Австрийцы воспользовались отсутствием Фридриха. Граф Леопольд Даун, австрийский «Фабий-медлитель» (Фридрих говаривал, что «Даун воюет с ним так, будто им обоим суждено прожить, по крайней мере, сто лет»), не видя перед собой хитрого противника, наконец решился действовать наступательно. Он вошел в Лаузиц и устроил там свои магазины. Отсюда он мог, смотря по надобности, вступить в Силезию или соединиться с имперской исполнительной армией, которая, укомплектовавшись на кантонир-квартирах во Франконии, теперь вновь шла к саксонским границам. С другой стороны, он мог способствовать операциям русского войска. Для этого он отправил к берегам Эльбы корпус Лаудона с намерением отрезать Фридриху II коммуникацию с этой рекой. Таким образом, он хотел передать его совершенно в руки Фермера и удержать в северных провинциях Пруссии.

Саксонию прикрывал принц Генрих, брат Фридриха. При известии о приближении исполнительной армии он употребил все средства, чтобы задержать ее в походе. Прусские партизанские отряды не раз преграждали ей дорогу, но эти малые стычки не могли остановить огромного войска, оно вступило, наконец, в Саксонию. Генрих видел невозможность предпринять что-нибудь решительное; он отодвинулся к Дрездену и занял укрепленный лагерь. Неприятельская армия стала лагерем под Пирной. Между тем маркграф Карл со своим корпусом последовал за движениями Дауна. Он стал напротив него в Силезии, чтобы прикрыть эту страну на случай, если неприятель захочет проникнуть в нее из Лаузица, а генерала Цитена с отборным войском отправил против Лаудона.

Фельдмаршал Даун.

Видя, что Фермор своим содействием не подкрепляет общего предприятия и что пруссаки приняли меры против всех его замыслов (еще один довод по поводу «жертвенности и самоотвержения» русских и «предательства» австрийцев), Даун переменил план и решил обратить все силы на Саксонию. Быстро повел он войско к Дрездену. Цель его была ударить в тыл маленькой армии принца Генриха, между тем как имперцы атакуют его с фронта. Генрих был в опасном положении: ловкими маневрами старался он избежать губительного удара. Тут пришла весть о победе Фридриха при Цорндорфе и о быстром походе его в Саксонию. Близкая помощь воодушевила пруссаков.

10 сентября король явился под Дрезден, причем его войска во время марша проходили по 22 мили в день. Быстро соединил он армию маркграфа Карла и корпус Цитена с войсками своего брата — всего около 31 тысячи человек. Лаудон также поспешил примкнуть к главной армии Дауна. Здесь, на небольшом пространстве в две мили, стояли четыре враждующие армии друг против друга, и каждый день должно было ожидать кровавой развязки. Фридрих горел нетерпением сразиться, нерешительный Даун избегал битвы.

Как превосходный мастер вести оборонительную войну, он тотчас по приближении Фридриха занял неприступную позицию; лагерь имперцев при Пирне был также слишком надежен, чтобы ожидать нападений. Тем временем Фридрих делал самые искусные маневры, неприятель оставался в засаде. Но содержа таким образом все силы Фридриха в напряжении, Даун воспользовался беззащитным состоянием Силезии. Он отправил туда отдельный корпус, который обложил крепости Опельн и Нейсе. Фридрих видел, что тратит напрасно время в Саксонии. Он решил идти в Силезию и выгнать оттуда австрийцев, а между тем в походе захватить главные магазины Дауна в Лаузице. Авангард его дошел до Бауцена и овладел городом. Через несколько дней прибыл и сам Фридрих.

Тут Даун понял угрожавшую ему опасность: армия его могла остаться без всякого продовольствия. Поспешно повел он свое войско по тому же направлению, по которому пошел Фридрих; усиленными маршами успел его опередить и, наконец, став укрепленным лагерем, преградил ему путь в Силезию. Когда прусский король вывел войско из Бауцена и 10 октября пришел в деревню Хохкирх, он был крайне удивлен, видя перед собой всю 80-тысячную австрийскую армию. Позиция Дауна была превосходна: войско его стояло на пригорках, опушенных у подошвы лесом, в виде тупого угла, стороны которого обхватывали деревню Хохкирх, лежащую посередине. Идти далее было невозможно, расположиться под Хохкирхом безрассудно. Но слишком уверенный в своих силах Фридрих не хотел осрамить себя отступлением на глазах неприятельской армии и приказал разбить свой лагерь под Хохкирхом.

Напрасно генералы описывали ему всю опасность такого положения, напрасно принц Мориц Дессауский умолял его отступить; король настаивал на своем и отправил под арест генерал-квартирмейстера Марвица за то, что тот не решался разбивать палаток под неприятельскими выстрелами.

Лагерь был поставлен и защищен двумя сильными батареями. Главное неудобство лагеря состояло еще в том, что пруссаки из долины не могли видеть, что происходило в неприятельском стане, расположенном на высотах и за пригорками, и не смели пускаться на рекогносцировки, потому что прилески у подошвы гор были заняты пандурами и венграми.

Но Фридрих был до того уверен в робости и безынициатовности Дауна, что не принимал даже никаких мер против внезапного нападения. «Если Даун нас здесь не атакует, — сказал ему фельдмаршал Кейт, — то его стоит повесить!» — «Поверь мне, — отвечал Фридрих, — он скорее пойдет на виселицу, чем на нас».

В этой уверенности утвердили короля еще более ложные донесения предателя, подкупленного им в австрийской армии. Этому предшествовала детективная история, весьма, впрочем, обычная для этого столетия. Некий прусский шпион доставлял Фридриху сведения о передвижениях противника через продавца яиц. Он выпускал из одного яйца содержимое и в скорлупу прятал сообщение, залепив отверстие воском. Однако как-то разносчик яиц встретился с офицерами штаба Дауна, которые приказали отнести всю корзину на кухню командующего. Таким образом, предательство раскрылось. Шпиону было обещано помилование, если он начнет снабжать пруссаков дезинформацией. С этого времени сам Даун диктовал ему записки и заверял в них прусского короля, что австрийская армия готовится отступать в Богемию. Фридрих поверил и попал в ловушку.

Так простояли пруссаки три дня. Австрийцы почитали их отвагу явным для себя оскорблением. В войске поднялся ропот, сами генералы стали громко поговаривать о нерешительности своего командира. Это вынудило Дауна приняться за дело.

Фридрих между тем поджидал только своих транспортов и решил на следующий день непременно отступить. 13 октября день был пасмурный; густые облака покрывали небо, и ночь преждевременно опустилась на землю. Прусские солдаты после ужина торопились поскорее укрыться в своих палатках от пронзительного осеннего ветра. Король распустил свой штаб, и вскоре в прусском лагере все предалось покою. Водворилась глубокая тишина: одни часовые изредка перекликались.

Совсем другую картину представлял стан австрийцев. На всем пространстве, занимаемом их войсками, пылали бивуачные огни, раздавались песни, а под горами, в лесу, стучали топоры и слышался шум падающих деревьев, которые, по-видимому, срубали для костров. В два часа ночи Даун поднял свою армию, раздал приказания и пустился в обход пруссакам, скрывая от них свои движения под описанной выше декорацией беспечности и веселья. Корпус Лаудона был отправлен с вечера: он стал в тыл неприятеля.

Предполагалось напасть на правый фланг прусского лагеря, прикрытый деревней Хохкирх. Впереди шел авангард, состоявший из 36 эскадронов конницы и 4 батальонов пехоты. Даун сам вел остальную пехоту. Для наблюдения же за левым флангом пруссаков был оставлен герцог Армбергский с отдельным корпусом. Ему было предписано преследовать неприятеля, когда он будет разбит на всех пунктах.

В ночной темноте австрийцы крались, как воры. Конница спешилась и вела лошадей на поводу. Солдаты спускались с гор почти ползком, чтобы шумом оружия не открыть своего приближения. В прилесках были наперед прорублены широкие дороги. Между тем на высотах по-прежнему белели палатки, сверкали огни и разносились песни. На хохкирхской колокольне пробило пять часов.

К передовым прусским постам начали являться австрийцы, называя себя дезертирами. Число их ежеминутно возрастало: наконец, они толпою бросились на аванпосты и началась перестрелка. В то же время Лаудон с тыла ворвался в лагерь и в знак начала дела велел зажечь деревню. Австрийский авангард пошел в атаку с фронта. Барабаны забили тревогу. Пруссаки вскакивали с постелей, хватались за оружие, выбегали из палаток босиком и без ранцев. Австрийцы овладели батареей перед Хохкирхом и, обратя орудия на пруссаков, стали будить их картечью. Некоторые проснулись только для того, чтобы под предательским штыком ночных убийц снова уснуть вечным сном.

Тут только превосходная дисциплина прусских войск проявилась во всем блеске: через десять минут вся армия стояла под ружьем и храбро отражала напор неприятеля. Но было так темно, что пруссаки не могли узнать, где главная сила неприятеля, и потому дрались отдельными кучками. Солдаты хватали друг друга за головы, чтобы ощупью отличить неприятеля от своего. Пруссаки узнавали своих противников по меховым шапкам и белым мундирам, австрийцы пруссаков — по медным гренадеркам. Главное нападение было устремлено на Хохкирх. Когда деревня запылала, занимавший ее прусский батальон ретировался на кладбище и, отважно преградив неприятелю дорогу, встретил его беглым огнем. В то же время Цитен с гусарами ударил во фланг пехоте, ворвался в ряды и начал ее страшно рубить. Целая неприятельская линия была опрокинута, гренадеры почти все легли на месте. Даун выставил семь новых пехотных полков против этой небольшой горсти пруссаков. Расстреляв свои патроны, мужественный батальон вышел из-за плетней кладбища и ударил в штыки. Но что мог он сделать против такого многочисленного врага? Весь батальон, начиная с храброго своего майора Ланге до последнего солдата, пал на поле битвы. Австрийцы овладели кладбищем и деревней.

Зарево пожара несколько осветило окрестность, и прусские генералы могли предпринять что-нибудь верное. Надлежало выгнать неприятеля из занятой им позиции. Фельдмаршал Кейт с шестью батальонами успел отнять у австрийцев батарею и потеснил их назад. Но его окружили, солдаты проложили себе обратный путь штыками, а сам фельдмаршал пал, пораженный пулей в грудь. Герцог Франц Брауншвейгский последовал примеру Кейта и пал так же, как и он: ядро размозжило ему голову. Принц Мориц Дессауский разделил участь этих двух храбрых генералов, дрался мужественно, как и они, был смертельно ранен в грудь и отнесен за фронт. Зейдлиц, во главе кирасир, летал из одного конца в другой, сражался отчаянно, но и его усилия не помогли: австрийцы выдвигали все новые полки и с новой силой нападали. Наконец, под градом картечи, Фридрих сам повел свежие войска в дело. Когда под ним убило лошадь, он проворно пересел на другую и не вышел из битвы, пока неприятель не побежал, однако австрийская кавалерия уничтожила этот новый успех, а пехота ее двинулась вперед свежими массами.

День проснулся, но густой туман заменил мрак ночи. Битва продолжалась наудачу. К девяти часам туман рассеялся, и солнце озарило печальную картину разрушения. Фридрих только теперь с возвышения мог обозревать поле битвы, устланное жертвами кровавой бойни. Оба войска находились в величайшем расстройстве. В подзорную трубу наблюдал он за распоряжениями Дауна, стараясь угадать его намерения. Австрийская артиллерия навела на него свои орудия, и ядра засвистали. Одно ядро упало возле самого короля и обрызгало его землей и пылью. Испуганная лошадь бросилась в сторону: в нетерпении начал он бить ее палкой, пока она не стала на прежнее место. Но тут новое ядро опять ее испугало. Тогда адъютанты стали умолять короля, чтобы он оставил это опасное место. «Вы видите, — сказал он им с усмешкой, — опасность везде одинакова: ядра летят и вправо, и влево. Я могу быть убит и здесь, и там, но позади моей армии я бесполезен».

Обозрев неприятеля, Фридрих увидел, что герцог Армбергский обходит его левое крыло. Тотчас собрал он войско, построил его в новые линии и, примкнув свое правое крыло к местечку Дреза, приказал майору Меллендорфу занять и отстаивать высоты, защищающие Дрезу. Но король не мог ни вполне развернуть свою армию, ни привести в исполнение лучшие свои соображения: поле действия было слишком тесно, а местность самая неблагоприятная. Снова неприятель двинулся на него с фронта и в тыл: кровь лилась ручьями.

Фридрих, видя, что выиграть сражения нельзя и не желая долее подвергать своих людей опасности, искусными маневрами начал ретироваться через проход, прорубленный Цитеном. Австрийцы сами были до того расстроены, что не тревожили его отступления, которое прикрывала часть прусской конницы и артиллерия.

Так отошел он на три мили и стал лагерем на Шпицбергенских горах, в стороне от Бауцена. Солдаты должны были расположиться на земле, как могли, потому что палатки и почти весь обоз были у них отняты.

В Хохкирхской битве пруссаки потеряли 9000 человек убитыми и ранеными, 101 пушку, 28 знамен, 2 штандарта, весь свой лагерь и большую часть тяжестей. Австрийцы лишились семи с половиной тысяч человек. Но Фридрих казался спокойным и даже веселым. Солдаты его также не потеряли бодрости: они думали только об отмщении. «Куда вы девали свои пушки?» — спросил король шутя у канониров. «Черт их взял ночью!» — подхватили солдаты. «Вы сегодня славно дрались, дети! Но что же делать, когда неприятель похитил у нас победу воровским образом, ночью! Генерал Даун сыграл с нами преглупую шутку; но спасибо и за то, что он нас отпустил и не дал мат королю! Теперь игра еще не потеряна: мы отдохнем денька два-три, да и полетим в Силезию выручать Нейсе! Не так ли, дети? Хотите?» — «Все с тобой, Фриц! Все с тобой!» — закричали солдаты и безропотно принялись за свою черствую корку хлеба.

Но Фридрих смеялся сквозь слезы. «Потеря стольких полезных генералов, и особенно Кейта, глубоко взволновала его душу. К этому присоединилась новая скорбь: он получил известие о кончине любимой сестры своей, маркграфини Байрейтской. Эту женщину, после матери, любил он больше всех на свете. Она страдала вместе с ним в детстве, разделяла все его радости в жизни; она одна умела понимать его великую душу и внушать ему твердость в тяжкие минуты грусти и отчаяния. Несколько дней король был неутешен и по обыкновению изливал свои чувства на бумагу.

Но напоследок энергия его пробудилась с новой силой: еще в том же году решил он употребить все средства, чтобы очистить свое государство от всех неприятелей» (Кони. С. 340).

Совсем не то было у австрийцев. Предоставив неприятелю свободную ретираду, Даун поспешил привести свои полки в порядок, он снова возвратился в засаду и еще надежнее укрепил лагерь, как будто сам был испуган своей победой. Тотчас он начал изготовлять депеши с радостной вестью к императрице-королеве и ко всем союзным державам.

Мария Терезия была в восторге. Хохкирхская победа одержана в день ее именин. «Лучшего поздравительного букета вы не могли прислать мне!» — писала она к Дауну и благодарила его за успех в самых лестных выражениях. Императрица Елизавета прислала ему золотую шпагу, осыпанную бриллиантами; в Вене воздвигли в его честь колонну, а австрийские провинции поднесли ему 300 тысяч гульденов для уплаты долгов и на выкуп заложенного имения.

Даже Климент XVIII, который только за несколько месяцев до этого вступил на папский престол, остался неравнодушен к успеху Австрии. Он отправил Дауну освященный берет из красного бархата с горностаем и благословленную шпагу. «Любезный сын во Христе, — писал святейший отец, — с глубоким чувством удовольствия узнали мы о твоих геройских подвигах над еретиками. Как отче и глава единой душеспасительной церкви и всех истинноверующих, решил я подкрепить твою храбрость силою нашего апостолического благословения. Вручаю тебе сей священный меч: да вечно дымится десная твоя кровь отступников. Положи секиру к корню сего поганого древа, которое принесло в мир плоды проклятья, и по спасительному примеру святого и великого Карла, окрести Северную Германию мечом, огнем и кровью — в веру истинную и присносущую. Велика будет радость всех верующих на земле и св. угодников Божьих на небеси, когда ты мощью карающего меча и силою креста животворящего, возвратишь сие стадо заблудших в лоно истинной матери-церкви. Да будут над тобою покров пресвятой девы Марии Цельской и молитвы св. Непомука отныне и до века!»

Этим воззванием, напечатанным во всех газетах, папа хотел возродить фанатизм средних веков и воодушевить католиков на новый крестовый поход против протестантов. Но времена изменились. Поступок папы только вызвал раздражение протестантских наций, а Пруссии прямо указал на высокую честь быть отныне главой и покровительницей реформаторов.

Убаюканный наградами и похвалами, Даун праздновал свою победу в лагере и в упоении славы думал, что отнял у Фридриха все средства к продолжению войны. Поэтому он писал генералу Гаршу: «Приступайте смело к осаде Нейсе: со стороны прусского короля теперь уже бояться нечего». А Фридрих между тем не дремал: он переместил корпуса графа Дона и генерала Веделя из Померании в Саксонию, а брата своего Генриха вызвал к своей армии. Генрих привез с собой необходимое количество полевых запасов. В ночь 24 октября Фридрих тихо выступил из лагеря, обогнул стан Дауна и благополучно привел свою армию в Герлиц.

Вся Европа ожидала блестящих последствий Хохкирхской битвы: погибель Фридриха была решена. Даун в ней не сомневался. И вдруг все изменилось: прусский король является в Силезию, несмотря на то что все пути преграждены неприятелем; при одном его появлении генерал Гарш оставляет осаду Нейсе; в две недели вся Верхняя Силезия очищена от австрийцев и — погибавший герой опять торжествует.

Такой неожиданный оборот дела заставил Дауна опомниться. В досаде на свой промах он хотел, по крайней мере, освободить Саксонию. Поэтому приказал имперской армии атаковать пруссаков, которые укрепились на Эльбе, а сам намерен был ударить на них в тыл. Но это не удалось. Граф Дона прогнал имперцев от Лейпцига, а Ведель вытеснил Гаддика из Торгау. Тогда Даун пошел прямо на Дрезден. Но когда он расположился к правильной осаде города, комендант Шметтау послал ему сказать, что сожжет все предместья, даже весь город, и будет защищаться на улицах до самого дворца. Если же и это не поможет, то взорвет дворец со всем гарнизоном и с семейством польского короля, но города не сдаст.

«Это неслыханное насилие!» — воскликнул раздраженный Даун. «Что делать! — отвечал посланный. — Комендант исполняет приказания короля». — «Но он будет отвечать за нарушение народных прав». — «Оправданием ему послужит то, что вы принудили его на такую меру. Его величество, король польский союзник Австрии: если столица его погибнет от осады австрийцев, Пруссия не виновата!» Даун не обратил на это внимания и продолжал свои наступательные действия. Тогда, при первых выстрелах австрийцев, Шметтау действительно зажег одно из лучших и богатейших предместий. Королевские увеселительные дворцы и палаты его вельмож рассыпались в прах на глазах Дауна. Кроме того, во все дома были снесены горючие материалы, а под главный дворец подведены пороховые мины. Народ с ужасом спасал из жилищ самое ценное и спешил с воплями из города.

Такие решительные меры коменданта, а более известие о приближении прусского короля, заставили Дауна оставить свое предприятие и ретироваться в Богемию. Имперская армия отправилась во Франконию. Фридрих, прибыв в Дрезден, не нашел уже в Саксонии и следа неприятельского. Теперь он отправил снова Веделя и Дона в Померанию, против шведов. Вскоре шведский генерал Гамильтон был разбит, потерял почти всю свою артиллерию и был преследуем до самого Штральзунда.

Керсновский немало иронизировал над незадачливым Дауном, «не посмевшим воспользоваться своей победой, несмотря на двойное превосходство в силах». Интересно, что же говорить об Апраксине и Ферморе, сделавших это дважды в гораздо более «тяжелой форме» (если принять точку зрения, что Цорндорф — русская «моральная победа») и постоянно имевших двойное, а то и тройное превосходство?

Между тем герцог Фердинанд Брауншвейгский неусыпно действовал против французов на Рейне. После Крефельдской битвы Клермон был замещен опытным генералом Контадом, которому министр Бель-Иль дал предписание: «Проникнуть в Ганновер и Вестфалию и превратить обе провинции в степи». Несмотря на то что Фердинанд должен был прикрывать высадку англичан и удерживать свою переправу на Рейне, он успел, однако, овладеть Брабантом и Люттихом (Льежем) и, после мастерской ретирады, прикрыл Нижнюю Саксонию. Но Субиз все-таки прорвался в Гессенскую провинцию и с помощью саксонцев буквально исполнил в ней предписание своего министра.

Фердинанд Брауншвейгский.

«Так кончился третий год войны, богатый кровавыми битвами и блистательными подвигами! Фридрих снова мог вздохнуть свободнее: земли его были очищены от неприятелей, и сам он уцелел среди их грозных ополчений! Но тучи еще не рассеялись над его головой, и с новой весной гром битв опять должен был огласить встревоженную Европу».