А еще, частенько, попадали обучаемые военные в различного рода происшествия. То, куда они попадали, случалось с ними регулярно, но почему-то каждый раз считалось происшествием. У нас в стране всегда такие странные термины непонятно откуда возникают и живут потом целые столетия.
Вот, к примеру, такой термин, как «дорожно-транспортное происшествие». Под ним понимаются любые неприятности, возникающие на наших, специальным образом обозначенных направлениях автомобильного движения, официально именуемых почему-то автомобильными дорогами (опять неувязочка вышла, как только окунешься в терминологические дебри, так там сразу и увязнешь). И причем здесь, спрашивается, собственно слово «происшествие»? Происшествие — это что-то событийно-экстраординарное, ну хотя бы пусть не совсем прямо так уж и экстраординарное, но, во всяком случае, необычное какое-то событие.
И как тогда можно применить термин «дорожно-транспортное происшествие» к тому, что творится у нас на специальным образом обозначенных направлениях автомобильного движения? Если вспомнить про нашу никогда не врущую статистику, то окажется, что ежедневно, в среднем, на наших так называемых «дорогах», а на самом деле специальным образом обозначенных направлениях автомобильного движения погибает до 130 человек. Вот так, день прошел, получите 130 свеженьких трупов. Как так, сегодня же только 129 было? Но ведь 130 это в среднем. Впрочем, секундочку подождите, еще ведь только 23 ч. 59 мин. Ба-ба-бах! Ага, вон вашего 130-го понесли, с головой укрытого. Статистика, брат ты мой, дело серьезное.
И так каждый день. К 24 часам на обочине специальным образом обозначенных направлений автомобильного движения темнеет ряд аккуратно уложенных трупов дорогих наших сограждан. Причем надо учесть, что трупы эти (вот еще вчера только!) были не какими-то там спившимися и потерявшими интерес к жизни маргиналами, а были они, в большинстве своем, социально-производственно-репродуктивно-активными гражданами развивающейся капиталистически и терпящей демографическое бедствие страны. А стране этой от трупов остались семьи с недовыращенными, недовоспитанными детьми и безутешные родители.
Но вспомним, что «дорожно-транспортные происшествия» — это не только трупы, это еще и ранения, сотрясения, вмятины, царапины и т. д. А уж этого «добра» ежедневно на специальным образом обозначенных направлениях автомобильного движения встречается в десятки раз больше, чем достойных глубокой скорби трупов.
Так в чем же, спрашивается, состоят тогда эти происшествия? Не состоят ни в чем. Это скучная цепь ежедневно происходящих в большом количестве одних и тех же событий. Нет ничего нового, отличного от предыдущего. А значит и нет никаких происшествий. Только термин такой остался «дорожно-транспортные происшествия». А с терминами ведь и бороться-то не нужно. О них, о терминах, как известно, умные люди не спорят — о них они, умные в смысле, договариваются. Вот так вот. Не спорят. Не борются. Только договариваются. Все без исключения «умные» друг с другом договариваются. А гора трупов все растет и растет. Иногда на нее падают остывшие тела самых неудачливых из умных. Но это ведь только с неудачливыми такая вот незадача может приключиться. А «умные» — они же всегда еще и удачливые в основном. Да, да. Вот так им и везет всегда по жизни.
Вот и с военными приблизительно так же. Следует череда скучных однообразных событий, а военноначальствующие начинают снова все передергивать, ставить все просто с ног на голову и говорить о каких-то происшествиях. Они порой просто начинают терминологически бесчинствовать, учинять, прямо-таки терминологические беспределы какие-то. Это же надо додуматься было до того, чтобы взять и просто так называть какие-нибудь рядовые совершенно события «залетами». Как будто военные — это какие-нибудь легкомысленные дамы, которые сначала куда-то там известным всем образом «залетают», а потом оказываются в интересном положении.
Ну подумаешь не рассчитал, допустим, военный сил своего организма, брошенных на нейтрализацию попавшего случайно внутрь него алкоголя. Ну ладно, не случайно, конечно же. Вовсе даже детерминировано — к нему с малой родины приехал друг его безоблачного детства. Случайным оказалось количество этого ненавистного для всех военных алкоголя.
Да, наверное, и количество нельзя назвать абсолютно случайным. Давно известно всем военным, чем отличаются планы на проведение учений и планы на употребление горячительных напитков. На учения планируется много-много всего для укрепления обороноспособности полезного, а удается сделать всего-то ничего. Запланировали, например, уничтожить столько-то огневых точек условного противника, затем совершить 500-от километровый марш и, развернув с ходу боевые порядки, продвинуться вглубь территории того же условного противника еще километриков так на сто, круша в экстазе наступления тыловые коммуникации. В реалиях же все может закончиться незатейливым совершением коротенького такого стокилометровенького марша, сидючи внутри моторизованных штатных средств передвижения. А может вообще получиться марш до первого удобного для тяжелой военной техники разворота.
Вот так, к примеру, только отъехали полные злобной решимости и ненависти к врагу от так называемого места постоянной дислокации. Бах! Взмывает в небо яркая в сигнальности своей ракета — «Делай, как я!». Военные — они ведь любят в небо всякую горючую дрянь пулять. Нет бы наладить нормальную связь в совершающей марш колонне. А потом уже и ехать себе спокойно в тревожно зовущую даль. Ехать и подавать различные отрывисто-управляющие, специфические такие военные команды. Например, снять так в ходе движения очень похожую на обычную, но на самом деле сугубо военную телефонную трубку, специальным образом притороченную к портативной радиостанции и отдать короткую в лаконичности своей команду: «Всем военным вертаца взад!» И все, проще ведь не бывает. Все военные сразу начинают искать удобный разворот-повод в осознанном порыве тут же нащупать пути наискорейшего взад попадания.
Но у военных должно быть все сложным по определению. Какие-то эти военные все насквозь парадоксальные — все время стремятся ко всего и вся упрощению, а в итоге это все гипертрофированно усложняется. Иногда едут ведь за сотни верст с одной лишь только целью: чтобы, значит, связь установить на многие тысячи километров, и не простенькую какую-нибудь, а какую-нибудь многоканальную, засекреченную даже связь. А в колонне, на десяток каких-то несчастных километров ну никак у них не получается. Эффект «вреднейшего из всех вредных» уважаемого старикашки Доплера, видимо, сильно препятствует им в установлении нужной такой телекоммуникации. На страшных-то их скоростях наступательного военного порыва. А без связи этой, пусть такой, на первый взгляд, примитивненькой вечно блудят эти военные по разветвленной паутине специальным образом обозначенных направлений автомобильного движения, и ищут друг друга. В народе уже давно появилась такая примета: «Вон, военные остановились, — говорят аборигены мест, в которых в очередной раз эти военные заблудились, — ага, большую карту достали, все понятно — значит сейчас прибегут и будут про дорогу спрашивать!»
Вот и мучаются вечно эти военные сами, да еще и природу окрестную угнетают. «Делай, как я!» И бывшее, казалось бы, только вот сейчас головным, грозное такое моторизованное штатное средство передвижения проносится мимо вас в обратном направлении. Вжик! Все, конец учениям! Делаем, как Он. Домой! Топливо надо экономить, а потом писать всякие бумаги о героических своих подвигах в глубоком тылу напрочь деморализованного противника. Всякий военный может вам подтвердить справедливость многократно проверенного военной жизнью правила: «Сделал — отпиши! Не сделал — два раза отпиши!» А как только фантастические военно-приключенческие рассказы закончены, можно приступать к прагматичному списанию топлива. А чего, собственно, списывать-то? Топлива-то нет уже давно. Истрачено оно на рейды по глубоким тылам. А как же трофеи? Да откуда им взяться, трофеям-то этим, противник ведь пошел какой-то странный — условным прикидывается. И у него, условно поверженного этого, тоже своя отчетность имеется. И нет в отчетности этой сухой такой финансовой строчки: «Подкуп победителя с целью пробуждения в нем снисходительного отношения к побежденному». Поэтому часть несуществующего топлива остается про запас, на всякий непредвиденный для всех военных случай. Другая же часть сначала совершенно естественным способом испаряется, а затем, так же естественно, конденсируется в баках личных автомобилей особо заслуженных военных. Да-да, именно тех военных, которые особым образом отличились в недавно закончившихся безоговорочной победой боях. В качестве компенсации, так сказать, за неполученные, в результате бюрократических проволочек, заслуженные в боях трофеи.
Вот такие порой грандиозные верстались военные планы и нередко именно так вот они и выполнялись, в сокращенном таком варианте. А вот относительно планов на употребление горячительных напитков дела обстоят совершенно иначе. Задумывается, как правило, совсем немного. Совсем «по чуть-чуть». К примеру, один военный говорит другому: «Слышь, военный. Пойдем-ка, маханем по сотенке и по домам!» А получается, что возвращаются по найденным где-то по пути и не важно уже каким домам только под утро и предельно утомленные борьбой с зеленым змием. А на завтра как ни в чем не бывало выходят они на свою трудную службу. Выходят вместе с остаточными явлениями предельной усталости. Но усталости этой никто не должен заметить. Поэтому весь день деловито ходят они туда-сюда до синевы выбритые на скрипящих зубами волевых усилиях и даже выдавливают из себя какие-то краткие команды. Руководят они войсками, силами и оружием. При этом отдача команд происходит преимущественно на вдохе (никто не должен ничего учуять). Постоянно сдерживают они себя в такие дни от внезапных приступов желания куда-нибудь и чем-нибудь стрельнуть. Здесь главное не беспредельничать и уметь вовремя остановиться. А то можно ведь так пульнуть… Не тем чем-нибудь, да еще куда-нибудь совсем не туда… Недаром же когда-то один наш фруктовый политик говорил про одного нашего не просыхающего от глубокого пьянства президента: «Совершенно не важно, какие президент принимает решения, важно в каком состоянии он их принимает!» Поэтому военные перед принятием особо важных решений никогда не выпивают. С выпивкой у военных всегда очень строго. Все под контролем.
Военных ведь, когда их принимают в военные, все время спрашивают, прямо вот так, сразу по-военному, в лоб: «Вы водку пьете?» Не умеющие еще врать будущие военные отвечают: «Пью, конечно. Но всегда с отвращением!» И размещают на мордах своих лиц правдоподобную гримасу отвращения. Принимающие военные сразу понимают: «Наш человек!» и торжественно принимают правильного ответчика в военные. А если ответ звучит как-то иначе, то ответчика просто игнорируют, ему очень вежливо так говорят: «Спасибо, были очень рады познакомиться с вами. Мы вам обязательно позвоним». А сами, даже и не думают никуда звонить. И это правильно. А потому как не фиг таким субчикам делать в суровой военной среде. Потому неправильный этот субчик либо патологический лжец по природе своей либо абсолютный трезвенник. А не один ни другой военных не устраивает. Потому что изначальный лжец, попав в военную среду, может так сильно спрогрессировать в этом направлении, такого натворить, что через некоторое время другим, нормальным военным мало не покажется. А абсолютных трезвенников военные просто панически бояться и поэтому тоже всячески игнорируют.
Так вот, встретился военный, значит, со старинным своим другом. Другом такого далекого уже детства. Посидели, поговорили, вспомнили босоногое сибирское детство свое. Вспомнили, как, уже будучи юношами, охотились в тайге на белок и били их из дробовиков прямо в глаз, чтобы, значит, шкурку не попортить. Ну и всякое такое. Друзьям всегда есть о чем поговорить. А когда военному настала пора уходить, он вдруг понял, что сделать это без посторонней помощи ему вряд ли сегодня удастся. Но причем здесь посторонние? Рядом же друг. Друг оказался менее восприимчивым к алкоголю и благополучно доставил военного прямо до впускающих пока еще стандартных врат со звездами.
Остатки сознания военного, зафиксировав знакомые пятиконечные знаки, начинают протестовать. Остатки рисуют яркую картину лаконичного военного доклада о прибытии самому старшему из дежурных. Остатки призывают отказаться от формализма и указывают на высокий забор.
Помог друг и на этот раз, привлек проходившую мимо общественность, и вялое тело военного с соблюдением правил и мер безопасности было водружено на край забора и затем мягко соскользнуло вниз. Соскользнуло прямехонько на голову одного из военноначальствующих, оставленного ответственным по факультету и любившего час от часу прогуляться вдоль периметра забора, оберегавшего военных от тлетворного влияния окружающей действительности, от, так сказать, греховных ее соблазнов. Пока военноначальствующий приходил в себя от увесистого подарка небес, все те же остатки сознания подхватили пластилиновое, пропитанное алкоголем, тело военного и переместили на недалеко расположенную помойку. А где же еще можно было укрыться военному на всегда и всеми хорошо просматриваемой территории компактного проживания всех военных сразу? Кроме того, почти по всей площади этой территории постоянно сновали военноначальствующие, находящиеся в режиме постоянного территориального мониторинга. Исключение составлял как раз этот небольшой, стыдливо огороженный, кусочек общей территории. Туда военноначальствующие заходить не любили. Все время проходили мимо, брезгливо морща могучие свои носы. Иногда, правда, по долгу, так сказать, военной службы, им это все же делать приходилось. Ну, например, когда какой-нибудь еще более военноначальствующий вдруг озаботится состоянием дел на этой самой помойке, или же, когда, например, исходящий от нее смрад достигнет такой концентрации, что начинает угнетать находящегося на значительном от помойки удалении скучающее в своем объемном кабинете лицо еще более военноначальствующее. Шумно вдохнув окружающее зловоние и сформировав вслух оценочное суждение о его концентрации, лицо, наконец-то, решительно снимает телефонную трубку и вежливо так интересуется: «Вы что там, сволочи, совсем о…ли что ли? Вы что ждете, что я, целый я, приду к вам, возьму лопату и начну ваше говно разгребать?! Я, конечно, не поленюсь и сейчас приду! И всех вас, б…ей, в вашем же говне и утоплю! Всех, без исключения! Если бы вы знали, как вы мне все ос… ли, педерасты ленивые!» Хлоп трубку на место. И расслабленно прикуривая откидывается на спинку любимого кресла. Он ведь сам никуда, хитрюга и опытный ленивец, никогда уже не пойдет. Потому что, если теперь прийти, надо будет выполнить свое обещание. А если его выполнить, то кто же тогда будет с удушливым зловонием воевать? Знает он, что в силу достигнутой великости его, на том конце телефонного соединения и так уже все трусливо забегали в поисках необходимых лопат, а найдя их суетливо упаковывают дискомфортное зловоние в относительно герметичную тару…
Только вот такие проникновенные телефонные звонки могли подвигнуть всегда мгновенно лояльных военноначальствующих на высочайшие подвиги личного руководства уборкой зловонно-помоечно-скользкой территории. При этом старались они вглубь, далеко так не заходить. Встанут у въездных ворот и выкрикивают какие-нибудь команды с французским прононсом зажатых прищепками носов. А если вдруг по делам все той же военной службы им все же приходится немного углубится внутрь зловонно-нелюбимого участка относительной суши, ну, допустим, тупые до нельзя военные попались — не в тот бачок задуманное им зловоние вдруг по дури своей загрузили. В этом случае, военноначальствующий брезгливо перемещается, высоко задирая согнутые в коленях нижние свои конечности и аккуратно в боязливости своей, ставит ступни бестолково натруженных конечностей в места относительной суши. Ну, просто ни дать, ни взять, как в народе говорится, вылитые цапли на болоте, а отнюдь не мужественно исполняющие свой долг без страха и упрека лояльные военноначальствующие.
Так что остатки военного сознания действовали очень даже грамотно: выбрав самое безопасное на территории место они аккуратно разместили безжизненное тело военного между зловонных мусорных бачков и заботливо присыпали его маскирующе-целительным мусором.
Тем временем, пришедший в себя военноначальствующий вначале бросается было в погоню, но, понимая, что драгоценное время упущено и раскрыть преступление по горячим следам уже не удастся, приступает к опросу местного населения. Он поэтажно и настойчиво строит местное население военных и тщательно их пересчитывает. Наконец фамилия небесного подарка устанавливается, и начинаются его активные поиски.
Поиски не дают абсолютно никаких результатов и повергают военноначальствующего в глубокое уныние. Лишь утром он выходит из этого греховного для всех христиан состояния. Ему докладывают, что в шесть часов утра водителем мусорной машины на военной помойке было обнаружено тело неизвестного доселе военного. В момент обнаружения тела в непосредственной близости от тела находилась больших размеров, наглейшего вида ворона и пыталась это тело клевать. Целила в глаз. В неравной схватке с водителем мусоровоза ворона отступила, но место происшествия не покинула, заняв наблюдательную позицию на заборе. Произведя внешний осмотр тела, водитель обнаружил признаки летального исхода — глаза головы тела открыты, зрачки глаз головы тела закатились, язык выпал из полости рта головы тела и имеет характерный для всех трупов сине-черный цвет, верхние и нижние конечности поражены несгибаемым трупным окоченением. О факте обнаружения тела и о наблюдающихся на нем признаках отсутствия жизни водитель немедленно сообщил самому старшему из дежурных.
Прибывший на место происшествия самый старший из дежурных по фрагментам военной одежды определяет фамилию безвременно усопшего военного и устанавливает ее идентичность с фамилией без вести пропавшего накануне военного. Подоспевшая к месту происшествия дежурная медсестра приступает к детальному осмотру тела: пульс на запястьях — не прощупывается, пульс в области шеи — не прощупывается, пульс в области паха —?! Сестра в испуге отдергивает руку, наткнувшись на жесткую эрекцию крайней плоти трупа военного. Нет-нет, она не то что боялась этого вообще, она это как раз все время это качество в военных приветствовала и безотказно поощряла. Просто для трупов, согласитесь, это как-то не совсем обычно, нехарактерно это как-то для безвременно усопших. А с другой стороны, напротив как-то особо даже эротично, возбуждающе даже. Видно сестра все-таки задела какие-то чувствительные струнки души псевдоусопшего военного, и он начал свое активное возвращение к жизни. (Впоследствии товарищи псевдотрупа вспоминали, что незадолго до случившегося он как-то вслух пожаловался: «Какая-то слабость, в последнее время по утрам нападает — член даже двумя руками согнуть не удается!» А ведь как раз то и было самое что ни на есть утро…).
Через десять минут усопший было военный уже что-то шептал сухими своими губами, растрескавшимися от неугасимого внутреннего жара и великой суши, охватившей некогда влажные и подвижные внутренние органы. Шептал о чем-то далеком, уже почти забытом, детском таком: «Тетинька, рассольчику бы… Ох-ох-ох… Милая… Рас-со-лу… У-у-у…».
Ну и что же здесь необычного такого? Какое такое собственно произошло происшествие? Ну полежал горемыка три дня в санчасти, болел он, и диагноз поставили ему вполне приличный, что-то вроде — острая интоксикация организма неустановленным в лабораторных условиях веществом.
А вечно жаждущие экстрима военноначальствующие конечно же врачам не поверили и поставили свой диагноз. Им ведь необходимо именно происшествие. А одиночное отравление военного не является происшествием, вот если бы массовое, тогда — да, с врачами можно было бы согласиться. А так — никакая это не интоксикация, а обычный алкоголизм и разгильдяйство, а вещество это давно, мол, уже им известно, с детства самого, без всяких там лабораторных исследований. И вновь устроили военноначальствующие сами себе происшествие. Чтобы, значит, расследование какое-нибудь там назначить, всякие там объяснительные рапорта собрать, опросы свидетелей провести и всякое такое другое, что-нибудь такое значительное и детективное.
Но вместо значительного и детективного все равно у них всегда получается детский фарс какой-то в виде очередного военного спектакля. Вот и в этот раз. Как только выписали беглеца из санчасти, сразу собрали побольше военных вместе и пригласили на военный спектакль. Построили их для начала. Военные спектакли всегда просматриваются упорядоченно стоя. Спектакль назывался: «Результаты расследования происшествия». Действующие лица: обвиняемый военный, высоко военноначальствующий и его политический воспитательный помощник. Декорации и бутафория отсутствуют. На сцене только действующие лица и реальные материалы трехдневного следствия (3 полноценных стандартно-канцелярских тома, т. е. в день по одному тому?!). Сценой служит небольшой участок суши перед строем военных. Исходное расположение действующих лиц (перед поднятием занавеса): обвиняемый военный стоит лицом к зрителям, высоко военноначальствующий и его политический воспитательный помощник стоят за спиной обвиняемого военного и тоже лицом к зрителям.
На напряженно вытянутых руках политического воспитательного помощника торжественно высятся полноценные стандартно-канцелярские тома. Занавес поднимается. Некоторое время исходное расположение действующих лиц сохраняется. Первым приходит в движение высоко военноначальствующий. Он делает несколько разбежных шагов в сторону обвиняемого и останавливается, как вкопанный, поравнявшись с ним:
— Ну что, товарищи военные, все вы видите эту сволоту (при произнесении этого слова ударение высоко военноначальствующий делал исключительно на второй слог), — совершает рукой нижнее полукруговое движение и указывает на потупившегося обвиняемого, — это не простая вам какая-нибудь сволота, это уже законченный алкоголик. Ну, я понимаю, к примеру, ну выпил ты в праздник триста грамм…
— Что вы такое говорите, — громко шепчет политический воспитательный помощник, — сто грамм, не больше!
— Да-а-а? — задумчиво произносит высоковоенноначальствующий и с недоумением некоторое время зло смотрит на политического воспитательного помощника, видимо, представляет как жена убирает со стола бутылку после выпитых им праздничных ста грамм. — Ну, ладно, ну выпил ты, к примеру, еще сто грамм. Но будь же ты при этом человеком! А то так, товарищи военные, лежит эта свинотная сволота в куче блевотного мусора, его ворона в глаз клюет, а он даже «Кыш!» сказать не может! И что ведь пишет в свое оправдание, мерзавец, вы только послушайте.
— Это во втором томе, — услужливо подсказывает политический воспитательный помощник и подает один из полноценных стандартно-канцелярских томов высоко военноначальствующему, — страница номер сто тридцать два.
— Так, так. Ага, вот. Ну сволота, ну неодяй, — высоко военноначальствующий сокрушенно качает головой. — Вот, послушайте, что пишет, подлец: «Приехал ко мне друг из Сибири и привез бутылку пива». Друг к этой сволоте, видите ли, приехал, пивка этому мерзавцу привез, целую бутылку аж из самой Сибири вез, на оленях добирался. Так или нет? То-то же. Снарядил, значит, промежду прочим так, возок целый, прицепил к нему оленя и бутылку туда шмяк в возок этот, для этой сволоты. И прямиком в Питер, скок-скок, и так целый месяц. Так или нет? То-то же. В Питере ведь пива не делают, только в Сибири, а эта сволота без пива ведь уже не может. Учиться не учится только писульками почты заваливает: «Дорогой друг! Привези мне пивка! Погибаю я без него в этом Питере!» Так или нет? То-то же. Друг еще, как на зло, отзывчивый попался. Такой же, видать, алкоголик. У них же, у алкоголиков этих, такое братство, такая взаимовыручка понимаете ли… Так или нет? То-то же. Ну ладно, смотрим на эту писанину далее: «Мы с другом эту бутылку выпили, и наступил провал в сознании. Что было далее, не помню. Подозреваю, что в пиво была подмешена отрава». Чувствуете, как юлит, неодяй! От бутылки пива он сознание потерял! От половины даже! Друг то тоже, видите ли, причастился. Так или нет? То-то же. Вез, вез, привез и половину выпил. Мог бы сразу в Сибири выпить, всеж-таки везти было бы легче, не мучил бы оленя. Так или нет? То-то же. А может он так и сделал? Открыл бутылку еще в Сибири, отпил из горла прямо, они же, хроники эти, никакого представления о культуре не имеют, напускал туда слюней зловонных, а оно, пиво это, возьми и протухни в пути. Привез отзывчивый друг тухлого пива этой сволоте. А ей, сволоте этой, уже все равно, что пить, лишь бы сразу с катушек. В амнезию, так сказать, сразу погрузиться. Так или нет? То-то же. А может у друга этого неодяйского слюни ядовитые? Может он какой-нибудь змей-горыныч? Так или нет? То-то же. Отловить бы заразу эту и направить куда-нибудь на экспертизу! На Скворцова-Степанова куда-нибудь, годика на три. Ладно, еще чего не хватало, друга этого неодяйского пусть в Сибири воспитывают. Всей Сибирью сразу. Пусть он там снег убирает всю зиму. Вы, товарищ военный, так и напишите туда в очередной своей писульке. В Сибирь, мать вашу. А мы тут вами будем сами заниматься, коль вы уж сюда добрались и здесь пристроились нам на горе, и не думаете ведь пока никуда от нас уезжать. Так или нет? То-то же. И нечего нам здесь очки втирать. Знаем мы ваше отравленное пиво. А то так. С начала пиво пьют-пьют, а потом берут и нажираются водки! Пиво без водки — деньги на ветер. Какие деньги? У вас же алкоголиков как? На водку деньги есть всегда, даже когда их действительно нет. Вы же ужом так, жалостливо друг к другу: «Дай рублик! Выпить хотца!» А вот на закуску у вас неодяев никогда денег нет. А потому и так — пьють-пьють, сволоты брык с копыт и глубокая амнезия. Так или нет? То-то же. Насмотрелись индийских фильмов. «Кто мама с папой? — Не помню. Назовите фамилию! Забыл, надо посмотреть документы». Ничего, ничего, неодяи — выпуск не за горами. А тебя, сволота, я лично пристрою. Будешь в бескрайних казахских степях тушканчиков по выходным ловить. Это для тех мест самое увлекательное занятие. Там вас никто пивком не отравит Его там просто нет. Не варят его там и не привозят ниоткуда. Отправлю эту сволоту и буду лично контролировать, чтобы ее оттуда не вздумали куда-нибудь перевести. Ближайшие лет десять. Так или нет? То-то же. А сейчас, отправляйтесь-ка прямым ходом на гауптвахту. Десять суток вам, надеюсь, хватит? Так или нет? То-то же. Везите, старшина, этого неодяя, место я ему забронировал в «чкаловской» камере. Вон Валерий Палыч посидел чуток, помыслил немного и махнул через полюс. Может и из этого неодяя что-то в конце-концов получится. Махнет, может он куда-нибудь на Луну, да и останется там — глаза бы мои его не видели. Так или нет? То-то же.
Вот примерно такие спектакли и ставились на военной сцене по поводу так называемых происшествий. Для полноты сценической картины остается только добавить, что, когда высоко военноначальствующий как бы промежуточно так вопрошал: «Так или нет?», политический воспитательный помощник и новоиспеченный военный алкоголик, не глядя друг на друга умудрялись услужливо кивать головами точно в такт: «Поди так, поди так!» Видимо до такой степени одинаково одобряли проникновенные слова его. Высоко военноначальствующий дожидался окончательного затухания кивательных движений и выносил вердикт: «То-то же!» И так в течение всего спектакля. А все военные спектакли всегда проходили по одному и тому же сценарию. Менялось только звуковое наполнение речи высоко военноначальствующего. Менялось в зависимости от характера придуманного им происшествия. Так, если военный вдруг заболевал какой-нибудь интимной болезнью, высоко военноначальствующий мог выступить при большом стечении военных зрителей с частой сменой поз, живописующих поведение героев пьесы, и приблизительно со следующим текстом (самая нормативная из возможных транскрипций):
— Весна — щепка на щепку лезет. В бестолковые военные головы настойчиво стучатся сперматозоиды. Военный должен показать им кулак. И за учебу. А то так. Только эта сволота-сперматозоид постучится, военный тут же бежит звонить самой доступной в Питере мокрощелке по телефону: «Тю-тю-тю, как дела?». А она ему: «Подмылась уже, дорогой мой, и ожидаю тебя. Трясуся вся. Скулы сводит. Когда же? О-о-о! А-а-а!» Все, крыша военная просто сносится ураганом. Летить неодяй через забор. Прибегает неодяй, а она уже вот так лежит: «А-а-а-а, о-о-о! А он ей с ходу — раз! И брызги в потолок! А она визжит, то так, то эдак поворачивается. А он, сволота, ей — два! И пальцы у ней на ногах в разные стороны, а он ей — три! Потом соскочит, конец наскоро заправит и бежить назад, сволота. Глаза свои неодяйские вылупит и не видит ничего вокруг. А тут патруль за цегундер его — хвать!. И на кукен факен его — раз! И извольте, товарищ военноначальствующий, получить общегарнизонное нарушение воинской дисциплины. Так или нет? А через пару дней у этого неодяя еще и с конца — кап, кап! И яйца размером с тупую военную голову! Ой-ей-ей, дяденька, больно! Отлить не могу! Щас лопну! Сделайте укольчик! Я тебе сделаю укольчик, неодяй! Я тебе такой укольчик сделаю! Трехведерный! Всю жизнь будешь тонким голосом про цветы рассказывать. Так или нет? И, вот вам пожалуйста, сразу два воинских происшествия за один час. Часу даже не прошло и, пожалуйста, получите, товарищ военноначальник — самоход и триппер. Гусарский насморк, ети его! Ты бы, мерзота, лучше про триггер что-нибудь бы прочитал. Теперь поздно, теперь будешь, сволота, всю неделю триппер исследовать. Свой же. Статью потом отправишь в медицинский журнал с картинками и описаниями. Может они там такого не видали еще. Надо же — яйца с голову! Так или нет? А как закончишь исследования, сразу в камеру, на недельку. Так или нет? Сразу хотел устроить неодяя, но таких сопливых и вонючих туда не поселяют, только по окончании исследований. Так или нет? С этого дня для всех спермонеустойчивых военных устанавливается следующий режим. Чувствуешь, неодяй, крыша едет — сперматозоиды последнюю извилину выпрямляют. Не доводи до греха — сразу ко мне. Форма доклада: «Военный такой-то. Подмылась и ждет!» Немедленно выдаю увольнительную. А по прибытии сразу в камеру. Так будет одним грехом меньше. Хотя бы самоходов не будет. Так или нет?
Так-то оно, наверное, так. Но самоходы все равно случались. И случались каждый день. Поэтому были они для военных, в отличие от военноначальствующих, банальной повседневностью. Почему же так все получалось? С такими вот ежедневными нарушениями военной дисциплины?
Все очень просто. Ежедневность вообще присуща всем физиологическим процессам, протекающим внутри военных организмов. Не будем рассматривать какие-то специфические или интимные какие-нибудь процессы. Возьмем простую такую потребность, как удовлетворение чувства голода. Пришел военный, к примеру, на ужин, глянул на то, чем государство в этот раз хотело его накормить и выбрал из незатейливого военного меню хлеб и эрзац-чай (слава Богу с сахаром). Желудочно-кишечный тракт стартует и начинает свою работу в стремлении компенсировать энергетические затраты молодого здорового организма. Через некоторое время военных укладывают спать, и они засыпают. А желудочно-кишечный тракт военных продолжает свою работу по переработке топлива в энергию, но скудное топливо быстро заканчивается, не пополнив и трети энергетических затрат. Наконец, работа тракта останавливается, и формируется тревожный сигнал. Военные просыпаются. Военные всегда просыпаются при получении сигнала тревоги. Они понимают, что возникла какая-то угроза. Проснувшись и оценив угрозу, военные начинают на нее реагировать и стремятся ее нейтрализовать. В рассматриваемом случае они понимают, что в сложившейся обстановке (ночь и один ночной ресторан на весь город, в котором на военные деньги можно заказать себе разве что бульон от сваренных всмятку яиц и кусок черного, недоеденного VIP-клиентами хлеба), их может выручить только старый, родной такой и, что немаловажно для ночных походов, находящийся совсем неподалеку трамвайный парк («трампарк», по военному, военные ведь всегда стремятся к различного рода упрощениям, а значит и сокращениям).
В «трампарке» круглосуточно работала столовая, и цены предоставлявшихся в ней услуг вполне соответствовали кошелькам проснувшихся от голода военных. Военных принимают в «трампарке», как родных, но исключительно в ночное время. В дневное время военных тоже принимают, но уже не, как родных. Днем здесь слишком много трамвайного начальства, а проявлять родственные чувства в присутствии начальства как-то не принято.
Военные уютно располагаются, поглощая горячие сосиски со свиными сардельками и попивая свежезаваренный специально для них чай, общаются с развеселыми девушками-трамвайщицами. Девушки эти были еще теми провокаторшами и в стремлении своем к продолжению знакомства во всех доступных для порядочных людей формах часто подбивают военных к распитию запрещенных для них напитков.
— Да вы что? — возмущаются сначала военные. — Второй час ночи!
— А ничего, — отвечают развеселые девчата, — мы место знаем на проспекте Карла Маркса. Там сторож в винном магазине по ночам приторговывает. Недорого берет.
— Так это же далековато будет, — еще колеблются соблазняемые военные. — Чем бы туда добраться?
— Как чем? У нас же полный парк трамваев!
И вот так вот. Глубокой ночью. На персональном трамвайчике. Не останавливаясь на остановках. Сквозь белые питерские ночи мимо мигающих желтизной светофоров ездили военные за благородными винными напитками и не паленой, тогда еще, изготовляемой строго по ГОСТу водкой. И продолжали знакомство с развеселыми и простыми такими девчатами по всей территории гостеприимного «трампарка». В том числе на дерматиновых трамвайных пассажирских сидениях. Ближе к утру довольные друг другом знакомцы расходились. Развеселые девчата, устранив сопровождающие всякие порядочные знакомства беспорядки в дамских своих туалетах (не путать с уборными), преспокойненько начинали готовить к утренним рейсам стальные свои агрегаты, а военные тепло с ними прощались и шли изображать каких-то других, дисциплинированных в регламентированном сне своем военных. Знамо дело — артисты. Никто их на старших курсах по головам уже ночью не считал, но команду «Подъем» каждый уважающий себя военный должен был встретить в своей койке. Вот такая значит очередная была военная традиция. Вот такой вот был военный этикет.
Но если бы об этом узнали военноначальствующие, это тут же, безусловно, было бы названо происшествием. Сразу бы родились тома различных бумажек с описанием фантастических военноначальствующих предположений о том, кто мог первым проснуться, кто мог предложить куда-то на ночь глядя идти, кто с кем и в какой форме знакомился, как был похищен трамвай и т. д. Военноначальствующие, они ведь всегда стремились все опошлить и найти виновного, а когда виновных оказывалось много, очень всегда хотелось военноначальствующим найти хоть какого-нибудь зачинщика.
Наблюдались изредка в военноначальствующей любви к происшествиям некоторые исключения. Одни из них обусловливались выполнением обязательств опекунства над «сынами», другие были связаны с угрозами для их карьерных устремлений.
Вот подкараулило военных как-то ночью в трампарке лицо военнокомендантствующее (про него военные сочинили в свое время загадку: «Лысый череп, взгляд тупой, кто стоит на проходной?»). Лицо это было неисправимым карьеристом и мечтало к пятидесяти годам своим наконец-то получить высокое воинское звание, майором называемое. Подкараулил карьерист военных, всех переписал (это у военных один из самых устрашающих актов — перепись нарушающих дисциплину фамилий по всегда имеющимся у военных документам) и потребовал немедленно прибыть на вверенную ему для охраны военного порядка территорию. И немедленно растиражировал свой охотничий успех всем высоко военноначальствующим настойчиво требуя при этом публичных наказаний. Спектакля ему, видите ли, захотелось. Тот еще был театрал.
А застигнутые врасплох военные оказались самыми что ни на есть махровыми «сынами», один из них при этом оказался даже делегатом какого-то съезда ВЛКСМ. Была такая веселая молодежная организация в резерве серьезной коммунистической партии. Впоследствии резерв этот разогнал со всех постов своих старших некогда товарищей и по непроверенным слухам даже приватизировал партийный общак.
Но это когда еще будет. А сейчас родная наша КПСС еще в великой своей силе. И, что? У этой силищи в резерве одни ночные безобразники, скрывающиеся под личиной обучаемых военных? А делегат этот что, днем на съезды ходит, заседает там, в высшем органе управления комсомольским движением, реализует, так сказать, принципы демократического централизма, а ночью в каком-то трампарке водку пьет и растлением рабочей молодежи занимается? Да в своем ли вы уме? Идите и подумайте.
Нечем было думать военнокомендантствующему. Так и остался этот военнокомендантствующий капитаном до окончания дней своих, во всяком случае, служилых своих дней (все дело в том, что некоторые из особо продвинутых военноначальствующих, закончив службу продолжали получать очередные воинские звания и даже награды. При этом эти исключительные военные никогда и никому не показывали никаких подтверждающих звания и награды документов. Видимо, документы эти были секретными. И была у секретных званий и наград одна общая характерная особенность — были они тем выше, чем полнее был налит стакан у повествующего о своих подвигах военноначальствующего в запасе, либо в отставке пребывающего. А виной тому, что порой награды и звания находили своих героев только после окончания службы была излишняя военная принципиальность, часто наблюдаемая у особо продвинутых военноначальствующих. Сильно мешает порой эта принципиальность крутизне военной карьеры. Но, так уж получалось. Натуру, да еще такую продвинутую, ее ведь с бухты-барахты не переделаешь.
А во втором случае так называемых «происшествий» фигурировали уже совсем другие военные. Шли они ночью из законного на сутки увольнения. Шли, уставшие сильно. И подвела их чисто военная страсть ко всему блестящему и, в частности, к значкам. Военные любят ведь, чтобы все блестело, и очень уважают различного рода значки. Для военных ведь что особенно всегда важно — это когда в радостные минуты праздника захотят им вдруг сделать что-то такое действительно приятное (конечно же, для того, чтобы сделать военным что-либо действительно приятное, их необходимо для этого предварительно построить), военным необходимо так все обустроить, чтобы выводили их в торжественной очередности из празднично блестящего строя и прямо так каждому следующему очереднику-счастливцу и говорили: «Служил, дескать, дурачок — ну получи же ты, наконец, за это от нас ну хоть какой-нибудь значок!» и прикалывали к каждой широкой груди военной какую-нибудь блестящую в бесполезности своей фитюльку.
А впоследствии, некоторые из прикалывающих ничего не стоящие фитюльки циников набирались наглости еще и стишки писать издевательского такого характера о детских, чистых в непорочных слабостях своих, доблестных таких военных:
Так вот, шли-шли усталые эти военные и набрели на какой-то из многочисленных ларьков «Союзпечати», в которых в те приснопамятные времена осуществлялась советская торговля различными правдивыми газетами (приторговывали в ларьках этих несколькими видами различной «правды»: просто «Правдой» (партийной правдой от самого ЦК КПСС) и далее по нисходящей — «Комсомольской правдой», «Пионерской правдой», «Биробиджанской правдой» и т. д., в общем, у каждого издательства она была своя). И мелочевкой всякой тоже торговали, в том числе и злополучными значками. Ночью, конечно, не торговали, но и окна не зашторивали, чтобы ночные прохожие тоже могли на какую-нибудь «правду» посмотреть, каждый на свою.
Уставших военных «правда» вовсе не интересовала, ее с избытком хватало им на различных политических занятиях, но, увидев большое количество всевозможных значков с изображением сразу всех вождей лидеров международного коммунистического движения, военные пришли в сильное волнение. Не замечая в молитвенном экстазе естественных преград, тянулись они к священным своим реликвиям, овладевали ими в больших количествах и заполняли ими большущие свои военные карманы. А когда на витрине не осталось не одной блестящей реликвии, вдруг овладело военными чувство глубокой апатии, плавно перешедшей в глубокий сон. А что тут удивительного? У военных часто так бывает. Нападает после экстаза на них апатия. Это ведь не только у военных так происходит. В народе ведь какое определение апатии дают? Апатия — это отношение к сношению после сношения. А народ зря говорить не будет. Народ, он ведь не врет никогда. Большей частью почему-то безмолвствует. Но чтобы врать — никогда.
Вот и уснули уставшие военные, покачиваемые волнами окутавшей их апатии в этом злополучно-искусительном ларьке. Как назло, кому-то из проживающих неподалеку граждан срочно понадобился утренний глоток свежей, бодрящей такой, утренней правды. Этому гражданину пройти бы к какому-нибудь другому ларьку за глотком этим. Ан нет, зануда утренняя пошаркал к ларьку, охраняемому спящими военными. Пришаркал, раскричался, целительный глоток требуя, получил в глаз от так и не проснувшегося военного, почему-то обиделся и вызвал зачем-то милицию. Недопрочухавшиеся до конца от усталости и не вовремя разбуженные военные приняли милицию за обычных ночных воришек, покушающихся на святые лики вождей пролетариата на значках начертанные. Не имевшим при себе оружия военным ничего больше не оставалось, как бить нападавших по лицу. Ночные «воришки» временно отступили и вызвали подкрепление. В последующей неравной битве военные были взяты в плен. Начались разбирательства.
Оскорбленная действием милиция попыталась представить все произошедшее в более для нее привычном, мелкоуголовном аспекте. Но с милицией не согласились высоко военноначальствующие, быстро придав делу политическую окраску: «Какая-такая мелкая уголовщина? Это не знающую препятствий любовь к нарисованным на значках вождям вы называете мелкой уголовщиной?!»
В общем, вопрос был поставлен очень правильно. И поэтому сразу все уладили. Потому как, если бы не уладили, крепко не поздоровилось бы высоко военноначальствующим. Спросили бы их тогда еще более высоковоенноначальствующие с присущим им пафосом: «Мы зачем вас на должности такие поставили? Чтобы высокообразованных и несокрушимо идейных защитников Отечества готовить или пьянствующих ларечных воришек плодить?» Сначала бы только спросили пафосно, по-столичному так спросили бы, через надутую губу. А затем обязательно приехала бы какая-нибудь высокая комиссия и комплексно в объективности своей все тщательно проверила — всю, без исключения, военную жизнедеятельность. Особо скрупулезно бы высокая комиссия остановилась на изучении продуктов военной жизнедеятельности. А там столько всего интересного! И все это интересное обязательно будет внесено в завершающий акт. Просто размазано будет все это интересное по завершающему акту. И такой сразу шлейф пойдет по всей округе!
А дальше все просто, по налаженной годами схеме: «Предупреждаю вас, товарищ высоковоенноначальствующий о неполном вашем соответствии занимаемой вами должности», и нате вам еще вдогонку строгий выговор от родной нашей коммунистической партии Советского Союза. А с таким вот комплектом частных определений ожидала высоковоенноначальствующего в самом ближайшем будущем дальняя, унылая такая дорога в нелюбимый всеми военными, ставший даже нарицательным для них — дорога в безнадежный Безнадежнинск. Навсегда. Правда, весьма возможно, что на более высокую должность. Но навсегда.
Вот поэтому все так быстренько и уладили. Всегда бы так воспринимали военноначальствующие неприятности, изредка случавшиеся у военных. Всегда бы воспринимали бы так — как свои личные неприятности. Тогда бы было все правильно. По справедливости было бы. А то чуть что — сразу происшествие им подавай.