«Когда кто-либо когда-нибудь захочет управлять миром, он не сумеет сделать этого только посредством гусиных перьев, но лишь в сочетании с силами армий». Так писал король Фридрих Вильгельм Прусский своему военному министру и главнокомандующему, князю Леопольду Дессаускому, и выполнению этого требования было посвящено все царствование отца Фридриха Великого. Фридрих Вильгельм поставил себе целью увеличение боевой мощи прусской армии не только путем простого увеличения ее численности, но (и главным образом) с помощью разумной организации, жесткого контроля и напряженной боевой подготовки. Все это быстро выдвинуло прусские войска на одно из первых мест в Европе. После своей смерти 31 мая 1740 года «король-солдат» оставил наследнику армию численностью 83 468 человек. Для сравнения скажем, что в соседней Саксонии, почти равной тогда по площади и количеству населения Пруссии, к тому же не в пример более богатой, армия насчитывала всего около 13 тысяч солдат и офицеров. Военная казна Прусского королевства исчислялась огромной по тем временам суммой в 8 миллионов талеров.

За все время правления Фридриха Вильгельма I прусская армия практически не имела возможности опробовать свои силы на настоящем противнике. Однако за это долгое мирное время были заложены основы (особенно по части дисциплины), которые позволили его сыну уже на полях сражений первой Силезской войны показать, что армия Пруссии — это грозная сила, с которой лучше не тягаться никому. Еще со времен «Великого курфюрста» Фридриха Вильгельма вооруженные силы королевства комплектовались наемниками, как из числа подданных Пруссии, так и из иностранцев. Рекрутские наборы, столь характерные для других европейских стран, применялись реже. Кроме того, существовала система добровольной записи на службу горожан, ил которых комплектовалась ландмилиция — подразделения «городской стражи»: ее личный состав не нес постоянной службы, а лишь время от времени проходил военные сборы на случай войны. Боевая ценность таких войск была крайне низкой, но в случае нужды вполне подходила для несения гарнизонной службы, освобождая регулярные части для боевых действий. Срок службы завербованного солдата или унтер-офицера составлял 20 лет.

Фридрих, при восшествии своем на престол, получил в наследство от отца три инструмента, позволивших ему превратить свое небольшое королевство в одно из ведущих государств Европы. Это отличный, наиболее совершенный для того времени государственно-чиновничий аппарат, богатейшая казна без каких-либо долгов и первоклассная армия. Фридрих Вильгельм I сумел так наладить управление государством, что небольшое Прусское королевство располагало вооруженным силами, сопоставимыми с армией любой крупной державы Европы — Австрии, России или Франции.

Военно-морского флота в Пруссии, как такового, не было. Военная доктрина Гогенцоллернов никогда до конца XIX века не основывалась на морской мощи. Единственное исключение составлял курфюрст Фридрих Вильгельм Великий, который попытался начать строительство собственного флота в померанском Штральзунде и даже сформировал эскадру в 12 вымпелов примерно с 200 орудиями на борту. Однако красным орлам Бранденбурга не суждено было воспарить над морем. Тогдашние хозяева Балтики — шведы быстро пресекли эту попытку, высадившись на вражеском берегу, захватив Штральзунд (и присоединив его, кстати, к своим владениям в Померании) и пустив на дно всю курфюрстовскую эскадру.

Фридрих тоже не проявлял никакого интереса к военно-морскому флоту. Впрочем, у него на это имелись все основания. В конце XVII — начале XVIII веков на Балтике безраздельно господствовал могучий шведский флот, а со времен Петра I его надолго сменил русский. К этому надо добавить еще и довольно крупный датский военно-морской флот. В этих условиях небольшая Пруссия, не имевшая к тому же никаких традиций кораблестроения и мореплавания, просто не могла создать приемлемого по размерам военного флота, чтобы противостоять любому из этих врагов. Поэтому пруссаки просто сделали вид, что Балтийского моря не существует, и оказались правы — русские и шведские корабли так и не смогли оказать существенного влияния на ход войны, ограничившись высадкой ряда десантов. Осада русскими приморского Кольберга при помощи флота проваливалась дважды, а в третий раз Румянцев взял бы его и без поддержки моряков.

* * *

Тезис «государство для армии, а не армия для государства» в царствование Фридриха II получил наиболее полное отражение в действительности. Король прусский много сделал для поднятия престижа военной (разумеется, имеется в виду офицерская) службы. В своем «Политическом завещании» 1752 года Фридрих писал, что «о военных следует говорить с таким же священным благоговением, с каким священники говорят о божественном откровении».

Главные должности как в гражданской, так и в военной службе доверялись только представителям дворянства. Офицерами в армии могли быть только родовые дворяне, представители буржуазии в офицерский корпус не допускались. Офицерский чин позволял жить достаточно безбедно — капитан в пехотном полку получал 1500 талеров в год, весьма большую сумму по тем временам.

Военное училище представляло собой кадетский пехотный батальон, при котором имелась кавалерийская рота. Как уже говорилось, в кадеты зачислялись только отпрыски потомственных дворянских семей. Хотя в Пруссии большинство офицерского корпуса составляли подданные королевства, среди офицеров встречались и наемники из-за границы, в основном из протестантских северо-германских земель, Дании и Швеции. Офицеров, не получивших военного образования, в армию не брали, при назначении на более высокую должность происхождение и знатность не имели никакого значения — о практике покупки должностей, фактически узаконенной во Франции, в Пруссии и не слыхивали. Обучение в кадетском корпусе продолжалось 2 года; курсантов беспощадно муштровали и натаскивали в соответствии с обычной прусской строгостью: там были и фрунтовые эволюции, и экзерциции с ружьем, и все прочее, через что проходили и рядовые солдаты.

Закончивший корпус кадет выпускался в полк со званием прапорщика (Fahnrich) либо лейтенанта (Leutnant); в кавалерии — корнета (Cornett). Далее в прусской военной табели о рангах следовали чины старшего лейтенанта (Oberleutnant), капитана (Hauptmann); в кавалерии — ротмистра (Rittmeister), майора (Major), подполковника (Oberstleutnant) и полковника (Oberst). Капитан и майор могли быть старшими или младшими — старшие командовали лейб-ротой в батальоне или отдельным батальоном. Далее шли чины генерал-майора (Generalmajor) — также старшего или младшего, в зависимости от занимаемой должности, генерал-лейтенанта (Generalleutnant), генерала от инфантерии, кавалерии или артиллерии и, наконец, генерал-фельдмаршала (Generalfeldmarschall). Следует отметить, что в коннице чин фельдмаршала обычно не присваивался — высшим званием был генерал от кавалерии.

Кроме окончания кадетского корпуса, молодой дворянин по достижении возраста 14–16 лет мог поступить в полк юнкером, где занимал унтер-офицерскую должность. В полку он нес обычную строевую службу нижнего чина (особенно часто юнкера служили знаменосцами), однако, кроме того, обязан был посещать офицерские курсы по тактике и прочим премудростям военной науки. Успеваемость на этих курсах и характеристика командира полка (оценка поведения и т. п.) выступала единственным критерием их длительности (от года — полутора до десяти-пятнадцати). Так, перед Семилетней войной на смотре одного из полков Фридрих II заметил в строю «уже довольно возмужалого» юнкера. Он спросил командира полка о возрасте и службе молодого человека и узнал, что тому уже двадцать седьмой год и что он уже девять лет на службе.

Отчего же он до сих пор не представлен в офицеры? — спросил король. — Верно, шалун и лентяй?

О нет. Ваше величество, — ответил командир. — Напротив, он примерного поведения, отлично знает свое дело и весьма хорошо учился.

Так отчего же он не представлен?

Ваше величество, он слишком беден и не в состоянии содержать себя прилично офицерскому званию.

Какой вздор! — воскликнул Фридрих. — Беден! Об этом следовало мне доложить, а не обходить чином достойного человека. Я сам позабочусь об его содержании; чтоб он завтра же был представлен в офицеры.

С этого времени вчерашний юнкер поступил под королевскую опеку, впоследствии став отличным генералом.

Кони в свойственном ему аффектированном духе так писал об этом: «Постигая человеческое сердце, Фридрих избрал честь рычагом для своей армии. Это чувство старался он развивать в своих воинах всеми возможными средствами, зная, что оно ближе всего граничит с воодушевлением и способно на всякое самопожертвование. Военное звание (после Семилетней войны) получило новые привилегии в гражданском быту Пруссии. Почти исключительно одни дворяне производились в офицерские чины; преимущество рождения должно было вознаграждаться и всеми почестями военной службы. При этом король имел в виду и ту, и другую полезную цель; слава прусского оружия была слишком заманчива; многие из гражданского сословия поступали в полки в надежде на возвышение; оттого в королевстве умножался класс дворян, почитавший унижением каждое другое занятие, кроме государственной службы, а прочие полезные сословия уменьшались (усердная служба в армии или чиновничьем аппарате давала шансы на приобретение потомственного или личного дворянства). По новому постановлению переход сделался невозможным и „башмачник оставался при своей колодке“, как говорит немецкая пословица. Каждый член общества не выходил из своего круга, в котором рожден, и следовал своему призванию, не увлекаясь мечтами честолюбия, всегда пагубного для людей среднего сословия» (Кони Ф. Фридрих Великий. Ростов н/Д: Феникс, 1997. С. 498).

Комментировать данный образчик позднего феодализма я не буду, однако замечу, что правила эти впоследствии сыграли с Пруссией весьма злую шутку.

Однако этот кастовый принцип, в общем-то вполне традиционный для тогдашней Европы, несколько отличался от порядков в других странах: предоставив дворянам такие привилегии, Фридрих требовал, чтобы «это сословие отличалось и благородством своих действий, чтобы честь руководила им во всех случаях жизни и чтобы оно было свободно от всех видов своекорыстия». Характерно, что преступление дворянина по прусским законам наказывалось строже, чем таковое же у крестьянина. В массе источников повторяется случай, когда за одного лейтенанта, посланного за границу со значительной суммой (для закупки ремонтных лошадей), прокутившего ее в карты и соответственно осужденного на три года тюрьмы, пришли просить два близких королю генерала. Они сказали королю, что осужденный — их близкий родственник и позор, следовательно, падет на всю их фамилию.

— Так он ваш близкий родственник? — спросил король.

— Так точно, Ваше величество, — ответил один из генералов. — Он мой родной племянник и со смерти отца до самого вступления в полк воспитывался у меня в доме.

Право! Так он тебе близок! И притом еще воспитан таким честным и благородным человеком. Да! Это дает делу другой вид: приговор надо изменить. Я прикажу содержать его в тюрьме до тех пор, пока я уверюсь, что он совершенно исправился.

Видя изумление просителей, Фридрих добавил:

— Поверьте мне, если человек из такой фамилии и при таком воспитании способен на преступление, хлопотать о нем не стоит: он совершенно испорчен и на исправление его надежды нет.

Несмотря на все эти ограничения, Фридрих допускал и прямо противоположные шаги: представители «третьего сословия», отличавшиеся храбростью и служебным рвением, иногда производились в офицеры, в то время как нерадивые офицеры-дворяне могли десятилетиями служить безо всякого продвижения по службе. Известен случай, когда один из видных сановников Пруссии письменно попросил короля о производстве его сына в офицеры. Фридрих на это ответил: «Графское достоинство не дает никаких прав по службе. Если ваш сын ищет повышений, то пусть изучает свое дело. Молодые графы, которые ничему не учатся и ничего не делают, во всех странах мира почитаются невеждами. Если же граф хочет быть чем-то на свете и принести пользу отечеству, то не должен надеяться на свой род и титулы, потому что это пустяки, а иметь личные достоинства, которые одни доставляют чины и почести».

При этом общеобразовательный уровень прусского офицерства был крайне низким: многие отцы дворянских семейств полагали, что страх перед розгой учителя помешает мальчикам стать хорошими солдатами. Например, военный министр фельдмаршал Леопольд Дессауский запрещал сыну учиться, чтобы «посмотреть, какой результат получится, если предоставить дело одной природе», а сам Фридрих еще в бытность свою кронпринцем едва не был проклят отцом за «пристрастие к французской науке». Правда, справедливость требует указать, что в России ситуация была схожей.

Фридрих страшно не любил, когда его офицеры занимались посторонними делами, в особенности охотой, картами и писанием стихов. Требовательный к себе и аскетичный до скаредности, он ожидал и требовал того же от подчиненных. Известно, что король вставал в четыре утра, после чего играл на флейте и разрабатывал планы, с восьми до десяти писал, после чего до двенадцати занимался муштровкой войск. Ходивший в протертом до дыр мундире, «закиданном табаком», он терпеть не мог, когда богатые офицеры проматывали деньги, украшали себя всевозможными побрякушками, завитыми париками и умащали духами. «Это прилично женщинам и куклам, которыми они играют, а не солдату, посвятившему себя защите отечества и всем тягостям походов, — говорил он. — Франты храбры только на паркете, а от пушки прячутся, потому что она часто портит прическу» (не правда ли, очень похоже на суворовское «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак…», которое у нас традиционно любят противопоставлять «пруссачине»?). Часто Фридрих вычеркивал таких офицеров из списков на представление к очередным чинам.

Зато он охотно помогал бедным офицерам деньгами на приобретение обмундирования и прочие «околослужебные нужды». Хорошо известным стал случай, когда королю написала вдова одного из прусских офицеров, погибшего в бою, с просьбой о назначении положенной законом пенсии (как сейчас говорят, «по утрате кормильца»). Вдова сообщала, что страдает неизлечимой болезнью, а ее дочери «принуждены доставать себе пропитание трудами рук своих», но что они слабого сложения и потому она страшится за их здоровье и жизнь. «А без них, — добавляла она, — я должна умереть с голоду! Прошу Ваше величество о скорой помощи!»

Экономный до скаредности Фридрих навел справки и выяснил, что свободных пенсий в государстве сейчас нет и не имеется никакой возможности отступить от установленного им самим количества «пенсионов». Однако король, подумав, ответил просительнице: «Сердечно сожалею о Вашей бедности и о печальном положении Вашего семейства. Для чего Вы давно уже не отнеслись ко мне? Теперь нет ни одной вакантной пенсии, но я обязан Вам помочь, потому что муж Ваш был честный человек и потеря его для меня очень прискорбна. С завтрашнего дня я прикажу уничтожить у моего вседневного стола одно блюдо; это составит в год 365 талеров, которые прошу Вас принять предварительно, пока очистится первая вакансия на пенсион».

Известен также случай, когда король произвел в полковники выслужившегося из солдат и неоднократно отличившегося в сражениях ротмистра только за то, что тот во время обеда у Фридриха с гордостью сказал: «Мой отец простой и бедный крестьянин, но я не променяю его ни на кого на свете». Король на это воскликнул: «Умно и благородно! Ты верен Божьей заповеди, и Божья заповедь верна в отношении к тебе. Поздравляю тебя полковником, а отца твоего с пенсией. Кланяйся ему от меня».

Однако все эти «демократические» изыски разом заканчивались, когда дело касалось нижних чинов.

Армия Фридриха Великого строилась на принципе жесточайшего подчинения младшего старшему. Это закреплялось железными правилами уставов и наставлений, регламентирующих буквально каждую минуту жизни солдат. Палка в прусской армии играла гораздо большую, если не наиглавнейшую роль, нежели в войсках любой другой европейской страны. Во фридриховском «Наставлении» для кавалерийских полков (1743) одним из главных тезисов стало правило «Чтобы ни один человек не смел открывать рта, когда говорит его командир». Даже младшие офицеры не имели права никоим образом влиять на решения своего командира или уж тем более спорить с ним.

В прусской военной системе «бездушной и жестокой муштры» со всей остротой нашли отражение пороки феодального общества: дворянин, выступавший в роли офицера, поддерживал свое господствующее положение с помощью палочной дисциплины, а затем требовал беспрекословного послушания крестьянина в своем поместье. Главной целью прусского устава было убить в рядовом всякую самостоятельность и сделать из него совершенный автомат. Взяв человека от сохи, одевали его в совершенно чуждую ему и крайне неудобную одежду, затем принимались за его выучку, дабы сделать из «подлого и неловкого мужика» (как сказано в тогдашнем прусском уставе) настоящего солдата.

Армия Фридриха II, состоявшая преимущественно из наемников и державшаяся на жесточайшей палочной дисциплине, муштре, мелочной регламентации, была превращена прусским королем в превосходно отлаженный военный механизм. «Секрет» действия этого механизма Фридрих с присущей ему «откровенностью» объяснил такими словами: «Идя вперед, мой солдат наполовину рискует жизнью, идя назад, он теряет ее наверняка».

Любовь солдат к своему полководцу, армейское братство, чувство товарищества были совершенно чужды прусской армии. Одним из главных «рычагов», с помощью которых Фридрих руководил войсками, был страх. «Самое для меня загадочное, — сказал как-то Фридрих приближенному генералу Вернеру, — это наша с вами безопасность среди нашего лагеря». Превращение рядового солдата в «механизм, артикулом предусмотренный» — одно из бесспорных и зловещих достижений военной школы Фридриха Великого.

Естественно, что эта сторона «гения» прусского короля вызывала у многих неприятие его образа действий, критику милитаристской монархии Фридриха в целом. Часто цитируется изречение известного итальянского поэта Альфиери, посетившего Пруссию в период правления Фридриха II и назвавшего Берлин «омерзительной огромной казармой», а всю Пруссию «с ее тысячами наемных солдат — одной колоссальной гауптвахтой». Это наблюдение было весьма верным: к концу правления Фридриха II по сравнению с 1740 годом его армия выросла более чем в два раза (до 195–200 тысяч солдат и офицеров), а на ее содержание уходило две трети государственного бюджета. На крестьян и другие недворянские классы и слои народа возлагались расходы на содержание военного и гражданского аппарата управления. Чтобы увеличить поступление акциза, в сельской местности было почти повсеместно запрещено занятие ремеслом. Горожане же несли повинность по расквартированию солдат и выплачивали налоги. Все это позволило содержать армию, считавшуюся одной из сильнейших в Европе, но милитаризовало страну сверх всяких разумных пределов.

Милитаризация общественной жизни в Пруссии вела к дальнейшему укреплению господствующих позиций юнкерства. Офицеры во все больших масштабах пополняли ряды высших государственных служащих, насаждая военный образ мышления и действий в сфере гражданской администрации. Все это, как я уже упоминал, создавало крайне непривлекательный имидж страны в глазах иностранцев.

Однако, постоянно говоря о бездушности военной системы «Старого Фрица», обычно забывают о том, что жесточайшая муштра, как это ни парадоксально, соседствовала в ней с проявлением довольно высокой степени заботы о личном составе. Пруссаки одними из первых начали организованный сбор раненых на поле боя; хотя русские в этом плане и опередили их, но для всех прочих европейских армий это понятие было совершенно неизвестно. Во время маршей Фридрих нередко бросал обозы с ранеными ради сохранения мобильности армии (в частности, так погиб раненый генерал Манштейн: брошенный армией госпиталь с небольшим прикрытием атаковали австрийские гусары и всех, кто оказывал сопротивление, перебили). Но во всех прочих случаях старался выручать своих солдат. Так, во второй Силезской войне, чтобы спасти находившийся в Будвейсе госпиталь с 300 ранеными, Фридрих пожертвовал отрядом в 3000 человек.

В прусской армии, даже в период самой тяжелой борьбы с врагом, традиционно невысокими были потери от небоевых причин: болезней и особенно голода. Это хорошо видно в сравнении с ситуацией в русской армии петровского, анненского и елизаветинского периода, где массовые смерти среди солдат рассматривались как нечто, быть может, и досадное, но вполне допустимое и не требующее принятия срочных мер. Медицинский уход и пищевое довольствие в русской армии того времени были ниже всякой критики. Крайне малоизвестным у нас является следующее выказывание короля Фридриха, содержащееся в его знаменитом «Наставлении»: «Надобно содержать солдата во всегдашней строгости и неусыпно следить за тем, чтобы он всегда был хорошо одет и вдоволь накормлен».

Несмотря на то что Фридрихом во всех этих начинаниях руководило вполне прагматичное желание уменьшить невозвратные потери своей небольшой армии, по-моему, важна здесь не причина, а следствие. Русским солдатам, подчеркну еще раз, все это было совершенно неизвестно. Вот свидетельство очевидца миниховского похода в Валахию и Молдавию в 1738 году, капитана Парадиза: «При моем отъезде из армии было более 10 000 больных; их перевозили на телегах как попало, складывая по 4, по 5 человек на такую повозку, где может лечь едва двое. Уход за больными невелик; нет искусных хирургов, всякий ученик, призежающий сюда, тотчас определялся полковым лекарем…» И это при том, что весь армейский обоз был просто чудовищным по своим размерам: «Майоры имеют по 30 телег, кроме заводных лошадей… есть такие сержанты в гвардии, у которых было 16 возов…»

Как же, скажет кто-нибудь, ведь это было при Минихе, дескать, чего от него еще ждать. Но нет, во время похода 1757 года русская армия, не сделав еще ни одного выстрела, потеряла до одной пятой личного состава больными и умершими. Главком Апраксин заставил солдат во время трудного марша соблюдать требования великого поста, а на обратном пути еще и бросил обозы с 15 тысячами раненых, которые попали в руки пруссаков. Впрочем, об этом будет подробнее сказано ниже.

При этом Фридрих унаследовал у своего отца многие черты, весьма странные для своего высокого королевского сана. В общении с офицерами и солдатами он производил скорее впечатление грубоватого и фамильярного служаки-полковника, чем венценосной особы. Собственно, по этой причине армия и именовала его «Старым Фрицем».

Известен случай, когда в 1752 году несколько десятков солдат гвардейских полков составили заговор с целью вытребовать себе некоторые льготы и права. Для этого они отправились прямо во дворец Сан-Суси, где находился король. Фридрих заметил их издали и, угадав их намерения по громким голосам, пошел навстречу бунтовщикам с надвинутой на глаза шляпой и поднятой шпагой (отметим, что караулы в местах расположения короля всегда носили скорее символический характер и сейчас вряд ли могли помочь ему). Несколько солдат отделились от толпы и один из них, дерзко выступив вперед, хотел передать Фридриху их требования. Однако прежде, чем тот открыл рот, король рявкнул: «Стой! Равняйсь!» Рота немедленно построилась, после чего Фридрих скомандовал: «Смирно! Налево кругом! Шагом марш!» Незадачливые бунтовщики, устрашенные свирепым взглядом короля, молча повиновались и строевым шагом вышли из дворцового парка, радуясь, что так дешево отделались.

Да, действительно, Фридрих весьма пренебрежительно относился к вопросам жизни и смерти рядовых солдат. Но стоит ли этому удивляться? Войны XVIII века были «спортом королей», и солдаты играли в них лишь роль бессловесных статистов, оловянных игрушек, которых можно было при желании выстроить стройными рядами, а при желании — спрятать в короб-ку (другой вопрос, что король Пруссии сплошь и рядом ходил в атаку под пулями рядом со столь «презираемыми» им рядовыми). И потом, у Фридриха были причины с недоверием, а порой и жестокостью относиться к личному составу своих полков: вспомним, из кого во многом состояла прусская армия — из чужестранцев-наемников, завербованных порой насильно — «за кружку пива». Под конец Семилетней войны под ружье стали ставить даже только что взятых военнопленных, что, разумеется, не добавило пруссакам чувства доверия к своим вновь обретенным солдатам.

Я не вполне уверен, что у Фридриха, было излишне много причин жалеть жизни своего весьма разношерстного воинства, но вот государь император Петр Великий, например, положил жизни десятков тысяч своих переодетых в солдатскую форму мужичков на алтарь победы в Северной войне с еще меньшим сожалением, и никто почему-то всерьез не ругает его за это.

Интересно, что сам Фридрих (как это вообще было свойственно его натуре) на словах и особенно в своих письменных трудах всячески порицал им же самим введенный принцип насаждения дисциплины. «Солдаты — мои люди и граждане, — говорил он, — и я хочу, чтобы с ними обходились по-человечески. Бывают случаи, где строгость необходима, но жестокость во всяком случае непозволительна. Я желаю, чтобы в день битвы солдаты меня более любили, чем боялись». Действительность, как видим, мягко говоря, несколько отличалась от фридриховских лозунгов.

При этом (несмотря на все неприглядные стороны военной службы нижних чипов и вообще низкий моральный облик прусской армии) Фридрих строго следил за соблюдением в войсках дисциплины в отношении населения. Это же правило распространялось на пребывание армии в оккупированных вражеских странах: малейшее мародерство каралось немедленно и неукоснительно. Король требовал, чтобы даже продовольственные реквизиции сводились к минимуму: за все приобретения прусские фуражиры платили звонкой монетой. Все это имело под собой вполне реальную почву: Фридрих не хотел неприятных сюрпризов в своем тылу.

Это же касалось его поразительной веротерпимости: например, во время Силезских войн монахи католических монастырей не раз вели переговоры с австрийцами и передавали им информацию о расположении и маневрах пруссаков. Многие генералы рапортовали королю о необходимости покарать виновных. «Боже вас сохрани, — отвечал на это Фридрих, — отберите у них вино, но не трогайте их пальцем: я с монахами войны не веду». В сравнении с армиями Франции и Австрии, чья солдатня отличалась крайней разнузданностью, пруссаки казались вообще ангелами во плоти. Да и вполне дисциплинированные русские частенько прибегали к повальным грабежам и насилиям, причем это было не «грустными издержками военного времени», а являлось частью общей тактики «выжженной земли», с успехом применявшейся елизаветинскими генералами в Семилетнюю войну. Вся Померания, например, была сплошь выжжена войсками Фермора по его особому приказу. С этой же целью русские пускали вперед авангарды из диких татар и калмыков, а также и не менее диких казаков, объясняя совершаемые ими преступления отсутствием у последних «регулярства».

К этому примешивались сильнейшие религиозные репрессии, которые совершались австрийцами и французами с благословления папы: во время Силезских войн, например, венгры попытались физически уничтожить всех «еретиков» в Словакии (гуситов). Фридриху (а он сразу при восшествии на престол объявил себя «протектором» лютеранской религии в Германии) даже пришлось пригрозить, что адекватные меры будут приняты и к католикам прусской Силезии — только этот шаг несколько привел в чувство Вену и Рим.

Чрезвычайно мягким было отношение Фридриха к пленным. Если не считать того факта, что последних частенько насильно вербовали в прусскую армию, а остальном их положение было вполне сносным. Пленных содержали в приличных условиях, исправно кормили и даже одевали. Жестокость по отношению к содержащимся в заключении врагам категорически запрещалась. Известен случай, когда королю представили на рассмотрение рапорт на пенсию одному старому фельдфебелю. Однако Фридрих (отличавшийся феноменальной памятью) вспомнил, что за 15 лет до этого, в кампании 1744 года, тот был уличен в «низком поступке против своих солдат и в жестокости с пленными». Вместо подписи на рапорте король нарисовал виселицу и отослал его назад.

* * *

Что же стало причиной множества громких побед Фридриха над многочисленными армиями его врагов? По мнению Г. Дельбрюка, успехи прусской армии «во многом зависели от быстроты ее маршей, умения искусно маневрировать, скорости стрельбы прусской пехоты, мощности кавалерийских атак и подвижности артиллерии». Всего этого, примерно в середине своего правления, Фридрих II действительно достиг. О каждом из этих факторов я и скажу в следующих главах.

 

Пехота

Пехота составляла основную ударную мощь фридриховской армии. Она традиционно отличалась отличными боевыми качествами: еще до восшествия на престол Фридриха II ее слава (в отличие от тогдашней прусской кавалерии) гремела по всей Европе. Изрядное старание к этому проявил еще отец Фридриха, король Фридрих Вильгельм. Как пишет Кони, «он хотел, чтобы дальше его корона поддерживала свое значение в глазах Европы не пустым блеском роскоши (как при его отце, Фридрихе I), но сильным и хорошо обученным войском. Все торжества его царствования состояли из смотров и парадов, которые он почитал существенною необходимостью для полного образования войска.

Неутомимая деятельность его вскоре сказалась результатом: солдаты его отличались от всех лучших тогда армий быстротой, верностью и правильностью воинских движений и порядком фрунта. Он старался даже украсить передовые фрунты полков людьми отборными, крепкими, которые и мужественным видом, и ростом могли бы внушить врагам страх и почтение. На красоту формы он употреблял огромные суммы, что, впрочем, совсем не соответствовало его обычной бережливости, даже, некоторым образом, скупости.

Все государство приняло вид воинственный; испуганное просвещение на время приостановилось; Берлин перестал именоваться Афинами, его прозвали Спартою» (Кони. С. 62).

Все это не обошло стороной воспитание будущего короля Фридриха II. При первой возможности, еще в раннем детстве, он был зачислен на службу и одет в военный мундир. «Для упражнения принца в фрунтовых приемах и военных эволюциуях с 1717 года была учреждена кадетская рота, которая впоследствии увеличилась до батальона. Семнадцатилетний кадет, унтер-офицер Ренцель обучал принца ружью…

Двенадцати лет Фридрих уже мастерски знал службу и отлично командовал. Дед его по матери, король английский, посетив Берлин и из-за болезни не покидая комнаты, из окна любовался на военные эволюции, которыми хотел его порадовать внук.

Король (Фридрих Вильгельм) велел устроить в одной из зал дворца небольшой арсенал; наполнил его пушками, ружьями, тесаками и другим оружием, и принц, шутя, учился их употреблению и легчайшему приложению в военное время. В четырнадцать лет Фридрих был пожалован в капитаны, в пятнадцать — в майоры, в семнадцать — в полковники. Наравне с другими нес он службу, исполняя все обязанности по фрунту.

На больших парадах и смотрах, как в Берлине, так и в его окрестностях, обыкновенно присутствовала вся королевская фамилия. Таким образом, наследный принц, еще раньше своего личного принятия на службу, был приучен к военному делу и глазами своего отца смотрел на важность назначения прусского войска. Позднее король начал брать его с собою на смотры и маневры, делаемые в провинциях, и знакомил с отдельными отрядами войск, занимающих границы или содержащих отдаленные гарнизоны» (Кони. С. 56–57).

Отец Фридриха не остановился на этом: во время заседаний его знаменитой «Табачной коллегии» король иногда заставлял своих сыновей тут же упражняться в разных ружейных приемах под команду кого-нибудь из присутствующих генералов.

После известной размолвки Фридриха с королем, когда принца заключили в крепость, его, разумеется, изгнали с военной службы. Только в конце 1731 года, по коллективной просьбе высших офицеров гвардии и полков столичного гарнизона, к которым присоединился и главнокомандующий князь Дессауский, Фридрих был вновь принят на службу: 30 ноября его пожаловали в шефы пехотного полка, а в феврале 1732 года — назначили командиром одного из полков гвардии, который стоял в Руппине. После того как 12 июня 1733 года Фридрих вступил в брак с принцессой Елизаветой Христиной Брауншвейгской, отец купил ему замок Рейнсберг в окрестностях Руппина, чтобы, как он выражался, «жена не отвлекала его от обязанностей службы». Характерно, что вербовку рослых рекрутов для своего полка кронпринц осуществлял за счет своих личных, весьма скудных средств и поэтому влез в значительные долги, делая займы за границей.

Фридрих Вильгельм питал фанатическое пристрастие к солдатам высокого роста: по его приказу вербовщики рыскали по всей Европе, добровольно, обманом или насильно вербуя рекрутов ростом не ниже 180 сантиметров и вывозя их в Пруссию, не заботились о том, чьим подданным являлся новый гвардеец короля. Из этих людей комплектовали гренадерский лейб-батальон, охранявший Потсдамский дворец и крепость Шпандау. В частности, в эту гвардию был принудительно завербован будущий великий русский ученый М. В. Ломоносов, находившийся на учебе в Марбургском университете и обладавший видными, как известно, ростом и фигурой. Правда, вскоре ему удалось бежать и скрыться от погони — случай, уникальный в истории этого батальона (пойманных дезертиров, как правило, сразу же казнили или отрезали им нос и заключали в крепость).

Даже испанскому послу король как-то заявил следующее: «Господин кавалер! Если король испанский может располагать некоторым числом рослых и статных молодцов, то попросите его, чтобы он прислал их ко мне. Я разумею уроженцев Галиции, потому что в этой стране добываете вы лучших своих солдат. Мне будет нужно для третьей роты несколько человек в семь футов; я решительно не хочу, чтобы в ней был хоть один солдат ниже шести футов с половиной. Итак, господин кавалер, не забудьте моего поручения…»

Фридрих, еще будучи кронпринцем, не слишком жаловал излишнюю плац-парадность отцовского видения армейской службы. Тем не менее он был вынужден потакать слабостям Фридриха Вильгельма I: вернувшись на службу после своей размолвки с отцом и заключения в крепости, он «употреблял все меры, чтобы заслужить милость короля точным исполнением своих воинских и государственных обязанностей. Он заботился 6 том, чтобы его полк на ежегодных смотрах и маневрах был одним из лучших и опытнейших. Такое усердие невольно отстраняло все неудовольствия, которые король все еще по временам обнаруживал к Фридриху за его наклонность к ученым занятиям. Фридрих употреблял также все средства набирать в рекруты людей самого большого роста и красивой наружности и помещал их в полк, шефом которого был сам король» (Кони. С. 78).

Фридрих II же с самого начала своего царствования несколько отошел от отцовских взглядов на внешний вид армии. Молодой монарх отменил всякое излишество и роскошь в военном быту. «Такой именно случай был со знаменитой „гвардией великанов“, которую содержал покойный король в Потсдаме собственно для своего удовольствия. При этом рассказывают, что Фридрих Вильгельм, незадолго до смерти, поставил на вид своему сыну огромные суммы, отпускаемые на содержание этого войска, и что он советовал ему распустить его. Гвардия эта явилась в последний раз 22 июня, при похоронной церемонии своего учредителя; вскоре затем она была раскассирована по полевым полкам. Это дало Фридриху средство умножить свою армию за несколько недель более, нежели десятью тысячами человек» (Кони. С. 96).

Пехотный полк состоял из двух батальонов. В составе каждого числилось шесть рот: одна гренадерская и пять мушкетерских. По штату в гренадерской роте насчитывалось 4 офицера (капитан, 2–3 лейтенанта, фенрих (прапорщик), 9 унтер-офицеров, 5 флейтщиков и барабанщиков, 1 фельдшер, 6 квартирмейстеров и 90 гренадер. Мушкетерские роты были более крупными: кроме 8 офицеров и 20 унтер-офицеров, в них числилось 6 музыкантов, 3–4 фельдшера и 225 мушкетеров (фузилеров в фузилерных полках). В каждом полку (как в гренадерских, так и в мушкетерских ротах) имелось некоторое количество солдат, обученных азам инженерного дела. Их называли «плотниками» (Charpentier), фактически они составили основу саперных подразделений. При полковом обмундировании саперы носили кожаные фартуки, а кроме мушкета, имели при себе также топор на длинном топорище. К 1757 году из солдат этих рот сформировали специальный Пионерный полк, который в полном составе сдался в плен при Кунерсдорфе.

В гренадерские роты традиционно набирали самых рослых и сильных солдат. В атаку они шли впереди. Впоследствии гренадерские роты стали выделять из состава пехотного батальона и сводить в отдельные гренадерские батальоны (так называемые «эскадронированные» — Schwadronierte). Для этих целей существовали и отдельные гренадерские батальоны одинакового с пехотными штата (шесть рот).

С 1723 года в Пруссии формируются фузилерные полки. Вместо мушкетерских рот в них были введены фузилерные с тем же штатом. В фузилеры зачислялись более низкорослые солдаты, которые не подлежали приписке в мушкетерские и тем более в гренадерские роты и батальоны. Считалось, что фузилерные полки обладают меньшей боеспособностью, чем остальная пехота, поэтому в сражениях их обычно ставили во вторую линию или оставляли для прикрытия тыла и обоза. Даже тесаки и ружья у фузилеров были особого, облегченного образца. К моменту восшествия на престол Фридриха Великого эти отличия ушли в прошлое — теперь фузилерные полки ничем не отличались от прочей пехоты, за исключением некоторых особенностей обмундирования (фузилерных шапок).

Так, например, фузилерный полк принца Генриха Прусского (№ 35) был пожалован в шефство упомянутому принцу (младшему брату Фридриха) королем в 1740 году. Полк был развернут на основе части лейб-роты полка № 6 (Grenadier-Garde). В 1756 году полк стоял гарнизоном в Потсдаме, а во время Семилетней войны с отличием сражался под Прагой (только 2-й батальон), Бреслау, Лейтеном, Кунерсдорфом и Торгау. С 1763 года, после окончания военных действий, переведен для несения гарнизонной службы в крепость Шпандау, а затем — в Науэн. Полк ненадолго пережил своего шефа, умершего в 1793 году: в 1806-м, после капитуляции перед французами под Эрфуртом и Магдебургом, его распустили.

Фрунтовый мастеровой (сапер) гвардейского полка № 2(1757 год). Мундир синий с красными воротом, фалдами, обшлагами и лацканами. Петлицы на лацканах и над обшлагами белые, пуговицы желтые. Жилет желтый, манишка белая. Гренадерка с золоченым налобником, на котором изображен черный эмалевый орел. Околыш красный суконный с золотыми гренадами, тулья синяя. По краю околыша и швам тульи идет желтый галун. Кисть красная с синей серединой. Штиблеты черные (повседневные). Патронная сума на поясе черная с желтым вензелем. Топор с коричневым топорищем. Ремень патронной сумы и поясной ремень белые, ремень мушкета коричневый (как у всей пехоты). Перчатки замшевые. Фартук коричневый.

Стандартным цветом обмундирования прусской пехоты и драгун был синий. В правление Фридриха Вильгельма I полковые шефы имели полную свободу в выборе расцветки обмундирования, отчего в армии имелись полки в белых, красных и другого цвета мундирах. Фридрих же предельно ужесточил требования к единообразию униформы, благодаря чему полки стали различаться только в деталях — цвете приборного сукна, наличием и формой петлиц, лацканами, цвете и эмблематике гренадерских и фузилерных шапок, эмблемами на патронных сумах.

Прусские гренадеры с начала века носили знаменитые «сахарные головы»: высокие гренадерские шапки в виде суконного колпака с цветной шерстяной кистью наверху. Зубчатый околыш шапки изготовлялся из сукна либо металла, а ее передняя поверхность во всю высоту (до 28 сантиметров) закрывалась медным щитком, на котором размещалась различная эмблематика: королевский вензель «FR» («Fridericus rex» — «Король Фридрих»), изображение короны, прусский орел, эмблемы различных прусских владений, дополненные воинской арматурой, часто очень сложной. Цвет щитка (белый или желтый) соответствовал металлическому прибору, введенному для каждого полка. Солдаты и унтер-офицеры лейб-гренадерского батальона (в котором, как известно, некоторое время довелось послужить Михаилу Ломоносову) на щитке носили изображение вензеля, короны и восьмиконечной звезды ордена Черного орла. Гвардейские гренадеры отличались изображением орла, покрытым черной эмалью.

Учитывая то, что обмундирование всех полков изготовлялось в соответствии со вкусами их шефов, существовала масса вариантов эмблематики на головных уборах. По околышу также шли изображения различной военной символики, как правило, орлов или горящих гренад, иногда вместе со скрещенными знаменами. Расцветка кистей и выпушек на колпаках устанавливалась для каждого полка, цветовая гамма кисти совпадала с таковой же на кистях мушкетерских шляп полка, в который входила гренадерская рота. Это сложное сооружение держалось на голове с помощью пропускавшейся под косу цепочки.

Фузилер (слева) и унтер-офицер фузилерного полка принца Генриха Прусского (1757 год). Мундир синий с красными фалдами. Ворот, обшлага, погоны желтые. Галстук черный. Манишка, кожаная амуниция, снаряжение — как в остальной пехоте. Пуговицы белые. Жилет и панталоны желтые, штиблеты черные. Темляк у рядового белый, у унтер-офицера черно-белый. Фузилерная шапка с серебристым налобником. Тулья и околыш желтые. Орлы на околыше, накладные полосы на тулье, навершие и гренадка на куполе белого металла. У унтер-офицера погон только на левом плече, замшевые перчатки и алебарда с коричневым древком.

Солдаты и офицеры фузилерных полков и батальонов носили фузилерные шапки — укороченный (23 сантиметра) вариант гренадерки. Ее округлый или заостренный колпак вместо шерстяной кисти венчала металлическая горящая гренада или острие. Зубчатый околыш — суконный. По колпаку шапки шли металлические полосы, сходящиеся у гренады. В случае, если фузилерные части входили в состав гренадерского полка, расцветка колпака и околыша, а также мотив эмблематики на щитке, как правило, повторяли таковые на гренадерках.

Гренадер пехотного полка герцога Фердинанда Брауншвейгского (1759 год). Синий мундир с красными фалдами. Ворот, обшлага, лацканы желтые. Пуговицы желтые. Петлицы под лацканами желтые. Галстук кроеный с белой каймой, манишка белая. Жилет и панталоны желтые. Штиблеты черные. Кожаная амуниция белая. Гренадерка с золоченым налобником. Околыш суконный голубой с золотыми гренадами. Тулья белая. По краю околыша и швам тульи идет красно-бело-красный галун. Кисть желтая с голубой серединой.

Основу прически прусского солдата составляла коса длиной 27–30 сантиметров, завитая вокруг железного прута, оплетенного черной кожей. Над висками завивалось по одному локону. Официально прическу салили и пудрили только перед богослужениями, парадами и смотрами (вопреки распространенному мнению). Кроме всего прочего, коса служила для защиты шеи и спины от сабельных ударов. Под косу пропускался удерживающий шляпу шнур (у гренадерок — цепочка). Основание офицерской косы украшались «цопфкокардой» — бантом из черной шелковой ленты с бантом-розеткой. Все это сооружение носило общее название — «крысиный хвост».

Гренадеры имели нафабренные черной ваксой и лихо закрученные вверх усы (как признак своего элитного статуса), нижние чины мушкетерских рот и все офицеры брились.

Гренадер лейб-батальона (1762 год). Мундир синий с красными воротом, обшлагами и фалдами. Обшлажные клапаны синие. Петлицы («шлейфы») на бортах и обшлагах, пуговицы — желтые. Жилет и гитаны желтые, штиблеты белые (парадные). Обувь черная. Манишка белая, галстук красный с белой каймой. Гренадерка с золоченым налобником. Околыш металлический золоченый, тулья красная. По краю околыша и швам тульи идет белая выпушка. Кисть белая с красной серединой. Вся кожаная амуниция белая. Патронная сума черная. Ранец овчинный с белыми ремнями. Темляк белый с красно-бело-красной гайкой.

Гренадеры, кроме высоких медных касок, обладали еще одним отличием — так называемым «гренадерским» барабанным боем. Этот вид боя, как следует из названия, автоматически присваивался всем гренадерским полкам и батальонам. Мушкетерским же полкам гренадерский бой мог жаловаться королевским указом в качестве коллективного отличия, причем не только в военное время. В прочих европейских армиях, в том числе русской, в то время на полковые награды внимания почти не обращалось.

В лейб-гвардии числилось два полка пехоты, лейб-гренадерский батальон, лейб-драгунский полк и Жандармский (кирасирский) полк № 1. Все эти полки были сформированы еще при Великом курфюрсте Фридрихе Вильгельме и в правление его сына участвовали в знаменитой битве при Мальплаке. За время своего правления Фридрих II сформировал гвардейский кирасирский полк № 13 («Garde du Corps») и причислил к гвардии гусарский полк № 2.

Штаты гарнизонных полков соответствовали таковым у линейных пехотных полков. Инвалидный корпус (войсковая часть, где дослуживали свои сроки пожилые и увечные солдаты), состоял из 12 рот по 150 человек в каждой.

Кроме регулярных частей, в Пруссии к 1757 году были созданы довольно многочисленные отряды ополченцев: «вольные егеря» и «вольные гренадеры». В отличие от таких же кавалерийских частей, эти формирования зарекомендовали себя довольно хорошо, став, таким образом, зародышем будущих егерских частей, сформированных во всех армиях Европы к началу XIX века. Например, осаждавший во время Семилетней войны крепость Кольберг Румянцев был вынужден до четверти своей армии выделить на борьбу с многочисленными «вольными стрелками», постоянно тревожившими русские тылы.

Численность армии при вступлении на престол Фридриха II достигала 90 тысяч человек, призванных под ружье способом добровольной или насильственной вербовки (в основном крестьян). Принудительная вербовка стала настоящим бичом для населения страны: принцип «государство — это армия» проводился здесь в жизнь с истинно германской последовательностью. Рыскавшие по Пруссии отряды вербовщиков могли забирать под королевские знамена первого же встречного представителя «низших сословий» — крестьянина или бюргера, в том случае, если его внешние данные (прежде всего рост) отвечали требованиям строевой службы.

Еще при Фридрихе Вильгельме I было установлено правило, что только рост ниже 168 сантиметров может гарантированно избавить человека от вербовки. Фридрих Великий еще более усовершенствовал это правило, введя специальный закон, по которому крестьянский двор переходил по наследству самому малорослому из сыновей — все прочие должны были быть готовы встать в ряды армии.

Процедура вербовки проходила предельно просто: крестьянина, пришедшего добровольно или изловленного обманом или силой, угощали бесплатной кружкой пива «за счет Его величества» и объявляли ему, что следующую бесплатную выпивку он получит через 20 лет — при увольнении в запас по выслуге. Переодетые прусские вербовщики (их шефом был полковник Колиньон — француз на прусской службе) наводнили всю Германию. Во время Семилетней войны, когда Фридрих столкнулся с проблемой высоких потерь в рядовом составе, пруссаки придумали еще один метод вербовки — простодушным иностранцам предлагали патенты на чины лейтенантов или капитанов в том роде войск, куда только желал попасть будущий рекрут. Молодые люди с «офицерскими» патентами в кармане являлись в Магдебург, где их сразу же, без разбору, записывали в солдаты.

Как уже говорилось выше, прусская армия, как и армия Великобритании, отличалась наивысшим процентом наемников-иностранцев, в том числе представителей враждебных Пруссии государств — до 50 % личного состава. Среди рекрутов-иностранцев процент насильно завербованных также был весьма высоким. Например, при отце Фридриха между Пруссией и Англией едва не началась война, поскольку потерявшие всякое чувство меры прусские вербовщики проникали глубоко на территорию принадлежавшего Британии Ганновера и тайно вывозили оттуда вновь завербованных солдат. В начале Семилетней войны Фридрих насильно зачислил в свои войска всю капитулировавшую перед ним саксонскую армию — случай, уникальный в мировой практике. Фельдмаршал Кейт писал, что в одной из рот, которую он инспектировал, из 120 солдат 90 прежде сражались в рядах других армий. Шведский граф де Гордт, поступивший на службу в прусскую армию в 1758 году, получил полк, практически на 100 % укомплектованный австрийскими военнопленными. Нехватка рекрутов при введенной системе вербовки приводила к «старению» личного состава: в 1759 году возраст почти половины прусских солдат перевалил за 30 лет, а многим было 50 или даже 60.

В армию в качестве наказания зачисляли преступников, в том числе осужденных за политические дела. Моральные качества прусской армии были весьма низкими: вследствие насильственной вербовки и жестокой палочной дисциплины процветало дезертирство. В целях предотвращения последнего специальными приказами запрещались ночные марши и расположение лагерем вблизи леса. При совершении марша через лес пехоту сопровождали специальные конные отряды.

Все эти меры, в особенности придание приоритета вербовке иностранцев, преследовали вполне логичную и верную цель: снижение бремени рекрутской повинности на занятое в экономике немногочисленное население Пруссии. Не стоит забывать, что эта страна в то время была очень небольшой как по размерам, так и по численности населения, безнадежно уступая в этом смысле не только России, но даже Австрии или Франции. Поддержание заведомо завышенной численности армии, способной вывести Пруссию на уровень ведущих европейских держав, могло вырвать из промышленности и сельского хозяйства слишком большое количество мужчин и стать непосильным бременем для государства.

Поэтому Фридрих, как и его отец, рассуждал верно: если прусский крестьянин все равно служит из-под палки, безо всякого патриотизма, без настоящей верности, то не лучше ли оставить его у сохи, а в строй поставить иностранца или изловленного жандармами бродягу? Заставить его служить «усердно и исправно» — всего лишь дело техники, доведенной до уровня точной науки и сохраненной в течение всего правления Фридриха. Хотя во время Семилетней войны огромные потери регулярной армии заставили короля начать рекрутские наборы среди прусских крестьян, Фридрих и его генералы все равно оставались весьма низкого мнения о боевых качествах своих земляков. Поэтому после окончания войны несколько десятков тысяч крестьян были немедленно «демобилизованы».

Эти особенности комплектования и муштры сказывались даже на способе ведения боя. В частности, чисто прусским изобретением, перенятым затем Императором Всероссийским Павлом Петровичем и его сыновьями, стало введение строевой категории флигельманов и флигель-рот.

В каждом пехотном полку были сформированы две роты, получившие наименование «флигель-рот» (от немецкого Flugel — крыло). Они не входили в состав батальонов и становились на флангах полка, как бы окаймляя его. Во всех ротах батальонов фланговые получили статус «флигельманов». Керсновский совершенно справедливо комментировал это изобретение следующим образом: «В прусской армии все это имело свое основание. Пополняясь всяким сбродом, не имея никакого иного стимула, кроме капральской палки… прусская пехота нуждалась в отборных флигельманах, „сдавливавших“ справа и слева свою роту, нуждалась и в флигель-ротах, своего рода тактических фухтелях, заставлявших полк автоматически держаться указанного капральскими палками направления».

Большим недостатком Фридриха как полководца стала его боязнь преследования разбитого противника после нанесения ему решительного поражения, хотя полководец прекрасно понимал значение этого приема. Просто король справедливо боялся, что его армия растает, так как дезертирует, только он бросится в погоню за противником и железный кордон флигельманов потеряет монолитность.

В принципе, эта ситуация не выглядит чем-то из ряда вон выходящим с точки зрения общего положения в европейских вооруженных силах того периода. Сходной была эта проблема и в России: так, в одном из лучших армейских полков петровской армии — Бутырском — с 1712 по 1721 год дезертировал 361 человек, т. е. за десять лет свыше четверти штатного состава. По словам Керсновского, «часто беглые „сносили“ амуницию и оружие — фузеи, шпаги, иногда даже алебарды. Все это отнюдь не служило спокойствию на больших дорогах».

Офицерский же корпус состоял исключительно из дворян. Прусские генералы отличались дисциплиной и тренированностью, офицеры — отличной военной подготовкой. В начале правления Фридриха прусская армия располагала одним кадетским корпусом (в Берлине). После завершения Семилетней войны это военно-учебное заведение было расширено, а в дополнение к нему основано еще два: один в Штольпе (Померания), второй в Кульме (Восточная Пруссия). Кроме того, в Берлине открылась первая в стране военная академия для офицеров; король выписал для нее отличных преподавателей из Франции.

Все полки регулярной прусской армии именовались по фамилиям своих полковых шефов (не командиров!), как правило — генералов и представителей высшей аристократии. Хотя полкам присваивалась сплошная нумерация по старшинству их формирования (№ 1, 2, 3 и т. д.), она применялась только для учета в штабах. Поэтому очень любопытно читать кое-где проскакивающие у наших писателей пассажи, вроде: «Клейста король считал одним из лучших своих командиров и даже сформировал особый полк его имени».

* * *

С точки зрения тактики действий пехоты король Пруссии обогатил военное искусство только одной, но зато весьма важной новацией — знаменитым косым боевым порядком. Разрабатывая свой вариант господствовавшей тогда линейной тактики, Фридрих четко видел ее недостатки — громоздкость построений на поле боя и трудность, а зачастую невозможность управлять войсками в бою: длиннющие линии, движущиеся на врага медленным (чтобы, Боже упаси, не сломать строй и не разорвать фронт) «гусиным» шагом, не могли быстро перестраиваться, оперативно реагируя на изменения обстановки в сражении. Не собираясь отказываться от линейной тактики (да в первой половине XVIII столетия в этом еще и не было необходимости: суворовские и наполеоновские колонны и сопровождавшие эти принципиально новые построения тактические приемы появились без малого через полвека), прусский король поставил перед собой задачу добиться максимума в возможности управления войсками в бою через качественное повышение индивидуальной и коллективной выучки своих солдат.

До Фридриха II прусская армия также строилась двумя равномерными линиями и вела фронтальный огневой бой при минимуме маневра (в том числе и атакующего). Король Пруссии усложнил линейный боевой порядок путем усиления одного из своих крыльев дополнительной, третьей, линией и стал применять так называемую «косую атаку», изобретенную еще Эпаминондом. Он выбирал для первой атаки один из флангов неприятеля и направлял против него один из его флангов, охватывая боевое построение противника и держа в то же время остальную часть своих войск сзади. Таким образом, он не только получал преимущество, вытекающее из охвата фланга противника, но и мог разгромить превосходными силами неприятельские войска, подвергшиеся атаке.

Массированное наступление на один из флангов противника проводилось несколькими эшелонами, причем батальоны, входившие в них, вступали в бой не одновременно, а последовательно, уступами — один за другим. Так, в знаменитой битве при Лейтене каждый гренадерский батальон шел в тридцати пяти метрах левее и сзади впереди идущего. Один из флангов усиливался дополнительной линией, а выдвижение войск и атака производились под углом к боевому порядку противника. Косой боевой порядок стал заметным шагом вперед в развитии линейной тактики: даже Ф. Энгельс в своем фундаментальном труде «Армия» писал: «Это был действительно единственно мыслимый метод, при помощи которого возможно было, сохраняя линейную систему, создать решающий перевес в силах на любом участке вражеской боевой линии».

Итак, прусский король практиковал построение войск в форме, при которой батальоны располагались уступами один за другим. Этот вариант линейного построения позволял наносить противнику серию последовательных все возрастающих по мощи ударов, так как в бой батальоны вступали не одновременно. Один фланг отодвигался от противника, а другой дополнительно усиливался и, напротив, выдвигался вперед с расчетом на охват фланга неприятеля.

Фронт прусской армии сознательно делался длиннее вражеского. Наполеоновский метод прорыва фронта врага в узком месте колоннами в свое время, разумеется, разом покончил с этой тактикой, но… до эпохи Наполеона оставалось еще полвека. Косой боевой порядок утратил свое значение только в конце XVIII века, когда войска революционной Франции приняли глубокие построения — сочетания колонн с рассыпным строем стрелков. Применение косого порядка прусской армией в Йена-Ауэрштедтском сражении 1806 года против французов, действовавших в глубоком боевом порядке, привело ее к беспримерно тяжелому поражению.

Усиленное отборными войсками (кирасирами в кавалерии и гренадерами в пехоте) и артиллерией крыло превращалось в атакующее. Двигаясь на противника «косой атакой», пруссаки стремились охватить его с фланга. При атаке сильным крылом более слабого фланга неприятеля последний не мог оказать атакованному участку помощи, поскольку его основные силы были прикованы к своему месту линейным построением. Кроме того, такой боевой порядок обеспечивал безопасность слабого фланга и не давал возможности противнику в свою очередь, охватить его: вражеским войскам потребовалось бы слишком много времени, чтобы придвинуться к слабейшему участку прусского построения и зайти ему во фланг и тыл, в то время как их самих уже крошила пехота и конница Фридриха. При этом король, в отличие от своих современников, не считал обязательной или даже желательной непрерывность линии своих боевых порядков. Были случаи, когда он разделял войска на две действующие независимо друг от друга части, одной из которых охватывал фланг противника. «С армией в 30 000 человек, — писал Фридрих, — можно победить, 100 000, если взять их во фланг».

Сам Фридрих так описал этот метод в своих «Инструкциях на случай боя» от 1742 и 1744 годов:

«1. Когда атакуют неприятеля, то атаку исполнять одним из флангов армии. Для осуществления этого нужно наступать несколько косвенно, что означает, что находящийся на фланге полк атакует несколько ранее, нежели полк, стоящий с ним рядом, и также остальные, последовательно один за другим; однако это должно делаться почти незаметно, чтобы полки быстро атаковали один вслед за другим».

Но сам по себе удар по флангу неприятеля косым боевым порядком мог и не дать эффекта, если полководец не сумел подготовить атаку и внезапно для неприятеля перебросить войска с другого фланга. Именно в искусстве нанесения мощного удара превосходящими на данном направлении силами с последующим охватом атакуемого фланга неприятеля и состоял секрет косого боевого порядка.

Фридриху не раз с успехом удавалось применить на поле боя это тактическое оружие, используя высокую маневренность и тактическую выучку своих войск. Но, например, в Кунерсдорфском сражении его постигла неудача, в основном связанная с особенностями рельефа местности — и это стало, пожалуй, единственным крупным поражением короля, вытекавшим из его неверной оценки характеристик поля сражения.

Фридрих II вообще придавал огромное значение выгодам своей позиции и оценке возможных недостатков в расположении противника. Например, при Цорндорфе и Кунерсдорфе он молниеносно обходил русские войска, зарывшиеся в шанцах, на любом направлении, делал глубокие обходы с флангов и тыла, заставляя противника оборачивать фронт кругом и превращая тем самым выгоды неприятельской позиции в чрезвычайно опасные для русских войск факторы. То же было при Росбахе, Лейтене и других битвах. Король писал, что «Coup d'oeil (в переводе с французского — глазомер. — Ю. Н.) генерала — это качество, позволяющее великому полководцу мгновенно постигать характеристики любой местности и извлекать из нее выгоду для себя и своей армии».

Интересно, что еще до начала Семилетней войны король испробовал все свои разработки на ежегодных больших маневрах близ Потсдама. Особенно знаменитыми стали маневры в окрестностях Шпандау (в 1753 году), куда съехались многие коронованные особы и были созваны все прусские генералы и штаб-офицеры. На маневрах Фридрих в оригинале продемонстрировал своим приближенным придуманные им стратегические и тактические новшества. Однако с целью сохранения тайны, он строжайше запретил доступ на маневры всем посторонним, включая упомянутых коронованных особ.

По этому поводу Кони пишет: «Это еще более увеличило число любопытных и возбудило даже беспокойство при некоторых дворах, которые полагали, что под видом маневров Фридрих приготовляется к каким-то враждебным действиям. Чтобы успокоить умы и удовлетворить любопытных, Фридрих издал описание своих маневров и умышленно наполнил его всеми возможными несообразностями и нелепостями. Немногие поняли остроумную шутку короля; а большая часть тактиков стали ломать голову над этой галиматьей, как над результатом глубокомысленных соображений и военной опытности».

Невзирая на подобные исторические анекдоты, на деле эффективность всех этих нововведений оказалась такой, какой не видели со времен. Александра Македонского: прусские соединения, большие и малые, могли менять направление движения или разворачивать фронт мгновенно, они быстро передвигались и атаковали на любой местности и в любых условиях.

Вот в этом-то и заключалась главная причина побед Фридриха: линейная тактика в исполнении прусской армии была поднята на такую высоту, какой никогда не сумели достичь его основные противники — австрийцы и французы. В этом же заключалась причина необходимости вновь и вновь совершенствовать строевую выучку солдат, особенно в пехоте.

Прусская пехота была идеально тщательна в своих маневрах, к чему следует добавить еще и скорость, и маневренность на поле боя — качества, совершенно неизвестные инфантерии других стран Западной Европы. Это достигалось дорогой ценой — система воспитания и обучения прусской армии основывалась на принципе выработки у солдата механических действий. К великолепным ударным качествам пруссаков нужно добавить и их железную стойкость в обороне. Зажатые с обеих сторон отборными флигель-ротами, прусские солдаты дрались до последнего: раненым запрещалось покидать строй до конца сражения, офицеры несли персональную ответственность за удержание позиции (в случае ее оставления без приказа командир батальона отдавался в руки военного суда с практически неизбежным приговором — расстрел перед строем).

Механическое исполнение всевозможных военных приемов достигалось при помощи строжайшей палочной дисциплины. Унтер-офицеры (как в пехоте, так и в кавалерии) были вооружены палкой и избивали солдат за малейшие ошибки. Фридрих II добивался, чтобы солдат боялся больше капральской палки, чем пули врага, и частенько лично присутствовал при исполнении телесных наказаний в армии. Прусская военная система основывалась на категорическом требовании «Не рассуждать!». «От офицера до последнего рядового, — приказывал король, — никто не должен рассуждать, но лишь исполнять то, что приказано» (это требование не распространялось в полной мере только на старших генералов). Справедливости ради необходимо отметить, что подобное было характерно для любой армии этого периода, однако пруссаки зашли наиболее далеко в его насаждении, действительно создав из своих солдат настоящие автоматы в современном понимании этого слова — не думающие, не рассуждающие, не реагирующие ни на что кроме хриплой ругани капралов. По уставу в прусской армии палку имели все, кроме солдат.

Система муштры и мелочной регламентации начиналась уже в ходе обучения рекрута строевой подготовке. При строевой стойке солдат должен был как можно более сжимать колени, вбирать в себя живот, выпячивать грудь и подавать всю тяжесть тела на носки. На парадах прусская пехота ходила ставшим впоследствии знаменитым «журавлиным шагом», отрабатывавшимся в несколько «темпов». Все движения при строевом шаге были плавны и медленны (75 шагов в минуту).

Во всем этом (и только в этом), собственно, и заключалась главная и единственная причина на первый взгляд необъяснимой любви прусских командиров к широко известной «шагистике» и строевым занятиям. Страстно ругая пресловутый «потсдамский Drill», ни один из наших историков до сих пор не дал себе труда задуматься — а зачем, собственно, пруссакам было необходимо превращать свои полки и батальоны в идеально марширующие и маневрирующие автоматы? Только из любви к шагистике? Как видим, отнюдь нет.

Французы, австрийцы, да, в общем-то, и русские отнюдь не превосходили пруссаков в тактическом отношении: основная причина немногочисленных, хотя и громких побед елизаветинской армии в Семилетнюю войну основывалась на превосходных моральных качествах солдат и офицеров, способных выдержать первые мощные удары противника. Все крупные сражения между русскими и прусскими войсками, по сути, развивались по одной схеме: первые атаки Фридриха II встречали упорное, но пассивное сопротивление наших войск, за редким исключением намертво, практически не маневрируя, стоявших на одной и той же позиции. Пруссаки (всегда существенно уступавшие в численности), перестраиваясь, заходя с флангов и постоянно нащупывая слабое место в обороне русских, постепенно выдыхались, после чего последние переходили в общее фронтальное контрнаступление. Тактическое же качество действий русских войск на поле боя отнюдь не превосходило таковое у противника и было вполне в духе столь презираемой нашими историками линейной тактики, причем весьма примитивного образца.

Прусский пехотный мушкет образца 1780 года.

Несмотря на агрессивный и ярко выраженный наступательный характер ведения боя, Фридрих все же не смог в полной мере отказаться от приоритета залповой стрельбы перед рукопашным боем (по крайней мере, в пехоте). Уставы требовали от войск вступления в непосредственный контакт с противником по возможности только после того, как его боевые порядки будут серьезно расстроены ружейно-артиллерийским огнем.

На протяжении первой половины столетия в Пруссии постоянно технически совершенствовалось огнестрельное оружие пехоты — дульнозарядный кремневый мушкет. В начальный период правления Фридриха в армии еще использовались старые мушкеты обр. 1701–1713 гг. Более совершенные ружья обр. 1750 г. имели калибр 17,67 мм, длину 114 см, весили 5,24 кг. Более поздний мушкет, принятый на вооружение в последние годы жизни Фридриха (1780–1782 гг.), калибром 17,71 мм, имел длину 1,45 м (со штыком — 1,85 м) и весил 5 кг (5,36 кг со штыком). Оба варианта мушкета имели гладкие, без нарезов каналы ствола, заряжались с дула с помощью шомпола 11 граммами черного пороха и стреляли 31-граммовой пулей на дистанцию 220–300 метров.

Прусский пехотный мушкет образца 1782 года.

Ложа мушкета изготовлялась из ореха, оковка на ложе и втулки под шомпол — латунные, оковка затыльника приклада — железная.

В 1718 году пруссаки впервые применили в конструкции мушкета металлический шомпол, более удобный и прочный, чем деревянный. Это, казалось бы, небольшое нововведение стало поистине революционным: применявшимся до того деревянным шомполом еще можно было забить в ствол заряд, но «во время фехтования ружьем, особенно против холодного оружия, деревянное ложе вместе с шомполом мгновенно приходило в негодность. Солдаты старались подставлять под удар ствол, но это резко ограничивало возможность действия штыком.

Первым применил металлический шомпол Леопольд Дессауский. и он сразу был введен в прусской армии Фридрихом Вильгельмом I. Ружья с таким шомполом пруссаки использовали в бою с австрийцами при Мольвице». Чтобы железо не царапало канал ствола, шомпол получил медные законцовки с обеих сторон.

Затем пруссаки изменили систему воспламенения заряда, изготовив отверстие для запала воронкообразным. Это позволило сделать мушкет значительно более удобным в обращении и тем самым существенно повысить скорострельность оружия. Суть нововведения заключалась в том, что после заряжания надорванного бумажного патрона в ствол и его досылки шомполом часть пороха сама высыпалась на зарядную полку через воронкообразное отверстие. Солдат просто закрывал полку крышкой и взводил курок, после чего мог открывать огонь. Ружья других армий требовали заранее отсыпать часть пороха из патрона на полку, затем закрыть ее и только потом положить патрон в дуло, что значительно замедляло процесс заряжания и, следовательно, скорострельность оружия. На практике, правда, отверстие для «автоматического» высыпания пороха на полку могло забиваться нагаром. При этом солдату приходилось прочищать запальный канал, что занимало много времени. Несмотря на это, нововведение оказалось столь удобным, что прусские ружья вплоть до начала XIX века заслуженно считались лучшими в Европе.

Наконец, сам Фридрих Великий лично разработал усовершенствованный тип патронного мушкетного заряда, что в комплексе позволило прусской пехоте вести огонь в два раза интенсивнее, чем армиям ее противников. Эти технические усовершенствования дополнялись еще одной неприятной неожиданностью для врага — залповый огонь взводов был заменен «перекидным» навесным огнем более крупных частей (через головы солдат передней линии). Особенное внимание обращалось на быстроту заряжания и отчетливость приемов при этом. Если солдат ронял патрон, то его тут же перед строем нещадно били палкой или фухтелем.

В большинстве отечественных источников все это ставится в крупный упрек пруссакам — Фридрих II, доведший «автоматическую выучку своих войск до крайней степени совершенства и превративший свои батальоны в машины для стрельбы», а также изобретший применительно к своим войскам термин «производство огня», представляется исследователям чем-то достойным критики.

Особенно это любят вспоминать, говоря о «пруссачине», перенятой в русской армии при Петре III и Павле I. Опуская действительные отрицательные стороны «пропрусских» нововведений этих императоров (подробнее я скажу об этом ниже, здесь замечу лишь, что сами пруссаки едва ли ответственны за это), возражу лишь по одному из направлений подобной критики. Многие, если не все наши историки, как одну из главных отрицательных черт «пруссачины» выделяют «чрезмерное усложнение обучения рекрутов, стрельбы, маневров и т. д.» в комплексе с излишне суровыми наказаниями солдат за допущенные ошибки.

Так, у Керсновского (пишет о «скопированном у пруссаков» Уставе 1755 года) это звучит следующим образом: «Команды были лихие, „с замиранием сердца“», но многочисленные и часто походили на монологи. Для заряжания, приклада и выстрела требовалась, например, подача тридцати особых команд — «темпов» («пли!», например, лишь на двадцать восьмом темпе, а на тридцатом ружье бралось «на погребение»). Поскольку Устав 1755 года наречен «пропрусским», следовательно, читателю предлагают сделать вывод, что в Пруссии ситуация была такой же. Однако на самом деле все обстояло совершенно по-иному.

Действительно, со стороны обучение солдат в Пруссии кажется чрезвычайно усложненным. При их обучении заряжанию и производству выстрела команды подавались в «тридцать темпов». Об этом, как я уже говорил, пишут все наши историки. Однако никто из них почему-то не упоминает, что эти «монологи» произносились только при обучении вновь поступивших в полки «от сохи» рекрутов, впервые увидевших мушкет. Уже после определенного «рекрутского стажа» количество команд сокращалось до одиннадцати: «Оружие вверх!»; «Взведи курок!»; «Целься!», «Огонь!»; «Курок на свое место!»; «Достань патрон!»; «Открой (скуси) патрон!»; «Патрон в ствол!»; «Достань шомпол!»; «Досылай патрон!»; «Шомпол на свое место!».

На практике же при тренировках с уже обученными солдатами и особенно в бою командиры подавали всего три команды «Взвод, готовьсь! Целься! Пли!». Кроме того, в бою, в грохоте стрельбы и эти приказы сокращались до возгласов «Zug-An-Ziel-Feuer!» Упоминания об этом вы не найдете ни в одном русскоязычном источнике. Да и подумайте сами — совместимы ли подачи команд в 30 или хотя бы 11 «темпов» с фридриховским требованием «каждому солдату выпускать шесть пуль в минуту с седьмой в стволе»?

Правда, и это наши историки умудрились поставить пруссакам в укор. Тот же Керсновский красочно описывает, как «быстро, бешено, отчаянно и… безрезультатно палила оробевшая прусская пехота в тот навеки славный момент, когда на нее по трупам зейдлицких кирасир пошли в штыки кареи Салтыкова». Предполагается, что быстрая стрельба — это стрельба всегда неточная. Однако Фридрих требовал не только быстрого, но и прицельного огня, выразив это в лаконичной формуле: «Стрелять, только когда станут видны белки глаз противника».

Впрочем, так ли уж «безрезультатно» стреляли пруссаки? После Кунерсдорфа русские недосчитались половины армии. Уже через месяц после этого, как живописует официальная отечественная историография, «полного разгрома» пруссаков Салтыков всячески уклоняется от новой встречи с Фридрихом при равных с ним силах (Керсновский: «…рисковать и этими войсками за 500 верст от своей базы он считал нецелесообразным»).

Откровенно говоря, в батальон, стоящий в сомкнутом строю на дистанции 100–200 метров от тебя, промахнуться трудно, разве что стреляешь прямо вверх. На сближении же, когда «видны белки глаз», прицеливаться вроде бы и вовсе незачем. Напротив, темп огня на этом этапе боя приобретает единственно важное значение. При этом пруссаки широко применяли рассыпную цепь застрельщиков (конных и пеших), которые вели прицельную стрельбу из нарезных карабинов по офицерам, канонирам и т. д., не заботясь о темпе — вполне в духе Суворова и Румянцева.

Прусский егерский штуцер образца 1755 года.

Кроме того, в Пруссии впервые возник совершенно новый вид пехоты — егеря. Впервые наименование «егерь» появилось здесь еще во время Тридцатилетней войны 1618–1648 годов. С 1674 года в армии Бранденбургского курфюршества егерями в каждой роте назывались отличные стрелки. В середине XVIII века в прусской армии были созданы специальные команды стрелков-егерей из бывших лесничих. Как легкая пехота егеря получили распространение во время Семилетней войны в прусской, а затем австрийской и французской армиях.

Егеря вооружались нарезными штуцерами, прицельно бившими на 300–400 метров, «охотничьими» кортиками с плоским длинным лезвием, выполнявшими также роль штыка, и ножами. Действовали они рассыпным строем, вели прицельный огонь; использовались для поддержки кавалерии, охвата и обхода противника, а также прикрытия своих флангов. Особый характер действий егерей подчеркивало и их обмундирование — единственные во всей армии они носили светло-зеленые мундиры с минимумом блестящих деталей и черненые ремни амуниции, что позволяло достаточно хорошо маскироваться в лесах и кустарнике. Впоследствии, через несколько лет после Семилетней войны, такую цветовую гамму приняли егеря России, Речи Посполитой, множества германских государств и английские «шарпшутеры».

В Семилетнюю войну хорошо себя зарекомендовали и стрелки иррегулярных ландверных формирований. Вообще прусский ландвер попортил врагу много крови (особенно русским). Здесь стоит упомянуть о том, что до начала войны большинство союзных командующих не верили в возможность организации пруссаками широкомасштабной партизанской войны. Это связывалось прежде всего с тем, что Пруссия как государство сформировалось недавно и его население не было связано с властями идеей патриотизма. В ряде случаев этот расчет оправдался: в Восточной Пруссии население и городские чиновники активно сотрудничали с обласкавшими их русскими. В Силезии местные католики также в целом лояльно относились к австрийцам.

Однако в Померании, залитой кровью по приказу русского главкома Фермора, все население, как один человек, поднялось на вооруженную борьбу. Где не хватало казенных мушкетов, бюргеры и крестьяне брались за охотничьи ружья, вилы и топоры, объединялись в мелкие группы и крупные отряды, нападая на русские кавалерийские разъезды, фуражиров и просто мародеров. В итоге во время осады Кольберга в 1761 году Румянцев был вынужден использовать для усмирения ожесточенной партизанской войны в своем тылу до трети легкой кавалерии — под ногами у русских буквально горела земля. Опыт действий ландвера в 1757–1761 годах впоследствии очень пригодился пруссакам во время войны за освобождение от Наполеона в 1813–1814 годах: тогда из добровольцев-ландверманов состояло больше половины всех наличных сил армии.

В русской же армии первый батальон егерского типа был сформирован П. А. Румянцевым в 1761 году при осаде крепости Кольберг. Анализ действий прусских егерей привел к тому, что уже к русско-турецкой войне 1768–1774 годов все пехотные полки российской армии имели команды егерей. Румянцев перенял идею создания егерских частей именно у пруссаков, особенно сильно претерпев от прицельного огня нерегулярных «вольных егерей» в кампании 1761 года (тоже ведь «пруссачина», не так ли?).

Вообще Румянцев, как это ни странно и как ни малоизвестно сейчас в России, был большим поклонником Фридриха. Начнем с того, что он вполне разделял мнение Фридриха по части физических наказаний (как пишет Керсновский, «Румянцев признавал, правда в исключительных случаях, воспитательное значение телесных наказаний, но и не был таким их энтузиастом, как Фридрих в Пруссии, Сен-Жермен во Франции и пресловутые „патентованные умы“ XVIII века»). Кроме того, граф Задунайский был ярым сторонником формы прусского покроя: когда в 80-е годы в русской армии проводилась «потемкинская» реформа обмундирования, совершенно изменившая внешний вид войск в сторону удешевления и упрощения формы, Южной армии Румянцева это совершенно не коснулось. Напротив, пользуясь своим правом командующего, он еще более привел свои части в соответствие прусским стандартам. Румянцев был и сторонником Петра III. Не удивительно, что после свержения императора Екатерина II заменила Румянцева на посту командира корпуса в Померании графом Паниным и отозвала его в Россию. Закономерно также, что в последние годы жизни Фридриха Румянцев лично сопровождал с визитом в Пруссию наследника Павла Петровича. При этом «весь прусский генеральный штаб явился к Румянцеву со шляпами в руках и старый король лично командовал для него на потсдамском поле маневрами, представлявшими кагульскую баталию».

«Производство огня» прусской пехотой реально имело только одну отрицательную черту: 25–30 патронов в солдатских лядунках при ведении даже короткого огневого боя быстро заканчивались. После этого пехотинцам приходилось полагаться только на штыки.

Однако, в отличие от пехоты прочих западноевропейских армий, огневой бон признавался Фридрихом только как мера, предваряющая решительную штыковую атаку врага. Как я уже говорил, король прусский предписывал открывать огонь только на самой короткой дистанции («пока не станут видны белки глаз»). Кинжальный зал и в упор с немедленным переходом к рукопашному бою — вот был стиль наступательного боя пруссаков, в общем-то вполне «суворовский» по своему духу. В обороне же (в некоторых случаях и в наступлении) они старались, оставаясь на месте, развить огонь предельной интенсивности — развернутым строем, с максимальной скорострельностью с целью «расшатать» боевые порядки неприятеля.

Пруссаки всегда и во всех случаях принимали штыковой бой или хотя бы стремились навязать его. В одном из своих наставлений король прямо требовал «решительно атаковать штыками врага, чей боевой порядок расшатан огневым боем». Ни одна армия Европы на протяжении Семилетней войны, кроме русской, не могла выдержать косой штыковой атаки прусских гренадер и, как правило, «показывала спину». А если фридриховские подражатели из Петербурга не заметили не только преимуществ своей собственной армии, но даже неверно оценили наследие самого Фридриха, сведя всю его многогранную школу к «шагистике» и «производству огня», то за это «Старый Фриц» уж никак не может нести ответственность.

Кроме введения уже упоминавшихся стальных шомполов, пруссаки придумали еще ряд усовершенствований для ведения штыкового боя. Прусские штыки, трех-или четырехгранные, длиной от 40 (в начале века) до 70 (во фридриховскую эпоху) сантиметров, имели пружинную защелку на трубке, которая насаживалась на ствол. Это обеспечивало отличную фиксацию оружия и в то время не имело аналогов ни в одной армии Европы.

Поскольку об огнестрельном оружии пехоты я уже сказал выше, сейчас хотелось бы остановиться на описании холодного оружия, тем более, что в прусской арии оно отличалось большим разнообразием.

Пехотный тесак с изогнутым лезвием имел простой латунный эфес с гардой. Ножны нечерненой кожи, медным устьем и крючком (такие же использовались для штыка). К рукояти тесака крепился белый шерстяной кожаный темляк с кистью. Часто в его отделке (гайки, кисть) присутствовали полковые цвета.

Офицерскую шпагу носили в деревянных ножнах, обтянутых коричневой кожей, с позолоченным медным устьем и прочими элементами отделки. Рукоять позолоченная. Темляк — из серебристой или золотистой (по прибору) нити.

Пехотный тесак. Ок. 1740 года.

Все холодное оружие (тесаки и шпаги) подвешивалось к лопастям (большая — для тесака или офицерской шпаги, малая — для ножен штыка у солдат) поясного ремня с помощью продевавшегося в специальное отверстие крючка. Темляк подвязывался под головку эфеса, затем спускался к чашке, обвивая дужку.

Эфес пехотной офицерской шпаги.

Офицеры пехоты носили эспонтоны — древковое оружие с широким лезвием, нечто среднее между копьем и алебардой. Унтер-офицеры (кроме гренадерских) на вооружении имели алебарды, фельдфебели — протазаны, сходные по внешнему виду с офицерскими эспонтонами, но более простые в исполнении. В рукопашном бою весь этот средневековый антураж не имел существенного боевого значения, но такова была общеевропейская традиция, а кроме того, солдаты в ходе сражения всегда видели, где находятся командиры.

Лезвие эснонтона украшалось выбитым коронованным вензелем в лавровом венке или прусским гербом. Лезвие унтер-офицерской алебарды имело такой же мотив, но более простой по рисунку. Древко эспонтона — черное, алебарды — некрашеного дерева.

Амуниция пехотинца состояла из поясного ремня с широкой медной пряжкой (носился под мундиром поверх камзола), патронной сумы на широком ремне (через левое плечо). К поясному ремню подвешивались тесак и ножны штыка. Через правое плечо надевалась солдатская походная сумка (шилась из коричневой овчины мехом наружу и застегивалась на две шлейки). На отдельном ремешке, также через правое плечо, носили луженую жестяную флягу. Вся кожаная амуниция — лосиной кожи, беленая мелом под лак.

Следует отметить, что с вооружения прусских гренадер к моменту восшествия на престол Фридриха II были сняты гранаты, обычные для всех европейских армий, — король считал метание гранат пустой тратой времени. Отныне гренадерские роты и батальоны использовались только для нанесения решительного штыкового удара. Таким образом, с ружейных перевязей гренадер исчезли и дырчатые жестяные футляры с огнивом для разжигания гранатного фитиля.

1 — алебарда каптенармуса пехоты; 2 — офицерский эспонтон; 3 — прусская унтер-офицерская алебарда времен Фридриха II.

Погонный ремень ружья, огнивный чехол и чехол на ружейный замок делались из юфти и в гвардии лакировались красной краской.

Патронная сума — черной кожи. На ее крышке в разных полках носили различную эмблематику — королевский вензель с короной, прусский герб или эмблему полка. Отделка сумы изготовлялась из белого или желтого металла по полковому прибору. В гренадерских и фузилерных полках в углах сумы часто размещались изображения горящих гренад. Впрочем, иногда эмблемы не было вовсе.

Амуниция офицера включала в себя только поясной ремень с подвеской для шпаги. Поверх ремня повязывался серебряно-черный офицерский шарф с пышными кистями, выпускавшимися влево или вперед. Офицеры носили на шее на синей шелковой ленте знаки подковообразной формы. В центре такого знака в окружении позолоченной воинской арматуры на белом эмалевом щитке изображался вензель «FR» или черный прусский коронованный орел. Щиток венчала королевская корона. Отделка деталей знака означала категорию офицерского чина: обер-офицеры до лейтенанта включительно носили серебряные знаки, капитаны — серебряные с позолоченным ободком. У штаб-офицеров вызолоченным было все поле знака.

Нагрудный знак прусского обер-офицера. Являлся элементом униформы и знаком различия. Ок. 1740 года.

Знамена в прусской армии делились на батальонные и ротные. Батальонное (так называемое лейб-знамя) было белым; четыре ротных — цветной крест (по полковому прибору) и белые углы. В центре каждого знамени располагался круг: синий на лейб-знамени, белый или голубой — на ротных. В нем помещалось изображение парящего над морем черного орла с золотыми клювом, лапами и короной. Орел тянулся клювом к изображенному в правом верхнем секторе круга золотому солнцу. Эта странная эмблематика пошла еще от Фридриха I, при котором изображение дополнялось девизом по-французски: «Он не боится солнца» (намек на французского «короля-солнце» Людовика XIV, с агрессивными устремлениями которого пруссаки боролись в войну за Испанское наследство). При Фридрихе Вильгельме девиз заменили на латинскую надпись: «Pro Gloria et Patria» («За славу и Родину») — она писалась золотом на синей ленте, вившейся выше и левее орла.

1 — «цветное» знамя пехотного полка (образца Фридриха Вильгельма I); 2 — знамя гарнизонного полка (образца Фридриха II).

Круг окаймлялся золотой вышивкой в виде лаврового венка; иногда шитье имело красную шелковую окантовку каждой детали. Наверху размещалось вышитое изображение золотой королевской короны с цветной шелковой отделкой (алая подкладка, синие «камни»). В ряде полков углов на полотнище не было.

На четырех лопастях креста размещались золотистые изображения горящих гренад, пламенем обращенных к центру. В углах внутри увенчанных коронами небольших лавровых венков находился королевский вензель — все это вышивалось золотом и цветным шелком.

Навершие представляло собой ажурное позолоченное копьецо с вензелем внутри; к основанию навершия подвязывались орденские ленты. Полотнище прибивалось к черному древку золочеными гвоздиками.

До Фридриха II батальонные знамена шились из тафты, являлись обычным амуничным имуществом и подлежали замене через 5 лет. Однако, упрощая покрой униформы, Фридрих большое внимание уделял украшению полковых знамен. Именно при нем окончательно оформился статус знамени как символа полка; знамена стали храниться бессрочно. Утрата знамени становилась позором; полк или батальон, лишившийся знамен, подлежал раскассированию. В бою все знамена под охраной специальной команды размещались одной группой в центре построения батальона.

С 1745 года знамена стали шить из шелка. В белом центральном круге после 1740 года поместили несколько измененное изображение коронованного черного орла со скипетром и перунами (молниями) в лапах. Девиз «За славу и Родину» стал стандартным.

Такой стиль боевых знамен был характерен для прусской, а затем германской армий, а со времен Павла Петровича — и российской армии до 1917–1918 годов.

* * *

Наконец, Фридрих II стал основателем системы военного обеспечения и снабжения. Прусские пехотинцы носили в своих ранцах сухой паек из расчета на три дня, восьмидневный запас хлеба в полковых повозках. Месячный запас продовольствия находился в армейских обозах. Кроме всего, отлично организованная транспортная система Пруссии позволяла армии в случае необходимости быстро перейти ее границы и даже вовсе покинуть страну.

По личным расчетам короля, на армию в 50 тысяч человек полагалось 1800 возов с довольствием, что обеспечивало запас провианта на 18 дней. В ездовых экипажах при этом обозе числилось 8000 лошадей; еще 4000 использовались для перевозки раненых и артиллерии. Это правило соблюдалось неукоснительно; ни один офицер или генерал не имел права держать при себе лишние экипажи и отвлекать ездовых лошадей от нужд армии. Даже после тяжелейших поражений 1759 года пруссакам удалось содержать при главной армии (именно 50 тысяч человек) около 15 тысяч лошадей, что более чем удовлетворяло ее потребности (при более чем скудных ресурсах страны).

Провиантская система всегда находилась под особым контролем Фридриха. Он говорил: «Когда хочешь построить армию, начинай прежде всего с желудка; в войне целые нации переходят с места на место; с каждым днем рождаются у них новые потребности, которые ежедневно нужно удовлетворять, и гораздо труднее защитить армию от голода, чем от неприятеля. Поэтому в выборе провиантских и коммерсантских чиновников надо быть очень осмотрительным: если они воры и мошенники, государство много теряет».

Размышляя в своих трудах о роли монарха-полководца в армии, король прусский и здесь не обошел вопросы снабжения: «Этого требуют его польза, его долг и слава! — писал он. — Как в мирное время глава правосудия, так в военное он должен быть защитником и хранителем своего народа; а это столь важная обязанность, что он никому не может ее доверить, кроме самого себя. Когда он сам при войске, распоряжения и исполнения идут рука об руку с величайшей быстротой. Между военачальниками не может быть несогласий, а они имеют часто самое пагубное влияние на войска, кроме того, личный его присмотр водворяет порядок при устройстве магазинов, в системах продовольствия и амуниции; без которых и сам Цезарь, во главе 100 тысяч солдат, ничего бы не сделал. Присутствие государя оживляет дух войска и внушает солдатам доверие и смелость».

Особенно провиантская система развилась после Семилетней войны: практически каждый город Пруссии имел по нескольку десятков магазинов, доверху забитых хлебом. Хотя многие считали эту меру ненужной и обременительной для страны, королевские магазины сослужили хорошую службу не только армии: в 1771–1772 годах они спасли страну от последствий страшного неурожая, в то время как остальные государства Европы поразил сильнейший голод. При этом пруссаки, обеспечив продовольствием себя, еще и изрядно «нагрели руки» на торговле зерном со своими соседями, оказавшимися не столь предусмотрительными.

Анализируя стратегию и тактику Фридриха II, знаменитый военный теоретик XIX века Карл фон Клаузевиц писал: «Бросим теперь взгляд на историю, остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства… Раньше всего… мы должны удивляться мудрости короля, который… располагая только ограниченными средствами, никогда не брался за дела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько, сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король».

Пылкий почитатель нашего героя, известный военный историк Ганс Дельбрюк отмечал «титанический склад характера Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям». Действительно, объем и разнообразие военных, политических, государственных и множества иных задач, которые (притом успешно) решал король, поистине поражают воображение и сравнимы, пожалуй, только с деятельностью Петра Великого и Наполеона.

Дельбрюк также признавал, что победы «короля-полководца» чередовались с поражениями. Казалось бы, что полководец, проигравший ряд крупнейших и принципиально важных для него сражений, вряд ли может претендовать на лавры «военного гения». Однако и в этом факте, как ни странно, коренится одно из проявлений военного таланта прусского короля — феноменальное упорство в отстаивании, казалось бы, безнадежных позиций против всего света.

Клаузевиц в связи с этим заметил: «Необходимо, чтобы какое-нибудь чувство одушевляло великие силы полководца, будь то честолюбие Цезаря, ненависть к врагу Ганнибала, гордая решимость Фридриха Великого погибнуть со славою». Эту точку зрения разделяла и императрица Екатерина: в книге аббата Денина о Фридрихе, напротив абзаца о том, что «его гений и мужество не только совсем не ослабевали, но почерпнули себе его новую жизнь в своих неудачах…», она написала на полях: «Именно в его неудачах проявлялся его гений».

Таким образом, как ни странно, если многих других полководцев прославляли их победы, то Фридриху II громкую известность принесли его громкие поражения, готовность «погибнуть со славою» и поразительная способность воскресать и набирать силу в совершенно, казалось бы, безвыходных условиях. Такой способности, например, не обнаружил Наполеон, тоже сражавшийся со всей Европой и обладавший несравненно лучшими ресурсами. Вообще можно смело сказать, что подобная стойкость, имеющая целью изматывание сил даже самого многочисленного противника, оказалась не по плечу никому после Фридриха.

В свое время Клаузевиц объявил Фридриха II «предвозвестником Бонапарта», тем самым положив начало долгой дискуссии о различных формах стратегии, которая растянулась на десятилетия. Действительно, при всей кажущейся примитивности тактических и стратегических приемов Фридриха (неспособность по известным причинам отказаться от линейной тактики, стратегия «заслонов», недоведенность до конца результатов побед) результаты их применения оказались вполне удовлетворительными для Пруссии. Дельбрюк, разработавший именно на основе анализа деятельности короля и боевой работы его армии понятие «стратегии измора», пришел к выводу, что «войны Фридриха не выходят за пределы стратегии измора» и что сам Фридрих — приверженец упомянутой стратегии, «полководец, связанный в своих действиях ее принципами». Заключая свой подробный анализ стратегии измора, в основе которой лежало не уничтожение живой силы противника в решительном сражении, а искусный маневр с целью захвата и удержания территории, Дельбрюк отметил: «Лишь тот в полной мере может познать все величие Фридриха, кто в нем видит представителя стратегии измора».

* * *

Основные противники Фридриха — русские и австрийцы — имели армию, сформированную примерно по одному образцу. Русская пехота справедливо гордилась петровскими боевыми традициями и сумела не растерять их и спустя четверть века. Учитывая плачевное состояние тогдашней российской конницы, это — не такое уж и малое достижение.

В 1741 году, еще в правление Анны Леопольдовны, в полках были восстановлены гренадерские роты, упраздненные за 10 лет до этого. По предложению фельдмаршала Ласси в 1747 году все пехотные полки были развернуты из двухбатальонного состава в трехбатальонный с одной полковой гренадерской ротой, а в 1753 году дополнительно к этому гренадерские роты сформированы в каждом батальоне (кроме четырех фузилерных рот). Перед началом Семилетней войны, в 1756 году, третьи гренадерские роты нескольких пехотных полков были сведены в четыре номерных гренадерских полка (с 1-го по 4-й). Таким образом, в полках осталось по 2 гренадерские и 12 фузилерных рот. Формирование новых гренадерских полков поручили Румянцеву, но к началу войны укомплектовать их не успели, поэтому в первом крупном сражении 1757 года — при Гросс-Егерсдорфе — участвовал только первый полк, получивший название Сводного гренадерского.

Гренадеры были любимым родом войск Елизаветы. Поскольку переворот 1741 года она сумела осуществить только благодаря помощи гренадерской роты Преображенского полка, в ее правление чины этого подразделения были буквально осыпаны почестями и привилегиями. Рота была переименована в лейб-кампанию, весь личный состав получил огромные денежные выплаты, пожалования крепостными крестьянами и прочие милости. Все офицеры произведены в генеральские чины, сержанты и капралы — в штаб-офицерские и капитанские, все рядовые недворяне возведены в дворянское достоинство.

Отличия не только от армии, но и от прочей гвардии были видны даже по обмундированию: через богатую золотую расшивку мундиров лейб-кампанцев только кое-где проглядывало зеленое сукно мундира. Керсновский пишет, что после воцарения Елизаветы «петербургскому населению много приходилось терпеть от самоуправства гвардейских солдат, особенно лейб-кампанцев, не терпевших над собою никакой власти. Весною 1742 года гвардия отправлена в поход в Финляндию, где не без труда удалось взять ее в руки». Боевые качества этого опереточного воинства вполне понятны: даже в Семилетнюю войну когда-то грозную петровскую гвардию не рискнули отправить в Пруссию.

Комплектование русской армии производилось посредством рекрутских наборов. П. И. Шувалов упорядочил эту систему, хотя до него наборы проводились нерегулярно. В 1757 году страна была разделена на 5 полос; ежегодно производился набор в одной из них, так что в каждой полосе набор бывал раз в 5 лет. Среди офицеров значительный процент по-прежнему составляли иностранцы, хотя их численность по сравнению со временами правления в России Брауншвейгской династии уменьшилась.

Серьезной проблемой, начиная с петровских времен, было комплектование пехоты офицерским составом. Поскольку кавалерия еще со средневековья считалась единственным достойным дворянина родом войск, молодые отпрыски дворянских семей предпочитали идти служить рядовыми в конницу, а не офицерами в пехоту. Эта тенденция сохранилась до елизаветинских времен, поэтому большинство обер-офицерских должностей в пехотных и гренадерских полках укомплектовывалось наемниками из числа иностранцев.

Главным бичом русской армии было отвратительное состояние тыловой и хозяйственной части. Австрийский капитан Парадиз, находившийся в 1738 году при русской армии и участвовавший в миниховском походе в Крым, писал: «Русские пренебрегают порядочным походом и затрудняют себя огромным и лишним обозом: майоры имеют до 30 телег, кроме заводных лошадей… есть такие сержанты в гвардии, у которых было 16 возов. Неслыханно большой обоз эту знатную армию сделал неподвижною… Русская армия употребляет более 30 часов на такой переход, на который всякая другая армия употребляет 4 часа…»

Австрийский полковничий протазан времен императора Карла VI (1685–1740).

Австрийская пехота комплектовалась по разной системе в немецких и венгерских землях Габсбургов, поэтому полки имели единый национальный состав. Существовали также некоторые различия в униформе этих частей. Кроме рекрутского набора, практиковалась вербовка наемников, в том числе из-за границы. Основу пехоты составляли гренадерские и мушкетерские полки.

 

Кавалерия

Образцовая строевая прусская кавалерия середины XVIII века своими боевыми качествами была полностью обязана королю Фридриху II и двум его выдающимся кавалерийским генералам: барону Фридриху Вильгельму фон Зейдлиц-Курцбаху и Иоганну фон Цитену. Вступив в 1740 году на престол, Фридрих получил в свое распоряжение конницу, состоявшую из 20 полков: 12 кирасирских, 6 драгунских и 2 гусарских. Кавалерия была любимым родом войск и предметом страсти короля Пруссии: Фридрих лично писал для нее наставления и постоянно присутствовал на кавалерийских учениях.

В соответствии с общепринятой практикой, прусская кавалерия комплектовалась рекрутами, завербованными добровольно или принудительно. Большинство солдат должны были составлять иностранцы (по причинам, приведенным выше). В одном из своих приказов Фридрих потребовал: «В заключение… король желает строжайшим образом, чтобы в каждой роте кавалерии в 66 человек было от 30 до 40 абсолютно иностранцев, и в каждом драгунском эскадроне в 132 человека — от 80 до 90; если выбудет один из них, то командир полка обязан завербовать на его место опять иностранца; таким образом в роте кавалерии не может состоять более 20–25, а в драгунском эскадроне 40–50 человек своей страны, за что отвечает командир полка». Однако в комплектовании кавалерии имелся существенный нюанс: все рекруты прусского происхождения вербовались только добровольно и происходили из помещичьих семей. За дезертирство кавалериста-пруссака отвечали его родные. По этой причине дисциплина в коннице всегда была выше, чем в пехоте, а на марше и при расположении лагерем кавалерия играла роль своеобразной полевой жандармерии, конвоируя, во избежание побегов, пехотные батальоны. К началу Семилетней войны общая численность прусской конницы составила 35 тысяч человек.

Вся тяжелая кавалерия Пруссии комплектовалась отличным конским составом, качество которого, например, русским было доступно только в мечтах. Еще при Фридрихе Вильгельме в стране была создана первоклассная культура коневодства — государственные заводы и юнкерские фермы исправно поставляли армии огромных и мощных лошадей северо-германских (ганноверской и голштинской) пород, считавшихся лучшими в Европе. Так, кирасирские кони были несколько медлительными, но способны легко выдерживать вес тяжелого всадника в кирасе и с вооружением. Эти лошади должны были хорошо двигаться рысью, были менее чувствительны к шенкелю и отлично приучены к действиям и слаженному маневрированию в сомкнутом строю. Рост кирасирских лошадей колебался в пределах 151–160 сантиметров и более. Кирасирские полки, как правило, эскадрировались лошадьми вороной или караковой масти.

Фридрих Вильгельм I за время своего правления много сделал для улучшения качества конницы. При нем в Восточной Пруссии были созданы богатые конные заводы, приносившие от десяти до двенадцати тысяч талеров годового дохода. Однако высокое качество строевых лошадей не соответствовало их количеству — прусская конница испытывала дефицит отечественных лошадей, в основном покупая их за границей. Король Фридрих II, неусыпно заботившийся об улучшении тактики и вооружения своей конницы, как ни странно, почти не обращал внимания на улучшение ее конского состава. Прусская армия получала ремонт с конских заводов множества стран… за почти полным исключением самой Пруссии.

Легкая и средняя конница (гусары и драгуны) ремонтировалась лошадьми из Польши, Украины, молдавских княжеств и Венгрии (напомню, что с началом Семилетней войны все эти территории прямо или косвенно находились под контролем врагов Фридриха). Тяжелые лошади для кирасир почти исключительно поставлялись из Ганновера и Гольштейна. Только после войны, в последние годы правления Фридриха II, «Remonteland Ostpreussen» («Восточная Пруссия — страна конезаводов») стала поставлять армии хотя бы какое-то количество годных к строевой службе лошадей отечественных заводов. Все это приводило к тому, что, например, в 1743 году прусская кавалерия получила только 60 лошадей уставного роста свыше 5 вершков (1,5 метра). Поэтому потеря Восточной Пруссии и Померании в 1757–1759 годах, а затем еще и взятие русскими Берлина в 1760 году, откуда были уведены все строевые лошади, весьма болезненно сказались на прусской кавалерии, которой просто неоткуда стало брать конский состав для ремонта.

Эта крайне неприятная для Пруссии ситуация была исправлена только преемником Фридриха — королем Фридрихом Вильгельмом II. В 1787 году, сразу после его восшествия на престол, обер-шталмейстер граф Линденау внес на королевское рассмотрение проект превращения Восточной и Западной Пруссии в «ремонтные провинции», которые были бы способны ликвидировать зависимость армии от импорта лошадей. Дело сразу пошло на лад: если в 1791 году армия приняла 250 лошадей с отечественных заводов, до уже в 1800 году — 1472. При этом правительству приходилось учитывать интересы крупных юнкерских хозяйств, которые, собственно, и приняли на себя основную тяжесть выполнения этой программы. С целью повышения их рентабельности армия постоянно повышала закупочные цены на строевых лошадей: в течение 30 лет стоимость драгунской лошади выросла на 50 %, а гусарской — на 100 %. Значение крестьянских хозяйств и небольших конеферм, наоборот, резко снизилось.

* * *

В состав кирасирского полка в среднем входило 5 эскадронов или 12 рот, т. е. четыре эскадрона двухротного состава и еще один (лейб-эскадрон) — четырехротного. В среднем кирасирский полк насчитывал 800 кавалеристов (в том числе нестроевых): 37 офицеров, 80 унтер-офицеров, 11 трубачей, 660 рядовых, а также примерно 60 резервистов. Кроме лейб-кирасирского полка и восьми армейских кирасирских, в армии числилось еще два полка с особыми названиями. Так, полк, получивший в ходе Семилетней войны порядковый № 10, именовался Жандармским, а № 11 — лейб-карабинерским. Кроме того, в 1740 году Фридрих сформировал еще один кирасирский полк (№ 13) — ставший впоследствии знаменитым «Garde du Corps» («телохранители»), своего рода аналог появившихся позже русских кавалергардов, который вначале состоял всего из одного эскадрона в 184 солдата и офицера, а к 1756 году насчитывал уже три эскадрона по 226 человек в каждом (на 1787 год — 24 офицера, 48 унтер-офицеров, 8 трубачей, 522 рядовых). Эта конная гвардия имела чрезвычайно элитный характер, ее шефом являлся сам король, как и все его преемники.

Обер-офицер кирасирского полка (1760 год).

Прусские кирасиры вооружались длинными и тяжелыми палашами с латунной рукоятью (у офицеров — позолоченной). Прямой клинок затачивался с одной стороны, на лезвии выбивался королевский вензель под короной. Ножны палата изготовлялись из дерева (чтобы не затупить заточку клинка), обтягивались черной кожей и покрывались сверху железными или латунными (у офицеров медными) накладками. Темляк красной юфти с кистью и гайкой полковых цветов (у унтер-офицеров — черно-белые, у офицеров, вахмистров, шатб-трубачей и штандарт-юнкеров — серебряно-черные). При выходной форме (не в строю) кирасирские офицеры носили шпагу пехотного образца и трость.

1 — эфес офицерского палаша полка «Garde du Corps»; 2 — солдатский палаш полка «Garde du Coips»; 3 — эфес кирасирского палаша (у офицеров — позолота, у нижних чинов — латунь).

Длина палаша составляла порядка 110 сантиметров. На ажурной чашке эфеса палаша помещалось изображение орла со скипетром в лапах под короной и солнца. В полку «Garde du Corps» офицерский палаш имел посеребренный эфес, на чашке которого имелось аналогичное изображение, в то время как эфесы палашей рядовых и унтер-офицеров были особого гвардейского образца, вызолочены. Офицеры полка имели не медные, а посеребренные накладки на ножны.

Ремень палаша у нижних чинов был из красной юфти, шириной 4–4,5 сантиметра, застегивался на латунную пряжку. На ремне имелись три сквозных кольца, к крайним подвешивались петли для ножен (последние регулировались по длине с помощью пряжек и имели раздвоенные концы, которые пристегивались к четырем кольцам на ножнах). На службе ремень носили поверх колета, вне службы — иногда под ним. Поверх ремня нижние чины надевали шерстяной кушак полкового цвета, офицеры — черно-серебряный шарф.

С 1742 года каждый кирасир получил по паре пистолетов. Прусские кавалерийские пистолеты отличались довольно хорошим качеством, однако были сильно подвержены риску непроизвольного выстрела при перезарядке оружия. По этой причине специальная статья устава строго воспрещала перезаряжать пистолеты посреди своей пехоты.

Нарезной кавалерийский карабин образца 1787 года. Этим оружием владели карабинеры кирасирских и драгунских полков (сверху); гладкоствольный карабин образца 1787 года для кирасир и драгун.

За время правления Фридриха II в армии было принято на вооружение несколько образцов пистолетов (1740, 1786 и 1789 годов). При общей конструкции (изобретенное в Пруссии коническое запальное отверстие позволяло взводить оружие одновременно с подготовкой к следующему выстрелу) имелись и различия в вариантах: кирасиры получили самый длинный образец пистолета, гусары — наиболее короткий. В среднем длина кирасирского пистолета составляла 56 см, калибр — 15,5 мм, прицельная дальность — 30 м.

Нарезной гусарский карабин образца 1787 года. Обратите внимание на то, насколько он короче кирасирского и драгунского.

Поскольку Фридрих принял установку на ведение тяжелой кавалерией боя только холодным оружием, его кирасиры должны были обходиться пистолетами, которые к тому же пускали в ход только непосредственно перед тем, как врубиться в ряды противника. Карабины же специального кирасирского типа (без штыка) обр. 1740 и 1786 гг. выдавались нижним чинам только на время аванпостной службы. Постоянно же в строю имелось только 10 нарезных штуцеров на эскадрон, которыми вооружались фланкеры. В 1787 году на вооружение приняли усовершенствованные модели карабинов и штуцеров (общие для кирасир и драгун). В среднем длина всего этого оружия (все данные соответственно для образцов 1740 и 1787 годов) составляла от 120,5 до 130,5 см, калибр — 15,5 и 16,98 мм. Вес карабинов равнялся примерно 3,78 кг. Прицельная дальность 150–180 метров, пуля весила 29 граммов.

Ложа карабинов выполнялась из ореха. Оковка ложа делалась из латуни, затыльник приклада — из стали. Все карабины с левой стороны ложа имели антабки и кольца, за которые их можно было подвешивать к крюку перевязи-панталера.

Кирасирский карабин в бою подвешивался к крюку портупеи за специальную скобу и располагался прикладом вперед и вниз. Нарезные штуцеры, напротив, подвешивались прикладом вверх. Нижний конец оружия (ствол или приклад) упирался в специальный кожаный бушмат, соединенный с седлом ремешком. К карабину привязывался 1,5-метровый коновязный кол (его заостренная и окованная железом оконечность помещалась в специальный кожаный чехол — «ток», соединенный ремешком с седлом).

Лядунка черной кожи; носилась через правое плечо на белой лосиной перевязи (с круглой двузубой латунной пряжкой за правым плечом), пропускавшейся под погон и ремень карабина. У унтер-офицеров была несколько меньших размеров. Лядунка вмещала 50 патронов. Сверху ее крышка украшалась латунной овальной пряжкой с гербом или вензелем. В Жандармском полку лядунка была из белой кожи с красно-золотым полковым галуном по краю. Унтер-офицерская перевязь носилась через левое плечо и украшалась золотым или серебряным галуном с полковыми кантами по центру и краям. Офицерская лядунка (картуш) красной кожи, обтягивалась бархатом полкового цвета и отделывалась золотым или серебряным галуном. Крышка украшалась вышитым орлом. Перевязь была шириной 5 сантиметров, отделывалась широким золотым или серебряным галуном и кантами полкового цвета по краям. Офицеры Жандармского полка на крышке картуша носили звезду Черного орла под короной. На походе картуш закрывался чехлом из красной кожи с белой льняной подкладкой.

Особенностью снаряжения кирасир были сумочки-ташки наподобие гусарских. Рядовые носили сумочки-ташки только с полной строевой формой. Ташки изготовлялись из коричневой кожи, обтягивали сукном полкового цвета и украшались королевской монограммой. По краю ташки нашивался полковой галун. В Жандармском полку носили ташки с полем из красной кожи, с красно-золотым галуном и золотым вензелем. Ташка подвешивалась к трем кольцам поясного ремня на трех регулирующихся по длине пряжками коротких пасиках из красной юфти. Офицеры, унтер-офицеры и музыканты ташек не имели.

В полку «Garde du Corps» лядунка была белая с красно-серебряным галуном по краю, серебряными пряжками и кольцами. Ташка красной кожи. Галун: красная полоса с двумя серебряными кантами и волнистой серебряной полосой. Вензель и корона серебряные. На офицерских картушах изображалась серебряная звезда Черного орла под короной, у нижних чинов — посеребренный овал с вензелем. С 1786 году на чепраках и чушках размещалось изображение звезды ордена Черного орла под короной.

Кожаный ремень карабина (носился через левое плечо, пропускался под погон) обтягивался белой тканью и отделывался полковым галуном по обоим краям (не Доходил до самого края, оставляя узкий белый «кант»). В нижней части ремня имелись две латунные розетки, к которым крепился крюк для подвески карабина. Розетки украшал вензель или изображение орла.

Название «кирасир», как известно, образовано от слова «кираса». Прусские кирасы изготовлялись из железа или стали и окрашивались черной масляной краской. Кираса имела холщовую на вате подкладку, обшивалась по низу, вокруг проймы и горловины красной кожей (в лейб-карабинерском полку светло-синей) и носилась на двух лосиных ремнях. Кирасы защищали только грудь всадника и не имели спинной части.

Офицерская кираса — черная с красной суконной обшивкой. Вдоль края шла медная оправа, прикрепленная медными гвоздями конусообразной формы. Посредине кирасы в медном овале, окруженном воинской арматурой, размещается вензель «FR» (чернью на белом эмалевом круге). Ремни кирасы — белые лосиные с утыканными такими же конусообразными гвоздями медными выкладками в плечевой и грудной части. Офицерские кирасы могли иметь спинную часть, но на практике это встречалось крайне редко. Музыканты кирас не носили.

В полку «Garde du Corps» кирасы были светлыми, из полированной стали. Обкладка, ремни и т. д. — как в остальных полках.

Кирасы: солдатская (слева) и офицерская кирасирских полков (1756–1762 годы).

Поскольку кираса сильно натирала и портила суконное обмундирование, кирасиры еще с XVII века получили специальный предмет униформы — колеты. Эта короткая куртка шилась из лосиной кожи или грубого сукна, была белой, желтой или имела цвет лосиной кожи (в разных полках). Колет застегивался на крючки, имел короткие фалды, шведские манжеты и маленький отложной ворот. По борту, фалдам, манжетам и карабинной перевязи шел суконный галун установленной для каждого полка расцветки.

Довершал защитную амуницию кирасира железный каскет, оберегавший голову от сабельных ударов. Каскет представлял собой крестообразный купол-каркас, надевавшийся на тулью треуголки.

Кирасирские полки прусской армии в качестве боевых знамен имели штандарты. Этот предмет полкового отличия представлял собой стилизованное рыцарское копье с серебряным или золотым навершием в виде орла с раскинутыми крыльями. На основание навершия повязывались орденские ленты, если полк имел их. На древке штандарта находилась стальная петля для крепления карабина панталера — специальной широкой перевязи, которую штандарт-юнкер (штандартоносец) носил через левое плечо. Панталер был схож с солдатской карабинной перевязью и имел серебряную или золотую галунную обшивку по краям. Низ древка штандарта вставлялся в бушмат — специальное гнездо на правом стремени. Зафиксировав таким образом тяжелое древко, штандартоносец устойчиво удерживал его даже на скаку. В штандарт-юнкеры пруссаки набирали 13-летних кадетов — кандидатов в офицеры. Они носили кирасы и унтер-офицерскую униформу с серебряно-черным офицерским темляком палаша. В каждом эскадроне имелся один штандарт.

Конская сбруя выполнялась из черной кожи, седло «германского» типа с четырьмя железными антабками (одна перед седлом, три позади). Перед ним размещались две седельные пистолетные кобуры-ольстры, под седлом расстилалось одеяло. К задней луке седла крепился чемодан для шинели (белого сукна), а за ним размещались льняной фуражный мешок, полотняный мешок для хлеба и мяса и «кишка» с сеном. Офицеры всего этого на седлах не имели, так как такими вопросами ведали их денщики. Палатки перевозились в обозах.

Штандарт-юнкер полка «Garde du Corps» (1775 год). Белый колет с красными воротом и обшлагами. По борту (на рисунке не виден), об итогам и фалдам идет красно-серебряно-красный полковой галун. Шемизет (жилет) синий с полковым галуном по борту и низу. Кираса гвардейского образца — светлого железа с красными выпушками и белыми ремнями. Кушак красный. Галстук черный с белой кружевной манишкой. Шляпа черная с черными кокардой, петлицей и унтер-офицерскими отличиями — белый султан с черным верхом, черно-белые кисти. Штандарт с белым древком и серебряными деталями. Навершие серебряное. На древко повязаны оранжевые ленты ордена Черного орла. Темляк штандарта черно-белый. Перевязъ-панталер — белая с красно-серебряно-красными галунами по краям и посеребренным крюком. Чепрак и чушки — красные с белыми галунами и вензелями. Штандарт-юнкеры не имели ташек. Темляк палаша офицерский.

Кроме того, солдаты и унтер-офицеры перевозили на седле коновязный шнур длиной 6 метров, фляжку в матерчатом чехле и топор в черном кожаном чехле. Такие же снаряжение и упряжь имели и драгуны.

Трубач полка «Garde du Corps» (1778 год).

Чепраки и чушки пистолетных кобур — одинаковые с драгунскими. Выкраивались из рыхлого сукна и имели подкладку из черной вощеной ткани. Чепрак и чушка, полкового цвета, отделывались полковым галуном (более широким, чем на мундире). В закругленных задних углах чепрака помещался вензель или герб по полковому металлу. В Жандармском полку на чепраках размещалась эмблема, разработанная еще Фридрихом Вильгельмом I. Парадные чепраки и чушки богато украшались вышивкой, основой которой был черный орел в украшенном арматурой белом щитке на месте вензеля.

И кирасиры, и драгуны носили пудреную прическу с косой пехотного образца. Офицеры, унтер-офицеры и трубачи обвивали косу не полоской черной кожи, а черной шелковой лентой с бантом-розеткой (Zopf-kokarde). В драгунских и кирасирских полках нижние чины, унтер-офицеры и музыканты носили нафабренные усы; офицеры и штандарт-юнкера гладко брились.

* * *

Прусские короли расценивали своих драгун в качестве «ездящей пехоты», лошади которой служат для увеличения мобильности. Поэтому в их штат включались «пехотные» музыкальные команды: барабанщики, флейтщики и гобоисты. При этом никто не снимал с личного состава обязанности четко и эффективно действовать в качестве «классической» конницы, отчего драгунам приходилось проходить двойную подготовку: кавалерийскую в манеже и пехотную — в «экзерциргаузе». В эти полки набирались рекруты меньшего роста и более скромной комплекции, чем в кирасирские.

В конном строю драгуны двигались во второй линии атакующей кавалерии, вслед за кирасирами, и атаковали противника холодным оружием (вести огонь с коня запрещалось), в пешем строю их эскадроны становились в тыловой, четвертой линии пехотного строя.

Как и кирасиры, драгуны прусской армии вооружались длинными прямыми палашами (кроме нестроевых, которые имели легкие сабли, схожие с гусарскими). Палаш драгунского образца был с медным эфесом. Юфтевый темляк с кистью полкового цвета (у унтер-офицеров и трубачей черно-белый). Ножны деревянные, обтянуты темно-коричневой или черной кожей с железными обкладками.

Поясной ремень выполнялся из белой кожи с квадратной латунной пряжкой и лопастью для штыка. Ножны палаша подвешивались на двух вшитых пасиках регулируемой пряжками длины. Ремень надевался поверх жилета. По уставу палаш подвешивался так, чтобы между кончиком ножен и землей расстояние равнялось ширине ладони.

В 1731 году холодное оружие дополняло специальное драгунское ружье (до его появления драгуны вооружались обычными пехотными фузеями), а в 1742 году — еще и пара пистолетов. Ружье драгунского образца (модель 1731 года) было несколько короче и легче пехотного и имело трехгранный штык. В 1726–1734 годах его носили слева на седле прикладом вверх, а затем до 1787 года — прикладом вниз. На марше к ложе ружья крепили коновязный кол. Карабинов и штуцеров драгуны не имели.

Драгун. Драгунский полк № 6. Черная треуголка с черным бантом и красными кисточками. Мундир темно-голубого цвета, приборный металл белый. Лацканы, обшлага, отвороты, аксельбант, ремень и перевязь белого цвета. Камзол, штаны и перчатки цвета лосиной кожи. Лядунка черного цвета из лакированной кожи (вид спереди и сзади).

Ремень карабина был кожаный, обтянут белой тканью. Носился через левое плечо, под погоном. Крюк карабина железный, без розеток, пропускался в петлю перевязи. Законцовка свободной части ремня с латунным наконечником; продевалась в квадратную латунную пряжку за правым плечом и фиксировалась латунным хомутиком. Панталер фанен-юнкера (знаменосца) изготовлялся из лосиной кожи, украшался выпушками сукна полкового цвета и носился через левое плечо.

Офицер. Драгунский полк № 6. Черная треуголка с черным же бантом и серебряными кисточками. Мундир темно-голубого цвета, приборный металл белый. Воротник, лацканы, бант, обшлага, аксельбант и пояс белого цвета. Камзол и штаны цвета лосиной кожи (вид спереди и сзади).

Лядунка выполнялась из черной кожи, с латунным овалом, на котором изображался вензель. Перевязь белой кожи была вшита внутрь карабинного ремня. Однозубая пряжка, хомутик, наконечник перевязи — как у ремня карабина. В полках № 3 и 4 на крышке сумки носили орденскую звезду. В некоторых полках на крышке лядунки помещалось изображение горящей гренады.

Драгун (на коне). Драгунский полк № 6. Черная треуголка с черным бантам и красными кисточками. Мундир темно-голубого цвета, приборный металл белый. Лацканы, обшлага, отвороты, аксельбант, ремень и перевязь белого цвета. Камзол, штаны и перчатки цвета лосиной кожи. Чушки и чепрак синие с красными выпушками.

Конская упряжь, чепраки, чушки — как у кирасир (с вензелем «FR»).

Знаменосец. Драгунский полк № 6. Черная треуголка с серебряными кисточками. Мундир темно-голубого цвета, приборный металл белый. Воротник, лацканы, обшлага, отвороты, аксельбант, ремень и перевязь белого цвета. Перевязь с красной выпушкой. Камзол, штаны и перчатки цвета лосиной кожи (вид спереди и сзади).

Ружья со штыками подчеркивали наполовину «пехотный» характер действий драгун, которые обучались ведению боя как в конном, так и в пешем строю. Еще одним свидетельством этому было наличие в составе рот и эскадронов флейтщиков, барабанщиков и гобоистов, отсутствующих в прочих родах кавалерии. Последние стали необходимыми для совершения эволюции пешим порядком. Исходя из этого, барабанщик не имел кавалерийской сабли, а вооружался коротким пехотным тесаком и снабжался обычным пехотным барабаном.

Барабанщик. Драгунский полк № 6. Черная треуголка с белым султаном и золотыми кисточками. Мундир темно-голубого цвета, приборный металл белый. Лацканы, обшлага, отвороты, камзол, аксельбант, ремень и перевязь белого цвета. Перевязь и крыльца с красными выпушками. Штаны и перчатки цвета лосиной кожи. Барабан кофейного цвета с красными полосами (вид спереди и сзади).

Драгунские полки имели разный состав: три полка — пятиэскадронный, три — десятиэскадронный (двойного штата). Полк № 3 вначале назывался гренадерским. Наиболее же экзотичную историю имел полк № 5 — знаменитые «фарфоровые драгуны» (Porcellan-Dragoner), которые появились в составе прусской армии при отце Фридриха.

Фридрих Вильгельм I в наследство от своего отца, первого короля Пруссии Фридриха I, получил огромную коллекцию китайского фарфора. Некоторые вазы в этом собрании достигали человеческого роста, а общая стоимость была просто баснословной, не по карману даже многим, в общем-то не бедным европейским монархам. На эту коллекцию с давних пор безуспешно зарился ближайший сосед Фридриха Вильгельма — курфюрст Саксонии Фридрих Август I (правил в 1694–1733), который одновременно являлся королем Польши под именем Августа II Сильного (правил в 1697–1733, с перерывом в 1704–1709 годах, когда его изгнал из страны Карл XII Шведский). Безрассудный расточитель, любитель пышных развлечений, балов, охоты и женщин. Август являл собой полную противоположность своему берлинскому соседу. Поэтому Фридриху Вильгельму из столицы Саксонии в 1717 году пришло неожиданное предложение. Август, зная, как мало ценит король Пруссии отцовскую коллекцию китайского фарфора, а также о его фанатичном пристрастии ко всему военному, предложил уступить ему собрание Фридриха I в обмен на драгунский полк полного состава.

Недолго думая, «король-солдат» уступил Августу, который радостно перетащил коллекцию ваз к себе в Дрезден (в народе они получили прозвище «драгунских»). В свою очередь Фридрих Вильгельм обзавелся новым полком, получившим порядковый номер 6, но более известным под прозвищем «фарфоровых драгун». Вскоре шефом полка был назначен граф фон Козель и под его именем «фарфоровые драгуны» приняли боевое крещение во время Рейнской кампании 1734–1735 годов (единственный крупный военный конфликт в правление Фридриха Вильгельма I). Впоследствии шефство над полком получил генерал фон Шерлеммер. В этом качестве 6-й драгунский участвовал во 2-й Силезской (1744–1745) и Семилетней войнах.

При Фридрихе Вильгельме I драгуны так же, как и пехота, щеголяли в весьма нарядных и различных по расцветке мундирах. Например, те же «фарфоровые драгуны» в память о своем происхождении получили мундиры белого цвета с темно-голубыми лацканами, обшлагами и фалдами (цвет изделий из фарфора). Камзол и кавалерийские рейтузы до колен изготовлялись из лосиной кожи. Приборный металл — желтый. Чепраки и чушки — красные с галуном синего цвета. Однако Фридрих II, следовавший своей практике удешевления военной одежды, решительно изменил форму полка. Цвет обмундирования стал общеармейским — синим, суконный прибор и полковой металл — белыми. Чепраки и чушки делались синими с красным галуном.

Молодой король Фридрих II резко увеличил удельный вес драгун в своей коннице: всего через четыре года после воцарения на прусском престоле, к 1744 году количество драгунских полков возросло вдвое и составило уже 12 полков. В период правления Фридриха, после нескольких переформирований 5-й и 6-й полки насчитывали по десять эскадронов, прочие — по пять. В это же время все кирасирские и драгунские полки были переведены на двухротный состав.

Пятиэскадронные полки к 1787 году насчитывали в своем составе 37 офицеров, 75 унтер-офицеров, 16 трубачей, 660 рядовых и 60 резервистов. Десятиэскадронные полки — соответственно двойной штат. Во время войны в каждом драгунском полку формировался запасной эскадрон, в котором по штату числилось 6 офицеров, 10 унтер-офицеров. 1 трубач и 120 рядовых.

* * *

Два гусарских полка (Пруссия, наравне с Австрией и Россией, одной из первых европейских стран ввела у себя тогда еще иррегулярную гусарскую конницу из наемников — венгров, сербов и боснийцев) также имели разный состав: полк № 1 насчитывал шесть эскадронов, другой — три. Далее начался бурный рост численности гусар: в 1740 году к имеющимся двум прибавилось еще два полка, в 1743-м — один, в 1745-м — один (сформирован из навербованных босняков). Наконец, еще по одному полку было создано в 1758 и 1773 годах. Все они имели различное число эскадронов, только после окончания Семилетней войны их состав был приведен к 10-эскадронному: 51 офицер, 150 унтер-офицеров, 30 трубачей (в полку № 5 дополнительно еще один барабанщик), 1320 рядовых. Каждый эскадрон делился на 2 роты (всего 4 взвода). В каждой роте числилось 3 офицера, 8 унтер-офицеров, 102 рядовых, трубач, кузнец и фельдшер. В последние годы жизни Фридриха в Пруссии сформировали еще два полка, которые объединили в составе так называемого Боснийского корпуса. Кроме этого, в армии имелось два гусарских отряда.

Рядовой гусарского полка № 1 (1759 год).

По традиции гусары носили обмундирование венгерского образца (доломаны, ментики, чакчиры, ташки, особые головные уборы и гусарские сапожки) и совершенно отличную от прочей армии прическу. Длинные волосы заплетались в косички сзади и на висках. К концам височных косиц привязывались пули. Ношение усов не запрещалось, и почти каждый гусар пользовался этой возможностью.

Бесспорно, самым известным гусарским полком прусской армии стал полк № 5 — знаменитые «черные гусары» фон Беллинга. Обмундирование включало черные доломан, ментик и чакчиры с желто-зеленой, а затем — красно-белой отделкой. Главным же отличием стала особая эмблема, которую носили на плисовых мирлитонах (гусарский головной убор). Налобной части мирлитона нижних чинов помещалось белое изображение лежащего скелета с песочными часами в руках. Рядом шел девиз: «Vincere avt mori» («Победить или умереть»). Впоследствии эту довольно тяжеловесную эмблематику заменило изображение «мертвой головы» со скрещенными костями. Столь зловещий внешний вид говорил отнюдь не о какой-то особой кровожадности «черных гусар», а всего лишь об их готовности отдать жизнь во имя победы. Однако их форма пользовалась некоей скандальной популярностью.

В дальнейшем полк стал гвардейским (2-м лейб-гусарским) и сохранил цветовую гамму обмундирования и «мертвую голову» на киверах вплоть до 1918 года. Обмундирование полка № 5 впоследствии послужило основой для формы русского 5-го лейб-гусарского Александрийского полка (абсолютно аналогичная прусской черная с красным и с серебряной отделкой форма, череп и кости на кивере), а затем перекочевало в «Третий рейх». Немецкие танкисты носили черную форму с розовой отделкой и «мертвыми головами» на черных петлицах. Черная же форма с кокардой в виде черепа и костей, как известно, отличала СС. Однако офицеры и унтер-офицеры полка во времена Фридриха носили обычные круглые черно-белые прусские кокарды.

Гусар вооружали саблями, парой пистолетов, карабинами, а два полка получили еще и пики (в одном из них пики отменили в 1742 году). Сабля длиной 1 метр имела изогнутый клинок и железный эфес. Деревянные ножны обтягивались черной кожей и снабжались железными накладками.

Рядовой гусарского полка фон Беллинга (1757 год). Доломан черного цвета с зелеными обшлагами и воротом. Бранденбурги зеленые, пуговицы желтые. По вороту и обшлагам идет желтый галун, по низу доломана — зеленая выпушка. Чакчиры черные, в верхней трети — палевой лосиной кожи; по шву стыка сукна и кожи нашита зеленая тесьма. Доломан черный с зелеными бранденбургами. Ментишкетный шнур зеленый с белой кистью. Меховые манжеты обшиты желтым галуном и зеленой выпушкой. Мех черный. Мирлитон черный с красным этишкетом на тулье, белыми рисунком и девизом, белой кистью на крыле. Галстук черный. У гусар всех полков по спинным вытачкам доломана и ментика идут галуны по полковому металлу — белые или желтые (на рисунке не видны). На локтях коричневые кожаные вставки. Сапоги, ташка, темляк и подвеска сабли черные. Перевязь карабина белая, перевязь лядунки коричневая. Кушак зеленый с желтыми перехватами и кистями. Сабля с железным эфесом, ножны черные с железными накладками.

Темляк натуральной кожи, с кистью полкового цвета. Поясной ремень с пасиками для сабли и ташки — натуральной кожи, у офицеров дополнительно украшался полковой тесьмой. Ремень всегда надевался поверх доломана.

Гусары вооружались наиболее короткой моделью кавалерийского карабина, позволявшей вести огонь с одной руки. Позднее, уже в ходе Семилетней войны, их оснастили дополнительной парой пистолетов. Карабин подвешивали через левое плечо на лосиной перевязи. В 1787 году гусарские полки получили усовершенствованные карабины: гладкоствольный и нарезной (для фланкеров).

Рядовой Черного гусарского полка (1759 год). Доломан черный с черным воротом и обшлагами. Бранденбурги и пуговицы белые. По вороту и обшлагам, низу доломана и спинным вытачкам идет белый галун. Чакчиры черные, в верхней трети — палевые лосиные, в месте стыка нашит белый галун. Ментик черный с белыми бранденбургами и ментишкетным шнуром, мех черный. Мирлитон черный с белым рисунком, бельем этишкетом и белой кистью на крыле. Кушак красный с белыми перехватами и кистями. Перевязь карабина белая, остальная кожаная амуниция, чехол ташки и темляк сабли черные. Перчатки замшевые. Ташка (не показана) черная с красными «волчьими зубами» (окантованы с обеих сторон белой выпушкой) и белым вензелем.

Ремень карабина — белой кожи с латунными деталями. Носился через левое плечо (офицеры, унтер-офицеры и трубачи их, естественно, не имели).

Лядунка изготовлялась из коричневой юфти и вмещала 20 патронов. Ее носили через правое плечо на узком ремешке цвета натуральной кожи (в полку № 5 — черном). Все офицеры, унтер-офицеры и трубачи носили лядунку через левое плечо. Офицерские лядунки и их ремешки отделывались серебром или золотом. В полку № 8 через левое плечо патронную сумку носили и солдаты. Перевязь лядунки имела еще один ремень, который пропускался вокруг талии и застегивался на пряжку.

Ташка носилась слева на трех коротких (как у кирасир) пасиках. Солдатские ташки шили из черной кожи. В ряде случаев их покрывали цветным сукном (цвета доломана) и украшали вензелем короля и короной по полковому металлу. По краю ташки проходил белый или желтый галун, в некоторых полках (например, № 10) он был зубчатым. В «Черном» № 5 полку ташка была черной, украшенной зубчатым галуном красного цвета с белыми выпушками. Вензель и корона белые. У офицеров на ташке изображался прусский орел в белом круге и корона, возвышающиеся над грудой трофеев. Использовалась и более простая эмблема: орел с короной. Офицеры полка № 2 носили ташку в красном чехле, отделанном галуном и украшенном золотым вензелем и короной.

Гусары пользовались венгерскими седлами. Кобуры-ольстры — как в регулярной коннице. Экипировка состояла из некрашеного продовольственного мешка и цилиндрического чемодана с шинелью (цвет совпадал с цветом поля чепрака). Чепраки имели длинные заостренные концы; их поле было цвета доломана, а края украшались широким зубчатым галуном (так называемые «волчьи зубы»). Например, в полку № 5 чепрак был черным, галун красный, окантован с обеих сторон белой выпушкой. В задних углах офицерских чепраков размещалась эмблема: черный орел в белом щите с золотой окантовкой, увенчанном короной.

Трубач Черного гусарского полка (1759 год). Доломан, ментик, мирлитон — как у рядовых со следующими отличиями: бранденбурги, все мундирные галуны, кисти на кушаке, ментишкетный шнур-белые, затканные черной нитью (кушак красно-белый, как у рядовых). Чакчиры вместо черного сукна отделаны красным, в месте стыка нашит черно-белый галун. Мирлитон черный с черно-белой кокардой, белым галуном на крыле и черно-белым этишкетом (знаки отличия унтер-офицеров в гусарских полках). Крыльца на плечах черные с черно-белыми галунами. Конская упряжь черная. Чепрак черный с красными «волчьими зубами», окантованными с обеих сторон белым. Чемодан и свернутая епанча черные, сухарный мешок некрашеной парусины. Все чины полка ездили на белых или серых лошадях. Обратите внимание, что гусарские трубачи, офицеры и унтер-офицеры носят лядунку через левое плечо. Унтер-офицерский темляк на сабле — черно-белый. Труба медная с черно-белыми шнурами.

В драгунские и гусарские полки набирались рекруты меньшего роста, чем в кирасиры. Лошади в этих частях тоже были не такие крупные и ширококостные, зато значительно более выносливые и неприхотливые. Рост гусарских лошадей не превышал 145–150 см.

Офицер Черного гусарского полка (1759 год). Доломан, ментик, мирлитон — как у рядовых со следующими отличиями: бранденбурги, пуговицы, все мундирные галуны, ментишкетный шнур — серебряные. Бранденбурги на доломане и ментике окаймлены широким фигурным серебряным галуном. Кушак и кисти серебряные, затканы черным шелком. Чакчиры как у рядовых, по галун серебряный. Мирлитон черный с офицерской кокардой (серебряные и черные концентрические круги), серебряными этишкетом и кистью на крыле. Перевязь лядунки серебряно-черная с «гусарским» зигзагом, офицерский темляк сабли — серебряно-черный. Рядом показан угол офицерского чепрака. В белом щитке изображен черный орел. Корона и обводка щитка золотые.

Знамена кавалерийских полков полностью повторяли композицию пехотных. Поле, как правило, синее, углы цветные. Полотнище (гораздо меньшее, чем пехотное, по размеру) имело две косицы (у драгун квадратное без косиц) и золотистую бахрому по краю. Древко снабжалось крюком для панталера. Став королем, Фридрих повелел изготовлять кавалерийские знамена, как и пехотные, из шелка. В 1745 году, в связи с введением вышеописанного нового образца, в пехоте все знамена были заменены на новые, а в коннице поступили иначе. Дорогую золотую вышивку старых знамен бережно спарывали и переносили на новые полотнища, при этом королевский вензель Фридриха Вильгельма «FWR» заменяли на новый «FR». В отличие от кирасир (которые имели штандарты), знаменосец у драгун и гусар именовался фанен-юнкером.

Знамя кавалерийского полка.

* * *

До Фридриха, даже при его отце — «короле-солдате», прусская кавалерия отнюдь не пользовалась славой. «Это были обычные для своего времени воинские части, где на первый план выдвигали чистоту и аккуратность внешнего вида солдат и лошадей, а не верховую езду и владение холодным оружием. На смотрах и учениях прусские кирасиры, драгуны и гусары отличались малой подвижностью, невысокой выучкой. Молодой король с раздражением писал о них: „Ввиду неприятеля они никуда не годятся и постоянно опаздывают…“» (Бегунов А. И. Сабли остры, кони быстры… М.: Мол. Гвардия, 1992. С. 49).

Однако в течение года, последовавшего за Мольвицким сражением, Фридрих приступил к решительному реформированию своей кавалерии. Во-первых, на основе опыта боев с австрийцами он полностью осознал необходимость увеличения легкой кавалерии, ранее почти не представленной в прусской армии. Таким образом, количество гусарских полков было доведено с одного до восьми. Вторым шагом стал решительный пересмотр кавалерийской тактики.

Главным лозунгом прусской конницы стало изречение короля: «Сабля и атака!» Базисные инструкции Фридриха гласили: «Все тактические маневры должны совершаться с возможно большей скоростью, все движения на коротком галопе — решительно запрещаются. Кавалерийские офицеры должны требовать от своих людей виртуозного мастерства в езде… Каждый эскадрон, получивший приказ об атаке, обязан немедленно и самым решительным образом атаковать врага холодным оружием, и ни один командир под угрозой немедленного раскассирования его части не имеет права вести огневой бой…»

Выдрессированная таким образом прусская кавалерия под началом своих отличных военачальников способствовала одержанию ряда крупных побед на протяжении всей Семилетней войны (Гогенфридберг, Цорндорф, Росбах), либо (как при Лейтене) «стала единственным залогом успеха».

Буквально за два-три года королю удалось полностью изменить тактику действий своей конницы и детально разработать новые правила обучения кавалеристов. Вскоре этими правилами стали пользоваться во всех европейских армиях, не исключая и русской. Основные их принципы, по сути, не менялись в течение двух последующих веков, вплоть до середины XX столетия, пока кавалерия не прекратила свое существование как род войск. Это стало одним из величайших достижений Фридриха II, значение которого уже не зависело от господства или низвержения линейной тактики. Румянцев, Суворов, Наполеон, Стюарт, Шеридан, Буденный и все прочие крупные кавалерийские командиры так и не сумели создать ничего нового, превосходящего эту доктрину обучения.

Фридрих восстановил атакующие функции кавалерии, прочно забытые в Европе со времен Густава II Адольфа и Карла XII. Отныне задачей конницы стала не вялая перестрелка и передвижение «маленькой рысцой», а внезапная, стремительная атака на поле боя и столь же стремительный отход. Фридрих запретил использование в конном строю огнестрельного оружия (карабины и мушкетоны, выдававшиеся его кирасирам, применялись только для аванпостной службы): исключение составляли лишь драгунские полки (личный состав которых был обучен ведению огня как с седла, так и в пешем порядке) и гусары (часто действовали в рассыпном строю при ведении «малой войны»). Главным оружием идущих на полном галопе в сомкнутых боевых порядках, нога к ноге, кавалеристов стали палаш или сабля.

При переучивании конницы Фридрих решил начать с резкого повышения уровня индивидуальной подготовки всадников, переходя затем на все более сложное маневрирование в составе эскадрона, полка или нескольких полков. По его приказу в каждом полку построили манеж и завели собственных берейторов. Вначале рекрутов немного учили пешему строю, а затем сажали в седло и они ездили без стремян до тех пор, пока их посадка «не станет совершенно безукоризненной». Пока солдат не был способен совершенно свободно держаться в седле, его даже не начинали учить стрельбе из карабина.

Один из фридриховских приказов того времени гласит: «Его величеству угодно, чтобы ни одна здоровая лошадь не оставалась двух дней кряду на конюшне. Это единственное средство получить кавалериста, ловко управляющего конем и владеющего оружием…» С учетом того что европейская конница (в особенности русская, где ситуация с индивидуальной подготовкой была из рук вон плоха) седлала своих лошадей раз в 7—10 дней, этот приказ звучит поистине революционно.

Перед Семилетней войной Фридрих начал активнейшим образом муштровать свою конницу. «Беспрерывные смотры и маневры не давали солдатам выйти из рутины и служили им отличной школой. Фридрих на этих маневрах старался укоренить и лучше приспособить многие нововведения, которые сделал во время Силезских войн в строевых порядках и в тактике. К ним особенно принадлежали фланговые атаки, действия кавалерии холодным оружием, при подкреплении пехоты, движения колоннами. Он принял в службу многих венгров и поляков, которым поручил обучение конницы, и за каждое образцовое, трудноисполнимое действие своих гусар назначал значительные премии. Ежегодно войска собирались близ Потсдама в лагерь, и целый месяц употреблялся на маневры» (Кони. С. 202).

В 1763 году Фридрих разработал новую инструкцию:

«Относительно одиночного обучения людей верховой езде, которое зимой можно вести в манежах, ригах и подобных местах, где удобно вырабатывать лошадей, должно стремиться к тому, чтобы каждый человек сделался господином своей лошади и ездил верхом как следует, со стременами, подогнанными не слишком коротко, не слишком длинно, имея возможность приподняться в седле на четыре пальца. Особенно следует требовать от людей, чтобы они сидели на лошади прямо, с правильным шлюзом, не висели бы на лошадях мешками и не качались бы телом туда и сюда при движении ног лошади, вследствии чего на маршах большая часть лошадей бывает измучена». Кстати, в прусской армии срок подготовки рекрута, прежде чем его подпускали к лошади, составлял шесть недель (больше, чем в любой другой европейской армии).

После этого Фридрих в корне пересмотрел свои воззрения на тактику кавалерии. Он потребовал, чтобы конница атаковала неприятельский фронт только с помощью холодного оружия и исключительно в сомкнутом строю, не тратя времени на бесплодную пальбу. В принципе, это не является изобретением Фридриха — еще за век до него так же учил атаковать своих кирасир Густав II Адольф Шведский. Однако король Пруссии сумел довести индивидуальную и групповую подготовку конницы до такой степени совершенства, какой не достиг ни один полководец за всю историю этого рода войск. Хотя прусские кавалеристы и уступали так называемым «природным» всадникам (например, русским казакам и калмыкам или венгерским гусарам и пандурам) в индивидуальном наездническом мастерстве, но, рассматривая достижения прусской конницы в сравнении с регулярной кавалерией всех стран Европы, можно с уверенностью сказать: превзойти этот опыт не смог никто.

Следующий этап в новом обучении конницы состоял в объединении полков в большие массы, которые могли бы, соблюдая равнение и предельную сомкнутость строя («колено о колено»), производить атаки на быстрых аллюрах. Индивидуальная подготовка солдат, которая проводилась в частях с чисто прусской тщательностью, позволила добиться этой цели достаточно быстро. При этом король требовал в первую очередь обращать внимание на следующие элементы:

«1. Прежде всего офицеры должны смотреть за тем, чтобы люди хорошо обращались и хорошо кормили своих лошадей, также очень тщательно седлали и умели бы взнуздывать, причем седло и прибор должны во всяком случае содержаться в хорошем порядке.

2. Стремена должны быть пригнаны так коротко, чтобы всадник мог настолько приподняться в седле, чтобы между последним и его телом оставалось пространство шириной в руку.

3. Офицеры должны заставлять людей часто ездить верхом так, чтобы каждый из них выезжал свою лошадь в одиночку самостоятельно и покорил бы ее вполне своей воле.

4. Когда люди достаточно съезжены в одиночку, следует сформировать эскадрон.

5. Сначала следует обращать внимание, чтобы всадники выучились ездить в затылок; затем чтобы во время езды шеренги следовали бы одна за другой вплотную, а также взводы не разрывались.

6. Все четыре взвода ведутся офицерами, и последние всегда должны стремиться, чтобы они сноровисто проходили дефиле и строились, а также рысью восстанавливали бы дистанцию, если она потеряна.

7. Заезды по четыре направо-назад должно сохранить, потому что этим движением полки вводятся на бивак; впрочем, эскадроны должны быть так обучены, чтобы им было безразлично, следовать прямо или влево повзводно.

8. Перед атакой командуют: „Две задние шеренги вперед сомкнись, марш!“ Знаменщик осаживает во вторую шеренгу, командир эскадрона вместе с тремя офицерами остается в середине, один лейтенант — перед первым взводом, и один лейтенант — перед четвертым.

9. Как только затем будет скомандовано „Марш!“, всадники должны все сразу дать шпоры коням, чтобы они тотчас тронулись с места; затем атакуют крупной рысью. Когда подойдут на такое расстояние, что можно ворваться, люди должны сразу поднять шпаги вверх и в то время, как они хотят нанести удар, приподняться на седле, а по нанесении удара, опять сесть в седло.

10 Так как наскок кавалерии и горячая рубка большей частью расстраивают порядок в эскадронах, то офицеры должны тогда рассыпать людей, оставляя при себе только знаменщика и трубачей; когда же сыгран сбор, каждый человек должен возможно скорее смыкаться к эстандарту, причем каждому должно быть внушено становиться в свою шеренгу. Взводы не должны быть перемешаны, но не имеет значения, если люди перемешаются во взводах, при условии, что они быстро строятся в три шеренги.

11. Когда они снова сомкнулись, ротмистр должен крупной рысью, вполне сомкнуто, атаковать, и так как можно предполагать, что противник не примет такой атаки, то разрешается оставить шпаги висящими на темляках на руках; первая шеренга на ходу достает карабины, прикладывается и стреляет по бегущему противнику в тыл. Когда это исполнено, карабины бросаются (для чего они не отстегиваются), и опять берутся и поднимаются вверх шпаги, а ротмистр командует: „Стой! Равняйсь!“, и оба фланга смыкаются к середине. Следует отметить, что каждый раз, когда командуется „стой-равняйсь“, оба фланга должны смыкаться к середине.

12. Когда кавалерийский полк отбывает смотр, то исполняет все, что здесь написано; когда затем будет сделан заезд направо-назад, все эскадроны снова идут на плац, где они стояли, и снова там строятся.

13. Когда это исполнено, то слезают и полк идет поэскадронно; люди должны держать двойную дистанцию; штандарты остаются при эскадроне. Затем майор командует: „Третья шеренга вперед, ряды вздвой! Марш!“ Штандарты входят в середину эскадрона, ротмистры — на фланги, другие офицеры — назад; каждый ротмистр командует своей роте, а майор командует: „По полуэскадронам на месте атакуй!“ Правый фланг начинает; затем атакует три раза поротно и стреляют от правого фланга к левому.

14. Так как стоят только две шеренги, то первая шеренга не ложится. Офицеры должны наблюдать, чтобы люди хорошо заряжали и хорошо обращались с оружием. Майор командует дальше: „Разомкнись вперед! Марш! Третья шеренга направо-назад! Марш! Во фронт! Всем полком направо-назад!“ Затем идут к лошадям и садятся.

15. Это упражнение относится к людям кирасирских полков, чтобы они, оставаясь на постоях с начала зимы и занимая деревни, могли в них обороняться и умели бы заряжать оружие.

16. Драгуны должны также правильно обучаться пешком, как и пехота, со всеми тремя шеренгами, с примкнутыми штыками, и должны быть так же хорошо обучены пехотному строю, как и пехотные полки» (из «Инструкции» 1742 года).

* * *

Тактика знаменитых, вошедших в историю военного искусства, атак прусской кавалерии зародилась в ходе войны за Австрийское наследство (примерно к 1744 году) и затем применялась во всех войнах Фридриха. Используя описанный выше косой боевой порядок, король сделал конницу ядром ударной части атакующего крыла.

До 1744 года Фридрих применял стандартный для Европы строй кавалерии из двух линий. Однако неудачи при Мольвице и Хотузице показали, что для достижения необходимой эффективности атак войска следует строить глубже. Это получило отражение в разработанных королем «Инструкциях на случай боя» 1742 и 1744 годов:

«2. Как только кавалерии приказано наступать, она должна точас перейти в рысь; когда же она подойдет приблизительно на сто шагов к неприятельским эскадронам, должно, при полной сомкнутости, выпустить лошадей полным ходом, и так врубиться.

3. Командиры эскадронов и ротмистры должны прежде всего обращать внимание на то, чтобы когда неприятельские эскадроны опрокинуты, надо внедрить всем рядовым, как кирасирам, так и драгунам: после этого и прежде всего должно атаковать вторую линию неприятеля, причем кирасирам и драгунам следует внушить, чтобы они не преследовали противника в одиночку.

4. Когда случится, что какой-нибудь эскадрон из первой линии будет опрокинут, то на всех его офицерах лежит обязанность собрать этот эскадрон сзади второй линии и, когда он там построится, снова вести его на противника.

5. Эскадроны, предназначенные первыми атаковать пехоту, должны, после того как неприятельская кавалерия будет разбита и отброшена от своей пехоты, взять последнюю во фланг и врубиться в него.

6. Вторая линия должна находиться против интервалов первой, и офицеры второй линии обязаны, в случае если эскадроны первой линии будут опрокинуты, атаковать неприятельские эскадроны, которые прорвутся, схватиться с ними и отбросить назад. Главным образом офицеры должны обращать внимание на то, чтобы атаковать противника с большею силой, а после атаки тотчас опять собирать своих людей.

<…>

8. Командиры эскадронов должны быть ответственны за то, чтоб во время боя ни один кирасир или драгун не стрелял из карабина или из пистолетов, а чтобы они действовали только со шпагой в руке, почему должно хорошо внедрить кирасирам и драгунам, что, пока они имеют карабины и пистолеты заряженными, это оружие всегда останется в их распоряжении.

9. Кроме того, всем командирам эскадронов должно быть известно, что, когда армия строится перед противником, они должны выстраиваться быстро, так как от этого зависит все; потому командиры и офицеры должны следить за тем, чтобы взводы в эскадронах следовали на указанных местах плотно, сомкнуто и быстро. Когда будет отдана настоящая диспозиция для боя, то следует тотчас приказать, сколько шагов дистанции должно быть между эскадронами; затем генералы в своих бригадах, командиры полков в своих полках и командиры эскадронов в своих эскадронах должны тщательно следить, чтобы означенные дистанции были взяты так скоро и точно, как это всегда должно делаться в таких случаях».

В «Инструкции» от 1744 года Фридрих предусмотрел еще ряд вводных:

«Между эскадронами первой линии не может быть более 10 шагов интервала. Вторая линия держится сзади в 300 шагах и берет интервалы в 60 шагов».

«Когда генерал приказал атаковать, то линия трогает шагом, переходит в рысь и, когда находится в 200 шагах от неприятеля, то должна совершенно бросить повод лошадям и скакать. Наскок должен быть произведен с полной силой и криком, но чтобы при этом боевой порядок оставался неизменно и три линии все время оставались одна от другой в 300 шагах, а гусары на флангах».

«Когда обе неприятельские линии вполне опрокинуты, то первая шеренга первой линии должна вынестись и рубить; то же самое и гусары с фланга, которые, вместе с кирасирами, должны преследовать бегущего противника так, чтобы эскадроны следовали не далее 200 шагов за их высланными людьми, сомкнуто и в полном порядке.

При преследовании противника, кирасиры, так же, как и гусары, должны не давать ему времени вновь собраться, а преследовать его так далеко, пока где-нибудь не встретится дефиле, или частый лес, или что-нибудь подобное; благодаря этому противник должен понести громадный вред».

«Вторая линия, когда видит, что обе линии противника разбиты, должна обратиться с некоторыми ближайшими эскадронами на неприятельскую пехоту и тотчас атаковать и врубиться в ее фланг».

«Король приказывает всем командирам эскадронов: после первой атаки действовать по своему усмотрению…»

«При преследовании, когда неприятель пришел в беспорядок, преследующие должны стараться настигнуть голову бегущих, потому что остальные, коих они обойдут, достанутся им и без того».

«Гусары, составляющие третью линию, обязаны, во время произведенной кавалерией атаки, обеспечить ее тыл; когда же у противника произведено полное замешательство, то шесть эскадронов должны помогать рубке, а четыре обязаны непрестанно прикрывать тыл кавалерии».

Итак, для атаки прусская кавалерия обычно строилась в три линии. В первой, играя роль тарана, находились шеренги кирасир с интервалами между эскадронами в 10 шагов, во второй — драгуны с интервалами в 60 шагов, в третьей — гусары (за промежутками в строю драгунских эскадронов).

Кирасирские и драгунские эскадроны перед атакой строились в 48 человек по фронту («рядов»). Для «Garde du Corps» фронт определялся в 58 рядов, для гусар — в 44. Во время войны 4-й взвод эскадрона усиливался двенадцатью резервистами. Обычно взводы строились в три шеренги, причем в задней держали запасных и больных лошадей (в третий ряд становились те, кто выходил за пределы 96 человек двух первых шеренг — их использовали главным образом для патрулирования, аванпостной и курьерской службы). Интервалы между рядами составляли два лошадиных крупа, во время маневрирования они уменьшались до одного шага.

Смыкая ряды перед атакой, кавалеристы второй шеренги вставали слева от первой. Находящиеся на флангах эскадрона кирасиры в числе десяти человек были вооружены нарезными штуцерами и именовались фланкерами или карабинерами. Унтер-офицеры занимали места на правом фланге каждого взвода и на левом фланге эскадрона и роты. Старшие унтер-офицеры должны были находиться между рядами, кроме того, один унтер следовал за каждым взводом. Каждый кавалерийский эскадрон (за исключением гусар) имел свой штандарт, который во время атаки перемещался во вторую линию. Знаменосец скакал на правом фланге, в расположении 3-го взвода. Офицеры находились перед строем взводов и рот. Командир эскадрона располагался в центре, в пятнадцати шагах перед фронтом, за ним следовал старший офицер. По одному офицеру находилось на каждом фланге перед второй шеренгой, все прочие сопровождали штандарт.

Каждый взвод делился на два или четыре отделения. Это было необходимо для подачи команды «Кругом!», которую выполняли группами по четыре в каждом ряду. Ряд разворачивался двумя частями, два ряда — четырьмя. Если ряды были сомкнуты, первый номер второго ряда немного отступал назад, чтобы освободить место для разворота. Однако в этом случае отделения все же не могли разворачиваться одновременно (один фланг скакал, второй оставался неподвижным).

Атаку и все виды маневрирования предваряли действия фланкеров из числа кирасир. Фланкеров назначали из самых метких стрелков эскадрона, они были первыми кандидатами на получение унтер-офицерского чина, имели статус младшего командира и во всех полках, кроме Жандармского, именовались Gefreite-Karabinier. Эту особенность подчеркивало и обмундирование — как у рядовых, но со специальными султанами на шляпах (белые с черным верхом и двумя широкими черными поперечными полосами).

Фланкеры умели заряжать оружие и вести прицельный огонь на скаку, тем самым избегая ответного огня противника. Использовались они в качестве застрельщиков, а также для отражения фланговых ударов противника. Перед началом боя их использовали для ведения разведки (группами по 6—20 человек под командованием унтер-офицера или офицера). Фланкеры также прикрывали отступающий полк: группами по четыре человека они действовали на дистанции около 100 метров друг от друга. Под прикрытием цепи застрельщиков и легкой пехоты производилось развертывание полка. Солдаты действовали парами, стреляя по очереди и прикрывая друг друга во время перезарядки оружия. Кавалеристы с нарезными карабинами, даже с учетом их малой численности (всего 50 человек на кирасирский полк), могли поколебать строй пехоты противника и внести в его ряды беспорядок, после чего следовала массированная атака.

На марше и в атаке на узком участке эскадрон строился в колонну фронтом в полувзвод. После сближения с противником, как видно выше, рекомендовалось развернуться с фронтом в полный взвод. Это производилось так: первый взвод галопом уходил на правый фланг, второй выдвигался вперед, два остальных выдвигались на левый фланг; в виде исключения третий взвод мог заполнить оставшиеся в строю промежутки. Фридрих предпочитал атаку колонной с фронтом в полный взвод или эскадрон, но это последнее построение могло применяться в качестве промежуточного для развертывания всего полка в трехшереножную линию (такое перестроение обычно производилось еще перед началом боя).

Схемы показывают так называемую атаку во фланг и с тыла. Линейная кавалерия атаковала противника но фронту, в то время как гусары заходили с флангов.

Дельбрюк так описывает тактику действий пруссаков: «В то время как в 1748 г. Фридрих еще довольствовался атаками с расстояния в 700 шагов, в 1755 г. он уже требовал атаки с 1800 шагов, причем последний участок должен был проходиться на полном карьере. Он требовал от командиров никогда не допускать, чтобы их атаковали, они всегда должны были атаковать первыми: „Когда таким образом огромная сомкнутая стена с сильным порывом обрушивается на неприятеля, то ничто ей уже не может оказать сопротивление…“». Сомкнутая тактическая единица настолько поглощала отдельного всадника, что король предпочитал, чтобы рукопашного боя, по возможности, не было вовсе, «ибо, — говорил он, — в этом случае решает дело рядовой, а на него положиться нельзя» (эту точку зрения разделял и Зейдлиц: по его словам, кавалерия «побеждает не саблей, а хлыстом». — Ю. Н.). Поэтому эскадроны не только должны идти каждый сомкнутым строем, стремя к стремени или даже колено к колену, но и не должно быть почти никаких интервалов между эскадронами первой линии; атака должна продолжаться за первую линию противника, гоня его перед собой, разгромить вторую — и лишь после этого второго успеха он считал возможным рукопашный бой. Интересно, что сжатие в тесно сомкнутых рядах могло достигать такой степени, что на скаку всадников в центральной части линии соседи нередко поднимали на воздух вместе с конем.

Существовало несколько видов атак: полковая, линейная, эшелонированная, рассеянная, без четвертого взвода, с разворотом, в три линии, в пешем строю. Устав требовал добиться максимального сближения с противником до начала атаки, чтобы не подставиться под ружейно-артиллерийский огонь с большой дистанции. Прежде чем перейти на рысь, следовало 20–30 метров пройти шагом. Две трети расстояния до противника преодолевали бодрой рысью, не применяя шпоры, а затем переходили на короткий галоп. Примерно в 120–200 шагах (в зависимости от обстановки), командир командовал: «В атаку!», а штаб-трубач подавал сигнал «Fanfaro». Полк переходил в полный галоп; в 80—100 шагах командир отдавал приказ «Марш-Марш!» и поднимал над головой палаш. Услышав сигнал старшего трубача, командиры эскадронов повторяли команду, рядовые поднимали палаши, давали лошадям шпоры и врубались в ряды противника с криками «Husch! Hoch!».

Если атака проводилась на вражескую кавалерию, не столь устойчивую в бою, как пехота, сближение начинали рысью, как можно теснее сомкнув ряды и не загоняя лошадей. Важно было рассчитать последний рывок так, чтобы лошади не выдохлись, а вся линия не потеряла равнения. Опрокинутую кавалерийскую линию противника следовало гнать на расположение второй неприятельской линии (если таковая имелась), стараясь не давать возможности вражеской коннице просочиться в интервалы собственного строя.

Одной из форм атаки была линейная, в которой все эскадроны полка выстраивались в одну линию, наступая на широком фронте. Однако эта атака имела серьезные недостатки: малейшее препятствие на местности расстраивало ряды и разрывало строй. После перехода на галоп было уже невозможно маневрировать. Если атака развивалась успешно и первая линия противника оказывалась рассеянной, на таком широком фронте было трудно восстановить строй, прежде чем вторая вражеская линия переходила в контратаку. Если же атака захлебывалась, то первая линия наступающей кавалерии откатывалась назад, расстраивая ряды второй линии. Поэтому в целях преодоления этих недостатков Фридрих с самого начала своего правления разработал методику так называемой эшелонированной атаки с фронтом в один-два эскадрона (дистанция порядка 30 метров).

При эшелонированном построении было значительно легче охватить фланг противника, к тому же полк всегда имел один-два эскадрона в резерве. Кроме того, особенности поля боя, как правило, не давали возможности развернуть полк во весь фронт; таким образом, эшелонированная атака стала наиболее часто применяемой в прусской армии.

Массированная кавалерийская атака «по-прусски» имела несколько особенностей. Кирасиры и драгуны рассматривались в качестве линейной кавалерии, а гусары с их легкими лошадьми и слабой выучкой считались непригодными для линейного маневрирования. Вместо этого гусар использовали для прикрытия флангов линии. Построившись в колонну по пять или десять эскадронов, гусары держались за фронтом тяжелой кавалерии. После того как раздавался сигнал о переходе на галоп, гусарские эскадроны на своих более легких и проворных лошадях опережали кирасир, образовывали уступ и поэскадронно (как правило, по два) делали заезд во фланг неприятеля, охватывая его и врываясь в тыл, пока на полном скаку закованные в сталь массы кирасир врывались в ряды противника с палашами наголо. Этот прием, своего рода кавалерийский эквивалент «косой атаки», часто решал ее судьбу. Фридрих в свойственной ему лаконичной и энергичной манере так охарактеризовывал это: «Каждый кавалерийский офицер обязан твердо зарубить себе в памяти, что для поражения неприятеля нужно только два дела: первое — атаковать его с наивысшей скоростью и силой, второе — охватить его фланги!»

Следующий вариант атаки — атака в три линии. Несмотря на название, она фактически осуществлялась в две линии; третья формировалась на флангах за счет четвертой шеренги на левом фланге каждого взвода. В момент перехода на галоп происходило перестроение, третья линия выдвигалась на фланги и осуществляла охват противника примерно тем же способом, который описан выше.

В середине XVIII века предписывалось не нападать на пехоту противника, твердо стоящую на месте. Атаки производились на перестраивающегося, наступающего или отступающего противника, чьи ряды расстроены. Если вражеская пехота была выстроена в каре, прежде чем наносить основной удар, требовалось атаковать с флангов, вынуждая пехотинцев разрядить оружие во второстепенную цель; для этого привлекались гусары. Кроме того, гусары в рассыпном строю могли следовать перед линией тяжелой кавалерии, отвлекая на себя огонь, а затем отворачивали в стороны, давая проход кирасирам. Кстати, многие прусские офицеры жаловались, что плохо выезженные гусарские кони боялись выстрелов и потому слишком часто отворачивали в неподходящий момент. На пехоту следовало начинать атаку с более дальней дистанции, так как в этом случае потеря ровного фронта не имела особого значения. Гораздо важнее было скорее преодолеть простреливаемое пространство и не позволить пехотинцам противника дать больше 1–2 залпов. Нарушение этого правила приводило к печальным последствиям: например, при Кунерсдорфе кавалерия Зейдлица вышла в неподготовленную атаку на сохранившую порядок пехоту и артиллерию русских с большой дистанции и была расстреляна пушечным огнем, не успев причинить противнику вреда.

Атака в колонне (эскадроны и полки строились в затылок друг другу), в существование которой в Пруссии почему-то не верят почти все наши историки, использовалась в основном против пехоты противника. Часто при этом кавалерию поддерживала собственная пехота и артиллерия: едва враг показывал признаки колебания, конница прорывалась в образовавшиеся в его построении бреши и заходила в тыл.

Особое внимание уделялось сбору личного состава в бою, который проводился по сигналу «Appell» — кавалеристы после атаки как можно быстрее строились в три шеренги слева от своего штандарта. При этом солдату надлежало вновь встать в свою шеренгу, а конкретное место в строю, которое он занимал до атаки, значения не имело. В ходе описанной выше успешной атаки полку предписывалось занимать территорию, наносить противнику максимальный урон и держать в бою как можно больше людей. Поэтому от захвата пленных и, тем более, трофеев рекомендовалось воздерживаться. Преследование нельзя было проводить силами всего эскадрона, а только четвертым взводом. Как правило, преследовать отступающего противника поручалось боснякам и гусарам. Прочие же силы кавалерии быстро перегруппировывались и готовились к возможной новой атаке, особенно если противник продолжал оказывать сопротивление.

При преследовании гусары проходили через 50-шаговые промежутки, образованные четными эскадронами или каждым четвертым взводом. После этого нечетные гусарские эскадроны рассыпали строй и преследовали бегущего противника. Четные эскадроны оставались в строю и двигались в 200 шагах следом. При проходе через взводные промежутки (если количество гусарских и линейных эскадронов совпадало), только первые два взвода каждого гусарского эскадрона рассыпали строй. Остальные подразделения двигались строем в 200 шагах от передовых кавалеристов. Если кавалерия противника начинала контратаку, гусары откатывались назад, за строй тяжелой конницы, откуда вели огонь, чередуя залпы взводами. Считалось, что стрельба сильнее подрывает боевой дух противника, чем звон сабель. Тем временем тяжелая кавалерия вновь переходила в атаку, довершая разгром.

Допускалась атака с перевернутым фронтом (после разворота). Охват производили в три или четыре шеренги.

При поворотах взводом или эскадроном опорный фланг стоял на месте, а поворачивающийся пускал лошадей в галоп. Кроме этого, полк мог поворачиваться вокруг центра, при этом часть взводов разворачивалась на месте. После завершения маневра полк останавливался и выравнивал ряды.

В обязанности офицеров входил контроль за состоянием лошадей, то же выполнял дежурный унтер-офицер. Если на марше лошади начинали терять форму, офицеры эскадрона обязаны были принимать соответствующие меры (под личную ответственность командира).

Действия в пешем строю в основном предусматривали огонь развернутого строя. Как уже говорилось выше, в конном строю кирасирам и драгунам (кроме кирасирских фланкеров) запрещалось вести огневой бой. Кирасирам вообще нельзя было спешиваться — их привлекали только для конных атак. В отличие от них, драгуны могли с равным успехом сражаться как верхом, так и в пешем строю, но вести ружейный огонь с коня не имели права. Гусары не использовались в качестве пехоты, но тактика их действий (рассыпной строй) позволяла им спешиваться, когда это диктовалось обстановкой. В бою в конном строю вести огонь могли только гусары — тяжелую кавалерию Фридрих на это не отвлекал.

Таким образом, залповый огонь вели только спешенные драгуны. Их строили в три шеренги; виды стрельбы включали в себя огонь взводами, отделениями и шеренгами (при этом первая спешенная шеренга опускалась на колено). Залпы чередовались через второго или четвертого во взводном расчете, часто практиковалась стрельба взводами и полувзводами. Следует отметить, что драгунские ружья со штыками были короче пехотных и стреляли на меньшую дистанцию (150 метров) и гораздо менее метко, чем огнестрельное оружие пехотинцев. Укороченный гусарский карабин (для фланкеров) — своего рода удлиненный пистолет — отличался еще меньшей прицельной дальностью (80 метров). В гусарских полках применялся и эскадронный залп из пистолетов.

Хваля или критикуя фридриховскую кавалерийскую тактику, не следует забывать, что возрождение прусской конницы в 40—50-е годы XVIII века было неразрывно связано с тактикой королевской армии. Обучение и действия последней находились в строгом соответствии с канонами линейной тактики, затрудняющей маневрирование пехоты в ходе сражения. Такой же тактикой руководствовались и противники Фридриха. В этих условиях конница становилась самой подвижной частью боевого порядка армии и успешно совершала фланговые атаки. В боях с армиями, развернутыми в линии, эти атаки (поддержанные пехотой), быстро «сворачивали» и разрушали построение противника с выбранного фланга и часто становились основным фактором достижения победы в полевом сражении.

Уже в кампании 1744–1745 годов пруссаки, освоив новую тактику, начали применять ее с ошеломляющим успехом, и первыми почувствовали на себе силу ударов обновленной прусской кавалерии австрийцы. 1745 год: июнь — Гогенфридберг, река Зоор, сентябрь — Сова, Гросс-Хеннерсдорф, Герлиц, декабрь — Кессельдорф. Австрийские офицеры и солдаты привыкли к тому, что и их собственная конница и конница противника движется «маленькой рысцой» и ведет беглый огонь с коня развернутым строем, стоя на месте. Поэтому первая же атака пруссаков привела врага в состояние паники: «…на каре австрийской пехоты помчалась без единого выстрела линия кирасир. Они ехали так быстро и так сомкнуто, что казались австрийцам своеобразной живой стеной, неумолимо надвигающейся на них. Внезапно из-за фронта тяжелой конницы появились гусары, на полном скаку сделали поворот и очутились на фланге австрийцев. Этого удара они не выдержали и побежали. Атаку сомкнутым строем завершило преследование рассыпным строем…»

В Европе применение новой тактики произвело эффект разорвавшейся бомбы. Так, офицер австрийской кавалерии Гибер вспоминал в своих записках: «В одной только Пруссии офицеры и солдаты обладают уверенностью в лошади и смелостью в управлении ею. Они как бы составляют единое целое с лошадью и проводят в жизнь древнее сказание о кентаврах. Только там видны на маневрах 60–80 эскадронов силой в 130–140 коней каждый, составляющие крыло всей армии. Только там можно видеть 8—10 тысяч всадников, производящих атаку на несколько сот саженей в совершенном порядке и после остановки начинающих подобную же атаку против предложенного, внезапно появившегося в новом направлении противника…»

Вслед за восхищением в стан противников Фридриха вкралась тревога. Первыми опомнились австрийцы, которые до начала Семилетней войны развернули программу переучивания своей кавалерии но фридриховскому образцу. Однако, как и впоследствии русские, австрийцы не увидели не только духа, но даже и самой буквы реформ Фридриха. Хотя и здесь тяжелую конницу стали обучать атакам на холодном оружии, но… по-прежнему разрешалась и стрельба с места. Какой способ боя избрать, зависело от командира полка — это часто отрицательно сказывалось на результатах атак. Французы же вообще с пренебрежением отнеслись к тактическим изыскам «бранденбургского маркиза». Поэтому после начала Семилетней войны Европа услышала о таких городках, как Росбах и Лейтен.

Рядовой лейб-кирасирского полка (1762 год). Колет белый с белыми фалдами, погоном, синим воротом и обшлагами. Шемизет (жилет) синий. Шляпа черная с черными бантом и петлицей, пуговица желтая. Кисти в углах красные, султан белый. Галстук черный. Рейтузы палевые, сапоги черные с белыми штибель-манжетами. По борту колета, шемизета, фалдам и обшлагам нашит полковой галун (белый с двумя синими просветами). Перевязь карабина белая с полковым галуном по обоим краям. Перевязь лядунки, подвеска ташки и палаша белые. Кираса черная с синей выпушкой по шейному и боковым вырезам и белыми ремнями. Лядунка черпая с латунной бляхой. Кушак синий. Темляк красный с синей гайкой и белой кистью. Ташка синяя с белым вензелем и полковым галуном по краям. Палаш с латунным эфесом, ножны черные с железными накладками. Перчатки замшевые.

* * *

Кроме обучения ведению фронтального боя тяжелой конницей, Фридрих придавал огромное значение подготовке гусар, поскольку на них легла главная тяжесть «малой» рейдовой войны и именно им пришлось столкнуться с многочисленной и отличной по качеству «природной» конницей Австрии и России.

К тому же гусарские полки того времени во всех европейских армиях страдали неким оттенком иррегулярности, а их личный состав был хуже подготовлен к боевым действиям как в индивидуальном, так и в групповом плане. Другое дело, что, например, австрийцы вербовали своих гусар из числа жителей долины Пушта, где уже много веков жили пандуры — великолепные природные наездники. Русские располагали такими же по качеству казачьими полками, а вот пруссаки в силу культурных и географических причин были начисто лишены природной кавалерии. Поэтому немногочисленные гусарские полки в первые годы правления Фридриха переняли только отрицательные черты «полурегулярства», почти совершенно не восприняв положительных.

В частности, низкорослые гусарские лошади по уставу не подлежали выездке. Согласно воззрениям военных начала XVIII века, высокое качество конского состава в гусарских полках и его тренировка к действиям в боевой линии были вовсе не нужны: гусар учили в основном действиям в рассыпном строю как верхом, так и (весьма часто) пешим порядком. Строго говоря, если драгуны были «ездящей пехотой» регулярного образца, то гусары — нерегулярного. Это накладывало негативный отпечаток на их подготовку. Несомненным плюсом прусских гусар являлась лишь их жесткая, как и в остальной фридриховской армии, дисциплина.

Вскоре после начала войны за Австрийское наследство, когда тогдашний слабый уровень подготовки прусской кавалерии оказал самое неблагоприятное влияние на ход боевых действий, Фридрих издал в 1742 году «Инструкцию полковникам и всем офицерам гусарских полков». В этом пособии король указал гусарским офицерам обратить самое серьезное внимание на следующие положения:

«1. Полковники и командиры гусарских полков, также все штаб-офицеры должны приложить все усилия, чтобы держать свои полки в наилучшем порядке, чтобы их люди хорошо учились ездить верхом, быстро и проворно седлали и хорошо действовали саблей.

2. Офицеры полков должны так же хорошо обучить своих людей, как и в других полках, а также постоянно внедрять им, что должно в большинстве случаев атаковать вполне сомкнуто и с саблей в руке.

<…>

4. Когда полк ударит на неприятельских гусар, можно рассыпать в каждом эскадроне самое большое по одному взводу; если же, противно обыкновению, гусары (противника) не будут стрелять, то полки обязаны, если противник слабее их, атаковать его вполне сомкнуто, с саблей в руке и прогнать.

<…>

17. Ни один гусарский офицер никогда не должен преследовать слишком далеко неприятеля, так как конечно надо полагать, что последний имеет всегда резерв, почему может оказаться сильнее его преследующих; к тому же лошади будут очень утомлены горячим преследованием, потеряют дыхание и потому легко могут быть настигнуты свежими лошадьми неприятельского резерва, а тогда люди будут изрублены без всякой пользы».

В 1759 году была издана новая «Инструкция», в которой отражен боевой опыт предыдущих кампаний и начального периода Семилетней войны:

«Гусары, при обучении пешком, должны быть вполне обучены и приучены располагаться за изгородями и стенами, быстро заряжать и аккуратно стрелять, так как гусарам часто приходится спешиваться и действовать против неприятеля таким способом».

Как видно из этих правил, Фридрих изначально готовил гусар к отправлению патрульной службы и ведению «малой войны»: рейдовых и контррейдовых операций. Основным для гусар был огневой бой, хотя, например, при Росбахе в 1757 году они сумели опрокинуть во фланговой атаке тяжелую бригаду французских жандармов. Кроме действий в рассыпном строю, эшелонированной атаке, охвате флангов и преследования отступающего противника, прусские гусары привлекались для организации засад, в которых противника поджидало несколько хороших стрелков и небольшой кавалерийский отряд.

Гусары выполняли функцию боевого охранения на марше. Передвигающаяся колонна выделяла авангард и арьергард. Гусарский авангард колонной с фронтом в один взвод двигался примерно в километре от авангарда армии. В боевое охранение поочередно отправлялись группы по 60—100 человек во главе с офицером. Фланговые патрули всегда находились под командованием унтер-офицера и постоянно поддерживали связь с основными силами. Разведывательные патрули, возглавлявшиеся офицером (20–30 человек), действовали в отрыве от главных сил.

Однако Семилетняя война показала, что этих сил явно недостаточно. Поэтому пруссакам пришлось привлекать для фуражировки, походного охранения войск на марше и к конвоированию обозов все рода конницы, в том числе и тяжелой, и даже пехоту. Значительные потери, которые наносили прусским гусарам австрийские кроаты (хорваты) и пандуры, а также русские казаки, сделали необходимым усиление конных патрулей для увеличения их огневой мощи подразделениями фузилеров (затем и егерей). Этот шаг стал столь же вынужденным, сколь и малоэффективным: тяжелые и ширококостные кони кирасир и драгун физически не выдерживали трудностей бесконечных походов, а подразделения линейной кавалерии ничего не могли противопоставить тактике «бей и беги», применявшейся русской и австрийской легкой иррегулярной конницей.

Мало того, в ходе войны русские войска стали применять тактику рейдов комбинированных отрядов тяжелой конницы и казаков. Зная, что в открытом бою недостаточно подготовленная в то время русская кавалерия не выстоит против вышколенных бойцов противника, ее частям стали придавать отряды иррегулярной конницы. Пока регулярные части русской конницы встречали атаку сомкнутого боевого порядка пруссаков, с флангов последних обходили казаки, калмыки или другие нерегулярные конные части. Неприятель в таких случаях был вынужден сбавлять темп атаки, рассеиваться и расстраивать свои ряды, принимая бой. В одиночном же рукопашном бою на саблях пруссаки явно уступали «природным» наездникам и несли большие потери, а тем временем в атаку переходила линейная кавалерия русских.

Последствия применения такой тактики иллюстрируют донесения Румянцева, командовавшего в Семилетнюю войну русской кавалерией и совершившего весьма результативный рейд в Померанию во главе конного корпуса численностью порядка 6000 человек:

«Вчерашнего числа семисотная прусских гусар команда, прибыв к местечку Рагниту, кое отсюда расстояние в милю на левом крыле нашего лагеря лежит, и совокупясь с обывателями, в сражение с нашими калмыками и донскими казаками вступила, но нашим легким войскам, кои кавалериею, под командою генерал-майора Шиллинга для прикрытия фуражиров послана, подкреплены будучи, гусар разбили и из города выгнали, при котором случае в полон взято 1 подпрапорщик Малаховского и 3 человека гусар Черного полков…»

Под Ризенбургом (1758) пруссаки снова нарвались на сходный прием:

«… генерал-майор Демику з деташаментом своим сего июня 8-го от меня отправлен и 9-го к местечку Резенбурху приближался пополуночи в 8-й час, где и усмотрена им в правую сторону неприятельская гусарская партия, против которой от него господин брегадир Краснощекой с полковником Дячкиным и 500-ми казаками, а в подкрепление господин брегадир Стоянов с полковником Зоричем, подполковником Текеллием и майором Фолкерном посланы были, из которых первые оба приводятся Краснощекой и Дячкин храбро оную партию атаковав разбили, и живых один корнет и 31 рядовых в полон взяты и ко мне присланы; а убитых с неприятельской стороны сочтено 28… с нашей стороны при сем сражении легко раненых 3 казака только находитца».

У Черлина и Пнева (1759) ситуация повторилась:

«В силе высокого ордера я с вверенною мне из 238 человек гусар и 200 человек казаков состоящею командою сего числа в пятом часу под местечко Черлин прибыл, где под самым тем местом двумя эскадронами прусских Цитенова полка гусар встречен и оных тотчас атаковал, в местечко вогнал, из оного выбил и до самого местечка Гур расстоянием в полторы мили гнал, из которых 2 эскадрона гусар и пехота, им на сикурс определенная, для подкрепления выступать стала, но я, усмотря гораздо превосходящую силу, и будучи как люди, так и лошади несколько уже утомлены, остановясь построился и в надлежащем порядке к Черлину возвратился. При сем сражении, сколько на возвратном пути усмотреть можно было, 40 человек неприятельских гусар и 1 капитан убиты, а в полон взяты 4 капрала и 15 человек гусар с лошадьми, ружьями и аммуничными вещами; с нашей стороны вспоможением Божием никто не убит, а ранены 3 человека и 1 гусарская лошадь убита».

«… сербского гусарского полку подполковника Текелия (Текели. — Ю. Н.) с 2-я гусарскими полками и с казаками на подкрепление командирован; неприятель, видя сие прибавление, своих гусар с обеих флангов выслал, кои построясь, с нашими перестреливаться стали. Генерал-майор Тотлебен, усмотря, что неприятельские гусары пехотой подкреплены и что весь авангард в ордер баталии стал и из пушек стрелять начал, приказал своим гусарам и казакам отступать до реченной деревни Цереквицы, в таком намерении, чтоб неприятельских гусар ближе к себе приманить. Прусские, хотя пользоваться тем отступом, на наших наступать стали, но в самое то время венгерского полку полковник Зорич с двумя эскадронами гусар и с 200 человек казаков, примкнув к отступающим и построясь, вместе на неприятеля ударили, в котором сражении взяты гусарами и казаками 13 человек в полон, между которыми 1 корнет, 1 капрал и 4 человека гусар раненых, а прочие здоровы: побито на месте более 60-ти человек, а по сказкам пленных и дезертиров более 100…»

Ясно видно, что, столкнувшись с этим приемом, прусские кавалеристы стали проигрывать и мелкие, и крупные стычки. Чтобы эффективно противодействовать такому способу ведения войны, Фридриху была крайне необходима собственная иррегулярная кавалерия из числа природных всадников. Однако такой в Пруссии не было по географическим и историческим причинам. Еще в войне 1740–1748 годов король, поняв преимущества легкой гусарской конницы Австрии, издал специальный приказ, по которому прусской кавалерии запрещалось удаляться на большое расстояние от пехоты и артиллерии. В 50—60-е годы, когда на сцене появилась русская армия с ее казаками и калмыками, ситуация еще больше ухудшилась. Легкая русская конница постоянно тревожила тылы пруссаков. В кампании 1758 и 1759 годов от казаков не мог укрыться ни один шаг войск Фридриха, в то время как маневрирующая русская армия оставалась более или менее надежно прикрытой.

К началу Семилетней войны пруссаки попытались решить эту проблему путем формирования в некоторых областях страны ополченческих кавалерийских отрядов. Они создавались, например, в Померании, Бранденбурге, а также районах Магдебурга и Хальберштадта и именовались «вольными гусарами» и «вольными драгунами». За редким исключением, они не отличались сносной боеспособностью, хотя их часто придавали для несения вспомогательной службы регулярным полкам. Эти «эскадроны», состоявшие из еле научившихся сидеть в седле и держать саблю и карабин бюргеров, для решения задачи противодействия казакам и пандурам явно не подходили.

Таким образом, даже такой великолепный, словно вышедший из сказки, боевой механизм, как прусская конница, оказался способным действовать исключительно при поддержке пехоты и артиллерии. К самостоятельным действиям пруссаки подготовлены не были и, в сущности, продемонстрировали свою полную беззащитность от нападения легкой иррегулярной кавалерии Австрии и России в «малой войне». Фридрих не смог ликвидировать отставания путем тренировок личного состава, хотя некоторые полки (например, «белые гусары», шефом которых долгое время был Зейдлиц) имели великолепную подготовку:

«Он учил их искусно владеть саблей, садиться на лошадей без стремян и поворачиваться во все стороны, сидя на ней и не останавливая своего бега. Он хотел, чтобы конь и всадник составляли одно; чтобы неровности земли исчезли и в пылу самого быстрого движе-ия господствовала обдуманная ловкость. Обучить лошадь по всем правилам искусства, укротить самую резвую и владеть самой пылкой, — это было обязанностью каждого простого гусара. Надлежало перескакивать через глубокие рвы, через высокие заборы, надобно было скакать в кустарниках, плыть через глубокую воду… Еще труднейшей целью совершить было то, чтобы на всем скаку заряжать карабин и стрелять метко».

Генерал Зейдлиц при Росбахе. 1757 год.

Кстати, прусские гусары настолько ярко зарекоменвали себя в Семилетнюю войну, что многие авторы (в основном русские), описывая сражения с пруссаками, вообще не упоминают о том, что у Фридриха были еще какие-то виды конницы, кроме гусарской. Складывается впечатление, что им об этом просто неизвестно.

Свои основные черты — напористость и азарт — прусская конница во многом переняла у своего любимого командира, Фридриха Вильгельма фон Зейдлица. Этот молодой генерал (за сражение у Колина в возрасте 35 лет он получил чин генерал-майора и орден Черного орла, через несколько месяцев, за битву при Росбахе, — генерал-лейтенанта) был настоящим лихим кавалеристом. В юности, забавы ради, он проскакивал на полном карьере между крыльями ветряной мельницы. Зейдлиц попадал из пистолета в подброшенный талер, из окна своего дома простреливал веревки колоколов. Как-то на прогулке находившийся в свите короля Зейдлиц (тогда еще корнет) заявил, что пешему воину иногда приходится сдаваться в плен, но конному — никогда. Услышав это, Фридрих, когда переезжал мост, остановился, подозвал к себе Зейдлица и, приказав вынуть несколько досок впереди и сзади, сказал ему: «Вот ты на коне, а мой пленник». Однако корнет заставил коня прыгнуть через перила в реку и вплавь выбрался на берег. Король немедленно произвел его сразу в ротмистры, а затем приблизил к себе (и не ошибся).

В то же время Зейдлиц слыл первым жуиром и дамским угодником прусского королевства. Франтовской в одежде, Зейдлиц (несмотря на неудовольствие всегда неряшливого Фридриха II) приучил и всю свою конницу щегольству. Известен случай, когда король, увидев после визита Зейдлица в своей прихожей меховую муфту, решил, что она принадлежит генералу, и швырнул ее в камин, желая отучить Зейдлица от неги. Однако оказалось, что этот предмет гардероба забыл испанский посол, так что Фридриху пришлось посылать в Берлин за новой муфтой. Весьма оригинален был генерал и в дисциплинарных вопросах: если кто-либо из его офицеров без разрешения покидал лагерь, Зейдлиц сам вскакивал в седло и скакал вдогонку. Если он настигал виновного, то налагал на него соответствующее наказание; если нет, то хвалил за резвую езду.

Однако весь этот наносной шик слетал с генерала на поле битвы: действия Зейдлица отличали тщательная подготовка войск, смелое и быстрое маневрирование и перестроение боевых порядков кавалерии, стремительность атак. Большое значение он придавал личному примеру командиров, постоянно сам вел свою конницу в огонь, все время находясь в первых рядах, а при Кунерсдорфе получил тяжелое ранение картечью. Требуя строгой дисциплины, Зейдлиц решительно выступал против телесных наказаний. Даже крайний «антипруссак» Фридрих Энгельс высоко оценивал роль Зейдлица в развитии кавалерии.

* * *

Чем же характеризовалась кавалерия России и Австрии? Новые штаты русской конницы увидели свет перед самой Семилетней войной, в марте 1756 года. Число кирасирских полков (в 1730–1731 году их планировалось создать десять, но людей и дорогих породистых лошадей сумели наскрести только на три, не считая лейб-гвардии Конного полка) было доведено до шести. Драгунских полков было 27:20 полевых и 7 гарнизонных. Гусары в своем составе имели 10 полков, из них 4 поселенных. Впервые появились конногренадеры (в армии Петра I были драгунские гренадерские полки), заимствованные из Австрии. В причисленные к тяжелой кавалерии конногренадерские полки переименовали 6 драгунских.

Состояние кавалерии в 30—40-е годы было на редкость плачевным. Политика «жесткой экономии» в течение нескольких лет привела к полному упадку некогда вполне добротной петровской конницы. Рыночные цены на лошадей, сено, овес и солому росли, но дополнительные ассигнования на содержание кавалерии правительство не выделяло. Это привело к тому, что в армейских конюшнях появилась масса лошадей, не удовлетворявших требованиям строевой службы. Их кормили одним сеном и, от греха подальше, старались поменьше утруждать, сведя занятия верховой ездой к одному разу в 10 дней. По словам австрийского офицера, капитана Парадиза, в 30-е годы находившегося в России, «в кавалерии у русской армии большой недостаток… Правда, есть драгуны, но лошади у них так дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя… Драгуны, сходя с седла, лошадей на землю валили».

Инициатива формирования кирасирских полков, заимствованных из Пруссии, принадлежала президенту Военной коллегии при Анне Иоанновне фельдмаршалу Миниху. При нем же, впервые после смерти Петра, были приняты меры для улучшения конного состава русской регулярной конницы. Миних решил, что драгунам уже ничем помочь нельзя, и задумал создать настоящую кавалерию (кирасир) в дополнение к «ездящей пехоте» — драгунам.

Реформирование конницы России пришлось начать с еще меньшего, чем у ее союзников-австрийцев, с приведения кавалерии в соответствие ее названию. Например, срочно повысили закупочные цены на лошадей (для драгун с 20 рублей до 30) И сократили срок их службы с 15 лет (!) до 8. Поэтому ценой больших усилий русскому командованию все же удалось хотя бы частично обновить дряхлые «зоопарки», в которые превратились конные полки елизаветинской армии к моменту вступления страны в боевые действия на Одере. Гусарские лошади были еще более дешевыми (18 рублей) и не подлежали выездке.

Кроме этого, в кавалерии был принят ненавидимый Керсновским Устав 1755 года, почти полностью списанный с фридриховских «Инструкций». Его положения точно повторяли наставления прусского короля, однако появился он слишком поздно — перед самой войной, поэтому конница еще не успела переучиться на его стандарты, что русские сразу же почувствовали на себе при Гросс-Егсрсдорфе.

В конце осени 1756 года Россия выделила для вторжения в Пруссию следующие кавалерийские части. В Курляндии и Лифляндии находились 5 кирасирских, 3 гусарских полка и более 6000 донских и чугуевских казаков вместе с отрядами волжских калмыков, башкир, мещеряков и казанских татар. Под Стародубом, Черниговом и Смоленском дислоцировались 5 конногренадерских, 4 драгунских и 1 гусарский полк. Этой группировке было придано уже 12 тысяч человек иррегулярной конницы, в большинстве своем донских казаков. Эти силы, к которым впоследствии присоединился еще один драгунский полк, двинулись в Восточную Пруссию.

Кирасирский полк русской армии насчитывал 947 кавалеристов и делился на 5 эскадронов двухротного состава (по 94 человека в роте). В конногренадерском полку числилось 956 человек, его организация не отличалась от кирасирского. Драгунский полк был несколько больше: в его составе числился 1141 солдат и офицер, он делился на 6 двухротных эскадронов (2 из них были гренадерскими, прочие — фузелерными). И конногренадерская, и драгунская роты имели по 95 человек. Драгунский полк имел 13 барабанщиков и 8 гобоистов; число трубачей было сведено к 2. Лейб-гвардии Конный полк (как и остальная гвардия, не принимавший участия в Семилетней войне) имел кирасирские штаты, но в его составе числилось 1432 человека и 1101 строевая лошадь.

Гусарский полк (1203 человека) состоял из 5 эскадронов по две роты в каждом. В роте было 120 гусаров. Гусар в то время вербовали в Сербии, Молдавии, а также (в Грузинском полку) из числа молодых грузинских дворян. Поселенные гусарские полки отличались от полевых тем, что каждый гусар получал земельный надел в Малороссии и жалованье (38 рублей 94 копейки в год) на приобретение оружия, одежды и лошади. По приказу правительства гусары немедленно должны были быть готовы выступить в поход, что отчасти похоже на систему службы казачества. Все это говорит о сходной с Прусской ситуации — низкой подготовке гусар к действиям в «правильном» строю и вообще использованию в качестве регулярной кавалерии — их применяли, наравне с казаками и калмыками, в рейдовой войне и конвойных операциях.

Следует отметить, что в связи с отвратительным качеством боевой подготовки и неудовлетворительным состоянием конного состава многие кавалерийские полки регулярной армии имели только по 8 эскадрона. Осенью 1763 года Румянцеву поручили провести инспекционный смотр по коннице. Из четырнадцати полков, которые генерал сумел осмотреть, ни один (!) не был удовлетворительно подготовлен к походу: все они требовали доукомплектования, перевооружения и замены конного состава. Командирам полков пришлось давать элементарные рекомендации, вроде нужной подвязки стремян, обучения людей рубке и стрельбе из пистолетов и т. д.

Однако и следующий смотр, проведенный Румянцевым в марте 1757 года, показал полную неготовность кавалерии. Чтобы успеть подготовить хотя бы часть людей, Румянцев приказал выделить в полках по сборному эскадрону и усиленно заниматься с ними. Главкому Апраксину взбешенный генерал послал рапорт, что в сколько-нибудь удовлетворительном состоянии находится только Киевский кирасирский полк.

Кирасиры, конногренадеры и драгуны вооружались палашом или саблей, парой пистолетов и карабином (драгуны — облегченной пехотной фузеей или мушкетом со штыком), гусары — саблей, пистолетами и карабином. На самом же деле полного комплекта вооружения не было почти ни в одном полку: как правило, у кавалериста был либо карабин, либо пистолеты (один или два), а то он и вовсе сражался только холодным оружием. Конногренадеры имели по две ручные гранаты.

Иррегулярные формирования русской конницы были весьма многочисленны и оказались единственно боеспособными в начале войны. Казаки имели по две лошади (вторая — заводная и для перевозки поклажи), вооружались пикой, ружьем и саблей. Так же оснащались и калмыки с татарами, хотя калмыки-погонщики при казачьих сотнях имели только лук и стрелы.

«Пропрусский» Устав 1755 года наконец-то, хотя и с опозданием, ввел трехшереножный строй атаки вместо практиковавшегося ранее двухшереножного. Для удобного ведения огня с коня (этот пережиток искоренить все же не удалось) допускалось эскадронное перестроение в 2 шеренги.

Даже заимствованную у фридриховской конницы атаку на быстрых аллюрах русские смогли превратить в нечто совершенно несуразное: во время атаки шеренги эскадрона размыкались, всадники 100 шагов двигались «большим шагом», затем еще 300 шагов — «коротким», далее аллюр убыстрялся и движение продолжалось рысью, а затем широким галопом. Затем начиналось самое интересное: за 150 шагов до строя неприятеля эскадроны… останавливались, выравнивались и уплотняли строй. По желанию командира в этот момент солдаты могли открыть огонь из карабинов, и только потом (!) следовала атака карьером с холодным оружием. Сравните это описание с тем, как действовали пруссаки, и все станет ясно.

Драгунам предписывалось уметь строиться в каре для отражения атак легкой конницы и для конвоирования транспортов. Для этого в передний фас каре становились 3-й и 5-й эскадроны, в тыловой — 2-й и 4-й, а 1-й и 6-й — на флангах во взводных колоннах.

В случае необходимости такой боевой порядок применяли конногренадеры и даже кирасиры (напомним, у пруссаков последним категорически запрещалось спешиваться и вообще вести огневой бой). Поскольку в этих полках числилось по 5 эскадронов, то от каждого из них выделялось по 4 ряда солдат, из которых и формировался недостающий эскадрон в тыловом фасе каре.

Русские достаточно активно применяли такой вид «боевых действий» конницы. Правда, до войны как-то не учли, что построение в каре лишает тяжелую конницу ее главной ударной силы и обрекает спешенных кавалеристов на пассивную оборону. Напомним опять же, что ни у кирасир, ни у конногренадер не было штыков, а скученные кавалеристы становились отличной мишенью для рассыпных нападений прусских застрельщиков, поэтому позже от каре отказались.

В летнюю кампанию 1758 года при армии находились 5 кирасирских полков, вновь неполного состава (2 трехэскадронного и 3 двухэскадронного), 3 драгунских трехэскадронных полка, 4 гусарских полного состава, 1 — половинного и 3 отдельных эскадрона, сведенные из двух полков. В Тарутине для прикрытия оставался еще 1 трехэскадронный драгунский полк. Кроме того, имелась партия казаков (около 4000 человек). Вся кавалерия находилась под командованием П. А. Румянцева, о чем более подробно будет сказано ниже, при описании боевых действий. В 1758 году Россия не сумела выставить ни одного (!) конногренадерского полка, а все пять имевшихся не соответствовали штатному расписанию и насчитывали не более трех эскадронов в каждом.

В целом же Семилетняя война, несмотря на все описанные выше недостатки, положительно сказалась на состоянии российской кавалерии. Именно в этот период в русской коннице впервые стала применяться тактика атакующих колонн, не использовавшаяся в европейской кавалерии со времен средневековья. Линейная тактика не предусматривала таких действий. Колоннами строились только на марше, а в бою фронт должен был быть непременно развернутым — тем самым добивались максимальной мощи огня, а шансы охватить фланги противника возрастали пропорционально длине фронта. Первым осознал эффективность атак в колоннах П. А. Румянцев.

В довершение вышедший в 1766 году устав «О конной экзерциции и о должностях при оной», обобщивший опыт войны, изменил существовавшую до сих пор устаревшую систему обучения кавалеристов. Его основные положения повторяли схему подготовки прусской конницы. В частности, наконец-то кавалеристов обязали упражняться с лошадьми каждый день, независимо от времени года: «Проезжать лошадей зимой и летом ежедневно, разве когда прежестокие морозы или метелица случатся, то такие дни пропускать…» Лошадей стали приучать к грохоту стрельбы и взрывам. На начальном этапе атаки устав отменил движение разомкнутыми шеренгами. Движение производилось плотным строем, что не требовало упоминавшейся ранее абсурдной остановки перед фронтом противника.

В ходе воины русские применяли и стратегические рейды кавалерии по тылам противника. Например, в знаменитом конном рейде Румянцева в Померанию (кампания 1758 года) участвовало: 1000 «выборных» гусар от разных полков, 1000 выборных казаков и 6 кирасирских эскадронов. Позже к корпусу присоединились конногренадеры и драгуны. Рейд, при всей его стратегической значимости, показал, насколько необходима четко налаженная связь между главными силами армии и отдельными корпусами. Эскадроны Румянцева без толку, охраняя уже никому не нужные переправы, простояли в непосредственной близости от поля боя при Цорндорфе, ясно слышали артиллерийскую канонаду, но так и не вышли на соединение с армией Фермора. Между тем их появление могло решить исход битвы в пользу русских.

Что же касается конницы главного врага Пруссии во все правление Фридриха — Австрии, я лишь вкратце остановлюсь на ее характеристике.

Австрийские гусар, кирасир, конногренадер.

В 1740 году конница Габсбургов состояла из 18 кирасирских, 14 драгунских и 8 гусарских полков. В 1741 году дополнительно к этому числу было сформировано 2 гусарских полка, в 1743-м — еще 1.

После окончания войны за Австрийское наследство австрийская конница сократилась до 29 кирасирских и драгунских полков и 4 гусарских, но с началом Семилетней войны ее численность вновь стала расти. За время войны было укомплектовано 8 гусарских полка (2 в 1756 году и 1 в 1761 году), а также 1 драгунский (в 1758 году).

Кирасирский полк австрийской армии состоял более чем из 1000 кавалеристов и имел в своем составе 6 эскадронов по две роты в каждом (в роте насчитывалось около 76 солдат и офицеров). Каждому полку придавалась карабинерская рота (94 человека), солдаты которой вооружались нарезными штуцерами. Драгунский полк имел схожие штаты, но вместо карабинеров ему придавалась рота конных гренадер. В гусарском полку было 5 эскадронов двухротного состава, всего 800 человек. К 1757 году полки гусар увеличились на 1 эскадрон, но элитных рот в их составе не имелось.

Во время боевых действий австрийцы часто практиковали выделение карабинерских и конногренадерских рот из состава полков и их сведение в отдельные ударные части.

Вооружение и экипировка австрийских кавалеристов были идентичны их аналогам у пруссаков, хотя элитные роты, приданные кирасирским и драгунским полкам, часто вооружались саблями вместо палашей.

Как и в Пруссии, кирасир использовали для атак сомкнутым строем и, как правило, не привлекали к фуражировкам, рейдам и конвоированию по уже известным причинам. Драгуны использовались для пешего и конного боя.

Подготовка регулярной австрийской тяжелой конницы значительно уступала прусской, особенно после реформ Фридриха Великого, что не замедлило сказаться на ходе многих крупных сражений второй половины войны за Австрийское наследство и Семилетней войны. Хотя в армию Марии Терезии проникли идеи Фридриха, там они не были использованы полностью. В начале 50-х годов австрийскую конницу также стали обучать атакам холодным оружием на быстрых аллюрах (вначале рысью, затем на галопе, причем первая шеренга при этом могла стрелять из пистолетов, за 20–30 шагов лошадей пускали в карьер), однако… по-прежнему разрешалась стрельба с места. Какой способ боя выбрать, зависело от командиров, что часто губительно сказывалось на результатах атак. Кавалеристы строились в три шеренги, но при стрельбе с места допускалось перестроение в две шеренги.

На время боевых действий Австрия могла формировать иррегулярные части конницы на территории Венгрии, Сербии и Валахии. На уже упоминавшейся венгерской равнине Пушта выращивались огромные табуны отличных строевых лошадей, там же Габсбурги вербовали в свою армию гусар и пандуров — «природную» кавалерию самого высокого качества. Гусарские полки состояли из венгров и по праву были лучшей частью австрийской кавалерии. Поэтому недостаточный уровень подготовки регулярной конницы с лихвой компенсировался большим числом иррегулярных кавалерийских формирований, которые использовались в кампаниях против Фридриха с большим успехом, тем более, что пруссакам нечего было этому противопоставить.

Несмотря на отличное качество иррегулярной легкой кавалерии, австрийцы сформировали несколько полков регулярной «облегченной» конницы. Это были шеволежеры и солдаты так называемого «фельдъегерского» корпуса. Оба формирования имели характер элитных: они носили особую униформу с киверами гренадерского образца и вооружались нарезными карабинами и саблями. Часто они придавались кирасирским и драгунским полкам в качестве подразделений «огневой поддержки».

Французская кавалерия начала — середины XVIII века послужила прообразом для формирования австрийской, а за ней и русской конницы. Со времен Людовика XIV кавалерия делилась на тяжелую: жандармов (аналог кирасир в других странах Европы), конногренадер и драгун, а также легкую — гусар и шеволежеров. Интересно, что если в начале XVIII века численность кавалерии в большинстве европейских армий составляла до 50 % личного состава армии, то во Франции кавалерии было в 1,5 раза больше, чем пехоты.

Вооружение тяжелой конницы составляли палаши, сабли, карабины и пистолеты. Драгуны, действовавшие как в пешем, так и в конном строю, кроме того, имели мушкеты со штыками. С конца XVII века драгунский полк насчитывал 750 человек и делился на 5 эскадронов трехротного состава (50 человек в роте). Драгуны составляли основную массу регулярной кавалерии: число жандармских, гусарских и легкоконных полков не достигало и двух десятков, в то время как драгуны насчитывали в разное время от 30 до 40 полков. Конногренадеры, как в Австрии и России, дополнительно вооружались ручными гранатами.

В конце XVII столетия французы сформировали отдельный карабинерский корпус численностью примерно 100 рот. Личный состав этого соединения организовывался по драгунскому образцу, но солдаты вооружались нарезными карабинами с увеличенной прицельной дальностью. Поскольку последние заряжались в два раза дольше, чем гладкоствольные карабины и мушкеты линейной кавалерии, карабинеры почти не использовались самостоятельно — это могло подставить их под удар вражеской конницы. Роты карабинеров придавались в качестве частей огневой поддержки как пехотным, так и кавалерийским полкам, батальонам и эскадронам.

Гусары, организованные по драгунскому образцу, комплектовались из сербских, валашских, венгерских и прочих наемников. Несмотря на отличные индивидуальные данные, к середине XVIII века они не изжили всех неприятных черт иррегулярности — были недисциплинированны, плохо управляемы в бою и в целом не проявили себя.

Тактика действий французов (впрочем, как и всех остальных европейских кавалеристов, кроме пруссаков) состояла в преимущественном ведении огневого боя в конном строю с места и атаке на медленных аллюрах (рыси). Для ведения огня кавалеристы строились в две или три шеренги; сходное построение применялось и для атаки. Кроме того, в Семилетнюю войну французы имели обыкновение встречать бешено несущуюся на них прусскую конницу, построившись в линию или развернутыми уступами от центра, стоя на месте и пытаясь отбить атаку ружейным огнем. Именно по этой причине их кавалерия проиграла все единоборства не только с тяжелой конницей Фридриха, но и даже с легкими прусскими гусарами.

Хотя в ходе Семилетней войны французы пытались применять атаки на быстрых аллюрах, результаты этого оказались неудовлетворительными. Так, во время Минденского сражения 1759 года (французы против пруссаков, ганноверцев и англичан) его участник, французский офицер Моттен дела Бальи, описал следующий случай:

«Английская пехота своим огнем произвела сильное замешательство в рядах, стоявших перед нею. Жандармы и карабинеры получили приказание идти в атаку. Хотя они и понеслись с места галопом, но ряды их сначала сомкнулись к середине, а потом, вследствие противодействия, разорвались по направлению к наружным флангам и особенно на правой стороне…

Английская пехота, выждав тот момент, когда неприятельская кавалерия подъехала к ней на весьма близкое расстояние, открыла по ней беглый огонь от середины к обоим флангам. Лошади употребили при этом отчаянное усилие, чтобы как-нибудь освободиться от гибельных последствий этой пальбы…

Вследствие этого, сжатие сделалось столь сильным, что люди и лошади повалились друг на друга и покатились в страшном беспорядке. Впрочем, весьма многие пострадали собственно от выстрелов: за исключением каких-нибудь десяти всадников в каждом эскадроне, все остальные были обращены на землю и перетоптаны…

Те, которым посчастливилось усидеть в своих седлах, или были унесены своими лошадьми прямо в середину неприятельских рядов, или же, против желания, были увлечены ими с поля сражения…

Если бы эскадроны наступали в шахматном порядке, то, вероятно, успели бы сохранить достаточные интервалы. Смелая атака их была бы произведена с надлежащей стремительностью, а английская пехота, наверное, была бы смята».

Саксонская конница (драгуны, конногренадеры и кирасиры) не отличалась по своей организации и уровню подготовки от австрийской. В целом она была слаба и немногочисленна. Другое дело, что, кроме собственно саксонских контингентов, в армии короля Августа III служили несколько полков его вассалов из Польши и Великого княжества Литовского. Хотя Речь Посполитая и находилась под властью воевавшей с Фридрихом Саксонии, она сохраняла дружественный антипрусской коалиции нейтралитет и польско-литовская армия не участвовала в войне на стороне Августа. Исключение составляли несколько упомянутых кавалерийских полков, укомплектованных поляками, литовцами и татарами, но до 1764 года служивших непосредственно в саксонской армии. Эти части (например, 4-й и 5-й татарские легкоконные полки «Передовой стражи», сформированные в 1733 году из придворных татарских хоругвей князя Потоцкого) принимали непосредственное участие в Семилетней войне. Не войдя в состав армии, поголовно плененной пруссаками в Пирне, они сражались на стороне австрийцев в течение всех кампаний этой долгой войны.

Немногочисленные польско-литовские полки, укомплектованные отличными природными всадниками, составляли лучшую и наиболее боеспособную часть саксонской кавалерии. Кроме палашей, сабель, карабинов и пистолетов, они оснащались длинными пиками. Это обусловливало деление личного состава польско-литовских конных полков (как легких, так и тяжелых) на две категории: «товарищей» и «почтовых».

«Товарищи» имели сабли, пистолеты и, главное, пики длиной 2,6–2,7 метра. Из них формировались первые шеренги эскадронов, наносившие копейный удар в сомкнутом строю на быстрых аллюрах. После этого «товарищи», которые комплектовались исключительно искушенными в фехтовании шляхтичами, вели бой на саблях. «Почтовые» представляли собой рекрутированных крестьян или наемников. Каждый «товарищ» обязан был привести с собой в полк одного «почтового». Впрочем, был и иной вариант — если шляхтич-копейщик не желал нести строевую службу лично, он мог предоставить вместо себя двоих «почтовых». Поэтому предписанное соотношение «товарищей» и «почтовых» в полку (1:1) на практике могло сильно отличаться от установленной цифры. Слабо обученные бою холодным оружием, «почтовые» вооружались палашом, иногда парой пистолетов и драгунским карабином. Их роль в бою заключалась в прикрытии ружейным огнем ведущего рукопашный бой «товарища». В боевом порядке эскадрона «почтовые» становились в задних шеренгах.

В годы Семилетней войны польско-литовские полки на саксонской службе отлично зарекомендовали себя, поскольку массированного копейного удара часто не могла выдержать не только прусская кавалерия, но и пехота. Так, майор 5-го татарского полка Ахматович впоследствии вспоминал: «… перед своими глазами видел на войне немецкой семилетней, как кавалерия тяжелая или легкая, отлично обученная, через товарищей копьями атакованная, побеждена была, а даже и пехота, давая наперед огонь, а потом багинетами копья отбиваючи, от тех копий разбита была».

Ничего подобного ни противники, ни союзники Саксонии не имели до конца XVIII века (до разделов Польши), когда и Пруссия, и Австрия, и Россия ввели в своих армиях набранные из поляков и литовцев прообразы будущих уланских полков, ориентированных на ведение боя с помощью пик. Впрочем, как я уже говорил, во время Семилетней войны количество этих полков на службе короля Августа было очень малым, исчисляясь единицами, и потому не сыграло особой роли в ходе боевых действий.

Таким образом, несмотря на отличное качество австрийской конницы и резко возросшую в ходе Семилетней войны выучку русской, прусские кавалеристы, бесспорно, остались лучшими ее участниками. Большинство отечественных источников взахлеб превозносит «непревзойденные боевые качества русской конницы». однако это утверждение, мягко говоря, сомнительно. Например, Керсновский пишет следующее: «В Семилетнюю войну русская конница оказалась единственной, способной решать задачи стратегического характера. Ее выучка оказалась превосходной — как в конном строю (Кунерсдорф), так и в пешем. При отходе Фермера после Цорндорфа в Померанию 20 спешенных драгунских и конногренадерских эскадронов отряда Румянцева задержали на целый день 20-тысячный прусский корпус у Пасс Круга. „Драгунская“ выучка и наличие конной артиллерии делали русскую конницу способной на такие дела, которые были не под стать никакой иностранной кавалерии».

Во-первых, русская конница к 1755 году, за исключением нескольких кирасирских полков, не представляла никакой боевой ценности (думаю, я достаточно мотивировал это заключение). «Драгунская» выучка, т. е. умение действовать в пешем строю, в то время полностью подменили собственно кавалерийские навыки. Вплоть до Цорндорфа русские кавалеристы не вступали в схватку с врагом и уходили за каре своей пехоты, подставляя ее под атаки пруссаков. В последующие кампании положение улучшилось (сказался боевой опыт), но вплоть до конца войны русская конница (как и австрийская) оказалась всего лишь сравнимой по своему качеству с кавалерией противника. Непонятно, почему Керсновский приводит Кунерсдорф в качестве примера «превосходной» выучки русской кавалерии: логичнее было бы апеллировать к примеру Цорндорфа или Пальцига.

При Кунерсдорфе большие массы русской конницы провели всего две атаки: одну по наступающей на центр наших позиций (у горы Большой Шпиц) пехоте противника силами всего двух конногренадерских полков: Архангелогородского и Тобольского; вторую — по расстроенной артогнем коннице Зейдлица (один русский кирасирский и два австрийских гусарских полка). На этом участие русской кавалерии в сражении закончилось, причем она не сумела даже организовать сколько-нибудь эффективного преследования полностью разбитого и рассеянного противника, позволив Фридриху за несколько дней после Кунерсдорфа увеличить свои силы с 3 до 22 тысяч человек — только за счет вернувшихся в свои части солдат. И это — при наличии у русских конных масс численностью 5 кирасирских. 5 конногренадерских, 2 драгунских полков, 3 полков и нескольких эскадронов гусар, не считая донских и малороссийских казаков! Строго говоря, такие действия кавалерии при достигнутом полном расстройстве армии противника расцениваются ниже всякой критики.

Что касается действий в пешем строю, якобы недоступных для конницы врага, то и для прусских, и для австрийских драгун, как уже говорилось выше, это вообще было в порядке вещей. Конная артиллерия в прусской коннице (в отличие от австрийцев) тоже была, и весьма многочисленная, и применялась гораздо шире, чем у русских. «Задачи стратегического характера» пруссаки выполняли также весьма успешно: достаточно вспомнить об исключительно успешных рейдах на русскую и австрийскую системы магазинов в начале кампании 1759 года, фактически сорвавших планы союзников и позволивших Фридриху избежать, казалось бы, неминуемого поражения в войне после Кунерсдорфа.

К сожалению, после смерти Фридриха Великого его наследие оказалось полностью растраченным преемниками. Прусская конница стала медленно сдавать свои лидирующие позиции, к началу следующего столетия оказавшись на положении «середняка» в сравнении с другими армиями, особенно русской и французской. Конечно, это не говорит о полной потере ее боеспособности к началу революционных и наполеоновских войн.

Например, в сражениях при Эдесгейме и Кайзерслаутерне (1794) прусская кавалерия под командованием Блюхера разбила французскую пехоту, причем во втором случае всего 80 прусских гусаров сумели прорвать и рассеять батальонное каре пехоты из 600 солдат. Однако это было лишь единичным случаем, совершенно не отражавшим ситуацию, царившую в то время в армии Пруссии.

Наполеон еще в начале своей полководческой карьеры убедился в том, что французская кавалерия уступает по качеству боевой подготовки прусской, и решил недостаток качества восполнить количеством, в чем и преуспел. Однако перед кампанией против Пруссии в 1806 году французский император особо предупреждал своих солдат об исключительной опасности, которую представляет прусская кавалерия. При появлении последней войскам предписывалось немедленно сворачиваться в каре и действовать только штыками.

Однако пруссаки не смогли использовать свою отличную и многочисленную кавалерию должным образом и проиграли войну. Дело в том, что прусский генералитет в своей тактике и системе подготовки личного состава к 1806 году находился даже не в давно ушедшей фридриховской, а еще дофридриховской эпохе. Так, в войне с Наполеоном пруссаки не собирали конницу в большие массы, как это делали французы и как этого всегда требовал Фридрих, а, напротив, размазывали ее по фронту, распылив между пехотными дивизиями. То же самое было и с артиллерией. Практически к нулю свелся уровень боевой подготовки (также в отличие от фридриховской армии).

 

Артиллерия

В первой половине XVIII века в армиях Пруссии, Франции, Австрии и России произошли изменения, которые позволили артиллерии занять позиции равнозначного пехоте и кавалерии рода войск. На основе анализа войн XVII — первой половины XVIII столетий в артиллерии была создана новая система организации (включающая конную и полковую артиллерию), приняты на вооружение улучшенные системы вооружения, выработана новая тактика применения артиллерии.

В начале XVIII века прусская артиллерия по своему качеству несколько уступала артиллерии своих главных противников — австрийцев. Князь Йозеф Венцель фон Лихтенштейн, генерал-фельдцейхмейстер армии Габсбургов, в 1753 году впервые в истории разработал и ввел систему, которая учитывала потребность армии в легких и маневренных орудиях. На вооружении австрийской артиллерии остались только 3-, 6- и 12-фунтовые полевые пушки, а также 7- и 10-фунтовые гаубицы. Средняя длина ствола этих артсистем составляла 16 калибров, а вес (у 3-, 6- и 12-фунтовок) достигал всего 240, 414 и 812 кг соответственно. Кроме того, Лихтенштейн провел стандартизацию и модернизацию всего артиллерийского парка, усовершенствовав конструкции ствольных камер, колесных лафетов, зарядов и прочего. Система Лихтенштейна была принята в начале Семилетней войны и оказалась настолько удачной, что вскоре была скопирована всеми остальными европейскими государствами. Но довольно бедной тогда Пруссии, которой оказалось не под силу полностью обновить свой артилллерийский парк, вначале пришлось ограничиться принятием на вооружение только 6- и 12-фунтовых орудий.

Австрийская 3-фунтовая пушка. Обратите внимание на подпорки, цепи и ремни для принадлежностей, а также на крючья для канатов на шайбах осей, которые использовались при накатывании орудия.

Однако прусский король применил свои многочисленные таланты и в этой области. Правда, Фридрих не любил артиллерию и обращал на нее значительно меньшее внимание, чем, скажем, на конницу. Тем не менее его вклад в развитие прусской артиллерии несомненен. Тактические разработки Фридриха в этой области превзошли даже достижения признанного до того европейского мастера артиллерийского боя — шведского короля Густава II Адольфа (правил в 1611–1632 годах). Еще в ходе Семилетней войны Фридрих создал концепцию конной артиллерии в противоположность орудиям, буксируемым конными запряжками с передвигающимися пешим порядком номерами расчетов. До этого времени конная артиллерия была известна только в армии Российской империи, где ее создал еще Петр Великий, но русский опыт остался незамеченным для Запада. Фридрих совершенно правильно заключил, что кавалерии (действия которой у пруссаков, как мы знаем, отличались агрессивностью и инициативой) необходима «своя» артиллерия, для которой способ медленной буксировки просто неприменим. Поэтому на ранних стадиях Семилетней войны он начал экспериментировать с легкими орудиями, применяя облегченный заряд. Это потребовало создания нового типа порохового состава с повышенной воспламеняемостью, но позволило резко повысить мобильность новых артсистем.

Вскоре по инициативе короля прусская армия обзавелась облегченным 6-фунтовым орудием, которое получило прозвище «галопирующего» (Galopierende Geschuetz). В пользу большей мобильности пришлось пожертвовать весом и мощностью заряда, а значит, и дальностью стрельбы, однако игра стоила свеч. Кроме принятия на вооружение этой системы с легкими лафетом и стволом, позволявшими с большой скоростью транспортировать пушку шестеркой лошадей, все канониры и орудийная прислуга передвигались верхом и имели оружие и снаряжение кавалерийского образца. Батареи таких пушек придавались кавалерийским полкам, образовав, таким образом, зародыш конной артиллерии (этому примеру впоследствии последовала вся Европа).

Кроме того, со временем пруссаки гораздо шире, чем сами австрийцы, стали применять 7- и 10-фунтовые гаубицы. Учитывая их дальнобойность и навесную траекторию огня, Фридрих начал массированно использовать гаубичную артиллерию для обстрела позиций противника, расположенных за строениями и возвышенностями.

На марше упряжки из шести лошадей полагались для транспортировки зарядных ящиков, 6-фунтовых пушек и 7-фунтовых гаубиц; 10- и 12-фунтовки имели упряжку из восьми лошадей, а вспомогательные повозки (кузницы, фуры с имуществом и т. д.) — из четырех.

Прусская 6-фунтовая пушка.

В соответствии с канонами линейной тактики, пруссаки не сводили орудия в состав артполков, а распределяли их между пехотными частями: каждому батальону придавалось по одной 6-фунтовой пушке или двум 3-фунтовым. Во втором случае полковая артиллерийская команда состояла из 1 офицера, 4 унтер-офицеров и 18 рядовых. К четырем полковым пушкам полагалось иметь 3 воза с боеприпасами. На них по штату находилось 133 выстрела с ядрами и столько же с картечью.

Это же правило было закреплено следующим Уставом, принятым уже после смерти Фридриха, в 1796 году, что впоследствии дорого обошлось пруссакам: В 1806-м под Заальфельдом, Иеной и Ауэрштедтом сосредоточенные массы французской артиллерии буквально смели с лица земли распыленные по фронту прусские пушки.

В период правления Фридриха II в Пруссии (по примеру Британии. Франции и Швеции) были организованы первые фабрики, производящие важнейший химический компонент пороха — селитру. До этого ее приходилось импортировать из тропиков, в частности из Индии, которую тогда контролировала не только союзная Англия, но и враждебная Франция.

Все же прусская артиллерия уступала по количеству армиям своих противников. Особенно в этом отношении выделялась Россия, войска которой (например, при Цорндорфе) имели 6 орудий на тысячу солдат — вдвое больше, чем у пруссаков. В последующих кампаниях это соотношение несколько изменилось, но все равно осталось в пользу русских (6 орудий против 3–4 у пруссаков и австрийцев). Ценой огромных усилий Фридриху к 1759 году удалось довести число своих пушек до пяти на каждую тысячу солдат, но по этому показателю пруссаки все равно уступали русским. Правда, следует отметить, что такие артиллерийские парки, выгодные в сражении (все прусские мемуаристы отмечают страшную мощь русского артогня), становились обузой на марше: перегруженная многочисленной артиллерией, армия Елизаветы ни разу не смогла совершить действительно быстрого перехода и, в частности, ни разу не сумела инициативно вынудить пруссаков дать им бой — Фридрих всегда передвигался быстрее и всегда нападал сам, когда ему это было необходимо. Когда же он считал положение для себя невыгодным, то всегда без труда уходил.

* * *

В начале Семилетней войны, как я уже говорил выше, австрийцы впервые приняли систему, основанную на комбинации легких и маневренных 3-, 6- и 12-фунтовых полевых орудий, а также отличных образцов легких гаубиц. Она оказалась настолько удачной, что ее вскоре скопировали и другие страны Европы. Австрийцы первыми додумались и до способа увеличения мобильности артиллерийских частей. Дело в том, что до середины XVIII века вся прислуга пешей артиллерии на марше передвигалась пешком, рядом с пушкой на конной тяге. Австрийцы ввели зарядный ящик особого типа, назвав его «Wurst Wagen» («колбасная телега»). Зарядный ящик имел плоскую крышку, обшитую кожей в форме колбасы. Крышка использовалась в качестве сиденья для расчета орудия: вдоль ящика шли подставки для ног, спереди и сзади имелись деревянные упоры. Артиллеристы сидели боком по ходу движения: передний и задний солдаты держались за упоры, а находившиеся в середине — друг за друга. Это усовершенствование существенно ускорило темп переброски орудий на марше и дало австрийцам повод назвать свою артиллерию «ездящей» (Fahrcnde), хотя конной артиллерии в армии Габсбургов не было ни тогда, ни в XIX веке.

1 — конный артиллерист (1757 год). Мундир синий с синим воротом, красными фалдами. По обшлагам и вокруг нарукавных пуговиц идет угольная красная выпушка. Пуговицы белые. Жилет и бриджи желтые. Галстук красный. Шляпа черпая с черной кокардой и белым галуном по краю. Султан белый, кисти красные. Перевязь с пробойниками для запальной камеры белая. Сума с принадлежностью коричневая. Поясной ремень белый. Шпага в коричневых ножнах, эфес и отделка ножен латунные. Темляк коричневый с белыми гайками и кистью. Сапоги черные с белыми штибель-манжетами. Перчатки замшевые; 2 — рядовой пешей артиллерии (1757 год). Мундир как у конного артиллериста со следующими отличиями. Ворот отсутствует. Пуговицы желтые. На шляпе красный помпон. Тесак пехотного образца. Черные штиблеты с белыми штибель-манжетами.

В начале XVIII столетия Франция считалась европейским лидером в области артиллерии. В армии Бурбонов применялись только стандартные орудия, соответствовавшие так называемой системе де ла Вальера, созданной этим генералом в 1732 году. Основной целью де ла Вальера стало уменьшение количества калибров орудий, чрезвычайно усложнявшего изготовление и доставку в войска боеприпасов. На вооружении остались только пушки калибром 4, 8, 12, 16 и 24 фунта. Однако Вальер не учел возрастающей роли полевой артиллерии. Хотя новые орудия были надежными, они оказались чрезвычайно тяжелыми для полевых сражений: ствол 24-фунтовой пушки весил 2550 кг, 8-фунтовой — 1050.

Русский четвертьпудовый «единорог» с детальным изображением гнезд для правил, крюков дли накатывания и для подвешивания бадьи.

Елизаветинское правление ознаменовалось реформой российской артиллерии, которую провел один из ее приближенных, уже упоминавшийся выше генерал-фельдцейхмейстер Шувалов. По его инициативе в середине XVIII века на вооружение российской армии были приняты новые артсистемы, в том числе весьма уникальные.

Русский «единорог»

В конце 1756 года капитаны Рожнов и Жуков создали новые образцы 8- и 12-фунтовых пушек. Укороченные стволы этих «новоинвентованных» орудий имели канал, расширяющийся по направлению к дульному срезу. Считалось, что благодаря этой конструктивной особенности артиллеристы могли вести огонь снарядами любого калибра. На практике же выяснилось, что в связи с упомянутым расширением канала ствола орудия эти одинаково плохо стреляли всеми типами ядер и картечи.

В 1757 году подполковник Мартынов и капитан Данилов разработали для замены устаревшей 3-фунтовой пушки оригинальную систему, получившую название «близнята». Она состояла из двух спаренных стволов, установленных на одном лафете. Орудие это предназначалось для борьбы с наступающими пехотой и кавалерией противника, так как теоретически позволяло удвоить плотность огня батарей.

Русское орудие «близнята»

Особое внимание Шувалов уделил разработке гаубиц. За три года до начала Семилетней войны он выдвинул идею гаубицы нового типа, предназначенной исключительно для ведения огня картечью. Ее разработку поручили майору Мусину-Пушкину и орудийному мастеру Степанову. Уже в 1754 году эти орудия стали поступать в полки.

Суть «секретности» гаубицы заключалась в том, что канал ее ствола имел форму горизонтального эллипса и расширялся по направлению к дульному срезу до трех калибров. Поэтому при выстреле картечь разлеталась веером, обеспечивая большую эффективность поражения. В 1756 году на «секретных гаубицах» деревянный клин, подкладывавшийся под ствол для наведения, заменили механизмом вертикальной наводки. Эти артсистемы хорошо показали себя в сражениях с пруссаками — после битвы при Гросс-Егерсдорфе фельдмаршал Апраксин докладывал Конференции «о великом действии новоизобретенных генерал-фельдцейхмейстером графом Шуваловым „секретных гаубиц“».

Охранялась тайна этих гаубиц примерно также, как секреты ядерного оружия — на марше оконечность их стволов закрывалась медной крышкой, прислуга особой присягой обязывалась никому не сообщать их устройства. Шувалов разработал и комбинированный образец этой гаубицы с двумя каналами ствола — обычным для стрельбы 3-фунтовыми ядрами и «картечным» эллиптическим. Последние, по отзывам современников, стреляли одинаково плохо и ядрами, и картечью, а принимать на вооружение армии специализированный «картечный» образец оружия после Семилетней войны было обоснованно признано излишним.

В это же время создатели «близнят» Мартынов и Данилов приступили к разработке еще одного образца гаубицы «нового рода» с удлиненным стволом и конической зарядной каморой. К 1757 году армия получила пять образцов «единорогов» — этим названием новые гаубицы были обязаны отлитой на стволе фигурке единорога (элемент родового герба Шуваловых).

Калибр ствола «единорогов» составлял от 95 до 245 мм, стволы длиной 7,5–9 калибров весили от 6 до 90 пудов, а вес ядер, разрывных гранат, картечи или зажигательных брандскугелей насчитывал (в зависимости от типа орудия) от 1,5 до 12 фунтов. Благодаря удлиненным (относительно других типов гаубиц) стволам «единороги» могли стрелять на дистанцию 3000 метров, а при возвышении ствола на 45 градусов почти вдвое дальше — отличный результат по нормам XVIII века. Что же касается плотности, кучности огня и маневренности, «единороги» превосходили все другие гаубицы европейских армий до возникновения артсистем Грибоваля (конец столетия). Эта артсистема представляла собой гладкоствольную гаубицу с несколько удлиненным по сравнению со своими аналогами стволом, что позволяло при необходимости вести огонь как «по-пушечному» — прямой наводкой, так и «по-гаубичному» — навесной.

Следует сказать, что восторги многих наших историков относительно «революционной» конструкции «единорогов» и их «долголетию» в российской артиллерии (якобы вплоть до наполеоновских войн, а в крепостной артиллерии — аж до 1906 года!) лишены всякой почвы. Эти гаубицы мало чем отличались от прусских или австрийских аналогов и существенно уступали появившимся вскоре гаубицам Грибоваля. «Единороги» были сняты с вооружения сразу после смерти Шувалова в 1762 году. Россия пыталась продать их французам, но те забраковали их из-за чрезмерного отката при выстреле. Что касается «долголетия», то это объясняется совсем просто: при Екатерине, Павле и Александре «единорогами» по традиции называли все гаубицы, созданные на основе грибовалевской системы и уже не имевшие с шуваловскими ничего общего.

Тем не менее все эти образцы орудий, несмотря на отмеченные недостатки, выгодно отличались от прежних типов легкостью и соответственно маневренностью. Акцент на ведение огня разрывными снарядами и картечью в сочетании со скорострельностью новых моделей резко повысил действенность артиллерийского залпа. Все это вместе с организационными изменениями в артиллерийском хозяйстве обеспечило успех русской артиллерии в сражениях Семилетней войны, особенно под Кунерсдорфом.

Внедряя в армии новые артсистемы, Шувалов позаботился о том, чтобы обеспечить их новыми образцами боеприпасов. Так, для увеличения дальности и точности стрельбы обычный пушечный порох в зарядах для «единорогов» заменили мелкозернистым мушкетным, а картечь и гранаты стали помещать в одном картузе с порохом. Это нововведение позволило значительно ускорить процесс заряжания.

Легко понять, что применение «эталонных» зарядов из ружейного мелкозернистого пороха увеличивало боевые характеристики орудий, но являлось крайне дорогим шагом. Россия, вечно испытывавшая нехватку самого необходимого военного снаряжения, не могла позволить себе роскошь действительно крупномасштабного применения таких зарядов.

Во время Семилетней войны длинноствольные гаубицы прошли серьезную боевую проверку. Так, в 1759 году, в битве при Пальциге, русские артиллеристы неожиданно открыли огонь по наступавшим прусским полкам Веделя через головы своих войск — впервые в мире. Кстати, этот прием быстро перенял Фридрих и с успехом применял до самого конца войны. Рапортуя о победе при Кунерсдорфе, генерал-аншеф Салтыков известил императрицу Елизавету, что «наша артиллерия, особенно большая… из новоинвентованных орудиев и шуваловских гаубиц устроенная, великий неприятельской кавалерии и сопротивным батареям вред причинила».

Отличившийся в Семилетнюю войну 1-й артиллерийский полк получил необычную награду — изготовленную по рисунку архитектора Растрелли литавренную колесницу. Украшенная резьбой и позолотой, со стволами трофейных пушек возле колес, она служила для торжественного выноса полкового знамени с надписью: «Охраняет и устрашает» (ныне колесница находится в экспозиции Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге).

После боевого крещения «единороги» модернизировали. У них еще больше удлинили стволы, усилили лафеты, а с 1759 года шуваловские гаубицы стали оснащать более эффективным, чем прорезь с мушкой, прицельным приспособлением — диоптром, разработанным полковником Тютчевым. Кстати, Фридрих быстро оценил преимущества «единорогов» — вскоре за рубежом по их образцу стали создавать так называемые «длинные гаубицы».

* * *

Таковы были армии основных стран-участниц войн «фридерицианской» эпохи. Здесь же я хотел бы остановиться на некоторых отзывах по поводу полководческого дара самого короля Пруссии.

Анализируя стратегию и тактику Фридриха II, знаменитый военный теоретик XIX века Карл фон Клаузевиц писал: «Бросим теперь взгляд на историю, остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства… Раньше всего… мы должны удивляться мудрости короля, который… располагая только ограниченными средствами, никогда не брался задела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько, сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король».

Пылкий почитатель нашего героя, известный военный историк Ганс Дельбрюк отмечал «титанический склад характера Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям». Действительно, объем и разнообразие военных, политических, государственных и множества иных задач, которые (притом успешно) решал король, поистине поражает воображение и сравнимо, пожалуй, только с деятельностью Петра Великого и Наполеона.

Дельбрюк также признавал, что победы «короля-полководца» чередовались с поражениями. Казалось бы, что полководец, проигравший ряд крупнейших и принципиально важных для него сражений, вряд ли может претендовать на лавры «военного гения». Однако и в этом факте, как ни странно, коренится одно из проявлений военного таланта прусского короля — феноменальное упорство в отстаивании, казалось бы, безнадежных позиций против всего света.

Клаузевиц в связи с этим заметил: «Необходимо, чтобы какое-нибудь чувство одушевляло великие силы полководца, будь то честолюбие Цезаря, ненависть к врагу Ганнибала, гордая решимость Фридриха Великого погибнуть со славою». Эту точку зрения разделяла и императрица Екатерина II: в книге аббата Денина о Фридрихе, напротив абзаца о том, что «его гений и мужество не только совсем не ослабевали, но почерпнули себе его новую жизнь в своих неудачах», она написала на полях: «Именно в его неудачах проявлялся его гений».

Таким образом, как ни странно, если многих других полководцев прославляли их победы, то Фридриху II громкую известность принесли его громкие поражения, готовность «погибнуть со славою» и поразительная способность воскресать и набирать силу в совершенно, на первый взгляд, безвыходных условиях. Такой способности, например, не обнаружил Наполеон, тоже сражавшийся со всей Европой и обладавший несравненно лучшими ресурсами. Вообще, можно смело сказать, что подобная стойкость, имеющая целью изматывание сил даже самого многочисленного противника, оказалась не по плечу никому после Фридриха.

В свое время Клаузевиц объявил Фридриха «предвозвестником Бонапарта», тем самым положив начало долгой дискуссии о различных формах стратегии, которая растянулась на десятилетия. Действительно, при всей кажущейся примитивности тактических и стратегических приемов Фридриха (неспособность по известным причинам отказаться от линейной тактики, стратегия «заслонов», недоведенность до конца результатов побед), результаты их применения оказались вполне удовлетворительными для Пруссии. Дельбрюк, разработавший именно на основе анализа деятельности короля и боевой работы его армии понятие «стратегии измора», пришел к выводу, что «войны Фридриха не выходят за пределы стратегии измора» и что сам Фридрих — приверженец упомянутой стратегии, «полководец, связанный в своих действиях ее принципами». Заключая свой подробный анализ «стратегии измора», в основе которой лежало не уничтожение живой силы противника в решительном сражении, а искусный маневр с целью захвата и удержания территории, Дельбрюк написал: «Лишь тот в полной мере может познать все величие Фридриха, кто в нем видит представителя стратегии измора». В принципе, этот достаточно нехитрый тезис вполне характеризует основное отличие прусского короля от многих других современных ему полководцев.

Интересны также высказывания самого короля по поводу военного дела и места в нем персоны монарха. Фридрих полагал, что обязанность государя — быть первым воином страны и, разумеется, лично предводительствовать своими войсками (должен сказать, что после Карла XII и Петра I Фридрих оказался последним монархом, который настолько преуспел на своем поприще — Наполеон вначале был воином, а уж потом стал императором, а император Всероссийский Александр Павлович и его «коллеги» скорее мешали действиям своих полководцев, чем действительно руководили войсками. С середины XIX столетия понятие «монарха-воина» вовсе исчезло).

Не касаясь достаточно подробно описанных выше тактических и дисциплинарных воззрений Фридриха II, остановлюсь здесь лишь на содержании его военно-политической доктрины. В своих многочисленных трудах король писал об этом, в частности, следующее:

«Мужество воина, кроме честолюбия, имеет и другие нравственные начала. Иногда источник его в самом темпераменте человека, в простом солдате это превосходное качество; иногда оно следствие обдуманности и в этом виде прилично офицеру; иногда оно происходит от любви к отечеству, которая должна одушевлять каждого гражданина; а иногда началом ему служит мечта о славе; такое мужество удивляет нас в Александре Македонском, в Цезаре, в Карле XII и в великом Конде».

«Голова генерала имеет более влияния на судьбу похода, чем руки его солдат. Мудрость должна прокладывать дорогу мужеству, а отвагу сберегать до решительной минуты. Чтобы заслужить похвалу знатоков, надо иметь больше искусства, чем счастья».

«Мир был бы очень счастлив, если бы правосудие, согласие и довольство народов зависели от одних переговоров. Тогда употребляли бы доводы вместо оружия; стали бы спорить, а не убивать людей. Но печальная необходимость побуждает государей приниматься за жестокие меры. Бывают случаи, где свободу народов, которой угрожают честолюбивые помыслы, нельзя защитить иначе, как оружием; где надо брать силою, чего неправота не хочет уступить добровольно; где государи, наконец, благо своего народа должны отдавать на произвол битв. В таких случаях ложная поговорка „добрая война доставляет прочный мир“ получает вид неоспоримой истины».

Фридрих изучил все тонкости военного дела и видел войну во всех ее проявлениях, как немногие полководцы и, уж точно, как ни один современный ему европейский монарх. Поэтому он имел полное право написать следующие строки:

«Но каждая война сама по себе так плодовита несчастьями, успех ее так неверен, а последствия до того пагубны для страны, что государи должны зрело и долго обдумывать свое намерение, прежде чем берутся за меч. Я уверен, если б монархи могли видеть хоть приблизительную картину бедствий, причиняемых стране и народу самой ничтожной войной, они бы внутренне содрогнулись. Но воображение их не в силах нарисовать им во всей наготе страданий, которых они никогда не знали и против которых обеспечены своим саном. Могут ли они, например, почувствовать тягость налогов, которые угнетают народ? Горе семейств, когда у них отнимают молодых людей в рекруты? Страдания от заразительных болезней, опустошающих войска? Все ужасы битвы или осады? Отчаяние раненых, неприязненный меч или пуля которых лишают не жизни, но членов, служивших им единственными орудиями к пропитанию? Горесть сирот, потерявших родителей, и вдов, оставшихся без опоры? Могут ли они, наконец, взвесить всю важность потери столь многих для отечества полезных людей, которых коса войны преждевременно снимает с лица земли? Война, по моему мнению, потому только неизбежна, что нет присутственного места для разбора несогласий государей!»

Ясно, что под этими нехорошими государями Фридрих не подразумевал себя. Свою точку зрения по отношению к войне он высказал в прямой и ясной форме. Поэтому в конце я приведу самый, на мой взгляд, любопытный отрывок из произведений короля:

«Причина войны — делает ее правдивой или несправедливой. Но во всяком случае она должна быть конечным средством в крайней необходимости, за которое надо браться с величайшей осторожностью и притом только в отчаянных случаях. Надо наперед строго исследовать, что побуждает к поднятию оружия на ближнего — простое ли заблуждение честолюбия или основательная, неизбежная необходимость? Войны бывают различных родов: война оборонительная — справедливейшая из всех. Бывают войны за государственные интересы, где государь должен защищать права своего народа, которые хотят у него отнять. Тогда процесс двух народов пишется сталью и кровью и битвы решают законность их прав. Бывают войны из предосторожности, и государи действуют весьма благоразумно, если их предпринимают. Конечно, в этих лучаях они зачинщики, но не менее того, война их справедлива.

Когда чрезмерная сила государства угрожает выступить из границ и потопить землю, благоразумие обязано противопоставить ей сильные оплоты и остановить бурное стремление потока, пока еще есть возможность. Мы видим, как накапливаются тучи; видим, как зарождается гроза, как молнии ее предвещают. Если государь, которому буря угрожает, не может отвратить ее собственными силами, то умно делает, соединяясь с теми, которые разделяют с ним опасность. Если бы цари Египта, Сирии и Македонии действовали соединенными силами против римского могущества, Рим никогда не разрушил бы этих монархий. Умно составленный союз и дружно веденная война разрушили бы властолюбивые планы, исполнение которых поработило весь тогдашний политический мир. Закон мудрости велит предпочитать меньшее зло большему, браться за верное и оставлять неизвестное. Благоразумно поступает государь, когда предпринимает наступательную войну, пока выбор между оливой и лавровым венком еще в его власти. Все войны, прямая цель которых отразить несправедливых завоевателей, сохранить святость прав народных, обеспечить общую свободу и спастись от притязаний и насилия властолюбцев; все эти войны, говорю я, вполне согласны с чувством справедливости. Государи, которые их ведут, неповинны в пролитой крови; они действуют по необходимости, и в этих случаях война меньшее зло, чем мир».

Эти строки — своего рода военно-политический манифест Фридриха Великого. Так он думал и писал, так же и действовал. В принципе, этот отрывок красноречиво демонстрирует нам настроения короля Пруссии, с которыми он вверг свою страну и всю Европу в кровавую Семилетнюю войну, о чем подробнее я скажу ниже.

* * *

Однако, как бы то ни было, фридриховская система продержалась недолго. Через 19 лет после смерти Фридриха II созданная им армия столкнулась с новым грозным противником — наполеоновской Францией. Против новых тактических приемов (построение колоннами, быстрый маневр на поле боя и концентрация всех сил на направлении главного удара), так же, как и против нового принципа комплектования и воспитания французских солдат и офицеров, прусская «армия-машина» уже не годилась.

Тарле так описывает эти события: «Прусская армия точно отражала в себе, как в зеркале, всю крепостническую структуру государства. Солдат — крепостной мужик, перешедший из-под розог помещика под фухтеля и шпицрутены офицера, осыпаемый пощечинами и пинками со стороны всякого, кто выше его, начиная с фельдфебеля, обязанный рабски повиноваться начальству; он знает твердо, что и речи быть не может об улучшении его участи, как бы храбро и исправно он не сражался. Офицер только потому офицер, что он — дворянин, и были офицеры, которые хвалились жестокостью своего обхождения с солдатами, видя в этом истинную дисциплину. Генералами люди становились либо уже под старость, либо по протекции и знатности своего происхождения.

Еще в середине XVIII века, когда эти старорежимные порядки существовали во всех армиях, а не только в прусской, Фридрих II мог побеждать в Семилетнюю войну и французов, и русских, и австрийцев, хотя сам терпел время от времени страшные поражения. Фридрих II понимал, что только неслыханной жестокостью он может заставлять угнетенных и озлобленных солдат идти в бой… Со времени Фридриха II прошло 40 лет, а в Пруссии осталось все по-прежнему, с одним только изменением: самого Фридриха уже не было…»

Вышколенная прусская армия «фридриховского образца» погибла в короткой, всего трехнедельной кампании 1806 года. Погибла быстро, сокрушительно, неожиданно и, в общем, бесславно. В один день, наголову разбитая в двух сражениях при Йене и Ауэрштедте, слывшая одной из лучших в Европе армия Пруссии перестала существовать в физическом смысле слова — она была полностью деморализована, сдалась в плен и дезертировала. По выражению Генриха Гейне, «Наполеон дунул на Пруссию, и она перестала существовать».

О событиях 1806 года написано достаточно, и я не буду отвлекаться на описание этой трагической для Пруссии кампании. Скажу лишь, что последовавшие вскоре после нее военные реформы Шарнхорста окончательно поставили крест на фридриховской системе комплектования армии. С 1809 года вооруженные силы Пруссии комплектовались только рекрутами-пруссаками. Вербовка наемников из-за границы отныне и навсегда запрещалась. Армия Блюхера, Шарнхорста и Гнейзенау, покрывшая себя славой на заключительном этапе наполеоновских войн и нанесшая императору Франции последний смертельный удар при Ватерлоо, уже не имела ничего общего с «армией-машиной» Старого Фрица.