Ладожская трагедия
Хроника крупнейшей катастрофы, долгое время остававшейся в тени. В ней погибло столько же людей, сколько при крушении «Титаника».
Золотой фонд флота
Ранним утром 29 августа 1941 года через станцию Мга Ленинградской области прошли последние пассажирские и грузовые поезда. В числе них проследовал и последний санитарный эшелон с ранеными.
Крупные события в Ладожском озерном районе развивались быстро. Противник захватил станцию Мга. 8 сентября пал Шлиссельбург — немцы вышли на побережье Ладожского озера, и, таким образом, замкнулось окружение Ленинграда по суше.
Как до Великой Отечественной войны, так и в ее начале Высшее военно-морское гидрографическое училище размещалось на Малоохтинском проспекте Ленинграда. В начале сентября его 5-й истребительный батальон из Ленинградской отдельной курсантской бригады ВМУЗов возвратился с фронта в опустевшее здание своего училища, из которого несколько раньше уже были эвакуированы старшие курсы, преподавательский состав и учебное оборудование.
В условиях налетов вражеской авиации и артиллерийских обстрелов Ленинграда, ставших регулярными, курсанты этого батальона безуспешно пытались приступить к занятиям по учебной программе 1 курса. К тому же, когда вражеская блокада города замкнулась, курсантские подразделения стали готовить к ведению уличных боев.
В связи с этим курсанты подавали свои докладные записки с просьбой о зачислении их в штурмовые команды города.
С 8 сентября курсанты укрепляли район Малоохтинского моста через Неву, ставили «ежи», строили заграждения. А в ночное время вели охрану училища, дежурили на крышах для защиты зданий от зажигательных бомб. По плану обороны рыли траншеи во дворе училища для укрытий при налетах авиации. К этой работе были привлечены и гражданские работники картографической фабрики ВМФ, среди которых работала и Зина Симаничева, чертежница-картограф. Именно на этих работах произошло знакомство Зины и курсанта Ильи Евланова, судьбы которых скоро соединятся на Ладожском озере.
10 сентября в Смольном К.Е. Ворошилов и А.А. Жданов проводили заседание Военного совета фронта, на котором рассматривался вопрос о мерах, подлежащих выполнению в случае невозможности удержать город. При этом предусматривалось в первую очередь уничтожение крупных военных и индустриальных объектов, а также и других важнейших объектов. Практически некоторые из этих мер уже готовились.
Ленинградцам был известен подвиг Бреста, где впервые в эту войну целый месяц небольшой гарнизон сковывал крупные силы противника. В эти дни стойко оборонялась Одесса, оставшаяся далеко в тылу врага. И это тоже было известно ленинградцам. В те труднейшие дни наши войска упорно отражали яростные атаки противника на Ленинград.
Для защиты Ленинграда командование использовало все возможные средства. В их числе было также новое использование «золотого фонда» военно-морского флота — курсантов, представлявших во все времена главный потенциал кадров. Из курсантов, как известно, вырастают офицеры, генералы и адмиралы.
Когда училище получило приказ Ворошилова о создании нового особого курсантского батальона и подчинении его непосредственно штабу фронта, курсанты воодушевились. Было объявлено, что батальон будет комплектоваться исключительно из добровольцев и что личный состав батальона будет вооружен только автоматами. Курсанты охотно шли в этот батальон и ждали боевых действий.
В то же время курсанты ездили на работы в Ленинградский порт и участвовали в строительстве оборонительных рубежей.
Прорывы вражеской авиации к городу становились ежедневными. Над городом шли воздушные бои. Самолеты бомбили и сбрасывали на город множество зажигательных бомб, чтобы усиливать разрушение города пожарами и создавать непереносимые условия, сеять панику. По ночам во время воздушных тревог небо над городом всюду прочерчивалось лучами прожекторов противовоздушной обороны.
Жители города быстро научились бороться с зажигательными бомбами.
Созданная сеть дежурных групп из населения охватила все промышленные корпуса, социально-культурные учреждения и жилые дома. А вооруженные курсанты патрулировали на улицах, проверяли маскировку домов, учреждений, вылавливали диверсантов-сигнальщиков, которых стало вдруг много больше после бомбежки Бадаевских складов.
В один из этих дней группу курсантов из первого и второго взводов, ростом выше 180 см , в том числе Ивана Переверзева и Григория Распертова, вызвали для проведения хозяйственных работ к командиру роты майору Сергейчику. В действительности «хозяйственные» работы явились лишь маскировкой. Армейский майор без всяких вступительных объяснений приступил к занятиям с ними по установке противотанковых мин, мин-сюрпризов и способам использования различных видов взрывчатых веществ для разрушения крупных объектов. Курсантов предупредили, что разглашать эти занятия нельзя. 10 и 11 сентября были проведены практические занятия с учебными минами по правилам их установки и закладки.
А далее без объяснений 12 сентября занятия неожиданно прекратили, хотя преподаватели по практической работе с минами утверждали, что программа рассчитана по 15 сентября.
В училище к этому времени распространился слух об эвакуации курсантов в город Астрахань. Это тоже было неожиданно. Зачем из них делали минеров и почему нужна была строгая секретность?
Спустя многие годы Переверзев понял, что их готовили для взрывов мостов через Неву, если бы немцам удалось к ним прорваться. Стала понятной и та задача, для которой создавался этот особый курсантский батальон. В случае прорыва противника в город батальон должен был укрепиться на Васильевском острове и держаться там до последнего человека, уничтожая противника.
Очень трудной была эта задача, потому и планировалась она именно для курсантов, как наиболее дисциплинированных и стойких бойцов.
14 сентября группа курсантов также возвратившегося с фронта 2-го истребительного батальона Высшего инженерного училища, в числе которых числился и Вадим Соловьев, ездила за продуктами в Ленинградский порт. Город казался Соловьеву опустевшим и притихшим. Казалось, он ждет — что будет дальше?
Перед бурей всегда бывает затишье. Люди понимали, что на город надвигается тяжелая страшная беда, размеров которой еще никто не мог знать. Понимали, что война вплотную придвинулась к городу, понимали, что именно эта война коснется смертью многих тысяч жителей Ленинграда.
Однако же все они жили по-военному энергично и деловито. На набережных и пирсах беспрерывно шла работа, двигались люди, что-то подвозили, что-то перемещали. Матросы и командиры носили с кораблей ящики с боеприпасами, мешки с продовольствием. Знающие люди понимали, что здесь формировались подразделения морской пехоты из личного состава кораблей.
Самое сильное впечатление производили мощные громовые раскаты артиллерийских залпов главного калибра линейного корабля «Марат», открывавшего прямо из порта огонь по противнику, силы которого к исходу этого дня вышли на фронт Новый Сузи — финское Койрово — Константиновка — Горелово, Аннино — Копорское, Ропша — Глядино и развивали наступление в северном направлении.
Уже после войны, когда Вадим Соловьев служил на линейном корабле «Новороссийск», он всегда вспоминал эти залпы «Марата» по противнику каждый раз, когда артиллеристы «Новороссийска» начинали учебные стрельбы главным калибром.
А в те прошедшие дни участились воздушные налеты на Ленинград и его бомбардировки. Из окон Главного Адмиралтейства виделось зарево огня и дыма — это все еще горели Бадаевские склады…
В небе продолжались воздушные бои. Наступил режим жестокой борьбы, поэтому жители посуровели, держали напряженный трудовой ритм, без паники и с хорошей дисциплиной защищали город, памятники истории и культуры, инженерные и архитектурные сооружения, важные городские и военные коммуникации от бомбежек. И на набережных, и на площадях, в скверах, в садах густо разместились зенитные батареи. В подвалах домов оборудовали бомбоубежища.
Курсанты Военно-морского хозяйственного училища подготовили чехол для маскировки шпиля Главного Адмиралтейства, они же заложили мешками с песком и обшили деревом памятник Петру I.
Было много воздушных тревог. Ввиду этого все курсанты 2-го истребительного батальона были озабочены безопасностью и расписаны по постам противопожарной борьбы и по охране зданий.
Георгий Сокальский был расписан в кабинете живучести кораблей, Василий Якименко — на крыше Главного Адмиралтейства со стороны Зимнего дворца. Василию и ночевать было приказано на галерее вестибюля здания. Якименко находился на крыше в тот час, когда авиация противника бомбила Бадаевские склады и когда бомба упала за Петропавловской крепостью на территории зоопарка, где, как потом говорили, осколками убило слона. В тот же день много осколков упало на крышу Адмиралтейства.
Во время ночных воздушных тревог курсанты видели много демаскирующих сигнальных ракет, указывавших противнику на расположение важных объектов. В связи с этим курсант 1 курса дизелист Завитаев спланировал собрать группу курсантов для борьбы с ракетчиками-диверсантами и обратился к командованию с этим планом, но ему было отказано с таким разъяснением, что в городе уже созданы подразделения для борьбы и они справятся с диверсантами без помощи Завитаева.
Приблизительно в конце первой декады сентября и в Высшем инженерном училище также проводилась запись в другой особый батальон, который тоже обещали вооружить автоматами и который также должен был находиться в распоряжении Ворошилова.
В те напряженные дни в особые батальоны отбирались лучшие из лучших, готовые выполнять самые трудные задания. Брали только добровольцев.
В середине сентября район Адмиралтейства подвергся артобстрелу. Одним попаданием снаряда были ранены несколько вольнонаемных работников и членов семей военнослужащих, другой снаряд разорвался на крыше западной башни непосредственно близ наблюдательного поста МПВО.
Наблюдатель курсант 1 курса Г.Д. Головченко, раненный осколком, остался на своем посту, не теряя наблюдения за районом, и сообщил на командный пункт о местах поражений. Раненный в ногу преподаватель интендант 3 ранга Панкратьев остался в строю и после перевязки, передвигаясь с помощью палки, продолжал преподавание.
Еще в первые дни войны в Военно-морской медицинской академии также приготовили бомбоубежища и щели.
Когда начались бомбежки города с воздуха, то и здесь резко ухудшились условия для нормального учебного процесса курсантов и появились неоднократные срывы занятий.
При артиллерийских обстрелах города не могло быть и не было никаких тревожных сигналов, предупреждавших население о начале обстрела. Каждый снаряд, выстреленный издалека, прилетал неожиданно как по времени, так и по месту. Когда и где взорвется снаряд — курсантам было неведомо, как и всем остальным. В каждом случае никто не был готов к тому, чтобы заранее укрыться от снаряда. Под снаряды попадали все, кто был в радиусе взрыва.
Из-за разрушения двух жилых зданий курсанты 4 курса академии поселились на Васильевском острове в здании Оптического института. В связи с разрушениями других зданий курсанты 4 курса вынуждены были ежедневно для занятий с Васильевского острова ходить в академию, а курсанты 3 курса — из академии ходить в клиники на Васильевский остров.
Бомбардировки продолжались. Такое положение привело к отрыву до 15 процентов курсантов в качестве крышных наблюдателей, в противопожарные взводы и на усиленную дежурную службу. Условия для академического процесса становились совершенно неблагоприятными. Было принято решение об эвакуации.
Трагедия начинается
Представитель начальника ВМУЗов в Ленинграде капитан 2 ранга Кацадзе Аркадий Варфоломеевич в ночь с 15 на 16 сентября 1941 года разъяснил представителям училищ и Военно-морской медицинской академии, что принято решение на эвакуацию курсантов к местам новой дислокации. По плану, в первой группе должны быть курсанты инженерного и гидрографического училищ и группа офицеров, окончивших академию. Во второй группе — эшелон Высшего военно-морского училища. Отправка эшелонов состоялась 16 сентября с Финляндского вокзала.
Первый эшелон прибыл на станцию Ладожское озеро около 13 часов, причем поезд еще не остановился, когда на станцию был совершен очередной налет самолетов противника, сбросивших ряд бомб, не причинивших повреждений.
Для соблюдения необходимой маскировки местом сосредоточения и ожидания погрузки был выбран прибрежный лес вблизи порта Осиновец. Во второй половине дня, несмотря на пасмурную погоду и моросящий дождь, были еще три налета авиации противника.
Поскольку маскировка зелеными ветками была выполнена хорошо, самолеты противника мест скопления личного состава не обнаружили, и поэтому потерь не было.
О том, что прибыл эшелон курсантов, который надлежит переправить на другой берег, начальники эшелонов капитан-лейтенанты Кижель и Боков и военком эшелона полковой комиссар Макшанчиков доложили капитану 1 ранга Авраамову. Последний заявил, что баржа №752, с которой разгружался стрелковый батальон в полном вооружении с противотанковыми орудиями и конным составом, будет свободна часов в шестнадцать, после чего он даст распоряжение приступить к погрузке.
Около семнадцати часов капитан 1 ранга Авраамов и военком по перевозкам батальонный комиссар Комаров приказали приступить к погрузке людей из военно-морских училищ.
К этому времени баржа уже оказалась на одну треть загружена мелкими партиями людей от различных организаций.
Здесь была группа Гидрографического управления ВМФ, был взвод Ленинградского (теперь Калининградского) военно-инженерного училища из двадцати человек в армейской форме, командиром которого был лейтенант Алексашин Александр Михайлович, была группа учеников ремесленного училища, были группы от Артиллерийского и Технического управлений ВМФ и были неорганизованные пассажиры.
В связи с этим Авраамов распорядился погрузить только половину курсантов, приблизительно 400 человек, пообещав оставшихся погрузить на другую баржу.
Капитан 1 ранга Авраамов тепло попрощался с курсантами Высшего инженерного училища, с которыми много времени проработал в училище, пожелал им хорошей учебы и успешной службы после окончания училища.
Кижель начал погрузку курсантов-гидрографов и группы выпускников академии, а курсантов Высшего инженерного училища оставил для погрузки на другую баржу.
После окончания погрузки людей на верхнюю палубу были погружены две полуторки с грузом, две легковых автомашины ЗИС-101 и «бьюик».
Затем начали грузиться и курсанты Высшего инженерного училища. На вопрос Кижеля «почему?» капитан-лейтенант Боков ответил, что так распорядился Авраамов. Кижель задержал их погрузку до выяснения и после подтверждения Авраамова о том, что курсанты Высшего инженерного училища будут пересажены на рейде, погрузка их была проведена до конца.
Курсанты этого училища были погружены сначала на палубу баржи, а потом, учитывая, что это положение демаскирует, их разместили в трюме, после чего сходни были убраны и буксир потянул баржу на рейд. В этот момент Авраамов заявил, что другой баржи подано не будет и что все погруженные будут следовать через озеро в одной барже. На доклад Кижеля о чрезмерной нагрузке Авраамов и Комаров ответили, что другого выхода нет**.
Таким образом, в одной барже оказалось более 1200 человек. Обратите внимание, почему общее число людей было столь неопределенным. Дело в том, что у командования эшелонов имелись списки людей только по своим училищам, а учета групп других организаций не производилось. Это обстоятельство будет фигурировать и при подсчете потерь.
В эти часы группа курсантов Высшего военно-морского училища в составе прежнего первого батальона отдельной курсантской бригады ВМУЗов и части курсантов и начсостава отряда, вернувшегося из Таллина, тоже прибыли на станцию Ладожское озеро под командованием комбрига Авсюкевича и стали размещаться в лесном участке.
Командованию эшелонов первой группы училищ было уже известно, что от причальной стенки баржу отведет один буксир, затем подойдет другой буксир и уже он будет тянуть баржу через озеро в Новую Ладогу.
Примерно в девятнадцать часов баржу потащил первый буксир, затем ее взял второй. И была полная уверенность, что он поведет баржу до порта Новая Ладога, чего не получилось; буксир лишь возил баржу у берега взад и вперед. На запрос о причине этого капитан буксира ответил, что он имеет распоряжение баржу доставить к другому, более мощному буксиру «Боевой», а где он, «Боевой», находится, капитан не знал.
К этому времени к борту баржи прибыл и высадился на баржу с небольшой группой командиров контр-адмирал Заостровцев Алексей Тимофеевич, чтобы попутно следовать до порта Новая Ладога.
Кижель ему доложил о беспорядочном толкании баржи по рейду в течение двух с лишним часов. Заостровцев вместе с Кижелем и Белоконовым вышли на берег, где установили отсутствие в порту буксира «Боевой» и нашли буксир «Орел», с которым и возвратились обратно.
«Орел», взяв баржу на буксир, приблизительно в двадцать три часа повел ее через Ладожское озеро.
Таким образом, из-за неразберихи с буксиром было напрасно потрачено не менее четырех часов полезного времени.
Перед отходом от причальной стенки Макшанчиков и Кижель спрашивали у военкома Комарова, будет ли кто-то охранять баржу в пути. Им было сообщено, что баржу будет охранять канлодка «Шексна», и это было правдой. Когда ходили в поисках буксира, то с «Шексны» шел катер и запрашивал — когда пойдет баржа, чтобы «Шексна» могла сопровождать.
На «Шексну» были приняты разные пассажиры, и она тем самым была и сама превращена в пассажирское судно. Очевидно, в силу этого факта «Шексна» ночью раз или два показалась вблизи баржи, а затем ушла вперед и поэтому в период бедствия и бомбежки с неприятельских самолетов помощи барже оказать не могла. Командиром этой канлодки являлся капитан-лейтенант Гладких Михаил Александрович.
Капитаном буксира «Орел» был опытный моряк Иван Дмитриевич Ерофеев, начинавший трудовую биографию с кочегара. Немало лет прошло с тех пор, когда он стал капитаном. Еще в предвоенные годы работал капитаном «Орла». Плавал на Неве, Свири, Ладожском озере, не боялся штормовой погоды. Командующий Ладожской военной флотилией вице-адмирал Чероков Виктор Сергеевич всегда считал, что Ерофеев умеет управлять пароходом в сложных погодных условиях, отлично знает Неву, Свирь, Ладожское озеро и каналы. Заботился он и о сплоченности экипажа. В Северо-Западном речном пароходстве капитан Ерофеев считался одним из лучших знатоков капитанского дела и района плаваний.
Ерофеев умел определять погоду по признакам, характерным для Ладожского озера. Это умение приходит к морякам через годы добросовестного профессионального труда.
Занимаясь подготовкой буксира в рейс, Ерофеев уже видел признаки наступления плохой погоды. Это его беспокоило, поскольку стало известно, что предстоит буксировка баржи с большой численностью людей.
В районе порта Осиновец наблюдалась переменная облачность и в течение дня с перерывами шел студеный мелкий дождь. Температура воздуха опустилась до 2,5 градуса. Когда небо прояснялось, теплое осеннее солнце приятно грело землю и все живое, что попадало под его теплые лучи. Дул западный, сравнительно слабый ветер. Однако он был порывистым, скорость его сильно изменялась, то падала до 1 м/сек, то вдруг разгонялась до 5 м/сек. В последние дни направление ветра менялось ежедневно. К тому же по сравнению с предшествующими двумя-тремя сутками, например, 13 и 14 сентября, в воздухе похолодало в четыре раза.
Людям, живущим на твердой земле, работающим на заводах, на фабриках, в учреждениях, мало дела до погоды. Плохая погода доставляет им лишь неудобства да мелкие неприятности. Для капитанов же и личного состава судов, живущих и работающих на чрезвычайно зыбкой водной поверхности, независимо от того, что это: океан ли, море, озеро или река, — погода диктует условия для плавания.
Главной опасностью для судов является шторм. Если в густом тумане суда погибают, сталкиваясь одно с другим, и это происходит либо от неисправностей средств радиолокации и технических средств связи, либо от неумения капитанов и экипажей управлять движением судов, то во время шторма судьба судна зависит от его способности противостоять разрушающим силам шторма, зависит от степени живучести судна при полученных повреждениях.
В связи с этим главной задачей береговых служб и капитанов судов всегда было обеспечение безопасности плавания. Эта задача установлена веками, и капитаны это твердо знают. Величайшая ответственность ложилась на них в тех случаях, когда им поручалась перевозка людей. И это капитаны судов знали, знал все и Ерофеев, может быть, даже лучше, чем другие капитаны, в силу своего многолетнего опыта.
Ерофеев в данном случае отказывался выходить в эту ночь в рейс для переправы на восточный берег большого числа людей. Он мотивировал свой отказ приближением шторма. Но его принудили идти в рейс, и в результате этого «Орел» потянул баржу №752 с людьми в открытое озеро.
«Орел» был построен в 1904 году в Финляндии для озерных буксировок. Он имел мощность в 415 и. л. с. и длину — 30,75 м , ширину — 5,58 м , высоту — 6,5 м . При полном запасе угля в 8,5 т пароход имел осадку носа 1,80 м , кормы 2,2 м и водоизмещение приблизительно в 200 рт. Численность его команды составляла 22 человека.
Из участников этого рейса с курсантами жил и работал в Петрокрепости до 1990 года первый помощник механика «Орла» Алексей Иванович Дунин, а в памяти людей прочно остались имена уже давно скончавшихся Ивана Дмитриевича Ерофеева, старшего помощника капитана Василия Николаевича Ларшина, рулевого А.К. Питерского, Сергея Шульгина, механиков Смовцева, Николая Васильевича Менькова, Павла Яковлевича Петрова.
Деревянная баржа №752 ориентировочно имела водоизмещение в 750 тонн. В огромном трюме баржи не было переборок, которые разделяли бы судно на отдельные отсеки и помещения.
Поэтому автомашины, катушки с кабелем и другие крупные грузы были размещены на палубе, а малогабаритные грузы опущены в трюм до посадки людей.
Посадку людей произвели группами по их принадлежности к учебным заведениям и к управлениям ВМФ. Поэтому и в трюме люди размещались соответствующими группами.
В числе выпускников академии были и женщины в возрасте от 23 до 26 лет. При выпуске им так же, как и мужчинам, было присвоено воинское звание «старший военфельдшер» с годичной выслугой до следующего звания «военврача 3 ранга». Женщины были одеты в офицерские шинели черного сукна с нарукавными знаками отличия — серебряными галунами от шва до шва с зеленым просветом. Головным убором для них был черный берет с серебряной морской эмблемой — «крабом». Это был женский взвод, командиром которого по совместительству была Елена Петровна Травина, поскольку она одновременно и училась вместе со своими подчиненными.
Подтянутая Травина, жизнерадостная, с черными густыми волосами, карими глазами, была честной и правдивой женщиной. В 1941 году ей был 31 год. Требовательная и добрая, она сердцем понимала всю глубину ответственности за воспитание, быт и жизнь порученных ей девушек. Елена Петровна была мамой, она везла с собою восьмилетнюю дочурку Таню. По-матерински держала она своих воспитанниц тесной кучкой всегда рядом, и теперь в трюме баржи она рядышком устроила их на ночлег, а затем и сама устроилась ко сну на днище трюма, прижав к себе маленькую Танюшу.
Семейные офицеры, как могли, устроили жен и детей также на днище, используя собственные домашние вещи, взятые с собой навсегда из того, что было позволительно взять на транспорт. Это были такие вещи, которые можно было уместить в чемоданы. Конечно, для создания удобств семьям не было никаких условий. Естественно, отцы и матери отлично сознавали сложность военной обстановки, но никто не сетовал на неустроенность вынужденного путешествия. Успокаивала мысль о том, что переправа через Ладогу не займет много времени, что ночевать в таких плохих условиях предстоит лишь один раз.
В трюме было мрачно, темно, освещения не было, лишь хаотично перемещались светлячки самокруток и папирос курильщиков и ярко вспыхивали спички, зажженные для того, чтобы прикурить или осмотреться вокруг в поисках более удобного для ночлега места.
Усталые люди, плотно размещенные по всему трюму от носа до кормы, вначале коротали время негромкими разговорами. Постепенно они засыпали, устроившись кто как, и в основном улеглись непосредственно на настиле днища, подложив под голову противогаз либо чемодан. Несколько человек расположились, сидя на своих чемоданах, и в таком положении дремали. Это были молодые врачи — выпускники Военно-морской медицинской академии.
Некоторым курсантам повезло, среди них был и Вася Якименко, поскольку они уселись на мягких мешках.
Баржа, ведомая «Орлом», удалялась от западного берега и выходила, как принято говорить, в открытое море, тем более потому, что Ладожское озеро отличается от малых морей лишь тем, что в нем вода не соленая, а пресная.
Наконец в темном трюме все устроились, угомонились и пришло время безмятежного сна. Тем временем возник несильный шум ветра, под который спалось крепче. Ничто не предвещало грозных событий.
Постепенно ветер стал крепчать, усилилось волнение, и вследствие этого появилась качка. Началась пока бортовая качка, а спустя еще небольшое время появилась и килевая качка — с носа на корму и обратно.
Известно, что Ладожское озеро — крупнейшее в Европе. По средним глубинам оно превышает Азовское море в 3,6 раза, а по максимальным глубинам — в 16 раз.
Вряд ли можно было путем дооборудования придать речному варианту баржи повышенные мореходные качества, достаточные для ее безопасной эксплуатации в условиях штормовой погоды на Ладожском озере, соразмерном с морем.
До данного перехода многие пассажиры никогда не совершали морских путешествий, и на этот раз они впервые за свою жизнь были вынуждены пересекать огромную Ладогу, идя водным путем с запада на восток. Им было на барже и трудно, и боязно, а детям было страшно, их душевное смятение понять было легко.
Ко всем прочим неудобствам прибавился навозный запах от конского состава, так как уборка баржи после перевозки стрелкового батальона была сделана — под угрозой воздушных налетов — на скорую руку. В связи с этим многие пассажиры выходили ночью на палубу, чтобы «потравить» и подышать свежим воздухом.
В трюме было темно. Оставив свой мешок— «кису» подвешенным к балке, обходя спящих людей, где перешагивая через них, а где и наступая на них, с немалым трудом курсант Юрий Селезнев поднялся на палубу. Здесь сразу вздохнулось легче, чем в душном трюме.
Было безлюдно и темно. Ладога уже угрожающе шумела, свистел ветер, качало. Ветер тащил Юрия за собою, принуждал крепко держаться на ногах. Селезнев долго искал место, где можно было бы укрыться от его силы. Заглянул в надстройку, но там было тесно. Наконец нашел укрытие за колесом стоящей на палубе грузовой автомашины. Юрий набросил поверх бушлата шинель и привалился к колесу.
Было за полночь. Шторм усиливался.
Особенно тяжело ощущали морскую болезнь женщины. Плохо себя чувствовали Лена Томилова, Аня Волкова, Таня Проварихина, Аня Фролова, Ира Новикова, Елена Петровна Травина с дочкой Таней, Е. Пирамидина, К. Ильина, Дися Альтман. Очень тошнило и неоднократно рвало Аню Воротилову. Спустя сорок пять лет она скажет: «Я травила по-морскому».
Выпускники академии — мужчины ободряли ослабевших женщин-коллег, уговаривали их не стесняться и «травить» на месте, не выходя на палубу. Ане Воротиловой давали таблетки аскорбиновой кислоты, но это средство ей не помогало.
Затем возник скрип корпуса. В темноте трюма послышались голоса о том, что баржа скоро развалится, что мы скоро будем тонуть. Кто-то уже ощутил наступление большой беды. Как бы в ответ на это вскоре послышался шум льющейся воды.
Это случилось примерно в 3 часа ночи. Вода поступала в трюм медленно и сначала подмочила тех, кто спал, лежа прямо на днище, отчего некоторым курсантам со сна в первый момент показалось, что они сами себя подмочили, подобно тому, как это не единожды случалось в раннем детстве. Правда, эта стеснительная версия сразу же была перечеркнута окружающей обстановкой. Спросонья кто-то возмущенно закричал: «Кто меня обоссал?» Но ему подсказали, что он подмочен забортной водой, и, сообразив в чем дело, тот стих.
Вода стала заполнять трюм все быстрее.
Усилилось беспокойство. Стали жечь спички, чтобы осветить трюм и осмотреться. Обнаружилась трещина в обшивке борта, сначала через нее вода поступала в трюм. Заделать трещину было нечем. Попытки затолкать в трещину мягкие вещи вручную окончились, крепежного материала и инструментов не было.
Теперь скрипы баржи становились зловещими.
Спустя какое-то время в средней части баржи в корпусе возникла большая трещина, через которую вода стала быстро заполнять трюм. Поплыли чемоданы, ящики, другие предметы. Люди стали искать места повыше от днища — на балках, сходнях, ведущих к выходным люкам. Постепенно большинство людей скопилось именно вблизи выходных люков.
А вода прибывала, перемещаться по днищу приходилось в воде — где по пояс, где по грудь, где и вплавь, придерживаясь за детали корпуса. Баржу качало, вода в трюме от этого постоянно перемещалась и давила на людей.
Именно в этот предрассветный час у многих наступило первое ощущение тревоги. Было еще темно. Темнота усложняла и без того опасную аварийную обстановку, а в трюме она устрашала. Казалось, что спасение может быть только на палубе, и в данной ситуации все так и складывалось. Поэтому люди устремились к люкам. Естественно, были крики, усилился общий шум. Под тяжелыми волновыми ударами баржа сотрясалась.
Однако центральный люк оказался закрытым на запор с палубы, из-за чего на сходне под ним образовалась людская «пробка». Из трюма стали стучать по люку, кричали, требуя открыть его, на что с палубы отвечали, что выходить наверх нельзя, что с целью маскировки надо всем оставаться в трюме. У кого-то в трюме нашелся топор, которым стали рубить люк снизу.
Теперь уже с выходом из трюма надо было поторапливаться, поскольку любые задержки могли закончиться трагически.
Несмотря на это на палубе у люка встал лейтенант Сазонов и, размахивая наганом, кричал: «Всем оставаться в трюме, наверх никому не выходить!»
В связи с этим многие люди бросились к кормовому люку, через который другие уже выходили наверх.
Добирались туда то вплавь, то придерживаясь за укосины стрингеров и за другие детали корпусного набора.
Скоро и у кормового люка скопилось много людей и, хотя люк был сравнительно большим и снабжен широкой сходней, его пропускная способность оказалась недостаточной, она не обеспечивала быстрого и ровного выхода людей из трюма.
Кроме того, скорость выхода была ограничена румпелем руля. Румпель представлял собою брус круглого сечения диаметром около 150 см и длиною 4 — 5 метров .
Руль стал неуправляемым, от ударов волн румпель мотало с борта на борт, он с большой скоростью проносился на высоте приблизительно 80 см над палубой, часто доставая людей, выходящих из трюма.
Люди были сильно взволнованы опасной ситуацией в трюме, к тому же на идущих впереди напирали снизу и подгоняли криками те, которые еще оставались в трюме.
Поэтому каждый человек старался проскочить через люк побыстрее.
Не зная о том, что рядом время от времени проносится огромный тяжелый румпель, кое-кто попадал под его роковой удар — человек либо валился обратно на сходню, либо его сметало за борт, откуда возврата уже не было. Требовалось время, чтобы убрать пострадавшего со сходни, после чего опять восстанавливалось движение из трюма.
Через этот люк выходил из трюма и Жора Сокальский. Ему удалось вовремя сориентироваться в люке и ползком уйти от удара румпеля. Румпель был окровавлен, на нем были заметны налипшие белые хлопья мозгов. От его вида мутило.
Чтобы ускорить выход из трюма, курсант Коля Тарасов, спортсмен, призер инженерного училища по классической борьбе, расположившись спиной на подпалубной балке, своими мощными ногами выдавил в палубе несколько досок. Через образовавшийся пролом выбрались на палубу многие курсанты, в том числе сам Тарасов и его товарищ Саша Дворкин.
Случайность и сообразительность помогли выйти на палубу курсанту Никольскому. В то время он был маленьким и худеньким, ростом 162 см . Работать руками и ногами, как это делали здоровые ребята, он не мог. Когда попал на сходню центрального люка, его так крепко прижали спиною к какому-то жесткому, неподвижному предмету, что хоть плачь. Предмет начал болезненно вдавливаться в тело. Собрав все свои силы, Никольский развернулся лицом к этому предмету и с радостью увидел, что предметом оказался пиллерс со скобтрапом, а над ним располагался маленький квадратный лючок в палубе. Недолго думая Никольский полез по скобтрапу на палубу, а за ним последовали и другие. Впоследствии Никольский станет капитаном 1 ранга и… вырастет до 176 см .
В конце концов центральный люк все же был открыт, и через него люди пошли из трюма быстрее и организованнее. В первую очередь были выведены женщины и дети.
Когда этим ходом вышли последние, трюм был осмотрен, чтобы никто там не остался. В этом осмотре активно участвовал курсант Игорь Жуковский.
Среди последних выходил курсант Михаил Соколов, в это время воды в трюме было уже ему до подбородка. А последним вышел из трюма самый дисциплинированный Жора Ольховый, которому уровень воды закрыл грудь несмотря на его двухметровый рост.
Можно было осмотреться и оценить обстановку. Находясь в трюме, люди, конечно, понимали и ощущали, что Ладога штормит, но этого не видели. Теперь же с открытой палубы шторм был виден каждому, и эта картина сама по себе в какой-то степени уравновешивала психическое состояние людей.
Озеро бушевало. Баржа оседала все глубже. Однако люди вели себя относительно спокойно, паники не было. Старались держаться группами, вели разговоры, даже шутили. Игорь Жуковский предложил своим ребятам съесть неприкосновенный двухсуточный запас, который выдавали на руки для подкрепления в тяжелых условиях.
Предложение это, естественно, понравилось. Это была группа курсантов-электриков. К ним подошел М.С. Паскевич и стал показывать свои уникальные часы. Часы похвалили, и Паскевич ушел.
До своей кончины Игорь Жуковский жалел о том, что не догадался оставить Паскевича в своей группе, ведь Паскевич не умел плавать и Игорь об этом знал, но в тот момент об этом не вспомнил, а можно было бы дать ему совет использовать хотя бы пустой чемодан в качестве спасательного круга.
Теперь внимание людей поглотила буря. Ладога ревела и свистела. Небо было закрыто темными, почти черными на горизонте облаками. За бортами, совсем близко, перекатывались и обрушивались крутые волны. Вода была темная и холодная. Казалось — попади за борт в эту темную бушующую воду и сразу же потеряешься из виду, исчезнешь, пропадешь за высокими волнами.
Но это были еще не пиковые часы штормовой ночи. Однако уже в эти минуты одни почувствовали, а другие ясно и четко поняли, какая им грозит опасность.
Промокшие в трюме, люди расположились на палубе в основном сидя и лежа, в дальнейшем по мере оседания баржи поднимались на ноги.
Баржа оседала все глубже. Какой-то мужчина, возможно это был один из шоферов, бегал по палубе с надутой автомобильной камерой. Рядом с рубкой стоял курсант Яков Петров, родившийся в городе Ейске, весельчак, который любил шутить и смеяться, знал много русских и украинских смешных забав и развлечений. Запомнился Юра Селезнев своей крупной фигурой, выразительным лицом и огненно-рыжими волосами, делавшими его заметным среди других курсантов.
Начальник службы продовольственного снабжения интендант 3 ранга Купцов Степан Васильевич привык заботиться о личном составе. И здесь надо сказать, что воинская профессия вложила ему это качество прямо в душу. По характеру предприимчивый и деловой, он решил действовать, чтобы не допустить вспышек паники.
Купцов собрал вокруг себя группу надежных курсантов, дал им задание присматривать и поддерживать всех, кто перестанет владеть собой. Приказал Селезневу запустить ветряк-насос, предназначенный для осушения трюма. Приказал всем вычерпывать воду из трюма любыми подручными средствами, какие найдутся.
С большим трудом Селезневу удалось пробраться к ветряку, который располагался в носовой части палубы, и вытащить стопор. Однако сильный порыв ветра тут же изломал это слабое устройство.
Шторм уже набрал большую силу. Курсанты Дворкин и Тарасов, посоветовавшись, тоже решили съесть неприкосновенный запас продовольствия, так как если придется оказаться в воде, то заправка продовольствием им не помешает.
Волны понемногу начали «слизывать» людей. Люди стали жаться друг к другу, некоторые из них привязывались к выступам на палубе. Выпускница академии стала на колени перед своим раскрытым чемоданом и начала брать из него вещи, которые хотела иметь при себе в случае, если ее смоет за борт. На ее ноги кто-то навалился, и она не могла подняться. Тогда она обратилась к Дворкину:
— Товарищ курсант! Помогите мне подняться.
Дворкин сунул руки ей под мышки и поднял ее. Она поблагодарила.
Пожилой мужчина спрашивал у них:
— Как вы думаете, придут ли к нам на помощь?
Дворкин и Тарасов обсудили вопрос — стоит ли раздеваться? Попытались получить ответ у выпускников-врачей, но у них опыта в этом деле было не больше. Поэтому они разделись до кальсон, расшнуровали ботинки, а шинели накинули на плечи, как бурки.
Началась борьба за обеспечение плавучести баржи.
Ее организовывали капитан-лейтенант Боков и полковой комиссар Макшанчиков, и помогали им параллельщики-дизелисты. Технических средств для спасения баржи не было. Нашлись ручная помпа и несколько ведер. Ручную помпу расположили около кормового люка, всасывающий шланг через люк опустили в трюм, а нагнетательный шланг уложили по палубе к левому борту, где с его наконечником работали один-два курсанта. На штангах помпы работали по четыре-шесть человек, работали быстро, напряженно, с остервенением.
Работающие на штангах быстро выдыхались, и их места занимала новая смена. Людей, работавших у борта, смывало за борт, на их места вставали другие.
Палубу захлестывало водой, баржу качало, помпа беспрерывно скользила и сбивала с ног, поэтому работать было трудно, то и дело сбивались с ритма.
На сходнях люков цепочками разместились курсанты с ведрами для вычерпывания воды из трюма. На барже нашлось лишь четыре ведра.
Когда курсант Шитиков выскочил на верхнюю палубу, он сразу же услышал команду «Откачивать воду!» и встал в цепочке в районе верха сходни в люк и передавал в одну сторону полное ведро, а в другую — пустое.
Вода продолжала заполнять трюм. Шитиков по-прежнему продолжал постоянно передавать ведра. Все курсанты на сходне работали необычайно напряженно. В связи с непрерывным повышением воды в трюме цепочка на сходне постепенно уплотнялась, и когда волны стали уже перекатываться по палубе, они почти все вышли из трюма.
Пытались вычерпывать воду бескозырками. Раздавались голоса — черпать воду любыми предметами, мало-мальски пригодными для этого.
Разумеется, все эти средства не дали никакого эффекта, так как с каждой волной через люки и щели воды наливалось в трюм больше, чем ее откачивали.
Видимо, организаторы этой борьбы сами понимали тщетность усилий, но делали бесполезную работу, считая, что она сама по себе в какой-то мере дисциплинирует людей.
Наконец военком Макшанчиков приказал сбросить за борт автомашины.
Красивы были новые легковые автомашины, много блеска и никеля, многим запомнилась автомашина «бьюик» вишневого цвета. Говорили, что принадлежали они правительствам Прибалтики.
Выделялся воентехник 1 ранга Логвиненко Евгений Григорьевич, который, несмотря на очевидный трагизм обстановки, не потерял деловитости и с юмором участвовал в работе. Параллельщики-дизелисты, шутя между собой, собирались после войны достать эти автомашины со дна морского в личное пользование, а сейчас, в эти минуты, споря друг с другом, каждый из них выбирал машину для себя в зависимости от понравившегося «колера».
Курсанты-гидрографы совместно с курсантами инженерного училища деловито скатили за борт легковые автомашины.
Грузовые автомашины были тяжело загружены имуществом Гидрографического управления и картфабрики. Руководили скатыванием этих машин Купцов Степан Васильевич и командир роты лейтенант Емельянов Валентин Михайлович. Активно работали курсанты Неверов, Колодяжный, Евланов, Бычков.
С грузовиками пришлось потрудиться, особенно когда надо было перекатить их через бурт, устроенный по борту палубы. В связи с этим решили ручной труд заменить лошадиными силами двигателя.
Один из шоферов запустил двигатель, включил сцепление и выскочил из кабины на палубу. Грузовик своим ходом пошел к борту, как вдруг, неожиданно для всех, из-под брезента, закрывавшего груз, выскочил курсант Саша Великотный. А получилось так. Великотный схитрил, это с курсантами бывало, он не пошел в трюм, как все, а устроился на ночлег в кузове грузовика. Здесь было уютно, не толкались люди. Под шум волн спалось хорошо, сквозь сон слышал крики, слово «вода», но посчитал, что на палубе идет утренняя уборка, участвовать в которой не было никакого желания. Решил: людей много, обойдутся. Высунулся из кузова только на резкий шум двигателя.
Когда сбросили автомашины за борт, показалось, что баржа немного подвсплыла и стала легче всходить на волну. И это побудило действовать всех, кто был на барже. Сбросили все прочие грузы, выбросили личные вещи, чемоданы, вещевые мешки, ящики.
Но эта передышка была чрезвычайно кратковременной.
Управление действиями людей было возможным только в первое время. Можно было руководить выходом людей из трюма на палубу, размещением их на палубе, руководить борьбой за плавучесть, используя самые примитивные средства, освобождать палубу от грузов. Можно было успокаивать женщин, курсантов, работников гидрографии — этим занимались командиры.
Все это было возможным до момента сбрасывания рубки за борт.
Дальше стихия быстро подавила всякие попытки к управлению и обрекла людей на самостоятельные решения, оставив им лишь призрачную надежду как-то спасти жизнь себе и близким.
Люди упорно боролись против разбушевавшейся стихии. Главной заботой на палубе стало — держаться всеми силами за любой выступ, щель, предмет, друг за друга. Женщины держали себя относительно сдержанно. Одна пожилая женщина говорила, что умирать все-таки еще не хочется. Женщина с ребенком умоляла окружающих спасти ее ребенка, потому что он еще ничего не видел в жизни и должен жить, мысленно она уже готовила себя к гибели.
Женщин успокаивали офицеры. Они информировали и окружающих курсантов о том, что на помощь уже идут корабли. И действительно, вскоре на горизонте показалась канлодка.
Мужья обнимали жен, детей, стараясь их согреть. Некоторые продолжали привязываться к деталям палубы.
Когда волны стали окатывать палубу, то люди упорно сопротивлялись их напору, они крепко стояли группами, держались друг за друга, сидели группами, держались за предметы, выступы и т.д. Но каждая очередная волна все равно смывала за борт по несколько человек. Несмотря на всю трагичность этого положения, безотчетной паники все же не было.
Курсант Сокальский до сих пор помнит обстановку, когда женщин и детей, мокрых и промерзших, стали помещать в шкиперскую рубку. Незнакомый офицер, забравшись на крышу рубки, размахивал белой простыней, прикрепленной к палке, подавая сигналы находящейся невдалеке канлодке. Ее трудно было заметить в сумерках утра и взбешенного моря. Но кто-то ее видел, когда баржа оказывалась на гребне волны.
Через некоторое время старший воентехник Антоненко Н.А. крикнул, что видит, как корабль идет к ним на помощь. Все стали вглядываться и с гребня волны действительно увидели корабль. Как потом стало известно, это была канлодка «Селемджа». Из своих вещей кто-то вытащил простыню и передал ее Антоненко и Логвиненко, и они тоже с крыши рубки стали размахивать простыней, чтобы привлечь внимание канлодки.
Сильным ударом волны сбросило за борт трех человек, которые стояли рядом с Серебровским и разговаривали с ним. В их числе была женщина. Все они только один раз показались на мгновение из волн и исчезли. Сразу же все стали смещаться подальше от борта. Но теперь волны стали все чаще «слизывать» людей с палубы.
Те минуты, когда в зоне видимости появилась канлодка и стала приближаться к барже, вызвали необычайную радость, особенно у женщин и детей.
Но когда канлодка весьма близко прошла мимо баржи, а затем когда офицеры начали стрелять, чтобы привлечь внимание удалявшегося корабля, у людей возникла глубокая тревога, ставшая причиной тяжелых происшествий. Кричали женщины и дети, охваченные страхом. Командир роты электриков выхватил свой пистолет из кобуры, но ему приказали выбросить его, и он подчинился. Пистолет попал в руки бахвалистого курсанта, у которого его отобрал Игорь Жуковский, который сохранил его при себе, плавая среди волн, и выбрался с ним на буксир «Орел».
Аварийная ситуация теперь развивалась быстро. Ветер крепчал, росла волна, шторм набирал силу.
Борьба за плавучесть баржи с использованием подручных средств не могла обеспечить необходимой плавучести. Когда это стало очевидным для всех, люди перестали заниматься бесполезной тратой сил.
Баржа продолжала быстро заполняться водой и также быстро оседала. Шквальные порывы ветра срывали и уносили за борт бескозырки, шапки и другие предметы.
Наступила чрезвычайно опасная обстановка. Не скрывали своего волнения женщины, особенно матери с детьми.
Наступил такой момент, когда волны одна за другой стали обрушиваться на палубу, унося за борт в кипящие волны каждый раз большие группы людей, которые на глазах погибали.
Всем стало очевидно, что положение на барже стало катастрофическим, что гибель угрожает каждому.
Состояние тревоги теперь охватило всех. Каждый человек напряженно искал, что предпринять, чтобы остаться в живых, чтобы спасти женщин с детьми, чтобы спасти близких.
Вот почему офицеры собрали женщин с детьми, а также малолетних учеников-ремесленников в рубку, считая рубку самым надежным для них местом.
Каждый курсант и офицер, каждая женщина понимали, что плавания среди волн уже не избежать, и, чтобы по возможности облегчить себе это плавание, стали раздеваться, разуваться, освобождаться от всех личных предметов.
Раздевшись и прихватив с собою какой-нибудь деревянный брус, отдельные офицеры и курсанты сами прыгали за борт, видимо считая, что так будет надежнее, чем быть сбитым с борта и искалеченным.
Курсант Кутузов, известный пловец, решил вплавь добираться до берега, несмотря на то, что побережья не было видно. Он разделся до трусов и, придерживаясь за буксирный трос, полез в воду. Но через минуту его уже не стало.
Раздавались крики о помощи, о спасении.
Курсанты в этих условиях проявили исключительное самообладание. Находясь в опасной обстановке, они добрыми словами, а иной раз и жесткими, не совсем дозволенными словами успокаивали растерявшихся.
Капитан-лейтенант Боков и интендант 3 ранга Купцов строго и громко требовали сохранять порядок. Их личное самообладание служило хорошим примером для остальных.
Делить людей на строевые группы стало невозможным. Группы перемешались. В связи с этим и офицеры переходили с одного места на другое. В один из таких моментов смыло за борт политрука Щербо и группу курсантов. Он судорожно пытался сбросить с себя снаряжение и шинель. С криками «Спасать политрука!» за борт бросились несколько курсантов — Фаенсон, Василевич, Александров, но следующая волна накрыла их всех навсегда.
Почему-то около рубки безучастно стоял курсант Ферин, и его глаза были необычно широко раскрыты.
Плакали женщины, кричали дети.
Продолжали раздеваться, разуваться, спрашивали, что же делать дальше. Курсант Соколов остался в тельняшке и трусах.
Политрук Подкорытников пытался успокоить молодую женщину, которая полностью разделась и замерзла до синевы, она лишилась самообладания, в ее широко раскрытых глазах не было проблеска мысли. Политрук тормошил ее, шлепал по щекам, тряс, но на все это женщина совершенно не реагировала.
Иван Переверзев и Гриша Распертов разместились где-то на средней части палубы. Качка и водяная пыль здесь ощущались меньше. В руках была банка консервов, не выбрасывать же вкусное добро! Поэтому с помощью имевшегося на всякий случай перочинного ножичка, Иван открыл банку. В ней оказалась треска в томате. Предложил Грише, который машинально проглотил кусочек, а от другого отказался, таким образом вся рыба досталась Ивану, и он съел ее с большим аппетитом.
На рассвете шторм продолжал усиливаться. Еще когда от рубки доносился голос, призывавший женщин и детей собраться около рубки, то именно в тот момент Иван и Гриша увидели симпатичную девушку в морском кителе, которая пробивалась к рубке. Девушка была выпускницей медицинской академии, ростом она была ниже среднего, с хорошо сложенной фигурой. Парни решили ей помочь, но помощь получилась неэффективной, так как впереди была плотная масса людей, да и девушка вскоре передумала продвигаться к рубке. Они остановились, познакомились, девушка назвалась Таней. В обществе этой девушки парни, естественно, подтянулись, приободрились, заговорили примерно в духе: «Да что нам шторм, и не такое видали!» Особенно она понравилась Грише. Разговаривали, шутили. Присутствие девушки сглаживало серьезность их положения.
Между тем с усилением ветра волны становились более крутыми, водяная пыль стала долетать и до них. Становилось все труднее удерживаться на палубе. Почему-то толпа людей оттесняла их к носу, где положение, казалось, становилось еще более критическим.
В это время они и Таня тоже почувствовали и осознали грозную опасность. Расшнуровали ботинки, сбросили бушлаты. Все трое взяли друг друга за руки, заверили, что если погибать — так всем вместе. Таким образом они умножили свои силы.
Послышался гул самолетов. Думали, что это наши. Оказалось, что это были два немецких разведчика, которые сделали два круга и улетели.
Когда на горизонте появился дымок корабля и когда с буксира и баржи стали подавать сигналы выстрелами, сигнальными ракетами, а с рубки баржи еще и белой простыней, — это опять вселило надежду на скорую помощь.
Но потом баржа настолько осела, что ее палуба все чаще оказывалась почти на уровне воды. Ее буксировка стала для «Орла» невозможной. Переверзев видел, как с «Орла» отдали буксирный трос и «Орел» начал маневрировать вблизи баржи. Качка становилась особенно опасной, когда баржа с гребня волны кренилась на подветренную сторону, в этом случае к силе инерции качки прибавлялась еще и сдувающая сила ветра. Большие волны стали напрямую перекатываться через палубу, и потому каждая такая волна сносила за борт все больше и больше людей. Удерживаться на палубе становилось невозможным. Иван, Гриша и Таня все еще крепко держали руки друг друга. Когда волна сбила с ног Таню, парни удержали ее на руках, и не только ее, но и тех, кого навалило на них волной.
После посылки сигнала «SOS» над районом бедствия появилась вражеская авиация. Самолеты прошли на сравнительно низкой высоте, достаточной для классификации морских объектов. По самолетам открыли винтовочный огонь, винтовок было мало, рассчитывать на эффективность такого слабого огня не приходилось.
На этот раз самолеты атаковали канлодку, которая находилась в одной-двух милях от баржи.
На место катастрофы вражеские самолеты налетали неоднократно. Они «утюжили» этот участок. Налеты производились в течение всего дня. Самолеты бомбили и обстреливали целиком весь участок, не выбирая отдельных целей, поскольку было видно общее скопление обломков с людьми.
Хотя все видели надвигающуюся смертельную опасность, курсанты вели себя исключительно мужественно.
Из выпускников академии только Константин Артемович Мелик-Агамирян, прибывший в академию из Армении, сделал самое решительное действие. Он не умел плавать и, вероятно, по этой причине как-то громко, по-дикому что-то выкрикнул, потом прыгнул за борт баржи и больше не всплыл.
Самая тяжелая участь выпала на долю женщин и детей.
Выпускник академии Константин Юшков, который погибнет в утренние часы, помог Ане Воротиловой снять рюкзак и вывел ее из трюма на палубу. Дися Альтман, Томилова Лена, Волкова Аня, Захарова Муза, Косулина Катя, Пирамидина Катя, Проварихина Таня, Гречишкина Таня, Фролова Аня, Новикова Ира, Ильина Лиза — все они были бледные и лежали на палубе, где недавно стояли легковые машины. Здесь же была и Елена Петровна Травина с маленькой дочкой.
Их подняли с этих мест раньше, когда начали сбрасывать за борт автомашины.
Аня Воротилова стояла одетая в шинель с противогазом через плечо. Вдруг к ней подошел однокурсник Михаил Нилович Ситкин и скомандовал: «Раздевайся!» Но укачавшаяся Анна стояла и ничего не слышала. Тогда Ситкин сам снял с нее противогаз и бросил его в волны, затем снял шинель, ботинки и пытался снять с нее китель, но Анна этого не разрешила. Затем Ситкин, намереваясь прыгнуть с баржи за борт, стал звать и Анну поступить так же.
Однако Анна подумала, что нет в этой затее смысла, поскольку под ногами — палуба. Она держалась за спины товарищей.
Баржа кренилась то на левый борт, то на правый. Вдруг баржа накренилась так сильно и резко, что женщины и мужчины не удержались на палубе и опрокинулись за борт. Анна сразу же окунулась с головой, затем вынырнула и стала удерживаться на воде, поскольку умела плавать. Благодаря тому, что на ней были спортивные брюки, она могла свободно работать ногами.
Продержалась на воде примерно полчаса и сильно устала.
Несколько спасательных кругов, которые висели на стенках рубки, были давно за бортом. Больше не было никаких спасательных средств.
Около рубки находился лейтенант Емельянов с семьей. Он был племянником Емельянова Николая Алексеевича, участника трех российских революций, который в июле-августе 1917 года укрывал В. И. Ленина в Разливе. Валентин Михайлович оценил ситуацию для семьи как безнадежную. Он понял, что семью спасти не сможет, представил себе мучительную, бесполезную гибель двухлетней дочки и жены среди бушующих волн. Понял он и бессмысленность продолжения собственной жизни без любимой семьи. Отец и муж, он решил сократить мучительные переживания живых сердец. Со всей серьезностью он испросил разрешения у военкома Макшанчикова и, не дожидаясь ответа, выстрелил в дочь, жена с ужасом взглянула на него, он выстрелил в жену и в себя. Ему никто в этом не мешал.
Волна подхватила окровавленные тела и унесла в темноту глубин.
Ни криков, ни воплей, ни причитаний не было.
Происшествие потрясло очевидцев. Люди теперь отчетливо осознали близкую для себя опасность, стали окончательно готовить себя, продумывали как вести себя за бортом.
А волны смывали все большее число людей. Даже сильные спортсмены, пловцы-разрядники погибали. Гордостью второго курса считались пловцы Сергей Додолин, Константин Кутузов, Олег Костко. Все они погибли.
У борта баржи стояли обнявшись отец и сын, инженер-капитан 2 ранга и курсант Соловьевы. Их вместе смыло волной, они и погибли тоже вместе.
Лейтенант Красной армии Алексашин Александр Михайлович старался пробраться поближе к центру палубы и вдруг попал прямо в набежавшую волну и на ее высоте оказался за бортом. Потихоньку стал подплывать к борту баржи, который был примерно на высоте одного метра, уже ухватился за борт, и тут один из тонувших оперся на него и влез на борт, а Алексашина оторвало от борта и отбросило волной на 30 — 40 метров . И здесь один из моряков, державшихся за доску, помог ему поймать еще доску от палубы, на конце которой Алексашин держался примерно час-полтора. Плавал Алексашин в шинели и сапогах, первое время — с автоматом. Когда оказывался на гребне волны, то видел вокруг себя вблизи и вдалеке множество голов людей, которых становилось все меньше и меньше. Видел на носу и на корме баржи небольшие группы людей.
Недалеко от него держался на воде Сергей, тоже лейтенант из его же команды. Сергей крикнул Алексашину, чтобы он передал брату, командиру взвода в их училище, о его гибели, крикнул и исчез под водой. Запомнились его руки, взметнувшиеся над водой. Алексашин был спортсменом и крепок здоровьем. Это ему хорошо помогло.
К счастью Алексашина он сам оказался на курсе «Орла». Ему бросили конец и вытащили на палубу.
Из команды Ленинградского военно-инженерного училища был спасен лишь один курсант-красноармеец.
Серое, мрачное небо, темно-свинцовые тучи, такие же серые тяжелые волны и это безлюдное море теперь пугали больше и больше.
Выпускник академии Кривошеев Василий Иванович медленно и не один раз переходил с носовой части в кормовую и обратно. Он вспоминал прочитанные книги о стихиях, о катастрофах, о людях, сумевших противостоять им. Ведь было множество таких примеров, когда, даже будучи бессильными против стихии, люди на теряли присутствия духа. Кривошеев говорил об этом окружающим людям. Это успокаивало и его, и тех людей и поддерживало в какой-то мере состояние духа.
Неожиданно около люка закричал лейтенант:
— Товарищи, товарищи, помогите! Там оказалась моя жена!
Кривошеев влез в темный трюм, перебирался с балки на балку, пока не услышал тихий стон. Ему удалось подтащить мокрую, окоченевшую молодую женщину к люку. Только периодическая дрожь, поверхностное дыхание да сердцебиение говорили о том, что она жива. Лицо было бледное, губы синие, большие глаза полузакрыты. Лейтенант взял ее на руки и отнес ближе к рубке, снял с себя шинель и накрыл вздрагивающее тело жены.
Кривошеев мучился над мыслью, как бороться за существование. Он стремился держаться за всякие прочные выступы и советовал соседям делать так же, а если собьет волна за борт, то, убеждал он их, следует цепляться за бревна, за доски.
Иногда мысль уносила его к старикам, представлялись их грусть о сыне, слезы, рыдания. Самому было грустно, но он все же верил в то, что сам он будет жить.
Кривошеев сбросил шинель, китель и ботинки. Стал снимать джемпер и верхнюю рубаху, но в этот же момент был сбит с ног и унесен за борт, быстро собрал силы и энергично вернулся на баржу.
Работники Гидрографического управления разместились в кормовой части палубы.
Зина Симаничева, чертежница, увидела здесь Муравьева — начальника граверной части. Это был высокий, стройный мужчина лет сорока с правильными чертами лица. Одетый в два пальто, необычно красный в лице, он глубоко сидел в тачке. Зина спросила:
— Что с вами?
Он ответил, что у него температура сорок градусов.
Сильный, холодный ветер пронизывал любую одежду.
Кругом — бушующие волны, земли не видно. Низко над озером неслись темные тучи. Иногда выглядывало солнышко, и тогда тяжелые волны озарялись блеском.
Люди укачались, не выспались и измучились. Стихия внушала страх. Зине почему-то не верилось, что она погибнет. Наделенная чувством юмора, она пробовала шутками подбадривать своих сотрудников. Наблюдала, как сбрасывали за борт автомашины, видела, как грузовая машина зависла задними колесами на борту и как ее общими силами столкнули с борта.
Зина имела звание мастера спорта по плаванию.
В связи с этим сотрудники говорили: «Зинка нас спасет». Зина же подумала, что с этими надеждами они ее просто утопят, и, когда узнала, что на барже находится ее знакомый курсант, начала передвигаться на носовую часть палубы, где видели этого курсанта. Передвигалась на четвереньках, иначе, она так считала, могло сдуть или смыть с палубы.
Предварительно вынув руки из рукавов пальто и застегнув его у ворота на одну пуговицу, она ползла вдоль борта, соображая, что если сдует или смоет, она легко освободится от пальто уже в воде.
Вдруг около рубки за полу пальто ее поймал начальник инженер-капитан 2 ранга Бурлаков, схватил за пальто и не отпускал. Зина стала перед ним на колени, сложила руки и, молясь, просила: «Отпустите, пожалуйста».
Вдруг баржу резко качнуло. Бурлаков непроизвольно выпустил из руки полу Зининого пальто, Зина быстро этим воспользовалась и проскочила мимо рубки вперед и здесь увидела корректора Захара Бэлка, настоящего моряка, работавшего раньше штурманом дальнего плавания.
Бэлк сидел на бухте толстого белого каната, курил свою испытанную и хорошо прокуренную трубку с мундштуком, изогнутым настолько круто, что табачная чашечка висела ниже подбородка.
Пожилой, среднего роста крепкий блондин, он задумчиво курил, когда Зина, пробираясь рядом, сказала:
— Обидно тебе, должно быть, тонуть в этом озере?
Бэлк лишь пыхнул на нее табачным дымом.
Наконец Зина увидела знакомого курсанта Илью Евланова. Илья ничего не знал о ее присутствии на барже, и встреча оказалась совершенно неожиданной, удивила и сразу же напугала его сложностью ситуации для девушки. С этого момента они теперь держались вместе. Стояли обнявшись, плечом к плечу. Илья был лицом к носу баржи, он выполнял в данном случае обязанность впередсмотрящего и поддерживал девушку за талию. Зина же была лицом к рубке и своим пальто охватывала Илью, поскольку он уже сбросил шинель.
Зине запомнилось, как волна, напоминавшая трехгранную форму, сначала покачала баржу, а вслед за этим другой водяной вал как бы с размаху треснул по стенкам рубки и снес ее с палубы.
В вое ветра раздался громкий крик отчаяния и ужаса.
Курсанты Кронберг и Хромов, прихватив с собою бревна, сами прыгнули с ними за борт.
Прыгали за борт и другие сильные мужчины, рассчитывая доплыть до невидимых берегов.
Находясь среди волн, курсанты и офицеры боролись за жизнь, за жизнь товарищей, за жизнь женщин, оказавшихся рядом. Быстро погибали те, которые не успели раздеться и разуться.
Отдельным курсантам удалось сбросить шинель, будучи уже за бортом. Курсанту Белицкому, например, поручили для охраны велосипед с подвязанными к его раме документами, сложенными в портфеле, и оставили его вместе с велосипедом на палубе. Белицкий пристроился с велосипедом к стенке рубки с ее подветренной стороны.
В связи с холодной погодой он несколько раз заходил в рубку погреться, так как там была печка. Повторял это неоднократно. Затем каким-то внутренним чутьем Белицкий понял, что барже наступает конец, и вышел из рубки наружу опять же к велосипеду.
К этому моменту на палубе было уже много людей.
С подветренной стороны рубки он видел, как волна сорвала кусок палубы в носовой части и вместе с людьми сбросила его за борт.
А затем рубка, оторванная от палубы, столкнула его самого и еще группу людей, прятавшихся с подветренной стороны, за борт.
Белицкий погрузился в воду, уже на глубине кто-то отталкивался от него, пытаясь всплыть. Именно в эту опасную минуту и поскольку шинель он расстегнул еще на палубе Белицкому удалось под водой сбросить шинель и всплыть на поверхность, а затем прицепиться и влезть на деревянный обломок от палубы, на котором уже закрепились два человека.
Палубный настил баржи оказался хлипким, от ударов волн от настила стали отлетать доски. В это время Шитиков сбросил противогаз, в сумке которого лежали фотографии, сбросил бушлат и фланелевку. Бескозырку, казалось, унесло раньше.
Большой водяной вал изуродовал кусок палубы у Шитикова под ногами, оторвал этот кусок, и на образовавшемся плотике Шитиков внезапно оказался за бортом. Плотик получился неправильной формы, курсантов было здесь четверо, они боялись его дальнейшего разрушения или опрокидывания, поэтому находились на разных его краях. Окатывало их леденящей водой все время.
У Шитикова возникала мысль плыть на маяк острова Сухо. Если бы вода была теплая, то, вероятно, он так бы и сделал, но в тех холодных условиях на это не решился. К тому же он видел, что «Орел» уже начал подбирать людей, видел, как с его борта кидали плавающим людям бросательные концы.
* * *
Ладожское озеро не случайно называют морем — пространство озера представляет собой неограниченные просторы для бурных стихий природы.
И в самом деле, для этого озера характерны штормы. Еще с тех пор, когда началась история судоходства на Ладоге, люди знали, что это озеро грозно и коварно.
Режим волнения на озере отличается своеобразием.
В северной части озера развиваются обычно пологие волны длиной 23 — 25 м и высотой до 4 м . На юге волны имеют длину 15 — 18 м и высоту 2,5 — 3,5 м , но при скоростях ветра более 18 м/сек иногда развиваются волны высотой 5 — 6 м .
В годы Великой Отечественной войны самым штормовым годом на Ладоге оказался 1941 год .
По данным метеостанций портов Осиновец и Новая Ладога, 17 сентября 1941 года наблюдался северо-западный ветер, температура воздуха в течение суток колебалась от +4 до +9 градусов, температура воды от +10 до +12,5. Высота волн в озере в этот период могла составлять ориентировочно 2,5 — 3,0 м . В последующие два дня 18 и 19 сентября ветер усиливался до 14 — 17 м/сек и высота волн могла быть больше.
17 сентября Шилову, Хорошхину и Караваеву стало известно, что ночью штормом разбило буксир «Козельск» и несколько барж с продовольствием, выбросило также на берег самоходное судно «Калинин».
А днем 17 сентября Ладожское озеро показало свою грозную силу в полной мере.
* * *
Мне довелось быть одним из лучших гимнастов училища. Перед началом Великой Отечественной войны, примерно в апреле-мае 1941 года я занял первое место в соревнованиях по программам «с листа» на первенство спортивного клуба Ленинградской военно-морской базы. Подняться на крышу рубки без трапа — для меня не было вопросом. А с крыши рубки окружающая обстановка просматривалась значительно дальше. Пароход «Орел» виделся впереди темным силуэтом.
Казалось, черные тучи опустились совсем низко. Волны были высокими, шли они длинными валами. С крыши рубки виделось, как тупой нос баржи медленно, как бы с огромным трудом, поднимался на гребень вала и разбивал его верхушку, а когда нос начинал опускаться во впадину, то уже в этот момент чудилось, что баржа получила поперечный излом где-то в центральной части, так как нос баржи круто шел вниз.
В это время волна накатывалась по носу справа под острым углом.
Удары волн по корпусу сотрясали, и казалось, что баржа сталкивается с массивными таранами.
Рядом скрипела мачта. Баржа кренилась, и мне приходилось то и дело балансировать, двигаясь по крыше рубки.
Для улучшения своей собственной плавучести мне пришлось швырнуть за борт вещевой мешок, я разделся, остался в тельняшке и кальсонах.
На крышу рубки влез курсант Серебровский, сел на крыше и тут же почувствовал, как рубка съезжает с баржи за борт. Палубный же настил баржи еще оставался на месте, и большинство людей на нем — тоже.
Рубку сорвало с палубы целиком и сбросило за борт.
Сильнейшее потрясение вызвали эти минуты трагедии.
Начиналась самая тяжелая ее фаза, когда шторм стал терзать баржу, выворачивая настил палубы и все, что было можно сломать и выбросить, унося с палубы людей десятками.
Оказавшись смытым с палубы вместе с другими, Сокальский ухватился за какую-то полупустую бочку и плавал среди волн, придерживаясь за нее.
Многих людей смыло с баржи мгновенно, таким образом, что в первый момент у них возникало какое-то недоумение и было как-то даже непонятно — как же это произошло?
Подобное первичное ощущение было у курсантов Ермолина, Якименко, у лейтенанта Алексашина, у курсантов Шитикова и у многих других.
Находясь на крыше рубки, я как-то не ощутил того момента, когда волновой вал оторвал рубку от палубы, и поразился тому, что рубка вдруг, ни с того ни с сего, поплыла за борт, чего никто не мог даже предполагать, и поплыла за борт ровно, даже без крена.
За бортом рубка стала быстро погружаться также почти без крена. Сначала мне пришлось так и стоять, как прежде, на ее крыше, пока сам не погрузился до пояса, и только тогда уже оттолкнулся от крыши рубки и поплыл.
Женщины и дети, размещенные в рубке, вероятно, в первый момент ее движения даже не поняли наступившей для них последней минуты, потому что внутри рубки было как-то тихо, кричали на палубе только те, кто стоял рядом с рубкой.
Рубка была оторвана, сброшена и утоплена за бортом за одну минуту, поэтому женщины в ней, по всей вероятности, в эти мгновения успели лишь прижать детей к себе, поскольку для борьбы за жизнь не было ни секунды.
Оказавшись среди волн, я поплыл в сторону от баржи, не имея под рукой никакой деревянной опоры. Держаться около баржи показалось делом безнадежным. К тому же плавать я умел хорошо и сил было много.
В предыдущем году на Валаамских островах боевая подготовка для молодых курсантов проводилась по широкой и напряженной программе, включавшей подготовку одиночного бойца как в береговых условиях, так и на воде.
На занятиях и на учениях курсанты обливались путом и чувствовали боль в натруженных мышцах. Многие часы они трудились и на воде, много плавали, в том числе одетые в рабочую форму, с винтовкой и с противогазом. Многие часы ходили на шестивесельных ялах, на катерах и на баркасах, на веслах и под парусами.
То была настоящая подготовка для боевых действий.
Среди волн неожиданно я увидел впереди себя курсанта Николая Бойцова, который уже был довольно далеко от баржи, держался за бревно диаметром около двадцати сантиметров и длиною четыре-пять метров. За это бревно прицепился и я. Мы держались руками за концы бревна, которое, в общем-то, оказалось вполне надежной опорой, если рассчитывать на недолгое время. Осмотрелись. Держались в основном молча. Бойцов и раньше был немногословным. Буквально поминутно вода накрывала нас, то и дело мы отряхивали воду с головы, с лица, а то и прихлебывали.
Получалось, что ты находишься то здесь, то волна отбросит тебя на двадцать-тридцать метров дальше, то высоко поднимет на гребень, то круто опустит во впадину, как в глубокий овраг, откуда тебе ничего не видно и где кипящая вода также беспрестанно хлещет в лицо, заливая и заливая без конца глаза, уши, нос.
Пожалуй, больше всего говорили о холоде. Крепко замерзли.
Часть тела ниже плеч уже окоченела и не ощущала холода, замерзли кисти рук. До сознания уже доходила догадка о том, что через короткое время можно совсем лишиться сил.
Конечно, нужна была посторонняя помощь. Но рассчитывать на помощь «Орла» стало, безусловно, рискованно, так как нас двоих с «Орла» могли и не увидеть, поскольку мы плавали довольно далеко от скопления людей и среди волн мелькали лишь две наших неприметных головы.
Получалось, что ждать буксира на этом месте нельзя. Поэтому я предложил плыть к буксиру, не считаясь со штормом. Но Бойцов от этого отказался.
Трудно сказать, сколько затрачено в одиночку времени, но мне все же удалось доплыть до «Орла». Волны беспрестанно и круто качали буксир, и было видно, что вплотную к нему подплывать опасно — могло придавить.
Пока я плыл по курсу, поддерживая скорость, чтобы не отстать, матрос с буксира кинул в мою сторону бросательный конец, который я уловил. Матрос подтянул к борту и крепкими руками помог подняться на палубу. А там, на барже светловолосый финн курсант Паттури на родном языке ругал и проклинал вражеских летчиков, облетавших баржу. Соседи с интересом слушали финские проклятия и поддерживали его гневное возмущение.
Когда за бортом оказались женщины, Паттури четыре раза прыгал в воду, подплывал к обессиленной женщине, отрывал ее от доски или бревна и, поддерживая на плаву, перетаскивал обратно на баржу, где ему помогали поднять женщину на борт.
Финн проявил редкостные доброту и мужество.
Однако и ему, сильному пловцу, при очередной попытке спасения не хватило сил. Под давлением и круговоротом волн он погиб.
Там же, где располагались гидрографы и где среди них размещался и Рыбинский, кто-то крикнул:
— Братцы! Есть поверье — бросайте деньги богу моря! Тогда спасемся!
И полетели на палубу и за борт пачки и отдельные купюры — красные, зеленые, синие.
А трагедия продолжалась.
Подвиг «Орла»
Спасательные действия «Орла» начались на рассвете.
В 6.00 17 сентября на вахту заступил первый помощник механика Дунин Алексей Иванович.
Уже в тот час он видел факел огня на барже и предположил, что с баржи давали буксиру аварийный сигнал.
Наступал рассвет. Криков на барже не было слышно, их заглушал шторм, однако было видно, что осадка увеличилась.
С этого времени начали наблюдать за движением баржи.
Об аварийном сигнале доложили контр-адмиралу Заостровцеву.
Разрушение баржи №752 произошло в районе Северной Головешки с координатами: широта 60 градусов 28 минут, долгота 31 градус 57 минут.
До ближайших берегов были десятки километров.
Капитан буксира Ерофеев Иван Дмитриевич рисковал судном и жизнью экипажа и пассажиров, но сделал все возможное для спасения погибающих людей. Открытым текстом в эфир был послан сигнал «SOS», сигнал о необходимости скорой помощи. Но главное состояло не в этом, а в том, чтобы спасать погибающих людей, не ожидая подхода других спасателей.
Закон моря об оказании помощи людям, терпящим бедствие, знают моряки всей планеты. Этот закон вечен.
В истории еще не известны случаи, когда судно-спасатель в подобной ситуации принялось бы спасать тех, кто находится еще на палубе аварийного судна, оставив без помощи тех, которые выброшены в бушующие волны и обречены на скорую гибель. К тому же в данном случае было ясно, что деревянная баржа полностью не затонет.
Брать людей с воды! Это решение было единственно правильным. Осуществить же его было трудно из-за исключительной сложности маневрирования малого судна в условиях 10-балльного шторма при скорости ветра в 50 — 60 км/час и высоте волны в 3,0 — 3,5 метра .
Маневрировать требовалось множество раз с поворотами на обратный курс. Причаливание к плотикам-обломкам в шторм, называемый «сильным» по любым меркам, невозможно. Более того, по правилам безопасности плавания подобные препятствия полагается обходить стороной.
Стремились подобрать людей с воды столько, сколько получится.
Ерофеев распорядился отдать буксирный трос и развернул буксир на обратный курс, чтобы войти в зону плавающих людей.
Высокие волны вызывали крутую бортовую и килевую качку. Сразу же стало ясно, что подбирать людей будет очень трудно и что едва ли эта работа пройдет удачно, без травмирования, без жертв. Ерофеев уверенно владел искусством судовождения, и это должно было помочь в ходе спасения.
С каждого борта и с кормы были вывалены пеньковые концы. Спасательные круги привязали на длинных концах. Связали петли для зацепления обессилевших людей. Приготовили метрштоки и отпорные крюки для сдерживания плотиков, бревен, досок.
Скорость хода уменьшили до минимальной, но с таким расчетом, чтобы сохранить управляемость.
При отключении машины на «стоп» буксир валяло с борта на борт, аналогичной качке подвергались и плотики и прочие плавучести, на которых в самых различных позах удерживались люди.
Пришвартовка плотиков к себе вообще исключалась, так как на обломках не было штормовых устройств, за что можно было бы прикрепиться тросами, и, главным образом, из-за беспрерывности штормовой волны.
Снимать людей можно было либо в моменты коротких касаний с плотиками, либо с небольших расстояний при помощи различных бросательных концов, бросая их людям. Когда волна разъединяла их или, наоборот, наваливала одного на другого, буксиру приходилось неоднократно повторять свой маневр до трех, четырех раз. Каждое сближение с плотиком и касание с ним таило в себе угрозу гибели людей на пороге спасения. Но общая трагичность ситуации принуждала капитана рисковать.
* * *
Огромный вал не дал времени на раздумья, накрыл, схватил и понес в неизвестность, и таким именно образом курсант Николай Лазарев оказался за бортом.
Начал всплывать и почувствовал боль от ударов по голове ногами тех, кто плавал на поверхности.
Поэтому пришлось погрузиться, открыть глаза в глубине и рвануться вверх на мутное светло-зеленое пятно. Всплыл рядом с небольшим березовым поленом, пристроил его под левую руку, а правой рукой и ногами удерживал себя на поверхности.
Рядом всплыл человек и сразу же обхватил Лазарева сзади мертвой хваткой за шею. Полено не выдержало двойной нагрузки, и оба они погрузились под воду. Лазарев начал захлебываться, когда вдруг эта хватка на шее ослабела, и Лазарев всплыл, схватился за полено и увидел искаженное ужасом лицо красноармейца, всплывшего опять рядом, — тот снова в панике бросился к Лазареву. Но Лазарев успел показать ему плавающее рядом другое полено, за которое красноармеец ухватился и затем постепенно успокоился.
Лазарев остался одетым и обутым, он успел на барже снять только шинель, поэтому за бортом ему в первое время было сравнительно тепло.
«Орел» подходил, как правило, к группе людей на плотике и, подрабатывая винтом на самый малый ход, подбирал людей. Подбирал он и тех курсантов, которые, имея запас сил, решительно плыли навстречу пароходу. В удобный момент курсант Сергей Валдохин прыгнул с баржи за борт и поплыл к «Орлу», где и был удачно подобран.
Курсант Дворкин, придерживаясь за скобу двадцатилитровой банки из-под масла и проплывая мимо курсанта Евдокимова, державшегося за доску, прокричал ему: «Привет, Андижан!», на что последний ответил ему: «Привет!», удивившись при этом тому, куда это он — Дворкин — так устремленно плывет мимо. Оба запомнили это приветствие и спустя 45 лет рассказали друзьям. Почему Евдокимов — Андижан? Евдокимов приехал для поступления в училище из города Андижана. В связи с этим кто-то — теперь никто не может вспомнить кто именно — назвал его Андижаном. Так с чьей-то легкой руки прилипла к курсанту кличка Андижан — на всю жизнь.
Евдокимов служил на Тихоокеанском флоте, затем на Балтийском служил командиром Бу-5 легендарной подлодки С-13, экипаж которой под командованием капитана 3 ранга Александра Ивановича Маринеско за один поход в начале 1945 года потопил лайнер «Вильгельм Густлов» и крупный транспорт «Генерал Штойбен», уничтожив вместе с ними около восьми тысяч гитлеровцев.
Многие годы Евдокимов заведовал кафедрой в одном из институтов Ростова-на-Дону, где его уважительно называли Владимиром Васильевичем. А среди своих однокашников по-прежнему остался Вовкой Андижаном.
Жизнь идет в одну ногу с любовью. А любовь всегда найдет себе пару.
Так и случилось среди курсантов выпускного курса Военно-морской медицинской академии. Когда про влюбленность Тони Белянкиной, Кати Косулиной, Нины Курицыной стало известно в женском взводе выпускного курса, то командир взвода Елена Петровна Травина одобрила серьезные намерения своих подопечных. Как мать, она понимала жизнь и по-матерински воспитывала подчиненных девушек.
Ближе к выпуску Тоня вышла замуж за однокурсника Алексея Ткаченко, Катя — за офицера Андреева из Высшего инженерного училища, Нина — за однокурсника Леву Козакевича. А однокурсник Андрей Лемешев полюбил ленинградскую девушку Тамару и также женился незадолго перед выпуском.
Все они, кроме офицера Андреева, плыли этой штормовой ночью на барже к другому берегу Ладоги. Погибли они на рассвете, когда шторм достиг неодолимой силы. Только Алексей Ткаченко остался в живых. Всеми силами он старался спасти жену, пока не обессилел, и остался в живых благодаря помощи товарищей. Жить ему было суждено тоже совсем недолго, он погиб в бою под Севастополем в 1943 году.
Еще в то время, когда мужчины сбрасывали автомашины, Елена Петровна Травина крепкими узлами привязала к себе самой восьмилетнюю Таню.
Анна Ильинична Воротилова написала потом стихотворение на их гибель.
На этой барже была мама с дочуркой,
Танюшеньке шел восьмой год.
Блокадное время, не грела печурка,
Кто же ребенка с собой не возьмет?
Конечно, погибли дочурка и мама,
Связавшись вдвоем они плыть не могли.
Спасательных средств на барже не бывало.
Нелепо и жестоко погибли они.
Плавающие люди призывали на помощь буксирный пароход, самые голосистые кричали: «Орел»! «Орел»! Но и самые громкие голоса терялись в шуме шторма, и, вероятно, они не достигали ушей тех, кто управлял пароходом. Но кричать, может быть, и не надо было, потому что «Орел» напряженно занимался именно спасательной работой.
Иван Лобзенко, может быть, еще и не полностью осознал весь трагизм положения, однако инстинкт уже подсказал, что пора приготовиться к худшему. Он снял бушлат и накинул его на плечи, расшнуровал ботинки. Вдруг волна ударила в спину, свалила, накрыла валом и с невероятной силой понесла, ни на миг не выпуская на поверхность. Двигая руками, ногами, всем корпусом, Иван пытался нащупать хоть какую-нибудь опору на барже, но ничего не было, он лишь почувствовал, что движением волны его забивает в глубину уже где-то за бортом. Сил, чтобы пробиться наверх, вырваться из пучины на поверхность, не хватало, воздух уходил из легких, уже стал делать непроизвольные глотательные движения, еще задерживал вдох, но понимал, что наступают последние секунды, зашумело и сразу же застучало в висках, в глазах поплыли желтые пятна, понеслись картинки из детства, вспомнилась девушка из института. Иван перестал уже сопротивляться. Вдруг что-то жесткое ударило по ногам, по коленям, по животу, Иван невольно ухватился за этот предмет, и его, как пробку, понесло из глубины наверх, вытолкнуло на поверхность, к воздуху, только эта неожиданная случайность под водой спасла Ивану жизнь, потому что в запасе уже не оставалось ни одной секунды.
Спасательным предметом оказался довольно крупный брус круглого сечения, вытолкнутый из глубины почти вертикально вверх. С полчаса Иван продержался за этот брус, затем бросил его и вплавь подался к «Орлу». Ему удалось доплыть совсем близко, осталось метров семь-восемь, когда в этом промежутке поднялась волна и, как бы оттолкнувшись от парохода, отбросила Ивана метров на двадцать. «Орел», не сбавляя хода, прошел мимо Ивана. И тут на фоне темно-серого неба Иван увидел силуэты вражеских самолетов и понял, что «Орел» спешит уйти от места катастрофы, чтобы отвлечь самолет на себя. Потом, поблизости, Иван увидел раздетых людей, которые плавали на волнах, сидя на чем-то. Подплыл, понял, что они сидят на крупном обломке решетчатого люка и крепко за него держатся. Иван плавал некоторое время, придерживаясь за этот плотик одной рукой, устал, затем влез на плотик и сел на краешек. На плотике было трое полуодетых и один полностью обнаженный, он лежал неподвижно, тело его было покрыто пятнами то с синевой, то с желтизной, глаза — мутно-голубые, из раскрытого рта волны вымывали пену. Он умирал, и помочь ему было нечем. Люди молчали. Волны без устали то раскачивали, то накрывали плотик и людей массой воды, и незаметно для живых они унесли неподвижное тело в глубину.
Остальные продолжали держаться. По обрывкам фраз Иван понял, что его соседями были курсанты Высшего инженерного училища.
Прошло немало времени, когда снова показался «Орел», идущий к месту катастрофы. Баржа выделялась над водой только носовой и кормовой частями, на которых сосредоточились группы людей. Затем показался силуэт еще одного корабля. Но Иван очень внимательно следил за действиями «Орла», который, подбирая людей из воды, продолжал медленно приближаться.
Другие курсанты вытащили из воды чемодан с белыми «французскими» булками и завтракали, не обращая внимания на происходящее вокруг.
Еще в начале трагедии курсант Леонид Суевалов разделся до брюк. Он всегда помнит, как с приятелем Андреем Букоемским они выкурили «по последней», когда уже стало ясно, что скоро баржа пойдет ко дну и никаких берегов не видно.
Когда средняя часть палубы была оторвана от корпуса баржи, то несколько сотен человек, расположенных на ней, сразу оказались в воде.
Сначала Суевалов погрузился метра на два среди массы других людей, а затем всплыл на поверхность. Многие плавали сначала без всякой опоры, другие держались за деревянные предметы. Слышались крики, стоны.
Суевалов пристроился к каким-то бревнам, держался за них и осматривался. Видел и некоторых знакомых, в частности видел гибель Сережи Шестакова. Шестаков тоже держался за какой-то деревянный предмет, но, видимо, так замерз, что силы его иссякли, и он, свернувшись клубком, пошел ко дну.
Увидев, что буксир движется в его сторону, а скопление людей и предметов все еще расплывается, Суевалов поплыл к буксиру.
По концам, которые сбрасывали с палубы буксира, курсанты взбирались наверх. Суевалову показалось, что он там «конкуренции» не выдержит. Поэтому он некоторое время проплавал около носа буксира, и вдруг одна из волн приподняла его до якоря, который торчал из клюза.
Суевалов быстро уцепился за якорь и по нему взобрался до фальшборта, а здесь последнее усилие помог ему сделать паросиловик Шнайдман, перетянувший его на палубу.
Андрей Букоемский, выкуривший с ним «последнюю», погиб.
В те минуты, когда шторм взламывал среднюю часть палубы и сбрасывал ее за борт, среди множества людей за бортом оказался и курсант Евгений Перешивайло.
Намокшая форменная одежда и обувь тянули его ко дну, ему требовались неимоверные усилия, чтобы удержаться на поверхности кипящих волн. Крутая волна подняла Евгения настолько высоко, что ему стала видна группа моряков, вцепившихся под водой за какую-то притопленную плавучую конструкцию, и Евгений поплыл к ним.
Под водой он нащупал бревно и также прицепился к нему, а отдышавшись и успокоившись, по взаимному расположению людей определил, что это была рама для фиксирования автомашин на палубе баржи. Среди незнакомых моряков Евгений узнал однокурсников — ленинградца Руфима Щербакова и волжанина Николая Слепова, расположившихся на противоположной стороне рамы. Как и многие другие, они поспешили раздеться до тельняшек, в связи с этим стали быстро коченеть, глаза их тускнели, их одолевала дрема, от которой цепенели движения и мысли.
Евгений советовал им больше шевелиться, но по ходу времени эти советы курсанты воспринимать перестали. Накрыла ребят очередная волна, и их больше не стало.
Под нависшими тучами появились вражеские самолеты, они сделали несколько заходов и с бреющего полета пулеметами били по людям, плавающим среди волн.
Курсанты наблюдали, каким образом «Орел» подбирал людей, старались и к себе привлечь внимание, чтобы не пропустить его курса, махали руками, звали. В какой-то момент «Орел» стал удаляться из поля зрения. Сразу же подумалось, что он, вероятно, уже загрузился и ушел к берегам. Настроение резко упало. А холод делал свое: переохлаждение сковывало, неодолимо клонило ко сну. Именно в этом состоянии волны чаще поглощали одного человека за другим. На раме людей становилось все меньше. Цепко держась за раму, Евгений разминался и сгонял дрему.
Минула, казалось, целая вечность тяжкого ожидания, когда на горизонте появился дымок, потом показался силуэт приближающегося судна. Это снова был «Орел». Опять вспыхнула надежда.
И их заметили, буксир пошел прямо на них.
Оказавшись за бортом одетым по летней форме, Серебровский схватился за деревянную сходню, смытую с баржи. К нему стали подплывать другие и хвататься за сходню, ввиду этого сходня становилась ненадежной опорой, она тонула. Тогда он уступил сходню, приметил другой плавающий деревянный предмет и перехватился за него, и так Серебровский поступил несколько раз.
Вдруг в глухом шуме шторма возник тяжелый многоголосый крик со стороны баржи.
На средней части палубы, как на главной основе баржи, находилось основное скопление людей. Людям казалось, что в этом скоплении будет надежнее. Именно здесь произошел самый страшный эпизод трагедии.
Средняя часть палубы в несколько сотен квадратных метров площади вместе с сотнями расположенных на ней людей была вся оторвана волнами от корпуса, поднята над корпусом вместе с людьми и смыта с баржи. Тут же волны стали крошить ее на мелкие части, на куски, на обломки. Все это рассыпалось за минуты. Люди пытались удержаться на обломках, не считаясь со своими травмами, с переломами, с ушибами. В разломах и вокруг обломков образовалась очень плотная масса людей, их плотность почти равнялась плотности на барже. Одни плыли, другие беспомощно барахтались, хватались за все, что попадало под руку, чтобы держаться за что-то на поверхности. Тот, кто не умел плавать, судорожно хватался за плавучий кусок, за плавающего человека, который оказался рядом. Сцепленные друг с другом погибали вдвоем-втроем, погибали быстро.
Когда волны крошили эту часть палубы, многие люди попадали вниз, под обломки со скорым смертельным исходом.
Панически кричали женщины, кричали подростки, кричали мужчины, терявшие около себя своих родных людей.
Именно в этом невообразимом и страшном людском месиве, смешанном с гулом бушующих волн и треском ломаемой палубы, быстро погибла большая часть мужчин, женщин и малолетних детей.
В этом скоплении были знакомые и незнакомые. В этой массе оказались и сцепленные руки Переверзева, Распертова и Тани. Волны разорвали их руки.
Теперь на барже остались лишь две группы людей: одна в носовой части палубы и вторая — в кормовой части, да еще человек, сидящий на рее мачты.
Серебровский оказался среди большой массы плавающих людей. На образовавшихся плотах и плотиках удерживались различные по численности группы людей. «Орел» упорно двигался около баржи и подбирал людей.
Мимо проплыл плот, на котором старший военфельдшер дирижировал, а группа скандировала: «Орел», иди к нам — баржа продержится!»
Серебровского ошеломила чудовищная картина. Рядом несколько человек, придерживаясь за деревянные предметы, плавали близко друг от друга. Неожиданно из-за волны выплыла маленькая девочка лет пяти. Плыла и не погружалась под воду. Шубка держала ее в вертикальном положении, ручки были опущены вниз, глаза — неподвижные, как стеклянные. Рядом плавали две женщины, они даже позвали: «Девочка, плыви к нам!» Затем одна из них подтянула девочку к себе и с ужасом вскрикнула: девочка — мертвая!
А волны без конца швыряли людей, то накрывая и замуровывая их в глубину, то выталкивая их на поверхность. Погибли и эти женщины.
Серебровского забросило в какую-то другую сторону.
Люди напряженно ожидали помощи. Взоры их были прикованы к маневрам буксира. Силы иссякали с каждой минутой.
Обстановка среди волн была чрезвычайно быстротечна. Достаточно было отвернуться на две-три минуты, чтобы увидеть затем на этом же участке совсем другую картину.
Так оно, вероятно, и произошло, когда неожиданно для Владимира Серебровского «Орел» оказался непосредственно рядом с ним. Кто-то с палубы буксира помог ему взобраться на борт и велел идти в кубрик.
Курсант Федор Ермолин помнит, как вдоль борта баржи пронесло курсанта Кудрявцева. Ермолин протянул ему руку, но тот от помощи отказался. Больше Ермолин его уже не видел. За бортом, в этом хаосе из людей и волн, Ермолин заметил, что к плотику саженками приближается какая-то девушка, подал ей руку и помог взобраться на плотик. Она была не в себе от страха. Вскакивала на ноги, кричала: «Помогите», порывалась плыть к «Орлу». Какое-то время Ермолин целиком был занят тем, что боролся с ней, не давал ей покинуть плот, держал за руку, когда надвигалась очередная волна. Потом девушка успокоилась и стала слушаться.
Самым невыносимым был холод. Не так холодна была вода, сколько ветер. После каждого погружения под волну холод сковывал все тело. Девушка была лишь в легком платьице. Ермолину подвернулся под руку из воды ватник, под которым они, как могли, укрылись и таким образом согревали друг друга.
На этом же плотике находились курсанты Якименко Василий, Коновалов Виктор, Маслов Иван и другие, фамилии которых не были установлены. В какой-то первоначальный момент, когда сорвало с баржи и понесло в клокочущую пучину, Васе Якименко запомнился на воде батальонный комиссар Богданов с женой. Богданов плыл в шинели, поддерживал жену и успокаивал: «Ирочка, держись!» Но стихия распорядилась так, что Богданову выпало жить, а жена его все же погибла.
Где-то среди волн аналогичная семейная трагедия произошла у инженер-лейтенанта Чурилова. Перед самой эвакуацией из Ленинграда он женился и взял с собой молодую жену. Жена погибла.
Обстановка на плотике была дружественной от начала до конца. Было небольшое время, когда паническое состояние девушки обеспокоило всех, но потом, после того как удалось ее успокоить, попритихли все присутствующие. Поскольку они были одеты, в основном, в нижнее белье и стали мерзнуть, принялись внимательно осматриваться. Вытащили из воды открытый ящик с размокшими галетами. Перекусили. Затем удалось выловить кое-какие предметы одежды, делились этими вещами, набрасывали на себя, чтобы в какой-то мере согреться. Васе Якименко кто-то дал флотский ремень, посредством которого он укрепил себя на плоту.
Плот держался в притопленном положении, но давал надежную опору.
На бреющем полете появились вражеские самолеты. Они сделали несколько заходов и сбросили бомбы.
Девушка сказала Ермолину: «Давай перед смертью познакомимся». Ее звали Тосей Захаровой. Рассказали друг другу о себе. Тося была выпускницей Военно-морской медицинской академии.
Их плотик отнесло далеко от баржи. Те, кто плавал в одиночку и группами без деревянных опор, уже погибли. «Орел» ушел из поля зрения.
Только волны тяжко шумели кругом. Замерзли.
Пропали переживания, пропали чувства. Наступило полное безразличие.
Схватывали судороги.
Где-то поблизости плавал выпускник академии Вдовенков Иван Филимонович, постоянно считавшийся отличным пловцом, и это умение помогло ему сохранить самообладание, когда пришло критическое время.
Он держался достаточно уверенно и решил снять с себя только лишь шинель.
Когда волна смыла его за борт, он вынырнул на поверхность довольно далеко и когда оглянулся, то баржа оказалась уже скрытой за следующей волной. Недалеко от себя он заметил небольшое бревно, доплыл и прицепился к нему.
Спустя какое-то время он увидел Бориса Рабиновича, который сидел на какой-то плавучести. Борис крикнул ему: «Прощай, Ваня!» — и заплакал. В числе спасенных Бориса недосчитались.
Так и носился в одиночку Иван с бревном по волнам, пока не прибило его к плотику, на котором в лежачем положении держались семь человек и среди них был его коллега Михаил Нилович Ситкин.
Иван перебрался на плотик, здесь стало удобнее и спокойнее вместе с людьми и со своим товарищем.
Очень хорошо запомнилось Ситкину, как курсанты Высшего военно-морского инженерного училища среди холодных волн пытались спасти девочку дошкольного возраста, родители которой находились тут, в воде. Родители выбились из сил и вскоре утонули. Трое курсантов из последних сил держали девочку на поверхности воды до тех пор, пока не иссякли и их собственные силы. Среди них был курсант Рогачев Михаил Андреевич, который держал эту девочку в ситцевом платьице на плечах. И девочка, и ее спасатели погибли.
Переверзеву удалось вырваться на поверхность волны лишь где-то в стороне от баржи. Отдышавшись после долгого погружения, он заметил поблизости обломок доски и инстинктивно подобрался к нему. С гребня волны можно было ориентироваться — справа отчетливо выделялись на воде головы барахтающихся людей, а слева невдалеке плавал сравнительно большой кусок — обломок от палубы баржи, к которому подплывали два человека. Опираясь на обломок доски и используя попутное движение гребней волны, Иван относительно легко достиг плавучего обломка палубы. Один из тех двоих уже подплыл к нему и пытался взобраться, это ему никак не удавалось, каждый раз он соскальзывал обратно. Им обоим удалось взобраться на него, только когда Иван создал противовес, прицепившись с противоположной стороны. Так они оказались на небольшом плотике. Мерзли руки. Иван растирал их рукавами фланелевой рубахи. С гребня волны, сквозь пелену водяной пыли, он увидел силуэт буксира в лучах поднимавшегося над горизонтом солнца.
Он неотрывно следил за движением буксира как за единственной надеждой. Буксир медленно приближался. Пальцы на руках не сгибались, он продолжал их растирать. Сосед на противоположной стороне плота был одет в армейскую гимнастерку, он был в безразличном состоянии, и происходящее вокруг как будто его не касалось. На предложение Ивана — добираться до буксира при помощи разбросанных на воде обломков досок, бревен — он никак не отозвался. Недалеко от плота Иван заметил голову и плечи в черной одежде и узнал — это был однокурсник Яша Попов. Он держался за небольшое бревно. Иван стал звать его на свой плот, Попов услышал и направился в сторону плота. И тут большая волна накрыла и скрыла его навсегда.
Было около 60 — 70 метров от буксира, когда Иван увидел другого однокурсника — Сашу Великотного. Тот плыл к буксиру, и видно было, что он уже теряет силы.
На призывы Переверзева он отозвался не сразу, тогда Иван стал еще махать ему руками, и только теперь Великотный повернулся в его сторону и, увидев, что Иван — на плоту и совсем близко, направился к нему. Великотный был в бушлате, поэтому был особенно тяжел, и Переверзеву стоило большого труда вытащить его на плот, уцепившись за ворот бушлата. Конечно, было не до седьмого пота, но труд в какой-то мере разогрел, а присутствие близкого товарища подбодрило.
Вскоре Иван не то чтобы определил — скорее почувствовал, что буксир уже больше не приближается, а наоборот — начал удаляться в левую сторону. Сразу же предложил Саше добираться до буксира вплавь с помощью обломков, пока есть силы, но ответа не получил. Подождал еще немного, пока он определит свои силы, а когда понял, что Саша колеблется, крикнул: «За мной!» — и бросился в воду. Постепенно переплывая от доски до доски, Иван преодолел трудное расстояние около 70 метров и уже был метрах в 5 — 7 от борта буксира, где скопилась большая группа барахтающихся людей, как вдруг почувствовал, как кто-то сзади сильно даванул на его плечи, и он, уже обессиленный, быстро погрузился под воду. Это был последний критический момент для Переверзева, в голове просвечивались прожитые события, проносились последние мысли. Появилось вдруг сильное отвращение к тому, чтобы вода проникла в рот, сцепил зубы. Сколько времени продолжалось погружение, трудно сказать, но ясно другое. Еще в детстве Иван любил нырять на время и любил устраивать себе отдых путем полного расслабления при медленном погружении на глубину. Выработался условный рефлекс. В этот критический момент рефлекс сработал. Это позволило собрать силы, чтобы ритмично опираясь в слоях воды, вырваться из глубины на поверхность. Вынырнул Переверзев уже за кормой буксира, где людей было значительно меньше.
* * *
Это случилось около 9 часов, время врезалось в память на всю жизнь. В первые минуты его поддерживала на воде шинель, надетая поверх бушлата, пока еще была сухая, а намокнув — стала тянуть в глубину. В связи с этим Юрий Селезнев сбросил шинель, стащил через голову противогаз, из его сумки переложил в брючный карман записную книжку, две плитки шоколада «Золотой якорь», сбереженные «на черный день», и перчатки.
Подчеркнем, что все это было проделано не где-то в сторонке от 10-балльного шторма, а, выражаясь предметно, в центре этого водоворота. Для этого нужно было уметь надежно держаться среди волн, к тому же надо учесть, что Селезнев оставался одетым в бушлат и в форму 3 и обут в ботинки.
Однако умения держаться на воде еще мало. Надо было еще уметь владеть собой. Наконец, нужно было оставаться рассудительным. Этими качествами Юрий располагал в полной мере.
Зачем-то он аккуратно застегнул ремешок сумки и потом уже отбросил противогаз в сторону от себя.
Тем временем намок бушлат и тоже стал тянуть в глубину, пришлось и его снять. Пытался снять ботинки, несколько раз нырял, чтобы достать до шнурков, но они были сделаны из сыромятной кожи, это — на века. Они намокли, затянулись намертво, такие — зубами не развязать. Поэтому с ботинками пришлось смириться.
Юрий очень берег финский нож в чехле. Боясь, что нож может выскользнуть или оторваться вместе с чехлом, он взял его в зубы и не выпускал потом ни при каких обстоятельствах.
Процедура раздевания очень утомила, поскольку при этом пришлось долго и напряженно работать ногами.
Сравнительно недалеко Юрий увидел плавающий ящик и подплыл к нему. Он оказался с сухарями, а две запаянные жестяные банки в нем создавали хорошую плавучесть. Попытался сесть на ящик, но он каждый раз выскальзывал, пришлось лечь на него животом. Теперь наконец смог передохнуть и осмотреться. От баржи его отнесло метров на сто. Кругом плавали свои ребята, держась за бревна, за другие обломки. Старшина класса Ростик Бочаров кричал: «Держись, ребята! В большой компании тонуть не страшно!»
Трудно себе представить, трудно поверить, удивительно, но это факт: на одном из плотиков курсанты пели песню о геройской гибели русского крейсера «Варяг».
Когда поднимало на гребень волны, видна была баржа. Люди по-прежнему располагались там в носовой и кормовой частях.
Шквалистый порыв сорвал бескозырку, на шее остались связанные ленты. Ящик опять выскользнул, его унесло, пришлось снова барахтаться. Рядом несло вместе с бревном Диму Князева. Дима окликнул, позвал к себе.
Бревно было очень скользким, сколько он ни суетился, лечь на нем не удалось. Пришлось лишь держаться за бревно руками, оставаясь в воде. Людей разбросало, относило от баржи все дальше. Волна оторвала Юрия от опоры, накрыла, пришлось наглотаться воды. Когда пришел в себя, то оказался рядом с плотом, на котором сидели младший политрук Подкорытников, старшина 1 статьи Измайлов и другие. Когда Юрий уже схватился за плот, Подкорытников крикнул: «Помоги девушке!» Юрий увидел ее поблизости, подплыл, схватил за воротник и подтащил к плоту. Подкорытников с Измайловым вытащили ее на плот. Таким же порядком им удалось взять на плот и вторую девушку. Обе они оказались выпускницами медицинской академии.
Юрий все еще держался на воде и очень устал. В следующую минуту его самого вытащили на плот, где он и остался лежать в полной неподвижности, держась за доски. Оказалось, что доски и брусья плота были связаны ремнями, всеми ремнями, которые нашлись у его пассажиров. Отсюда было видно, как, держась за брус, плавал командир роты майор Сергейчик. Его поддерживали два курсанта, по-видимому, он сильно ослаб.
Их плот относило все дальше, вокруг уже никого не было. Доски, связанные ремнями, стали расползаться, пришлось их неоднократно перетягивать теми же ремнями. Самым страшным врагом становился холодный ветер. Замерзнув, они поочередно опускались в воду, чтобы хоть в малой степени согреться. Это удавалось, поскольку в воде не продувало. Был момент, когда мимо пронесло деревянный щит, на котором сидел, глядя на них, преподаватель физической культуры старший лейтенант Смирнов. Потом на плот неожиданно выбросило труп мужчины в нижнем белье. Подкорытников сказал, что это — политрук Высшего военно-морского инженерного училища. Юрий столкнул труп с плота.
На этом плотике Рыбинский сбросил с себя дополнительно еще и суконку, чего на плотике делать, может быть, и не следовало.
Вместе с другими сидевшими на плотике Рыбинский видел, как взметывались столбы воды вместе с обломками плотиков и детьми, слышал душераздирающие крики людей, попавших под разрывы бомб.
Видел, как вражеские самолеты на бреющем полете осыпали плавающих людей пулеметными очередями.
* * *
При очередном ударе волны палуба под ногами курсанта Колодяжного затрещала, разломилась, и он оказался в воде на плотике из нескольких скрепленных между собой досок, на котором и носило его по волнам. В какой-то момент он увидел такой же обломок палубы, а на нем девочку 14 — 15 лет, одетую в кофту с рукавами до локтей. Девочка сильно продрогла. Аркадий подплыл к ней, снял с себя суконку и бескозырку и отдал ей. Девочка охотно их надела. Сам остался в белой форменке, под нею была еще тельняшка, в брюках и ботинках. Держал свой плотик около нее, успокаивал и ободрял девочку, учил, как надо держаться за плотик. Неожиданно волны разбросали их плотики. Как погибла девочка — нельзя было видеть, волны понесли их в разных направлениях. То ли его накрыла волна, то ли девочку — точно сказать невозможно. Одно лишь ясно, когда Аркадий всплыл и стал высматривать ее вокруг, то ее уже не обнаружил.
Заметил лежавшего на каком-то предмете Сергея Немилова, видно было, что он — в тельняшке и брюках.
Во время одного из заходов буксира курсант Колодяжный оказался у его кормы. С кормы свисало несколько концов. Увидев это, он бросился вплавь к одному из концов, поднялся до фальшборта и закинул правую ногу за фальшборт. И здесь в этот момент силы его кончились. Так и остался висеть, держась за фальшборт правой рукой и правой ногой. Кто-то на палубе увидел, схватил его за место, «на котором заседают», и перетащил на палубу. Из последних сил он дополз до машинного отделения, где уже находились курсант Саша Великотный и майор Сергейчик Александр Андреевич.
Еще в те минуты, когда была сброшена рубка, за бортом примерно в двух-трех метрах оказался пожилой инженер-капитан 1 ранга Галанин К.С. Кривошеев вытащил его на палубу. Однако попозже волна опять снесла Галанина за борт, и он погиб.
Прошло еще какое-то время, и вдруг волна снова сбросила Кривошеева за борт, и опять же он изо всех сил устремился обратно.
Именно в это время он увидел, как Муза Захарова подплыла к борту баржи на доске. Ей оставалось еще одно последнее усилие, чтобы вплотную приблизиться к стенке борта и ухватиться за какой-либо выступ.
Но волна ударила ее о борт, сбила с доски и унесла девушку в глубину.
Так Муза Захарова и была предана морю.
Кривошеев подплыл к барже и взобрался на борт.
«Орел» все еще подбирал людей. Все, кто мог это видеть, напряженно следили за его работой и видели, что «Орел» к барже не сможет подойти, видели, что он будет подбирать только тех, кто плавает вдали среди волн, кто рискует погибнуть каждую минуту.
«Орел» собрал уже много людей и, по-видимому, скоро должен был загрузиться до отказа.
Насколько было тяжело на душе у каждого участника в это время, может себе представить только человек, уже переживший какую-то трагедию или видевший нечто аналогичное.
Человек был рожден для жизни. Кривошеев сознавал, что погибнуть нельзя.
Он увидел вражеские бомбардировщики, которые сбросили бомбы и заходили на второй вираж, и, приняв последнее решение, прыгнул с баржи и поплыл наперерез движению «Орла» и доплыл до него. Ему бросили конец, он ухватился, но руки уже не держали, тогда он схватился зубами и руками. Его вытащили на палубу «Орла», и тут же Кривошеев потерял сознание.
Курсант Дмитрий Тихомиров располагался по правому борту впереди рубки.
Он хорошо запомнил, что стоял в обнимку с устройством для подъема грузов. Это было вертикально поставленное на металлический штырь бревно с приделанным под углом отростком.
Как только смыло за борт рубку, Тихомиров понял, что пора и самому раздеваться.
Успел снять только один ботинок, потому что сыромятный шнурок на другом ботинке не развязывался. Сбросил шинель, пытался снять суконку, но это сделать не удалось, поскольку она была здорово ушита — заужена по фигуре, для стройности, а под нею был еще свитер, поэтому Дмитрий разорвал суконку до шва внизу, но снять ее все же не успел, так как участок палубы с людьми оторвало и прижало им Дмитрия к грузовому устройству, штырь которого от этого согнулся, и сам он вдруг оказался под этим участком палубы в воде за бортом.
Затем, спустя какое-то время, Тихомиров устроился на плотике.
Когда буксир оказался рядом с плотиком Ситкина и Вдовенкова, то их плотик — и это конечно произошло случайно — волной прижало к его борту так плотно и высоко, что они все сразу перескочили с плотика прямо на палубу. Это был самый удачный и самый счастливый случай.
Хорошо одетые и обутые, способные еще потрудиться, Михаил Ситкин и Иван Вдовенков включились в спасательную работу. Работали в паре, а то и большим числом. Бросали на плотики концы и после того, как человек за бортом обвязывался ими, его вытаскивали на палубу.
«Орел» подошел к плотику с курсантами, среди которых были Селезнев, Кузнецов, две девушки — выпускницы медицинской академии. До их спасения остались минуты.
На плотик были брошены пеньковые концы, и люди поползли к ним. Из-за этого край плота, где лежали пеньковые концы, стал уходить в глубину, а противоположный край потянуло вверх. Чтобы избежать переворота, курсант Кузнецов и одна из девушек поползли на верхний край. Селезнев тоже пополз за ними, как вдруг ударом волны плот развернуло, и плот попал по форштевень буксира. Плот разорвало. Кузнецова и девушку, которая была рядом с ним, накрыла волна, и они больше не всплыли. Селезневу удалось схватиться за веретено якоря и перекинуть ноги через его лапы.
Сидя верхом на якоре, он раскачивался и коленями бился то о борт буксира, то об обломок бруса, который болтало почему-то между ним и бортом.
Пока поднимали на палубу всех других с обломков этого плотика, Селезнев тихо ждал своей очереди, крикнуть о помощи не мог, потому что по-прежнему держал нож в зубах. Наконец пришла и его очередь. С палубы спустили веревочную петлю, которую надо было набросить на себя под мышки. Долго не мог совладать с окоченевшими руками, в конце концов надел петлю.
До этого момента Селезнев был очень активен. Несмотря на опасности, он не жалел сил для оказания помощи другим. Вероятно, он затратил все свои внутренние резервы, потому что к моменту его спасения у него уже не было сил, его сковало оцепенение, похожее на контузию. Юрия подняли петлей. На палубе вытащили зажатую зубами финку.
…А «Орел» работал. Он шел, то с грохотом врываясь в волну, то возносясь форштевнем высоко над водой, обнажая переднюю часть красного днища, то опадал носом, задирая корму, оголяя гребной винт и издавая при этом металлический вой холостых оборотов.
Капитан буксира напряженно наблюдал за участком катастрофы, он искал — куда идти.
Капитан увидел среди волн небольшую плавучесть с людьми и направил судно прямо к ней. Курсантам, среди которых находился Евгений Перешивайло, казалось, что «Орел» пришлепнет их своим днищем, как башмак пришлепывает букашек. Но капитан осторожно развернул буксир лагом, и с борта на плотик полетел десяток спасательных концов, это было больше, чем в данном случае погибающих. Евгению запомнилось, что в каждой его руке оказалось по одному концу, причем один из них был брошен от носовой части, а другой — от кормовой.
Когда Евгения подтянули к борту, то получилось так, что он завис у борта на двух концах как на растяжках.
Ему кричали: «Отпусти один конец!», но оказалось, что это сделать невозможно, так как руки не разжимались. Тогда его вытащили при помощи багра и на палубе разжали руки.
После долгих ожиданий, уже возвращаясь от канлодки «Селемджа», «Орел» подошел к этому плотику. В данный момент буксир сильно качало на крутой волне, поэтому он застопорил ход, и плотик оказался с его правого борта. С палубы им метнули бросательный конец, который поймал Лазарев, и с его помощью подтянул плотик к борту буксира. Положение плотика на волне оказалось очень удачным, что позволило врачам и Лазареву быстро схватиться за перила фальшборта, а перевалиться на палубу им помогли уже товарищи с буксира. Именно здесь Лазареву помог его однокурсник Ермаков, поднятый на палубу за минуту раньше.
* * *
Трагедия шла своим ходом, и курсант Жуковский стал чувствовать, что остывает и теряет силы. На его счастье к плотику уже подошел буксир и носом навалился на плотик. Уже падая в воду, Жуковский успел уцепиться за якорь. А его товарищ и женщина уцепились за борт. Матросы буксира помогли им выбраться на палубу.
Когда Жуковский спустился в трюм, там уже были курсанты электрики Александров, Семенов, Сеппенен, Суевалов.
Немного просохнув и согревшись, Жуковский поднялся наверх, чтобы помочь спасению людей.
Запомнился ему пример, когда к буксиру подплыла женщина. Была она буквально в одном купальном костюме, а это был уже третий или четвертый час от начала катастрофы. Ей подали бросательный конец, который она ловко подхватила и самостоятельно поднялась на борт и спустилась в кубрик.
Навсегда запомнилась Жуковскому трагическая гибель офицера, который самостоятельно подплыл к буксиру. Ему бросили конец, затем еще и спасательный круг.
Но у борта волна кипела, бросательный конец погружался под воду, круг тоже не мог лежать на волне спокойно, его надо было ловить, чего офицер сделать уже был не в силах, и руки его не могли удержать круг. Офицера затянуло под корму, и там уже никто и ничем не смог ему помочь. Никогда не мог забыть Жуковский его скорбные, с безысходной тоской просящие глаза.
Был и такой факт. Еще на барже курсанты Жуковский, Грахов, Мохов и врач держали друг друга за руки перед тем и в тот момент, когда большой вал сбросил их всех за борт. Оказалось так, что вся эта четверка полностью собралась на буксире.
Рядом с другими плотиками располагался и плотик с курсантом Евлановым. Вероятно, по этой причине совсем неожиданно буксир оказался рядом.
Пассажирам на плотик бросили конец. Евланов скомандовал: «Женщине вперед!» Зина Симаничева намотала конец на руки, так как окоченевшие пальцы не сжимались, и двинулась к буксиру, но как-то получилось, что на уровне ватерлинии ее вдруг крепко прижало к корпусу буксира, она не могла даже сдвинуться. Тогда двое командиров с палубы перегнулись за борт, один из них схватил Зину за руку, а другому Зина подняла ногу, и тот схватил ее, и, оторвав Зину от борта, они вытащили ее на палубу.
Это были капитан-лейтенант Кижель и капитан 2 ранга Терещенко Афанасий Михайлович.
Илья Евланов не в силах был самостоятельно отцепиться от бревна, так как руки закоченели в обхвате.
На его удачу сильная волна подняла его вместе с бревном выше борта и толкнула прямо на палубу.
И Зина, и Илья были рады спасению. Но снова они видели несчастья. Зина видела, как с кормы буксира бросали конец туда, где плавала Пименова К.А. — секретарь комсомольской организации Гидрографического управления. Руки Пименовой не удержались за конец, тогда она поплыла к борту и попала во всасывающую струю гребного винта, который тут же ее искалечил и утопил.
У сотрудницы Кати Додоровой были две доски, скрепленные по букве икс. Катя так пронзительно кричала, что крик ее навсегда врезался в память Зины. Катю на глазах поглотила в глубину тяжелая волна.
Кроме Зины Симаничевой из сотрудниц Гидрографического управления были спасены Терентьева Александра, Воскресенская Лидия и Баранова Ирина.
По какой-то очередности «Орел» приблизился сравнительно близко к плотику, где были замерзшие Шитиков и его товарищи по плотику.
Каждый из них, естественно, ощущал эту спасительную минуту и мысленно стремился обязательно достать до борта «Орла». У всех это стремление проявлялось различным путем.
В данном случае плотик своей стороной поднялся на гребень крутой волны, идущей к борту. Поэтому он стал как бы трамплином для прыжка, и если вообразить, что как по деревянной дорожке можно разбежаться, то вполне можно было бы прыгнуть с этого «трамплина» на палубу «Орла».
Одна секунда была нужна, чтобы принять решение для прыжка-толчка, и Шитиков с большой силою оттолкнулся от плотика и, достигнув борта, ухватился за привальный брус. Двое матросов с буксира быстро схватили его за руки и перебросили через борт на палубу. Это был тоже счастливый случай.
Шитикова направили в кубрик, но там оказалось уже совсем тесно, свободных мест на койках не было, люди заняли места и на тумбочках, и стояли на сланях. Оставалось место только под столом. Там он и устроился.
В следующий момент «Орел» уткнулся носом в плотик, где находился Тихомиров вместе с другими курсантами.
Все прошло благополучно.
Таня Степанова, Анна Воротилова, Волков и Досычев старались крепко держаться за плотик, так как только это давало какую-то надежду на спасение. Они постоянно наблюдали за движением «Орла» и ждали его, ждали многие часы, затрачивая на это ожидание огромные душевные силы.
«Орел» подошел к этой группе. Кто-то из мужчин с палубы ухватил Анну за руки и вытащил на палубу. Затем приблизительно таким же образом вытащили Таню, Волкова и Досычева.
Махлах видел удивительный факт, когда в положении глубокого крена «Орла» один из курсантов с плотика схватился за его винты и удерживался на них до тех пор, пока его обратным креном не вынесло на палубу «Орла».
Рыбинский Альфред Николаевич помнит, что у женщины, которую он видел на плотике, было очень красивое лицо, и то, что, как это потом выяснилось, она была высокого роста и имела прекрасное сложение. На плотике женщина закрепилась у какого-то кнехта. Была она в шинели, а по мере того как некоторые курсанты, что были рядом, раздевались и бросались в воду, очевидно, чтобы доплыть до сновавшего среди волн «Орла», она натягивала на себя брошенные шинели и таким образом сохраняла тепло тела. Сохранив сил и энергии больше, чем другие, она взобралась на борт буксира по брошенному ей спасательному концу самостоятельно, как пантера. А других поднимали на борт, предварительно обвязав их концами.
Именно так поступили и с самим Рыбинским, оставшимся на плотике последним. Когда ему бросили конец и крикнули: «Вылезай!», он не смог этого сделать — руки, и особенно пальцы, не подчинялись его воле.
Тогда по просьбе капитан-лейтенанта Кижаля на плотик спустился молодой матрос. Матрос рисковал своей жизнью, так как у борта буксира уже погибли многие, и матрос видел и понимал — волна легко могла его поглотить навсегда. Несмотря на эту очевидную опасность смелый юноша обвязал обессиленного курсанта.
Матросу затем помогли подняться на борт, а Рыбинского вытащили курсант Евгений Васильев, капитан-лейтенант Кижель и двое матросов из экипажа.
Рыбинского подтащили до люка в котельное отделение, помогли туда спуститься, и там он снова увидел ту самую приметную женщину.
Стороннему наблюдателю показались бы страшными скованность и неподвижность раздетых людей — то погружающихся под волны, то вновь возникающих на поверхности.
Немало было людей, воля и тела которых были скованы холодом. Они погибали. Нужны были дополнительные внутренние силы, душевные порывы к жизни, волевые толчки.
У полностью раздетых людей хватило сил на меньшее число часов. Они быстрее теряли способность сопротивляться напору волн и погибали от замерзания.
Для спасения людей нужна была скорая помощь. Пароход «Орел» делал все, что мог. Но его помощь была недостаточной.
Потерь было бы меньше, если бы раньше, а не позже подоспела дополнительная помощь.
Еще живые, но уже скованные, как манекены, люди еще ждали, все еще надеялись.
Коренной ленинградец, курсант Васильев Евгений Анатольевич в этой тяжелой аварийной ситуации сохранил хорошую способность управлять своими действиями и поступками. Надо принять во внимание, что он с детства был знаком с морской волной Финского залива, рано научился плавать. Любил купаться в Неве вплоть до наступления холодного осеннего сезона. Хорошо нырял. Он убедительно подтвердил свои способности здесь, среди холодных волн штормовой Ладоги, самостоятельно пробился через волны к буксиру и выбрался на его палубу. Качку он переносил отлично, более того — качка ему нравилась, возбуждала в нем повышенную работоспособность. Добровольно включился в спасательную работу, подхватывал и вытаскивал людей с воды на палубу, рисковал жизнью, как это было при спасении курсантов Рыбинского и Шишкина. Открытый и правдивый по характеру, он любил общаться с друзьями, с товарищами по службе и сотрудниками. Уважал людей и сам пользовался их взаимным уважением.
Евгений Анатольевич окончил воинскую службу в звании капитана 1 ранга в Центральном картпроизводстве ВМФ, там же он продолжал работать и после увольнения в запас до самой своей кончины в 1986 году. Почти все эти годы он был главой оргкомитета своего выпуска, инициатором всех дружеских встреч и празднований юбилейных событий.
Казимир Константинович Кижель состоял на должности начальника строевого отдела Высшего военно-морского гидрографического училища. По специальности сам был гидрографом, при необходимости мог оказать квалифицированную помощь курсантам как в теории, так и в практических делах. В процессе обучения и воспитания курсантов был неизменно строгим, но при этом — всегда справедливым. Имел вид настоящего строевого офицера, тем самым и представлял собою хороший пример для курсантов и молодых офицеров. Его лучшие душевные качества проявились в ходе трагедии. Находясь на буксире в критические часы, он целиком и полностью включился в спасательную работу, организовывал подъем людей с воды на палубу буксира, оказывал ту первую помощь, которая полагается при спасении утопающих, безотлучно находился на палубе в тех местах, где нужна была немедленная помощь пострадавшим. Многие курсанты, молодые офицеры — выпускники академии, Зина Симаничева обязаны жизнью этому человеку.
Курсанты и офицеры училища уважали капитан-лейтенанта. После трагедии его авторитет возрос еще больше. В последние годы жизни он имел звание капитана 1 ранга.
Казимир Константинович ушел из жизни чрезвычайно рано, прожив лишь 47 лет.
* * *
Спустя некоторое время, приблизительно через один час, когда одежда на нем подсохла, Переверзев вышел на верхнюю палубу. «Орел» уже взял курс на Новую Ладогу. В это время увидели еще один небольшой плотик, на котором держались, обняв друг друга, мужчина и женщина. Кто-то сказал, что это — младший политрук. «Орел» осторожно подошел к плотику, застопорил ход. С большим трудом подняли этих почти неподвижных, закоченевших людей на палубу, поместили их в носовом кубрике, где они неразлучно сидели рядом весь путь до прихода в порт Новая Ладога.
Первый помощник механика «Орла» Дунин Алексей Иванович сам лично активно спасал погибающих. По его мнению, многие спасенные, видимо, уже на палубе «Орла» расслаблялись и поэтому теряли сознание.
Алексей Иванович на все годы запомнил молодую красивую девушку, которую спас лично сам. Она подплыла к борту буксира, и здесь получилось так, что волна ее как бы подхлестнула повыше, и Алексею Ивановичу удалось схватить девушку сначала за волосы, потом за руки и вытащить ее на палубу.
Девушка была в полной памяти, она сняла с руки золотые часы и отдала их ему, но Алексей Иванович не взял часы себе, а надел ей на руку, хотел помочь ей дойти до кубрика, но девушка отказалась, она осталась здесь же и стала помогать спасению, но скоро все-таки устала.
Поражали воображение спасателей мертвецы, обнявшие свои плавучие обломки и продолжавшие то вздыматься на гребни волн, то скрываться в провалах между ними.
Особенно было горько спасателям, когда погибающие криками звали на помощь, а сделать ничего было нельзя из-за того, что подходили прежде всего к тем плотам, где было больше людей, в надежде спасти людей побольше.
Буксир был слишком малым судном, а вокруг находилось более тысячи погибающих людей, которых «Орел» неспособен был вообще поднять на борт. Вот почему контр-адмирал Заостровцев требовал от командира канлодки «Селемджа» оказать немедленную помощь.
Пассажирских кают буксир не имел. Штатные жилые помещения, в которых размещался экипаж, уже были заняты офицерами-руководителями.
Все лодки и отверстия были задраены по штормовому расписанию.
«Орел» недопустимо глубоко осел под тяжестью перегрузки. В связи с этим необычайно увеличилась опасность гибели для самого буксира.
Около пяти часов без передышки продолжалась эта очень сложная и тяжелая спасательная работа.
Благодаря смелым и самоотверженным действиям капитана судна Ерофеева и экипажа «Орла», а также контр-адмирала Заостровцева, офицеров Терещенко, Брамана, Кижеля, Белоконова и добровольных помощников из числа спасенных — Ситкина, Вдовенкова, Васильева, Жуковского — «Орел» подобрал среди волн 216 человек.
С этой необычно большой перегрузкой, оставив для канлодки «Селемджа» последнюю группу людей на разрушенной барже, «Орел» взял курс на Новую Ладогу.
На пути к Новой Ладоге налетела вражеская авиация.
Послышались стрельба, бомбовые разрывы. Кто-то, стоявший у выходного люка, сказал, что это немецкие самолеты, а артиллерия канлодки стреляет по самолетам.
Буксир беспрерывно маневрировал, его валяло с борта на борт.
Иллюминаторы были задраены, они давно погрузились в воду. Кто-то из курсантов заделывал чем придется пулеметные пробоины в борту.
Вода все же просачивалась и на палубе кубрика хлюпала под ногами.
Надо отдать должное и финским судостроителям 1904 года. Удачно был создан буксирный пароход, его остойчивость и плавучесть оказались надежными для спасательной работы в условиях штормовой погоды.
* * *
Шторм усиливался. Перегруженный «Орел» не мог идти полным ходом, волны уже не разбивались о его форштевень, а накатывались на палубу, при килевой качке пароход зарывался в волну. Казалось, что он может и не всплыть.
Переверзев возвратился в носовой кубрик. В кубриках, как и в других помещениях, до отказа набитых людьми, было сумрачно, слабые отблески дневного света лишь урывками проникали внутрь в те короткие моменты, когда открывали люки.
Было тихо. Измотанные люди молчали.
В кормовом кубрике с верхней полки неожиданно громко кто-то сказал: «Здесь лежит совсем голая женщина, дайте ей чем-нибудь прикрыться». Женщине дали одеяло.
Мрачная обстановка тревожила душу неизвестностью. Когда люди напряженно боролись против стихии лично, лицом к лицу с нею, многие из них не ощущали страха, полагаясь на собственные силы. Теперь же вся борьба сосредоточилась в руках других людей, собственное напряжение спало, пришло бездействие, а вместе с ним и сомнения в безопасности.
Многократная перегрузка судна, глубокая качка, шторм и опасность многих налетов вражеской авиации еще в большей степени тревожили капитана судна и контр-адмирала.
К счастью, большой опыт Ерофеева, его высокое мастерство судовождения в сложных условиях сильного шторма и четкая работа экипажа «Орла» обеспечили безопасность на переходе от места трагедии до порта Новая Ладога.
С прибытием в порт членов экипажа «Орла» повезли в особый отдел для опросов по трагедии.
Спасенных с баржи пассажиров хорошо приняли в порту Новая Ладога.
Курсантов разместили в каком-то теплом доме, где удалось обогреться, выдали по стакану водки, накормили горячими щами и уложили спать вповалку на полу.
Затем выдали обмундирование. Среди вещей были как новые, так и бывшие уже в носке. Обмундирования хватило всем, кроме Е. Шитикова. Поскольку он получил вещи последним, то ему вместо бушлата досталась лошадиная попона облегченного типа, размером 1,8ґ1,0 метра.
Из порта Новая Ладога остатки от эшелона были отправлены к местам назначений.
* * *
Выпускница медицинской академии Воротилова Анна Ильинична, несмотря на все пережитые опасности в Ладожской трагедии, написала стихотворение. Вот часть его.
Тогда уцелевшие сестры и братья
Поклялись до смерти дружить
И, посылая фашистам проклятья,
Ушли все на фронт — врагам отомстить!
Гибель курсантов, офицеров, их семей и пассажиров, перевозимых на барже №752, послужила причиной для запрещения перевозки эшелона Высшего военно-морского училища.
Сообщение о запрещении к исходу 17 сентября получил комбриг Авсюкевич, который 18 сентября 1941 года возвратил личный состав эшелона в Ленинград.
Последние курсанты на барже
Никому не известно, каким был шторм в доисторические времена, зато широко известно, что его грозные силы веками неподвластны человеку.
Катастрофы с их неисчислимыми жертвами были и останутся горькой платой за незнание законов моря либо за пренебрежение трагическими последствиями их нарушений.
…Шторм не утихал, а усиливался. Куда ни глянь, от горизонта до горизонта катились высокие валы и всюду обрушивались огромными пенными горбами. Если прислушаться к шторму, то можно расслышать, как шумит отдельная волна, а вместе волны создают сплошной глухой, напряженный шум, поглощающий в себя прочие звуки.
К концу трагедии баржа была низко притоплена и только нос и корма немного выступали из воды. Поэтому каждая волна перекатывалась через судно. Оставшиеся на нем люди оказывались попеременно то под холодной волной, то под холодным ветром. При каждом приближении волны дружно и громко люди предупреждали: «Держись! Волна!» Держались за выступы, за палубные детали, за проломы. Держались друг за друга. В кормовой части держались за оставшиеся концы манильского троса от рулевого управления, укрепленные кнехты.
Курсанты Федор Пашков и Георгий Брянцев, хорошие друзья, были одновременно сброшены волной за борт, но каждый из них изо всех сил рванулся обратно, им удалось подплыть к корме, сначала Пашкову, а затем и Брянцеву, ухватились за фальшборт. Потом Брянцев обессилел, волна оторвала его от фальшборта и унесла в пучину. Пашков не видел, как это произошло. Подобных случаев было много. На первый взгляд может показаться странным, почему сосед не видел. Объяснение этому простое. Высокая, крутая волна, несущая большую массу воды, забирала человека внутрь себя. Оторванные люди уносились за борт, оставаясь внутри этой водяной массы.
Спустя какое-то время Пашкову удалось «оседлать» фальшборт. В такой позиции ему стало легче. Если до этого все внимание и силы были заняты тем, чтобы удержаться за фальшборт руками, оставаясь в воде в висячем положении, то теперь стало несколько спокойнее, можно было осмотреться.
Люди были одеты по-разному. Пашков был в суконке и брюках, старший политрук Носов — в тельняшке и кальсонах. Курсант Толстобров где-то еще до посадки на баржу надел на себя теплое байковое белье, шерстяные носки, совсем не потому, что был мерзляком, а для того, чтобы вещевой мешок стал легче и удобнее для ношения за плечами. К тому же надо было принять во внимание и то обстоятельство, что через плечо должен был висеть еще и противогаз. Шинель, ботинки, мешок и противогаз были выброшены. Таким образом Толстобров остался прилично обмундированным: простое и теплое белье, суконка, брюки и бескозырка, лентами своими надежно привязанная под подбородком. Забегая вперед, скажем, что бескозырку он сохранил до конца.
В носовой части людей было больше. Среди них выделялся высоким ростом полковой комиссар Макшанчиков, рядом с ним стоял военврач Злобин. Оба держались за якорь-кошку, лежащий на палубе. В момент глубокого крена баржи якорь опрокинулся за борт. При падении он зацепил Макшанчикова за карман брюк, а Злобина — за ремень пистолета. Уже в воде Макшанчиков сумел разорвать брюки и всплыть на поверхность, а пожилой Злобин освободиться не смог, тяжелый якорь с огромной безвозвратной скоростью утянул его в глубину озера.
Температура воздуха в течение суток колебалась от +4 до +9о по Цельсию, температура воды была 10 — 12,5.
Часы тянулись тяжело. Люди стали переохлаждаться, коченеть. Застывали полностью, волны смывали их с палубы за борт либо в трюм. Потом, спустя приблизительно месяц, выяснится, что в заполненном водой трюме было много трупов.
Когда в кормовой части баржи людей было еще около сорока человек, в их гуще находилась девочка лет одиннадцати-двенадцати, одетая в одно лишь платьице. Пока людей было сравнительно много, она барахталась в их гуще, ее поддерживали при накатах волн. Затем девочку навсегда поглотила волна вместе с теми, кто ее удерживал.
В конце концов волны сорвали руль и румпель и отбросили их за борт.
Кнехты высотою в рост человека стояли прочно, и на них еще держались обрывки манильского троса. Те, кто остался в кормовой части, продолжали удерживаться за эти кнехты-столбы и за обрывки манильского троса.
Число людей постепенно уменьшалось. Когда на тросе осталось человек двадцать, усилие общего сопротивления волнам уменьшилось настолько, что трос извивался подобно огромному змею, борющемуся с водяным валом. Людей мотало в разные стороны. Чтобы держать себя вместе с тросом, надо было предельно напрягать силы.
Много лет спустя капитан 1 ранга Толстобров Олег Леонидович помнил, что разговоров в то время они не вели, издавали только предупреждения: «Берегись! Волна!» Все внимание обращалось на волны образца «девятого вала». Люди стояли, крепко держась за манильский трос, но волны были такой высоты, что перекатывались и над ними.
Громкое предупреждение позволяло успевать глубоко вдохнуть воздух и покрепче ухватиться за трос или кнехт. И все же после схода волны недосчитывались людей.
Навсегда остались в памяти голое тело, которое то погружалось, то всплывало в наполненном водой провале баржи.
Со своим соседом по тросу Толстобров пытался держать полуобнаженную обезумевшую женщину, у которой погиб ребенок. Она стояла между ними, была очень обессилена. Сильная волна, накрывшая их, оторвала эту женщину и унесла в пучину.
Еще стояла надломленная мачта, и на ее рее сидел курсант.
Людей становилось все меньше.
Видели канлодку на горизонте, очень надеялись, очень ждали, когда же она подойдет. Сигналить ей было нечем.
К этому времени, выбрав удачный момент и курс, «Орел» подошел на пересечку курса «Селемджи» и, приблизившись к ней, контр-адмирал Заостровцев под угрозой оружия приказал командиру немедленно изменить курс и оказать помощь оставшейся группе людей на разрушенной барже.
В последние минуты на корме баржи остались курсанты Олег Толстобров, Лев Фейгин, Федор Пашков, Василий Максимов, старший политрук Носов. Теперь они держались только за кнехты, им хватало теперь места у самих кнехтов, и их больше не болтало на манильском тросе.
На палубе, кроме носового и кормового настила, ничего не сохранилось. Между бортами был огромный провал, заполненный водой.
В носовой части баржи людей было больше, вероятно потому, что там был невысокий полубак, возвышавшийся, по крайней мере, над уровнем кормовой палубы. Он все-таки оказывал некоторое сопротивление волне.
Последний раз в своей жизни Василий Максимов увидел старшего брата на палубе баржи метрах в сорока от себя за несколько минут до того, как первая волна перекатилась через баржу и смыла часть людей за борт. В тот момент Алексей сбрасывал с себя шинель, товарищи ему помогали. Через считанные минуты после того, как братья встретились взглядом, Алексей погиб.
В детстве братья часто ходили в лес. Обычно на обратном пути купались в реке Мологе. Однажды, едва научившись держаться на воде, Василий поплыл на глубокое место и чуть было не утонул. Алексей помог ему выбраться на мель.
На Ладоге Василий не мог отплатить брату тем же. Не мог сделать даже попытки, так как среди большого количества сброшенных с палубы в бушующую воду людей он не смог его увидеть.
Все время, пока Василий держался на барже, а затем находился на канлодке, у него была надежда, что брат попал на буксир.
Какая-то другая волна и Василия сбросила за борт и притопила глубоко под воду. Подняться на поверхность сначала не удалось, так как над головой оказалась плотная масса барахтающихся людей, а он оказался под ними. Стал задыхаться, но волны расталкивали, разбрасывали одного от другого, кого-то топили, кого-то поднимали наверх. Вынырнул Василий на поверхность, увидел, что баржа почти рядом, увидел на ее палубе группу людей, уцепившихся за канат. Пока не набежала новая волна, он успел подплыть к барже и ползком добраться до людей и также уцепился за канат.
Сбиваемые с ног тяжелыми волнами и сильным ветром, замерзающие и слабеющие все больше и больше, они все же многие часы продолжали бороться со штормом.
Василий оставался одетым в летнюю форму, в какой-то мере это согревало, пошло на пользу и то, что не успел снять второй ботинок. Нога, оставшаяся без ботинка, распухла от холода. Василий помнит, что в первый момент на манильском канате было человек пятьдесят. Вели себя достойно, подбадривали друг друга.
Те из ребят, которые совсем разделись, коченели от холода, не могли бесконечно держаться за канат. Более тяжелые волны накрывали их, отрывали кого-то и уносили в глубины, даже не показывая на поверхности.
* * *
Из доклада командира канлодки «Селемджа» капитана 3 ранга М.И. Антонова было известно, что 16 сентября в 21.00 на рейде Новой Ладоги этот корабль взял для буксировки в Осиновец баржу с грузом в 400 тонн муки и 460 бойцов пополнения для Ленинградского фронта. В 22.00 «Селемджа» вышла в рейс.
17 сентября в 3 часа 50 минут в трюме баржи была обнаружена течь воды, волны ломали на барже даже кнехты, корпус трещал, и вода в трюме прибавлялась.
Бойцы стали стрелять, это было их сигналом об аварии с просьбой о помощи. Крен достигал 35 градусов. Под воздействием штормовых волн буксирные тросы лопнули, и баржу понесло к валунам банки Северной Головешки.
При отсутствии сигнальных огней на маршруте в ночные часы для канлодки было опасно сбиваться с фарватера. Чтобы каким-либо способом сдерживать дрейф баржи, «Селемджа» встала на якорь и осталась держаться там до рассвета.
С рассветом в районе Северной Головешки Антонов обнаружил лишь обломки от баржи и плавающие мешки с мукой. Бойцы погибли.
В дневное время этой канлодке пришлось отражать налеты авиации противника.
После приказания контр-адмирала Заостровцева «Селемджа» подошла к барже №752 около 16 часов.
Сначала канлодка подошла бортом. С нее бросили на воду концы со спасательными кругами.
С баржи к ним бросились курсанты, но в то же время волна отбросила корабль, вследствие чего многие люди не успели схватиться за круги.
Обессиленные долгой борьбой со стихией, потерявшие подвижность от длительного переохлаждения, они не могли уже держаться на воде самостоятельно и погибли в эти минуты.
Когда канлодка снимала оставшихся людей, Василий снова был на волосок от смерти. Ему бросили на конце спасательный круг, матрос подтянул Василия к борту и схватил его за руки, но Василий выскользнул из них и начал тонуть. Однако набежавшая волна вдруг подняла его, подбросила вверх по борту, и в тот же момент теперь уже двое матросов с борта схватили Василия за руки и рывком вытащили на палубу.
Запомнилась Василию жутко смеющаяся женщина с наброшенными волной на лицо волосами. Она какое-то время держалась в люке на палубе баржи, а затем была сброшена волной за борт.
Командир зенитной артиллерии канлодки «Селемджа» Григорий Иванович Саночкин спустя многие годы после войны зрительно помнит, как примерно в метре от правого борта женщина, не в силах держаться за конец-веревку, отпускает ее и сама буквально свечой спускается в глубину, тонет, а ее длинные прямые волосы колышутся пшеничным снопом в прозрачной воде Ладоги.
Затем канлодка подошла своим носом с подветренной стороны и, подрабатывая винтами, удерживалась теперь плотно. Концы с кругами бросили прямо на палубу. Это было уже надежнее, хотя сил у людей хватало лишь только на то, чтобы держаться за круг либо за конец. Когда Пашкова вместе с кругом подтянули к фальшборту корабля и сказали: «Лезь на палубу», — он не смог этого сделать, руки и ноги не поддавались желанию двигаться. Его вытащили матросские руки.
Толстобров промедлил к кругу и бросился прямо в воду, когда канлодка стала отходить от баржи, или, может быть, ее отводила волна, проплыл десять-пятнадцать метров, схватился за штормтрап, опущенный с ее полубака. Сил хватило только подняться до фальшборта канлодки, там его подхватили матросы и отвели в теплое машинное отделение.
За пять заходов к барже «Селемджа» сняла только 24 человека. Это были последние.
Один человек с расстроенной психикой, все время что-то кричавший, был оставлен на обломках баржи. Его не могли заставить взяться за канат с поясом, который для него сделали и бросили ему с канлодки.
Курсантов, Макшанчикова и Носова отогрели кого-то у горячей дымовой трубы, кого-то в машинном помещении, дали водки и накормили, затем переодели в сухие вещи, развели по кубрикам и уложили спать.
Спустя некоторое время канлодка высадила спасенных людей в порту Новая Ладога.
Здесь Василий Максимов убедился, что старшего брата у него больше нет.
О потерях в ладожской трагедии
Суммарное число всех погибших в катастрофе баржи №752 из-за отсутствия полного учета пассажиров осталось для истории неизвестным.
Только по военно-морским училищам, по Военно-морской медицинской академии и по Гидрографическому управлению в трагедии погибло:
курсантов 433
выпускников академии 132
младших командиров 8
офицеров36
женщин 46
дети (число которых не учитывалось) погибли все
вольнонаемных и служащих 30
Кроме них погибли все ученики ремесленного училища, погибли офицеры, женщины и все их дети, а также вольнонаемные работники Артиллерийского и Технического управлений ВМФ и другие лица, сумевшие погрузиться на баржу.
Погиб также взвод курсантов Ленинградского военно-инженерного училища им. А.А. Жданова. В распоряжении администрации этого училища не сохранилось данных о погибших курсантах и офицерах, и никто в этом училище не знает об этих потерях.
Если считать, что на барже было более 1200 человек, то погибло около тысячи человек, но возможно, и больше, так как встречается указание на численность пассажиров в 1500 человек.
По военно-морским училищам и по академии «Орел» подобрал с воды 160 человек и «Селемджа» — 24 человека.
В отчетном документе военком Макшанчиков указал и полное число спасенных «Орлом» — 216 человек с учетом спасенных пассажиров от всех организаций вместе взятых.
В полное число спасенных вошли от Военно-инженерного училища лейтенант Алексашин А.М. курсант из Гидрографического управления — Терентьева Александра Ермиловна, Воскресенская Лидия, Баранова Ирина, Симаничева Зинаида Николаевна, Знаменский В.В., Ханин, Новиков Б.В., Павлов А.Н.
Большинство из тех спасенных, которые пережили стрессовые напряжения и перемерзли, почувствовали болезненные последствия позднее в виде различных хронических заболеваний, связанных с нервной системой, с сердечно-сосудистой деятельностью, с деятельностью легких, у двоих были ампутированы ноги. Но это произошло потом.
А тогда среди спасенных находились травмированные, которые были немедленно отправлены в местный госпиталь. Для оказания им медицинской помощи в госпиталь была отправлена также и группа военврачей из числа участников трагедии, которые сразу же надели на себя белые халаты и приступили к выполнению своих обязанностей.
После оказания помощи травмированных успели отправить к назначенным местам службы.
Макшанчиков Д.А. донес об этой трагедии военкому ВМУЗов корпусному комиссару Лаухину 9 октября 1941 года.
10 октября Лаухин направил один экземпляр этого донесения начальнику Особого отдела полковому комиссару Масленникову и второй экземпляр — начальнику Главного политического управления ВМФ армейскому комиссару Рогову.
* * *
Каковы же были основные причины гибели барж?
Если оставить в стороне непреодолимые силы стихии и глубже вдуматься в обстоятельства их гибели, то следует прийти к выводу, что большинство катастроф на Ладоге произошло по вине самих людей, из-за их ошибок.
Для мореплавания по Ладоге были использованы неправильные инженерные решения в проектировании барж и ошибки в расчетах их мореходных качеств, были также перегрузки барж, были нарушения норм эксплуатации в неблагоприятных условиях погоды и эксплуатации заведомо непригодных барж для перевозки людей.
Если бы этих ошибок не было, то не было бы и разрушений барж, не было бы гибели людей и грузов.
Катастрофы барж с батальонами по величине потерь относятся к числу крупнейших катастроф за многие годы мореплавания.
Катастрофа баржи №752 по трагическим последствиям приближается к катастрофе лайнера «Титаник», происшедшей в 1912 году. О гибели «Титаника» человечество болезненно вспоминает до сих пор. И это — правильное отношение к трагедии «Титаника».
Гибель батальонов произошла не только из-за непреодолимой стихии и дезорганизации, но и под бомбовыми ударами и пулеметными обстрелами, при которых погибла часть людей.
Именно в этом заключена разница в трагедиях этих катастроф. И это тоже подлежит учету.
В трагедии курсантских батальонов в спасательных работах не было участия штаба Ладожской военной флотилии и управления Северо-Западного пароходства, эти управления остались в стороне. А в связи с близостью к участку катастрофы штаба этой флотилии он мог мобилизовать силы для активной спасательной помощи. Но не сделал этого.
Война многое списывает на счет противника. И это — правда. Если бы войны не было, то и батальоны не попали под бомбежки и обстрелы авиации противника и не произошла бы их бесцельная гибель.
Ладожской военной флотилией в сентябре 1941 года командовал капитан 1 ранга Хорошхин Б.В., переведенный на Волжскую флотилию и погибший на Волге в ходе Сталинградской битвы.
13 октября 1941 года флотилию от него принял Чероков Виктор Сергеевич, который высказал автору предположение о том, что перевод Хорошхина Б.В. был связан с катастрофами на Ладоге. После анализа аварийной обстановки на Ладожском озере Чероков В.С. запретил перевозки людей на баржах. Все годы войны при его командовании флотилией для перевозок людей стали использовать только боевые корабли и транспорты. Благодаря этому решению число катастроф резко сократилось.
Некоторые участники трагедии полагали, что за потери курсантов был ответственен начальник Управления ВМУЗов ВМФ контр-адмирал Самойлов Константин Иванович и что за эти потери он был расстрелян.
Однако это не так.
Самойлов К.И. имел крупные воинские заслуги. Он участвовал в боевых действиях Астрахано-Каспийской военной флотилии, участвовал в подавлении восстания в Астрахани, а также в боевых действиях Волжско-Каспийской военной флотилии против шахских войск в 1919 — 1921 годах. До 1930 года служил в Каспийской военной флотилии. Затем был назначен командиром линкора «Парижская коммуна» Балтийского флота, а в 1938 году — командиром бригады линкоров этого флота. И наконец, в 1940 году был назначен начальником управления ВМУЗов.
При этих заслугах он был беспартийным.
При его командовании в июле 1941 года боевые действия вела Чудская военная флотилия, укомплектованная курсантами, потерявшая до 1 августа двадцать одного человека. Отдельная курсантская бригада и отряд училища им. Фрунзе в обороне Таллина включились в боевые действия в августе.
А Самойлов К.И. 1 августа этого же года уже был уволен из ВМФ по сокращению штата и умер в 1954 году.
Таким образом, предположение о его расстреле является ошибочным.
На должности начальника ВМУЗов его сменил контр-адмирал С. Рамишвили, у которого не было прав для контроля боевых действий Ладожской военной флотилии.
Было бы неверно обойти молчанием нравственную сторону этих трагедий.
В борьбе против штормовой стихии при налетах вражеской авиации сотни людей, одетых и раздетых, плавали среди волн 10-балльного холодного шторма, одни — не имея под собой никакой плавучей опоры, другие — опираясь на плавающие обломки, и при этом находились под прямыми или осколочными попаданиями бомб и пулеметных пуль.
Гибель в бою — это правило войны. Однако честный противник не может убивать людей, попавших в беду.
В описанных же случаях летчики вражеской авиации бомбили и расстреливали людей, терпящих катастрофу. Это были однозначные и отвратительные отрыжки фашизма — среди множества подобных на протяжении всей войны. Вечный закон моря, требующий оказания помощи людям, терпящим бедствие, фашисты игнорировали.
Казалось бы, в таких условиях должен был господствовать инстинкт самосохранения. А на самом деле имелось множество фактов взаимной помощи, и особенно в спасении детей и женщин. Здесь были многие примеры самопожертвования при спасении других жизней.
Даже опытные моряки считают, что люди, оказавшиеся за бортом в 10-балльный шторм при низких температурах, обречены на гибель. Однако положение таких людей за бортом зависит и от времени их пребывания там. Для правдивости этого мнения следует отметить, что, действительно, многие курсанты и другие люди погибли среди волн от перемерзания и окоченения.
Глядя на «Девятый вал» И.К. Айвазовского, зрители поражаются мощи штормовой стихии и видят обреченность шести человек, находящихся на обломке корабля.
На Ладожском озере были не раз подобные ситуации. Но здесь погибали сотни людей. Они упорно боролись и погибали не потому, что дрогнули в борьбе, а потому, что борьба была неравной.
10 октября
1997 г
.
Гибель «Лаконии»
В сгущающихся сумерках «Лакония» скользила по волнам, которые солнце, уходящее за далекий горизонт Атлантики, окрашивало в пурпурный цвет. Было 12 сентября 1942 года. На борту в этот час готовились к ночевке. Обыкновенная, рутинная работа: пригасить огни, задраить выходящие на палубу двери коридоров. Ужин, начавшийся, как всегда, в 19.30, уже подходил к концу.
«Лакония» была крупным судном — водоизмещением 19 695 тонн. Но судном старым — как-никак плавала уже 20 лет. До войны «Лакония» обслуживала линии Северной Атлантики, ну а теперь, как и многие другие гражданские суда, служила для морских перевозок армии. Этим рейсом она шла из Суэца в Великобританию и везла на своем борту британских солдат и офицеров, а также служащих с семьями — женщинами и детьми, да кроме того еще 1800 итальянских пленных, захваченных в Ливии. Перед отправкой их заперли в зарешеченных трюмах. Охрану несли польские солдаты, держа наготове штыки винтовок.
Корабль поднял якорь 12 августа 1942 года. Командир Рудольф Шарп понимал, что ему предстоит перевезти почти три тысячи человек. Это было очень много. Пожалуй, еще никогда раньше старый корабль не брал на борт столько пассажиров сразу. Правда, по пути следования предстояло высадить около двухсот женщин-проституток, арестованных британскими военными за шпионаж в пользу оси Берлин — Рим, — это были, конечно, агенты низшего разряда. С другой стороны, во время остановок предстояло принять на борт других пассажиров и грузы. В итоге в этот день, 12 сентября 1942 года, пока «Лакония» с попутным ветром мчалась по Южной Атлантике, делая свои 15 узлов в час, командир Шарп ни на минуту не забывал, что на его плечах лежит ответственность за жизнь 2789 человек, включая пассажиров и экипаж.
В тропиках ночь наступает быстро. Когда садились за стол, было еще совсем светло. К концу ужина, в 20.00, вокруг уже стояла черная ночь. В кают-компании из проигрывателя лился блюз. Как и каждый вечер, несколько пар поднялись и закружились в танце. Другие расселись вокруг столов для бриджа, и каждый надеялся, что уж сегодня-то ему непременно повезет. Многие пассажиры вышли на палубу подышать воздухом. Ну а итальянцы, приникнув к вентиляционным трубам, скупо пропускавшим хоть чуть-чуть влажного воздуха, проклинали в эти минуты — как и каждый день, и каждый час — свою судьбу.
Внезапно — было 20 часов 7 минут — страшной силы взрыв потряс корабль. Людей, находившихся в кают-компании и в коридорах, швырнуло на пол. С грохотом разлетелись переборки, и в воздухе закружилась какая-то странная серая пыль. Сейчас же погас свет. И тут грянул второй взрыв. Как по команде смолк равномерный гул машин, с самого отплытия сопровождавший пассажиров успокаивающим фоном. На борту «Лаконии» воцарилась зловещая тишина. Электричество отказало на большей части корабля, и люди в темноте натыкались друг на друга. Тишину разорвали громкие призывы: офицеры требовали, чтобы все немедленно поднялись на верхнюю палубу, где пассажирами займутся матросы спасательных команд. А «Лакония» уже начинала медленно крениться на один бок. Никакой паники, однако, не возникло. Не зря подобная ситуация была многократно «отрепетирована». И женщины, и мужчины бросились к своим каютам за спасательными поясами, а оттуда — к трапам. Люди плотной толпой взбирались вверх, каждый — на свое определенное место, где находились заранее распределенные шлюпки. Матери успокаивали детей. Некоторые пассажиры даже шутили.
В этот миг за спиной последних взбиравшихся по трапу раздался какой-то странный, все нарастающий гул. Глянув вниз, они увидели огромную толпу истощенных и оборванных людей, которые с безумными от ужаса глазами, дико крича, неслись вперед, готовые смести на своем пути все. Конечно, это были итальянцы. Решетки, которыми были забраны их клетки, выдержали оба взрыва. Тогда пленные начали умолять польских охранников выпустить их. Но никакого приказа не поступало, и солдаты отказались открыть двери. Тогда итальянцы, не сговариваясь, всей своей плотной массой налегли на стальные решетки. Оказавшиеся в первых рядах были немедленно раздавлены, но остальные все напирали, и вот металл не выдержал, начал гнуться и ломаться… Поляки еще пытались удержать пленников штыками. Стрелять в них они не могли по той простой причине, что винтовки их были не заряжены. Ударами штыков они остановили нескольких человек, но силы были неравны, и вот уже огромная толпа объятых ужасом и гневом людей неслась вперед. Они знали, что наверху их может ждать верная смерть, но это была бы смерть на свободе. Никто из них не желал умереть запертым, как сардины в банке.
«Лакония» между тем уже сильно накренилась, и тут выяснилось весьма печальное обстоятельство: спасательные шлюпки, находившиеся на том борту, что медленно погружался в океан, достать было уже невозможно. Остальные спешно заполнялись пассажирами, и уже было очевидно, что на всех места в шлюпках не хватит. Мало того, уже спущенные на воду шлюпки быстро отдалялись от корабля, и люди отрешенно смотрели, как они уплывают, не имея возможности спуститься. Три катера были разнесены взрывом в щепки. Пострадали и другие.
Люди начали судорожно метаться от борта к борту, ища возможности покинуть тонущее судно. Офицер Королевского флота лейтенант Джон Тилли приказал:
— Первыми спускаются женщины и дети!
Польским охранникам была дана команда не пропускать к борту напиравших сзади итальянцев.
А пассажиры между тем начали мастерить хоть кое-какие плоты. Наконец были сброшены веревочные трапы и тросы. По ним отважно начали спускаться люди. Многих из них внизу не ожидало ничего, кроме бескрайней черной воды. Тьма стояла кромешная, беспросветная. В ту ночь не светила даже луна. И вот уже сотни мужчин и женщин плыли по океану. Кое-кто держался на воде только благодаря спасательным поясам. А шлюпки все отдалялись, нагруженные сверх всякой меры. Это был настоящий ужас. Итальянцев, все рвавшихся к бортам, отгоняли топорами. Тем, кому удавалось схватиться руками за борт, солдаты с размаху рубили кисти…
На капитанском мостике «Лаконии», медленно уходящей под воду, спокойно стоял капитан Рудольф Шарп. Он сделал все, что мог, этот немолодой грузный человек и хороший моряк. Внук моряка, племянник моряка, отец морского офицера и курсанта морского училища. В его жизни уже было одно кораблекрушение. 17 июля 1940 года затонула, потопленная самолетом люфтваффе, «Ланкастрия», которой командовал капитан Шарп. Все, что от него зависело, он уже сделал и на этот раз: организовал эвакуацию людей, передал по радио координаты судна, сообщил, что «Лаконию» потопила подводная лодка. А «Лакония», с задранной к небу кормой, уже превратилась просто в огромный кусок железа…
С трудом удерживая равновесие, стоял капитан Шарп на своем мостике. Он знал, что должен умереть. Этого требовала от него не только традиция, этого требовала честь офицера. Внезапно он услышал за спиной голос. Это был его первый помощник, капитан Джордж Стил:
— Я остаюсь с вами, командир.
Вокруг них в безбрежном океане качались на волнах перегруженные шлюпки с пассажирами, переполненные людьми плоты, отдельные пловцы на воде. И на глазах всех этих людей «Лакония» вдруг резко выпрямилась и, подняв вокруг себя целую бурю, с ужасающим грохотом провалилась в океан. По среднему гринвичскому времени было 21 ч 25 мин.
* * *
Человека, потопившего «Лаконию», звали Вернер Гартенштейн. Тридцатитрехлетний капитан третьего ранга, командир немецкой подводной лодки U-156, отличного военного судна, спущенного на воду в октябре 1941 года. Экипаж лодки состоял сплошь из добровольцев. Вернер Гартенштейн мог по праву гордиться своими подчиненными. Они отвечали ему тем же, эти моряки, слепо преданные своему подтянутому командиру, всегда, в любую жару, безупречно одетому, всегда в сияющих чистотой парусиновых туфлях и фуражке с белой подкладкой. При одном взгляде на это лицо с высоким лбом, орлиным носом, глубоко посаженными глазами и худыми впалыми щеками становилось ясно, что его обладатель безгранично предан своему делу. Свое призвание Вернер осознал в те далекие годы, когда Германия вынужденно подписывала Версальский договор. Германский военный флот в результате этого договора превратился в мираж: достаточно сказать, что ежегодный прием в военно-морскую школу ограничивался десятком человек. Желающих поступить было 600, среди них — Вернер Гартенштейн. В первый раз — в 1926 году — он провалился. Через два года, в 1928-м, попробовал еще раз, но теперь уже успешно. Наконец-то он станет моряком! Вначале, правда, простым матросом, зато очень скоро курсантом, а затем и офицером.
U-156 вышла из Лорьяна 15 августа 1942 года. Задание: обогнуть мыс Доброй Надежды и войти в Мозамбикский пролив. U-156 была не единственной подлодкой, бороздившей воды Атлантики. Вместе с ней задание «прочесать» океан получили еще четыре немецкие лодки. Как пишет историк Леонс Пейар, расследовавший это дело, каждый «зуб» этих гигантских «грабель» «держал под контролем сектор в 50 квадратных миль.
Операция началась 12 сентября 1942 года в 11 часов 37 минут по немецкому времени. Матрос, несший вахту на корме левого борта, закричал: «Вижу справа по борту дым. Пеленг — 230».
Немедленно следует приказ Гартенштейна: перейти с крейсерской скорости в 10 узлов на 16 узлов. Вскоре лодка приблизилась к источнику дыма. Большую часть пути лодка шла по поверхности океана, следуя инструкциям адмирала Деница: «Погружение производить только в случае опасности либо для нападения в светлое время суток. Погружение означает потурю скорости судна до 7 — 8 узлов». Итак, после полудня немцы приблизились к незнакомому кораблю. К 15 часам Гартенштейн уже знал, что перед ними вражеское грузопассажирское судно. Уже хорошо были видны труба и надпалубные постройки. Что оно везет? Вероятно, вражеских солдат. Подходить ближе не следовало: судно, разумеется, имеет на борту вооружение. Самое надежное: атаковать с наступлением ночи, т. е. в 22 часа по немецкому времени. Или в 20 часов по английскому.
Ровно в 22 часа 7 минут экипаж занял боевые позиции. Вернер Гартенштейн лично повернул рукоятку торпедного аппарата №1, а спустя 20 секунд — аппарата №3.
После чего флегматично проговорил:
— Приятного аппетита, господа англичане!
Разве мог он знать, что стал причиной одной из величайших трагедий в истории мореплавания, которой суждено остаться в памяти потомков?
* * *
Согласно предписанию, Гартенштейн атаковал «Лаконию» в надводном положении. И его матросы, находившиеся в тот момент на открытом воздухе — «в ванне», как говорят подводники, — могли своими глазами видеть, как первая торпеда со всего размаху врезалась в середину теплохода. Вдоль всего его корпуса и до самой верхней палубы поднялся гигантский сноп воды. Едва волна спала, они увидели зияющую дыру в корпусе корабля. Вторая торпеда попала в корму. Уже потом стало известно, что первая торпеда разнесла в щепки трюм №4, в котором томилось 450 пленных итальянцев. Почти все они погибли сразу. Вторая торпеда ударила на уровне трюма №2, в котором также находились итальянцы.
Оба удачных попадания в цель были встречены на подлодке громовым «ура». Теперь она стала медленно приближаться к своей добыче. Гартенштейн уже мог приблизительно определить тоннаж подбитого корабля: по меньшей мере 15 000 тонн! Значит, этим ударом его U-156 перешел отметку в 100 тысяч тонн, если сложить воедино тоннаж всех потопленных им судов. Да, эта игра стоила свеч! Адмирал Дениц, вместе со своим штабом расположившийся в Париже, на бульваре Сюше, будет доволен. Ну, а им сейчас ничто не помешает отпраздновать удачу, благо на борту имеется запас отличных вин. Каждый из членов экипажа заслужил эту награду.
Жертвы? О жертвах на борту U-156 никто не думал. Вернее, никто и не собирался о них думать. В конце концов, разве эти люди не были солдатами? Ведь это был военный транспорт, он перевозил вражеских солдат. А они, подводники, начни они размышлять о стонах раненых людей, о причиненных страданиях, о всех убитых или еще пытающихся спасти свою жизнь, барахтаясь посреди темного ужаса океана, разве смогли бы они и дальше заниматься своим делом? Для них, как, впрочем, для любого солдата, летчика, моряка любой армии на свете, были темы, думать о которых даже намеками они сами себе строго-настрого запретили. Точно так же относились они и к собственной смерти. Разве подводная лодка не была, в сущности плавучим гробом, да еще самым страшным из всех, какие только можно себе представить?
И Гартенштейн неторопливо заполнял судовой журнал: «22.07 — 7721. Торпедные аппараты №1 и №3. Половинный угол. Длина вражеского корабля — 140. Время подхода — 3'6''. Первая цель достигнута. Вторая цель достигнута. Пара должно быть гораздо больше. Паровая машина встала. Спускают спасательные шлюпки. Сильный крен на нос — с подветренной стороны. Дистанция 3000 м . Курсируем в ожидании окончательного затопления».
И тут к Гартенштейну вбегает матрос-связист. Только что перехвачена радиограмма. Потопленное судно сообщает свое название — «Лакония», свои координаты, а дальше идет бесконечный призыв: SSS. Не «SОS», как следовало бы ожидать, а именно «SSS». Гартенштейн даже подпрыгнул на стуле от неожиданности. Он понял задумку потерпевших крушение: средняя «S» должна была означать «субмарину», т. е. подводную лодку. Это был сигнал тревоги всем, находящимся в этом районе океана судам и самолетам: «Нас потопила подводная лодка. Она где-то здесь, поблизости!»
Гартенштейн приказал немедленно начать глушение радиосигнала с «Лаконии». А расстояние между двумя судами между тем все сокращалось. Уже начинало понемногу светать. И то, что открылось взорам Гартенштейна и его моряков, было поистине ужасным. Море вокруг было буквально усеяно людьми. Шлюпки были набиты так, что их пассажирам приходилось стоять. То же самое творилось на плотах. А сколько народу просто держалось на воде, вцепившись в какой-нибудь плавучий обломок! Капитан приказал уменьшить скорость подводной лодки. Здесь следовало вести себя очень осторожно. Теперь уже Гартенштейн знал наверняка, что потопленный им корабль был британским судном под названием «Лакония», водоизмещением в 20 тысяч тонн, перевозившим тысячи пассажиров. До этого ему приходилось торпедировать только грузовые или нефтеналивные суда. Он видел и раньше, как оставшиеся в живых члены экипажа пытались спастись в шлюпках. Были тогда и жертвы, но уж конечно, не так много. И потом, там были одни военные. Впервые Гартенштейну довелось потопить корабль, на котором кроме солдат было полно гражданских. А сколько среди них женщин? А сколько детей?
Это были совсем не веселые мысли. Но разве не шла война? Снова вспомнив приказ Деница, Гартенштейн понял, что сейчас ему придется искать среди всех этих людей командира потонувшего судна и его первого механика. Взять их в плен, учил Дениц, значило лишить врага его военного потенциала. Каждому ясно, что капитана военного корабля или хорошего механика не выучишь за неделю. Но искать их здесь? Легче найти иголку в стоге сена!
И тут Гартенштейн увидел совсем рядом плот. На досках лежала, распластавшись, едва прикрытая остатками какой-то одежды, женщина. На плоту она была одна, но несколько мужчин, держась руками за края плота, плыли рядом. Чуть поодаль немецкий офицер заметил еще двоих: эти вцепились в пустой ящик из-под апельсинов. Приглядевшись внимательнее, он увидел оранжевые точки плодов, плавающих вокруг… Это казалось жестокой насмешкой… И вдруг раздался крик: «Aiuto! Aiuto!». Это кричали двое с ящика. Гартенштейн уперся взглядом в дежурного радиста, Маннесманна. Почему эти люди кричат по-итальянски? В том, что кричали по-итальянски, не сомневались ни тот, ни другой. А крики все не смолкали: «Aiuto! Aiuto!» Что здесь делают итальянцы? Итальянцы — союзники Германии! Ведь «Лакония» — британское судно! Гартенштейну даже успели уже передать краткие данные о потопленном судне: построено в 1922 году на судоверфи Уайт Стар Лайн, в мирное время число пассажиров — 1580, в военных условиях — до 6000 человек. И снова этот вопль: «Aiuto! Aiuto!» Нет, с этим надо было разобраться. И Гартенштейн отдает приказ выловить и поднять на борт двоих с апельсинового ящика. Матросы быстро бросили пеньковый трос, и вот двое несчастных уже на борту подводной лодки. Их немедленно ведут к Гартенштейну, как есть: мокрых, задыхающихся от слабости и волнения.
— Вы — итальянцы?
— Итальянцы!
И оба заговорили разом, перебивая друг друга. Гартенштейн не понял ни слова. Тогда он просто указал на плавающих вокруг людей:
— Тоже итальянцы?
Спасенные дружно закивали: да, да, итальянцы! Больше тысячи. Пленные. Только тут Гартенштейн начал понимать. Итак, по его вине в волнах Атлантики плавают сейчас, каждую минуту рискуя жизнью, более тысячи союзных солдат! Один из вновь прибывших показал на длинную кровоточащую рану на своем теле и объяснил: «Поляки! Штыками!» Гартенштейн едва не подпрыгнул: теперь еще и поляки! Слово «Polacco» он понял сразу.
Он приказал обогреть, одеть, накормить и напоить обоих спасенных, а главное — начать вылавливать из воды остальных. И их потащили на лодку пачками. У многих было изранено все тело. Но странными казались эти раны: ровные, как будто кто-то вырезал ножом куски мяса из ножных икр, ягодиц, даже пяток… Нет, это были не польские штыки. Это были акулы. Еще один удар для Гартенштейна. Этот участок моря, оказывается, кишел акулами, полутораметровыми прожорливыми чудовищами. Они на страшной скорости подплывали к жертве, выдирали зубами кусок мяса и уносились прочь.
Среди поднятых на борт итальянцев оказался один, более или менее сносно говоривший по-немецки. У него Гартенштейн поспешил выяснить, сколько же было на борту «Лаконии» итальянских солдат.
— Точно не знаю, но не меньше полутора тысяч…
И снова Гартенштейну пришлось вздрогнуть: полторы тысячи!
А итальянец говорил не переставая. Он рассказывал, какой ужасной была их жизнь на корабле, какой кошмар они пережили, когда началось крушение, он все говорил и говорил о клетках, в которых их держали, о том, как они бросились вперед, о том, как падали в открытое море, где их ждали акулы.
Но Гартенштейн слушал его вполуха. Что скажет Муссолини, когда узнает, что немецкая подлодка виновна в смерти полутора тысяч итальянцев?
Ему вдруг снова увиделась та полуобнаженная женщина на плоту. А сколько же всего было на «Лаконии» гражданских? Сколько женщин? Сколько детей?
А если попытаться их спасти? Это было опасно, он понимал это очень хорошо. «Лакония» успела передать свои координаты, да еще этот пресловутый сигнал: три «S»! В нормальных условиях он должен был, убедившись, что вражеское судно затонуло, немедленно уходить подальше от этого места на максимальной скорости. Какое он имел право подвергать риску немецкое подводное судно? С другой стороны, оставить всех этих людей на верную гибель? И он решился:
— Продолжать спасательные работы.
Теперь подводники начали методично вытаскивать из воды людей и собирать их на палубе. В основном в этой части моря плавали итальянцы. Потом один из поднятых на борт оказался англичанином. За ним — еще один. Гартенштейн приказал продолжать спасательные работы, но не уточнил, следует ли вытаскивать из моря одних итальянцев. Для моряка человек за бортом — это прежде всего человек за бортом. У него не спрашивают, какой он национальности. Стоя на палубе, англичане стучали зубами от холода и смотрели на немцев затравленным взглядом. Неужели бросят их обратно в море? Но их вместе с остальными пустили внутрь подлодки. Как и остальным, дали по тарелке супа и по чашке кофе. Очень скоро на борту оказалось девяносто спасенных. И казалось, им не будет конца. Все-таки нужно было предупредить Деница. И в 1.27 в эфир ушла радиограмма: «13.9. Атлантический океан. Ближайший порт — Фритаун. ЕТ. 5775, 1 — 2, 1, 7 1100.400 — видимость 4 мили . Потопил английскую „Лаконию“, 7721 — 310 град. — к сожалению на борту находились 1500 пленных итальянцев. В настоящий момент спасено 90. Гартенштейн».
Адресат: адмирал Карл Дениц, бульвар Сюше, Париж.
Парижане, пережившие оккупацию, хорошо помнят комплекс современных роскошных зданий, построенный перед самой войной на опушке Булонского леса. Архитектурный камуфляж этих домов, выкрашенных в зеленый цвет, с перерезающими его черными линиями, многим тогда казался провокационным — дома словно стремились слиться с лесными деревьями. Именно здесь, в доме №2 разместился штаб Военно-морского флота Германии. Вице-адмирал Дениц, командующий подводным флотом, жил здесь же. Сухощавый пятидесятилетний человек с жестким волевым лицом, на котором особенно выделялись властные голубые глаза, глядящие суровым, инквизиторским, взглядом, он нес на своих плечах немалую ответственность.
В ту ночь он спал. Это был вполне заслуженный отдых, потому что в сутках Деница всегда оказывалось гораздо больше, чем 24 часа. Разбудил его телефонный звонок. Сняв трубку, он услышал голос Гюнтера Гесслера, капитана второго ранга, своего ближайшего сотрудника и зятя. Гесслер докладывал о только что полученном от Гартенштейна сообщении, из-за которого он и решился разбудить адмирала. Дениц реагировал немедленно: «Жду вас у себя».
Гесслер прибыл тотчас же. Переданное сообщение Дениц читал медленно, словно прилежный ученик. Прочитав, отослал Гесслера. Ему нужно было побыть одному. Какое решение принять? Проблема, разумеется, заключалась в этих самых полутора тысячах итальянцев. Надо же, какое невезение! Уж лучше бы Гартенштейн не услышал этих криков о помощи! Но он их, к сожалению, услышал. И поспешил на помощь. Что теперь делать? Побросать людей обратно в море? Именно ему, Деницу, следовало отдать приказ. Но и у него самого был приказ: он обязан был выиграть войну. Подводная лодка представляла собой огромную ценность. Со спасенными на борту U-156 не сможет идти с нужной скоростью, следовательно, станет легкой добычей врага.
Итак, вышвырнуть спасенных в море? Но и Дениц был моряком. Есть вещи, которые моряк делать не может, во всяком случае, никогда еще не делал. Он пытался успокоиться. Нужно было отдать такой примерно приказ: «Сохраняйте полную готовность к погружению». В конце концов, даже с 90 человеками на борту судно могло идти своим курсом, могло маневрировать, могло погружаться. Нет, выбросить людей в море — это не решение. Решением будет, если он найдет способ помочь Гартенштейну. Дениц поднялся и пошел к себе в кабинет. Там он собственноручно написал одно из уникальнейших сообщений за всю историю последней войны: «Шахт, группа „Белый медведь“. Вюрдеманн, Виламовиц, немедленно следуйте для помощи Гартенштейну в кв. 7721, скорость максимальная. Шахт и Вюрдеманн, сообщите свои координаты».
Итак, Дениц издал приказ трем остальным немецким подводным лодкам идти на помощь Гартенштейну и принять участие в спасательных работах. Было 3 часа 45 минут утра. Лишь после этого адмирал Дениц снова лег спать.
* * *
Радиограмма ушла к Гарро Шахту, 33-летнему капитану третьего ранга, командиру подводной лодки U-507 — потомственному моряку, человеку, отнюдь не разделявшему взгляды национал-социалистов; лейтенанту Вюрдеманну, командиру подводной лодки U-506; капитану третьего ранга фон Виламовицу-Меллендорфу, командиру подводной лодки U-459. Шахт еще в 22.15 поймал сообщение Гартенштейна, в котором говорилось, что он потопил «Лаконию», но, к сожалению… и так далее. Шахт сразу и самостоятельно решил, что Гартенштейну нужно помочь. Поэтому, получив в 3.55 приказ Деница, он немедленно рапортовал: «Направляюсь к месту торпедирования со скоростью 15 узлов. Нахожусь на расстоянии в 750 миль . Буду там через два дня. Шахт».
Точно так же реагировал и Вюрдеманн, при первом же известии о крушении взявший курс к месту катастрофы. После официального приказа Деница он еще увеличил скорость и стал готовить подлодку к приему «большого числа пассажиров». Кок получил задание приготовить огромное количество супа. Но вот капитан фон Виламовиц-Меллендорф первым делом после получения адмиральского приказа тщательно рассчитал все координаты. Он находился гораздо дальше от места гибели «Лаконии», чем остальные. Если даже он туда пойдет, то напрасно сожжет огромное количество горючего, потому что к моменту его прибытия все уже будет кончено. И потому его решением было продолжать идти юго-восточным курсом с нормальной скоростью в 8 узлов. Конечно, у него был приказ Деница. Но кроме этого существовала еще и реальная действительность. Виламовиц был практичным офицером. И он знал, что Дениц признает его правоту.
* * *
Занималась заря. Наступало воскресенье, 13 сентября. U-156 по-прежнему курсировала на малой скорости, подбирая тех из терпящих бедствие, кто был в самом отчаянном положении. К утру U-156 уже подобрала 193 человека, в том числе 21 англичанина. Теперь Гартенштейн знал, что к нему на помощь идут еще две подводные лодки. И раз уж Дениц отдал такой приказ, значит, он считал все его действия правильными. Эта мысль принесла огромное облегчение. И поскольку масштаб случившейся катастрофы постепенно овладевал его сознанием, он решился отправить Деницу еще одну радиограмму: «Сотни пострадавших держатся на воде благодаря спасательным поясам. Предлагаю объявить зону бедствия дипломатически нейтральной территорией. Анализ радиосигналов показывает, что в непосредственной близости от места катастрофы проходит неизвестное судно. Гартенштейн».
И снова на бульваре Сюше пришлось будить Деница. Дипломатически нейтральная территория? Дениц посоветовался со штабными офицерами. Никто не верил, что американцы и англичане пойдут на это. Подвергать же себя риску нарваться на отказ было немыслимо. Кое-кто из офицеров, в частности Гесслер, вообще предлагали прекратить спасательные работы. Если в районе бедствия проходит неизвестное судно, пусть оно и подбирает потерпевших крушение с «Лаконии». Дениц сухо прервал разглагольствования офицера. Он уже принял решение. Операцию по спасению необходимо продолжить, но бульшими силами. Следует обратиться за помощью к итальянцам. В водах близ Фритауна находилась итальянская подводная лодка «Каппеллини». Пусть итальянцы отправят ее к месту катастрофы. И тут, глядя на карту, Дениц высказал только что возникшую у него идею. Палец его уткнулся в Дакар. В Дакарском порту стоит несколько французских кораблей. Они придерживаются нейтралитета, поскольку в сентябре 1940 года подверглись нападению англичан, но в то же самое время отнюдь не питали нежных чувств и к немцам. Но ведь в данном случае речь шла не о военной операции, а о спасении терпящих бедствие людей. Почему бы не обратиться к французам с предложением принять участие в операции по спасению?
…Наступал новый день. Гартенштейн по-прежнему оставался один на один с бескрайним океаном, в котором барахтались сотни беспомощных людей. Он хорошо видел их всех — скученных на плотах, вцепившихся в обломок доски, плавающих просто так, благодаря спасательному поясу. Он знал, что в этих водах полно акул, мало того, он видел их собственными глазами. А людей все продолжали вылавливать из моря. Палуба подводной лодки давно была перегружена, внутрь ее уже не могли поместить ни одного человека. Стальное веретено уже было так заполнено людьми, что на палубе некуда было присесть, и всем спасенным приходилось стоять. Сохранились фотографии, на которых хорошо видна подводная лодка, в буквальном смысле забитая пассажирами. Эти фотографии красноречивее любого рассказа. Между тем Гартенштейн не мог не понимать, что в подобном состоянии он подвергнет свое судно огромной опасности. И тогда он решился передать в эфир открытым текстом, по-английски, радиограмму такого содержания: «Любое судно, которое может хоть чем-то помочь экипажу потопленной „Лаконии“, не встретит с моей стороны никакой агрессии при условии, что я также не буду атакован с моря или с воздуха».
В 10.10 утра командир итальянской субмарины «Каппеллини», капитан первого ранга Марко Реведин получил приказ двигаться к месту крушения «Лаконии». Приказ был принят к исполнению немедленно.
В 13.00 адмирал Коллине, находившийся в Дакаре, получил приказ из Виши: приготовиться принять на борт пострадавших пассажиров с британского судна «Лакония» и двигаться к границе территориальных вод, примерно на уровне Абиджана. Адмирал сразу же отправляет телеграмму: «Судно „Дюмон-д'Юрвиль“, доложите немедленную готовность крейсировать в 20 милях к юго-западу от Пор-Буэ, где вы должны встретиться с немецкими подводными лодками и принять от них на борт потерпевших крушение пассажиров с „Лаконии“. Но буквально через несколько часов был отдан другой приказ. „Дюмон-д'Юрвиль“ под командованием капитана второго ранга Франсуа Мадлена, принял полный груз продовольствия, пресной воды и горючего, вышел из порта Котону к новому месту встречи, примерно за тысячу миль от французского корабля. Координаты места крушения: 4о52' южной широты — 11о22'. Мадлен понимал, что, делая по 14 узлов, он сможет прийти в назначенное место только 16-го вечером, а вероятнее всего, 17-го утром.
В тот же самый день аналогичный приказ — идти на помощь пострадавшим с «Лаконии» — получил командир сторожевого судна «Аннамит» капитан третьего ранга Кемар. Наконец, в 16.00 адмирал Коллине выслал к месту крушения крейсер «Глуар».
* * *
В понедельник 14 сентября, с 2 до 3 часов ночи Гартенштейн, не смыкавший глаз уже около полутора суток, подводил итоги, составляя новую радиограмму для Деница. Он принял на свою лодку 400 человек. Затем, отобрав из них примерно половину, снова высадил их в лодки и на плоты. Всего в океане теперь плавало 22 спасательных шлюпки и плота, на которых нашли временное спасение примерно полторы тысячи человек. В открытом море больше не оставалось ни одного потерпевшего. Неизвестное судно так и не показалось.
Пассажирам шлюпок и плотов передали немного продовольствия. Хватило, конечно, не всем — это было просто невозможно. Впоследствии участники и очевидцы тех событий единодушно соглашались, что день 14 сентября оказался для большинства из них самым тяжелым. Солнце нещадно жгло людей. Воды не хватало. Еды тоже практически не было. В тот день многие умерли. После короткой молитвы тела умерших сбрасывали в океан.
Ночь с 14-го на 15-е принесла небольшое облегчение. Гартенштейн по-прежнему держался на ногах, глотая кофе. В 3.40 он получил радиограмму, в которой сообщалось, что «Дюмон-д'Юрвиль» и «Аннамит» подойдут 17 сентября. Он наконец вздохнул с облегчением. Впрочем, оно сейчас же сменилось новой тревогой. Ему нужно было продержаться еще двое суток! Хоть бы скорее подошли Вюрдеманн и Шахт!
И вот в 11.32 вахтенный матрос закричал: «263 градуса по левому борту вижу судно!» Это была подводная лодка U-506. И вот уже обе немецкие субмарины плавают борт к борту. Командиры обошлись без лишних излияний. Пара теплых слов. Краткий рассказ Гартенштейна. Вюрдеманн уточнил, сколько сейчас пассажиров на «яхте» Гартенштейна.
— Ровно 263 человека.
— Беру половину. 131 — и ни человеком больше.
Было решено переправить к Вюрдеманну одних итальянцев. Здравый смысл подсказывал, что лучше держать их подальше от англичан.
После этого Вюрдеманн медленно обошел окрестные воды, подбирая с лодок и плотов раненых, женщин и детей. К вечеру 15 сентября на U-506 находились более 200 пассажиров.
В тот же день, в 14 часов с минутами подошел Шахт на своей U-507. Он также принял на борт наиболее слабых — всего 153 человека. К 17.55 погрузка была закончена. Кроме того он взял на буксир несколько спасательных шлюпок.
16 сентября в 8.28 утра «Каппеллини» встретила в открытом море первую группу спасшихся с «Лаконии». На шлюпке под алым парусом они увидели 50 человек. Это были английские солдаты и матросы. Жизнь на шлюпке была предельно организована: у потерпевших крушение оказались компас, карта и радиопередатчик. На вопрос итальянцев, нуждаются ли они в чем-нибудь, со шлюпки ответили:
— Очень нужна вода.
Им спустили бутыли с водой, а также несколько бутылок вина.
В 10.32 «Каппеллини» повстречал еще одну шлюпку. Здесь дела обстояли гораздо хуже. Кроме 41 мужчины в шлюпке находились 18 женщин и 25 детей, самому старшему из которых было шесть лет, а самому младшему — несколько месяцев. Командир Реведин не мог взять на борт всех. Он предложил забрать женщин и детей, но после короткого совещания женщины решили, что не расстанутся с мужьями. Тогда итальянцы спустили в шлюпку запас пресной воды, передали горячий бульон, вино, сухари, шоколад и сигареты.
И «Каппеллини» отправилась дальше на юг, искать других терпящих бедствие.
А на борту U-156 Гартенштейн в который раз смотрел на часы. Было 11.25. Он был вымотан до предела. Никто не знает, чего ему стоило продолжать держать глаза открытыми. Не отрываясь от бинокля, он сверлил взглядом океан. Где эти чертовы французы? Он подсчитал, что они уже спасли жизнь примерно 600 потерпевшим. Как только он сдаст их с рук на руки французам, сможет наконец заснуть…
Кажется, слышен гул мотора… Но какой-то странный гул. Так гудит не корабль, а самолет…
Сидящие в «ванне» U-156 люди подняли глаза к небу. Точно, самолет, «либерейтор».
Поначалу у Гартенштейна не возникло и тени тревоги. Очевидно, это один из самолетов, услышавших его радиосообщение. Наверное, его выслали на разведку, чтобы он сообщил судам союзников, что обнаружил потерпевших.
На всякий случай Гартенштейн решил наглядно продемонстрировать собственные мирные намерения. Носовую пушку субмарины прикрыли флагом Красного Креста. Затем был отдан приказ всем — и матросам, и пассажирам — отойти от пушки как можно дальше. А люди все продолжали смотреть в небо — и британцы, и итальянцы, и поляки, и немцы. Что несет им этот самолет — надежду или гибель? Уже можно было ясно различить звездочки на крыльях самолета. Значит, самолет американский. Между тем, тот уже облетал полукругом U-156. Гартенштейн приказал азбукой Морзе отстукать по-английски: «Здесь немецкая подводная лодка с потерпевшими крушение англичанами на борту». Один из английских офицеров попросил у Гартенштейна разрешения выйти на связь с пилотом. Гартенштейн не возражал, и британец в свою очередь начал передавать: «Говорит офицер британского военно-морского флота. Мы на борту немецкой подводной лодки, потерпевшие крушение на „Лаконии“: военные, гражданские, женщины и дети».
Самолет не отвечал. Развернувшись в небе, он стал удаляться к юго-западу.
Все почувствовали огромное облегчение. Зря волновались. Конечно, это был самолет-наблюдатель, и сейчас он отправился за подмогой. Прошло около получаса. И вот снова показался самолет. Похоже, тот же самый, впрочем, может быть, просто того же типа — во всяком случае, американский. Наверное, он теперь несет им какие-нибудь новости. Возможно, сейчас сбросит лекарства.
Точное время было 12.32. И вдруг самолет встал в пике. Да-да, он пикировал прямо на U-156! Гартенштейн отчетливо видел, как открывается бомбовый отсек. Неужели он собирается бомбить? В ту же минуту люди, все как один стоявшие с задранной к небу головой, увидели, как на них падают две бомбы.
— Все вперед, быстро!
Это командовал Гартенштейн. От резкого толчка субмарину качнуло так, что она едва не подпрыгнула. Четыре шлюпки, шедшие на буксире, скрылись под водой. Люди, теряя равновесие, падали с открытой палубы в море. Бомбы летели ровно три секунды, но ни одна из них не попала в цель. Своим маневром Гартенштейн спас подводную лодку. Казалось чудом, но ни одна из спасательных шлюпок тоже не пострадала.
На субмарине торопливо обрубали топорами канаты буксировки.
Еще одна бомба. На этот раз угодившая точно в одну из шлюпок, мгновенно взлетевшую на воздух. Еще две бомбы. Другая шлюпка перевернулась, сбрасывая пассажиров в воду. И еще одна бомба, все-таки пробившая дыру в носовой части подлодки.
Самолет уже улетал.
Механики докладывали Гартенштейну: получены значительные повреждения. Необходим срочный ремонт. Единственный выход: эвакуировать всех до единого пассажиров. Вот он и наступил, этот самый мучительный момент, которого Гартенштейн боялся и старался избежать. Англичанам было приказано освободить лодку. Мужчины и женщины стали прыгать в воду. Туда же было предложено отправиться итальянцам, несмотря на бурные протесты последних, полагавших, что уж они-то теперь в надежном убежище. Самых строптивых матросы просто сталкивали за борт. Устранив самые опасные повреждения, подводная лодка совершила пробное погружение. В 16.00 Гартенштейн записал в судовой журнал: «Произведен ремонт подручными средствами».
В 21.42 U-165 всплыла на поверхность. Но для Гартенштейна все уже кончилось. Он больше слышать не желал о потерпевших. Важнее всего на свете была для него его подводная лодка. И он стал медленно уходить на запад. В 23.04, когда исправили радиопередатчик, он смог наконец отчитаться перед Деницем: «Гартенштейн — точка — подверглись пятикратной бомбардировке американским „либерейтором“ несмотря на флаг Красного Креста в четыре квадратных метра — точка — имели на буксире четыре спасательных шлюпки — точка — высота бомбардировки 60 м — точка — прекратили спасательные работы — точка — все пассажиры удалены — точка — иду на запад для ремонта — точка — Гартенштейн».
Но что же все-таки означала эта внезапная бомбардировка? Это бессмысленное и бесполезное воздушное нападение? Пережившие его британцы негодовали, но не столько из-за самой воздушной атаки, а из-за того, что пилот так позорно промазал. «Три раза метить в цель в идеальных условиях, — возмущался один из них, — и в итоге попасть в жалкую шлюпку с больными и ранеными! Либо пилот нарочно сбросил бомбы мимо цели, либо он неопытный юнец, либо неврастеник!»
Американская сторона в течение долгого времени не желала давать никаких разъяснений по поводу этой странной акции. На все запросы они отвечали, что сведения по этому делу отсутствуют, что в архивах не найдено никаких следов и скорее всего самолет вообще не имеет никакого отношения к американским ВВС. В конце концов, они поставляли самолеты этого типа союзникам. Но терпение и упорство историка Леонса Пейара все-таки были вознаграждены. Под его давлением чиновники военного архива нехотя признали — это случилось 11 декабря 1959 года, — что действительно «16 сентября 1942 года самолет Б-24, стартовавший с острова Асунсьон, атаковал подводную лодку в 130 милях к северо-северо-востоку от острова».
И никаких подробностей. Ничего, кроме признания, что данный исторический факт имел место. Объяснить же его американцы отказались. Очевидно, посчитали, что хватит с них и признания.
Тогда свою версию случившегося предложил командир Альбер Вюлье. Она кажется достаточно правдоподобной. Итак, Альбер Вюлье полагает, что пилот бомбардировщика Б-24 имел четкий приказ: атаковать с воздуха любую замеченную им вражескую подводную лодку. Можно представить себе, в какое недоумение повергла летчика открывшаяся его взгляду невероятная картина: подводная лодка с прикрытыми флагом Красного Креста пушками! И потому первым его побуждением было воздержаться от бомбардировки, учитывая чрезвычайные обстоятельства. Вот почему после первого захода он улетел. Наверное, он стал запрашивать инструкций на базе. Его можно понять: он не хотел принимать решение в одиночку. Но никаких инструкций от так и не получил. Такое случалось: связь довольно часто нарушалась. Американский летчик какое-то время ждал, но уровень горючего в баках понижался, и он понял, что должен заканчивать полет. Поскольку никаких особых приказов получено не было, он подчинился основному приказу, т.е. вернулся и сбросил бомбы.
Скорее всего, он действительно был не слишком опытным летчиком, и неточность бомбардировки — красноречивое тому свидетельство. Наверное, более зрелый летчик повел бы себя по-другому. Но кто из нас осмелится бросить камень в молодого пилота? Подчинение приказу — закон на войне.
И молодой американский летчик, и Гартенштейн — оба ни на миг не забывали, что идет война.
* * *
Командир Гартенштейн медленно удалялся к западу. Он больше не принимал участия в спасательных работах. Его вера в людей значительно поколебалась.
Когда Деницу донесли о случившемся, он был взбешен. 17 сентября в 1.40 экипажам подводных лодок, находившихся в секторе гибели «Лаконии», был передан приказ «Льва». Он гласил: «Все томми — свиньи. Безопасность подводной лодки ни в каких обстоятельствах не может подвергаться риску. Категорически запрещается подвергать наши подводные лодки любой опасности, даже если придется бросить спасаемых. Неужели вы думали, что враг будет следить за сохранностью наших лодок?» А в 5.50 Дениц приказал ссадить всех спасенных пассажиров обратно в шлюпки. Итальянцев следовало оставить на борту до подхода французов.
В 17.50 вышел еще один приказ Деница, имевший в дальнейшем самые печальные последствия. Отныне немецким судам строжайше запрещалось, несмотря ни на какие обстоятельства, оказывать помощь терпящим крушение на море:
«1. Категорически запрещается пытаться оказать помощь экипажам тонущих кораблей, а также шлюпок; снабжать их продовольствием и питьевой водой. Спасательные работы противоречат условиям войны, предписывающим уничтожение вражеских судов и их экипажей.
2. Мы должны быть тверды и всегда помнить, что враг не колеблется, когда разрушает наши немецкие города и убивает наших женщин и детей».
Этот приказ, позже названный «Тритон Нуль», стоил жизни тысячам людей. А главной причиной его появления стало то самое роковое решение молодого американского летчика.
Потому что шла война.
В тот же самый день, 17 сентября, в 6.52 корабль «Глуар» забрал на борт пассажиров первой встреченной им спасательной шлюпки. В 14 часов «Глуар» встретился в море с подлодкой U-507, и от нее узнал, что остальные шлюпки следует искать в радиусе 40 — 50 миль . Чуть позже сюда же подошел «Аннамит», на который перешли итальянцы Шахта, а также итальянские и британские пассажиры, пока еще находившиеся на субмарине Вюрдеманна. Как выяснилось из рассказов, подлодка U-506 также подверглась двукратной бомбардировке с самолета Б-24. В документе, о котором мы упоминали выше, американцы признали также и этот имевший место факт. U-506 удалось спастись только благодаря стремительному погружению.
Поиск терпящих бедствие продолжался еще несколько часов. Только 18 сентября в 9.25 «Глуар» и «Аннамит» снова встретились в море. Распределили между собой подобранных в море людей. И взяли курс на Дакар.
В трагедии под названием «Лакония» можно было ставить точку.
Напомним читателю, что к моменту крушения на борту «Лаконии» находилось 2789 человек, включая экипаж и пассажиров. «Глуар» привез в Дакар 1039 спасенных, еще 42 прибыли на «Аннамите». Четверо английских офицеров остались в плену: двое на подводной лодке U-507, двое — на итальянской «Каппеллини». Две спасательные шлюпки сумели самостоятельно пристать к берегу: в них находилось 20 человек. Шестеро итальянцев остались на итальянской субмарине. Таким образом, живыми из этой передряги выбрались 1111 человек.
К сожалению, многие из них умерли в ближайшие дни.
Шла война.
