listen to me please.

Where do I come in?

I take a cold shower…

And you have any trouble there?

Don’t trouble trouble until trouble troubles you.

 

Видеоролик третий. Недружественный Питер

Жека лежит на скрипучей продавленной и скособоченной кровати в убитом напрочь номере самой отстойной питерской гостиницы «Невский Палас». Убитый номер почему-то называется здесь «апартаментами». Руководство, «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» все время пыталось сэкономить на командировочных расходах своих сотрудников и оплачивало только такие вот самые дешевые и убитые номера в таких вот отстойнейших напрочь гостиницах, сильно напоминающих известные еще с советских времен «Дома колхозника». Но для Жеки обычно всегда делались исключения. Очень уж высоким был у него грейд. Но на этот раз «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» решило сэкономить и на Жеке. В мире вовсю уже бушевал придуманный кем-то экономический кризис.

На обижено лежащей Жекиной позе красуется синий свитер «Paul amp;Shark». На запястье правой Жекиной руки тихо тикает «Патек Филип». Запястье левой Жекиной руки украшает «Франк Мюллер». Украшает и тоже тикает. Жека он ведь всегда любил точность. Точность абсолютно во всем. Во время своего тяжелого маркетологического труда Жека всегда так поглядывал то на левое свое запястье, то на правое и мгновенно вычислял среднее значение текущего времени. И поэтому всегда он был точен. До секунды. Но сейчас ему было не до точности. В обдолбанной Жекиной голове тихо звучит «We're all made of stars». Лежит Жека не один. Он один вообще никогда не лежит. Нет у него такой привычки. На этот раз он лежит со своим хмурым настроением и со скрипом. Его взгляд непрерывно за что-то цепляется. То зацепится он за пошлые натюрморты, висящие на отстойно-обшарпанных стенах, а то еще и за отстойную, засиженную мухами псевдо-хрустальную люстру уцепится. Повисит немного на люстре, чуть-чуть поболтается да и обрушится себе на заплеванный и густо посыпанный выкуренными до фильтра окурками пол. Наконец блуждающему Жекиному взгляду надоедает всякое движение и он устойчиво прилипает к спящим на батарее центрального отопления свинотараканам. Свинотараканы жмурятся от удовольствия и шевелят во сне своими членистоногими лапками.

Пока мутный Жекин взгляд занимался всевозможными зацепами, висениями и прилипаниями, сам он в отчаянии ворошил свое смутное сознание в надежде, наконец-то, вспомнить, зачем он собственно сюда приехал. Он лежит в позе Штирлица, попавшего в застенки гестапо. Штирлица, который мучительно рождает гипотезу: откуда вдруг взялись отпечатки его пальцев на чемодане русской радистки. Периодически Жека импульсивно вскакивает со скрипучей кровати и нервно расхаживает по номеру. «А вот это конец, — впадает он в спокойную для себя, но леденящую душу незримого зрителя панику, позвонить в головной офис и задать шефу такой ошеломляющий вопрос — это провал! Это немедленное увольнение без выходного пособия. А на дворе бушует незаметный обывательскому глазу мировой экономический кризис. А кризис — это безработица. Значит никуда не устроишься. Если все же выгонят. Нет, нет — этого нельзя допустить. Надо все ж таки, наверное, попробовать перезвонить этому подонку Гоше, он же, гнида, мне командировочные оформлял, и осторожненько так попытаться у него что-то выведать». Жека ищет глазами свой мобильный телефон. Глаза ничего не находят. Наконец Жекино терпение громко лопается. Он смачно плюет на и без того загаженный пол и достает свою резервную трубку из четвертого внутреннего кармана (если считать сверху) своей запасной куртки. Куртка была взята им про запас с учетом всей мерзости питерской погоды. Жека звонит Гоше. Подонок мямлит что-то невнятное, но разобрать ничего невозможно. Все наводящие Жекины вопросы повисают в воздухе и не приводят к прояснению сложившейся ситуации. Все-таки мерзавец этот Гоша, он ведь как всегда уже пьян и обдолбан. Еще нет и одиннадцати часов, а он даже не может вспомнить, кто такой Жека. И за что его только держат в такой великой компании? Нет, конечно же, если бы Гоша имел с Жекой некий визуальный контакт, пусть даже очень размытый, он бы его, конечно же, вспомнил бы. А так, без контакта, это было невозможно. Правда, услышав слово «Питер» Гоша сильно возбудился и отчаянно залепетал что-то про какое-то собрание, на котором обсуждалось мерзкое крысятничество, творящееся в питерском филиале «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». Но Жеке это абсолютно ни о чем не говорило. Ему некогда было ходить на эти отстойные собрания. Поэтому он ничего не понял из пьяного Гошиного бреда и продолжал в отчаянии вспоминать о том, как он тут оказался и что, черт его дери, должен он здесь сделать? Отступать было некуда, пришлось Жеке имитировать логические рассуждения разведчика Исаева.

«Так-так, — размышляет он, раз послали, значит что-то было им здесь надо. Просто так бы не послали. Могли, конечно, топы эти по своей обычной обдолбанности, послать кого-то не того и не туда. А могли послать именно «того», но тоже не туда. Много у этих топов было всегда различных вариантов. Но так чтобы просто так куда-нибудь послали, пусть даже и не туда — это исключено. Это ведь дополнительные расходы. А деньги топ-маркетологи всегда считать умели. Какой-то тут, судя по всему, назревал скандал. Недаром Гоша что-то лепетал про крысячество. Ну а я тут причем? Я ведь не в СБ работаю. К тому же, я ведь никогда не курировал этот питерский филиал. Слышать о его тухлости — слышал. Но никогда не вникал. Я же ездил в Питер только для того, чтобы поприкалываться над people в кабаке «СССР». Это был самый отстойный кабак на Невском проспекте. Но только там можно было вдоволь поесть настоящих домашних щей и попробовать настоящих же, почти домашних ароматных котлет. Запивать все это предлагалось исключительно «Hennessy VSOP». Других напитков в этом прикольном кабаке просто не было. Даже лимонадов и соков не держали там. При этом выпивать «Hennessy VSOP» предлагалось только полными стаканами, предназначенными исключительно для поглощения виски. А тем посетителям, которые выпивали все залпами, даже полагались специальные призы в виде бесплатных «вискаревых» стаканов с «Hennessy VSOP». В общем, прикольный такой кабак. С прикольнейшими такими традициями. В Люберцах, к сожалению, такого кабака не было. Даже знаменитый «Сбитый летчик» немного не дотягивал до «СССР». Меньше в нем было традиций. Поэтому и приходилось частенько сюда наезжать. Ну и за камушками питерской тоски тоже, конечно, приходилось. А иногда приходилось и за тем, и за другим сразу приезжать. Приятные, черт возьми, воспоминания, но надо от них поскорее как-то отвлечься. Они сейчас только вредят. Так-так-так. Кто же у нас в «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» рулит Северо-Западным направлением? Не помню. А встречал ли я здесь кого-нибудь во время своих наездов? Вот! Точно, встречал как-то на Невском люберецкого своего коллегу, начинающего тогда еще маркетолога. Серегой его зовут. Он как-то уж совсем грустно плелся из Русского музея в гостиницу. А перед этим он, оказывается, был в Петродворце, Исаакиевском и Казанском соборах, осмотрел освобожденный от лесов храм Спаса на Крови, а потом зачем-то поперся в Эрмитаж и даже успел еще в Зоологическом музее с кунсткамерой отметиться. Одним словом — идиот. Нашел куда ходить. Неужели в Питере больше посмотреть нечего? Понятное дело — начинающий еще маркетолог. Да-да, по-моему, он ведь и говорил тогда, что приехал в Питер именно в командировку. Скорее надо до него дозвониться!»

После нескольких неудачных попыток Жека, наконец-то, дозванивается. Серега почему-то находится на его территории. В Ростове он, почему-то. Топы, говорит, послали. А дальше, тоже что-то мучительно мычит. Ага, вот говорит, что его очень хорошо там принимают. Что тут, спрашивается, удивительного? Люберчан везде хорошо всегда принимают за исключением этого Питера. Они тут в Питере, видите ли, всегда сами с усами. Им, видите ли, Люберцы не указ. Вот и теперь пожинает Жека плоды этого скотского отношения. В Ростове бы уже не меньше трех гавриков сидело с раннего утра у двери его роскошного номера в ожидании того счастливого для них момента, когда Жека, насладившись содержимым предварительно затаренного холодильника, соблаговолит вальяжно к ним выйти и вникнуть в их нужды и чаянья. А тут… Ничего-ничего. Это все до поры, до времени! Не на того напали. Главное — это ведь во всем тщательно разобраться. А потом уже можно и наказать первого попавшегося.

Что же Серега? Вот и он тоже что-то мямлит в Жекином Ростове о крысятничестве у себя в Питере. О крысятничестве некоего Вовы Забулдыкина! У этого поганца Вовы, видите ли, уже давно не растут показатели продаж стратегического продукта, а рекламные бюджеты при этом у него как-то подозрительно год от года увеличиваются. Надо бы этого гада пощупать за вымя. Почему сам не приехал щупать? Не знает. Послали его зачем-то в Ростов. Пути начальства неисповедимы. В конце разговора Серега передает Жеке привет от Ирочки. «Она здесь, — говорит он ему, — рядом со мной! Ну все, пока. Мне некогда. Действуй — злодействуй!»

Ну вот, теперь вроде бы более-менее все ясно. В деле, наконец-то, появилась первая фамилия. А вместе с фамилией появился, наконец, у Жеки довольно приличный шанс разобраться в этом запутанном деле. Но его нечаянную радость неожиданно спугнула вдруг проснувшаяся в нем дикая ревность. Дело в том, что упомянутая Серегой Ирочка была его любимой ростовской проституткой. Кроме того, она по совместительству работала еще и офис-менеджером филиала «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». И каждый Жекин приезд в Ростов проходил по почти одному и тому же сценарию. До обеда он выслушивал отчеты о проделанной работе и разруливал щекотливые нюансы провинциальных рыночных ситуаций, а уже начиная со второй половины дня и до самого позднего утра развлекался он с безотказной Ирочкой. Вначале они вместе планомерно объезжали все сколь-нибудь значимые ростовские кабаки. И нельзя было ничего пропустить им в этой планомерности. Все дело было в том, что в каждом из этих кабаков просиживало свою яркую, полную интересных событий жизнь великое множество общих друзей Жеки и Ирочки. И все это великое множество общих друзей всегда их обоих с большим нетерпением ждало. Особенно нетерпеливо ждало оно всегда именно Жеку. Дата его очередного приезда почти всегда была всем друзьям этим известна. И поэтому они каждое свое утро начинали с того, что в остервенелом нетерпении вырывали из своих дешевеньких лузерских календариков очередной томительный листок и при этом сразу столбиком пересчитывали количество дней, оставшихся до долгожданного Жекиного приезда. Он ведь был большим придумщиком в части каких-нибудь веселых шоу. И поэтому с ним всегда было интересно. Он мог, например, войти в какой-нибудь ростовский кабак в костюме какого-нибудь средневекового крестьянина-сеятеля и прямо с порога начать бросаться в посетителей полувысушенными экскрементами из большого эмалированного ведра. Все это действо символизировало у него знаменитый «круговорот дерьма в природе», открытый Войновичем в своем знаменитом «Чонкине». Народ всегда был в восторге. Смех, крики, спецэффекты, веселые брызги и соблазнительные ароматы! А Жека, как и положено настоящему шоумену, с невозмутимо-каменным лицом добросает все содержимое ведра до конца, поставит ведро аккуратно где-нибудь в углу и ходу. Надо ведь было ему всегда спешить. К следующим друзьям и уже с какой-нибудь новой своей шоу-шуткой. Ко всем ведь надо было за ночь поспеть ему. И везде отметиться каким-нибудь оригинальным приколом. Чтобы не было ни у кого на него никаких обид. Надо отметить, что у себя в Люберцах Жека никогда так не веселился. В Люберцах шутников и шоуменов хватало и без него. В Люберцах всегда ведь зажигали не по-детски. И поэтому люберчан уже было трудно чем-либо удивить. Зато здесь, в этой далекой лузерской провинции его всегда ожидал очередной и оглушительный успех.

Наконец, объехав к утру все запланированные кабаки, вдоволь напотешившись, набросавшись и наобщавшись со своими добрыми друзьями, Жека с Ирочкой устало возвращались в офис. В офисе на большом столе директора ростовского филиала «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» они утомленно предавались большой и чистой любви. Без всяческих извращений. Такая у них была традиция. В ходе совокуплений Жека всякий раз обещал перевести Ирочку к себе в Люберцы. И всякий раз при этом никогда и ничего для этого перевода не предпринимал. И это тоже была у них такая традиция. А традиции надо выполнять неукоснительно. Гораздо неукоснительней федеральных законов. Так все и продолжалось в течение уже нескольких лет. А тут вдруг подвернулся этот урод Серега. И все летит в тартарары. Все традиции. Рушатся все высокие отношения. Жека представляет Серегу с Ирочкой на их любимом столе и приходит в неописуемую по своей силе ярость.

В припадке этой сумасшедшей ярости Жека с размаху бросает трубку своего мобильного телефона на пол и топчет ее тяжелыми коваными немецкими каблуками. Жека вообще обожает все немецкое. Особенно немецкий гомосексуальный дизайн. При этом особенно гомосексуальными ему представляются немецкие боевые самолеты времен давно уже прошедшей войны. Что-нибудь типа «Фокке-Вульф-190». Любили, видать, эти проказливые «фоккеры» всегда сзади к врагам своим пристраиваться, поэтому, наверное, и выработался у них с годами такой вот двусмысленный дизайн: «Суперджет-фаллос». Никто этого, правда, почему-то не заметил, но у Жеки глаз-алмаз. Ничто педерастическое не ускользнет от его опытного взгляда.

Когда мобильник, принесший дурную весть, наконец-то был окончательно уничтожен и гнуснейшая SIM-карта тщательно перетерта в порошок, Жека начинает ощущать всю тяжесть свалившейся на него недоступности мирового киберпространства. Как он теперь подберется к этой крысе, Вове Забулдыкину? Не идти же ему как последнему лоху в кабину междугороднего телефона-автомата на какую-нибудь отстойную почту? Да и номеров телефонных он не помнил никаких и никогда. Не говоря уже о том, чтобы записывать эти длиннющие номера в какую-нибудь засаленную записную книжку, как это часто делают самые отстойные из лузеров. Где же выход?

Жека мучительно морщит узкий лоб и опять вспоминает Штирлица, запертого в камере добродушным старикашкой Мюллером. За что же он его туда все-таки посадил? А-а-а, да, из-за чемодана. Стоп. У меня ведь тоже есть чемоданы. Ну не в полном смысле, конечно же, те отстойно-квадратные чемоданы из фильма. И, конечно же, не допотопные такие. От этой допотопности их не спасает даже хваленая «немецкость». Не сравнить их с Жекиными новомодные — «Hermes», «Delsey», «Samsonite». А что хоть в них-то? В новомодных-то в этих? Жека судорожно перерывает содержимое баулов. Чего в них только нет! Сразу можно догадаться, в каком состоянии эти баулы собирались. Ну а другого-то состояния ведь и не бывает никогда. Что с этим теперь поделаешь. Такая вот, значит, судьба. И, наконец, удача! Не все, значит, в судьбе этой плохо. Жека победно извлекает на свет Божий старый свой ноутбук. Жека подключает ноутбук к электросети. Заветный зеленый светодиод почему-то не загорается. «Наверное, как всегда, не работает розетка,» — думает Жека. Догадка оказывается верной. Рабочую розетку Жека находит только лишь в туалете. Розетка прикрыта от посторонних глаз телом грязно-серого унитаза. «Видимо, это какая-то специальная розетка, — думает Жека, — к ней, видимо, подключается какое-то специальное устройство, ускоряющее, в случае необходимости, эвакуацию некоторых засранцев — любителей из мест общего пользования. А что? Очень, наверное, эффективно. Подселят, к примеру, в номер какого-нибудь долгоиграющего засранца-старпера, тот как засядет — и все, с концами. А ты потом делай, что хочешь. Можешь интеллигентно покашливать, пока терпения еще хватает. Можешь яростно колотить по двери, когда воспаленные глаза уже дрожат на мокрых от нетерпения щеках. И во всех случаях можешь услышать в ответ досадливо-раздраженное: «Щас-щас. Только сел ведь. Ну ладно, выхожу уже. Не ломайте вы дверь. Экий же вы нетерпеливый!» А здесь ничего этого не надо будет. Никаких лишних движений и разговоров. Берешь и молча нажимаешь какую-нибудь кнопочку на каком-нибудь специальном пультике. И ба-бах! Одно мгновение, и принудительное катапультирование засранца-любителя уже состоялось. Вон купол его парашюта трепещется на поверхности Фонтанки. А что? Очень даже удобно было бы иметь такое устройство».

Жека присоединяет ноутбук к потайной розетке, и поисковая работа начинается. На Жекином ноутбуке давно уже были установлены последние версии WiFi, WiMAX и Bloututh. Поэтому он, лихо разместив свой надежный device на треснутой крышке унитаза, без труда проникает в корпоративную сеть «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» и находит в справочнике все реквизиты гражданина Забулдыкина. Находит и сбрасывает ему в «ящик» сразу несколько гневных обращений по «мылу». В обращениях этих говорилось обо всем понемножку. Но одно обращение было особенно информативным. Во вводной части этого обращения коротко упоминалось хваленое питерское гостеприимство, приводились различные высказывания о холодильнике и о дежурных гавриках. В основной части обращения не было сказано ничего. Зато в заключительной части говорилось о том, что Жека намерен неистово жить с питерским филиалом, со всем сразу. Жить с 14.00 до 16.00 люберецкого времени без свидетелей. А с 16.00 до 18.00 люберецкого времени он выражал готовность жить с опальным филиалом в присутствии всех его дистрибьюторов. При этом сообщалось, что дистрибьюторы тоже входят в сферу Жекиных жизненных интересов. И совершенно не случайно в обращении делался акцент именно на люберецком времени. Дело в том, что оно иногда очень сильно отличалось от питерского. «Ничего-ничего, — думал Жека, злорадно потирая свои холенные ручонки, — пусть помучаются немного. Пусть немного посуетятся. Пусть побегают, по— дергаются и чего-нибудь там попересчитывают».

Но ожидаемой реакции почему-то не последовало. Жека вновь просматривает почту и замечает отсутствие извещений о том, что его сообщения прочитаны нерадивым адресатом. Вконец оборзевший Вова даже не удосуживался заглянуть в свой «ящик», чтобы затрястись от страха под давлением Жекиных угроз. Жеку душит очередной приступ ярости. Некоторое время он гневно перемещается в замкнутом пространстве своего отстойного номера. Напуганные энергетикой стремительных Жекиных перемещений свинотараканы лениво и гулко спрыгивают с батареи центрального отопления и неспешно, переваливаясь из стороны в сторону скрываются в многочисленных щелях растрескавшегося паркета. Наконец Жека немного успокаивается. Его горячая ярость сменяется холодной. Он решительно спускается в гостиничный холл и нервно крутит диск допотопного телефонного аппарата. Непривычная дивайсина никак не хочет Жеку ни с кем соединять. Этот аппарат, видимо, в свое время подарил этой отстойной гостинице сам старина Эрланг. Впрочем, тогда старик был, наверное, еще очень молод, да и гостиница еще была, наверное, по-молодому хороша. Наконец, Жека все-таки дозванивается до беспредельщика Вовы и оглашает холл гостиницы самыми грязными в стране ругательствами. Это здесь никого не удивляет. Тем более холл. Слыхивал этот холл кое-чего и похлеще. Особенно в революцию. Кроме похабных ругательств, до окружающих Жеку лузеров доносятся, порой, и вполне приличные слова и фразы: «крыса», «мыло», «зри в ящик, гад», «холодильник», «гаврики», «скоты», «пулей ко мне, уроды», «Невский палас», «отстой». Вот, пожалуй, и все. Все остальное было неприличным. А говорил Жека долго. Где-то минут, эдак, десять говорил он на одном дыхании. И, видимо, противник на том конце провода был в конце концов окончательно сломлен и полностью деморализован. Об этом можно было судить по победоносному Жекиному оскалу, с которым он бросил, наконец, тяжеленную трубку на массивные рычаги отстойного аппарата. А что? С этими спесивыми питерцами только так было и надо. Иначе успеха не видать. Они ведь как сейчас приспособились? Чуть что не по их, они сразу встают в позу, формируют строгий взгляд и спрашивают: «Вы случайно не забыли, что в нашем городе родился Президент Путин? Владимир Владимирович? А?» И если им сразу, с ходу просто, не напомнить, что в Люберцах родилось тоже очень много весьма достойных людей, тогда все, тогда конец. Тогда они принимаются делать все исключительно по-своему. И неправильно все сделают. А потому что им и не надо, чтобы было правильно. Им лишь бы наперекор все сделать. Но и люберецкие не лыком шиты! И у них, у люберецких значит, у них ведь особо не забалуешь!

После победного звонка Жека гордо поднимается вверх по раскачивающейся и скрипучей лестнице в свои отстойные апартаменты и с удивлением обнаруживает свинотараканов на привычном для них месте. Эти удивительные полунасекомые прекрасно чувствовали настроение своих временных соседей. Вот и сейчас, глядя на Жеку-победителя своими прищуренными от батареечного тепла глазами, они были уверены, что им сейчас уже ничего не угрожает. Жека ложится на кровать, с которой куда-то соскочило хмурое настроение, но по-прежнему остался лежать упрямый скрип. Жека ложится и ждет. Ждать приходится недолго. Через каких-то полчаса раздается робкий стук в дверь. Даже не стук, а легкий шорох проносится по поверхности двери. Жека нехотя поднимается с кровати и слегка приоткрывает дверь. Перед порогом, сыкливо перебирая коленями, гарцует мерзавец Вова. На испуганной морде его крысинного лица застыло выражение ожидания пощечины. На заднем плане угодливо кивают своими обдолбанными головами какие-то гаврики. По видимому, это были Вовины мерчендайзеры, а может быть, ещё какие сейлсы, либо обычные полевые продавцы. Напомним (для тех, кто с первого раза никогда не врубается), полевые продавцы — это такие отстойные маркетологи самого низового звена. Они обеспечивают снабжение стратегическим продуктом тружеников полей в период проведения посевных и уборочных работ. А может это были и вовсе какие-то другие, более продвинутые маркетологи. Во всяком случае, на офф-трейдов они похожи не были. Впрочем, все это было Жеке уже абсолютно не интересно. Жека предельно вежливо выслушал начало Вовиных причитаний о том, что их надо срочно простить, потому как они ведь ничего не знали о Жекином приезде, а вот если бы знали, то никогда себе такого бы не позволили они, тогда все было бы абсолютно по-другому: машина, девочки, бани, кабаки и все такое прочее, был бы полный, так сказать, маркетологический набор. Но все это еще впереди и, если Жека пожелает, то можно начать все прямо сейчас. В общем, нес Вова обычную в таких случаях ахинею. В конце-концов Жека вынужден был остановить этот словесный понос и, отдав Вове распоряжение о приведении отстойных апартаментов в состояние, достойное для проживания маркетолога (ну там, насчет скрипа, холодильника, розеток и свинотараканов), решительно идет в ванную комнату. Комната совмещена с туалетом. В совмещенной комнате Жека совмещает процедуры очищения организма от шлаков и принятия ванны. Через час посвежевший и благоухающий коричневым хозяйственным мылом люберецкий маркетолог бодро выходит из совмещенной в своем отстое комнаты. Выходит он в своем роскошном халате с надписью «HURGADA DIVERS». Этот халат он взял себе на память из какой-то сочинской гостиницы. Просто так поносить взял. Недавно хотел вернуть. Но уже забыл как эта гостиница называется. Давно это было. Уже наверное и не вспомнить. Приходилось донашивать. Ну не выкидывать же, в самом-то деле! Турки могут обидеться. Ожидающие Жеку маркетологи читают надпись на его халате и понимают, что никакой он не «DIVERS». Понимают они, что это — обычный люберецкий мудак. Только еще и очень толстый вдобавок. Но дело не в личностях: приехал-то он из великого г. Люберцы. И визит этого толстого люберецкого мудака надо пережить с хорошо заметным ему подобострастием. Поэтому Жекин величественный выход сопровождается суетливыми чинопочитающими подпрыгиваниями присутствующих в апартаментах маркетологов. Жека широким жестом останавливает всю эту фальшивую верноподданическую суету. Он решительно проходит в спальню и облачается в Vintage и кроссовки типа «Fila for Ferrari». Под его костюмом до поры до времени прячется красная футболка с надписью «HOMELESS. WILL WORK FOR FOOD». На его костюме красуется свитер «Paul amp;Shark». Он торжественно объявляет Вове об отмене назначенных ранее совещаний. При этом он прилюдно отчитывает Вову. Он говорит ему: «Из-за вашего, Вова, разгильдяйства и формализма я уже потерял сутки. Вы, Вова, знаете, сколько стоят мои сутки? Ах, вы, видите ли, догадываетесь… Ну и что? Догадки вас не пугают? Вот и хорошо, что пугают. Значит не совсем вы еще потерянный для нашей фирмы маркетолог. Не совсем вы, значит, потерянный для нас маркетологический руководитель. Поэтому и придется вам, Вова, как маркетологическому руководителю за всех и за все самому отвечать. Поэтому пока ваши нерадивые подчиненные будут устранять недостатки вашего же питерского гостеприимства, мы с вами, Вова, проследуем в ближайший «Блиндональдс», где и обсудим сложившуюся в вашем филиале ситуацию. Довольно гнусную, прошу заметить, для всех вас ситуацию, Вова. Да, и не забудьте взять с собой отчет по распределению рекламного бюджета за прошлый год».

С этими словами Жека покидает заметно посвежевшие апартаменты и выходит на Невский проспект. Вова кубарем выкатывается следом. Они не спеша идут по Невскому и сворачивают на Литейный проспект. Далее идут они по Литейному и сворачивают на улицу Жуковского. На улице Жуковского они заходят в один из знаменитейших питерских «Блиндональдсов» и уютно располагаются за столиком в углу зала. Вернее, уютно располагается за столиком пока только один Жека. Вова в это время угрюмо стоит в очереди на раздачу. «Ничего-ничего, — думает Жека, — пусть попарится. Та еще отстойно-питерская штучка! Внешне вроде бы как смирился он с подавлением бунта на мятежном броненосце «Потемкин», а на самом деле чувствую, просто всеми фибрами чувствую, что держит он, гнида, тяжелый кирпич за продажной своей пазухой. В настороженной Жекиной голове вдруг начинает звучать предательски-пошлая попсовая песенка: «Не ходи к нему на встречу, не ходи! У него гранитный камешек в груди». Усилием воли Жека подавляет звучание: «А при случае метнет ведь гадюка тяжеленную свою каменюку! И будет случай этот сам же создавать. А вот поэтому-то и хрен тебе, сволочь. Никаких «культурных программ». Сегодня устроим исключительно трезвый день! Что бы без всяких там the telok и пьяно-обдолбанных разборок! А потому не будет у вас Вова компроментирующих меня видеоматериалов, с вашими подлыми комментариями: «Человек похожий на Евгения Дюринга…». Не дождетесь!»

Предстоящий разговор был действительно не из приятных и поэтому Жека намеренно не пошел в свой любимый кабак, претендующий на громкое название — «СССР». Не захотел он подпускать туда дополнительную дурную энергетику. Ее там и так в последнее время стало слишком много. Может быть, это происходило из-за всех этих эклектических сочетаний исконно русских блюд с прозападным «Hennessy VSOP». А может быть, все это происходило из-за этих чуждых нашему недавнему строю стаканов для их отстойного, часто отдающего сивухой и насквозь буржуазного «вискаря». Тем более, в эти мерзкие стаканы, опять же, предлагалось непременно и наливать все то же нерусское «Hennessy VSOP». В общем, что-то там друг другу постоянно противилось и противоречило. Наверное, это было связанно с продолжающейся ломкой эпохи. Эпохи великого СССР. И поэтому Жека не хотел устраивать в «СССР» никаких заведомо скандальных встреч. Тем более, что собирался он провести в этом кафе остаток сегодняшнего и весь последующий день с более приятными, чем Вова людьми. А для этого надо было поскорее избавиться от Вовы, предварительно в чем-нибудь его изобличив. А уж замаскировать потом всю свою праздность под продолжение деловых встреч с представителями опального филиала не составляло для опытного Жеки большого труда. Замаскировать и тем самым, выиграть хотя бы еще один день для дополнительной оплаты своих непомерных командировочных расходов. Маркетолог-то, он ведь просто обязан быть предельно рачительным. Это у него должно быть в крови. А у Жеки все это было. И не только в крови. Поэтому он ограничился тем, что наказал Вове взять для него порцию жареных пельменей и большую кружку клюквенного морса, а сам погрузился в чтение отчета. Отчет был очень коротким и содержал чуть больше ста листов. Поэтому к тому времени, когда Вова наконец поставил подносы с яствами на стол, Жека уже все успел прочитать. Он не только все прочитал, но и все уже понял.

— А ведь вы, Вова, крыса, — доверительно сообщил Жека своему собеседнику, с хрустом надкусывая жаренную корочку пельменя, — вы ведь, Вова, скрысили у великой компании «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» целых тридцать тысяч зеленых американских рублей.

— С чего Вы это взяли, Евгений, — ошарашено пялит на Жеку честные глаза Вова, — как Вы вообще могли такое про меня подумать?

— Поймите, Вова, ваше ослиное запирательство лишено всякого смысла. Лучше сразу, пока я буду доедать пельмени, выкладывайте деньги на стол. А я, со своей стороны, обязуюсь написать хороший отчет Генеральному о вашей эффективной работе. В противном случае, я напишу отчет другого содержания, но уже в нашу СБ.

— И все-таки Ваши утверждения нуждаются в доказательствах, — уже не так уверенно говорит Вова и нервно отхлебывает кисель.

Жека внимательно смотрит на Вову и ест его глазами. Он просто физически чувствует, как напряглась Вовина холка и запульсировал его двойной пах. Первый пах кричал Вове: «Признайся, сволочь. Отдай деньги». Второй пах ему громко противоречил: «Молчи, дурак. Лишишься дачи».

— А вот пусть, Вова, эти ребята из СБ вам что-то и доказывают, — заупокойным голосом вещает Жека, выдержав классическую паузу, — они будут что-то такое говорить вам и говорить, будут убеждать вас в чем-то и убеждать. А вы, Вова, с паяльником в жопе будете спокойненько так задавать им свои умные вопросы и все на свете аргументировано опровергать.

— Сдаюсь, — бледнеет Вова, перед ним вдруг всплывает фотография выставленной на продажу дачи с заколоченными крест-на-крест окнами, — но как Вы обо всем этом догадались? С точностью до рубля? Я же выстроил очень сложную схему дистрибьюторских денежных взаиморасчетов, а Вы, по этому малоинформативному отчету сумели догадаться? Гениально!

— Да уж, что есть, то есть, — плотоядно улыбается Жека, — но здесь, Вова, уместно было бы вспомнить анекдот времен борьбы с алкоголизмом. Вы помните это чудное время, Вова?

— Нет. А что, разве такое было? Неужели кто-то рискнул когда-то замахнуться на самое для нас святое? — Все еще не приходя в себя, проговорил Вова.

— Было, оказывается, и такое. Конечно же, вы этого не помните. Нас ведь с вами, Вова, в ту далекую и дикую пору алкоголь еще не интересовал. По взрослому. Мы тогда им только баловались. По детски. А у народа в ту пору были серьезные проблемы. А когда у народа проблемы, он всегда сочиняет анекдоты. Один из них мне как-то какой-то старпер и рассказал. Вам его, рассказать, Вова? Или вам уже не до анекдотов? Напрасно, чувство юмора нельзя терять ни при каких обстоятельствах.

— Да, конечно, мне сейчас уже не до анекдотов. Думаю о том, как выкрутиться. Но все же интересно: где же это я все-таки прокололся? Анекдот — это, насколько я понимаю, ключ к разгадке?

— Именно так, Вова. Именно так. А суть этого короткого анекдота состоит в следующем. Приходит как-то Иван Иваныч утром на работу в свой родной цех, а секретарь партийной организации ему прямо так и заявляет: «А ведь вы вчера пили, Иван Иваныч! Вас вчера видели в сквере с початым пузырем. Надо бы вам завязывать с этим делом. У нас тут, понимаете ли, новое мышленье образовалось — боремся мы нынче с пьянством и алкоголизмом. Еще раз узнаем про ваше пьянство — лишим вас прогрессивки!» На следующий день к Иван Иванычу опять подходит секретарь и снова говорит ему: «А ведь, несмотря на наше предупреждение, вы ведь все равно вчера опять выпили, Иван Иваныч! Поэтому мы приняли решение — лишить вас премии!» «Как? — удивляется Иван Иваныч — Откуда вы узнали? Я же пил дома, в темноте и под одеялом?!» «Пили вы, Иван Иваныч, на этот раз действительно дома, может быть даже и под одеялом. Но писали-то вы, извините, со своего балкона. Соседи могут вам это подтвердить».

— Все равно ничего не понял, — трясет Вова своей обдолбанной головой, — я, вроде бы, с балкона не ссу никогда. Не имею такой привычки. Да и ни с кем на эту тему не трепался… Если вы это имели в виду. Так как же Вы все-таки узнали?

— Элементарно, Ватсон, — говорит Жека голосом Ливанова в роли Шерлока Холмса. — К вашему абсолютно идиотскому отчету каким-то образом прилипла та самая схема дистрибьюторских денежных взаиморасчетов… Вы, Вова, видимо с маленького перепугу (или же с большого бодуна?) наградили меня каким-то своим, секретным экземпляром годового отчета, к которому вы, видимо, опасаясь что-нибудь забыть, и приложили когда-то сдуру эту злополучную схему. И, наверное, в силу своей постоянной обдолбанности, совсем забыли об этом обстоятельстве. Вот она. Но не вздумайте тут же хватать ее со стола и есть. Я уже снял с нее ксерокопию, пока вы стояли в очереди.

— !!!! — бледнеет Вова.

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! — заливается Жека — ошибка резидента! Я бы, конечно, и без схемы обо всем догадался. Только времени мне пришлось бы затратить побольше. А тут такая удача.

— Вот не зря все время чувствую: не хватает мне Вашей люберецкости. А Вы, к сожалению, редко к нам наезжаете! — быстро оправился от нанесенного удара Жека.

— Не переживайте, Вова, теперь будем наезжать гораздо чаще, — успокаивает его Жека.

— Только деньги я не смогу сразу отдать. Надо же еще мне дачу успеть продать. А сейчас, сами понимаете, не сезон. Вы, кстати, когда от нас уезжаете?

— Хотел сегодня же съехать, но по вашей милости придется остаться хотя бы до завтра. А завтра — первой вечерней лошадью… До завтра-то вы, надеюсь, успеете?

— Постараюсь успеть. К Вашей первой вечерней лошади.

— Да, и из полагающейся мне суммы не забудьте вычесть стоимость моего сегодняшнего обеда. Нам, как говорится, чужого не надо. На эти пересчеты добавлю вам еще немного времени. До отправления «Красной стрелы». Успеете?

— Успею.

— Будьте так добры. Уж вы постарайтесь, пожалуйста. Не разоряйте фирму на командировочные расходы. Честь имею!

— Честь имею!

— Ой, ли?

— …

Далее, они молча опустошают содержимое тарелок и кружек. Затем, они встают в полупоклоне, как это повсеместно принято у уважающих себя маркетологов и расходятся в разные стороны, больше даже не взглянув в сторону друг друга. А чего смотреть-то? Чего лишний раз пялиться? Закончился обычный разговор обычных маркетологов по обычному для них вопросу.

Жека выходит из «Блиндональдса» и впивается взглядом в ночной Питер. Питер, смежив веки, равнодушно засыпает. Жека, оскорбленный таким невниманием к маркетологу, приехавшему из самих Люберец, нервно прикуривает сигарету и глубоко затягивается. Сигарета неожиданно гаснет. «Проклятый климат!» — думает Жека. И по привычке бросается бычком в Питер. На тебе! Питер не просыпается. Еще более уязвленный Жека нервно идет по улице Жуковского и с огорчением сворачивает на Литейный. Улицы города выглядят пустынно. Люди старались как можно реже появляться на полных опасностей улицах. Опасности подстерегали буквально повсюду. Все дело в том, что на питерцев с некоторых пор кем-то из люберецких была объявлена охота. Их стали отлавливать прямо на улицах и увозить на руководящую работу в г. Люберцы. Не всем питерцам это нравилось. Многие из них так прикипели к дворцам и гранитным набережным, что уезжать даже навстречу широким властным полномочиям, большим окладам и немереным откатам никак не хотели. Кроме того, многие из питерцев с детства не были приучены к этим откатам. Тем более, к таким большим, какими они были в Люберцах. Размеры этих откатов все время держали в беспредельном напряжении всех участников процесса дележки бюджетного пирога. И очень многие этого напряжения не выдерживали и устало уезжали на Колыму. А на Колыму вообще никто из питерцев ехать не хотел. Очень уж далеко эта Колыма протекала от Питера. Правда, в очень хорошую погоду ее можно было увидеть из подвалов самого высокого дома на Литейном проспекте. Питерцы так и прозвали это уникальное сооружение: «Большой дом». Кроме того, берега Колымы не были одеты в гранит, а уж этого-то питерцы вообще никак не понимали и не могли перенести. Вот и вынуждены были эти несчастные горожане (многие из них дополнительно к гордому званию «питерец» считали себя еще и коренными ленинградцами) скрываться и воровски перемещаться по городу только по великой какой-нибудь своей нужде (ну, в смысле там, в магазин или же все-таки на работу) и только в темное время суток. Перемещение производилось ими исключительно быстро и только на очень короткие растояния.

Жеке эти опасности не грозили, поэтому он продолжает свое лихое и безбоязненное перемещение по пустынному Литейному с удивлением глядя на метавшиеся от угла к углу тени, а затем круто сворачивает на безлюдный Невский проспект. Далее он еще некоторое время бодро движется по Невскому и попадает наконец в свой любимый кабак «Союз». Там уже поджидает его старинный друг — философствующий наркоман Миша. Кабак «Союз» был стилизован под обычную совковую кухню. Верней, под множество малометражных совковых кухонек-кабинок. Кабинок, в которых висели по стенкам закопченные чугунные сковородки и громоздилась на шатких бутафорских столах тяжелая и липкая эмалированная посуда. По мнению местных стилистов именно на таких вот зачуханных кухоньках в далекие совковые времена громким шепотом велись глубокие философские споры. Ну что же, очень даже может быть. Тогда ведь не было ни «TEFAL», ни «Fairy», с удивительным постоянством думающих о нас сегодня. И конечно же, не только философские споры, но и обычные бытовые разговоры на этих кухнях происходили. Почему же именно там? Почему же, например, не в гостиных? Причин было очень много. Во-первых, то, о чем порой хотели поговорить или даже поспорить эти древние совковые люди, могло сильно не понравиться древним совковым компетентным органам. А компетентные органы, которым это «то, самое» сильно не нравилось, почему-то хотели непременно его услышать. Поэтому рассовывали гражданам по их бытовой технике различные электронные «жучки», замаскированные под детали телевизоров и радиоприемников. А где стояли телевизоры и радиоприемники древних совковых граждан? Правильно, в комнатах или, если кто таковые имел, в гостиных. И совковые люди отдавали себе в этом полный отчет. Поэтому и шептались на кухнях. Там даже если и стоял маленький какой-нибудь приемничек с вмонтированным «жучком», так можно было воду включить. И пожалуйста, слушайте уважаемые компетентные органы наш невнятный шепоток через водяное бульканье.

Но в «Союзе» эти святые традиции были грубо попраны. Микрофоны «жучков» торчали везде, где это было только возможно. Микрофоны гроздьями свисали из кастрюль и сковородок. Микрофоны с подозрением выглядывали из ящиков кухонных столов. В общем, они были всюду и было их очень много. Для чего же это все? Как это для чего? У нас ведь в стране очень много всяческих органов. И все они исключительно компетентные. И каждый из компетентных имеет право на свой индивидуальный «жучок». Вот поэтому так всего и много было в этом отстойном кабаке. Кроме экзотической кухни со щами и «Hennessy VSOP» посетителей «Союза» привлекала еще и возможность «покосячить». Попросту говоря, банально так покурить анаши с негласного разрешения компетентных органов. Гласного они, конечно же, дать не могли, чтобы там реклама и все такое, но негласное дали. А когда дали, то перестали компетентные посещать этот кабак. Им это было абсолютно без надобности. Они ведь и так слышали все, что им было надо. Сочетание щей, «Hennessy VSOP» и бодреньких «косячков» безотказно развязывало языки незадачливых граждан. Совсем уж зарвавшихся в незадачливости своей болтунов отлавливали на выходе и увозили в неизвестном направлении. При этом направления увоза всякий раз были разными. Потому как много у нас компетентных органов и все они в разных местах находятся. Некоторые болтуны очень скоро возвращались обратно. Где-то через недельку. А некоторых больше никто и никогда не видел. По крайней мере в «Союзе». Видимо, все зависело от тяжести сказанного. Хотя… У нас ведь нет цензуры…? Но Жеку с Мишей к этим незадачливым болтунам никак нельзя было отнести и, всякий раз им удавалось покинуть этот полный опасностей кабак абсолютно беспрепятственно. Поэтому Жека, накинув поверх своего одеяния обязательные для этого кабака майку-алкоголичку и здоровенные семейные протертые уже кем-то на коленях трусы, уверенно проходит внутрь одной из совковых кухнь.

Философствующий наркоман Миша к Жекиному приходу уже свернул добрый десяток косяков, полностью уничтожив для этого газету «Вечерний Ленинград», и теперь уже уныло дохлебывал в ожидании друга свои скучные в кислости щи. Накоротке поздоровавшись с Мишкой и скоренько заказав себе порцию котлет с литром «Hennessy VSOP», Жека принимается за раскуривание долгожданного косяка. От вполне естественного нетерпения у него подрагивают руки. Он раз за разом прокручивает колесико «Cricket», но пламя почему-то не показывается. «Странно, — думает Жека, — только-только ведь заряжал ее, эту сволочь. А-а-а, наверное, уже кремень сдох. Все-таки лет пять уже этой зажигалке». Жека разочарованно бросает зажигалку на стол и запаливает косяк от Мишиной совковой спички. «Жлоб, — думает про себя Жека, — стань он даже партийным банкиром в Швейцарии, все равно ведь не купит никогда «Cricket». Впрочем, не быть никогда Михе банкиром. Не быть, потому что никто и никогда не примет его в нужную партию. Туда ведь, в нужную, наркоманов еще пока не принимают. И правильно делают, что не принимают. А по Михе, по нему ведь сразу видно, что наркоман он с солидным стажем. Стаж застыл в его мутных глазах. И то, что стаж этот совсем даже не партийный, это тоже заметно. А поэтому так и будет он со своими совковыми спичками вечно ковыряться и травить окружающих запахом отстойной совковой серы». Жека нервно приканчивает первый косяк и уже гораздо спокойней принимается за второй, мало по малу обретая потребность в разговоре.

— Ну че, Миш, как тут на вашем болоте? — расслабленно откидывается Жека на отстойной кухонной табуретке, — собаки Баскервилей не докучают?

— Нормально, никто нам тут уже не докучает — отвечает Миша, задумчиво глядя на подымающиеся к потолку дымовые кольца, — а собак у нас давно уже нет, Жека, со времен блокады нет уже их. У нас тут, Жека, другая проблема — сфинксы кругом все заполонили. Недавно с одним из них хорошо так, задушевно просто поговорили. Многое он мне нарассказывал про Нельсона Манделу и про Лопу Антониу ду Насименту тож, чего-то такое говорил. Не все я просто запомнил. Ну а че там творится у вас на селе? В отстойных ваших Люберцах?

— На селе у нас тоже без изменений. Миш, а ты про сфинксов-то этих вполне серьезно? Или ты так теперь прикалываешься?

— Конечно, серьезно. А ты че, не видел ни одного из них?

— Видел когда-то на набережной. Когда гуляли как-то в белой ночи позапрошлым летом. Ну, мы же как ведь гуляем-то всегда… Ничего не помню уже я. По-моему там было даже два сфинкса. Хотя кто его знает… Вечно все двоится и троится. Но, Миш, он там ведь каменным был. Просто гранитным каким-то. Сфинкс-то этот долбанный. И молчаливым. Как же тебе удалось его разговорить? Да еще лихо так, про Манделу сразу? Про Нельсона-то этого, гребанного?

— А ты помнишь, сколько ты тогда косяков убил? В тот памятный для тебя вечер?

— Да уж где там вспомнить! Хотя я всегда ведь не больше трех… Ты же знаешь. Стараюсь не злоупотреблять. Думаю всегда о здоровье.

— Вот-вот, поэтому разговора между вами и не состоялось. Я ведь что совершенно недавно обнаружил. Они ведь, сфинксы-то эти, начинают контактировать с нами только после пятого косяка. Как они это чувствуют — не знаю. Я как-то пробовал, как и ты, не злоупотреблять. Четыре косячка убью — и к ним. Никакого контакта. Презрительно отворачиваются и уныло смотрят на Неву. А вот как только пятый придавишь, начинают оживать понемногу. Улыбаются, что-то рассказывают. Они ведь древние и много чего повидали на своем веку. А рассказать им про все это некому. Не каждый ведь догадается про то, что нужно-то целых пять косяков.

— Так давай же скорее к ним!

— Тю-тю-тю! Засуетился! Ты давай вон котлеты свои доедай и «Hennessy VSOP» свой дохлебывай. За все деньги теперь будут плачены. А потом мы с тобой еще по паре косячков добьем и только после этого уже к ним, к сфинксам этим. У них ведь если хорошее настроение будет, то они же могут нас и по городу покатать.

Раззадоренный такими радужными перспективами, Жека принимается суетливо дожевывать котлеты, прихлебывая «Hennessy VSOP» из стакана для виски. При этом он время от времени поглядывает на добивающего четвертый косячок Мишу. В его собственной, уже трехкосячковой, голове звучит «The Cure» — «Disintegration». Но с Мишей начинают происходить какие-то странные трансформации. Миша вдруг начинает прямо на глазах медленно чернеть и превращается в Лопу Антониу ду Насименту. Из мгновенно посиневших Мишкиных губ густо валит зеленый дым. «Так, наверное, горят в Конго алмазные копи», — думает Жека и погружается в какой-то доселе не испытываемый им транс.

Он опять видит перед собой синевыбритого иностранного господина во фраке. Господин задумчиво рассматривает потерянный Жекой мобильный телефон и наконец протягивает его хозяину. Жека вдруг сразу вспоминает все произошедшее в поезде и леденеет. Его ледяные, скованные каким-то неизвестным науке параличом руки отказываются слушаться. Оба паха попеременно и неистово пульсируют.

— Что с вами, Евгений, — удивленно спрашивает Жеку господин, — на вас, просто лица нет. Я долго буду так протянуто держать этот вредный для здоровья аппарат? Вы ведь тогда так стремительно покинули место нашей встречи, что я не успел даже вам напомнить об этой забытой и вредной такой вещице.

С первыми звуками этого ровного, полного равнодушного безразличия голоса паралич медленно покидает уникальный Жекин организм. Он неуверенно берет в дрожащие руки потерянную в поезде трубку. Руки сильно дрожат, резонируя с вибрациями пахов.

— Так Вы все же за мной, э-э-э, прилетели. Что бы это…, все же в Ад меня, значит? На сковородку?! — в отчаянии лепечет маркетолог.

— Нет-нет, Евгений, успокойтесь, ну что вы? Это я вас для вашей же пользы тогда припугнул. В качестве предупреждения. А на сковородку еще успеется. Если не внемлете предупреждениям. Вы ведь, наверное, уверены в том что их будет ну никак не менее трех? Как в ваших сказках? Нет, Евгений, в наших сказках все несколько по другому. Ваши сказки — это ведь, как известно, всего лишь ложь, содержащая лишь некие намеки на правду. Но коль вы настаиваете, лично для вас, Евгений, я готов остановиться на этой цифре.

— А каков, позвольте поинтересоваться, у вас обычный лимит предупреждений?

— Это все строго индивидуально определяется. А вообще, чем раньше, Евгений, вы одумаетесь, тем для вас же в последствии будет лучше.

— Это понятно, только никак почему-то остановиться не могу я пока. Каждый раз что-то мешает.

— Ну да. Известно ведь что всегда мешает плохому танцору.

— Вы это на что намекаете?

— Я, Евгений, уже давно никому и ни на что не намекаю. Говорю все как есть.

— Г-х-м. Так получается, что это Вы меня предупредить прилетели?

— Слишком много было бы для вас чести. Чтобы целый я из-за вас к вам сюда перемещался… При моей-то должности и занятости. Я уж решил пожертвовать временем из-за того, что таких дюрингов здесь уже миллиарды поднакопились. А о проблемах моего ЗАО вы, Евгений, уже наслышаны. Раньше можно было себе позволить немного отдохнуть и переместиться к вам из чистого любопытства. А заодно и душонку какую-нибудь поприличней прикупить. Все ж-таки, какая-никакая, а энергетика. Хватало энергетики всего одной душонки на компенсацию моих транспортных расходов. А сейчас и выбрать-то совсем не из чего! Если и попадется когда какой-нибудь более-менее приличный экземпляр, непременно возникают хоть какие-нибудь, но проблемы! Либо этот удачный экземпляр отказываются торговаться, либо Он вмешивается и не одобряет сделку. Поэтому прекращайте, Евгений, бесчинствовать и идите себе в гостиницу отдыхать. Хоть немного поживите праведной жизнью. Тогда я вам еще смогу пообещать не совсем горячую сковородочку. Градусов эдак в 300 по вашему Цельсию.

— Триста!?

— Ну, а что же вы еще хотите? С вашим-то вагоном грехов? А будете упрямиться, учту еще и вашу прицепленную к вагону полную грехов тележку и сделаю вам, так уж и быть, по знакомству опять же, сделаю все 3500 но уже по Фаренгейту (потому как по знакомству). И это будет вполне справедливо. Это будет как раз то, что вы реально в этой жизни заслужили. И кипите себе там, в смоле либо в масле (это на выше усмотрение — у нас ведь нынче везде демократия) на здоровье парочку столетий. Хотя надо было бы, наверное, столетья четыре. Я ведь все цифры сознательно, из экономии энергоносителей все время занижаю. Недорабатываю в последнее время. И все из за этой экономии. Но если, Евгений, исключительно по нашему с вами доброму знакомству… То готов я пойти и на дополнительные расходы.

— Нет-нет, не надо по знакомству! Давайте уже, чтобы все по честному промеж нас всегда было! Чтобы для меня — как для всех. Вы же сами говорили, что выпендриваться на дешевых понтах — это очень плохо.

— Хорошо. Договорились. Да не дрожите вы так, Евгений, все это, конечно, неприятно, но ничего особо страшного в этом нет. Первое столетие— да, это потрясающие психику муки. Пока бока ваши не загрубеют должным образом. Там ведь у нас как? Лет пятьдесят обычно кипят себе спокойненько на одном боку, глядишь — подрумянился бочок, пора переворачивать. И следущие пятьдесят лет на другом бочке румянятся. В общем, сначала немного сложновато. А потом вроде бы и ничего. Привыкает народ. Муки заканчиваются и начинаются истинные страдания. Некоторые даже после полного искупления уходить никуда не хотят, как только вспомнят что когда-то утворили. Да и побаиваются многие, что скучно им в этом «Раю» будет. После такой-то вечно бурлящей жизни. Поэтому и стремятся эти многие куда-нибудь спрятаться после того как вытащат наконец их со сковороды. Но я все время выуживаю этих нарушителей и гоню их в шею. Вы же знаете — экономия ресурсов. Да и Он не позволяет никому у меня задерживаться. Строго следит: отмотал грешник срок свой искупительный — непременно должен из моего ЗАО срочно откинуться. И скучать себе дальше искупленным, слушая пения невидимых птиц, спрятавшихся (от греха подальше) в райских кущах. Ничего не поделаешь — таков закон.

— Я понял Вас. А можно мне хотя бы с Мишей попрощаться? Неудобно как-то. Не так-то часто в Питер-то я наезжаю. Все больше в Ростов топы засылают. А тут, в кои-то веки собирались тут вроде на сфинксах пойти покататься. Ночной город посмотреть. А тут на тебе! Неожиданно как-то исчез и не попрощался. Еще что нехорошее подумает.

— Эким вы стали вдруг щепетильным. Вы мне тут комедий не ломайте! Не испытывайте мое утомленное терпение, Евгений, идите туда, куда я вам указал. А с вашим обдолбанным негодяем Мишей проведена соответствующая беседа. Он предупрежден и уже спит дома в своем обдолбанном угаре. Я ему в этот угар пару ужастиков запустил. Пусть поежится до утра. А что делать? Пока и он по другому никак не может, хотя тоже обещал мне изо всех сил постараться и хоть как-то попытаться исправиться. Предварительно уговорил он меня на 350 по Цельсию и на одно столетие. Посмотрим. Я ведь свое слово всегда держу. Теперь дело за вами. Ну, до свидания, Евгений. Надеюсь, что не до скорого.

Дождаться оторопелого Жекиного ответа видимо не входило в планы и без того загруженного директора ЗАО «Ад». Поэтому он мгновенно исчезает, оставляя Жеку наедине с хмурым настроением и грустными размышлениями. «Да, — думает Жека, — три с половиной тысячи градусов — это круто! Даже по Фаренгейту. Жарковато будет. Надо бы теперь поумерить пыл-то свой. А что же делать с приобретенной зависимостью? Да еще не с одной ведь зависимостью надо что-то делать! Видимо, придется обратиться в клинику Маршака. Он, наверное, добрый дядька. Стихи для детей, опять же, пишет. Сам читал их когда-то очень давно. Авось и мне хоть чем-то сможет помочь он».

С этими почти покаянными мыслями Жека покидает, наконец, это отстойное заведение и идет в свою не менее отстойную гостиницу. Поверх его понтового прикида небрежно наброшена дырявая, давно не стиранная майка-алкоголичка и натянуты синие протертые на коленях трусы. От Жеки испуганно шарахается попадающаяся на встречу милиция. Вдруг, ба! Жека не верит своим глазам. Навстречу Жеке идет своей размашистой одной рукой походкой сам бывший Президент, а ныне Премьер Путин. «Вот так да, — торопеет Жека, — сколько знаменательных встреч за один день!» Он еще издалека взволнованно-громко здоровается с Владимиром Владимировичем. Владимир Владимирович, едва взглянув в Жекину сторону, холодно кивает ему в ответ. «Владимир Владимирович, чем я могу вам помочь?!» — выпаливает вдруг Жека, окончательно обалдевший от очередной встречи. «Вы? — Путин останавливается и удивленно-презрительно смотрит на пьяную и обдолбанную Жекину физиономию, — Вы посмотрите на себя со стороны. Чем вы вообще кому-нибудь уже сможете помочь?» «Ну, там Ваш План, если дадите почитать, могу помочь Вам реализовать. Никто ведь не видел…», — неуверенно бормоче-лепечет Жека. «Если мой План будут реализовывать личности, подобные вам, Евгений, дело будет напрочь и бесповоротно погублено, — начинает уже заметно раздражаться Владимир Владимирович, — я ведь уже приходил к вам когда-то во сне и давал вам четкое указание не курить больше анашу! А вы чем сегодня занимались? И не пытайтесь врать мне! Мне обо всем уже давно доложили. Почему не выполнено?! Выполнять! Выздоравливать! А сейчас прочь с дороги!» Жеке бы надо было сразу отскочить куда-нибудь в сторону или как-нибудь, пусть даже неловко как-то, некрасиво так, но все же упасть. Хотя бы на колени. Как-то пропасть ему надо было в эту минуту. И он бы, конечно, сделал бы это, но уже второй раз за никак не кончающиеся сутки его вдруг опять сковал неизвестно откуда взявшийся паралич. Мгновенно оценив ситуацию, Владимир Владимирович производит болевой захват и мягко, по-отечески бросает грузную Жекину тушу через бедро на твердый тротуар Невского проспекта. Бросает и идет дальше. Продолжать спасать страну. И ничего не поделаешь — так сейчас надо. Такая уж у него работа.

Тротуар Невского проспекта слабо пружинит. Жека неуверенно поднимается на дрожащие в бессилии тонкие ноги. Звонит мобильный телефон. Это Тимур. Он сообщает Жеке о крахе их совместного предприятия и списании его, Жекиной, доли на погашение долгов индонезийскому правительству. «Старик, так было надо. Иначе нас с тобой просто бы замочили», — говорит Тимур и расстроено замолкает. В этот момент Жека замечает новенький и блестящий «Bentley», летящий по Невскому проспекту. За рулем «Bentley» сидит Тимур и беззвучно шевелит губами. «Да не повезло парню» — сокрушается Жека и с удивлением смотрит на трубку: «Вот, урод, сам с собой уже разговаривает. Видать дела действительно плохи. Не врет. Интересно, где же этот придурок находится сейчас в действительности? В «Bentley» или все же в телефонной трубке? Бездарь. И как можно было развалить такое беспроигрышное дело? Крокодильи-то яйца, они ведь всяко повкуснее будут, чем эти лузеровские, куриные. Или даже эти…, как их там?… ну, те что для слегка продвинутых лохов, а вот — перепелиные! Без холестерина они. А вот интересно, есть ли холестерин в крокодильих яйцах? Может из-за него, из-за холестерина этого гребанного и сорвалась эта грандиозная сделка? Да, много всего непонятного стало в этой жизни. Ладно. Бывает. Бизнес — дело рисковое. Здесь проиграл, но завтра ведь Вова приедет. Баблосы к поезду доставит. И все снова станет хорошо». Жека огорченно вздыхает и идет в гостиницу. Его догоняет SMS. Сообщение приходит от Вовы. Он, не скрывая злорадства, сообщает о том, что написал на Жеку бумагу в СБ, и теперь Жека ответит за свое подлое вымогательство по полной программе. Пишет еще что-то про какой-то паяльник. Но что конкретно — непонятно. Написано неразборчиво. Ну и почерк у этого гада! Глаза сломаешь. На Жеку неожиданно накатывает волна ощущений жизненных неудач. Накатывает и несет его куда-то в неизвестность. Жека громко вопиет о помощи. На помощь никто не приходит. Чувство катастрофической безыисходности пронзает порочную сущность терпящего бедствие маркетолога. На этом третий видеоролик заканчивается, но тут же начинается видеоролик четвертый. В этот раз голосов совсем не разобрать. Слышен какой-то нарастающий гул. Близится какая-то кульминация. Что-то мешает ей состояться. Кадр неустойчиво дрожит рассекаемый молниями и срывается в видеоролик четвертый.

 

Видеоролик четвертый. Превратности любви или страсти по The Mokroshelkam

Жека идет по широченным люберецким проспектам и многочисленным, густо усаженным экзотическими не желтеющими ни в какое время года деревьями авеню. Несмотря на мерзкую осеннюю погоду мытые шампунем проспекты и пересекающие их авеню как всегда радуют его своей асфальтовой безупречностью. Столица есть столица. Положение, как говорится, обязывает. «Хорошо. — думает Жека, — что всеж-таки я уже здесь, а не в этом отстойном Питере. Вырвался, наконец-то, от этих уродов. От этих придурков. Гавриков, вов и тимуров. Эта «крыса» Вова оказывается еще и стукач! До паяльника дело не дошло, но разборки с СБ компании «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» не добавили конечно же лишних минут к жизненному сроку. Но, в конце концов, удалось выскользнуть из липких лап этих опричников! Спасли всеж-таки предусмотрительно сделанные копии «черной» Вовиной бухгалтерии. И попал этот придурок на солидные бабки! Носится теперь по всему Питеру. Виллу свою продает. Так ему и надо, засранцу. А не надо было крысить! И стучать, тоже не надо было! Кого ведь удумал очернить, провинциал несчастный! На представителя столично-люберецкого корпоративного центра «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». Обиделся видите ли он. Дачу у него, негодяя, отняли. Надо было жить по Божьим законам. Как я, например. Тьфу, тьфу, тьфу. Куда это меня несет!? Святоша нашелся. А что? Не крысятничаю и взяток гаишникам не даю. По нынешним временам это уже много. Может, примут на склоне жизни в какой-нибудь столичный монастырь? Хотя говорят, сейчас туда тоже без бабок не принимают. Интересно, сколько там берут? Надо бы узнать и накопить. Если бы не этот придурок Тимур, то может и копить уже ничего не надо было бы. Поганец, профукал мои полмиллиона зеленых американских рублей! И триста процентов ежемесячного навара просто так просрать в одночасье умудрился, мерзавец. Стоп, стоп, стоп. А что делал этот нетрадиционный придурок в центре Питера? На новеньком «Bentley»? У него же бабла не хватало даже на лечение кариеса?! Значит и тут это «крысятничество»? И никаких контактов с индонезийскими братками? И никаких крокодиловых яиц? Ну погоди, педераст несчастный! Сейчас вот разберусь со своими «амурными» делами и доберусь до тебя! Я тебе устрою оргию на крокодиловой ферме с некормлеными неделю крокодилами!» На этой воинственной ноте (так, кажется, все пишут в таких случаях?) Жека проваливается по колено в очередную попавшуюся на асфальтированном тротуаре, пенящуюся от шампуня лужу. Шампунь шампунем, а ливневые стоки-то отсутствовали в великом городе. Мы ведь уже упоминали о допущенной древними люберчанами непростительной ошибке. Отряхивая свою намокшую, мгновенно впитавшую зловоние брючину элитного костюма, купленного не так давно в самом элитном столичном магазине «Сударь», Жека отчаянно и громко матерился. Немногочисленные прохожие не шарахаются от него. Они лишь сочувственно поглядывают на него и молча проходят мимо, спеша по свои столичным делам. В Люберцах уже давно никто матом не ругался. Мат в Люберцах давно уже стал языком делового и светского общения. И с каждым годом все больше и больше представителей продвинутой люберецкой молодежи выбирало так называемый мат в качестве языка объяснения в любви. И как далеко было хваленому французскому языку до этого высокохудожественного мата. Кто, интересно, прозвал этот французский языком любви? Какой-то недоученный лингвист, наверное. Никакой образности — отстойное в слащавости своей картавое такое курлыкание в состоянии хронического насморка. А любви без ярких образов не бывает. И до любви ли, когда долго не проходит танзилит? В общем, не прижился как-то французский язык в г. Люберцы. Вот различные виды мата — это, пожалуйста. Хочешь — на тебе мат деловой, а хочешь — получи, пожалуйста, бытовой или торговый. Или торгово-бытовой. Очень много существует разновидностей и оттенков. На любой вкус, или же на любую профессию можно специальные слова подобрать. Ну если уж совсем вы какой-нибудь законченный эстет и эстетами были все ваши предки, то нате вам тогда мат особовысокохудожественный. Для души чтобы. Для театра и кино. Можно даже какого-нибудь люберецкого классика на CD записать, наприме, Шурика Каретного. И слушайте все это себе на здоровье. Наслаждайтесь. И ничего тут не возможно изменить. Столица есть столица. И она является законодательницей всех современных мод. Теперь уже и в далеком от столицы Мухосранске, прогуливаясь по весне по тенистым аллейкам центрального парка, можно услышать, горячий страстный шепот со стороны уединенных скамеечек для влюбленных:

— Ты что, б… га такая, разлюбила меня что-ли, падла?! Курва-спидоносица! Етит твою и раскудрит?!

— Что ты, Ромочка, е. твою мать! Совсем озверел на фуй? Как же ты, х…о отмороженное мог такое, в натуре, обо мне подумать?!

— А кто, е. твою мать, на дискаче этому пидору Мишке б… кие зенки свои строил и сраной своей жопой перед ним два часа вертел?! Мне все пацаны, реально, проботали.

— Нормально… Ты че, в натуре, е… т ревнивый? Это же лайт флиртой называется! Книжки люберецкие читать надо, выкидыш ты кошачий! К пидорам меня вздумал ревновать!

— Это только тебя и спасает, курву! Я-то знаю, что Мишка — он не по этому делу. Пидор он. Но ты то, вошь подретузная, об этом-то не знала! У тебя б… ги уже, небось, колени были мокрые!?

— Нормально… Что, ты Ромочка? Он такой, сразу мне о своей ориентации начал рассказывать. А я, такая, слушаю и врубаюсь, что он для меня беспол… е-е-е, безопасен, в смысле. Ну и давай с ним отплясывать, для стебу, значит. Для приколу. В основном.

— Ладно, прекращай свои гнилые базары, давай по ближе к твоему б…му телу. Как говорится, снимай трусы давай знакомиться. Резинку принесла? Прошлый раз забыла, стерва, пришлось мне для спокойствия за анализы платить.

А дальше — как в упомянутой классике. Охи и вздохи. Вскрики и стоны. Что ж, дело, как говорится, молодое. Весна опять же. Поэзия. Только все уж громко как то, и очень уж все откровенно. Напоказ, все как-то. Но, такие нынче нравы. Простые. Очень откровенные, а значит и вовсе даже и не лживые они. Правдивые, значит.

Кое-как приведя себя в порядок и вылив пенящуюся мутную воду из дорогого ботинка, суперновой модели от фирмы «Ральф Рингер», Жека вновь заторопился в супермодный, открытый пока только в Люберцах ресторан «Ростикс». На повороте с улицы Хлебозаводской на Октябрьский проспект его ждал, нарушая правила дорожного движения и для прикрытия этого безобразия мигающий многочисленными огнями аварийной сигнализации, новенький «Линкольн». По сложившимся понтовым люберецким традициям в «Ростикс» не принято было подъезжать на автомобилях классом ниже чем «бэха». При этом, если это была все же «бэха», она обязательно должна была быть исключительно новой. И никакие уловки здесь не помогали. Некоторые отстойные граждане пытались иной раз подкатить на каком-нибудь четырехлетнем аппарате, предварительно помыв его и тщательно отполировав. Но нет, эти варианты не проходили. Бдительные сотрудники службы моделконтрол кабака «Ростикс» останавливали этих проходимцев еще на подъезде к тщательно оборудованной стоянке, распологавшейся чуть в стороне от входа в это престижное заведение.

Вот такие водились в Люберцах понты. Такие строгие были правила. Поэтому-то Жеке и пришлось разориться на «Линкольн». На кой черт ему, спрашивается, понадобился этот дорогущий «Ростикс»? Как это, на кой? Для тех же понтов. Это же столичная цепная реакция. Одни понты тянут за собой другие и так до достижения пределов денежных средств, находящихся на кредитных карточках непрерывно понтующихся столичных жителей! А сегодня Жеке понты были нужны как никогда. Сегодня он встречался с одной из своих самых перспективных The Mokroshelok. А всего их у него было пять. Кто же это были такие? Начнем по порядку. Вначале остановимся на общих определениях, а в последствии постепенно доберемся до конкретных личностей. Мы уже как то просили не путать The Mokroshelok с The Telkami и обещали пояснить разницу между ними. Настало время выполнить свое обещание. В чем состояла разница — это, безусловно, мы поясним. Это очень просто, и уже познакомившись с The Telkami вы сразу все поймете. Непонятным остается происхождение и смысл самого названия — The Mokroshelki. Кто их и когда так назвал — неизвестно. Вот, к примеру, Набоков описал наклонности определенного типа особей женского пола и назвал их всех «нимфетками». И всем было все понятно с самого начала: это — писатель Набоков, а это — малолетние проститутки-нимфетки. А с названием The Mokroshelki ничего не ясно: ни автора, ни смысла. Можно, конечно же, высказать некоторые предположения. Например, всем известна физиологическая особенность женского организма, предусматривающая наличие у женщин некоего губастого такого влагалища. (И не надо тем, кто никогда этого не видел презрительно морщить нос. Это ведь медицинский факт! Об этом теперь можно прочитать в любой детской медицинской энциклопедии или школьном учебнике по антропологии. А кому лень читать книжки, тот может просто включить телевизор и тупо так посмотреть зажигательную рекламу женских прокладок с подробной визуальной инструкцией по их боевому применению в тяжелые для страны дни). Так вот, в народе этот губастый орган часто называют не иначе как «половая щель». Как в анекдоте про молодоженов. Помните? Когда в первую брачную ночь новоявленный муж, не проявив (ставшего наконец-то законным) интереса к молодой жене и едва попав в кровать, тут же уснул? Молодая ворочалась, ворочалась, затем, не выдержав потока нарастающей страсти, отчаянным щипанием за эрогенные зоны разбудила-таки своего лоховского мужа и говорит ему: «Знаешь, милый, у меня ведь есть половая щель». «Да? — удивленно переспрашивает сонный лох, — вот я и думаю, откуда же это все время дует?» Может неизвестный автор именно эту «щель» и имел ввиду? Допустим. Но отчего она именно у The Mokroshelok по наблюдениям неизвестного автора оказалась патологически мокрой. Очевидно от каких-то особых эмоциональных переживаний. Обычно от этого все человеческие мокроты и образуются. А образовавшись, тут же выделяются. Разозлился, например, кто-то на кого-то и сразу плюнул ему в морду. Или испугался кто-то чего-то очень сильно и идет теперь этот «кто-то» странной походкой (не расплескать бы) отмываться от последствий «медвежьего заболевания». Какие же эмоциональные переживания преследовали The Mokroshelki? Мы скоро все поймем. Вот только рассмотрим разницу между The Mokroshelok с The Telkami и сразу все поймем.

Все дело в том, что если The Telki были простыми и незадачливыми проститутками, планы которых простирались не далее как на один вечер, то The Mokroshelki вынашивали куда более далеко идущие планы относительно своих VIP-клиентов. Впрочем, клиентов своих они никогда так не называли даже мысленно. В обратном случае риск провала был бы очень велик. The Mokroshelki по мере своего артистического таланта всегда пытались сыграть истинную любовь к своей жертве — какому-нибудь незадачливому VIP-клиенту, выйти за него замуж и провести солидный остаток жизни в VIP-достатке и VIP-удовольствиях. Ну а потом, ежели что-то там не так, ежели невмоготу чего-то там такое случалось, то можно ведь и развестись, прикарманив половину состояния когда-то влюбленного. Абсолютно беспроигрышный вариант жизнеустройства. Можно даже сказать — абсолютно выигрышный вариант! А некоторые The Mokroshelki, те, которые были менее дальновидными и амбициозными, не заморачивались на семейную жизнь вообще. Пусть даже такую ненастоящую. Их устраивали и варианты разовых, но существенных обогащений. Но, в любом случае, вначале ведь надо было очень хорошо потрудиться, проявить изобретательность и какого-нибудь незадачливо-богатенького лоха взять так и наглейшим таким образом правдоподобно охмурить. А вся проблема как раз-то и состояла в том, что незадачливые среди нынешних богатеньких встречаются чрезвычайно редко. Ну, например, как мамонты на Верхневолжских озерах. А The Mokroshelki хоть и были на порядок хитрее и изощренней The Telok, но всеж-таки были они в основе своей не совсем умным таким бабьем, а поэтому мыслили в большинстве случаев, как правило, весьма шаблонно. Не отдавали порой себе отчета начинающие The Mokroshelki, что шаблоны, разработанные их пожилыми подругами-наставницами в современных условиях могут уже и не работать. И когда, к примеру, какая-нибудь The Mokroshelka пыталась «развести» в элитном автосалоне какого-нибудь внешне незадачливого, подцепленного на понты в «Ростиксе» богатенького лоха, вступив в преступный сговор с менеджером по продажам автомобилей «VOLVO», утверждающим что именно этот автомобиль можно приобрести только сегодня и только за наличные, никак не могла предположить что внешне незадачливый, но при этом богатенький «лох» уже давно просчитал всю схему «развода» и тоже уже успел договориться с тем же продажным менеджером.

Что это за схема такая? — спросите вы. Очень даже простая, хотя и не без изощренного The Mokroshelkovskogo изуверства. Все дело в том, что в гараже у The Mokroshelki уже стоял добытый различными путями небольшой такой автомобильчик «VOLVO XС-90». А у The Mokroshelki в разработке находилось, к примеру, до трех «лохов» одновременно. Каждый из «разъведенных лохов», по замыслу The Mokroshelki, в разные дни недели оплачивает наличными заветный автомобильчик, на котором и уезжает с возлюбленной из салона в полную восхитительных утех ночь. На следущий день автомобиль возвращается в салон, а наличность, за небольшим вычетом на услуги продажного менеджера, перекочевывает в карман алчной The Mokroshelki! И так три раза в неделю! Неплохой бизнес получается. Прибыльный. А если, к примеру, со стороны любого из «милых» потребуется какая предъява — никаких проблем! Так вот же он, милый, подаренный именно тобой автомобильчик — черненький такой «VOLVO XС-90», как ни в чем не бывало, стоит себе спокойненько в гараже. Почему не ездит? Да ты же знаешь, милый, эти знаменитые люберецкие пробки (а на самом деле нельзя его трогать ни в коем случае — он должен выглядеть всегда новеньким, как будто только сейчас вот из салона он! Для следующих лохов.)

Вот так, вот такие вот «разводы» учиняли алчные The Mokroshelki. Отсюда напрашивается вывод, что причиной излишней мокроты известной щели у этих особей была их непомерная в эмоциональности своей патологическая корысть. Да-да, именно эту особенность видимо и подметил за этими особями в свое время неизвестный автор названия и прозвал этих особей The Mokroshelkami. Фу, наконец-то удалось нам таки разгадать эту страшную, скрытую мраком веков тайну! (Так, кажется, обычно пишут?)

Но вот, наконец, такие простые лоховские «разводы» остались в прошлом. Все это осталось на рубеже 90-х годов прошлого века. В том времени, когда полным ходом шел этап первоначального накопления капитала и баблосы таким потоком низвергались в закрома туповатых люберецких братков, что они их особенно никогда и не считали: «Шестисотый мерин, милая? Гавно вопрос!» Не много этих туповатых дожило до нынешних дней. Но самые умные из них, туповатых, все же как-то выжили. Чудом выжившие со временем остепенились и превратились в обычных «серых» бизнесменов. Самые умные из «серых» бизнесменов трансформировались затем в «белых», и естественный отбор приблизился к некому финалу. На вершине финала даже замаячили поджарые фигуры первых отечественных олигархов. И все эти «серые», «белые» с олигархами во главе вдруг неожиданно для себя полюбили действующую власть. Те, которые не смогли заставить себя это сделать, мигом покинули пределы родного отечества. Те из «тормозов», кто не успел этого сделать, нынче ходят в передовиках производства. Варежки шьют для благодарного населения в сибирском остроге сидючи. Во глубине, так сказать, сибирских руд.

Но в основе своей полюбило действующую власть это доморощенное наше бизнес сообщество. Согласилось оно вдруг на социальное партнерство. А благодарная за любовь и согласие власть выпустила в свет нужные любящим ее бизнесменам мудрые такие законы и стала добиваться неукоснительного их исполнения от всего остального населения. И установилась, наконец, невиданная до селе тишь, а для кое-кого и благодать наступила. Надолго ли? Неизвестно. Пик наступившего мирового кризиса, как говорится, покажет. Ведь кризис этот, потрясший даже менеджеров по продажам из уличных ларьков, показал уже какую-то нездоровую глубину интеграции нашего базарного рынка в общемировую экономику. Ведь каждый уважающий себя менеджер по продажам из уличного ларька мог позволить себе взять крупный кредит в западном банке под гарантии государства и постоянно пользовался такой возможностью. А тут бах — и кризис! А громаднейший кредит надо как-то погашать. Как-никак государство гарантировало. Государство-то, его ведь нельзя никак подводить. Что же делать? Ответ прост. Он, как говорится, на поверхности. На поверхности пыльных ларечных полок с ценниками, на которых проставлены новые цифры, полученные бесхитростным умножением «докризисных» циферок на какое-нибудь натуральное число N (в зависимости от масштабов заимствованного руководителем ларька у запада кредита). А пыль-то на полках откуда? Да не покупает уже давно почему-то никто ничего. Зажрались! Налицо кризис перепроизводства. Круг в очередной раз замкнулся.

Но сейчас не об этом. Сейчас о сути соревновательных взаимоотношений нынешних богатеньких якобы лохов с The Mokroshelkami. Богатенькие якобы лохи, пройдя естественный отбор, стали вести себя гораздо осторожней. Мощный поток оседающей в закромах денежной массы постепенно иссяк до размеров небольших ручейков и якобы лохам уже нередко приходилось задумываться об экономии. А задумавшись, якобы лохи постепенно научились просчитывать «разводные» ситуации на пару шагов вперед. Удумает, к примеру, начинающая The Mokroshelka «развести» подцепленного в «Ростиксе» якобы богатенького «лоха» на свой первый «VOLVO XС-90». И поначалу рассмотренный пример «развода» внешне выглядит вроде бы точно так же: наличные, недолгое оформление, ахи и всхлипы, убытие в сказочную ночь и благодарные в разнообразии своем когда-то несбыточные удовольствия. А вот дальше уже все идет не совсем так, как было раньше. Вернее, совсем не так все идет как в благодарное и простое для The Mokroshelok время. Через недельку-другую удачливой The Mokroshelke начинает названивать менеджер из салона по прокату автомобилей иностранного производства по вопросу возврата автомобиля «VOLVO XС-90» или же внесения проплаты за следующий период эксплуатации. «А то и так уже задолженность составляет довольно большую сумму» — заявляет менеджер и называет сумму с пятью нулями. «Как? Вы в своем уме?! Какой прокат? Какой период эксплуатации?! Я эту машину купила! Я такие бабки за нее наликом отвалила! Вы это-то хоть понимаете? — поначалу вопят в истерике ничего не понимающие The Mokroshelki, — я на вас в суд подам!» «Подавайте, — хладнокровно отвечают менеджеры, — только для начала почитайте условия подписанного вами договора». The Mokroshelki, прийдя в себя, с негодованием читают и приходят в неописуемую ярость: «Каков прохвост! Каков подлец! И это тот, кому я подарила такую ночь! Себя превзошла! Не-на-ви-жууу-ууу-ууу!»

Вот на встречу с одной из представительниц многочисленного столичного отряда The Mokroshelok и торопился Жека по наводненным дорогими автомобилями люберецким улицам на нанятом на полчаса «Линкольне». Неповоротливая машина с трудом протискивалась через многочисленные пробки, вызывая раздражение водителей юрких малолитражек. Жека нервничал. Долгожданная встреча вместо привычных «Honey зайка! I love you, baby» грозила начаться со скандала. Зачем ему понадобилась эта The Mokroshelka? Жениться он не собирался, да и на ком жениться? На мыльном пузыре из Переплюйска не так давно выучившем правильное произношение буквы «г»? Для выполнения правил игры ему самому приходилось прикидываться сыном техасского нефтяного магната, а когда его ловили на неправильном даже по американским меркам произношении английских слов, он вынужден был рассказывать трогательную историю о своем ежедневном избиении обдолбанными неграми из старших классов техасского колледжа, куда его засунул убежденный демократ и борец с куклускланом магнат-папа. «Вот так вот, — жалостливо говорил Жека, — каждый день по двадцать ударов бейсбольной битой по голове! Странно, что вообще еще чего-то помню». The Mokroshelki (их, напомним, было у него целых пять штук) деланно жалели Жеку и думали о его далеком папе — настоящем американском демократе с искренней теплотой. Но папа, как говорится, папой, а The Mokroshelоk ещё интересовал, как правило, род Жекиных занятий. Ну не мог же он быть в глазах этих The Mokroshelоk всего-навсего менеджером пусть даже такой великой компании как «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION». Вот если только что стать ее владельцем. И Жека становился! Взваливал себе на горб эту тяжелую и почетную ношу. И если бы только одну такую ношу взваливал он на себя. А то ведь коротая вечера в элитных кабаках в различные дни недели с разными The Mokroshelkami приходилось ему быть когда совладельцем «Форда», когда членом совета директоров ТНК ВР и даже в один из дней удалось побывать ему главой «Роскосмоса»! В общем вел себя Жека как тот сластолюбивый грузин из анекдота, который, прикидываясь спящим на верхней полке поезда, идущего к теплому морю, подслушал разговор трех The Telok о планах проведения заслуженного трудом отдыха:

— Я военных более всех люблю, — говорила одна из них, — как найду военного на пляже, так сразу ему и отдамся.

— А я, подруги, больше на спортсменов какая-то падкая, — произнесла вторая, — как где найду кого помускулистее, так сразу и любовь.

— А я, бабоньки, всех уже перепробовала, — сообщила третья, — мне почему-то хочется настоящего индейца! Только где его у нас найдешь…

Тут грузин в нетерпении спрыгивает с полки и, пребывая в состоянии крайнего сексуального возбуждения, агрессивно-яростно — выкрикивает:

— Разрэшитэ прэдставытся: заслужэнны мастэр спорт, полковнык Чынгачук!

Повисает пауза. Подлый (истинно, по-грузински) джигит, бешено вращая полными похоти и явной надежды глазами, уставился на попутчиц. Что было дальше, нас уже не интересует. Это все на совести или же подобии совести, пресловутых The Telok (это были они, поскольку в их грезах отсутствовала материальная корысть). Нужна ли им эта волосато-похотливая и трусливая падаль? Нас это уже абсолютно не интересует. Нам все это уже, как говорится, до лампочки.

Нас интересует совершенно другой вопрос: что же влекло к The Mokroshelkam этого безумного дюрингова потомка? Да еще сразу к пятерым, одна из которых была почему-то перспективной, а две другие почему-то не очень? Ответ прост — все те же столичные понты! Все та же цепная реакция спонтанно размножающихся столичных понтов! Все дело в том, что самая перспективная из The Mokroshelok по придуманной ей же легенде была дочерью известного российского нефтяного магната, тогда как, вспомним, Жека косил под сына нефтяного магната из штата Техас! То есть были они в своей косьбе (не путать с жатвой) ровней. И это благоприятно влияло на понтовый Жекин имидж. Не мог же он тусоваться с какой-нибудь засранкой, пусть даже и с такими исключительными внешними данными из какого-нибудь Переплюйска, у которой папа был всего навсего директором уличного ларька торговой сети «Наномаркет Переплюйск суперджет сэйлс стэлс компани». А тут, нефть к нефти. Состояние к состоянию. Все логично.

Словом, это была самая перспективная Жекина The Mokroshelka и звали ее Изабель. Еще у Жеки были такие The Mokroshelki, как: Марго, Изольда, Эсмеральда и Азазель. Но эти были уж совсем бесперспективны. Родители у всех этих бесперспективных девиц были давно уже спившимися алкоголиками и влачили свое жалкое существование в местах, удаленных от столицы на гораздо большие расстояния, нежели среднерусский Переплюйск. Это были уже знакомые нам Мухосранск и Большой Бодун, а так же Безнадежнинск, Белогорячинск, Циррозинск, Жмуринск, Крематорск, Ново-Погостище и Старо-Колумбарево. Почему так много городов? Все очень просто, дело в том, что абсолютно все пары родителей бесперспективных Жекиных The Mokroshelok развелись еще в молодости и, жутко возненавидев друг друга, разъехались по разным городам. А там все отдельно и поспивались в сильной нелюбви друг к другу. Что при таком вот, вовне любви и постоянном раздоре воспитании, приходилось ожидать от The Mokroshelok? Вот и выросли они пропитанными насквозь корыстью волчицами. Просто озверевшими самками выросли они. И вот теперь, эти озверевшие самки-волчицы, эти беспредельщицы The Mokroshelki, сбившись в хищные стаи, атакуют нашу столицу. Этот процветающий город успешных и богатых людей. Но это не страшно. От успешных и процветающих — от них ведь много-то не убудет. Переживали Люберцы за свою многотысячелетнюю историю еще и не такое. Еще и пострашней видели они, нежели эти дикие стада рыщащих The Mokroshelok, оставляющие на широких улицах города влажно-дымящиеся, пованивающие корыстью и понтами, вытоптанные в асфальте дорожки. «Ничего-ничего, — думал этот великий город, — потерпим, было бы хуже, если бы эти особи подсели на иглу или спились бы в своих «безнадежнинсках». А так, как-то ведь доехали они до столицы. За что-то здесь они все же борятся. Ну да, конечно же, не за те идеалы борятся они. Не за идеалы, которые бы способствовали укреплению института семьи, матери и ребенка. У них совершенно другие идеалы. Не те. А раз идеалы не те, то поэтому и приходится им врать без устали направо и налево разбрасывая кругом дешевые свои понты. И в отсутствии правильных идеалов эти волчицы вдобавок еще и попивают. А когда попивают, то еще и покуривают, а затем уже бегают огрубевшими по краям носами по длинным коксовым дрожкам. Но явных признаков деградации личности на порочных их физиономиях пока не наблюдается. И это хорошо. Значит, все не так безнадежно, как это вначале казалось. В первые дни после того, как прискакало самое первое визгливое стадо этих неистовых The Mokroshelok. А вот если бы не сбились они в стада и не прискакали, не покинули бы вовремя они свои «безнадежнински», то наступила бы для них катастрофа. И лица их давно бы уже напоминали прокисшие и покрытые плесенью бочковые соленые помидоры или сморщенные куриные задницы (в зависимости от того, кто на что бы подсел и какой парфюмерией в детстве пользовался). А так нет. Внешне пока все выглядит вполне благопристойно».

На этом великий город временно прекращает свои размышления и внимательно следит за встречей Жеки и его самой перспективной из The Mokroshelok — дородной, накачанной воображаемыми своими нефтедолларами девицей с потрясающе понтовым женским именем Изабель (в миру Нюрой).

Все складывается удачно. Жека успевает к назначенному сроку, а значит истерик и скандалов сегодня не будет. По крайней мере, хотелось бы на это надеяться. Вывалившись из шестой двери «Линкольна» напротив входа в элитное заведение и царственно указав водителю в сторону «ростиксовой» стоянки, Жека попадает в объятия Изабель и в исступлении шепчет: «Honey зайка! I love you, baby». В ответ он слышит: «Honey бегемотик! I love you my hippopotamus amphibius» и утопает в мощном засосе. С трудом отдышавшись влюбленные обнявшись медленно подходят ко входу «Ростикса» и с деланным удивлением узнают от величественной фигуры швейцара (генерал-лейтенанта морской пехоты, подрабатывающего на икру к намазанному маслом «бутерброду» своей нищенской пенсии), что свободных мест в этом престижнейшем заведении столичного общепита на ближайшие часы не предвидится. И это тоже были понты. Мест в заведении было полно, но существовали специальные правила посещения «Ростикса», разработанные с учетом понтовых привычек его постоянных посетителей. Да и кабак этот тоже имел свои понты: что это за кабак, в который можно попасть в любое время? Это ведь вам не забегаловка какая, а филиал знаменитого на весь мир «Ростикса»! Богатого своими кулинарными традициями и особенной утонченностью обслуживания посетителей.

В данном случае Жекины понты должны были состоять в том, что надо было не торопясь, сдерживая накатившее раздражение, медленно достать трубку самого понтового на тот момент мобильного телефона (между прочим, трубки, именно для этого вида понта, приходилось менять каждую неделю), не глядя надавить на ней какие-то клавиши и, откинув назад голову вызывающе выпятить округлый маркетологический живот. Далее необходимо резко поднести трубку к покрасневшему от негодования уху (при этом мизинец ладони, в которой находится трубка, обязательно должен быть понтово оттопырен). Ожидая соединения, надо было сделать пару устрашающе-нервных шажков в сторону расшитой золотом ливреи любящего икру швейцара и наконец приступить к построенному на избитых понтах диалогу (при этом диалог должен быть обязательно слышен швейцару): «А-а-а, е…нутый Махмуд! Здорово, брат! Здравствуй, собака ты бешенная! Еще бы ты не узнал! Слышь, братан, в кои-то веки решил в гости к тебе заглянуть. Давно ведь приглашал ты на свой отстой полюбоваться. Все некогда было. Сам знаешь, дела. Наконец выбрался, а у тебя тут действительно полный отстой! Непонятки какие-то. Стоит на входе какой-то ряженный старый фуфел и утверждает, что ты меня сегодня не приглашал! Да не надо его никуда выкидывать. Пусть старичок на икру себе заработает. Информировать надо лучше своих держиморд! Базу данных специальную завести. Я ведь не могу у тебя каждый день тусоваться, чтобы меня тут вечно помнил каждый фуфел. Нет, я, конечно же, могу, но вот что тогда с «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION»-то станется. В трубу вылетят через неделю. Сам понимаешь. А тебе придется газет в несколько раз больше покупать. Ха-ха-ха. Для себя и для своего отстоя! Так что давай, брат, не ленись. Строй сетку, базу заводи, нанимай себе толкового сисадмина. Я тебя научу, что и как надо делать. Поделюсь, как говорится, опытом. Нет-нет, не один. Ну конечно же, со своей несравненной Изабель. С кем же еще? Такие вопросы задаешь, брат, неудобно отвечать. Даже. Помнишь, откуда это? Ха-ха-ха. Бегут, говоришь? А, вот, вижу — уже встречают. Подходи, как освободишься. Пока».

Вот и всё, что надо было изобразить. А Жека, он ведь давно уже знал, что надо делать в таких случаях. И в очередной раз с блеском продемонстрировал свои знания. После завершения исполнения этих понтово-ритуальных танцев из-за массивных дверей заведения как всегда испуганно выскочил более молодой, но такой же расфуфыренный, как и швейцар, пропитанный угодливостью администратор и тут же принялся лепетать что-то извинительно-обещающее увлекая Жеку и Изабель в зал с висячими садами и прикольно журчащими фонтанами. В зале звучит веселая, рвущаяся из динамиков музыкального центра песня. «I wanna be like Grace Kelly, u-u-u yeaah» — надрывается какой-то безголосый западный певчий. Администратор хорошо знал Жекины привычки, поэтому делает кому-то тайный знак и музыка звучит громче. «I wanna be like Grace Kelly, u-u-u yeaah» — уже истошно вопит певчий, начиная тихо ненавидеть Жекины понты. Вокруг восседающей за VIP-столиком парочки тут же начинают роем виться наряженные в национальные костюмы отстающих в развитии народов мира подобострастные в ожидании понтовых чаевых официанты. Они уже давно изучили особенности Жекиных понтовых заказов, но никак не могли поспеть за ним и запомнить прихоти многочисленных и быстро менямых Жекой The Mokroshelok. Куда им, этим ряженым! Поэтому Жека долго и подробно объясняет официантам, как приготовить и подать тайских лобстеров и тушеных тихоокеанских крабов, как правильно затушить пекинскую утку и еще много чему успевает научить Жека этих любителей легкой наживы. При этом он конечно же понимает что ничего из того, что он наказал, выполнено не будет. Жека полностью отдает себе отчет в том, что вместо лобстеров, сваренных в белом итальянском вине ему в лучшем случае принесут безвременно почившего в ресторанном аквариуме отстойно-пупырчатого рака, наспех сваренного в разбавленном жигулевском пиве, а вместо ароматных клешней тихоокеанского краба на стол подадут большую тарелку салата из крабовых палочек. Знал Жека, что и утка будет не из Пекина, а из села Петелино. В общем все знал он, но сделать в этой ситуации ничего не мог. Потому как таковы правила абсолютно всех без исключения понтовых игрищ. Понтоваться — это ведь гораздо дешевле, чем просто быть. Быть, например, президентом, олигархом, банкиром и т. д., а короче — быть VIPом. Но для многих по разным причинам это бытие недостижимо. А некоторым из многих всегда уж очень этого хочется достичь. Любой ценой! Но цена все время лает и кусается. И тогда эти некоторые из многих создают иллюзию достижения. Чтобы, значит, подешевле все было. Создают они эту иллюзию как для себя, так и для всех их окружающих. Затем эти страждующие некоторые из многих просто-таки заставляют себя искренне поверить в, созданную ими же иллюзию. Но некоторые из особо скептически настроенных окружающих сильно во всем сомневаются и верить в иллюзии категорически отказываются. А вот для того, чтобы убедить этих скучных сомневающихся и все же заставить их поверить в собственное величие, вот для этого как раз и нужны понты. То есть, понты — это инструмент для придания иллюзиям большей убедительности. И, следовательно, все те, кто непрерывно по какому-то поводу понтуется, являются, на самом деле, иллюзионистами. Как видите, все очень просто.

Тем временем, официанты-иллюзионисты, по законам понта назначенные ответственными за приготовление отдельных экзотических блюд деланно-озабоченно разбегаются кто куда, а на столе тем временем уже появляются Suntory Yamazaki, Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey и различные прохладительные напитки. Конечно же, избалованную сургутскими прелестями жизни Изабель ничем этим удивить было нельзя, но должный уровень понтового моветона был достигнут. Попеременно потягивая из высоких бокалов каждый напиток в отдельности (а потягивать полагалось особо-понтовым образом: свернув губы трубочкой и аккуратно положив их на дно бокала), влюбленная парочка принялась обсуждать отстойность P amp;L Statement, Cash Flow Statement (фу-фу-фу, facking style!) и продвинутость GAAP (yes, good style!). И когда уже после обсуждения закона Сарбенса-Оксли Жека был уже готов к совместному с Изабель посещению специальной кабинки туалета, он вдруг заметил в глазах своей самой перспективной подруги непередаваемую всеми инструментами великого русского языка щемящую грусть. «Honey зайка! I love you, baby. Ты сейчас, наконец-то, оценишь все прелести этого заведения», — подбадривает Жека подругу, думая, что причиной налетевшей на нее грусти является отстойный вид заведения, которое им предстояло посетить. (Здесь для связности дальнейшего изложения этого очередного Жекиного бредового видения надо пояснить, что, идя навстречу пожеланиям страждущего маркетологического люда, которому давно надоели уже прозаические трахи в обыденно-отстойных кабацких вонючих сральниках со всегда сломанными бачками, в мегасуперкабаке «Ростикс» давно уже были введены в эксплуатацию специальные ароматизированно-автоматизированные туалетные кабинки для влюбленных, оборудованные для удобства предстоящего действа обычными гинекологическими креслами).

Но причина «зайкиной» печали оказывается состояла вовсе даже не в этом. «Зайку» какими-то там трахами в сортире давно уже было не огорчить. Коварная The Mokroshelkа, доедая густо посыпанного солью рака-лобстера вдруг сообщает Жеке о том что ждет от него детей. Да-да, именно детей, так как пройдены уже исследования на аппарате УЗИ. Исследования показали наличие в утробе этой беспредельщицы целых трех эмбрионов противоположного друг-другу пола. «Как же это так?! Этого же не может быть!» — удивленно и недоверчиво вопиет Жека. «Все именно так, милый, — упрямо твердит The Mokroshelka, — врач так и сказал: «Три плода противоположного пола!», и в эпикризе, между прочим, так же написано! Черте-чего от вас, от маркетологов скоро начнет рождаться!» «Honey зайка! I love you, baby! — с деланным восторгом шепчет Жека, — мне надо все обдумать». «А думать уже поздно, милый, — безаппеляционно заявляет самая перспективная Жекина The Mokroshelka, — теперь, мой милый лисенок, будем рожать и воспитывать. Говорила ведь я тебе: «Милый, надень резинку!» Так ты ведь упрямый: «Honey зайка! Это ведь все равно, что нюхать цветы в противогазе!» Вот и доигрался в своем остроумии! Нанюхался цветочков». «Кого ж рожать-то будем, — в отчаянии восклицает Жека, — не то чайник, не то кружку, а неведому зверушку?!» «Ну, это уж я не знаю, — откровенно издевается нахально-перспективная The Mokroshelka, — это уже как получится. Зверушки, так зверушки. Все равно ведь родные кровинушки. А как ты хотел? О здоровье своем смолоду надо было думать! А ты думал пол-жизни в пьяно-обдолбанном состоянии провести и чтобы не было зверушек? Так не бывает, милый мой бегемотик. I love you my hippopotamus amphibius».

Повергнутый в унынье Жека извиняется перед Изабель и удрученно следует в туалет. Настоящий туалет. Однофункциональный. Один из тех, которые были оборудованы в «Ростиксе» на всякий случай. Так, просто. Для случайно зашедших сюда «лузеров». «Надо срочно смываться, надо срочно смываться, — стучит в уже пьяной Жекиной голове, — куда? Как? Выкинуть «симку» и свалить опять в этот гребанный Питер? Нет, это не выход. В Ростов, к этой дуре? Офис-менеджеру? Не могу же я вечно трахаться на столе местного шефа? Очень жестко. Хард порно какое-то. Да к тому же там до сих пор торчит этот идиот-Серега. А как же мои менее перспективные, но всеж таки милые сердцу The Mokroshelki? Как же Марго? А Изольда? Honey Эсмеральда и incomparable Азазель? На кого я их оставлю? На окружающих их похотливых козлов? На этих развратных «Антонов», «Лех», «Никит» и «Вань»? Надо бы с The Mokroshelkami этими в ближайшее время пообщаться. В самое ближайшее! А сейчас бежать!»

Жека заходит в туалет и замечает на специальном стеклянном столике, очень похожем на медицинский, не до конца приконченную кем-то коксовую дорожку. «Во дают лузеры! Начинают-таки к правильным вещам приобщаться» — удивленно замечает Жека и доканчивает начатое кем-то дело. В голове под действием подброшенного в топку Жекиной души уголька временно прояснивает. Жека замечает открытую форточку новенького пластикового окна и выглядывает в нее. Не так-то и высоко, но пара этажей отстойного хрущевского дома наберется. Что поделать, другого выхода нет. Жека открывает окно целиком и зажмурившись на выдохе прыгает вниз. Его обрюзгшая туша с омерзительным всхлипом принимается землей. Жека встает на корточки и осторожно ощупывает себя, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Ощупывания успакаивают Жеку, а ощущения, напротив, сигнализируют ему о какой-то внезапно наступившей беде. Жека аккуратно садится на корточки и замечает перед собой какую-то кучку хитросплетенных и дымящихся на легком морозце трубочек. Он осторожно тянет за одну из них и клубок распутывается. Так и есть! Одним из концов распутанного и расширяющегося к низу патрубка является второй Жекин пах! Тот когда-то могучий Жекин пах, служивший ему ракетным соплом и безотказным сигнализатором опасностей сейчас безсильно валялся в этой отстойной уличной пыли! «Все, дарованная природой система рухнула. И все из-за этой перспективной дуры!» — с ожесточением думает Жека укладывая когда-то спасительные резервные органы в найденный неподалеку грязный целлофановый пакет. «Куда это все теперь девать? Пришить обратно ведь никто, наверное, уже не возьмется. Даже в этих гребанных спецклиниках. Там дорого все и хирургов нет. А к обычным хирургам попробуй-ка, сунься с этим вот хозяйством, — грустно размышляет душимый слезами Жека, рассматривая содержимое пакета, — однако, пора сматываться. Сейчас эта сволочь Изабель поднимет кипеж по поводу моего долгого присутствия в туалете и придется объясняться с охраной этого «Ростикса» по поводу оставленных на подоконнике следов. Крутой все же это кабак. Строго там все. Скорей, скорей на стоянку к своему «Линкольну». Тьфу ты! Какой-такой «Линкольн»? Совсем запонтился. Скорей бы словить хоть какой-нибудь ржавый «жигуль» и срочно смотаться с этого гиблого места!» Жека на ходу выбрасывает пакет с теперь уже бесполезными для него органами в первый попавшийся ему на пути мусорный ящик и выходит сквозь ажурную арку двора на самый центральный люберецкий проспект, почему-то названный древними обитателями этих мест «Октябрьским». «Чем им, древним этим, другие месяца не понравились?» — думает Жека и прыгает в первый остановившийся «жигуль». Жека называет адрес The Mokroshelki Марго. Он отбивает наверное уже сотый звонок Изабель, вынимает из трубки «симку» и выбрасывает ее. Пусть эта дура растит своих зверушек сама! Он к этим зверушкам не имеет ровным счетом никакого отношения! Он и так претерпел от нее невосполнимые лишения. Вот пусть теперь и крутится сама!

По пути он просит водителя остановиться и покупает новую «симку». Наконец он дозванивается до Марго. В эфир летит знакомое: «Honey зайка! I love you, baby». Как хорошо, что она дома! Водитель отстойного «жигуля», замучивший Жеку своими резкими остановками и поворотами, сопровождаемыми жуткими гримассами небритого в испитости своей лица, наконец останавливается возле вожделенно-знакомого дома. Жека быстро покидает пределы этого отстойно-тесного салона. Водитель выпрыгивает вслед за Жекой. Видно тоже устал от тесноты и решил немного поразмяться. Нет! Этот отстойный пень требует какие-то деньги! Жека принимает осанистую позу и с явным вызовом в голосе спрашивает у водителя: «Ты что, не понял кого вез?!» Водитель лезет обратно в свой отстойный салон и вытаскивает из-под кресла такую же отстойную заводную ручку. «Видать от аккамулятора уже не заводится у него этот «рыдван», — думает Жека, — и как только доехали? А если бы заглохли где на перекрестке?» Водитель медленно движется, но почему-то не к своему ржавому капоту, а почему-то медленно приближается к нему, к Жеке. Глаза водителя смотрят на Жеку с явно недоброй укоризной и тот вдруг понимает, что его прямо вот сейчас будут элементарно-тупо так бить заводной ручкой прямо по голове. А заводная ручка от нашего «жигуля» — это вам не какая-нибудь безобидная бейсбольная бита в руках обдолбанного негра! Это, пожалуй, гораздо по-больнее будет. «Нет, хватит с меня на сегодня!» — думает Жека и быстро сорвавшись с места что было сил бежит к спасительному подъезду. Упрямый водила бросается в погоню и все время пытается сзади хватить Жеку заводной ручкой по его широкой спине. Убежать далеко они не успели. Неизвестно, чем бы все это для Жеки в тот день закончилось, если бы вдруг истошно не заорала эта отстойно-«жигульская» сигнализация. Заслышав ее режущую душу ослиное «Иа-иа-иа» водитель и Жека притормаживают и одновременно оглядываются. Оглянувшись, они видят деловито разъместившегося в тесном салоне этого древне-отстойного изделия отечественно-итальянского автопрома наигрязнющего бомжа. Бомж, не обращая никакого внимания на сработавшую сигнализацию, сосредоточенно рылся в «бардачке», выуживая из него какие-то предметы, и аккуратно складывал их в такой же наигрязнейший, как и он сам, полиэтиленовый пакет с крупной, читаемой даже издалека надписью «Универсам Крестовский». «Стой, гад!!!» — взвопил, перекрывая звуки сигнализации водитель и побежал в обратном направлении от Жекиной цели, спасительного для него подъезда. То есть, конечно же к своему разграбляемому автомобилю побежал вопя этот алчный водитель. Бомж тем временем не спешно продолжал свою кропотливую работу даже и не думая никуда скрываться. Что там было дальше Жека не знает. Это ему было совершенно не интересно. Все это творящееся почему-то именно сегодня непотребство уже успело надоесть ему. Воспользовавшись спасительной паузой во внезапно образовавшейся погоне, он без суеты входит в подъезд и поднимается на лифте на двенадцатый этаж дома, где его еще на лестничной площадке уже ожидает ставшая с сегодняшнего дня самой перспективной его The Mokroshelkoi неповторимая в хищности своей девушка по имени Марго (в миру Агрипина).

«Honey зайка! I love you, baby» — оригинальничает Жека. «Honey боровок! I love you, sucking pig» — не отстает от него эта нахальнейшая из The Mokroshelоk. И ничего не поделаешь — она ведь нынче у Жеки в фаворе! И это несмотря на то, что ее папаша давно уже был куратором трех помоек в славном г. Белогорячинске. Для Белогорячинска это было, конечно же, довольно неплохим результатом. Но по столичным меркам… Сами посудите. Если, например, каждый даже не очень-то уважающий себя столичный бомж курировал как правило порядка десяти таких прибыльных пунктов… А кем же и где же была мама у этой нахальной The Mokroshelki? А мама ее после традиционного развода с папой вначале проживала в Циррозинске и в перерывах между часто случающимися запоями зарабатывала на жизнь пришиванием пуговиц на местной швейной фабрике, участвующей в выполнении гособоронзаказа. Затем мама нахальной The Mokroshelki переехала в Жмуринск, а далее в Крематорск и практически сразу же, минуя Ново-Погостище, переехала Старо-Колумбарево. Там и находится она в настоящее время. Род занятий неизвестен.

Вот такие вот незавидные, в общем-то, биографии были у родителей этой The Mokroshelki-фаворитки. Что же тогда представляли из себя биографии ближайших предков остальных Жекиных The Mokroshelоk? Этой Изольды (в миру — Феклы), Эсмеральды (в миру — Фроси) и Азазель (в миру — Клавы)? А какое кому собственно дело, какая у кого настоящая биография? Маркетологов всегда ведь интересовала в основном только понтовая биография The Mokroshelоk. Подлинная биография интересовала их поскольку-постольку. Например, для присвоения The Mokroshelkам приоритетов. А это нужно было сделать обязательно. Ведь тратить свое время и баблосы на The Mokroshelоk можно было только в соответствии с этими приоритетами. Иначе не хватит ни на что ни первого, ни второго. Кроме того, может быстро иссякнуть и крепкое маркетологическое здоровье. Так что здесь надо было быть поосторожней. Некоторые, из особо осторожных маркетологов, интересовались настоящими биографиями своих The Mokroshelоk еще и для определения своих рисков в случае конкретных залетов. Ну то есть для случаев возникновения таких ситуаций в которых брак с The Mokroshelkоi становится неизбежным. С целью добычи необходимой информации самые осторожные из маркетологов часто осуществляли подкуп самых продажных сотрудников правоохранительных органов или же обращались в частные сыскные бюро. Именно так, например, в свое время и поступил предусмотрительный Жека. Поэтому-то и знал он про своих The Mokroshelоk абсолютно все. Но эти знания его уже больше не интересовали. В настоящее время для него было важно совсем другое. Что же? А то, что эта The Mokroshelkа Марго была дочерью Романа Абрамовича от самого первого (неофициально-гражданского) и еще не известного желтой прессе брака. Марго уже давно ни в чем не нуждалась, но дабы не привлекать внимания широкой общественности и сокрытия фактов ранней родительской неосторожности, вынуждена была имитировать работу продюсером нескольких проектов на центральном люберецком телевидении и создавать у окружающих иллюзию проживания в съемной квартире.

Но это так, как говорится, вам только для сведения. Чтобы все было вам понятно о том, что, собственно, в этом Жекином бредовом видении-ролике происходит. А наши понтово влюбленные тем временем покидают лестничную площадку, скрываются за дверью псевдо-съемной квартиры и утопают в стремительном и мощном взаимозасосе. Взаимозасос продолжается около получаса. А если быть точнее, то ровно двадцать семь минут. Жека ведь любил все хронометрировать по своим суперским часам всегда понтово болтающимся на обеих его кистях. Поэтому Жека мог без всякого вранья похвалиться сидючи в литературной компании таких же как и он любителей Ульбека и Эллиса: «Я тут недавно установил, что могу жить с женщиной непрерывно ровно один час тридцать одну минуту!» «Не может такого быть! А как же наши извечные проблемы с эрекцией и преждевременной эякуляцией? Это же родные наши профессиональные заболевания!» — начинали было галдеть недоверчивые маркетологи-литераторы. «Поясняю, — невозмутимо вещал Жека, — я же люблю точность и в отличие от вас, пофигистов и раздолбаев, абсолютно все и всегда хронометрирую. Любой процесс. От момента поставок продуктов в складские помещения до момента покидания баблосами кошельков этих придурочных лохов. Поэтому-то и такой высокий у меня грейд. Захронометрировал я на этой неделе и процесс совокупления со всеми своими The Mokroshelkami. Вы их все знаете. Не раз ведь вместе тусовались с каждой поочередно. Да нет, конечно же, и совокупление тоже поочередно происходило. Они ведь ревнивые у меня. Так вот, захронометрировал я за неделю пять процессов и потом все усреднил. Получилось следующее: примерно час пролетает в подготовке этого процесса (просмотр порнофильма, мастурбация, прелюдии и т. д.), далее в среднем целую минуту мучительно длится сам процесс совокупления, ну и оставшиеся полчаса мгновенно улетучиваются в выходе из наступившего полуобморочного состояния». Вот так, всегда полезно иметь под рукой научно установленные и тщательно отхронометрированные данные. А услышавшие этот короткий отчет маркетологи сразу же успокаивались — с ними ведь все так же в последнее время все это происходило, если вдруг случалась у них необходимость поучаствовать в подобного рода процессах. А то прямо сразу так, с ходу так, взяли их и огорошили, раз — и «час тридцать одна!» Это же уже какой-то половой гигантизм намечается! А когда вот так беспристрастно и все по полочкам… Тогда все понятно. Тогда все как у всех у нас. Маркетологов, в смысле.

Но наконец заканчиваются эти долгие и изнуряющие своей влажностью и постоянными чего-то поисками взаимозасосные двадцать семь минут. Едва отдышавшись, Жека чувствует прилив сил, сопровождаемый сильнейшим половым возбуждением. «Honey зайка! I love you, baby» — страстно шепчет он своей нынешней фаворитке, пытаясь ухватить ее хоть за какую-нибудь эрогенную зону. Но шаловливая Марго всякий раз уворачивается от его липких в похотливой страсти ладоней и, с трудом сдерживая свою понтово-нарочитую страсть, ласково щебечет ему со своим фирменным придыханием сгнивших в кариесе зубов: «Honey боровок! I love you, ну потерпи пожалуйста my sucking pig. Сейчас уже хозяйка припрется и весь предстоящий кайф обломает. Поехали лучше ко мне на студию, а там уже как следует и порезвимся. Уж там-то нам не сможет помешать никто! В том гостынныцэ йя хозаин! Хи-хи-хи…». Совсем было распалившийся Жека (все буквально, опять было, чуть не закончилось преждевременной эякуляцией) постепенно успокаивается и, наконец, внимает разумным доводам практичной The Mokroshelki. И вот они с Марго уже едут на вызванном по спецзаказу «Линкольне» к ней на телестудию (в «Ростикс» сегодня уже нельзя, там еще, наверное, остались следы грязных Жекиных подошв на туалетном подоконнике, надо бы повременить, со временем все это безобразие должно забыться). По пути они заезжают в магазин «Елисеевский», где Жека закупает все необходимое для предстоящего вечера: разнообразные понтовые продукты в ярко-выпендрежных упаковках и всевозможные алкогольные напитки с броскими названиями.

Студия жила своей обычной хлопотливой жизнью. Кругом сновали какие-то незнакомые и здоровающиеся со всеми подряд люди, хлопали двери различных павильонов. Из одних павильонов разносились любовные вздохи, из других слышалась орудийная пальба, из третих просачивался ничем не пахнущий, но, видимо, пугающий зрителей-лохов своим окрасом ядовито-зеленый дым. В общем, все было как в той серии мультфильма «Ну, погоди!» в которой Волк в своей всегда безрезультатной погоне за зайцем неожиданно для себя попал на телестудию. Эту серию Жека смотрел когда-то в далеком-далеком детстве, оторвавшись на время от чтения «Элементарных частиц». Марго быстро, то по-минутно поглядывая на часы, то с кем-то здороваясь (причем по выражению ее целеустремленного лица было не понять знает ли она этих людей или же отдает некий долг ложной вежливости), провела Жеку узкими коридорами в один из принадлежавших ей павильонов. Всего у собственницы-Марго на телестудии было три павильона, выкупленных для нее Романом Аркадьевичем в пору пребывания его в Государственной Думе. Изначально они предназначались для раскрутки этого тогда еще никому не известного фарцовщика в почтенного депутата ГД от 6-го олигархического избирательного округа, находящегося на известном всей стране Евро-долларовском шоссе. В этом округе большей частью проживали в своих пятиэтажных особняках официальные люберецкие миллиардеры, но по соседству с ними можно было иногда обнаружить и низкие обшарпанные трехтажные домики меньшей части жителей этого избирательного округа — подпольных люберецких миллиардеров. Подпольные миллиардеры не стремились никогда шокировать окружающих скрывающимися в облаках куполообразными крышами своих домов и аляповатым декором их наружной отделки. Все это могло бы насторожить любого проходящего по шоссе налогового инспектора. Поэтому дома подпольных люберецких миллиардеров всегда славились своими многоэтажными подвалами, оборудованные многочисленными кинозалами, барами, фонтанами, саунами, бассейнами, теннисными площадками, футбольными полями и т. д., в общем, всеми теми инженерными сооружениями, которые всячески способствуют ведению здорового образа жизни и комфортному проживанию этих предприимчивых граждан. В этих подвалах предприимчивые граждане проводили большую часть своей жизни, дистанционно управляя своим теневым бизнесом с помощью VPN-сетей. Поэтому-то и прозвали «подпольными» этих добровольных затворников, этих предприимчивых, но не притязательных «детей подземелья».

В общем серьезный проживал народ на этом Евро-долларовском шоссе, недавно переименнованым так из Рублевского. (Переименование было вызвано изменением компонентов особого дорожного покрытия этой автомобильной дороги). А коль подобрался там такой народец, то и понтовые порядки там царили очень строгие. Так, например, там считалось сверхкощунственным пользоваться сверхдорогой (по лузеровским понятиям) бытовой техникой более чем одну неделю. Эта техника считалась уже «бывшей в употреблении» и с омерзением выкидывалась на помойку. А колбаса, стоившая в местном магазине меньше 3 000$ за сто грамм, считалась не пригодной к употреблению, не покупалась и, в конце концов, выбрасывалась продавцами на помойку «за истечением срока годности». На помойках Евро-долларовского шоссе днем и ночью творилась суета. Суету создавали снующие по мусорным контейнерам в поисках источников своего личного обогащения алчные, но приезжие не из далекого-далека лузеры. Суета, оживляемая переодическими выбросами продуктов жизнедеятельности постоянных обитателей этого избирательного округа, достигала своего апогея в выходные и праздничные дни. В эти радостные для любого трудящегося дни, не считаясь со временем милостливо отведенным существующим строем на отдых, на Евро-долларовскую помойку съезжались лузеры уже изо всех концов нашей необъятной родины. «Пусть она уродина! Но она нам нравиться!» — хором горланили приехавшие лузеры и непрерывно обогощались. Продукты их обогащения немедленно развозились по городам и весям и тут же выставлялись на витрины магазинов эконом-класса по приемлемой, для кредитоспособных лузеров, цене. Кредитоспособные лузеры, не догадывались еще тогда, что кредитоспособность их может оказаться временной и на эти цены велись. И залезали-таки страждающие лузеры в эти равнодушные к людским болям ловушки. А боли только того и ждали: а нате-ка вам лохи общемировой кризис! Ловушки тут же с треском захлопывались и выпускали из своего чрева только особых, уже окончательно обобранных судебными приставами лузеров. Все остальные лузеры, те которые немного покрепче оказались, те так продолжают висеть прочно нанизанные на кредитную иглу мечтами о своем светлом будущем.

Ну вот, опять пошли какие-то грустные отвлечения. Мы же о чем-то веселом вели нашу беседу во время просмотра Жекиного бредового ролика. Об успешном Абрамовиче. Вернее о доставшихся от него его тайной дочурке студийных павильонах. В этих павильонах он когда-то раскручивался, мечтая быть избранным в ГД от такого престижнейшего люберецкого избирательного округа. С очень серьезным электоратом. У такого электората, как говорится, не забалуешь. Без мощнейшей пиар-понтовой компании мимо этих избирателей не проскочит даже раскрученный до нельзя дедушка-Жирик, а тут какой-то известный только узкому кругу неизвестных никому люберецких прохиндеев джинсовый фарцовщик Рома! Но пасаран! И пришлось Роме тогда мощно и понтово пиариться сразу в трех павильонах-студиях. Но когда раскрутка была завершена и, теперь уже, важно-вальяжный Роман Аркадьевич достиг своего, он вдруг понял наконец, что все эти достижения ему на фиг не нужны. Дума эта, хоть и Государственной называлась, но всеж-таки какая-то антинародная она в конце-концов получилась. Бюрократическая просто какая-то. Не знал он тогда, что так все и должно было быть. Что нельзя отождествлять государство с народом. А когда дошло до Романа Аркадьевича еще и то, что не может быть дружбы между олигархами и дружить надо только с государством, а не с этим моральным уродом Березовским, вот тогда он переписал все свои столичные студии на любимую дочурку и уехал в Англию, чтобы стать там губернатором Чукотки. Вот с тех не таких уж и давних пор «олигархова дочурка» Марго тут и верховодила, получая заказы от Гостелерадио на один проект за другим.

В павильоне Жека с Марго наспех сервируют стол, благо все необходимое для этого здесь имеется. А как же? Здесь же снимают передачу «Смак». Ну а дальше как всегда. Обезображенные панцири лобстеров и губы трубочкой на дне высоких хрустальных бокалов. Да все вроде бы как всегда, но Марго ведет себя как-то не совсем обычно. Чувствуется, что она внутренне как-то слишком уж напряжена. Как-то несообразно окружающей обстановке: мягкий свет, полутона. Из динамиков плавно льется: «I wanna be like Grace Kelly, u-u-u yeaah». Но Марго почему-то приблизительно через каждые десять минут (Жека автоматически хронометрирует и усредняет) вдруг подскакивает как ужаленная: «Honey боровок! I love you, sucking pig» и исчезает за какой-то непонятной, неизвестно куда открывающей проход дверью. Через, в среднем, пять минут она каждый раз возвращается и, как ни в чем не бывало, вновь погружает свои пухлые, надутые страстью губы на дно высокого бокала. Во время ее очередного загадочного исчезновения Жека подходит и дергает ручку двери. Безрезультатно. Дверь оказывается запертой с другой стороны. (Так ведь обычно пишут в таких случаях?) «Может это туалет? — думает Жека, — И чего это она все бегает? Лобстеры вроде бы свежие». Он возвращается на свое место и задумчиво пополняет многочисленные бокалы разнообразными алкогольными напитками. Наполнив бокалы Suntory Yamazaki, Single Malt Whiskey, Sazerac Rye, Johnny Walker Green Label, Bernheim Original Kentucky Straight Wheat Whiskey, Jack Daniels Single Barrel Whiskey, Жека уже было собрался опустить заскучавшую губу в Johnny Walker Green Label, но в этот момент вдруг открылась входная дверь, и в помещение павильона осторожно и вместе с тем как-то разом, всеми частями тела одновременно, винтом как-то, вдруг вкрался какой-то мужичонка в измятом костюме и всклоченной шевелюрой своей прически а ля «Взрыв на макаронной фабрике-2». Просочившись, мужичонка прикрыл за собою дверь и замер в извинительной позе близ порога. Зрачки его широко открытых глаз суетливо бегали, обозревая помещение. «Что это за урод? — думает, глядя на непрошенного гостя Жека, — наверное, какой-нибудь безумный режиссер. Залетел, наверное, сдуру не туда в творческом своем эпатаже, а теперь вот стоит и жалом своим туда-сюда вертит: «Куда я попал и где мои вещи?» Ох уж эта богема! А как, интересно, он умудрился дверь-то открыть? Я же ее собственноручно на два оборота закрыл. Случайно ключ подошел?» Между тем повисшая пауза стала приобретать совсем уж неприличные размеры. Жека решил не допускать возможной катастрофы и задал незнакомцу вопрос, что называется «в лоб»: «Ты кто?» Подвисшая и ежесекундно раздувашаяся пауза облегченно низвергается на пол и с шелестом расползается по студийным щелям. Зрачки незнакомца, наконец, перестают метаться и на пару секунд впиваются в Жекино слегка припухшее лицо.

— Да, да — это вы, именно так мне вас и описали, — начинает частить скороговоркой непрошенный гость, — и внешность и манеры — все сходится!

— Че вы такое мелете? Че вы тут такое несете? — раздраженно произносит уже почти пьяный Жека, — внешность, манеры, описания какие-то! Ворвались хрен знает откуда и как! Кто вас, вааще сюда звал?! И несет тут всякую чушь!

— Да, да, вы извините меня, конечно же, за вторжение, но одна очень влиятельная особа просила вам кое-что передать и при этом очень торопила меня. Чтобы угодить ей (а попробуйте не угодить!), мне пришлось за пару часов преодолеть несколько сот световых лет, а с торможением у меня пока плоховато получается. Очень плохо пока я его переношу с непревычки. Голова начинает болеть, тошнит, рассеянность появляется. А от рассеянности всякое могу выкинуть. Так что вы уж меня извините!

— Полный бред! Какие-такие «световые лета»? Понятно, что летом солнечного света всегда больше. Но при чем здесь это? Вы мне дурочку-то тут не валяйте. О-со-ба! Это вас Изабель сюда подослала? Не хочу про эту курву больше ничего слышать! Пусть сама своих зверей выращивает. Я к этому не имею никакого отношения. От меня такого не могло народиться! От моего здорового семени!

— Да нет, что вы! Я совершенно не по этому делу, — протестующе машет руками незнакомец, затем задумывается, — хотя, может быть, отчасти и по этому. Но особу я имел в виду совершенно не ту, о которой вы сразу подумали.

— Не ту? А какую же?

— Особа очень значительная, но для вас почему-то пожелала отрекомендоваться Васей. Сам не знаю почему, я ведь простым истопником работаю. Так прямо и сказано было: «Если сразу не поймет он, от кого ты, тогда так и скажи: «От Васи, мол». Но он должен понять и так, у него есть дополнительная система сигнализации». Наше дело маленькое. За что купил, как у вас обычно говорится, за то и продаю.

— Так, так, так, — шепчет Жека, — начинается: Вася, истопник, сигнализация… Сигнализация — это ведь мой второй пах, наверное, имелся ввиду. А его уже и нет. Кровинушки. Нет его с сегодняшняго дня! Будь он проклят. Этот несчастливый день.

— Что-что вы там говорите? А-а-а, не мне. Так вот особа эта (язык не поворачивается назвать ее Васей) просила напомнить вам о трех предупреждениях-знаках. Вы ведь, кажется, так договаривались? Напомнить и поставить вас в известность, что с моим появлением ваш лимит полностью исчерпан. Что это означает — сие мне неведомо. Счастливо оставаться. Мне уже пора в обратную дорогу. Печи уже, наверное, совсем подостыли. А температурку скоро видимо придется повышать (произнося последнюю фразу, истопник как-то по особенному, как-то уж очень хитро посмотрел на Жеку).

В этот момент призывно покачивая бедрами в павильон вошла Марго. Глаза ее плотоядно сверкали. «Honey мой боровок! I love you, sucking pig» — страстно зашептала она с порога. «Т-с-с, — зашептал Жека, приложив палец к губам, — у нас гости!» Глаза похотливой The Mokroshelki на мнгновение изменили оттенок и стали плотоядно-удивленными: «Что с тобой, нoney? Какие гости? Мы разве кого-то звали?» И игриво извиваясь: «Нам разве сейчас нужен кто-то еще? Или у нас сегодня по плану групповичок? Хи-хи-хи!» Жека с недоумением оглядывается и видит что взъерошенный человечек уже куда-то исчез. «Где же вы? Я хотел задать вам всего один вопрос!» — кричит Жека вглубь павильона. Ответа нет, зато раздается омерзительный в издевательстве своем смех этой наипаскуднейшей The Mokroshelki: «Honey, хи-хи-хи, когда ты уже успел так наклюкаться?! Тебя нельзя уже оставить и на пять минут!» Марго обнимает Жеку и обрушивает на него каскад возбуждающих движений своего гибкого нарочито не податливого тела. Жека отчаянно сопротивляется начинающей нарастать в нем страсти. «Это что же получается, если лимит исчерпан, значит в любую секунду все может прекратиться? Когда у этого придурка печка до указанной Васей температуры прогреется? Или же это означает, что еще один грех и все???!!! В кипящее масло???!!! Или смолу???!!! (Кстати, а что лучше? Надо было тогда еще спросить об этом Василия, когда насчет температуры договаривались), — заметались грустные мысли в пьяной Жекиной голове, — а может один разок еще все таки можно? Напоследок? Напосошок, так сказать? И ничего за это не будет? А может я вообще на этой Марго сегодня же женюсь и венчаюсь. Тогда-то ведь все можно? С законной-то женой? Ну и выпить, наверное, теперь уже будет можно. А как на свадьбе-то и не выпить?» И придумав на ходу вот такую вот грандиозную для себя отмазку, Жека нажимает на тормоза останков своей воли и, наконец-то, полностью отдает себя на волю стихии волн разбушевавшейся в нем штормом страсти. Но глумливая и как обычно изобретательная в искусстве любви The Mokroshelka, как всегда, задумала что-то новенькое. Горячим, страстным, переходящим в повизгивание шепотом она умоляет Жеку сделать минутную паузу, в течение которой она будет ожидать его в сладостном томлении за загадочной дверью завершая последние приготовления к восхитительно— сказочному вечеру. «Всего одна минута, honey. Выдержи. Я тебя умоляю!» — уже хрипит в своей страсти она и исчезает в темном дверном проеме. Жека возбужденно раздевается, раздирая на себе самые непрочные детали своего туалета и остается, наконец, только при паре своих любимых часов, понтово болтающихся на истонченных иглой запястьях. На правом запястьи с понтом болтался «Франк Мюллер». На левом болтается по-понтовому «тикая» — «Патек Филип». Жека отслеживает по ним окончание этой изматывающей, рвущей на куски останки его души, гребанной минуты. Сюрпризы, мать ее так! Тут как бы эякуляция не подвела! Чтобы вовремя все случилось! Пятьдесят девять. Шестьдесят. Все!!!!!!!!!! Жека с призывным воем невостребованного по весне самца бизона распахивает настеж проклятущую дверь и затяжным кенгуринным скачком преодолевает дверной проем. Что это?! Первое время он скачет цирковым козлом ослепленным светом многочисленных рамп по какому-то занозистому паркетному полу. Скачет, надо отметить, очень даже вдохновенно. Вдохновенные скачки сопровождаются страстными повизгиваниями быстро взрослеющего порося. А как еще? Есть ведь свои правила у этих любовных игрищ. И такой вот образ придумала для него в этот раз эта изобретательнейшая из The Mokroshelоk («Honey боровок! I love you, sucking pig»). Но где же эта баловница? Через некоторое время немного подуставший Жека, наконец, останавливается, с ищущим прищуром оглядывается вокруг. Ничего не видно! В уши лезет заглушаемый прежде визгами и прыжками какой-то посторонний шум. Шум негромкий и напоминает сдавленное рыдание многих лиц. Свет по-прежнему резко бьет в глаза. «Некстати она все это придумала, — думает постепенно остывающий от страсти Жека и в нем просыпается рационализм маркетолога, — жечь столько электричества одновременно! Катастрофически растет энергоемкость запланированного мероприятия! Падают показатели окупаемости!» Жека по-прежнему не может ничего различить в округе и театрально трубит разбушевавшимся в страсти слоном: «Honey зайка! I love you. Где ты? Ау!» Зайка не отвечает. Шум нарастает. Все более отчетливо слышны всхлипы и стоны многих лиц. Очень эротично. В Жеке опять начинает просыпаться страсть. Медленно растет эрекция. Положительная динамика Жекиных переживаний неожиданно стопорится из-за раздавшегося прямо над Жекиным ухом голоса. Голос был женским, но не принадлежавшим Марго. И в то же время это был очень знакомый в игривости своей голос: «А какую из ваших «заек» вы сейчас имеете в виду?» Со всех сторон доносятся уже отчетливо сладострастные стоны многих лиц. Сексуальность ситуации нарастает. «Вот сволочь, — думает Жека, — мало того, что решила при таком ярком освещении все устроить (знает ведь, курва, что не люблю я этого), так еще и не поленилась, падла, именно сегодня этот групповичок организовать! В такой и без того тяжелый для меня день!» На Жеку падает грустно-пьяное настроение. Эрекция медленно идет на спад. Из ступора его выводит тот же знакомо-игривый голос. Он вновь настойчиво проникает в оглохшее было ухо. На этот раз голос приобретает более требовательные оттенки: «Ну, что же вы, Дюринг? Говорите, вы находитесь в прямом телевизионном эфире! Программа «Три шага в ад» и я, потрясающая все вокруг и лучшая в стране телеведущая — Лолита! Вау! (Звучат вымученные аплодисменты нанятых за бабло «зрителей»-лузеров).

Жеку поначалу охватает оторопь, быстро переходящая в истереку: «Какакой на фуй прямой эфир! Уроды! Где эта б… а, Марго?!!! Немедленно прекратите это безобразие! Я вам покажу «групен-секс»! Это аморально! Я не допущу этого промискуитета! Это вопиющий беспредел, в конце концов! Я вам всем устрою щас «траххен зи поппен»! Где же ваши хваленые нравственные устои, наконец! Три шага! Я еще не превысил своего лимита!» И еще чего-то долго и громко кричит Жека, пока окончательно не садится его нетренированный на митингах голос и он перестает слышать даже самого себя. Во время его неизвестно к кому обращения часть самых ярких рамп испуганно гаснет. Вглядываясь в постепенно проявляющееся отображение окружающей действительности Жека вдруг замечает прямо перед собой известную телеведущую Лолиту, восседающую на высоченной кафедре и облаченную в судейскую мантию. За ее мощной спиной похолодевший Жека видит содрогающихся в конвульсиях хохота отстойных напрочь зрителей-лузеров-лохов. Сверху на Жеку испытующе смотрят многочисленные телевизионные камеры, подмигивая ему своими красными глазками. «Ух ты! Это со мной впервые такое происходит! На всю страну меня транслируют. Кажись, мечты понемногу начали сбываться!» — проносится тщеславным пунктиром в Жекиной начинающей уже трезветь голове. На первом ряду Жека с удивлением замечает корчащихся в лошадином оскале своего абсолютно тупого смеха всех когда-то обожаемых им The Mokroshelоk. Жека видит, как взвизгивает и подпрыгивает Изабель, брызжет слюнями Марго, гавкающее икает Изольда, квакающее агонизирует Эсмеральда, судорожно глотая воздух, всасывающее всхлипывает Азазель. «Подставили, б… ги, сговорились. И чего им только не хватало? Тусовались и тусовались бы себе на халяву, — с огорчением думает Жека, — но ничего, еще, как говорится, не вечер. Доберусь я до вас. Ужо я вам матки повыдергиваю… Повыворачиваю с корнем! Каждой в отдельности. Индивидуально, значит. Вот надо только отсюда достойно выбраться. Скандалить на всю страну как-то не совсем удобно. Не с руки как-то. Не позволяет гуманитарное образование. Только вроде бы стал известным на всю страну и узнаваемым всеми маркетологом, а тут на тебе — удаление маток в прямом эфире без наркоза, в отсутствии Кашперовского, да еще и не совсем хирургическим путем. Это конечно же будет справедливым актом возмездия. Но широкой общественностью это может быть понято не правильно. Поэтому надо бы повременить с этой вендеттой по люберецки».

Судья-Лолита бьет своим молотком по столу и строгим менторским басом обращается к Жеке: «Гражданин Дюринг! Вам пока слова никто не давал. Мало того, что вы, не проявляя должного уважения к суду явились сюда в таком виде, вы еще и пытаетесь продемонстрировать нам свою запущенную в распутстве своем эрекцию! Вы что, не знаете, что по нашим гуманным законам показ пениса по телевидению должен осуществляться только в режиме «шесть часов»? Не знаете? Может вы еще не знаете, что такое пенис? Поясняю это то же самое, что и фаллос. Что, и фаллос не знаете, что такое? Ну тогда я не знаю, чем вам еще можно было бы помочь. Это уже ваши проблемы. В сегодняшней игре — вы самое слабое звено! Но, вынуждена предупредить вас, что незнание наших законов не освобождает вас, Дюринг, от вашей же перед нами ответственности. Вы позволили себе «половину седьмого»! Суд учтет это при вынесении окончательного приговора».

Жека слушает всю эту галиматью («закон», «ответственность», «гражданин», «приговор») и вдруг вспоминает, что из всей его понтовой одежды на нем остались только «Франк Мюллер» и «Патек Филип», да и те, хоть и с понтом, но висели лишь на его запястьях (Жека никогда не отделял часы от одежды и любил каждое утро напевать одну и ту же песню: «По утрам, одев трусы, не забудьте про часы»). Это воспоминание посетило его еще в средине лолитиного наезда. И именно в это время Жека начал непрозвольно и, как ему казалось, незаметно пятится задом к спасительной двери. Но не тут-то было, путь к спасительному отступлению тут же был блокирован присутствующими на суде блюстителями порядка.

— Гражданин Дюринг! — гремит Лолита, — не заставляйте нас расстреливать вас в зале суда при попытке к бегству! Не забывайте — мы в прямом эфире! И у экранов сейчас находится очень много маленьких детей. Не провоцируйте демонстрацию насилия! Это отдельная статья.

— Нет, нет. Стрелять не надо. Дайте хоть штанишки-то одеть, — бормочет еще не до конца протрезвевший Жека, — Прикрыть немного эрекцию. На фиг мне сдалась еще одна статья?

— Гражданин Дюринг! — вновь сотрясает зал Лолита, — В связи с окончательным угасанием вашей эрекции суд отказывает вам в облачении отдельных частей вашего тела в предметы одежды. Суду, гражданин Дюринг, нужна только голая правда! Прошу пригласить для дачи показаний истицу Нюру Вырвиглазову! Свидетельница Вырвиглазова предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.

— Клянусь говорить правду и только правду.

И понеслось своим чередом судебное слушание. The Mokroshelki по очереди выползали змеями на трибуну и шипя поливали Жеку грязью на глазах у многомиллионной армии лоховских лузеров, прилипших к экранам телевизоров вместе со своими недоразвитыми детьми-даунами. Эти неистовые во лжи The Mokroshelki поведали всему миру о многих пагубных Жекиных пристрастиях. Много было сказано про его необязательность, хронический алкоголизм (подошедший к стадии деградации личности), прогрессирующую наркоманию, нездоровое пристрастие к безудержному совокуплению в сортирах типа клозет, странную дружбу с педерастами и лесбиянками. Даже про его извечное нежелание пользоваться изделиями типа «Кондом» не постеснялись рассказать всей стране эти бесстыдницы! Но особенно взбудоражили общественность известия об участившихся случаях зачатия и развития у всех пяти The Mokroshelki (по их гнусным утверждениям все зачатия происходили от Жеки) каких-то странных многополых эмбрионов. На третьем месяце беременности у эмбрионов вырастали довольно приличные зубы и когти. По истечению третьего месяца беременности эмбрионы принимались всячески ворочаться, настойчиво скрестись и при этом очень больно еще начинали они кусаться. Выносить до конца хотя бы одного из этих чудищ ни одной из The Mokroshelоk так и не удалось. Все обычно заканчивалось массовыми выкидышами на четвертом месяце беременности. При этом сами выкидыши мгновенно исчезали с места проишествия и найти их впоследствии никому не удавалось. Вместе с тем в центральном люберецком парке стали очень часто находить обезглавленные трупы собак и кошек. Поначалу подумали, что это дело рук учеников находящейся неподалеку люберецкой музыкальной школы, которым собаки и кошки своим воем и по-весеннему дурным ором часто мешали играть гаммы. Но после того, как за учениками люберецкой музыкальной школы было установлено скрытое наблюдение от этой версии пришлось отказаться. Причины массового падежа уличных животных остаются до сих пор не выясненными. Голов безвинно убиенных животных до настоящего времени нигде обнаружить не удалось.

Ну что тут можно было сказать в ответ на эту обезоруживающую ложь? Да его, Жеку, никто ни о чем и не спрашивал! Забыли дать ему последнее слово и тут же же объявили приговор. С высокой судебной кафедры на Жеку в очередной раз был низвергнут грохочущий водопад бранных слов с красивым именем Лолита (ну, а что? Название как название. Есть же водопад с названием Виктория?):

— По обвинению в неоднократном прелюбодеянии, совершаемом одновременно со множеством лиц в публичных местах в состоянии крайне тяжелого наркотического и перманентного алкогольного опьянения, преведшем к появлению на свет неизвестных науке агрессивных ядовитых существ, суд приговаривает Евгения Дюринга к ста пятидесяти годам колонии строгого режима. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит! (Далее следует сотрясающий съежившийся Жекин мозг удар тяжеленного молотка «ее чести»)

В зале и эфире повисла тишина. Находившиеся в зале и прилипшие к экранам телевизоров лоховские лузеры со своими дебильного вида детьми, начали уже было проникаться состраданием к осужденному. В зале и эфире послышались слезливые всхлипы. Кто-то из дальнего ряда дрожа ноткой сочувствия в голосе вдруг удрученно воскликнул: «Надо же, долго-то как ждать — целых сто пятьдесят лет…!» А из эфира в образовавшуюся паузу вдруг проник вопрос по поводу Жекиного права на периписку с родственниками. В общем, обстановка начала по немногу меняться в Жекину пользу. И ему бы, Жеке, надо было бы, наверное, помолчать немного. Выдержать, как говорится, паузу. Может народ бы и вздумал, наконец, взбунтоваться. Выразить свое недовольство таким вот беспредельно жестким решением. Он же, Жека, никого ведь не убивал и не насиловал. Подумаешь, обманул каких-то там телок с корыстно-мокрыми щелями. Обещал жениться, а сам все тянет, не делает им никаких предложений. Не едет в Мухосранск для знакомства с родителями на помойке. И за это сто пятьдесят лет? Так это что же, у нас все мужское холостое населения надо теперь в тюрягу упрятать? Оно ведь, это мужеское и одновременно холостое население-то всегда ведь одинаково себя по отношению к этим вспотевшим в корысти щелью телкам ведет. Судья-то что, этого не понимает? Да она феминистка! Долой! Вперед! Поломонные стулья! Опрокинутая кафедра! В общем, образовалась вроде бы надежда на зарождение народного гнева. А вот если бы это зарождение все же произошло, глядишь, и судьи бы дрогнули. Прониклись бы и впервые в своей многолетней практике уважили бы гневный глас народа. Но нет. Жека, не будь он маркетологом, если бы не умудрился разрушить и эту святую минуту нарастающего сострадания! Он тут же, со свойственным ему цинизмом, как говорится, не отходя от кассы, беспощадно расправился с этими ростками зарождающегося гуманизма.

— Позвольте, — обреченно вскричал он надтреснутым голосом, — а почему мне не предоставили последнего слова? Я когда-то в детстве смотрел какой-то фильм, там про суд показывали. Так там осужденному дали последнее слово. Осужденный это слово взял и как дал сразу всем там просраться, так всех с говном смешал, что его сразу же оправдали и еще президентом назначили.

— Осужденный Дюринг, — уже не так уверенно и с досадой на лице басит ее честь, — вам предоставляется последнее слово.

— Я попрошу все же принести сюда мою одежду. Нет, нет мне совершенно не холодно. Одежда нужна мне, как раз, для произнесения последнего слова. Там, в каком-то из карманов у меня хранится один прелюбопытнейший документик.

— Сотрудники милиции, организуйте доставку в зал суда одежды осужденного, — строго вещает Лолита.

В зале и эфире царит некоторое замешательство. Падкая на зрелища публика терпеливо ждет, когда медлительные блюстители порядка приступят к доставке Жекиного понтового прикида. Блюстители не торопясь исчезают в дверном проеме. Повисает пауза дорогого эфирного времени. Эфирным лузерам в это время на подробном визуальном примере объясняют, как пользоваться прокладками. Лузеры, находящиеся в зале, демонстративно скучают. Наконец, в зале неторопливо появляются стражи порядка. Они торжественно выносят на всеобщее обозрение мятые детали Жекиного гардероба, предварительно освобожденные от вещей, которые Жеке уже никогда не пригодятся. Этот процессуальный акт выполнен исключительно с целью противостояния повсеместно распространяющемуся исламскому терроризму. Жека тоже ненавидел исламский терроризм, поэтому против действий представителей законной власти возражать не стал. Он долго шарит по опустевшим карманам и затем радостно демонстрирует суду какой-то изъмятый желтый листок с синеющей на нем гербовой печатью. Жека прячет таинственную бумажку в карман своих мятых штанов и кладет их неподалеку от себя. Эфир и внимание присутствующих вновь сосредотачиваются на Жеке.

— Разрешите начать, ваша честь? — галантно шаркает босой, истыканной занозами ногой по шершавому студийному паркету вдруг поймавший кураж Жека.

— Начинайте, — немногословно ответствует ее честь.

— Прежде всего, разрешите поблагодарить присутствующих здесь дам-истиц. Они так все изобретательно сегодня устроили и так «хорошо» обо мне сегодня прилюдно отзывались, что даже не знаю, как теперь их и благодарить. Такому халявному пиару позавидывал бы, наверное, и без того уже беспредельно раскрученный самый главный пидор всея Руси (по совместительству ее же народный артист) Борис Моисеев. Это я так, к слову Борю упомянул, а то меня тут попрекали странностью взаимоотношений с людьми, имеющими нетрадиционную ориентацию. Как видите, ничего странного здесь нет. Какие же могут быть странности, если эта дружба уже официально одобрена на государственном уровне?

— Гражданин Дюринг, не отклоняйтесь от темы. У нас с вами не политический процесс, а уголовный. Вы уголовник, Дюринг, советую вам запомнить эту на всю оставшуюся жизнь, — раздражается ее честь.

— Яволь, гражданин начальник. Уголовник Дюринг понял Вас. Так вот, давайте задумаемся. Чем же недовольны эти милые девушки, приехавшие к нам в столичные Люберцы из своих Мухосрансков, Переплюйсков, Больших Бодунов, а так же Безнадежнинсков, Белогорячинсков, Циррозинсков, Жмуринсков, Крематорсков, Ново-Погостищев, Старо-Колумбаревых и прочих малых городов нашей страны? В чем причина такой вот дикой злобы к моей персоне со стороны вот этих пяти экземпляров The Mokroshelоk из отряда The Telok, которых вы все слушали сегодня открыв рты?

— Мы протестуем! Это оскорбление личности! — вопят хором со своих мест задетые за живое The Mokroshelki.

— Граданин Дюринг, не заставляйте суд пересматривать ваше дело с целью добавления вам срока еще по одной статье! — демонстрирует весь металл своего голоса Лолита.

— Я Вас умоляю, Ваша честь! Ну, положим, будет у меня в итоге 153 года вместо 150. Меня это уже абсолютно не парит. И так, и эдак, сидеть все равно очень долго мне придется. Один мой знакомый (кстати, очень даже значительная персона, можно даже сказать межгалактическая персона), поведал мне как-то о том, что трудно бывает всегда первые сто лет, а дальше все идет как по маслу. Или как по смоле. Это ведь у всех по разному. У них там тоже суверенная демократия. А что касается таких названий как The Telki и The Mokroshelki это ведь не оскорбления, это особый маркетологический слэнг. В нашей маркетологической среде так называют этих особей абсолютно все без исключения. А нас, маркетологов, в стране уже очень много. Кстати, тот же мой VIP знакомый как-то убеждал меня что маркетологи это часть народа. Я с ним тогда не согласился, а сейчас понял, что он в чем-то прав. Никаких особенных отличий, кроме более раздутых в изощренности своей понтов. А раз так, раз маркетологи — это тоже народ, то и названия The Telki и The Mokroshelki — это народные названия. Это, можно даже сказать, такой вот у нас нынче народный фольклор образовался. Я надеюсь, Вы-то хоть не против народного фольклора-то, а? Ваша честь?

— Гражданин Дюринг, не испытывайте терпение суда и экономьте дорогое эфирное время!!! — вдруг срывается на истеричный фальцет ее честь и неистово колотит по кафедре своим безумным молотком. (Это внезапное раздражение можно объяснить попыткой «ее чести» мысленно сопоставить свою персону с одним из названных Жекой подвидов. Результаты сопоставления, очевидно, и вызвали эту плохо контролируемую вспышку неправедного гнева. Все дело в том, что «ее честь» сама не так давно приехала из далекого далека завоевывать Люберцы). — Что за бред вы несете про межгалактические пространства и при чем здесь какая-то смола?

— А это значит как в том фильме: «Короче, Клифацовский!», — растекся глумливой улыбкой Жека, внутренне осекшись и «включив дурака» проигноровал заданные ему вопросы, — Сейчас, сейчас, Ваша честь! Пожалуйста, минутку терпения! (Так ведь обычно говорят в таких случаях?) Подхожу, наконец, к самому главному! Так за что все же на меня так сильно обиделись когда-то дорогие и honey мои зайки, оказавшиеся, в конце-концов, вполне обычными, банально-злобными в корыстно-алчной своей расчетливости, заурядными такими The Mokroshelkami? Ответ мой будет очень прост, потому как будет он правдив! А обиделись вы на меня honey, потому как не повелся я, как приличествует настоящему люберецкому маркетологу, на ваши дешевые провинциальные разводы! Как загорались ваши порочно-алчные глазки, когда я рассказывал вам о причудах своего папаши — нефтяного магната из штата Техас! Как плотоядно поскуливали вы, когда я откровенно вешал вам лапшу на уши, покупая по три ресторана в неделю в центре столицы! Каждая ведь из вас, потирая свои проворненькие ручки, оставшись на едине сама с собой, думала: «Сейчас, сейчас! Осталось совсем немного! Надо только еще чуть-чуть совсем дожать этого сластолюбивого дурачка, этого богатенького лоха и, как говорится, «золотой ключик у нас в кармане»! «И — здравствуй Калифорния!» (Так ведь вы когда-то пели, Ваша честь? Когда еще в суде не работали?) Виллы на Лазурном берегу, апартаменты в центре Люберец, эксклюзивные туры на Бали, «Линкольны» к подъезду и все такое прочее! Ан нет! Никак это «чуть-чуть» у вас с «дурачком» не получалось. И даже старина Листерман вам ничем помочь не смог. А потому как иммунитет на The Mokroshelоk вырабатывался у люберецких маркетологов годами! Но вы этого никак не захотели понимать и в ход пошла «тяжелая артиллерия»: беременности со зверушками, пространные разговоры о достоинствах семейного уюта, истерики на тему «несовместимых с жизнью однодневных разлуках с любимым», каждый раз заканчивающиеся театральными обмороками, и много чего еще. Спору нет, богат ассортимент ваших «разводных» инструментов, но нет в ваших действиях полета! А потому-то ничего у вас не получается. Из-за вашей примитивной шаблонности. И не получится никогда! Вы ведь для чего нам, люберецким маркетологам, нужны-то были иногда? Для понту только ведь. Понты — это такой люберецкий спорт. Поэтому и цель понтов такая же, как во всяком спорте: постоянное выяснение кто кого круче. У него три The Mokroshelki, а у меня пять — I best. Он попал сегодня с The Mokroshelkoi в «Ростикс», а я нет — I lose. А эти дурочки вдруг что-то о себе возомнили. Научились они на специальных курсах правильному выговору буквы «г», манерному стилю общения с растягиванием слов «по-люберецки» и давай сочинять истории про своих богатых родственников, безбедно проживающих в богатых своих имениях, на территории которых совершенно недавно нашли богатейшие залежи мухосранской нефти, цирозинского газа, переплюйской руды и даже, оказывается, давно уже разрабатываются безнадежнинские алмазные копи и месторождения жмуринского никеля. И ежедневно пытаются нам, продвинутейшим маркетологам, всю эту чушь впарить! Видно и старичок Листерман начал где-то не дорабатывать. Недаром он недавно эмигрировал в Австралию. В эту страну пока еще непуганных маркетологов. Совсем тяжело ему, видать, стало в наших Люберцах. Нам ведь уже это все давно надоело. Все эти избитые сценарии. Поэтому подумали мы, подумали и собрали недавно довольно представительный конгресс самых продвинутых люберецких маркетологов, на котором было решено с первого числа следущего месяца, наконец, навсегда покончить с этими, отнюдь не такими уж и дешевыми, понтами. Хватит ежедневно кормить и поить на халяву в дорогущих кабаках этих беспредельщиц. Подумать только! Они ведь при всем при том еще набираются наглости в суд на нас, кормильцев-маркетологов, подавать. Потрясающая неблагодарность. Наглость просто какая-то несусветная. Это ведь все равно, что нагадить на лестничной клетке у кого-нибудь под дверью, а потом в эту же дверь постучаться и попросить бумажку, причем не какую-нибудь там вчерашнюю газетку, а именно качественно-целебную бумажку и только от «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION»! Ну теперь все! Наглеж закончен! Теперь все понтовые деньги решено направить на строительство в г. Люберцах ливневой канализации и благоустройство внутренних дворов. А поэтому, honey, выбросьте из своих одноклеточных головушек всяческие мысли о возможной на всю жизнь халяве и за работу! Катитесь-ка вы назад в свои Мухосрански и поднимайте там экономическую мощь родных вам регионов! Нечего тут своими б… ми глазками стрелять и откормленными за наш счет жопами вертеть! За работу! Да и про рождаемость на родине своей не забудьте! Демографический план президента у себя в родных местах теперь выполняйте. Коль здесь у вас не получается ничего. Все карлики какие-то или дауны зубастые здесь внутри вас зарождаются. Да и те не задерживаются у вас из-за беспримернейшего вашего беспредела и не соблюдения вами правильного распорядка дня и режима питания. Так и норовят они, сердешные, выпрыгнуть из ненавистной вашей утробы до срока и бежать куда глаза глядят. Вон сколько уже ищут их, а найти никак не могут. А безгловые трупы все прибавляются и прибавляются. И валяются они нынче, разбросанные по когда-то любимым местам отдыха трудящихся люберчан. А такого ведь раньше в Люберцах у нас никогда не было. Даже когда очень много песикотов у нас в один год развелось. Отдельные укусы некоторых граждан, ну тех, которые любили всегда на травке или в канавке где-нибудь отдохнуть, конечно же, имели место быть, но такого вот повального зверства никогда не наблюдалось. И это, кстати, самый весомый аргумент для принятия вами быстрого решения о необходимости немедленного посещения могил вашей давно уже спившейся и вымершей родни. Посмотреть на эти скорбные холмики с покосившимися крестами без фамилий и озаботиться проблемами продолжения рода. Должна же у вас еще остаться хоть какая-то тяга к родным местам и местечковый патриотизм? Ну или как там у классика: «любовь к отеческим гробам»? Так что не парьтесь больше, honey. Достаточно изучив вас с различных (хи-хи) сторон, настойчиво рекомендую, мои honey зайки, послушайться мудрого совета своего hippopotamus amphibious, sucking pig и т. д. Послушаться и, как говорится, «сделать фокус и исчезнуть» из этих неблагоприятных для вас мест. Так будет лучше и для ваших Переплюйсков, и для нашей многострадальной столицы. Спасибо за внимание.

В зале и эфире раздаются бурные и продолжительные аплодисменты, преходящие в овации. Слышны крики: «Браво!», «Брависсимо!», «Свободу Евгению Дюрингу!». Сквозь невообразимый шум восторга иногда прорывается неистовый стук молотка «ее чести». Жека картинно раскланивается с залом и эфиром, но вдруг, видимо что-то вспомнив, хлопает себя ладонью по лбу и вскидывает руку, вновь испрашивая внимания почтейнейшей публики. Через некоторое время в зале и эфире воцаряется прежняя тишина. Жека вновь извлекает из кармана валяющихся неподалеку от него штанов мятый желтый листок со строгой гербовой печатью и вновь обращается к стране.

— Пользуясь прямым эфиром и присутствием здесь The Mokroshelоk, которых я еще вчера считал своими, я хотел бы сообщить пренеприятнейшее известие для всех дам, вступавших со мной когда-либо в беспорядочно-аморальные половые связи. Дело в том, что не так давно, почувствовав признаки какого-то странного нездоровья (стали сильно чесаться лимфоузлы под мышками), решил я как-то, ну так, на всякий случай, пройти тест на такое гнусное заболевание, как СПИД. Результаты теста оказались положительными. (Жека трясет опечатанной бумажкой) Так что прошу всех моих милых наспех-походя-подруг, глубоко (иногда до самых почек) уважаемых мной сортирных «жриц любви» последовать моему же примеру. В смысле прохождения теста. Особенно это касается вас, уважаемые The Mokroshelki. (Да, да, а вы то что баловницы-заговорщицы думали? Что вы у меня единственными и неповторимыми были? Как бы не так!) Результатов анализа я ждал ровно неделю. А за эту неделю мы с вами столько совершили кувырков…! Просто не счесть! Но тут вы сами виноваты. Вы же, оказывается, сговорились и всю неделю по очереди укоряли меня в недостаточном к вам внимании и уговаривали переехать к вам для постоянного проживания. Видимо, захотелось вам окончательно уморить меня за эту неделю. А я то, наивный, думал, что это простое такое случилось совпадение, и старался, как мог угодить вам вниманием своим. Изо всех сил старался! Вы же помните: один час и тридцать одна минута ровно. Так что, эта неделя была для нас с вами особенно плодотворной! И теперь я хочу совершенно искренне пожелать вам всем крепкого здоровья и удачи в вашей дальнейшей личной жизни! А мне пора на сковородку. За мной скоро уже прилетят. Сегодня уже был оттуда истопник. Хороший такой мужичок. Простой такой. Жаль, времени у него не было по нормальному так выпить и, поподробнее все обсудить. Какая-то печка у него там остывала. Ну ничего, скоро мы с ним наговоримся. Я думаю пары веков нам для этого хватит. Да-да, лучше уж я туда, чем в вашу тюрягу. Небось еще и в СИЗО захотите меня первые пятьдесят лет продержать, а уж потом только-то уже на зону? Нате-ка, выкусите! (Жека показывает Лолите жирный кукиш) Я лучше в ЗАО «Ад» почалюсь столетие-другое. А если повезет, через какую-то сотню лет глядишь и в ЗАО «Рай» откинусь. За примерное поведение. А у вас-то тут что? Ну, выйду я через 150 лет. Кому я нужен? На работу в «OBSERVANT PUC-PUC COD INTERCORPORATION» обратно уже не примут. Где-нибудь предложат за гроши поработать «молдаванином». Жилья нет. Сейчас так строят, что к тому времени апартаменты мои уже порушатся. В общем, безнадега тут у вас через 150 лет для меня будет полная. Нет-нет, не желаю! Да что я вам тут все объясняю?! Пошли вы все на фуй, уроды! С вашими заготовленными для меня жизненными перспективами! Ва-ся! Ва-си-лий! (Жека громко кричит голосом попугая Кеши из известного мультфильма).

Зал вместе с эфиром поначалу хоть и с брезгливым, но все же с сочуствием восприняли известие о Жекином заболевании, но когда Жека так неожиданно перешел на личности и понес непонятную ни залу, ни эфиру ахинею, они дружно возмутились. Зал засвистел и затопал. Эфир выключился, прощально подмигнув Жеке красным глазком телекамеры. Все. Короток он уж больно, этот moment of glory. Жеку пытаются увести куда-то могучие люди в белых халатах. Жека вырывается и продолжает звать на помощь какого-то Васю. Вася не приходит. Слышится приглушенный расстоянием голос Лолиты: «А я давно уже поняла, что-то здесь не так. Какие-то смолы и межгалактические пространства… Допился, мерзавец». Сопротивляющегося Жеку упаковывают в какой-то шершавый в узкости своей сыроватый мешок. В мешке отстойно склизко и темно. Жека энергично извивается в мешке, агонизируя тяжело израненной змеей. По мешку чем-то сильно бьют. Дикая боль в том месте где когда-то был второй пах сменяется абсолютной тишиной…

Навстречу Жеке молча бесшумно-быстро струится всей своей бездонной мощью шевелящаяся звездами Вселенная. Где-то далеко внизу клубится желтым табачным дымом млечный путь. «Это что кино такое? — задает себе вопрос Жека и тут же сам себе отвечает, — скорее всего — нет. Если бы это было кино, сейчас бы уже где-то на дальнем плане заунывно заголосили бы какие-нибудь невидимые никому бабы. Почему-то все режиссеры себе так всегда Вселенную представляют. Мерцающие звезды и жуткий вой ни кому невидимых баб. А тут так потрясающе тихо. Трудно поверить в то, что когда-то здесь прогремел «большой взрыв». Что-то прикольно щекочет пятки. Наверное, это и есть то самое реликтовое излучение, которое так долго разыскивали эти отстойные ученые. Чего его было искать? Вот же оно. На пятках моих отрывается». Поток как всегда по-нетрезвому сумбурных Жекиных мыслей прерывает какое-то тревожное предчуствие. На фоне надвигающейся на Жеку бездны начинает медленно прорисовываться знакомое бледно-синее, но непривычно громадное, занимающее половину видимого пространства, лицо с характерной для него четверть-улыбкой. Губы лица чуть заметно шевелятся. В покачивающихся Жекиных ушах-парусах, слегка оттопыренных дующим в спину солнечным ветром, что-то слегка шумит. На фоне шума разборчиво проступает не согласованная с движением губ речь: «Нет, Минаев. Пока еще рано. Лимит ваш, конечно, исчерпан и один неверный ваш шажок неминуемо приведет вас ко мне, но у вас ведь есть великая возможность этого шажка никогда не сделать! У вас есть выбор, Минаев! Возможность выбирать — это (поверьте мне на слово) великое счастье. И ответственность тоже великая. Поэтому, Евгений, ни капли алкоголя больше и ни миллиграмма наркотиков! С женщинами, запомните, Минаев, только по великой любви! А САМОЕ ГЛАВНОЕ, СЛЫШИТЕ ВЫ МЕНЯ, МИНАЕВ? НИКОГДА И НИЧЕГО НЕ ПИШИТЕ ДЛЯ ПУБЛИКИ. ЭТОГО ОН ВАМ НЕ ПРОСТИТ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, И Я УЖЕ НИЧЕМ НЕ СМОГУ ВАМ ПОМОЧЬ. ЕСЛИ ВАМ ОЧЕНЬ ЗАХОЧЕТСЯ КОГДА-НИБУДЬ И ЧТО-НИБУДЬ НАПИСАТЬ — НЕ МУЧАЙТЕ СЕБЯ СИЛЬНО. НАПИШИТЕ.

НО ТОЛЬКО НИКОМУ НАПИСАННОГО НЕ ПОКАЗЫВАЙТЕ. СРАЗУ ЖЕ ВСЕ ЭТО СОЖГИТЕ. РУКОПИСИ, СЛАВА ЕМУ, ГОРЯТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Бледное лицо, подрагивая исчезающими контурами, медленно тает. Вслед за исчезнувшим лицом медленно гаснет Вселенная. Видеоролик заканчивается. Взмокший от пережитого ужаса Жека томится еще несколько неприятных для него минут в тревожном ожидании водопада следующих образов, но в этот раз эфир оглушительно молчит. «Фу-у-у, — облегченно думает Жека, — неужели все это прекратилось? Очень хотелось бы, чтобы это наконец произошло. Такая чушь свалилась на мою и без того расшатанную психику! Причём здесь какой-то Минаев? Я же Дюринг! А может, всё таки, Минаев? Тьфу, совсем запутался. Надо посмотреть, как в паспорте написано. А зачем? Пусть хоть горшком меня обзовёт, только в печку не надо… И как только я еще это всё выдержал?» Наконец Жека замечает, что от его недавней помывки не осталось и следа. Что-то противно захлюпало в правом паху. В левом паху ощущалось подозрительное онемение. Жеку вновь пронзает чувство глубочайшего омерзения и на этот раз не только от вида своей крайней плоти. Вся наружная часть его натруженного организма вдруг оказалась покрытой какой-то доселе неведомой зловонной слизью, представляющей собой смесь чего-то липкого и омерзительно омертвелого. Видимо, начала линять кожа. Старая кожа его прежней беспутной жизни. Жеку сильно тошнит. Он находит в себе силы встать и нетвердой походкой, болтаясь от стены к стене, снова идет в душ. «А может, и не чушь это была вовсе? Оценить все объективно ведь невозможно ничего нам. В силу нашего-то обычного состояния. Но надо же? В кои-то веки почти трезвый ведь был. Потому-то, видать, и привиделась такая вот жуткая жуть. Так что же делать? Срочно выпить еще пару литров вискаря? А как насчет последнего предупреждения? Было ли оно? Мучительно заныл сигнальный пах. Значит было! «Все, хватит, пора со всем этим завязывать, — обреченно-ожесточенно думает Жека — решено, заканчиваю с этой гадостной наукой, с маркетологией этой. Это ведь прямой путь на огнедышащую сковородку. Пойду-ка я лучше истопником. Тоже жарко, конечно же. Но не так. Это — не век при 3 500! Или же в какой-нибудь ЧОП охранником устроюсь. Буду там сутки через трое ворота открывать этим обдолбанным уродам. Женюсь на какой-нибудь бывшей шлюшке, которой тоже уже давно все это скотство надоело. А еще лучше на той шлюшке, с которой тоже уже успел поговорить этот надоедливый директор коварного такого ЗАО. Ну так, чтобы ничего лишний раз этой дуре не объяснять. Не вспоминать чтобы об этих кошмарных ужасах. Этот пульсирующий и рвущийся на части секретный пах. Женюсь и буду себе умеренно так выпивать по выходным. «Ни капли» — это он, конечно, хватил! Нельзя так резко. Да и не в той стране мы живем. Он, наверное, подумал, что раз у меня такая фамилия, значит я нерусский. Немец, какой-нибудь. Или еврей. Ошибочка вышла, господин хороший! Фамилии на Руси уже давно не имеют никакого значения. У нас давно уже все евреи по паспорту Ивановы. И их не смущает, что наци бьют обычно не по паспорту, а по лицу. И при этом еще стишки читают, дескать: «Узнаем жидов мы сразу по горбатым их носам и визгливым голосам!» А выпивать я все равно буду. Буду себе спокойненько какую-нибудь отстойно-дешевую «Гжелку» отхлебывать понемножку и закусывать домашними, засоленными этой же бывшей шлюшкой когда-то зелеными огурцами. А потому как хватит уже! Больно уж невеселая это перспектива. Подумать только, это аж 3500 градусов, да еще можно веком не отделаться и на парочку загреметь! Нет-нет — это уже явный перебор! Уж очень жарко это, больно и уж очень утомительно. Я на пляже, и то часу не могу вылежать. А поэтому и не надо никого раздражать и до такого беспредела доводить. Заставлять кого-то на себя так сильно тратиться. Не стоит эта овчинка выделки. И именно поэтому даже и не буду пытаться я ничего больше такого писать. Ни про каких престолонаследников, трахающих страшных баб с целью воспроизводства голубой крови. О чем же это я писал тогда? Не помню уже. Это теперь уже не важно. Важно то, что писать о таком я уже не буду. Да и вообще ничего писать я больше никогда не буду. Не только вот такого вот бредового, а вообще ничего. Даже SMS-ки больше никому ни одной никогда не отправлю. Буду только свои подписи на квитациях из ЖЭКа ставить. И не надо будет тогда ничего жечь. Экономия опять же. Теперь уж и для себя экономия вырисовывается. А в итоге — двойная. И не надо будить лихо, пока оно тихо. Тем более, что лихо-то, оно ведь уже не раз сквозь сон свой предупреждало…».

Жека решительно вытирает заметно посвежевшую под чистейшей люберецкой водой кожу, уверенно одевается, аккуратно упаковывая крайнюю свою плоть в специально сшитый для этого мешочек, и решительно выходит на свежайший люберецкий воздух. Некоторое время он по привычке впивается взглядом в предрассветную ночь. Ночь не обижается на Жеку-ночепивца и ласково-одобрительно смотрит на этого все еще обдолбанного идиота. Жека улыбается ночи и быстро идет навстречу намеченным переменам. Но сначала он должен зайти домой в свои комфортабельные люберецкие аппартаменты и хоть немного в кои-то веки все же тупо так поспать. Выспаться бы надо ему перед предстоящими свершениями. Не простое ведь это дело — свершения. И не каждый день они происходят.

Жека переходит железнодорожные пути по высокому недавно построенному мосту и мечтательно смотрит во всегда куда-то зовущую далекую даль. Его полный мечтаний взгляд неожиданно отвлекают мерцающие на старом люберецком кладбище хаотично блуждающие огоньки раскуриваемых косячков. «Ага, сволочи! Все никак не угомонитесь, наркоманы гребанные, — праведно-зло думает Жека, — я вам все 5 000 обеспечил бы! По старику Цельсию! Не пожалел бы я ужо на вас угля и дровишек вселенских! И веков бы, эдак, на пять не пожалел бы! Ничего-ничего! Все ведь оно до поры, как говорится, до времени. Попаритесь еще идиоты гребанные. Как я вас не-на-ви-жу!!!».