Вот и наступил июль, месяц «собачьей стойкости». В июле все говорят о нас с восхищением. Потому что перед такой жарой, как стоит в июле, устоять можем только мы, собаки. Про обычную погоду люди говорят: тепло; когда становится тепло, они говорят: жара; а в жару у людей уже нет слов. Ещё люди говорят: «собачий холод», значит, можно сказать и «собачья жара»? Собачьей жары, кроме собак, вынести никто не может. Я и то лежу, высунув язык, и тяжело дышу. И немножко завидую кроту. Ему-то под землёй не жарко. Но вы слыхали когда-нибудь о том, что крот — стойкий? Я тоже не слыхал. И всю жизнь провести в темноте мне совсем неохота. Вообще-то к жизни под землёй надо приспособиться. У нас, у собак, например, ноздри, как и положено, в носу. А у крота — под носом! Чтобы земля не набивалась, когда он её носом роет. Лапки у него короткие и широкие. Как лопаты. Лежит крот на брюшке, лапками копает, носом помогает. У меня лапы длинные, лёжа не много наработаешь. Зато, когда мне скажут «дай лапку», я даю, а крот не может, как бы ни старался. Правда, его об этом никто не просит. Насколько мне известно. Понимают, что дать можно только длинную лапу. Лапы у крота маленькие.

Крот добывает себе пропитание только в своих подземных коридорах-переходах. Трижды в день делает обход и съедает всё, что попадётся. Жуков, червяков, букашек.

Я сколько раз слышал, как он шебуршит под землёй у нас в саду.

— Хорошо тебе, — крикнул я ему, — у нас здесь собачья жара, а ты там прохлаждаешься!

— Что ты, сынок, — кряхтя, ответил крот, — разве я прохлаждаюсь? Я метро строю, подземные переходы. Кротопровод. Мы, кроты, ещё когда метро придумали! И прорыли его под всей Европой!

Четыре дня крот проводил под нашим садом линию метро. Весь сад покрылся кучами земли. Мой хозяин, если такую кучу видит, из себя выходит. Стоит и ждёт, когда земля начнёт шевелиться. В руке мотыгу держит, рядом ведро с водой. От ярости на месте пританцовывает. Там кроту внизу всё слышно. Он сидит тихо. Носа не высовывает. На пятый день, к вечеру, мой хозяин взял себя в руки. Стоит как вкопанный, только глаза сверкают. Крот потерял бдительность. Решил, что наверху никого нет, и давай рыть, копать, землю отбрасывать. Мой хозяин рванулся — и вот крот уже в ведре с водой бултыхается!

— Aгa! Попался! — закричал мой хозяин. Как будто поймал не какого-то несчастного кротишку, а по крайней мере буйвола. — Попался! Сейчас я с тобой разделаюсь! Я тебе покажу, как в нашем саду безобразить!

Схватил ведро и бегом к реке.

— Утоплю, — кричит, — как старую галошу!

И — буль-буль-буль — мой крот скрылся под водой! Я — за ним. Спасать. Мне крота жалко. По-моему, крот похож на не совсем удавшуюся собаку: четыре лапы, шубка, хвостик. А что лапку не может дать, так ведь и такса тоже не даёт. Как ни верти хвостом, она же собака!

Я доплыл до того места, где круги пошли, смотрю, а мой крот вынырнул. Плавает! И тоже по-собачьи! Вот это стиль!

— Из-за чего такая паника? — спокойно спрашивает крот, увидав меня. Впрочем, увидеть меня он не может. Крот почти ничего не видит.

— Не из-за чего, а из-за кого! Из-за тебя, несчастный! — рассердился я. — Стараюсь, стараюсь, а он и не думает тонуть.

— А при чём тут я, — с важностью отвечает крот. — Уж не воображаешь ли ты, сынок, что я не могу переплыть реку? Хоть я не молод, два года стукнуло, но на это ещё силёнки найдутся.

Я не стал к нему приставать и вернулся на берег. Сел и внимательно смотрел, пока мой крот не выбрался на сушу.

Потом бросился догонять хозяина. Он размахивал пустым ведром и весело насвистывал. Справился с кротом. Ха-ха-хав! Как же!

В тот день мы все были счастливы. Все втроём: хозяин — что утопил крота, я — что он его не утопил. И крот — потому что переплыл реку, хотя ему уже два года.

Все мы считали, что день удался на славу, забыв о том, что на дворе стояла собачья жара.