Спустившись к реке перед завтраком, я умылась, потянулась и замерла: из кроны дерева выплыла змея. Именно выплыла, но не по воде, а по воздуху. Змей такого вида я ещё не видела: сильно сплюснутая с боков, с высоким гребнем на спине и с перепончатым хвостом, напоминающим ланцетовидный плавник или вытянутый заострённый веер. Рептилия двигалась медленно, будто ползла между тяжей зеленоватого тумана, отчего картина казалась ещё более потусторонней. Позвав народ, я указала им на удивительное животное, и мы все вместе провожали его взглядом до тех пор, пока оно не скрылось в кроне соседнего дерева.

— Уже даже не возражаю, что тут не джунгли, а прямо-таки концентрат биомассы, — пожаловалась им. — И почти привыкла к гигантскому разнообразию. Но это уже слишком. У неё же крыльев нет и даже пузыря с водородом или гелием не видно — как она летает?

Маркус с трудом перевёл взгляд с дерева на меня:

— Я бы не сказал, что змея летела в полном смысле этого слова. Больше похоже на воздушное плаванье.

Значит, здесь есть бескрылые животные, которые могут летать. Кстати, не факт, что и у некоторых растений нет такой особенности. Но как им это удаётся? И почему мы не видели таких змей раньше? Они редко встречаются? Или эти места всё ещё «возвращаются к жизни»? Я поёжилась от последнего предположения. Верить в него не хотелось — плотность живых существ не просто большая, а прямо-таки огромная. Уж на что люблю живую природу, но тут её даже для меня слишком много. Куда ещё больше?

— А ведь ты тоже без крыльев и без ёмкости с водородом, — прервал нерадостные размышления внезапно улыбнувшийся физик.

— Ну и что? У меня — антиграв, — отмахнулась я, но тут же возмущённо вскочила. — Так вот в чём дело!..

Физик прав. Если нет других приспособлений, то змея вполне может облегчать тело с помощью антигравитации. Но как она это делает — ведь приборов-то у животного никаких нет?

Наверное, такие же ощущения были у Юли, когда она узнала, что алмазы здесь обычное явление. По крайней мере, мне стало очень обидно, хотя по сути керели лишь дали то, о чём у них просили. Но я потратила на возможность полёта добрую треть «счастливых» баллов и теперь, когда увидела, как тем же самым запросто пользуется животное, появилось чувство, что меня обманули. Пусть даже на самом деле это и не так.

— Но ведь антигравитация должна быть сложной. В смысле — её должно быть сложно достичь. Как змея смогла?..

— Откуда я знаю, как, — пожал плечами Маркус. — К тому же, это только предположение. Возможно, на этой планете есть какие-то особенности, позволяющие получить эффект антигравитации с меньшими усилиями, чем на Земле. Или эта змея случайно проглотила какой-то завалявшийся керельский артефакт.

— Сомневаюсь, — уверенно возразила я. — Глядя на неё, не скажешь, что она «плавает» случайно. Для движения в воде такая большая площадь «плавника» и хвоста не нужна — будет трудно преодолевать сопротивление жидкости. А если она привыкла плавать в воздухе… — я замолчала, поражённая внезапно пришедшей мыслью.

— …то антигравитация здесь не так фантастична. Раз уж её могут использовать даже змеи, — закончил фразу физик.

— Нет, я вообще-то не об этом думала. Хотя это тоже. Но чтобы животные начали чем-то пользоваться, это что-то должно встречаться не так уж редко и эффект должен быть вполне достижим. То есть: скорее всего эти змеи не единственные, кто пользуются антигравитацией. Наверняка есть и другие виды.

— Что-то я пока таких не видел, — вытаскивая подрумянившиеся корнеплоды из костра, сказал Илья.

— Я тоже не видела. Или просто не обращала внимания, — призналась я. — Ведь некоторые существа могут пользоваться ей не так очевидно.

Как позже выяснилось, воздухоплавающие змеи появились сразу во многих местах, как будто мигрировали. Рептилии оказались растительноядными и съедобными, но с неплохой защитой — колючки на гребне и хвосте были ядовитыми и вызывали сильное воспаление — это выяснилось, когда я поймала один экземпляр. Змея действительно пользовалась антигравитацией, и даже после смерти её тело стремилось воспарить в небеса. Обработав быстро воспалившиеся и плохо слушающиеся руки, я вернулась в лагерь и отлёживалась до вчера.

Тело змеи пыталось улететь ещё около двух часов, а потом, ещё за час, эффект антигравитации сошёл на нет и рептилия приобрела свой естественный природный вес. Вскрыв змею и изучив её строение, мы не смогли понять, что позволяет ей подниматься в воздух. Зато теперь не осталось сомнений, что хотя бы часть животных тоже могут пользоваться антигравитацией. И, поглядев на количество новых соседей, я уже не верю, что встреченный вид уникален. Скорее всего, существ с такой особенностью достаточно много — их надо просто найти.

Несмотря на новую загадку, мы продолжали проводить жестокие эксперименты, и они подтвердили предположение Росса. Причём максимального результата удалось добиться в той группе животных, которую «пытали» двухвостками. Большинство подопытных из неё поправилось почти в пять раз быстрее, чем из контрольной группы, и в два — чем лучшие из остальных.

— Значит, боль, — вздохнул зеленокожий, похоже, не очень-то обрадовавшись успеху. — Боль сильная, очень сильная, буквально на грани. Психоз какой-то. Почему именно боль?

Я пожала плечами.

— Боль, — тяжело повторил Росс. — Боль передается по нервам… Чем больше рецепторов, тем сильнее субъект чувствует боль.

— Не зацикливайся ты на боли, — не выдержала я. — Боль — да, неприятный, очень неприятный фактор, но по сути она лишь сигнал…

Хирург резко поднял взгляд, и я осеклась, не договорив.

— Да! — воодушевлённо воскликнул он. — Боль — это сигнал. Причём сигнал быстрый.

Некоторое время я пыталась понять, что имеет в виду Росс, но потом сдалась и попросила объяснить.

Версия зеленокожего показалась очень логичной. По его мнению, если на Земле превалирует гуморальная регуляция иммунной реакции, то здесь большее значение имеет нервная регуляция.

— Гуморальная — медленнее, — пояснил он. — Для того, чтобы организм на неё среагировал, нужны минуты. А тут достаточно секунд или даже долей секунды.

Росс аргументировал необходимость быстрой реакции тем, что природа на этой планете намного агрессивнее и активнее, чем на Земле.

— Думаю, если бы сюда посадили землянина, то он бы очень быстро сгнил заживо. Даже не от болезнетворных микроорганизмов, а от простых сапрофитов: они бы посчитали тело человека обычной питательной массой и… — хирург махнул рукой в сторону мусорки с плесневелыми остатками фруктов. — Нет, человек без скафандра бы тут не выжил.

Похоже на правду: поскольку природа здесь агрессивнее, а наши виды развивались вместе с ней, то они должны были приспособиться. И, если именно боль у нас активирует защитные силы, то убирая её, мы фактически лишаем организм естественной защиты. Если гипотеза верна, то обезболивающие одновременно подавляют иммунитет. В этом случае нет ничего удивительного, что болезни при анестезии протекают гораздо тяжелее и приводят к смерти.

— Я, дурак, думал: что было у Таля и не было у остальных прооперированных, — вспомнил старую загадку Росс. — А надо было просто искать отличия. Всё наоборот: при лечении Кесаря и Бориса использовалось обезболивание, а с Талем — нет. Хотя, скорее всего, и красный мох сыграл свою роль.

Однако в этом случае возникает другой вопрос: почему керели вообще давали обезболивающее? Хотя, если подумать… если кто-то заказал анестетики, то керели их и дали. Просто не предупредили, к какому результату они приведут. Как говорится: за что боролись, на то и напоролись. Я аж вскочила от возмущения: могли бы и предупредить, сколько жизней бы спасли! Но нет, промолчали, а вопрос такой задать, естественно, никому и в голову не пришло.

— Не факт, что керели сделали это из вредности, — заметил Игорь за ужином, в ответ на высказанные вслух мысли. — Думаю, они действовали жестоко, но очень расчётливо.

— Что, рассчитывали погубить кучу народа? — недовольно возразила я, снимая с деревянного шампура кусок змеи.

— Да, думаю, они предусмотрели большие потери, — кивнул математик. — Прямо-таки огромные. Керели высадили много людей, но вряд ли планировали, что выживет больше пары процентов.

— Ага, и всячески способствовали тому, чтобы расчёты оправдались, — проворчала Вера. — Так, по-твоему?

— Почти, — улыбнулся Игорь, чем приковал к себе наше внимание. — Заметь, сколько раз нам уже пришлось отбросить прежние знания, старые привычки и образ жизни. Нас вынуждают искать другие пути, смотреть свежим взглядом, принимать новое… и изменяться, — математик неожиданно грустно вздохнул: — Только так мы можем выжить. Я даже подозреваю, что те группы людей, которые пока в лучшем положении, в более комфортных условиях, которые сейчас могут сохранить многое от земного опыта и знаний, заплатят такую же цену, только позже. И не факт, что в результате выжить им будет легче. В этом плане мы в выгодном положении.

Росс горько рассмеялся:

— То есть ты искренне считаешь, что происходящее с нами: все беды, болезни, неприятности — это благо?

— Не знаю. Но надеюсь. Потому что не хочу впадать в депрессию и предаваться отчаянью. Мысль о том, что всё плохие события могут оказаться в плюс — утешает, — Игорь улыбнулся. — Насколько же это правда, мы узнаем ещё не скоро: через годы, если не через десятилетия.

Вечером нам позвонили сатанисты и сказали, чтобы готовились к приёму гостя. А уже следующим утром дети позвали нас к реке, сообщив, что в воде незнакомая тётя. Там, действительно, нас ждала женщина, но я её уже видела: водяная из племени русалок.

— Здравствуй. Есть хочешь, помощь нужна или что-то ещё? — привычно поприветствовала гостью Юля, опускаясь на корточки с краю мостков и с неподдельным интересом глядя на человека, вынужденного дышать водой.

— Есть — да, — голос русалки звучал искажённо и непривычно, слова удалось разобрать с трудом. Но всё-таки удалось. — И говорить.

Женщина с большим аппетитом умяла угощение и искренне поблагодарила. В глаза бросилось сильное отличие в поведении от свободных: русалка стеснялась мужской наготы и старательно отворачивалась (а посвящённые по-прежнему ходили голышом). Это было тем более заметно, что все остальные воспринимали обнажённое тело как само собой разумеющееся, и одежда привлекала даже больше внимания, чем нагота.

Мария (так звали водяную) рассказала, что после нападения банды выжила не только она, а двенадцать человек, считая детей. Немногие сбежавшие пробрались к укрытию посреди озера кружным путём, но его не удалось использовать: чёрная пыль разрушила защиту и открыла дорогу камнегрызам. На счастье уцелевших, русалки заранее утопили часть имущества в озере (чтобы укрыть от чужих загребущих рук), потом водяная его выловила и вернула остаткам племени. Поняв, что в лес вернуться не удастся из-за большого количества врагов, да и в пещере не пересидеть, русалки отступили в неприветливое, поросшее высокой травой болото. Благодаря тому, что раньше они жили неподалёку и уже умели по нему передвигаться без того, чтобы утонуть, обошлись без жертв. Удалившись на большое от озера и опасного леса, русалки поселились на одном из островков и чуть ли не прямо на примятой траве болота — их всё ещё преследовал страх встретить других людей, поэтому главной целью было спрятаться.

Болото помогло скрыться от врагов, но оно же изолировало — в результате русалки ничего не знали о событиях после своего отступления: ни о зачистке, которую устроили йети, ни о последующем отплытии людей.

Новое место жительства оказалось неприветливым. Хотя растительность островков более-менее позволяла набрать фруктов и ягод, но не в таком широком ассортименте, как в лесу. На участках чистой воды в обилии водилась рыба, в зарослях травы — много птиц и зверей (а также: рептилий, членистоногих, червей и земноводных — но всеми ими русалки брезговали). Но ни в болоте, ни на островах не удалось найти нормальных съедобных кореньев — по словам Марии, без них чего-то не хватало и наесться стало труднее. А ещё люди находились в постоянном напряжении из-за большого количества крокодилов: хотя защитные костюмы и делали людей непривлекательными в пищевом плане, рептилии не оставляли их в покое. Они часто приходили в лагерь, огрызались в ответ на попытки отогнать, пытались залезть в палатки или забирались на крышу и устраивали там игрища. Нередко взрослые крупные (до четырёх-шести метров в длину) особи, объединившись парами или тройками, сопровождали охотников или собирателей и нагло отбирали добычу. Да и вообще делать хоть что-то, когда из зарослей за тобой постоянно следят… а иногда и выходят, чтобы полюбопытствовать, что и как — очень сложно. Несколько раз вообще чуть ли не нашествие устраивали, из-за чего русалки около суток не могли даже высунуться из палаток: вокруг отдыхала сотня с лишним взрослых крокодилов и гораздо больше пестунов. Люди несколько раз меняли место стоянки, но это не помогало. Как будто рептилий что-то манило и привлекало на расчищенные людьми площадки.

Возможно, именно недостаток питания и нервная обстановка привели к тому, что русалки стали чаще болеть. Остатки лекарств быстро закончились, чёрная пыль и крокодилы не позволили обустроить быт, болотистая местность тоже не способствовала здоровью — и болезни начали отнимать почти все силы. Лишь начальные вещи позволяли сохранить жизнь. Защитные костюмы и крепкие палатки — с их помощью можно было пережидать тяжёлое время в безопасности. А вскоре об обустройстве уже и речи не заходило — сил хватало только на сбор пропитания и минимум других необходимых дел. Даже исчезновение чёрной пыли не улучшило ситуацию, а сделало её ещё хуже — из-за массового отравления кровянкой.

Удивительно, но как и у нас, у русалок дети начали болеть не сразу по рождению (точнее, болели, но очень редко), а только после годовалого возраста. Многие заболевания по симптоматике не отличались от тех, от которых страдали взрослые. Но некоторые и, как быстро выяснилось, самые опасные, оказались незнакомы. Именно две новые болезни убили всех подрастающих детей. Шло время, ситуация не улучшалась, и русалки поняли, что сами переломить её не в состоянии.

Водяная целенаправленно искала свободных. Ещё тогда, давно, русалки были поражены нашей возможностью выживать без лекарств и защитных костюмов. И хотя полностью в это так и не поверили, но, по словам Марии, рассказы о голых людях, способных жить в лесу без лекарств, палаток и многого другого, да ещё и почти без преступности, превратились в легенду. И русалки решили рискнуть. Водяная и ещё один человек, который чувствовал себя относительно лучше, отправились в путь к горам (поскольку ориентировались по ложным сведениям) — с целью найти нас и просить о помощи. Или купить её, пусть даже за начальные вещи. Шли вдоль реки — потому что водяная могла двигаться только по воде.

На счастье парламентёров, через несколько дней они случайно встретили йети. Он указал правильное направление и разъяснил, как добраться до Волгограда.

Спутник водяной не выдержал сложного перехода и погиб. Впрочем, и у Марии путь отнял гораздо больше времени, чем она планировала — больше полутора месяцев. Несколько раз женщине приходилось отлёживаться в примитивных подводных укрытиях, пережидая острую стадию болезней. Вымотанная и уставшая женщина перепутала берег, в результате найденное ею селение оказалось не волгорским, а сатанистским. Те, выслушав историю Марии, отправили её к нам.

После рассказа русалки мы отошли посовещаться. Выбраться сами русалки вряд ли смогут — слишком ослабли. Даже водяная, которая, по её словам, болеет намного меньше остальных, находится в очень плохом состоянии. Но и оставлять людей на произвол судьбы — тоже не дело. С другой стороны, неразумно бросать свои дела и сразу идти на помощь — так мы упустим время, которое могли бы потратить на исследования. Да и толку от нас пока немного — на многие вопросы сами не имеем ответов. С третьей — предлагать отправить в помощь сатанистов или волгорцев — тоже не выход. У них и так работы выше крыши (как, впрочем, и у нас). Прямо патовая ситуация получается.

Поскольку посвящённые так и не смогли найти нормального решения, мы с Ильёй и Светой привлекли к обсуждению остальное правительство. И в результате всё-таки пришли к согласию. Мария пока пережидает неподалёку от Ордена, мы собираем сведения, расспрашиваем её и пытаемся найти способ исправить ситуацию (хотя бы — гарантированно облегчить течение болезней). А пока решения нет — нет смысла идти в болото. Всё равно расстояние слишком большое и легко не только не помочь, но и погибнуть самим.

Через пару дней после прибытия русалки Юля заметила необычное пятно на боку дочери Севы. Если честно, то оно несильно отличалось от сочетания синяка с экземой, так что если бы не рассказы водяной, на первые признаки и внимания бы не обратили. Но теперь, обеспокоившись, мы тщательно осмотрели всех детей — и поняли, что у двух явные признаки описанной Марией заразы. Причём той, от которой дети умирали в течение суток после появления первых симптомов.

— До её прихода ничего подобного не было, — ворчала Юля. — Нет, я понимаю, что предугадать такое сложно, — добавила она в ответ на наши возражения, — и что времени прошло много. Мария не виновата в том, что принесла с собой болезнь. Разумом понимаю, но чувствам приказать не получается.

А вот Сева молчал. Никого не обвинял и не возражал, просто ушёл в крайний дом вместе с заболевающими детьми — их необходимо изолировать от остальных. Хотя шанс, что заболеют все, очень велик.

— Как думаешь, может стоит попробовать?.. — кивнула я в сторону лаборатории с «болевыми» подопытными.

— Я — за, — отчаянно заявила Вера. — Если это поможет им выжить.

— Нет никаких гарантий. Даже в том, что шанс у них появится, я не уверен, — вздохнул зеленокожий. — Но если так дети, по словам Марии, умерли бы тихо, то при лечении их ждут очень сильные мучения. Даже если выживут, могут сойти с ума. Придётся ведь не один раз процедуру использовать.

Речь врача прозвучала хрипло и без обычной насмешки: он сблизился и привязался к детям едва ли слабее, чем родители, и гораздо сильнее остальных (разве что за исключением Лили). Да и молодое поколение очень любило Росса. Более того, он был единственным, кого они беспрекословно слушались. Теперь же зеленокожему и самому приходится делать выбор: обречь детей на гибель… или на адские пытки.

Вскоре инженер вернулся.

— Я им всё объяснил. И что они заболевают, и что могут заразить остальных и что, скорее всего, скоро умрут, — на последних словах голос Севы дрогнул. — Росс, ты говорил, что если больных пытать…

— Ничего не гарантирую. Но могу попробовать, — за это время зеленокожий успел взять себя в руки и теперь говорил хотя и резковато, но не показывая истинного отношения. — И, если ты и Вера не против, хочу попробовать. Даже если их это не спасёт, то может дать новую информацию.

Родители, не раздумывая, согласились на использование непроверенного способа лечения. Надя (сын которой оказался вторым заболевающим ребёнком) с мужем тоже решили принять участие в эксперименте — он давал хоть какую-то надежду. Кстати, терапевт, как только узнала о болезни сына, сразу же бросила все дела и вернулась в Орден.

Зеленокожий ещё раз расспросил Марию о том, как развивается болезнь, и долго ругался, что никто не провёл вскрытие тел погибших детей.

— Из-за этого мы не знаем, какие органы поражаются в первую очередь и сильнее, — почти шипел он. — А всё почему? Побрезговали, руки пачкать не захотели. Твари!

— Убитые горем родители, — поправила Юля.

— Твари! — резко перебил её Росс. — Думающие только о себе. Их дети погибли, так пусть и другие мрут? Не захотели дать им малейшего шанса!

— У нас не осталось врачей, — тихо возразила Мария из воды. — Только одна медсестра.

— А мне как-то без разницы, — зло заявил зеленокожий. — Пусть бы даже и младшего персонала не было — это не оправдание. Тьфу, даже говорить противно!

Росс ушёл к лаборатории, готовиться к лечению. Детей осторожно, но крепко связали (чтобы не вырвались и не переломали себе руки и ноги), врач настоял на том, чтобы использовать кляп (так они не смогут откусить себе язык, да и других детей меньше напугают) и потребовал, чтобы родители не присутствовали непосредственно на процедуре.

— Мы не будем мешать, — заверил Сева. — Поможем удержать, если что.

— Нет, — помотал головой Росс. — Я сам. А вы будете следить за ними потом, уже после ужалений.

Врач выгнал всех — даже меня. А уже через несколько минут вышел из дома и кивком разрешил зайти.

— Развяжите и пусть кто-нибудь постоянно дежурит, — сказал Росс. — Будем повторять каждые три часа — чаще боюсь.

Так и поступили. По четыре раза в сутки проверяли других детей, а ещё позвонили волгорцам, сатанистам и вообще всем знакомым, подробно описали симптомы болезни и к чему она приводит.

— Лечения пока нет, — добавил зеленокожий. — Но мы ищем. Если что-то получится — сразу сообщим.

Почти сразу же выяснилось, что мальчик из племени сатанистов тоже заболел. Причём заразился только чистокровный Homo oculeus, а полукровок беда обошла стороной. Оба наших племени тут же объявили карантин (благо никто ни из посвящённых, ни из сатанистов ещё не успел покинуть племя).

Росс колебался недолго и почти сразу же описал ситуацию и сделал предложение сатанистам участвовать в садистском эксперименте. Сначала они согласились, но позже, узнав, в чём конкретно заключается «лечение» и проведя первую процедуру, не выдержали:

— Я могу убить, могу пытать преступника, хотя и не получу от этого удовольствия, — признался Вадим. — Но мы не можем обречь ребёнка на такие муки. Рука не поднимается. Если бы вы могли дать хоть какие-то гарантии…

— Их нет, — твёрдо ответил Росс.

Следующим утром первые симптомы страшной болезни появились у остальных чистокровных человеческих детей в Ордене, за исключением Юлиного сына. Посовещавшись, родители решили отдать заболевших Россу. Чтобы хотя бы морально поддержать молодое поколение, Сева вызвался тоже пройти лечение — тем более, что у него в очередной раз разыгралась сердечная болезнь.

— Заодно проверим, помогают ли мучения при ней.

Первый раз инженер посадил двухвостку себе на грудь сам. Но во второй уже не смог — боль была слишком сильная, и Сева просто не смог перебороть страх и заниматься самолечением, поэтому попросил нашей помощи. Однако и мне не удалось качественно ужалить его членистоногим — в последний момент инженер резко отдёрнулся, ударил по руке и «лекарство» попало в ногу.

— Я понимаю… понимаю, что надо, — покаялся Сева через пару часов, после того, как боль почти утихла. — Но не могу. Изо всех сил держался, но не получилось. Слишком страшно, особенно когда знаешь, чего ждать.

— Не можешь, но понимаешь… — задумчиво потянул Росс.

— Как ты и предполагал, — кивнул Игорь. — Человек не способен сам причинить себе такую боль.

Я молча согласилась с выводами математика: Севу не получалось назвать плаксой или не умеющим терпеть. Вон, когда во время сплава ему дракон ногу подрал, а потом Росс зашивал — ничего, не дёргался и не мешал. Да и потом… Нет, Сева не трус и умеет терпеть боль. Но боль боли рознь — и, судя по всему, эта уже слишком сильная.

— От этой болезни ты и так поправишься, — тихо заметил зеленокожий. — Может не стоит мучить себя?

— Нет! — инженер возмущённо вскочил, но тут же схватился за пострадавшую ногу и сел обратно. — Если ты мне друг, ты больше такого не предложишь! Я сам вызвался и не хочу отступать. И не надо об этом.

Он встретился взглядом с Россом, но быстро отвернулся. И хотя Сева не сказал прямо, причина очевидна: он уже не уверен, что сможет удержаться и не согласиться на предложение прекратить эксперимент. Особенно после ещё нескольких процедур.

— Как хочешь. Больше предлагать не стану, — тяжело согласился зеленокожий.

В результате договорились проводить лечение следующим образом: сначала больного фиксируют (чтобы не смог сбежать, дёрнуться или ещё как-то помещать процедуре), а уже потом — жалят двухвосткой. Так легче и врачу и пациенту. Первому — меньше риск ошибиться, а второму не приходится безуспешно пытаться удержать себя на месте.

После полудня погиб сын сатанистов. По просьбе Росса его тело опустили в корзине в прохладную воду (чтобы замедлить гниение), и я тут же отправилась в их селение. Путь занял несколько часов, и к моему приходу тело уже начало подгнивать и вонять. Сатанисты без возражений передали останки для изучения и даже разрешили не возвращать, если посвящённым они понадобятся для работы.

Вскрытие показало, что «ставим» мы двухвосток неправильно. По крайней мере, у мальчика удалось обнаружить сильные изменения в каких-то специфических тканях в области подмышек, паха, на нижней части шеи спереди и вокруг пупка.

Я задержалась у сатанистов: во-первых, с целью пройти очередную проверку на лояльность свободным, а во-вторых, чтобы лучше изучить погибшего и очистить плоть от костей — Росс всё ещё страдал от нехватки наглядных пособий.

На закате солнца связалась с посвящёнными: если лечение не действует, то двое заболевших уже должны погибнуть. Но они ещё были живы, хотя чувствовали себя очень плохо (неизвестно, из-за болезни или из-за лечения). Чуть позже, собрав очищенные насекомыми кости погибшего ребёнка, я вернулась в Орден.

Надин сын скончался вечером следующего дня. Умирал он долго и мучительно. Я даже не знаю, какую силу воли пришлось приложить Наде, Игорю и Россу, чтобы не отступить и не подарить ребёнку быструю смерть. Но все трое боролись до самого конца.

А вот Оля, дочь Севы, выжила. И все остальные дети — тоже. На четвёртые сутки после начала заболевания стало очевидно, что девочка пошла на поправку, несмотря на то, что на подмышках и всех других поражённых участках тела высыпали многочисленные болезненные чирьи. Кстати, и Сева поправился от сердечной болезни намного быстрее, чем обычно — всего за несколько дней.

Одновременно с первыми хорошими новостями пришли плохие — подозрительные симптомы обнаружили у детей в Волгограде (увы, карантин не помог). Посовещавшись с остальными, туда тут же уехал Росс, оставив лабораторные медицинские исследования на Надю.

Кстати, по словам Севы, хотя лечение доставляло большие мучения, но на психику влияло не так сильно, как мы боялись. Уже через пару дней после окончания лечения воспоминания о боли отступали, и весь период лечения казался не реальностью, а чуть ли не сном. Кошмаром. Хотя и не настолько слабым, чтобы суметь снова заняться самолечением, но вполне выносимым.

Но главное — мы совершили прорыв. Теперь у нас есть метод лечения и лекарство, которое можно легко поймать и использовать. Пусть ужасное, но зато не специфическое, а помогающее от многих болезней. Это большая победа, ещё один шаг к тому, чтобы выжить и освоиться в этих краях.

Честно говоря, я была почти уверена, что русалка не выдержит давления и очень негативного отношения и покинет нас, но она осталась — всё так же ожидая у берега ниже по течению от Ордена (куда ушла по нашему требованию). Женщина безропотно, уже не пытаясь оправдываться, выслушивала ругань и даже проклятья. Так же молча выполняла все поручения, даже несмотря на то, что сама болела. Без возражений приняла неприятное лечение от диареи.

Через неделю, когда дети в Ордене поправились окончательно, мы тоже немного успокоились. И только тогда задумались, в чём может быть причина такого поведения Марии. Так и не сумев избавиться от подозрений о намеренном вредительстве, мы с Ильёй впервые решили использовать переданные нам сатанистами приборы. Кстати, против этого русалка тоже не возражала.

Под детектором лжи она заново рассказала свою историю и ответила на все вопросы. Это развеяло последние сомнения, что зараза могла быть принесена намеренно. И причина, по которой Мария терпела негатив, оказалась проста: она искренне считала, что свободные, в том числе мы, последняя надежда русалок. После допроса мы лишили женщину сознания и стёрли воспоминания последних часов — чтобы скрыть наши возможности. Теперь, когда она очнётся, то свалит обморок на сильный приступ сердечной болезни.

Допрос и реальное воплощение в жизнь моих возможностей, как члена правительства, не принесли ни радости, ни удовлетворения — лишь облегчение от того, что эпидемия не принесена намеренно. А ещё разговор с русалкой оставил осадок горечи и отторжения. Мы не избранные и не «последняя надежда», как почему-то считает Мария. Мы ошибаемся, опаздываем с решениями или вообще их не находим — и ценой этого становятся человеческие жизни. Не только преступников, но и обычных людей… и детей. Я не хочу такой ответственности. И, думаю, ни один нормальный человек её не захочет.

Восстановлено по записям посвящённых и правительства

Нам удалось спасти почти всех детей посвящённых, волгорскую девочку (как вскоре выяснилось, грудничков зараза обошла стороной) и часть других маленьких подростков — но лишь часть, потому что многие родители отказывались подвергать своих отпрысков мучительному лечению. А даже если и соглашались, болевое воздействие не гарантировало сохранение жизни, хотя и сильно повышало шансы больных.

Многочисленные опыты на людях из союза и добровольцах из свободных окончательно подтвердили эффективность ужалений. Мы нашли сильное лекарство широкого спектра действия, лекарство, которое реально работало. Так, при его применении сердечная болезнь проходила за три-четыре дня вместо того, чтобы затягиваться на пару недель. Поэтому, несмотря на то, что лечение оказалось очень тяжёлым и почти все болезни через время всё равно начинались по новому кругу, правительство постановило, что «мучение» (это название прижилось и позже его сделали официальным) должны проходить все заболевшие люди, входящие в союз. По крайней мере, до тех пор, пока не будут найдены другие, более гуманные лекарства. Этот закон помог повысить работоспособность и силу всех трёх племён.

А вот другим свободным давали выбор — и многие после одной или нескольких процедур категорически отказывались от мучения. Да если честно, и люди из союза желания лечиться не высказывали и постарались бы избежать (кроме самых тяжёлых случаев болезни), не будь оно возведено в ранг закона.

Взрослые люди оказались устойчивы к некоторым заболеваниям. Причём, что удивительно, практически все из этих болезней часто приводили к смерти — эту информацию Игорь получил не только от свободных, но и из поселений других людей, с которыми была связь: несмотря на то, что зараза ходила разная, общая картина оказалась слишком схожей для случайного совпадения. Тогда же мы поняли, что поселились практически в самых мерзких и опасных местах. По крайней мере, никто другой из известных групп Homo oculeus не находился в условиях такой огромной плотности живой природы. Эпидемий, да и просто болезней у других групп тоже было гораздо меньше — лишь одиночные случаи, а не как у нас, когда полностью здорового человека не найти — хоть чем-то, да болеет. Катаклизмов, типа землетрясений, цунами и «растущих» за считанные минуты скал, практически ни у кого не наблюдалось. Хотя Игорю удалось узнать, что вначале была связь с несколькими группами, которые жили в экосистемах, похожих на нашу. Похожих — с учётом того, что тогда живая природа ещё не оправилась от неизвестного катаклизма. Но со всеми такими группами связь быстро прервалась, причём чаще всего до этого сообщалось о каком-то бедствии, болезнях либо серьёзных конфликтах с йети. Судя по всему, если и есть ещё люди, живущие в схожих условиях, то их очень мало или у них нет выхода в мировую сеть. И что, кроме нас, выжить в экстремальных условиях удалось только тем, кому керели не дали выбор, снабдив строго определённым набором вещей — они пока жили, но сейчас находились чуть ли не в худшей ситуации, чем мы. Эту версию подтверждают русалки и рассказы йети (а вот этот вид существовал в адских условиях вполне успешно) о тех людях, которых они встречали.

Но никто уже не рассматривал попытку уйти в другие места как нечто реальное. Даже если вначале и был какой-то шанс, мы его упустили. Люди не выдержат нового путешествия. Учитывая силу штормов и бурь, плыть через океан — самоубийство, по берегу путь тоже закрыт, а в горы… горы мы не пройдем — слишком они велики.

Утешало только одно: нам достались не только неприятности, но и удивительная, необычно богатая на месторождения, местность. Ни одна другая группа не только не купалась в золоте, но и вообще его в глаза не видела. А даже если и видела, то находка самого маленького самородка считалась невероятным везением. Залежей же и вовсе не попадалось. Впрочем, алмазы, мрамор, графит и многое другое считалось не меньшей редкостью. А у нас они встречаются часто, причём нередко — богатыми месторождениями. Сокровища, за которые приходится платить комфортом, здоровьем и жизнями людей.