Дальнейший ход событий показал, что старлей очень даже преждевременно опасался наступления повседневности. В отличии от давно осевших в гарнизоне военных, ему еще много надо было сделать, чтобы эта повседневность наступила и, только потом уже постепенно обрыла до того состояния, чтобы пришлось с ней всеми силами бороться… Вскоре после возвращения с учений к Просвирову наконец-то прикатило его долгожданное семейство. Состоялась-таки воссоединение после почти двухгодичного перерыва. В обычно мягкие черты лица жены вкрались жесткие оттенки перенесенных переживаний и усталости от почти вдовьего бытия. Заметно постарел сын, превратившись из непрерывно ползающего, везде лазающего и пытающегося ходить годовалого пострела в степенного и философствующего трехлетнего мудреца. Мудрец любил подолгу сиживать на полу, погружаясь в глубокие размышления о бренности бытия. При этом он полусознательно строил различные комбинации из игрушек и частенько вздыхал, приговаривая: «Ох, как быстло безыт влемя!» «Вот и ну! — удивлялся Сергей, — откуда это у него? Папа, вроде бы, по-армейски психически здоров и, как полагается военному, слегка туповат. Все, как говорится, в соответствии с петровскими традициями: пред лицом начальствующим вид подчиненному необходимо иметь лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Может, мама страдает тайной склонностью к любомудрствованию? К созерцанию феноменов трансцидентального сознания? Не похоже. У мамы очень практический склад ума и полное отсутствие свободного времени. Надо срочно что-то с парнем делать. Больно уж все это не соответствует его возрасту. Так ненароком может и крышу у мальца снести. Нельзя же родителям сидеть сложа ручки и спокойно наблюдать за тем, как у родного чада «тихо шифером шурша, едет крыша не спеша».

Но приезд и связанные с ним приятные хлопоты были еще несколько впереди. Сейчас же Сергею предстояли многие битвы. Битвы за создание этой здоровой обыденности, а попросту говоря, за налаженный семейный быт. Собственно первая битва за эту обыденность у Сергея началась еще до приезда семьи и случилась она с батальонным замполитом, спесивым и циничным майором, носящим соответствующую его внутреннему содержанию фамилию — Хитрованов. Битва началась за кусочек гарнизонного жилья для своего немногочисленного семейства в тот момент, когда до майора дошел по инстанции поданный Серегеем рапорт с предложением этот самый кусочек ему каким-либо образом выделить.

— Какая это еще семья к Вам вздумала вдруг приехать? Что Вам спокойно не живется? Мы же выделили Вам койко-место в общежитии, вот и проживайте там себе в удовольствие. Не каждому такая удача в жизни выпадает. Так Вы нет, чтобы спасибо сказать, еще чего-то требуете. Семья какая-то надумала вдруг приехать к нему…

— А Вы, наверное, еще моего личного дела не успели прочитать и не знаете, что у меня, оказывается, она есть. Семья эта. Впрочем, при Вашей занятости это совсем неудивительно. Я уже и сам стал забывать об этом факте своей биографии. Проснешься, бывало, утром в одиночестве и начинаешь думать: а чего это я опять в кровати один очутился? На соседней койке храпит какой-то мужик, или же множество каких-то мужиков похрапывает, посапывает и временами даже попердывает на множестве соседних коек. Я же, вроде бы, когда-то женился и даже, если не изменяет память, успел дитем обзавестись. Где же это все? Куда делось? Может, мне все это только сегодня приснилось? Не поверите, аж потом иной раз прошибет. Приходится сразу же открывать Удостоверение своей личности и убеждаться в своей психической дееспособности — там черным по белому написано: семья есть. И даже некоторые данные приведены: жена — такая-то, сякая-то; сын — такой-то, сякой-то. Вот как только глянешь на эти документы, так сразу и успокаиваешься. Но не надолго. Потом другие мысли начинают в голову лезть: а жена не вышла ли ненароком еще раз замуж? На кой ей такой муж? А может давно уже пошла по рукам или превратилась в обычную проститутку после долгой разлуки-то? Что с сыном? Может, уже состоит он на учете в детской комнате милиции? Вы понимаете, о чем я?

— Вы меня за советскую власть не агитируйте — я коммунист с десятилетним стажем. Не надо забывать, что мы с Вами в армии находимся, а Вам командир еще по Вашему приезду сказал, что с семьей надо бы повременить, потому как нет свободного жилья в гарнизоне.

— В этом отношении мне как-то по-барабану, что и когда он там сказал. Нет жилья, давайте мы поселимся в штабе. Вон у Вас агиткомната какая большая. Вынесем из нее трибуну-кормушку для агитатора и сразу же можно будет туда две кровати и шкаф поставить. Туалет в коридоре имеется. Правда, только один. Но это не беда — повесим табличку для мальчиков и девочек и будем по расписанию переворачивать. А как по другому? Вы ведь как замполит никак не можете допустить развала советской семьи? Этой фундаментальной ячейки социалистического общества?

— А где же я, по-Вашему, буду политзанятия с прапорщиками проводить? Это ведь два раза в неделю и по четыре часа!

— Понятия не имею. Можно в том же туалете. Там места на всех прапорщиков хватит. А семья потерпит. Это же всего-то два раза в неделю.

— Немедленно перестаньте кощунствовать! Политзанятия — и в туалете! Это же надо было такое ляпнуть! Надо уже, наверное, выносить обсуждение Вашего поведения на партийное собрание! Даже представить страшно, что в этом заведении будут звучать такие имена: Ленин, Маркс, Энгельс…! — замполит с картинным благоговением закидывает голову и зажмуривает глаза.

— Дело Ваше, я предложил один из множества вариантов. И ничего кощунственного я тут не вижу. Вы что, всерьез думаете, что люди, имена которых Вы только что перечислили, были бесплотными существами и не знали, что такое сортир? — лицо старлея, не желающего становиться предметом внимания партсобрания, сразу же приобретает классическое в лихости и придурковатости своей удивленное выражение.

— Какое это еще «множество вариантов», — хитро прищурился заметно смягчившийся замполит, — предлагайте, может мы тут чего-то не знаем, а Вы только приехали, глянули вокруг и сразу что-то увидели.

— Например, можно подселить нас в квартиру Ахтунга. У него же четырехкомнатная, а живет вдвоем с женой. Зачем ему столько квадратных метров?

— ??????????????????!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! — глаза Хитрованова, выскочив из орбит, заскакали как теннисные мячики по громадной поверхности его обтянутого зеленой биллиардной тканью стола. Дыхание сделалось сдавленным и хриплым.

— Что с Вами? — деланно-обеспокоено спросил Сергей, делая заботливый полувыпад в сторону резной тумбочки, стоящей рядом со столом и поддерживающей запотевший граненый графин, взятый в плен окружавшими его граненными же стаканами, — может водички налить?

— Кх-м! Кха-кха-кху-кху-кху! — закашлялся посиневший лицом замполит и плеснул в стакан воды себе сам. — Вы в своем уме?! Представляю себе физиономию Ахтунга, услышавшего такое предложение! Он же нас всех сразу же в Читу сошлет!

— Это на каком же основании? Вы только представьте себе: на общем партийном собрании гарнизона не имеющий жилья коммунист Просвиров задает вполне обоснованный вопрос имеющему излишек жилплощади коммунисту Ахтунгу. Заметьте: не старший лейтенант Просвиров задает вопрос полковнику Ахтунгу, а коммунист Просвиров задает вопрос такому же, как и он коммунисту, но с другой фамилией. И фамилия эта — Ахтунг. Коммунист Ахтунг, конечно же, отвечает коммунисту и собранию что-то невнятно-невразумительное, потому как ответить собственно нечего: нарушено советское жилищное законодательство. Коммунисты внимательно слушают этот бред и бурно обсуждают ответ коммуниста Ахтунга. Затем, коммунисты ставят вопрос на голосование и выносят по-партийному справедливый вердикт: «Подселить на избыточную жилплощадь коммуниста Ахтунга обездоленную семью коммуниста Просвирова». И все. Делов-то. Когда у нас там очередное собрание? — лицо старлея вновь принимает стандартно-петрозаветное выражение.

— И думать про такое забудьте, — бессильно откидывается на спинку кресла пятнами побледневший замполит, — идите, служите. Мы подумаем, как лучше поступить, и дадим ответ по существу Вашего рапорта.

— Только прошу обратить внимание на дату приезда семьи, товарищ майор.

— Идите, идите. Ответ будет дан вовремя.

— Но если трибуну надо будет заранее в туалет перенести, так Вы…

— Я же сказал: идите!!! — досадливо замахал на Сергея руками озадаченный замполит.

В этот же день Сергей заступал в наряд дежурным по части. Выслушав инструктаж начальника штаба и посидев часок на спине, он провел краткий устрашающий («Враг не дремлет!», «Будьте бдительны!» и т. д.) инструктаж суточного наряда на плацу, сообщил «секретное слово» начальнику караула и развел наряд под гимн Советского Союза по местам несения службы. Пересчитав оружие, хранящееся в комнате дежурного по части, он быстро принял дежурство у своего однокашника Ильинского и приступил к выполнению хлопотных обязанностей. Ночь прошла относительно спокойно за исключением двух удививших старлея эпизодов. Оба эпизода были связаны с входившими в его обязанности посещениями расположения рот в ночное время с целью проверки бдительности несения службы дежурными и дневальными, а так же контроля выполнения «срочными» военными распорядка дня — второго по значимости «святого писания» для всех военных после «Библии» — Уставов. Первый эпизод случился при посещении расположения роты, в которой служил его однокашник. Посчитав спящих бойцов и убедившись в правильности всего в роте происходящего, Сергей хотел было уже покинуть этот храм дисциплины и уставного порядка, когда его слуховое внимание привлекли странные звуки, приглушенно доносившиеся из умывально-туалетного помещения. Если к этим звукам сильно не прислушиваться, то можно было подумать, что это шум капели из неплотно закрытого крана. Поначалу Сергей так и подумал, хотя капель была какая-то странная: как будто падающие капли тут же кем-то слизывались с поверхности металлических военных раковин. Сергей уже хотел было сделать замечание дежурному по роте и напомнить ему о необходимости экономить народное достояние, в состав коего входят и запасы пресной воды. Словом, хотел было сказать что-то вроде: «С таким вот подходом к экономии богатств нашей Родины, товарищ сержант, можно и Байкал за год просрать». Но, войдя в умывальную комнату, Сергей убедился в том, что все умывальные «крантики» добросовестно закручены, и чавкающая капель доносится из соседнего клозетного помещения. Старлей бесшумно проник в пропахшую смесью хлорки, карболки и естественных человеческих выделений комнату и по слуху определил, что звуки доносятся из-за дверей одного из очков. Старлей замер и прислушался. Звуки на какое-то время прекратились, но тут же возобновились с новой силой. К звукам добавилось уже явно различимое человеческое сопение сразу нескольких лиц. «Это еще что такое, — с ужасом подумал Сергей, — педерасты в советской армии?!» Он резко дернул ручку двери на себя, выломав хилый «очковый» шпингалет «с мясом». Негодующему взгляду старлея представилась следующая картина: на «очке», обычно с трудом вмещавшем среднего военного, каким-то образом разместились три здоровенных хохла, сидящих на корточках. На доске, покрывавшей фарфоровую чашу унитаза, ровненьким рядком розовело ополовиненным шматком тонко порезанное сало, рядом с салом леживало несколько откушенных луковиц и крупно нарезанный кирпич «столовского» черного хлеба. Бойцы-хохлы поначалу от неожиданности оторопели и уставились на старлея узкими от недавно полученного удовольствия глазками, но, разглядев дежурного, немедленно совершили каждый свою попытку принять вертикальное положение, при этом свинячий шматок неожиданно ожил и, подпрыгнув, соскочил на спасительную кафельную поверхность клозета. Его освободительному примеру тут же последовали надкусанные головы «цыбули», а завершил общую картину побега полет горбушки ноздреватого черного хлеба прямо в руки разгневанного старлея. Сергей некоторое время удивленно вертел в руках спасенную горбушку не в силах подобрать слова, соответствующие создавшейся ситуации. Наконец он пришел в себя и положил хлеб на переборку между «очками».

— Вы что, бойцы, совсем ох…и?! Понятно, что для яких гарных хлопцыв як вы, солдатская пайка — это как слону дробина. Но чтобы ночью, в вонючем сортире?!

— Та вот, мамка позавчора прывслала, дюже завготно. Як пахнэ! Нэ стерпелы, ызвыняйтэ, товарищу старшый лэйтэнант, — виновато запричитал один из сынов великого украинского народа.

— Да это, наверное, только вы можете различить аромат этого продукта среди военно-сортирных запахов. Как так можно? Почему по-людски не подойти к этому вопросу? Взять, к примеру, стратегический продукт с собой на ужин или же уничтожить его в свободное время. Ах, да, конечно, — это же с товарищами придется поделиться. А так, безусловно, экономней получается. Пусть по-свински, зато «всэ для сэбэ».

— Товарыщу старшый лэйтэнант, просымо ныкому про сало нэ говорыть. А мы зараз шматок Вам подаркуем.

— Что-что? Взятка должностному лицу…?

— Та кака-така взатка? Це ж сало…

— Так, понятно, значит поступим следующим образом, — старлей повернулся к дежурному по роте, — этих троих зажиточных взяткодателей в койку. Вас, товарищ сержант, я с наряда снимаю. За подлог, вранье и укрывательство. Это не официальная формулировка. Официальная: за халатное несение службы в наряде по роте. Кстати, что вы в кровати подложили вместо этих трех жлобов? Я, честно сказать, при этом блеклом дежурном освещении ничего подозрительного не обнаружил.

— Шинели там. Скрученные особым образом, — подавлено прогундосил халатный дежурный.

— Во как! Научились, значит, из шинелей чучела спящих хохлов делать. Молодцы! А вы, товарищ сержант, если это, конечно же, не самый главный в вашей жизни секрет, извините, за сало продались?

— Бес попутал.

— Вот-вот! Бес он ведь всегда в нюансах. Внешне Вы такой бравый и исполнительный, а копнуть поглубже — продажный плут. А это и есть нюансы Но не волнуйтесь — Ваши нюансы не замедлят вскоре трансформироваться в нюансы служебные. Множество нюансов. Поднимайте зама командира первого взвода. Пусть он теперь за Вас отдувается, а вы потом с ним продажным салом расплатитесь. У вас же здесь не рота, а притон взяточников какой-то вырисовывается. А утром сами все доложите командиру роты. Только правдиво все докладывайте! Не попадайте под дополнительные нюансы. С докладом о приеме-сдаче дежурства ходить никуда не надо, позвоните мне в дежурку. Выполняйте!

«Отстой какой-то, — думал Сергей, следуя к другому казарменному зданию, — сало, наверное, действительно обладает какими-то наркотическими свойствами. Во всяком случае, для хохлов. У них точно от сала крышу сносит. Это же надо до такого скотства дойти? Ладно, хорошо хоть не педерасты. Иначе-то ведь уголовное дело могло образоваться, а так, ну пожурят этих придурков, посмеются над жлобами да и скоро забудут. Лишь бы жлобы не забыли и сделали правильные выводы. Далее у Сергея согласно им же разработанному плану было посещение роты, недавно назначенной ему в родные. Здесь его тоже ждало разочарование. Бесшумным рывком открыв входную дверь, старлей подал дневальному жестом знак молчать и не звать дежурного, как этого требовал уставной порядок. Быстрым кошачьим шагом пройдя в спальное помещение, Сергей обнаружил какие-то странные людские силуэты, колеблющиеся вдоль освещенных уличными фонарями окон. Силуэты сжимали в силуэтах рук силуэты сапог. Силуэты издавали приглушенные звуки автоматных очередей и пушечных залпов: «Тра-та-та-та, ух-ух-ух». «Очень интересно, — подумал Сергей, встав за одну из поддерживающих потолок обширного спального помещения колонн, — тут какая-то война идет. А мы-то сидим у себя в дежурке и ничего не знаем. Ну, раз война, должны быть и потери. Посмотрим, посмотрим». Наконец один из силуэтов устало отпрянул от окна, поставил сапог на пол и, вытирая со лба боевой пот, доложил куда-то вглубь помещения: «Уважаемые сеньоры старики, танковая атака со стороны деревни Акунино успешно отбита! Разрешите «отбой»? «Какой, на хрен, тебе «отбой»? — раздался полусонный голос откуда-то из глубины помещения? А налеты вражеской авиации? Тебе новая вводная, «дух ракетный»: тебя атакуют сразу три бомбардировщика Б-52!» «Вот теперь все понятно, — подумал старлей, узнавший обладателей смутных силуэтов и полусонного голоса, при этом он разом нажал сразу на все включатели внутреннего освещения, — рота подъем! Строиться! Форма одежды номер четыре!» Ничего не понимающие спросонок бойцы, тем не менее молча и быстро построились. «Старшина Сонин, проверить наличие личного состава и доложить!» — отдал команду старлей и удалился в ротную канцелярию. Через некоторое время в помещение канцелярии вошел с докладом старшина. Оказалось, что весь личный состав на какое-то лицо и незаконно отсутствующих нет. «Ну что ж, это уже хорошо, — не по Уставу деланно обрадовался старлей и, потирая во мнимом удовольствия ладони вышел, хитро улыбаясь к смирно стоящему личному составу, — вольно! Уважаемые лично мной товарищи бойцы победоносной Красной Армии! Здороваться с вами пока не буду, повременю — еще не утро. Я поднял вас по одному важному делу, но прежде всего хотел сообщить вам пренеприятнейшее известие: в нашей строгой военной среде неизвестно каким образом завелись сеньоры! Да-да самые настоящие, даже, можно сказать, вполне взаправдашние сеньоры. У них, у этих уважаемых кем-то господ, уже даже есть свои вассалы. Я думаю, все здесь стоящие очень хорошо понимают, о чем я говорю. Хочу предупредить сеньоров и их преданных вассалов, что с моим приходом дедовщина в роте будет искоренена, выжжена каленым железом. Это я вам обещаю. Чего бы это мне ни стоило. Поэтому очень настойчиво рекомендую почтенным господам и их верным рабам глубоко над этим обещанием задуматься. Задуматься, а стоит ли возвращаться к этим средневековым отношениям? Да еще такой ценой, за которой я не постою. Задумываться можно начинать прямо сейчас, а пока о главном. Понимаете ли, какое дело: зашел я тут к вам ночью будучи самым главным на сегодня дежурным, дабы просто проведать вас. Посмотреть, как вы тут живете-можете. Глядь, а на полу монетка в пять копеек лежит. Вот думаю: чья она? Кто-то ведь потерял ее, а сейчас, наверное, мучается и не может уснуть. На пять копеек в «чипке» можно ведь здоровенную булку купить. Ан, нет. Такая вот тут незадача вышла. Вот я и решил вас поднять, поинтересоваться. Я ведь солдатские проблемы очень хорошо знаю. А кроме того, поймите меня правильно: мне ваши деньги не нужны! Так чьи же это деньги? Кому мне их отдать? Шаг вперед!»

В помещении роты повисла звенящая ночная тишина. Тишина продолжалась минут десять. Наконец природная застенчивость воинов стала уступать место физиологической потребности доспать до стремительно приближающегося утра. Вдоль строя забегал свистящий шепоток. Стоящие в задней шеренге старослужащие пытались незаметными толчками в спину спровоцировать на облегчающее всем жизнь действие бойцов помоложе. Предвидя возможность назревавшего подлога, Сергей вновь взял инициативу на себя: «По глазам вижу, что это деньги рядового Лактионова. Что же вы стесняетесь, Лактионов. Не надо стесняться, коль деньги честно заработаны. Берите и больше не теряйте». «Да мне они…» — начал было лепетать «старик» Лактионов, высокий и до чрезвычайности наглый боец — хозяин полусонного голоса, озабоченного состоянием противовоздушной обороны страны. «Нет-нет, Лактионов, вы поймите меня правильно, еще раз вынужден повториться: мне ваши деньги не нужны, — проговорил старлей. подходя почти вплотную к стоящему во второй шеренге Лактионову (в первой шеренге перед «стариканом» испуганно хлопал глазами несостоявшийся «зенитчик» Заболонник) и шепотом добавил, — и не забудьте, достопочтимый сеньор, поделиться со своим вассалом. Он сегодня заработал — десяток сгоревших танков дымится в районе Акунино. Видел сам. Настоящие сеньоры должны быть великодушны к своим вассалам. Тем более, когда вассалы — герои». Лактионов с неохотой дотронулся до плеча Заболонника, который как положено сделал шаг вперед и в сторону, освобождаю путь своему «господину». «Сеньор» вышел из строя, и криво, больше про себя, полу усмехнувшись нехотя взял монетку. «Вот и хорошо, справедливость наконец восстановлена, — продолжил старлей, — сейчас вы вновь разойдетесь по койкам и безмятежно проспите до самого утра, но перед этим хочу еще раз обратить ваше самое серьезное внимание на искоренение в нашем доблестном подразделении средневековых отношений. И призвать вас к аккуратному обращению с выдаваемыми вам щедрым государством денежными средствами!» Закончив свои ночные спитчи, Сергей последовал в свою штабную дежурку. До команды «Подъем» оставалось еще целых полчаса, этого было достаточно для того, чтобы привести в порядок дежурную документацию. Именно этим Сергей и занялся, в краткой форме описав ночные события, предусмотрительно опустив повествование о прошедших недавно в этой местности танковых сражениях. «Неуставняк» в роте — это серьезно. За это могут даже расстрелять ржавыми пулями. Пулями, подвергшимися коррозии в глубоких сейфах замполитов, мыслящих исключительно штампами, к примеру, такими как: «Партийно-политическая работа в подразделении проводилась не на должном уровне, что привело…», «Коммунисты подразделения сквозь пальцы смотрели на проявления неуставных взаимоотношений между военнослужащими срочной службы, в результате чего…» и т. д. А ссориться с замполитами в пору продолжения битвы за кусочек гарнизонного жилья Сергею было абсолютно не с руки.

Гарнизонный день начался как обычно. За десять минут до подъема в расположение рот прибыли специально назначаемые каждый день «ответственные». Под строгим наблюдением «ответственных» вскоре должны были начаться утренние военные ритуалы радостного пробуждения, массового и облегчительного посещения клозетных комнат. Ритуалы должны продолжиться массовым высыпанием радостных военных, что называется — гурьбой, в объятия свежего лесного утра. Через какое-то время так все и происходит. И вот уже забухали по всей ближайшей округе тяжеленные сапожищи молодцеватых и внутренне довольных собой военных. Военных, убегающих легкой поступью куда-то в манящую, охваченную зарей даль. На лицах убегающих военных здоровым румянцем разливается затаенная надежда физически подзарядиться на весь предстоящий день. Вскоре, после шести километров легкого заряжающего бега по окруженной целительным лесом бетонке военным удается достичь своей цели, и они переходят к водным процедурам. Поплескавшись в бодрящей воде военные следуют на завтрак, и пополнив свои энергетические запасы на манер английских аристократов калорийной овсяной кашкой-«шрапнелью», военные строятся на плацу в ожидании получения задач из репертуара повседневной деятельности войск. Получив по одной, а то и понескольку заведомо невыполнимых задач сразу, военные, под руководством своих оптимистично настроенных командиров, уныло разбредаются и растворяются в строгой военной повседневности. Растворяются, чтобы через некоторое время материализоваться и снова построиться. А построившись, немедленно получить новые нереальные для выполнения задачи. Получив эти задачи, военные испаряются вновь, как говорится: вперед и с песней. Вот поэтому-то в местах активной жизнедеятельности военных все время звучат какие-то песни и кто-то куда-то шумно перемещается. Перемещается исключительно вперед. И так до обозримой бесконечности. Сплошная рутина. Одно слово — повседневность…

Тем временем наступали для Сергея благословенные для каждого дежурного минуты. Драгоценные минуты отдыха после хлопотной и бессонной ночи. Отдыха весьма ограниченного: «… отдыхать лежа (спать), не снимая снаряжения и не раздеваясь», «не более четырех часов»; но все же позволяющего слегка освежить замусоренную ненужной информацией голову, прогнав из нее вредоносную скудность слипшихся в глупости мыслей. Весь в предвкушении спасительного забытия Сергей бодро доложил, пришедшему в часть сразу после солдатского завтрака, Шахрайчуку, заведомую ложь о том, как прошла ночь («Во время Вашего высочайшего отсутствия и нашего низменного присутствия на территории вверенной Вам партией и правительством воинской части абсолютно никаких проишествий не случилось!») и пошел в комнату, специально предназначенную для его ограниченного отдыха. На этот момент времени его земные дела были праведно завершены: еще до прихода Шахрайчука он кратко, но в красках проинформировал Пчелкина и командира роты «скаредных хохлов» о веселых событиях, произошедших в вверенных им подразделениях. И когда озабоченные командиры уже принялись «наводить порядок всеми имеющимися средствами и методами», «разруливать ситуацию в нужную для страны сторону», «учить подчиненных любить свободу», «тщательно разбираться и наказывать первого попавшегося» и т. д. Сергей, похрустывая усталыми сочленениями, вытянулся на жестком топчане и почти сразу же заснул. В короткий миг отхода ко сну усталому Серегиному сознанию вновь поочередно стали являться образы родных ему людей. Последним был образ его не пришедшего с войны деда. Этот образ был знаком Сергею по желтой и потрескавшейся фотографии, сделанной в госпитале, где дед последний раз виделся со своей семьей, залечивая раны, полученные в первые месяцы войны в боях за крымский полуостров. Вскоре после этого свидания он погибнет в брошенном всеми героическими военноначальниками Севастополе, защищая узкую, хорошо простреливаемую с прибрежных высот танками Манштейна прибрежную полоску родной земли, с горсткой чудом уцелевших в предшествующей бойне бойцов и одной винтовкой в руках. Это было одно из самых страшных предательств прошедшей войны. Но для деда предательство еще не состоялось, и сейчас, этот считанный с фотографии образ по-доброму улыбался, глядя на засыпающего Сергея, а потом даже ободряюще подмигнул ему: «Мол, все это, Серега, ерунда. Чтобы ни случилось — прорвемся!» «А ведь деду в те времена было столько же лет сколько и мне сейчас. И он тоже был старлеем… Хотел жить, детей растить, жену любить, а тут Манштейн, трусливое бегство из оборонительного района прославленного после войны вице-адмирала Октябрьского со всей своей свитой. Вот интересно, а во время этого позора они щеки свои важные тоже надували? Или дрябло ими трясли? Что, интересно, думали они, бросая гибнущий гарнизон?», — последнее, что пришло Сергею в голову перед тем как он окончательно уснул.

Но поспать ему в этот день так и не удалось. И причиной тому стал всё тот же банальный, захлестнувший лесной гарнизон вождизм. Вождизм, которым давно уже был поражен воспаленный жаждой величия и власти мозг самого старшего из всех гарнизонных военноначальствующих, мозг полковника Ахтунга. Помимо каждодневно случающейся практики вождизма, мозг этот был еще довольно серьезно подкован в теории. Хозяин каждодневно тренировал его чтением трудов Макиавелли, неизвестно как у него оказавшихся, и беседами со «сталинскими соколами», высланными когда-то из столицы вместе с уголовными элементами за мелкие оппортунистические грехи и теперь доживающими свой скорбный век в районе сто первого километра от столичного рая. Минут через сорок после того как Сергей сомкнул свои воспаленные веки, в дежурку поступил звонок от разъяренного в испуге Шахрайчука. Оказывается, ему позвонил после своего традиционного обхода Ахтунг и выдрал батальонного командира по полной программе за обнаруженную где-то в прилегающих к автомобильному парку кустах бумагу. «Какого хера, я Вас спрашиваю, отдыхает Ваш гребанный дежурный, когда на территории гарнизона воцарился «его Величество» бардак?! Немедленно поднять его и пусть организовывает уборку территории! Иначе этим займетесь Вы! Лично!» — орал в исступлении в телефонную трубку внешне разъяренный Ахтунг. Сонный и не до конца «въехавший» в ситуацию старлей вычислил по специальной схеме подразделение, ответственное за уборку территории на которой «воцарился бардак», и позвонил его командиру. «Нет у меня сейчас людей, последних недавно забрал Ваш помощник для разгрузки «военторговской» машины. Так что извините, сейчас ничего не смогу поделать. Надо подождать до обеда». «Ну ладно, гад, — подумал уже начавший злиться старлей, — я тебе сейчас устрою сбор бумажек для пролетариев всех стран и народов». Сергей тут же послал гонца-посыльного в магазин «Военторга» и под вопли обленившихся продавцов отозвал «грузчиков» обратно. Сергей тут же бросил их «в прорыв» на место случившегося происшествия, предварительно вооружив их метлами. Место на котором вот уже сорок минут торжествовал «Его Величество Бардак». Бойцы довольно быстро справились с непростой задачей и изгнали эту гадостную сущность восвояси. Сергей отправил бойцов завершать свои «военторговские» дела, доложил об одержанной победе Шахрайчуку и опять было прилег на отталкивающую жесткость топчана. В этот раз прилег он уже насторожено: о настырности Ахтунга в гарнизоне слагали легенды. И, по всей видимости, не беспочвенно. Вскоре раздался еще один звонок от еще более испуганного Шахрайчука.

— Дэ ж тэ воины, якы булы у магазынэ? — почти заискивающе спросил он.

— Убирали территорию, а сейчас уже где-то на пол-пути к магазину. Скоро уже будут.

— Да Вы шо? Вы же зараз увесь гарнызон без продуктив оставытэ?

— Это почему же?

— Та потому шо нэ будэ эта машина ждати. Нэ успеют разгрузыты, повернэтся и зараз уидэ.

— Так вот и пусть штатные грузчики поторопятся. Они там ходят— руки в брюки и предельно измученные портвейном. Только того и ждут, что пришлют им на выручку героических бойцов.

— Вот цэ Вы будытэ сами Ахтунгу объясняти, но тильки запомынайтэ, шо если его Мане не достанется сегодни копченой колбаски, вин тут же прикаже закоптыть Вас!

— Как-то не страшно, товарищ подполковник. К тому же я не вкусный — лекарств всяких еще много во мне, кроме того, я очень полезный — мух ем.

— Во-во, об этом Вы тож с ным побалакаетэ А зараз срочно шукайтэ усиление.

— Есть.

Сергей понимал всю безнадежность поиска бездельничающих где-то бойцов, потому как в этой воинской части, которую ежедневно разрывали на части все кому не лень с целью бытового обслуживания всего гарнизона, а потом эти же «все кому не лень» без тени смущения вдруг принимались интересоваться ходом боевой подготовки ее личного состава. В этой в/ч утаить рабскую силу было практически невозможно: каждый боец подлежал «всестороннему и строгому» учету и был постоянно на виду. Поэтому, повесив телефонную трубку, Сергей тут же снова прилег на ортопедический топчан и сомкнул очи. Но его сон уже окончательно покинул эту комнату. Не прошло и десяти минут как раздался телефонный звонок от общегарнизонного дежурного, который извещал о недовольстве Ахтунга состоянием территории вокруг учебного корпуса и прилегающей к ней территории заросшего сорняком стадиона.

— А Вы в курсе того, — спросил у гарнизонного дежурного Сергей, — что уборка этой территории закреплена за другой частью?

— В курсе, но ведь сам Ахтунг приказал навести там порядок лично Вам! — испуганной скороговоркой лепетал в трубку общегарнизонный дежурный.

— Лично мне? Ну, во-первых, для того, чтобы ставить такие задачи, у меня есть свой командир части, а во-вторых, для руководства таким интеллектуальным действом как уборка территории существует сержантский состав. Так что с нетерпением жду дальнейших указаний от своего командования. — Сергей раздраженно бросил трубку и направился выполнять такой обязательный пункт программы каждого дежурного по части, как «контроль приема пищи личным составом». Перед «контролем приема…» необходимо было осуществить снятие пробы того, что булькало в поблескивающих застарелым комбижиром котлах солдатской столовой. Вяло похлебав обычную армейскую бурду, Сергей оставил в специальном журнале запись о том, что все приготовленное может считаться съедобным для представителей «хомо милитер» и принялся наблюдать за прибывающими подразделениями. «Интересно, а почему это по военному распорядку запись о качестве наготовленной бурды необходимо делать сразу после снятия пробы? — вдруг подумал Сергей, глядя на жующий свою немудреную пищу бойцов, — почему бы не сделать ее минут через сорок? Тогда, хотя бы, будет понятно: раз дежурный до сих пор жив, значит, шансы уцелеть у всего остального личного состава являются вполне реальными. А не так — попробовал и прямо сразу: «Пригодна к употреблению». Это попахивает скоропалительным волюнтаризмом». Вскоре прибежал посыльный из штаба с известием о том, что Сергея с превеликим нетерпением ожидает у себя в кабинете подполковник Шахрайчук. Его нетерпение выражалось надсадными выкриками, периодически вырывающимися из-за массивной двойной двери, изготовленной из погубленного где-то в сибирской тайге дуба: «Дэ этот гребанный дэжурный?! Из-за ёго цельный дэнь як на прыеме у проктолога! И зараз пожрати нэ дают вони мэнэ с этым Ахтунгом!»

Выслушав сухой доклад старлея о своем прибытии, подполковник, резко перешел на укоризненно-доверительный тон:

— Шож Вы такэ творытэ? Так разозлылы самого Ахтунга… Вы же тильки прыбули и ще дажэ хату нэ получили… И вот, тэперь ён нас с Вами уместе до сэбэ вызывает, — обреченно и беспрестанно путая ударения и, как всегда, попирая все правила и нормы великого и могучего языка, вполголоса произнес Шахрайчук, многозначительно подняв указательный палец вверх, — а цэ добром нэ закончится.

— Ну что делать, товарищ подполковник? Мертвого, как говорится, пуля боится.

Дойдя до обиталища гарнизонного «змея Горыныча» и прождав в его приемной около двадцати минут, старлей и подполковник наконец были приглашены внутрь громадного ахтунгова кабинета, вдоль которого тянулся длиннющий, покрытый зеленым сукном стол. Завершал эту вытянутую композицию буквы «Т» стол самого «великого и ужасного». Это был не стол — столище. Размеры этого мебельного сооружения позволили бы в случае необходимости без труда переоборудовать его в площадку для приема вертолетов средней грузоподъемности. Но пока такой необходимости, видимо, не возникало, и стол-монстр высился и громоздился в кабинете самого старшего гарнизонного начальника, подавляя волю к какому-либо, пусть даже и очень слабому, возражению всякого в кабинет входящего. Произвел впечатление стол и на старлея. «Ого! Отец всех народов и друг всех физкультурников товарищ Сталин в данном случае просто отдыхает. В сравнении с этим кабинетом его неоднократно демонстрируемый на экранах телевизоров и кинотеатров кабинет в Кремле — это комната, выделенная неуважаемому никем председателю какого-нибудь нерентабельного колхоза «Тридцать лет без урожая» в тесном и покосившемся здании правления, — отметил про себя Сергей, переступая порог кабинета, видимо, чем-то недовольного «вождя местного розлива». Переступать порог пришлось в два приема: кабинет, видимо с целью предотвращению утечки из него информации особой государственной важности, был отгорожен от приемной тройной дубовой, плотно закрывающейся дверью. «Что их все время к этому дереву тянет, — с удивлением подумал старлей, — наверное, чувствуют все высоковоенноначальствующие какую-то внутреннюю взаимосвязь между собой и именно этой породой. Но сколько же дубов загублено на двери для «дубов»! Ого, получился почти что каламбур. Надо будет как-нибудь его до-формулировать. Потом. Сейчас как-то не до того. По крайней мере, обстановка к этому никак не располагает». Тем временем «великий и ужасный», не удостоив вошедших ни единым знаком внимания, несмотря на их громкие доклады с порога, продолжал что-то сосредоточенно черкать в большой, обтянутой черной кожей тетради-блокноте. Видимо, самый старший из гарнизонных военноначальствующих пребывал в какой-нибудь начальной стадии своего праведного неиствования — стадии безмолвного гнева. По всему было видно, что «ужасный» совсем недавно разговаривал с кем-то по телефону. И, видимо, разговор состоялся не из лицеприятных. Большая черная телефонная трубка хранила на своей эбонитовой поверхности нервные и постепенно остывающие следы потных в засаленности своей толстых пальцев. Через пять минут безмолвного стояния по стойке смирно дыхание подполковника стало напоминать какие-то трусливые стоны-всхлипы, при этом ноги Шахрайчука стали как-то странно трансформироваться попеременным вздутием коленных суставов, разглаживающим безупречные стрелки на его раздутых галифе. Вымотанному хлопотной и бессонной ночью старлею все это вскоре надоело, душой его вдруг овладела спокойная и холодная ярость, он резко перенес вес тела на прострелянную когда-то ногу и с плохо скрывающим вызов тоном обратился к доселе безмолвно восседающему за столом «Гудвину»:

— Товарищ полковник, я вижу Вам сейчас некогда. Может нам в другой раз зайти? Не просто так праздно зайти, конечно же. Ну, например, для того, чтобы выслушать лекцию о том, кто же мы есть на самом деле и как нам теперь со всем этим жить дальше?

Звуки дыхания Шахрайчука как-то разом прекратились. Стало заметно, как разгладились стрелки одновременно на обеих штанинах его пузырчатого брючного одеяния. Его лицо с выпученными от неподдельного ужаса глазами выражало готовность к немедленному испражнению после затяжного запора. «Вот это да! — подумал Сергей, с омерзением переводя взгляд на то бледнеющую, то наливающуюся краской лоснящуюся физиономию Ахтунга, — вот это фронтовик! До Кенигсберга дошел! Полз, наверное, где-нибудь в обозе, лошадям хвосты крутил. А теперь как же — фронтовик. Правду, видимо, говорят, что тот, кто по настоящему воевал, тот уже давно умер. А этот мало того, что жив до сих пор, так еще и служит! Прислуживает, то есть…». Тем временем на лоснящейся морде лица «Гудвина» стали наблюдаться мощные растяжки. Нет-нет ноздри его не раздувались как это обычно бывает при выражении классического начальственного гнева. Широко раздвигались и кучкообразно сдвигались лишь его толстые блестящие губы, быстро смазываемые широким и слюнявым языком. Наконец лимит подготовительной мимики был исчерпан и раздался раздирающий величавые объемы кабинета «вождя» истеричный рев: «Вон отсюда! Оба! Педерасты! Никакой дисциплины! Даже с колбасой не могут разобраться!» Сергею стало вдруг смешно:

— А что? Тете Маше действительно не хватило копченой колбасы? Так Вы душите этих воров из «Военторга» — у них в запасниках еще не то найдется! Стоит только тряхнуть этих гадов посильнее. и можно будет даже, наверное, балычка из осетринки изрядно испробывать.

— Не рассуждать! Вы мне еще за моего прапорщика ответите! Я Вас отучу в моих людей «рыжими херами» бросаться!

— А-а-а, так вот в чем дело! Вон, оказывается, почему Вы так взбеленились! Так прошу, в этом случае, учесть, что разбрасываться мне нечем: «рыжих херов», как Вы изволили накануне выразиться, у меня нет. Есть один не рыжий, но это святое. Как тут разбрасываться: скоро жена приезжает. Надо бы поберечь. А если Вы имеете в виду того полудурка которого Вы подослали ко мне ночью, то имейте ввиду, что в следующий раз я сделаю его или каждого подобного ему, этим…, как Вы изволили интеллигентно выразиться в самом начале…? Во, самым настоящим педерастом я его сделаю при всех! Тут же! Не отходя, как говорится, от кассы.

— Да Вы наглец! Вы…, вы еще на какое-то жилье претендуете? Вы у меня в собачьей будке жить будете! Со всем своим семейством!

— Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас будет жить в собачьей будке, — яростно прошипел вновь озверевший старлей, — Вы пока еще коммунист, Ахтунг, не забывайте какую Вы жилплощадь занимаете не имея для этого никаких оснований.

— Что это такое? — растерянно проговорил как-то сразу сникший Ахтунг, обращаясь к бледному и заливаемому обильными каплями пота Шахрайчуку, — этот старлей подвергает мои слова сомнению! Я не могу служить с ним в одном гарнизоне!

— Очень правильное решение, товарищ полковник, — безапелляционным тоном, но с намеком на нотки одобрения в голосе произнес вконец оборзевший старлей, — Вам необходимо срочно куда-то переводиться. Заодно и вопрос с жилплощадью решится сам собой. Без скандалов и партийных собраний.

— Вон, — ослабшим на выдохе голосом произнес Ахтунг, указывая дрожащим перстом на дверь, — оба вон отсюда. А Вы, товарищ подполковник… Вы научитесь когда-нибудь воспитывать этих вот молодых наглецов?!

— Осмелюсь заметить, товарищ полковник, — спокойно заметил Сергей, — от наглеца я эти слова слышу. Очень жаль, что родная коммунистическая партия и заботливое советское правительство запрещает дуэли, иначе до сегодняшнего вечера Вы бы вряд ли дожили. Может для Вас это было бы лучшим вариантом. Вы же, наверное, побаиваетесь домой-то идти, если честно? Тетя Маша, небось, сгрызет взамен копченой колбаски? Ах-ах-ах, какое разочарование: не досталось вдруг сегодни нам финского сервелату!

— Вон!

— Я не знаю такой формы обращения между военнослужащими, товарищ, пока еще, полковник. В Уставе такого обращения не прописано. «Вон» — Вы можете применять к своим лизоблюдам, падающим в обморок в Вашем министерском кабинете. Кстати, а существуют ли нормы на полковничьи кабинеты? А на столы? Надо бы поинтересоваться. Так что извольте обратиться согласно положений Устава.

— Товарищ…, товарищ старший лейтенант. Э-э-э,… как же там. Э-э-э, это… Ах, да — идите. — глухо прорычал наконец Ахтунг, рыбьи глаза которого озадачено гоняли по кругу радужную оболочку. Цвет пигментации оболочки возмущенно менялся с каждым кругом.

— Есть, — приложив кончики пальцев к козырьку Сергей, круто повернувшись, облегченно вышел из объемного в недружественности своей помещения, дважды перешагнув через широкий трехдверный порог. Последнее, что он увидел при выходе, было сползающее по стене и подрагивающее в конвульсиях страха тело Шахрайчука. Голова тела при этом жмурила веки, а руки отгоняли от медленно оседающего туловища какое-то уж очень нежелательное для него видение. «Во как, — в очередной раз изумился Сергей, — чем же можно было так испугать этого порой такого грозного воина?»

Вернувшись в «дежурку» штаба своей части, Сергей без всякого удивления узнал от своего помощника, что его, старлея, приказом Ахтунга оказывается, пять минут назад сняли с наряда как не справившегося с несением службы, и вот-вот прибудет новый кандидат на это почетное место. Счастливчик незамедлительно прибыл, им оказался знакомый нам уже Ильинский. Однакашники быстро договорились о том, что смена наряда будет производиться очень долго — до того момента, когда закончится официальное время Серегиного дежурства, и юридически его уже никто не сможет поставить в наряд в этот же день. Так и получилось. На плацу уже во всю гарцевал перед очередным суточным нарядом очередной же плановый батальонный дежурный, а дежурный «а ля Ахтунг» через каждые пять минут названивал Ильинскому: «Что же Вы там сопли жуете? Когда Вы, наконец, смените этого негодяя? Ахтунг нервничает! Вы понимаете, что это такое?!» «Понимаю-понимаю, — спокойно ответствовал Ильинский, — только вот одного автомата не могу найти с полным боекомплектом. Это-то Ваш Ахтунг может понять? Вот куда он исчез? И случайно ли? Довели ведь дежурного до состояния крайнего нервного истощения… Кто знает, что у него на уме? И нет его самого нигде. Ключи от оружейной пирамиды на стол бросил и куда-то ушел. Да нет, не надо никакой тревоги, сейчас наверное уже подойдет». А «нервно истощенный» Сергей в это время мирно подремывал в комнате отдыха, тщетно пытаясь «добрать» мгновениями сумму заслуженного за сутки отдыха.

Наконец развод нового наряда закончился, и трое дежурных поднялись для доклада Шахрайчуку. Сначала доложили о приеме-сдаче Просвиров с Ильинским и, не дав Шахрайчуку опомниться, тут же и о том же доложили Ильинский и совсем новый дежурный. Не успевший отойти от «визита к минотавру» Шахрайчук озадаченно крутил своей «колобковой» головой, с глубоким недоумением осматривая дежурных. Что-то в очередной раз никак не срабатывало под его округлой черепушкой. В этой отшлифованной годами службы посудине, видимо, помещалось только два дежурных: один сдает, другой принимает. Тут вроде бы все ему было понятно. Но откуда взялся третий? Третьего дежурного черепушка, видимо, отказывалась вмещать, и Шахрайчук намеренно не спешил с разрешением на смену. Он то изумленно рассматривал нетерпеливо периминающихся с ноги на ногу дежурных, то отворачивался к окну и внимательно рассматривал качаемые ветром деревья, барабаня пальцами по краю стола. Минут через пять какие-то процессы все же нашли свое завершение под блестящей черепушкой батальонного командира и он, неожиданно для себя и всех присутствовавших вдруг изрек, обращаясь ко всем дежурным сразу: «Вы шо? Чому трое?»

— Так сняли же меня, — ответил за всех Сергей, — Ильинский принял дежурство, а тут уже и плановая смена подоспела.

— Ну и шо? Вот пусть Ильинский и дежурит!

— Извините, товарищ подполковник, во-первых развод проводил не я, поэтому не могу нести ответственности за несение службы уже «разведенным» суточным нарядом, — парировал Ильинский, — а во вторых, я завтра в свой плановый наряд заступаю.

— Бис вас разбэрэ, — безнадежно махнул рукой Шахрайчук, — идытэ и сами опрэделяйтэсь, хто из вас дэжурный.

— Хорошо-хорошо, товарищ подполковник, — оценив состояние батальонного командира, вдруг проговорил новый дежурный, — Вы только в журнальчике распишитесь. Вот здесь и еще здесь.

— Чому ж два раза? Чому трое? — бормотал Шахрайчук, распиваясь там где ему указали, — пид трыбунал мене скоро подведетэ, ироды…

— Разрешите идти? — почти одновременно испросили дежурные.

— Идыте, — отвернулся от дежурных Шахрайчук, — а Вы, Просвиров, зайдыте-ка до замполиту. Божал вин на Вас побачытэ.

Окончательно отделавшись от хлопотных полномочий дежурного, Сергей с облегчением перекурил на штабном крылечке и отправился к замполиту. Хитрованов был не один. В его прокуренном и завешанном образами революционных вождей кабинете кроме него присутствовал, попыхивая своей выпендрежной трубочкой, местный секретарь партийной организации капитан Дуров. Секретарь Дуров почему-то назывался «освобожденным». Как, когда и от кого он освободился было никому не известно, но все его так все время называли: «Наш освобожденный секретарь». Своим внешним обличием «освобожденный» сильно напоминал кого-то из персонажей, история которых была описана в известной сказке «Три поросенка». По-крайней мере, именно такими обычно изображали юных хрюшек в детских книжках того времени. Вернее всего, своим внешним видом «освобожденный» напоминал поросенка, дух которого буквально пронизывал текст этой сказки, но при этом сам поросенок так и не попал на страницы этой замечательной книжки. Имя этого самого нахального из всех братьев звучало не иначе как Нах-нах. Может, из-за этого неблагозвучного имени ему как раз и не нашлось осязаемого места в мировой литературе? Этого никто точно не знает, но духом этого нахала от сказки, попавшей в золотую кладовую мировой детской литературы, так и веет.

Первым заговорил с вошедшим старлеем «освобожденный Нах-нах».

— А-а-а, старлей, заходи-заходи. Наслышаны о твоей борьбе с Ахтунгом. Ты в курсе, что завтра намечается продолжение? — протирая запотевшие очечки и близоруко щурясь, довольно смыслоразличимо прохрюкал Нах-нах, — Назавтра Сам приказал созвать общегарнизонное партийное собрание. На повестке дня два вопроса: первый — по делу того замполита-придурка, слушавшего на учениях вражеские голоса, второй — по поводу твоей отвратительной службы в наряде.

— Секундочку, партагеноссе, — вмешался в торопливое похрюкивание Сергей, — я чего-то не понимаю: как это приказал собрать партийное собрание? Такого, по-моему, даже при Гитлере не было.

— Ну, знаешь ли, со своим уставом, да в чужой монастырь…

— Не со своим уставом, а с уставом КПСС. Или на этой территории он не действует? Надо бы сигнализировать в комитет партийного контроля, — нарочито задумчиво и как бы про себя проговорил Сергей и пристально посмотрел в глаза Нах-наху, — впрочем, я и сам давно уже мечтал кое-что обсудить в рамках партийного собрания. Вот, похоже, случай и представился.

— А можно ли уточнить, что это «кое-что»? Партийное собрание — это не место для дискуссий. Все должно быть строго в соответствии с регламентом! — подскочил на стуле «освобожденный».

Но Сергея он уже как будто перестал интересовать. Оставив реплику Нах-наха без внимания, старлей повернулся к замполиту.

— Так как там все же, обстоят дела с жильем для моего сиротского семейства, товарищ майор?

— Во-во, с жильем… Вы же сами себе роете яму. Надо было Вам сегодня заводиться с Самим Ахтунгом! Он ведь теперь как ставит вопрос: «Какой-то старлей подвергает Мои слова сомнению, поэтому я не могу служить с ним в одном гарнизоне».

— Ну, коль не может, так надо куда-нибудь ему перевестись. Инициатива-то ведь от кого исходит? Я ему сегодня это как раз и предложил. Не можешь — флаг тебе в руки. А меня сюда Родина прислала.

— Что? Вы это сказали Самому Ахтунгу?! Теперь я боюсь, что ничто Вам уже не поможет. Вас вскоре отправят куда-нибудь в Оренбургскую или Читинскую армию. Та же Родина отправит в лице того же Ахтунга. Вы это-то хоть понимаете?

— Мы еще поглядим, кто куда кого и как отправит. Прошу не забывать, что я боевой офицер, и, к тому же, орденоносец. Так что у нас там с жильем? Я как раз хотел бы завтра поднять этот вопрос на собрании. Напомнить о существующих резервах. Тем более, что один товарищ у нас собрался куда-то срочно переводиться.

— О чем это он? — прохрюкал секретарь в сторону замполита с явной опаской поглядывая на старлея.

— Да ничего особенного. Вчера попрекал Ахтунга излишками жилой площади. А теперь вот, похоже, совсем его выселить хочет.

— ?????!!!!!

— А что? Пусть ответит как коммунист коммунисту. Предъявит ордер собранию, ткнет пальчиком в статьи закона, по которому ему столько всего полагается. Про кабинет свой поподробней расскажет: почему он вдруг раза в два больше сталинского оказался. В общем, я так понимаю, должно состояться конструктивнейшее обсуждение наболевших вопросов коммунистами гарнизона.

— Ладно, в конце-концов — дело Ваше, давайте доживем до завтра. Завтра же будет решаться и вопрос с жильем. Независимо от того, выживете ли Вы Ахтунга из гарнизона или нет. Ха-ха-ха.

— Смейтесь, смейтесь. Я, пожалуй, подожду со смехуёчками до завтра. А вот завтра тоже посмеюсь, — твердо проговорил Сергей, демонстрируя неустрашимую непоколебимость во взгляде, чем окончательно поверг парторга в глубокое уныние.

— Вы, кажется, решили сорвать нам собрание, — уныло прохрюкал «освобожденный».

— Как же я могу его сорвать, если сам в его проведении сильно заинтересован. Но предупреждаю, избиения младенцев с заранее подготовленными речами типа: «Я не знаю, что там на самом деле утворил коммунист Просвиров, но он все равно сволочь», не состоится. Придется и коммунисту Ахтунгу ответить на кое-какие неудобные для него вопросы.

На этом Сергей с разрешения Хитрованова гордо удалился из «вожде-молельного» замполитового кабинета и отправился восстанавливать пошатнувшееся за сутки здоровье на свое койко-место в общежитие. Старлей шел слегка расслабленной походкой, глубоко вдыхая прокуренными легкими свежесть окружающего гарнизонный забор леса. А тем временем в замполитовой «часовне» под строгими взглядами взирающих с портретов вождей уже во всю кипела политическая работа. Она началась сразу же, как за Сергеем закрылась дверь: оба «врачевателя» военно-человеческих душ как по команде принялись судорожно крутить номеронаборниками телефонных аппаратов, названивая каждый в свою инстанцию с одной и той же просьбой-предложением. «Второй вопрос надо с повестки немедленно убрать. Что-что? Вы тоже хотите устроить никому не нужную полемику, дискредитирующую высших начальствующих лиц гарнизона? Как-как? Он же дурак, понимаете? Раненный в голову афганец… В ногу? Неважно, значит, пуля давно уже мигрировала в то место где в детстве был мозг. Он ведь начнет резать правду-матку и что Вы ему отвечать будете? Когда все рыло у Вас в пуху? Да, нет, извините, конечно, лицо… Лицо в пуху. Это просто поговорка такая. Ничего не будете ему отвечать? Объявите его клеветником? Он то же самое сделает со своей стороны, да еще и завоюет поддержку зала. И все это надо будет занести в протокол, а протокол по регламенту надо будет отправить в политуправление. И что там про нас скажут? Вот-вот. Оно Вам надо? Сейчас ведь не те времена… Нынче припожаловало к нам откуда-то новое мышленье (ударение всегда делалось на первый слог) и плюрализм! Поэтому пусть они, отцы-командиры, сами с этим Просвировым разбираются! В дисциплинарном порядке пускай разбираются, а партию сюда не впутывают. Партия, она ведь как жена Цезаря,…».

Но Сергей ничего не знал о состоявшихся переговорах между гарнизонными партийными бонзами и очень удивился, когда узнал о том, что общегарнизонное партийное собрание отменено, а по вопросу идеологически разлагающегося под воздействием «вражеских голосов» ротного замполита Зубчака назначено собрание батальонных коммунистов. И все. Про него же, про Просвирова, не упоминалось ни в одном объявлении. «Да, похоже что 20-ый съезд устроить не удастся, — огорченно подумал Сергей, — но ведь это мурло все равно теперь не отстанет и будет искать повод, что бы сделать из меня «отрицательный пример для воспитания молодежи». Да и хрен с ним, сказано же: «Мертвого пуля боится». Как же теперь выбить жилье?» Однако, к удивлению Просвирова, проблема решилась довольно быстро. По завершению послеобеденного построения Сергея пригласил к себе замполит. Зайдя в кабинет, Хитрованов лукаво посмотрел на старлея и достал из ящика своего стола какой-то ключ.

— Как там в сказке: «Еще триста ведер и золотой ключик у нас в кармане?», — игриво произнес майор и протянул ключ Сергею, — а для Вас все даже лучше, чем в сказке складывается — без ведер обошлись.

— Ну конечно же, очень мне повезло в этом вопросе. Всего четыре года прослужил и уже ключ какой-то дали. Что хоть он отпирает? Небось тоже дверцу в какую-нибудь сказочную страну? Если в страну дураков, то не хотелось бы, это как «из огня да в полымя» получится.

— Это Вы на что намекаете? — насторожился замполит, — уж не на нашу ли величайшую в мире страну, «где так вольно дышит человек»?

— Ну что Вы, конечно же, нет. Я всего-то-навсего имею в виду наш героический батальон. У нас же все по сказке Толстого: «Лишь только солнце скрылось за горизонтом, в стране дураков закипела работа».

— Это всего лишь особенности нашей работы с личным составом: круглосуточный прессинг, дабы никакая чушь не лезла бойцам в головы. Но сейчас, собственно, не об этом: ключик этот от однокомнатной квартиры в недавно построенном доме. В резерве ее держали для особо настырных. Похоже, что настырный не замедлил появиться. Сходите и посмотрите. Если устроит, то завтра можете начинать оформлять документы. Недоделок, конечно же, по этому дому много. Ну а что Вы хотели? Вы же знаете: «военный строитель — это не военный и не строитель». Почему ключ только один? Кто ж его знает. А зачем Вам больше? Все равно замок надо менять.

Подгоняемый любопытствующим нетерпением, Сергей резво проследовал к стоящему на окраине жилого городка новому дому, быстро нашел дверь вожделенного жилища и после непродолжительной возни с кривовато вставленным замком, наконец, проник в пустующее помещение. Беглый осмотр будущего жилища показал, что назвать его пустующим было никак нельзя. «Вот поэтому-то и ключ замполиту достался всего один», — подтвердил сам себе свою же догадку слегка удрученный старлей. Следы присутствия, видимо, укрывающихся здесь порой от работы военных строителей обнаруживались повсюду. На полу и подоконниках были разбросаны обрывки пожелтевших газет, куски грязной ветоши, бутылки с прокисшими молочными продуктами и засохшие остатки нехитрых съестных припасов. Из туалета омерзительным шлейфом тянуло когда-то не смытыми и тоскливо засыхающими в своей несвежести интернациональными экскрементами. Все дело в том, что основу героических военно-строительных сил традиционно составляли выходцы из сельской местности закавказских и среднеазиатских республик, многих из которых только после полугодичной службы принимались допекать смутные догадки о том, как все-таки надо правильно пользоваться нехитрым туалетным оборудованием. Познающие плоды цивилизации «джигиты» порой подолгу «зависали» над строгими военно-туалетными, очками периодически дергая за рычаги и веревки, свисающие с высоко подвешенных сливных бачков. Не обращая внимание на нарастающую ярость окружающих, они могли подолгу и с неподдельным удивлением разглядывать мощные водяные водопады, исчезающие в неведомых глубинах сливных отверстий. Лишь к концу своей военно-строительной карьеры лучшим из «джигитов» удавалось овладеть искусством набора телефонного номера, а особо продвинутые из лучших достигали иногда таких высот, что могли уже самостоятельно пользоваться телефонным аппаратом в полном объеме и даже что-то изрыгать в трубку на предельно изломанном русском языке. Сергею уже доводилось общаться по телефону с самыми продвинутыми индивидами из басмачества. Сосед Сергея по общежитию, мрачноватого вида и богатырских размеров холостяк, капитан Игорь Шиленков, командовал ротой строителей и старлею несколько раз довелось звонить ему среди дня, решая какие-то общебытовые вопросы. В казарме военно-строительных войск трубку, как положено, брал дневальный:

— Днэвал рот рад Курбердымухаметханов сюсю!

— Старший лейтенант Просвиров. Соедините меня с командиром роты!

— Командира? Ёкх, командира. Она ушла склад!

Вот с таким контингентом приходилось управляться Шиленкову, и его повседневная невеселость имела под собой вполне реальное объяснение. «Да, без Игоря мне тут явно не обойтись, — подумал Сергей, стремительно покидая гадюшник, из которого ему в скором времени предстояло соорудить достойное для проживания жилье, — ко всему прочему паркетные плиты положены вкривь и вкось, краны текут, а кухню и ванную на первое время надо хотя бы покрасить». Дабы ускорить процесс свития семейного гнезда, Сергей решил, не дожидаясь вечера, сразу же по-дружески озадачить Шиленкова и направился в расположение его «дикой дивизии». Несмотря на то, что до вечера еще было далеко, казарма была полна галдящего полувоенного народа. Сидящий в полудреме на приставленном к тумбочке стуле дневальный даже не заметил прихода в расположение роты незнакомого старлея. Брезгливо поморщившись, Сергей быстро отыскал кабинет с надписью: «Канцелярия» и, открыв дверь, с удовлетворением обнаружил там соседа-капитана. Шиленков сидел за стандартным армейским канцелярским столом и с пообыкновению мрачным видом рассматривал, медленно поворачивая в ладонях, маленький золотистый бюст Ленина.

— А-а-а, это ты, и тут от тебя покоя нет, — чуть повеселел капитан, приподнимаясь и протягивая Сергею руку, — только ты в следующий раз лучше постучи, а то можешь получить чем-нибудь в лобешник. Это я так своих туземцев воспитываю: как только вошел без стука, хватаю что под руки попадется и мечу в дверной проем.

— И что? Помогает?

— Не то слово. Давно уже такого не было, вот я и расслабился. Тебя вон упустил, хотя и предмет самый, что ни на есть подходящий в руках был…

В этот момент в казарме возник какой-то неясный шум, переходящий в гул. Через некоторое время в нарастающем гуле уже можно было различить звуки ударов тупых предметов по биологическим телам, сопровождаемые гортанной руганью на смеси русского и еще какого-то тарабарского языка, культивируемого где-то на национальных окраинах великой державы. Капитан резко вскочил и в одно мгновение исчез за дверями канцелярии. Взгляду выскочившего вслед за ним Сергея представилась следующая сцена. В центре казармы образовалась «куча мала» дерущихся туземцев. Различить с ходу, кто из них за кого, не представлялось никакой возможности, так же как и не понять было сразу, что именно не поделили между собой эти горячие южные парни. Но, как выяснилось, этого вовсе и не требовалось: капитан сходу врезался в ершащуюся конечностями-протуберанцами кучу и с криком: «Пирмуххаметов! Сволочь! Опять ты за свое, сучье вымя!» выдернул из нее фигуру какого-то размахивающего руками «урюка» с оторванными на одном погоне сержантскими лычками. Капитан несколько секунд тряс болтающееся на вытянутой руке тело, тщательно прицеливаясь свободной рукой для более точного попадания заносчивой фигуре в особую болевую точку. Искомая точка, видимо, находилась на лбу головы фигуры. Об этом можно было судить уже после того, как капитан резко выбросил в сторону фигуры только что выцеливавшую что-то руку, заканчивающуюся пудовым кулаком. Кулак угодил точно в лоб головы фигуры. После этого фигура, разрушив на своем пути еще шевелящуюся кучу туземных тел и описав плавную дугу чуть выше спинки стоявшей метрах в трех от места действия кровати, мягко коснулась амортизируемого пружинами матраца. Дерущиеся в мгновение ока куда-то исчезли, как будто их смыло неизвестно откуда накатившей волной. «Он у них предводитель, — спокойно проговорил капитан, уважительно указывая на неподвижную фигуру с оторванной лычкой, — сейчас очнется, будем воспитывать. Ты не удивляйся: у них менталитет такой, как у кавказских овчарок — раз в месяц надо бить, чтобы не забывали кто в доме хозяин. Ты с каким вопросом-то пришел? Пойдем поговорим с глазу на глаз». В канцелярии Сергей коротко изложил суть своей просьбы.

— Да не вопрос. Все сделают обезьяны в лучшем виде. А я то и думаю: «Куда это у меня тройка приматов периодически и незаметно для пытливого глаза на открытой местности разом исчезает?» Уже не раз мне об этом докладывали, а начнешь допрашивать — молчат «как рыбы об лед». Лепечут иногда что-то вроде: «Командира, мы плана выполняем». А тут вон оказывается что… Конспиративной квартирой обзавелись, подпольщики. Вот они все и сделают. Лично проконтролирую. Давай ключ. Одна только просьба: если есть, дай мне десяток значков для дополнительной стимуляции этих туземцев.

— Каких значков?

— Да любых. Военных, само собой. «Воин-спортсмен», «Отличник боевой и политической подготовки» и т. д. Они ведь для того, чтобы поехать на «дембель» с ног до головы увешанными этими блестящими фитюльками родную мать наверное продадут.

— Без проблем.

— Ну, давай. До встречи, брате, в нашей келье. Приходи, помолимся о судьбах мира сего. А пока пойду-ка я, займусь чем-нибудь земным. Налажу-ка я, пожалуй, сегодня выполнение внутреннего распорядка дня.

Выйдя из канцелярии, капитан отправился к месту недавнего ристалища, а Сергей заторопился в автопарк подводить итоги уходящего дня. Приближались следующие учения, а работоспособность двух аппаратных из взвода нерасторопного лейтенанта Захарука оставляла желать лучшего. Спускаясь по лестнице, он вдруг услышал долетевший откуда-то сверху леденящий душу вопль, и, тут же, где-то наверху по-тараканьи испуганно и вразнобой затопало большое количество сапог. «Воспитательный процесс в действии, — отметил в своем сознании Сергей и с облегчением вышел на улицу. Все-ж-таки гадостная атмосфера царила в этой полукриминальной казарме. Никак не напоминала она о святых устоях простого воинского быта.

В воротах автопарка старлей нос к носу столкнулся с самым главным в батальоне зампотехом майором Завдрыщенко. Майор был отчаянным холериком, и в его слегка воспаленном мозгу, по видимому, было так много извилин, что мятущиеся по ним мысли никак не могли найти себе достойного выхода. Об этом свидетельствовали и мимика морды перечеркнутого усами лица, и слетавшие из его всегда нервно подрагивающих уст скороспело-скоротечные фразы. На непрерывно шевелящей тараканьими усами морде лица Завдрыщенко непрерывно отражалась какая-то шедшая внутри него борьба. Импульсы этой внутренней борьбы придавали ускорение мыслям. Мысли безнадежно плутали по бесконечным лабиринтам, приводя майора в отчаянье, и, когда отчаянье достигало своего апогея, оформленная в осколки слов мысль неожиданно срывалась со слегка припухших губ Завдрыщенко. Эти поминутно срывающиеся мысли часто пугали его самого. Пугали отнюдь не громким произношением, а своей непредсказуемостью. Вот представьте: задумал, к примеру, майор с самого утра переставить кунг с неисправной машины на исправную новую, но эта мысль утром так и не нашла выхода из лабиринта и не была услышана личным составом. Личный состав, проявив инициативу, к вечеру отремонтировал неисправный автомобиль, переставив большую часть деталей с бывшей еще утром новой и исправной машины. И тут после завершения очередного этапа внутренней борьбы мысль о перестановке кунга неожиданно вырывается в виде приказа из отверзых уст Завдрыщенко: «Быстро, нах! Кунг с «08–10» на «08–12». Все, я сказал. Не обсуждать. Сгною, нах». И на глазах оторопелого личного состава майор быстро куда-то исчезает. После своего исчезновения он некоторое время где-то блуждает. Во время блуждания борьба внутри майора не утихает, и в его изрезанном извилинами мозгу вдруг возникает догадка о том, что все-таки напортачил инициативный личный состав. Мысль-возмущение о загубленной новой машине начинает хаотично метаться по запутанному лабиринту, принося майору почти ощутимую физическую боль. Завдрыщенко быстро возвращается к машинам и с отчаянием убеждается в том, что набитый исправной аппаратурой кунг вновь оказывается на неисправной, пусть и новой еще машине. Отчаяние майора нарастает и, наконец, достигает своего апогея. Выплескивается запоздалая, но поразительная по своей глубине мысль: «Вернуть все в зад! Ублюдки! Всех сгною, нах!» И майор снова куда-то исчезает. И так до десятка раз на дню. Вот такими неповторимыми особенностями обладал майор, с которым Сергею не посчастливилось столкнутся в воротах автопарка.

— Просвиров, я же ставил с утра задачу: перебрать движок на ГАЗ-66 и заняться тормозами на ЗИЛу? Ни хрена никто ничего не делает! Один спит под машиной, другой ходит вокруг разобранного движка, репу чешет, не знает, как его теперь обратно собрать. А Вы где-то шляетесь целый день. Всё пожарных по гарнизону гоняете?

— Ха, ха, ха, — раздельно и серьезно произнес Сергей, — good joke, как говорят наши потенциальные противники, товарищ майор.

— Что-что? Вы что там, матюгаетесь, что ли? — от назревавшего возмущения кончики усов Завдрыщенко начали загибаться кверху.

— Отнюдь. Я только порадовался Вашей, как всегда, удачной шутке, товарищ майор. А по поводу того, о чем Вы мне сейчас рассказали, хотелось бы напомнить: все это конечно же имело место быть, но было вчера. На движке полностью убит коленвал и растачивать его смысла не имеет, а на ЗИЛе текут тормозные цилиндры, да и колодки не мешало бы поменять. Поскольку на батальонном складе требуемых запчастей нет, то Вы обещали сегодня потрясти прапоров с гарнизонного склада.

— Я? Обещал? — на лице майора, как отражение происходящей в нем внутренней борьбы, вновь заметались усы и губы. — А Вы то, сами чем-нибудь собираетесь заниматься? Или Вы думаете, что целый майор будет целый же день бегать по гарнизону и лебезить перед прапорами, выпрашивая у них для нерадивых старлеев различные автомобильные детальки?

— Вот теперь все понятно. Только зачем было тогда что-то обещать? Так бы и сказали, что добыча автомобильных запчастей — это проблема «каждого индейца».

— Подогадливей надо уже быть, товарищ старший лейтенант. Чай не первый год служите.

— Да нет, тогда дело здесь не только в чьей-то догадливости. Здесь нужны еще и некие продукты обмена. Излишки, так сказать, процесса производства, предназначенные для натурального обмена. Бартера, другими словами.

— Что Вы имеете в виду?

— Именно то, о чем Вы сейчас подумали. Речь идет о спирте, разумеется. Вы же ежемесячно его себе забираете, а потом, обвиняя всех в беспомощности, демонстративно решаете проблемы обеспечения запчастями сами.

— Это не Ваше дело. В армии есть хорошая поговорка: старшим в жопу не заглядывают.

— Даже и не мечтал никогда о возможности такого созерцания, товарищ майор. Честно Вам говорю. Вряд ли там есть что-то новое и интересное. Может какая-то особая форма геморроя? Но я в этом ничего не понимаю. Медицинского образования не имею.

— Вы что-то очень много сегодня разговариваете, надо бы объявить Вам еще одно взыскание.

— Может хватит? У меня их уже десять на сегодня. (Майор очень любил раздавать взыскания направо и налево. Сергей иной раз получал их более двух десятков за день. И если бы существовала особая военная книга, подобная книге рекордов Гиннеса, Завдрыщенко непременно в нее бы попал как рекордсмен по наказанию подчиненных и вряд ли кто мог бы превзойти его до скончания дней существующей цивилизации. Но, к чести майора, необходимо отметить, что он этих взысканий никогда не запоминал и ни в какие служебные карточки никогда не записывал. Поэтому на служебной карьере наказуемых его строгости никак не отражались. Да и вообще, если так поподробнее разобраться, был Завдрыщенко добрейшей души человеком. И некоторые стремились этим воспользоваться в своих корыстных интересах. Например, пользуясь врожденной добротой майора, его частенько побивала супруга и даже выгоняла из дому, принуждая подолгу жить в своем служебном кабинете. Прощения майор заслуживал только в некие особые дни, как правило, но, наверное, все же, по чистой случайности совпадающие с днями получения всеми военнослужащими батальона денежного довольствия. В такие знаменательные для всей воинской части дни в кабинет Завдрыщенко совершенно случайно, просто проходя мимо штаба по своим хлопотным делам, заглядывал его сынишка и, как бы промежду прочим, информировал его о постигшем его высочайшем прощении. Майор безропотно возвращался домой, чтобы через каких-то пару недель появиться на службе с расцарапанным лицом, либо с большущим «фингалом» под глазом. Иногда во внешность майора вносилось некое разнообразие и он появлялся на службе с изрядно ощипанными усами. И все это вместо того, чтобы собраться с духом и хотя бы один раз как следует врезать стерве-жене промеж роста виртуальных рогов и отправить эту дуру в деревню к маме на пару месяцев для профилактики. При этом ничего бы больше не потребовалось, кроме того как исправно перечислять алименты на детей и иметь в подтверждение этому соответствующие документы-квитанции. Квитанции могли понадобиться для соответствующих оправданий перед политотделом, потому как гарнизонные стервы были всегда сильны не умом, красотой и слой убеждения, а именно этим самым политотделом. Они без продыху строчили туда жалобы по поводу и без повода. Писали о том, например, что муж, придя со службы выпивает водки, а выпив, употребляет матерные слова в адрес своих командиров. (Это в том безобидном случае, если очередная стерва, к примеру, наказала мужу, отъезжающему в Москву по делам, купить в ГУМе немецкую косметичку, а он почему-то не купил. Ну не было в тот злосчастный день в ГУМе именно такой косметички!) Если же дело двигалось к разводу, то стервы ничтоже сумняшись, могли тут же состряпать в политотдел писюльку, приблизительно следующего содержания: «Прошу принять меры и наказать по всей строгости советских законов моего мужа, Суходрищева Панаса Петровича. Жить с ним стало невозможно, ибо он каждый день пьет с утра до поздней ночи, а под утро ежедневно наносит мне увечья. Кроме того, у него появилась привычка периодически выбрасывать детей в окно, а это очень отвлекает их от приготовления уроков на следующий день, так как мы живем на девятом этаже. В результате подрывной деятельности Суходрищева Панаса Петровича сильно упала школьная успеваемость и возникла угроза неперевода учеников в следующий класс». Подобные послания вызывали иной раз удивление даже в политоделе: «Как это — с утра до ночи? Когда служит? Командиры говорят, что неплохо служит да и не пьет много? И дети живы до сих пор? Что? Отличники!? Не может такого быть! Дыма без огня не бывает. Так что накажите Суходрищева на следующем собрании за аморалку. Не виноват? Она — дура? Ничего-ничего, пусть сделает так, чтобы эта стерва сюда больше ничего не писала. А пока пишет, мы обязаны реагировать».

Таким образом, стервы вначале запугивали своих мужей, а потом беспрепятственно руководили ими. Не просто руководили, а самым настоящим образом вили из них веревки. И невдомёк было вчерашним колхозницам, что этими самими веревками душили впоследствии их же мужей. Душили, задерживая присвоение очередного звания или же откладывая назначение на вышестоящую должность. А как же иначе? По деловым качествам вроде бы достоин, но как погано ведет себя этот мерзавец в быту?! Надо бы подождать и еще лучше к нему присмотреться. Вдруг мы его повысим, а он завтра что-нибудь учудит? Что-нибудь отмочит, а нас завтра спросят: куда же вы глядели? Как допустили? На каком основании повысили? Нет, ну его на фиг. Подождем. Вот так присматриваются, приглядываются и ждут. А время идет, и вчерашний молодой, перспективный и инициативный капитан превращался в старого, никому не нужного, переполненного желчью майора, считающего дни до пенсии. Здесь бы этим деревенским дурам взять бы, заинтересоваться и понять, что каждая задержка в продвижении мужа по службе — это прямые финансовые потери для семьи, и каждое очередное идиотское послание может привести к тому, что вскоре речь может идти не о немецкой косметичке, а о неожиданно возникших проблемах, связанных с покупкой утепленных зимних трусов, всвязи с приближающимися зимними холодами. Но нет, так и не стали понятными эти простые истины большинству гарнизонных хабалок. И наградой им за это были мизерные мужнины капитано-майорские пенсии до скончания их скорбного века. Ну а как же иначе, если ума нет, а властные инстинкты присутствуют? Иначе, наверное, никак нельзя. Только так.

Лишь особо умные псевдо-стервы, изучив повадки политотдела, пользовались им для извлечения общесемейной пользы. Например, особо умная жена запросто могла прикинуться стервой и написать в политотдел жалобу на мужа, отлынивающего от выполнения супружеского долга. Мужа сразу вызывали и начинали интересоваться о причинах столь вопиющего для офицера и коммуниста поведения. «Устаю сильно, все силы службе отдаю и больше ни на что их не хватает. Много раз на этой неделе пробовал исполнить — ничегошеньки не получается, — лепечет, бывало, саботажник, — что только ни пробовал, как только ни пытался уговорить — бесполезно: все висит и даже не думает подниматься. По всей видимости, куда-то пропала моя эрекция». И это была железная «отмазка», так как «виагры» в то время еще не было. «Вам надо срочно отдохнуть, мы слышали, что в этом случае очень сильно помогает отдых на море. Вот Вам путевки на все семейство и езжайте немедленно отдыхать, восстанавливайте эрекцию и приступайте к срочному укреплению ослабленных Вашим хамским поведением семейных уз», — настаивали в таких случаях озабоченные дяденьки из политотдела, и довольный «импотент», вяло имитируя переживания о временно оставляемой работе («Скоро учения! Как же там моя рота!?»), немедленно и на продолжительное время исчезал с территории, огороженной тремя рядами колючей проволоки. Но здесь был другой случай. В рассматриваемом случае можно было схлопотать формулировку типа: «Коммунист-офицер бросил жену с детьми на произвол судьбы». И хотя «произвол судьбы» в те времена довольно ощутимо сдерживался государством — это была очень плохая формулировка. За ней могли последовать удручающие оргвыводы. Поэтому квитанции были необходимы. Однако майор никак не мог решиться на этот достойный настоящего мужчины поступок по причине своей врожденной доброты и слабохарактерной мягкотелости. Завдрыщенко, по видимому, и сам хорошо осознавал этот свой мягкотелый недостаток, но если в семейной жизни он плыл по течению вздорного характера своей стервы-жены, то к жесткой военной среде он стремился адаптироваться путем проявления фальшивой агрессивности и лживой грубости. И иначе было нельзя. Иначе в военной среде могут сразу же сожрать и напоследок даже могут намеренно забыть об обязательном ритуале испрошения фамилии съедаемого. Разумные люди (были тогда в армии и такие) очень хорошо понимали эту майорскую оборонительную особенность и никогда не обижались на него. Вот и сейчас майор был в своем защитном репертуаре.

— Нет-нет. За халатную организацию работ в парке объявляю Вам, товарищ старший лейтенант, выговор, нах.

— Есть выговор. Только как же насчет спирта? Трех фляг, я думаю мне хватит для решения всех накопившихся проблем.

— Три фляги!? Почти три литра, нах! Да Вы наглец! Хватит Вам и половины фляги, нах.

— Никак нет. Три.

— Не пререкайтесь. Иначе получите еще одно взыскание, нах. Зайдите-ка Вы лучше ко мне вечерком в штаб, нах, сразу после солдатского ужина.

— Есть.

Заранее предвидя положительный результат посещения cугубо секретного, пропитанного запахом технического спирта кабинета зампотеха, старлей предусмотрительно запланировал на пятницу выезд своего КРАЗа за строгие пределы гарнизона. Посредством разъездов по постепенно нищающим окрестным колхозам, совхозам и прочим артелям на этом безопасном (для всех находящихся внутри него) карьерном грузовичке Сергей все же надеялся решить низменные проблемы дефицита автомобильных запчастей для могучей и непобедимой Советской Армии. Пусть даже и на уровне отдельно взятой роты. Что-то подсказывало ему, что это реально. Наверное, это «что-то» не было интуицией. Все было довольно строго обусловлено отголосками всеобщей и яростной борьбы с алкоголем, с переменным успехом ведущейся в то время на всей территории одной шестой части суши. И, как будет показано в дальнейшем, результаты поездки намного превзошли ожидания старлея.

Прибыв в назначенное время в благоухающий спиртосодержащими продуктами и заставленный громадными металлическими сейфами кабинет зампотеха старлей, долго и яростно размахивал внушительным списком запчастей, требуемых для восстановления подорванной боеготовности страны. Размахивание происходило на незначительном удалении от потеющего лица Завдрыщенко. Резкие перемещения развернутого веером фолианта заставляли в унисон и довольно амплитудно колебаться унылые майорские усы. Старлей что-то долго, громко и убежденно вещал, поминутно тыча пальцем то в один, то в другой лист документа. Майор лишь изредка прерывал его, разражаясь бурным потоком грубых армейских оскорблений, самыми интеллигентными из которых были: наглец, шельмец и нахалюга. Но вскоре тон завдрыщенковых возражений начал тускнеть и угасать, а вскоре и вовсе сошел на вялое покачивание мокрым от перенесенных переживаний лицом. Его недавно развевающиеся усы безвольно обвисли по плечам и скрыли недавно блиставшие на погонах майорские звезды. Это означало полную майорову капитуляцию, заключавшуюся в том, что старлей сумел-таки выбить у разом постаревшего лет на шесть зампотеха аж целых две с половиной фляжки лишь слегка отдающего керосином технического спирта! Легкий запах керосина угадывался метров с десяти. Подходить к открытому сосуду ближе не рекомендовалось тогдашним Минздравом. Но в те далекие времена этих рекомендаций никто не выполнял, зная, что чиновники этого ведомства имели привычку сильно перестраховываться и временами доходили до того, что запрещали употреблять в пищу безобиднейший из всех известных напитков — денатурат! В общем, никто этих гнусных рекомендаций в те времена не придерживался. Их попросту игнорировали. А потому — это была настоящая старлеева победа! И не важно, что при этом в его активе появилось ещё несколько взысканий. Важно, что в руках у него теперь было много «жидких долларов». Половину содержимого неполной фляги Сергей тут же променял у прапорщика-помощника начальника отдела кадров на два килограмма армейских значков, а остальные «доллары» запрятал до пятницы поглубже в недра своего здоровенного сейфа типа «Изделие Минского металлического завода». Добравшись к вечеру на ночевку в общежитие, Сергей тут же отсыпал килограмм знаков воинской доблести слегка удивленному Шиленкову.

— Куда ты столько? Этого хватит на капитальный ремонт стоквартирного дома, — изрек капитан, глядя на возвышающуюся над крышкой стола горку бижутерии.

— Ну нет у меня стоквартирного дома, Игорек, как-то не сложилось. Отгреби сколько надо для ускорения процесса. Семья-то уже через два дня приезжает. А остальное отложим в резерв на кафельную плитку и чешскую сантехнику.

— А станок у тебя есть?

— Какой еще станок?

— Губищу обратно закатать. А то раскатал: плитка, импортная сантехника… Может тебе еще биде на кухне поставить? А что? У меня есть одно резервное — от переоборудования гарнизонной гостиницы осталось.

— Давай-давай, на кухне ему самое место.

— Так ведь больше некуда. Санузел у тебя маленький, в комнату что ли трубы тянуть?

— Ладно, с биде придется повременить. Вот займу место Ахтунга, отхвачу себе квартирку с тридцатиметровым санузлом, тогда и вернемся к этой теме. Может и на джакузи договоримся. Кстати, значки на установку биде можешь взять вперед.

— Вот за что я тебя уважаю, так это за неподдельную твою доброту, — проворчал капитан, располовинивая горку в вещмешок и потрясая им. — Вот насколько у нас скоро увеличится количество «Воинов-спортсменов» и «Отличников боевой и политической подготовки». Враги уже трепещут!

— Враги-то пусть себе трепещут, а что там с моим жилищем?

— Не переживай, послезавтра твоя квартира будет готова. После обеда приходи принимать.

— Спасибо, дядько!

— Нэма за що. Но «спасибо» почему-то никогда не булькает.

— С «бульками» проблем не будет, — тут же парировал оригинальный намек Сергей, потрясая неполной флягой, — сейчас марганцовочки туда брошу, а потом на лимонных корочках денек постоит и можно будет слегка повеселиться.

— Запаслив, однако. Вот съедешь, опять придется на сухом пайке сидеть и у прапоров со склада ГСМ спирт клянчить. И на фига ты так рано женился? Холостяковал бы себе потихонечку лет, эдак, до тридцати пяти и не знал бы этих проблем: жилье, пеленки, сопли, детские сады…

— Раньше сядешь — раньше выйдешь.

— Здесь по-моему другой случай: сесть-то сядешь, только уже не выйдешь никогда. Это на диком Западе родители дотягивают детей до совершеннолетия, в лучшем случае еще оплачивают им высшее образование, а дальше: «С приветом, Шишкин!» Вертись, как хочешь и зарабатывай. Но мы же не дикие. У нас другой подход, вот и возятся с этими спиногрызами до пенсии. Да ладно бы до своей — до их, спиногрызов, пенсии!

— Что там дальше будет — неизвестно, а пока это все приятно, хоть и хлопотно.

— Хлопотно… Ты-то уже и забыл, наверное, как это хлопотно. Два года проволынил неизвестно где…

— Вот через пару деньков как раз и вспомню.

— Вспомнишь, конечно же. Куда ты теперь денешься… А я вот, если честно, до сих пор не понимаю: как это вообще возможно — жениться? Жена — это ведь не родственник. Нет ведь с ней никаких кровных связей. И как же тогда, хочу я тебя спросить, можно отдавать кровью и потом заработанные деньги совершенно чужому человеку?!

— Ха-ха-ха, хо-хо-хо! Ну ты выдал! Хорошо, вот ты и попробуй: женись, а деньги не отдавай. Вот тогда-то только, наверное, это самое возникающее откуда-то родство сразу и почувствуешь.

Еще немного, как сейчас принято говорить, поприкалывав друг друга, по различным поводам, «сокамерники» вскоре благополучно отошли ко сну. Последующие два дня пролетели для них почти незаметно. На исходе среды Сергей принял у Шеленкова отремонтированную, пахнущую высыхающими обоями и паркетным лаком квартиру (о чем был составлен соответствующий, почему-то пропахший настоенными на спирту лимонами, акт). В квартиру тут же были занесены три застланные солдатские койки и купленные Сергеем в местном магазине «Военторга» предметы первой необходимости. Первую необходимость составили телевизор и холодильник. Все эти благости мог себе запросто позволить любой старлей с трёх-четырёх своих получек. Ежели никуда больше их не тратить и временно забыть про еду.

Рано утром в четверг Сергей благополучно встретил семью на вокзале и вскоре с радостью запустил её в отремонтированные хоромы. Вот с этого-то радостного момента появления у старлея полноценного домашнего очага повседневность уже не отступала от него до самоей, что ни на есть, последней минуты его пребывания в этом лесном гарнизоне.