Ник Фортуна кивнул двум мужчинам в зеленой униформе с бледными лицами, и те, пропустив их, снова закрыли тяжелую стальную дверь. У Мэгги натянулись нервы, когда массивная плита с лязгом отгородила их от внешнего мира.

Довольно большая и хорошо освещенная комнатка-сейф вдруг показалась тесной и пугающе интимной.

Ник, похоже, почувствовал ее испуг, но неверно определил его причину.

– Необходимая предосторожность, – он указал на герметичную дверь. – Но сейф снабжен вентиляцией, так что удушье нам не грозит… даже если останемся на всю ночь.

Мэгги вздрогнула, когда он повернулся к стене с пронумерованными ящичками, выбирая ключ из тяжелой связки. Его успокоительное заверение имело противоположный эффект. Всю ночь… многозначительное словосочетание устроило сумбур в ее голове. Каково это было бы – провести долгие ночные часы в вынужденной близости с Ником Фортуной? Она стиснула розовую шелковую вечернюю сумочку. Как будто мало она наделала глупостей этим вечером со своими неосторожными откровениями!

Когда он напомнил в ресторане о деле, она была так насторожена, что могла предположить все что угодно, кроме самого дела. Потрясение от мысли о запретном удовольствии было настолько сильным, что предательски отразилось на лице. Ник мрачно улыбнулся.

– Камушки, Мэгги. Я имел в виду ювелирное дело.

Она мгновенно воспользовалась своим знаменитым апломбом:

– Вот черт! Я-то думала, ты наконец разболтаешь свои планы. Ведь это дело тоже было назначено на вечер.

– Ты в самом деле подумала об этом? – скептически улыбнулся он. Оба знали, что она врет.

– Конечно, – заявила Мэгги, изображая полнейшую невинность. – О чем же, по-твоему, я могла подумать?

Она искусно отняла у него инициативу, и восхищенный блеск в глазах Ника свидетельствовал о том, что он оценил этот ход. Ответь он напрямик, вышло бы, что он приписал ей свои тайные мысли, и тогда он оказался бы самонадеянным глупцом.

Вот только она забыла, что говорит с человеком, которому плевать на условности, если он победил.

– Значит ли это, что тебя не интересует разговор о том, чтобы стать моей возлюбленной?

– Я… я… прошу прощения… – она задохнулась, не в силах поверить своим ушам.

– Конечно, прощаю, Мэгги, – сказал он, шутовски прикидываясь, что понимает ее слова буквально. – Я, конечно, польщен твоим интересом, и вышло так, что как раз сейчас у меня нет любовницы, но, как я уже говорил раньше, замужние женщины не подлежат рассмотрению. Ты очень красива, и я не сомневаюсь, что найдется немало мужчин, которые будут счастливы стать мишенями твоего… энтузиазма. – Все это было сказано мягким тоном человека, желающего отказать, не обижая. Мэгги разрывалась между оскорбленной гордостью и восхищением, между яростью и смехом. Он сделал из нее самонадеянного подростка!

Зная, что протест приведет только к дальнейшим провокациям, она замкнулась в том, что должно было изображать холодное, надменное молчание, но в глазах бурлил кипяток, черный, как поданный им кофе. Мэгги молча перебирала запоздалые сокрушительные отповеди.

Вскоре после этого они отправились на фабрику и склад Фортуны. Мэгги одновременно и спешила закончить необычный вечер, и жалела о его скором завершении.

Ник вытащил несколько неглубоких ящичков и поставил их на полированную полку, тянувшуюся вдоль стены сейфа.

– Ну же! – Он поднял брови, и Мэгги, доказывая, что вполне владеет собой, подошла, касаясь шелковым рукавом темной ткани его костюма. Едва опустив глаза, Мэгги забыла об электрических разрядах, пробегающих по руке.

– Какая прелесть! – Как ни привыкла Мэгги иметь дело с драгоценностями, она была очарована. Санчес поместил свои камни в дивные изгибы золота, серебра и платины. Чистые, скупые линии были идеальным обрамлением богатого блеска роскошных камней.

– Я же говорил, что тебе понравится. – Ник направил на нее одно из прямоугольных зеркал, стоявших на полке. – Что примеришь сначала? Может быть, это?

У него был хороший вкус, но Мэгги все еще сердилась. Вместо предложенного она указала на ожерелье из квадратных изумрудов в очень простой золотой оправе.

– К нему нужна женщина с менее выступающими ключицами, – знающе заметил Ник – Мне нравится, – твердо заявила Мэгги, борясь с желанием прикрыть ключицы. Все у нее в порядке, и нечего ему подкапываться под ее самообладание. Но как же обидно было убедиться, отказавшись от помощи и самостоятельно надев ожерелье, что он оказался прав! Молча она положила ожерелье обратно в ящик и выбрала другое.

– Для этого нужна более длинная шея.

Мэгги нахмурилась своему отражению. При глубоком вырезе короткое ожерелье утрировало объем обнаженного тела. Дело тут не в шее, сказала она себе.

Каждый раз, как она выбирала что-то. Ник отпускал критический комментарий, но она упрямо держалась, пока не кончилось терпение.

– Знаешь, ты ужасный продавец. Неужели ты не хочешь, чтобы я выбрала то, что мне нравится?

– Похоже, тебе нравится все, – сделал он широкий жест рукой. – Что не позволяет сузить диапазон. При такой скорости мы действительно останемся здесь на всю ночь… или, может быть, ты этого и хочешь? Не пытаетесь ли вы скомпрометировать меня, миссис Коул?

– Эта шутка затаскана до дыр, мистер Фортуна.

Ник ухмыльнулся, и Мэгги вдруг представила его молодым боксером: пританцовывая, ныряет он под удары и наносит ответные.

– Но звучит очень свежо, когда она связана с тобой.

– Я покупаю камни, а не любовника. А если бы мне нужно было последнее, я бы выбрала кого-нибудь классом повыше. Класс – это такая штука, мистер Фортуна, которую нельзя купить за деньги. С этим нужно родиться. У вас есть костюм, но он не вполне подходит. Иногда он морщится, демонстрируя потертости.

Его глаза впервые оскорбление сузились.

– Я предпочитаю чистую совесть любому классу…

– Неверно расставлены акценты, – издевалась она. – К сожалению, у тебя нет ни класса, ни чистой совести. Шантаж, угрозы насилием не вполне к лицу достойному гражданину. И разве может быть чиста совесть у человека, который пытается продать дочь, чтобы приобрести респектабельность?..

– Я не продаю Лори! – Его гневный вопль резко отразился от стальных стен сейфа.

– Принудить ее выйти за одного из тщательно отобранных тобой кандидатов это и значит продать.

– Я ни к чему ее не принуждаю. Она слишком молода, чтобы вообще думать о браке. Ей нужно больше опыта, чтобы выбрать достойного спутника жизни.

– А, ты хочешь, чтобы она сначала поспала немного на пробу?

– Нет! – У него потемнело от прилива крови лицо. – Я говорил не о сексуальном опыте. Я имел в виду опыт жизненный. До сих пор она вела очень замкнутый образ жизни…

– По чьей же вине?

– Я сказал – замкнутый, но не изолированный, – проскрежетал он, с трудом усмиряя ярость. – У нее впереди вся жизнь, и нет нужды торопить события.

– Понимаю. Ты хочешь, чтобы она в семнадцать лет поступала как тридцатипятилетняя. Очень логично. Ник. Очень здраво. Стоит ли плакать по луне, когда под рукой столько звезд?

Ее сарказм оказал смягчающее действие. Ник лишь издал сердитое междометие и скрестил руки на груди.

– Если собираешься дуться. Ник, сильнее задействуй нижнюю губу, посоветовала Мэгги, снимая чуть дрожащими пальцами сережки, которые примеряла перед этим.

– Господи, как я ввязался в этот спор? – вслух спросил себя Ник.

– Природный талант, – пояснила она. – Ты боец.

– Я был бойцом.

– И остался им. – Не дождавшись ответа, она взглянула на него и успела заметить неуверенность в обращенном внутрь взгляде. – Стыдишься своего прошлого, Ник? – спросила она с намеренным высокомерием.

Он вскинулся было, но сдержал себя.

– Нет, два раза я не ловлюсь. – Во взгляде появилась угроза. – Ты знаешь, на каких струнах играть, да, Мэгги? Хотел бы я знать, что из сказанного тобой было искренним.

– Очень трудно не заметить, как ты стесняешься своих грязных ногтей.

– Ты хочешь сказать, что примеряешь к себе любовника из низшего класса? – съязвил он.

– Для любви существуют только те барьеры, которые люди сами хотят видеть.

– Но мы говорим не о любви. Возбуждает ли тебя мысль о том, чтобы лечь в постель с неутонченным, полным здоровой грубости мужчиной?

– Ты имеешь в виду – с любым, полным здоровой грубости мужчиной… или с тобой?

Мэгги ожидала отпора, но Ник рассмеялся.

– Кажется, мы снова вступаем на опасную территорию. Признаю, что на меня произвело впечатление замечание о классе, но и ты должна признать, что я прав.

– В чем? – осторожно спросила она.

– В этом, – он указал на футляр, который предлагал с самого начала.

– Ты уверен, что я не слишком низкорослая? Или толстая? Или коленки чересчур выпирают? – Она прекрасно понимала, что голос выдает раздражение.

– Это будет выглядеть на тебе превосходно. – Он достал тонкое, как бумажная аппликация, ажурное золотое ожерелье с тремя каплевидными рубинами.

– Это подчеркнет твои хорошие черты и отвлечет от плохих.

– Хорошие черты? Неужели ты заметил хоть одну? – пробормотала Мэгги, стараясь не обращать внимания на прикосновение его пальцев к шее под тяжелым водопадом волос Действительно он не справляется с застежкой или медлит нарочно? Он стоял очень близко. Она чувствовала его тепло всем своим телом от головы до пят. В зеркале ее фигура отражалась в обрамлении широких мужских плеч.

– Годится, Мэгти? – Он наконец справился, но вместо того, чтобы отойти, легонько положил руки на ее обнаженные плечи. Тонкие бретельки платья вдруг обожгли спину. Что, если он шевельнет своими большими ладонями, если спустит бретельки и?.. Она моргнула, встретив его взгляд в зеркале, чувствуя, как пересохло во рту от очевидности его мыслей. Мэгги не могла произнести ни слова.

Не отрываясь от ее затуманенного взгляда, он провел рукой вдоль золотой дорожки на ее кремовой коже, ниже… ниже, туда, где капли рубинов уютно лежали над самым краем декольте.

– Видишь? – пророкотал он в ее волосы. – Идеально. У тебя красивые груди, мягкие, полные, округлые и теплые. Камни как раз на своем месте – позволяют мужчине любоваться твоей женственностью, не оскорбляя.

Его палец коснулся ложбинки, в которой лежал самый большой камень. Мэгги задержала дыхание. Вдохнуть необходимый кислород значило бы податься навстречу его теплу А от отсутствия воздуха мутилось в голове. Глаза полуприкрылись трепещущими ресницами, когда она ощутила, как его пальцы поправляют две меньшие капли по обеим сторонам большого рубина, чтобы они лежали ровно, каждая над своим холмиком шелковистой плоти.

– Один камень извиняет мужчине первый взгляд… три позволяют взгляду задержаться.

– Ч-что, если я не хочу этого взгляда? – непослушными губами прошептала Мэгги, утратив всю свою хваленую бойкость.

– Тогда не носи такие платья. Женские груди сохраняют свою возбуждающую силу, несмотря на ослабление прежних запретов. Мужчина может восхищаться… и не прикасаться. Здесь все дело в самоконтроле.

Тогда почему же он прикасается? Он все ласкал изысканно ограненные рубины, и жесткие неровные костяшки пальцев скользили по ее вздрагивающей коже. В ушах у нее появился странный звон, колени ослабли так, что пришлось прислониться спиной к его груди. Мэгги закрыла глаза, и краска жарко залила шею и лицо, когда она поняла, что оказалось между ее мягкими ягодицами. Его бедра прижали ее к жесткому краю полки, и он начал ритмично покачиваться.

Распахнув глаза, она резко втянула воздух.

– Ник…

Его взгляд неохотно оторвался от эротического контраста между своей рукой и ее грудью. При виде ее пылающего лица он замер, весь напрягшись. Мэгги поняла, что движения совершались бессознательно. Он забылся в эротической грезе, похожей на ее собственную. Мэгги ожидала, что он помрачнеет, ожидала презрения к ней и к самому себе, но вместо этого Ник спросил с легчайшей улыбкой:

– Так что я говорил о самоконтроле?

– Не знаю, – хрипло пробормотала Мэгги, справляясь и со смущением, и с румянцем. Он не собирался акцентировать ее возбуждение, которое было таким же явным, как и его собственное. Под тонким черным платьем не было лифчика, и соски грудей, которыми он так внимательно любовался, заметно напряглись. К… к этому не полагаются сережки?

– Полагаются. – Прошло ощутимое мгновение, прежде чем Ник потянулся за ними.

Получив сережки, Мэгги выяснила, что трясущиеся пальцы не способны найти даже дырочки в ушах и уж тем более не справятся с застежками.

– Дай-ка мне.

Руки Ника сохранили каменную твердость и при этом оказались удивительно для своего размера чуткими. Мэгги повернулась лицом к нему и послушно погрузила руки в волосы, приподнимая их, чтобы открыть уши. И чуть не взвилась до потолка, когда он нежно сжал мочку большим и указательным пальцами.

– Спокойнее! – попросил он, когда она вскрикнула от боли, причиненной, своим рывком. – Мне нужно сначала найти дырочку.

– Просто вставь, – поторопила Мэгги и поперхнулась, краснея. – Я имею в виду сережки.

– Конечно, Мэгги, что же еще ты могла иметь в виду? Я не думаю, что ты так же спешишь, когда… э-э… занимаешься другими вещами, – примирительно согласился он, вставив наконец золотой стерженек в ухо и застегнув сережку.

Вторая заняла столько же времени. Теперь она знала, что он дразнит, и всеми силами постаралась изобразить скучающее безразличие принцессы, терпящей утомительную, но неизбежную церемонию. – Вот так Несколько долгих секунд Мэгги видела только чувственное удовольствие на его лице.

– О да, они прекрасны! – Отпустив волосы, Мэгги покачала головой, любуясь кроваво-красными сполохами в качающихся сережках.

– Ну, значит, с одним подарком покончено.

– С двумя. Маркхам может подарить мне сережки, а Патги – ожерелье.

Ник заметил, что она не поинтересовалась ценой. Мэгги Коул никогда не приходилось спрашивать цену, шла ли речь о подарке или о покупке. Любая прихоть могла быть и бывала удовлетворена. Ник знал, каково быть игрушкой богатой женщины, женщины, которой никогда не говорили «нет». Однако, хотя Мэгги принимала свое богатство и привилегии как должное, она, похоже, не спекулировала ими. Может быть, она играла перед ним, но ни разу он не видел, чтобы Мэгги была пренебрежительна или хотя бы невнимательна к кому бы то ни было, независимо от положения… скажем, со своим слугой даже чересчур мила.

Она легко расточала время и деньги – смотря что требовалось, – если желаемое казалось ей стоящим того. Ее любовь к жизни – посвященной, насколько он мог понять, преимущественно удовольствиям – все труднее было презирать. Почему бы ей не жить по своему усмотрению, если это не причиняет никому вреда и если она повсюду привносит свет и тепло? В этом отношении Мэгги была противоположностью Делии, чья жизненная миссия состояла, казалось, в том, чтобы делать всех такими же циничными и неудовлетворенными, как она сама. По сравнению с Делией Мэгги была просто наивный младенец. Он нахмурился. Если не считать небывало аморального отношения к собственному браку… как будто уважение и верность никак не связаны между собой. Ее сексуальность тоже поражала Ника – не закрепощенная, но при этом какая-то… эфемерная.

– Есть еще кольцо, – непринужденно заметил он. – Оно не входит в гарнитур, но будет смотреться хорошо. Возможно, муж захочет купить его для тебя.

Она и глазом не моргнула.

– Нет, Финн никогда не покупает мне кольца.

Он знает, что я не ношу их.

– Даже обручальное?

Тут она все-таки запнулась.

– Ну да, одно он, конечно, купил.

Он посмотрел на гладкие линии под левой перчаткой.

– Но ты его не носишь.

Она потерла пальцы тем же бессознательным нервным движением, которое он уже замечал прежде.

– Какой смысл – под перчатками? Все равно никто не увидит.

– С глаз долой – из сердца вон? Очень в стиле вашего брака. – Он повернулся и нашел кольцо, не дав ей времени ответить. – Все-таки примерь. Я думаю, что это лучшее творение Санчеса.

Оно было прекрасно. Почти античная в своей массивности оправа не отвлекала, однако, от центральных камней – двух рубинов в обрамлении алмазов. Мэгги не знала, какое сожаление отразилось у нее на лице, когда она покачала головой.

– Примерь. – Рука Ника скользнула с ее правого локтя к запястью и начала стягивать перчатку.

– Ты когда-нибудь слышишь «нет»?

Его это почему-то рассмешило.

– Не чаще, чем ты. В чем дело? Это твой дивный и прекрасный брак одарил тебя психозом относительно колец? Уверяю тебя, примерив кольцо, ты не будешь обречена на вечную верность.

Она сдалась. Снять перчатку под его взглядом выглядело раздеванием. И заняло некоторое время, потому что перчатка была тугая. Не успела рука освободиться, как оказалась в его ладони. Мэгги удивленно осознала, что впервые за очень долгое время кто-то, не принадлежащий к близким, касается ее обнаженной руки. За годы защиты от прямых прикосновений кожа стала необычайно чувствительной; странно и непривычно было ощущать ею грубую мужскую ладонь.

– У тебя прелестные руки; грех скрывать их от людей, – проговорил он, медленно надевая кольцо на тонкий бледный палец.

Непривычная тяжесть якорем притянула руку к его ладони, и Мэгги, не отрываясь, смотрела на странную гармонию двух таких разных рук. Кольцо подошло так, будто было сделано по мерке, и она постаралась подавить острый приступ сожаления. А уж казалось, что все это давно позади. Да, Ник Фортуна умеет причинить ей боль самыми непредвиденными способами, заставить желать вещей, которые она не может, не должна желать…

– Такое кольцо делает твою руку еще более изящной, изнеженной и женственной. Зачем тебе перчатки? Почему ты прячешься под этим смехотворным фетишем? – Он перевернул ладонь и нежно провел по ней большим пальцем. – Это что, кокон, который должен оберегать их от грубой реальности, как те коконы, что оберегают твое сознание от грубой реальности неудавшегося брака?

Он снова поддевал ее со все той же скрытой нотой отвращения. В данных обстоятельствах нельзя было винить его за смешные выводы, но она винила. Он такой… самодовольный. Так уверен, что монополизировал рынок страданий.

Думает, что только у него могут найтись силы, чтобы спорить с судьбой и заставлять ее напасти работать на себя. Мэгги вдруг захотелось сбросить его с каменного пьедестала надменности. Заставить его признать, что и она умеет справляться с жестокими ударами судьбы. И, что менее достойно, заставить его испытать стыд, увидеть, как пошатнется его самоуверенность.

Она спокойно высвободила руку и быстро стянула вторую перчатку. Потом, не спуская с него глаз, с утрированным смущением протянула обнаженные ладони.

Пусть он теперь сделает комплимент изнеженному совершенству. Боль и вызов смешались в ее надменном взгляде.

Предупрежденный темным отчаянным смятением в этих говорящих глазах, Ник даже не взглянул вниз. Он ответил обычным мужским жестом – взял ее руки в свои. Ничто не изменилось в его взгляде, когда он поднял руку с кольцом и прижал губы к ее гладкой коже. У Мэгги перехватило дыхание, когда он проделал то же с другой рукой, проводя губами по беспорядочной сетке рубцов, уродовавшей костяшки ее пальцев почти до сходства с его собственными.

– Пусти! – Ощутив пронзительную боль на дне зрачков, она попыталась запоздало – отказаться от нерасчетливого вызова.

В ответ он перевернул бедную изуродованную кисть и поцеловал нечувствительную ладонь, не переставая наблюдать, как она пытается овладеть собой.

– Я разочаровал тебя, Мэгги? – Его дыхание сквозило меж судорожно сведенных пальцев.

Теперь вызов исходил от него, и ей нечего было ответить.

– Отпусти меня.

– После того, как ты доверилась мне? Это было бы слишком жестоко. Чего ты ожидала от меня? Обморока? Отвращения? Надеялась, что я распишусь в бесчувственной тупости? Это же глупо!

– Да… да… да!.. – Как она хотела бы не испытывать к нему ничего, кроме легкого презрения! В глазах у нее защипало. Ник поднял ее руку и, не выпуская из бережного плена, медленно, один за другим, перецеловал скрюченные пальцы. И лишь после этого взглянул на них. Не было ни потрясения, ни жалости, ни лихорадочных поисков уместной реплики.

– Как это случилось?

– Кипящий жир… огонь, – услышала свой голос Мэгги. – Мне было одиннадцать лет.

– До сих пор болит?

Мэгги покачала головой.

– Немного снижена чувствительность, но я почти полностью владею пальцами.

Врачам пришлось восстанавливать некоторые нервы и сухожилия, ну и пересадка кожи. Теперь, можно сказать, остался только косметический ущерб.

– Пластическая операция?

Она вяло, без горечи улыбнулась.

– Ты видишь ее результат.

Темными потеплевшими глазами он изучал ее лицо.

– Тебе врачи рекомендовали носить перчатку, или это стиль Мэгги: щеголять изъяном как тонкой эксцентричностью?

– О, разумеется, последнее. – Она уже восстановила самообладание. Что сделано, то сделано. Что толку жалеть? – Это щадит общественную чувствительность и избавляет меня от взглядов украдкой и неприятных вопросов.

– Надоедливых – да. Но… неприятных? – Он вдруг сообразил, что получил только косвенный ответ на свой вопрос. – Так чем же ты занималась, когда это случилось, Мэгги?

– Мы готовили чипсы в кастрюле на костре. Подрались из-за распределения обязанностей; я толкнула его, он меня стукнул… – Она пожала плечами. – А все мой дурной норов: привыкла, что всегда будет по-моему.

По знакомому выражению нескрываемой нежности Ник догадался, кто был ее компаньоном. У него напряглись плечи от подавляемого прилива ярости, как всегда при упоминании Финна Коула.

– Коул толкнул тебя в костер? – хрипло спросил он.

– Нет! Я же сказала, что мы оба толкались. Я решила доказать, что могу сделать все без его помощи, и плеснула на себя из канистры. Воды у нас не было, и Финну пришлось сбивать пламя руками. У него до сих пор остались небольшие рубцы.

– Господи, ты хочешь сказать, что руки загорелись? – Впервые Ник не сдержал гримасы, но Мэгги инстинктивно поняла, что это реакция на мысленный образ, а не на теперешнюю физическую реальность. Он прижал почти утонувшую в его кулаке руку к груди, и Мэгги почувствовала прилив нежности, услышав, как яростно и неровно колотится у него сердце.

– Я не разрешила ему бежать за помощью, – продолжала она, все стараясь обелить Финна. – Не хотела, чтобы знали о его участии. Видимо, я была в шоке и особой боли не чувствовала, поэтому мы оба не догадывались, насколько все серьезно. У нас были с собой велосипеды, и я позволила Финну только довезти меня до ворот. – Она сделала гримаску. – Если бы Патги узнал, что единственным свидетелем был Коул, он бы возжаждал крови. Он не стал бы выяснять, кто виноват и что сделал Финн, чтобы помочь мне, а просто постарался бы упечь его в тюрьму для несовершеннолетних. Или хотя бы позаботился, чтобы мы никогда больше не увиделись. А так, когда я почувствовала себя лучше, Патти устроил ад кромешный за такую глупость мне одной.

– И я его не виню! – В Нике проснулся отец. – Значит, в беду попала ты, а Финн отделался легким испугом.

– Не совсем так. На самом деле Финн, по-моему, переживал все это еще дольше, чем я… благодаря своей мужской этике, по которой парень всегда в ответе. Он думал, что должен был лучше позаботиться о своей подруге.

– И должен был!

Праведный гнев Ника развеселил ее.

– Ему было только одиннадцать лет. Ник. И никто, даже лучший друг, не мог справиться с Мэгги Донован в те времена.

– Равно как и в эти, я подозреваю, – сухо заметил он, теряя воинственность.

– О, с тех пор я почти угомонилась. Это был поворотный пункт в моей жизни, потому что Патти решил поместить меня в строгий пансион, который, по его мнению, был единственным местом, где я находилась бы в относительной безопасности. Я была отправлена за море для превращения в маленькую леди.

– Что не вполне удалось, – отметил Ник. – Коул до сих пор переживает?

Мэгги напряглась.

– Если вас интересует, не женился ли он на мне из чувства вины, доктор Фрейд, ответ будет отрицательный!

– Тогда почему он женился на тебе? – мягко спросил он.

– Потому что это был единственный способ… – Она остановилась, перепуганная тем, как близко он подошел к раскрытию еще одной ее тайны.

– Единственный способ чего? Затащить тебя в постель?

Грубость возымела неожиданное действие. Мэгги расхохоталась. Это не удалось Финну и через пять лет супружеской жизни. Ник со смешанными чувствами наблюдал за ее весельем, но изломанные черты лица позволяли лишь догадываться, что творится в его душе. Мэгги прикусила губу, сняла кольцо и с сожалением положила на место.

– Пожалуй, я предоставлю Финну самому выбрать подарок, – торопливо сказала она. – У него прекрасный вкус. – Легче не стало. Никто еще не всматривался в нее так, как Ник. Будто он мог проникнуть в работу ее мозга.

Слава Богу, что это не так – какой бедлам он бы там обнаружил! – Гм… это я, пожалуй, тоже сниму…

– Считай, что это твое. Иди в них домой.

– Откуда ты знаешь, что банк примет чеки от дедушек?

– Я знаю их возможности до последнего цента.

И потом, они ведь принадлежат к старой школе, где слово мужчины было словом чести.

Последний комментарий замкнул круг. Мэгги, оказывается, совсем забыла, зачем согласилась провести вечер с Ником. Она задрала подбородок характерным жестом надменной решимости.

– Что ты собираешься делать с акциями, Ник?

– А как ты думаешь?

Она свирепо пожирала его глазами.

– Не искушай меня.

В его глазах что-то блеснуло.

– Сколько ты можешь заплатить за эту информацию, Мэгги?

– Я уже заплатила более чем достаточно – длинным и утомительным вечером с самодовольной свиньей.

– Не следует задирать подбородок, Мэгги, особенно если оказываешься на ринге с таким старым бойцом, как я. – Он провел разбитым кулаком по чистой линии ее скулы. – Можешь остаться со сломанной челюстью.

Мэгги отдернула голову.

– Я справлюсь, старик.

– Теперь ты искушаешь меня. – Голос был мягок, но в нем слышалась угроза.

– Я не слюнявый дурак, готовый упасть к твоим ногам, как любой мужчина до восьмидесяти лет. У меня есть определенные стандарты…

– Да, я знаю, ты уже достаточно говорил об этом – я под них не подхожу.

Но и, ты не подходишь под мои, приятель.

– Тогда зачем влага в темных глазах, глубокое декольте и игра в бедную-богатенькую девочку?

– Это не игра!

В ставшем вдруг снова тесным и жарким сейфе воцарилась тишина.

– Нет? Какое открытие! – проговорил он. – Ты хочешь информации… но еще больше ты хочешь меня…

Да. Да! Мэгги замотала головой так, что рубины заколотились по щеке, горящей от его прикосновения.

– Я заставляю тебя злиться, но еще больше заставляю ощутить себя женщиной, на что неспособен твой муж. Он воришка, он умыкает все, что плохо лежит. Но не мою дочь. Я не разделяю твоей детской веры в его благородство.

Я намерен скупить все акции, до которых смогу добраться; и если сам факт моего обладания ими не окажется достаточно убедительным доводом, чтобы оставить мою дочь в покое, я уничтожу его. Я устрою так, что его репутация будет испорчена навсегда. Собственный дед не доверит ему больше ни цента.

Если ты намерена и дальше потакать ему, Мэгги, трижды подумай, стоит ли. На этот раз обожжется, играя с огнем, он сам.

– Ты хочешь, чтобы я отступилась от него? – догадалась Мэгги. – Боже правый, при твоих-то пуританских взглядах на брак! Ты хочешь разделить нас…

– Я хочу, чтобы ты знала, во что ввязываешься.

– Что ж, большое спасибо за предупреждение!

Ты не боишься, что я передам твои слова Финну?

– Я рассчитываю на это. Если ты сможешь сохранить брак, основанный на духе и букве закона, мне не придется ничего предпринимать. Если ты оставишь Коула… – Ник пожал плечами, – тем проще мне будет уничтожить его.

– Оставить его и идти куда… к тебе? Ты этого хочешь, не правда ли? Это сделало бы твою месть полной, – обвиняла она напряженным от боли голосом.

Отрицательное покачивание его головы было как пощечина.

– Я хочу встать между мужчиной и его женщиной…

Она расхохоталась, не дав ему договорить.

– Но ты же пытаешься разрушить наш брак…

– Не так, как ты думаешь. – Он придвинулся ближе. – Хотя не могу отрицать, что если бы ты была свободна… – Сделав это неосторожное допущение, он заглянул в огромные темно-серые глаза и потерял ход мысли.

Рубины мерцали на ее груди, женский запах обволакивал его, смешиваясь с запахом собственного возбуждения. Ник Фортуна, никогда не знавший нокаута, зашатался как пьяный. Голова кружилась, ноги не держали, и он ухватился за хрупкие женские плечи, чтобы сохранить равновесие. Интересно, так ли ее вкус пьянит, как ему чудится?.. – Мэгги…

Так. Но одного вкуса недостаточно. Он нашептывал соблазны, щекоча ей кожу, это была эротическая литания, зовущая ее разделить опьянение.

– Если бы ты была моей, я осыпал бы тебя драгоценностями, ты не носила бы ничего, кроме них. Я уложил бы тебя на красный шелк и нежил твое дивное тело. Как прекрасна ты была бы… ослепительно нагая с красными рубинами в ушах… – Грубые ладони обхватили ее шею, и большие пальцы качнули тяжелые серьги. – Рубины меж грудей… – Теплые жесткие руки скользнули вниз, чтобы приподнять наполнившиеся томительной болью округлости. – И я положил бы драгоценные камни сюда… – мечтательно бормотал он, обхватывая ее талию, обводя большими пальцами пупок сквозь тонкую ткань платья. Она тихо застонала, когда одна его рука скользнула ниже, прижалась к холмику между бедер, вызвав взрыв горячей дрожи. – Но здесь тебе не понадобились бы украшения, Мэгги, – шептал он. – Здесь, в сердце твоей женственности, драгоценность более прекрасная, чем любой камень… живая драгоценность, та, что может дать бесценное, несравненное наслаждение. О Мэгги…

Он пил тихий стон из ее губ и приникал все крепче, сжимая руками ее выгнувшуюся спину, притягивая к себе, обхватывая бедрами, целуя ее, целуя… целуя… целуя ртом таким же жестким и властным, как все его тело.

Сейф усиливал каждый звук, каждый шорох и вздох, каждый стон, и громкий зуммер прозвучал как сирена, заставив их отпрянуть друг от друга.

Мэгги должна была опереться о полку, дрожа всем телом, а Ник, очнувшись, уставился в мигающий красный сигнал на панели у стальной двери.

– Это сигнал тревоги, – сипло проговорил он. – Датчик тепла регистрирует присутствие человека и подает сигнал через каждые полчаса. Если не набрать код в течение тридцати секунд, подается сигнал тревоги в полицейское управление.

– Так, ради Бога, отключи его! – дрожа, взмолилась Мэгги. Трудно представить, какой скандал разразился бы, если бы полиция, ворвавшись, обнаружила их с Ником, практически занимающихся любовью среди сокровищ! Она разгладила платье, чувствуя, как тело отзывается дрожью на каждое прикосновение. Господи, что он должен теперь думать о ней?..

Ей стало чуть легче, когда она увидела, что палец, набирающий код, неверен настолько, что с трудом попадает на нужные клавиши. Очередная ошибка вызвала яростное ругательство, но, обернувшись к ней. Ник выглядел уже почти спокойным.

– Извини…

Он не смотрел в глаза, и это удивило ее так же, как извинение.

– За то, что заставил меня почувствовать себя женщиной?

Вскинулись густые ресницы, и, увидев огромные зрачки, она поняла, почему он отводил взгляд. Он был так же беспомощен, как и она сама.

– Ник…

– Не надо, Мэгги. Не усугубляй. Я потерял голову. Такое больше не повторится.

Это признание слабости заставило ее еще больше восхититься им.

– Ты суров с собой так же, как с другими, – печально проговорила Мэгги, жалея о потерянной невинности… если не тела, то сердца уж точно. Всю жизнь она ждала человека, которого могла бы полюбить со всей страстью своей богатой натуры. Но этот человек не хочет ее любви и отказывается принять ее страсть. Есть ли путь к нему в запуганном лабиринте, который они построили?

– Отвезу-ка я тебя лучше домой.

– Я могу взять такси, – предложила она.

– Не будь смешной, – прорычал он, рассовывая ящики по местам. – Полагаю, ты можешь доверять моей способности контролировать свою похоть, когда я за рулем.

– Жаль.

– Мэгги! – У него, оказывается, очень острый слух – она-то думала, что прошептала одними губами.

– Ладно, ладно. Я буду вести себя хорошо. Только не забывай, что все это была твоя идея. Я не оказалась бы здесь, если бы ты не захотел.

– Точно. – Краткий ответ выдавал, что голос ему не подчиняется, и это несколько успокоило Мэгги. Ник говорил, что выигрывал все бои на профессиональном ринге… но ведь до сих пор ему не приходилось сражаться с самим собой. Кто же победит: человек строгих принципов или человек сильных страстей?

– Ответь мне только еще на один вопрос.

– Какой? – Он нетерпеливо задержал руку, потянувшуюся к интеркому, чтобы приказать охране открыть дверь. Судя по воинственному виду, он ожидал нового захода относительно Финна.

– Ты действительно спишь на красных шелковых простынях?

Ответом послужило нечленораздельное бормотание, но краска, залившая шею, пока он разговаривал с охраной, была достаточно красноречива. Ник Фортуна создавал свою чувственную фантазию, вплетая в нее реальные детали, лежа на тех самих шелковых простынях. Тот факт, что он открылся ей, предмету своих фантазий, в некотором роде переводит их в реальный план. Неплохо! Если он не захочет выбросить дорогое постельное белье, ему нелегко будет теперь забыть Мэгги. Надо надеяться.