Карл-Хайнц Блютвайс, ветеран Второй мировой войны, майор люфтваффе, летчик-истребитель, отмеченный многими орденами рейха, не сгорел в пламени воздушных схваток. В конце 60-х он поведал о таинственном и зловещем эпизоде своей боевой жизни. Беседа произошла в Лондоне, в Гринхаузе, где располагается Британское королевское метафизическое общество.

— Чтобы понять мое поведение во время последующих событий, придется начать с момента прибытия на Восточный фронт весной 1942 года. Только что окончил школу летчиков-истребителей в Небелькирхене, под Лейпцигом. Довольный успехом (окончил курс третьим) и положительной характеристикой, отказался от двухнедельного отпуска, ограничившись свиданием с родителями. Жаждал включиться в борьбу с большевистской угрозой Европе.

Получил назначение в полосу действий 16-й армии группы «Север» на Старо-Русском направлении. Ситуацию на этом участке фронта объяснил мне начальник штаба школы. Шесть дивизий 2-го армейского корпуса были еще в феврале отрезаны, образовав Демянский "котел".

"Ваша эскадрилья перекрывает район Илмен-зее, где русские встречают тихоходные Ю-52, возвращающиеся из полета над «котлом» уже без прикрытия истребителей. Их самолеты, забравшиеся в наш тыл, летят на остатках бензина, но продолжают преследовать транспортники или бомбардировщики. Вокруг «котла» сейчас идут очень напряженные бои, наши испытанные дивизии отражают вражеские атаки".

К месту назначения добирался почти трое суток, что можно считать своеобразным рекордом. Командира эскадрильи на месте не оказалось, доложился заместителю, оставил вещи в штабе и отправился в офицерскую кантину, которая была в соседнем домике. Шумная компания летчиков, распивавших пиво, воззрилась на меня. Щелкнул каблуками, представился: "Лейтенант Блютвайс!"

Навстречу поднялся рыжий крепыш в летной кожаной куртке. Маленькие глазки, лицо изрытое, прыщавое.

"Царнке! Обер-лейтенант Царнке!" Хотел спросить: "Рюдигер?" — но вовремя прикусил язык знание отечественной литературы не поощрялось в среде военных летчиков. Вдобавок было неясно, как у него с чувством юмора. Но мои сомнения были быстро рассеяны.

Он обменялся со мной крепким рукопожатием и неожиданно объявил: "Будвайс!"

Я попытался поправить его: "Блютвайс!" Он заржал, показав крепкие квадратные зубы, которые могли осчастливить любого японца, и снова изрек: "Нет, Будвайс! Я сказал!" Обернулся к остальным, те встретили мое новое прозвище ободрительным гомоном и аплодисментами.

Над моей фамилией подшучивали всегда, но созвучие со знаменитым «Будвайзером» — будвайским пивом (будеевицким, как варварски именуют его чехи) — прозвучало впервые.

К вечеру, на официальном представлении, Царнке был в мундире — Железный крест, "Крест с мечами", нашивки, знаки. Это был настоящий, заслуженный летчик, имевший право насмехаться над «цыпленком». Да, с прозвищем придется примириться… Недоброжелатели называли его Пикельас — был резок, даже нагл, но все прощалось ему за виртуозную технику боевого пилотажа, смелость, решительность.

Майор Берг назначил меня ведомым у Царнке — это было определенным отличием, хоть внутренне я был недоволен.

Почему рассказываю о нем? Он был причиной, почему я молчал о том, что случилось вскоре со мной.

В воздухе он не допускал никаких шуточек, был сурово собран. Только после посадки выдавал «обойму» всегдашних насмешек.

В тот день его самолет, серьезно продырявленный во время вчерашнего боя, еще не привели в порядок. Майор Берг хотел дать ему другой «мессер», пилота которого прямо с летного поля увезли в госпиталь с тяжелым ранением (машина была в полном порядке, пробоины залатали). Но Царнке предложил отправить меня в свободный поиск в одиночку. Маршрут спокойный, над озером, а русские слишком заняты «котлом». "Пускай привыкает к самостоятельности. Справишься, камрад Будвайс?!" Майор Берг сделал вид, что не заметил шутки. Я согласился.

Яркое солнце. На небе — ни облачка. Вскоре вышел в начальный квадрат барражирования, на юговосточном горизонте в пелене дыма — сполохи разрывов. Это кипел Демянский «котел», где красные напрасно топтались вокруг отрезанных дивизии. Поверхность озера была покрыта мелкой рябью, игравшей солнечными бликами.

Неожиданно увидел небольшое — метров двадцать длиной — судно, плывшее на восток. С первого взгляда было ясно, что это нечто совершенно невообразимое во фронтовой зоне. Шло под парусом и на веслах.

Чтобы лучше рассмотреть его, сдвинул колпак. Это суденышко казалось сделанным на верфи — законченное, даже изящное, с поднятыми носом и кормой (на них что-то, напоминающее конские головы), аккуратным белым парусом. Весла ритмично погружались в воду. На носу толпилось несколько человек в белых одеждах (я сразу назвал их "балахонщиками"). Если бы увидел это до войны на Балтике или на озере, то решил бы, что снимают фильм о викингах.

Партизаны изготовили его в лесных чащобах и теперь плывут к своим? Бессмыслица. Весь берег блокирован.

Ясно, что это — аборигены. Недочеловеки решили покататься по озеру? Отправим их кормить рыбу!

Бросив машину в пике, совместил перекрестье с целью, плавно утопил гашетки пушки и пулеметов, ожидая привычной дрожи отдачи. Но — ничего! Небывалый случай — отказало сразу все оружие.

Вывел машину из пике и сразу отвернул в сторону, уходя от возможного ружейно-автоматного огня. Там, конечно, мог быть и пулемет. Посмотрел на судно — дикие славяне не стреляли: они тянули ко мне руки, потрясая кулаками. Увидел косматые головы, пятна лиц с бородами и даже раскрытые рты — видимо, изрыгающие проклятия.

Круто набрал высоту, нажал пулеметные гашетки — привычная вибрация. Впереди — дымные трассы.

Снова перевел машину в пике, решив всей мощью огня изрешетить суденышко. Но пулеметы и пушки отказали вновь! Цум тойфель! (К черту! — нем. — Ред.) Это какая-то мистика!

Перед выходом из пике заметил, что весла уже не пенят воду, лежа неподвижно, а все «балахонщики» столпились на носу — видимо, и гребцы решили присоединить свои угрозы и проклятия.

На вираже мотор неожиданно чихнул пару раз и затих. Перевел самолет в пологое планирование, прикидывая, дотяну ли до берега.

И тут меня что-то ударило по голове. Заблудившаяся пуля? Корабль был в стороне…

Взглянул вправо — и замер. На лбу мгновенно выступил холодный пот. Не считал себя трусом, побывал в разных ситуациях, но теперь…

На кромке кабины сидело, вцепившись когтистыми лапами, что-то отвратное, пучеглазое, напоминавшее птицу. Оно явно собиралось снова проверить крепость шлема длиннющим зубастым клювом. Перья «птицы» казались металлическими.

Совершенно инстинктивно ткнул непонятную тварь кулаком. Ее когти скользнули, и она кувыркнулась вниз.

Мотор зачихал и взревел. Так, на воду садиться не придется. Ощупал шлем — в нем зияла дыра, были пробиты поперечный резиновый валик и защитная металлическая пластина. Клюв чуть-чуть не достал до кожи.

Чертыхнувшись, покрутил верньер — в эфире ничего, кроме треска помех.

Что-то заставило меня повернуть голову. С изумлением узрел чудовище — распластав крылья, оно мчалось в пяти-шести метрах от самолета, явно собираясь напасть вновь.

Птица, летящая с такой скоростью? Это было непостижимо. Вот тут я с опозданием перекрестился и начал читать молитву. Без результата…

Промелькнула мысль о русских секретных видах оружия, россказнями о которых нас пичкали (для поддержания боеготовности!). Нет, это явно не имело отношения к военной технике. И «птица» совсем не двигала крыльями — она просто летела с неимоверной скоростью. Закрыть колпак? Нет, это не поможет — клюв легко пробил металл пластины шлема.

С трудом расстегнул кобуру, вытащил вальтер, снял с предохранителя (патрон был в стволе).

Монстр продолжал стремительный полет, постепенно приближаясь к кабине. Выстрелил трижды, от крыла и туловища «птицы» полетели искры, но видимых повреждений не было. Сунул пистолет в кобуру и сорвал «мессер» в резкое пике.

Тварь, отброшенная пулями совсем недалеко, с трудом выдерживала скорость, но не нападала.

На минимальной высоте вывел самолет из пикирования. Перегрузка вдавила в сиденье, в глазах потемнело. Зловещая «птица» исчезла.

Немного отвернув, увидел на поверхности озера фонтан брызг там, где она врезалась в воду. Не был уверен, что это охладит ее пыл.

Покрутил верньер рации, нажал тумблер — в шлемофонах только шуршание помех. Перешел на запасную частоту — то же самое. Дурацкий аппарат — всегда отказывает в нужный момент.

А что сообщать? Суденышко — парусное, на веслах, которое не сумел потопить, так как дважды отказало оружие? Откуда оно посреди озера, плывущее на восток? А «птица»? Решат, что я спятил, и сразу отстранят от полетов.

Почувствовал, что голова мерзнет, — шлем попрежнему лежал на коленях. Со злостью швырнул его вниз. Напрягшись, задвинул колпак.

На безопасном расстоянии облетел квадрат — и не увидел судна. Куда оно пропало? Не нырнуло же? Гладь озера была пустой.

Не сомневался, что «фокусы» с мотором и оружием, да и сама «птица», прямо связаны с «балахонщиками». Может быть, в лесах сохранились какие-то древние языческие культы, жрецы которых владели дьявольской магией? И «птица» — не секретное оружие Ивана, а что-то из черного, оккультного мира? Я снова осенил себя крестным знамением, теперь уже вполне осознанно.

Что делать? Написать в боевом рапорте обо всем? Стать объектом внимания для психоэскулапов? Стать желанной добычей для Царнке и K°? Первый самостоятельный, одиночный полет — и надо же: "корабль викингов", магия, дьявольщина, «птица»… Нет, нужно молчать.

Рация ожила, запищала. Сообщил на аэродром, что возвращаюсь. Стрелка бензинометра медленно подползала к нулю, а время поиска истекло.

Механики и оружейники уверяли меня, что все в порядке. Радиомастер что-то бормотал о "внеплановой магнитной буре".

Как мне хотелось вырезать кромку кабины с глубокими следами когтей твари! Шлем покоился на дне озера. И теперь это было последним свидетельством истинности происшедшего, а не судорогами переутомленного мозга. На следующий день царапины исчезли — зачистили напильником, потом заполировали.

Через пару дней вместе с нашим переводчиком Руди Штейном был в городе по поручению комэска.

Какая-то толстенная книга валялась на тротуаре. Быть может, меня привлекло золотое тиснение на переплете? Бездумно поднял ее, раскрыл — и остановился. Посреди страницы был рисунок того корабля.

"Что это?" — протянул раскрытую книгу Руди. Он пробежал текст, задерживаясь на словах, видимо не входивших в воинский лексикон. "Лодия — древнеславянское деревянное судно. Археологическая реконструкция", — перевел он-А как похожа на корабль викингов, нет только щитов на бортах".

Вот это да! Это были перенесшиеся из тех времен волхвы, друиды или как еще они назывались. И «птица» возникла от их заклинаний, и мотор, и оружие подчинились им. Если покопаться в их мифологии, то определенно можно найти этого отвратного монстра. Нет, нужно помалкивать.

А через неделю Царнке с напарником не вернулись на аэродром из такого же полета над озером. Береговой наблюдательный пост сообщил, что они пикировали на что-то, чего увидеть не удалось даже в мощную стереотрубу. Во время одного из заходов не вышел из пике Царнке, потом — ведомый. Радиосвязи с ним не было.

Срочно были вызваны водолазы из Момеля. На третий день извлекли тела обоих. У Царнке оказалась "осколочная рана черепа с повреждением мозга", хотя самого осколка найти не удалось. Я-то знал, какой это был «осколок» Вдобавок, вероятно, моторы остановились в момент, когда нужно было выходить из пике.

Значит, они тоже увидели призрак древнего судна. А может быть, не призрак?

На Демянском плацдарме велись тяжелые, кровопролитные бои, достигшие наивысшего напряжения как раз в это время…

Может быть, встреченные мной на водах Ильменя люди в белых одеждах были погибшими, которые отправлялись в их, славянскую, Валхаллу? (В германской мифологии — обиталише душ воинов, погибших в бою. — Ред.)

Так или иначе, я в какой-то мере чувствовал вину за гибель наших летчиков. Но что изменилось бы, если б они услышали мой рассказ? Конечно, не поверили бы. Конечно, решили бы пустить ко дну очередных нахальных русских, бороздивших воды уже немецкого Илмен-зее. Партизаны, аборигены — какая разница?

Так что на войне как на войне.

Но забыть происшедшее не мог. В ночных кошмарах пикировал на корабль с «балахонщиками», сражался с кошмарной «птицей». В госпитале после очередного ранения (американская пуля прошила голень!) однажды "превысил норму" и рассказал соседу, тоже раненному в Нормандии, о событиях весны 1942 года. Он ничего не сказал, странно посмотрел на меня. Наутро его перевели в другую палату.

С тех пор молчал.