Математик всё ещё ходил погружённый в свои мысли, мало общался с нами и даже больше обычного сидел за компьютером.

— Народ, а вам не кажется, что кое-кто раньше нас нашёл способ поддерживать здоровье с помощью боли? — как-то поинтересовался он за ужином.

Мы недоуменно переглянулись.

Почему-то мне показалось, что в словах Игоря что-то есть. Но что? Разве хоть кто-то был склонен мучить себя? Я сосредоточилась, но воспоминание всё время ускользало. Судя по напряжённым лицам остальных, они тоже пытались припомнить и тоже безуспешно. Вдруг Юля обрадованно вскочила:

— Сампы!

— Да, — кивнул математик. — Та религиозно-философская группировка, которая считает, что могущество приходит через страдание, — пояснил он тем, кто так и не понял, о ком речь. — Вспомните, я вам о них ещё во время сплава рассказывал.

А ведь действительно! Тогда мазохистский способ жизни показался глупостью, недостойной внимания, но теперь очевидно, что он появился неспроста. Хотя… когда люди болели во время сплава, сампы, хотя и начали поправляться раньше других, но незначительно. Настолько незначительно, что никто и внимания не обратил.

— Только вот что-то во время болотной лихорадки боль им не помогла, — высказала соображение я.

— Естественно, — пожала плечами Надя. — Ведь тогда все заболевшие впали в бессознательное состояние и лечиться своими способами не могли.

Смутившись от того, что не подумала об очевидной причине, я вгрызлась в голову змиеподобной рыбы.

— Надо разузнать, как они сейчас: есть ли кто-то из сампов в Волгограде, а если нет, то где они поселились. И надо сходить к ним, — заявил Игорь.

— Зачем? — удивился Дет. — Да, они поступили нехорошо, когда скрыли способ лечения. Но они и не обязаны были рассказывать: это было их находкой и их личным делом.

— Не в этом дело, — отмахнулся математик и повернулся к группе разведки: — Я настаиваю, чтобы вы сходили и посмотрели, что у них и как.

— Я тоже не понимаю, зачем, — возразила я. — Шпионажем заняться, что ли?

— Я пока не могу объяснить, — вздохнул Игорь. — Просто поверьте, что пообщаться с ними гораздо важнее, чем выглядит на первый взгляд. Очень важно.

Мы с Ильёй переглянулись. «Очень важно». Значит, это математик посоветовал русалке не спешить возвращаться к своим. Но по какой причине?

— Может, это подождёт несколько месяцев? — поинтересовался лидер. — Вот как разберёмся с самыми насущными проблемами…

Игорь пожал плечами и не стал возражать.

Ночью меня разбудил звонок. Математик попросил спуститься (я с детьми ночевала на дереве), сказав, что есть разговор не для всех ушей.

Мы встретились чуть сбоку от лагеря, за маленьким водопадом. Как выяснилось, вызвонил Игорь не только меня, но и Илью со Светой.

— Я понимаю, что все эти игры в тайны выглядят глупо, — сходу начал математик. — И не стал бы их затевать без причины. Но боюсь, что если выложу свои подозрения без доказательств, от них просто отмахнутся. Или скажут, что проверка ждёт, а это не так.

Света украдкой зевнула.

— Ладно, — поглядев на неё, махнул рукой Игорь. — Я не за тем вас собрал, чтобы просить поддержки без объяснений. Но не хочу выносить свои соображения на всеобщее обозрение без доказательств — слишком они неприятные. Я думаю, что мы совершили ошибку. Даже большую, чем когда лечили приносящими облегчение, но способствующими болезням препаратами.

Сонливость исчезла почти мгновенно: слишком страшно прозвучали слова. Особенно учитывая, что математик говорил спокойно, серьёзно и без малейшего намёка на шутку.

— Я всё пытался понять, что мне не нравится в мученьях: ведь они работают и помогают справиться с болезнями. Но боюсь, что этот способ может погубить всех… не сразу, возможно, даже через пару поколений. Но неизбежно. И, что самое страшное, если я прав — то меры надо принимать не затягивая. Более того — надо запретить использовать мучения во всех случаях, кроме тех, когда речь идёт о жизни или смерти.

— Почему?! — возмутилась я. — Нет, я понимаю, что мучения неприятны, но они — очень сильный способ лечения. Без них мы за последнюю неделю сделали бы раза в три меньше. Да без них мы бы…

Игорь грустно, понимающе, улыбнулся.

— Стоп, — скомандовал химик, и я замолчала. — Теперь понятно, почему ты не хотел это говорить: мучения действительно принесли большую пользу, они выгодны и удобны, хотя и очень болезненны… — Илья сделал выразительную паузу и жестом показал, чтобы я не влезала в разговор.

— Да, мне не доставил удовольствия такой способ лечения, — кивнул математик. — Я понимаю, что напрашивается вывод о моём страхе перед следующими сеансами. Не могу отрицать — страх есть. Но причина не в нём. Сейчас попробую объяснить так, чтобы поняли не математики.

Игорь зажмурился и ненадолго подставил лицо лёгкому ветерку.

— При обучении адаптивной системы есть три основных типа обратной связи на действие: поощрение, безразличие и наказание. Или, если брать шире, позитивная, нейтральная и негативная реакция. Кстати, позитивным может быть не только непосредственно физическое удовольствие, но и удовольствие более высоких порядков — похвала, понимание, что ты молодец, моральное удовлетворение и так далее. С негативным то же самое. Естественно, любой обучающийся стремится к позитиву и избегает негатива. Так происходит в норме.

Математик посмотрел на нас и, убедившись, что мы внимательно слушаем, продолжил:

— Но иногда эта связь нарушается: либо позитивный отзыв начинает воспринимается как негативный, либо негативный — как позитивный. В первом случае систему вообще ничему не получится обучить, а вот второй не так однозначен. При превращении негативного отзыва в позитивный агент тоже теряет способность решать задачи, но по другой причине — он перестает проверять их на ошибки. То есть исчезает самоанализ, необходимость что-то менять — ведь и неправильная, негативная стратегия тоже начинает поощряться. Я понимаю, что мои рассуждения могут показаться математикой, не связанной с жизнью, но на Земле эти теоретические законы очень даже работали… И на людях — тоже. Поэтому и важно проверить, есть ли тут такая же связь, или обучение агентов… то есть, разумных существ, происходит другим образом.

Я задумалась: угроза показалась серьёзной. Если боль вдруг начнут воспринимать как удовольствие, негатив — как позитив, то наказание дети будут считать за награду. У всех, включая взрослых, постепенно исчезнет критическое мышление, возможность адекватно оценивать свои силы, отбрасывать заведомо ошибочные пути, да и вообще — такие люди станут ненормальными. Хотя могут выжить и даже чего-то добиться — особенно в первое время. Но позже ошибки накопятся и неминуемо приведут к гибели.

Сразу доказать неправильность рассуждений математика у меня не получилось, но и согласиться с ними — тоже. Тем более, что как минимум одно слабое звено точно есть. Особенно если вспомнить собственные ощущения после того, как однажды придавила двухвостку.

— Но почему ты думаешь, что мученья могут привести к такому нарушению? Вон, никто из прошедших лечение не получил от него удовольствия. Все боятся следующего сеанса, хотя и понимают, что так надо.

— Вот именно! — Игорь стукнул кулаком по ноге. — Если бы всё было так просто, и проблем с доказательством бы не возникло. Люди понимают, что мученья помогают — и согласны на них на уровне разума. Они не ощущают удовольствия непосредственно от процесса — зато потом чувствуют прилив сил, быстро поправляются и получают моральное удовлетворение из-за одобрения окружающих и осознания своей силы воли и разумности — то есть суммарное поощрение перевешивает страдание, хоть и растянуто во времени. Но это пока. Через несколько курсов лечения сознательное стремление к боли может закрепиться как бессознательное — и всякая боль начнёт восприниматься как нечто позитивное. И приносить удовольствие.

— И мы превратимся в мазохистов… — задумчиво потянул Илья.

— Именно! Разумеется, если земные законы обучения адаптивных систем верны для наших видов. Одно потянет за собой другое — и люди перестанут различать страдание и наслаждение, — математик сделал паузу и практически озвучил мои мысли: — А самое страшное — такими могут стать не только наши дети, но и мы сами. Потеряв способность адекватно мыслить, мы уже не сможем повернуть процесс вспять — и он продолжит усугубляться. Вплоть до гибели целого народа.

Математик посмотрел на нас и закончил:

— Конечно, это только гипотеза. Возможно, механизм обучения наших нервных систем отличается от земного: тогда этой опасности нет и мучения можно применять и дальше. Но прежде надо убедиться, что это безопасно.

Мы переглянулись.

— У тебя очень сильные аргументы за проверку, — заметила Света. — Почему ты не рассказал о них всем?

Игорь небрежно подал плечами:

— Есть причины. Во-первых, не хочу раньше времени расстраивать врачей — вдруг опасность ещё не подтвердится. Им и так нелегко, каково будет осознавать, что таким действенным методом лечения пользоваться практически нельзя?

— А во вторых?

— Неважно, — улыбнулся математик. — Так вы согласны, что надо посмотреть на сампов?

— Да, — твёрдо ответил Илья.

И мы его поддержали.

Я долго ворочалась в гнезде, обдумывая гипотезу Игоря — всё равно в ней что-то смущало. А потом резко села, поняв, что именно. Если бы всё было так просто, то любой болеющий человек стал бы мазохистом — ведь лечение часто тоже очень неприятно. Но такого не происходит — взять хотя бы собственный опыт из прошлой жизни. Неприятное, болезненное лечение не превращает больных в психов… по крайней мере, часть из больных точно остаются нормальными. С другой стороны — аргументы Игоря тоже сильны и от них не получается просто отмахнуться. Так и не придя к однозначному выводу, отложила его на потом. В любом случае, надо проверить, а уже потом решать.

Посвящённые не особенно обрадовались, когда мы сказали, что по здравому размышлению всё-таки решили уступить математику. Возмущение оказалось достаточно сильным, друзья требовали пояснений и успокоить их было нелегко.

— Это специфическое медицинское исследование, — наконец сказала я. — Поскольку сампы пользуются мучениями уже давно, на них легко проверить, не возникнут ли какие-нибудь отдалённые осложнения от такого способа лечения.

— Кстати, дельная мысль, — кивнула Надя. — Действительно, если такое лечение вредит каким-то другим органам, то лучше узнать это заранее, чтобы вовремя принять меры.

— Но почему об этом заговорил Игорь, а не ты, Пантера или Росс? — недовольно поинтересовался Дет.

— Я тоже с ними работаю, — поддержал мою версию математик. — Статистику навожу, данные обрабатываю и вижу, сколько лекарств приносят не только пользу. Вот и подумал… — Игорь невинно улыбнулся. — А врачи просто слишком обрадовались успеху. Уверен, что чуть позже им бы тоже пришла в голову такая же мысль.

Не затягивая, мы связались с другими племенами и выяснили, что сампы живут на другой стороне реки, в трёх днях пути от Волгограда. Они поселились не деревней, но неподалёку, всего в нескольких километрах, друг от друга. И никто из них ни разу не обращался за помощью. Впрочем, последнее вполне может объясняться применением мучений.

Подумав, что глупо бегать туда-сюда, экспедицию к сампам решили совместить с другими целями: например, сходить к океану, посмотреть, не встретится ли на том берегу песок или глина, и многое другое. Вера некоторое время колебалась, но всё же посчитала, что должна участвовать в походе, а вот Юля решительно отказалась, но настояла, чтобы Илья отправился с нами.

— Мне уже лучше, и я вполне могу проследить за нашим сыном, — сказала она. — А одних женщин отправлять в поход всё-таки не дело.

Сборы не отняли много времени. Да и вещей с собой мы решили взять минимум.

— Сначала в Волгоград. Заодно посмотрим, как там устроился Росс, — предложил Илья. — Оставим у них лодку и дальше.

— К Россу! Я к Россу! — тут же подбежала к костру Рысь.

Я изо всех сил сжала руки в замок — чтобы не броситься к дочери и не напугать. Она заговорила! Заговорила! И неважно, что первые слова Рыси не имеют ко мне отношения — Росс ей фактически как отец.

Другие взрослые тоже молчали, поражённо глядя на малышку.

— Рысь, — я всё-таки не удержалась и подхватила дочь на руки. — Умница моя. Да, сегодня же поедем к Россу.

— К Россу! — победно глядя на остальных, повторила Рысь.

Выяснилось, что дочка заговорила даже раньше, чем большинство детей местных йети. Точнее некоторые из них начали говорить раньше по времени, но все, за единственным исключением — на несколько месяцев позже по возрасту. Например, у Щуки дети на шестьдесят дней старше, а человеческую речь ещё не освоили. Возможно, более быстрому интеллектуальному развитию Рыси способствовало то, что моё племя очень склонно поговорить. А, кроме того, почти все посвящённые любят общаться с детьми: рассказать им какую-нибудь историю, сказку или просто побеседовать.

Естественно, на сей раз у меня даже не возникло мыслей, чтобы оставить детей. Рысь теперь вынуждать остаться в Ордене бесчестно, да и нереально. Лев и Лиза, во-первых, ещё сосунки и нуждаются в заботе, а во-вторых, часть пути вполне могут преодолеть самостоятельно (но и нести их не тяжело). А ядовитость моего вида — очень хорошая защита от хищников. Поэтому на самом деле в экспедицию отправились вшестером: я, мои дети (кроме полукровок) и Илья с Верой. Перед выходом созвонились с волгорцами, чтобы решить проблему фертильного йети (точнее — его возможной агрессии к моим грудничкам) и мужчина сам предложил временно уйти вверх по течению с группой добытчиков, чтобы не подвергать малышей опасности.

По пути я впервые решилась опробовать флиграв в качестве двигателя для лодки (активировав его вбок). Субъективные ощущения при этом были странные, мир вокруг показался сюрреалистическим — а как ещё назвать водную гладь, которая расположена не горизонтально, а с хорошим уклоном, и при этом остается спокойной и без течения? Но идея сработала, более того, она позволила развить неплохую скорость. В результате мы потратили на преодоление реки гораздо меньше сил и времени, чем обычно. Только в конце пути я отключила флиграв и мы налегли на вёсла: не стоит делать всеобщим достоянием тайны племени.

Волгорцы встретили нас приветливо, и до того, как идти к Россу, я решила осмотреть их селение. Илья тоже не спешил к зеленокожему, решив сначала поговорить с гостеприимными хозяевами. Оставив с ними Рысь, я отправилась на прогулку. Удивительно, насколько сильно изменился Волгоград с моего последнего визита. Строений стало гораздо больше, как наземных, так и водных. На крутых спусках высечены ступеньки, протянуты перила. Пристань тоже расширилась минимум в два раза. Ключ, бьющий из ближайшей скалы, облагородили, а ручей с помощью расколотых стеблей бамбука превратили в примитивный, но удобный водопровод. Мельница поразила меня своими размерами (одно дело слышать, а совсем другое — увидеть своими глазами). Да и в целом Волгоград выглядел гораздо более обжитым, чем Орден, что неудивительно: джунгли очень быстро стирают следы человеческой деятельности, а нас меньше, и, следовательно, мы не можем настолько изменить окружающую местность.

Кстати, и народа здесь прибыло. Одни отдыхают, другие готовят, третьи занимаются своими делами… Притормозив, я принюхалась. Так и есть, один из удунов пьёт отвар противовоспалительной и обезболивающей травы. Нахлынула ярость, и, подскочив, я вырвала у больного раковинную пиалу и выплеснула её содержимое на мох.

— Ты что, совсем дурной?! Это же нельзя пить — только себе навредишь!

Мужчина встал и теперь смотрел на меня сверху вниз.

— Не учи меня, как жить, посвящённая, — раздражённо сказал он. — Дури голову другим, а я сам знаю, что мне можно, а что — нет.

— Правильно, не стоит его учить, — резко заявил незаметно подошедший Росс.

Я вздрогнула — не столько оттого, что зеленокожий подкрался, сколько от того, что он принял не мою сторону.

— Он лучше знает, что делает, — ядовито продолжил хирург. — И для нас старается.

Удун зло сощурился и невольно сжал кулаки. Не обращая на него внимания, Росс забрал у меня пиалу и поставил на стол, после чего взял меня за руку и потянул за собой. Но, пройдя несколько шагов, оглянулся и язвительно добавил:

— А ты пей, пей. Мне очень нужны трупы для препарирования, — оценивающе окинув взглядом тело удуна, зеленокожий добавил: — Да и мяса не так уж мало получить можно. Жаль, шкура никуда не годится, выкинуть придётся, — и, отвернувшись, продолжил путь. Вслед нам донеслось чуть ли не рычание и тихое проклятье.

— Зачем? — спросила я, когда мы удалились настолько, чтобы неразумный пациент не услышал.

— А почему нет? — насмешливо спросил Росс, ускорив шаг. — Меньше народу — нам же легче!

Зеленокожий привел меня к себе: нас уже ждала Вера.

Росса поселили в отдельном домике, чуть сбоку от основных строений. В нём он жил, в нём же проводил эксперименты.

— Глину искать будете? — улыбнулся зеленокожий геологу.

Я молчала, поражённая внезапной сменой настроения Росса: буквально минуту назад мне казалось, что снова наступили худшие времена, когда характер соратника стал воистину невыносимым. А теперь хищное выражение покинуло его лицо, да и интонации нормальные.

— Это тоже, — кивнула Вера. — Да и вообще надо осмотреться: мы ещё очень многого не знаем, вдруг обнаружим что-то ценное.

— Хорошо, — согласился Росс.

— Как у тебя дела? — поинтересовалась я. — Ты не сообщал об этих… о людях, которые не хотят ничего слушать и продолжают губить себя.

— Всё равно мы не можем ничего с ними сделать, — зеленокожий сжал кулаки. — Чтоб он сдох побыстрее!

Вера охнула, да и я вздрогнула. Не похоже на Росса. Как надо довести человека, чтобы он такое пожелал? Мы молча смотрели на хирурга, и наконец он не выдержал:

— Самое паршивое, что среди них много людей с относительно крепким здоровьем… Другие на их месте уже бы погибли, а они всё ещё живут. Пока другие не увидят, что эти идиоты мрут, они смогут агитировать за то, что мы шарлатаны, а их путь лечения — верный. Чем дольше они живут — тем хуже для остальных, тех, кто попадается на удочку. И тем меньше у нас шанс спасти других. Поэтому мне нужна их смерть. И, желательно, не одна, а хотя бы две-три.

— Но если они не погибли до сих пор, то, возможно, это мы опять что-то упустили? — предположила я. — Может, действительно в их лечении что-то есть?

Росс невесело рассмеялся и снял с костра слегка обжаренное мясо.

— Думаешь, я дурак и не проверил первым делом эту версию? Обследовал всех, кто позволил.

Зеленокожий старательно подул на полусырой шашлык и с аппетитом его зажевал. Мы последовали его примеру, но вскоре я не сдержала любопытства:

— Они болеют так же, как и остальные?

Росс проглотил мясо и покачал головой.

— Нет, не так же. Хуже. Намного хуже. Я говорил с Надей: она пришла к такому же выводу. На деле у них сейчас состояние тяжелее, чем у тех, кого мы раньше признавали безнадёжными. Я бы сказал, что счёт идёт на часы… Даже больше. Если судить по земному опыту, они уже должны быть мертвы или в агонии. Удивительно, что они, пусть даже и с обезболивающими, так бодры и не чувствуют своего реального состояния, — зеленокожий на мгновение задумался, а потом добавил: — Кстати, ещё одним подтверждением того, что здоровье у них не улучшается, является то, что им всё время приходится увеличивать дозу. Прежняя уже не помогает, и они пьют всё больше и заваривают травы гуще.

Я вздохнула. Повода не верить хирургу не было. К тому же, его слова напомнили мне о том, что когда-то сказал врач из йети. Он тоже удивлялся, как долго смогли прожить люди со злокачественными опухолями, и говорил, что земляне бы погибли и от в десять раз меньшего поражения.

— Почему вы мне не сказали? Я снова стал недостойным доверия, да? — неожиданно горько спросил зеленокожий.

— Прости? — удивилась Вера.

— Надя рассказала о вашем желании проверить, не вызывают ли мучения осложнений, — пояснил Росс. — Но я хотел бы знать правду, а не полуправду, — добавил он, глядя на меня.

Я растерянно посмотрела в ответ.

— Пока ещё неизвестно, есть ли они. Мы подумали, что если существует группа, которая уже давно пользуется мучениями, то по ней можно увидеть, есть ли…

— Вера, мы отойдём, поговорим, как врач с биологом, — прервал меня зеленокожий.

Геолог недоуменно кивнула, а я со вздохом поплелась за хирургом. Добравшись до соседней скалы (уже вне Волгограда), Росс сел и прислонился к камню.

— Если бы вы хотели «просто проверить», то не стали бы так быстро собирать экспедицию, — заявил зеленокожий. — У тебя и Ильи в Ордене осталось много недоделанных опытов и экспериментов, которые наверняка пришлось передавать другим. Если бы вы не торопились, то сами постарались бы закончить большую часть из них. А если вы всё бросили и рванули проверять, то значит, причина более чем серьёзная. И срочная.

Я отвернулась и задумалась. Действительно, маскировка никуда не годится. Вполне возможно, что и другие посвящённые что-то подозревают. Впрочем, нет нужды делать тайной предположение математика.

— Игорь что-то заметил? Или узнал по сети? — настаивал на ответе Росс.

— Нет. Он только предполагает. Но если его версия верна, то мы должны будем почти полностью отказаться от мучений. Кроме тех случаев, когда другой надежды нет, — сказала я и объяснила хирургу гипотезу математика.

К моему удивлению, Росс не вспылил, не начал доказывать неправоту, но и не впал в депрессию. Я ждала реакции, а зеленокожий растирал между пальцами выковырянную из-под мха землю.

— И? Что скажешь? — не выдержала я.

— Этого следовало ожидать.

Удивительно спокойный тон заставил занервничать.

— То есть, не именно этого, — поправился Росс. — Но чего-то подобного. С мучениями было всё слишком хорошо, слишком гладко. Так не могло быть! — вот теперь хирург вскочил и стукнул кулаком по скале. — Я никак не мог поверить, что мы нашли нечто сильное и универсальное. Какая-нибудь гадость да должна была вылезти.

Я кивнула, задумчиво глядя на водную гладь. А ведь как хотелось бы получить нечто сильное, универсальное и без побочных эффектов. Мечта. Увы, недостижимая. Недалеко раздался клёкот, и на одну из уток спикировал крылатый хищник. Но в последний момент жертве удалось вырваться из его когтей и скрыться в зарослях у маленького островка.

— Надежда ещё… — я не договорила.

Вот оно! Мы ведь уже видели больных и раненных животных. Нередко видели, иногда даже следили. И никогда, ни разу…

— Росс! — я резко развернулась к хирургу. — Мы ни разу не видели, чтобы животные пользовались мучениями! Понимаешь, что это значит?

— То, что это очень больно и неприятно? — с сомнением предположил зеленокожий.

— То, что что-то тут неладно, — уверенно сказала я. — Ведь иначе отбор бы шёл именно в сторону склонных к мучениям животных. А таких нет. Ладно двухвостки, но животные ведь и другие, не такие экстремальные мучения не используют. Они дают себя кусать пиявкам, некоторым мухам, едят ядовитые растения и поганки в качестве лекарств, заходят в заросли жгучих растений, даже иногда огнём пользуются — но всё это не сравнимо с мучениями. Если бы мучения были выгодны, то животные ими бы пользовались.

— Ладно, скоро вы это проверите, — прервал мои излияния Росс. — А пока… пока лучше ими не пользоваться. Точнее — было бы лучше не пользоваться, — тут же поправился он. — Но вы приняли закон.

— Чтобы его отменить, нужны доказательства, — опустив взгляд, пробурчала я. — Иначе сплошные метания получатся.

— Эх, вы, — махнул рукой зеленокожий. — Скрытные такие, а вроде из правительства. Идём уже обратно, надо с Ильёй поговорить.

Навстречу нам из дома хирурга выскочила Рысь с криком «Росс» и тут же оказалась на руках хирурга. Он необычайно обрадовался девочке. Настолько расчувствовался, что даже слёзы украдкой вытер.

— Рыська, я по тебе очень-очень скучал, — прошептал он, обнимая девочку.

Внезапно пришло понимание. Никто из других детей так и не вспомнил о Россе после его ухода — хотя раньше его очень любили и всё время к нему тянулись. Но после того, как он пролечил их мучениями — привязанность пропала. Или они просто не смогли его простить. Стало горько. Думаю, зеленокожий понимал, что так будет, поэтому и уехал в Волгоград. Чтобы не видеть, как от него отворачиваются те, кто прежде любил. Остаётся надеяться только на то, что со временем дети поймут и простят Росса, который пожертвовал их любовью, чтобы спасти жизни.

Впрочем, вскоре зеленокожий взял себя в руки и потребовал, чтобы мы с Ильёй связались с остальными и попросили приостановить действие нового закона. Химик согласился и, после недолгого разговора с другими членами правительства, нам дали пятнадцать дней. Удивительно, но даже объяснять ничего не пришлось. Впервые я поняла, что волгорцы и сатанисты нам верят. Именно верят, и если мы говорим, что есть вероятность серьёзных последствий, не требуют это аргументировать. Теперь у нас есть две недели для того, чтобы понять, насколько обоснованы подозрения Игоря. Или найти им опровержение.

Записано по рассказам Росса и очевидцев

Росс злился. Его бесило нежелание людей понимать, что они губят себя, занимаясь самолечением и при этом совершенно игнорируя новые знания. И если бы только себя!

Мучения не просто не улучшили репутацию союза и посвящённых, а ещё ухудшили. Как, впрочем, и запрет на использование рекомендованных вначале лекарственных трав. После этого многие уже не верили ни во врачей, ни в то, что им хотят помочь. Нет, люди по прежнему приходили за помощью, но, в основном, не медицинской, а самой обычной, бытовой: чтобы отлежаться в безопасном месте, получить пищу, когда не в силах добыть её самостоятельно, и минимальную заботу, в случае необходимости.

Из-за плохого настроения врач посвящённых вёл себя очень вызывающе и некорректно, допускал резкие фразы и циничные замечания и не исправил характер даже после замечания волгорцев и сатаниста. С одной стороны, это подтолкнуло некоторых людей лечиться активнее, а с другой — вызывало сильный негатив в сторону Росса. Однажды на него даже напали. Волгорцы и некоторые удуны попытались остановить агрессоров, но другие недовольные союзом встали на их сторону. И только вовремя подоспевшие мужчины йети смогли исправить ситуацию (связываться с ними народ побоялся). К счастью, очень серьёзных ран никто не получил: несколько сломанных рёбер и выбитых зубов (не считая банальных ушибов).

Напавших наказали, изгнав из Волгограда и запретив возвращаться под страхом смерти. Перед теми, кто поддержал агрессоров, поставили выбор: либо они отрабатывают полный месяц (сверх того, что должны по болезни), либо уходят из селения и выживают сами. Народ возмутился, но почти половина сразу выбрала отработку, а большая часть из тех, что ушли, вернулись через несколько дней, тоже предпочтя первый вариант. Сатанисты, после недолгого расследования, выгнали ещё двоих из тех, кто не участвовал в драке, обвинив их в подстрекательстве.

После этого свободные больше не осмеливались нападать, да и люди из союза стали бдительней. Но с тех пор многие стали отмечать, что поведение волгорцев и посвящённых изменилось, причём не в лучшую сторону. В том числе и Росс, когда отлежался, начал действовать ещё более вызывающим образом (по словам некоторых — почувствовав свою безнаказанность). Только сатанисты относились к людям не из союза как прежде, но их поведение и раньше не вызывало симпатии, а теперь на них и вовсе смотрели со страхом.

Ещё после стычки стало очевидно, что между людьми, не входящими в союз, тоже нет согласия. У людей выделилось две противоположные группировки. Одни поддерживали действия союза, считая, что от него больше добра, чем зла, а неприятности, ограничения, проблемные отношения и даже поведение Росса можно перетерпеть ради будущего — они всё равно не превышают положительного влияния. Другие (и увы, таких было больше) считали, что союз пытается всеми силами перетянуть одеяло на себя, подмять остальных, нажиться, и от него гораздо больше проблем, чем пользы.

Но всё равно доверие между союзом и остальными свободными было подорвано. Они продолжали работать вместе, потому что только так могли выжить, но даже к волгорцам теперь относились насторожено — как к чужим.